Разговоръ Д’Аламбера съ Дидро.
правитьПредварительныя замѣчанія.
правитьВъ одномъ изъ писемъ къ д-цѣ Воланъ, отъ 2 сентября 1769 г., Дидро замѣчаетъ: «Я, кажется, говорилъ намъ, что составилъ для логъ между Д’Аламберомъ и мной. Перечитывая его, я вздумалъ написать другой и написалъ. Собесѣдниками въ немъ являются бредящій во снѣ Д’Аламберъ, Борде и дѣвица Леспинасъ, подруга Д’Аламбера. Заглавіе его: „Сонъ Д’Аламбера“. Нельзя допустить, что можно быть болѣе глубокимъ и болѣе безразсуднымъ. Къ нему я прибавилъ 5—6 страницъ, которыя въ состояніи поднять дыбомъ волосы у моей возлюбленной, — зато она никогда не увидитъ ихъ! Но васъ особенно удивитъ то, что въ немъ нѣтъ ни слова о религіи и ни одного неприличнаго слова. Вьюсь объ закладъ, что вы не догадаетесь, что это такое».
11 сентября онъ снова возвращается къ этому предмету и говоритъ: "Если бы я захотѣлъ отдать предпочтеніе благородству тона предъ богатствомъ содержанія, я избралъ бы своими дѣйствующими лицами Демокрита, Гиппократа и Левкиппа, по узкія границы древней философіи стѣсняли бы мое стремленіе къ правдивости и я слишкомъ растерялся бы въ ней. Діалоги въ высокой степени сумасбродны и въ то же время философски весьма, глубоки. Я искусно вкладываю свои идеи въ уста бредящаго во снѣ человѣка: часто приходится придавать мудрости видъ безразсудства, чтобы открыть ей доступъ, — я выше цѣню замѣчаніе: «но это не такъ безсмысленно, какъ можно было бы подумать», чѣмъ такое: «послушайте-ка, вотъ это весьма разумно».
Несомнѣнно, въ этихъ діалогахъ много очень разумнаго, очень вѣрнаго, и Дидро обнаруживаетъ въ нихъ глубокія познанія въ области физіологіи, которая становилась тогда серьезной опытной наукой, и даже предвосхищаетъ выводы ея.
Дидро не опубликовалъ ихъ и давалъ читать немногимъ лицамъ. Даже у Нэжона не было копіи съ нихъ и въ своихъ Мемуарахъ Нэжопъ говоритъ о нихъ по замѣткамъ, сдѣланнымъ имъ по рукописи. Все-таки эти діалоги причинили дѣвицѣ Леспинасъ большое огорченіе и чрезъ Д’Аламбера она осыпала Дидро горькими упреками. Дидро рѣшилъ сжечь свой трудъ, принести «жертву, говоритъ Нэжопъ, которой повелительно потребовалъ отъ него Д’Аламберъ, но которой на мѣстѣ Дидро онъ самъ, можетъ быть, не принесъ бы».
Дидро добросовѣстно исполнилъ свое рѣшеніе, что видно изъ препроводительнаго при его «Элементахъ физіологіи» письма:
«Я удовлетворилъ вашему желанію», пишетъ онъ, «посколько трудность работы и короткій срокъ, данный мнѣ, позволили это сдѣлать.
Надѣюсь, что исторія этихъ діалоговъ оправдаетъ ихъ недостатки.
Удовольствіе отдать себѣ отчетъ въ своихъ мнѣніяхъ вызвало ихъ на свѣтъ; нескромность нѣкоторыхъ лицъ извлекла ихъ изъ мрака неизвѣстности; встревоженная любовь пожелала ихъ уничтоженія; тиранническая дружба настояла на этомъ, а слишкомъ уступчивая согласилась, и они были разорваны. Вы хотѣли, чтобы я собралъ клочки, и я сдѣлалъ это…
Они представляютъ изъ себя не больше, какъ разбитую статую, но такъ разбитую, что почти не было возможности для скульптора возстановить ее. Вокругъ него кучи обломковъ, которыхъ онъ не могъ поставить на свое мѣсто…»
У насъ нѣтъ этого упоминаемаго здѣсь варіанта. «Элементы физіологіи» являются лишь очень подробными и очень интересными замѣтками, которыя служили подспорьемъ для возстановленія его. Дидро, можетъ быть, во-время узналъ, что произведеніе, которое онъ считалъ уничтоженнымъ, не было таковымъ, и что если онъ пожертвовалъ подлинникомъ, то другіе сохранили копію его.
И это къ счастью для насъ, ибо, какъ онъ говоритъ въ цитируемомъ нами письмѣ, «эти діалоги вмѣстѣ съ нѣкоторыми записками по математикѣ, которыя я, можетъ быть, когда-нибудь рѣшусь опубликовать, были единственными изъ всѣхъ моихъ произведеній, которыми я любовался».
Діалоги впервые появились на свѣтъ въ четырехъ томахъ «Мемуаровъ», опубликованныхъ въ 1830 г. Это несомнѣнно тѣ самые діалоги, которые Мейстеръ и Нэжонъ обозначали иногда слѣдующими заглавіями: «Разговоры о происхожденіи живыхъ существъ», «О наблюденіи надъ феноменами живого тѣла» и «О до знаніи физическаго человѣка».
