Къ протоколу коммисіи для разсмотрѣнія медіумическихъ явленій отъ 11 января, подписанному мною съ оговоркою «при особомъ заявленіи», считаю необходимымъ присовокупить слѣдующее: 1) столъ приподнялся не «во время сильныхъ наклоненій изъ стороны въ сторону», какъ сказано въ протоколѣ, а въ то время, когда по предложенію г. Менделѣева всѣ участвующіе приблизились къ столу и локти подобрали къ бокамъ, т. е приняли положеніе, которое, по мнѣнію г. Менделѣева, должно пріостанавливать явленія; но вмѣсто пріостановки столъ поднялся. 2) Когда стуки стали, по видимому, раздаваться въ столешницѣ стола B довольно рѣзко, я приложилъ къ ней ухо; стуки раздавались въ ней такъ явственно, что я пригласилъ г. Булыгина сдѣлать тоже, и онъ подтвердилъ, что слышитъ стукъ; я предложилъ г. Менделѣеву сдѣлать тоже самое, но онъ нашелъ это для себя лишнимъ; на стуки, сдѣланные вслѣдъ за тѣмъ г. Боргманомъ пальцами по столешницѣ, раздались около его руки слабые стуки, сдѣланные какъ бы твердымъ остріемъ по дереву. Затѣмъ движенія стола и стуки стали ослабѣвать и вовсе прекратились; тогда только сидѣвшіе перешли къ манометрическому столу; движенія его не произошло, но не было также и стуковъ.
Вполнѣ подтверждаю и раздѣляю высказанныя здѣсь добавленія къ протоколу, который и мной подписанъ съ тою же оговоркой «при особомъ заявленіи». Сверхъ того считаю нужнымъ пояснить, что платокъ, о которымъ говорится въ протоколѣ, опущенъ былъ мной подъ столъ однимъ концемъ вслѣдствіе того, что я ощутилъ явственныя прикосновенія ко мнѣ подъ столомъ, какъ бы рукою, и подергиваніе меня за платье. Платокъ дѣйствительно былъ два раза вытащенъ изъ моей руки подъ столъ, вслѣдствіе чего и оказывался на полу.
Въ примѣчаніи своемъ къ этому заявленію г. Менделѣевъ говоритъ: «Очень характерно именно то обстоятельство, констатированное г. Аксаковымъ (я его позабылъ при составленіи заявленія) и подтвержденное затѣмъ г. Бутлеровымъ, что столъ подскочилъ и сломался тогда, когда всѣ придвинулись къ столу. Тогда можно было подбросить столъ, подведя носокъ ноги подъ ножку стола, потому что никто и ничего подъ столомъ не могъ видѣть („Матер.“ стр. 87). Здѣсь г. Менделѣеву измѣняетъ память; въ заявленіи своемъ (см. стр. 80) онъ говоритъ, „я старался не упускать изъ виду ни рукъ ни ногъ медіума, пока не попросили придвинуться ближе къ столу, а тогда слѣдилъ за тѣмъ, что совершается подъ столомъ, при помощи движенія своихъ ногъ“. Ясно, что онъ слѣдилъ, и сидѣлъ даже рядомъ съ медіумомъ, во только не услѣдилъ… того, чего не было.
„Вотъ очевидная польза особыхъ заявленій“ — продолжаетъ г. Менделѣевъ — „на которыя жалуется г. Аксаковъ: что забылъ одинъ — напомнитъ другой“. Не въ этомъ дѣло, г. Менделѣевъ! а въ томъ, что протоколъ былъ составленъ невѣрно, что плохо наблюдали гг. представители точной науки, что предвзято относились они къ дѣлу; по ихъ убѣжденію, надо было столъ раскачать, чтобы подвести подъ него ногу и подбросить его; такъ и протоколъ составили; въ немъ сказано, что столъ приподнялся „во время сильныхъ наклоненій изъ стороны въ сторону“, между тѣмъ какъ онъ поднялся, какъ говорится, съ онику; это называется неумѣніемъ наблюдать, или искаженіемъ факта, пристрастіемъ, тенденціозностію. Вотъ что вы засвидѣтельствовали.
Еще замѣчаетъ г. Менделѣевъ: „Я не наклонился къ столу, когда пригласилъ меня къ тому г. Аксаковъ, потому что въ то время слѣдилъ глазами за слабыми движеніями, замѣчавшимися мною при каждомъ стукѣ въ платьѣ медіума“. А почему же г. Менделѣевъ намъ не сообщилъ объ этомъ тутъ же, на сеансѣ? и мы бы посмотрѣли, а онъ бы взялъ на себя трудъ растолковать, почему стуки въ столѣ, а движенія въ платьѣ?