Рабство в Сибири (Шашков)/Дело 1869 № 3 (ДО)

Рабство в Сибири
авторъ Серафим Серафимович Шашков

Опубл.: 1869. Источникъ: az.lib.ru • Статья вторая.

РАБСТВО ВЪ СИБИРИ

(Окончаніе).

III.

Калмыки, составлявшіе часть сброднаго царства, извѣстнаго подъ именемъ Джунгаріи, были опасными и безпокойными сосѣдями Сибири въ теченіи XVII и XVIII столѣтія. Съ самаго начала XVII вѣка они не переставали тревожить сибирское населеніе, поднимая бунты между инородцами, осаждая города, сожигая деревни, вытаптывая засѣянныя пашни, отгоняя скотъ, истребляя и уводя въ плѣнъ беззащитныхъ жителей. Въ XVIII в. эти набѣги ослабли — у калмыковъ было много дѣла въ средней Азіи, а Сибирь значительно окрѣпла, возвела сплошную линію пограничныхъ пикетовъ и укрѣпленій, усилила свою милицію, а въ 1745 г. получила изъ Россіи пять регулярныхъ полковъ для обороны южной границы. Джунгары не рѣшались и не могли по прежнему воевать съ сибиряками, хотя и не оставляли своихъ притязаній на земли и инородцевъ южной Сибири, на пріиртышскія мѣстности, на Алтай съ его двоеданцами, на Барабинскую степь съ жившими по ней татарскими племенами. Они постоянно твердили петербургскому правительству и сибирскому начальству, что упомянутыя земли съ своими обитателями составляютъ исконную собственность ихъ хановъ и несправедливо заняты русскими. Каждый шагъ впередъ со стороны русскихъ, каждый приходъ новаго полка или привозъ новой пушки, каждое основаніе новой крѣпости производили въ Джунгаріи шумъ и подавали поводъ къ возобновленію ихъ пограничныхъ притязаній. Хотя до открытой войны между русскими и джунгарами никогда не доходило, но постоянныя хищническія нападенія съ той и другой стороны поддерживали племенную вражду, и сопровождались всѣми послѣдствіями грабежа и убійства. И трудно сказать, кто — калмыки или русскіе проявляли болѣе разбойничьихъ наклонностей и болѣе наносили вреда противной сторонѣ; кажется, что въ этомъ отношеніи, сибиряки превосходили своихъ полудикихъ сосѣдей. Русскіе казаки, солдаты, драгуны, офицеры, мужики сдѣлали изъ грабежа калмыковъ родъ постояннаго промысла; подъ предлогомъ погони за джунгарскими ворами и разбойниками, они очень часто вторгались въ калмыцкія земли, грабили улусы, убивали жителей, сожигали жилища, отгоняли скотъ, перехватывали переписку калмыцкихъ родоначальниковъ и т. д.

Калмыки удивлялись хищническимъ наклонностямъ сибиряковъ и тому, что они грабятъ не только богатыхъ, но и нищихъ. «Вы, и нищихъ обижаете» — говорили они русскимъ — «какъ поѣдутъ наши люди на соболиный промыселъ, то ихъ всегда около Колыванскихъ заводовъ грабятъ и обижаютъ».^[1] И несмотря на всѣ старанія, калмыки никогда не могли вернуть изъ Сибири ни одной угнанной отъ нихъ овцы, ни одного уведеннаго въ неволю джунгара.

Набѣги русскихъ на калмыковъ не прекращались вплоть до самого паденія Джунгаріи; въ Сибири тогда было "уже довольно рабовъ частію купленныхъ, а больше полоненныхъ отъ калмыковъ. Но самымъ цвѣтущимъ періодомъ сибирскаго невольничества было время паденія Джунгаріи, — этого событія, наполнившаго шумомъ большую половину Азіи.

Въ сентябрѣ 1745 г. умеръ Галданъ-Церенъ, — послѣдній изъ сильныхъ и воинственныхъ представителей Джунгаріи. Зная неспособность своего преемника и честолюбивые замыслы Россіи и Китая, онъ передъ смертью завѣщалъ хранить миръ съ этими двумя государствами, опасаясь, что его слабые преемники погубятъ еще неокрѣпшее царство. Но его дни были уже сочтены. Наслѣдникомъ Галдана былъ глупенькій и несовершеннолѣтній младшій сынъ его, Дебень Доржи, болѣе способный старшій братъ котораго не могъ быть ханомъ, какъ незаконнорожденный. Однакожъ многіе джунгары составили заговоръ съ цѣлью недопускать до престола глуповатаго и уже привыкшаго къ звѣрскому деспотизму мальчика; во главѣ этого заговора стоялъ одинъ изъ сильнѣйшихъ родоначальниковъ Септень, предлагавшій власть старшему сыну Дерева. Но заговоръ открыли, Септеня арестовали, «отняли отъ него тесть, кормили съ собаками» и казнили бы жестокою смертью, если бы только онъ не отравился. Послѣ его смерти принялись за его дѣтей; «имъ выжгли глаза каленымъ желѣзомъ, чтобы свѣту не видѣли, и вмѣстѣ съ женою и дочерьми сослали въ городъ Аксу»^[2]. Такое начало царствованія не предвѣщало ничего добраго. Окруживъ себя сильной стражей Цебень Доржи началъ такъ самодурствовать, что этимъ возмутились даже привыкшіе въ деспотизму джунгары. «Зюнгарскій владѣлецъ, доносилъ сибирскому начальству одинъ бухарецъ, — молодъ, 16-ти лѣтъ и въ правленію дѣлъ непонятенъ и неохотенъ и нравомъ весьма самобытенъ и дальняго разсужденія въ распорядкахъ ничего не имѣетъ, а болѣе въ охотахъ обращается съ молодыми людьми въ гуляньѣ»^[3]. Одною изъ любимѣйшихъ его забавъ была охота на людей. Съ шайкою своихъ собутыльниковъ верхомъ на лошадяхъ и съ стаей собакъ рыскалъ онъ по улусамъ и травилъ собаками скотъ и людей. По ночамъ онъ врывался въ юрты своихъ подданныхъ, отнималъ у нихъ дочерей и родственницъ и, уводя домой, насиловалъ ихъ. Всѣхъ лицъ, которыя были подозрительны^[4] или по чему нибудь не нравились ему, онъ арестовывалъ, рубилъ имъ головы, ссылалъ или морилъ голодною смертью въ душной земляной тюрьмѣ. Родоначальники рѣшились отразить его и передать власть его сестрѣ. Но заговоръ открытъ, 300 человѣкъ казнены, а сестра хана съ обрѣзанными косами сослана въ г. Аксу.^[5] Наконецъ въ 1750 г. Цебень Доржи былъ свергнутъ и ослѣпленъ, а правленіе принялъ старшій, незаконнорожденный братъ его, Лама Доржи, имѣвшій сильнаго врага въ своемъ троюродномъ братѣ и одномъ изъ главныхъ родоначальниковъ Давацзи, который имѣлъ подъ своимъ непосредственнымъ управленіемъ до 1000 семей, Давалзи имѣлъ притязаніи на престолъ, но встрѣтивъ въ этомъ сильнаго соперника въ даровитомъ и воинственномъ родоначальникѣ Амурсанѣ, онъ уговорился съ послѣднимъ свергнуть хана и раздѣлить Джунгарію между собой. Оба возмутились, но были разбиты и бѣжали къ киргизамъ. Давалзи упалъ духомъ. Но Амурсана, составившій планъ овладѣть посредствомъ его всѣмъ царствомъ, собралъ 1500 отборныхъ воиновъ, снабдилъ ихъ сушенымъ мясомъ, ночью перешелъ горы и, достигнувъ береговъ Или, умертвилъ хана посреди его лагеря. Но ханомъ былъ выбранъ Давалзи, и начался длинный рядъ кровавыхъ междоусобій между нимъ и Амурсаной, кончившійся сверженіемъ перваго и возшествіемъ на тронъ второго, при помощи китайской арміи. Амурсана, желая освободиться отъ китайскаго вліянія, поднялъ противъ китайцевъ разныя орды монголовъ и элютовъ, которые начали враждебныя дѣйствія противъ китайскихъ войскъ, занимавшихъ Джунгарію. Началась опустошительная война 1756—1757 г.^[6] Монголо-китайцы истребляли все, что имъ ни встрѣчалось живого, — убивали мужчинъ, насиловали и замучивали женщинъ, а дѣтямъ разбивали головы о камень или стѣну, сожигали жилища, рѣзали скотъ; они перебили до 1,000,000 калмыковъ. Къ этой рѣзнѣ присоединились еще внутреннія междоусобицы Джунгаріи. Амурсана, часто разбиваемый и преслѣдуемый китайцами, рыскалъ по странѣ съ шайкой своихъ приверженцевъ, нападалъ на улусы, уводилъ изъ нихъ на войну все мужское населеніе, а оставшіяся дома женщины и дѣти или умирали съ голоду или погибали отъ непріятельскаго меча или уводились въ неволю. Многочисленныя Толпы раззоренныхъ и голодныхъ калмыковъ, составляя разбойничьи банды, причиняли опустошенія не меньше китайцевъ. Киргизы, на своихъ быстрыхъ лошадяхъ, съ своими воинственными криками, какъ стаи хищныхъ птицъ, носились надъ этимъ необозримымъ побоищемъ, и уводили въ неволю цѣлыя тысячи беззащитныхъ джунгаровъ. Вскорѣ въ странѣ воцарился голодъ, одни начали умирать голодною смертью, а другіе рѣзали людей и питались человѣческимъ мясомъ. За голодомъ шла оспа. Джунгарія была буквально усѣяна трупами, ея воды покраснѣли отъ пролитой человѣческой крови, а воздухъ былъ полонъ дыма отъ горѣвшихъ улусовъ, лѣсовъ и травъ. Все разрушено, все погибло, кромѣ одной только Галдановой кумирни, развалины которой до сихъ поръ можно видѣть при минеральныхъ водахъ, къ востоку отъ озера Алакуля.

Еще при самомъ началѣ описанныхъ дѣйствій множество калмыковъ увидѣли, что имъ предстоитъ только одно средство для спасенія — отдаться въ подданство Россіи. Самъ Амурсана думалъ объ этомъ, а инородцы Алтая хлопотали о томъ очень настоятельно. Еще осенью 1755 г. одинадцать зайсановъ съ своими родами просили принять ихъ въ «подданство ея им-го в-ва и пропустить внутрь имперіи»^[7]. Весною 1756 г. зайсанъ Омба съ 1000 семей просилъ принять его въ скорѣйшемъ времени или, по крайней мѣрѣ, дозволить, ему кочевать на русской границѣ.^[8] Черезъ нѣсколько дней явился на границу зайсанъ Номкы депутатомъ отъ двѣнадцати другихъ зайсановъ, просившихъ о подданствѣ, и обѣщавшихъ кромѣ платежа ясака, выставлять по требованію правительства до 2000 войска.^[9] Черезъ нѣсколько дней полковнику де-Гарригѣ привозятъ еще письмо отъ тѣхъ же зайсановъ: «дай намъ людей на обереженіе; обереги отъ злого времени въ нашей землѣ; гдѣ вамъ поглянется, стройте городъ. Нынѣ у насъ — бѣлый государь. Нашего бѣлаго государя полковникъ, пожалуйста поскорѣе, — со всѣми домами хотятъ увезти»^[10].