Разговоръ Д’Аламбера съ Дидро.
правитьД’Аламберъ. Я признаю: трудно допустить бытіе Существа, которое гдѣ то пребываетъ и не сообщается ни съ одной точкой вселенной; которое безпространственно и занимаетъ пространство, вмѣщаясь въ каждой частицѣ его; которое своей сущностью отличается отъ матеріи и едино съ ней, слѣдуетъ за ней и приводитъ ее въ движеніе, оставаясь само неподвижнымъ, воздѣйствуетъ на нее и подвержено всѣмъ ея измѣненіямъ, — бытіе Существа, у котораго такая противорѣчивая природа и о которомъ я не имѣю ни малѣйшаго представленія. Но предъ тѣмъ, кто отвергаетъ его существованіе, встаютъ другія трудности: вѣдь, если эта чувствительность, которой вы надѣляете матерію, является общимъ и существеннымъ свойствомъ ея, то нужно предположить, что и камень чувствуетъ.
Дидро. Почему нѣтъ?
Д’Аламберъ. Трудно повѣрить этому.
Дидро. Да, для того, кто рѣжетъ его, точенъ, толчетъ и не слышитъ его крика.
Д’Аламберъ.-- Мнѣ хотѣлось бы знать, какая, по вашему мнѣнію, разница между человѣкомъ и статуей, мраморомъ и тѣломъ.
Дидро. Очень незначительная. Изъ мрамора дѣлается тѣло, изъ тѣла — мраморъ.
Д’Аламберъ. Но тѣло не то, что мраморъ.
Дидро. Какъ то, что вы называете живой силой, не то, что мертвая сила.
Д’Аламберъ. Не понимаю васъ.
Дидро. Объяснюсь. Перемѣщеніе тѣла съ одного мѣста на другое не есть движеніе, а только слѣдствіе его. Движеніе есть какъ въ движущемся тѣлѣ, такъ и въ неподвижномъ.
Д’Аламберъ. Это — новый методъ воззрѣнія.
Дидро. Не менѣе вѣрный. Уберите препятствіе съ пути неподвижнаго тѣла, и оно передвинется. Разрядите внезапно воздухъ, окружающій стволъ этого огромнаго дуба, и вода, содержащаяся въ дубѣ, подъ вліяніемъ внезапнаго расширенія, разорветъ его на сотни тысячъ частицъ. То же скажу я о вашемъ тѣлѣ.
Д’Аламберъ. Такъ. Но какая связь между движеніемъ и чувствительностью? Ужъ не признаете ли вы существованіе дѣятельной чувствительности и инертной на подобіе живой и мертвой силы? Какъ живая сила проявляется при передвиженіи, а мертвая при давленіи, такъ дѣятельная чувствительность характеризуется у животнаго и, можетъ быть, у растенія извѣстными важными дѣйствіями, а въ наличности инертной чувствительности можно удостовѣриться при переходѣ ея въ состояніе дѣятельной.
Дидро. Великолѣпно. Вы указали эту связь.
Д’Аламберъ. Такимъ образомъ, у статуи только инертная чувствительность, а человѣкъ, животное и, можетъ быть, растеніе одарены дѣятельной чувствительностью.
Дидро. Есть, несомнѣнно, такая разница между кускомъ мрамора и тканью тѣла, но вы хорошо понимаете, что это не единственная разница.
Д’Аламберъ. По всей вѣроятности. Какъ бы человѣкъ ни походилъ по внѣшности на статую, между ихъ внутренними организаціями не существуетъ никакого соотношенія. Рѣзецъ самаго искуснаго скульптора не создастъ ни одной частицы тѣлеснаго покрова. Но есть очень простой способъ для превращенія мертвой силы въ живую; такой опытъ повторяется на нашихъ глазахъ сотни разъ на дню; между тѣмъ, я вовсе не знаю случая, чтобы тѣло переводили изъ состоянія инертной чувствительности въ состояніе чувствительности дѣятельной.
Дидро. Потому что вы не хотите знать. Это тоже обычное явленіе.
Д’Аламберъ. Тоже обычное? Скажите пожалуйста, что же это за явленіе?
Дидро. Я вамъ назову его, если вамъ не стыдно объ этомъ спрашивать. Это происходитъ всякій разъ, какъ вы ѣдите.
Д’Аламберъ. Всякій разъ, какъ я ѣмъ!
Дидро. Да. Что дѣлаете вы, когда ѣдите? Вы устраняете препятствія, мѣшающія проявленію въ продуктахъ дѣятельной чувствительности ихъ. Вы ассимилируете продукты, дѣлаете изъ нихъ тѣло, одушевляете ихъ, дѣлаете ихъ чувствительными, и то, что вы продѣлываете съ продуктами, я продѣлаю, когда угодно, съ мраморомъ.
Д’Аламберъ. Какимъ образомъ?
Дидро. Какимъ образомъ? Сдѣлаю его съѣдобнымъ.
Д’Аламберъ. Сдѣлать мраморъ съѣдобнымъ, — это, кажется, нелегко.
