Вяземскій П. А. Полное собраніе сочиненій. Изданіе графа С. Д. Шереметева. T. 2.
Спб., 1879.
Намъ сообщили отзывъ одной изъ лучшихъ Французскихъ газетъ о сочиненіи князя А. Д. Салтыкова. Читателямъ Москвитянина и вообще каждому Русскому, безъ сомнѣнія, любопытно и пріятно будетъ прочесть этотъ отзывъ о нашемъ соотечественникѣ и о путевыхъ письмахъ его, изданныхъ на Французскомъ языкѣ и частью уже извѣстныхъ у насъ по вашимъ журналамъ. Здѣсь было бы неумѣстно упрекать путешественника въ томъ, что онъ писалъ письма свои не на Русскомъ языкѣ. Князь Салтыковъ не имѣлъ никогда притязанія на авторство. Письма его вылились изъ головы, впечатлѣній, пера его, какъ случилось. И въ этомъ-то особенная прелесть ихъ и главное достоинство. Письма эти все-таки наши, и мы можемъ радоваться ими за себя и за того, кто ихъ писалъ. Это все-таки вкладъ въ Русскую умственную сокровищницу. Русскими ли золотыми рублями, Французскими ли золотыми двадцати-франковыми внесенъ этотъ вкладъ: это дѣло постороннее. Все-таки даяніе благо. И наша обязанность не придираться въ щедрому вкладчику за отчеканеніе золота, которымъ онъ подѣлился съ нами, а благодарить его за золото, которое онъ разсыпалъ предъ нами. Но во всякомъ случаѣ рѣчь идетъ теперь не о томъ. Мы хотимъ поговорить о статьѣ Французскаго критика.
Иноземная журналистика, а въ особенности Французская, такъ вообще невѣжественна, нелѣпа и недоброжелательна, когда дѣло коснется до Россіи, что исключенія изъ общаго правила достойны возбудить внимательность вашу. Благодаря Бога, мы можемъ не сердиться на вранье и клевету. На нашей сторонѣ много въ тому успокоительныхъ и утѣшительныхъ заключеній. Но мы должны быть признательны за каждое сказанное о васъ доброе и разумное слово. Посреди ложныхъ, добровольныхъ и невольныхъ понятій, сужденій, разглашаемыхъ о насъ иностранцами, писатель, который не увлекается толпою, не кричитъ заодно съ другими, а имѣетъ свое собственное мнѣніе и осмѣливается гласно обнаружить его, вопреки господствующимъ заблужденіямъ, есть явленіе рѣдкое въ наше время.
Изъ общей любви въ литтературѣ, въ истинѣ и ко всему человѣческому, неблагодарно и несправедливо было-бы съ нашей стороны не встрѣтить такого писателя вѣжливымъ вниманіемъ и сочувствіемъ. Авторъ прилагаемой здѣсь статьи судитъ о книгѣ князя Салтыкова не только какъ о замѣчательномъ литтературномъ явленіи, но преимущественно оцѣниваетъ въ ней частное выраженіе и значеніе настоящей и будущей Россіи. Онъ признаетъ въ Русскихъ начало духовной силы и духовной живучести, которыя посреди Европейскихъ колебаній, посреди тревожнаго состоянія умовъ и вмѣстѣ съ тѣмъ болѣзненнаго утомленія ихъ, должны неминуемо служить намъ опорою, предохраненіемъ и надежнымъ залогомъ. Онъ хорошо понялъ, или угадалъ, что наша умственная и литтературная дѣятельность не есть, какъ была въ старой Франціи, почти исключительною принадлежностью одного отдѣльнаго и второстепеннаго сословія, что она у насъ вливается свыше, а не прорывается снизу, а потому въ этой дѣятельности нѣтъ ничего враждебнаго, завистливаго, насильственнаго. Дѣйствіе ея мирно и благодѣтельно, потому что она истекаетъ изъ полноты силы законной, благоустроенной, которой завидовать