ПУТЕШЕСТВІЕ ГАБЕ и ГЮКА ВЪ ТИБЕТЪ. править
(*) Первыя пять статей напечатаны въ «Отечественныхъ Запискахъ» 1850 года (томы LXVIII, LXX, LXXI и LXXIII).
Солнце еще не запало, когда мы доѣхали до воротъ Вангъ-Таа, отстоящей отъ Багунга ли на пятьдесятъ. Это небольшая деревня, расположенная у подножія горы, покрытой кустами терновника и кипариса. Домы, построенные изъ темной глины, придаютъ деревнѣ видъ чрезвычайно-мрачный и печальный. Здѣсь ужь замѣтны были слѣды гражданской войны, опустошавшей эти области. Китайская караульня, построенная изъ толстаго сосноваго лѣсу, была сожжена до основанія. Множество развалинъ, до половины обугленныхъ, служили намъ впродолженіе всего вечера прекраснымъ матеріаломъ для костровъ.
На другой день, собравшись въ путь, мы замѣтили странную перемѣну въ нашемъ караванѣ. Лошади и быки были тѣ же самые, которыхъ мы взяли въ Багумгѣ, но всѣ тибетскіе провожатые исчезли; не осталось ни одного; ихъ замѣнили женщины изъ Вангъ-Тза. Мы спросили о причинѣ такого страннаго распоряженія. «Сегодня», отвѣтилъ намъ лама Джіамъ-Джангъ: мы придемъ въ непріятельскую деревню Гая; еслибъ пошли мужчины, то дѣло не обошлось бы безъ драки и жители Гая завладѣли бы животными каравана; но когда вьючный скотъ поведутъ женщины, намъ нечего бояться; люди, которые будутъ такъ низки, что вступятъ въ бой съ женщинами и отнимутъ порученныхъ имъ животныхъ, подвергнутся всеобщему презрѣнію. Таковы обычаи этихъ странъ, и мы не мало удивились, встрѣтивъ въ горахъ Тибета мнѣнія и чувства, столь сходныя съ европейскими. Мы горѣли нетерпѣніемъ видѣть, съ какою учтивостью и любезностью дамы изъ Вангъ-Тза будутъ приняты гайскими кавалерами.
Перешелъ черезъ большую гору, утесы которой на половину покрыты старыми слоями снѣга, мы спустились въ долину, обработанную и довольно-теплую. Вдали, въ одномъ углубленіи, виднѣлись домы Гая: они были значительной высоты, съ башнями по сторонамъ для наблюденіи, и нѣсколько походили на укрѣпленные замки. Когда мы подошли на нѣсколько сотъ шаговъ къ этой большой деревнѣ, изъ нея выѣхалъ многочисленный отрядъ кавалеріи, которая быстро понеслась на встрѣчу нашему каравану. Всѣ эти всадники, съ ружьями на перевязяхъ и длинными копьями, казалось, готовы были произвесть нападеніе; впрочемъ, весь ихъ воинственный духъ тотчасъ же исчезъ, какъ только они замѣтили, что караванъ быль веденъ женщинами. Они удовольствовались неистовымъ смѣхомъ и насмѣшками насчетъ малодушія ихъ непріятелей.
Когда мы вошли въ Гая, мужчины, женщины, дѣти, все населеніе было въ движеніи, со всѣхъ сторонъ слышались вопли, которые казались намъ совсѣмъ несимпатичными. Впрочемъ, не случилось никакого происшествія; мы сошли съ лошадей на дворѣ большаго трехэтажнаго дома, и едва разсѣдлали ихъ и развьючили длинношерстныхъ быковъ, какъ ванг-тзаскія дамы выпили наскоро по чашкѣ чаю съ масломъ и удалились съ своими животными.
Въ Гая мы нашли для себя довольно-удобную квартиру, но не знали, подъ какимъ условіемъ выйдемъ изъ этой деревни. Самый важный вопросъ о вьючномъ скотѣ занималъ всѣхъ. Однакожь никто не рѣшался предложить его откровенно, и всѣ пошли спать, отложивъ серьёзныя дѣла на утро.
Едва разсвѣло, какъ весь дворъ дома, въ которомъ мы остановились, наполнился Тибетцами, собравшимися разсуждать объ оцѣнкѣ нашего каравана. Съ балкона во второмъ этажѣ мы могли вдоволь наслаждаться страннымъ зрѣлищемъ, которое представляло это разсуждающее собраніе. Изъ всей многочисленной толпы не было ни одного спокойнаго зрителя. Всѣ говорили вдругъ и, судя по громогласію и восторженнымъ жестамъ, надо полагать, что рѣчи ихъ были великолѣпны. Иногда ораторы взлѣзали на лежавшіе во дпорѣ тюки и оттуда обращались къ собранію.
Иногда казалось, что словеснаго краснорѣчія было недостаточно для убѣжденія умовъ, потому-что повременамъ они теребили другъ друга за волосы, дрались съ ожесточеніемъ, пока какой-нибудь человѣкъ, внушавшій къ себѣ уваженіе, не призывалъ къ порядку своихъ почтенныхъ собратовъ. Но тишина недолго продолжается; раздоръ и безпорядокъ снова овладѣваютъ толпою, и всякій разъ съ возрастающей силой. Ссора сдѣлалась до того ожесточенною, что мы пришли къ убѣжденію, что эти люди никогда не сойдутся въ мнѣніяхъ и окончатъ тѣмъ, что, обнаживъ сабли, перерѣжутъ другъ друга. Но мы очень ошиблись. Послѣ шума, крика, и кулачнаго боя, продолжавшихся болѣе часа, раздался ужасный смѣхъ: засѣданіе кончилось, и всѣ удалились въ величайшей тишинѣ. Двое изъ нихъ поднялись во второй этажъ, гдѣ жилъ начальникъ штаба нашего каравана. Они объявили Ли-Куо-Нгану, что старѣйшины Гая, разсудивъ объ вьючномъ скотѣ на собраніи, опредѣлили дать даромъ животныхъ двумъ ламамъ Западнаго Неба и Тибетцамъ изъ Лассы; но что Китайцы обязаны заплатить по полуунцій серебра за каждую лошадь и по четверти за длинношерстнаго быка. При этой новости, Ли-Куо-Нганъ собралъ всѣ свои силы и съ чрезвычайною энергіей принялся возставать противъ того, что онъ называлъ тираніею, несправедливостью. Китайцы, принадлежавшіе къ каравану и бывшіе свидѣтелями, начали кричать и дѣлать угрозы съ намѣреніемъ застращать Тибетцовъ. Но Тибетцы сохранили свою гордую и величественную осанку. Одинъ изъ нихъ, выступивъ немного впередъ, положилъ съ нѣкоторымъ достоинствомъ правую руку на плечо Ли-Куо-Нгану и, съ минуту пристально посмотрѣвъ на него большими черными глазами, осѣненными густыми рѣсницами, сказалъ: «Господинъ Китаецъ, послушай меня. Не-ужь-то ты думаешь, что жителю долины Гая не все равно, снять ли голову Китайцу или барану?.. Скажи твоимъ Китайцамъ, чтобъ унялись и не бранились… Видано ли было, чтобъ когда-нибудь лисица могла устрашить тангутскаго быка, живущаго въ горахъ? Вьючный скотъ сейчасъ будетъ. Если вы его не возьмете, если вы не уѣдете сегодня, завтра цѣна увеличится вдвое.» Китайцы, убѣдившись, что насиліе можетъ довести только до непріятной развязки, прибѣгли къ хитрости и лести. Но все было безполезно. Ли-Куо-Нгану осталось только одно средство окончить это дѣло — открыть свой крѣпкій сундучокъ и отвѣсить требуемую сумму. Вьючный скотъ былъ приведенъ, и всѣ дѣятельно принялись за устройство каравана, чтобъ оставить какъ можно скорѣе эту, по словамъ Китайцевъ, варварскую и необщежительную деревню, которую мы нашли чрезвычайно-живописною.
