ПУТЕШЕСТВІЯ Г-ЖЪ МЭККЕНЗИ И ИРБИ ВЪ СЛАВЯНСКИХЪ ЗЕМЛЯХЪ ТУРЦІИ. править
IV. править
Когда сербское населеніе, ухода отъ турецкаго ига, стало покидать Старую-Сербію, мѣсто его заняли албанцы, или скипетары (турки зовутъ ихъ арнаутами), спустившіеся съ горъ сосѣдней Албаніи. Во времена древняго царства албанцы находились частью модъ властью сербовъ; княжество Зета, нынѣшняя Черногорія, соединяло сѣверныхъ скипетаровъ и южныхъ сербовъ; албанцы были православные и католики. Послѣ паденія сербскаго царства и зетскаго княжества, у албанцевъ оставались еще свои независимые князья, которые — какъ самъ знаменитый Скандербегъ — были родственники и союзники сербскихъ князей.
Большая частъ албанцевъ, жившихъ на прибрежьѣ Адріатическаго моря, были римскіе католики. Туркамъ выгодно было съ самаго начала внести раздоръ въ христіанскія племена, и такъ какъ албанцы-католики въ сравненіи съ православными сербами и болгарами составляли меньшинство, то имъ удобнѣе было дать нѣкоторыя привилегіи, которыя еще больше отдѣлили ихъ отъ православнаго населенія. Впослѣдствіи, когда албанцы по* селились на сербскихъ равнинахъ, и стали ближе въ могаммеданскимъ господамъ, они не умѣли воспротивиться турецкой политикѣ: настъ одного племени, называющагося клементинцами, ушла вмѣстѣ съ сербами; но оставшіеся въ Турціи мало-по-малу приняли исламъ и цѣной отступничества получили разрѣшеніе безчинствовать надъ остальнымъ населеніемъ, т.-е. райей.
Теперь число албанцевъ-католиковъ въ Старой-Сербія не велико; оно поддерживается новыми поселенцами съ горъ, но они легко поддаются примѣру своихъ предшественниковъ и дѣлаются мусульманами. Католическое духовенство ихъ, даже съ поддержкой иностранныхъ государствъ, съ трудомъ можетъ противодѣйствовать этимъ переходамъ въ мусульманство. Когда такіе католики поселяются среди мусульманскаго большинства, имъ обыкновенно очень трудно сохранить свою вѣру, — ихъ соотечественники-мусульмане всячески притѣсняютъ ихъ, чтобы вынудить въ принятію могаммеданства, потому что для ренегатовъ, кажется, нѣтъ ничего непріятнѣе, какъ присутствіе людей, болѣе твердыхъ, чѣмъ они. Люди колеблющіеся прибѣгаютъ къ средней мѣрѣ — они принимаютъ мусульманскія имена и слывутъ за могаммеданъ, оставаясь дома католиками.
Албанцы дѣлятся на два племенные отдѣла: на сѣверѣ живетъ племя гегга (геги), которое питаетъ величайшее отвращеніе къ племени тосковъ, живущему на югѣ. Послѣдніе нѣсколько отречены, по сосѣдству съ греками; гаги, напротивъ, имѣютъ сильную примѣсь славянской крови, — нѣкоторые роды ихъ дѣйствительно славянскаго происхожденія, потому что какъ скоро сербъ покинулъ свою религію, его называютъ арнаутомъ. По отзыву г-жи Мэккензи, южные албанцы, тоски, отличаются отъ сѣверныхъ и внѣшними свойствами, и характеромъ, они болѣе подвижны и развиты въ умственномъ отношеніи; геги — рослый, крѣпкій, храбрый и суровый народъ. По другимъ отзывамъ, я тѣ и другіе одинаково дики и свирѣпы, и тоски въ особенности доставляютъ турецкимъ арміямъ контингентъ башибузуковъ. Г-жа Мэккензи также находить, впрочемъ, что смѣшеніе съ сербами не смягчило характера геговъ. Они считаютъ себя въ полномъ правѣ грабить райю, но вмѣстѣ съ тѣмъ относятся съ пренебреженіемъ къ турецкой власти. Презирая и осуждая ихъ дикое невѣжество и необузданность, сербы отдаютъ справедливость ихъ храбрости, и разсказываютъ, что много албанцевъ присоединилось къ нимъ въ войнѣ за освобожденіе и съ тѣхъ поръ смѣшалось съ дунайскими сербами.
Въ какомъ же положеніи находятся немногіе сербы, оставшіеся въ Старой-Сербіи?
По языку, одеждѣ, физическому сложенію старо-сербы совершенно похожи на жителей южной границы княжества; вообще, это — прекрасный, крѣпкій народъ. Ихъ воинственныя качества возбуждаютъ уваженіе даже между мусульманскими сосѣдями; но они тяжелы на подъемъ, и это нерѣдко ставило ихъ невыгодно относительно турокъ и албанцевъ, когда нужно было смѣлое и рѣшительное дѣйствіе. Но радикальное различіе племенъ обнаруживается въ мирное время: у серба понятіе о правѣ и порядкѣ — не восточное, а европейское. Въ противоположность съ арнаутомъ, сербъ считается «хорошимъ работникомъ», но это все-таки разныя степени лѣности, потому что сербъ никакъ не можетъ равняться съ болгариномъ въ любви въ земледѣльческому труду. Этотъ недостатокъ выдержки, вмѣстѣ съ особеннымъ упрямствомъ, которое мѣшаетъ сербу сходиться съ другими, составляютъ большой его недостатокъ. Этого недостатка не искупаетъ тотъ духъ независимости, самоуваженія и сдержанности, которыя отличаютъ серба, и становятся особенно цѣнны, такъ какъ именно этими свойствами мало надѣлены другія христіанскія племена Турціи.
«Правительство княжества — разсказываетъ г-жа Мэккензи — не поощряетъ старо-сербовъ переселяться къ ихъ братьямъ, — потому что, выселившись, они окончательно отдали бы страну мусульманамъ. Понятно, что близость свободнаго сербскаго государства сообщаетъ старо-сербамъ извѣстную самоувѣренность, и, кромѣ того, въ Старой-Сербіи много славныхъ воспоминаній, которыя всѣ — христіанскія. Азіатскій турокъ, послѣ Косовской битвы, оставилъ здѣсь лишь немногія и рѣдкія поселенія; албанцы, представляютъ вдвойнѣ покоренное племя: это — европейцы, потерявшіе не только свободу, но и религію, которыхъ прошедшее есть варварство, настоящее — отступничество, а будущее — или со стыдомъ сдѣланное возвращеніе въ прежней вѣрѣ, или рабство подъ деспотическимъ правленіемъ чужихъ чиновниковъ. Напротивъ, христіане, собираясь въ праздники подъ стѣнами своихъ древнихъ величественныхъ храмовъ, считаютъ своими всѣ преданія стараго царства и старой цивилизаціи, отличавшей Сербію, когда она еще принадлежала къ Европѣ. И если прошедшее принадлежитъ имъ, то имъ остается лишь съ увѣренностью ждать, что и будущее принадлежитъ также имъ; что рано или поздно они должны снова сдѣлаться частью христіанской Европы. Ихъ единоплеменники — часто ихъ собственные близкіе родственники — живутъ, какъ европейскіе христіане, въ Сербіи и Австріи; поэтому они знаютъ, что такое свобода, и у нихъ нѣтъ недоумѣнія и неувѣренности о судьбѣ дѣтей, которыя воспитываются въ убѣжденіи, что они будутъ, наконецъ, свободны. Но при всей этой идеальной жизни (которую, правда, можно увидѣть только встрѣчаясь съ людьми, имѣющими нѣкоторое знаніе своего языка к исторіи) возможенъ бываетъ и безотрадный взглядъ на настоящее, и рѣшимость все бросить и уйти».
Настоящее положеніе дѣйствительно можетъ доводить до отчаянія. Турція съумѣла уничтожить національную свободу Албаніи, привести множество албанцевъ въ отступничеству, но не съумѣла, да и не особенно старалась сдѣлать ихъ спокойными гражданами. Турецкая власть вмѣшивается только когда нужно набрать солдатъ, или поставить турецкаго правителя вмѣсто какого-нибудь наслѣдственнаго князька, — но никогда не вмѣшивается, чтобы обезпечить положеніе христіанъ. «Управленіе» состоитъ вкратцѣ въ слѣдующемъ.
Въ городахъ Старой-Сербіи губернаторъ есть турецкій чиновникъ, иногда османлисъ, не знающій мѣстнаго языка, иногда албанецъ, служившій въ регулярной арміи. Этотъ чиновникъ поддерживаетъ свою власть при помощи нѣсколькихъ заптіевъ или кавасовъ, и эти. полезныя лица оплачиваются главнымъ обратомъ тѣмъ, что могутъ награбить у народа. Мудиръ, каймакамъ или паша обыкновенно покупаетъ свое мѣсто, и, конечно, прежде всего старается скорѣе вернуть сдѣланныя на это издержки; и христіане, и мусульмане это знаютъ, и когда нужно, пріобрѣтаютъ его благосклонность взятками. Но, кромѣ собиранія своихъ денегъ, чиновникъ собираетъ казенныя подати; и если мусульмане не платятъ, онъ долженъ вдвойнѣ обирать христіанъ; съ мусульманами шутить нельзя, потому что они могутъ подкупить еще болѣе высокую власть, и чиновникъ потеряетъ свое мѣсто. Г-жа Мэккензи видѣла такой примѣръ въ Приштинѣ; чиновникъ, котораго она тамъ встрѣтила, былъ уже второй, назначенный въ томъ году, но и онъ былъ смѣненъ, прежде чѣмъ она успѣла покинуть этотъ округъ. Но бываютъ случаи, когда правитель имѣетъ сильныхъ друзей въ Константинополѣ, и мусульмане, недовольные имъ, не могутъ добиться его удаленія: тогда прибѣгаютъ къ болѣе сильному средству. Въ Ипекѣ каймакамъ рѣшился, несмотря на сопротивленіе, собрать подати съ мусульманъ; ему прислана была для этого военная сила: это показалось защитой христіанъ, и албанцы подстрѣлили его изъ-за угла.