некому и нечему. Нельзя не замѣтить, что литтературная дѣятельность наша — говоря здѣсь объ однихъ умершихъ дѣятеляхъ Русскаго слова — начиная отъ Князя Кантемира до Пушкина, сосредоточивалась преимущественно въ высшемъ нашемъ сословіи. Дѣятельнѣйшія и блистательнѣйшія наши литтературныя знаменитости придали своимъ уже почетнымъ и родовымъ именамъ блескъ новой и личной славы. Если и бывали исключенья, какъ, напримѣръ, Ломоносовъ, то и эти исключенья не долго оставались въ сторонѣ, но силою общаго порядка входили въ высшій кругъ и наравнѣ съ другими пользовались ихъ правами и преимуществами. Оскорбительнаго раздѣленія не было: слѣдовательно, не могло быть ни столкновеній, ни борьбы, ни противодѣйствія, а было единомысліе и единодушіе. Литтература наша дѣйствовала всегда въ духѣ примиренія, любви и теплаго сочувствія бъ немощамъ и недостаткамъ человѣческимъ и общественнымъ. Дворянство наше хорошо поняло и примѣнило въ дѣйствію прекрасный смыслъ Французскаго изреченія: дворянство обязываетъ (noblesse oblige). Оно всегда было въ передовой странѣ образованности и просвѣщенія. Занимавшіеся науками и предметами умственной дѣятельности не были ему чужіе, и оно не было для нихъ ни чуждымъ, ни недоступнымъ. Въ этомъ отношеніи дворянство слѣдовало примѣру, данному ему свыше. Служба общественному благу мыслью и перомъ всегда признаваема была нашимъ правительствомъ за дѣйствительную службу. Литтературныя заслуги наравнѣ съ другими вознаграждались отъ верховной власти поощреніями, пособіями и отличіями. "Изо всѣхъ Европейскихъ аристократій, говоритъ Лакомбъ, къ какому государственному порядку ни принадлежали бы онѣ, высшее Русское дворянство болѣе другихъ и блистательнѣйшимъ образомъ оправдало значительное положеніе, которое оно пріобрѣсти умѣло.
"Въ то время, когда высшія сословія Франціи, Англіи и большей части южныхъ государствъ предаются почти исключительно нѣгѣ, забавамъ свѣтскимъ, удальству спорта и многимъ другимъ разсѣяніямъ и нравственнымъ и матеріальнымъ, которыя должны неминуено, въ дальнѣйшенъ или ближавшемъ срокѣ, приготовить паденіе ихъ, если не преобразуютъ они себя совершенно, — въ то самое время Русская аристократія, глава дѣвственнаго поколѣнія, укрѣпляется съ каждымъ днемъ болѣе и болѣе на своей основѣ нравственной и на основѣ матеріальной и, не теряя своего государственнаго значенія, сближается съ народными нравами и потребностями. Она, кажется, понимаетъ, что въ то время, когда демократія южныхъ государствъ Европы, съ наглостью, угрожающею ниспроверженіемъ государственныхъ судебъ, возвышается наступательными движеніями своими по ступенямъ, съ которыхъ ниспадаетъ патриціанская сила, Славянскія племена призваны, быть можетъ, на совершеніе великаго подвига: отстоять просвѣщеніе и всеобщую образованность, а съ ними и самое христіанство отъ убійственныхъ покушеній соціализма варварскаго и языческаго.
"Глядя съ сей точки зрѣнія, находящейся внѣ и выше мелкихъ озабоченій дневной и переходной политики, нельзя не признать на челѣ Русскаго народа знаменія Провидѣнія и въ полномъ развитіи силъ, которыми дѣйствуетъ онъ въ виду Европы, залога спасенія для всѣхъ нравственныхъ завоеваній образованности и человѣческаго разума.