Отъ Гая до Ангти, гдѣ слѣдовало перемѣнить лошадей и быковъ, было небольшое разстояніе, въ тридцать ли. Китайцы были въ отчаяніи, что издержали такъ много денегъ на такую незначительную дорогу. Но они были только еще при началѣ своего горя, потому-что намъ приходилось встрѣтить тибетскія пошлины, которыя еще менѣе снисходительны чѣмъ пошлины Гая.
Снѣгъ, оставившій насъ на нѣсколько дней въ покоѣ, послѣ нашего отправленія изъ Ціамдо, снова сталъ осаждать насъ въ тотъ вечеръ, когда мы пріѣхали въ Ангти. Въ ночь и на слѣдующій день его выпало такъ много, что, при выходѣ изъ жилищъ, мы вязли въ немъ по колѣно. Къ довершенію несчастья, оставивъ Ангти, намъ приходилось перебираться черезъ одну изъ самыхъ крутыхъ и опасныхъ горъ, находящихся на этомъ пути. Китайскій «путеводитель» выражается такъ: «Въ Ангти переѣзжаютъ черезъ одну большую снѣжную гору. Дорога очень-крута; накопившіеся снѣга походятъ на серебряные пары. Туманъ, который выходитъ изъ горы, проникаетъ въ тѣло и дѣлаетъ Китайцевъ больными.»
Въ одномъ народномъ преданіи говорится, что въ древнія времена, одинъ изъ домоначальниковъ Ангти, знаменитый воинъ, уважаемый всѣми сосѣдями, однажды, когда переѣзжалъ черезъ эту гору, былъ заваленъ глыбой снѣга. Всѣ усилія, предпринятыя къ отъисканію его, остались безполезными. Одинъ знаменитый лама того времени объявилъ, что онъ сдѣлался горнымъ духомъ, вслѣдствіе чего ему воздвигли храмъ, который существуетъ до-сихъ-поръ, и каждый путешественникъ, проходящій мимо, считаетъ долгомъ, прежде чѣмъ пустится въ дальнѣйшій путь, сжечь здѣсь нѣсколько курительныхъ палочекъ. Во время бурь, духъ горы Ангти постоянно является. Нѣтъ ни одного человѣка въ этой странѣ, который не видѣлъ бы его нѣсколько разъ. Обыкновенно его видятъ верхомъ на красной лошади, одѣтаго въ длинное голубое платье, и тихо прогуливающагося по хребту горы. Если онъ встрѣтитъ путешественника, то сажаетъ его позади себя на лошадь и быстро удаляется. Красная лошадь такъ легка, что не оставляетъ ни малѣйшаго слѣда на снѣгу и никто до-сихъ поръ не могъ открыть убѣжища этого такъ-называемаго бѣлаго всадника.
Съ нашей стороны, мы мало заботились о встрѣчѣ съ красною лошадью и бѣлымъ всадникомъ, но боялись перехода черезъ гору. Мы не могли не дрожать при видѣ страшнаго количества выпавшаго снѣгу, сдѣлавшаго дорогу чрезвычайно-опасною. Мы должны были ожидать хорошей погоды, и потомъ послать, какъ обыкновенно поступали въ подобныхъ случаяхъ, стадо длинношерстныхъ быковъ, чтобъ они примяли снѣгъ и утоптали тропинку на гору.
Въ Ангти оставались мы пять дней. Ли-Куо-Нганъ употребилъ въ пользу эту долгую стоянку и занялся леченіемъ своихъ ногъ, потому-что болѣзнь его съ каждымъ днемъ становилась серьёзнѣе. Вопросъ о вьючномъ скотѣ подверженъ былъ длинному пренію во многихъ собраніяхъ, и разрѣшился наконецъ подобнымъ же образомъ, какъ и въ Гая, чѣмъ причинилъ Китайцамъ много горя и воплей.
Самое замѣчательное, что мы встрѣтили въ Ангти, былъ, безспорно, Дгеба, или начальникъ племени. Это лицо, называемое Бомба, былъ ростомъ не выше трехъ футовъ. Сабля, когорую онъ носилъ у пояса, была по-крайней-мѣрѣ въ два раза больше его роста. Несмотря на то, этотъ человѣкъ быль прекрасно сложенъ, и въ особенности его широкое энергическое лицо отличалось чрезвычайною правильностью. Развитіе его бюста произошло насчетъ развитія ногъ, которыя, впрочемъ, не представляютъ никакого безобразія. Этотъ недостатокъ въ ногахъ не мѣшаетъ начальнику племени Ангти быть удивительно дѣятельнымъ. Онъ безпрестанно приходилъ и уходилъ съ такимъ проворствомъ, какъ ходятъ самые длинноногіе. Онъ не могъ дѣлать большихъ шаговъ, но замѣнялъ этотъ недостатокъ быстротою движеній. Покачиваясь съ боку на бокъ, то подпрыгивая, то подскакивая, онъ никогда не отставалъ отъ другихъ. Говорятъ, чти онъ самый ловкій ѣздокъ и самый безстрашный воинъ изъ всего племени. Въ собраніяхъ, которыя горцы этой страны имѣютъ обыкновеніе часто созывать, и всегда на открытомъ воздухѣ, для разсужденія о дѣлахъ своихъ, начальникъ Бомба всегда отличался превосходствомъ своего краснорѣчія и твердостью характера. Когда въ Ангти пренія шли о цѣнѣ на вьючный скотъ, видѣнъ и слышенъ былъ одинъ только удивительный Бомба. Сидя на плечахъ одного большаго толстаго горца, онъ, подобно гиганту, обѣгалъ многочисленное собраніе и управлялъ имъ своею рѣчью и жестами, еще болѣе чѣмъ осанкою, сдѣлавшеюся гигантскою.
Начальникъ Ангти не пропускалъ ни одного случая, чтобъ показать въ-особенности намъ, благорасположеніе и сочуствіе. Однажды онъ пригласилъ насъ къ себѣ на обѣдъ. Это приглашеніе имѣло двойную цѣль вопервыхъ, исполнить передъ нами требованіе гостепріимства, вовторыхъ, чтобъ возбудить зависть въ Китайцахъ, ненавидимыхъ имъ отъ души. Послѣ обѣда, въ которомъ замѣчательно было только огромное количество сырой и вареной говядины и чай, щедро приправленный масломъ, онъ повелъ насъ посмотрѣть залъ, наполненный картинами и оружіемъ всякаго рода. Картины, украшавшія стѣны, были портреты знаменитыхъ предковъ фамиліи Бомба. Въ числѣ ихъ видно было множество ламъ всѣхъ возрастовъ и достоинствъ, и нѣсколько воиновъ въ походныхъ одеждахъ. Оружіе было чрезвычайно разнообразно и многочисленно. Тутъ были копья, стрѣлы, сабли, заостренныя съ обѣихъ сторонъ, трезубцы, длинныя палки съ большими желѣзными шарами, и ружья, ложи которыхъ, представляли самыя разнообразныя формы; круглые щиты изъ ко изъ дикихъ тангутскихъ быковъ, окованные гвоздями, изъ красной мѣди, нарамники, набедренники и кольчуги изъ стальной проволоки, толстой, но не менѣе того чрезвычайно-эластичной. Начальникъ Бомба говорилъ намъ, что кольчуги эти употреблялись въ древнія времена, и оставлены съ тѣхъ-поръ, какъ введено повсюду въ ихъ странахъ огнестрѣльное оружіе. Тибетцы слишкомъ равнодушны къ хронологіи и не могутъ опредѣлить эпоху, съ которой стали употреблять ружья; однако полагаютъ, что они узнали порохъ около тринадцатаго вѣка, во время войны съ Чингис-Ханомъ, у котораго въ войскѣ, какъ извѣстно, была артиллерія. Довольно-странно, что въ Тибетскихъ Горахъ, равно какъ и въ Китайской Имперіи и степяхъ Монголіи, каждый умѣетъ приготовлять порохъ, каждое семейство дѣлаетъ его для собственнаго употребленія. Переѣзжая черезъ область Намъ, мы замѣтили, что женщины и дѣти дѣятельно занимаются треніемъ угля, сѣры и селитры. Конечно, порохъ этихъ народовъ уступаетъ европейскому; однако если имъ зарядить ружье, то пуля легко убьетъ на охотѣ оленя, а на войнѣ человѣка.
