Размышленія объ Одѣ
правитьСіи Лебрюновы размышленія въ видѣ письма явились въ первой разъ во Франціи вмѣстѣ съ извѣстною его Одою на разрушеніе Лиссабона; и хотя для того чтобъ пользоваться ими надлежало бы чувствовать красоты Греческаго, Латинскаго и Французскаго языковъ; однакожъ и для тѣхъ, кои не знаютъ ни одного изъ нихъ, размышленія сіи[1] могутъ быть весьма полезны. Кромѣ приятности слога: въ нихъ есть довольно общихъ, очень важныхъ и любопытныхъ правилъ Лирической Поезіи, которыми всякому молодому стихотворцу нужно руководствоваться, и которымъ еще болѣе придаетъ цѣны то, что сочинитель ихъ былъ самъ лирическій пѣснопѣвецъ. (Прим. переводчика)
И такъ вы, въ самомъ дѣлѣ, требуете отъ меня нѣкоторыхъ размышленій объ Одѣ; даже хотите, чтобъ они служили отвѣтомъ на тѣ похвалы, которыми дружество ваше меня осыпаетъ. Но что мнѣ сказать вамъ о сочиненіи, котораго творцемъ должно быть одно дарованіе, а судіею вкусъ, и для опредѣленія котораго самой острой умъ часто ищетъ словъ, и не находитъ.
Наши оракулы, а мои образцы, Пиндаръ, Горацій и Руссо были бы приведены въ немалое затрудненіе, еслибъ вздумали написать правила для собственныхъ своихъ лучшихъ произведеній. И потому мы видимъ, что сіи великіе люди погребли съ собою тайну своего искусства, будучи увѣрены, что простолюдины, между которыми есть однакожъ много людей умныхъ, не поймутъ ихъ.
Какъ же можно, чтобъ послѣдній ихъ ученикъ, котораго все достоинство состоитъ въ томъ, что онъ непритворно восхищается ими, вздумалъ быть умнѣе великихъ своихъ учителей, открылъ бы намъ пружины ихъ дарованія, и, такъ сказать, показалъ бы механизмъ ихъ славы?
И такъ не думайте, чтобъ во мнѣ была безразсудная страсть опредѣлять то, что можно только чувствовать. Сіе особливo касается до Оды. Ни одинъ родъ поезіи не подходитъ менѣе подъ правила; ни одинъ необязанъ болѣе угождать симъ счастливымъ прихотямъ дарованія, которыхъ искусство не въ силахъ предвидѣть, сему неукротимому стремленію, приводящему вдругъ дарованіе къ его цѣли, такъ что оно само не знаетъ своего пути.
Смѣшно видѣть Ламота (сего великаго мужа опредѣленій), какъ онъ съ своею коротенькою линеечкою и съ маленькимъ съ своимъ циркулемъ хочетъ вымѣрять смѣлые шаги нашихъ лирическихъ исполиновъ, которые распростерши вдругъ крылья своего воображенія, скрываются отъ взоровъ наблюдателя-остроумца, мечтавшаго не выпускать ихъ изъ глазъ, и оставляютъ далеко позади себя хладнокровнаго геометра, измѣрявшаго ихъ теченіе. Тогда-то они стремятся
Loin des borries de l’art, faisir ces heureuse traits,
Que de vulgaires veux n’apperèurent jamais.
Ламоттъ, которой ихъ уже не видитъ, думаетъ, что они заблудились, и даже слабость своего зрѣнія вмѣняетъ имъ въ порокъ. Прочтите правила, которыя онъ предписываетъ, чтобъ не впасть въ сію мнимую крайность. Онъ скажетъ вамъ:
Pourquoi, du hardi Pindare,
S’exposer l’exemple bizarre
Sans la même nécessite,
Et fe faire dans l’abondance
Une regle de la licence
Permite а la stérilité?
Choisissez des matières neuves… etc.
Смотрите, съ какою точностію снимаетъ онъ свой геометрической планъ Парнасса. Онъ говоритъ самъ себѣ:
Je sais tous les chemins par où je dois passer.
Но не обольщайте себя пустою надеждою. Измѣряемые имъ пути не суть тѣ по которымъ великіе люди шествуютъ къ славѣ; они протекаютъ ихъ, а никогда измѣряютъ.
Отъ чего сіи писатели, которые менѣе всѣхъ успѣли въ своемъ искусствѣ, спорятъ объ немъ всѣхъ болѣе? Предисловія ихъ кажутся мнѣ великолѣпными входами, ведущими къ развалившимся хижинамъ.
Такъ, одни истинные оракулы поезіи почти ничего не говорятъ объ Одѣ, или позволяютъ себѣ сказать только нѣсколько словъ; но иногда языкъ ихъ для многихъ людей бываетъ теменъ, или совсѣмъ непонятенъ.