Дидро. Это ужъ мое дѣло… Я беру вотъ эту статую, кладу ее въ ступку и пестомъ…
Д’Аламберъ. Потише, пожалуйста: это шедевръ Фальконэ. Если бы это было произведеніе Юэза[1], или кого-нибудь другого…
Дидро. Для Фальконэ это ничего не значитъ: за статую заплачено, а съ общественнымъ мнѣніемъ онъ мало считается, отзывъ же потомства вовсе не интересуетъ его[2].
Д’Аламберъ. Ну, начинайте же толочь.
Дидро. Превративъ кусокъ мрамора въ мельчайшій порошокъ, я ссыпаю его въ черноземную или плодородную почву, смѣшиваю, поливаю, оставляю гнить годъ, два, сто лѣтъ, — время для меня не важно. Когда вся эта смѣсь претворится въ матерію, почти однородную, въ черноземъ, — знаете ли вы, что я сдѣлаю?
Д' Аламберъ. Увѣренъ, что не будете ѣсть черноземъ.
Дидро. Нѣтъ, но есть какая-то связь между мной и черноземомъ, что то сближающее насъ, какой-то, какъ сказалъ бы химикъ, latus.
Д’Аламберъ. И этотъ latus — растеніе?
Дидро. Очень хорошо. Я засѣваю черноземъ горохомъ, бобами, капустой и другими бобовыми растеніями. Растенія питаются землею, а я питаюсь растеніями.
Д’Аламберъ. Вѣрно это или нѣтъ, по мнѣ правится этотъ переходъ отъ мрамора къ чернозему, отъ чернозема къ растительному царству и отъ послѣдняго къ царству животныхъ, къ тѣлу.
Дидро. Слѣдовательно, я создаю тѣло или душу, какъ говоритъ моя дочь, матерію дѣятельно-чувствительную, и если я не разрѣшаю предложенной вамъ проблемы, то, во всякомъ случаѣ, я очень близокъ къ ея разрѣшенію, ибо вы согласитесь со мной, что между кускомъ мрамора и чувствующимъ существомъ большее разстояніе, чѣмъ между чувствующимъ и мыслящимъ существами.
Д’Аламберъ. Согласенъ. И все-таки чувствующее существо не есть еще мыслящее.
Дидро. Преледе, чѣмъ перейти къ дальнѣйшему, позвольте мнѣ разсказать исторію одного изъ величайшихъ геометровъ Европы. Чѣмъ сначала было это замѣчательное существо? Ничѣмъ.
Д’Аламберъ. Какъ ничѣмъ? Изъ ничего нельзя ничего сдѣлать.
Дидро. Вы понимаете слишкомъ буквально. Я хочу сказать, что прежде, чѣмъ его мать, прекрасная и преступная канонисса Тэнсэнъ[3], достигла зрѣлаго возраста; прежде, чѣмъ военный Латушъ сталъ юношей, молекулы, изъ которыхъ должны были формироваться первичные зачатки моего геометра, были разсѣяны въ незрѣлыхъ и хрупкихъ машинахъ ихъ обоихъ, фильтрировались въ лимфѣ, циркулировали вмѣстѣ съ кровью до тѣхъ поръ, пока, наконецъ, не помѣстились въ назначенныхъ для ихъ соединенія резервуарахъ, — въ яичникѣ его отца и матери. Вотъ это рѣдкостное зерно сформировано; вотъ оно введено по фаллопіевымъ трубамъ, по общему признанію, въ матку и прикрѣплено къ ней длиннымъ стебелькомъ; послѣдонательный ростъ и развитіе привели его въ состояніе зародыша; вотъ наступилъ моментъ выхода зародыша изъ мрачнаго заключенія; вотъ онъ рожденъ, брошенъ на паперти St.-Jean-le-Rond, отъ котораго онъ получилъ свое имя; взятъ изъ родовоспитательнаго дома, выкормленъ грудью, доброй стекольщицы, г-жи Руссо; выросъ крѣпкій тѣломъ и душой, сталъ литераторомъ, инженеромъ, геометромъ. Чѣмъ обусловливается все это? Принятіемъ пищи и другими чистомеханическими дѣйствіями. Вотъ въ четырехъ словахъ общая формула; ѣшьте, переваривайте, перегоняйте in vasi licito и fiat homo secundum artem.
И тому, кто сталъ бы излагать въ Академіи процессъ образованія человѣка или животнаго, пришлось бы прибѣгать только къ матеріальнымъ агентамъ, послѣдовательнымъ результатомъ дѣйствія которыхъ являлось бы существо инертное, чувствующее, мыслящее, разрѣшающее проблему прецессіи равноденствій, величественное, достойное удивленія, старѣющее, угасающее, умирающее, разлагающееся и возвращающееся въ землю.
Д’Аламберъ. Вы, слѣдовательно, не вѣрите въ предустановленные[4] зародыши?
Дидро. Нѣтъ.
Д’Аламберъ. Ахъ, какъ это хорошо!
