Размышленія о представительномъ правительствѣ. Дж.-Ст. Милля. Выпускъ первый. Изданіе Яковлева. Спб. 1863.
правитьМилль принадлежитъ къ числу тѣхъ немногихъ умственныхъ знаменитостей Европы, которыхъ имена пользуются довольно яркой и распространенной извѣстностью въ русской публикѣ. Поставленная въ заглавіи книга его, появляющаяся въ русскомъ переводѣ — книга не новая, и достоинства ея тѣ же самыя, которыми отличаются и всѣ прежнія и позднѣйшія произведенія знаменитаго публициста: это — необыкновенная ясность и сила въ изложеніи, совершенное отсутствіе декламцаіи, могущественная аргументація, полная самостоятельность и практическая приложимость мысли — качества, которыя встрѣчаются далеко не такъ часто, какъ бы этого желались наиболѣе разумной части читающаго человѣчества. Но съ этими качествами читатель, конечно, долженъ познакомиться непосредственно изъ чтенія самой книги, потому что рецензентъ хотя и могъ бы говорить о ней много, но предпочитаетъ говорить мало. Много онъ могъ бы говорить потому, что восемнадцать главъ этой книги (въ переводѣ появились только восемь) представляютъ почти столько же отдѣльныхъ изслѣдованіи объ отдѣльныхъ частяхъ конституціоннаго ученія; а говорить мало онъ предпочитаетъ потому, что вопросъ о представительной, или, какъ называетъ Милль, объ идеальной формѣ правленія есть, въ сущности, вопросъ о выборахъ, то-есть о способѣ выборовъ и о правѣ участія въ нихъ. Въ конституціонномъ ученіи нѣтъ другаго вопроса, на которомъ бы убѣжденія публициста и его направленіе выказывались съ такою ясностію и опредѣляли бы съ такою категорическою несомнѣнностью — кто онъ такой: аристократъ или демократъ, прогресистъ или консерваторъ, фантазёръ или практическій мыслитель? На этомъ-то вопросѣ мы и нонытаемся показать цвѣтъ, въ который окрашены убѣжденія и направленія Милля, которымъ онъ, но его собственнымъ словамъ, служилъ впродолженіе большей части своей жизни. Но для этого намъ необходимо остановиться мимоходомъ и на тѣхъ общихъ соображеніяхъ, которыя Милль предпосылаетъ своимъ важнѣйшимъ сужденіямъ о главномъ предметѣ.
Эти общія соображенія касаются того, какъ опредѣлить критерій хорошаго правительства и, слѣдственно, узнать критерій наилучшаго? Важность искомаго рѣшенія очевидна, потому что пока не найденъ пробный камень, на которомъ испытывается достоинство различныхъ правленій, можно еще сомнѣваться — точно ли идеальная форма правленія есть представительная? Для рѣшенія этой задачи изъ политической философіи Милль задается новымъ вопросомъ удивительной простоты и ясности: «Спросимъ самихъ себя — говоритъ онъ — отъ какихъ причинъ и условій зависитъ хорошее правленіе какъ въ его самомъ обыкновенномъ, такъ и въ самомъ обширномъ смыслѣ?» Отвѣтовъ на это можетъ быть много, по крайней мѣрѣ не одинъ; но вѣрнѣйшій и самый неоспоримый изъ нихъ тотъ, который мы встрѣчаемъ у Милля, именно, что важнѣйшее изъ этихъ условій, превосходящее всѣ другія, безъ сомнѣнія, лежитъ въ качествахъ лицъ, составляющихъ общество. «Возьмемъ для примѣра — говоритъ онъ — управленіе правосудіемъ. Какую пользу принесутъ всѣ правила судопроизводства, если нравственное состояніе народа таково, что свидѣтели обыкновенно лгутъ, а судьи и ихъ подчиненные берутъ взятки? Точно такъ же, какимъ образомъ учрежденія могутъ повести къ хорошему мѣстному самоуправленію, при такомъ равнодушіи къ дѣлу, что тотъ, кто могъ бы служить честно и хорошо, не чувствуетъ побужденія служить, а должности предоставляются тѣмъ, кто видитъ въ нихъ только средство помочь своимъ личнымъ интересамъ? Къ чему служитъ самая широкая система народнаго представительства, если избиратели не заботятся выбрать лучшаго члена парламента, но выбираютъ того, кто больше истратитъ денегъ для своего избранія? Какимъ образомъ будетъ хорошо дѣйствовать представительное собраніе, если его члены могутъ быть подкуплены, если ихъ раздражительность, несдерживаемая ни общественной дисциплиной, ни самообладаніемъ, дѣлаетъ ихъ неспособными къ спокойному обсужденію дѣла и доводитъ ихъ до схватокъ въ стѣнахъ парламента и даже до стрѣльбы?»