Послѣ турецкаго губернатора, слѣдующая власть есть городской совѣтъ, или меджлисъ. Члены его (кромѣ одного христіанина) всѣ — мусульмане, и въ городахъ Старой-Сербіи это — самые вліятельные люди изъ албанцевъ. Въ прежнее время, когда губернаторомъ бывалъ мѣстный уроженецъ, онъ имѣлъ обыкновенно въ совѣтѣ сильную партію изъ своихъ родственниковъ, и достаточно, было давать взятки ему. Теперь, когда губернаторомъ присылается человѣкъ чужой, не имѣющій столько вліянія въ меджлисѣ, надо подкупать, кромѣ его, и членовъ меджлиса, — такъ что дѣло стало еще хуже. Остается одно средство — перессорить губернатора съ меджлисомъ, но это игра опасная; потому что когда они примирятся, то это сдѣлается на счетъ райи.
Христіане могли бы лучше устроивать свои дѣла, если бы имѣли хорошихъ представителей въ меджлисѣ, но это бываетъ рѣдко. Въ Старой-Сербіи, какъ во всей европейской Турціи, мусульманское населеніе собирается въ городахъ, а христіане, чтобъ меньше встрѣчаться съ нимъ живутъ по деревнямъ и селамъ. Вслѣдствіе того городскія христіанскія общины не велики, и турки пользуются этимъ, чтобы дать имъ только одного представителя въ меджлисѣ, или двухъ, когда христіанское населеніе состоитъ изъ православныхъ и католиковъ. Но и это представительство христіанъ есть недавняя уступка, и нѣкоторые турецкіе губернаторы, которые съ удовольствіемъ помогли бы христіанамъ противъ мусульманъ, разсказывали нашимъ путешественницамъ, что эти христіанскіе представители обыкновенно играютъ въ меджлисѣ самую жалкую роль. Во-первыхъ, они — меньшинство; во-вторыхъ, ихъ считаютъ слугами для подаванія трубокъ и кофе; въ-третьихъ, ихъ удаляютъ изъ комнаты, когда нужно переговорить о важныхъ вещахъ (--роль, похожая на ту, какую въ нашихъ земскихъ судахъ недавняго прошлаго играли «засѣдатели отъ крестьянъ», подметавшіе «присутствіе», подававшіе шубы и т. д.). Поэтому между христіанами не было охотниковъ для подобныхъ должностей, и представителями посылали людей, которые соглашались играть подобную роль; иногда же это была какая-нибудь креатура епископа или губернатора, и тогда такой человѣкъ былъ бичомъ общины. Въ Старой-Сербіи смѣлость христіанъ обнаруживается тѣмъ, что болѣе порядочные люди являются представителями ихъ въ меджлисѣ; и тѣ, кто бывалъ въ свободной Сербіи, показываютъ такую твердость мнѣній и дѣйствій, которая иногда даетъ имъ возможность настоять на своемъ.
Собственно говоря, главнымъ представителемъ общины долженъ быть епископъ; поэтому, ничто такъ не обезкураживаетъ славянскихъ христіанъ въ Турціи, какъ передача этихъ важныхъ должностей грекамъ, которымъ нѣтъ никакого дѣла до славянскихъ интересовъ. Г-жа Мэккензи замѣчаетъ, что въ большей части мѣстъ Старой-Сербіи съ именемъ епископа соединялось понятіе о человѣкѣ, который отбираетъ послѣднія пары (мелкая монета), какія остались послѣ турка. Когда епископъ въ городѣ, онъ можетъ иногда помѣшать туркамъ брать христіанскихъ дѣтей и обращать ихъ въ могаммеданство; но епископъ слишкомъ часто уѣзжаетъ Изъ города, такъ что безполезенъ и въ этомъ отношеніи. Конечно, и здѣсь бываютъ хорошія исключенія, какъ между турецкими губернаторами и христіанскими представителями въ меджлисѣ. Настоящимъ главой христіанской община остается старшина, называемый по-турецки ходжа-баши и который, собственно говоря, долженъ выбираться общиной. Онъ не имѣетъ никакой политической власти, но можетъ дѣлать много хорошаго или дурного въ гражданскомъ управленіи, потому что онъ участвуетъ въ распредѣленіи податей и вмѣстѣ съ такъ-называемыми «кметами» рѣшаетъ гражданскія дѣла общины. Уголовныя дѣла рѣшаются мудиромь, причемъ, какъ извѣстно, свидѣтельство христіанъ не принимается.
Г-жа Мэккензи приводитъ затѣмъ отзывы самихъ жителей о порядкѣ вещей въ странѣ. Они думали, что, быть можетъ, въ другихъ мѣстахъ Турціи турецкое правленіе способно къ улучшенію, но что здѣсь оно само есть корень всего зла. Бѣдствія, разоряющія Старую-Сербію, происходятъ изъ вражды племенъ и религій: всякое хорошее правительство заботилось бы о примиреніи этой вражды, турецкое правленіе живетъ ею. Азіатскаго завоевателя одинаково ненавидятъ и сербы и албанцы, но онъ съумѣлъ ослабить обояхъ, поселивши между ними раздоръ: если бы онъ когда-нибудь позволилъ имъ кончить ссору, первымъ дѣломъ ихъ было бы выгнать его изъ страны. Этого ждутъ обѣ стороны, потому что албанцы держатся своего мусульманства только изъ разсчета: «всѣ они были нѣкогда христіанами, и чтобы что-нибудь выиграть, они опять готовы стать христіанами». Въ послѣдніе годы албанцы были очень недовольны попытками Порты ввести у нихъ конскрипцію и турецкихъ правителей; въ то время (1862) у черногорцевъ шла война съ турками; ожидали, что сербская армія будетъ дѣйствовать вмѣстѣ съ своими единоплеменниками, и албанцы поговаривали, что они могли бы съ выгодой для себя присоединиться къ сербамъ.
«Но сербская армія, — замѣчаетъ г-жа Мэккензи, — могла перейти границу только въ случаѣ общаго возстанія въ Турціи, — возстанія, которое, если бы даже имѣло успѣхъ, привело бы съ собой рѣзню и грабежъ. Неудивительно поэтому, что нѣкоторыя лица желали предотвратить эти крайности дипломатическими мѣрами. По ихъ мнѣнію, мы должны были найти агента дли введшія цивилизаціи въ эту часть Турціи, не отдѣляя ея непремѣнно отъ турецкой имперіи; такого агента можно найти въ туземномъ христіанскомъ правительствѣ Сербіи. Это правительство заботится о порядкѣ; и если бы южная граница княжества обняла и Старую-Сербію, мы скоро увидѣли бы разбойничество уничтоженнымъ и всѣ племена и классы равными передъ закономъ. Нынѣшнее населеніе рѣдко, лѣниво, разстроено; но какъ только жизнь и собственность будутъ обезпечены на плодоносныхъ равнинахъ Метохіи и Косова, ихъ населеніе было бы подкрѣплено изъ-за Дуная любящими трудъ и порядокъ колонистами (т.-е. сербскими), способными вознаградить изгнаніе ихъ отцовъ и возвратить Европѣ Старую-Сербію».
Дорога отъ Приштины въ Вучитерну проходятъ по самому полю Косовской битвы и пересѣкаетъ рѣку Лабъ, которая раздѣляла во время этой битвы два враждебные лагеря. Направо лежатъ развалины старой Самодрежской церкви, въ которой много разъ сходились сербскіе соборы и гдѣ въ послѣдній разъ молилось сербское войско. Мѣсто, гдѣ былъ убитъ султанъ Амуратъ, покрыто небольшой мечетью, и вся сосѣдняя мѣстность между ней и Приштиной связана съ легендами о Милошѣ Обиличѣ, который умертвилъ султана при началѣ битвы. Сами турки показываютъ домъ, заключающій гробницы визиря и его товарищей, убитыхъ Милошемъ въ его смертной борьбѣ. Они показываютъ и валъ, на верху котораго онъ сталъ, по ихъ словамъ, и убивалъ всѣхъ, кто пытался подойти къ нему. «Всѣ могилы здѣсь кругомъ — могилы турокъ, убитыхъ Милошемъ». Но самый любопытный памятникъ погибъ — три большіе камня, положенныхъ на равномъ разстояніи, означали три скачка, которые сдѣлалъ Милошъ къ своему коню. Третій камень указывалъ мѣсто, гдѣ онъ самъ былъ убитъ. Нѣсколько лѣтъ назадъ, когда перестраивалась мечеть Амурата, эти камни были сняты и употреблены на постройку.
Въ такъ-называемой могилѣ Амурата не остается однако ничего историческаго: тѣло его было перенесено въ Бруссу; нѣкогда оставались здѣсь его одежды, но и онѣ перевезены въ Константинополь и вмѣсто нихъ положены другія. Говорятъ, что здѣсь хранился и мечъ Милоша, но и того теперь нѣтъ. Оставивши мечеть, путешественницы проѣхали съ полчаса дальше, и заптій остановился, чтобы показать имъ мѣсто, гдѣ стояла палатка Милоша. Онѣ переѣхали потомъ рѣку Лабъ, но такъ какъ съ ними не было ни одного серба изъ сосѣдства, онѣ не могли ничего узнать о боевомъ расположеніи сербскаго войска — онѣ видѣли только «голешскіе» холмы, гдѣ, какъ говорятъ, стоялъ измѣнникъ Вукъ Бранковичъ, — изъ-ea него эти холмы подверглись проклятіи* и остаются голы и безплодны.
Но если въ мѣстномъ преданіи изгладилась память о томъ, гдѣ стояло сербское войско, народная поэзія до сихъ поръ хорошо знаетъ порядокъ битвы и какъ пали ея герои: старый Югъ-Богданъ, отецъ Юговичей и царицы Милицы, жены царя Лазаря, палъ въ началѣ дня; затѣмъ, по порядку, пали восемь братьевъ Юговичей; храбрый Банъ Страхиня палъ, «гдѣ кровь была по колѣна»; послѣдній знаменоносецъ Бошко «гонялъ непріятеля толпами, какъ соколъ гоняетъ голубей, и загналъ ихъ въ рѣку Ситницу»; а тамъ, «гдѣ всего больше набросано было сломанныхъ копій, и гдѣ храбрѣйшіе воины лежали убитые» — тамъ палъ царь Лазарь.
