РАЗГОВОРЫ ВЪ ЦАРСТВѢ МЕРТВЫХЪ.
править1 *) (23)
Плутонъ. — Персефона. — Протезилай.
править
- ) Въ скобкахъ поставлены номера, соотвѣтствующіе порядку, въ какомъ обыкновенно располагаются разговоры: мы въ размѣщеніи ихъ отступили отъ обычнаго порядка; онъ возстановляется, если читать діалоги въ такомъ порядкѣ; 23. 15. 29. 19. 16. 27. 11. 24. 13. 14. 12. 1. 10. 22. 20. 2. 18. 25. 21. 17. 26. 28. 3. 4. 5. 6. 7. 8. 9. 30.
Протезилай. Владыка ты нашъ, государь, Зевсъ ты нашъ, и ты, Деметрина дочь, не откажите въ просьбѣ любовной…
Плутонъ. Чего тебѣ? И кто ты такой?
Прот. Я Протезилай, сынъ Ификла, филакіецъ: я ходилъ съ ахейцами и первымъ умеръ подъ Итономъ; прошу же: отпустите меня ожить ненадолго!
Пл. Этого, Протезилай, всѣмъ мертвымъ хочется, однако никому этого не дается.
Пр. Да не къ жизни я стремлюсь, Аидоней, а къ молодой женѣ, которую, только что женившись, оставилъ я въ чертогѣ, и ушелъ на кораблѣ, а тамъ, злосчастный, и погибъ при самой-то высадкѣ отъ руки Гектора… Безмѣрно терзаетъ меня, батюшка, любовь къ женѣ; я бы, немного поглядѣвъ на нее, снова вернулся бы!
Пл. А воды изъ Леты ты не пилъ, Протезилай!
Пр, Пилъ, господинъ, да тоска то ужъ больно сильна!
Пл. Да ты подожди: когда нибудь вѣдь и она придетъ, и тебѣ не надо будетъ уходить на землю.
Пр. Не вынести мнѣ разлуки, Плутонъ! Самъ ты любилъ и знаешь, что такое любовь!
Пл. Да что тебѣ пользы то, на одинъ день ожить, а потомъ опять тѣмъ же томиться!
Пр. А я надѣюсь и ее уговорить, чтобы она пошла со мной къ вамъ, такъ что вмѣсто одного ты въ скорости получишь двухъ мертвецовъ.
Пл. Нельзя этому быть, и не бывало никогда…
Пр. А какъ же, Плутонъ, выдали же вы Орфею по такой же причинѣ Эвридику, да и родственницу мою, Алкесту, отпускали для Геракла!
Пл. Ну чего ты хочешь показаться своей милой въ этакомъ видѣ, съ голой головой, безъ тѣла? Какъ она бросится къ тебѣ, ей и не узнать тебя! Она перепугается, я навѣрно знаю, и убѣжитъ и ты даромъ продѣлаешь такое путешествіе!
Персефона. Ну, да устрой ты ему и это, муженекъ: вели Гермесу, какъ только будетъ Протезилай на бѣломъ свѣтѣ, обратить его своей волшебной палочкой въ красиваго юношу, какимъ онъ былъ на свадьбѣ!..
Пл. Ну, если Персефонѣ такъ угодно, такъ отведи его на землю и сдѣлай снова женихомъ… А ты помни: на одинъ день…
2 (15).
Ахиллесъ. — Антилохъ.
править
Антилохъ. Какъ это было бы непріятно и даже стыдно твоимъ наставникамъ, Ахиллесъ, Хирону и Фениксу, что ты недавно говорилъ Одиссею о смерти! Я слышалъ, какъ ты сказалъ, что лучше хотѣлъ бы служить у послѣдняго мужика въ батракахъ, чѣмъ царствовать надъ всѣми мертвыми!? Такія недостойныя рѣчи приличны, пожалуй, какому нибудь робкому фригійцу, тому, кто до неприличія цѣпляется за жизнь; сыну же Пелееву, безстрашнѣйшему изъ всѣхъ героевъ, великій срамъ такъ низко о себѣ думать; да такія рѣчи противны и тому, какъ ты поступалъ въ жизни, — ты, который не пожелалъ долго, но безславно царствовать во Ѳтіотидѣ, а добровольно предпочелъ раннюю смерть съ громкой славой.
Ахиллесъ. Ахъ, сынъ Нестора! Тогда я еще не зналъ, что здѣсь; не понималъ, что изъ двухъ лучше, и эту несчастную ихъ славишку предпочелъ жизни! Теперь же я вижу, что нѣтъ мнѣ отъ нея никакой пользы, сколько бы ни воспѣвали ее всѣ поэты земли: межъ мертвыми всѣ равны; нѣтъ здѣсь, Антилохъ, ни красоты, ни силы, лежимъ мы всѣ здѣсь, въ этомъ мракѣ, одинъ какъ другой, ничѣмъ не отличаясь другъ отъ друга — мертвые троянцы меня не боятся, а мертвые ахейцы мнѣ не услуживаютъ; здѣсь полное равенство и каждый мертвый похожъ на другого, и благородный и подлецъ… Это меня терзаетъ, и я жалѣю, что я не въ работникахъ, лишь бы быть живымъ…
Ант. Да чего жъ объ этомъ жалѣть-то, Ахиллесъ? Вѣдь таковъ ужъ законъ природы, чтобы всѣ непремѣнно умирали, и надо ужъ подчиниться общей участи и не прать противъ рожна… А кромѣ" того, видишь, сколько насъ у тебя товарищей: вскорѣ, во всякомъ случаѣ, придетъ и Одиссей: есть своего рода утѣшеніе въ сознаніи, что непріятность общая и что не одинъ ее переносишь. Видишь, вонъ Гераклъ. Мелеагръ и другіе дивные мужи. Они, я думаю, не согласились бы уйти отсюда. если бы кто-нибудь сталъ высылать ихъ быть слугами у бѣдныхъ и бездольныхъ людей.
Ах. Успокаиваешь ты меня по дружбѣ… Не могу я тебѣ высказать, до чего мучитъ меня воспоминаніе о землѣ! Да мнѣ кажется, и каждаго изъ васъ! А если вы въ этомъ не признаетесь, то вы еще хуже меня, что спокойно это переносите…
Ант. А не лучше ли, Ахиллесъ? Мы видимъ, что говорить безполезно, и мы рѣшили молча терпѣть и страдать, чтобы жалобами своими не стать, какъ вотъ ты, посмѣшищемъ.
3 (29).
Агамемнонъ. — Аяксъ.
править
Агамемнонъ. Аяксъ, коли ты въ припадкѣ сумашествія убилъ самого себя, а готовилъ смерть намъ всѣмъ, такъ зачѣмъ ты винишь въ этомъ Одиссея и недавно, когда онъ приходилъ сюда посовѣтоваться съ прорицателемъ Тиресіемъ, даже не взглянулъ на него, ни слова не сказалъ сотоварищу и соратнику, а широко шагая, надменно прошелъ мимо…
Аяксъ. Понятно это, Агамемнонъ: онъ одинъ вина моего сумашествія, онъ затѣялъ со мной споръ изъ-за оружія…
Агам. А ты хотѣлъ бы, чтобы соперниковъ тебѣ не являлось, хотѣлъ бы, чтобъ тебя признали выше всѣхъ безъ спору?
Аяксъ. Да, конечно! Оружіе это мое родовое — оно моего двоюроднаго брата. Да и всѣ вы, остальные, хоть гораздо лучше его, а отказались отъ состязанія и уступили мнѣ наслѣдство… А этотъ сынъ Лаерта, котораго я столько разъ спасалъ въ сильнѣйшей сѣчѣ отъ фригійцевъ, захотѣлъ быть выше меня и заявилъ, что онъ достойнѣе получить это оружіе!!
Агам. Такъ вини, любезнѣйшій, Ѳетиду: она должна была передать тебѣ, какъ родственнику, наслѣдство, а она вынесла его для состязанія…
Аяксъ. Нѣтъ, виноватъ Одиссей, онъ одинъ заспорилъ…
Агам. Да это же простительно, Аяксъ, что человѣкъ исканъ славы, этой увлекательнѣйшей вещи, изъ-за которой каждый изъ насъ подвергался опасностямъ, а къ тому же онъ вѣдь и побѣдилъ тебя, по рѣшенію даже троянцевъ.
Аяксъ. Знаю я, кто рѣшилъ противъ меня! Не слѣдъ только говорить чего-либо про боговъ, Одиссея же я не могу не ненавидѣть, хоть бы сама Аѳина мнѣ велѣла…
4 (19).
Эакъ. — Менилай. — Парисъ. — Протезилай.
править
Эакъ. Что ты, Протезилай, схватилъ и душишь Елену?
Протезилай. А то, что изъ-за нея я погибъ, оставивъ неоконченнымъ свой домъ и молодую жену вдовой!..
Эакъ. Такъ вини скорѣе Менелая, который повелъ васъ на Трою изъ-за этой женщины!
Пр. Это правда! Ему надо задать!
Менелай. Не мнѣ, другъ мой! А лучше Парису, который, поправъ все святое, бѣжалъ, похитивъ жену у меня, своего друга! Его надо душить не только тебѣ, но и всѣмъ грекамъ и варварамъ, которые въ такомъ огромномъ числѣ погибли изъ-за него…
Пр. Правда! Ну, тебя, Парисъ проклятый, я не выпущу изъ рукъ!
Парисъ. Несправедливо это, Протезилай, несправедливо! Мы съ тобой — два сапога пара. И я былъ такъ же страстно влюбленъ; тому же богу, что и ты, покорствовалъ и я! Самъ знаешь, тутъ ужъ ничего не подѣлаешь, знаешь, что богъ этотъ вертитъ нами и что противиться ему невозможно!
Пр. А вѣдь правда твоя! О-о! Если бы мнѣ можно было поймать здѣсь Эрота!!!
Эакъ. А я и Эрота предъ тобой стану защищать! Онъ вѣдь скажетъ, что, поддавшись любви, ты такъ же виноватъ, какъ и Парисъ, и въ смерти своей не вини никого другого кромѣ себя за то, что, позабывъ молодую жену, ты подъ Троей такъ безразсудно и неосторожно бросился впередъ, жаждая славы, — за то первымъ и погибъ при самой высадкѣ!..
Пр. А я и себя стану предъ тобой оправдывать Эакъ: виноватъ въ этомъ не я, а Судьба и изъ вѣку такъ было предопредѣлено!
Эакъ. Вотъ это такъ! Такъ за что ты этихъ-то обвиняешь?!
5 (16).
Діогенъ. — Гераклъ.
править
Діогенъ. Не Гераклъ-ли это?! Ей Богу — онъ! Лукъ, палица, львиная шкура, его ростъ… Это, дѣйствительно, Гераклъ!! — Такъ ты умеръ, хоть и сынъ Зевса? Скажи ты мнѣ, дѣтинушка, ты мертвъ? А я-то на землѣ приносилъ тебѣ жертвы, какъ богу!..
Гераклъ. И законно приносилъ: самъ то Гераклъ на небѣ, съ богами, и женатъ на лѣпоногой Тебѣ, а я — его тѣнь…
Діог. Какъ ты говоришь? Тѣнь бога? Да развѣ возможно кому-нибудь на половину быть богомъ, а другой половиной умереть?
Гер. Конечно; не онъ умеръ, а я, его образъ.
Діог. А, понимаю! Онъ тебя подсунулъ Плутону, вмѣсто себя, ты вмѣсто него умеръ.
Гер. Да, да, въ такомъ родѣ.
Діог. Но какъ же Эакъ, такой внимательный, не досмотрѣлъ, что ты — не онъ, и принялъ тебя, поддѣльнаго Геракла, за настоящаго?!
Гер. Да я очень похожъ на него.
Діог. А, вотъ что! Какъ двѣ капли воды?!… Но послушай-ка. не наоборотъ ли: можетъ быть, ты то и есть Гераклъ, а тотъ, твоя тѣнь, на небѣ женатъ на Тебѣ?
Гер. Нахалъ ты и болтунъ. Если не перестанешь шпынять меня, сейчасъ узнаешь, чья я тѣнь!..
Діог. Вижу я твой лукъ… да мнѣ чего бояться, разъ я уже умеръ? А лучше скажи-ка ты, вмѣсто того-то твоего Геракла: когда онъ былъ живъ, ты тоже былъ съ нимъ, какъ его тѣнь? Въ жизни, можетъ быть, вы оба были одно, а когда умерли, такъ и подѣлились: одинъ вознесся къ богамъ, а ты, тѣнь, какъ и слѣдовало, въ адъ прослѣдовалъ?
Гер. Не слѣдъ бы и разговаривать съ такимъ придирой, но, ужъ такъ и быть, слушай: что въ Гераклѣ было Амфитріоново, то и умерло, и я и есть это все, а что Зевсово — то на небѣ съ богами.
Діог. А, теперь понимаю хорошо! Значитъ Алкмена родила васъ двухъ, составившихъ одного Геракла: одного отъ Амфитріона, другого отъ Зевса, только не замѣтили, что тутъ два близнеца!