Спросите Боало, у котораго изъ всѣхъ нашихъ писателей взоръ дальновиднѣе и проницательнѣе, которой разбираетъ и объясняетъ все, что ни есть темнаго и неопредѣленнаго въ искусствахъ, что говоритъ онъ объ Одѣ? Какъ нарочно употребляетъ онъ выраженія двусмысленныя, и для большей части читателей непонятныя. На примѣръ: онъ скажетъ вамъ, что стихотворецъ, когда бываетъ внѣ себя отъ вдохновенія, прерываетъ нить мыслей своихъ, и чтобъ удобнѣе войти въ предѣлы разсудка, выходитъ, такъ сказать изъ оныхъ, тщательно избѣгая сего правильнаго порядка и сей тѣсной связи въ мысляхъ, отъ которой потухъ бы жаръ Лирической Поезіи. Вотъ что дарованіе внушило Боало, и что нашелъ темнымъ неискусной его толкователь.
Славная Руссова Ода къ Графу Дю-Люку, не естьли самое лучшее опредѣленіе, какое только можно сдѣлать вообще Одѣ?
Не въ томъ дѣло, чтобъ не льзя было разобрать механизмъ Оды; но какая польза въ этомъ безплодномъ ученіи?..
Слѣдуя маловажнымъ правиламъ искусстваѵ безъ сомнѣнія можно на самое короткое время подражать поступи и замашкамъ дарованія; можно прокаркать лирически нѣсколько стиховъ; съ помощію нѣкоторыхъ фигуръ можно блеснуть на одну минуту, но свѣтомъ ложнымъ и мгновенно исчезающимъ отъ истиннаго сіянія.
Такимъ образомъ въ школахъ учатъ по правиламъ Риторики сочинять прекрасныя рѣчи; но изъ всей этой кучи фигуръ и троповъ, безъ всякаго выбора и вкуса затасканой семинарскимъ риторомъ, выйдетъ ли какая нибудь рѣчь Боссюетова? Скорѣе повѣрю я, что буквы, которыми печатаютъ, будучи брошены на удачу, составили Аталію или Генріаду.
Savoir la marche est chose très-unie,
Jouer le jeu, c’est le fruit du génie. R.
Чтожъ слѣдуетъ изъ сихъ размышленій? То, что гораздо легче опредѣлить что не есть Ода, нежели утвердительно сказать, что такое она есть.
И такъ я готовъ сказать молодому человѣку, которой сталъ бы со мною совѣтоваться: если вы не чувствуете въ себѣ сего огня, сего стихотворнаго жара, сихъ электрическихъ потрясеній въ душѣ вашей, быстро переходящихъ въ другую; если вы не осмѣлитесь сказать:
Est Deus in nobis, agitante calescimus il’o;
если безъ восхищенія читаете Qualem ministrum, или Оду къ Герцогу Бретанскому; то не пишите одъ.
Если можете безъ скуки читать оды Ламотта, если есть надежда, что Бавій вамъ понравится, или что вы останетесь довольны Мевіемъ; то не пишите одъ.
Если вашъ робкой и нерѣшительной умъ съ трепетомъ придерживается великихъ образцовъ; если однимъ безошибочнымъ взглядомъ не обнимаете вы предѣловъ искусства, которые невѣжество, мода и своенравіе безпрестанно переносятъ съ мѣста на мѣсто; если плѣняетесь симъ пустымъ наборомъ словъ, въ которомъ едва есть здравой смыслъ, сими бездѣлками, непереживающими дня, если стараетесь угождать вкусу тѣхъ изъ вашихъ читателей, которые всякое сочиненіе, написанное вчера, безъ милости осуждаютъ на вѣчное забвеніе, какъ давно состарившееся; если подозрѣваете, что Муза ваша любитъ мѣлочныя украшенія, что она подобна тѣмъ продажнымъ прелестницамъ, которыя не жалѣютъ румяны если она не имѣетъ духа въ тихой бесѣдѣ съ учеными мужами древности приобрѣсти сію твердость, которой не ослабили бы въ ней ни хорошій тонъ, ни хорошее общество: если вы ищете Лонгиновъ и Аристарховъ посреди сихъ распудренныхъ головъ, напрысканныхъ духами и набитыхъ аріями: то сочиняйтѣ романы, даже кропайте оперы или драмы, и не пишите Одъ, повторяю вамъ — онѣ не будутъ дщери дарованія, не будутъ усыновлены вкусомъ.
Никогда въ Одѣ не должно блистать игрою словъ, остроуміемъ, загадками, мишурою, искусственнымъ или принужденнымъ слогомъ, и всѣмъ этимъ чопорнымъ нарядомъ моднаго краснорѣчія. Къ Одѣ непристали.