«Такъ при сгущающихся сумеркахъ мы проѣзжали этимъ роковымъ полемъ, гдѣ нѣкогда, въ жаркое субботнее утро, вышла „косовская дѣвушка“ съ водой, чтобы обмыть кровь раненыхъ, съ виномъ, чтобы освѣжить уста изнуренныхъ, а между тѣмъ среди сегодняшнихъ обезображенныхъ труповъ искала своего вчерашняго радостнаго жениха».
Въ городѣ Вучитернѣ путешественницы нашли настоящій «Арнаутлукъ», потому что большинство жителей были албанцы-мусульмане. Турецкій начальникъ города, османлисъ, желавшій отличиться европейскими манерами, встрѣтилъ путешественницъ очень любезно, и даже не отвѣчалъ отказомъ, когда онѣ выразили желаніе видѣть женскую мусульманскую школу. Онъ принялъ это за простое женское любопытство и счелъ возможнымъ оказать ему снисхожденіе. До тѣхъ поръ путешественницамъ не удавалось проникнуть въ такую школу: подъ разными предлогами ихъ туда не пускали. Но передъ посѣщеніемъ школы, мудиръ предложилъ путешественницамъ сдѣлать визитъ его «ханумъ», т.-е. женѣ, гдѣ между прочимъ онѣ увидятъ и лучшіе въ городѣ женскіе костюмы, которые интересовали путешественницъ. Въ назначенный часъ онѣ отправились, въ сопровожденія жены сербскаго попа, въ домѣ котораго онѣ остановились. Попадья оказалась живая, разумная женщина, которая притомъ прекрасно понимала плохой сербскій языкъ англичанокъ и могла служить переводчицей.
У «ханумъ» собралась большая женская компанія, которая хотѣла и похвалиться костюмами и посмотрѣть на гяурскую женщину. Это албанское общество произвело на г-жу Мэккензи и ея спутницу не самое пріятное впечатлѣніе: сама ханумъ, уже не молодая, имѣла видъ упитанной хищной птицы; другія дамы были до того раскрашены, что были точно въ маскахъ: выраженіе лицъ свидѣтельствовало о крайней неразвитости, тривіальности или необузданной страстности. Оказалось, что эти дамы были сами въ школѣ и однако не умѣли ни читать, ни писать — въ школѣ ихъ учили только турецкимъ (т.-е. мусульманскимъ) молитвамъ, хотя турецкій языкъвнала одна «ханумъ», вѣроятно, природная турчанка; албанскія женщины этого языка не знали. Когда въ разговорѣ путешественницы упомянули, что отсюда желали отправиться въ школу (какъ имъ обѣщалъ мудиръ), это произвело страшное волненіе: «ханумъ» съ презрительнымъ смѣхомъ сказала что-то о «гяурахъ», вѣроятно, что ихъ не слѣдуетъ пускать въ такія священныя мѣста. Тогда англичанки рѣшили настоять на своемъ и увидѣть школу. Онѣ встали и ушли, сказавъ, что идутъ смотрѣть школу, которая помѣщалась въ сосѣднемъ домѣ. Мудиръ, повидимому, уже раньше отдалъ приказъ о допущеніи путешественницъ: тамъ ихъ впустили, но очень ясно давали понять, что вовсе не желали бы ихъ видѣть. Дамская компанія отъ «ханумъ» выбѣжала смотрѣть, что будетъ. Англичанки вошли въ грязную и непривлекательную школу — главная учительница не вышла къ нимъ; о ней только послѣ спохватились сказать, что она «больна» — ученицы, покачиваясь взадъ и впередъ, бормотали что-то, т.-е., вѣроятно, учили турецкія молитвы. Затѣмъ, путешественницы, въ сопровожденіи своихъ заптіевъ и драгомана, отправились домой, но извѣстіе о томъ, что онѣ забрались въ мусульманскую шкоду, вѣроятно, облетѣло городъ, и на улицахъ ихъ встрѣтила толпа съ самыми недружелюбными минами. Сынъ мудира, провожавшій ихъ, перепугался и повторялъ, что «вѣдь здѣсь — Арнаутлукъ»; при немъ дѣло шло еще спокойно, но когда онъ простился съ ними, уличные мальчишки повели противъ англичанокъ правильную осаду и, расположившись партіями, принялись бомбардировать ихъ мелкими камнями. Бомбардировка кончилась только тогда, когда камень попалъ въ самого заптія, и тотъ, озлобившись, бросился на мальчишекъ съ ханджаромъ…
Какая перемѣна, когда изъ дикаго албанскаго общества у «ханумъ» онѣ посѣтили христіанскій домъ ходжа-баши, и нашли скромное, гостепріимное семейство и занимательную бесѣду. То же онѣ встрѣтили и въ домѣ своего хозяина. Попъ Данчо былъ человѣкъ извѣстный во всей Старой-Сербіи. Не зная прежде объ его репутаціи, путешественницы были поражены его умомъ, свѣдѣніями и мужественной самостоятельностью. Въ присутствіи губернатора онъ вовсе не показывалъ той робкой уклончивости, какая вообще отличаетъ турецкихъ христіанъ; а въ отсутствіи его воздерживался отъ охужденій, вполнѣ признавая трудность его положенія: что онъ могъ сдѣлать съ полдюжиной заптіевъ противъ цѣлаго необузданнаго населенія? Въ Вучитернѣ около 200 христіанскихъ домовъ, а мусульманскихъ 400 или 500. Албанцы дѣлаютъ что хотятъ, безнаказанно грабятъ и воруютъ, и ихъ невѣжественные и грабительскіе нравы оставляютъ всю страну въ состояніи варварства. Христіанамъ нѣтъ никакой поддержки и надежды изъ Константинополя, и они всего ждутъ отъ Сербіи — въ Старой-Сербіи они ищутъ одушевляющихъ воспоминаній, отъ княжества ждутъ ободренія и совѣта.
Нѣкогда Вучитернъ былъ, вѣроятно, значительнымъ городомъ; здѣсь была епископская каѳедра; развалины стараго замка служатъ конакомъ для губернатора; Вучитернъ упоминается въ историческомъ эпосѣ сербовъ. Древняя его церковь разрушена; новая церковь имѣетъ самую простую внѣшность, и, кромѣ того, чтобы не быть выше арнаутскихъ домовъ, она опущена на нѣсколько футовъ въ землю. Такую же церковь, но еще глубже опущенную и почти темную, путешественницы видѣли въ Нишѣ. Въ Вучитернѣ была небольшая школа для мальчиковъ, но женской школы не было; но при первой возможности устроили бы и ее, — жена попа Данчо, столько же умная и энергическая, какъ онъ самъ, употребила бы для этого всѣ усилія.
«Я родомъ изъ Ипека» (или Печи, столицы древней сербской патріархіи), — говорила она съ гордостью, — «а въ Ипекѣ есть женская школа». — «Но вѣдь тамошніе арнауты самые дикіе въ Турціи?» — «Да, но съ другой стороны христіане Ипека самые мужественные люди въ Старой-Сербіи. У нихъ — патріаршая церковь, которая такъ прекрасна и достопочтенна; потомъ у нихъ — Катерина, женщина, равной которой нѣтъ во всей странѣ. Она основала женскую школу». Попъ прибавилъ съ гордостью: «моя жена — родственница Катеринѣ». Разсказы объ Ипекѣ заинтересовали нашихъ путешественницъ, и онѣ отдали попадьѣ всѣ оставшіяся у нихъ книги для пересылки туда; онѣ сами рѣшили побывать въ Ипекѣ.
Полъ Данчо взамѣнъ книгъ далъ имъ подробный списокъ всѣхъ церквей, монастырей и школъ въ сосѣдствѣ Вучитерна. Онѣ обдумывали уже планъ путешествіи, но ихъ обстановка опять о себѣ напомнила: волненіе въ городѣ далеко не улеглось, и имъ не совѣтовали показываться у дверей дома, — отъ албанцевъ можно было ожидать всего противъ подозрительныхъ иноземокъ.
На другой день мудиръ снова посѣтилъ путешественницъ. Онѣ сказали ему о своемъ планѣ ѣхать въ Инекъ; но его оказалось чрезвычайно труднымъ. Въ Ипекѣ убитъ каймакамъ, тамошній край въ большомъ волненіи, и путь опасенъ. Мудиръ однако собиралъ городской совѣть, и совѣтъ рѣшилъ, для исполненія султанскаго фирмана, дать имъ конвой; но конвой не могъ быть меньше ста человѣкъ — такъ велика опасность дороги, и такъ много враговъ у здѣшнихъ албанцевъ въ томъ краю; они не вернулись бы безъ сраженія, и въ концѣ — концовъ губернаторъ все-таки не совѣтовалъ этой поѣздки. Путешественницы выравняй сожалѣніе, что владѣнія султана находятся въ такомъ состояніи, но сказали, что такъ какъ губернаторъ отвѣчаетъ за ихъ безопасность, то онѣ должны послѣдовать его совѣту. На самомъ дѣлѣ, онѣ отказались на этотъ разъ отъ поѣздки потому, что, при посѣщеніи христіанскихъ селъ, монастырей и т. д., имъ не доставилъ бы особеннаго удобства конвой изъ ста враговъ.
Путешественницы отправились не въ Ипекъ, а на сѣверъ къ босанской границѣ. Изъ Вучитерна нужно ѣхать четыре часа къ сѣверному предѣлу Косова-поля, гдѣ сходятся горные хребты, между которыми течетъ рѣка Ибаръ. Здѣсь стоить замокъ Звечанъ, имя котораго опять памятно въ сербской исторіи, и городокъ Митровица, — близъ него находится «ханъ» и граница между Отарой-Сербіей и Босніей, обозначенная большимъ камнемъ, на которомъ мусульманскіе путники, переходящіе границу, обыкновенно рѣжутъ барана, въ видѣ благодарственной жертвы за счастливое путешествіе.