Гер. Да нѣтъ, дуракъ! Оба мы вмѣстѣ были онъ самъ!
Діог. Да очень это не легко понять, что два Геракла были одинъ; развѣ вотъ вы были въ родѣ какъ бы кентавры, такъ сказать, сросшійся богъ и человѣкъ.
Гер. А развѣ не видишь ты, что всѣ такъ же сросшись — изъ души и тѣла? И что же тогда мѣшаетъ душѣ, такъ какъ она отъ Зевса, быть на небѣ, а мнѣ, смертному, быть съ мертвыми?
Діог. Но, милѣйшій мой Амфитріонычъ, это было бы хорошо, если бы ты былъ тѣломъ; а то, такъ какъ ты теперь уже безтѣлесная тѣнь, то выходитъ, что ты сдѣлалъ Геракла уже тройственнывъ.
Гер. Какъ тройственнымъ?
Діог. Да такъ: одинъ на небѣ, ты вотъ — съ нами — тѣнь, а тѣло на Этѣ, обратившееся уже въ прахъ. Вотъ и выходитъ — васъ трое! Сообрази же — кого третьяго ты придумалъ бы въ отцы для своего тѣла?
Гер. Шпынь ты и крючокъ… Да кто ты такой?
Діог. А я — тѣнь Діогена синопца. И самъ я постоянно не съ богами, славу Богу, а съ лучшимъ изъ мертвыхъ — съ Гомеромъ, и смѣюсь надъ всякой болтовней…
6 (27).
Антисѳенъ. — Діогенъ. — Кратесъ. — Нищій.
править
Діогенъ. Антисѳенъ! Кратесъ! дѣлать намъ нечего, не пойти-ли намъ прогуляться къ воротамъ; посмотримъ на входящихъ, каковы они и что каждый дѣлаетъ?
Антисѳенъ. Пойдемъ, Діогенъ! Интересное, въ самомъ дѣлѣ, зрѣлище глядѣть, какъ одни плачутъ, другіе упрашиваютъ чтобъ ихъ отпустили, третьи еле-еле ноги переставляютъ, такъ что Гермесъ ихъ въ шею толкаетъ, а они упираются и даже на землю ложатся!..
Кратесъ. А но дорогѣ я вамъ разскажу, что я видѣлъ, когда я сходилъ.
Діог. Разскажи, Кратесъ! Кажется, ты что то очень забавное видѣлъ.
Кр. Много шло съ нами разнаго народу, въ числѣ другихъ выдѣлялись Исменодоръ, нашъ извѣстный богачъ, мидійскій военачальникъ Арсакъ и арменіецъ Оретъ. Исменодоръ — онъ былъ убитъ разбойниками около Киѳерона, на пути, кажется, въ Элевзинъ — стоналъ, руками прижималъ рану, горевалъ по малыхъ своихъ дѣтяхъ и упрекалъ себя въ неосторожности, что вздумалъ, имѣя съ собою пять золотыхъ фіаловъ и четыре чаши, переваливъ Кноеронъ проходить всего съ двумя рабами Елевееры, совсѣмъ опустошенныя войною; Арсакъ, человѣкъ уже пожилой и. правду сказать, на видъ почтенный, какъ истый варваръ, сердился и ворчалъ, что идетъ пѣшкомъ, и требовалъ, чтобъ ему подвели коня; съ нимъ, въ самомъ дѣлѣ, палъ и его конь; они были убиты оба однимъ и тѣмъ же ударомъ, который ему нанесъ какой-то ѳракіецъ въ схваткѣ на Араксѣ, противъ Каппадокійцевъ: Арсакъ, какъ онъ разсказывалъ, ѣхалъ слишкомъ опередивъ всѣхъ остальныхъ, и какой-то ѳракіецъ, появившись вдругъ предъ нимъ, щитомъ отвелъ ударъ копья Арсака, а своимъ копьемъ убилъ сразу его и его коня.
Ант. Кратесъ, могло ли это быть съ одного удара?
Кр. Совершенно свободно, Антисѳенъ: Арсакъ полетѣлъ, выставивъ впередъ свое копье въ 20 локтей длины, а еракіецъ отклонилъ этотъ ударъ щитомъ, такъ что копье въ него не попало, а самъ, припавъ сію же секунду на колѣно, выставилъ свою сариссу; ударъ пришелся въ грудь коня, который съ разбѣгу пронзилъ самого себя да такъ, что и Арсаку копье угодило въ пахъ и проткнуло его насквозь; видишь, какъ это вышло; устроила это болѣе лошадь, чѣмъ человѣкъ. Такъ вотъ онъ и досадовалъ, что ему такой же почетъ, какъ и всѣмъ другимъ, и просился ѣхать верхомъ. А Оретъ такъ и совсѣмъ палъ на обѣ ноги, такъ что онъ и стоять не могъ, не то, что идти; это у всѣхъ мидянъ, какъ только они сойдутъ съ коней, они еле идутъ, какъ то на цыпочкахъ, словно межъ терновника ступаютъ… Напослѣдокъ онъ бросился на земь и легъ, и низачто вставать не хотѣлъ, такъ что Гермесъ подхватилъ его да и донесъ до лодки. Вотъ я смѣялся!
Ант. И я, когда сходилъ, не присталъ къ другимъ, но бросилъ ихъ и, пока они всѣ вопили, побѣжалъ себѣ въ лодку и занялъ тамъ мѣсто получше, чтобы удобнѣе ѣхать… Въ дорогѣ тѣ плакали, ихъ рвало, а я то надъ ними подтрунивалъ.
Діог. Вотъ какіе были у васъ спутники, Антисѳенъ и Кратесъ. А со мной шли: ростовщикъ Блепсій, знаете, изъ Писы, акарнанецъ Ламписъ, предводитель наемниковъ, и Дамисъ изъ Кориной, богачъ. Дамисъ умеръ отъ яду, поднесеннаго ему сынкомъ, Ламписъ зарѣзался отъ любви къ красавицѣ Миртіи, а Блепсій, говорятъ, умеръ — несчастный! — отъ голода, да на то и похоже, потому что онъ шелъ блѣднѣе смерти и тощъ былъ до послѣдней степени. Я же, хоть зналъ все это. сталъ ихъ спрашивать, отчего они умерли. И когда Дамисъ сталъ жаловаться на сына, я ему и говорю: «по дѣломъ, братъ, ты пострадалъ, изъ за самого себя, если, имѣя чуть не тысячу талантовъ и проживая въ роскоши девяностый годъ, восемнадцатилѣтнему сыну давалъ по четыре обола къ день! А ты, братъ, акарнанецъ — онъ стоналъ и вздыхалъ по своей Миртіи — что ты обвиняешь Эрота, себя вини! Какъ! ты. который никогда не трепеталъ предъ врагами и безстрашно сражался за другихъ — изъ за какой-то встрѣчной дѣвченки плачешь и вздыхаешь!? Да ты притворяешься, милѣйшій»! А Блепсій самъ себя винилъ, что ускорилъ смерть своею глупостью, что все берегъ свое золото, чортъ знаетъ для какихъ наслѣдниковъ, — словно, по глупости, думалъ жить вѣчно. Большую они мнѣ забаву доставили своими стонами!.. Но вотъ мы ужъ и у воротъ; ну къ посмотримъ, посмотримъ, какъ сюда издали подходятъ… Господи! Сколько тутъ ихъ, какая пестрая толпа.. И всѣ то плачутъ. кромѣ вотъ этихъ новорожденныхъ младенцевъ, плачутъ и глубокіе старики… И что это у нихъ какая любовь къ жизни!! Спрошу-ка я вотъ этого стараго старика… Чего ты плачешь, умерши въ такихъ годахъ? О, чемъ ты жалѣешь, другъ любезный, приходя сюда въ такихъ лѣтахъ! Или ты былъ гдѣ нибудь царемъ?
Нищій. Какое!!
Діог. Ну — сатрапомъ?
Нищ. Да нисколько!!
Діог, Ну, такъ ты былъ богатъ и тебѣ жалко, что, умерши, ты потерялъ свою роскошную жизнь?
Нищ. Да ничего подобнаго… А лѣтъ мнѣ подъ 90, жилъ я бѣдно, рыбачилъ кой-какъ, просто сказать, нищій я, бездѣтенъ, да еще и хромъ я и еле вижу…
Діог. И ты все-таки желалъ жить?
Нищ. Вѣстимо… Любо жить и видѣть свѣтъ… а умирать — страшно неохота…
Діог. Въ дѣтство ты, старикъ, впадаешь и судишь, какъ ребенокъ, хоть ты почти ровесникъ перевозчику этому!.. Ну что же сказать о молодыхъ, если и такіе старики любятъ жизнь, хоть бы имъ слѣдовало гнаться за смертью, какъ за пекарствомъ отъ бѣдъ старости!.. Но пойдемъ-ка назадъ, чтобы кто нибудь не подумалъ, что мы хотимъ улизнуть, что все у воротъ вертимся…
7 (11).
Діогенъ. — Кратесъ.
править
Кратесъ. Знавалъ ты, Діогенъ, Мериха. очень богатаго человѣка, изъ Коринѳа, у котораго цѣлый караванъ торговыхъ судовъ? Еще его родственникъ, Аристей, и самъ очень богатый человѣкъ, ему постояло приговаривалъ гомеровскій стихъ: «Иль ты меня срази, иль я тебя»!
Діогенъ. А почему, Кратесъ?
Кр. Они другъ за дружкой ухаживали, каждый изъ за наслѣдства другого; они оба были въ однихъ годахъ; и завѣщанія свои они утвердили: Мерихъ сдѣлалъ наслѣдникомъ всего своего состоянія Аристея, если самъ умретъ раньше, а Аристей — Мериха, если этотъ его переживетъ. Такъ они и написали, и ужасно ухаживали одинъ за другимъ, стараясь другъ друга превзойти въ лести. И не только гадатели, по звѣздамъ ли предсказывающіе будущее, или по снамъ, какъ халдеи, но самъ Пнеійскій богъ, то Аристею обѣщалъ счастье, то Мериху: вѣсы колебались въ сторону то одного, то другого…
Діог. Ну, а каковъ же былъ этому конецъ, Кратесъ? Интересно послушать.
Кр. Оба умерли въ одинъ день и наслѣдства ихъ перешли къ Эвномію и Ѳразиклу, ихъ родственникамъ, которые ни о чемъ подобномъ не думали, не гадали: тѣ то оба поѣхали изъ Сикіона въ Кирру, а посреди пути ихъ и опрокинуло неожиданнымъ порывомъ вѣтра!
Діог. Вотъ и прекрасно!.. Мы, пока были въ живыхъ, ничего подобнаго другъ другу не замышляли: ни я никогда не молилъ смерти Антисеену, чтобы унаслѣдовать его батогъ — у него былъ здоровенный, оливковый — ни ты Кратесъ, надѣюсь не мечталъ наслѣдовать отъ меня мое имущество: ни глиняную мою бочку, ни мою суму, въ которой у меня бывало бобовъ на цѣлыхъ два дня!
Кр. Ничего этого мнѣ не нужно было, да и тебѣ тоже, Діогенъ… А что было нужно, ты унаслѣдовалъ у Антисоена, а у тебя я, и это больше и важнѣе царства Персидскаго!
Діог. Ты о чемъ это говоришь?
Кр. О мудрости, умѣренности, правдивости, прямодушіи, свободѣ…
Діог. Вотъ это вѣрно, ей Богу! Это богатство я получилъ отъ Антисоена и тебѣ передалъ, еще увеличивъ его!
Кр. А всѣ прочіе объ этомъ богатствѣ не думали, и никто за нами увивался, чтобы получить часть въ такомъ наслѣдствѣ: всѣ на золото зарились.
Діог. Да и понятно! Что стали бы они дѣлать, получивъ отъ насъ такое наслѣдство?! Они такъ отъ изнѣженной жизни испорчены, что словно дырявые мѣшки: если и всыпать имъ мудрости, прямодушія, истины, все сейчасъ просыплется и пропадетъ, — кишка, какъ говорится, не выдерживаетъ! Словно, какъ Данаиды, возятся, наливая продырявленную бочку… А золото они и зубами, и когтями, и всякими способами берегутъ!
Кр. И вотъ, у насъ и здѣсь остается наше богатство, а они пришли сюда съ однимъ оболомъ, да и его то донесли только до Харона!
8 (24).
Діогенъ. — Мавзолъ.
править
Діогенъ. Каріецъ, чѣмъ ты такъ гордишься, что считаешь себя выше всѣхъ насъ?
Мавзолъ. И царской властью, синопецъ: я царствовалъ надъ всей Каріей, надъ частью Лидіи, покорилъ нѣсколько острововъ, до Милета доходилъ, подчиняя себѣ большую часть Іоніи; и красивъ я былъ, и великъ, и мощенъ въ битвахъ. А всего болѣе горжусь я тѣмъ, что въ Галикарнасѣ мнѣ воздвигнутъ огромнѣйшій памятникъ, и никому другому нѣтъ памятника столь большого и столь изукрашеннаго превосходными изображеніями людей, коней, сдѣланныхъ какъ живые изъ такого красиваго камня, что не часто и для храмовъ такой употребляется. Неужели, по твоему, я не долженъ всѣмъ этимъ гордиться?
