Пушкин и Гоголь (Смирнова-Россет)/ДО

Пушкин и Гоголь
авторъ Александра Осиповна Смирнова-Россет

Опубл.: 1895. Источникъ: az.lib.ru

Это произведение было опубликовано до 7 ноября 1917 года (по новому стилю) на территории Российской империи (Российской республики), за исключением территорий Великого княжества Финляндского и Царства Польского, и не было опубликовано на территории Советской России или других государств в течение 30 дней после даты первого опубликования.

Поскольку Российская Федерация (Советская Россия, РСФСР), несмотря на историческую преемственность, юридически не является полным правопреемником Российской империи, а сама Российская империя не являлась страной-участницей Бернской конвенции об охране литературных и художественных произведений, то согласно статье 5 конвенции это произведение не имеет страны происхождения.

Исключительное право на это произведение не действует на территории Российской Федерации, поскольку это произведение не удовлетворяет положениям статьи 1256 Гражданского кодекса Российской Федерации о территории обнародования, о гражданстве автора и об обязательствах по международным договорам.

Это произведение находится также в общественном достоянии в США (public domain), поскольку оно было опубликовано до 1 января 1929 года.

ПУШКИНЪ И ГОГОЛЬ.

(Неизданные историческіе документы).

ПРЕДИСЛОВІЕ.

Предполагая въ ближайшихъ книгахъ «Сѣвернаго Вѣстника» приступить къ печатанію замѣчательнаго историческаго документа, приготовленнаго къ печати подъ заглавіемъ «Пушкинъ и Гоголь» и состоящаго изъ записокъ покойной Александры Осиповны Смирновой, урожденной Россетъ, и дочери ея, Ольги Николаевны Смирновой, живущей въ настоящее время въ Парижѣ, считаемъ необходимымъ сдѣлать по этому поводу нѣсколько предварительныхъ замѣчаній. А. О. Смирнова была женщина въ высшей степени оригинальная, даровитая, высокообразованная. Занимая почетное положеніе, въ качествѣ любимой фрейлины при дворѣ Императора Николая Павловича, она служила тѣмъ притягательнымъ центромъ, вокругъ котораго группировались такіе корифеи русской литературы, какъ Пушкинъ, Гоголь, Жуковскій и др. Въ этой обаятельно-красивой свѣтской женщинѣ съ острымъ и ѣдкимъ умомъ сочеталось, отчасти благодаря воспитанію, отчасти благодаря счастливымъ задаткамъ ея глубокой натуры, живое, горячее отношеніе къ философскимъ и богословскимъ вопросамъ. Вотъ что сообщаетъ по этому поводу О. Н. Смирнова,

«Въ 1844 г. А. О. Смирнова уже давно прочитала отцовъ церкви, богословскія и философскія сочиненія на многихъ языкахъ. Она заинтересовалась религіозными вопросами впервые въ 1837—1838 гг. въ Парижѣ. Религіозное движеніе во Франціи поразило ее, когда она посѣщала гостиную г-жи Свѣчиной. Это движеніе, представителемъ котораго былъ, между прочимъ, Ламенэ, интересовало у насъ Чаадаева (Александра Осиповна встрѣтилась съ нимъ впервые въ 1838 г. въ Москвѣ), Хомякова и О. И. Тютчева, часто видавшаго Шеллинга въ Мюнхенѣ и разсуждавшаго съ нимъ о его нео-христіанствѣ. Тютчевъ вернулся въ Россію на житье въ исходѣ 1844 г., и уже съ той норы сталъ однимъ изъ омень близкихъ друзей Смирновой: весьма напитанный человѣкъ, вполнѣ русскій и вполнѣ европейскій по образованію, онъ легко сошелся съ А. О. Кромѣ того она была очень дружна съ гр. А. Толстымъ и его женой и сестрой, съ Абр. С. Поровымъ, которыя также занимались церковью и религіозными вопросами Итакъ, Александра Осиповна уже съ ранней молодости много думала о серьезныхъ философскихъ и религіозныхъ предметахъ, но въ ея интересахъ и убѣжденіяхъ не было и тѣни ханжества: это вовсе не было въ ея натурѣ. Съ начала 1846 г. до конца 1849 г., страдая отъ очень тяжелой беременности, страха родовъ и опасаясь даже умереть, она также очень естественно думала много о кончинѣ и даже готовилась къ ней».

Но не смотря на то, что въ натурѣ А. О. Смирновой не могло быть ничего ханжескаго, лицемѣрнаго, религіозное направленіе ея мыслей, ея интересъ къ утонченнымъ богословскимъ вопросамъ, подали еще при жизни ея поводъ къ узкимъ и даже ложнымъ толкованіямъ, отразившимся въ печатныхъ характеристикахъ ея взглядовъ и симпатій. Такою неудачною по замыслу и притомъ крайне неудовлетворительною по литературному исполненію характеристикой является, между прочимъ очеркъ г-жи Черницкой, напечатанный въ «Сѣверномъ Вѣстникѣ» (въ январскомъ номерѣ 1890 г.) редакціи г-жи Евреиновой. Статья г-жи Черницкой, совершенно несостоятельная по своей внутренней тенденціи, заключаетъ въ себѣ рядъ фактическихъ ошибокъ и совершенно ложныхъ обобщеній, изъ которыхъ нѣкоторыя (какъ, напр., характеръ отношеній Гоголя къ А. О. Смирновой) уже опровергнуты въ печати, другія — требуютъ еще нѣкотораго объясненія..Мы остановился только на одномъ аргументѣ, обращенномъ г-жею Черницкой противъ этой замѣчательной женщины. Вотъ какъ г-жа Черницкая характеризуетъ отношеніе къ А. О. Смирновой С. Т. и И. С. Аксаковыхъ, отзывамъ которыхъ она придаетъ рѣшающее значеніе:

"…Съ нетерпѣніемъ ожидалъ Сергѣй Тимофеевичъ свиданія съ Смирновой. Ему чрезвычайно любопытно было посмотрѣть на Смирнову, которую такъ осуждало общественное мнѣніе и о которой Гоголь въ то же время говорилъ: «едва-ли найдется въ мірѣ душа, способная понимать и оцѣнить ее»^[1]. При первой встрѣчѣ Смирнова произвела на Сергѣя Тимофеевича самое непріятное впечатлѣніе; она приняла его лежа въ постели. Такой пріемъ старика, почти слѣпого, ему показался неуважительнымъ: «два часа съ половиной я заставилъ ее говорить безпрестанно о томъ, о чемъ хотѣть… и что же? Я также, какъ и ты, пишетъ Сергѣй Тимофеевичъ сыну, не спалъ до двухъ часовъ отъ изумленія. Я не вполнѣ довѣрялъ Гоголю и Самарину, я считалъ, что они обольщены, очарованы (и мнѣ говорили многіе, что она сирена, очаровательница, волшебница) и сами того не знаютъ. Но я увидѣлъ, что здѣсь нѣтъ и тѣни ничего обольстительнаго, ни въ какомъ отношеніи. Я не нашелъ въ ней женщины — это былъ мужчина въ спальномъ капотѣ и чепчикѣ, очень умный, смѣло обо всемъ говорящій: но легкій, холодный, — я по крайней мѣрѣ не замѣтилъ ни малѣйшей теплоты, ни даже признака эстетическаго чувства… Я рѣшительно признаю… Погожу признавать. Ты необходимо долженъ узнать ее близко. Преодолѣй себя и постарайся доискаться драгоцѣннаго камня, зарытаго въ хламѣ». Сергѣй Тимофеевичъ долго не посылалъ сыну этого письма объ Александрѣ Осиповнѣ, дожидаясь, какое она на него произведетъ впечатлѣніе. Не вполнѣ довѣряя себѣ послѣ такихъ отзывовъ Гоголя объ Александрѣ Осиповнѣ, Сергѣй Тимофеевичъ хотѣлъ провѣрить себя тѣмъ взглядомъ, какой составится у Ивана Сергѣевича; но послѣдній въ такой-же мѣрѣ непріятно былъ пораженъ Смирновой, какъ и отецъ его. «Я не въ силахъ вамъ высказать того непріятнаго, оскорбительнаго впечатлѣнія, которое она на меня произвела, писалъ онъ своему отцу тотчасъ-же послѣ знакомства съ А. О. Смирновой. Она сейчасъ поставила меня въ свободныя отношенія и я ни разу не сконфузился, но часто вырывались у меня рѣзкія выраженія… Ничего пріятнаго не нашелъ я въ лицѣ ея. Стала она съ братомъ передразнивать Н. Ш. Можно бранить Н. Ш. за ея суетливость и хлопотливость, но смѣяться надъ недостаткомъ зубовъ — все это какъ-то странно. Разъ пять впродолженіе вечера принималась она передразнивать ее. Бранитъ Россію и все. По брань брани рознь, и я сказалъ ей: что у васъ эгоистическое негодованіе, въ которомъ нѣтъ любви и скорби. Помираетъ со смѣху надъ всѣмъ, что видитъ и встрѣчаетъ, называетъ всѣхъ животными, уродами, удивляется, какъ можно дышать въ провинціи. Я самъ въ провинціи не на мѣстѣ, но мнѣ все это досадно было слышать; я мужчина, но во мнѣ больше мягкости и вниманія ко всему человѣческому. Я сильнѣе ея ругаю мошенниковъ, но если въ комъ есть хорошія, добрыя движенія души, тотъ не подвергнется отъ меня ни брани, ни насмѣшкамъ. Что Смирнова олицетворенный умъ, въ этомъ нельзя сомнѣваться, но моя душа была такъ внутренно оскорблена, что я не рѣшусь ни за что, мнѣ кажется, читать ей свои стихи, гдѣ есть хотя малѣйшій оттѣнокъ чувства, мечты»… Тѣмъ не менѣе Иванъ Сергѣевичъ, по настоятельному требованію Александры Осиповны, проводитъ у нея всѣ вечера, читаетъ ей даже свои стихи. Смирнова дѣлаетъ ему на нихъ очень дѣльныя замѣчанія, послѣ которыхъ нѣкоторые нравившіеся ему стихи вдругъ являются пресмѣшными. Признавая въ Смирновой большой умъ. Иванъ Сергѣевичъ хочетъ видѣть въ ней глубокаго человѣка; «но, писалъ онъ отцу, какъ нарочно въ ту минуту. когда слова ея, полныя серьезнаго смысла, заставляютъ меня видѣть ее въ другомъ свѣтѣ, вдругъ тривіальное выраженіе обольетъ васъ холодомъ. Разговоръ почти всегда пустой, состоитъ изъ анекдотовъ, до которыхъ она большая охотница». Ивану Сергѣевичу казалось даже, что не зависитъ-ли все это оттого, что самъ онъ недостаточно интересный собесѣдникъ для нея, которая была дружна съ умнѣйшими и замѣчательнѣйшими людьми всѣхъ націй. Но умѣя поддѣлаться подъ каждаго человѣка, войти въ его внутренній міръ, Смирнова нашла, наконецъ, тѣ струны у Ивана Сергѣевича, на которыхъ можно играть. Она стала мастерски разсказывать ему о дѣтствѣ, проведенномъ въ Малороссіи, о жизни своей при дворѣ; при этомъ она такъ умѣла нарисовать тьму мерзостей, ее окружавшихъ, что невольно вызывала удивленіе, какъ могла она выйти изъ всѣхъ этихъ обстоятельствъ такою, какая она есть. Тонъ горечи и раскаянія, съ какимъ вела она разсказъ, вызывалъ большое къ ней сочувствіе. Иванъ Сергѣевичъ былъ совершенно подкупленъ этимъ: «Недавно я имѣлъ съ ней очень долгій разговоръ, писалъ онъ отцу, — она разсказала мнѣ всю свою жизнь съ восьми лѣтъ, все свое развитіе. И послѣ этого разговора я повторяю о ней то же самое, что Самаринъ и Гоголь». Вскорѣ однако пришлось убѣдиться Ивану Сергѣевичу, что это былъ одинъ изъ пріемовъ кокетства. Смирнова очень равнодушно въ такомъ-же тонѣ разсказывала объ этомъ-же самомъ всѣмъ и каждому. Иванъ Сергѣевичъ почувствовалъ тогда, что Смирнова очень далека отъ того возвышеннаго идеала женщины, который онъ видѣлъ въ лицѣ своей матери. Движимый искреннимъ желаніемъ повліять на нее, онъ посвящаетъ ей стихотвореніе, въ которомъ есть такія строки:

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

А вы? вамъ въ душу недостойно

Начало порчи залегло,

И чувство женское покойно

Развратомъ тѣшиться могло!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Смирнова приняла стихи Ивана Сергѣевича за оригинальную выходку съ его стороны. Отвѣтила на нихъ шуткой, насмѣшкой, похвалой. «Въ какихъ-же дуракахъ остался я съ своимъ горячимъ желаніемъ видѣть ее на другомъ пути, съ безпокойной мечтой вызвать ее на другой путь», писалъ онъ отцу.

Въ дальнѣйшихъ письмахъ своихъ къ отцу Иванъ Сергѣевичъ совсѣмъ почти не упоминаетъ о Смирновой и на вопросъ отца, почему онъ о ней ничего не пишетъ, отвѣчалъ ему: «Всѣ мнѣ такъ приглядѣлись, что мой внутренній міръ не соприкасается вовсе съ ними. По той-же причинѣ не писалъ я ничего объ Александрѣ Осиповнѣ. Такъ мало она меня занимаетъ, что, право, говорю вамъ, и въ голову не приходитъ мнѣ объ ней никогда дома. Когда я бываю у ней, то я говорю, спорю, нахожусь съ ней въ совершенно простыхъ отношеніяхъ, никогда не вспоминая прежняго, не касаясь этихъ вопросовъ. Она уже не прежняя для меня Александра Осиповна. Она вдругъ постарѣла для меня десятью годами; я вижу въ ней умную, занимательную женщину, беременную вдобавокъ, мать дѣтей довольно взрослыхъ, женщину, которой ошибки и заблужденія неспособны болѣе возбудить во мнѣ никакого негодованія, вниманіемъ и мнѣніемъ которой я не дорожу, и потому-то мнѣ теперь съ нею такъ свободно и ловко».

Эти письма С. Т. Аксакова и И. С. Аксакова г-жа Черницкая полагаетъ въ основу всей своей характеристики. Но здѣсь то из аключается источникъ того заблужденія, въ которое впалъ тенденціозный и опрометчивый авторъ. Руководясь письмами И. С. Аксакова, собранными лишь въ I т. «Переписки И. С. Аксакова» (послѣдніе томы его писемъ, приготовленные къ печати, остались пока неизданными за смертью вдовы И. С. Аксакова), г-жа Черницкая упустила изъ виду всѣ тѣ обстоятельства, которыя проливаютъ истинный свѣтъ на отношенія И. С. Аксакова къ А. О. Смирновой и которыя мы почерпаемъ изъ замѣтокъ О. Н. Смирновой.