Граница, указываемая этимъ камнемъ, не прилагается къ христіанскому населенію, которое и до него и за нимъ остается сербское, называетъ страну Отарой-Сербіей и утверждаетъ, что настоящая граница Босніи лежитъ дальше къ сѣверо-западу. Но для мусульманъ это — дѣйствительная граница, такъ какъ въ Арнаутлухѣ мусульмане — албанскіе пришельцы, а въ Боснія — ренегаты, происходящіе изъ стараго славянскаго боярства. Въ Боснія землевладѣніе старѣе, такъ какъ босанскій высшій классъ сохранилъ старыя земли, принявъ мусульманство еще въ концѣ XV-го вѣка; тогда какъ албанское переселеніе въ Старую-Сербію идетъ не дальше конца XVII-го столѣтія. Отношенія мусульманъ и христіанъ въ Босніи и Арнаутлукѣ (Старой-Сербіи) также различны. Въ Старой-Сербіи тѣ знатные роды, которые не погибли въ войнѣ, постепенно смѣшались съ народомъ и одушевляли массу историческими воспоминаніями, сообщали ей гордое упорство, воинственный духъ. Поэтому, хотя позднѣе албанцы получили верхъ, принявши религію побѣдителя, сербы продолжаютъ чувствовать свое превосходство надъ ними, и ненавидятъ ихъ не столько за ихъ могаммедансгво, сколько за то, что они варвары и разбойники. Въ Босніи, напротивъ, христіанами остались тѣ, которые и до турецкаго завоеванія составляли низшіе классы; а высшіе, принявшіе мусульманство, издавна были землевладѣльцами и военными людьми; — оттого тамъ вражда больше основана на вѣрѣ, чѣмъ въ Арнаутлукѣ.
«Любопытно замѣтить — говоритъ г-жа Мэккензи — что хорваты, и даже сербы княжества, уже не угнетаемые мусульманами-землевладѣльцами, смотрятъ на мусульманскихъ босняковъ съ большой философіей и даже съ расположеніемъ, какъ на братьевъ по племени, и какъ на остатокъ славянской аристократіи. Они съ нѣкоторой гордостью указываютъ, что боснякъ былъ обыкновенно „левъ, оберегавшій Стамбулъ“; что нѣкоторые изъ величайшихъ турецкихъ визирей были босняки; мало того, они хвалятъ даже ихъ ростъ и осанку въ сравненіи съ чиновниками османлисами. Для босанскихъ мусульманъ не трудно было бы получить хорошія условія въ политическомъ соглашеніи съ какимъ-нибудь изъ свободныхъ южно-славянскихъ владѣній; но горе высокомѣрному и суровому землевладѣльцу, если онъ оставленъ будетъ на волю успѣшному возстанію его собственной райи».
Г-жа Мэккензи замѣчаетъ (какъ это замѣчалъ и Гильферднигъ), что въ Босніи, которой они проѣхали большую часть въ своемъ прежнемъ путешествіи, онѣ вообще встрѣчали отъ тамошнихъ мусульманскихъ помѣщиковъ и властей самый любезный пріемъ, который, казалось имъ, напоминалъ въ нихъ остатки старой аристократіи. Такъ было и на этотъ разъ. Ихъ встрѣчали съ большою любезностью, съ угощеніями и такъ далѣе; — но это имѣло и свои неудобства. Встрѣчаемыя и окружаемыя мусульманами, онѣ не могли наблюдать райи и сближаться съ ней, какъ было до сихъ поръ: христіане удалялись, потому что видѣли въ нихъ друзей своихъ враговъ.
Изъ Митровицы путешественницы отправились въ Новый-Базаръ. Путь лежалъ черезъ горный, лѣсной хребетъ, Зеленую Планину, съ вершины которой онѣ въ послѣдній разъ увидѣли Звечанъ и Косово-поле. По дорогѣ онѣ не имѣя сербскаго чичероне, и потому не услышали историческихъ именъ и легендъ; но въ Новомъ-Базарѣ онѣ остановились въ христіанскомъ домѣ, и имъ снова открылся запасъ историческихъ воспоминаній и разсказовъ о тяжеломъ, невыносимомъ настоящемъ. Христіане составляютъ здѣсь меньшинство, и потому въ особенности подвержены всякому притѣсненію, обидѣ и насилію. Новый-Базаръ находится не вдалекѣ отъ мѣста древней Расы, которая была гнѣздомъ стараго сербскаго царства; городъ окруженъ историческими мѣстностями; тутъ одна дорога до сихъ поръ называется «Царской Улицей»; по ней, какъ говорятъ, былъ «дворъ» или загородный домъ царя Стефана Душана; около находится деревня «Судско», нѣкогда мѣсто, гдѣ творилъ судъ сербскій царь, и т. д.; невдалекѣ отъ города стоить церковь «Джурджеви Ступови» т.-е. Георгіевы столбы, построенная въ двѣнадцатомъ вѣкѣ первымъ королемъ сербскимъ изъ династіи Немани — церковь, какъ обыкновенно, носящая слѣды мусульманскаго озлобленія и безчинства, съ полуистребленными фресками, и т. д. Отъ христіанскихъ хозяевъ путешественницы услышали печальный разсказъ о подвигахъ баши-бузуковъ, присланныхъ въ этотъ городъ; шопотомъ говорили имъ о своемъ отчаяніи, и единственной надеждѣ, что когда-нибудь придетъ освобожденіе изъ Сербіи. Самъ турецкій провожатый говорилъ о дикости здѣшнихъ мусульманъ и объяснялъ беззащитность жителей: «здѣсь вѣдь нѣтъ консула».
Путешественницы столько наслышались объ Ипекѣ и Дечанскомъ монастырѣ, что опять стали думать о поѣздкѣ въ эти мѣста. Власти Новаго-Базара, какъ оказалось, не знали, что случилось съ ипекскимъ каймакамомъ, но все-таки нашли, что путешествіе возможно, что стоитъ дать имъ хорошій конвой, котораго вѣроятно не могли дать мелкіе губернаторы Митровици и Вучитерна. Итакъ, надо было вернуться почти назадъ, черезъ ту же Зеленую-Шанину. Это была опять страна съ новымъ этнографическомъ характеромъ: была близка Албанія, но также близка и Черногорія; мѣстное населеніе состояло изъ босансиніъ мусульманъ и райи; первые относились очень недружелюбно въ стамбульскимъ правителямъ, и путешественницы замѣтили, что и къ нимъ также относились иногда недовѣрчиво: послѣ оказалось, что послѣ событій въ Ипекѣ ихъ сочли за посланныхъ изъ Константинополя, за собираніемъ свѣдѣній.
Но изъ райи многіе съ великимъ удовольствіемъ видѣли вещь невиданную — что «гяурскихъ» женщинъ съ такимъ почетомъ провожаютъ и встрѣчаютъ ихъ мусульманскіе господа. Въ числѣ провожаютъ нашелся сообщительный чаушъ, внявшій мѣстѣ, и по дорогѣ, очень рѣдко посѣщаемой путешественниками, г-жа Мэккензи могла слышать мѣстныя преданія, народную исторію и миѳологію. «Зеленая-Планина», какъ сказано выше, горный хребетъ, покрытый лѣсами, отъ ели до орѣшника, съ прекрасными долинами, густымъ чернымъ лѣсомъ, рощами и страшными оврагами. Въ такихъ мѣстахъ — замѣчаетъ г-жа Мэккензи — можно понять тѣ славянскія названія, которыя даже звуками какъ будто рисуютъ это разнообразіе лѣсной и горной природы. Здѣсь есть шума, или густой лѣсъ; планима — горная цѣнъ; бердо — узелъ скалистыхъ горъ; черная гора — холмы, покрытые темнымъ лѣсомъ; и наконецъ верхъ — отдѣльная высота, которой громадная масса выдѣляется изъ голубовато-зеленыхъ лѣсовъ. Такой «верхъ» есть Гала, возвышающаяся до 7000 футовъ и вершина которой до конца іюля была покрыта снѣгомъ. Нѣсколько лѣтъ передъ тѣмъ, этотъ край былъ наполненъ разбойниками, такъ что проѣхать здѣсь можно было только въ большомъ отрядѣ, и та «тысяча свадебныхъ гостей съ блестящимъ оружіемъ», которая прославляется въ сербской народной поэзіи, была очень нелишнимъ конвоемъ въ этихъ мѣстахъ. — Заптіи, провожавшіе путешественницъ, или по обычаю или отъ удовольствія чувствовать себя въ безопасности, принялись кричать и стрѣлять изъ пистолетовъ — такъ что кавасъ и драгоманъ, ѣхавшіе на плохихъ лошадяхъ и далеко отставшіе, страшно перепугались, — очевидно было, что разбойниковъ можно было бы ожидать и теперь.
Первая большая станція былъ Рожай, гдѣ снова явился вопросъ, можно ли ѣхать дальше, т.-е. было ли кому-нибудь въ Ипекѣ исполнить султанскій фирманъ. По общему совѣту мудира съ его приближенными и самими путешественницами, рѣшено было сначала послать туда письмо съ вопросомъ объ этомъ предметѣ. Въ ожиданіи отвѣта, путешественницы должны были оставаться на мѣстѣ, и по обыкновенію принялись за разспросы и собираніе свѣдѣній. Здѣсь онѣ нашли новое видоизмѣненіе отношеній и новый типъ губернатора. Передъ тѣмъ, во время черногорской войны (1861) у мусульманъ, какъ подозрѣвали, составился заговоръ — забрать въ тюрьмы и истребить всѣхъ самыхъ энергическихъ людей сербской райи, заговоръ въ родѣ того, какой въ началѣ столѣтія повелъ къ возстанію и освобожденію Сербіи. Затѣмъ произошло извѣстное бомбардированіе Бѣлграда; сербское населеніе итого края стадо держаться смѣлѣе — въ ожиданіи, что сербская армія изъ княжества перейдетъ границу. Турецкое правительство не желаю доводить дѣла до крайности и отдало приказъ — оставить народъ въ покоѣ. Между прочимъ приславъ былъ новый мудиръ, съ которымъ теперь и познакомились путешественницы. Онъ принадлежалъ по происхожденію къ одному изъ главныхъ внятныхъ родовъ Босніи, въ роду Ризванъ-бега; этотъ родъ участвовалъ въ возстаніи босанскихъ мусульманъ противъ турецкаго правительства и, лишившись своихъ обширныхъ помѣстій въ Босніи, долженъ былъ переселиться въ Константинополь, гдѣ получалъ уже отъ правительства свое содержаніе. Ризванъ-беговичи (исторія которыхъ между прочимъ разсказана въ книгѣ Гильфердинга о Босніи) были однимъ изъ старѣйшихъ знатныхъ родовъ Босніи; при турецкомъ завоеваніи они приняли исламъ; но другая ихъ часть предпочла выселиться въ Рагуву; обѣ отрасли, мусульманская и латинская, поддерживали однако родовыя связи. Нынѣшній мудиръ родился уже въ Константинополѣ; его мать была черкешенка, но отецъ держался родного языка, и научилъ ему сына. Но сынъ, гордившійся своими родовыми воспоминаніями, не стремился однако на родину; ему гораздо больше нравилось въ Малой-Азіи или въ Бухарестѣ — тамъ можно очень весело проводить время. Что ему правится Бухарестъ, это должно было показывать, что онъ человѣкъ съ образованіемъ: въ Константинополѣ онъ учился въ школѣ, впрочемъ только по-турецки, а братъ его учился и по-французски и по-гречески. Выросши въ Константинополѣ, онъ былъ равнодушенъ къ мѣстнымъ мусульманскимъ притязаніямъ, и былъ совершенно способенъ исполнить данное ему порученіе — относиться мягче къ христіанскому населенію: какъ чиновникъ, онъ чувствовалъ за собой султанскій авторитетъ. Но это имѣло другое неудобство: это крайне раздражало мѣстныхъ мусульманъ, и убійство каймакама было именно слѣдствіемъ такого раздраженія.