Діог. Гордиться царскою властью, красотою и большимъ памятникомъ?
Мав. Ну да, конечно.
Діог. Но, любезнѣйшій Мавзолъ, теперь у тебя вѣдь нѣтъ ни прежней силы, ни прежней красоты. Если мы теперь пригласимъ кого-нибудь судьею красоты, я не знаю, почему бы онъ предпочелъ твой черепъ моему: у обоихъ у насъ голова безволосая, голая, оба мы одинаково оскалили зубы; у обоихъ насъ нѣтъ ни глазъ, ни носа. А твой памятникъ и превосходный тотъ камень Галикарнасцамъ рѣшительно все равно было бы показывать чужестранцамъ и хвастаться всѣмъ этимъ, какое бы зданіе ни было изъ него сооружено. И ты, милѣйшій, кажется, ничего отъ всего этого не получаешь; развѣ что вотъ только говоришь намъ, что ты лучше другихъ, потому что на тебя давятъ такіе отличные камни.
Мав. Такъ нее это для меня безполезно и Мавзолъ равенъ Діогену?!
Діог. Не равенъ, другъ любезный, не равенъ! Мавзолъ пойдетъ стонать, вспоминая то, что на землѣ и въ чемъ онъ почитаетъ благо, а Діогенъ станетъ смѣяться надъ нимъ, Мавзолъ всѣмъ будетъ говорить, что надъ нимъ поставленъ памятникъ Артемизіей, его сестрою и супругой, а Діогенъ говоритъ, что онъ не знаетъ, есть ли надъ его тѣломъ какой памятникъ — это его нимало не заботило, — но что онъ оставилъ по себѣ отличную память, проживъ честно жизнь, память, которая попрочнѣе твоей, жалчайшій изъ карійцевъ, хотя ты и похороненъ въ такомъ надежномъ мѣстѣ.
9 (13).
Александръ. — Діогенъ.
править
Діогенъ. Что это, Александръ? И ты у мерь, какъ мы всѣ?!
Александръ. Какъ видишь, Діогенъ; да и неудивительно, что я умеръ, разъ я человѣкъ.
Діог. Такъ оракулъ Зевса-Аммона содралъ, сказавъ, будто ты его сынъ, — ты былъ сыномъ Филиппа?
Ал. Значитъ, Филиппа; будь я сынъ Зевса, я бы не умеръ.
Діог. Значитъ, и на Олимпіаду тоже наврали, будто она жила съ дракономъ, будто его даже видали у нея на ложѣ, и что ты отъ этого явился на свѣтъ, и что будто Филиппъ обманывался, полагая, что ты его сынъ.
Ал. Слыхалъ я все это, какъ вотъ и ты; теперь же вижу, что не говорили правды ни мать моя, ни пророки Аммона…
Діог. Но ихъ обманъ былъ не безполезенъ для тебя, Александръ, въ твоихъ дѣлахъ: многіе тебя трепетали, считая тебя за бога… А скажи-ка ты мнѣ, кому ты оставилъ свою огромную державу?
Ал. А не знаю, Діогенъ! Я не успѣлъ о ней распорядиться или, лучше сказать, только передалъ, умирая, перстень Пердиккѣ… Чему же ты смѣешься, Діогенъ?!
Діог. Да какъ мнѣ не смѣяться? Я вспомнилъ, что выдѣлывала Греція, когда ты только что захватилъ власть: какъ тебѣ льстили, и главою тебя выбирали, и вождемъ противъ варваровъ, иные причисляли тебя къ сонму верховныхъ боговъ, и храмы тебѣ воздвигали, и жертвы тебѣ приносили, какъ сыну дракона!.. А скажи-ка, гдѣ тебя македонцы похоронили?
Ал. Лежу я еще въ Вавилонѣ вотъ ужъ тридцатый день… Но мой оруженосецъ, Птолемей, обѣщается, какъ только ему удастся возстановить спокойствіе вмѣсто продолжающихъ еще смутъ, перевезти меня въ Египетъ и похоронить тамъ, чтобы мнѣ стать однимъ изъ египетскихъ божествъ!..
Діог. Ну какъ не смѣяться, Александръ, видя, что ты еще и въ аду то глупишь и надѣешься стать Анубисомъ или Озирисомъ! Не надѣйся, мой божественный! Кто разъ переѣхалъ черезъ наше озеро и вступилъ во врата адовы, не выйти тому никуда! Эакъ не безпеченъ, а Церберъ не смиренъ!.. А вотъ что я хотѣлъ бы отъ тебя услышать: какъ ты себя чувствуешь, когда вспоминаешь, какое богатство и величіе покинулъ ты ушедши сюда: тѣлохранителей, оруженосцевъ, сатраповъ, массу золота, порабощенные народы, Вавилонъ, Бактру, рѣдкостныхъ звѣрей, почетъ, славу, весь этотъ блескъ, когда ты появлялся съ блестящей діадемой на головѣ, облеченный въ порфиру… Тебя не огорчаетъ это, когда приходитъ тебѣ на память?.. Что? Ты плачешь, глупенькій?! Неужели мудрый Аристотель не выучилъ тебя не почитать за вѣрное дары счастья?!
Ал. Онъ-то! Этотъ льстивѣйшій изъ всѣхъ философовъ!? Позволь ужъ мнѣ знать, что сдѣлалъ Аристотель, что онъ у меня выпрашивалъ, чему онъ меня училъ, какъ онъ злоупотреблялъ моею жаждой знанія, какъ онъ и льстилъ и восхищался то моей красотой, словно въ этомъ есть хоть частица истинно хорошаго, то моими поступками и богатствомъ: онъ и богатство почиталъ благомъ и но стыдился самъ отъ меня брать. Это былъ, Діогенъ, настоящій шарлатанъ и пройдоха. Изо всей его мудрости только я и вынесъ, что печалюсь будто о великихъ благахъ, обо всемъ томъ, что ты только что перечислилъ!
Діог. Знаешь, что тебѣ надо сдѣлать? Я тебѣ дамъ средство отъ этой печали. Лѣкарства отъ глупости здѣсь нѣтъ, а ты пей воду изъ Леты и пей почаще, почаще, да побольше. Тогда перестанешь печалиться объ Аристотелевскихъ благахъ… Но я вижу Клита, Каллисѳена и еще кого то, которые хотятъ тебя схватить, чтобы растерзать въ отплату за то, что ты съ ними сдѣлалъ… Такъ ты ужъ уходи другой дорогой, да пей побольше здѣшней водицы, какъ я тебѣ сказалъ.
10 (14).
Филиппъ — Александръ.
править
Филиппъ. Ну, Александръ, теперь ты не станешь отрицать, что ты мой сынъ: будь ты сыномъ Зевса, ты бы не умеръ?!
Александръ. Да самъ-то я отлично зналъ, что я сынъ Филиппа и внукъ Аминты; я призналъ пророчество оракула вѣрнымъ, находя, что это полезно для меня…
Фил. Что такое? Ты думалъ, что полезно дать себя въ обманъ жрецамъ?!
Ал. Не въ этомъ дѣло, а въ томъ, что варвары трепетали предо мною и никто не противустоялъ мнѣ. думая, что это значитъ сражаться съ богомъ, и я легче ихъ покорилъ.
Фил. Да кого ты и побѣдилъ-то изъ людей, достойныхъ вниманія? Ты имѣлъ всегда дѣло съ дрянью, которая вооружена луками, маленькими щитами, иногда просто плетеными изъ ивовыхъ прутьевъ. Побѣдить эллиновъ, беотійцевъ, фокейцевъ, аѳинянъ, это — другое дѣло! Разбить аркадскихъ гоплитовъ или ѳессалійскую конницу, элейскихъ или мантинейскихъ копейщиковъ, ѳракійцевъ, иллирійцевъ, пеоновъ, это — не шутка! А какъ побѣдили твои войска, подъ начальствомъ Клеарха мидянъ, персовъ, халдеевъ, этихъ раззолоченыхъ и разряженныхъ воиновъ. — ты развѣ не знаешь? Они въ рукопашную даже и вступать не рѣшились, а бѣжали прежде чѣмъ стрѣлять въ нихъ стали,
Ал. Ну, батюшка, скиѳы и индѣйскіе слоны это — тоже не пустяки! А кромѣ того я, вѣдь, побѣждалъ безъ интригъ, на измѣну не надѣялся и не покупалъ побѣды деньгами; я ради побѣды никогда никого не подводилъ, не нарушалъ клятвъ, ничего подозрительнаго не дѣлалъ. Эллиновъ я подчинилъ себѣ безъ пролитія крови, а какъ я наказалъ еиванцевъ, ты, поди-ка знаешь…
Фил. Знаю, все знаю: мнѣ разсказалъ Клитъ, котораго ты дротикомъ хватилъ на пиру за то, что онъ осмѣлился меня восхвалять по сравненію съ твоими дѣлами. Да ты еще, оставивъ македонскую хламиду и одѣвшись, какъ говорятъ, по персидски, требовалъ земныхъ поклоновъ отъ македонянъ, свободныхъ людей, а что ужъ всего смѣшнѣе — сталъ подражать побѣжденнымъ!! О другомъ я ужъ и не говорю: какъ ты львами травилъ благородныхъ людей, какъ много разъ женился, какъ влюбился въ Гефестіона… Слыша разсказы о тебѣ, я одно только одобрилъ, именно, что ты не коснулся красавицы, жены Дарія, и позаботился о его матери и сестрахъ. Это ты сдѣлалъ по царски.
Ал. А отваги моей ты не хвалишь, отецъ? въ Оксидракѣ я первымъ взошелъ на стѣну, а раненъ я былъ много разъ!
Фил. Этого я не похвалю, Александръ, не потому, чтобы я думалъ, что нехорошо иногда царю и получить рану и подвергаться опасности во главѣ войска, но потому, что именно для тебя это менѣе всего подходило: вѣдь, разъ тебя считали богомъ, то видѣть, что ты раненъ, что тебя выносятъ изъ строя истекающимъ кровью и стонущимъ отъ боли, было очень смѣшно, и оракулъ Аммона оказывался шарлатаномъ и вралемъ, а жрецы его — льстецами. Кто бы могъ удержаться отъ смѣха, видя сына Зевса въ безпамятствѣ и нуждающимся въ помощи врачей? А теперь, когда ты уже умеръ, какъ ты думаешь: не много есть такихъ, которые глумятся надъ поддѣлкой, видя хладный трупъ бога, который уже гніетъ и смердитъ, какъ всѣ тѣла вообще!? А кромѣ того, твое признаніе, что потому ты съ большею легкостью побѣждалъ, очень уменьшаетъ славу твоихъ дѣлъ: если это сдѣлано богомъ, то это вовсе не много.
Ал. Не такъ думаютъ обо мнѣ люди: они ставятъ меня вровень съ Геракломъ и Діонисомъ. Я покорилъ страны, куда до меня никто и не проникалъ!
Фил. Вотъ опять ты заговорилъ какъ сыпь Зевса, и равняешь себя съ Геракломъ и Діонисомъ!.. Не стыдно ли тебѣ, Александръ, что ты не избавился отъ своей надменности, не позналъ самого себя и не одумался даже послѣ смерти-то!
11 (12).
Миносъ — Александръ — Аннибалъ — Сципіонъ.
править
Александръ. Меня должно почитать больше чѣмъ тебя, ливіецъ: я выше!
Аннибалъ. Нѣтъ, меня!
Ал. Пусть насъ разсудитъ Мы но съ!
Миносъ. Вы кто такіе?
Ал. Это — карѳагенянинъ Аннибалъ, а я — Александръ, сынъ Филиппа.
Мин. Ого… оба вы знамениты! А споръ у васъ о чемъ?
Ал. О превосходствѣ: онъ говоритъ, что онъ былъ лучшій полководецъ, чѣмъ я, а я говорю, что всѣмъ извѣстно, что не только его военные подвиги, но подвиги всѣхъ далеко ниже моихъ.
Мин. Ну, говорите, только не оба вмѣстѣ: говори первымъ ты, карѳагенянинъ!