"Скромность, чувствительность, умиленіе, нѣчто неизъяснимо-сладкое — вотъ чего искали Аксаковы въ женщинѣ, говоритъ О. Н. Смирнова. Это пахнетъ полевыми цвѣтами, ландышами и поэзіей 20-хъ годовъ. Тутъ много романтизма, тутъ идеалъ чисто-средневѣковый: замкнутость женской жизни въ варварской атмосферѣ вѣчной войны, и теремъ, и фата, какъ необходимый щитъ женскаго цѣломудрія — вотъ идеалъ женщины у славянофиловъ. Новый, совершенно невиданный до того типъ женщины, какой представляла изъ себя А. О. Смирнова, поразилъ, «огорошилъ» (это выраженіе K. С. Аксакова объ А. О.) Аксаковыхъ, и они путаются, восхищаются, сердятся, увлекаются ею и бранятъ ее,.и готовы даже произнести анаѳему на этотъ типъ, исключительный по новизнѣ и оригинальности. С. Т. Аксаковъ, перепуганный первымъ впечатлѣніемъ отъ А. О., позднѣе пишетъ сыну въ Калугу: «…Какъ чудесно выразилъ ее Пушкинъ: и сохранила взоръ холодный, простое сердце, умъ свободный и т. д. Я признаю А. О. способною къ самымъ великимъ поступкамъ и презирающею оттого, какъ мелочь, всѣ условія, законы, приличія и дурную молву… Но я лучше соглашусь имѣть ее своимъ царемъ, чѣмъ женой». Какъ видно изъ этого отрывка письма, мнѣніе С. Т. объ А. О. Смирновой вовсе не сводится къ тому нелестному отзыву, который приводитъ г-жа Черницкая. Что касается отношенія къ ней И. С. Аксакова, то кромѣ его молодости и значительнаго различія въ умственномъ складѣ его и А. О., надо еще подчеркнуть то обстоятельство, что А. О. должна была въ эту пору значительно отталкивать его своимъ несочувствіемъ къ («го славянофильскимъ взглядамъ, ѣдкіе сарказмы А. О. Смирновой тревожили мягкій умъ И. С. Ея отношеніе къ современной Россіи, просвѣщенное европейскимъ образованіемъ. и европейскими интересами, смущало и разстраивало его. Она бранитъ Россію, помираетъ со смѣху надо всѣмъ, что видитъ и встрѣчаетъ, удивляется, что можно дышать въ провинціи — все это оскорбляло душу юнаго И. С. Аксакова и внушало ему мысль, что онъ ни за что не сталъ-бы читать ей своихъ стиховъ».

Далѣе г-жа Черницкая представляетъ дѣло такъ, что И. С. Аксаковъ все болѣе и болѣе охладѣвалъ къ А. О. и подъ конецъ смотрѣлъ на нее, какъ на какую-то почти ординарную, свѣтскую даму. Но въ этомъ заключается уже грубая историческая ошибка. Съ теченіемъ времени отношенія И. С. къ А. О. Смирновой не только не охладѣли, но просвѣтились совершенно новымъ взглядомъ на нее. Чтобы показать это, достаточно привести два небольшихъ письма И. С. Аксакова 1880 г. — одно къ О. Н. Смирновой, другое къ А. О. Смирновой. Уже по тону этихъ писемъ видно, что отношенія И. С. Аксакова къ А. О. съ годами не только не измѣнились къ худшему, но пріобрѣли характеръ истинной дружбы и преданности. Вотъ эти два письма:

30 сентября 1880 г. Москва.

Многоуважаемая Ольга Николаевна, изъ прилагаемаго объявленія вы увидите, что времена нѣсколько измѣнились, что послѣ неоднократныхъ отказовъ мнѣ разрѣшено вновь издавать газету, что я наконецъ на старости лѣтъ, почти одинокій, или послѣдній изъ могиканъ, возобновляю свое общественное служеніе той правдѣ, которой служили мои друзья, которой и я служилъ въ ихъ сообществѣ. Я къ вамъ съ просьбой. Я знаю, что Александра Осиповна нездорова, но знаю, что у ней бываютъ промежуточные дни или часы отдыха, въ которые она продолжаетъ вести свои записки. Мнѣ бы очень хотѣлось украсить свое изданіе въ отдѣлѣ литературномъ, — тѣмъ, что интереснѣе всякой, такъ называемой, беллетристики, — ея историческими мемуарами, записками, воспоминаніями. Часть записокъ Александры Осиповны были напечатаны въ «Русскомъ Архивѣ» Бартенева, именно воспоминанія о Пушкинѣ, — написанныя, какъ и все, что пишетъ она, — умно, занимательно, живо. Не согласится-ли Александра Осиповна дозволить мнѣ напечатать продолженіе Записокъ, то, что можно и уже никого не компрометируетъ?

Но и кромѣ Записокъ у Александры Осиповны сохраняется множество писемъ, стиховъ Жуковскаго, можетъ быть даже Пушкина, не говорю ужъ о Гоголѣ. Не знаю, расположена-ли она ихъ кому-либо передавать, но если на послѣднее она согласна, то, смѣю думать, — изо всѣхъ литературныхъ людей она отдастъ предпочтеніе мнѣ.

Прилагаю небольшую записочку къ ней; отъ васъ будетъ зависѣть, отдавать-ли ее тотчасъ или нѣтъ.

Пользуюсь случаемъ передать вамъ дружескій привѣтъ моей жены и выразить вамъ мое искреннее уваженіе.

Ив. Аксаковъ.

А вотъ письмо И. С. Аксакова къ самой А. О. Смирновой:

Здравствуйте, добрый, старый, дорогой другъ Александра Осиповна! Начиная изданіе еженедѣльной газеты подъ названіемъ «Русь», выхожу вновь, послѣ долгаго перерыва на литературное поприще, затягивая, можетъ быть, уже свою лебединую пѣснь; озираюсь кругомъ, оглядываюсь — кто изъ прежнихъ друзей еще на лицо, и прошу ихъ напутственнаго привѣта и содѣйствія. Отъ васъ вправѣ я ожидать и того и другого. У васъ есть и записки — умныя, интересныя и много всякаго матеріала. Если это возможно, удѣлите часть мнѣ для помѣщенія въ «Руси». Можетъ быть, въ тѣ минуты, когда не тяготятъ васъ ваши нервы и даютъ вамъ нѣкоторый отдыхъ, вы удосужитесь заняться пересмотромъ вашего богатаго архива и вспомните обо мнѣ. — Вотъ и Пушкину поставленъ памятникъ на площади въ Москвѣ. Рѣшено поставить памятникъ богато. Цѣлую ручки ваши отъ всей души. Дай Богъ вамъ поменѣе страдать отъ вашего недуга. Не забывайте-же вамъ всѣмъ сердцемъ преданнаго друга

Ив. Аксакова.

30 сент. Москва. 1880 г. *)

) Примѣчаніе. Александра Осиповна получила это письмо въ Парижѣ, гдѣ она опасно заболѣла еще осенью 1876 г. Когда она въ послѣдній разъ простилась съ Ив. Серг. Аксаковымъ въ Москвѣ, она уже болѣе двухъ лѣтъ не могла ни читать, ни писать. Она предполагала отдать свои интереснѣйшія Записки, по его просьбѣ, И. С. Аксакову, нэ уже не въ состояніи была заняться этимъ дѣломъ. Записки остаются не напечатанными до сихъ поръ и находятся у дочери Смирновой въ Парижѣ. Прим. В. Шенрока.

(P. S. Примѣчаніе это было сдѣлано г. Шенрокомъ къ письмамъ И. С. Аксакова ранѣе — въ то время, когда письма эти была приготовлены для напечатанія въ одномъ изданіи, куда онѣ потомъ не вошли. Г. Шенрокъ говоритъ здѣсь о «Запискахъ А. О. Смирновой», которыя будутъ печататься въ"Сѣверномъ Вѣстникѣ". Ред.).

Еще лучше характеризуетъ отношеніе И. С. Аксакова къ А. О. Смирновой некрологъ ея, напечатанный имъ въ «Руси», который мы перепечатываемъ цѣликомъ. Некрологъ этотъ, какъ увидитъ читатель, написанъ съ глубокой симпатіей къ памяти А. О. Смирновой и совершенно уничтожаетъ всѣ соображенія г-жи Черницкой относительно взгляда И. С. Аксакова на А. О. Смирнову.

А. О. Смирнова *).

*) «Русь», сентябрь, 1882 г., № 37.

"На этой недѣлѣ предано было землѣ, на кладбищѣ Донскаго монастыря, тѣло Александры Осиповны Смирновой… Современнымъ поколѣніямъ едва-ли что говоритъ это имя. Можетъ быть, припомнятъ они его по стихамъ Пушкина и Лермонтова, да и то развѣ съ помощью нашихъ библіографовъ… А между тѣмъ, это имя не только дорого каждому, кто имѣлъ случай узнать лично Александру Осиповну въ пору ея жизни, предшествовавшую болѣзненной староста (она скончалась 72 лѣтъ), но вѣдомо и памятно всѣмъ, кому непосредственно близки преданія той блистательной литературно-общественной эпохи, которой Пушкинъ съ цѣлой плеядой поэтовъ былъ законодателемъ и представителемъ, а Смирнова — однимъ изъ изящнѣйшихъ украшеній… Родившись на югѣ Россіи, отъ отца французскаго и матери русской, но съ примѣсью грузинской крови происхожденія (рано овдовѣвшей и вышедшей вскорѣ замужъ за генерала Арнольди), дѣвица Россетъ или Россети (какъ иногда неправильно произносилась эта фамилія) получила воспитаніе въ петербургскомъ екатерининскомъ институтѣ, гдѣ стала тотчасъ-же любимѣйшею ученицею Плетнева. Отличные успѣхи въ ученіи доставили ей шифръ, и Александра Осиповна, по выходѣ изъ института, поступила во фрейлины къ Императрицѣ Маріи Ѳеодоровнѣ; послѣ-же кончины Государыни (въ 1828 г.) сдѣлалась фрейлиною Императрицы Александры Ѳеодоровны. Ея красота, столько разъ воспѣтая поэтами, — не величавая и блестящая красота формъ (она была очень невысокаго роста), а южная красота тонкихъ, правильныхъ линіи смуглаго лица и черныхъ, бодрыхъ, проницательныхъ глазъ, вся оживленная блескомъ острой мысли, ея пытливый, свободный умъ и искреннее влеченіе къ интересамъ высшаго строя — искусства, поэзіи, знанія — скоро создали ей при дворѣ и въ свѣтѣ исключительное положеніе. Дружба съ Плетневымъ и Жуковскимъ (также въ то время служившимъ при дворѣ) свела ее съ Пушкинымъ, и скромная фрейлинская келья на 4-мъ этажѣ Зимняго дворца сдѣлалась мѣстомъ постояннаго сборища всѣхъ знаменитостей тогдашняго литературнаго міра… Она и предъ лицомъ Императора Николая, который очень цѣнилъ и любилъ ея бесѣду, являлась, такъ сказать, представительницею, а иногда и смѣлой защитницей лучшихъ въ ту пору стремленій русскаго общества, и своихъ непридворныхъ друзей. Зная ея дружескія отношенія съ Пушкинымъ, Государь Николай Павловичъ нерѣдко черезъ нее получалъ отъ Пушкина и передавалъ ему обратно рукописи его произведеній. У насъ хранится конвертъ, подаренный намъ Александрой Осиповной, въ которомъ самодержавный Царь отослалъ къ ней, для возвращенія Пушкину съ с.воими собственноручными поправками (по сознанію самого Пушкина вполнѣ удачными) рукопись «Графа Нулина», надписавъ на конвертѣ: "Ея Превосходительству Александрѣ Осиповнѣ Россетъ — красивымъ, тонкимъ, чуть не женскимъ почеркомъ. Но, впрочемъ, съ очень энергическими и внушительными росчерками. Къ этой придворной порѣ «жизни Смирновой относится посланіе Пушкина къ князю Вяземскому.

Она мила, скажу межъ нами,

Придворныхъ витязей гроза,

И можно съ южными звѣздами

Сравнить, особенно стихами,

Ея черкесскіе глаза!

Она владѣетъ ими смѣло,

Они горятъ огня живѣй,

Но самъ признайся — то-ли дѣло

Глаза Олениной моей… и пр.

Къ ней-же и къ тому времени относятся и два стихотворенія (хотя ея имя и не стоитъ въ ихъ заглавіи) Хомякова, который, тогда еще очень молодой, находился нѣкоторое время подъ сильнымъ очарованіемъ ея красоты и остроумія. Одно изъ нихъ начинается такъ:

О, дѣва-роза, для чего

Мнѣ грудь волнуешь ты…

и далѣе:

Спусти на свой блестящій взоръ

Рѣсницы длинной тѣнь,

Твои глаза огнемъ горятъ,

Томятъ, какъ лѣтній день…

Нѣтъ, взоръ открой! Отраднѣй мнѣ

Отъ зноя изнывать,

Чѣмъ знать, что въ небѣ солнце есть

И солнца не видать!

Другое стихотвореніе озаглавлено: „Къ иностранкѣ“.

Вокругъ нея очарованье,

Вся роскошь юга дышетъ въ ней,

Отъ розъ ей прелесть и названье,

Отъ звѣздъ полудня блескъ очей.

Прикованъ къ ней волшебной силой,

Поэтъ восторженный глядитъ,

Но никогда онъ дѣвѣ милой

Своей любви не посвятитъ.

Пусть ей понятны сердца звуки,

Высокой думы красота,

Поэтовъ радости и муки.

Поэтовъ чистая мечта;

Пусть въ ней душа, какъ пламень ясный,

Какъ дымъ молитвенныхъ кадилъ,

Пусть ангелъ свѣтлый и прекрасный

Ее съ рожденьи осѣнилъ;

Но ей чужда моя Россія!..

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Пою ей пѣснь родного края,

Она не внемлетъ, не глядитъ;

При ней скажу я: „Русь святая!“

И сердце въ ней не задрожитъ и пр.

Говорить ли о томъ множествѣ стиховъ и стихотворныхъ шутокъ, которыя тогда, да и позднѣе, не переставала получать Александра Осиповна отъ князя Вяземскаго, въ особенности отъ Жуковскаго? Большею частью эти бездѣлки, конечно, не напечатаны, да и не предназначались для печати, касаясь мимолетныхъ интересовъ дня.