Когда же описанныя бѣдствія достигли своей высшей степени, тогда все, что имѣло ноги и могло двигаться, бросилось изъ Джунгаріи въ Сибирь.

Въ Сибирь стремились и большіе копіи, состоявшіе изъ нѣсколькихъ тысячь человѣкъ я гнавшіе съ собой громадные табуны скота. Впереди и по сторонамъ этихъ скопищъ ѣхало вооруженное мужское населеніе, а средину занимали стада, домашній скарбъ, женщины и дѣти, сидѣвшія на верблюдахъ и на скрипучихъ двухколесныхъ телѣгахъ. Эти величественные караваны двигались очень медленно по выгорѣвшимъ и усѣяннымъ трупами мѣстностямъ. Ихъ тревожили китайскія войска и киргизы, которые постоянно разбивали ихъ и принуждали идти обратно. Къ этимъ врагамъ присоединялись еще шайки джунгаровъ, которые, по разнымъ обстоятельствамъ, питали заклятую вражду къ Россіи и не могли равнодушно видѣть бѣгство въ Сибирь своихъ соотечественниковъ. Эти шайки грабили и убивали изъ бѣжавшихъ къ русской границѣ всѣхъ, кого только онѣ могли ограбить или убить. Къ довершенію всего, оспа гналась по пятамъ этихъ каравановъ и заставляла ихъ бросать по дорогѣ похищенныя ею жертвы. Нѣкоторые коши даже поворачивали назадъ, полагая причину эпидеміи въ наносимомъ «съ россійской стороны» и нездоровомъ для нихъ воздухѣ.

Въ Сибирь стремились и небольшія партіи и одинокіе бѣглецы, питаясь травами, падалью и человѣческими трупами, днемъ скрываясь въ тайныхъ мѣстахъ отъ непріятеля, а ночью продолжая свой утомительный путь. Нѣкоторые изъ нихъ выходили на Иртышъ, дѣлали плоты и спускались на нихъ до русскихъ крѣпостей. Множество этихъ бѣглецовъ погибало отъ китайцевъ и увозилось въ плѣнъ киргизами. А разбойничьи калмыцкія шайки убивали ихъ для пищи и ѣли ихъ вареное мясо.

Въ Сибирь стремился и самъ ханъ павшаго царства — Амурсана.

Выбѣгавшихъ въ Сибирь было очень много, хотя мы не имѣемъ данныхъ опредѣлить ихъ цифру даже приблизительно. Цѣлые копіи, выходившіе на границу, состояли, какъ уже сказано, изъ нѣсколькихъ сотъ, даже тысячъ человѣкъ и пригоняли съ собой огромныя стада. Въ кошѣ хана Шерина было 1156 кибитокъ, 5223 человѣка, 12,310 головъ разнаго скота, 1059 ружей и т. д.^[11] Съ Доржи Унжиномъ вышло заразъ въ Устькаменогорскъ 427 человѣкъ въ томъ числѣ 11 рабовъ^[12]. 17 іюня 1757 г. въ Шульбинскій заводъ вышла партія въ 250 человѣкъ.^[13] 20 мая 1758 года вышелъ лама Лозанъ Дакши и при немъ 270 калмыковъ, въ томъ числѣ 39 человѣкъ ламайскаго духовенства^[14]. Много выбѣгало подобныхъ большихъ каравановъ, но еще болѣе выбѣгало немногочисленныхъ партій и одинокихъ эмигрантовъ. Почти втеченіи трехъ лѣтъ по всему протяженію сибирско-джунгарской границы выходили въ русскія поселенія эти несчастные, пережившіе погромъ своего отечества. Хотя петербургское правительство предписывало «съ выходящими азіятами поступать съ ласковостью и ни малѣйшаго имъ озлобленія не чинить»,^[15] но это не имѣло никакой дѣйствительной силы. Сначала велѣно было принимать всѣхъ; но въ октябрѣ 1758 г. ордеромъ генерала Фрауендорфа приказано выбѣгающихъ джунгаровъ въ форпосты и крѣпости не впускать до спросу, что они за люди, и сами не пожелаютъ креститься, то отсылать отъ крѣпостей прочь, а если пожелаютъ, то принимать «какой бы націи кто ни былъ»^[16]. Упомянутымъ допросамъ о происхожденіи и о джунгарскихъ дѣлахъ подвергались рѣшительно всѣ выходцы; эти допросы, для вынужденія правдивыхъ отвѣтовъ, часто сопровождались пыткою, состоявшею въ битьѣ несчастныхъ эмигрантовъ плетьми. Но это было запрещено, и пограничные командиры очень "были опечалены такимъ запрещеніемъ; полагая, что «объ истинномъ намѣреніи выбѣгшихъ вывѣдать можно бы было», еслибы не ордеръ Фрауэндорфа, запрещавшій «распросъ таковыхъ съ пристрастіемъ»^[17].

Не трудно сказать, чего хотѣли джунгары, выбѣгая въ Сибирь и трудно понять, какъ этого не знало сибирское начальство, настаивавшее на допросѣ бѣглецовъ съ пристрастіемъ. Джунгары искали спасенія отъ голодной смерти, киргизовъ и китайцевъ и могли найти это спасеніе только въ Сибири.

Большинство выбѣгавшихъ были наги, босы и едва таскали ноги отъ голоднаго истощенія. Даже самъ повелитель Джунгаріи выбѣжалъ на русскую границу безъ штановъ, которые были сшиты ему только въ Омскѣ на казенный счетъ.^[18] Его придворные были также почти нагишемъ и «при наступившихъ холодныхъ росахъ безъ одежды терпѣли нужду и положеннымъ имъ отъ казны провіантомъ довольствовались съ нуждою».^[19] Многіе изъ выбѣгавшихъ отъ ранъ, холоду и голоду были такъ слабы, что не могли дойти до пограничныхъ поселеній нѣсколькихъ верстъ и оставались въ пустынѣ, дожидаясь смерти. За нѣкоторыми изъ нихъ изъ крѣпостей посылались люди и ихъ вывозили въ пограничныя поселенія. Они были наги я такъ истощены голодомъ, что «даже доброю пищею ихъ возстановить было сумнительно».^[20] Выбѣгшимъ полагалось казеннаго содержанія некрещенымъ большимъ по 1 коп., а малымъ по 1 денежкѣ въ день, а крещенымъ большимъ и малымъ по 3 деньги; ноенамъ по 10—20 коп., ламамъ по 5—10 коп. въ день.^[21] Нежелавшимъ же креститься ничего не давалось. Но и тѣ, которымъ полагалось содержаніе, терпѣли жестокую нужду, потому что этого содержанія было недостаточно, да и оно доходило не все до калмыковъ, а часть его воровалась русскими распорядителями. Калмыки жаловались, что имъ «хотя и выдается ячмень, но за неимѣніемъ мяса и молока, а особенно соли, они претерпѣваютъ нужду, и оттого опухли и впали въ болѣзни, а купить и вымѣнять не на что, да и ячменю не достаетъ, и оттого приходитъ слабость здоровья и отъ претерпѣннаго глада поправиться не могутъ».^[22] Пропитываться же работою у русскихъ они не могли, — «по природности ихъ и необычайности россійской работы»^[23]. Многіе занимались воровствомъ и получали за то плети. Многіе задумывали бѣжать обратно, но зоркіе стражи ловили ихъ, угощали плетьми и бросали въ душныя тюрьмы, чтобы «они, по малоразсудному своему азіатскому обыкновенію, утечки не сдѣлали.» И вѣроятно если бы калмыки имѣли припасы на дорогу, то большинство ихъ бѣжало бы во свояси. Русскіе понимали это и потому, между прочимъ, не допускали калмыковъ имѣть достаточное для прокормленія количество провіанта. Однажды одна калмычка донесла начальству, что калмыки провіантъ копятъ. Вслѣдствіе этого велѣно по всѣмъ крѣпостямъ колыванской и иртышской линіи произвесть въ калмыцкихъ кошахъ обыскъ и отобрать провіантъ! Но только въ катунской отобрано у восемнадцати человѣкъ, у кого 1, у кого 4 четверика, во всѣхъ же другихъ крѣпостяхъ у калмыковъ излишняго хлѣба не оказалось, и обыскивавшіе ихъ офицеры доносили, что «тутъ не только лишку нѣтъ, но и до термину достать не уповательно»^[24]. Были между этими эмигрантами люди достаточные, богатые скотомъ и разными цѣнными пожитками, имѣвшіе рабовъ; но по выходѣ на русскую границу они принуждены были постепенно разставаться съ своимъ имуществомъ и быстро шли къ тому жалкому состоянію, въ которомъ страдало большинство ихъ земляковъ. За удовлетвореніе каждой ихъ просьбы, за выполненіе каждой обязанности относительно ихъ, пограничныя власти вымогали съ нихъ взятки и, не задумываясь, отнимали у несчастнаго калмыка даже его рабовъ, жену и дѣтей^[25]. Подобные поборы носили подчасъ характеръ чистыхъ грабежей. Такъ, напр., въ.1757 г. бійскій регистраторъ Девятіяровскій, разъѣзжая по стойбищамъ вышедшихъ съ Гэохоломъ калмыковъ, своими вымогательными побоями и угрозами, навелъ на послѣднихъ такой страхъ, что они разбѣжались въ горы. Девятіяровскій обиралъ всѣхъ попадавшихся ему калмыковъ, у кого отнималъ скотъ, у кого мѣха, платье, парней и дѣвушекъ; всего награблено имъ, по словамъ старшины Боохала, на 761 рубль^[26].

Выше мы уже говорили, что казна выдавала содержаніе только однимъ желавшимъ креститься, а напослѣдокъ нежелавшихъ принять русскую вѣру велѣно было даже вовсе не пускать въ Сибирь, отсылая ихъ обратно. Однакожъ до изданія послѣдняго распоряженія въ Сибирь было принято множество джунгаровъ, нехотѣвшихъ и слышать о перемѣнѣ религіи. Пограничные командиры, большею частію нѣмцы, съумѣли однакожъ окрестить множество калмыковъ, принуждая ихъ къ тому иногда подарками, а больше голодомъ, тюремнымъ заключеніемъ и другими, еще болѣе грубыми средствами. Нѣкоторые изъ приведенныхъ такимъ образомъ въ православіе пытались заявлять, что они «крещены усильно». Но послѣ сдѣланныхъ имъ приличныхъ вразумленій, они отказываались отъ упомянутаго заявленія, и давали подписку, что сдѣлали его, «желая избыть христіанства, по замерзѣлому предъ симъ азіатскому закону»^[27]. Впрочемъ нѣкоторые самые упорные изъ нежелавшихъ креститься устояли на своемъ и не перемѣнили вѣры; а кромѣ того нѣкоторыхъ знатныхъ лицъ пограничные командиры не смѣли принуждать къ переходу въ православіе. Такъ относительна семейства Амурсаны полковникъ Девиленевъ доносилъ, что «по знатности ихъ крестить онъ смѣлости взять не имѣлъ»^[28]. Крестившихся вѣнчали съ ихъ женами и заставляли ограничиваться одной женой. Нѣкоторыя изъ обратившихся калмычекъ. выходили замужъ за русскихъ.