А ни. Я, Миносъ, здѣсь извлекъ ту выгоду, что выучился по гречески, и въ этомъ то ужъ онъ не выше меня. Я говорю, что наибольшей похвалы заслуживаютъ тѣ, кто, не будучи первоначально ничѣмъ, затѣмъ выдвинулись своими дарованіями и были признаны достойными власти. И вотъ я, явившись въ Иберію во главѣ незначительнаго отряда и бывъ сначала помощникомъ брата, затѣмъ, признанный всѣми за замѣчательнѣйшаго человѣка, достигъ высшихъ почестей, покорилъ кельтиберовъ, побѣдилъ западныхъ галатовъ, перешедши огромные хребты горъ прошелъ по всей Эридапской области, сравнялъ съ землею множество городовъ, овладѣлъ равнинною Италіей, дошелъ до предмѣстій знаменитаго города и убилъ въ одинъ день столько воиновъ, что мѣрами мѣрили ихъ перстни, а рѣки были запружены тѣлами мертвыхъ… И все это я совершилъ, не называясь сыномъ Зевса, не представляя себя богомъ, не ссылаясь ни на какіе сны своей матери, а признавая, что я человѣкъ, и сражаясь противъ отличныхъ полководцевъ и храбрѣйшихъ солдатъ, а не противъ какихъ нибудь мидянъ или ассирійцевъ, которые бѣгутъ еще прежде чѣмъ ихъ погонятъ, и почти не оспариваютъ побѣды у смѣло нападающаго. Александръ же, унаслѣдовавъ власть отъ отца, распространилъ ее и усилилъ опираясь преимущественно на счастливый случай. Когда онъ окончательно разбилъ при Иссѣ и при Арбелахъ несчастнаго этого Дарія, онъ, презрѣвъ обычаи родины, потребовалъ себѣ поклоненія, сталъ вести развратный индійскій образъ жизни и на пирушкахъ сталъ убивать и отсылать на казнъ своихъ друзей. А я, первенствуя въ отчизнѣ, не измѣнилъ своего характера, и когда родина подъ страшнымъ напоромъ огромной массы враговъ, переправившихся въ Ливію, вызвала меня изъ Италіи — я немедленно повиновался, затѣмъ покорно удалился въ частную жизнь, а когда меня осудили, я покорно перенесъ и это. И я все это сдѣлалъ, хоть я — варваръ, хоть не получилъ классическаго воспитанія, хоть не выросъ, какъ Александръ, на рапсодіяхъ Гомера и не былъ ученикомъ знаменитаго Аристотеля, сдѣлалъ благодаря единственно своимъ природнымъ дарованіямъ. Вотъ почему я утверждаю, что я выше Александра. Или онъ лучше меня потому, что на головѣ у него діадема? Въ глазахъ македонцевъ это много значитъ, но нельзя же за это признать его выше благороднаго воителя, который во всемъ болѣе обязанъ своему великому духу, нежели счастью!
Мин. А вѣдь не дурно онъ сказалъ, хоть бы и не ливійцу впору!.. Что ты, Александръ, скажешь противъ?
Ал. Не слѣдовало бы мнѣ просто и говорить съ такимъ наглецомъ, Миносъ: общая молва вполнѣ достаточна для того, чтобы ты могъ судить, какой я былъ царь, какой онъ — разбойникъ. Но слушай, вкратцѣ возражу ему.
Юношей я выступилъ на поприще общественной дѣятельности; я унаслѣдовалъ колеблющуюся власть, но наказалъ убійцъ отца и, быстро устрашивъ Элладу раззореніемъ Ѳивъ, я былъ избранъ греками въ предводители. Я не счелъ достойнымъ себя пещись только о Македонскомъ царствѣ и довольствоваться властью надъ тѣми, кого оставилъ мнѣ отецъ, — я задумалъ покорить весь міръ; мнѣ казалась невыносимой мысль, что я не одержу верха надъ всѣми. Съ небольшимъ войскомъ переправился я въ Азію, выигралъ блестящее сраженіе при Грани къ, овладѣлъ Лидіей, Іоніей, Фригіей и всѣми ближайшими областями; затѣмъ я подошелъ къ Иссѣ, гдѣ ожидалъ меня Дарій со многими десятками тысячъ войска. И вы знаете здѣсь, Миносъ, сколько я вамъ прислалъ мертвыхъ въ одинъ день!.. Говорятъ, вѣдь, что перевозчикъ не успѣвалъ всѣхъ перевозить въ лодкѣ и что многихъ переправилъ на наскоро сколоченныхъ плотахъ. И совершилъ я это, лично подвергаясь опасности, и даже былъ районъ. И не говоря уже о томъ, что совершилъ я при въ Тирѣ и при Арбелахъ, я вѣдь дошелъ до Индіи, океанъ сдѣлалъ я границею своихъ владѣній, забралъ тамъ слоновъ, царя Пора взялъ въ плѣнъ; конныхъ скиѳовъ, народъ не незначительный, я разбилъ, перешедши Танаисъ, въ огромномъ сраженіи. Друзьямъ я благодѣтельствовалъ, недруговъ защищалъ. А если я и казался людямъ богомъ, то простительно, что пораженные величіемъ моихъ дѣлъ они этому вѣрили. И въ концѣ концовъ, я и умеръ царемъ, а этотъ — какъ, впрочемъ, и слѣдовало ему, этому кровожадному злодѣю, — жалкимъ бѣглецомъ у Прузія въ Внеиніи. Я не буду говорить, какъ онъ покорилъ италійцевъ: не силою, а разными пакостями, хитростью, вѣроломствомъ; блестящаго же и достойнаго ничего тутъ не было. А если онъ меня порицаетъ за роскошный образъ жизни, то, значитъ, онъ забылъ, что дѣлалъ въ Капуѣ, гдѣ онъ проводилъ все время съ развратницами и достойнымъ удивленія образомъ погубилъ то, что пріобрѣлъ войной. Если бы я не стремился преимущественно на востокъ, считая, что западъ слишкомъ для меня ничтоженъ, то неужели же для меня представило бы малѣйшее затрудненіе покорить Италію почти безъ пролитія крови, взять Ливію и дойти до Гадеса! Мнѣ просто казалось это недостойнымъ битвъ: тамъ и такъ меня трепетали и называли господиномъ… Я сказалъ свое, Миносъ; теперь рѣшай. Довольно того, что сказано!..
Сципіонъ. Рѣшай, однако, не прежде, чѣмъ меня выслушаешь.
Мин. А ты кто, любезнѣйшій? Откуда ты, чтобы здѣсь говорить?
Сц. Я — римлянинъ Сципіонъ, полководецъ, покорившій Карѳагенъ и разбившій ливійцевъ въ большихъ сраженіяхъ.
Мин. Ну, что же ты скажешь?
Сц. Скажу, что я ниже Александра, но выше Апнибала, такъ какъ я его, разбивъ, обратилъ въ постыдное бѣгство. Какъ же онъ наглъ, что спорить съ Александромъ, съ которымъ равняться не смѣю я. его побѣдитель!..
Мин. Вотъ умно говоришь. Сципіонъ, ей’Богу! Итакъ, первымъ признается Александръ, за нимъ — ты, а ты, Аннибалъ, уже затѣмъ, третьимъ: да и это не мало!.:
12 (1).
Полидевкъ. — Діогенъ.
править
Діогенъ. Полидевкъ, ты, вѣдь, скоро уходишь, — если не ошибаюсь, завтра твоя очередь оживать, — такъ скажи ты, пожалуйста, Мениппу, цинику, если увидишь его гдѣ нибудь, — а найти его ты можешь въ Коринѳѣ у Краніона, или въ Ликеѣ, онъ тамъ смѣется надъ философами, вѣчно спорящими между собою, — скажи ты ему, что, дескать, Діогенъ зоветъ тебя, если ужъ ты довольно насмѣялся надъ тѣмъ, что на землѣ, идти къ нему, тамъ ты еще болѣе найдешь того, что достойно смѣху! На землѣ то у тебя смѣхъ еще съ сомнѣніемъ, особенно когда ты касаешься того, что ждетъ насъ за гробомъ, а въ Аидѣ ты, навѣрное, будешь безпрерывно хохотать, какъ вотъ я теперь, особенно когда увидишь богачей, сатраповъ, тиранновъ такими то жалкими, такими то скромными, выдѣляющихся только своими стонами, когда они безсильно и униженно вспоминаютъ то, что на землѣ. Скажи ему это, да напомни еще, чтобы онъ приходилъ сюда, захвативъ въ котомку побольше бобовъ, да можетъ, найдетъ онъ гдѣ нибудь на перекресткѣ ужинъ Гекаты, или очистительное яйцо или что нибудь въ этомъ родѣ.
Полидевкъ. Хорошо, передамъ, Діогенъ, только бы мнѣ знать, каковъ онъ изъ себя?
Діог. Онъ лысый старикъ, въ отрепанномъ плащѣ, который разлетается на немъ отъ легкаго вѣтерка, съ заплатами всѣхъ цвѣтовъ. Онъ вѣчно смѣется, особенно надъ философами пустозвонами.
Пол. По этимъ признакамъ найти его легко…
Діог. Можетъ быть, позволишь дать тебѣ порученіе и къ этимъ философамъ?
Пол. Пожалуйста, мнѣ не трудно…
Діог. Посовѣтуй ты имъ бросить пустословіе, не спорить объ общихъ понятіяхъ, не подносить другъ другу рогатыхъ силлогизмовъ", не пускать «крокодиловъ», и не заниматься такими безсмыслицами, когда учатъ молодыхъ людей.
Нол. А они скажутъ, что я, порицая ихъ мудрость, самъ невѣжда и неучъ.
Діог. А ты скажи, что бранишь ихъ отъ меня.
Пол. Хорошо, Діогенъ, скажу.
Діог. А богачамъ, милый Полидевкъ, скажи отъ меня такъ: что вы, безумцы, бережете золото? Что вы себя мучите, подсчитывая барыши и наживая талантъ за талантомъ, вы, кому скоро придется явиться сюда всего съ однимъ оболомъ!
Пол. Сказано будетъ имъ и это.
Діог. А силачамъ и красавцамъ, коринѳцу Мегиллу и борцу Дамоксену, скажи, что у насъ здѣсь нѣтъ ни русыхъ волосъ, ни голубыхъ или черныхъ глазъ, ни румянца на щекахъ, ни крѣпкихъ мускуловъ, ни мощныхъ плечъ, а все одинъ прахъ, головы голыя и безобразныя…
Пол. Не трудно и это сказать красивымъ молодцамъ.
Діог. А, наконецъ, Наконецъ, скажи ты бѣднымъ, — вѣдь много ихъ и всегда они горюютъ о своихъ несчастіяхъ и жалуются на нищету, — чтобы они не плакали и не вздыхали; объясни имъ равенство, какое здѣсь;, скажи, что здѣсь они увидятъ богатыхъ ни чуть не въ лучшемъ положеніи, чѣмъ они сами. И спартанцамъ своимъ, пожалуй, попеняй отъ меня, что совсѣмъ они распустились…
Пол. О спартанцахъ не говори такъ, Діогенъ, мнѣ это очень непріятно. А все, что ты сказалъ о другихъ, я передамъ.
Діог. Ну, оставимъ ихъ въ покоѣ, если ты такъ хочешь… А что тѣ отвѣтятъ тебѣ, ты мнѣ послѣ разскажи…
13 (10).
Гермесъ. Харонъ. — (Лениппъ. — Хармолей. — Лампихь. — Демасій. — Критомъ. — Воинъ. — Философъ. — Риторъ.
править
Харонъ. Послушайте-ка, господа, вотъ въ чемъ дѣло. Лодченка у насъ, какъ видите, маленькая, гнилая, течетъ она порядкомъ, и коли качнуть ее посильнѣе, пойдетъ она вверхъ дномъ; а васъ вонъ сколько сразу пришло, и каждый съ поклажей… Если со всѣмъ этимъ вы сядете, боюсь, какъ бы потомъ вамъ не пожалѣть, а особливо тѣмъ, кто плавать не умѣетъ…
Гермесъ. Такъ что же намъ сдѣлать, чтобы переѣхать благополучно?
Хар. А вотъ что я вамъ скажу. Надо садиться безо всего, все лишнее оставить на берегу. Еле-еле и такъ моя лодченка васъ подыметъ… Гермесъ, ужъ ты позаботься, чтобы никто не сѣлъ въ лодку, кто не голъ и не оставилъ всѣхъ вещей, какъ я говорю. Стань, вонъ, у сходни, да и осматривай, лишнее снимай и заставляй входить голыми.
Герм. Ладно, вдѣлаемъ такъ. Эй ты, первый! Ты кто?
Мениппъ. Я Мениппъ. Смотри, Гермесъ, у меня только котомка: я и батогъ въ озеро кинулъ, а плаща я, къ счастью, и не бралъ.
Герм. Ну иди, Мениппъ, молодецъ, хорошій ты человѣкъ. И мѣсто занимай возлѣ рулевого, повыше, чтобы тебѣ за всѣми смотрѣть. А этотъ красавецъ кто?
Хармолей. Я Хармолей, изъ Мегары; меня очень любили и за ласки мои платили по два таланта
Герм. Бросай ты свою красоту, и свои губы съ ихъ поцѣлуями, и густые свои волосы, и румянецъ щекъ и всю кожу. Ну, вотъ такъ; теперь ты готовъ, иди. А ты кто, сумрачный такой, въ порфирѣ и діадемѣ?
Лампихъ. Я Лампихъ, властитель Гелойскій.
Герм. Зачѣмъ же ты, Лампихъ, явился сюда со всѣмъ этимъ?!
Ламп. Затѣмъ, Гермесъ, что нельзя же властителю явиться голымъ!
Герм. Властителю, конечно, но мертвецу отлично можно. Скидывай-ка все это…
Ламп. Смотри, брошены всѣ украшенія…
Герм. И спесь свою оставь, Лампихъ. и надменность; тяжело будетъ лодченкѣ, если все это въ нее попадетъ…
Ламп. А діадему-то позволь мнѣ оставить и мой плащъ?!
Герм. Никоимъ образомъ! Скидывай и это.