И выйдя замужъ за Николая Михайловича Смирнова (впослѣдствіи губернатора въ Калугѣ, а потомъ и въ Петербургѣ, и скончавшагося лѣтъ 10 тому назадъ), Александра Осиповна не прекратила сношеній съ своими друзьями (она вообще была вѣрный другъ); напротивъ — ея гостиная или лучше сказать она сама была долго и долго притягательнымъ центромъ для всѣхъ выдающихся художниковъ, писателей, мыслящихъ дѣятелей. Со многими изъ нихъ она вела обширную переписку. Извѣстна ея дружба съ Гоголемъ, котораго, конечно, не всякая дама „большого свѣта и двора“ особенно той эпохи, была бы способна такъ понять, оцѣнить, и привязать къ себѣ душою. Вообще не только въ Россіи, но и за границей она была знакома со всѣми болѣе или менѣе замѣчательными людьми, искала бесѣды съ ними, и при ея необычайной памяти, при ея начитанности, при ея житейской опытности, ея разговоръ, ея разсказъ, даромъ котораго она владѣла мастерски, представлялъ неотразимую занимательность и прелесть. Не пустою любезностью были эти извѣстные стихи къ ней Лермонтова:

Безъ васъ — хочу сказать вамъ много,

При васъ — я слушать васъ хочу,

Но молча вы глядите строго, --

И я въ смущеніи молчу

Что дѣлать! Рѣчью неискусной --

Плѣнить вашъ умъ мнѣ не дано…

Все это было-бы смѣшно,

Когда-бы не было такъ грустно.

Лучше всего охарактеризовалъ Александру Осиповну въ своихъ стихахъ Пушкинъ. Онъ очень былъ съ нею друженъ. Особенно памятно было ей одно лѣто въ Царскомъ Селѣ, гдѣ жилъ тогда и Пушкинъ съ своей женой. Часто захаживалъ онъ къ ней во время своихъ прогулокъ, дѣлясь впечатлѣніями дня или прочитанной книги; часто случалось и ей заходить къ Пушкинымъ на дачу, подниматься безъ, церемоній, прямо, къ нему наверхъ, въ его кабинетъ, заставать за работой и выслушивать изъ устъ самого поэта только-что написанныя вдохновенныя произведенія, во всей ихъ свѣжести, съ пыла…

Однажды въ Петербургѣ, въ день ея рожденія, Пушкинъ, гуляя, зашелъ въ магазинъ на Невскомъ, купилъ альбомъ не особенно нарядный, но съ большими листами, занесъ, къ себѣ домой и потомъ самъ-же принесъ его къ Александрѣ Осиповнѣ съ такими стихами:

Въ тревогѣ пестрой и безплодной --

Большаго свѣта и двора,

Я сохранила взоръ, холодный,

Простое сердце, умъ свободный,

И правды голосъ благородный,

И какъ дитя была добра.

Смѣялась надъ толпою вздорной,

Судила здраво и свѣтло,

И шутки злости самой черной

Писала прямо на-бѣло.

Александра Осиповна очень дорожила этими стихами, но особенно стихомъ: „II какъ дитя была добра…“ И это была правда…

Цѣлый міръ прошлаго нисходитъ съ нею въ могилу!.. Въ послѣдніе годы она постоянно болѣла, лечилась въ Парижѣ, въ свободные отъ тяжкаго недуга дни записывала свои воспоминанія и, наконецъ, тихо угасла — въ смиреніи духа, съ полнотой религіознаго, никогда ей не измѣнявшаго упованія…»

Въ настоящей книгѣ «Сѣвернаго Вѣстника», въ видѣ вступленія къ «Дневнику», мы помѣщаемъ нѣсколько писемъ А. О. Смирновой къ Гоголю (съ примѣчаніями Ольги Николаевны Смирновой) еще не бывшихъ до сихъ поръ въ печати и представляющихъ большой интересъ для характеристики тѣхъ отношеній, существовавшихъ между ними, которыя подробно обрисованы въ интересной статьѣ г. Шенрбка «А. О. Смирнова и H. В. Гоголь» («Русск. Стар.», 1888 г., NoNo.4, 6, 7, 10) и которыя О. И. Смирнова опредѣляетъ, какъ «свѣтлую, исключительную, столь рѣдко встрѣчающуюся между мужчиной и женщиной духовную дружбу».

Письма А. О. Смирновой къ Гоголю *).

) Нижеслѣдующія письма были по ошибкѣ пропущены М. И. Семевскимъ при печатаніи писемъ А. О. Смирновой къ Гоголю въ Русской Старитъ 1888 и 1890 гг.

1 генваря 1845 г.

Поздравляю васъ съ новымъ годомъ, любезный другъ. Я не совсѣмъ здорова, вѣроятно, потому, что заливаюсь слезами такъ, какъ не запомню изъ давнихъ временъ. Я тотчасъ лягу въ постель, чтобы рѣшительно никого не видѣть. Я чувствую неодолимое отвращеніе видѣть чужихъ. Я была у обѣдни, заѣхала на минуту поздравить Карамзиныхъ и поскорѣе домой. Говорятъ, что государю лучше. Прощайте, обнимаю васъ. Васъ-бы однихъ въ этакія минуты можно и нужно даже видѣть. Жука и его жену поздравляю. Усердно молю Бога имъ продолженія счастія, и Сашу поцѣлуйте. Учите ее по-русски^[2].

А. С.

30 генваря.

Здравствуйте, Николай Васильевичъ! Сегодня воскресенье; я была у обѣдни, видѣла митрополита. Послѣ обѣдни за нимъ черной, длинной вереницею потянулись по длиннымъ золотымъ задамъ Сергіевскіе монахи, которые всегда наканунѣ пріѣзжаютъ поздравлять царя. Видъ былъ довольно странный и даже грустный. Послѣ. обѣдни я дѣтямъ читала изъ 23 главы Ев(ангелія) отъ Матѳея, потомъ повторяла молитвы, ектенію, а потомъ и я читала и поплакала, и теперь плачу. Можетъ быть, и хорошо иногда свои колодцы открывать. Вы, пожалуйста, не замѣчайте, что у меня носъ и глаза красны. Это все-таки мнѣ не помѣшаетъ вамъ высказать всякую всячину сквозь слезы. А кстати, вы еще и не видали, какъ я плачу: отъ васъ мнѣ не приходилось еще плакать. Нынче патріотическій концертъ. Итальянцы грянутъ въ нашу пользу. Я было и взяла билетъ, но передумала просто отъ лѣни. Мнѣ какъ-то всего лучше сидится дома за письменнымъ столомъ.

На-дняхъ я имѣла разговоръ, который меня не мало огорчилъ. Есть люди, которыхъ судьба поставила такъ далеко отъ другихъ, что трудно ихъ понять, хотя душа только этого и желаетъ. Межъ ними и нами столько промежутковъ, живыхъ ступеней, и ступеней неровныхъ, негладкихъ, безчувственныхъ, или даже мѣшающихъ съ умысломъ. Такъ легко эти люди могутъ оттолкнуть насъ совсѣмъ, что всякое слово надобно взвѣсить по ихъ ушамъ, умамъ и совѣстямъ. Тамъ. страждутъ, можетъ быть, больше нашего, а что ищутъ развлеченія недостойнаго ихъ, утрачиваютъ свою душу и милость Божію, которыя намъ являются часто съ горемъ, — это натурально. Тамъ едва-ли выронитъ кто задушевное слово, а безъ этого, какъ и произойти взаимной пользѣ и добру? На лицѣ написано страданіе, изнеможеніе сердца, тоска — безутѣшныя и безплодныя, т. е. которыя не бываютъ переходомъ къ лучшему и чистѣйшему состоянію души; а разговоръ все тотъ-же, хотя не видно въ немъ даже стараго увлеченія и настоящей веселости. Это мнѣ почувствовалось съ первой минуты встрѣчи. Богъ вѣсть, чѣмъ кончится это состояніе. Помоги Богъ Я свое дѣло дѣлаю — молюсь усердно.

Теперь поговоримъ объ васъ. Плетнева я сто лѣтъ не видала. Къ нему пріѣхалъ Гротъ. Въ книжной лавкѣ Иванова, гдѣ я взяла для васъ «Воскресное Чтеніе» за весь прошлый годъ, купила я сочиненія Н. Гоголя. Тамъ мнѣ сказали, что ихъ продано только въ этой лавкѣ сто экземпляровъ, что Ольхинъ и Снегиревъ очень много продаютъ; въ Москву и въ губерніи потребовали много сочиненій этого автора, и проч. и проч. Слѣдовательно, господа сенаторы, дѣла наши идутъ хорошо; а отчего-же денегъ нѣтъ? Но сему предмету надобно сдѣлать запросъ Прокоповичу, что и будетъ сдѣлано, согласно желанію автора, Плетневымъ. А межъ тѣмъ А. О., всегда готовая къ услугамъ, вышлетъ, послѣ перваго генваря 1000 ассиг., а деньги еще смотря по обстоятельствамъ автора. Въ этой книжной лавкѣ сказано, что сочиненія Стурдзы расходятся хорошо, новое изданіе Отцовъ еще лучше и преимущественно покупается купцами. «На сонъ грядущій» Сологуба печатается вторично: знакъ, что публика любитъ и фашіонабельство. Тутъ спросила А. О., прелюбопытная дама, требуютъ-ли еще сочиненія господина Булгарина. Въ отвѣтъ весьма застѣнчиво получила да и прибавлено, что ихъ не предлагаютъ, не выставляютъ и стараются выставлять только книги порядочныхъ авторовъ. Тутъ эта дама, громко вслухъ, предъ офицерами, похвалила этого притворца книгопродавца и сказала, что не будетъ книгъ брать у Иванова и всѣмъ его раскритикуетъ, если узнаетъ, что онъ, какъ Смирдинъ, подружится съ Ѳаддеемъ и съ Сенькою^[3]. Вы знаете, что я люблю поврать со всякимъ. Я прочитала «Сорочинскую ярмарку», «Вечеръ наканунѣ Ивана Купала»'и «Шпоньку». Право, Ѳедоръ Ивановичъ былъ очень счастливый человѣкъ; разбиралъ бѣлье и чистилъ пуговицы. Что можетъ быть невиннѣе, какъ этакая голова?

Здоровье импер(атрицы) все такъ-же дурно: изъ 5, 6 и 8 дней одинъ безъ біенія сердца, У государя болятъ ноги, была опухоль и опасались рожи; но, слава Богу, оказалось, что это гемороидальная боль, Онъ самъ боится подагры. Онъ продолжаетъ ножныя ванны и много ходятъ, хотя медленно и иногда прихрамывая, потому что, сидя, ноги замираютъ. Въ городѣ этимъ очень обезпокоились. Я, слава Богу, была тамъ вчера, и госуд(арь) самъ изволилъ говорить о своемъ здоровьѣ. В(еликая) к(нягиня) Марья Николаевна спрашивала объ васъ съ благосклонностью; вспомнила вашъ визитъ въ Римѣ. Она понравилась теперь. Очень умна, жива и добра. Другіе всѣ здоровы.

Въ Петербургѣ много говорятъ о назначеніи графа Воронцова на Кавказъ намѣстникомъ, главнокомандующимъ отдѣльнаго кавказскаго корпуса, съ сохраненіемъ должности генералъ-губернатора Новороссійскаго края. Въ отсутствіе его краемъ будетъ править Ѳеодоровъ, который и прежде его замѣнялъ, — очень умный и дѣльный человѣкъ, его правая рука. Воронцевъ писалъ государю, что ему 64 года, что онъ уже слабъ, а особенно глазами, что ему трудно рѣшиться принять такую огромную отвѣтственность, но что не считаетъ себя въ правѣ отказывать, пока находится въ службѣ и когда государь считаетъ его способнымъ: Онъ будетъ здѣсь 15 генваря для переговора личнаго условія съ министрами. Всѣ рады, что хотя этотъ не нѣмецъ (изъ этого вы увидите, что на нѣмцевъ болѣе, чѣмъ когда либо, огрызаются). Говорятъ, что Ермолова кто-то спросилъ въ Москвѣ: «Правда-ли, что васъ назначаютъ на Кавказъ?» А онъ отвѣчалъ: «Я для Кавказа теперь постарѣлъ, а онъ помолодѣлъ для меня теперь». Не знаю, правда-ли?

Софьѣ Михайловнѣ^[4] я передала вашу записку. Она все также мила, Владиміръ^[5] все также по старому валяется въ навозѣ. Онъ затѣялъ (по истощенію кармана) писать русскія гены въ подражаніе Кора, Вяземскій замѣтилъ весьма справедливо, что едва-ли гдѣ сыплютъ остроумія въ салонахъ, какъ у насъ, но что ни одной изъ шутокъ нельзя печатать, и потому Сологубу остается писать однѣ глупости. Вѣдь мы и въ правду очень умны и забавны. Меня это особенно поразило послѣ Парняга. Тамъ умъ изветошился; на все уже исшутились, исписались; три столѣтія все шутятъ и смѣются надъ Богомъ и царями между войны, эшафота, славы и мира и наконецъ мануфактурою мѣщанскаго спокойствія. Теперь до завтрашняго утра. Поздравляю васъ съ новымъ годомъ, новымъ счастьемъ; помолюсь за васъ и пущу заграницу свое карабсканіе.

Петербургъ, 30 генваря (?) 1845 г.

Цѣлый предлинный мѣсяцъ протянулся, и вы молчали, и я молчала. Но вы — узнала я стороною — порхнули во Франкфуртъ^[6] на Сену, а, я прохворала, и такъ хворала тѣломъ, что и съ умомъ не могла сладить: не думала, не понимала, не читала и не писала, Теперь, слава Богу, лучше, да и душа свѣжѣе; какъ-то охотнѣе принимаешься понемногу задѣло собственнаго исправленія души своей. Признаюсь, она таки немного было покривилась, прихрамывала, а глаза мои дѣлались близорукими. Все это одно съ другимъ было въ связи. Но теперь, похворавши, какъ-то очнулась я опять и очень благодарна Богу за этотъ маленькій домашній арестъ. Послѣ лихорадки настали дни слабости, немного уединенные, и кой объ чемъ передумалось. И такъ все и всегда къ лучшему. И такъ и вы, хотя хорошо сдѣлали, что употребили вмѣсто микстуры Парижъ, однако, вѣрно, Богу благодарны за недуги. Какъ среди страданій тѣла чувствуешь свое ничтожество, трусость, подлость! Это слишкомъ хорошо почувствовать сильно. Среди радостей и даже пустыхъ свѣтскихъ увлеченій какъ-то мы склонны себя ставить на пьедесталъ, разсуждать о всемъ смѣло; кажется, готовы смотрѣть смерти прямо въ глаза, и когда покажется только ничтожное тѣлесное страданіе, душа и заговоритъ другимъ языкомъ. Писать много я еще не въ состояніи. Послѣднее мое письмо было тревожное. Вы теперь понимаете, что въ немъ уже есть нѣчто болѣзненное. Тамъ вы увидите и всю слабость мою.