Наконецъ, пришло письмо изъ Ипека. Оттуда извѣщали, что нишскій паша судитъ это дѣло въ Призренѣ, но въ Ипекъ назначенъ новый губернаторъ, который исполнитъ все, что повелѣвается фирманомъ. Путешественницы отправились съ конвоемъ въ двадцать человѣкъ, конныхъ и пѣшихъ; на полдорогѣ къ нимъ присоединилось еще человѣкъ десять арнаутовъ, высланныхъ на встрѣчу изъ Ипека.
«Какъ мы потомъ узнали, — говоритъ г-жа Мэккензи, — предводитель этихъ арнаутовъ былъ величайшій негодяй въ Арнаутлукѣ; вѣроятно, поэтому его и сдѣлали отвѣтственнымъ за нашу безопасность. Его красная фигура, выдѣлявшаяся въ зеленой пустынѣ лѣса, годилась бы для Саміэля во „Фрейшюцѣ“. Онъ былъ высокаго роста, съ багровымъ лицомъ, прямыми черными волосами, и черные глаза закрывались рѣсницами. Онъ былъ еще совсѣмъ молодъ, но свирѣпость и безжалостная алчность стерли съ его лица всякій слѣдъ юношеской свѣжести; носъ его былъ острый, нижняя губа выставилась впередъ, голосъ рѣзкій. Въ славянскомъ племени, между мусульманами и христіанами, мы видѣли много людей, извѣстныхъ своей жестокостью, но ни одного» — безъ какого-нибудь слѣда человѣческаго сердца, бекъ какой-нибудь черты обращенія, указывающей, что этотъ человѣкъ можетъ любить дѣтей, быть ласковъ въ семьѣ и — если въ немъ не возбуждены подозрѣнія — гостепріименъ. Но у этого арнаута, какъ и у другихъ его рода, улыбка была еще болѣе отвратительна, чѣмъ нахмуренныя брови, смѣхъ свирѣпѣе, чѣмъ угроза, весь инстинктъ его — хищность. Между звѣрями, боснякъ соотвѣтствовалъ бы медвѣдю, арнаутъ — волку или гіенѣ. Таковъ былъ человѣкъ; но его одежда была великолѣпна — мы вступали въ область албанскаго костюма племени геговъ"…
Это былъ, конечно, прямой кандидатъ въ предводители башибузуковъ.
Мѣстность была пустынна и дика: покрытые лѣсами хребты, голыя скалы, пропасти; дорога, собственно говоря, не существовала; подъемы и спуски бывали таковы, что даже привычные мѣстные жители сходили съ лошадей на этихъ крутизнахъ. Человѣческая жизнь была дива не меньше. Путешественницамъ говорили, что въ этихъ мѣстахъ были деревни, которыя (съ XV-го вѣка!) только нѣсколько лѣтъ тому назадъ покорились султану. Изъ pasговоровъ съ провожавшимъ ихъ узбаши, съ мѣстными жителями можно было замѣтить, что турецкая власть у самихъ мусульманъ вовсе не пользуется особымъ сочувствіемъ, и «будь больше денегъ» у черногорскаго князя, дѣла могли бы сильно перемѣниться. Черногорцамъ отдавали справедливость ихъ враги, что это настоящіе юнаки, герои.
Дорога шла сначала долиной рѣки Ибара, затѣмъ, послѣ перевала, берегомъ небольшой рѣки Быстрицы. Въ скалахъ по берегу рѣки путешественницы увидѣли значительное число пещеръ, довольно высоко надъ водой, съ небольшими четырехъ-угольными отверстіями. Эти пещеры — «печи» по-сербски, — вѣроятно дали имя самому городу Ипеву или «Печи», какъ онъ называется по-сербски. Пещеры несомнѣнно сдѣланы человѣческими руками. Ущелье въ концу все съуживается, дорога становится труднѣе, нѣсколько разъ пересѣваетъ рѣку, спускаясь и поднимаясь лѣстницей. Въ концѣ ущелья буквально виситъ на скалѣ цѣлая маленькая крѣпость явь соединенныхъ между собою пещеръ. Кто были ея строителями, неизвѣстно. Арнауты называютъ ее, какъ многія другія сербскія развалины этого края — «градомъ» Ирины; сербы — «градомъ» Елены, разумѣя или жену царя Душена, или болгарскую царицу этого имени. Нѣкоторые говорятъ, что эту крѣпостцу построили «римляне»; по мнѣнію другихъ, строителями были (столько же мало извѣстные, какъ и «римляне») «дивы», великаны Зеленой-Планины: «можетъ быть, дивы построили ее, чтобы не пустить римлянъ въ горы; можетъ быть, римляне построили ее, чтобъ не пустить дивовъ на равнины».
«Градъ» завершаетъ ущелье, какъ ворота. Пройдя его, дорога спускается ровнѣе и шире. Заслушавшись исторій и легендъ, путешественницы не замѣтили, когда очутились передъ бѣлыми стѣнами монастыря. Арнаутъ остановился: «вотъ патріархатъ!»
Г-жа Мэккензи посвящаетъ особую главу исторіи сербской церкви, чтобы объяснить національное значеніе Печенаго патріархата. Сербская церковь пріобрѣла свое патріаршество во времена могущества сербскаго царства. Сербы, какъ болгары въ свое время, хотѣли быть независимы отъ константинопольскаго патріарха. Послѣ покоренія сербскихъ земель, турки, еще не увѣренные въ своемъ господствѣ, оставили нетронутыми свободу исповѣданія и церковныя учрежденія; но чѣмъ дальше, тѣмъ усиливались притѣсненія; они коснулись, наконецъ, и сербской патріархіи, столицею которой была Печь или Ипекъ. Въ половинѣ XVII-го вѣка дошло до того, что сербскій патріархъ былъ схваченъ, отвезенъ въ Бруссу и тамъ повѣшенъ. Положеніе становилось невыносимымъ, и въ концѣ этого столѣтія произошло уже упомянутое нами переселеніе десятковъ тысячъ сербскихъ семействъ въ Австрію, подъ предводительствомъ патріарха Арсенія Черноевича. Сербская патріархія основалась въ Австріи, въ Карловцѣ. Это было, конечно, страшное бѣдствіе, оставившее свое впечатлѣніе и въ послѣдующихъ поколѣніяхъ. Сербы на новой родинѣ возстановили память прежней, на Фрушкой-горѣ. За потерей свободы, національныя воспоминанія сосредоточились на преданіяхъ церковныхъ, и Печь осталась однимъ изъ священныхъ мѣстъ, пробуждавшихъ сербскій національный патріотизмъ.
Г-жа Мэккензи отмѣчаетъ многія трогательныя черты этой подавленной, но еще живой памяти о національной старинѣ, въ этой памяти почерпается сила и для настоящаго сопротивленія игу; она, какъ извѣстно, создала и великолѣпнѣйшую народную поэзію, сохранившую до ХІX-го вѣка живой слѣдъ героическихъ вѣковъ. По той дорогѣ, гдѣ теперь проѣзжали путешественницы, нѣтъ недостатка въ развалинахъ старыхъ «градовъ» и церквей; одинъ священникъ разсказывалъ имъ, что недалеко отъ Рожая сохранились остатки фундамента древней церкви, и что въ большіе праздники христіане собираются здѣсь и отправляется церковная служба на этихъ заросшихъ травою камняхъ…
Сцена пріѣзда нашихъ путешественницъ въ Печскую патріархію очень хорошо рисуетъ положеніе печскихъ сербовъ къ господствующимъ туркамъ и албанцамъ- мусульманамъ, и съ другой стороны наглядно указываетъ, какими господами умѣли поставить себя англичане въ Турціи, — не теперь, а еще пятнадцать лѣтъ тому назадъ.
Вступивъ въ патріархатъ, путешественницы увидѣли, что дворъ наполненъ солдатами; арнауты шумѣли; монахи, выстроенные въ рядъ, съ своимъ игуменомъ во главѣ, приняли ихъ съ глубокими поклонами; но путешественницы напрасно отвѣчали имъ со всей возможной сердечностью — очевидно было, что монахи были перепуганы до смерти. Прежде всего монахи заявили, что для нихъ ничего не приготовлено, такъ какъ предполагалось, что онѣ остановятся у ходжа-баши, въ самомъ городѣ. Путешественницы, подумавши минуту, сообразили, что ходжа-баши вѣроятно также мало желаетъ ихъ визита, какъ монахи, и отвѣтили, что онѣ очень утомлены и охотно остановились бы въ тѣхъ комнатахъ, какія обыкновенно назначаются для посѣтителей.
Имъ показали комнату, съ окнами — безъ рамъ, но она была столь неудобна, что онѣ не рѣшились остановиться въ ней; случайно онѣ увидѣли на другой сторонѣ двора окна со стеклами, и попросили показать имъ тѣ комнаты. Монахи поморщились, но повели ихъ іуда; тамъ оказались довольно удобныя комнаты, но игуменъ заявилъ, что это его собственныя комнаты, что онъ, еслибъ зналъ, могъ бы приготовить ихъ ранѣе, но что теперь въ нихъ онѣ найдутъ «слишкомъ много блохъ».