Ламп. Я бросилъ… Еще что нибудь?.. Я все скинулъ, самъ видишь…
Герм. И кровожадность свою, и взбалмошность, и наглость, и гнѣвъ — все оставь!
Ламп. Гляди, я совсѣмъ голъ…
Герм. Иди, садись!.. А ты кто, махи и ища?!
Дамасій. Я Дамасій, атлетъ.
Герм. Оно и видно! Я часто встрѣчалъ тебя въ палестрахъ.
Дам. Вѣрно, Гермесъ. Пусти же меня, голаго.
Герм. Какого голаго, милѣйшій, когда ни тебѣ столько мяса! Скидывай его, не то потопишь ты лодку, едва лишь одной ногой въ нее ступишь… И вѣнки эти бросай, и всѣ награды…
Дам. Ну, смотри, видишь, я совсѣмъ голъ, совсѣмъ такой, какъ всѣ другіе мертвецы..
Герм. Такъ вотъ лучше, на легкѣ, ну, ступай. А ты. Кратовъ, оставь свое изнѣженность, богатство, и роскошь, и пиры, не тащи съ собой и пышныхъ похоронъ, ни заслугъ предковъ; оставь свой родъ и его славу, не вспоминай, что городъ когда то тебя чествовалъ, не вспоминай ни надписей на статуяхъ, ни высокаго кургана въ твою честь: и воспоминанія обо всемъ этомъ тяжелы.
Кратомъ. Бросаю, хоть и съ сожалѣніемъ, что подѣлаешь!..
Гер. Э-э-э, а ты зачѣмъ съ оружіемъ? Что это за трофей несешь ты?
Воинъ. А это за то, что я побѣдилъ и отличился, городъ меня почтилъ.
Гер. Кидай ты на землю свой трофей! Въ аду миръ и оружіе тамъ не нужно… А это кто, съ виду такой суровый, строгій, съ нахмуренными бровями, съ думой на челѣ и съ длинной бородой?
Меи. А это, Гермесъ, какой то философъ, или лучше сказать, вмѣстилище пустословія и надувательства; раздѣнь-ка его. увидишь подъ одѣяніемъ много смѣшного…
Гер. Ну, скидывай свой внѣшній видъ, а потомъ и все прочее… Господи! Сколько онъ тащилъ съ собой шарлатанства, сколько невѣжества, задора, сколько тщеславія!.. Сколько пустыхъ вопросовъ, придирокъ, запутанныхъ понятій!.. Какое множество безплодной работы. Господи!.. болтовни, вздоровъ, споровъ о пустякахъ!.. да тутъ и сребролюбіе, и сладострастіе, и безстыдство, и гнѣвъ, и объяденіе, и роскошь!! Не скроешь, братецъ, отъ меня этого, какъ ты ни прянь! Оставляй и лживость свою, и гордость, и мысль, что ты лучше остальныхъ… Вѣдь съ такою кладью какую нужно лудку, чтобы тебя поднять!!.
Философъ. Все это я оставляю, если ты велишь…
Мен. Да и бородищу свою пусть онъ оставитъ, Гермесъ, долгую, густую! Тутъ вѣдь мало-мало минъ на пять волосу!
Гер. Вѣрно, вѣрно — оставляй и бороду!
Фил. А кто же мнѣ ее сбреетъ?
Гер. А вотъ Мениппъ возьметъ плотничій топоръ, да и отрубитъ, подложивъ тебѣ подъ бороду сходню…
Мен. Нѣтъ, Гермесъ, дай-ка я пилой., такъ будетъ смѣшнѣе…
Гер. Хорошо и топоромъ… вотъ такъ. Ты теперь сталъ гораздо человѣкообразнѣе, безъ козлиной своей бороды…
Мен. Хочешь, немного подрѣжу я ему и брови?!.
Гер. Валяй! слишкомъ ужъ онъ ихъ насупливаетъ, словно невѣсть богъ о чемъ размышляетъ… Это что такое? Ты еще и плачешь, сволочь несчастная? Робѣешь предъ смертью?… Ну, пошелъ!..
Мен. Онъ украдкой несетъ еще одну штуку очень тяжелую!..
Гер. Что такое?
Мен. Лесть, которая бывала ему очень полезна на землѣ.
Фил. Ахъ, Мениппъ, такъ и ты оставь свою независимость, свободу рѣчи, свою безпечальность, вольность, я смѣхъ… Ты изъ всѣхъ одинъ смѣешься здѣсь…
Гер. Нѣтъ, нѣтъ — держи все это: это легко, отлично переносимо и даже полезно въ нашемъ пути. — А ты, риторъ, бросай всѣ свои обороты, свою широковѣщательность, свои антитезы и уподобленія, періоды, варваризмы и вообще всю тяжеловѣсность рѣчи…
Риторъ. Ну смотри, все бросаю.
Гер. Ну, готово! Отдавай причалы, снимай сходни, принимай якорь… Ставь парусъ, правь, перевощикъ!.. Въ добрый путь! Что вы стонете, несчастные, а особливо — ты, философъ, что только что бороды своей лишился?!.
Философъ. Потому стону, Гермесъ, что я считалъ душу безсмертной!..
Мен. Вретъ онъ, вретъ: кажется, другое его печалитъ!..
Гер. А что?
Мен. А то, что больше не будетъ онъ ѣсть роскошныхъ обѣдовъ, а потомъ, потихоньку это всѣхъ, не выйдетъ ночью, закрывъ голову плащомъ, чтобы шататься всю ночь но всякимъ вертепамъ, а по утру — не будетъ опять, надувая юношество якобы мудростью, собирать съ нихъ деньги — вотъ, что его печалитъ…
Фил. А ты, Мениппъ, небось, не горевалъ умирая?!
Мен. Я?! Да я самъ, никто меня не звалъ, бросился навстрѣчу смерти!.. А что это: сквозь наши разговоры шумъ какой то слышится, словно съ земли кричатъ?..
Герм. Да, Мениппъ, да и не съ одного мѣста, а тамъ — люди, сами собой сбѣжавшись на сходку, радуются Лампиховой смерти: жену его схватили другія женщины, а въ дѣтей его, совсѣмъ еще маленькихъ, другія дѣти швыряютъ каменьями; въ Синопѣ хвалятъ ритора Діофанта, выступившаго съ рѣчью въ честь нашего Кратона… а тамъ, убитая горемъ мать Дамасія начинаетъ, съ другими женщинами, надгробныя ему причитанія. О тебѣ, Мениппъ, никто не плачетъ, одинъ ты лежишь себѣ спокойно!..
Мен. Нѣтъ! Ты сейчасъ услышишь, какъ жалобно-жалобно завоютъ собаки, какъ вороны станутъ хлопать крыльями — это они собравшись, хоронятъ меня.,
Гер. Молодецъ ты, Мениппъ!.. Но вотъ, мы уже переѣхали; такъ вы идите теперь въ судилище, прямо вонъ по той дорогѣ, а мы. съ перевощикомъ, будемъ перевозить другихъ…
Мен. Счастливаго пути, Гермесъ!.. Ну, пойдемъ и мы!.. Чего вы еще мѣшкаете?!.. Всѣмъ нужно судиться — и наказанія, говорятъ, жестокія! кому колесо, кому камни, кому коршуны!.. Все, все будетъ на совѣсть разобрано!..
Харонъ. Давай за перевозъ" деньги, паршивый…
Мениппъ. Кричи себѣ, дядя, если тебѣ это пріятно…
Хар. Деньги давай, говорю, за перевозъ!
Мен. Съ того, у кого нѣтъ ничего, ничего ты не получишь…
Хар. Да развѣ есть человѣкъ, у котораго бы обола не было?!
Мен. Не знаю, есть ли другой, а у меня нѣтъ.
Хар. Разорву тебя, сволочь, ей-Богу, если не заплатишь!!
Мен. А я тебѣ башку батогомъ прошибу!
Хар. Такъ задаромъ ты столько проѣхалъ?!
Мен. Вонъ пускай Гермесъ за меня заплатитъ, онъ меня сюда привелъ
Гермесъ. Нортъ побери! Мнѣ то что?! Стану я еще и платить за мертвыхъ!
Хар, Не отстану я отъ тебя!!
Мен. Тогда вытаскивай свою лодку и жди. Но все-таки, коли у меня ничего нѣтъ, такъ что ты возьмешь?
Хар. Не зналъ ты. что-ли, что придется платить?!
Мен. Зналъ, да нѣтъ у меня ничего… Что же? Изъ-за этого мнѣ было не умирать, что-ли?
Хар. Ишь ты, одинъ ты будешь хвастать, что даромъ переѣхалъ!
Мен. Нѣтъ, братъ, не даромъ: я воду отливалъ, я и весломъ работалъ, да и но плакалъ я одинъ изъ всѣхъ переѣзжавшихъ…
Хар. Да это же не плата! Оболъ подавай, иначе непорядокъ!!
Мен. Такъ вези меня сейчасъ на землю!
Хар. Шутки, братъ, шутишь, чтобы мнѣ еще и битымъ быть отъ Эака!
Мен. Ну, такъ не приставай!..
Хар. Показывай, что у тебя въ котомкѣ?!
Мен. Пожалуйста: просо и ужинъ Гекаты!
Хар. Откуда ты взялъ, Гермесъ, этого пса?! Что онъ мололъ по дорогѣ, какъ задиралъ и приставалъ къ переѣзжавшимъ, да распѣвалъ, когда всѣ вздыхали.
Мери. Не знаешь ты, Харонъ, кого ты привезъ: это человѣкъ поистинѣ свободный, которому все все равно: это Мениппъ!
Хар. Ну, ужъ если ты мнѣ когда нибудь попадешься!!!
Мен. Да вотъ, если попадусь, только вѣдь, милѣйшій, дважды къ тебѣ никто не попадаетъ!!
15 (20).
Эакъ. — Мениппъ. — Пиѳагоръ. — Эмпедоклъ. — Сократъ.
править
Мениппъ. Ради самого Плутона, Эакъ, покажи мнѣ все въ аду!
Эакъ. Все — это, Мениппъ, не легко, а вотъ главное, смотри. Это, ты знаешь, Церберъ, а лодочника, который тебя перевезъ, и озеро, и Пирифлегетонъ ты видѣлъ входя…
Мен. Это я знаю; знаю, что ты здѣсь за привратника, видѣлъ я и господина нашего и Эринній, а ты мнѣ покажи древнихъ людей, особенно же самыхъ знаменитыхъ!
Эакъ. Вотъ это — Агамемнонъ, это — Ахиллесъ, это вотъ, рядомъ — Идоменей, это — Одиссей, тамъ — Аяксъ, Діомедъ и лучшіе изъ ахейцевъ!..
Мен. Э-гэ, Гомеръ, какъ невидны и ничтожны подъ землей главные персонажи твоихъ рапсодіи! Все это прахъ, тлѣнъ, поистинѣ пустыя головы! А это кто, Эакъ?
Эакъ. А это — Киръ, а это — Крезъ, за ними Сарданапалъ, за нимъ Мидасъ, а это вотъ Ксерксъ…
Мен. А, такъ это передъ тобой, сволочь, трепетала Эллада? это ты черезъ море мостъ построилъ, ты заставлялъ корабли проплывать черезъ горы?!.. А Крезъ вотъ каковъ… А Сарданапала позволь мнѣ, Эакъ, треснуть по башкѣ?!..
Эакъ. Нельзя, нельзя! Разлетятся у него черепъ: онъ у него бабій…
Мен. Ну, такъ я хоть плюну въ рожу этому андрогину…
Эакъ. А хочешь, покажу тебѣ мудрецовъ?
Мен. Ахъ, ради Бога!..
Эакъ. Первый, это тебѣ Пиѳагоръ!..
Мен. Здравствуй, Эвфорбъ, или Аполлонъ, или какъ тебѣ угодно!
Пиѳагоръ. Здравствуй, Мениппъ!
Мен. Что это? Бедра то у тебя не золотыя?
Пиѳ. Да, не золотыя… А посмотри-ка, нѣтъ ли у тебя въ котомкѣ чего съѣдобнаго?..
Мен. Есть бобы, да вѣдь ты ихъ ѣсть не станешь…
Пиѳ. Давай, давай!.. У мертвыхъ другіе взгляды! Я знаю теперь, что бобы — это не головы нашихъ предковъ…
Эакъ. Это воетъ Солонъ, сынъ Экзекестида: тамъ Ѳалесъ, за ними Питтакъ и остальные;здѣсь они всѣ семеро, какъ видишь…
Meн. И одни они только, Эакъ, здѣсь веселы и безпечальны!.. А этотъ вотъ, весь въ пеплѣ, словно картофель печеный въ золѣ, въ пузыряхъ, это кто такой?
Эакъ. А это Эмпедоклъ, Мениппъ, онъ изъ Этны явился полуподжареннымъ…
Мен. Другъ ты мой мѣдноподошвенный, съ чего это ты бросился въ кратеръ?