При этомъ письмѣ вексель посылаю, пока что могу, а современемъ будетъ и остальное. Плетневу я говорила непремѣнно переговорить съ Прокоповичемъ, у котораго должны быть деньги по моимъ разсчетамъ и свѣдѣніямъ, собраннымъ у Иванова^[7]. На-дняхъ отосланы къ вамъ по почтѣ Тихона и Христіанское Чтеніе за годъ. У М. М. Вьельгорскаго должны быть книги, прежде мною пересланныя чрезъ французское посольство. Хочется мнѣ послать вамъ слово Филарета по освященіи храма въ каѳедральномъ Чудовѣ монастырѣ. Оно коротенькое; замѣчательно своею актуальностью; очень умно отвѣчаетъ западнымъ притязаніямъ на первоверховность. Текстъ главный: «И Азъ же тебѣ глаголю, яко ты еси Петръ, и на семъ камнѣ созижду церковь мою, и врата адова не одолѣютъ ее». Второй, на которомъ основано опроверженіе ихъ притязаній, изъ Пос(ланія) Ефес(еямъ, IV, 11, 12, 15, 16; а.собственно о первоверховности приводятся слова Григорія Двоеслова Изъ Посланія) къ Евлалію Александрійскому: «хотя многіе суть апостолы, однако въ отношеніи начальствованію единый престолъ первоверховнаго апостола возъимѣлъ силу въ общемъ уваженіи — единый въ трехъ мѣстахъ, ибо онъ возвысилъ престолъ, на которомъ почить и настоящую жизнь окончить благоволилъ, т. е. престолъ римскій. Онъ украсилъ престолъ, на который послалъ ученика евангелиста, т. е. престолъ алекс(андрійскій). Онъ укрѣпилъ престолъ, на которомъ седмь лѣтъ возсѣдалъ, хотя послѣ и отшелъ отъ него, т. е. престолъ антіохійскій). Единаго — продолжаетъ с. Григорій — и единый есть престолъ, на которомъ, по власти божественной, три епископа предсѣдательствуютъ». Въ концѣ вотъ что мнѣ понравилось: «Дѣло созиданія церкви вселенскія превыше нашихъ усилій и заботъ, хотя впрочемъ не должно быть чуждо для нашихъ молитвъ, но есть часть сего дѣла, ближе касающаяся до каждаго изъ насъ и требующая полной заботливости нашей. Это — дѣло созиданія той церкви, о которой написалъ апостолъ: „Вы есте церкви Бога жива“ — дѣло духовнаго созиданіянашей духовной храмины, устроеніе спасенія души нашей». Вы поймете по текстамъ связь. Передаю, какъ умѣю, и думаю, что для васъ оно не безъ интереса.

Вышла вторая книжка Библіотеки для дѣтей. Есть хорошая статья^[8] Грановскаго о Баярдѣ, Рѣдкина о Плиніи Младшемъ и конецъ Рафаэля Шевырева. Шевыревъ не умѣетъ писать для дѣтей. Есть какая-то спѣсь слишкомъ зрѣлаго разсужденія и вмѣстѣ дѣтскости, а не простоты. Иногда какъ будто Одоевскій, когда расшутился. "А Баярдъ Грановскаго слишкомъ пахнетъ le Plutarque de la jeunesse. Нѣтъ никакого примѣненія возможнаго къ нашимъ нравамъ. Въ его выполненіи его Баярда въ Тюльери мальчикъ jeune trance лучше помнитъ, чѣмъ наши кадеты. Жду Москви(тянина). Говорятъ, есть славная статья Кирѣ(евскаго) о западныхъ литературахъ.

Въ городѣ было расплясались, но трауръ опять всѣхъ погрузилъ въ сонъ и скуку. Смерть эта^[9], столько сближеніемъ разительная, погрузила дворъ въ новое горе, возобновила столько тяжкихъ воспоминаній. Импер(атрицѣ) лучше; Государь, слава Богу, здоровъ. Вы понимаете легко, что слова Богу это мы всѣ отъ глубины сердца и души говоримъ. Въ городѣ очень обезпокоились его нездоровьемъ. Назначеніе Воронцова всѣмъ понутру; всѣ полны надеждъ, всѣ царю благодарны. Ему въ клубѣ готовятъ обѣдъ по подпискѣ, а мы съ вами помолимся за него, да дастъ ему Господь и силу, и правду, и разумъ и глаголъ. Кавказъ намъ дорого стоитъ. За свои же грѣхи мы тамъ своею кровью платимся. Ну, скажемъ или переведемъ русскій авось на Богъ поможетъ.

Прощайте, другъ и братъ. Отвѣчайте, пишите… Подумайте, не пора-ли вамъ домой заглянуть. Я знаю, что не худо-бы посмотрѣть, что дѣлаютъ частныя лица вкупѣ; но скорымъ-ли шагомъ идутъ? Дѣти здоровы; мнѣ лучше и вы будьте здоровы и тѣломъ и душою.

А. С.

Петербургъ, 1 марта 1845 года.

Мнѣ вчера особенно по васъ взгрустнулось, любезный Николай Васильевичъ, взгрустнулось до слезъ. Я сбиралась вамъ писать, а теперь, слава Богу, отвѣчаю. Ваше долгое молчаніе меня безпокоило, а третьяго дня Софья Михайловна мнѣ сказала, что вы больны и въ Парижѣ. Я легко вѣрю, что тамъ никакъ не могло вамъ сдѣлаться лучше. Сѣрое, грязное небо, улицы еще грязнѣе, суетливый шумъ и какая-то пустота неизъяснимая среди этого движенія, которое называютъ жизнью. Парижъ на меня также странно и неблагодѣтельно подѣйствовалъ, а я была въ самую прелестную весну^[10]. Еслибы не солнце, я бы совсѣмъ погибла. Отчего такъ свободно и легко дышется, мыслится и чувствуется на развалинахъ милаго Рима, и зачѣмъ вы его покинули? Вы какъ-то сжились съ нимъ. Да, тамъ иногда даже вѣетъ Малороссіей, въ тишинѣ и пространствѣ Кампаніи, особенно при захожденіи солнца. Тамъ есть что(-то) успокоивающее, убаюкивающее душу, а въ Парижѣ она какъ-то недоумѣваетъ и терзается; мірскими заботами ее забрасываетъ какъ волнами; а въ наши лѣта душа жаждетъ покоя. Впрочемъ, Жуковскій вамъ могъ, быть нуженъ, если точно вы намѣревались подвинуть дѣло впередъ. Можетъ быть, самый переѣздъ изъ Парижа поправилъ васъ, и вы съ новыми силами приметесь за подвигъ. Вѣдь я нахожусь въ совершенномъ незнаніи вашихъ занятій, а потому не могу никакъ дать вамъ никакого совѣта касательно вашего житья-бытья. Мнѣ чувствуется, что вамъ надобно бы пріѣхать въ Россію на лѣто. Вмѣсто этого вы хотите пить какія-то воды. А я, право, вамъ не совѣтую: трудно опредѣлить, какія воды вамъ помогутъ. Если просто теченіе Присница, то я вамъ скажу, что Аркадій, проживъ тамъ 4 мѣсяца, не нашелъ никакой пользы и бранитъ водяное теченіе на всѣ четыре стороны. Ханыковъ упрекаетъ его, говоря, что онъ не довольно долго тамъ оставался: самъ онъ тамъ прожилъ 9 мѣсяцевъ. Представьте себѣ, какъ вы одни, при вашемъ нервномъ разстройствѣ, при той потребности, какую вы имѣете пріютить сердце и душу въ какомъ-нибудь семействѣ, какъ вы будете скучать и сиротствовать въ Грефенбергѣ. Аркадій говоритъ, что вообще тамъ чувствуешь свѣжесть и бодрость послѣ первыхъ ваннъ, ночто Потомъ реакція очень сильна и слабость еще усиливается^[11]. Словомъ, послѣ четырехъ мѣсяцевъ мученій и скуки онъ, вернувшись сюда, обратился къ Манджу^[12]. Ханыковъ доволенъ Присницемъ до сихъ поръ, но продолжаетъ еще купаться, бѣгать и пить воду, соблюдаетъ діетъ такой, который вы не въ состояніи соблюдать, и убѣжденъ (на что и я упираю), что если лечиться гидропатически, то непремѣнно у Присница, и сохрани васъ Богъ ѣхать въ Бопортъ или въ Лаубахъ, гдѣ доктора шарлатаны и наобумъ лечатъ. Другое дѣло искупаться въ морѣ; на это я даю вамъ свое благословеніе. По какое-то внутреннее убѣжденіе мнѣ говоритъ, что вамъ бы не худо заѣхать домой, повидаться со мною, заѣхать и въ Москву, а тамъ уже на зиму въ Италію. Мнѣ кажется, что вы своимъ пріѣздомъ сдѣлаете даже добро своимъ друзьямъ, а тутъ всегда бываетъ обоюдность, и они вамъ помогутъ. Уже наши ласки, изъявленіе участія и увѣренность за васъ — васъ ободрятъ. Мы такъ слабы и такъ тѣсно связаны другъ съ другомъ^[13], что какъ бы ни уединялись и ни устраняли себя отъ человѣческаго пособія, невольно и при твердомъ упованіи на Бога, чувствуемъ еще нужду въ участіи собрата. Такъ я по крайней мѣрѣ чувствую и принимаю всегда съ благодарностію малѣйшія доказательства дружбы. Ахъ, душа, душа! сколько въ ней силы и вмѣстѣ слабости! Моя не переставала скорбѣть все это время. Отчего и почему — не спрашивайте, потому что у меня нѣтъ силы и умѣнья пересказать ея состояніе. Впрочемъ, Фенелонъ говоритъ: «Quand nous n’aurons plus à souffrir, nous n’aurons plus à vivre». Слѣдовательно, вся жизнь ему представлялась какъ длинное мученіе. Если вы молитесь за меня, просите для меня того, что болѣе всего и нужно, — той любви, которой у меня нѣтъ. А я для васъ прошу бодрости духа, да дастъ вамъ Богъ бодреннымъ сердцемъ и трезвеннымъ духомъ перейти всю настоящаго житія нощь. Если точно душа ваша чувствуетъ потребность увидѣть Іерусалимъ^[14], вѣрьте ея предчувствію, но ради насъ, не оставляйте вы совсѣмъ своихъ занятій: легко и тутъ увлечься — оставить всякую полезную дѣятельность. Мнѣ какъ-то дѣлается за васъ тогда страшно: смотрите, не скройте своего таланта, то-есть того, настоящаго, вамъ Богомъ даннаго не даромъ. Не оставьте намъ только первые плоды незрѣлые, или выходки сатирическія огорченнаго ума. Многіе видятъ въ васъ даже человѣка желчнаго, озлобленнаго, судя по первымъ вашимъ сочтеніямъ. Признаюсь, я улыбнулась, когда передо мной высказали эту ересь на вашъ счетъ. Но для тѣхъ, которые васъ лично не знаютъ — понятно, что они такъ перетолковываютъ вашъ смѣхъ. Но я, зная, что у васъ въ душѣ кроется, въ правѣ желать и требовать отъ васъ продолженія трудовъ вашихъ. Вы должны показать наконецъ и любовь вашу. Любовь уже есть доброе дѣло, а — «да свѣтятъ добрыя дѣла ваши предъ человѣки». Не оставляйте за собою недоумѣнье или хулу: этимъ вы не искупите гордости, славолюбія, въ которомъ, вѣроятно, себя упрекаете. Вамъ дано Богомъ оружіе, и пока оно. не притупится, вы стойте sur la brèche, и потому не тревожьтесь духомъ и продолжайте начатое дѣло; силы пріидутъ, если вы ихъ пожелаете сильно.

Пожалуйста, не безпокойтесь на счетъ способовъ существованія и не спрашивайте, какимъ образомъ я все это устраиваю. Это дѣло мое, а ваше — молиться за того, кто ихъ даетъ. Вы теперь у меня въ рукахъ; три раза въ годъ будете получать по 1,000 рублей, а можетъ — и тысячу серебромъ просто въ годъ; мнѣ только надобно всегда знать, куда ихъ пересылать. Это все межъ нами, а вы не должны смѣть безпокоиться: насъ Богъ разсчитаетъ. Деньги у меня есть, я ихъ ни у кого не отни, маю, сама ихъ не лишаюсь^[15].

Довольно. Сегодня я была у первой преждеосвященной обѣдни въ зимнемъ дворцѣ. Солнце обливало яркимъ свѣтомъ золотой иконостасъ, пріятные голоса пѣли «Да исправится молитва моя»; я вспомнила васъ. Я буду говѣть на послѣдней недѣлѣ. Можетъ быть, въ первую-бы лучше, но я люблю всю службу страстной недѣли и ожиданіе свѣтлаго праздника.