Дидро. Это не согласуется ни съ опытомъ, ни съ разумомъ: опытъ безуспѣшно ищетъ ихъ въ яйцѣ и у большинства животныхъ до извѣстнаго возраста; а разумъ учитъ, что въ природѣ есть предѣлъ дѣлимости матеріи, хотя мысленно она дѣлима до безконечности; а потому ни съ чѣмъ несообразно представленіе о томъ, что въ атомѣ содержится вполнѣ сформированный слонъ, а въ атомѣ этого снова — другой слонъ и такъ далѣе до безконечности.
Д’Аламберъ. Но безъ нихъ невозможно объяснить появленіе перваго поколѣнія животныхъ.
Дидро. Если васъ смущаетъ вопросъ о пріоритетѣ яйца предъ курицей, или курицы предъ яйцомъ, то это происходитъ оттого, что вы предполагаете животныхъ въ началѣ такими же, какими мы ихъ видимъ теперь. Какая безсмыслица! Вѣдь совершенно же неизвѣстно, чѣмъ они были прежде, равно, какъ неизвѣстно и то, чѣмъ они будутъ впослѣдствіи. Невидимый червячокъ, который возится въ грязи, находится, можетъ быть, на пути къ превращенію въ большое животное, а огромное животное, которое ужасаетъ насъ своей громадой, является, можетъ быть, необычнымъ, мимолетнымъ произведеніемъ нашей планеты и превратится, можетъ быть, въ червячка.
Д’Аламберъ. Какъ это такъ?
Дидро. Я сказалъ бы вамъ… Но это отвлечетъ насъ въ сторону отъ предмета нашей дискуссіи.
Д’Аламберъ. Такъ что же изъ этого? Отъ насъ зависитъ вернуться или не вернуться къ нему.
Дидро. Позволите ли вы отступить мнѣ на нѣсколько тысячелѣтій назадъ?
Д’Аламберъ. Отчего нѣтъ? Для природы время ничто.
Дидро. Вы, слѣд., соглашаетесь, чтобы я потушилъ наше солнце?
Д’Аламберъ. Тѣмъ охотнѣе, что до него другія потухали.
Дидро. Солнце потухло. Что же произойдетъ? Планеты и животныя погибнутъ и земля превратится въ нѣмую пустыню. Зажгите вновь это свѣтило, и въ мигъ возстановится дѣйствіе причины, необходимой для зарожденія безконечной цѣпи новыхъ поколѣній, и я не осмѣлился бы утверждать: возродятся или не возродятся, спустя вѣка, современныя намъ животныя и растенія.
Д’Аламберъ. Но почему бы однимъ и тѣмъ же элементамъ, разсѣяннымъ во вселенной, не дать однихъ и тѣхъ же результатовъ, когда они соединятся?
Дидро. Потому что все зависитъ отъ природы, и кто въ своихъ построеніяхъ предполагаетъ какой-нибудь новый феноменъ или вводитъ одинъ изъ моментовъ прошлаго, тотъ возсоздаетъ новый міръ.
Д’Аламберъ. Глубокій мыслитель не станетъ отрицать это. Но — чтобы вернуться къ человѣку, которому отведено мѣсто въ общемъ порядкѣ — припомните, что мы остановились на переходѣ отъ чувствующаго существа къ мыслящему.
Дидро. Припоминаю.
Д’Аламберъ. Откровенно скажу, вы много обяжете меня, выведя меня изъ этого затрудненія. Я немного забѣгаю впередъ въ своихъ мысляхъ.
Дидро. Если бы мнѣ не удалось до конца развить свою мысль, развѣ на основаніи этого можно было бы что-нибудь возразить противъ совокупности безспорныхъ фактовъ?
Д’Аламберъ. Ничего, намъ пришлось бы только задержаться на нѣсколько минутъ на этомъ вопросѣ!
Дидро, И позволительно ли изобрѣтать какого-то противорѣчиваго въ своихъ аттрибутахъ агента, какое-то непонятное, лишенное смысла слово, чтобы итти дальше?
Д’Аламберъ. Нѣтъ.
Дидро. Можете ли вы сказать, въ чемъ выражается бытіе чувствующаго существа по отношенію къ самому себѣ?
Д’Аламберъ. Въ сознаніи себя таковымъ съ перваго момента пробужденія его мышленія и до настоящаго времени.
Дидро. А на чемъ основано это сознаніе?
Д’Аламберъ. На памяти о своихъ дѣйствіяхъ.
Дидро. А что было бы, если бы не было памяти?
Д’Аламберъ. Безъ памяти не было бы сознанія себя, такъ какъ, чувствуя свое существованіе только въ моментъ воспріятія ощущенія, существо не имѣло бы исторіи своей жизни. Его жизнь представляла, бы изъ себя безпрерывный рядъ чувствованій, ничѣмъ не связанныхъ между собою.
Дидро. Очень хорошо. А что такое память? откуда происходитъ она?
Д’Аламберъ. Отъ опредѣленной организаціи, которая сначала растетъ и крѣпнетъ, потомъ слабѣетъ и въ извѣстный моментъ цѣликомъ погибаетъ.
Дидро. Если существо, которое чувствуетъ и имѣетъ такую способную къ памяти организацію, связываетъ получаемыя ощущенія, создаетъ, благодаря этой связи, исторію своей жизни и пріобрѣтаетъ сознаніе своего я, то, слѣдовательно, оно можетъ отрицать, утверждать, заключать, мыслить.