Всѣхъ принятыхъ въ подданство калмыковъ было положено переселить на Волгу, къ тамошнимъ калмыцкимъ родамъ изъ племени торгоутовъ, которыхъ калмыки искони ненавидѣли. Это было для калмыковъ еще хуже крещенія: отъ соединенія съ торгоутами они упирались руками и ногами. Вышедшіе въ Россію двоеданцы (калмыки) разбѣгались отъ одного слуха о томъ, что ихъ поведутъ на соединеніе съ торгоутами. Потомъ этотъ планъ отмѣнили, какъ совершенно раззорительный для двоеданцевъ, и, рѣшили ихъ переселить во внутрь Сибири. И ихъ переселили бы, если бы компетентные въ этомъ дѣлѣ пограничные начальники не доказывали, что «ежели ихъ переселить, то какъ уже дѣйствительно видимо было, что многіе приходящіе въ россійское подданство зенгорцы многіе померли, и онымъ послѣдовать можетъ таковый же случай»^[29]. Но джунгары не могли, подобно двоеданцамъ, отдѣлаться отъ переселенія на Волгу. Сотнями и тысячами отправляли ихъ туда черезъ Оренбургъ. Во время пути крещенымъ калмыкамъ выдавалось по 3 коп. въ день. Ихъ сопровождалъ сильный конвой, которому предписывалось «смотрѣть, чтобъ калмыки утечки не сдѣлали; на верховыхъ лошадей не сажать, оружія и лошадей въ руки не давать, встрѣчи съ киргизами избѣгать, а если встрѣтятся, то говорить, что то не плѣнные, а тобольскіе старожилы и ѣдутъ по желанію своему въ Оренбургъ на поселеніе вмѣстѣ съ своими родственниками»^[30]. При этихъ встрѣчахъ телѣги велѣно было закрывать рогожами, чтобъ «киргизы азіанъ не видѣли»^[31]. Какъ не многочисленны были нѣкоторыя изъ этихъ партій, но дорогою постепенно они еще болѣе увеличивались, принимая калмыковъ изо всѣхъ попутныхъ мѣстъ. Такъ, въ партіи маіора фонъ-Эндена, вышедшей изъ Бійска 28 іюня 1757 г., подъ конвоемъ 805 человѣкъ съ 2 пушками, было калмыковъ 2,284 человѣкъ. Отъ Бійска до Семипалатинска фонъ-Энденъ набралъ новыхъ джунгаръ и вышелъ изъ послѣдняго города съ 8,179 человѣками^[32]. Впрочемъ большая часть партій не была такъ многочисленна; а ограничивалась нѣсколькими сотнями человѣкъ. На дорогѣ, калмыки терпѣли тотъ же голодъ и тѣже стѣсненія, какъ и во время жительства въ крѣпостяхъ. Нѣкоторые изъ нихъ успѣвали бѣжать, но большую часть рѣшившихся на побѣгъ ловили и жестоко наказывали. Отъ голода и болѣзней множество умирало. Такъ, напр., въ упомянутой партіи фонъ-Эндена во время слѣдованія отъ Бійска до Ямышева умерло калмыковъ 274 челов., и отъ Ямышева до Омска умерло. 214. Хорошо, значитъ, содержали и обращались съ ними! Впрочемъ Щетневъ, провожавшій партію послѣ фонъ-Эндена, рапортуетъ, что такая смертность зависѣла не отъ начальства, а «отъ воли Божіей»; что калмыки мерли не отъ голоду, а отъ лихорадки и поносу, и что объ ихъ здоровьѣ начальство заботилось, ибо къ партіи былъ приставленъ «въ должности лекарской подпрапорщикъ»^[33].

Но оставимъ этихъ несчастныхъ и обратимся въ ихъ не менѣе несчастнымъ землякамъ, попадавшимъ въ неволю къ русскимъ.

Паденіе Джунгаріи имѣло самое сильное вліяніе на усиленіе сибирскаго рабства, тѣмъ болѣе, что незадолго до этого паденія, вышелъ въ 1737 г. уже упомянутый нами указъ императрицы Анны, 6 § котораго узаконилъ существованіе сибирскаго невольничества. Конечно, и безъ этого указа сибиряки съумѣли бы захватывать выбѣгавшихъ джунгаровъ въ рабство и удерживать ихъ за собою, несмотря на запрещенія законовъ, но упомянутый указъ все-таки далъ сильный толчекъ усиленію сибирскаго невольничества. Со времени паденія Джунгаріи главнымъ мѣстомъ процвѣтанія рабства становится югозападная Сибирь, по всей джунгарской и киргизской границѣ развивается обширная работорговля, главнымъ внутреннимъ рынкомъ которой дѣлается ирбитская ярмарка:

Выше мы видѣли, что большинство выбѣгавшихъ калмыковъ были жалкими нищими, умиравшими съ голода и немогшими пропитывать не только свое семейство, но даже и самихъ себя. И эти несчастные продавали русскимъ или даже отдавали даромъ своихъ родственниковъ, рабовъ, даже самихъ себя. Такъ въ Устькаменогорскѣ въ 1756 г. «вступившіе въ протекцію Ея Им-го Вел-ва урунхайскіе старшины Янкавъ и Дархуръ вѣдомства своего мальчика и дѣвку, именуемыхъ Онговомъ и Жиргалъ Ебаковыхъ, по неимѣнію отца и матери и родственниковъ и но невозможности пропитать, подарили луцкаго полку капитану фонъ-Траубенбергу въ вѣчное услуженіе». По этой же самой причинѣ старшины подарили капитану Долгову мальчика, сержанту Ердыкееву бабу раненую съ сыномъ, а регистратору Девятіяровскому бабу съ двумя ранеными сыновьями; телецкій зайсанъ Менхо подарилъ калмыченка поручику Степанову, также «по сиротству и по неимѣнію пропитанія»^[34]. Однажды выѣхавшіе на границу калмыки объявили начальству, что недалеко въ горахъ осталось отъ нихъ нѣсколько человѣкъ раненыхъ и малолѣтнихъ, «которые-де по тогдашнему зимнему воздуху и по неимѣнію у нихъ одежды могутъ какъ гладомъ, такъ и отъ морозовъ безвременно помереть, изъ которыхъ нѣкоторые и померли, а они взять ихъ къ себѣ не желаютъ, потому что и своими людьми какъ пропитаться — знать не могутъ». Въ горы были посланы люди съ санями и привезли 20 изнемогшихъ отъ голода и ранъ калмыковъ. Изъ нихъ десять человѣкъ калмыцкіе старшины взяли себѣ, а десять раздарили русскимъ^[35]. Большею частью эти подарки дѣлались лицамъ чиновнымъ и поэтому были взятками; такъ, напр., когда въ декабрѣ 1756 г. полковникъ де-Гаррига объѣзжалъ калмыцкіе коши, то старшины дали ему въ подарокъ дѣвку, чтобы онъ оставилъ ихъ при Шульбинскомъ заводѣ и не посылалъ бы на Волгу^[36]. Часто чиновники, не дожидаясь добровольныхъ приношеній или недовольствуясь ими, силою отнимали у калмыковъ ихъ дѣтей и родственниковъ и обращали въ рабство. Такъ напр., регистраторъ Девятіяровскій во время своего, уже упомянутаго нами грабежа въ калмыцкихъ кошахъ, отнялъ между прочимъ мальчика и дѣвушку. Впрочемъ, когда на него калмыки пожаловались, то онъ отперся отъ насильнаго захвата этихъ ребятъ, говоря, что калмыки, по неимѣнію пищи, сами продали ему ихъ за 2 быка, 2 кирпича чаю, кожу красную и четверикъ крупъ^[37]. Такъ по доносу выборнаго при таможнѣ Сары-ханова, капитанъ Траубенбергъ и другіе чины получали отъ калмыковъ «въ братейсгво» золото, серебро и жемчугъ и силой вымѣнивали себѣ въ холопство калмыковъ и калмычекъ^[38]. Эти грабежа и поборы людьми были такъ обыкновенны, что каждый офицеръ, каждый чиновникъ, даже множество простыхъ солдатъ и казаковъ обзавелись въ это время многочисленною калмыцкою челядью.

Еще болѣе пріобрѣталось невольниковъ посредствомъ покупки. Число джунгаровъ, желавшихъ продать своихъ людей русскимъ или продаться самимъ въ неволю постепенно возрастало, по мѣрѣ усиленія бѣдствій, положившихъ конецъ джунгарскому ханству. Вмѣстѣ съ умноженіемъ продавцевъ возрасло и число законныхъ рабопокупателей. Въ 1756 г. сибирскій губернаторъ Мятлевъ исходатайствовалъ право купцамъ и карточнымъ бухарцамъ вымѣнивать и покупать калмыковъ, съ тѣмъ, чтобы обращать ихъ въ христіанство или перепродавать въ руки христіанъ, а «по мзду за окрещеніе оставлять крещеныхъ въ вѣчномъ услуженіи у покупателей христіанъ». Тогда дворни чиновныхъ лицъ, купцовъ и посадскихъ наполнились «масками то калмыцкими, то киргизскими», по заковыристому выраженію историка Сибири^[39]. Нищіе родители продавали своихъ дѣтей, чтобы предохранять ихъ и себя отъ голодной смерти; мужья продавали женъ; родовые старшины продавали приставшихъ къ нимъ бездомныхъ скитальцевъ и сиротъ. Цѣны рабовъ разнообразились сообразно съ обстоятельствами продавцевъ и качествами продаваемыхъ. Хорошенькая и молоденькая калмычка, покупаемая для наложничества какому нибудь сладострастному офицеру, стоила, конечно, дороже дряхлой старухи или слабаго ребенка. Такъ, напримѣръ, полковникъ фонъ-Энденъ купилъ подобную калмычку за 1 корову, 2 суконныхъ кафтана, желтаго сукна 1 портище и 2 конца китайки^[40]. Высшими цѣнами за рабовъ можно принять цѣны, платившіяся калмыкамъ за рабовъ, выкупавшихся изъ ихъ неволи русскими или бухарцами. Такъ, напримѣръ, бухарецъ Шаховъ платилъ за такихъ рабовъ:

за бабу 40 лѣтъ — 12 руб.

" бухарца 30 лѣтъ съ бабою тѣхъ же лѣтъ — 1 мерина, 1 жеребца, да деньгами 16 руб.

" за бурутку 7 лѣтъ — 6 руб.

" бухарца 34 лѣтъ — 12 "

" бухарца 12- лѣтъ — 1 мерина да денегъ 1 руб.

" бухарку 12 лѣтъ — 1 мерина да 2 желтыхъ зендени.

" киргизку 40 " — 1 мерина и денегъ 6 р.

" бухарца 40 " — 12 руб.

" бухарца 15 " — 12 "

" бурутку 17 " — 12 "

" бухарку 16 " — 12 "

" бухарца — 1 кобылу, да 10 копѣекъ.

" дѣвку 25 лѣтъ — сѣрый сермяжный зипунъ.

