На сихъ дняхъ одинъ изъ моихъ пріятелей разсказывалъ удивительныя вещи о нѣкоторомъ обществѣ. «Истинныя дѣла его, говорилъ онъ, такъ велики, такъ необозримы, что цѣлые вѣки отдѣляютъ иногда начало отъ конца ихъ. Но все, что есть въ свѣтѣ хорошаго, сдѣлано участниками сего важнаго союза; они безпрестанно трудятся для свѣта, для истинной пользы людей, для потомства, и главный предметъ ихъ благодѣяній есть тотъ, чтобы — сдѣлать ненужными обыкновенныя благодѣянія». — Эта загадка возбудила мое любопытство. Вотъ разговоръ нашъ:
Онъ. Что думаешь ты о гражданскомъ обществѣ?
Я. То, что оно есть прекрасная выдумка.
Онъ. Безъ сомнѣнія; но какъ считаетъ его: цѣлію или средствомъ? Люди ли, по твоему мнѣнію, созданы для государствъ или государства для людей?
Я. Нѣкоторые утверждаютъ первое, но второе сходнѣе съ правдою.
Онъ. Такъ и мнѣ кажется. Государства соединяютъ людей, чтобы каждый изъ нихъ тѣмъ лучше и безопаснѣе могъ наслаждаться добромъ. Сложность частныхъ благъ есть благоденствіе государства; другова нѣтъ и быть не можетъ.
Я. Очень хорошо. И такъ гражданская жизнь есть средство ко щастію людей. Что далѣе?
Онъ. Одно средство, и при томъ изобрѣтенное человѣкомъ, хотя и соглашаюсь, что Натура всячески помогла ему изобрѣсти его. Теперь спрашиваю: могутъ-ли государственныя учрежденія, будучи выдумкою человѣка, не имѣть судьбы человѣческихъ средствъ?
Я. Что называешь ты судьбою человѣческихъ средствъ?
Онъ. То, что обыкновенно соединено съ ними; недостатокъ — то, что они въ нѣкоторыхъ случаяхъ производятъ дѣйствія, несообразныя съ своею цѣлію.
Я. Угадываю твои мысли; но мы знаемъ, отъ чего многіе люди не пользуются благодѣяніемъ гражданскихъ обществъ. Государственныя учрежденія различны; одно лучше другова, нѣкоторыя совсѣмъ противны цѣли своей, а совершеннаго надобно еще подождать нѣсколько вѣковъ!
Онъ. Вообразивъ даже, что оно существуетъ; вообразимъ, что всѣ люди на Землѣ приняли это лучшее государственное учрежденіе: не уже ли не предвидишь разныхъ его слѣдствій, которыя вредны для блага человѣческаго, и которыя въ состояніи Натуры остались бы намъ неизвѣстными?
Я. Тебѣ не легко будетъ наименовать хотя одно изъ нихъ.
Онъ. Десять, естьли угодно,
Я. На примѣръ —
Онъ. Мы вообразили, что всѣ люди на землѣ приняли самое лучшее, государственное учрежденіе: желаю знать, могутъ ли они составить одно государство?
Я. Не думаю; огромность его мѣшала бы дѣйствію правленія. Кажется, что ему надлежало бы раздѣлиться на разныя области, управляемыя одними законами.
Онъ. Въ такомъ случаѣ каждая область не будетъ ли имѣть особенной пользы?
Я. Безъ сомнѣнія.
Онъ. Особенныя или частныя пользы должны быть иногда несогласными и граждане двухъ разныхъ областей, не смотря на единство политическихъ уставовъ, имѣли бы такое же пристрастіе къ своей землѣ, какое имѣютъ нынѣ Англичане, Французы, Нѣмцы.
Я. Вѣроятно.