Этихъ и подобныхъ примѣровъ — а ихъ можно набрать безъ числа — достаточно, чтобы признать вѣрнымъ то положеніе, что первое основаніе хорошаго правленія есть добродѣтель и умъ людей, составляющихъ общество, и что, слѣдственно, самое высшее условіе совершенства, какого можетъ достигнуть извѣстная форма правленія, состоитъ въ развитіи добродѣтели и ума въ народѣ. Отсюда, въ свою очередь, становятся ясными двѣ вещи. Вопервыхъ, такъ-какъ высшее призваніе правительствъ есть совершенствованіе управляемыхъ ими народовъ, и такъ-какъ не всѣ народы находятся на одной степени развитія, то правительственныя формы, которыя слѣдуетъ признать хорошими, могутъ и должны быть весьма разнообразны. Вовторыхъ, говоря безусловно, общественный умъ и характеръ могутъ достигать правильнаго и наибольшаго развитія тамъ, гдѣ человѣкъ поставленъ въ необходимость заботиться о себѣ самъ, гдѣ онъ не можетъ сидѣть сложа руки, разсчитывая на чужую помощь, гдѣ ему предоставлена нетолько полная свобода располагать своими собственными дѣлами, но извѣстная доля участія и въ дѣлахъ общественныхъ. Такая самостоятельность личности возможна только при поголовномъ управленіи всѣхъ общественными дѣлами, которое, потому, и слѣдовало бы признать за идеальную форму правленія; но такъ-какъ подобное управленіе невозможно въ обществѣ, превышающемъ размѣры и народонаселеніе древнихъ Аѳинъ, то идеальная форма правленія, но Миллю, нужно признать правленіе представительное, гдѣ оно приложимо.
Но вопросъ — гдѣ оно приложимо? Въ прошедшемъ вѣкѣ думали, что одна и та же форма правленія, напримѣръ — представительная демократія, если она удобна для Англіи или Франціи, то непремѣнно должна быть удобна и для бедуиновъ и малайцевъ. Нынѣ это заблужденіе оставлено, и Милль, наряду со всѣми политическими мыслителями нашего вѣка, принимаетъ за неоспоримую истину, что общества, стоящія на низшихъ ступеняхъ развитія, на ступеняхъ едва возвышающихся надъ высшими животными, не могутъ пользоваться тѣми же политическими учрежденіями, которыми управляются образованнѣйшіе изъ народовъ. Перечислить всѣ возможныя состоянія народовъ, гдѣ идеальная форма правленія должна считаться приложимой, не входило въ программу знаменитаго публициста; но онъ указываетъ нѣсколько примѣровъ неприложимости этой правительственной формы, изъ которыхъ видны общія основанія для того, чтобы рѣшить, гдѣ она можетъ быть приложима. Такъ, напримѣръ, народъ, едва вышедшій изъ дикости, иди и давно уже вышедшій изъ нея, но еще ненаучившійся повиновенію, уваженію порядка и закона, не можетъ быть признанъ способнымъ къ управленію посредствомъ свободныхъ учрежденій; такому народу необходимо пройти дисциплинарную школу правленія, и нужно только желать, чтобы рядъ ея представителей закончился наконецъ Гаруномъ-аль-Рашидомъ или Карломъ-Великимъ, который бы сдѣлалъ для него возможнымъ переходъ на высшую степень развитія. Точно такъ же египетская или индѣйская замкнутость кастъ, при которой каждая каста считаетъ себя принадлежащей къ особой породѣ и не хочетъ имѣть ничего общаго съ другими кастами, была бы величайшимъ препятствіемъ для введенія представительной формы правленія. Не годилось бы этого рода правленіе и тамъ, гдѣ главнѣйшее населеніе состоитъ изъ рабовъ. Наконецъ, это правленіе не годилось бы тамъ, гдѣ общества, подобно гражданамъ древнихъ и отчасти средневѣковыхъ общинъ, или азіатскихъ селеній, вслѣдствіе чрезвычайнаго развитія въ себѣ чувства особности, не имѣютъ ни сочувствія къ чему бы то ни было, что лежитъ внѣ ихъ маленькаго круга, ни опытности въ веденіи общихъ дѣлъ на большую руку.
Но затѣмъ, когда народъ прошелъ всѣ переходныя ступени и достигъ представительнаго правленія, онъ все еще можетъ отстоять на безчисленное множество ступеней отъ идеальнаго правленія. Изъ существующихъ формъ представительства пока нѣтъ ни одной, при которой бы не было угнетенныхъ классовъ, задавленныхъ личностей и даже систематическаго устраненія всѣхъ лучшихъ людей отъ управленія страною, какъ напримѣръ въ Сѣверо-Американскихъ Штатахъ. Попытка Милля состоитъ въ томъ, чтобы указать планъ такой формы представительства, которая бы исключала какъ эти, такъ и всѣ другіе недостатки, насколько отъ нихъ можетъ быть свободно какое бы то ни было человѣческое дѣло. Поэтому понятно, что въ развитіи своего плана онъ постоянно имѣетъ въ виду несовершенства существующей демократіи, которая, съ устраненіемъ изъ нея всѣхъ свойственныхъ ей въ настоящее время золъ, и должна явиться идеальною формою правленія. Но мы уже замѣтили, что вопросъ о совершенствахъ или несовершенствахъ данной формы представительнаго правленія есть вопросъ о выборахъ: въ нихъ заключается зло теперешней демократіи и посредствомъ ихъ же это зло можетъ быть изгнано.