Д’Аламберъ. Кажется, такъ; у меня остается одно только затрудненіе,
Дидро. Вы ошибаетесь: у васъ остается ихъ гораздо больше.
Д’Аламберъ. Но главное одно; мнѣ кажется, что мы можемъ мыслить заразъ только объ одной вещи, и, чтобы составить, не скажу, безконечную цѣпь разсужденій, охватывающихъ въ своемъ развитіи тысячи идей, по одно простое предложеніе, нужно, пожалуй, имѣть на лицо слѣдующее условіе: предметъ долженъ повидимому оставаться какъ бы передъ взорами разума все время, пока разумъ занятъ разсмотрѣніемъ его свойства, наличность котораго онъ подтвердитъ или отвергнетъ.
Дидро. Я того же мнѣнія. Это-то обстоятельство заставляло меня иногда сравнивать фибры нашихъ органовъ съ чувствительными вибрирующими струнами. Чувствительная вибрирующая струпа дрожитъ, звучитъ еще долго спустя послѣ того, какъ ударили по ней. Вотъ, именно, такое дрожаніе, нѣчто въ родѣ такого резонанса необходимо для того, чтобы предметъ стоялъ предъ разумомъ въ то время, какъ разумъ занятъ разсмотрѣніемъ присущаго ему свойства. Но вибрирующія струны имѣютъ еще другое свойство: онѣ заставляютъ звучать другія струны, и точно такимъ же образомъ первая мысль вызываетъ вторую, онѣ обѣ — третью, всѣ три — четвертую и т. д., такъ что нельзя поставить границъ мыслямъ, пробуждающимся и сцѣпляющимся въ головѣ у философа, который размышляетъ или прислушивается къ своимъ мыслямъ въ тиши полумрака. Этотъ инструментъ дѣлаетъ удивительные скачки, и пробудившаяся мысль вызываетъ иногда цѣлую гармонію мыслей, стоящихъ съ первоначальной въ непонятной связи. Если такое явленіе наблюдается у звуковыхъ струнъ, инертныхъ и отдѣленныхъ другъ отъ друга, то почему бы не имѣть ему мѣста среди точекъ, одаренныхъ жизнью и связанныхъ между собою, среди фибръ, безпрерывныхъ и одаренныхъ чувствительностью?
Д’Аламберъ. Если это и невѣрно, то, во всякомъ случаѣ, очень остроумно. Но мнѣ хочется думать, что вы незамѣтно сталкиваетесь съ затрудненіемъ, котораго вы хотѣли избѣжать.
Дидро. Съ какимъ?
Д’Аламберъ. Вы не миритесь съ мыслью о существованіи двухъ различныхъ субстанцій.
Дидро. Я не скрываю этого.
Д’Аламберъ. Присмотрѣвшись поближе, вы увидите, что изъ ума философа вы дѣлаете существо, отличное отъ инструмента, нѣчто въ родѣ музыканта, который прислушивается къ вибрирующимъ струнамъ и высказывается въ то же время на счетъ согласованности или несогласованности ихъ звуковъ.
Дидро. Возможно, что я далъ вамъ поводъ къ такому возраженію, котораго вы, можетъ быть, не сдѣлали бы, если бы приняли въ соображеніе разницу, существующую между инструмеитомъ-философомъ и музыкальнымъ инструментомъ. Инструментъфилософъ одаренъ чувствительностью, онъ — музыкантъ и инструментъ въ одно и то же время. Какъ въ существѣ чувствующемъ, въ немъ возникаетъ сознаніе звука тотчасъ же, какъ только онъ производитъ его, а какъ животное, онъ удерживаетъ его въ памяти. Эта органическая способность, связывающая въ немъ звуки, производитъ и сохраняетъ въ немъ мелодію. Предположите музыкальный инструментъ, одаренный чувствительностью и памятью, и скажите, развѣ онъ самостоятельно не будетъ повторять арій, которыя вы раньше исполнили на его клавишахъ. Мы — инструменты, одаренные чувствительностью и памятью. Наши чувства — клавиши, по которымъ ударяетъ окружающая насъ природа и которые часто ударяютъ сами по себѣ; вотъ что, но моему мнѣнію, происходитъ въ музыкальномъ инструментѣ, организованномъ такъ, какъ вы и я. Причиной, лежащей въ инструментѣ или внѣ его, вызывается извѣстное впечатлѣніе; отъ впечатлѣнія рождается ощущеніе, болѣе или менѣе длительное, такъ какъ невозможно представить, чтобы оно возникало и замирало въ недѣлимо-кратчайшій мигъ; за нимъ слѣдуетъ другое впечатлѣніе, причина котораго равнымъ образомъ кроется внѣ или внутри инструмента, другое ощущеніе и голоса, выражающіе ихъ въ естественныхъ или условныхъ звукахъ.
Д’Аламберъ. Понимаю. Слѣдовательно, если бы этотъ чувствующій и одушевленный инструментъ былъ къ тому же одаренъ способностью питаться и воспроизводиться, онъ жилъ бы и производилъ бы, одинъ или вмѣстѣ со своей самкой, маленькіе одаренные жизнью и звучащіе Музыкальные инструменты.