Путешественницы, притворивъ двери, чтобъ остаться на-единѣ съ игуменомъ, сказали ему: «Мы — христіане, и не хотимъ васъ стѣснять. Если вы захотите, мы уйдемъ сейчасъ; но мы чрезвычайно устали, и намъ бы не хотѣлось отправляться сегодня дальше. Если вы позволите намъ остаться, мы отошлемъ всѣхъ арнаутовъ и заплатимъ за все, что намъ понадобится». Монахи очень успокоились и объясняли свое видимое негостепріимство: они провели ужасный день; рано утромъ пришла къ нимъ толпа арнаутовъ и съѣла все, что 6могла найти; затѣмъ явился конвой. Монахи охотно помѣстили бы путешественницъ, но боялись, что подъ этимъ предлогомъ расположится въ монастырѣ и вся толпа албанцевъ.
Путешественницы заплатили однимъ изъ своего конвоя, чтобы они отправились въ обратный путь, а арнаута послали въ городъ, объяснивъ, что не нуждались больше въ его охранѣ. Конвой удалился; это было уже поздно вечеромъ. Тогда монахи указали имъ комнаты, гдѣ онѣ могли расположиться удобнѣе; но среди этихъ хлопотъ на монастырскомъ дворѣ снова поднялся шумъ. Это губернаторъ прислалъ своего сына съ привѣтствіями; путешественницы кое-какъ отдѣлались отъ него и могли, наконецъ, валяться устройствомъ своей комнаты. Она была удобна, но въ окнахъ недоставало рамъ! Когда турки, наконецъ, ушли, принесены были и рамы со стеклами, — невидимому, ихъ прятали, чтобы онѣ не были утащены или не были перебиты стекла… «Послѣ всей этой кутерьмы, — разсказываетъ г-жа Мэккензи, — мы были утомлены до той степени, когда человѣкъ желаетъ провалиться сквозь землю. Послѣднее наше приказаніе драгоману было — что бы ни случилось: пожаръ, революція, землетрясеніе, — чтобы насъ ни подъ какимъ видомъ не будили».
На другое утро ихъ уже дожидались три депутаціи. Пришли привѣтствовать ихъ сербскіе старшины изъ города; явилась депутація отъ католическихъ албанцевъ; наконецъ, пришли три женщины. Путешественницы прежде всего спросили ихъ — знаютъ ли онѣ школьную учительницу Катерину Симичъ? — о которой они давно слышали самые сочувственные отзывы. Оказалось, что въ числѣ женщинъ была Катерина сама.
Г-жа Мэккензи говоритъ о Катеринѣ Симичъ, что это — одно изъ замѣчательнѣйшихъ лицъ, какія онѣ встрѣчали въ Турціи, и самая энергическая женщина, какихъ онѣ гдѣ-либо видѣли. Въ то время, это была женщина среднихъ лѣтъ, выше средняго роста, съ блѣднымъ спокойнымъ лицомъ и удивительно тонкимъ выраженіемъ. Въ ней не было ни малѣйшаго ханжества, еще меньше какого-нибудь искательства и лести, но полное самообладаніе и благородство; авторитетъ ея присутствія чувствовался самъ-собой. Она выучилась читать у попа — онѣ не могли разобрать, ея мужа или мужа ея сестры. Она была замужемъ, овдовѣла и потеряла своего ребенка. Тогда, не имѣя кого воспитывать, она стада учить чужихъ дѣтей. Наконецъ, пріѣхалъ однажды епископъ изъ Призрена (конечно, грекъ); случилось, что онъ зналъ по-сербски, и предложилъ ей пойти въ монахини, — потому что тогда ей еще удобнѣе будетъ учить дѣтей. Она такъ и сдѣлала: монашество давало ей авторитетъ, къ ней посылали дѣтей, къ ней присоединились другія женщины. Потомъ былъ у нихъ Гильфердингъ; по возвращеніи въ Россію, онъ доставилъ имъ ежегодныя пособія отъ одного благотворительнаго общества, кромѣ того, прислалъ имъ запасъ книгъ. Ученицамъ сначала трудно было проходить по улицамъ въ школу (г-жа Мэккензи по другимъ городамъ знала, что это бывало неодолимымъ препятствіемъ для устройства женскихъ школъ — мусульмане никакъ не хотѣли этого допускать); но Катерина внушала, что лучше терпѣть оскорбленія, чѣмъ бросить дѣло, угодное Богу. Арнауты два раза врывались въ школу и уносили все, что стоило унести; но школа была, къ счастью, слишкомъ бѣдна, чтобы возбудить ихъ хищничество.
Катерина нарочно пришла въ монастырь, чтобы видѣть англійскихъ путешественницъ; въ городѣ имъ было бы труднѣе имѣть съ ними спокойный разговоръ. Безчинства арнаутовъ доходятъ до послѣдней степени; напримѣръ, когда христіане хоронятъ своихъ покойниковъ, арнауты бросаютъ въ мертвое тѣло камнями и грязью.
Одна изъ спутницъ Катерины пришла съ своимъ горемъ и просьбой. Исторія была довольно обыкновенная. Арнауты убили одного серба, и свалили убійство на другого серба, ничѣмъ неповиннаго, который не могъ оправдаться, потому что показанія христіанъ не принимаются мусульманскимъ судомъ. Каймакамъ посадилъ серба въ тюрьму, гдѣ онъ находится уже нѣсколько мѣсяцевъ; потомъ арнауты убили самого каймакама. Теперь, когда нишскій паша судитъ въ Призренѣ убійство каймакама, заключенныхъ перевезли также въ Призренъ. Женщина умоляла англичанокъ заступиться за несчастнаго серба. Путешественницы должны были объяснять, что къ сожалѣнію не въ ихъ власти принудить турокъ въ справедливому рѣшенію…
На другой день онѣ осматривали монастырь печской патріархіи. Не будемъ останавливаться на описаніи его внѣшняго вида, внутренности церкви, такъ какъ русское описаніе ихъ есть въ книгѣ Гильфердинга. Къ сожалѣнію, присутствіе арнаута, который все-таки явился, съ порученіемъ отъ губернатора, помѣшало монахамъ показать имъ нѣкоторыя особенныя достопримѣчательности монастыря. Затѣмъ путешественницы отправились въ городъ — отъ монастыря это былъ часъ ѣзды. Населеніе города уже знало о пріѣздѣ двухъ путешественницъ; впослѣдствіи онѣ узнали, что о нихъ составились цѣлыя легенды — жители не хотѣли вѣрить, чтобы онѣ были какія-нибудь простыя обыкновенныя частныя лица, путешествующія для своего личнаго любопытства: въ огонь дивомъ захолустьѣ иностранецъ былъ рѣдкостью, и тотъ почетъ, съ какимъ турецкія власти встрѣчали женщинъ гяурскихъ, заставлялъ и арнаутовъ, и несчастныхъ сербовъ думать, что здѣсь есть инкогнито, что это — какія нибудь очень важныя лица. Когда потомъ онѣ отправились въ Дечанскій монастырь, арнауты допрашивали о нихъ монаховъ, кто онѣ и что дѣлаютъ — арнауты полагали, что одна Изъ нихъ — черногорская княгиня Даринва, а другая, вѣроятно, англійская королева: такъ какъ Турція должна была много денегъ Англіи, то думали, что, не имѣя возможности заплатить долга, Турція отдаетъ Англіи эту область, а путешественницы пріѣхали осмотрѣть ее. Сербы, повидимому, тоже считали ихъ за важныхъ лицъ.
Такъ рѣдко проникалъ въ эту страну другой человѣкъ, кромѣ арнаута; такъ рѣдко было слово участія и вниманія къ этому ужасному положенію вещей, что пріѣздъ англійскихъ путешественницъ сталъ, здѣсь въ особенности, великимъ событіемъ. Когда онѣ ѣхали отъ монастыря къ городу, дорога усѣяна была любопытными мальчуганами, забѣжавшими впередъ: предъ городомъ Катерина выставила всю свою школу, которая должна была ихъ привѣтствовать; въ домѣ сербскаго старшины, гдѣ онѣ остановились, уже былъ приготовленъ пріемъ. Въ домѣ была невѣста; она явилась въ своемъ лучшемъ праздничномъ костюмѣ. Сербскія женщины, встрѣтившія путешественницъ у ходжа-баши, произвели на нихъ очень пріятное впечатлѣніе; послѣ безобразій дикаго «Арнаутлука», это былъ совсѣмъ другой міръ — спокойный, разумный, трудолюбивый. Ипевскія женщины — «сербкини» удивляли путешественницъ своею свѣжестью въ тѣхъ лѣтахъ, когда турчанка уже увядаетъ, толстѣетъ и брюзгнетъ; и онѣ справедливо приписиваютъ это трудолюбивой, правильной жизни, безъ восточной отупляющей лѣни гаремовъ. Но на каждомъ шагу для нихъ виденъ былъ безконечный гнетъ и притѣсненія, на которыя осуждены христіанскіе жители этого края. То же впечатлѣніе производила жизнь христіанъ на Гильфердинга, который былъ тамъ за нѣсколько лѣтъ до г-жъ Мэккензи и Ирби.
По обыкновенію, онѣ посѣтили школы, церковь албанцевъ-католиковъ, получили визитъ отъ губернатора и т. д. Явились и монахи изъ Дечанскаго монастыря: они, конечно, узнали о предстоящемъ посѣщеніи ихъ монастыря, передали свои привѣтствія и просьбу — не братъ съ собой въ монастырь албанцевъ или турокъ…
Передъ отъѣздомъ, пришелъ къ нимъ самъ хозяинъ дома, ходжа-баши. Онъ выслалъ изъ комнаты всѣхъ женщинъ кромѣ Катерины, сѣлъ, и сказалъ имъ торжественно: «Я не знаю вашей страны и вашего рода. Я не знаю, друзья ли вы и можно ли вамъ довѣряться, и могу ли я безопасно говорить съ вами». Онъ подождалъ, — но путешественницы думали, что могутъ не давать увѣреній, и онъ продолжалъ: "Я буду говорить. Мы страдаемъ такъ, что языкъ не можетъ сказать, чего тѣло и кровь не могутъ больше вынести; наша жизнь и собственность, жены и дѣти предоставлены на волю шайки разбойниковъ. Наши губернаторы и меджлисы, наши судьи и полиція — все это воры, негодяи и убійцы. Если кто-нибудь изъ нихъ захотѣлъ бы быть лучше, чѣмъ другіе, если онъ попробовалъ бы оказать намъ хоть сколько-нибудь справедливости, остальные нападутъ на него и убьютъ его. Вы слышали, что они сдѣлали съ этимъ несчастнымъ каймакамомъ?