Опасности, которыя вообще кроются въ правленіи большинства, или представительной демократіи, могутъ быть двухъ родовъ: вопервыхъ, опасность сословнаго законодательства, если законы вотируются численнымъ большинствомъ, принадлежащимъ къ одному сословію или классу, и вовторыхъ, опасность низкой степени умственнаго развитія, какъ въ представительномъ собраніи, такъ и въ самомъ народѣ, который его контролируетъ.
Повидимому, опасность перваго рода есть химера. Какіе это сословія или классы и что это за сословные интересы въ демократіи, которой краеугольный камень есть равноправіе? На это мы отвѣчаемъ словами Милля: «Если подъ словомъ „демократія“ — говоритъ онъ — мы будемъ разумѣть то, что обыкновенно разумѣютъ, то-есть правленіе численнаго большинства, то весьма можетъ случиться, что верховная власть будетъ дѣйствовать подъ вліяніемъ сословныхъ интересовъ, заставляющихъ держаться образа дѣйствій, несовмѣстнаго съ общими выгодами всѣхъ гражданъ. Предположимъ, что большинство составляетъ бѣлое племя, меньшинство черное — или наоборотъ; есть ли вѣроятность думать, чтобы большинство дѣйствовало одинаково справедливо въ отношеніи къ тому и другому? Предположимъ еще, что большинство — католики, меньшинство — протестанты, или большинство англичане, меньшинство — ирландцы — и наоборотъ; опасность во всѣхъ этихъ случаяхъ будетъ та же самая. Во всѣхъ странахъ также есть большинство бѣдныхъ и меньшинство, которое, сравнительно, можно назвать богатыми. Эти два класса, во многихъ случаяхъ, раздѣляетъ совершенная противоположность интересовъ». Но этого мало; въ нынѣшнихъ демократіяхъ, но совершенно справедливому замѣчанію Милля, «нетолько нѣтъ общей полноправности, а напротивъ существуетъ систематическая неравноправность въ пользу господствующаго класса. Чистая идея демократіи состоитъ въ томъ, что весь народъ управляется всѣмъ народомъ посредствомъ равномѣрнаго представительства. Но до сихъ поръ, въ понятіи и на дѣлѣ, демократія была правительствомъ, гдѣ цѣлый народъ управлялся представителями одного только большинства этого народа». Нынѣшняя демократія, но мнѣнію Милля, не достигаетъ даже своей явной цѣли, то-есть она не всегда и не при всѣхъ обстоятельствахъ даетъ власть и численному большинству. «Здѣсь часто бываетъ противоположное: власть достается только большинству большинства, а оно можетъ составлять, и часто составляетъ, только меньшинство цѣлаго». Такую невѣрность демократіи своему коренному принципу, Милль поясняетъ аргументомъ, недопускающимъ возраженій. «Положимъ — говоритъ онъ — что въ какой ни будь странѣ всѣ граждане пользуются одинаковымъ правомъ голоса и что въ каждой мѣстности выборы были спорны, и рѣшены незначительнымъ большинствомъ. Парламентъ, въ такомъ случаѣ, выразитъ не болѣе, какъ незначительное большинство народа. Этотъ парламентъ издаетъ законы и принимаетъ важныя мѣры опять на основаніи рѣшеній своего собственнаго, тоже незначительнаго, большинства. Кто поручится, что эти рѣшенія согласуются съ желаніями большинства народа? Почти половина избирателей была лишена представительства, и не имѣла голоса при рѣшеніяхъ; между тѣмъ всѣ они могутъ быть, и значительная часть ихъ вѣроятно и есть, противъ мѣръ теперь утвержденныхъ, потому что они всѣ голосовали противъ нынѣшнихъ представителей. Изъ остальныхъ избирателей почти половина выслала представителей, которые также противъ настоящихъ мѣръ. Очень возможно, даже очень вѣроятно, что перевѣшивающее мнѣніе принадлежитъ только меньшинству націи, хотя и выражено большинствомъ того сословія, которое, въ силу существующихъ учрежденій, составляетъ господствующій классъ».