Дидро. Безъ сомнѣнія. Что же иное, по-вашему, представляютъ изъ себя зябликъ, соловей, музыкантъ, человѣкъ? И какую иную разницу находите вы между чижомъ и органчикомъ, съ помощью котораго чижъ научается пѣть? Возьмите, напр., яйцо. Оно ниспровергаетъ всѣ теологическія школы и храмы на землѣ. А что такое яйцо? Безчувственная масса, пока не введенъ туда зародышевый пузырекъ, а когда онъ введенъ туда, что оно представляетъ изъ себя? Опять таки безчувственную массу, такъ какъ зародышевый пузырекъ самъ по себѣ является лишь инертной и простой жидкостью. Что можетъ сообщить этой массѣ другую организацію, чувствительность, жизнь? Теплота. Что создастъ теплоту? Движеніе. Каковы будутъ послѣдовательные эффекты движенія? Не торопитесь отвѣчать, присядьте и будемъ наблюдать за стадіями развитія. Сначала это — колеблющаяся точка, затѣмъ — ниточка, которая растягивается, окрашивается; потомъ — формирующееся тѣло, у котораго появляется клювъ, концы крыльевъ, глаза, лапки; желтоватая матерія, которая развертывается и производитъ внутренности; наконецъ, это — животное. Животное движется, волнуется, кричитъ; я слышу его крики сквозь скорлупу; оно покрывается пушкомъ, видитъ. Отъ тяжести голова его качается, клювъ постоянно приходитъ въ соприкосновеніе съ внутренней оболочкой его тюрьмы. Но вотъ оболочка пробита: оно выходитъ, бѣгаетъ, летаетъ, раздражается, отбѣгаетъ, приближается, жалуется, страдаетъ, любитъ, желаетъ, наслаждается; оно подвержено такимъ же аффектамъ и совершаетъ такія же дѣйствія, какъ и вы. Будете ли вы вмѣстѣ съ Декартомъ утверждать, что это настоящая одаренная способностью подражанія машина? Но дѣти осмѣютъ васъ, а философы возразятъ вамъ, что если это машина, то вы тоже машина. Если вы признаете, что между животнымъ и вами разница только въ организаціи, вы обнаружите здравый смыслъ и разумность, вы окажетесь добросовѣстнымъ мыслителемъ, по отсюда сдѣлаютъ противъ васъ тотъ выводъ, что инертная матерія, извѣстнымъ образомъ расположенная, пропитанная другой инертной матеріей, теплотой и движеніемъ, получаетъ чувствительность, жизнь, память, сознаніе, страсти, мысль. И вамъ придется остановиться на одномъ изъ двухъ выводовъ: либо представить себѣ наличность въ инертной массѣ яйца скрытаго элемента, который ждетъ процесса развитія, чтобы обнаружить свое присутствіе; либо предположить, что въ опредѣленный моментъ развитія этотъ невидимый элементъ проникаетъ туда чрезъ скорлупу. Но что это за элементъ? Занимаетъ онъ пространство или нѣтъ? Какъ онъ проникаетъ туда или развертывается тамъ, не двигаясь? Гдѣ былъ онъ? Что дѣлалъ тамъ или гдѣ-нибудь въ другомъ мѣстѣ? Былъ ли онъ созданъ въ моментъ необходимости или существовалъ раньше и ждалъ жилища? Въ качествѣ однороднаго тѣла онъ былъ матеріальнымъ, въ качествѣ разнороднаго онъ не сознаетъ ни своей инертности до процесса развитія, ни своей энергіи въ развившемся животномъ. Довѣрьтесь себѣ и вы проникнетесь сожалѣніемъ къ своей особѣ: вы почувствуете, что для того, чтобы не допустить простого все объясняющаго предположенія — чувствительности, какъ общаго свойства матеріи или продукта организаціи, вы противорѣчье здравому смыслу и низвергаетесь въ пропасть, полную тайнъ, противорѣчій и абсурдныхъ выводовъ.
Д’Аламберъ. Предположеніе! Легко сказать. Но если это свойство по существу своему несовмѣстимо съ матеріей?
Дидро. А откуда вы знаете, что чувствительность по существу своему несовмѣстима съ матеріей, — вы, который не знаетъ сущности какой бы то ни было вещи: ни матеріи, ни чувствительности? Развѣ вашему разуму въ большей степени доступно пониманіе природы движенія, его существованія въ тѣлѣ и перехода изъ одного тѣла въ другое?
Д’Аламберъ. Не понимая ни природы чувствительности, ни природы матеріи, я вижу, что чувствительность свойство простое, единое, недѣлимое и несовмѣстимое съ предметомъ или членомъ дѣлимымъ.