"И въ самомъ дѣлѣ, какъ часто любовались мы въ нашихъ Парижскихъ салонахъ, куда стекаются знаменитости всемірныя, этими лицами благородными и мыслящими, которыхъ сѣверъ высылаетъ на югъ, какъ будто съ тѣмъ, чтобы изобличить нашу безпечность и врожденное наше легкомысліе. Здѣсь, въ блистательныхъ этихъ собраніяхъ, не случалось ли вамъ часто, между музыкальною импровизаціею г-жи Дильонъ и вальсомъ Штрауса, слышать какъ одинъ изъ этихъ знаменитыхъ чужестранцевъ судитъ о Франціи гораздо основательнѣе, нежели мы? Обратите вниманіе на отзывы его о нашихъ философахъ и поэтахъ, о нашихъ государственныхъ людяхъ и художникахъ; замѣтьте, какою ясною и вѣрною мыслью оцѣниваетъ онъ и тѣхъ, которыхъ враждебность партій и совмѣстничество духа пристрастія силятся унизить, и тѣхъ, которыхъ напрасно превознести хотятъ личныя побужденія литтературныхъ и политическихъ кружковъ; послушайте, какъ онъ ссылается на имена ученыхъ и писателей нашихъ, которыхъ слава вездѣ памятна и жива и которыхъ мы одни предаемъ непростительному забвенію. Вы удивляетесь глубокому разнообразію этихъ свѣдѣній, мѣткости и вѣрности подобнаго суда, вы спрашиваете: «да кто же этотъ собесѣдникъ? откуда онъ?» и должны будете придти къ этому заключенію: Французъ по выраженію, Европеецъ по образованности, очевидно это — Русскій.
"Теперь дѣло для васъ и для меня не въ замѣчательномъ разговорѣ, а въ великолѣпной книгѣ, написанной и иллюстрированной перомъ и карандашомъ князя Алексѣя Салтыкова: почетное имя, съ честью оправданное! Пламенный любитель искусства и природы, нашъ знаменитый туристъ, хотя и Русскій — едва не сказали мы потому, что онъ Русскій — живописуетъ и разсказываетъ свои путешествія по Персіи и Индіи съ прелестью и увлекательностью, которыя, казалось, были нѣкогда исключительною принадлежностью Французовъ. Здѣсь любопытство соперничаетъ съ занимательностью, блескъ слога съ богатствомъ, простотою и вѣрностью рисунка.
"Сочиненіе князя А. Салтыкова заключается въ трехъ великолѣпныхъ тонахъ, изданныхъ г. Бюрнеронъ, издателемъ лучшихъ иллюстрированныхъ книгъ, вошедшихъ въ общее употребленіе. Часть, посвященная повѣствованію о Персіи, особенно замѣчательна по добросовѣстному, обдуманному изложенію своему. Нѣтъ ничего живописнѣе, оригинальнѣе картинъ, описаній, типическихъ портретовъ, собранныхъ княземъ-путешественникомъ. Каждая черта карандаша его есть оттискъ мысли глубокой, или живаго чувства, каждая черта пера его есть завѣтное слово образованностей, погибшихъ въ назиданье образованностямъ живущимъ, завѣтное слово неподвижности поколѣній первобытныхъ и павшихъ въ назиданіе поколѣніямъ послѣдовавшимъ и возрожденнымъ, которыя движеніями души своей придаютъ постепенный ходъ человѣчеству и міру. А между тѣмъ двѣ книги, заключающія въ себѣ описаніе Индіи съ ея обширными объемами, имѣютъ еще болѣе внутренняго достоинства. Надобно слѣдовать шагъ за шагомъ за путешественникомъ и съ книгою его въ рукахъ по этимъ чудеснымъ странамъ, гдѣ Богъ поставилъ колыбель человѣческихъ обществъ, коихъ странная, обратная и неисповѣдимая судьба также таинственна какъ смерть. Мы въ Бомбеѣ, въ великолѣпной столицѣ, возвышающейся посреди пальмоваго лѣса: по улицамъ ея волнуется толпа, почти нагая, но расписанная красками и обвѣшанная браслетами и кольцами. Предъ нею и за нею музыканты съ барабанами и скрипками, коихъ неумолкаемый шумъ преслѣдуетъ васъ днемъ и ночью. Посмотрите на этихъ факировъ, худощавыхъ и испитыхъ, съ длинными и крючковатыми ногтями, какъ орлиные когти; на этихъ женщинъ, съ волосами распущенными и въ безпорядкѣ, дико озирающимися, на этотъ типъ не красоты, а безобразія: все это спѣшитъ въ пагоды, на поклоненіе чудовищнымъ кумирамъ. И въ одно и то же время щеголеватые Англійскіе всадники и красивыя женщины въ богатыхъ экипажахъ, выписанныхъ изъ Лондона и Парижа, струятся мимо васъ и расточаютъ посреди дикихъ нравовъ всѣ утонченности нашей образованности и роскоши.