L’aeadémique enluminure,
Et le vernis des nouveaux tours.
Повѣрите ли вы, что у насъ есть два прозаика съ истиннымъ лирическимъ дарованіемъ? Боссюетъ могъ быть Пиндаромъ; онъ исполненъ духомъ его. Сколько превосходныхъ мѣстъ въ Похвальныхъ его словахъ! Стоитъ только переложить ихъ въ стихи, и онѣ будутъ прекраснѣйшими одами.
Монтескье (такъ назовемъ его потомство; ибо пустыя титла выдуманы только для тѣхъ, которыхъ имена поглотитъ забвеніе), Монтескье превзошелъ и его въ семъ родѣ. Какое глубокомысліе и пареніе! На каждой стронѣ примѣтно дарованіе, не терпящее ига. Онъ сбрасываетъ съ себя оковы правилъ, прерываетъ смыслъ, перескакиваетъ разстояніе мыслей, стремится въ толпу оныхъ; но въ самомъ его безпорядкѣ видно истинное вдохновеніе. И что всего удивительнѣе: будучи посредственной охотникъ до одъ, онъ писалъ прозу свою Слогомъ, приличнымъ одному диѳирамбу.
Но ни краснорѣчивый Флешье, ни чувствительный и нѣжный Фенелонъ не успѣли въ семъ родъ. Какъ далеко были они отъ сей силы и возвышенности, которыхъ онъ требуетъ! Нѣсколько стиховъ, написанныхъ тѣмъ и другимъ, служатъ яснымъ тому доказательствомъ.
Источникъ необозримый, потокъ, съ крутизны поръ свергающій ярыя свои воды, рѣка, наводненная проливнымъ дождемъ и въ стремительномъ теченіи своемъ потопляющая и увлекающая каменистые берега, и наконецъ по обширнымъ лугамъ катящая величественныя и быстрыя волны — вотъ Пиндаръ!
Никто лучше его не постигъ свойства Оды, никто не оставилъ лучшихъ образцовъ вдохновенія; въ этомъ можно повѣрить Горацію, у котораго я заимствовалъ эти картины. Говоря его же словами: ето есть лебедь, котораго быстрый полетъ и бурные вѣтры возносятъ до облаковъ. Стоитъ развернутъ его, чтобъ увѣриться въ томъ) что похвалы сіи нимало не увеличены: высокость мыслей, живость изображеній, смѣлость фигуръ, быстрота слога, благородство, новость, великолѣпіе, блескъ и жаръ выраженій — таковы суть отличительныя черты его поезіи. Всѣ сіи красоты толпяся въ смѣлыхъ его диѳирамбахъ; изъ устъ его течетъ глубокая рѣка сладкогласія; восторгъ есть его душа: и если правда, что поезія есть языкъ боговъ, то въ устахъ Пиндара вы знаете остроумныя шутки Анакреона, знаете, какими цвѣтами живое ето воображеніе разглаживало морщины угрюмой старости.
Nec, si quid olim lusit Аnacreon,
Delevit аetаs.
Какая свѣжесть красокъ! какая легкость кисти! Часто проводилъ онъ не больше одной черты; но ета черта есть картина, достопамятное изрѣченіе. Игры и пиры — вотъ его забота. Лира есть его забава, увеселеніе. Пусть другой прославляетъ героевъ; Анакреону ли пѣть ихъ? онъ любитъ, и лира его звенитъ одну любовь:
Χαίροιτε λοιπὸν ημῖν
Ηῥωες. η λυ ρη γὰρ
νκς ἕρωτας ἄδα.
Сія легкость, сія простота, сія нѣжность въ выраженіяхъ, суть розы, свѣжестію и благоуханіемъ своимъ привлекавшія къ себѣ многихъ, чтобъ сорвать ихъ. Но что долженъ ты былъ почувствовать, богъ вкуса? какая разница! какая дерзская рука коснулась сихъ Едемскихъ цвѣтовъ!
C’est déployer sur la naissante Aurore
Du soir d' un jour obscur les nuages epais;
C’est donner a la jeune
Flore Une couronne de cyprès,
Нѣжная недотрога медленнѣе свертываетъ листочки свои подъ рукою, отъ прикосновенія которой она блекнетъ.
О imitatores, fervum pecus!
Froids traducteurs, imbecile' troupeau!
Respectez ces roses legéres,
Dévorez les in folio,
Et paissez sourdement leurs pavots somnisères.
Оставьте сіи злачные лута, представляющіе взорамъ вашимъ однѣ сухія пажити. Я даже думаю, что Анакреонъ, подобно Лафонтену, котораго достоинство состоитъ больше въ неподражаемой красотѣ языка, нежели въ мысляхъ, никогда не будетъ удачно переведенъ.