Съ неменьшею очевидностію открываетъ Милль въ нынѣшней демократіи, которую онъ такъ и называетъ ложною, и существованіе зла втораго рода, то-есть низкій уровень умственнаго развитія въ народныхъ собраніяхъ. Здѣсь онъ ссылается на то общее наблюденіе, что представительное правленіе, какой бы оно формы ни было, равно какъ и вся новѣйшая цивилизація, выказываетъ естественное стремленіе стать въ общій уровень посредственности. Въ ложной демократіи это стремленіе проявляется, конечно, въ высшей степени; высшіе умы и характеры здѣсь необходимо затираются массой; право представительства, вмѣсто того чтобъ принадлежать всѣмъ, принадлежитъ исключительно большинству каждой отдѣльной мѣстности, имѣющей право на представителя, такъ что голосъ просвѣщеннаго меньшинства можетъ вовсе не имѣть органовъ въ собраніи. «Извѣстно — говоритъ Милль — что въ американской демократіи, которая построена по этому фальшивому образцу, просвѣщенные члены общества не ищутъ себѣ мѣстъ ни въ конгресѣ, ни въ законодательныхъ собраніяхъ штатовъ — до такой степени они увѣрены, что ихъ не выберутъ; изъ этого правила исключаются только тѣ изъ нихъ, которые соглашаются пожертвовать своими убѣжденіями и быть не болѣе, какъ орудіемъ массы». Другой примѣръ, приводимый Миллемъ изъ той же американской демократіи, состоитъ въ томъ, что при выборахъ президента сильнѣйшая партія никогда не рѣшается предложить кого-нибудь изъ своихъ способнѣйшихъ кандидатовъ: такой человѣкъ слишкомъ долго былъ на виду у всѣхъ, чтобы не породить о себѣ различныхъ мнѣній, чтобы не возбудить, поэтому, противодѣйствіе въ нѣкоторой части партіи, и потому онъ никогда не могъ бы такъ вѣрно соединить всѣ голоса, какъ можетъ соединить ихъ человѣкъ, о которомъ, до тѣхъ поръ пока его не выставили на видъ какъ кандидата, не было и слуху.
Итакъ нынѣшняя демократія, поражающая насъ такими, дѣйствительно громадными, недостатками, страдаетъ отъ двухъ причинъ: первая состоитъ въ томя;, что нынѣшнее всеобщее избирательство есть величайшая ложь и фарисейство; допускаемое но принципу, оно на самомъ дѣлѣ не существуетъ, потому что хотя въ избирательствѣ и участвуютъ всѣ, но дѣйствительно избираютъ и получаютъ себѣ представителя только тѣ, которыхъ больше; происходитъ это такимъ образомъ, что выбираютъ, напримѣръ, въ извѣстной мѣстности тысяча человѣкъ, но выбираютъ такъ, что пятьсотъ-пятьдесятъ голосовъ подаются въ пользу кандидата, а четыреста-пятьдесятъ противъ него; кандидатъ будетъ выбранъ и четыреста-пятьдесятъ человѣкъ должны остаться безъ представителя своихъ интересовъ и, слѣдственно, безъ защитника ихъ; они просто дѣлаются добычей большинства. Ложная это демократія или нѣтъ? Вторая причина золъ этой демократіи состоитъ въ томъ, что въ ней существуетъ всеобщее избирательство.
— Не если первая причина та, что это избирательство не существуетъ, а вторая та, что оно существуетъ, то… что же это такое?
— Не болѣе, какъ одно изъ самыхъ здоровыхъ соображеній, какое когда-либо приходило въ голову мыслящему человѣку.
Кто терпитъ пораженія на нынѣшнихъ демократическихъ выборахъ? Тѣ, которыхъ выборъ расходится съ выборомъ большинства, которые идутъ противъ большинства, которые. Слѣдственно, лучше этого большинства, лучше потому что противъ теченія рѣшаются идти Одни только избранные. О безусловномъ представительствѣ всѣхъ, какъ и о чемъ бы то ни было безусловномъ, не стоило бы хлопотать, еслибы безъ представителей оставались поддонки общества. Но въ нынѣшнихъ образцахъ демократіи остаются затертыми именно избранные; народныя собранія наполняются посредственностію, такъ-что, выражаясь словами Милля, величайшіе почитатели представительной демократіи вѣроятно задумаются прежде, чѣмъ рѣшатся утверждать, что Ѳемистоклъ и Демосѳенъ, которыхъ совѣты спасли націю, всегда получили бы мѣсто въ представительномъ собраніи.