Послѣ пяти дней отдыха, мы снова пустились въ путь и караванъ началъ подниматься на огромную гору Ангти. Мы не встрѣтили ли красной лошади, ни бѣлаго всадника; никакой духъ не посадилъ насъ на лошадь и не увлекъ въ свою пустыню. Вездѣ вокругъ видѣли мы только снѣгъ, но снѣгъ такой изобильный, что нигдѣ, даже на самыхъ знаменитыхъ горахъ, мы не встрѣчали его въ такомъ страшномъ количествѣ. Часто вожатые, сидя на длинношерстныхъ быкахъ, совершенно исчезали въ безднѣ, изъ которой выбраться можно было только съ большимъ трудомъ. Нѣсколько разъ мы были готовы возвратиться назадъ и теряли всякую надежду достигнуть вершины.
Гора Ангти такъ высока и крута, что мы должны были употребить цѣлый день, поднимаясь на все и спускаясь съ противоположной стороны. Солнце ужь сѣло, когда мы спустились совершенно внизъ. Мы остановились на нѣсколько минутъ въ черныхъ палаткахъ кочевыхъ пастуховъ, проглотили нѣсколько пригоршней цамбы, распущенной въ соленомъ чаю, и снова пустились въ путь по каменистой долинѣ, гдѣ снѣгъ уже совершенно растаялъ. Въ теченіе двухъ часовъ ѣхали мы въ самой глубокой темнотѣ, по обрывистому берегу рѣки, прислушиваясь къ шуму ея невидимыхъ водъ и каждую минуту страшились полетѣть внизъ. Но животныя, знающія дорогу и предоставленныя ихъ инстинкту, довезли насъ безъ малѣйшаго несчастія въ Джайю.
Наше ночное прибытіе привело весь городъ въ движеніе. Собаки своимъ лаемъ встревожили всѣхъ. Вскорѣ всѣ двери домовъ отворились, и жители города толпою выбѣжали на улицу съ фонарями, факелами и оружіемъ всякаго рода. Всѣ думали, что на городъ напалъ непріятель; но по-мѣрѣ-того, какъ замѣчали миролюбивый и нѣсколько-трусливый видъ каравана, умы успокоились и каждый возвратился домой. Было далеко за полночь, когда мы раскинули шатры и легли спать съ намѣреніемъ остановиться въ Джайю на цѣлый день. Суточный отдыхъ былъ не сдишкомъ-великъ послѣ перехода черезъ гору Ангти.
Джана — резиденція молодаго ламы Хутухту, который тогда быль въ войнѣ съ ламой Ціамдо. Городъ, построенный въ превосходной долинѣ, довольно-обширенъ; но въ то время, когда мы его проѣзжали, онъ былъ на-половину разоренъ. Не больше какъ за двадцать дней до нашего пріѣзда, городъ быль осажденъ соучастниками великаго Хутухту. Обѣ стороны дрались съ ожесточеніемъ, и число жертвъ съ той и съ другой стороны было многочисленно. Осматривая городъ, мы встрѣчали цѣлые кварталы, совершенно-опустошенные пламенемъ. Оставались только огромныя кучи раскаленныхъ камней и объугленныхъ бревенъ. Всѣ деревья въ долинѣ были срублены, а обработанныя поля совершенно-потравлены лошадьми. Знаменитый ламскій монастырь Джана былъ опустошенъ, кельи ламъ и стѣна, ихъ окружавшая на сто тоазовъ длины, были также разрушены. Непріятель пощадилъ только главнѣйшіе храмы Будды.
Немного недоѣзжая станціи Адзу-Тангь, мы догнали войско, сопровождавшее гробъ Леонг-Тая, умершаго въ Багунгѣ. Сынъ его тоже умеръ въ черной палаткѣ, послѣ нѣсколькихъ часовъ ужасной агоніи. Караванъ, оставшійся такимъ-образомъ безъ начальниковъ, былъ въ совершенномъ разстройствѣ; большая часть солдатъ, составлявшихъ конвой, разбрелась, разграбивъ пожитки своихъ мандариновъ; трое только изъ нихъ остались на своихъ мѣстахъ и употребляли всѣ средства, чтобъ довезти эти два трупа до Китая. Они отчаявались въ возможности продолжать путь въ такомъ маломъ числѣ, и прибытіе нашего каравана вывело ихъ изъ большаго затрудненія. Похоронный поѣздъ отца былъ довольно-хорошо организованъ въ Багунгѣ; оставалось только снарядить принадлежавшій сыну. Носильщики его паланкина отказывались нести его, потому-что не надѣялись получить платы. Поставить гробъ на вьючнаго быка была мѣра неудобоисполнимая: одного тибетскаго вожатаго нельзя убѣдить везти трупъ на его животномъ, а въ-особенности трупъ Китайца; и потому надо было прибѣгнуть къ хитрости. Трупъ новаго покойника былъ тайно разрѣзанъ на четыре части, потомъ уложенъ въ ящикъ и оставленъ безъ различія съ прочею поклажею. Тибетцевъ же увѣрили, что, въ уваженіе сыновней любви, трупъ сына положенъ въ одинъ гробъ съ трупомъ отца.
Эти два покойника, къ которымъ мы присоединились какъ товарищи путешествія, придали каравану печальный и похоронный видъ, особенно сильно дѣйствовавшій на воображеніе Китайцевъ. Ли, государственный примиритель, силы котораго съ каждымъ днемъ ослабѣвали, былъ особенно этимъ пораженъ; онъ очень хотѣлъ удалить отъ себя такое печальное зрѣлище, но этимъ онъ подвергъ бы себя страшному обвиненію, какъ положившій препятствіе къ погребенію двухъ мандариновъ, умершихъ въ иностранномъ государствѣ.
Изъ Адзу-Тангъ мы отправилась, на ночлегъ и для перемѣны вьючнаго скота, въ небольшую деревню въ долинѣ Хе-Пан-Кеу (долина плитъ). Судя по свидѣтельству китайскаго «дорожника», жители этой долины народъ очень-грубый, злой и непокорный, что другими словами значитъ, что они не боятся Китайцевъ и что имѣютъ дурную привычку дорого брать съ нихъ за быковъ и лошадей
Долина Хе-Пан-Кеу, какъ выражаетъ и самое ея названіе, изобилуетъ ломками глинистаго сланца. Тибетцы добываютъ изъ этихъ ломокъ красивыя тонкія плиты, которыми покрываютъ платформы своихъ домовъ; также они выламываютъ изъ нихъ толстые бруски, изъ которыхъ высѣкаютъ изображенія Будды, съ надписью: «Омъ, Мани, Радме, Хумъ». Эти плиты чрезвычайно мелкозернисты, и находящіяся въ нихъ маленькія частицы слюды или шпата придаютъ онъ тонкій и блестящій лоскъ.