Дидро. Метафизико теологическая галиматья. Какъ? Развѣ вы не видите, что всѣ свойства, всѣ осязаемыя формы, въ которыя облекается матерія, по существу недѣлимы? Не существуетъ ни больше ни меньше непроницаемости. Существуетъ половина круглаго стола, но несуществуетъ половины круглоты; существуетъ движеніе въ большей или меньшей степени, по движенія, какъ понятія, нѣтъ ни въ большей, ни въ меньшей степени; не существуетъ ни половины, ни трети, ни четверти головы, уха, пальца, равно какъ половины, трети, четверти мысли. Если во вселенной нѣтъ молекулы, похожей на другую, а въ молекулѣ нѣтъ точки, похожей на другую точку, то согласитесь, что даже атомъ одаренъ свойствомъ недѣлимости, недѣлимой формой; согласитесь, что дѣлимость несовмѣстима съ сущностью формъ, потому что она уничтожаетъ ихъ. Будьте физикомъ и примиритесь со слѣдствіемъ, когда оно возникаетъ на вашихъ глазахъ, хотя вы и не можете объяснить связи его съ причиной. Слѣдуйте правиламъ логики и не подставляйте на мѣсто одной причины, которая существуетъ и все объясняетъ, другую, которая не понятна, связь которой со слѣдствіемъ еще менѣе понятна, которая таитъ въ себѣ безконечное множество трудностей и не разрѣшаетъ ни одной изъ нихъ.
Д’Аламберъ. Такъ что же, если я откажусь отъ этой причины?
Дидро. Останется признать существованіе только одной субстанціи во вселенной, въ человѣкѣ, въ животномъ. Органчикъ для чижа сдѣланъ изъ дерева, человѣкъ — изъ тѣла, чижъ — изъ тѣла, музыкантъ тоже изъ тѣла, только иначе организованъ; но оба они одного происхожденія, одной формаціи, съ одинаковыми функціями и ждетъ ихъ одинъ конецъ.
Д’Аламберъ. Но какъ же устанавливается условность звуковъ между вашими двумя музыкальными инструментами?
Дидро. Если животное — чувствующій инструментъ, совершенно похожее на другое животное, одной съ нимъ конформаціи, съ одними и тѣми же струнами, одинаково съ нимъ подверженное радости, боли, голоду, жаждѣ, болѣзни, удивленію, ужасу, то невозможно допустить, чтобы на полюсѣ или подъ экваторомъ оно издавало различные звуки. Поэтому-то вы находите почти одинаковыя междометія во всѣхъ мертвыхъ и живыхъ языкахъ. Происхожденіе условныхъ звуковъ слѣдуетъ объяснить необходимостью и сродствомъ. Чувствующій инструментъ или животное по опыту узнало, что, когда оно издавало опредѣленный звукъ, за нимъ слѣдовалъ внѣ его опредѣленный результатъ, что, напр., другіе подобные ему чувствующіе инструменты или животныя подходили, уходили, просили, давали, обижали, ласкали, и всѣ такіе результаты связывались въ его памяти и въ памяти другихъ для образованія звуковъ. Замѣтьте, что люди въ общеніи между собою прибѣгаютъ только къ звукамъ и дѣйствіямъ. А чтобы признать за моей системой всю присущую ей силу, замѣтьте еще то, что она считается съ той непреоборимой трудностью, на которую натолкнулся Беркли въ вопросѣ о существованіи вещей. Однажды въ минуту бреда чувствующій инструментъ вообразилъ, что онъ единственный инструментъ въ мірѣ и что вся міровая гармонія происходитъ въ немъ.
Д’Аламберъ. По этому поводу многое можно сказать.
Дидро. Это вѣрно.
Д’Аламберъ. Напр., не совсѣмъ понятно, какъ, согласно вашей системѣ, мы образуемъ силлогизмы и выводимъ слѣдствія.
Дидро. Мы не выводимъ ихъ: всѣ они выводятся природой. Мы только регистрируемъ соприкасающіяся, извѣстныя намъ изъ опыта явленія, между которыми существуетъ необходимая или условная связь, — необходимая въ математикѣ, физикѣ и др. точныхъ наукахъ, условная — въ морали, въ политикѣ и др. неточныхъ наукахъ.
Д’Аламберъ. Развѣ связь между явленіями въ одномъ случаѣ менѣе необходима, чѣмъ въ другомъ?
Дидро. Нѣтъ, по причина подвержена слишкомъ многимъ особымъ, ускользающимъ отъ нашего вниманія колебаніямъ, чтобы можно было безошибочно разсчитывать на ожидаемое отъ нея слѣдствіе. Что обида приведетъ въ гнѣвъ вспыльчиваго человѣка, — объ этомъ мы можемъ сказать съ меньшей увѣренностью, чѣмъ о томъ, что какое-нибудь мельчайшее тѣло, при прикосновеніи, вызоветъ въ немъ нѣкоторое движеніе.
Д’Аламберъ. А что вы скажете объ аналогіи?