Счастливые роды Наслѣдницы, вѣроятно, благодѣтельно подѣйствовали на царское семейство. Вчера меня звали, во дворецъ, но головная боль мнѣ помѣшала ѣхать къ Импер(атрицѣ). Они опять стали ко мнѣ привыкать и зовутъ меня чаще. Тамъ всегда мнѣ хорошо, потому что я ихъ искренно и нѣжно люблю. Хотя біеніе сердца теперь уже никогда не перестаетъ у Государыни, она сильнѣе тѣломъ и гораздо бодрѣе, все также одинаково добра и мила, простосердечна и вмѣстѣ такъ женски умна. Государь примѣтнымъ образомъ поправился. Въ городѣ начались было танцы, но смерть великой княгини все пріостановила. На послѣднихъ дняхъ былъ балъ у посла австрійскаго, гдѣ и ваша покорная слуга явилась, послѣ двухъ-мѣсячнаго заточенія по причинѣ коклюша. Маскарады нынѣшній годъ посѣщались со тщаніемъ; мнѣ доходили кое-какіе слухи. Страсть къ итальянцамъ выразилась наконецъ доказательствами матеріальными и увѣнчала себя въ своей пошлой глупости. Высшій кругъ, имена самыя звучныя, подписались на вѣнецъ для Рубини золотой съ брилліантами. Брали по 15 р. сер. съ дома. А кто же сбиралъ? Александръ Карамзинъ. Другіе рѣшили, что надобно увѣнчать и госпожу Віардо, которая, по мнѣнію моему и многихъ^[16] другихъ, очень посредственная пѣвица, рѣшились по подпискѣ и ей сдѣлать подарокъ; а второе общество, по сродному ему обезьянничеству, но подпискѣ поднесло госпожѣ Албони богатыя серьги. Одинъ чувствительный человѣкъ нашелъ, что не надобно обидѣть Тамбурини, и поднесъ ему серебряную кружку. Итогъ этихъ даровъ простирается до 12 тысячъ, а итогъ глупости вы подведите сами. Прибавляю только, что въ западныхъ губерніяхъ мрутъ съ голоду и что только заботою Государя тамъ кормятъ крестьянъ^[17]. Я впрочемъ это такъ только, всколзь говорю: въ душѣ моей такое обезсиленіе, что я даже живо сердиться не могу на такія глупости. Можетъ быть,. это и хорошо, что во мнѣ меньше безстрастія въ сужденіяхъ; но. не высказать своего мнѣнія я не умѣю, потому что я всегда говорю то, что думаю. Съ Александромъ Кар(амзинымъ) я по сему случаю спорила, но убѣдилась, что напрасно, и потому убѣгаю всѣхъ споровъ. Но БожеД Боже! какъ мнѣ скучно въ обществѣ! какъ часто я чувствую совершенную невозможность поддерживать разговоръ! а между тѣмъ какъ живо чувствую, что есть и должна быть между людьми точка сочувствія душевнаго и умственнаго, которая сближаетъ и рождаетъ вѣчный интересъ! Сойтись искренно могутъ только тѣ люди, у которыхъ сильное убѣжденіе душевное одно, которые какъ будто одними и тѣми глазами видятъ. Это выражается тѣмъ невольнымъ влеченіемъ, которое чувствуешь къ нѣкоторымъ лицамъ, и той невольной принужденностью, которая рождается даже въ безпрестанныхъ сношеніяхъ съ нѣкоторыми людьми. Отталкивать никого не надобно, но часто никогда не выждешь минуты сближенія, и всегда остается пропасть межъ нами и ими.

Я слышала отъ Убри^[18], что Василій Андреевичъ все еще хвораетъ. Вяземскій и всѣ мы просимъ васъ подробно и обстоятельно извѣстить насъ о его состояніи. Поговорите съ Коппомъ. Онъ, давно зная Жуков(скаго), можетъ сказать вѣрнѣе, точно-ли здоровье его возбуждаетъ безпокойство. Зачѣмъ-бы не съѣздить ему въ Римъ? и зачѣмъ такъ озабочиваться ему способами денежными? Я думаю, что наслѣдникъ, въ случаѣ нужды, охотно вызовется ему помочь. Но слава Богу и благодаря государя, онъ можетъ путешествовать собственными своими средствами.

Получили-ли вы книги, посланныя вамъ по почтѣ? получили-ли вы тѣ, которыя я послала чрезъ фр(анцузское) посольство Михаилу Михайловичу. Да, или нѣтъ? Въ 1-мъ номерѣ «Москвитянину» за 1845 годъ есть очень хорошая статья Кирѣевскаго о современной литературѣ. Зная его, вы знаете сущность его мысли и направленіе собственно мысленное. Слова его оправдаются, вѣроятно, не скоро, но конечно оправдаются, хотя и предвидѣть трудно, въ какой формѣ востокѣ себя покажетъ. Первая часть его статьи развиваетъ состояніе нѣмецкой философіи, разногласицы разныхъ исповѣданій, наконецъ, разногласицы приверженцевъ всякой системы между собою, плоды непремѣнно свободы разума, отвергающаго всякую ограниченность. Гдѣ же середина межъ заблужденіями гордой національности и слѣпой покорностью къ обветшалому слову, которое потеряло свою соль въ рукахъ честолюбиваго папизма? Гдѣ сохранилась, однакоже, та соль, которая все осолитъ въ свое время? Это въ рукахъ Божіихъ, а намъ дай Богъ силу и терпѣнье.

Шевырева лекціи посѣщаются многочисленной публикой, какъ видно изъ «Москвитянина». Плетневъ у меня бываетъ рѣдко. Кажется, отъ Прокоповича онъ не добился никакого толку. Прощайте. Пишите, когда можете. Ваши письма мнѣ истинную пользу приносятъ. Я теперь читаю Максима, О любви, всякое слово заглядываетъ въ глубину душевную. Дѣти, слава Богу, здоровы. Я Оленькѣ читаю вслухъ по-русски, по воскресеньямъ же идетъ чтеніе Евангелія послѣ обѣдни. Софья Михайловна въ благодатномъ состояніи^[19], изъ котораго ея сестрица только что вышла, родивъ дочь на-дняхъ. Она не такъ здорова и не выѣзжаетъ. А супругъ ея поживаетъ кое-какъ, изъ пустого въ порожнее переливая. Проку отъ него, кажется, не дождаться. Я мало разспрашиваю ихъ, вижусь довольно рѣдко съ нимъ и никакого вліянія не имѣю. Аркадій^[20] вамъ кланяется.

А. С.

Петербургъ, 20 марта, 1845.

Любезный другъ и братъ, мнѣ и за васъ и по васъ грустно: за васъ — зная ваши страданія, по васъ — для себя. Мнѣ какъ-то чувствуется, что вамъ легче было бы, если бы мы встрѣтились теперь, если бы опять вы жили, какъ въ Ниццѣ, межъ нами, смотрѣли на Надежду Николаевну^[21], забавлялись ея неожиданными выходками, читали мнѣ вслухъ тѣ книги, которыхъ я забыть не могу, наконецъ позабылись бывъ семейномъ быту, хотя чужомъ, но вамъ почти въ родномъ. Мнѣ какъ-то чувствуется, что вамъ, вмѣсто всякихъ водъ и леченій, пріѣхать было ко мнѣ въ деревню, гдѣ я провожу лѣто одна съ дѣтьми^[22]. (H. М. ѣдетъ лечиться за границу). Вотъ какъ я это все въ своей головушкѣ устроила. Въ тотъ день, когда рѣшится минута и часъ моего отъѣзда, я къ вамъ напишу, если точно уединеніе мое такъ же будетъ свободно, какъ въ Ниццѣ, если точно я одна съ дѣтьми поѣду въ село Спасское, тогда вы отправитесь изъ Франкфурта на Петербургъ въ Москву, гдѣ останется два дня для свиданія съ Аксаковымъ, С. Т. Экипажъ васъ будетъ ждать, ждать, и васъ перевезутъ ко мнѣ, въ 70 верстъ отъ Москвы, въ такую мирную глушь, въ такія безконечныя поля, гдѣ, кромѣ милліоновъ сѣнныхъ скирдъ, пѣсни жаворонка и деревенской церкви, вы ничего не увидите и не услышите. Отведенъ вамъ будетъ флигель, гдѣ вы одни будете царствовать^[23]. Старый Илья, который на флейтѣ игрывалъ въ оркестрѣ забытаго шута Познякова, будетъ вамъ служить. Марья Даниловна, которая слыветъ колдуньей на селѣ, постелю будетъ стлать. Луи, вамъ извѣстный парень, будетъ вамъ подавать кофе со сливками, подобными громоклеевскимъ^[24] и которыя Василиса отпуститъ всегда съ преважнымъ и гордымъ видомъ. Обѣдня будетъ всякій день, потому что церковь села Константинова напротивъ, черезъ паромъ только перейти, и священникъ препорядочный человѣкъ. Сосѣдей нѣтъ, или почти нѣтъ. За обѣдомъ вы встрѣтите дѣтей, Марью Яковлевну Овербекъ, которую вы любите, и меня. Душа моя прыгаетъ и веселится, когда я воображу такую радость. Если бы вы и захотѣли повидаться кое съ кѣмъ, мы выпишемъ кого вамъ угодно. Если бы вдругъ вы захотѣли насъ оставить, мы васъ отошлемъ, куда угодно. Словомъ, мы такъ другъ съ друтомъ поступимъ на дѣлѣ, какъ дѣлали до сихъ поръ на словахъ. Вы меня бранили — я слушала; вздумала васъ разбранить — вы меня вдвойнѣ разбранили, потому что мы уже не можемъ ни сердиться, ни считаться. Кто кому обязанъ. Это Божіе дѣло разузнать. До сихъ поръ я всѣмъ у васъ въ долгу всячески. Знайте же вы, что и эти деньги были не мои. Онѣ точно у меня лежали, но меня просили даже выдать ихъ за мои, но теперь позволили сказать^[25], что онѣ были оставлены совсѣмъ на-мое распоряженіе! Вы никогда не узнаете, откуда онѣ, а молитесь за эту особу горячо. Она чиста и прекрасна душою, Меня немного удивляетъ, что вы не хотите ничего принять отъ меня. Если бы вы были богаче меня, я никогда бы не остановилась у васъ попросить. Вы представьте себѣ, что я вѣдь въ самомъ дѣлѣ очень богата. Мнѣ H. М. далъ всѣ доходы въ полное распоряженіе. Прежде я, не зная всего хода дѣлъ, сорила деньгами, а теперь я всѣмъ дорожу и знаю, какъ и когда и въ чемъ себѣ отказать. Если вы у меня возьмете, вы уже меня невольно заставите сдѣлать доброе дѣло. Давать мнѣ всегда было легко и пріятно, но отказывать я себѣ ни въ чемъ не умѣла; а теперь я хочу этому учиться, потому что распоряжаюсь безъ всякаго контроля сотнею и болѣе тысячъ въ годъ. Но впрочемъ хорошо и то, что у меня были чужія деньги въ рукахъ. Наши души выше обязательствъ свѣтскихъ. Знайте, что я это чувствую точно такъ, какъ чувствую, что мы не можемъ поссориться никогда. Вы не съ лицевой стороны меня видали и полюбили. Хотя бы вы это не сказали мнѣ, такъ я все-таки это бы почувствовала; оттого и увѣрена, что никогда и ничто не можетъ отдалить другъ отъ друга. И такъ подумайте о моемъ предложеніи.

Между тѣмъ Аркадій вамъ пишетъ свое мнѣніе о Присницѣ, хотя очень затрудняется. Онъ не совсѣмъ противъ этого теченія, но находитъ, что есть преувеличенность въ способахъ. Ханыковъ, напротивъ, убѣжденъ, что Присницъ совершенно знающъ въ своемъ дѣлѣ и что каждое его предписаніе основано на глубокомъ знаніи природы человѣческой и соединяется съ весьма вѣрнымъ взглядомъ. Ханыковъ, впрочемъ, и по словамъ Аркадія, склоненъ къ энтузіазму. Дѣло въ томъ, что ему гораздо лучше и что, при малѣйшемъ нездоровья, онъ лечится водою. Я прилагаю вамъ записку отъ каждаго изъ нихъ, и вы выберите середину изъ этихъ двухъ мнѣній.

Вчера я обѣдала у Веневитиновыхъ^[26]. Софья Михайловна беременна и очень нездорова. Ей разъ пускали кровь, послѣ приставляли піявки; у нея кровь въ волненіи, вечеромъ жаръ. Несмотря на это, она принимаетъ и выѣзжаетъ. На Владиміра Александровича я махнула рукой. Вчера онъ проспалъ и прозѣвалъ все послѣ обѣда и валялся, какъ въ Ниццѣ. Если не таскается по вечерамъ, то. оттого, что боленъ, и когда можетъ выйти, то уже ничѣмъ его дома не задержишь. Я Софью Михайловну видаю мало и не знаю, что у нея теперь на душѣ; кажется, однако, что она спокойнѣе. Дай Богъ, чтобы пріѣздъ графини Віельгорской^[27] не нарушилъ это спокойствіе. Она ничего не знаетъ объ ея здоровья, и вы — смотрите — не проговоритесь, если встрѣтитесь съ ней. А С. М. надобно будетъ поберечь, когда подойдетъ время ея родовъ: особенно избѣгать всякихъ душевныхъ тревогъ и волненій.

Дѣти, слава Богу, здоровы. Я продолжаю читать съ ними по воскресеньямъ, послѣ обѣдни. На недѣлѣ, когда удастся, читаемъ по-русски Пушкина, по мѣстамъ и Жуковскаго. Читали «Марѳу Посадницу» съ наслажденіемъ. Надежда Николаевна обыкновенно дуется, когда я читаю вслухъ. Она любитъ обращать вниманье публики единственно на свою персону. Она читаетъ изрядно по складамъ по-русски и выговариваетъ очень хорошо Э оборрротное.

О своей душѣ скажу, что она полна добрыхъ намѣреній, желанія отказаться отъ всѣхъ наслажденій, отъ всѣхъ увлеченій, но все это намѣренія и старанія, а крестъ тяготитъ, и душа такъ изнемогаетъ иногда, что въ слезахъ безсилія и въ горючихъ слезахъ высказывается ея немощность.

Прощайте. Ваша отъ души. Жду отвѣта.

Петербургъ, 24 марта 1845 года.