Ручей, текущій посреди равнины, содержитъ въ себѣ огромное количество золотаго песку. Туземцы занимаются добываніемъ его и разработкой. Гуляя вдоль этого ручейка, мы нашли нѣсколько выкопанныхъ ямъ, гдѣ оставалось еще множество золотыхъ песчинокъ; мы показали ихъ старику Ли, у котораго, при взглядѣ на золото, казалось, возстановились силы и подкрѣпились узы, привязывавшіе его къ жизни. Лицо его вдругъ покраснѣло, почти-потухшіе глаза загорѣлись необыкновеннымъ огнемъ; можно было сказать, что, при взглядѣ на нѣсколько зеренъ золота, онъ совершенію позабылъ и свою болѣзнь и двухъ покойниковъ, его сопровождавшихъ.
Мускусовые олени водятся въ большомъ количествѣ въ сланцоватой долинѣ. Хотя это животное, другъ холоднаго климата, встрѣчается почти на всѣхъ тибетскихъ горахъ, однако его не видно нигдѣ въ такомъ множествѣ, какъ въ окрестностяхъ Хе-Пан-Кеу. Сосны, кедры, падубы и кипарисы, покрывающіе страну, вѣроятно, много способствуютъ къ привлеченію оленей, которые особенно любятъ корни этихъ деревъ, имѣющіе сильный ароматическій лапахъ.
Мускусовый олень вышиною съ козла; голова у него маленькая, мордочка остренькая и украшенная длинными, бѣловатыми усами; ноги тонкія, а спина широкая и толстая; два длинные и кривые зуба, выходящіе изъ его верхней челюсти, служатъ ему для отрыванія отъ земли душистыхъ корней, составляющихъ его пищу; шерсть его, обыкновенно длиною отъ двухъ до трехъ дюймовъ, волниста, какъ почти у всѣхъ животныхъ, живущихъ на сѣверѣ Гиммалайскихъ Горъ, чрезвычайно жестка и щетиниста; цвѣтъ ея черный въ нижнихъ частяхъ и бѣлый посрединѣ переходитъ въ сѣрый въ верхней части. Пузырь, висящій подъ желудкомъ, заключаетъ въ себѣ драгоцѣнное вещество — мускусъ.
Жители сланцеватой долины на охотѣ ловятъ такое значительное число мускуссныхъ оленей, что въ жилищахъ ихъ видны повсюду кожи этихъ животныхъ, развѣшенныя на вбитые въ стѣну деревянные гвозди. Они употребляютъ ихъ шерсть для набивки толстыхъ и огромныхъ полушекъ, на которыхъ сидятъ днемъ, и туфяковъ, служащихъ имъ постелью. Въ мускусѣ они находятъ весьма-выгодный источникъ торговли съ Китаемъ.
На другой день нашего прибытія въ Хе-Пан-Ксу, мы простились съ жителями долины и продолжали путь. Въ три слѣдующія станціи возобновлялись прежнія исторіи относительно вьючнаго скота. Китайцы каравана были раздражены поведеніемъ этихъ дикихъ горцевъ, которые, говорили они, не имѣютъ понятія о законахъ и не умѣютъ отличать правды отъ неправды. Съ нашей стороны, напротивъ, мы чувствовали расположеніе къ этимъ людямъ твердаго и открытаго характера.
Наконецъ мы пріѣхали въ Кіанг-Тза, и Китайцы начали оживать, потому-что мы входили въ страну менѣе-враждебную. Кіанг-Тза, долина очень-плодородная, жители которой, повидимому, наслаждались довольствомъ. Между ними встрѣчается, кромѣ солдатъ, находящихся на постоѣ, значительное число Китайцевъ изъ провинцій Се-Тіиманъ и Юи Нанъ, содержащихъ лавки и занимающихся торговлею, искусствами и ремеслами первой необходимости. Говорятъ, имъ достаточно пробыть въ этой странѣ нѣсколько лѣтъ, чтобъ составить порядочное состояніе. Два военные мандарина Кіанг-Тза, бывшіе товарищи по службѣ съ Ли-Куо-Нганомъ, ужаснулись, видя его въ столь жалкомъ положеніи, и настоятельно требовали, чтобъ онъ продолжалъ свое путешествіе въ паланкинѣ. Мы присоединили наши просьбы и, наконецъ, восторжествовали надъ его скупостью. Казалось, онъ понялъ, что мертвому не нужны деньги и что прежде всего надо позаботиться о сохраненіи жизни. Сынъ мандарина Пей умеръ очень-кстати, потому-что этимъ оставилъ въ пользованіе Ли-Куо-Нгану свой паланкинъ и восемь человѣкъ китайскихъ носильщиковъ. Все это случилось въ Кіанг-Тза. Тутъ остановились мы на одинъ день сдѣлать надлежащее исправленіе въ паланкинѣ и дать время носильщикамъ приготовить ихъ путевыя сандаліи.
Страны, которыя мы встрѣчали на югъ отъ Кіанг-Тза, показались намъ не такъ холодными и менѣе безплодными, чѣмъ тѣ, черезъ которыя мы проходили прежде. Поверхность земли имѣетъ замѣтный склонъ. Мы были еще постоянно окружены горами, но онѣ теряли уже мало по-малу свой дикій и печальный видъ; болѣе не видно было этихъ угрожающихъ формъ, этихъ гигантскихъ массъ гранита съ обрывистыми и перпендикулярными утесами. Большія травы и лѣса являлись со всѣхъ сторонъ; животныя становились многочисленнѣе; все говорило, что мы быстро подвигаемся къ климату, болѣе-умѣренному. Однѣ только вершины горъ сохраняли свои снѣжные и ледяные вѣнцы
Спустя четыре дня послѣ нашего отъѣзда изъ Кіанг-Tзa, мы прибыли на берега Кин-Ша-Кіангъ, рѣки съ золотымъ пескомъ[1], которую мы переѣзжали уже по льду съ тибетскимъ посольствомъ, за два мѣсяца до прибытія въ Лассу. Посреди живописныхъ равнинъ Китая, эта великолѣпная рѣка съ особенною торжественностью катитъ свои синія воды; но между горами Тибета она безпрерывно стремится, падая внизъ широкими потоками на дно пропастей и долинъ, съ чрезвычайной силою и шумомъ. Мѣсто, гдѣ мы встрѣтили эту рѣку, было сжато двумя горами, обрывистые бока которыхъ перпендикулярно упирались въ ея берега и тѣмъ дѣлали ложе ея узкимъ, но чрезвычайно-глубокимъ. Воды стремились съ быстротой, производя глухой, заунывный шумъ.
Время-отъ-времени видны были плывущіе огромныя льдины, которыя, увлеченныя тысячами водоворотовъ, съ трескомъ разбивались объ острые утесы.
Часовъ шесть ѣхали мы по правому берегу Кин-Ха-Кіанга. Около полудни прибыли въ небольшую деревню, въ которой нашли все необходимое для переправы. Караванъ помѣстился на четырехъ большихъ плоскихъ лодкахъ, и мы вскорѣ очутились на противоположномъ берегу. Неподалеку отъ рѣки, при входѣ въ узкую долину, находилась станція Тшу-Па-Лунгъ. Мѣстный дгеба представилъ вамъ на ужинъ прекрасную свѣжую рыбу, а дли ночлега отвелъ комнату, закрытую отъ всякаго вѣтра, и толстые тюфяки, набитые волосомъ мускусныхъ оленей.