"И такъ борьба варварства и христіанской общественности существуетъ въ Индіи предъ глазами Англіи, которая, съ эгоистическимъ разсчетомъ, исключительно озабоченная своими вещественными выгодами, не помышляетъ обратить владычество свое въ могущественный рычагъ возрожденія и человѣколюбиваго подвига. Слѣдующая сцена, хотя и отдѣльная, имѣетъ однакоже общее значеніе, которое заслуживаетъ вниманіе.
"Баядерки, говоритъ князь Салтыковъ, образуютъ касту особенную, касту многочисленную, которой единственное занятіе заключаются въ томъ, чтобъ пѣть, плясать и жевать бетель, листья остро-кислаго вкуса, способствующіе пищеваренію и придающіе губамъ особенную красноту. Эти плясуньи миловидны и стройны въ движеніяхъ своихъ. Одѣты онѣ тканью, частью газовою, частью серебряною и золотою, отливающеюся цвѣтами — розовымъ, бѣлымъ, фіолетовымъ или вишневымъ; голыя ноги ихъ обвѣшены кольцами и цѣпями, которыя, когда баядерка ударяетъ пяткою объ полъ, бренчатъ подобно шпорамъ, но звукъ ихъ болѣе серебристъ. Пляска ихъ такъ отмѣнна отъ всѣхъ другихъ плясокъ, такъ увлекательна изяществомъ и странностью, пѣніе ихъ такъ уныло и дико, движенья такъ нѣжны и часто такъ быстры, музыка, оглашающая пляску ихъ, такъ нестройна, что очень трудно дать о нихъ понятіе. Онѣ всегда сопровождаются мужчинами, наружности грубой и грозной, которые выступаютъ и отступаютъ позади ихъ, топая ногами и извлекая дикіе звуки изъ своихъ инструментовъ, и когда подумаешь, что эта пляска, выражающая значеніе невѣдомое, восходитъ, можетъ быть, до отдаленнѣйшей древности и что въ теченіе нѣсколько тысячелѣтій баядерки повторяютъ ее, не давая себѣ отчета въ томъ, что дѣлаютъ, умъ теряется въ таинствахъ Индіи, этой землѣ чудесъ. Этѣ дѣвицы, коихъ безсчетное множество, и другія, которыя не занимаются.пляскою, населяютъ цѣлыя улицы и живутъ въ домахъ, коихъ легкая постройка нѣсколько напоминаетъ Китайскую. Эти жилища вечеромъ освѣщены, музыка въ нихъ раздается и входъ въ нихъ каждому доступенъ. Но нынѣшніе хозяева здѣшняго края ни мало не дорожатъ этими Индѣйскими Терпсихорами. Такимъ образомъ у меня вчера эта мистическая пляска была вдругъ прервана приходомъ нѣсколькихъ Англичанъ: они запугали робкихъ дѣвицъ, насильно увлекая ихъ въ вальсъ. Баядерки оскорбились такимъ насильствомъ, пали на землю съ плаченъ и долго не соглашались оставаться съ нами!!