Дидро. Въ самыхъ сложныхъ случаяхъ аналогія не что иное, какъ тройное правило въ примѣненіи къ одаренному чувствительностью инструменту. Если за извѣстнымъ въ природѣ явленіемъ слѣдуетъ другое извѣстное явленіе, то спрашивается, каково будетъ четвертое явленіе, которое соотвѣтствовало бы третьему, данному природой или вымышленному въ подражаніе природѣ? Если копье обыкновеннаго воина длиною въ десять футъ, какой длины будетъ копье Аякса? Если я могу бросить четырехфунтовымъ камнемъ, то Діомедъ долженъ метнуть цѣлую каменную глыбу. Размѣры шаговъ боговъ и скачковъ ихъ лошадей будутъ въ соотвѣтствующемъ воображаемомъ отношеніи роста боговъ къ росту человѣка. Аналогія, это четвертая струна, созвучная и соотвѣтствующая тремъ другимъ, резонанса которыхъ ожидаетъ животное; этотъ резонансъ всегда происходитъ въ немъ, но не всегда въ природѣ. Поэту нѣтъ до этого никакого дѣла, для него онъ тѣмъ не менѣе существуетъ. Иное дѣло для философа: ему необходимо спросить природу, которая часто даетъ явленіе, совершенно отличное отъ того, которое онъ предполагалъ, и тогда онъ замѣчаетъ, что аналогія ввела его въ заблужденіе.
Д’Аламберъ. Adieu, мой другъ, спокойной ночи.
Дидро. Вы шутите, но вамъ приснится этотъ разговоръ; если же онъ не оставитъ въ васъ прочнаго слѣда, тѣмъ хуже для васъ, — вы будете принуждены придерживаться очень вздорныхъ гипотезъ.
Д' Аламберъ. Вы ошибаетесь: лягу я скептикомъ и встану скептикомъ.
Дидро. Скептикомъ! Развѣ существуютъ скептики?
Д' Аламберъ. Что за вопросъ? Уже не будете ли вы убѣждать меня, что я не скептикъ? Кто же знаетъ это лучше меня?
Дидро. Подождите минутку.
Д’Аламберъ. Поскорѣе, мнѣ хочется спать.
Дидро. Я буду кратокъ. Думаете ли вы, что есть хотя одинъ спорный вопросъ, при обсужденіи котораго были бы у человѣка въ одинаковой мѣрѣ вѣскіе доводы за и противъ?
Д’Аламберъ. Нѣтъ, это было бы положеніе Буриданова осла.
Дидро. Въ такомъ случаѣ не существуетъ скептиковъ, такъ какъ, за исключеніемъ математическихъ вопросовъ, гдѣ ни въ малѣйшей степени неумѣстно колебаніе, во всѣхъ остальныхъ умѣстны за и противъ, и никогда нѣтъ между ними равновѣсія; невозможно допустить, чтобы вѣсы, на которыхъ вы взвѣшиваете за и противъ, не склонялись въ ту сторону, гдѣ, по вашему предположенію, больше вѣроятія.
Д Аламберъ. Но я вижу утромъ вѣроятіе на правой сторонѣ, а послѣ обѣда на лѣвой.
Дидро. Т. е. утромъ вы настроены догматически за, а послѣ обѣда догматически противъ.
Д Аламберъ. А вечеромъ, когда я вспоминаю скоропалительность своихъ рѣшеній, я ни во что не вѣрю: ни въ утреннее за, ни въ послѣобѣденное противъ.
Дидро. Т. е. вы не помните, за какимъ изъ двухъ мнѣній, между которыми вы колебались, остается перевѣсъ; этотъ перевѣсъ вамъ кажется слишкомъ ничтожнымъ, чтобы фиксировать прочное сужденіе, и вы рѣшаете не заниматься больше такими спорными предметами, предоставить разрѣшеніе ихъ другимъ, а самому не вмѣшиваться въ споръ.
Д’Аламберъ. Это возможно.
Дидро. Но если бы кто-нибудь отвелъ васъ въ сторону и подружески спросилъ, къ какому рѣшенію вамъ по совѣсти легче всего склониться, развѣ вы затруднились бы отвѣтить и изобразили бы изъ себя Буриданова осла?
Д' Аламберъ. Думаю, что нѣтъ.
Дидро. Такъ вотъ, другъ мой, если вы хорошо подумаете объ этомъ, вы найдете, что во всемъ нашимъ истиннымъ мнѣніемъ является не то, надъ принятіемъ котораго мы никогда не колебались, а то, къ которому мы пришли самымъ обычнымъ путемъ.
Д' Аламберъ. Кажется, вы правы.
Дидро. И мнѣ тоже кажется. Добрый вечеръ, мой другъ, и memento quia pulvis es, etin pulverem reverteris (помни, что ты прахъ и въ прахъ возвратишься).
Д’Аламберъ. Это печально.
Дидро. И необходимо. Дайте человѣку, не скажу, безсмертіе, а только вдвое большую продолжительность жизни, и вы увидите, что случится.
Д’Аламберъ. Чего же вы хотите? Но какое мнѣ дѣло до всего этого? Что бы ни случилось, а я хочу спать. Добрый вечеръ!
- ↑ Членъ Академіи скульптуры, авторъ статуи Мопертю и (отца) въ церкви St.-Roch; объ этой статуѣ говорилъ Гриммъ: «Она обезсмертитъ не имя Юэза, а имя отца Мопертюи».
- ↑ Намекъ на мысль, которую защищалъ Фальконэ въ своей корреспонденціи съ Дидро.
- ↑ Мать Д’Аламбера.
- ↑ Собственно: предсуществующіе (préexistant) но въ нашей литературѣ чаще встрѣчается терминъ; «предустановленный». Перев.