На другой день мы ѣхали по берегу небольшой рѣчки, которая соединяется съ золотоносною рѣкою. На сердцѣ у насъ было веселѣй обыкновеннаго, потому — что намъ объявили, что въ тотъ же день мы достигнемъ восхитительной страны. Дорогою мы смотрѣли но сторонамъ, съ безпокойнымъ любопытствомъ; время-отъ-времени подымались на стременахъ, чтобъ посмотрѣть съ высоты, но картина не спѣшила принять поэтическій видъ. По лѣвую сторону у насъ постоянно была та же рѣка, а по правую — высокая гора, мрачная и прорытая во всѣхъ направленіяхъ глубокими разсѣлинами; группы бѣлыхъ тучь, гонимыя рѣзкимъ вѣтромъ, скользили по ея скатамъ и образовывали передъ нами темный туманный горизонтъ.
Около полудня караванъ остановился на развалинахъ, чтобъ выпить чашку чаю и съѣсть пригоршню цамбы; потомъ мы влѣзли на вершину горы, и съ высоты этой огромной обсерваторіи любовались направо великолѣпною равниной Патхамъ[2]. Мы были перенесены вдругъ и какъ бы волшебствомъ въ страну, представлявшую нашимъ глазамъ всѣ прелести растительности самой богатой и самой разнообразной. Въ-особенности поразительна была противоположность: съ одной стороны страна безплодная, мрачная, гористая и почти постоянно пустынная; съ другой же, напротивъ, свѣжая, цвѣтущая равнина, гдѣ многочисленные сельскіе жители на плодородныхъ поляхъ занимались обработкою земли и другими хозяйственными работами. Китайскій «дорожникъ» говорилъ: «Кантонъ Батхангь прекрасная равнинна въ тысячу ли длиною, достаточно орошаемая ручейками и источниками; небо тамъ ясное, климатъ пріятный и все тамъ веселитъ сердце и взоры человѣка». Мы наскоро спустились съ покатости горы и продолжали путь въ настоящемъ саду, посреди цвѣтущихъ деровь и зеленыхъ, засѣянныхъ сарачипскимъ пшеномъ, полой. Пріятная теплота мало-по-малу стала проникать въ наши жилы и вскорѣ мы почувствовали всю тяжесть нашихъ мѣховыхъ одеждъ. Болѣе двухъ лѣтъ мы не имѣли испарины, и намъ казалось страннымъ чувствовать теплоту, не сидя передъ огнемъ.
Въ окрестностяхъ города Батхангь гарнизонные солдаты были выстроены въ шеренгу, чтобъ отдать военную почесть примирителю государствъ, котораго, закутаннаго въ глубинѣ паланкина, пронесли по рядамъ, далеко невоинственнымъ образомъ. Тибетское населеніе, находившееся все на ногахъ, сопровождало караванъ до хорошенькой китайской пагоды, назначенной намъ для жилища. Въ тотъ же вечеръ мандарины китайскаго гарнизона и великіе ламы города пришли къ намъ съ почтеніемъ и поднесли мясо быковъ и барановъ, масло, муку, свѣчи, рисъ, орѣхи, виноградъ, абрикосы и многія другія произведенія страны.
Городъ Батхангъ великъ и очень-многолюденъ. Жители его, кажется, живутъ въ довольствѣ. Ламы въ немъ чрезвычайно-многочисленны какъ и въ другихъ тибетскихъ городахъ. Главнѣйшее жилище ламъ, которое называется великимъ монастыремъ Ба, имѣетъ настоятелемъ одного Кхампо, который получилъ свою духовную власть отъ ласскаго Далай-ламы.
Временная власть Далай-ламы кончается въ Батхангѣ. Границы Тибета, въ собственномъ смыслѣ, были опредѣлены въ 1726 году вслѣдствіе войны, бывшей между Тибетцами и Китайцами. За два дня до прибытія въ Батхангь встрѣчалъ васъ на вершинѣ горы Манг-Лингъ, каменный памятникъ, объяснявшій, что было опредѣлено въ ту эпоху между ласскимъ правительствомъ и пекинскимъ, насчетъ границъ. Теперь же страны, лежащія отъ Батханга на востокъ независимы отъ Лассы. Онѣ управляются Ту-ссеемъ (въ родѣ феодальнаго владѣтеля, вначалѣ утвержденнаго китайскимъ императоромъ и признающимъ еще понынѣ и его власть). Эти мелкіе владѣльцы обязаны являться въ Пекинъ каждые три года и приносить дань императору.
Мы оставались въ Батхангѣ три дни. Болѣзнь нашего вожатаго, Ли-Куо-Нгана была причиной этой остановки. Усталость отъ долгаго путешествія такъ разстроила бѣднаго мандарина, что онъ былъ почти въ отчаянномъ положеніи. Лучше всего было бы для него воспользоваться прекраснымъ климатомъ Батханга, а караванъ отпустить продолжать свой путь. Друзья его совѣтовали ему сдѣлать это, но онъ не согласился и хотѣлъ продолжать путешествіе, стараясь убѣдить себя въ неважности своего недуга. Что касается до насъ, то мы находили положеніе его такимъ опаснымъ, что почитали нашею обязанностью воспользоваться отдыхомъ и спокойствіемъ, которымъ наслаждались въ Батхангѣ, чтобъ серьёзно поговорить съ нимъ о его душѣ и о вѣчности. Разговоры, которые мы вели съ нимъ дорогою, достаточно уже просвѣтили его въ главныхъ истинахъ христіанства. Оставалось только привести его въ ясное сознаніе своего положенія и убѣдить въ необходимости открыто и опредѣлительно вступить на путь спасенія. Ли-Куо-Нганъ былъ совершенно съ нами согласенъ. Онъ находилъ, что наши доводы были какъ нельзя справедливѣе. Говорилъ самъ съ большимъ краснорѣчіемъ о непрочности и краткости человѣческой жизни, о суетности свѣта, о неисповѣдимости судебъ Божіихъ, необходимости спасенія, о истинѣ христіанской религіи и объ обязанности каждаго человѣка принять ес. Онъ говорилъ намъ обо всемъ этомъ чрезвычайно-умно и трогательно. Но когда дошло дѣло до заключенія, до дѣйствія, словомъ, когда нужно было объявить себя христіаниномъ, все разстроилось. Онъ непремѣнно хотѣлъ возвратиться въ свое семейство, и сперва отказаться отъ мандаринства. Всѣ представленія наши объ опасности, которой онъ себя подвергалъ, откладывая это великое дѣло, были безполезны. — «Пока я маргаринъ императора», говорилъ онъ: — «я не могу быть слугою Царя небеснаго.» Мысль эта такъ глубоко вкоренилась въ его умѣ, что не было средствъ разувѣрить его.
Оставивъ Батхангъ для того, чтобъ продолжать путь на востокъ, мы должны были нѣсколько времени идти прямо на сѣверъ, потому-что изъ Ціандо ровно двадцать дней шли мы постоянно по направленію на югъ. Чтобъ найдти нѣсколько безопасную переправу черезъ большую рѣку Кин-Ха-Кіангъ, караваны принуждены бываютъ дѣлать довольно-значительный обходъ.