Противъ этого зла Милль указываетъ на избирательный планъ Томаса Гера, которому онъ расточаетъ столько похвалъ, что ихъ было бы слишкомъ достаточно даже изобрѣтателю дифференціаловъ. Планъ этотъ можно передать нѣсколькими строками: устанавливается единица представительства; она есть не что иное, какъ среднее число, полученное посредствомъ дѣленія количества всѣхъ избирателей во всей странѣ на число всѣхъ мѣстъ въ парламентѣ; кандидатъ, получившій эту среднюю цифру голосовъ, считается выбраннымъ; выборы происходятъ на мѣстѣ, но не ограничиваются мѣстными кандидатами, а каждый избиратель можетъ голосовать за каждаго кандидата, гдѣ бы онъ ни жилъ; голосъ поданный въ пользу кандидата, оставшагося невыбраннымъ, можетъ быть перенесенъ на другое, на третье лицо, и болѣе; для этого избиратель пишетъ на своемъ выборномъ листѣ, подаваемомъ въ избирательное бюро, нѣсколько именъ, такъ-что проигравши при выборѣ одного, онъ можетъ быть счастливѣе въ выборѣ другаго; для полученія должнаго числа членовъ палаты, а также и для того, чтобы предупредить чрезмѣрное скопленіе голосовъ въ пользу немногихъ популярнѣйшихъ кандидатовъ, безполезные кандидату голоса, превышающіе означенную среднюю цифру, у него отбираются и переносятся на тѣ имена въ спискахъ избирателей, которыя будутъ имѣть въ томъ нужду. — Мы не думаемъ оцѣнивать достоинства этого проекта; мы хотѣли только сдѣлать очевиднымъ, какого именно сорта меньшинство разумѣетъ Милль, которое при избираніи посредствомъ мѣстнаго большинства голосовъ подавляется массою, а при осуществленіи рекомендуемаго имъ плана могло бы получить свою долю вліянія и вѣса. Понятно, что когда избирателю предоставляютъ право голосовать въ пользу сочувственнаго ему кандидата по всей странѣ, занимающей десятки тысячъ квадратныхъ миль, то при этомъ должны разумѣть не всякаго кузнеца, дровосѣка или водовоза, а непремѣнно человѣка достаточно образованнаго, чтобы знать образъ мыслей всѣхъ сколько нибудь замѣчательныхъ людей своей страны.
Что касается до всеобщаго избирательства, какъ другой причины зла въ нынѣшнихъ демократіяхъ, то мы должны помнить, вопервыхъ, что Милль навертываетъ планъ идеальной демократіи и, слѣдственно, долженъ признать ея чистую идею, то-есть — что всѣ управляютъ всѣми; вовторыхъ, общее направленіе убѣжденій Милля, во всю его жизнь, представляло его какъ величайшаго поборника индивидуализма и нестираемости человѣческой личности, слѣдственно и но этому принципу ограниченіе голосованія и отлученіе какой нибудь части гражданъ отъ этого права ему должно было казаться противнымъ; втретьихъ, еще никто съ такою настойчивостью и съ такимъ дарованіемъ не развивалъ той мысли, что участіе въ общественныхъ дѣлахъ есть величайшее средство къ гражданскому воспитанію, а въ воспитаніи, конечно, нуждаются, и имѣютъ на него право, всѣ. Къ этой мысли онъ даже и въ этой своей книгѣ возвращается безпрестанно, да эта мысль есть одна изъ самыхъ основныхъ мыслей этой книги. Изъ своего взгляда на правительственныя учрежденія, какъ на орудія народнаго развитія, Милль вывелъ и то свое положеніе, что идеальнымъ правленіемъ можетъ быть одна изъ формъ правленія представительнаго, какъ наиболѣе воспитывающаго. Вотъ и еще его собственныя слова объ этомъ предметѣ: «Главнѣйшее изъ благодѣяній свободнаго правленія состоитъ въ томъ, что образованіе ума и чувствъ проникаетъ въ самые нисшіе классы народа, когда они призываются къ участію въ дѣйствіяхъ, непосредственно касающихся великихъ интересовъ страны. Многіе считаютъ мечтой ожидать такъ много отъ причины, повидимому такой неважной; имъ кажется страннымъ видѣть могущественное орудіе умственнаго развитія въ отправленіи общественныхъ должностей простыми рабочими. Но если дѣйствительное умственное развитіе въ массѣ человѣчества не есть химера, то оно прійдетъ только этимъ путемъ. Если кто въ этомъ сомнѣвается, то я привожу въ свидѣтельство все содержаніе великаго творенія Токвилля, а въ особенности его разсужденіе объ американцахъ». Итакъ въ принципѣ Милль принимаетъ всеобщее голосованіе. Но въ то время, когда онъ истощилъ цѣлый арсеналъ самыхъ остроумнѣйшихъ аргументовъ въ пользу этого принципа, мы вдругъ натыкаемся на цѣлый рядъ страницъ, которыя начинаются слѣдующимъ соображеніемъ: «Существуютъ, однако, извѣстныя исключенія, обусловленныя положительными причинами, которыя не противорѣчивъ этому принципу, и хотя эти исключенія сами по себѣ составляютъ зло, но отъ нихъ нельзя избавиться до тѣхъ поръ, пока будетъ существовать вызвавшій ихъ порядокъ вещей». Не остается никакого сомнѣнія, что всеобщее избирательство нынѣшней демократіи Милль признаетъ зломъ, и при томъ едва-ли не худшимъ изъ всѣхъ ея золъ. По крайней мѣрѣ, такъ можно заключать по тѣмъ энергическимъ мѣрамъ, которыя онъ предлагаетъ для избавленія отъ этого зла.