Я вамъ посылаю письмо Ханыкова, хотя нахожу его вовсе неудовлетворительнымъ. Но мнѣніе его рѣзко отдѣляется отъ мнѣнія Аркадія. Пока этотъ лѣнтяй соберется вамъ писать, я выписываю нѣсколько словъ, имъ сказанныхъ на счетъ Присница. Самъ же онъ не хочетъ васъ отговаривать отъ этого леченія, да и противъ самаго леченія, умѣренно сдѣланнаго, онъ и не возстаетъ. Вотъ какъ, во-первыхъ, онъ описываетъ Грефенбергъ^[28]. Мѣстечко самое печальное; кругомъ унылыя горы съ ельникомъ; квартиры какъ казематы, кушанье самое подлое, народъ — что ни есть дряни нѣмецкой, французской, англійской и русской; климатъ хуже петербургскаго. Присницъ — мошенникъ и не видитъ своихъ больныхъ и слѣдуетъ плохо за успѣхами леченія. Если сказать ему, что хуже, то онъ только велитъ прибавить еще лентухъ, или сильнѣе заморозить бригадиршу, или дать сильнѣе душу. Душа же эта дуетъ съ большой высоты и такъ сильна, что еслибы больные не держались за желѣзную опору, то ихъ бы занесло Богъ вѣсть куда. Аркадію вдругъ онъ велѣлъ, для согрѣванія ногъ, бѣгать босому по сырой травѣ, приводя въ примѣръ крестьянъ, которые всегда такъ ходятъ и не бываютъ больны. Ему-же стало еще холоднѣе послѣ этой прогулки, повторяемой ежедневно. Онъ говоритъ, что тамъ находитъ такое одурѣніе на всѣхъ, что въ теченіи каждый хочетъ опередить другого, задавая себѣ болѣе и болѣе всякихъ душъ, зицъ-бадовъ и лентуховъ. Часто выходитъ сыпь на тѣлѣ, и сыпь, производящая ужасный зудъ. Онъ видѣлъ француза Наполеоновой vieille garde, который, спеленутый въ мокрую простыню, заливался горькими слезами и когда съ удивленіемъ спросилъ причину этихъ странныхъ слезъ, узналъ, что животъ его такъ чешется, что ужасъ, а чесать нельзя, потому что онъ пошевелить рукъ не можетъ. Представьте себѣ, до чего доходитъ безуміе: французъ этотъ прострадалъ годъ, не подучилъ облегченія и уѣхалъ, ругая Грефенбергъ. Русскій офицеръ Регалетъ жилъ два года, уѣхалъ безъ большой пользы. Томичъ, у котораго болѣла спинная кость, послѣ двухъ лѣтъ, уѣхалъ безъ ногъ, Желѣзновъ такъ-же. Вообразите вы себя съ вашими слабыми нервами и вообще тщедушной всей особой, подъ душей съ лентухами, съ зицъ-бадами, отъ которыхъ, по словамъ Аркадія, никогда вполнѣ не согрѣваешься, и представьте еще матеріальныя неудобства жизни, скуку общества, притомъ невозможность ничѣмъ заняться, потому что болѣе двухъ часовъ отдыха съ ряду никогда не бываетъ; представьте, что 6 мѣсяцевъ такой уродливой и собачьей жизни, по словамъ Присница, ничего не значатъ, и легко увѣриться, что вы не поѣдете въ Грефенбергъ. Братъ мой вовсе не противъ воднаго умѣреннаго леченія, т. е. употребленія воды и окачиванія, даже два и три раза въ день повторяемаго, но для этого не нуженъ Грефенбергъ. Вода тамъ, впрочемъ, точно хороша, но горная вода вездѣ хороша, даже и въ Заксенъ-гаузенъ, еслибы была она тамъ. Онъ мнѣ сказалъ, что вначалѣ онъ точно чувствовалъ бодрость, но потомъ за эту искусственную бодрость почувствовалъ большое ослабленіе и по пріѣздѣ своемъ сюда обратится тотчасъ къ Мондту. Теперь его уже ничѣмъ не заманишь къ Присницу. У васъ просто — разстроенные нервы, и, отъ уединенія и ('кучной жизни, вы безпрестанно обращаете на ихъ затѣи и шалости вниманіе. Сей-же почтенный Аркадій теперь часто чувствуетъ онѣмѣніе въ ногахъ и часто послѣ обѣда, когда со мной переговоритъ все, начинаетъ потряхивать ими и бѣгать по комнатѣ. Я спросила его однажды: «Я, чай, за преферансомъ, хоть три года сидишь, ноги не нѣмѣютъ». Вышло точно такъ: развлеченія мѣшаютъ ему подслушивать свои ноги. Повѣрьте, что для нервныхъ недуговъ, не упуская изъ виду леченія, надобна жизнь съ развлеченіями, и вы погибнете въ Грефенбергѣ отъ тоски, скуки и уединенья. Что вамъ дѣлать съ нѣмецкими портными и русскими армейскими офицерами, кое-какими дрянными полячишками и французишками. Лѣтомъ пробейтесь гдѣ-нибудь, хоть ко мнѣ пріѣзжайте. Уже самое лѣто васъ подкрѣпитъ и возстановитъ равновѣсіе въ нервной системѣ, а тамъ примо въ милый Римъ. Я увѣрена, что способы на это найдутся, и даже въ скоромъ времени.

Жду съ нетерпѣніемъ вашего отвѣта на послѣднее письмо. Мнѣ смерть какъ хочется васъ видѣть въ селѣ Спасскомъ^[29]. H. М. ѣдетъ лечиться заграницу. Онъ точно боленъ. Отъ Жуковскаго я получила прелестное письмо, вѣющее благодатнымъ состояніемъ его прекрасной мысли, хотя душа еще не соглашается вполнѣ на голосъ, его зовущій. Состояніе его жены меня, однако, безпокоитъ, хотя опаснаго тутъ точно ничего нѣтъ. Плетневу я еще не прочитала ваше письмо. Не выбралось такого времени, чтобы намъ быть наединѣ. Онъ мнѣ вчера читалъ «Наль и Дамаянти». Вся повѣсть тиха и ровная, сладкопривѣтливая, какъ сама Дамаянти. Въ ней виденъ весь теперешній Жуковскій. Да сохранить ихъ Богъ обоихъ!

У насъ для 25 марта 15 градусовъ холода, послѣ самой сильной недѣльной оттепели Зато и больныхъ много. Мои мопсики^[30] здоровы, учатся, гуляютъ, веселы и очень радуются ѣхать въ деревню. Какое у дѣтей всегда вѣрное чувство! Для нихъ всѣ настоящія радости въ внѣшней природѣ и свободѣ сельской жизни. Я впрочемъ сама радуюсь будущему уединенію и отстраненію отъ общества. Я немного устала отъ продолжительной зимы. Отвѣчайте хотя нѣсколькими словами. Сологубъ читалъ намъ въ среду ггрепошлую комедію «Букеты». Одно лицо у него Тряпка, самое подлое подражаніе вамъ, такъ что совѣстно было слушать. Прощайте. Ваша отъ души.

А. С.

Петербургъ, 11 апрѣля 1845 года.

Давно я не писала вамъ, любезный другъ мой, давно не благодарила васъ за письмо ваше. Отчего это такъ? Сказать-ли вамъ грустную причину моего молчанія? Сбылись мои предчувствія: вся живость, легкость, всѣ силы душевныя, набранныя подъ вашимъ руководствомъ, все это меня оставило въ безпрестанной и утомимой борьбѣ съ настоящими моими данными. Весна пришла — погода-ли, вслѣдствіе-ли моего коклюша, нравственная-ли причина или стѣсненіе причинъ разныхъ и болѣе или менѣе грустныхъ, но я такъ разстроена, такъ обезсилѣла, что никакъ не могу прійти въ свое прежнее состояніе. Ничего не дѣлаю, даже не читаю, плачу безпрестанно, слезы отъ малѣйшей вещи навертываются на глаза, молюсь и не нахожу успокоенія. Чувствую въ особенности такое одиночество; братья мои всѣ разбредись, да отъ нихъ и мало отрадъ; одинъ только Аркадій успокаиваетъ мое сердце. Свѣтскія связи и обязанности день отъ дня дѣлаются мнѣ тягостнѣе. Которыя изъ этихъ связей не основаны на разсчётахъ? спрашиваю я васъ. ни мое положеніе, ни даже моя собственная фигура не даютъ мнѣ права ожидать, чтобы мною занимались, и въ мои лѣта становится тягостно искать внѣ домашняго круга отдохновенія. Опять, несмотря на всю натяжку свѣтскихъ отношеній, они мнѣ нужны, какъ развлеченіе. Это съ лѣтами становится безпрестанно тяжелѣе и тяжелѣе. Но еслибы вы знали, сколько скуки я переношу, потому что и знакомые мои ищутъ себѣ веселѣе круга, а иначе-бы зачѣмъ и выѣзжать? Такимъ образомъ проходятъ дни, когда я не выѣзжаю, что просиживаю одна съ книгой въ рукѣ и въ грустномъ раздумьи. Нѣтъ, не далось мнѣ это счастье — имѣть даже друга въ Петербургѣ, котораго-бы я могла видѣть, какъ васъ, ежедневно, съ которымъ говорила-бы, если не такъ откровенно, какъ съ вами, по крайней мѣрѣ не выискивая сюжетовъ. свѣтскихъ и пустыхъ. Иногда я себя укоряю въ этомъ: вѣроятно, нѣтъ во мнѣ той привлекательной теплоты сердечной, которая переходитъ невольно въ обращеніе; а между тѣмъ, еслибы вы знали — да вы и знаете — какъ мое сердце просто! и съ какою благодарностью принимаетъ ласки и малѣйшее участіе! Такъ какъ теперь у меня нервы очень разстроены, мнѣ все представляется въ преувеличенномъ видѣ, и умъ настроенъ самымъ грустнымъ образомъ. Плакать я готова безпрестанно. Вчера сподобилась причаститься съ дѣтьми. Душа какъ-то молчала тихо и грустно; мысли сливались съ нею въ одно неизъяснимое состояніе безсознанія самой себя въ эту минуту. Плакалось, потому что плачется безпрестанно, когда я въ церкви; но это не тѣ слезы, до которыхъ достигаетъ душа, уже оторвавшаяся отъ всего земного. Крѣпко и крѣпко привязана я еще къ земному, а межъ тѣмъ не люблю это земное и не чувствую никогда удовлетворенія въ обладаніи земныхъ благъ. Меня въ особенности терзаетъ скука и одиночество посреди шумнаго, населеннаго города, — можно сказать, отчужденіе мое отъ того свѣта, гдѣ поставили меня обстоятельства и къ которому я не касаюсь никакими интересами. Настоящихъ дружескихъ отношеній здѣсь такъ мало, такъ много основано на разсчетахъ, и еслибы дворъ меня не поддерживалъ, то, вѣроятно, никто-бы изъ старыхъ знакомыхъ и не глядѣлъ-бы на меня^[31]. Здѣсь я живу такъ-же одиноко, какъ въ Баденѣ, не могу больше принимать живого участія въ пустыхъ сплетняхъ, не танцую, не вожусь ни съ бабенками, ни съ молодежью, а потому сижу одна, какъ дура, да и дѣломъ не занимаюсь. Еслибы глаза мои не такъ ясно смотрѣли на все, то я-бы жаловалась на окружающіе предметы, на ничтожность петербургской жизни, повторяла-бы всѣ эти пошлыя отговорки тѣхъ, которые собою недовольны. Но я знаю, — что дѣло все зависитъ отъ меня, и что зло во мнѣ обрѣтается. Зло это есть гордость и тщеславіе, съ которыми я свыклась, можетъ быть, не столько отъ собственнаго расположенія, сколько вслѣдствіе жизни мнѣ привитой и первыхъ блистательныхъ годовъ моей жизни. Теперь совершается переходъ къ другой жизни, и этотъ переходъ будетъ труденъ, пока не подростутъ дѣти и не займутъ меня исключительно. Слова ваши всегда оправдываются: губернія, на которую я смотрѣла съ ужасомъ, мнѣ теперь представляется какъ отдохновеніе. По крайней мѣрѣ не будетъ это несносное ни то, ни сё; тамъ буду работать дѣятельно и усердно, для отдыха читать и писать, и между тѣмъ копить барышнямъ на приданое. Ничего нѣтъ труднѣе, какъ плавать межъ двухъ водъ, — не дѣлать ничего положительно дурного и ничего положительно хорошаго, а пока принадлежишь свѣту, невольно свѣтское овладѣваетъ душою, до того мельчаешь, доходишь до такихъ подлыхъ и низкихъ движеніи, что, не закраснѣвшись, нельзя въ нихъ признаваться. Скажу вамъ откровенно, что въ старту этого со мною не было, что это въ особенности развилось нынѣшній годъ, а теперь дошло до болѣзненнаго состоянія. Богу угодно было наказать меня за мои грѣхи и унизить въ собственныхъ глазахъ. Вы же помолитесь обо мнѣ, потому что я страдаю отъ этого состоянія; помолитесь обо мнѣ крѣпко, потому что вы уже дошли до благодати молитвы, а мнѣ теперь совершенно нельзя молиться. Сердце не чувствуетъ успокоенія и отрады отъ молитвы; болѣзненная мысль безпрестанно отрываетъ его отъ молитвы. Старые, скверные помыслы замѣнились теперь другими, исполненными неудовлетворенной гордости и страшнымъ опасеніемъ за будущность, которая мнѣ представляется самымъ унылымъ уединеніемъ безъ друга и безъ помощника. Вы избаловали мое сердце, и будь вы при мнѣ, все пришло-бы въ свой порядокъ, а Богъ вѣсть, гдѣ и когда намъ нужно свидѣться. Одно отдохновеніе для меня, это — присутствіе Аркадія, который, благодаря Бога, спокоенъ душою и теперь у меня почти безотлучно. Я смотрю на него съ благодарностію, но чувствую, что ему нѣтъ отрады отъ меня.

У Софьи Михайловны была корь въ домѣ, оттого я ее давно не видала. Она притомъ беременна, не можетъ много выѣзжать, и я ее видѣла очень мало, равно и Апполину Михайловну. Не знаю, что думать о неаккуратности Михаила Михайловича^[32]. Онъ даже мнѣ не отвѣчалъ на это письмо, гдѣ я просила у него книгъ. Поклонитесь отъ меня Жуковскимъ. Прощайте, я ѣду въ деревню. Въ теперешнемъ моемъ состояніи это хорошо, можетъ быть. Я пишу три дня это письмо. Завтра Свѣтлое Воскресеніе. Христосъ воскресе! Обнимаю васъ, прекрасный другъ мой, могу сказать — единственный. Какъ бы мнѣ нужно было васъ увидѣть, вы не можете себѣ этого и во снѣ^[33] представить. Ваша отъ души

А. С.

Петербургъ. 12 мая 1845 г.