Первый день нашего путешествія изъ Батханга былъ рядомъ самыхъ пріятныхъ ощущеній, потому-что, при умѣренной температурѣ, мы шли черезъ мѣста самыя разнообразныя, самыя живописныя. Узкая тропинка, по которой мы пробирались, постоянно была окаймлена ивнякомъ и цвѣтущими гранатовыми и абрикосовыми деревьями. Зато на слѣдующій день опасности и непріятности прежняго пути возобновились. Намъ предстояло перебраться черезъ гору, чрезвычайно-высокую, на вершинѣ которой снѣгъ и сѣверный вѣтеръ сильно насъ безпокоили. Это было настоящее противодѣйствіе сибаритству, которымъ мы наслаждались въ умѣренной и цвѣтущей долинѣ Батханга. У подошвы горы снѣгъ замѣнился проливнымъ, холоднымъ дождемъ, промочившимъ насъ до костей. Къ довершенію несчастія, мы должны были провести ночь въ жилищѣ, крыша котораго во многихъ мѣстахъ была пробита и тѣмъ давала свободный доступъ дождю и вѣтру; но мы такъ ослабѣли отъ усталости, что это обстоятельство нисколько не помѣшало намъ крѣпко заснуть. На другой день мы проснулись въ грязи; одѣяла наши совершенно промокли, а тѣло такъ окостенѣло отъ холода, что мы принуждены были сильно тереть себя льдомъ, чтобъ привести кровь въ движеніе. Грязная деревушка, въ которой находилось это отвратительное жилище, называется Та-Со.
Выходя изъ долины Ta-Со, по узкому ущелью, мы поднялись на равнину, заваленную снѣгомъ; оттуда вошли въ великолѣпный лѣсъ, самый красивый, какой только встрѣчался намъ въ тибетскихъ горахъ. Сосны, кедры и терновникъ, переплетаясь въ немъ своими могучими вѣтвями, образовали зеленый сводъ, непроницаемый для солнца, и который лучше спасаетъ отъ дождя и снѣга, чѣмъ домы въ Та -Со. Вѣтви и стволы этихъ огромныхъ деревъ покрыты толстымъ слоемъ мха, оканчивающимся чрезвычайно-тонкими волокнами. Когда этотъ волокнистый мохъ молодъ, тогда онъ красиваго зеленаго цвѣта; но когда состарѣется, то чернѣетъ и очень-похожъ на длинныя пряди грязныхъ и нерасчесанныхъ волосъ. Ничего нѣтъ оригинальнѣе и фантастичнѣе подобныхъ старыхъ сосенъ, покрытыхъ множествомъ волосъ, висящихъ съ ихъ вѣтвей. Колючій терновникъ, встрѣчаемый въ тибетскихъ горахъ, замѣчателенъ своимъ удивительнымъ развитіемъ. Въ Европѣ онъ никогда не превышаетъ роста кустарника, а тамъ доходитъ до размѣровъ огромнаго дерева. Если въ вышину не достигаетъ роста сосны, то оспариваетъ у нея толщину ствола и превосходитъ богатствомъ и обиліемъ листьевъ.
Путь въ этотъ день быль дологъ и утомителенъ. Когда мы пришли на станцію Самба перемѣнить свои вьючный скотъ, уже царствовала глубокая ночь. Ложась спать, мы вдругъ замѣтили, что изъ конвоя недоставало у насъ одного Тибетца, того самаго, который исправлялъ должность нашего слуги. Тотчасъ принялись искать его по всей деревнѣ, но тщетно, и рѣшили, что онъ заблудился въ лѣсу. Первою мыслью было послать его отъискивать: но въ темную ночь, какъ можно найдти человѣка въ такомъ огромномъ и густомъ лѣсу? Удовольствовавшись тѣмъ, что всѣ собрались на вершинѣ сосѣдней горы, начали мы кричать и развели большой огонь. Около полуночи, отставшій путешественникъ, почти умирающій отъ усталости, показался изъ лѣсу. Онъ несъ на спинѣ сѣдло своей лошади, которая, найдя, вѣроятно, путь слишкомъ-долгимъ, признала за лучшее лечь посреди лѣса, не желая болѣе вставать. Возвращеніе этого молодаго человѣка обрадовало всѣхъ и каждый отправился отдыхать.
На другой день поднялись поздно. Пока жители Самба приводили лошадей и вьючный скотъ для каравана, мы отправились немного погулять и взглянуть на страну, въ которую пріѣхали ночью. Деревня Самба состоитъ изъ трехъ десятковъ домиковъ, построенныхъ изъ грубыхъ камней и худо оштукатуренныхъ, по-большой-части, грязью. Видъ деревни печаленъ, но окрестности довольно-веселы. Два ручейка, одинъ съ запада, другой съ юга, текутъ подлѣ самой деревни и служатъ началомъ рѣки, катящей свои прозрачныя воды черезъ огромный лугъ. Маленькій деревянный мостикъ, окрашенный въ красную краску, стада козъ и длинношерстныхъ быковъ, рѣзвящіяся на пастбищахъ, лебеди и дикія утки, удящіе свой завтракъ у берега подъ, нѣсколько гигантскихъ кипарисовъ, разбросанныхъ тамъ и сямъ, даже самый дымъ, подымавшійся изъ тибетскихъ хижинъ и тихо относимый вѣтромъ вдоль сосѣднихъ холмовъ — все придавало жизнь и прелесть этой картинѣ. При этомъ небо было совершенно-чисто и ясно; солнце, поднявшееся ужь немного надъ горизонтомъ, обѣщало намъ прекрасный день и пріятную теплоту.
Мы возвратились домой, продолжая тихимъ шагомъ свою прогулку. Караванъ былъ устроенъ и готовъ пуститься въ дорогу. Скотъ быль уже навьюченъ; люди, подобравъ платья и, съ бичами въ рукахъ, собирались садиться на лошадей, мы прибавляемъ шагу… и тотчасъ же пришли на мѣсто.
— Зачѣмъ вы торопитесь? сказалъ намъ одинъ китайскій солдатъ — Ли-Куо-Нганъ, еще не готовъ; онъ не отворялъ еще своей комнаты.
— Сегодня, отвѣчали мы — не будетъ большихъ горъ; погода прекрасная, ничто не помѣшаетъ отправиться намъ немного попозже… Впрочемъ, поди доложи мандарину, что караванъ готовъ…
Солдатъ отворилъ дверь и вошелъ въ комнату Ли-Куо-Нгана. Но въ ту жь минуту возвратился, блѣдный съ вытаращенными глазами. Ли-Куо-Нганъ умеръ! сказалъ онъ тихимъ голосомъ. Мы тотчасъ отправились въ его комнату и увидѣли несчастнаго мандарина, лежащаго на постели, съ полуоткрытымъ ртомъ, стиснутыми зубами и глазами сомкнутыми смертью. Мы положили руку ему на сердце — грудь его тихо подымалась. Въ немъ былъ еще слабый остатокъ жизни, но не было никакой надежды спасти его. Умирающій лишился всѣхъ чувствъ; онъ издалъ еще нѣсколько стоновъ и испустилъ послѣднее дыханіе. Вода изъ больныхъ его ногъ прилила къ груди и задушила его.
Въ этотъ день караванъ не выступалъ въ путь; скотъ былъ разсѣдланъ и выпущенъ на пастбище; потомъ солдаты, составлявшіе конвой, устроили все необходимое, по законамъ китайскимъ, чтобъ донести тѣло своего мандарина до его семейства. Мы не будемъ входить въ подробности касательно этихъ приготовленій, потому-что все, относящееся до нравовъ, обычаевъ и китайскихъ церемоній, будетъ помѣщено въ своемъ мѣстѣ. Упомянемъ только, что покойный быль завернутъ въ огромную простыню, подаренную ему живымъ буддою Джаши-Лумбо: эта бѣлая пелена была вся покрыта тибетскими изрѣченіями, изображеніями будды, напечатанными черной краской. Тибетцы и другіе поклонники Будды имѣютъ неограниченную вѣру въ эти печатныя пелены, раздаваемыя Далай-Ламою и Будшу-Рембучи; они убѣждены, что тѣ, которые будутъ въ нихъ завернуты послѣ смерти, непремѣнно получатъ счастливое переселеніе.