Эмпедоклъ. Отъ меланхоліи, Мениппъ…
Мен. Нѣтъ, братецъ, отъ тщеславія, самонадѣянности я необдуманности… Вотъ что тебя поджарило, съ самими сандаліями, да этого ты и стоилъ!.. Нисколько тебѣ твоя выдумка не помогла: ты оказался мертвымъ… А гдѣ здѣсь Сократъ, Эакъ?
Эакъ. А онъ обыкновенно бесѣдуетъ съ Несторомъ и Паламедомъ…
Мен. Мнѣ бы очень хотѣлось его видѣть, если онъ здѣсь…
Эакъ. Видишь вонъ того плѣшиваго?
Мен. Да здѣсь все плѣшивые, такъ что это здѣсь общая примѣта.
Эакъ. Я говорю вонъ объ томъ безносомъ…
Мен. И это опять то же: безносы всѣ…
Сократъ. Ты меня спрашиваешь, Мениппъ?
Мен. Тебя, тебя, Сократъ…
Сокр. Ну, что въ Аѳинахъ?
Мен. Говорятъ, тамъ чуть не вся молодежь философствуетъ… И, судя по ихъ виду и важности, это — истинные философы…
Сокр. Много я такихъ видалъ…
Мен. Видѣлъ ты, кажется, каковы явились сюда послѣ тебя Аристиннъ и самъ Платонъ: одинъ въ прахъ раздушенный. а другой, научившійся, какъ служить сицилійскимъ тираннамъ…
Сокр. А что обо мнѣ думаютъ?
Мен. Въ этомъ отношеніи ты счастливецъ, Сократъ: всѣ находятъ, что ты былъ удивительный человѣкъ и все зналъ, въ сущности, надо ужъ сказать правду, ничего не зная!
Сок. Я самъ это имъ и сказалъ, а они считали это за ироническое замѣчаніе…
Мен. А кто это съ тобой?
Сокр. А это, Мениппъ, Хармидъ, Фадръ и сынъ Клиніи…
Мен. Значите Сократъ, и здѣсь ты не бросаешь своихъ привычекъ и не удаляешься отъ общества красивыхъ?
Сокр. Да что же намъ другого-то дѣлать? Оставайся ты съ нами, если хочешь…
Мен. Нѣтъ, очень благодаренъ! Я пойду къ Крезу и Сарданапалу и постараюсь поселиться поближе къ нимъ… Мнѣ кажется, что немало я посмѣюсь надъ ихъ причитаніями…
Эакъ. Охъ, да и мнѣ пора, а то еще не убѣжалъ бы кто тайкомъ. Въ другой разъ ты, Мениппъ, остальное посмотришь…
Мен. Ступай, ступай! На этотъ разъ довольно!..
16 (2).
Плутонъ. — Мениппъ. — Мидасъ. — Сарданапалъ. — Крезъ.
править
Крезъ. Плутонъ, мы не можемъ выносить, что съ нами живетъ этотъ песъ Мениппъ, такъ что или ты его куда нибудь убери, или мы переѣдемъ въ другое мѣсто!
Плутонъ. Чѣмъ же онъ вамъ мѣшаетъ? Онъ такой же покойникъ…
Кр. А вотъ въ то время, какъ мы вздыхаемъ и горюемъ, вспоминая то, что на землѣ (Мидасъ — свое золото, Сарданапалъ — свое широкое житье, я, Крезъ, — свои сокровища), онъ насмѣхается и дразнится, называетъ насъ холопами и дрянью, а не то пѣснями своими мѣшаетъ нашимъ стонамъ… И вообще, онъ невыносимъ!
Плут. Что это они говорятъ, Мениппъ?
Мен. Правду говорятъ, Плутонъ: терпѣть я не могу этихъ жалкихъ людишекъ, которымъ мало того, что они скверно жили, надо имъ еще и мертвецами то вспоминать и жалѣть о томъ, что они оставили! Для меня огромное удовольствіе ихъ задирать…
Пл. Не надо этого! Вѣдь они жалѣютъ не. пустяковъ…
Мен. Да что, и ты поглупѣлъ, Плутонъ?! Ты соглашаешься, что имъ и слѣдуетъ стонать?!
Пл. Ахъ нѣтъ, но мнѣ хочется, чтобы вы не ссорились!..
Мен. Ну такъ вотъ же вамъ, жалчайшіе изъ лидійцевъ, фригійцевъ и ассирійцевъ: не перестану я! Куда бы вы ни пошли, пойду и я за вами, буду къ вамъ приставать, пѣть, смѣяться!…
Кр. Каково нахальство?!
Мен. Нѣтъ! Настоящее то нахальство было то, что вы дѣлали, когда требовали, чтобы вамъ поклонялись, когда вы оскорбляли свободныхъ людей и совсѣмъ забывали о смерти! Вотъ теперь и плачьтесь, что того ужъ нѣтъ!…
Кр. Господи! Какого богатства у меня нѣтъ!
Мидасъ. Какой массы золота у меня!!
Сарданапалъ. А я какіе пиры задавалъ!!
Мен. Ну и прекрасно! Плачьте себѣ, а я вамъ буду подпѣвать: «познай себя», «познай себя», это самый лучшій припѣвъ для вашихъ вздоховъ!!
17 (18).
Гермесъ. — Мениппъ.
править
Мешпінь. А гдѣ здѣсь. Гермесъ, красавицы и красавцы? Ужъ ты мнѣ, новичку, покажи…
Гермесъ. Недосугъ мнѣ, Мениппъ… Да ты просто посмотри вонъ туда паи рано: тамъ Гіацинтъ, Нарциссъ, Пирей, Ахиллесъ, Тиро, Елена. Леда, — все, что издавна знаменито красотой…
Мен. Да я вижу одни кости и черепа безъ кожи и все другъ на друга похожіе…
Герм. Это и есть тѣ самые, кѣмъ восторгались поэты, эти кости, къ которымъ ты относишься такъ пренебрежительно!
Мен. Ну хоть Елену мнѣ укажи, я не могу ее отличить…
Герм. Вотъ этотъ черепъ, это Елена!
Мен. Такъ изъ-за этого то была снаряжена со всей Эллады тысяча кораблей, погибло столько эллиновъ и варваровъ, такіе цвѣтущіе города были въ конецъ разрушены!?
Герм. Ну, ты не видалъ ея, Мениппъ, живою! И ты бы сказалъ, что изъ-за такой женщины стоитъ много и долго страдать! Вѣдь и цвѣты, если глядѣть на нихъ, когда они утратили свѣжесть, кажутся безобразными, а когда они свѣжи и благоухаютъ, какъ они прекрасны!
Мен. Вотъ я и удивляюсь, Гермесъ, какъ это эллины не одумались, принимая столько трудовъ изъ-за предмета, столь недолговѣчнаго и непрочнаго…
Герм. Ну, мнѣ некогда съ тобой философствовать; ты или себѣ, куда тебѣ угодно, а я пойду перевозить новыхъ мертвыхъ…
18 (25).
Мениппъ. — Нирей. — Терситъ.
править
Нирей. Погоди, вотъ Мениппъ разсудитъ. кто красивѣе! Скажи, Мениппъ, ты не находишь, что я красивѣе?
Мениппъ. Да кто вы такіе? Мнѣ прежде всего надо это знать.
Нирей. Нирей и Терситъ.
Мен. Который же Нирей и который Терситъ? Это совсѣмъ не видно!
Терситъ. Вотъ и выходитъ, что ты похожъ на меня и вовсе ужъ но такъ отличаешься, какъ тебя расхвалилъ слѣпой Гомеръ, говоря, что ты всѣхъ красивѣе, а вотъ я, и плѣшивый и большеголовый, вовсе не показался хуже нашему судьѣ. Взгляни, Мениппъ, кого еще ты признаешь красивѣе?!
Нир. Меня, сына Аглаи и Харона. меня, красавца изъ красавцевъ межъ всѣми, сошедшимися подъ Троей…
Мен. Да, но не подъ землей! Кости у васъ одинаковы, а голова твоя только тѣмъ и отличается отъ терситовой, что ее легче расшибить: слабая она и нѣтъ въ ней ничего мужского
Нир. Да спроси Гомера, каковъ я былъ, когда ходилъ въ походъ вмѣстѣ съ ахейцами!
Мен. Ты мнѣ басни то не разсказывай; я вижу, каковъ ты теперь, а то знаютъ тѣ, что тогда были"
Нир. Такъ я ничуть не красивѣе ого, Мениппъ?!
Мен. Ни ты, ни онъ не красивѣе: въ аду одинъ почетъ всѣмъ и всѣ похожи другъ на друга.
Тер. Съ меня и этого довольно!
19 (17).
Мениппъ. —Танталъ.
править
Мениппъ. Что ты тутъ вопишь, Танталъ? что клянешь себя, стоя въ водѣ?
Танталъ. Я умираю отъ жажды, Мениппъ!!
Мен. Господи! Ты до того лѣнивъ, что не хочешь напиться нагнувшись, или зачерпнуть воды хоть руками!?
Тан. Даромъ, Мениппъ, нагнусь: вода убѣгаетъ, какъ только почувствуетъ, что я къ ней приближаюсь… Если же я зачерпну и понесу ко рту, не успѣю еще губъ омочить, проскользнетъ вода у меня межъ пальцами и какъ то сразу руку оставляетъ сухой!..
Мен. Диво дивное съ тобой творится, Танталъ! Но скажи ты мнѣ: зачѣмъ тебѣ и пить-то? Вѣдь тѣла, которое могло бы испытывать голодъ и жажду, у тебя нѣтъ: оно похоронено тамъ гдѣ то въ Лидіи, ты же тѣнь, какъ можешь пить или терпѣть жажду?
Тан. Въ томъ наказаніе мое, что душа моя хочетъ пить, словно тѣло!..
Мен. Ну, положимъ, что такъ, что тебя наказываютъ жаждой, да тебѣ то что?! Умереть, что ли, ты опасаешься отъ жажды? Такъ вѣдь, кажется, другого ада, послѣ этого, нѣтъ и отсюда умереть въ другое мѣсто нельзя…
Тан. Вѣрно все это; и это тоже наказаніе мое, что я хочу пить, хоть это мнѣ не нужно…
Мен. Пустое ты мелешь, Танталъ: тебѣ, ей Богу, нужно лечиться отъ сумашествія; у тебя совсѣмъ наоборотъ выходитъ, чѣмъ у тѣхъ, кто укушенъ бѣшеными собаками: не водобоязнь, а жаждобоязнь!..
Тпн. He поможетъ мнѣ, Мениппъ, никакое лѣкарство! Такова ужъ моя доля!
Мен. Богъ съ тобой, Танталъ; не пьетъ никто изъ мертвыхъ, вѣдь это же невозможно, а не всѣ, — какъ, яко бы въ наказаніе, ты жаждутъ убѣгающей отъ нихъ воды…
20 (26).
Мениппъ, — Хиронъ.
править
Мениппъ. Я слышалъ, Хиронъ, что ты, бывъ богомъ, пожелалъ умереть?
Хиронъ. Вѣрно, Мениппъ, и какъ видишь, я умеръ, хотя могъ быть безсмертнымъ.
Мен. Какъ же это тобой овладѣло желаніе смерти, ненавистнѣйшей большинству?
Хир. Тебѣ, какъ умному человѣку, я скажу: но сладко было мнѣ тянуть безсмертіе.
Мен. Не сладко было жить и видѣть свѣтъ?!
Хир. Да, Мениппъ, не сладко: пріятнымъ я считаю нѣчто разнообразное, а не простое: пока я жилъ, я звалъ все одно и то же: солнце, свѣтъ, пищу; часы смѣнялись такими же часами; все совершалось, какъ по заведенному порядку, одно слѣдовало за другимъ. Я былъ наполненъ однообразными ощущеніями. А наслажденіе — не въ томъ, что всегда, а въ томъ, что иногда.
Мен. Это правда, Хиронъ; ну, а въ аду ты какъ поживаешь, разъ ужъ, предпочтя его, ты сюда пришелъ?
Хир. Да ничего себѣ, Мениппъ; равенство — устройство хорошее, а разница не велика на свѣту-ли жить или въ темнотѣ. А кромѣ того, здѣсь не какъ на землѣ, не знаешь ни голода, ни жажды, а совершенно свободенъ отъ всего подобнаго…
Мен. Смотри, Хиронъ, какъ бы себѣ не стать въ противорѣчіе съ самимъ собой и не попасть въ circulus vitiosus!
Хир. Какъ такъ?!
Мен. А такъ, что если въ жизни тебѣ было противно однообразіе, то и здѣсь оно можетъ надоѣсть, потому что и здѣсь одно и то же, и тогда тебѣ захочется какой нибудь перемѣны, захочется отсюда въ какую нибудь другую жизнь, а это, кажется, невозможно!
Хир. Ну, такъ что же дѣлать?
Мен. Я такъ думаю, что какъ говорится: мудрый долженъ довольствоваться тѣмъ, что есть, любить его, и ничего не считать невыносимымъ.
21 (21).
Мениппъ. — Церберъ.