Онъ. Когда Нѣмецъ встрѣчается съ Французомъ, или Французъ съ Англичаниномъ, тогда говоритъ въ нихъ не человѣчество, а гражданство; всякой думаетъ о своей особенной политикѣ, и дѣлается противъ другова холоденъ, остороженъ, недовѣрчивъ, хотя они еще не имѣютъ между собою никакого личнаго дѣла.
Я. Къ сожалѣнію, это правда.
Онъ. Слѣдственно и то правда, что гражданская жизнь, соединяя людей для вѣрнѣйшаго общаго благоденствія, въ то же самое время и раздѣляетъ ихъ. Ступимъ еще шагъ впередъ. Многія изъ областей имѣли бы разный климатъ, слѣдственно и разныя потребности, разные обычаи и нравы, разныя моральныя системы и Религіи.
Я. Этотъ шагъ великъ.
Онъ. Не смотря на ихъ имена, они другъ съ другомъ стали бы такъ обходиться, какъ Христіяне обходятся съ Жидами или Турки съ Христіянами: то есть, забывая связь человѣчества, думали бы только о несогласіи ихъ мыслей и Вѣры.
Я. Но для чего не вообразить, что народы, имѣя одно государственное учрежденіе, имѣютъ также и одну Религію? Я даже не понимаю, какъ могутъ быть одинакіе гражданскіе уставы безъ одинакой вѣры.
Онъ. Ни я, а предположилъ это единственно съ намѣреніемъ отнять у тебя способъ къ возраженію. Одно столь же невозможно, какъ и другое. Разныя государства, разные и законы политическіе, разные законы, разныя и Религіи. Теперь видишь второе зло гражданскаго общества. Оно не можетъ соединять людей, не раздѣляя ихъ глубокими рвами и высокою стѣною. Еще и того мало: гражданское общество дѣлитъ не только народы, но и жителей одного государства до безконечности.
Я. По чему?
Онъ. Можетъ ли быть государство безъ различныхъ состояній? Нигдѣ члены его не имѣютъ одинакаго участія въ законодательствѣ? по крайней мѣрѣ равно непосредственнаго; слѣдственно одни бываютъ сильнѣе другихъ. — Положимъ, что граждане раздѣлили бы все государственное имѣніе на равныя части: это равенство не продолжится ни двадцати лѣтъ, скоро будутъ зажиточные и бѣдные
Я. Разумѣется.
Онъ. Представь же себѣ, сколько зла и непріятностей выходитъ изъ того!
Я. Къ нещастію, мнѣ должно съ тобою согласиться. Но чего ты хочешь? того ли, чтобы я возненавидѣлъ гражданское общество, и пожелалъ, чтобы людямъ никогда не приходило на мысль соединяться подъ властію законовъ?
Онъ. Сохрани меня Богъ! Естьли бы гражданское общество не имѣло въ себѣ ничего добраго, кромѣ просвѣщенія ума, и тогда бы я искренно благословилъ его; не смотря ни на какое зло.
Я. Кто хочетъ наслаждаться огнемъ, долженъ сносить дымъ.
Онъ. Конечно. Но тотъ, кто выдумалъ трубу, сдѣлалъ хорошее дѣло и безъ сомнѣнія не былъ врагомъ огня. Ты понимаешь меня?
Я. Ни мало.
Онъ. А сравненіе, кажется, ясно. — Хотя люди и не могли соединиться въ гражданской жизни безъ такихъ раздѣленій, но можно ли назвать ихъ добромъ?
Я. Конечно нѣтъ.
Онъ. Такъ ли они святы, чтобы не льзя было до нихъ дотронуться?
Я. Съ какимъ намѣреніемъ и въ какомъ смыслѣ?
Онъ. Чтобы не давать имъ распространяться далѣе предѣловъ необходимости, и сдѣлать ихъ слѣдствія по возможности невредными.
Я. Это безъ сомнѣнія вездѣ дозволено.