Со смертью Ли-Куо-Нгана караванъ остался безъ начальника и вожатаго. Правда, былъ въ немъ лама Ціам-Дшангъ, которому власть должна была перейдти по праву и по законному наслѣдству; но китайскіе солдаты не хотѣли признавать его власти. Такой порядокъ вещей продолжался съ полдня. Убѣдившись, что изъ людей, составлявшихъ караванъ, какъ Тибетцевъ, такъ и Китайцевъ, не было ни одного способнаго занять это мѣсто, и видя, что безначаліе выступало со всѣхъ сторонъ, мы рѣшились, въ видахъ общей пользы, для сохраненія цѣлости каравановъ, принять на себя диктаторство. Тотчасъ приказали сдѣлать надлежащія приготовленія, чтобъ на другой день, съ разсвѣтомъ, пуститься въ путь. Необходимость имѣть начальника была такъ ощутительна, что никто намъ не противился и всѣ повиновались безпрекословно.
Въ назначенный часъ мы выступили изъ Самба. Караванъ имѣлъ грустный и траурный видъ. Имѣя три мертвыя тѣла съ собою, онъ походилъ на погребальный поѣздъ. Послѣ трехдневнаго путешествія черезъ горы, гдѣ постоянно встрѣчали вѣтеръ, снѣгъ и холодъ, мы прибыли въ Литангъ[3]. Китайское правительство содержитъ тамъ магазинъ съ жизненными припасами и гарнизонъ изъ сотни человѣкъ. Мандарины Литанга были: одинъ Леанг-Тай, одинъ Шеу-Пей и два Па-Цунга. Спустя нѣсколько минутъ послѣ нашего прибытія, эти господа пожаловали къ намъ съ визитомъ; долго говорили о болѣзни и смерти вашего вожатаго; потомъ надо было имъ объяснить, кто мы и въ какомъ званіи находились при караванѣ. Вмѣсто всѣхъ объясненій, мы показали имъ огромный листъ съ печатью и подписью посла Ки-Хана, и содержащій инструкціи Ли-Куо-Нгану на нашъ счетъ. «Это хорошо, хорошо», отвѣчали они намъ: — «смерть Ли-Куо-Нгана не должна ни въ чемъ измѣнить ваше положеніе; вездѣ, гдѣ вы будете проходить, съ вами будутъ хорошо обращаться. До-сихъ-поръ вы жили въ мирѣ съ людьми, находящимися въ караванѣ, вѣроятно, это согласіе продолжится и до конца путешествія.» Мы и сами на это надѣялись; но такъ-какъ, по слабости человѣческой, легко могутъ возникнуть какія-нибудь недоразумѣнія, особенно между китайскими солдатами, то намъ очень хотѣлось имѣть при себѣ отвѣтственнаго мандарина. На эту просьбу, однакожь, отвѣчали намъ, что изъ четырехъ мандариновъ, находившихся въ Литангѣ, ни одинъ не можетъ отлучиться насъ сопровождать, что мы можемъ продолжать потихоньку путь до границы, какъ и прежде, въ сопровожденіи тибетскаго и китайскаго конвоевъ, и что тамъ легко найдемъ мандарина, который проводить насъ до столицы Ссе-Тмуанъ. « — Хорошо, сказали мы, — если вы не можете дать намъ мандарина, въ такомъ случаѣ мы будемъ путешествовать, какъ намъ заблагоразсудится, и идти, куда захотимъ. Мы не отвѣчаемъ даже, что выйдя изъ этой деревни не отправимся обратно въ Лассу. Вы видите, что мы дѣйствуемъ откровенно, итакъ подумайте…» Наши четыре чиновника встали и сказавъ, что идутъ обсуживать это важное дѣло, обѣщались вечеромъ прислать отвѣтъ.
Во время ужина На-Цунгъ, одинъ изъ четырехъ мандариновъ, явился въ торжественномъ нарядѣ. Послѣ обычныхъ учтивостей, онъ объявилъ, что назначенъ командовать до границы нашимъ конвоемъ; что никогда и въ честолюбивыхъ мечтахъ своихъ не воображалъ имѣть чести провожать подобныхъ намъ людей: что ему совѣстно съ самаго перваго дня просить насъ сдѣлать ему одолженіе остаться дня на два отдохнуть въ Литангѣ, чтобъ поправить наши силы, ослабѣвшія отъ такого долгаго и труднаго путешествія… Мы поняли, что человѣку этому нужны были два дня, чтобы окончить нѣкоторыя дѣла и приготовиться къ путешествію, котораго онъ не предвидѣлъ. «Видишь ли, сказали мы ему: — какъ уже твое сердце полно заботы о насъ! Мы останемся здѣсь отдыхать два дни, потому-что ты находишь это полезнымъ…» Съ учрежденіемъ властителя наше диктаторство прекратилось. Но мы замѣтили, что это не слишкомъ нравилось нашимъ людямъ: имъ лучше хотѣлось имѣть дѣло съ нами, чѣмъ съ мандариномъ.
Городъ Литангъ построенъ по скату возвышенности, находящейся посреди довольно-обширной, но почти безплодной долины. Изъ растительности тамъ встрѣчается только небольшое количество сѣраго ячменю и тощей травы, служащей кормомъ щедушнымъ стадамъ козъ. Издали городъ имѣетъ порядочный видъ. Два большіе монастыря ламъ, богато раскрашенные и позолоченные, построенные на самой вышинѣ холма, даютъ ему какой-то важный видъ; но внутри улицы безобразны, грязны, узки и до такой степени наклонны, что надо имѣть ноги, привычныя къ ходьбѣ но горамъ, чтобъ не потерять на каждомъ шагу равновѣсія.
По ту сторону золотоносной рѣки замѣтна у встрѣчающихся населеній значительная перемѣна въ нравахъ, одеждѣ и даже языкѣ. По всему видно, что уже не находишься въ собственно-называемомъ Тибетѣ, и, по мѣрѣ приближенія къ китайскимъ границамъ, туземцы имѣютъ менѣе гордости и грубости въ характерѣ, болѣе корыстолюбивы, льстивы и хитры; ихъ религіозное вѣрованіе не имѣетъ уже той живости и откровенности. Что касается до языка, это уже не чистый тибетскій языкъ, на которомъ говорятъ въ Лассѣ и провинціи Камъ; это діалектъ, приближающійся къ нарѣчію Си-Фанъ, и въ которомъ попадаются китайскія выраженія. Тибетцы изъ Лассы, провожавшіе насъ, очень затруднялись понимать другихъ и заставлять понимать себя. Одежда отличается только въ головномъ уборѣ; мужчины носятъ шляпы изъ сѣраго или коричневаго войлока, весьма-похожія на приготовляемыя у насъ пуховыя шляпы, когда онѣ выходятъ изъ валяльнаго котла и не округлены еще на формѣ; женщины заплетаютъ свои волосы въ безчисленное множество маленькихъ косичекъ, болтающихся по плечамъ; потомъ прикрѣпляютъ на головѣ большую серебряную дощечку, довольно-похожую на тарелку. Щеголихи носятъ двѣ такія дощечки, по одной съ каждой стороны, такъ-что края ихъ сходятся надъ головою. Правило пачкать лицо черной краской не существуетъ для литангскихъ женщинъ; этотъ обычай остается въ своей силѣ только въ странахъ, подчиненныхъ теперь Далай-Ламѣ.