Есть прекрасныя лица, которыхъ черты, будучи гораздо правильны и совершенны, могутъ быть весьма похоже списаны искусною кистію; но есть приятности такого рода, которыхъ никакое искусство не въ силахъ изобразить. Если кого-либо изъ стихотворцовъ можно съ успѣхомъ перевесть, то ето Боало.
Что мнѣ еще сказать вамъ объ Анакреонѣ? Горацій ему подражалъ; можетъ ли быть похвала лестнѣе етой?
Горацій, сей просвѣщенный почитатель Пиндара, не столь великъ и высокъ, но столь же чистъ и плодовитъ какъ онъ, и притомъ гораздо разнообразнѣе и плѣнительнѣе. Онъ умѣлъ быть вмѣстѣ веселымъ философомъ, учтивымъ царедворцемъ и первымъ стихотворцемъ въ своемъ народѣ.
Будучи врагъ сочиненіи длинныхъ, и не родясь, можетъ быть, для нихъ, а получивъ отъ природы дарованіе легкое и блестящее, все, до чего онъ касается, превращаетъ, въ чистое золото и схватываетъ одну поверхность. Пчела не столь легка, какъ Горацій; онъ летаетъ съ цвѣтка на цвѣтокъ, садится, останавливается по волѣ влекущаго его восторга. Отъ того большая часть его одъ суть не что иное какъ острыя и счастливыя черты ума; какимъ образомъ онъ самъ себя изображаетъ:
….Ego apis matinae
More modoque
Grata carpentпs thyma per laborem
Plurimum, circa nemus, uvidiqae
Tiburis ripas, operola paryus
Carmina fingo.
Какое множество превосходнѣйшихъ, произведеній написалъ онъ въ семъ родъ, легкомъ и приятномъ! Какая нѣжность дышетъ въ Intermissa Venus, въ Donec gratus eram, въ его O nata mecum, въ Nox erat, и проч.
То съ любимымъ лебедемъ Венеры и съ Играми летаетъ онъ вокругъ ея колесницы; то съ отважнымъ орломъ простираетъ онъ къ небесамъ гордый полетъ свой, носитъ Юпитеровы перуны, и взоры громовержца не устрашаютъ его. Влечетъ ли его нѣкій богъ на вершину горъ, или въ уединенные лѣса, чтобъ обдумать похвалы Августу; описываетъ ли онъ сраженія и героевъ, юнаго Друза, побѣдителя Альпъ и Юнону въ совѣтѣ боговъ; изображаетъ ли онъ черныя брови Юпитера, блестящій егидъ Паллады, низверженныхъ Гигантовъ, возмущенныя въ теченіи своемъ рѣки Ереба; представляетъ ли онъ юнаго Линцея, укрытаго нѣжною супругою отъ убійственнаго меча Данаидъ, или непоколебимаго Регула, неустрашимо идущаго на смерть? и не внемлющаго воплямъ отчаяннаго семейства и цѣлаго Рима? или праведника, безъ трепета погибающаго подъ развалинами міра; противополагаетъ ли онъ порочную изнѣженность юныхъ Римлянъ суровымъ добродѣтелямъ ихъ предковъ; дарованіе одушевляетъ струны лиры его; Онъ подражатель и соперникъ Пиндара; онъ плѣняетъ и восхищаетъ васъ.
Говоритъ ли онъ самъ о себѣ, о любви о пирахъ, о своихъ любовницахъ; хочетъ ли преклонить на жалость суровую Гликерію; мирится ли съ непостоянною Хлоею; упрекаетъ ли Нееру за ея вѣроломныя клятвы; видятъ ли на устахъ Лидіи напечатлѣнный поцѣлуй счастливаго соперника; хвалитъ ли улыбку Лалаги, или поцѣлуи кокетки Лицимніи; шутитъ ли надъ новичкомъ въ любовныхъ дѣлахъ; которой некстати краснѣетъ, или надъ ласками обветшалой Лицеи; описываетъ ли берега Тибура, сельскія удовольствія, наводимый шептаніемъ Зефира сонъ, прохлажденное студеными; водами Фалернское вино и переплетшіяся между собой вѣтвями древеса; онъ вездѣ живописецъ природы и удовольствій; сами Граціи подбираютъ ему краски.
Повѣрите ли вы, что Ронсаръ написалъ прекраснѣйшую оду, равняющуюся (не говоря, о слогѣ) съ лучшими произведеніями сихъ двухъ великихъ стихотворцевъ, а именно къ Канцлеру Опиталю? Я не боюсь, что знатоки не согласятся со мною. Надобно, чтобъ Пассера имѣлъ объ ней высокое мнѣніе, когда предпочиталъ ее Миланскому Герцогству.