Онъ. Дозволено, но не повелѣвается гражданскими законами, которые не могутъ дѣйствовать внѣ границъ государства; а такое дѣло есть общее для всѣхъ государствъ. Остается желать, чтобы люди мудрые и добрые во всякой землѣ добровольно взяли на себя эту великую должность.
Я. Дай Богъ.
Онъ. Остается желать, чтобы въ каждомъ государствѣ хотя философы не имѣли народныхъ предразсужденій, и знали, гдѣ патріотизмъ не есть уже добродѣтель…
Я. Дай Богъ!
Опъ. Желать, чтобы вездѣ были мудрые люди, которые, искренно слѣдуя уставамъ своей Религіи, не осуждали бы другихъ на вѣчную гибель…
Я. Дай Богъ!
Онъ. Желать, чтобы въ Республикахъ и Монархіяхъ хотя нѣкоторые не ослѣплялись блескомъ гражданскаго величія, и не стыдились гражданской низости; чтобы въ ихъ обществѣ знаменитый снисходилъ охотно и бѣдный возвышался духомъ.
Я. Дай Богъ!
Онъ. А естьли это желаніе исполнено? естьли вездѣ найдемъ такихъ людей? естьли и впредь они никогда не переведутся?
Я. Тѣмъ лучше!
Онъ. Естьли они не дремлютъ въ свѣтѣ, а дѣлаютъ добро, по вѣрнымъ правиламъ и лучшему плану?
Я. Прекрасная мечта!
Онъ. Однимъ словомъ, естьли они называются *.*.*?…
Пріятель мой сказалъ мнѣ имя одного извѣстнаго общества, однакожь не думалъ звать меня въ его члены, и признавался искренно, что оно не заключаетъ въ себѣ особенныхъ таинствъ; что всякой собственнымъ размышленіемъ можетъ дойти до всѣхъ важнѣйшихъ истинъ; что обряды, слова и знаки не важны, и проч. — Послѣ того начался между нами другой разговоръ.
Я. Что, естьли кромѣ твоего общества могу наименовать другое, слѣдующее такой же благодѣтельной системѣ; не тайное, не сокрытое отъ свѣта, но работающее явно; не обрядами и символами, но ясными словами и дѣлами; не среди двухъ или трехъ народовъ, но вездѣ, гдѣ есть просвѣщеніе? Надѣюсь, что тогда уволишь меня отъ вступленія въ ваше собратство.
Онъ. Съ радостію. Селитра должна быть въ воздухѣ прежде, нежели она можетъ отсѣсть на стѣнахъ темнаго погреба.
Я. Я давно живу въ этомъ безсмертномъ обществѣ, и нахожу въ немъ мое любезное отечество, любезнѣйшихъ друзей моихъ.
Онъ. Тѣмъ лучше.
Я. И не боюсь обмановъ, не вижу педантства, дыма, загадокъ, какъ въ твоемъ…
Онъ. Все это очень хорошо; прошу только назвать…
Я. Общество всѣхъ мыслящихъ людей на земномъ шарѣ.
Онъ. Оно конечно не мало; но, къ сожалѣнію, разсѣяно и подобно невидимой церкви.
Я. Оно въ собраніи — и видимо Фаустъ или Гуттенбергъ[1], — какъ сказать по-вашему? — есть его Мастеръ Ложи или первый служащій братъ. Я нахожу въ этомъ обществѣ все, что ставитъ меня выше гражданскихъ раздѣленій и соединяетъ, такъ сказать, съ духомъ человѣческаго роду, уничтожая преграды народныя и личныя.
Онъ. Разумѣю. Ты хочешь сказать, что книгопечатаніе, посылая во всѣ земли слова и знаки свои, дѣлаетъ ненужными другія тайныя слова и знаки. Но согласись, что оно образуетъ только мнимое общество.
Я. Какому точно быть надобно. Одни умы рѣшатъ правила; въ личномъ знакомствѣ нѣтъ нужды; оно же имѣетъ свои опасности: разсѣяніе, пристрастіе, лесть. Только въ знакомствѣ съ умами на доскахъ Фаустовыхъ душа моя сохраняетъ независимость и свободу; тамъ сужу смѣло и разбираю строго.
