Когда я узналъ, что г. Менделѣевъ послѣ неудачныхъ четырехъ сеансовъ съ братьями Петти, собирается читать лекцію о спиритизмѣ, я выразилъ ему по этому поводу свое удивленіе. Такое чтеніе, до окончанія предпринятаго Коммисіей изслѣдованія или, по крайней мѣрѣ, тѣхъ 40 сеансовъ на которые она себя обрекла, казалось мнѣ преждевременнымъ и не соотвѣтствующимъ достоинству ученаго изслѣдованія; исходя отъ одного изъ членовъ Коммисіи, оно пріобрѣтало особенное значеніе и тѣмъ болѣе представлялось пристрастнымъ и односторонимъ… Это значило трубить побѣду, какъ будто тутъ рѣчь шла о побѣдѣ?.. Это значило заискивать популярность и предубѣждать общественное мнѣніе…
Г. Менделѣевъ отвѣчалъ мнѣ что онъ не выступилъ бы съ публичнымъ чтеніемъ, еслибы гг. Вагнеръ и Бутлеровъ статьями своими не возбудили общественнаго вниманія къ этому вопросу преждевременно, — прежде окончанія предпринятаго научнаго изслѣдованія. «А когда насъ упрекаютъ въ ретроградствѣ, то молчать нельзя», и при этомъ г. Менделѣевъ, съ большимъ негодованіемъ, прочелъ слѣдующее мѣсто изъ статьи г. Бутлерова о медіумизмѣ: «Спиритуалисты безъ всякаго сомнѣнія стоятъ на томъ пути, который велъ ко всякому прогрессу въ физическихъ наукахъ; ихъ противники служатъ представителями тѣхъ, которые всегда ратовали противъ прогресса».
«Такъ вы заявляете себя противникомъ медіумизма», замѣтилъ я г. Менделѣеву, «мы этого не знали, мы думали что имѣемъ дѣло съ изслѣдователями…»
Г. Менделѣевъ видимо смутился моимъ замѣчаніемъ и бросился къ своимъ бумагамъ, но не находилъ чего искалъ. «Я не скрываю своихъ мнѣній», сталъ онъ говорить, «и еще весною высказалъ какъ я думаю объ этомъ вопросѣ!»
«Вы высказались какъ скептикъ, а не какъ противникъ», продолжалъ я: «это большая разница, но не объ этомъ теперь рѣчь. Я слышалъ, что вы собираетесь прочитать публично протоколы коммисіи; еслибы я зналъ это, то я отнесся бы къ нимъ совершенно иначе, и не могъ бы оставить многаго безъ возраженія, особенно относительно послѣдняго протокола, на эффектъ котораго расчитано все чтеніе»…
Г. Менделѣевъ былъ на столько справедливъ, что самъ предложилъ мнѣ сообщить ему письменно все что я считаю нужнымъ высказать, обѣщая, если только онъ найдетъ это возможнымъ, прочитать мое заявленіе на чтеніи своемъ.
Вслѣдствіе этого я и обратился къ г. Менделѣеву съ слѣдующимъ письмомъ:
«Узнавши, что вы желаете прочитать публично подробный отчетъ о занятіяхъ коммисіи по разсмотрѣнію медіумическихъ явленій, въ каковой отчетъ имѣютъ войти частью или цѣликомъ протоколы засѣданій коммисіи съ медіумами Петти, я считаю долгомъ обратиться къ вамъ съ слѣдующею просьбою:
«Послѣдній изъ этихъ протоколовъ подписанъ мною безъ всякихъ оговорокъ, въ тѣхъ видахъ, что коммисія не выразила въ немъ никакого сужденія и что занятія коммисіи по этому предмету были еще далеко не закончены. Еслибъ я могъ имѣть въ виду, что протоколъ этотъ въ скоромъ времени сдѣлается предметомъ публичнаго чтенія, то я счелъ бы себя обязаннымъ оговорить его нижеслѣдующимъ заявленіемъ, которое я имѣю честь покорнѣйше просить васъ прочесть вслѣдъ за прочтеніемъ помянутаго протокола:
«1) Зажженіе спички во время наблюдательнаго засѣданія — особенно въ то время, когда медіумы находились въ трансѣ — было нарушеніемъ условій опыта; нарушеніемъ тѣмъ менѣе мотивированнымъ, что постоянно принимались мѣры къ тому, чтобъ и при самомъ маломъ свѣтѣ очертанія медіумовъ оставались видимы, при чемъ они сами неоднократно спрашивали достаточно ли ихъ видятъ и, при отрицательномъ отвѣтѣ, допускали увеличеніе свѣта, — сами предложили чтобы ихъ головы накрыли бѣлыми платками, и т. д.[1]).