править
Мениппъ. Церберъ, Церберъ, я тебѣ родня: меня всѣ зовутъ псомъ…. скажи мнѣ, ради самого Стикса, каковъ былъ Сократъ, когда онъ сходилъ къ вамъ? Ты, вѣдь, песъ божественный и не только лаять, а когда хочешь, и по человѣчески говорить можешь…
Церберъ. Издали. Мениппъ, казалось, что онъ идетъ на встрѣчу смерти съ безтрепетнымъ лицомъ и смерти не очень-то боится и что онъ хочетъ это показать стоявшимъ за входомъ… Но когда онъ спустился въ преисподнюю, да увидѣлъ мракъ кромѣшный, да какъ я, когда онъ тутъ замѣшкался, хватилъ его по собачьи за ногу, онъ какъ заплачетъ, словно малый ребенокъ… совсѣмъ, какъ другіе…
Мен. Такъ что и онъ былъ просто софистъ, а не серьезно презиралъ смерть?
Цер. Нѣтъ: когда онъ увидѣлъ, что ужъ ничего не подѣлаешь, онъ вдругъ взялъ себя въ руки, словно и по противъ желанія подвергается тому, что долженъ испытать всякій, такъ что всѣ присутствующіе удивились. Вообще же о всѣхъ такихъ людяхъ я могу сказать, что до входа они тверды и мужественны, ну, а здѣсь, внутри — они горюютъ взаправду.".
Мен. А какъ по твоему: я хорошо сошелъ сюда?
Цер. Ты одинъ, Мениппъ, дѣйствительно достоинъ своей породы, да до тебя вотъ Діогенъ, вы вошли сюда безъ принужденія, безъ стоновъ, но добровольно, со смѣхомъ, вздохи оставивъ другимъ.
22 (28).
Мениппъ. — Тирезій.
править
Мениппъ. Тирезій, положительно не могу я рѣшить, слѣпъ ты или нѣтъ: вѣдь у всѣхъ у насъ такъ же нѣтъ глазъ, а только ихъ мѣста; да и относительно всего остального невозможно сказать, кто Финей, а кто Линкей; по наслышкѣ же отъ поэтовъ я знаю, что ты былъ прорицатель и «обоего пола особа», и мужчина и женщина. Такъ скажи ты мнѣ, ради самого Создателя, когда ты больше наслаждался жизнью, когда ты былъ мужчиной, или лучше быть женщиной?
Тиревій. Гораздо лучше дѣло женское, Мениппа, спокойнѣе. Женщины и надъ мужчинами командуютъ, а не надо имъ ни въ походы ходить, ни стражу нести въ гарнизонахъ, ни въ народномъ собраніи разсуждать ни въ судилищахъ засѣдать…
Мен. Ты, значитъ, не читалъ, Тирезій, еврипидовой «Медеи»: что тамъ говоритъ она о несчастной женской долѣ: женщины вѣдь должны нести ужасныя муки родовъ… А кстати, скажи мнѣ, жалобы Медеи навели меня на эту мысль: ты и рожалъ, когда былъ женщиной, или ты былъ неплоденъ и потомства на землѣ не оставилъ…
Тир. Какіе вопросы, Мениппъ…
Мен. Да что жъ тутъ особеннаго… Отвѣть пожалуйста, Тирезій, если только можно!..
Тир. Я не былъ неплоденъ, но и не родилъ…
Меи Прекрасно… А хотѣлъ бы я знать: то, что для этого особенно нужно, ты имѣлъ?
Тир. Ну, конечно, имѣлъ…
Мен. А это все, женское, постепенно у тебя пропадало и ты мало по малу обращался въ мужчину и обросталъ бородой, или сразу изъ женщины дѣ я але я му и ч и ной?
Тир. Не понимаю, къ чему эти вопросы… Ты, кажется, просто не вѣришь, что это было?
Мен. Не надо такимъ штукамъ ни вѣрить, ни не вѣрить, Тирезій, но, чтобы по сломать изъ себя дурака, должно разсмотрѣть, возможно это или невозможно!
Тир. Этакъ ты не повѣришь и въ другихъ случаяхъ, когда услышишь, что нѣкоторыя женщины обращались въ птицъ, въ деревья, въ животныхъ, какъ, напр., Аэдонъ, Дафна, или дочери Ликаона?
Мен. Когда встрѣчусь съ ними, тогда посмотрю, что онѣ будутъ говорить. А ты, другъ любезный, предвѣщалъ и тогда, когда былъ женщиной, или Предвѣщателемъ могъ ты быть, только когда былъ мужчиной?
Тир. Видишь, ты ничего обо мнѣ не знаешь, не знаешь, какъ я разрѣшилъ споръ богинь, какъ Гера меня за это ослѣпила, а Зевсъ, въ утѣшеніе, далъ мнѣ даръ пророчества…
Мен. Все еще ты, Тирезій, носишься со своимъ вздоромъ?! Ты поступаешь въ этомъ отношеніи, какъ настоящій прорицатель: у нихъ вѣдь обычай — ничего здраваго не говорить…
23 (3).
Мениппъ. — Трофоній. — Амфилохъ.
править
Мениппъ. Ну вотъ, Трофоній и Амфилохъ! Оба вы, — мертвецы, а удостоились, ужъ не знаю какъ, храмовъ, почитаетесь за прорицателей, а иные легковѣрные люди думаютъ, что вы боги!
Амфилохъ. Мы то чѣмъ же виноваты, если они, по глупости, такъ думаютъ о мертвыхъ?!
Мен. Но они бы этого не думали, если бы при жизни вы не продѣлывали разныхъ штукъ, якобы зная напередъ будущее и умѣя его предсказывать.
Трофоній. Ну, Мениппъ, Амфилохъ пусть самъ говоритъ, что слѣдуетъ ему отвѣтить о себѣ, а я — герои, и я предсказываю, если кто ко мнѣ" обращается… Да ты, кажется, вовсе и не бывалъ въ Лебадіи?! Такъ ты и не повѣришь ничему!
Мен. Что такое?! Если я не былъ въ Лебадіи, если тамъ, вырядившись дурацкимъ образомъ въ бѣлыя одежды, съ особыми лепешками въ рукахъ не пролѣзалъ въ узкую пещеру, такъ я не могу понять, что ты такой же мертвецъ, какъ и мы, и отличаешься только своимъ шарлатанствомъ?! Да и помимо предвѣщанья, что такое герой? Я не пои и маю.
Тр. Герой — это соединеніе бога и человѣка!
Мен. Такъ что выходитъ, это не богъ и не человѣкъ, а частью то, частью другое? Такъ куда же теперь то у тебя дѣвалась твоя божественная половина?
Тр. Спроси, Мениппъ, оракула въ Беотіи!
Мен. Не понимаю я, Трофоній, что ты и говоришь… А что ты доподлинный мертвецъ, это я отлично вижу…
24 (4).
Гермесъ. — Харонъ.
править
Гермесъ. Послушай, братецъ, подсчитаемся-ка, сколько ужъ ты мнѣ долженъ, чтобы потомъ намъ не разспориться.
Харонъ. Подсчитаемся Гермесъ: разсчетъ — самое разлюбезное дѣло.
Гер, Я привезъ тебѣ, по твоему заказу — якорь, 5 драхмъ.
Хар. Дорогонько…
Гер. Клянусь Плутономъ, я заплатилъ 5 драхмъ да за ремень 2 обола.
Хар. Ну, считай: о драхмъ 2 обола.
Гер. Потомъ шило для паруса, заплатилъ о оболовъ.
Хар. Считай ихъ.
Гер. Да вару, чтобъ дыры на лодкѣ замазать, да гвоздья, да пеньки на канатъ, всего на 2 драхмы.
Хар. Ладно, это стоитъ.
Гер. Вотъ и все, если мы чего не позабыли при счетѣ… Когда же, говоришь, отдашь?
Хар. Сейчасъ мнѣ, Гермесъ, невозможно. Вотъ, если чума, или какая-либо война пошлетъ намъ народу побольше, тогда мнѣ удастся разжиться, собирая денежки за перевозъ.
Гер. Такъ что же, мнѣ напастей какихъ вымаливать, чтобъ свое получить?!
Хар. Невозможно иначе, Гермесъ; теперь, самъ видишь, къ намъ мало приходитъ — миръ, вишь.
Гер. Ну, да такъ то все же лучше, хоть и придется мнѣ отъ тебя долгу подождать. А кстати, знаешь что, Харонъ: прежде то какіе приходили люди: храбрые, окровавленные, израненные большею частью… А теперь: тотъ умеръ отъ зелья, поднесеннаго. сыномъ, либо женой: тотъ отъ обжорства, брюхо по колѣно отростивъ: всѣ блѣдные, тщедушные, на тѣхъ совсѣмъ не похожіе… И кажется, чуть не всѣ приходятъ потому, что одни противъ другихъ козни строили изъ за денегъ!
Хар. О деньгахъ всего больше думаютъ!..
Гер. Такъ что, пожалуй, и мнѣ не грѣхъ поназойливѣе отъ тебя требовать должокъ-то?!
25 (5).
Плутонъ — Гермесъ.
править
Плутонъ. Знаешь ты старика, стараго престараго, богача Евкрата, у котораго дѣтей нѣтъ, а охотниковъ на его наслѣдство видимо-невидимо?
Гермесъ. Сикіонца? Знаю, ну чти же?
Пл. Оставь ты ого, Гермесъ, сверхъ 90 лѣтъ, которыя онъ уже прожилъ, жить въ прибавку еще столько же, а если можно, такъ и больше, а приживальщиковъ его, мальчишку Харина и Дамона и остальныхъ всѣхъ, забери сюда помаленьку.
Гер. Это будетъ ужъ совсѣмъ дико!
Пл. Нисколько не дико, а вполнѣ справедливо: чего они молятся, чтобы старикъ умеръ?! Чего они подбираются къ его денежкамъ, хоть совсѣмъ они ему не родня?! А особенно противно, что молятся они объ этомъ, а для вида, какъ за нимъ ухаживаютъ! Когда онъ хвораетъ, всѣмъ ясно, о чемъ они замышляютъ: а они даютъ обѣты принести жертвы, если ему полегчаетъ. Ужасно противна ихъ безсовѣстность… Вотъ и пусть онъ будетъ безсмертенъ, а они пожалуютъ сюда напередъ его, понапрасну облизываясь на его наслѣдство.
Гер. Будетъ смѣху надъ ними, надъ разбойниками! Но вѣдь и тотъ то ихъ прикармливаетъ и поддерживаетъ надеждами: кажется, вотъ, вотъ на ладанъ дышатъ, а онъ живетъ себѣ лучше молодого… А они-то, около него живучи, наслѣдство, ужъ, такъ сказать, подѣлили и расположили себѣ жизнь самымъ лучшимъ образомъ…
Пл. Ну, вотъ и пусть со старика спадетъ старость, и онъ пусть явится юношей, какъ Іолей, а они, посреди надеждъ, лишись богатства, о которомъ они грезили во снѣ и на яву, пусть пожалуютъ сюда — злымъ злая и смерть.
Гер. Хорошо, Плутонъ: я предоставлю ихъ тебѣ сюда одного за другимъ. Ихъ тамъ, кажется семеро?
Пл. Тащи ихъ всѣхъ! А тотъ, изъ старика ставъ юношей, ихъ еще и хоронить будетъ…
26 (6).
Плутонъ. — Терпсіонъ
править
Терпсіонъ. Справедливо это, Плутонъ, что я умеръ тридцати лѣтъ, а Нукритъ, которому за девяносто, живетъ себѣ?!
Плутонъ. Очень справедливо, Терпсіонь: онъ живетъ. потому что не молитъ смерти никому изъ друзей, а ты все время желалъ ему конца, зарясь на наслѣдство.
Тер. Да развѣ и не надо такъ, чтобы старики, который уже не можетъ пользоваться богатствомъ, я умиралъ, уступая мѣсто молодымъ?
Пл. Ну, ты это, Терпсіонъ, выставляешь новый законъ, чтобы тотъ, кто уже не можетъ пользоваться своимъ богатствомъ для наслажденій, сейчасъ и умиралъ! Судьба и природа иначе распоряжаются.