Онъ. И ты находишь, что Авторы возносятъ тебя выше народныхъ пристрастій, выше всѣхъ гражданскихъ состояній и другихъ предразсудковъ?
Я. Безъ сомнѣнія. Въ бесѣдѣ съ Гомеромъ, Платономъ., Ксенофонтомъ, Тацитомъ, Бакономъ, Фенелономъ, я не думаю, къ какому государству они принадлежали, какого состоянія были ивъ какихъ храмахъ молились.
Онъ. Это правда.
Я. Знаю и то, что ихъ правила, мысли и чувства соединяютъ меня со всѣми благородными душами въ свѣтѣ.
Онъ. Ты и самъ можешь говорить съ ними, открывая имъ, посредствомъ книгопечатанія, сокровища ума своего.
Я. Естьлибы у меня было такое дарованіе! Еще прежде нашего личнаго знакомства я бесѣдовалъ съ твоимъ духомъ, и не будучи членомъ вашего тайнаго братства, зналъ тебя по слову, осязанію и знаку. Дѣла Авторовъ, тебѣ подобныхъ, давно открыли мнѣ глаза и доказали красоту истины, добродѣтели, мудрости, дѣйствіе, котораго не могутъ произвести таинственные обряды, по крайней мѣрѣ такъ скоро и надежно!..
Онъ. Ты говоришь а дѣлахъ?
Я. Да: о Поэзіи, Философіи, Исторіи — вотъ по моему мнѣнію священный треугольникъ! вотъ лучезарныя свѣтила народовъ, сектъ и поколѣній! Поэзія волшебною живописью предметовъ заставляетъ меня любить добро, Философія даетъ правила, Исторія утверждаетъ ихъ опытомъ.
Онъ. Но довольно ли того для исправленія людей? не служитъ ли общество новымъ побужденіемъ къ добру?
Я. Одно побужденіе, усиленное чувствомъ и разумомъ, лучше многихъ слабыхъ… Число ихъ подобно числу колесъ въ машинѣ; чѣмъ болѣе колесъ, тѣмъ непрочнѣе.
Онъ. Что же должно быть твоимъ единственнымъ побужденіемъ?
Я. Человѣчество. Изображайте только святость его; трогайте сердца; доказывайте, что оно есть первая должность человѣка — и тогда всѣ предразсудки, которые раздѣляютъ народы, состоянія, вѣры…
Онъ. Исчезнутъ? Какъ ты ошибаешься!!
Я. Не исчезнутъ, а сдѣлаются безвредными: все, чего только можетъ желать ваше славное братство! Не общество, но образъ мыслей составляетъ характеръ души; гдѣ согласны мысли, тамъ и союзъ. Два человѣка однихъ правилъ, сошедшись вмѣстѣ, узнаютъ другъ друга безъ таинственныхъ знаковъ. Всякой по своимъ обстоятельствамъ и возможности долженъ брать участіе въ великолѣпномъ зданіи человѣческаго блага, работать и веселишься работою другихъ: ибо то безконечное, необозримое зданіе можетъ быть совершено только всѣми руками. Тутъ не требуется личныхъ связей, клятвъ и символовъ; не требуется никакихъ именъ, кромѣ имени человѣка.
Онъ. Мы можемъ обняться съ тобою какъ братья одного Ордена. Такъ конечно: нельзя сокрыть свѣта истиннаго, и не въ темныхъ пещерахъ должно искать его.
Я. Всѣ такіе символы могли быть нѣкогда хороши и полезны; но они не для нашего времени. Теперь мы имѣемъ нужду въ методѣ совершенно имъ противной: теперь нужна чистая, ясная и явная истина.
- ↑ Которые изобрѣли книгопечатаніе.