— Такъ этотъ каймакамъ былъ хорошій правитель?
— Хорошій и нехорошій. Какъ сказать? Не такъ хорошъ, какъ долженъ бы быть правитель, но слишкомъ хорошъ для нихъ. Они рѣшили покончить съ нимъ: вы слышали?
— Что за человѣкъ новый мудирь?
— Онъ здѣсь всего нѣсколько дней. Я еще не знаю его, и не хочу говорить ни за, ни противъ — кромѣ того, что я знаю. Но я знаю одно, что онъ или долженъ походить на другихъ, или не можетъ остаться здѣсь.
— Каковъ человѣкъ — тотъ, который провожалъ насъ черезъ горы (т.-е. арнаутъ)? Мы слышали, что онъ сынъ очень сильнаго бея?
«Ходжа-баши нахмурился.
— Вы хотите знать, кто онъ? Отецъ его дѣйствительно бей. Онъ и отецъ его самые худшіе негодяи, разбойники изъ разбойниковъ, плуты изъ плутовъ. Каждая пара (мелкая монета) въ ихъ карманѣ — грабежъ; каждый клочокъ одежды на его плечахъ — грабежъ, — грабежъ у трудолюбивыхъ и бѣдныхъ… Госпожи, я не фанатикъ. Я былъ въ свободной Сербіи. Я слышалъ разговоры образованныхъ людей. Я знаю, что человѣкъ не бываетъ дуренъ потому, что онъ той или другой вѣры. Пусть мусульманинъ имѣетъ свою мечеть, пусть еврей имѣетъ свою… (какъ это называется, Катерина?). Но человѣкъ въ родѣ того, о которомъ вы говорите, есть дурной человѣкъ; онъ попираетъ ногами, онъ плюетъ на то, что я считаю священнымъ. Чей это законъ, что я долженъ стоять подлѣ беззащитнаго и смотрѣть?»
Путешественницы заговорили о томъ, что, какъ слышно, новый губернаторъ привелъ съ собой отрядъ низама (регулярнаго войска) для усмиренія арнаутовъ; что есть слухъ о назначеніи русскаго консула въ Призренъ.
«Сербскій старшина всталъ съ дивана и сказалъ обдуманно и серьёзно: — Низамъ лучше, чѣмъ баши-буауки — въ первое время; во въ такомъ мѣстѣ, какъ здѣсь, онъ дѣлается какъ всѣ, — я это всегда видѣлъ. Консулъ, который могъ бы заступаться за христіанъ, сдѣлалъ бы намъ добро; но такіе консулы, какихъ я зналъ въ Призренѣ, безсильны и не могутъ сдѣлать ничего. Д не говорю, что дѣла не могутъ улучшиться, но я говорю, что если они совершенно не измѣнятся, мы, печскіе сербы, должны сдѣлать, какъ сдѣлали наши отцы — мы должны уйти!»
"Онъ отворилъ дверь, и оставилъ насъ.
"Монахиня и мы посмотрѣли другъ на друга. Потомъ мы взяли ее за руки и сказали: «Катерина, вы вѣдь не отпустите ихъ? Выдержавши столько вѣковъ, неужели они оставятъ теперь патріархатъ на произволъ арнаутовъ? Катерина, вы имъ объясните, что лучшія времена должны придти». Она спокойно отвѣчала: «послѣ прошлогодней войны[1] мы отрѣзаны отъ Сербіи; времена будутъ не лучше, а хуже».
Въ несчастью, Катерина не ошиблась…
Гильфердингъ, разсказывая въ своемъ путешествіи о печской патріархіи, считалъ большимъ несчастіемъ для сербскаго и христіанскаго дѣла выселеніе сербовъ изъ этихъ мѣстъ въ Австрію съ патріархомъ Арсеніемъ Черноевичемъ, въ 1690. Когда Старая-Сербія опустѣла отъ христіанъ, это послужило въ большему усиленію мусульманства: оно усилилось въ Босніи, гдѣ прежде кучка ренегатовъ окружена была сплошнымъ христіанскимъ населеніемъ; оно усилилось въ самой Отарой-Сербіи, гдѣ ему легко поддавались занявшіе этотъ край арнауты. Переселеніе сербовъ помогло развѣ только Австріи, которую они не разъ спасали своимъ оружіемъ въ критическія минуты… «Что же случилось? — говоритъ Гильфердингъ. Тамъ, гдѣ православная стихія сербская осталась безъ примѣси мусульманъ[2], сербы возстали: Карагеоргій проникъ до Вышеграда и Новаго-Базара, но дальше не могъ идти, остановленный въ Босніи сербами-мусульманами, въ Старой-Сербіи — арнаутами. Босняки и арнауты, а не османлія сдѣлали освобожденіе сербскаго княжества столъ труднымъ и кровопролитнымъ. Чтобы было, еслибы Арсеній Черноевичъ остался въ своей древней патріархіи и не вывелъ православнаго народа изъ Старой-Сербіи! Знамя Карагеоргія было бы тотчасъ поднято въ Приштинѣ, Призренѣ, въ Сѣницѣ: онъ подалъ бы руку Черной-Горѣ, мусульмане боснійскіе были бы подавлены такъ, какъ подавлены были мусульманскіе жители въ городахъ сербскаго княжества. Было бы нынѣ не маленькое княжество сербское, а большое сербское королевство. Вотъ (если позволено предполагать, что случилось бы, если бы…) послѣдствіе шага, сдѣланнаго печскимъ патріархомъ въ 1690 году… Ревностнѣйшій поборникъ и служитель своей вѣры и своего народа, Арсеній Черноевичъ, у котораго сердце наболѣло при видѣ страданій сербовъ подъ игомъ мусульманъ, принялъ рѣшеніе, почти невиданное въ новой исторіи: перевести на чужбину народонаселеніе цѣлой области; и рѣшеніе это послужило въ уничиженію его народа и вѣры, и къ возвеличенію злѣйшаго противника славянства и православной церкви».
Можетъ быть, но мы скажемъ: очень трудно судить о подобныхъ рѣшеніяхъ; трудно судить, насколько другой могъ бы выносить тяжкія бѣдствія, когда мы не испытали сами подобнаго положенія, или по крайней мѣрѣ не представили его себѣ во всемъ объемѣ и ужасѣ. Очень возможно, что бы Арсеній остался въ своей патріархіи, турки повѣсили бы его такъ же, какъ повѣсили его предшественника, какъ въ XIX столѣтіи замучили константинопольскаго патріарха Григорія и т. п. Очень возможно, что судьба народа была бы столь тяжела, что не онъ, такъ другой возымѣлъ бы ту же мысль — уйти, какъ ага мысль пришла сербскому старшинѣ, который бесѣдовалъ съ г-жами Мэккензи и Ирби.
Какъ финалъ этой исторіи и объясненіе положенія, г-жа Ирби прибавила въ 1877 году:
«Большая часть православныхъ христіанскихъ жителей Старой-Сербіи находится теперь (1877) изгнанниками въ княжествѣ. Мы не знаемъ, что сталось съ Катериной». къ этому г-жа Ирбя приводитъ выписку изъ газеты «Глас Црногорца», гдѣ помѣщена корреспонденція изъ Печи (Ипека) отъ 25-го декабри 1876 г. Сербская война привела и здѣсь турецкія репрессаліи. Сербовъ открыто убивали среди бѣлаго дня и сажали въ тюрьмы. Корреспондентъ разсказываетъ съ отчаяніемъ страшную повѣсть: «Мы испытали отъ турокъ величайшія бѣдствія, о какихъ только было слыхано. Они заперли церковь нашего священнаго патріархата, которая никогда не запиралась со временъ Босова. Тюрьмы переполнены нашими людьми. Нами всякій помыкаетъ, и всякій, кто хочетъ, можетъ мстить на насъ за султанскія войска (т.-е. послѣ сербской войны)… Печская нахія (округъ) почти пуста. Всѣ наши лучшіе люди въ тюрьмахъ. Веревка виситъ надъ головой каждаго. Мы погибли; помощи нѣтъ ни откуда».
Итакъ, сербы ушли — кромѣ тѣхъ, которые остались въ турецкихъ тюрьмахъ. Не въ такихъ ли обстоятельствахъ рѣшилъ уйти и Арсеній Черноевичъ?
Въ нашихъ газетахъ мы не помнимъ извѣстій объ этомъ положеніи Старой-Сербіи и печскаго патріархата. Вѣроятно, ихъ и не было. Въ прошломъ году мы интересовались однимъ сербскимъ княжествомъ, въ нынѣшнемъ интересуемся одной Болгаріей. Мы давно уже забыли о Боснѣ и Герцеговинѣ, не говоря о Старой-Сербіи…
Изъ Ипека путешественницы отправились въ Дечаны, чтобы внимательно осмотрѣть Дечанскій монастырь, «прекраснѣйшую и самую знаменитую обитель сербскую, лучшій памятникъ древняго сербскаго величія и благочестія», по словамъ Гильфердинга, который въ своемъ путешествіи подробно описываетъ этотъ историческій монастырь. Это была'«задушбина» царя Стефана Уроша, называемаго Дечанскимъ, по имени построеннаго имъ храма. Постройка относится къ 1335 году, но храмъ, потерпѣвшій отъ времени и отъ турокъ, доселѣ поражаетъ путешественниковъ красотой — и внѣшняго вида, и внутренняго устройства. Народная пѣсня до сихъ поръ помнитъ царя, строителя храма, и влагаетъ ему въ уста выраженіе гордости своей церковью:
Да ю нигде на свиjету нема
Нек се знадне царска задушбина
Нек се знадне: есмо царовали!