« бухарцу 13 лѣтъ — 8 руб.^[41]

Это цѣны — чрезвычайно высокія по тогдашнему. Большинство покупаемыхъ рабовъ стоили гораздо дешевле; многіе калмыки продавались сами и продавали въ вѣчное холопство дѣтей только за одежду и пищу, которые хозяинъ долженъ былъ доставлять имъ во время ихъ неволи. Но и это была еще не самая низкая цѣна; и въ то время и послѣ, калмыцкихъ ребятъ можно было купить копѣекъ по 10—15 за штуку или просто вымѣнять на незначительное количество пищи. Въ одномъ изъ городовъ западной Сибири до сихъ поръ живетъ одинъ купецъ калмыцкаго происхожденія, купленный въ дѣтствѣ за лукошко ржаной муки. И такая цѣна была не рѣдкою!

Кромѣ мирныхъ способовъ пріобрѣтенія рабовъ, и во время паденія Джунгаріи и послѣ него, русскіе добывали ихъ посредствомъ военныхъ и разбойничьихъ дѣйствій противъ кочевавшихъ за сибирскою, границею калмыковъ. Эти набѣги носили тотъ же варварскій характеръ, какъ и прежде. Офиціальною цѣлью ихъ были развѣдки „о джунгарскихъ обращеніяхъ“ или поимки калмыцкихъ воровъ и мошенниковъ, тревожившихъ русскую границу; средствомъ для этихъ развѣдокъ была но прежнему пытка всѣхъ встрѣчныхъ калмыковъ. Вотъ, напр., въ 1757 г. отправляется за границу для развѣдокъ полковникъ де-Гарри за съ довольно сильнымъ военнымъ отрядомъ. Поймали одного калмыцкаго мальчика и начались допросы. Но на показаніяхъ калмыченка де-Гаррига „утвердиться, не могъ“ и началъ его пытать „со всякими смертельными пристрастками“, отъ которыхъ калмыченокъ, „по малолѣтству“, долженъ былъ сказать правду^[42]. Возвращаясь изъ подобныхъ походовъ, русскіе приводили въ Сибирь не мало калмыцкихъ плѣнниковъ, обращавшихся въ рабство. Вотъ, напр., въ 1760 г. прапорщикъ Ширяевъ выступилъ изъ Чакырской крѣпости вверхъ по Чарышу „для искорененія калмыковъ, яко сущихъ непріятелей.“ На устьѣ р. Карганъ онъ захватилъ двѣ кибитки, въ которыхъ было девять калмыковъ. Подъ плетьми начали допрашивать ихъ о другихъ калмыкахъ; они объявили, что 16 человѣкъ осталось сзади ихъ, но команда захватила тамъ только 3 ребятъ, остальные ушли на лыжахъ. Погнавшись за ними, команда нашла ихъ на высокой сопкѣ, но они отстрѣлялись. Самъ Ширяевъ съ 24 человѣками погнался за бѣжавшими въ Канъ калмыками, но калмыки, завидя его команду, взобрались на высокую сопку, на которой у нихъ еще прежде были складены каменныя защиты и бойницы для за~щиты отъ монголовъ и китайцевъ. Ширяевъ выбилъ ихъ оттуда, убивъ 4 челов. и полонивъ 8. Черезъ три дня онъ взялъ въ плѣнъ еще 14 человѣкъ^[43].

Такимъ образомъ, начиная съ половины XVIII столѣтія Джунгарія сдѣлалась главнымъ источникомъ, доставлявшимъ Сибири рабовъ. О сибиряки получали изъ этой страны невольниковъ не только путемъ вышеописанныхъ непосредственныхъ сношеній съ джунгарами, но также и посредствомъ киргизовъ, которые вплоть до указа 1828 г: были самыми дѣятельными поставщиками невольниковъ Сибири.

IV.

Киргизскій народъ, который составился изъ обломковъ чингисова царства и въ физіономіяхъ котораго можно найти всѣ переходы и оттѣнки отъ чистѣйшаго кавказскаго типа до типа совершенно монгольскаго, — киргизскій народъ былъ всегда тревожнымъ и опаснымъ сосѣдомъ Сибири. Но въ XVIII столѣтіи внутренніе раздоры киргизскихъ ордъ ослабили ихъ могущество и породили мысль о переходѣ въ русское подданство. Этотъ переходъ совершился въ 1730 г., но русская власть въ киргизскихъ степяхъ около столѣтій оставалась только номинальною и была родомъ протектората надъ союзною націей. Тотъ же характеръ носили и пограничныя отношенія русскихъ къ киргизамъ. Опоясанная линіей укрѣпленій, Сибирь смотрѣла, и смотрѣла справедливо, на киргизовъ, какъ на орды разбойниковъ, ежеминутно готовыхъ двинуть воинственныя шайки своихъ наѣздниковъ на грабежъ русскихъ поселеній, на отгонъ скота и на уводъ сибиряковъ въ неволю. Киргизскіе набѣги и бунты не прекращались вплоть до половины XIX столѣтія. Киргизы отгоняли скотъ, жгли сѣно и деревни, вытаптывали пашни, уводили въ плѣнъ жителей Они удачно пользовались для своихъ набѣговъ вьюгами, которыя заносятъ слѣды верховой ѣзды. Такъ напр., въ 1743 г. они напали въ страдное время на деревню Безрукову и увели въ плѣнъ 26 человѣкъ^[44]. Въ томъ же году изъ ишимскихъ слободъ они полонили 20 человѣкъ и 80 лошадей^[45]. Въ 1755 г. киргизами разбитъ одинъ изъ ишимскихъ форпостовъ, при чемъ погибло нѣсколько драгунъ. Нападая на русскія поселенія, эти дикари не пропускали случая убить, ограбить или полонить русскихъ, ходившихъ за границу для разныхъ промысловъ, напр., для раскопки могильныхъ кургановъ^[46]. Такъ дворовые люди дворянина Полстовалова, сбѣжавшіе въ понизовые сибирскіе города, дорогой взяты были въ плѣнъ киргизами^[47]. Такъ въ 1748 и 1749 г.г. уведены киргизами въ неволю капралъ съ двумя женщинами, ѣхавшіе изъ Шульбинска въ Убинскъ. Изъ Подпускнаго станца киргизами былъ „украденъ“ тобольскій служилый татаринъ Талаковъ и двѣ лошади^[48]. Подобные набѣги повторялись постоянно. Въ 1783—1791 г. по линіи отъ Звѣриноголовска до Гурьева увезено въ плѣнъ киргизами 506 русскихъ^[49]. Кромѣ русскихъ киргизы зорили и полоняли разныхъ инородцевъ; въ ихъ улусахъ имѣлось „живущихъ башкирцевъ немалое число, также чувашъ и другихъ подданныхъ Ея Им-го Вел-ва, и имъ житье отъ кайсаковъ (было) весьма плохое“^[50]. На киргизовъ, поэтому, смотрѣли въ Сибири также подозрительно и враждебно, какъ и на джунгаровъ. Выѣзжать въ киргизскую степь русскимъ запрещалось, иногда подъ страхомъ смертной казни. Въ Сибири киргизовъ встрѣчали всегда съ такою же недовѣрчивостью, какъ и джунгаровъ. Когда, напр., въ 1754 г., киргизы, преслѣдуемые джунгарами, умоляли сибирское начальство пустить въ Сибирь, по крайней мѣрѣ, ихъ женъ и дѣтей, то эта просьба была совсѣмъ отвергнута и беззащитныя семейства оставлены въ добычу калмыкамъ^[51]. Таже самая система развѣдокъ и шпіонства, которая употреблялась относительно Джунгаріи, была пускаема въ ходъ и противъ киргизовъ. Русскіе лазутчики постоянно посѣщали киргизскіе улусы и доносили начальству „о тамошнихъ обращеніяхъ“. Наблюдать и доносить дѣйствительно было о чемъ. Джунгары зорко слѣдили за отношеніями киргизовъ въ Россіи и старались, привлекши ихъ на свою сторону, пріобрѣсть въ нихъ сильныхъ союзниковъ противъ русскихъ. Намѣреніе киргизовъ вступить въ русское подданство иногда жестоко наказывалось калмыцкими ханами. Войска Галдана Церена прошли, однажды, съ огнемъ и мечемъ всю степь вплоть до Оренбурга. И русскіе основательно опасались, что джунгары могутъ поднять киргизовъ въ бунту я покорить ихъ своей власти. Очень частыя возмущенія и раздоры киргизскихъ ордъ поддерживали такое опасеніе. Киргизы принимали дѣятельное участіе въ башкирскомъ бунтѣ и ихъ роды постоянно грабили и раззоряли другъ друга. Всѣ эти обстоятельства и жажда добычи вели за собою военные походы русскихъ, которые совершались подъ предлогомъ возвращенія воровскихъ вещей и плѣнныхъ, наказанія разбойниковъ и бунтовщиковъ. Эти походы позорятъ собою всѣ сношенія сибиряковъ съ киргизами вплоть до половины настоящаго столѣтія. Эти походы, кромѣ поживы имуществами киргизовъ, доставляли Сибири довольно рабовъ-плѣнниковъ, а раззоряя киргизовъ и доводя ихъ до безысходной нищеты, они заставляли ихъ страшно усиливать продажу людей въ русскую неволю.

Вотъ напр., въ первыхъ числахъ ноября 1743 г. около Шульбинскаго завода, Семипалатинска и нѣкоторыхъ другихъ мѣстъ были замѣчены разъѣзжающіе киргизы. 5 ноября изъ Желѣзинской крѣпости былъ командированъ капралъ Вершининъ съ командою изъ 24 человѣкъ для присмотру непріятельскихъ людей и ихъ воровскихъ трактовъ. И отъ крѣпости въ 5 верстахъ напала на нихъ казачья орда, и сказывали тѣ непріятельскіе люди: „мы-де мирные люди и ѣдемъ торговать въ Желѣзинскую крѣпость“. И послѣ того они учинили съ нимъ Вершининымъ бой» и того бою было до ночи". Киргизы начали одолѣвать и казаки просили изъ крѣпости сикурсу. На выручку ихъ посланъ капралъ Пузинъ съ 42 челов. и 1 пушкой, но Пузинъ киргизовъ уже не засталъ и выслѣдить ихъ не могъ. Ноября 6 подъѣхали къ Желѣзинску два киргиза и захвачены въ крѣпость.

Ноября 3 въ Семипалатинскѣ одинъ солдатъ объявилъ, что видѣлъ онъ за Иртышемъ «невѣдомо какихъ людей». Послана въ погоню команда изъ 30 человѣкъ, но она никого не нашла и только захватила въ плѣнъ одного киргиза.