Нашъ Малербъ былъ увѣреннѣе въ своихъ восторгахъ; можетъ быть онъ гораздо лучше постигъ свойство своего языка, нежели Оды. Онъ очистилъ его и предписалъ ему законы. Не столь богатый мыслями, сколько стихотворными выраженіями и оборотами, онъ написалъ много превосходнѣйшихъ стансовъ и мало одъ. Ежели искусство можетъ замѣнить дарованіе, то Малербъ былъ стихотворецъ. Бѣдностъ сего послѣдняго видна иногда сквозь счастливыя паденія и звучные обороты стиховъ. Наконецъ:
Malherbe dans ses furies
Marche a pas trop concertés,
Ода Лудовику XIII на осаду Рошели: есть, по мнѣнію моему, одна, въ которой онъ чувствовалъ восторгъ непритворной; вездѣ видно смѣлое пареніе дарованія, Ничего не можетъ быть прекраснѣе внезапнаго отступленія о Титанахъ, съ которыми онъ сравниваетъ мятежниковъ. Еслибъ такихъ одъ написалъ онъ побольше, то критика Боалова показалась бы несправедливою.
Вы, безъ сомнѣнія, не почитаете въ числѣ нашихъ лириковъ Пиндара игръ, установленныхъ въ честь богини Флоры. Онъ хотѣлъ быть стихотворцемъ, и былъ онымъ. Чегожъ болѣе надобно, чтобъ исключить его изъ числа стихотворцевъ? Однакожъ Фонтенель думалъ чрезъ то похвалить своего друга; послѣ етого что оставалось говорить критику? Я право не знаю; да и что мнѣ сказать вамъ о сихъ ученическихъ и растянутыхъ стихахъ, въ которыхъ нѣтъ ни чувства, ни жара.
De ces dixains rédigés en chapisres.
О сихъ мнимо лирическихъ письмахъ, которыя всѣ, какъ забавно сказалъ одинъ, великій человѣкъ, начинаются обыкновенно: милостивый государь, а оканчиваются почтительно: вашъ покорнѣйшій слуга. Что до меня, то оды сіи кажутся весьма полезны; до крайней мѣръ онѣ служатъ доказательствомъ, что остроумецъ никогда не напишетъ путной оды, и это девизъ безсмертія[2] есть худая защита отъ забвенія.
Сколько неправды, сколько заблужденій въ системахъ Ламотта! Сей порицатель древнихъ, немогущій служить примѣромъ новѣйшимъ, куда не былъ увлеченъ страстію къ новостямъ, какихъ расколовъ не хотѣлось ему ввести въ поезію? Скажите, не безуміе ли утверждать, что и прозою можно писать оды? Какая нелѣпая мысль! и кто вселилъ ему оную? Безъ сомнѣнія сіи самыя оды, которыя онъ вздумалъ перекладывать въ стихи? въ самомъ дѣлѣ не служатъ ли доказательствомъ не того чтобъ оды, писанныя прозою, имѣли успѣхъ, а того что есть возможность писать оныя?
Древніе превзошли насъ въ семъ родѣ; Руссо родится, восхищается ими, подражаетъ имъ, настигаетъ, иногда выпереживаетъ ихъ, борется съ ними; побѣда склоняется то, на ту, то на другую сторону, по крайней мѣрѣ остается нерѣшенною,
Въ Руссо видите вы дарованіе, очищенное вкусомъ. Онъ вездѣ почти соединяетъ сладкогласіе Малерба съ выспренностію Пиндара. Ни одинъ стихотворецъ не умѣлъ лучше воспользоваться баснословіемъ; ни у одного нѣтъ такихъ счастливыхъ намѣканій: онъ всегда украшаетъ заимствованную имъ мысль. Хочетъ ли онъ изобразить безпрестанный приливъ и отливъ счастія и несчастія? вотъ, что говоритъ онъ:
Jupiter fit l’homme semblable
А ces deux jumeaux que la fable
Plaèa jadis au rang des dieux;
Couple des déités bizarres,
Tantôt habitans du Ténare,
Et tantôt citoyens des cieux.
Читайте прекрасную Руссову Оду на смерть великаго Конти, читайте оду сію; послушайте, съ какою благородною смѣлостію совѣтуетъ онъ государямъ удалять отъ себя лесть:
Sérpent contagieux, qui des sources publique
Empoisonne les eaux.
И въ другомъ мѣстъ:
Craignez que de sa voix les trompeuses délice!
N’assoupissent enfin votre faible raison;
De cette enchanteresse osez, nouveaux Ulysses,
Renverser les poisons.