Грусть и тоска меня пожираютъ, любезный другъ мои. Ежечасно, ежеминутно чувствую сильнѣе, какъ силы душевныя и даже умственныя меня оставляютъ. Странное чувство отчужденія отъ всего свѣтскаго овладѣло мною. Не только не имѣю желанія видѣть кого-либо, но даже, напротивъ, страдаю въ прикосновеніи съ чужими: ни на сердцѣ, ни на умѣ нѣтъ ничего имъ сказать. Этотъ свѣтъ, къ которому я принадлежала случайно, никогда меня не любилъ и (я) обращала на него мало вниманія; но теперь мнѣ кажется, что всякія ищетъ меня обидѣть, что всѣ меня оттолкнули и что я брошена одна, совсѣмъ одна на свѣтѣ^[34]. Боже, Боже мои, какое тяжкое одиночество и какъ оно еще тягостнѣе падаетъ на сердце, когда смотрю на дѣтей и воображаю, что имъ предстоитъ также борьба съ этими обстоятельствами, съ этимъ свѣтомъ, въ который меня забросила судьба. Я теперь за нихъ уже страдаю, потому что если бы я была одна, давно бы никто меня не видалъ въ этомъ кругѣ, мнѣ по сердцу, мнѣ по связямъ чуждому. Теперь я смотрю на мѣсто губернатора, какъ на спасительную пристань; по крайней мѣрѣ тамъ откроется (для) меня полезная дѣятельность и другое направленіе силъ душевныхъ. Дѣла мои, притомъ, разстроены, и живя въ маленькомъ городкѣ, мы можемъ ихъ поправить. Но и на этотъ счетъ ничего нѣтъ положительнаго. H. М. служилъ три года какъ нельзя ревностнѣе; имъ были довольны; теперь дали дѣлать ревизію Петерб(ургской) губерніи, а назначеніе будетъ зависѣть отъ воли Государя. У насъ, по несчастію, имѣнія разсѣяны по всѣмъ губерніямъ, а вы знаете, что есть правило — не назначать туда въ губернаторы, гдѣ есть помѣстья. Пока, я ѣду въ деревню съ дѣтьми, а Н. М. предполагалъ ѣхать заграницу, потому что его здоровье точно разстроено. Не знаю, удастся-ли ему это сдѣлать, потому что поѣздкой можетъ прогулять вакансію. Домъ было продали; покупщикъ отказался на другой день; дѣла же довольно запутаны. Словомъ, со всѣхъ сторонъ стеченіе самыхъ непріятныхъ обстоятельствъ. Но все бы это ничего, если бы я не находилась въ такомъ тягостномъ расположеніи духа: слѣдствіе свѣтскаго моего одиночества. Не думайте, чтобы это было чисто болѣзненное чувство, расположеніе все видѣть въ черномъ видѣ. Нѣтъ, даже наша милая Софья Михайловна, разговаривая со мною, сказала мнѣ, что она понимаетъ, какъ я должна чувствовать это уединеніе и отчужденіе отъ того круга, въ который судьба меня забросила, котораго привычка и требованія сдѣлали меня неспособною найтись въ другомъ. Кромѣ Вьельгорскихъ, Карамзиныхъ, гр. Нессельродъ^[35], нѣтъ рѣшительно никого доброжелательнаго ко мнѣ. Если я не выѣзжаю, проходятъ дни, что никто ко мнѣ и не заглянетъ, и я живу среди движенія большого города, какъ въ деревнѣ. Всегда самой ѣздить искать мнѣ тягостно, а внѣ этого круга движенія рѣшительно нѣтъ ни занятій, ни способовъ заняться. Все это вамъ одному могу я сказать, мой прекрасный другъ во Христѣ. Эти мелкія страданія самолюбія едва-ли кто рѣшится повѣрить кому-нибудь, но вы поймете ихъ, ибо стали уже выше ихъ и живете въ Богѣ^[36]. Я далека, очень далека еще отъ этого, и потому молитесь обо мнѣ и пожелайте перемѣны во внѣшнихъ обстоятельствахъ, скораго переѣзда въ губернію, гдѣ все это забудется и гдѣ начнется новая жизнь. Всякаго рода испытанія мнѣ Богъ послалъ, испытуетъ Онъ меня горестно и трудно и въ эту минуту, а что всего хуже, молиться не могу, и вздохи одни, полные сознанія немощи и низости моей долетаютъ до Него. Вамъ писать мнѣ отрадно. Ваше милое письмо я получила. Обѣщаніе меня посѣтить черезъ годъ навѣваетъ на душу прохладу. Въ теченіе этого мѣсяца я такъ похудѣла, что страшно меня видѣть. Аппетиту совсѣмъ нѣтъ, сонъ короткій, и просыпаясь чувствую тоску невыносимую. Рѣшено, что Аркадій со мной ѣдетъ въ Спасское (наша деревня) и останется со мной шесть недѣль. Оба будемъ тамъ рить воды. Я возьму съ собою книгъ, потому что здѣсь вовсе не читала и въ умѣ моемъ совершенное запустѣніе. Это послѣднее время я не могла читать: глаза одни читали, безъ участія ума и мысли.

Погода стоитъ прекрасная, Лѣтній садъ зеленѣетъ. Я туда не хожу: публичныхъ прогулокъ я никогда не любила. Государь въ отсутствіи и вернется 29. В. К. Константинъ уѣхалъ въ Константинополь^[37]. Императрица ѣдетъ на Елагинъ. Здоровье ея не въ хорошемъ состояніи. Поговариваютъ объ ея отъѣздѣ заграницу на зиму; куда именно — это неизвѣстно. Боже сохрани насъ отъ несчастія ея лишиться: она нужна намъ всѣмъ и каждому въ особенности. Молиться должны мы за нее горячо и безпрестанно, какъ и за государя. Его спокойствіе зависитъ отъ этого семейнаго круга, которому она служитъ центромъ, полнымъ любви и самоотверженія. Прощайте, любезный другъ мой. Софьѣ Михайловнѣ я вручила ваше письмо. Она мила и добра, какъ ангелъ. Мнѣ бы нужно ихъ видѣть часто, но они также живутъ разсѣянно, какъ графиня въ Парижѣ, а мнѣ нужна жизнь, какъ въ Ниццѣ, въ особенности душевная связь, какъ съ вами. Этого здѣсь не доищешься, да и Экклезіастъ сказалъ, что одного друга только можно имѣть въ жизни, что это сокровище дается Богомъ въ награду. Насъ сдружило наше обоюдное одиночество въ свѣтѣ и сознаніе, что способности наши выше того слоя, гдѣ мы родились. Талантъ вашъ вамъ еще даетъ право на всеобщее уваженіе, а я ничего не приношу въ дань тому кругу, въ которомъ я живу, какъ въ западнѣ. H. М. очень соболѣзнуетъ моему состоянію, но не понимаетъ моего чувства; можетъ быть, и не хочетъ сознаться, потому что я, глядя на него, часто страдала тѣмъ, что и онъ долженъ выносить. Не говорите Жуковскому о всемъ этомъ. (Повторяю, что вамъ одному, брату и мужу я могла повѣрить тайну своего страданія). Я твердо увѣрена, что тѣло мое разслабѣло вслѣдствіе душевной болѣзни, а не душа отъ тѣла. Въ свѣтѣ-же надобно все скрывать и казаться веселою и беззаботною. Да будетъ воля Божія надъ нами и да выйдетъ душа наша чиста и спокойна въ день отвѣтный. Знайте, однакожъ, что я не чувствую ни жизни, ни горечи, ни зависти, ни ненависти и всякому воздаю ему должное, безъ лицепріятія. Прощайте. Молитесь обо мнѣ и пишите все-таки въ Петербургъ къ Синему мосту^[38]. Не забывайте каждый разъ своего адреса. Я желала-бы познакомиться въ Москвѣ съ старикомъ Аксаковымъ^[39]. Устройте мнѣ это^[40].

Петербургъ, мая 23, 1845 г.

Спѣшу пересылкою вашихъ денегъ, любезный другъ^[41]. Это первая треть. Увѣдомьте о полученіи векселя. Второй остается у меня, въ случаѣ если затеряется это письмо. Я порядочно прострадала все это время. Нервы мои въ сильномъ разстройствѣ, что ни перомъ не описать, ни языкомъ не разсказать. Въ моихъ планахъ перемѣна: я наняла дачу у Вьельгорскихъ. Тамъ будетъ и тихо и не слишкомъ одиночно. Между тѣмъ судьба H. М. должна рѣшиться, и мы на-дняхъ это узнаемъ. Меня такъ и тянетъ вонъ изъ Петербурга; внѣ свѣта, который для меня потерялъ всякое значеніе, нѣтъ ничего, а общество, которое я вижу, не связано никакимъ живымъ душевнымъ интересомъ. Мы сбиралися убивать время это такъ, и ничто не выливается изъ этихъ суетныхъ разговоровъ. Моя душа теперь уже чувствуетъ потребности высшія. Молодость, о молодость! гдѣ то призрачное покрывало, которое ты накидываешь на пустоту и наготу жизни? Сильный, очень сильный переломъ былъ въ жизни моей нынѣшній годъ. Вы, милый сердцевѣдецъ, угадали мою душу и, какъ-бы предвидя ея будущее уныніе, пріучали обращаться къ Тому, Который не оставляетъ никогда горюющихъ и погибающихъ. Отчего я такъ страдаю одиночествомъ среди друзей, которые меня ни увѣщеваніями, ни посѣщеніями не оставляютъ, не понимаю. Ужъ не готовиться-ли мнѣ оставить этотъ міръ? ужъ не приходитъ-ли^[42] часъ? или точно мнѣ суждено впасть въ душевную болѣзнь и сдѣлаться ненужнымъ и тягостнымъ бременемъ для семейства? Плетневъ мнѣ передалъ вашу записку отъ 21 мая. По всему видно, что и ваше состояніе сокрушительно. Вы для меня такъ нужны, что я даже предвидѣть не могу, какъ я безъ васъ выйду изъ своего положенія. Выѣзжайте, ради Бога, скорѣе изъ Франкфурта въ Гастейнъ. Не умѣю вамъ сказать, будутъ-ли тамъ люди, вамъ нужные. Аркадій узналъ въ а(нглійскомъ) клубѣ, что графъ Апраксинъ. Петръ Ив., туда ѣдетъ, и говорилъ ему, чтобы онъ васъ отыскалъ. Онъ говорилъ, что весьма радъ-бы съ вами познакомиться, но что вы бѣгаете людей, и потому опасается, что и его будете дичиться. Онъ очень добрый человѣкъ и знаетъ много русскихъ анекдотовъ: вотъ его характеристика, составленная Аркадіемъ. Итакъ, вы будете не совсѣмъ одни въ Гаштейнѣ. Богъ дастъ, еще кто-нибудь выищется. Я рѣшилась теперь не ѣхать въ Москву; наняла дачу въ Павлинѣ у Вьельгорскихъ, которые меня туда зазвали, видя мое состояніе. Вчера (Плетневъ) принесъ мнѣ извѣстіе, что вамъ нельзя выдавать пенсіона впередъ за годъ, а вы будете его получать по третямъ, и потому прошу васъ извѣщать меня по крайней мѣрѣ ежемѣсячно о перемѣнѣ вашего мѣстопребыванія. Самаринъ вернулся изъ Москвы полный жизни и надеждъ, весьма довольный кругомъ своихъ пріятелей, которые, по словамъ его, работаютъ впрокъ. Не всѣ имъ отдаютъ справедливость, и даже очень умные люди сильно на нихъ нападаютъ, не говоря уже о безсмысленной толпѣ. Я болѣе писать не могу и не умѣю: въ такія минуты душевнаго разстройства не слышишь свои недостатки каждый порознь; вся низость и мерзость нашего существа сливаются вмѣстѣ и затемняютъ душу страданіями. Какъ и когда выйдешь изъ этого мучительнаго перехода къ лучшему — неизвѣстно и странно подумать.

Сейчасъ подали мнѣ письмо Жуковскаго; тутъ и объ васъ идетъ рѣчь^[43]. Мы съ вами, другъ мои, въ одномъ положеніи, какъ видно. Могу только соболѣзновать искренно и молить Бога. Безъ того мы оба погибнемъ. Молитесь также горячо обо мнѣ, какъ я молюсь объ васъ. Ваша отъ души, мой прекрасный и бѣдный другъ.

А. С.

6 іюня 1845 года.

Любезный Другъ, вы легко представите себѣ, сколько меня огорчило ваше письмо. Писать много и долго не зачѣмъ. Я сама такъ грустна и слаба душою, что стыдно даже и говорить объ этомъ. Къ вамъ ѣхать не могу по разнымъ обстоятельствамъ, а васъ зову и вызываю и желаніями и молитвою къ Богу, чтобы Онъ васъ вразумилъ и рѣшилъ пріѣхать въ Москву. Вамъ нужны люди и души, васъ любящія, а вы въ совершенномъ одиночествѣ, и это васъ теперь погубитъ. Оставьте вы въ сторонѣ мысль, что вамъ стыдно вернуться съ пустыми руками въ Россію; противъ недуга и безсилія, посланнаго Богомъ, нечего дѣлать, и люди, васъ искренно любящіе, поймутъ это, и никто и не вздумаетъ упрекнуть васъ^[44]. Я пишу вамъ изъ Павлина, дачи Вьельгорскихъ, гдѣ наняла домикъ на лѣто. Они всѣ ангельски добры ко мнѣ, но сердце мое такъ убито, что ничто не утѣшаетъ его. Я чувствую какое-то притупленіе всѣхъ способностей ума: усталость души подѣйствовала на его живость. Прошлое и прошлое какъ-то теперь отозвалось во мнѣ. Вчера назначили H. М. губернаторомъ въ Калугу. Мнѣ бы хотѣлось туда ѣхать скорѣе, потому что имѣю сильное расположеніе къ одиночеству. Туда вамъ бы легко ко мнѣ пріѣхать. Въ октябрѣ я непремѣнно тамъ буду. Вы напрасно понадѣялись на мои силы. Еслибы вы знали, какъ я упала и какъ истощилась духомъ! Чувствую все свое ничтожество, исповѣдываю его предъ Богомъ, а между тѣмъ не могу обрѣсти успокоенія, какъ развѣ только въ тѣ минуты, когда плачу и молюсь. Есть искушенія свыше силъ нашихъ, а именно уныніе, которое мною такъ сильно овладѣло. И въ безсиліи своемъ я объ васъ молюсь, какъ объ лучшемъ своемъ другѣ. Да возстановитъ онъ ваши силы тѣлесныя и дастъ помощь на дѣло, вами предпринятое. Ахъ, охладѣло мое сердце! вотъ что я чувствую, — охладѣло ко всему земному, къ которому никогда сильно не было привязано; а, можетъ быть, еще много лѣтъ суждено мнѣ оставаться мертвой на землѣ живыхъ. Не могу смотрѣть на дѣтей безъ страшной и болѣзненной грусти. Слезы ихъ, игры ихъ — все тревожитъ мое больное сердце, которое не предвидитъ ничего радостнаго для нихъ на этомъ свѣтѣ. Богъ сирыхъ не оставляетъ — правда, Онъ и меня не оставилъ; но сколько мученій и терзаній прошло чрезъ мою душу! и наконецъ силы истощились совсѣмъ, но тѣло еще живо, къ несчастію. Но «претерпѣвый до конца, той спасенъ будетъ», и потому и мысль о смерти мнѣ не приходитъ, хотя чувствую сильное желаніе умереть, или не чувствовать бремя жизни^[45].