8 ноября изъ Черлаковскаго форпоста сотникъ Дороховъ ѣздилъ съ казаками по степной сторонѣ для присмотра непріятельскихъ людей, и наѣхалъ онъ на 30 киргизовъ, «изъ оныхъ непріятельскихъ людей 2 человѣкъ поймали, а за остальными погнались.» Въ помощь имъ изъ форпоста послано еще 31 человѣкъ. Дороховъ съ командою набѣжалъ на киргизскіе улусы «и въ оныхъ мужеска полу бойцовъ человѣкъ 50 и отъ того улусу верстахъ въ двухъ еще человѣкъ 20, и въ оныхъ улусахъ баталія была во второмъ часу ночи, и съ оной баталіи привезъ онъ, Дороховъ, 20 человѣкъ плѣнниковъ и скота многое число», По требованію Дорохова командировано ему въ помощь для вторичнаго набѣга изъ Омска 117 человѣкъ, да изъ Черлакова 31 человѣкъ, «и соединясь всѣ вообще, они 13 ноября въ степь отправились.» Черезъ пять дней похода нашли они на киргизскіе улусы, «и изъ тѣхъ улусовъ черезъ огненное оружіе взято въ полонъ мужескаго и женскаго пола 42 человѣка, 790 лошадей и 22 верблюда. И тотъ полонъ за помощію Божіею выведенъ въ Омскую крѣпость во всякомъ благополучіи и въ добромъ здравіи. И требуетъ онъ, Дороховъ, рапортомъ, дабы повелѣно было вышеписанную взятую имъ добычу людей, лошадей и верблюдовъ отдать ему съ командою въ раздѣлъ, дабы впредь многіе вѣрноподданные охоту и не малую ревность имѣли. А по справкѣ съ присланнымъ въ 1735 г. ея и — то и — на указомъ, въ которомъ велѣно взятыхъ въ полонъ непріятельскихъ людей вырослыхъ въ сибирскую губернскую канцелярію подъ крѣпкимъ карауломъ препровождать, а малолѣтнихъ мужеска и женска пола и ихъ багажъ и скотъ дѣлить, кто ихъ въ полонъ взялъ, чтобъ служилые люди къ поиску непріятельскихъ людей и впредь охоту имѣли. И по силѣ онаго указа преднаписанные завоеванные мужескъ полъ молодые, а же искъ старые и молодые, такожь верблюды и кони раздѣлены по тѣмъ, которые при взятьѣ той добычи были»^[52]. Эти набѣги производились сибиряками такъ ревностно и безсовѣстно, что, по предложенію оренбургскаго начальства, въ главномъ вѣденіи котораго находились тогда киргизскія дѣла, правительство «повелѣло накрѣпко наблюдать, чтобъ прежде, пока объ ихъ киргизскихъ противныхъ и злыхъ противъ Россіи намѣреніяхъ подлинно не увѣдомлено будетъ, съ россійской стороны дѣйствъ не оказывать и войскамъ оныхъ не чинить.» Оренбургская губернская канцелярія находила, что часто изъ захваченныхъ въ полонъ «измѣнниковъ киргизцевъ» за многими «не токмо винности, но и сомнѣнія никакого не видно и ихъ задерживали безъ всякой причины»; военныя сибирскія партіи, по мнѣнію той же канцеляріи, ходили подъ киргизскіе улусы безъ нужды и дѣлали свои разбойничьи набѣги совершенно противозаконно. Но эти набѣги продолжались вплоть до половины настоящаго вѣка.

Такъ напр. въ 1807 г., оренбургскіе киргизы ограбили Вали-Хана и онъ просилъ защиты у сибирскаго начальства, которое и выслало въ степь 100 казаковъ. Они начали грабить встрѣчнаго и поперечнаго, и самъ Вали просилъ избавить его поскорѣе отъ такихъ защитниковъ. Такъ въ 1842 г., знаменитый бунтовщикъ султанъ Кенисара въ своемъ рапортѣ, присланномъ оренбургскому начальству, подробно исчисляетъ обиды, нанесенныя ему сибирскимъ начальствомъ. Походы сибиряковъ въ степь онъ называетъ грабежами. Меня грабили — пишетъ онъ — по наговору султана Ямантая въ 1825, 1827, 1830, 1831, 1832, 1836 годахъ; потомъ опять грабили въ 1837 г. два раза, въ 1838 г. четыре раза, въ 1840 г. три раза^[53]. Около того же времени ходилъ въ степь полковникъ Ѳедоръ Набоковъ; онъ прошелъ ее съ огнемъ и мечомъ и навелъ на киргизовъ такой страхъ, что даже до сихъ поръ они боятся проѣзжать мимо могилы этого Чадыръ-Батыря (богатыря Ѳедора). Для возвращенія захваченныхъ сибиряками скота и киргизовъ, ихъ родичи и султаны употребляли всѣ усилія; но ихъ старанія почти никогда не имѣли успѣха. Большею частію русскіе отвѣчали, что полонъ можетъ быть возвращенъ киргизамъ только въ томъ случаѣ, если они, съ своей стороны, отдадутъ всѣхъ захваченнымъ ими русскихъ подданныхъ. Когда же сибирякамъ предписывалось возвратить пограбленный у киргизовъ военными командами скотъ, то командиры рапортовали, что «нѣкоторые лошади и верблюды пали, другіе убѣжали въ степь, иные проданы»^[54]. Что же касается плѣнныхъ людей, то ихъ не возвращали обыкновенно подъ тѣмъ предлогомъ, что они окрещены. Вотъ что писалъ, напр., оренбургскій губернаторъ Неплюевъ начальнику сибирскихъ войскъ Кондерману: «что касается тѣхъ киргизъ-кайсаковъ, кои по поимкѣ въ разныя руки достались и въ православную-вѣру приведены, слѣдственно, какъ бы то сдѣлано ни было, отпущать ихъ въ орду, яко крещеныхъ, невозможно, и такъ въ отговорку киргизъ-кайсакамъ другого резону нѣтъ, какъ только сей, что по несобственному желанію оное воспріяли и по закону православному возвратить ихъ уже не можно, да они и сами тою не желаютъ»^[55]. Дѣйствительною же причиною невозвращенія изъ Сибири киргизскихъ плѣнниковъ было то, что они обращались въ рабство, развозились по разнымъ мѣстамъ и часто поступали въ неволю къ тѣмъ самымъ чиновникамъ, у которыхъ киргизы хлопотали о возвращеніи плѣнниковъ. Такъ, напр., Аблай-султанъ особенно хлопоталъ о возвращеніи родственниковъ Алимбетъ-Батыря; но по справкѣ оказалось, что они были въ рабствѣ: «Женка Хурумза у превосходительнаго генералъ-маіора и губернатора Сухарева, женка Аимъ и дочь ея дѣвка у полковника Вендейга, женка Сулуча у секретаря Карташева, и оныя же окрещены»^[56].

Кромѣ полону, русскіе пріобрѣтали отъ киргизовъ рабовъ посредствомъ покупки. Эти невольники состояли главнымъ образомъ изъ калмыковъ, тысячи которыхъ томились въ киргизской неволѣ, особенно послѣ паденія Джунгаріи. Бѣжавшіе въ 1777 г. съ Волги калмыки доставили киргизамъ отличный случай увеличить число ихъ калмыцкихъ рабовъ. Бѣжавшіе калмыки «ошибкою трафили на великіе пески, отчего много оныхъ побросано; за упадкомъ лошадей и по нападенію киргизскаго Аблаи-султана многіе разграблены ими (киргизами) и взяты въ плѣнъ; весьма много вымѣняно оныхъ отъ киргизъ купечеству въ Россію»^[57]. Продажа калмыковъ и другихъ націй киргизскихъ плѣнниковъ въ сибирскую неволю совершалась вплоть до конца двадцатыхъ годовъ настоящаго столѣтія, и часто эти рабы стоили покупателю копѣекъ 10—20 штука или даже просто вымѣнивались за лукошко ржаной муки. Впрочемъ, эти рабы вывозились на сибирскую линію для продажи только въ голодные годы, «въ прочее же время владѣльцы ихъ, имѣя способы удобно сбывать ихъ между собою и за цѣну высшую, чѣмъ россіянамъ, не продавали ихъ на линіи»…. Положеніе этихъ рабовъ у киргизовъ было самое жалкое. «Находясь у киргизъ, они не знаютъ собственности и передаются отъ одного владѣльца къ другому, какъ обыкновенная въ частной жизни вещь, покупкою, мѣною и разными, сдѣлками пріобрѣтаемая; часто они выводятся и ставятся на байги (конскіе бѣги) вмѣстѣ съ лошадьми и поступаютъ въ призъ отличившимся въ скачкѣ. Въ дѣлахъ судныхъ закономъ введено взыскивать съ обвиненныхъ штрафъ калмыками и скотомъ.» Число этихъ невольниковъ въ началѣ XIX в. значительно уменьшилось у киргизовъ. «Причина тому очевидна. Киргизы, имѣя надъ калмыками неограниченную власть, весьма часто разлучаютъ мужа съ женой по своему произволу, отдавая ихъ въ разныя руки, или какъ выгоднѣе, оставляя у себя одного, продаютъ другую постороннему владѣльцу или же удерживаютъ при себѣ въ наложницахъ, отчего мужчины большею частію холосты. Бракъ съ киргизкою недозволенъ калмыкамъ, но если владѣлецъ по снисходительности, и женитъ на ней невольника, то сей вступаетъ уже въ права, равныя киргизамъ, и освобождается отъ рабства».^[58] Въ голодные годы вмѣстѣ съ рабами киргизы продавали въ рабство своихъ дѣтей. Постоянныя междоусобія, деспотизмъ султановъ и хановъ, набѣги русскихъ командъ, частыя эпидеміи — все это раззоряло киргизскій народъ и навлекало на него ужасныя бѣдствія. Тому же содѣйствовали и многія административныя мѣры. Напр., употреблялись всѣ средства, чтобы не дать киргизамъ сдѣлаться осѣдлыми земледѣльцами. Графъ Сухтеленъ сочинилъ теорію, что киргизы полезны Россіи, какъ кочевой народъ, какъ потребители нашего хлѣба и мануфактуръ, какъ производители кожъ и другого сырья; поэтому ихъ должно удерживать въ полудикомъ состояніи. Даже въ 1854 г. Перовскій сдѣлалъ Пограничной коммисіи строгое замѣчаніе за то, что она не препятствовала киргизамъ строить за Ураломъ землянки^[59]. Поэтому при каждомъ неурожаѣ хлѣба въ русскихъ пограничныхъ мѣстахъ, киргизы умирали съ голода и для спасенія своей жизни продавали въ рабство своихъ дѣтей. «Въ началѣ XIX столѣтія — говоритъ Мейеръ — торгъ дѣтьми дошелъ до обширнѣйшихъ размѣровъ»^[60]. Въ особенно бѣдственномъ положеніи киргизы находились съ 1811 по 1814 г., «когда они выѣзжали со своими дѣтьми на линію и тамъ мѣняли ихъ низкою цѣною на деньги, муку и скотъ. Къ открывшейся тогда въ степи заразѣ на скотъ присоединились глубокіе снѣга и гололедица, двѣ зимы сряду продолжавшіеся. Въ семъ состояніи тѣ изъ нихъ, кои не имѣли другого имущества, кромѣ скота, лишившись его, прибѣгли къ крайнему средству пропитанія своего, къ продажѣ дѣтей»^[61]. Сперанскій въ своей запискѣ, поданной имъ въ государственный совѣтъ, замѣчаетъ объ этой работорговлѣ, что «дѣти калмыцкіе, и киргизскіе, на сибирскую и оренбургскую линіи киргизами привозимыя, обыкновенно привозятся на мѣновые дворы и тамъ скупаются оптомъ или вымѣниваются на товаръ мѣщанами, кои симъ промысломъ зинимаются. Цѣна ихъ на мѣстѣ обыкновенно отъ 10 до 25 р., рѣдко бываетъ выше. Промышленники содержатъ ихъ въ неволѣ и изнуреніи отъ лѣтнихъ мѣсяцевъ, когда обыкновенно производится вымѣнъ до зимы. Въ декабрѣ и январѣ, нагрузивъ ими фуры, отвозятъ ихъ обыкновенно на ирбитскую ярмарку, въ февралѣ мѣсяцѣ бывающую, и тамъ продаютъ или обмѣниваютъ въ розницу купцамъ и мѣщанамъ, кои потомъ распродаютъ ихъ или обращаютъ въ подарокъ. Излишне описывать всѣ жестокости и страданія съ симъ торгомъ сопряженныя»^[62].