Что можетъ быть прекраснѣе сего намѣканія? Онъ не говоритъ о вещи, а показываетъ ее. Вотъ еще одно мѣсто, гдѣ оно живыми красками описываетъ опасности, грозящія государямъ при слышаніи пѣнія, сей Сирены:
Ecoutez et tremblez, idoles de la terre,
D’in encens usurpé Jupiter est jaloux,
Vos flatteurs dans ses mains allument le tonnere,
Qui s'éleve sur vous.
Вотъ языкъ боговъ и какъ славно поучать на немъ царей!
Горацій иногда, играетъ Одою, какъ Римскими красотками; три или четыре острыя шутки утомляютъ его; онъ съ жаромъ берется за лиру, и съ жаромъ бросаетъ ее, Руссо обходится съ Одою, какъ съ царицею. Ведетъ ли онъ ее? походка ея благородная, не медлительная, но важная; еслижъ иногда она и улыбается, то величественно какъ богиня: въ самыхъ шуткахъ ея познается Минерва.
Можетъ быть Горацій болѣе склоненъ былъ къ философіи; подъ симъ именемъ я не разумѣю сухихъ и скучныхъ наставленій жить въ свѣтѣ, которымъ однакожъ сами наставники не слѣдуютъ. Горацій былъ философъ на дѣлѣ, а не на словахъ, и поступалъ точно по тѣмъ правиламъ, которыя заключаются въ его философическихъ одахъ. У Руссо въ нравоученіи найдете вы болѣе сухости, но за то кисть его мужественнѣе, планы его правильнѣе и обширнѣе, отдѣлка совершеннѣе, краски его столько же новы и приличны, не столь разнообразны, но гораздо ярче. Присовокупите къ сему великолѣпіе языка, богатство рифмъ, огонь изображеній, выборъ почти всегда счастливой смѣлыхъ эпитетовъ, и вы будете имѣть полное понятіе о красотахъ Руссовой Музы.
Pindarici fontis qui non expalluit haustus.
У него есть особенное искусство придавать словамъ силу, которой въ нихъ совсѣмъ не подозрѣваетъ, и, если смѣю сказать, нѣкоторой цвѣтъ новости. На примѣръ: что можетъ быть обыкновенное слово pasteur? а какую силу, какой блескъ имѣетъ оно въ сей прекрасной строфѣ:
Sous leur pas cependant s’ouvrent les noires abоmes,
Ou la cruelle mort les prenant pour victimes
Frappe ces vils troupeau, dont elle est le pasteur
Сей послѣдній стихъ, можетъ быть прекраснѣйшій изъ всѣхъ его стиховъ; достоинъ всякой похвалы.
Говорится вѣтви дерева; какъ вы думаете: можно ли сказать вѣтви Гомера? Однакожъ онъ сказалъ, и сказалъ прекрасно.
А la source d’Hippocrèné
Homère ouvrant ses rameaux,
S'élève comme im vieux chêne
Entre des jeunes ormeaux.
Употреблять такія смѣлыя и счастливыя выраженія есть тоже, что украшать или творить свой языкъ; никогда искусство не достигнетъ до сей послѣдней степени дарованія. Въ Руссо найдете вы вездѣ сіи неподражаемыя красоты языка, раздражающія зависть и торжествующія надъ временемъ.
Обвиняютъ, но весьма несправедливо, сего великаго стихотворца, будто бы въ немъ мало чувства, безъ сомнѣнія потому что у него каждое выраженіе есть картина. Обвиненіе важное, которому въ свой время подверглись сочиненія Бонловы, но которыхъ шестьдесятъ или восемьдесятъ изданій, кажется, доказываютъ несправедливость онаго; по крайней мѣръ, произноситъ свой судъ о писателѣ великомъ, надобно быть весьма осторожнымъ.
Въ самомъ дѣлъ я замѣтилъ, что многіе называютъ чувствомъ въ поезіи всѣ сіи мѣлкія стихотворенія, не показывающія ни искусства, ни дарованія; и въ которыхъ едва найдешь двѣ или три самыя обыкновенныя мысли, выраженныя довольно гладко. Такія произведенія не стоятъ ни труда, ни времени; ихъ читаютъ безъ удовольствія, и забываютъ навсегда. Сіи люди не знаютъ, что видъ легкости, примѣчаемой въ сочиненіяхъ великихъ писателей, есть часто плодъ прилѣжной работы, и что стихи, кажущіеся легкими, почти всегда суть тѣ, кои написаны съ большимъ трудомъ.
Я знаю, что инымъ самое нарядное платье не пристало; между тѣмъ какъ Грація мила и въ простомъ уборѣ; но, самая сія простота или небрежность есть плодъ умѣнья одѣваться. Всякая поправка, сдѣланная дарованіемъ, скрываетъ трудъ Искусства. Руссо былъ чуждъ сей изнѣженности, сего пустаго набора словъ, сихъ ненужныхъ рифмъ, которыхъ чуждаться позволено всякому великому стихотворцу! Ни уже ли потомство будетъ менѣе ему удивляться, по той причинѣ что онъ не кропалъ ни экспромтовъ, ни стиховъ на заданныя рифмы?