— т.-е.: «хочу, чтобы нигдѣ на свѣтѣ не было такой церкви, чтобы видна была царская „задушбина“, чтобы видно было, что мы царствовали!»
Дечанскій монастырь находится въ трехъ часахъ ѣзды отъ Ипека. Дорога, по обыкновенію, небезопасна, и наши путешественницы выѣхали опять съ цѣлымъ конвоемъ — тотъ же арнаутъ съ баши-бузукамнь узбаши съ нѣсколькими солдатами низами, нѣсколько горожанъ верхомъ. Дорога шла у подножія хребта Копаоника; горы, съ причудливыми формами скалъ, были покрыты лѣсомъ, затѣмъ, по скату, тянулись рощи и поля; на вечернемъ солнцѣ ландшафтъ былъ прекрасенъ. Эти горы ограничиваютъ долину Метохіи, лежащей, какъ въ старину, между монастырями Печи, Дечанъ и Призрена и составлявшей тогда церковную землю, откуда и ея названіе.
Теперешнее названіе этой равнины — Дукадьинъ, имя, принесенное албанцами, и изъ всѣхъ разбойничьихъ гнѣздъ, откуда албанцы грабятъ и мѣстнаго жителя и путешественника, самое извѣстное — сѣверная часть Дукадьина.
Когда путешественницы проѣхали нѣсколько больше половины дороги, ихъ уже встрѣтили монахи, высланные изъ монастыря. Первой заботой ихъ было напомнить посѣтительницамъ, что онѣ обѣщали не брать съ собой турокъ въ монастырь. Но отослать конвой было не легко — ему очевидно хотѣлось побывать въ Дечанахъ; наконецъ, кое-какъ, съ помощью бакшиша, удалось отъ нихъ отдѣлаться; за безопасность путешественницъ ручались высланные монахи. Съ удаленіемъ турокъ, монахи почувствовали себя свободно, главный изъ нихъ поѣхалъ рядомъ съ путешественницами и объяснялъ имъ достопримѣчательности пути. Наконецъ, онѣ въ первый разъ увидѣли Высоко-Дечанскій храмъ. Въ началѣ темной долины, при подошвѣ лѣсистыхъ холмовъ, въ сумеркахъ, выдѣлились съ жемчужнымъ блескомъ ясныя очертанія его мраморныхъ стѣнъ. Путешественницы снова почувствовали себя въ христіанской странѣ.
У главныхъ монастырскихъ воротъ ожидалъ ихъ сановитый игуменъ, «хаджи» Серафимъ, и съ нимъ три священника съ хоругвями, одѣтые въ праздничныя одежды. Когда онѣ поравнялись съ ними, эти монахи повернули и пошли передъ ними въ церковь; шуменъ сдѣлалъ имъ знакъ идти за процессіей. Путешественницы вошли въ церковь и послѣ короткой молитвы игуменъ привѣтствовалъ ихъ въ Дечанахъ.
Путешественницы пробыли здѣсь десять дней, и хотя нездоровье отняло у нихъ нѣсколько времени, успѣли подробно осмотрѣть Дечаны и ихъ окрестность. Въ этой окрестности разсѣяны отдѣльныя кельи и пещеры, въ которыхъ нѣкогда спасались сербскіе пустынники и подвижники: въ нѣкоторыхъ изъ нихъ доселѣ сохранились фресковыя изображенія святыхъ и т. п.; но многое перепорчено албанскими пастухами, которые пользовались потомъ этими кельями…
Мы остановимся на этихъ извлеченіяхъ изъ книги г-жъ Мэккензи и Ирби. Изъ Дечанъ онѣ отправились въ Призренъ, «сербскій Царьградъ», — такъ онъ, разумѣется, назывался очень давно, во времена сербскаго царства, — затѣмъ, изъ Призрена переѣхали въ Скутари, по-сербски Скадаръ, въ берегамъ Адріатическаго моря. Этотъ послѣдній путь шелъ по самому дикому мѣсту всей Европейской Турціи: съ кѣмъ ни говорили путешественницы, всѣ отсовѣтывали имъ этотъ путь; такъ говорили въ австрійскомъ консульствѣ люди, знавшіе эту дорогу; Дечанскій игуменъ на вопросъ о томъ, гдѣ удобнѣе проѣхать изъ Призрена до Скутари (собственно говоря, это потребовало бы меньше одного дня), — отвѣчалъ, что всего удобнѣе проѣхать черезъ Болгарію и Македонію въ Салоники и оттуда моремъ (кругомъ Греціи!) къ берегамъ Адріатики — такъ невозможенъ казался ему этотъ путь. Дѣло въ томъ, что здѣсь превращалась уже всякая безопасность и "сякая отвѣтственность турецкихъ властей: такъ и сказалъ имъ призренскій паша. Но англичанки торопились и, кромѣ того, имъ нужно было видѣть «опасныя мѣста». Дѣло въ томъ, что это была самая настоящая Албанія, гдѣ разбой составлялъ обыкновенный образъ жизни; дорога была пустынна и на ней разсѣяно лишь нѣсколько «хановъ», содержатели которыхъ и были атаманами. Призренскій паша далъ путешественницамъ заптія, и увѣрялъ, что дать одного или цѣлую толпу — все равно: если албанцы захотятъ обратить вниманіе на султанскій фирманъ, то одного заптія будетъ довольно; если нѣтъ, — то и цѣлый отрядъ заптіевъ не въ состояніи будетъ защитить отъ разбоя. Единственное, что могли сдѣлать, и сдѣлали, путешественницы — это добыть нѣчто въ родѣ рекомендательныхъ писемъ къ «ханджіямъ», т.-е. содержателямъ хановъ, отъ ихъ родныхъ и знакомыхъ въ Призренѣ… Онѣ отправились, несмотря на всѣ предостереженія и на всѣ крайнія неудобства, какими ихъ пугали, — и увидѣли настоящую Албанію, увидѣли не безъ серьезнаго риска.
Упоминаемъ этотъ эпизодъ какъ черту, которая характеризуетъ путешественницъ, какъ англійскихъ женщинъ: столько энергіи, — употребленной на дѣло истинной любви въ человѣчеству и внушающей глубокое уваженіе, — столько энергіи даетъ свободное образованіе, широкая общественная жизнь и сознаніе своей тѣсной связи съ обществомъ и государствомъ, — потому что въ ихъ смѣлости имѣло свою долю сознаніе англійскаго могущества, которое въ случаѣ нужды — станетъ за нихъ. Скажутъ, что Англія особеннымъ образомъ вліятельна въ Турціи; — правда, но извѣстно и то, что англичанинъ также гордо и независимо чувствуетъ себя во всякой странѣ, и въ Турціи, и въ Россіи. Но мы видѣли примѣры, что эта національная гордость не мѣшала путешественницамъ очень строго относиться и въ англійскимъ дѣйствіямъ въ Турціи вообще, и въ частности въ дѣйствіямъ отдѣльныхъ лицъ. Онѣ не скрываютъ, какъ мало дѣйствія Англія отвѣчали требованіямъ справедливости, какой странной является въ глазахъ балканскаго славянства (и въ ихъ собственныхъ глазахъ) дружба англійской королевы съ повелителемъ той Турціи, въ которой онѣ видѣли такія грубыя и свирѣпыя нарушенія всякаго человѣческаго права; онѣ не скрываютъ того постыднаго факта, что англичанинъ Чорчилль, пользовавшійся гостепріимствомъ черногорцевъ и внимательно изучившій мѣстность ихъ страны, сталъ потомъ (въ войнѣ 1862 г.) проводникомъ турецкихъ войскъ въ эту самую страну.
Указанныя качества — энергія въ изысканіяхъ и правдивость — составляютъ уже великое достоинство труда г-жъ Мэккензи и Ирби. Но самая привлекательная нравственная черта его есть теплое участіе въ судьбѣ бѣдствующихъ племенъ, всѣми забытыхъ и заброшенныхъ, желаніе помочь страшной бѣдѣ. Это желаніе и руководило ихъ трудами; ради его онѣ выносили тягости путешествія часто среди полудикихъ или совсѣмъ дикихъ населеній; это желаніе, вмѣстѣ съ внимательнымъ изученіемъ, помогло имъ — удивительно хорошо для иностранокъ, тогда еще плохо владѣвшихъ славянскимъ языкомъ — понять характеръ быта и людей, ясно увидѣть трагическую сторону жизни балканскаго славянства, его недостатки и достоинства, его прозу и поэзію. Наконецъ, путешествіе г-жъ Мэккензи и Ирби — прекрасно написанная книга: это — не сухой сборъ свѣдѣній или безучастное изложеніе видѣннаго и слышаннаго, а живой разсказъ, легко читающійся, но веденный съ очень серьёзною мыслью. Мы привели въ началѣ отзывъ Гладстона объ этой книгѣ: она вполнѣ его оправдываетъ[3].
Путешественницы не безъ тяжелыхъ испытаній, но благополучно добрались до Скутари. Оттуда онѣ поѣхали въ Черногорію: эту страну онѣ посѣщали тогда уже въ третій разъ. Тамъ уже были у нихъ давнишніе друзья.
По смерти г-жи Мэккензи, ея спутница продолжала дѣятельность, начатую ими вмѣстѣ. Въ 1875 году началось боснійское возстаніе: г-жа Ирби отдала свое время и средства на помощь несчастнымъ боснійскимъ эмигрантамъ. Это было естественное практическое примѣненіе той любви къ человѣчеству и свободѣ, которая много лѣтъ назадъ привела ихъ къ изученію балканскаго славянства. Какъ мы замѣтили прежде, въ настоящемъ изданіи г-жа Ирби прибавила три новыя главы о Босніи въ послѣдніе три года.
- ↑ 1862.
- ↑ Это не совершенно точно, потому что мусульмане были и въ Сербіи.
- ↑ Можетъ случиться, что книга найдетъ, пожалуй, русскаго переводчика, по прежде бывшимъ опытамъ, надо желать, чтобы взялся за нее переводчикъ порядочный и добросовѣстный. Было бы постыдно, еслибъ книга явилась по-русски въ такомъ изуродованномъ видѣ, какъ, напр., Каницъ или «Влохити».