V.

Мы говорили, что до половины XVIII в. рабство не могло развиться въ Сибири до очень обширныхъ размѣровъ" потому, что рабы требовались только для домашнихъ работъ и служили орудіями передвиженія, подмогою лошадей. Съ этого же времени рабство значительно усиливается, и въ Сибири начинаетъ образовываться сословіе дворянъ-рабовладѣльцевъ. До этого времени дворянство сибирское было только призракомъ дворянства. Авторъ «Домовой Лѣтописи» справедливо замѣчаетъ, что приходившіе изъ Россіи дворяне поселялись въ разныхъ мѣстахъ Сибири, гдѣ онымъ выгоднѣе быть казалось, почему и привиллегіи дворянства своего разстратили, такъ, что наблюдая свой покой, многіе уклонялись въ хлѣбопашество и разные звѣриные промыслы, а черезъ то наложили на себя иго крестьянства, перешли въ подушный окладъ и въ духовенство и разныя степени жизни, перемѣняли и свою фамилію."^[63] Впрочемъ нѣкоторые изъ россійскихъ дворянъ и дѣтей боярскихъ, послѣ переселенія въ Сибирь, сохраняли свое званіе и назывались сибирскими. Потомъ многіе верстаны въ это званіе въ Сибири по царскимъ указамъ или властью воеводъ и позднѣе губернаторовъ, «за многотрудныя службы, осадное сидѣнье, голодное терпѣнье», а иногда за службу отца. Дѣти боярскіе и сибирскіе дворяне получали особое жалованье, рублей по 5—25 въ годъ, по нѣскольку четвертей хлѣба и крупъ, по нѣскольку пудовъ соли и сѣнокосныя земли, бывшія наслѣдственными. Указомъ сената 1727 г. «съ дворянъ, и дѣтей боярскихъ сибирской губерніи и съ дѣтей ихъ, кои будутъ комплектованы, на мѣсто умершихъ — податей подушныхъ брать невелѣно». Но въ 1737 г. дѣти боярскіе всѣ обращены военной коллегіей на службу и поставлены наравнѣ съ казаками^[64]. Еще до этого времени нѣкоторые изъ дворянъ и дѣтей боярскихъ пріобрѣтали себѣ вотчины, и въ Сибири появилось сословіе помѣщиковъ-вотчинниковъ. Въ числѣ ихъ было много казаковъ, купцовъ, приказныхъ, духовныхъ. Они селили на этихъ земляхъ рабовъ-инородцевъ, ссыльныхъ и бродягъ, которыхъ имъ удавалось записывать за собою. Противъ этого вооружался еще царь Ѳеодоръ Алексѣевичъ^[65]. Но въ XVIII в. усиленіе запроса на хлѣбъ, вело за собой усиленіе хлѣбопашества, особенно въ южныхъ пограничныхъ мѣстахъ Сибири. Рабы, такомъ образомъ, начинали пріобрѣтать небывалую до тѣхъ поръ въ Сибири цѣпу, какъ производители хлѣба. Люди, умѣющіе понимать смыслъ обстоятельствъ и извлекать изъ нихъ барыши, люди имѣвшіе при томъ возможность владѣть рабами, — обзаводилось землей и начинали воздѣлывать ее невольничьимъ трудомъ^[66]. Мы имѣемъ, въ рукахъ интересный дневникъ одного изъ этихъ рабовладѣльческихъ сельскихъ хозяевъ. Одинъ изъ предковъ Андреева, умершій въ 1739 г., купилъ въ 12 верстахъ отъ Тобольска деревню Этыкерову, «накупя людей и содержавъ оную, жизнь свою препровождалъ въ изобиліи». Сынъ его увеличилъ это рабовладѣльческое имущество, тѣмъ, что будучи израненъ въ башкирскую войну, онъ получилъ «башкирцевъ шесть человѣкъ въ вѣчное владѣніе, которые и поселены были въ деревнѣ, которую отецъ ему по духовной отказалъ». Упомянутая деревня вмѣстѣ съ рабами досталась автору лѣтописи. Живя безъ господскаго надзора, «не имѣвъ надъ собою смотрѣнія и не видя господъ», эти рабы, при ревизіи 1783 г., «взбунтовавъ, подавали челобитныя, называя себя вольными людьми… Съ великимъ трудомъ приведя ихъ въ страхъ и показавъ, что есть господа, я отправилъ ихъ въ крѣпость Семипалатинскую съ капраломъ Кочевымъ»… Купивъ землю и мельницу, Андреевъ построилъ домъ руками своихъ рабовъ и снабдилъ ихъ лошадьми, скотомъ рогатымъ, баранами, свиньями, курами, дешевою посудою, хлѣбомъ. «Великаго стоило мнѣ труда приводить распутныхъ сихъ людей въ порядокъ»… «Накупилъ я лошадей, завелъ рогатаго скота, птицы, употребляя людей и лошадей къ ломкѣ и возкѣ соли и къ прочимъ случающимся подѣлкамъ, и весьма жизнь свою поправлять всякимъ заведеніемъ началъ; а сверхъ того, какъ для себя, такъ и для коменданта многія вещи крашивалъ, золочивалъ и разныя полезныя показывая услуги, и жизнь свою препровождалъ съ „удовольствіемъ“^[67]. Другіе рабовладѣльцы вели свои дѣла подобнымъ же образомъ. Понятно, что положеніе рабовъ было вообще чрезвычайно тяжкое. Задавленные работой, они постоянно страдали отъ палокъ, плетей и розогъ, раздававшихся щедро господами, „препровождавшими жизнь свою съ удовольствіемъ“. Вмѣстѣ съ тѣмъ, какъ видно изъ вышеприведеннаго замѣчанія Сперанскаго, цѣна рабовъ, съ обращеніемъ ихъ силъ на производительный сельско-хозяйственный трудъ, поднялась до 25 рублей за мальчика. Развитіе сельскаго хозяйства придавало сибирскому рабству новыя силы. И по всей вѣроятности если бы правительство не уничтожило рабства, если бы послѣднее просуществовало до развитія въ Сибири фабричной и золотой промышленности, то его размѣры значительно бы увеличились.

Но въ то время, какъ сибирскіе рабовладѣльцы „препровождали жизнь свою съ удовольствіемъ“, въ отдаленномъ Петербургѣ замышлялось уже освобожденіе невольниковъ. Первый ударъ невольничеству былъ нанесенъ высочайшимъ указомъ 23 мая 1808 г. Въ немъ говорилось:

а) Всѣмъ россійскимъ подданнымъ свободныхъ состояній покупать и вымѣнивать на линіи киргизскихъ дѣтей дозволяется, съ тѣмъ, чтобъ:

б) Таковые обоего пола, по достиженіи 25-лѣтняго возраста, всѣ безъ изъятія должны быть свободными;

в) Всѣ, покупающіе или вымѣнивающіе ихъ, должны предъявлять о сей покупкѣ оренбургской пограничной коммисіи;

г) Каждый купленный или вымѣненный невольникъ, по истеченіи 25-ти-лѣтняго возраста, какъ свободный, долженъ избрать состояніе по способности и произволенію;

д) Право на владѣніе каждому покупателю дозволяется передавать кому онъ пожелаетъ. Но по достиженіи 25-ти-лѣтняго возраста эти киргизы свободны и отъ новыхъ хозяевъ;

е) Невольникъ, женившійся, по достиженіи имъ 25-ти-лѣтняго возраста, свободенъ съ женою и дѣтьми, хотя бы женился, и на крѣпостной своего хозяина;

ж) Правила сіи распространяются на всю сибирскую линію.

Рабовладѣльцы были ошеломлены этимъ указомъ, но не на долго. Тогдашняя Сибирь нисколько не была лучше Сибири XVII в., когда ставили ни во что царскіе указы, запрещавшіе невольничество. Той же судьбѣ подвергся сначала и указъ 1808 г. Его исполненіе зависѣло отъ чиновниковъ, которые были сани рабовладѣльцами и поэтому были заинтересованы въ поддержаніи невольничества. Рабовладѣльцы же, не бывшіе чиновниками, избавлялись отъ дѣйствія этого указа посредствомъ взятокъ. Между тѣмъ рабы, узнавъ о выходѣ упомянутаго указа, заволновались: покупали гербовую бумагу, нанимали сочинителей и переписчиковъ прошеній, и подавали просьбы о своемъ освобожденіи. Но рабовладѣльцы не дремали, и старались выводить изъ своихъ невольниковъ мысль о свободѣ посредствомъ палокъ и розогъ. Стоило только отослать такого раба при запискѣ въ полицію, или просто отвести его на свою конюшню, — и ему задавали такую баню, что, пожалуй, и дѣйствительно выбивали всякую мысль объ освобожденіи. Такъ, напримѣръ, въ Омскѣ, коллежскій совѣтникъ Камаевъ, своего раба, киргиза, Александрова, „наказалъ при полиціи 200-ми лозъ, а послѣ сего ввергнулъ его въ тюремное заключеніе, гдѣ онъ находился больше мѣсяца, съ употребленіемъ на городовую работу“. Вина Александрова состояла въ томъ, что онъ написалъ одному своему родственнику просьбу объ освобожденіи отъ рабства^[68].