Первая изъ нихъ — это отлученіе отъ права выборовъ огромнаго класса людей совершенно темныхъ. «Я считаю — говоритъ онъ — совершенно невозможнымъ допустить къ участію въ голосованіи человѣка, неумѣющаго ни читать, ни писать, и, прибавлю еще, первыхъ правилъ ариѳметики». Милль думаетъ, кромѣ того, что это требованіе только въ весьма посредственной степени обезпечиваетъ толковое распоряженіе правомъ голоса и что отъ избирателя можно было бы потребовать еще нѣкоторыхъ понятій объ образованіи земли, о ея естественномъ и политическомъ раздѣленіи, объ общей исторіи, объ исторіи и государственномъ устройствѣ своей страны. Но эта степень знанія пока недостижима для народныхъ массъ ни въ одномъ государствѣ, кромѣ сѣверныхъ провинцій заатлантической республики. Что же касается до справедливости самаго требованія, то Милль полагаетъ, что 4 «ни одинъ человѣкъ, у котораго только отвлеченная теорія не задавила здравый смыслъ, не станетъ утверждать, что надо дать власть надъ другими, власть надъ цѣлымъ обществомъ, людямъ, которые не пріобрѣли самыхъ обыкновенныхъ и существенныхъ условій для того, чтобы заботиться о самихъ себѣ, чтобы разумно управлять интересами собственными и лицъ, близко связанныхъ съ ними». Самая необразованность массъ есть, безъ сомнѣнія, вина общества; если оно не исполнило той своей обязанности, чтобы извѣстную степень образованія сдѣлать доступной для всѣхъ, значитъ, въ немъ существуетъ несправедливость; но если эта несправедливость остается неисправленной, то слѣдуетъ терпѣть и ея послѣдствія.
Вторая мѣра, предлагаемая Миллемъ къ исцѣленію зла всеобщаго голосованія, состоитъ въ томъ, что право голоса безусловно отнимается у всѣхъ, неучаствующихъ въ платежѣ налоговъ. Опять — исключеніе очень обширное и опять подтверждаемое неопровержимыми доводами. «Тѣ, которые ничего не платятъ, распоряжаясь, черезъ посредство своего голоса, чужими деньгами, имѣютъ всѣ причины быть расточительными и ни одной быть бережливыми. Это все равно, что позволить имъ запускать руки въ чужіе карманы подъ всякимъ предлогомъ, который имъ заблагоразсудится назвать общественнымъ дѣломъ». Противъ этого можно возразить указаніемъ на косвенные налоги. Отчего бы не относить къ числу платящихъ всякаго, кто потребляетъ чай, кофе, сахаръ, табакъ, спиртные напитки и проч.? Но при этомъ способѣ, по мнѣнію Милля, платящій — въ-особенности, если это человѣкъ необразованный и немыслящій — не видитъ такой связи между его личнымъ интересомъ и умѣренностію общественныхъ издержекъ, какъ еслибы деньги для издержекъ требовались отъ него прямо. Наконецъ такого рода подать уплачивается, пожалуй, и тѣми, которые живутъ насчетъ пособій, получаемыхъ отъ своихъ обществъ. А эти люди подлежатъ безусловному отлученію отъ участія въ общественныхъ дѣлахъ уже по одному тому, что о ихъ собственномъ-то существованіи заботятся другіе. Это, выходитъ, новый классъ отлученныхъ, именно — классъ получающихъ пособіе. Къ этой же категоріи относятся банкроты, и нетолько злостные, но и неосторожные, но [крайней мѣрѣ они отлучаются отъ права голосованія до тѣхъ поръ, пока не заплатятъ долговъ своихъ, или не докажутъ, что въ теченіе значительнаго времени не пользовались общественнымъ подаяніемъ.
Взамѣнъ всѣхъ, указанныхъ здѣсь отлученій, Милль въ своемъ планѣ идеальной демократіи даетъ совершенную полноправность женщинамъ. Различіе половъ для него есть не болѣе, какъ различіе цвѣта волосъ, глазъ, кожи, покроевъ платья. Но его ясные и простые аргументы относительно этого предмета не имѣютъ ничего особенно просвѣтительнаго для русскаго ума, потому что, несмотря на всѣ рыцарскія препирательства, съ которыми у насъ трактовалась доктрина о женскомъ вопросѣ, вопросъ этотъ и прежде былъ поставленъ въ нашей жизни, и притомъ самою ею, довольно сносно, да не хуже того стоитъ и теперь, то-есть — совершенно въ уровень съ нашимъ общимъ развитіемъ. Конечно, не всякіе выборы значатъ одно и то же. Но гдѣ женщина участвуетъ въ правѣ выборовъ, каковы бы они ни были, черезъ своего повѣреннаго (какъ это принято въ нашихъ дворянскихъ собраніяхъ и предположено принять при нашихъ будущихъ земскихъ учрежденіяхъ), тамъ, вѣроятно, и дальнѣйшіе шаги по этому направленію не будутъ трудны.