Нѣкоторые коварно порицали его и за то, что онъ писалъ только прекрасные стихи. Долго я былъ одного съ ними мнѣнія; но сколь велико было мое заблужденіе! — Не въ томъ слава и достоинство, чтобъ написать длинное или многотомное сочиненіе. Не будучи поетомъ, можно быть творцемъ елической поемы въ томъ смыслѣ, въ какомъ сказалъ Горацій:
Ingenium cui sit, cui mens divinior, atqtie os
Magna sonaturum.
Одна кантата Вакхъ приноситъ сочинителю своему болѣе славы, нежели Мальтіада и Кловисъ.
Другіе (кто бы подумалъ ето?) сомнѣваются даже и въ томъ, чтобъ въ Руссо былъ восторгъ непритворной; я не знаю, что отвѣчать етимъ людямъ.
Но что всего удивительнѣе: двѣ особы, не стыдившіяся при знатномъ своемъ происхожденій быть знатоками въ изящныхъ искусствахъ и почитателями дарованій, подкрѣпляли сіи пустые слухи. Восхищаясь нашимъ Гораціемъ, они желали однакожъ, чтобъ Муза его была не столь важна и строга, чтобъ она была нѣжнѣе и чувствительнѣе, и чтобъ Граціи разглаживали иногда морщины чела ея.
Они никакъ не подозрѣвали, что сіи оды, въ которыхъ дышетъ восторгъ; и которымъ едва ли приличенъ слогъ шутливѣе того, какимъ онъ писаны, и сіи мужественныя красоты препятствовали имъ замѣтить красоты другаго рода, встрѣчающіяся во многихъ его сочиненіяхъ. Уже ли они забыли сей образецъ поезіи; сіе произведеніе сердца и страсти:
J’ai vu mes tristes journées
Decliner vers leurs penchant, etc.?
уже ли они также забыли Оду въ Цинциндорфу, къ Королю Польскому; въ Графу Дю-Люку, въ которыхъ чувствительность водила перомъ дарованія, и сію Еклогу, исполненную нѣжности и приятностей, прекраснѣйшую можетъ быть на Французскомъ языкъ?
Есть ли что нибудь нѣжнѣе, легче, совершеннѣе большей части его кантатъ? Положимъ, что Руссо извѣстенъ былъ бы одними ими; не превзошелъ ли бы онъ въ приятномъ родѣ нашихъ новыхъ Анакреоновъ, сихъ Шолье и сихъ Лафаровъ, которые не по достоинству были славны. Дыханіе зефира можетъ ли быть прятнѣе, амврозія — слаще, теченіе ручейка — тише стиховъ въ Адонисѣ, въ Діанѣ и въ Амимонѣ? Ето полунагія Нимфы, коихъ легкое одѣяніе и дорогія украшенія не только не затмѣваютъ прелестей, но еще болѣе придаютъ имъ блеска.
Прочитайте сіи два превосходныя произведенія въ противномъ между собою родъ; сіи образцы приятнаго и страшнаго. Если неистовства Цирцеи производятъ въ душе нашей какой-то ужасъ, то стихи въ Цефалѣ не возвращаютъ ли ей прежняго спокойствія? Какія прекрасныя и естественныя картины! какой выборъ въ выраженіяхъ! сколько искусства и изящной природы! Не сама ли Гармонія отверзаетъ вамъ чертогъ удовольствія?
"Diane éclairait l’univers,
Quand, de la rive orientale
L’Aurore, dont l’amour avance lе réveil;
Vint trouver le jeune Céphal
Qui réposait encore dans les bras dti sommeil.
Какими чертами изображаетъ онъ изумленіе, любовь и досаду Авроры! какая нѣжность дышетъ въ стихахъ:
Elle approche, elle hésite, elle craint, elle admire.
Vous, qui parcourez cette pilaine,
Ruisseaux, coulez plus lentement,
Respectez un jeune chasseur! Las d’une course violente….
Какой жаръ въ семъ размышленіи Авроры!
Mais que dis-je? ou m’emporte une aveugle tendresse?
Est-ce dans les bras de Morphée
Oue l’on doit d’une аmаnte attendre le rétour?
Утро является, и она пропадаетъ! Сколь велико сожалѣніе Цефалово при его пробужденіи:
Il s'éveille, il regarde, il la voit, il l’appelle;
Mais, ô cris, ô pleurs superflus!
Elle fuit, et ne laisse à sa douleur mortelle
Que l’image d’un bien qu’il ne possede plus.