Главнѣйшій изъ ламскихъ монастырей Линтанга имѣетъ большую типографію для печатанія буддійскихъ книгъ; туда-то въ праздничные дни ламы изъ сосѣднихъ мѣстъ приходятъ запасаться книгами. Литангъ ведетъ еще большую торговлю золотымъ пескомъ, четками изъ черныхъ бусъ и чашами, точеными изъ виноградныхъ и самшитовыхъ корней.
При выѣздѣ патомъ изъ Линтанга, китайскій гарнизонъ стоялъ подъ ружьемъ, отдавая военныя почести Ли-Куо-Нгану: онѣ были совершенію тѣ же, какія отдавались ему при жизни. Когда гробъ пронесли мимо, всѣ солдаты преклонили колѣна и вскричали: «Ту-Ссе Ли-Куо-Нгану, отъ ничтожнаго линтангскаго гарнизона здравіе и благоденствіе!..» Маленькій мандаринъ съ бѣлымъ шарикомъ, сдѣлавшійся нашимъ вожатымъ, отдалъ честь гарнизону отъ имени покойнаго. Этотъ новый начальникъ каравана былъ Китаецъ мусульманскаго происхожденія; но во всей его фигурѣ не осталось ни малѣйшаго сходства съ красивымъ типомъ его предковъ: онъ былъ худъ и не взраченъ, съ угловатыми чертами лица и плутовскимъ выраженіемъ; пискливый голосъ, вертлявость — все это дѣлало его болѣе похожимъ на сидѣльца въ лавкѣ, а ужь совсѣмъ не на военнаго мандарина; въ болтовнѣ онъ быль изумителенъ. Первый день онъ довольно насъ забавлялъ, но вскорѣ сдѣлался намъ въ тягость. Будучи мусульманиномъ, онъ считалъ обязанностью разсказывать нась поминутно объ Аравіи и ея лошадяхъ, продающихся на вѣсъ золота, о Мухаммедѣ и его знаменитой саблѣ, перерубающей металлы, о Меккѣ и ея бронзовыхъ укрѣпленіяхъ.
Отъ Линтанга до Та-Ціен-Лу, пограничнаго китайскаго города, считаютъ не болѣе шести-сотъ ли, раздѣляющихся на восемь станцій. Мы нашли, что конецъ этой ужасной тибетской дороги по всемъ похожъ на ея средину и начало. Сколько мы ни переходили горъ, все новыя представлялись передъ нами, съ тѣмъ же грознымъ видомъ, всегда покрытыя снѣгомъ и прорѣзанныя пропастями. Климатъ тоже не представлялъ значительнаго измѣненія; намъ казалось, что, со времени нашего отъѣзда изъ Лассы, мы постоянно обращались въ томъ же кругу. Однако, по мѣрѣ нашего движенія впередъ, деревни встрѣчались чаще и чаще, не теряя, впрочемъ, нисколько своего тибетскаго характера. Самая значительная изъ этихъ деревень — Макіан-Цунгъ, въ которой нѣсколько китайскихъ купцовъ содержатъ лавки для снабженія каравановъ необходимыми предметами. Въ разстояніи отъ Макіан-Цунга на день ходьбы, переѣзжаютъ въ лодкѣ черезъ Я-Лунг-Кіангъ, широкую и быструю рѣку; источникъ ея находится у подошвы горъ Баен-Аратскихъ, въ весьма близкомъ разстояніи отъ Желтой Рѣки. Она соединяется съ Ни и Ша-Кіангомъ, въ провинціи Се-Шуанъ. По туземнымъ преданіямъ, берега Я-Лунг-Кіанга были колыбелью тибетскаго населенія.
Пока мы переѣзжали въ лодкѣ черезъ Я-Лунг-Кіангъ, одинъ пастухъ переправлялся черезъ ту же рѣку по особаго рода мосту, сдѣланному изъ толстаго каната, свитаго изъ шкуры длинношерстныхъ быковъ и крѣпко натянутаго съ одного берега на другой. Нѣчто въ родѣ деревяннаго стремени на прочномъ ремнѣ, посредствомъ блока было повѣшено на канатѣ. Пастухъ, повисъ подъ этимъ мостомъ, уперевъ ноги на стремя и зацѣпясь за канатъ обѣими руками; потомъ онъ потихоньку потянулъ канатъ, и тяжесть тѣла заставила двигаться блокъ такъ, что онъ въ короткое время переѣхалъ съ одного берега рѣки на другой. Подобные мосты встрѣчаются очень-часто въ Тибетѣ; они очень-удобны для переправы черезъ потоки и пропасти, но надо привыкнуть къ ихъ употребленію; мы ни разу не отважились на такое путешествіе. Мосты на желѣзныхъ цѣпяхъ тоже въ большомъ употребленіи, особенно въ провинціяхъ У и Цангъ. Чтобъ ихъ строить, вдѣлываютъ на обоихъ берегахъ рѣки столько желѣзныхъ крюковъ, сколько хотятъ протянуть цѣпей; потомъ на цѣпи кладутъ доски, которыя иногда покрываютъ слоемъ земли. Такъ-какъ эти мосты очень эластичны, то на нихъ обыкновенно ставятъ перила.
Наконецъ мы достигли здравы и невредимы до границъ Китая, гдѣ климатъ тибетскій весьма-холодно съ нами простился. Переходя гору, предшествующую городу Та-Ціен-Лу, мы почти были зарыты снѣгомъ: въ такомъ количествѣ и изобиліи онъ падалъ и провожалъ насъ до самой долины, гдѣ построенъ китайскій городъ, встрѣтившій насъ проливнымъ дождемъ это было въ первые дни іюня мѣсяца. Около трехъ мѣсяцевъ прошло съ того времени, какъ мы отправились изъ Лассы, и по китайскому дорожнику проѣхали до 5,050 ли.
Та-Ціен-Лу означаетъ кузницу для дѣланія стрѣлъ. Это имя было дано городу потому, что въ 234 году, но нашему лѣтосчисленію, полководецъ Ну-Хеу, командуя войскомъ противъ полуденныхъ государствъ, послалъ одного изъ своихъ адъютантовъ на это мѣсто для устройства кузницы для стрѣлъ. Эта страна поочереди принадлежала то Тибетцамъ, то Китайцамъ; лѣтъ около ста тому назадъ, она признана нераздѣльною частью имперіи.
Мы три дня отдыхали въ Та-Ціен-Лу. Въ-теченіе этого времени, по нѣскольку разъ въ день приходилось намъ ссориться съ главнымъ мандариномъ города, который не хотѣлъ согласиться, чтобъ мы продолжали наше путешествіе въ паланкинахъ. Но наконецъ долженъ былъ это позволить, потому-что мы не могли даже подумать о продолженіи поѣздки верхомъ; наши ноги обнимали столько лошадей всякихъ возрастовъ, всякихъ величинъ, всякихъ цвѣтовъ и всякихъ достоинствъ, что не хотѣли болѣе никакихъ лошадей и мы настоятельно просили покоя въ паланкинѣ. Это было намъ доставлено, благодаря настойчивости и энергіи нашихъ убѣжденій.
Тибетскій конвой, такъ усердно сопровождавшій насъ впродолженіе этого долгаго и труднаго пути, возвратился послѣ двухдневнаго отдыха; а на слѣдующее утро мы, въ паланкинахъ, отправились въ главный городъ провинціи Ше-Чуанъ, гдѣ, по повеленію императора, должны были предстать на судъ мандариновъ Небесной Имперіи.