Таковы поправки, которыя Милль желалъ бы видѣть произведенными въ нынѣшней демократіи, чтобы она была идеально лучшей формой правленія. Но кто потрудился вмѣстѣ съ нами вникнуть въ сущность этихъ поправокъ, для того должно быть ясно, что грозный призракъ двойственной опасности, на которую мы указали выше, все еще рисуется во весь свой ростъ. Планъ Томаса Гера, конечно, значитъ много; отлученіе всѣхъ неграмотныхъ отъ управленія общественными дѣлами значитъ еще больше. Но, съ одной стороны, мы уже замѣтили, что неграмотность массъ есть такая несправедливость общества, которая не можетъ и не должна продолжаться вѣчно; настанетъ время, и для передовыхъ странъ вѣроятно очень скоро, когда безграмотныхъ совсѣмъ не будетъ; а съ другой стороны, грамотность, дающая право на голосованіе, не есть просвѣщеніе. Слѣдственно, возможность низкаго уровня политическаго развитія въ народныхъ собраніяхъ остается неустраненной. Потомъ, если мы примемъ для краткости, какъ принимаетъ Милль, раздѣленіе общества на два класса — классъ хозяевъ, или людей обезпеченныхъ прочно, и классъ рабочихъ, или людей обезпеченныхъ менѣе прочно и даже совсѣмъ необезпеченныхъ, то очевидно, что большинство голосователей всегда будетъ принадлежать послѣднему классу. Слѣдственно и возможность сословнаго законодательства также остается во всей своей силѣ и со всѣми угрозами насилія. Неужели нѣтъ давидовой пращи противъ этого Голіаѳа — этой двойственной опасности? Милль полагаетъ, что такая праща есть.
Одна и послѣдняя черта, и мы будемъ имѣть передъ собою весь планъ Милля.
Онъ разсуждаетъ, что какъ скоро человѣкъ прямо заинтересованъ въ дѣлѣ и не состоитъ подъ опекою, то, дѣйствительно, нѣтъ возможности отказать этому человѣку въ правѣ голоса, безъ нарушенія справедливости, если только этого не требуетъ общая безопасность (читай: если только человѣкъ этотъ грамотенъ, платитъ прямую подать, не банкротъ и не живетъ насчетъ пособій). Но если всякій долженъ имѣть голосъ, то долженъ ли всякій имѣть одинаковый голосъ? Этотъ вопросъ представляется Миллю вопросомъ другаго рода. Когда два лица, говоритъ онъ, не сходятся въ мнѣніяхъ, и когда одно изъ нихъ, при одинаковыхъ характерахъ, стоитъ выше другаго знаніями и способностями, или при одинаковыхъ познаніяхъ и способностяхъ, одно лицо выше другаго характеромъ, то требуетъ ли справедливость, чтобъ мнѣнія этихъ лицъ имѣли одинаковый вѣсъ? Если учрежденія страны утверждаютъ, что достоинство этихъ двухъ мнѣній одинаково, то они утверждаютъ то, чего въ дѣйствительности нѣтъ. Трудность состоитъ только въ томъ, чтобъ доказать, которое изъ двухъ лицъ лучшее или умнѣйшее. Относительно отдѣльныхъ личностей — это вещь невозможная; но если брать во вниманіе общества и классы, то она не представляетъ почти никакой трудности. Еще болѣе удобоисполнимой представлялась бы она, еслибы существовало что-нибудь въ родѣ національнаго воспитанія, или общей системы экзаменовъ, заслуживающей полнаго довѣрія: тогда образованіе могло бы быть принято за настоящій критерій достоинствъ человѣка. Но за неимѣніемъ этого, съ достаточною точностью можно опредѣлить, чего человѣкъ стоитъ, родомъ его занятій. Мастеръ смышленнѣе работника, потому что долженъ работать нетолько руками, но и головой. Работникъ въ такихъ ремеслахъ, которыя требуютъ болѣе ловкости, смышленнѣе того, который занимается простою работою. Банкиръ, купецъ, фабрикантъ, вѣроятно, окажутся смышленѣе лавочника и проч. Достоинства, кромѣ того, измѣряются не тѣмъ, что человѣкъ взялся за важное дѣло, а тѣмъ, хорошо ли его ведетъ. На основаніи этихъ соображеній, Милль допускаетъ множественность голосовъ; онъ создаетъ голосователей съ двумя, тремя и болѣе полосами, потому что, если работникъ можетъ имѣть лишній шаръ передъ работникомъ, то какая же груда шаровъ должна лечь между дѣлателемъ булавокъ и профессоромъ астрономіи? Милль думаетъ, что это не противорѣчивъ идеѣ равномѣрнаго представительства. Онъ полагаетъ, кромѣ того, что «одинъ только глупецъ, и притомъ глупецъ совершенно особаго рода, сочтетъ себя обиженнымъ тѣмъ, что другіе признаютъ, что есть люди, которыхъ мнѣнія и даже желанія заслуживаютъ большаго уваженія, нежели его».