Куда дѣвалась теперь сія бѣдность и негибкость дарованія; умѣющаго быть только выспреннимъ, сей усильной трудъ, сіи недостатки коими упрекаютъ Руссо? Въ какомъ произведеніи у самаго Горація или Анакреона найдете вы болѣе разнообразія; вкуса; нѣжности и простоты? Соединить въ себѣ всѣ сіи качества, столь же различныя между собою, не то же ли что объять оба полюса ума, или что быть вмѣстѣ Микель-Анджеломъ и Альбаномъ въ поезіи?
Можетъ быть изображеніе сіе; какъ написанное самыми блестящими красками; покажется намъ невѣрнымъ; однакожъ не подумайте, чтобъ безразсудное пристрастіе къ Руссо повергло меня въ слѣпое удивленіе всему, что онъ ни написалъ. Развѣ я переводчикъ или толкователь? Только етимъ господамъ предоставляется вѣровать въ писателей, которыхъ часто они не переводятъ, а перевозятъ. Пусть они окуриваютъ ихъ дымомъ похвалъ; пусть безъ памяти восхищаются каждымъ выраженіемъ, каждымъ словомъ, и наконецъ каждымъ слогомъ; я не намѣренъ открывать имъ глаза. Я не сдѣлалъ изъ Руссо Бога, а поставилъ его на ряду съ великими людьми: для меня довольно и етаго.
И такъ признаюсь вамъ чистосердечно, что въ сочиненіяхъ его есть нѣкоторые недостатки; но въ комъ ихъ и нѣтъ? Я не почитаю лучшими его произведеніями ни Посланія его къ графу Бонневалю, ни стихотворныхъ его боговъ и богинь, ни Оды къ потомству (хотя сія вѣрно дойдетъ до него). Я даже осмѣлюсь вамъ сказать истину, которая покажется странною, а именно: не смотря на славу, приобрѣтенную священными его одами, и на преимущество, которое обыкновенно имъ отдаютъ предъ прочими его стихотвореніями, я не думаю чтобъ онъ были лучше (выключая пяти или шести) торжественныхъ его одъ; на примѣръ четвертая, въ которой первая строфа, прекраснѣйшая, дѣлается вдругъ слабою и вялою (trainant). Можетъ быть успѣхомъ своимъ онѣ отчасти одолжены симъ острымъ чертамъ вольнодумства, встрѣчающимся въ его епиграммахъ, вышедшихъ въ свѣтъ въ одно съ ними время. Для публики любопытно было видѣть стекающія съ одного пера колкія шутки Марота и священную важность Давида. При томъ же я думаю, что неприятели его охотнѣе уступали ему славу, которую онъ раздѣлилъ со псалмопѣвцемъ; или, чтобъ покрыть его безславіемъ, превозносили похвалами сіи постыдные и площадные стихи, по злобѣ ему приписываемые. Таковы суть гнусныя средства, употребляемыя завистію для погубленія невинности и дарованія.
Я бы не сталъ говорить такъ пространно о свойствахъ Руссовой поезіи, еслибъ не думалъ, что въ то же время скажу и о свойствахъ Оды; ибо ихъ слава и участь отнынѣ нераздѣльны.
И кто дерзнетъ порицать меня за то, что я заплатилъ дань удивленія одному изъ величайшихъ мужей, прославившихъ дарованіями своими мое отечество. Кто дерзнетъ укорять меня за то, что неправедливыми похвалами его памяти отмстилъ сей злобной и низкой зависти, гнавшей его до самаго гроба и тревожущей самой прахъ его?
Еслибъ не поставилъ я долгомъ ни слова не говорить о себѣ, то, подражая Ламотту, извлекъ бы правила изъ своихъ сочиненій, и изящность послѣднихъ доказалъ бы первыми; но какъ я руководствовался одними древними, а правила витійства, едва переживающаго день, совсѣмъ несходны съ ихъ правилами, что я и довольствовался однимъ простымъ напоминаніемъ о сихъ великихъ образцахъ вкуса, желая только того, чтобъ и меня по нимъ же судили.
Изъ соч. Лебрюна. — Грамматинъ.
1811, Декаб. 26.
С. Петербургъ.
- ↑ По сей-то причинъ и здѣсь приведенные на сихъ трехъ языкахъ примѣры оставлены безъ перевода; ибо надлежало бы въ ономъ удержать всѣ красоты подлинника; ето почти невозможно: а въ такомъ случаѣ на что и переводить? Перевод.
- ↑ Девизъ Французской Академіи. Оды сіи, которыхъ больше не читаютъ, признаны были отъ разныхъ академій достойными награды. Кто бы повѣрилъ етому, что славная Руссова Ода на счастіе не удостоилась получить оную отъ Тулузской Академіи. Перев.