Имѣю надежду, что графиня Вьельгорская васъ вытащитъ въ Россію, и увѣрена, что возвратъ вашъ будетъ вамъ спасителенъ. Мысль одна, что вы меня, можетъ быть, спасете отъ болѣзни умственной^[46], уже васъ подкрѣпитъ. Аркадій ѣдетъ въ Гельсингфорсъ на морскія ванны. Онѣ ему нужны, и, хотя мнѣ очень тяжко съ нимъ разставаться, не хочу, однакоже, его отговаривать. Ханыковъ въ Ригу посланъ. Карамзины разъѣхались. H. М. ѣдетъ чрезъ шесть недѣль въ Калугу. Кромѣ семейства Вьельгорскихъ, не останется у меня никого. Сердце и боится, и ищетъ уединенія. Богъ да сохранитъ васъ и да научитъ васъ, что дѣлать съ самимъ собою. Писать могу только объ одномъ, и зачѣмъ долѣе останавливаться на такомъ грустномъ предметѣ? Прощайте, отвѣчайте, любите, молитесь, и жалѣйте о той, которой вы указали путь, но которая не могла найти способа извлечь практическое примѣненіе къ жизни.

А. С.

"Сѣверный Вѣстникъ", No 1, 1893

↑ Письма Гоголя, изд. Кулиша, стр. 192, томъ VI.
↑ Дочь Жуковскаго.
↑ Сенковскій.
↑ Софья Михайловна Сологубъ, рожденная Вьельгорская.
↑ Владиміръ Александровичъ Сологубъ.
↑ Т. е. Парижъ.
↑ Здѣсь идетъ рѣчь, разумѣется, не о художникѣ А. А. Ивановѣ, о которомъ Гоголь упоминаетъ въ одномъ изъ писемъ къ Смирновой, принадлежащихъ къ этому времени (VI, 170), но о петербугскомъ книгопродавцѣ, какъ и въ предъидущемъ письмѣ Смирновой.
↑ Намъ давали это читать въ 49 году.
↑ Смерть В. К. Елисаветы Михайловны: умерла въ родахъ, въ Висбаденѣ, гдѣ есть церковь въ ея намять; В. К. Александра Павловна умерла въ родахъ въ лѣто 44 г.
↑ Соч. Гог. VI, 168.
↑ Отвѣтъ Гоголя, см. VI, 175.
↑ Докторъ государя и матери моей.
↑ См. соч. Гог. VI, 63.
↑ О желаніи Гоголя ѣхать въ Іерусалимъ см. VI, 169 и 176.
↑ О деньгахъ см. отвѣты Гоголя на 129, 169, 170 и 174 стр. VI тома его сочиненій.
↑ Вьельгорскихъ и Одоевскихъ.
↑ Отвѣтомъ на это письмо былъ отрывокъ изъ «Выбранныхъ мѣстъ переписки», «Женщина въ свѣтѣ», ошибочно относимый къ 1844 г.
↑ Нашъ министръ во Франкфуртѣ.
↑ Вскорѣ у нея родился сынъ Александръ.
↑ Аркадій Осиповичъ Россетъ, братъ Александры Осиповны.
↑ Моя меньшая сестра.
↑ Въ отвѣтъ на это Гоголь писалъ: «Пріѣздъ мой былъ бы мнѣ не въ радость: одинъ упрекъ только себѣ я видѣлъ бы въ немъ, какъ человѣкъ, посланный за дѣломъ и возвратившійся съ пустыми руками, которому стыдно даже и заговорить, стыдно и лицо показать», (VI, 175—176).
↑ Это сбылось въ 1851 году, наконецъ.
↑ Громоклея-Вадеско, имѣніе моей прабабушки Лореръ (рожденная Екатерина Евсеевна Циціянова).
↑ Государь Николай Павловичъ.
↑ Веневитиновъ, братъ поэта, мужъ Аполлоніи Михайловны Вьельгорской.
↑ И Луизы Карловны, урожденной Биронъ.
↑ Грефенбергъ, благодаря громкой репутаціи Присница, былъ моднымъ мѣстомъ леченія; кромѣ Гоголя, въ немъ были въ короткое время А. О. Россетъ, Ханыковъ и А. П. Толстой (VI, 212).
↑ Имѣніе Смирновыхъ Московской губерніи, Коломенскаго уѣзда.
↑ Мопсики — дѣти, т. е. мы, моськи!
↑ Петербургское общество очень скоро забываетъ: 2 года отсутствія — это вѣкъ въ Петербургѣ.
↑ Относительно присылки книгъ, см. выше.
↑ Вскорѣ послѣ этого моя мать заболѣла, и мы все лѣто 45 г. провели въ Павлинѣ, на Петергофской дорогѣ, на дачѣ у Вьельгорскихъ: они нанимали съ Сологубами и Веневитиновыми большую, а мы маленькую дачу. Отца моего назначили въ Калужскую губерію: онъ пилъ воды въ Павлинѣ, а къ августу уѣхалъ въ Калугу, мы же съ матерью уѣхали въ Москву въ октябрѣ, а потомъ въ Калугу. Мои мать очень страдала хандрой много лѣтъ, боялась ее и боялась смерти.
↑ Тутъ болѣзненное состояніе высказывается вполнѣ.
↑ Графини Нессельроде, жена канцлера; о ней см. въ «Запискахъ знатной дамы», 1842 г:, А. О. Смирнова была особенно дружна съ нею.
↑ Отвѣтъ Гоголя: Напрасно вы думаете, что я выше сталъ того, что «принадлежитъ слабѣйшему человѣку, что нашелъ тайну побѣждать страданія и живу въ Богѣ. Жить въ Богѣ, значитъ уже я;пть внѣ самого тѣла, а это невозможно на землѣ, ибо тѣло съ нами» и проч.
↑ Объ этомъ см. также «Русск. Арх.» 1882, I, 219.
↑ Нашъ домъ, его продали только въ 1854 году.
↑ Мать уже знала тогда Хомякова, съ 1829—1830 гг.
↑ На это Гоголь отвѣчалъ: «вы спрашиваете, какъ познакомиться съ старикомъ Аксаковымъ. Пріѣхавши въ Москву, пошлите прямо за нимъ, чтобы онъ пріѣхалъ къ вамъ. Скажите, что это мое желаніе».
↑ «Словъ вашихъ о векселѣ я не понялъ. Вы пишете, что посылаете вексель за треть и что я буду получать по третямъ. Но въ такомъ случаѣ мнѣ бы слѣдовало получить тысячу слишкомъ франковъ». (Сочиненія И. В. Гоголя, т. VI, 193). Разъясненіе см. въ письмѣ отъ 3 іюля 1845 г.
↑ Еще одинъ былъ у матери страхъ — лишиться ума; она боялась этого, потому что, страдая безсонницей, обратилась къ какому-то доктору, который ей сказалъ, что сумасшедшіе часто страдаютъ безсонницей, и напугалъ ее ужасно. Она вообще была довольно мнительна.
↑ См. соч. Жуковскаго, V 6524 (изд. I) и «Русск. Арх.» 1882, 1.218—219).
↑ Говоря это, А. О. имѣла въ виду слѣдующія слова письма Гоголя отъ 2 апрѣля: «Пріѣздъ мой былъ-бы мнѣ не въ радость: одинъ упрекъ только себѣ видѣлъ-бы я во всемъ, какъ человѣкъ, посланный на дѣломъ и возвратившійся съ пустыми руками, которому стыдно даже заговорить, стыдно и лицо показать».
↑ Это поперемѣнно со страхомъ смерти.
↑ Этотъ страхъ устранилъ страхъ смерти. Въ 1848 году у матери была холера и послѣ нея она менѣе страдала печенью и страхами, — а здоровье гораздо болѣе разстроилось, и она до конца жизни страдала желудкомъ.

[1] Письма Гоголя, изд. Кулиша, стр. 192, томъ VI.

[2] Дочь Жуковскаго.

[3] Сенковскій.

[4] Софья Михайловна Сологубъ, рожденная Вьельгорская.

[5] Владиміръ Александровичъ Сологубъ.

[6] Т. е. Парижъ.

[7] Здѣсь идетъ рѣчь, разумѣется, не о художникѣ А. А. Ивановѣ, о которомъ Гоголь упоминаетъ въ одномъ изъ писемъ къ Смирновой, принадлежащихъ къ этому времени (VI, 170), но о петербугскомъ книгопродавцѣ, какъ и въ предъидущемъ письмѣ Смирновой.

[8] Намъ давали это читать въ 49 году.

[9] Смерть В. К. Елисаветы Михайловны: умерла въ родахъ, въ Висбаденѣ, гдѣ есть церковь въ ея намять; В. К. Александра Павловна умерла въ родахъ въ лѣто 44 г.

[10] Соч. Гог. VI, 168.

[11] Отвѣтъ Гоголя, см. VI, 175.

[12] Докторъ государя и матери моей.

[13] См. соч. Гог. VI, 63.

[14] О желаніи Гоголя ѣхать въ Іерусалимъ см. VI, 169 и 176.

[15] О деньгахъ см. отвѣты Гоголя на 129, 169, 170 и 174 стр. VI тома его сочиненій.

[16] Вьельгорскихъ и Одоевскихъ.

[17] Отвѣтомъ на это письмо былъ отрывокъ изъ «Выбранныхъ мѣстъ переписки», «Женщина въ свѣтѣ», ошибочно относимый къ 1844 г.

[18] Нашъ министръ во Франкфуртѣ.

[19] Вскорѣ у нея родился сынъ Александръ.

[20] Аркадій Осиповичъ Россетъ, братъ Александры Осиповны.

[21] Моя меньшая сестра.

[22] Въ отвѣтъ на это Гоголь писалъ: «Пріѣздъ мой былъ бы мнѣ не въ радость: одинъ упрекъ только себѣ я видѣлъ бы въ немъ, какъ человѣкъ, посланный за дѣломъ и возвратившійся съ пустыми руками, которому стыдно даже и заговорить, стыдно и лицо показать», (VI, 175—176).

[23] Это сбылось въ 1851 году, наконецъ.

[24] Громоклея-Вадеско, имѣніе моей прабабушки Лореръ (рожденная Екатерина Евсеевна Циціянова).

[25] Государь Николай Павловичъ.

[26] Веневитиновъ, братъ поэта, мужъ Аполлоніи Михайловны Вьельгорской.

[27] И Луизы Карловны, урожденной Биронъ.

[28] Грефенбергъ, благодаря громкой репутаціи Присница, былъ моднымъ мѣстомъ леченія; кромѣ Гоголя, въ немъ были въ короткое время А. О. Россетъ, Ханыковъ и А. П. Толстой (VI, 212).

[29] Имѣніе Смирновыхъ Московской губерніи, Коломенскаго уѣзда.

[30] Мопсики — дѣти, т. е. мы, моськи!

[31] Петербургское общество очень скоро забываетъ: 2 года отсутствія — это вѣкъ въ Петербургѣ.

[32] Относительно присылки книгъ, см. выше.

[33] Вскорѣ послѣ этого моя мать заболѣла, и мы все лѣто 45 г. провели въ Павлинѣ, на Петергофской дорогѣ, на дачѣ у Вьельгорскихъ: они нанимали съ Сологубами и Веневитиновыми большую, а мы маленькую дачу. Отца моего назначили въ Калужскую губерію: онъ пилъ воды въ Павлинѣ, а къ августу уѣхалъ въ Калугу, мы же съ матерью уѣхали въ Москву въ октябрѣ, а потомъ въ Калугу. Мои мать очень страдала хандрой много лѣтъ, боялась ее и боялась смерти.

[34] Тутъ болѣзненное состояніе высказывается вполнѣ.

[35] Графини Нессельроде, жена канцлера; о ней см. въ «Запискахъ знатной дамы», 1842 г:, А. О. Смирнова была особенно дружна съ нею.

[36] Отвѣтъ Гоголя: Напрасно вы думаете, что я выше сталъ того, что «принадлежитъ слабѣйшему человѣку, что нашелъ тайну побѣждать страданія и живу въ Богѣ. Жить въ Богѣ, значитъ уже я;пть внѣ самого тѣла, а это невозможно на землѣ, ибо тѣло съ нами» и проч.

[37] Объ этомъ см. также «Русск. Арх.» 1882, I, 219.

[38] Нашъ домъ, его продали только въ 1854 году.

[39] Мать уже знала тогда Хомякова, съ 1829—1830 гг.

[40] На это Гоголь отвѣчалъ: «вы спрашиваете, какъ познакомиться съ старикомъ Аксаковымъ. Пріѣхавши въ Москву, пошлите прямо за нимъ, чтобы онъ пріѣхалъ къ вамъ. Скажите, что это мое желаніе».

[41] «Словъ вашихъ о векселѣ я не понялъ. Вы пишете, что посылаете вексель за треть и что я буду получать по третямъ. Но въ такомъ случаѣ мнѣ бы слѣдовало получить тысячу слишкомъ франковъ». (Сочиненія И. В. Гоголя, т. VI, 193). Разъясненіе см. въ письмѣ отъ 3 іюля 1845 г.

[42] Еще одинъ былъ у матери страхъ — лишиться ума; она боялась этого, потому что, страдая безсонницей, обратилась къ какому-то доктору, который ей сказалъ, что сумасшедшіе часто страдаютъ безсонницей, и напугалъ ее ужасно. Она вообще была довольно мнительна.

[43] См. соч. Жуковскаго, V 6524 (изд. I) и «Русск. Арх.» 1882, 1.218—219).

[44] Говоря это, А. О. имѣла въ виду слѣдующія слова письма Гоголя отъ 2 апрѣля: «Пріѣздъ мой былъ-бы мнѣ не въ радость: одинъ упрекъ только себѣ видѣлъ-бы я во всемъ, какъ человѣкъ, посланный на дѣломъ и возвратившійся съ пустыми руками, которому стыдно даже заговорить, стыдно и лицо показать».

[45] Это поперемѣнно со страхомъ смерти.

[46] Этотъ страхъ устранилъ страхъ смерти. Въ 1848 году у матери была холера и послѣ нея она менѣе страдала печенью и страхами, — а здоровье гораздо болѣе разстроилось, и она до конца жизни страдала желудкомъ.

[1]

[2]

[3]

[4]

[5]

[6]

[7]

[8]

[9]

[10]

[11]

[12]

[13]

[14]

[15]

[16]

[17]

[18]

[19]

[20]

[21]

[22]

[23]

[24]

[25]

[26]

[27]

[28]

[29]

[30]

[31]

[32]

[33]

[34]

[35]

[36]

[37]

[38]

[39]

[40]

[41]

[42]

[43]

[44]

[45]

[46]

Пушкин и Гоголь (Смирнова-Россет)/ДО

ПУШКИНЪ И ГОГОЛЬ.

ПРЕДИСЛОВІЕ.

А. О. Смирнова *).

Письма А. О. Смирновой къ Гоголю *).

Письма А. О. Смирновой къ Гоголю *).