Ищущимъ свободы невольникамъ доводилось часто получать за это двойное наказаніе — и отъ своихъ господъ, и по приговору того судебнаго мѣста, въ которомъ они ходатайствовали, о своемъ освобожденіи. Высочайшимъ указомъ 23 апрѣля 1744 г. было постановлено, что „ежели кто изъ крещеныхъ калмыковъ и другихъ націй людей, безъ позволенія помѣщиковъ своихъ, у коихъ они, по силѣ указа 1737 г., живутъ, будутъ къ ревизіи приходить и проситься, неимѣя никакого письменнаго вида отъ тѣхъ своихъ помѣщиковъ, на волю, таковыхъ, за таковое своевольство, наказывая батоги, отсылать къ тѣмъ же помѣщикамъ и къ прочимъ“. Основываясь на этомъ постановленіи, нѣкоторые суды, наприм., тобольскій магистратъ и уѣздный судъ, приговаривали къ наказанію батогами и къ отдачѣ рабовладѣльцамъ тѣхъ невольниковъ, которые, но указу 1808 г., имѣли полное право на освобожденіе^[69]. Нѣкоторымъ отказывали въ освобожденіи на темъ основаніи, что указъ 1808 г. относится только къ купленнымъ и вымѣненнымъ невольникамъ, а просители, дескать, были сначала „завоеваны“, а потомъ уже проданы!^[70] Часто суды или вовсе не принимали невольничьихъ просьбъ, или откладывали ихъ въ долгій ящикъ. Но скоро эти несправедливости сдѣлались извѣстными въ Петербургѣ, и сенатъ, своимъ указомъ о прекращеніи ихъ и своими угрозами о жестокомъ наказаніи виновныхъ чиновниковъ, навелъ на нѣкоторыя присутственныя мѣста такой страхъ, что они начали освобождать рабовъ чрезвычайно скоро и безъ всякихъ формальностей. Омскіе дворяне жаловались, наприм., что „омское областное правленіе, на основаніи указа 1808 г., только по собственнымъ своимъ резолюціямъ, безъ судебнаго производства и приговора, даетъ свободу находящимся у дворянъ въ услуженіи людямъ, достигшимъ двадцатипятилѣтняго возраста“… „Такія дѣйствія омскаго областнаго правленія, по освобожденію достигшихъ 25-ти лѣтъ невольниковъ, поселили въ умахъ легковѣрныхъ и склонныхъ къ праздности калмыковъ вольность; они всѣ уже готовы были искать оной и ходатайствуя о томъ съ надеждою, выходили изъ повиновенія господъ своихъ и тѣмъ наносили общее неудовольствіе и невозвратный убытокъ“^[71]. Между тѣмъ петербургское правительство показывало, что оно желаетъ идти въ этомъ дѣлѣ даже далѣе указа 1808 г. Такъ, наприм., 8 февраля 1822 г. было высочайше утверждено мнѣніе государственнаго совѣта о выдачѣ 150 р. за каждаго освобождаемаго невольница его хозяину.- 6 октября 1825 г. постановлено, что если невольникъ самъ не захочетъ уходить отъ своего господина, то можетъ оставаться у него не иначе, какъ только на правахъ вольнонаемнаго. Рабовладѣльцы пуще прежняго начали вопіять о попраніи своихъ „священныхъ правъ собственности“? Въ Омскѣ, гдѣ однихъ только рабовладѣльцевъ-чиновниковъ было 31 человѣкъ, они замыслили ходатайствовать объ оставленіи невольниковъ за ними. Долго толковали объ этомъ по домамъ, за чайкомъ и водочкой, наконецъ, въ іюнѣ 1825 г. рабовладѣльцы составили общее собраніе и избрали повѣреннаго, чиновника Яковлева, для подачи просьбы на высочайшее имя. Упомянувъ о произвольныхъ, по ихъ мнѣнію, дѣйствіяхъ присутственныхъ мѣстъ по отбору невольниковъ, они въ упомянутомъ своемъ прошеніи продолжаютъ: „дѣйствіями сими омское дворянское сословіе, будучи озабоченнымъ даже до разстройства въ хозяйственности, опасается, чтобы напослѣдокъ не лишиться каждому всѣхъ рода сего, людей и, съ тѣмъ вмѣстѣ, употребленной на пріобрѣтеніе, воспитаніе и обученіе ихъ собственности своей безъ возврата и не остаться вдругъ безъ всякой услуги, необходимой въ особенности для служащаго чиновника, — имѣло о томъ свое разсужденіе и изложивъ оное за надлежащимъ подписаніемъ въ особомъ мнѣніи, поручило титулярному совѣтнику Яковлеву ходатайствовать у верховнаго правительства защиты и снисхожденія пребывающему въ Сибири дворянскому сословію, по уваженію нуждъ и мѣстныхъ обстоятельствъ, въ отношеніи спокойнаго владѣнія калмыками съ происходящимъ отъ нихъ потомствомъ, на основаніи коренныхъ законовъ, утверждавшихъ права сибирскихъ рабовладѣльцевъ“^[72]. Указывая на юридическія основанія своихъ правъ, рабовладѣльцы стараются разжалобить правительство, разрисовывая передъ нимъ свое бѣдственное положеніе, до котораго необходимо должно довести ихъ освобожденіе рабовъ. „Чиновники, въ Сибири служащіе, — пишутъ они, — большею частію неимѣя возможности купить русскихъ крѣпостныхъ людей и надѣясь на допущенное указомъ 1757 г. право пріобрѣтать калмыковъ и владѣть ими вѣчно, только сихъ людей и имѣютъ, вымѣнивая на товаръ съ платежемъ пошлины и за владѣнную запись денегъ; воспитывая ихъ подобно дѣтямъ, обучали разнымъ ремесламъ съ большими издержками, и нѣкоторыхъ изъ нихъ женили на крѣпостныхъ дѣвкахъ, доставляя имъ всё нужное къ содержанію, приготовляли ихъ быть для себя и самихъ ихъ полезными. Но они, по природной ихъ азіатской склонности, забывъ отеческое объ нихъ попеченіе, прилагаемое при воспитаніи, и заботы, по внушеніямъ неблагонамѣренныхъ людей, стараются избыть отъ услугъ.. Съ распубликованія послѣдняго о семъ узаконенія (ук. 1808 г.), вымѣнъ ихъ отъ киргизъ по сибирской линіи почти прекратился, ибо издержки, долженствующія употребляться на вымѣнъ калмыченка, обученіе его правиламъ христіанской вѣры, образу жизни и какому нибудь ремеслу, на воспитаніе его и на одежду, наприм., съ 7 до 25-тилѣтняго возраста, никакъ не могутъ вознаградиться отъ услуги лучшаго изъ калмыченковъ; а очень много и такихъ, кои почти ни къ чему не имѣютъ способности; найдутся еще и такіе, которые бываютъ покупаемы 24 лѣтъ отъ роду и не дешевле, какъ за 400 р. (?!), кромѣ пошлинъ и прочихъ расходовъ. И ежели бы зналъ владѣлецъ, что таковой пріобрѣтаемый имъ человѣкъ будетъ свободенъ, то, безъ сомнѣнія, не рѣшился бы на вымѣнъ его, сопряженный съ напрасной тратой денегъ. При законѣ 1808 г., не далѣе какъ черезъ пятнадцать лѣтъ всѣ уже до одного калмыка будутъ свободны, и чиновники въ Сибири, въ особенности же въ гражданской службѣ находящіеся, неминуемо потерпятъ въ услугѣ нужду, ибо въ здѣшнемъ краѣ сколько невозможно достать русскихъ крѣпостныхъ людей, столько же трудно имѣть и вольнонаемныхъ“.^[73] Понятно, что ходатайство омскихъ рабовладѣльцевъ осталось безъ успѣха. Указы 8 октября 1825 г. и 80 января 1826 назначали срокъ для освобожденія всѣхъ невольниковъ и вмѣстѣ съ тѣмъ запретили впредь пріобрѣтать ихъ. Но вѣроятно сибирскіе рабовладѣльцы имѣли въ Петербургѣ сильную руку, по крайней мѣрѣ сибирскій генералъ-губернаторъ Капцевичь держалъ ихъ сторону. И вмѣстѣ съ выходомъ упомянутаго закона объ эманципаціи невольниковъ было отдано два указа, которые вдохнули въ рабовладѣльцевъ надежду, что дѣло ихъ не совсѣмъ еще потеряно. Сенатъ, подтверждая указъ 18 февраля 1819 г., объявилъ, что „киргизы и калмыки доселѣ купленные состоятъ въ двухъ разныхъ положеніяхъ: одни суть, кои куплены до указа 1808 г., а другіе послѣ онаго; первые крѣпки пріобрѣтателямъ ихъ по жизнь, вторые до 25-ти лѣтняго возраста“.^[74] Государственный же совѣтъ, соболѣзнуя о безпомощномъ состояніи дѣтей, продаваемыхъ киргизами изъ-за нищеты и голода, предписалъ сибирскому и оренбургскому начальству, „сообразивъ мѣстныя обстоятельства, положить способъ въ призрѣнію сихъ дѣтей, назначить на сіе потребную сумму, которая по дешевизнѣ пріобрѣтенія, не можетъ быть значительною, размѣщать сихъ дѣтей по селеніямъ въ добрымъ и зажиточнымъ хозяевамъ, опредѣливъ за воспитаніе работные годы, но истеченіи коихъ они должны быть свободными“.^[75] Омскій областный совѣтъ, понявъ какую выгоду можно извлечь изъ этихъ указовъ, сообразилъ, что если азіятцы останутся въ кабалѣ у крестьянъ, то отъ нихъ ихъ можно будетъ брать для работы лицамъ другихъ сословій; совѣтъ положилъ между прочимъ: „къ покупкѣ и вымѣну дѣвочекъ, изъ рода киргизовъ или калмыковъ, пригласить всѣхъ безъ изъятія жителей линіи на собственные ихъ товары или деньги“; мѣстами вымѣна назначены Омскъ, Петропавловскъ, Семипалатинскъ и Устькаменогорскъ; покупщикъ долженъ представлять купленныхъ имъ дѣтей мѣстному начальству, которое сверхъ объявленной имъ покупкой цѣны, будетъ выдавать покупщику награды 10 р. за каждаго представленнаго ребенка; „по вступленіи сихъ дѣтей въ казенное вѣдомство, размѣщать ихъ въ благонадежныя семейства, кои взять пожелаютъ на воспитаніе до замужества; сообразно примѣрамъ прежняго времени, совѣтъ полагаетъ, что каждую дѣвочку можно пріобрѣсть въ казенное вѣдомство отъ 2 до 7 лѣтъ за 40—80 р., отъ 7 до 12 л. за 80—120, а свыше 12 лѣтъ за 120—160 р.“!! Поэтому совѣтъ положилъ назначить слѣдующую плату за дѣтей.