"Вообще Англичане ничего не дѣлаютъ, чтобы сблизить съ собою Индійскія племена, или измѣнить и образовать родъ ихъ жизни. Вмѣсто того, чтобы привлечь ихъ къ нравственному образованію, они помышляютъ только какъ-бы поживиться ими. И куда не послѣдовали бы за княземъ Салтыковымъ, въ Калькутту ли, въ Бенаресъ, въ Коломбо, въ Агру, въ Делли, въ Лагору или въ Кашемиръ, вездѣ найдете вы полицейское устройство, но нѣтъ нигдѣ нравственнаго и разумнаго развитія. Варварская жизнь не отступаетъ предъ жизнію образованною и неподвижная Индія равнодушно, подобно безжизненнымъ своимъ кумирамъ, смотритъ какъ проходитъ и дѣйствуетъ предъ нею промышленная и удалая Англія. Со всѣмъ тѣмъ Индійская жизнь имѣетъ свои поэтическія, своеобразныя, или изящныя стороны, которыя не ускользнули отъ наблюденій нашего путешественника: онъ уловилъ ихъ подъ перо и карандашъ съ строгою и мелочною точностью. Не говоря уже о домашнихъ и семейныхъ нравахъ, которые составляютъ столь разительную противоположность съ Европейскими, нельзя не сознаться, что Индійцы несутъ иго, наложенное на нихъ Англичанами, съ покорностію, не лишенною смышлености. Но пока единственная для нихъ точка соприкосновенія съ нашею образованностью есть военное устройство; изъ нихъ образуютъ солдатовъ, не умѣя или не желая преобразовать ихъ иначе.
"Твореніе князя Салтыкова тѣмъ особенно замѣчательно, что онъ хорошо понялъ свою философическую и художественную цѣль. Отправившись въ путь съ желаніемъ изслѣдовать края, которые донынѣ мерещатся намъ подъ обаятельными туманами Тысячи и одной ночи, онъ показалъ намъ варварство этого края въ истинномъ его видѣ. Всѣ усилія его направлены были на то, чтобы схватить живьемъ дикую природу. То водитъ онъ васъ за собою отъ таинственныхъ пагодъ къ уличнымъ явленіямъ, то погружаетъ васъ въ пустыни, населенныя слонами, тиграми, безобразными змѣями и всѣми чудовищами, которыя, казалось, могли только присниться романтической поэзіи. Тутъ въ мѣстахъ самыхъ недоступныхъ находимъ храмъ, гдѣ буддизмъ исправляетъ обряды свои въ ихъ первобытной странности. Жрецы, облаченные въ желтыя ткани и съ бритою головою, простертые у ногъ исполинскаго Будды, выражаютъ символы баснословія грубаго, но мирнаго; а тамъ, далѣе, толпа Малабарскихъ скомороховъ скитается во тьмѣ ночи по дубравамъ, съ зажженными свѣточами, и представляетъ въ дѣйствіи явленіе изъ той же религіи подъ видомъ яростнаго дервиша, который воспламеняетъ въ битвѣ во имя какой-то независимости и какого-то владычества, о коихъ самая-то страна потеряла и преданіе.
"Невозможно въ тѣсной статьѣ дать точное понятіе о всемъ, что есть увлекательнаго и дикаго, величественнаго и любопытнаго въ прекрасномъ твореніи князя Салтыкова. Картины и письменное изложеніе, которыя другъ друга поясняютъ самымъ замысловатымъ образомъ, могутъ одни ознакомить читателя съ этимъ возрожденіемъ племени уже мертваго, но еще движущагося, которое изъ свойствъ жизни сохранило только то, что имѣетъ оно въ себѣ вещественнаго и живописнаго, но утратило все, что нѣкогда имѣло оно душевнаго. Князь Салтыковъ съ избыткомъ пополнилъ сей недостатокъ и вложилъ мысль и чувство свое въ мертвыя созданія. Это достоинство такъ велико, что нельзя достаточно благодарить за него автора.
«Теперь, чтобы кончить также, какъ мы начали, прибавимъ, что должны мы заключить о Россіи и ея народѣ, который средь блистательнѣйшихъ своихъ аристократическрхъ именъ встрѣчаетъ дарованія столь многообразныя и полно-сильныя, и умственныя способности такого разряда и такого размѣра. Нѣтъ сомнѣнія, что такой народъ призванъ свыше на подвигъ великій изъ всѣхъ народныхъ подвиговъ, и если онъ съ такимъ рвеніемъ изучаетъ племена варварскія и дикія, то не съ тѣмъ-ли, чтобы узнать вѣрнѣе и ближе то, чего требуютъ племена христіанскія и просвѣщенныя?»