Ранние всходы (Мамин-Сибиряк)/Эпилог
Прошло пятнадцать лет.
Стоял светлый осенний день. В скверах везде уже мелькали тронутые первым холодком листья. В такие дни Петербург получает какой-то особенный бодрый вид, а все улицы переполнены оживленной публикой. Вернувшийся с дачи петербуржец точно старается наверстать потерянное летом время. Самые дома, ремонтированные и подкрашенные, выглядят веселее. Оживление захватывает даже самые далекие городские окраины, как Выборгская сторона или Васильевский остров.
Именно в такой ласковый по-осеннему день по Сампсониевскому проспекту шли средних лет дама и пожилой мужчина, в которых сразу можно было узнать провинциалов и по костюму и по неуменью торопиться. Они шли по тротуару и читали вслух номера домов.
— Здесь... — проговорила наконец дама, останавливаясь перед громадным четырехэтажным домом. — Да, да... Тот самый дом.
Мужчина молча соглашался, с таким видом, когда человек не желает противоречить. Плотный, коренастый, с окладистой бородой, он производил впечатление уравновешенного человека, который не умеет волноваться даже в серьезных случаях. Они вошли во двор и начали подниматься по темной каменной лестнице.
— Та самая лестница, — говорила дама, останавливаясь на площадке перевести дух. — Сколько тысяч раз я прошла по ней.
Они поднялись в четвертый этаж и позвонили у двери без визитной карточки. Отворила толстая седая старушка в белом чепце.
— Прасковья Игнатьевна, не узнаёте? — весело проговорила дама.
— Нет, не узнаю...
— А Честюнину помните?
— Честюнину? Много ведь у меня жило курсисток, где их всех запомнишь...
— А Катю тоже не помните? Которая еще застрелилась?
— Эту отлично помню... Так вы её сестра двоюродная? Теперь всё припомнила... Милости просим.
Старушка всполошилась и повела гостей в свою каморку, где всё оставалось попрежнему.
— А я — Андрей Ильич Нестеров, — рекомендовался мужчина. — Вы еще как-то письмо мне писали...
— Не помню письма... — добродушно недоумевала Парасковея Пятница. — А может быть, и писала...
Парасковея Пятница сильно состарилась, и Честюнина смотрела на неё с сожалением. Была такая бодрая и здоровая женщина, а теперь получилась какая-то развалина. Старушка непременно захотела угостить кофе и поминутно убегала в кухню. Она заметно оживилась и кое-что успела припомнить.
— Да, да...Теперь помню, — повторяла она. — Как же... И Катю помню. Такая была веселая... Ваоилий-то Васильич захаживал ко мне. Придет и плачет... Сильно убивался он о дочери. Перед самой смертью был у меня недели за две. Рядом его похоронили с дочерью... А вы замужем-давно?
— Нет, я попрежнему остаюсь девушкой...
— Как же это так?
— Да как-то так уж вышло... Всё некогда, Прасковья Игнатьевна. А тут и молодость прошла, поздно выходить замуж...
— Скучно под старость будет, милая...
— Ничего, как-нибудь проживем. Не всем замуж выходить...
— Это, конечно, бывает, а всё-таки...
— И я вот тоже не женился, — отвечал Нестеров на немой вопрос любопытной старушки. — Счастье не вышло...
— Тоже нехорошо.
— Что поделаешь!
— А где же вы живете теперь?
— В провинции... Я в земстве служу, и Марья Гавриловна тоже в земстве. Вместе работаем, а потом взяли да и поехали вместе в Петербург.
— Так, так... — соглашалась старушка. — Совсем другой нынче народ пошел. Слушаешь, слушаешь и как будто ничего понять не можешь. Стара стала, умирать пора...
За кофе все разговорились, припоминая старину. Парасковея Пятница даже всплакнула, когда зашла речь о Кате. В её репертуаре это было самое трогательное воспоминание, и она несколько раз возвращалась к нему. Да, хорошая была девушка, веселая и такая ласковая, точно котенок.
Гости посидели и начали прощаться.
— Спасибо, что не забыли старуху, — говорила Парасковея Пятница, провожая их на лестницу. — Не поминайте лихом.
С Выборгской они проехали в Александро-Невскую лавру, где с большим трудом разыскали могилу Кати. Честюнина долго стояла перед ней и не замечала, как по её лицу катились слезы. Это были слезы о несбывшихся надеждах, разбитых иллюзиях далекой юности и о чем-то таком, что осталось невыполненным.
— Марья Гавриловна, я вас не узнаю... — проговорил Нестеров.
Она улыбнулась сквозь слезы и, указывая на могилу Кати, ответила:
— Я здесь похоронила себя, Андрей Ильич...