«2) Такое нарушеніе условій опыта вызвало послѣдствія, которыя легко могутъ быть истолкованы въ томъ смыслѣ, что со стороны медіумовъ затѣвался обманъ, а именно: занавѣска, висѣвшая предъ медіумами, оказалась, по окончаніи засѣданія, распоротою. Нисколько не утверждая, что тутъ не могло быть обмана, я желаю только указать на другіе способы толкованія и тѣ возраженія, которыя для разъясненія настоящаго случая могли бы быть представлены самими медіумами, еслибъ они были о томъ спрошены:
«3) Передъ тѣмъ, чтобы подписать протоколъ я имѣлъ честь объяснить гг. членамъ коммисіи, Боргману и Краевичу, что я не оговариваю одного обстоятельства, которое могло бы имѣть особенное значеніе, еслибы дѣло дошло до сужденія о причинѣ разорванной занавѣски, а именно, что старшій медіумъ, сидѣвшій противъ самого ея шва, прежде чѣмъ упасть на полъ, судорожно возился и бился на стулѣ своемъ, при чемъ онъ легко могъ разодрать занавѣску ногами или руками; нитка, которою она была сшита, была столь слаба, почти гнила, что она рвалась при малѣйшемъ усиліи, какъ я имѣлъ случай лично испробовать это и показать членамъ коммисіи; а что голова медіума, при внезапномъ освѣщеніи, оказалась наклоненною впередъ, а руки у занавѣски, то таково и должно было быть положеніе человѣка соннаго, сидящаго лицемъ къ самой занавѣскѣ[2]).
«4) Если же искать объясненія разорванной занавѣски въ умышленномъ дѣйствіи со стороны медіума, то тутъ представляются трудности, устранить которыя не легко, а именно:
«а) чтобы просунуть руку за занавѣску, не было надобности пороть ее на протяженіи аршина съ четвертью; но даже и при такомъ разрѣзѣ, медіумъ не могъ бы достать колокольчика, стоявшаго на полу, иначе, какъ наклонившись очень низко и проникнувъ за занавѣску съ головой — чтò не могло бы не быть тотчасъ же замѣчено.
«б) Сдѣлавши такой разрѣзъ, надо было очевидно имѣть возможность и скрыть его слѣды, а для этого совершить двѣ операціи: 1) выбрать изъ занавѣски всѣ куски порѣзанныхъ нитокъ, и 2) зашить ее вновь, при чемъ и нитки и способъ зашивки были бы другіе, и, кромѣ того, медіуму приходилось бы работать руками на вышинѣ лица и ниже колѣнъ; все это не могло бы не быть замѣчено и обнаружено.
«в) Медленное распарываніе шва должно бы было дать множество мелкихъ кусковъ нитокъ, между тѣмъ какъ они оказались отъ 11/2-4 вершковъ длиною, что скорѣе соотвѣтствуетъ внезапному разрыву шва.
«г) Изъ протокола коммисіи не видно, чтобъ именно разрѣзъ нитокъ, судя по ихъ концамъ, былъ констатированъ; равно и не изслѣдовано въ какомъ положеніи были найдены куски нитокъ въ краяхъ занавѣски; обстоятельство очень важное, ибо уже изъ этого одного положенія можно было вывести нѣкоторое заключеніе о томъ, былъ ли тутъ разрѣзъ или внезапный разрывъ.
На основаніи сихъ соображеній, публичное прочтеніе одного протокола, безъ настоящаго заявленія моего, было бы, сколько я понимаю, одностороннимъ изложеніемъ дѣла; а такъ какъ я нисколько не сомнѣваюсь, что коммисія, въ изслѣдованіи своемъ, желаетъ соблюсти самое строгое безпристрастіе, и не захочетъ навлечь на субъектовъ, добровольно предлагающихъ ей услуги свои, хотя бы малѣйшее подозрѣніе въ умышленномъ обманѣ безъ совершенно ясныхъ уликъ, то я и увѣренъ вполнѣ, что вы не откажетесь исполнить мою покорнѣйшую просьбу.
«Примите увѣреніе и пр.
11 декабря, 1875 г.
При другомъ свиданіи, г. Менделѣевъ сообщилъ мнѣ, что прочитать письмо мое на чтеніи своемъ онъ не находитъ возможнымъ, но приложитъ его къ дѣламъ коммисіи. Дѣйствительно, на публичномъ чтеніи своемъ г. Менделѣевъ письма моего не прочелъ; но и къ дѣламъ коммисіи онъ его не пріобщилъ, какъ я могъ убѣдиться въ этомъ лично, когда всѣ дѣла по коммисіи были переданы г. Менделѣевымъ въ Физическое Общество; и печатая „Матеріалы“ свои, онъ письма моего не напечаталъ! На этотъ разъ онъ, по всей вѣроятности, поступалъ сознательно!!
Такимъ поступкомъ своимъ г. Менделѣевъ оказалъ письму моему великую честь: видно аргументы его были найдены имъ слишкомъ вѣскими, слишкомъ парализирующими эффектъ публичнаго чтенія, чтобы отважиться тутъ же прочесть его, а потомъ предать его и печати! За то съ какимъ стараніемъ сохранены имъ и увѣковѣчены въ его „Матеріалахъ“ самыя незначительныя мои записочки!