Теперь мы знаемъ все ученіе Милля — ученіе, основанное на началахъ, для которыхъ работалъ лучшій изъ политическихъ писателей вѣка впродолженіе всей своей жизни, и намъ остается сказать, чему именно оно учитъ.
Оно, вопервыхъ, учитъ, что нынѣшняя демократія есть ложная, фарисейская. Согласно своей чистой идеи, она должна быть такою формою правленія, гдѣ всѣ управлялись бы всѣми посредствомъ равномѣрнаго представительства; а на дѣлѣ она есть только правленіе большинства, и даже хуже — на дѣлѣ она не исключаетъ тиранніи, потому что не устраняетъ случаевъ, гдѣ на страну можетъ быть наложенъ законъ только большинствомъ большинства, представляющимъ меньшинство націи.
Вовторыхъ, чистая идея демократіи въ настоящее время неосуществима ни въ одной странѣ на земномъ шарѣ, такъ-какъ нѣтъ ни одной страны, гдѣ бы не было ни совершенно-бѣдныхъ, ни совершенно-безграмотныхъ. Невозможно, чтобъ круглые невѣжды и голыши допущены были къ управленію страною. Это значило бы рисковать общественною безопасностью. А между тѣмъ, отлученіе этихъ невѣждъ и этихъ голышей противно самому коренному демократическому принципу.
Втретьихъ, чистая идея демократіи неосуществима и ни въ какія послѣдующія времена. Невозможно, чтобъ люди когда-нибудь стали раждаться съ одинаковыми способностями и, въ особенности, чтобы когда-нибудь они всѣ обратились къ какому-нибудь одному занятію. Эта невозможность ведетъ за собой другую: невозможно, чтобъ, напримѣръ, въ дѣлѣ войны и мира считались за одну и ту же монету мнѣніе политическаго мудреца и мнѣніе уличнаго буяна. А между тѣмъ, нужно быть глупцомъ, и глупцомъ совершенно-особаго рода, чтобъ считать равномѣрнымъ представительство тамъ, гдѣ одинъ человѣкъ не стоитъ того же самаго, чего стоитъ другой.
Вчетвертыхъ, идеально лучшая демократія все-таки будетъ та, которая откажется осуществить свою чистую идею, то-есть откажется отъ безусловной равноправности. Милль этого не говоритъ; но зная то, что онъ говоритъ, мы можемъ знать и то, что онъ думаетъ. Онъ думаетъ, что есть демократія и есть демагогія. Первая разсуждаетъ и должна разсуждать о людяхъ такъ: за то, что они существа одного образа и подобія, они должны быть одинаково свободны; но за то, что они создаются не одинаково-одаренными и, слѣдственно, неравными, ихъ не слѣдуетъ бить по маковкѣ, чтобъ они присѣли, или вытягивать за уши, чтобъ они поднялись. Вторая, напротивъ, глядитъ на людей такъ: за то, что они существа одного образа и подобія, они должны быть равными, а такъ-какъ фактъ состоитъ въ томъ, что они не создаются равными, то ихъ именно слѣдуетъ ударять въ маковку и вытягивать за уши до равенства. Понятно, какъ нынѣшнимъ демократамъ должно было придтись ученіе Милля по сердцу. Оттого французскіе публицисты, какъ истинные поборники безусловнаго равенства во всеобщемъ рабствѣ, поднялись на его множественность голосовъ съ такой же фуріей, съ какой публицисты американскіе возстали на его полноправность женщины.
Наконецъ, чтобъ опредѣлить вполнѣ значеніе демократической доктрины Милля, намъ кажется, что она составляетъ какъ разъ слѣдующее слово за тѣмъ, которое высказано въ «великомъ твореніи» Токвиля. Токвиль въ свое время сказалъ: демократія есть сама судьба, и намъ слѣдуетъ стараться не о томъ, чтобъ отвратить ее, а только о томъ, чтобъ она перестала быть зловѣщей. Теперь Милль договариваетъ: для того, чтобы демократія потеряла свой зловѣщій видъ и характеръ, нужно принять такія-то мѣры. — Какія именно, мы уже знаемъ.
При выходѣ слѣдующаго выпуска, мы обѣщаемъ читателю познакомить его съ другими сторонами ученія Милля, и для этого заранѣе отмѣчаемъ главу (XV-ю, еще непереведенную) «О мѣстныхъ представительныхъ учрежденіяхъ».
Мы еще ничего не сказали о достоинствѣ перевода, но это не поздно и теперь: если не придираться къ тому, что по мѣстамъ тяжеловато передается повсюду блестящее изложеніе Милля, то переводъ слѣдуетъ признать совершенно хорошимъ.