Тер. Вотъ за эти распоряженія я ихъ и обвиняю! Надо, чтобы все шло по порядку: чтобы сначала умиралъ старшій, лотомъ тотъ, кто за нимъ но лѣтамъ, чтобы никакъ не происходило замѣшательства и чтобы не жилъ дряхлый старикъ, у котораго осталось какихъ нибудь три зуба, почти слѣпой, который бродитъ, поддерживаемый четырьмя слугами, глухой, съ гноящимися глазами, почти ничего не понимающій, живой мертвецъ, предметъ насмѣшекъ молодежи, — и чтобы не умирали красивѣйшіе и здоровые юноши! «Не течетъ рѣка обратно». Или ужъ по крайней мѣрѣ нужно, чтобы было извѣстно, когда кто изъ стариковъ умретъ, чтобы понапрасну имъ не прислуживать. А то теперь — саночки то возишь, а кататься не даютъ…
Пл. Нѣтъ, Терпсіонь, это гораздо разумнѣе, чѣмъ тебѣ кажется. А зачѣмъ вотъ вы на чужое ротъ разѣваете и втираетесь въ домъ къ бездѣтнымъ старикамъ?! За то и вызываете насмѣшки, когда они же васъ хоронятъ, и это весьма пріятно многимъ. И чѣмъ больше вы молитесь, чтобы они умерли, тѣмъ болѣе всѣмъ пріятно, когда вы умираете раньше ихъ. Новую это вы штуку приду мала — проникаться любовью къ старухамъ и старикамъ, а особенно къ бездѣтнымъ: у кого есть дѣти, тѣ любовью вашею не пользуются. Впрочемъ, многіе изъ стариковъ, понявъ, что любовь ваша лишь хитрость, имѣя своихъ дѣтей, дѣлаютъ видъ, что терпѣть ихъ не могутъ, чтобы видѣть около себя преданныхъ людей… Но лотомъ, въ завѣщаніяхъ, и забыты тѣ, кто чуть на рукахъ ихъ не носили, и природа и любовь къ дѣтямъ — какъ это и справедливо — торжествуютъ ладъ всѣмъ и тѣ лишь тайно скрежещутъ со злости зубами!…
Тер. Ахъ, это вѣрно!.. А Ѳукритъ этотъ — сколько у меня сгубилъ! Все казалось, что вотъ-вотъ онъ умретъ. Когда я приходилъ къ нему — онъ такъ стоналъ, такъ кряхтѣлъ изъ самаго нутра, словно птенецъ, только что вылупившійся, что я, увѣренный, что скоро-скоро онъ ляжетъ въ гробъ, дѣлалъ ему множество подарковъ, чтобы не превзошли меня въ любезности другіе, увивавшіеся около него. И сколько ночей провелъ я безъ сна отъ заботъ, всё вычисляя и планируя! Это и въ могилу меня свило — безсонныя ночи да заботы. И несмотря на всѣ мои ухищренія, онъ же, недавно, посмѣивался на моихъ похоронахъ!!
Пл. И прекрасно, Ѳукритъ, и живи, сколько влѣзетъ, въ своемъ богатствѣ, надсмѣхаясь надъ разсчетами подобныхъ господъ… И не раньше ты умрешь, какъ схоронишь всѣхъ своихъ прихлебателей!..
Тер. А, вотъ это и мнѣ, Плутонъ, ужасно пріятно, если Харіадъ умретъ раньше Ѳукрита.
Пл. Не безпокойся, Терисіонъ: и Фидонъ, и Мелансъ, и всѣ другіе явятся сюда раньше его — погуби въ себя такими же заботами.
Тер. Ну, хоть что хорошо!.. Тогда живи себѣ. Ѳукритъ, какъ можно дольше!
27 (7).
Земофантъ. — Каппидемидъ.
править
Зенофантъ. Каппидемидъ, ты отчего умеръ? Я — ты знаешь — бывъ приживальщикомъ у Дейнія, окачурился, слишкомъ много покушавши, — ты вѣдь былъ при этомъ?
Каплидемидъ. Былъ, Зенофантъ. Со мной же случилось нѣчто невѣроятное… Ты. кажется, знаешь старика Птеодора?
Зен. Бездѣтнаго богача, съ которымъ я тебя постоянно видѣлъ?
Кал. Того самаго: я около него увивался, такъ какъ все обѣщало, что онъ умретъ раньше меня" Но такъ какъ дѣло тянулось до безконечности и старикъ жилъ Маѳусалловы вѣка, я придумалъ къ наслѣдству дорожку покороче: купилъ я зелья и упросилъ виночерпія: какъ попроситъ Птеодоръ пить — а пилъ онъ здорово, — имѣть зелье на ротонѣ и, наливъ въ вино, поднести ему; если сдѣлаетъ такъ, я обѣщалъ ему отпустить его на волю.
Зен. Ч то же вышло? Ты хочешь разсказать, кажется, что то очень странное…
Кал. Пришли это мы, къ обѣду, вымытые; у парня двѣ чаши, одна, для Птеодора. съ зельемъ, другая — для меня; не знаю ужъ, какъ онъ ихъ перепуталъ, но мнѣ. онъ подалъ съ зельемъ, а Птеодору — безъ зелья, Онъ себѣ выпилъ, а я тутъ же навзничь, мертвецъ по ошибкѣ, вмѣсто того..* Что это? Ты смѣешься. Зенофантъ? Не слѣдъ смѣяться надъ товарищемъ!
Зен. Штука съ тобой вышла, Каллидемидъ! А старикъ что?
Кал. Сначала то перепугался отъ неожиданности, а потомъ, у з навь въ чемъ дѣло, я думаю, смѣялся, что виночерпій то его устроилъ!
Зен. Не искать бы тебѣ короткаго пути, идти бы большой дорогой!.. Оно спокойнѣе, хоть и подольше немного!
28
Дамниппъ. — Кнемонъ,
править
Кнемонъ. Ой-ой,. Вотъ ужъ правду говорится: не рой другому яму…
Дамниппъ. Что охаешь. Кнемонъ?
Кн. Что охаю, спрашиваешь? Бѣда моя, попался я и наслѣдство оставилъ тому, отъ кого самъ очень разсчитывалъ получить… Тому свое оставилъ!
Дам. Какъ же такъ вышло?
Кн. Увивался я за Гермолаемъ, очень богатымъ и бездѣтнымъ, въ разсчетѣ на его кончину, и онъ ничего себѣ къ этому относился. Вотъ и вздумалось мнѣ: заявлю я формально свое завѣщаніе, что я ему оставляю все свое имущество, авось и онъ въ отвѣтъ то же сдѣлаетъ!..
Дам. Ну, а онъ?
Кн. Что онъ написалъ въ завѣщаніи, не знаю: я внезапно умеръ, кровлей меня придавило; теперь Гермолай получилъ все мое, словно щука, что и крючекъ глотаетъ вмѣстѣ съ наживкой!..
Дам. Тутъ ужъ не только крючекъ, но и рыбака! Самъ ты себѣ это подстроилъ…
Кн. Да, да… Вотъ и вздыхаю!..
29 (9).
Полистратъ. — Симилъ.
править
Симилъ. Пришелъ, наконецъ, къ намъ и ты, Полистратъ, проживъ годовъ, поди, безъ малаго сотню?
Полистратъ. 98, Симилъ.
Сим. Какъ же прожилъ ты еще 30 лѣтъ послѣ меня? Когда я умеръ, тебѣ было около 70-и.
Пол. А превосходно, хоть это тебѣ и покажется страннымъ.
Сим. Невѣроятно, чтобы старикъ, больной да еще и одинокій, могъ наслаждаться жизнью!
Пол. Во-первыхъ, и былъ достаточно крѣпокъ, затѣмъ около меня было множество красивыхъ юношей, были очаровательныя женщины, всевозможныя благовонія, чудное вино, великолѣпнѣйшій столъ…
Сим. Странно это: я зналъ тебя очень экономнымъ.
Пол. Всѣ эти блага изливались на меня, милѣйшій мой, отъ другихъ! Съ самаго утра сейчасъ ко мнѣ во дворъ собиралось множество народу, и цѣлый то день приносили мнѣ въ подарокъ со всѣхъ сторонъ, что только есть наилучшаго на землѣ!..
Сим. Ты сталъ послѣ меня тиранномъ гдѣ нибудь, Полистрать?
Пол. Ничуть: у меня были тысячи поклонниковъ…
Сим. Вотъ потѣха! Поклонники у тебя, у такого то старика, у котораго всего четыре зуба?!
Пол. Ну ей-же Богу, да еще и лучшіе люди всего города! Вотъ за такимъ, какъ ты меня видишь, за лысымъ старикомъ, полуслѣпымъ, сопливымъ, увивалось многое множество, и тотъ изъ нихъ, на кого я только взгляну, былъ уже счастливъ.
Сим. Такъ Афродиту, что-ли, ты, какъ Фаонъ, перевозилъ съ Хіоса, и она, по твоей мольбѣ, дала тебѣ быть снова молодымъ, красивымъ, привлекательны мъ?
Пол. Да нѣтъ, меня любили такимъ, каковъ я сейчасъ.
Сим. Загадки ты загадываешь!
Пол. Да вполнѣ понятна эта страстная любовь къ богатымъ бездѣтнымъ старикамъ.
Сим. А-а! Понимаю, милѣйшій! Къ тебѣ привлекала та красота, которая отъ золотой Афродиты…
Пол. Пусть такъ, Симилъ, а все-таки, не мало я и натѣшился на своихъ поклонниковъ: они вѣдь на меня чуть что не молились. Частенько я надъ ними ломался, иныхъ и прогонялъ, а они то другъ предъ дружкой старались превзойти въ угодливости…
Сим. Ну, а въ концѣ концовъ, ты какъ распорядился своимъ имуществомъ?
Пол. Каждому изъ нихъ я прямо говорилъ, что наслѣдникомъ дѣлаю его. И каждый вѣрилъ и старался быть какъ можно услужливѣе. Но у меня было другое, формальное завѣщаніе; его я и оставилъ и тѣмъ всѣмъ пришлось плакать…
Сим. Кто же наслѣдникомъ по этому завѣщанію? Кто нибудь изъ твоей родни?
Пол. Ну нѣтъ, одинъ фригіецъ, молодой человѣкъ.
Сим. А сколько ему лѣтъ, Полистратъ?
Пол. Около 20.
Сим. Му знаю, чѣмъ онъ снискалъ твою милость…
Пол. Да онъ гораздо достойнѣе всѣхъ другихъ быть наслѣдникомъ и хоть онъ и варваръ и мужикъ, за нимъ ужъ теперь увиваются тѣ же, самые знатные… Вотъ онъ и наслѣдовалъ мнѣ я теперь, хоть онъ и бритый, и по гречески плохо говорить, а считается ужъ за знатнаго господина, ему ужъ говорятъ, что онъ благороднѣе Кодра, красивѣе Нирея, умнѣе Одиссея…
Сим. Ну и чертъ съ нимъ, пусть его хоть Элладой предводительствуетъ, лишь бы тѣ ничего не получили…
30 (30).
Миносъ. — Состратъ.
править
Миносъ. Гермесъ! Этотъ Состратъ, какъ душегубецъ, да будетъ ввергнутъ въ Пиртѳлегетонъ: какъ святотатецъ, да будетъ растерзанъ Химерой: какъ тираннъ, да будетъ, подобно Титію, отданъ коршунамъ, чтобы они терзали его печень!.. Вы же, добрые, поспѣшайте въ Елисейскія поля, живите на островахъ блаженныхъ, поелику благо вы творили въ жизни!
Состратъ. Миносъ! Выслушай ты меня! Быть можетъ, согласишься, что я говорю дѣло!
Мин. Еще мнѣ слушать?! Да развѣ ты не обличенъ, Состратъ, что ты былъ негодяемъ и погубилъ столько народу!?
Сост. Обличенъ, по посуди: по правдѣ ли я буду наказанъ?
Мин. И даже очень, потому что справедливо терпѣть должное,
Сост. Отвѣть мнѣ. пожалуйста, Миносъ: мои вопросы будутъ не длинны.
Мин. Ну говори, только не размазывай: мнѣ надо судить еще и остальныхъ…
Сост. Что я сдѣлалъ въ жизни, сдѣлалъ я это произвольно, или какъ опредѣлено судьбой?
Мин. Везъ сомнѣнія, какъ опредѣлено судьбой.
Сост. Такъ что и всѣ добрые и мы, почитаемые злыми, дѣлали то или другое, повинуясь судьбѣ?
Мин. Да, повинуясь паркѣ Кіото, которая всякому рождающемуся предопредѣляетъ то. что ему дѣлать.
Сост. А если бы какой нибудь человѣкъ совершилъ убійство по принужденію другого, не въ силахъ будучи противиться его приказанію, напр., палачъ или тѣлохранитель, повинуясь одинъ судьѣ, а другой своему тиранну, кого бы ты обвинилъ тогда въ убійствѣ?
Мин. Конечно-же судью или тирана, не мечъ же! Вѣдь тутъ второй является какъ бы средствомъ, а духомъ — первый, который приказалъ!
Сост. Спасибо, Миносъ: ты мнѣ даешь даже больше, чѣмъ я просилъ. А если бы кто нибудь пришелъ въ храмъ по приказу господина и принесъ бы золото или серебро, кого надо было бы благодарить и вписать въ число благотворителей?
Мин. Конечно приславшаго, Состратъ: принесшій былъ только исполнителемъ.
Сост, Ну, такъ неужели ты не видишь, какъ несправедливо ты поступаешь, наказывая насъ, которые являемся лишь исполнителями того, что повелѣла Клото, а тѣхъ вознаграждая, хотя и они лишь исполнители чужихъ благодѣяній? Развѣ можетъ, въ самомъ дѣлѣ, кто-нибудь сказать, что мы были въ состояніи противиться совершенно неизбѣжнымъ повелѣніямъ?!
Мин. Ну, братъ Состратъ, многое и другое увидишь ты но совсѣмъ то понятнаго, если разобрать хорошенько, Эти свои распросы ты оставь, изъ нихъ видно, что ты не только разбойникъ, но и софистъ.. Развяжи ты его. Гермесъ, и чортъ съ нимъ!… Только смотри, не научи у меня и другихъ мертвыхъ заводить такія же разсужденія…