Свыше этого возраста дѣти не принимаются, ибо тогда они могутъ сами снискивать пропитаніе. За воспитаніе опредѣлить заработные годы, полагая оные съ пятнадцати-лѣтняго возраста по слѣдующему расчисленію:

По отысканіи желающихъ взять себѣ на пропитаніе этихъ дѣтей, отправлять ихъ для размѣщенія по линіи по селеніямъ, подъ присмотромъ наемныхъ отъ казны служителей, на обывательскихъ подводахъ безъ прогонъ».^[76] Совѣтъ главнаго управленія прибавилъ къ этому, что желающимъ принять на воспитаніе этихъ дѣтей должно внушать, что "сверхъ той пользы, какую непремѣнно подучатъ они, имѣя ихъ у себя столь долгое время въ работахъ, сдѣлаютъ еще богоугодное дѣло, потому что приведя ихъ въ христіанскую вѣру и воспитавъ въ страхѣ божіемъ, они присоединятъ ихъ въ христіанской церкви, а сіе доброе дѣло, какъ въ сей жизни обратитъ на ихъ домъ благословеніе Божіе, такъ и въ будущій не оставитъ ихъ безъ достодолжнаго вознагражденія. Эти дѣти обязаны служить хозяевамъ до 25 лѣтъ жизни; по достиженіи ими 18 лѣтъ, а дѣвочки 15 л., имѣютъ право вступать въ бракъ. До приведенія же этихъ мѣръ въ исполненіе, положено собрать свѣденія о числѣ лицъ, желающихъ взять упомянутыхъ дѣтей на воспитаніе^[77]. Оказалось, что принять на воспитаніе азіатскихъ дѣтей обоего пола заявили свое желаніе крестьяне по тобольской губерніи 237 человѣкъ, по томской губерніи 3 человѣка въ клинскомъ округѣ, да еще и въ кузнецкомъ округѣ нѣсколько человѣкъ, по томской области 338 чел.^[78] Но множество крестьянъ, пользуясь трудомъ своихъ кабальниковъ, вовсе не имѣло нужды въ азіатскихъ дѣтяхъ. Вотъ, напр., приговоръ крестьянъ тепло дубровской волости «Взять киргизскихъ дѣтей себѣ на воспитаніе изъ нашего селенія желающихъ не имѣется, потому что по теплодубровской волости имѣется русскихъ довольное число у бѣдственныхъ отцевъ семействъ мужескаго пола малолѣтнихъ дѣтей довольное число, отъ которыхъ имѣютъ зажиточные крестьяне дѣтей въ срочныхъ работахъ и тѣмъ тѣ семейства бѣдственныя отъ прожиточныхъ пропитываются и уплатою податей облегчаются». Точно такіе же приговоры дали деревни: Шатасинская, Гужина, Лапушная, Жартинская, Арлагунская, Курсинская, Степная, Сухменская, Батырева, Яровая, Чулашная, Глубокая и др. {}

Такимъ образомъ рабство пало. Даже проэктъ закабаленія киргизскихъ дѣтей крестьянамъ не былъ осуществленъ, потому что дѣла киргизовъ поправились и они перестали продавать дѣтей. Рабство осталось только въ преданіи, и отъ сибирскихъ стариковъ еще и теперь можно слышать сожалѣніе о тѣхъ блаженныхъ дняхъ, когда ребенка можно было купить въ вѣчное владѣніе за какихъ нибудь 14—20 коп.

Рабство пало, но не совсѣмъ; въ сущности уничтожилась только его особенная форма, а въ формѣ кабалы оно существуетъ въ Сибири до сегодня. Ходитъ душегубка-кабала по этой обширной землѣ, налагая свои цѣпи на каждаго встрѣчнаго инородца. Лишь только появится она въ извѣстной мѣстности, какъ всѣ эти многочисленные табуны и стада, эти воды съ ихъ рыбами и бобрами, эти лѣса — съ ихъ соболемъ и бѣлкою, даже самые инородцы, населяющіе эти улусы, — все это переходитъ въ наслѣдственную собственность кабалителя. Но объ этомъ мы уже говорили въ другой статьѣ «Сибирскіе инородцы въ XIX вѣкѣ».

С. Шашковъ.

"Дѣло", № 3, 1869

---

1. Рапортъ Волкова, май 1748 г.
2. Донесеніе Зорина, 14 августа и 2 ноября 1746 г.
3. Рапортъ Павлуцкаго.
4. (Путевой журналъ Мясникина 1754 г.) Когда Ханъ захотѣлъ жениться, то "приказалъ сбирать отъ всѣхъ отоковъ ноенскихъ зайсанскихъ и подлыхъ, дочерей на смотръ, для женитьбы, и выбралъ себѣ ноенскую дочь дѣвицу лѣтъ 15-ти. (Рапортъ Зорина, 26 августа 1746 г). Упоминаемъ объ этомъ обычаѣ, какъ о близкомъ подобіи выбора жены старинными русскими царями; также собиравшими отовсюду дѣвицъ въ свой дворецъ, для выбора изъ нихъ невѣсты. Смотр. напр., у Соловьева описаніе женитьбы Алексѣя Михайловича.
5. Рапортъ Павлуцкаго 38 апрѣля 1748 г.
6. Риттеръ, II, 155—159.
7. Рапортъ-де Гаррига, 4 октября 1755 г.
8. Рапортъ его же, 8 февраля 1756 г.
9. Рапортъ де-Гаррига, 18 февраля 1756 г.
10. Рапортъ его же, 22 февраля 1756 г.
11. Пограничныя Дѣла Омск. Архива, т. II, стр. 107.
12. Погр. Дѣла, т. XXXI, стр. 402.
13. Ibid, стр. 440.
14. Погр. Дѣла, т. XXXVII, стр. 670.
15. Погр. Дѣла, т. XXX, стр. 440.
16. Погр. Дѣла, т. XL, стр. 459.
17. Ibid, стр. 163.
18. Когда Амурсана увидѣлъ, что ему не удержать за собой власти, то отправилъ въ Россію двухъ зайсановъ съ просьбою о подданствѣ. Ихъ арестовали въ Барнаулѣ; одного увезли въ Петербургъ на допросы въ коллегію иностранныхъ дѣлъ, а другого велѣно уговаривать въ переселенію въ улусы волжскихъ торгоутовъ. Началась переписка. (Погр. Дѣла, т. XXX, стр. 693) Но Амурсана не могъ дождаться отвѣта, и 30 іюня 1757 г. вышелъ къ Семипалатинску почти нагишомъ съ 8 калмыками и одной лошадью. Его отправили въ Омскъ. Въ Ямышевѣ онъ объявилъ, что «имѣетъ великую болѣзнь», а какъ по указамъ значилось, «что онъ человѣкъ надобный», то, «дабы не умеръ», полковникъ Девиленевъ оставилъ его въ Ямышевѣ. 31 іюля привезена жена его. Въ Омскѣ хану стало лучше, и въ новыхъ, сшитыхъ на казенный счетъ штанахъ, подъ именемъ «самосекретнѣйшаго азіанина», онъ отправленъ 9 августа въ Тару, куда прибылъ 12 числа. Здѣсь ему пожаловали по 50 к. въ сутки кормовыхъ и отвели «приличную его чести квартиру». Амурсана просилъ свиданія у полковника Лориха, и послѣдній согласился, но почему-то не иначе, какъ въ 3 часа ночи. И хотя при этой аудіенціи ханъ просилъ только о томъ, чтобы его соединили съ его племянникомъ, однакожъ съ переводчика Дулѣпова, толмачившаго его слова Лориху, послѣдній взялъ подписку не разглашать этого разговора «подъ страхомъ смертной казни». 12 числа Амурсана отправленъ въ Тобольскъ въ вѣденіе тамошней Секретной Комиссіи о Заграничныхъ Обращеніяхъ. Въ инструкціи конвою предписывалось везти Амурсану такъ секретно, чтобы его никто и онъ никого не видалъ, и пріѣздъ въ Тобольскъ пригнать къ ночному времени. (Погр. Д., т. XXXI стр. 8, 15, 34). Вскорѣ Аурсана умеръ отъ оспы. Китайцы, проявлявшіе въ этихъ дѣлахъ подозрительность не меньше русскихъ, три раза требовали трупа Амурсаны, чтобы удостовѣриться въ его смерти. Такъ они боялись этого предпріимчиваго и честолюбиваго дикаря.
19. Погр. Дѣла, т. XXXI, стр. 19.
20. Погр. Дѣла, т. XXXIII, стр. 267.
21. Погр. Дѣла, т. XL, стр. 139.
22. Погр. Дѣла, т. XXX, стр. 605.
23. Погр. Дѣла, т. XXX, стр. 29.
24. Ibid., стр. 555.
25. Погр. Дѣла, т. XXXIII, стр. 267.
26. Ibid., стр. 393.
27. Погр. Дѣла, т. XXX, стр. 200.
28. Погр. Дѣла, т. XXXI, стр. 14.
29. Погр. Дѣла, т. ХXXII, стр. 412.
30. Погр. Дѣла, т. XXX, стр. 24.
31. Ibid., стр. 215.
32. Погр. Дѣла, т. XXX, стр. 180, 228.
33. Погр. Дѣла, т. XXXVII, стр. 85.
34. Погр. Дѣла, т. XXX, стр. 188.
35. Погр. Дѣла, г. XXXVII, стр. 267.
36. Погр. Дѣла, т. XXXVII, стр. 197,
37. Ibid.
38. Погр. Дѣла, т. XXXIII, стр. 267.
39. Словцовъ, т. II, 17—18.
40. Погр. Дѣла, т. ХXXVII, стр. 282.
41. Погр. Дѣла, т. XXXIII, стр. 46.
42. Погр. Дѣла, т. XXXII, стр. 482.
43. Погр. Дѣла, т. LII, стр. 60.
44. Промем. Сибирск. Губернск. канц., январь 1748 г.
45. Рапортъ вахмистра Чертахъ, 1745 г.
46. Словцовъ, т. II, стр. 483.
47. Рапортъ Павлуцкаго, октябрь 1747 г.
48. Письмо Кондермана къ Аблаю, май 1749 г.
49. Мейеръ, стр. 19.
50. Показанія казака Бордюгина, 11 мая 1745 г.
51. Словцовъ, т. II. стр. 428.
52. Экстрактъ 31 марта 1745 г., о обидахъ учиненныхъ киргизамъ.
53. Мейеръ, стр. 29 и 59.
54. Рап. Павлуцкаго, мартъ 1745 г.
55. Письмо Неплюева, 26 сентября 1745 г.
56. Рапортъ Павлуцкаго, сентябрь 1745 г.
57. Лѣтопись Андреева, рукопись 1789—1800 г., листъ 24.
58. Журналъ омскаго областнаго совѣта, 30 іюля, 1826 г.
59. Мейеръ, стр. 47 и 72.
60. Ibid, стр. 27.
61. Журн. омск обл. совѣта, 30 іюля, 1826 г.
62. Указъ Сената Капцевичу, января 30, 1826 г.
63. Лѣтопись Андреева, листъ 7.
64. Этнографич. Сборникъ, выпускъ V, Словцовъ, т. II, прилож. 11—13.
65. Д. къ А. И., т. III. стр. 228.
66. Гагемейстеръ, Статистическое Обозрѣніе, Сибири т. II, стр. 77,
67. Лѣтопись Андреева, листъ 9, 22, 28 и 29.
68. Дѣло объ освобожденіи невольниковъ, Арх. Главн. Управл. Западн. Сиб., № 2801.
69. Дѣло объ ищущихъ вольности отъ рабства, Архивъ Главн. Управл, Зап. Сибири, № 54.
70. Архивъ Главн. Управл, Западн. Сибири, дѣло № 2301.
71. Ibidem.
72. Т. е. Соборное Уложеніе, гл. IX, § 117; указы 1737 г. ноября 16, § 69; 1744 г. апрѣля 23; 1745 г. іюля 5; 1754 г. мая 13, § 5; 1757 г. января 9; 1781 г. сентября 7; 1815 г. августа 11; Уставъ о сибирскихъ киргизахъ, § 277.
73. Арх Г. У. З. Сиб. № 2301.
74. Высочайше утвержд. мнѣніе госуд. совѣта, 8 октября 1828 г.
75. Ук. сената Вапцевичу, 30 января 1826 г.
76. Журналъ омск. области, сов., 30 іюня 1826 г.
77. Приказъ Главн. Упр. Зап. Сиб., 14 февр. 1826 г.
78. Рапортъ въ сенатъ, генералъ-губернатора, 20 апрѣля 1829 г.