В память С. А. Юрьева. Сборник изданный друзьями покойного.
Москва, 1890.
Путешественникъ.
(РАЗСКАЗЪ.)
править
— Представьте себѣ товарищество на паяхъ въ родѣ… ну, хоть бы въ родѣ тѣхъ, какія составляли за послѣднее время актеры. Да наконецъ были не испоконъ вѣку странствующіе музыканты. Почему бы не быть странствующимъ литераторамъ?
Бѣлокурый человѣкъ въ очкахъ, говоря эти слова, улыбнулся нѣжнымъ, необыкновенно тонко и изящно очерченнымъ ртомъ, и съ вопросительнымъ, оживленнымъ лицомъ обратился къ слушателямъ.
Почти всѣ также засмѣялись, а одна изъ дамъ отвѣчала:
— Очень хорошо, допустимъ. Но въ чемъ же будутъ состоять права и обязанности этихъ новыхъ… commis-voyageurs отъ литературы?
— Въ самомъ дѣлѣ любопытно! — вставилъ словцо безъ улыбки одинъ изъ гостей, красивый брюнетъ.
— А вотъ сейчасъ, позвольте! — продолжалъ съ прежнимъ шутливымъ оживленіемъ бѣлокурый: — прежде всего изъ среды самаго товарищества избирается…
— Администрація! О!..
— Нѣтъ, зачѣмъ! Скажемъ: завѣдующіе хозяйственной частью предпріятія. Нѣтъ, нѣтъ! Это необходимо. Знаете, правильная организація, раздѣленіе труда — это прежде всего.
— Что же, вы заставите ихъ счеты вести? — какъ всегда, не давая договорить, въ нѣсколько голосовъ продолжали допрашивать дамы,
— Сейчасъ, господа, я скажу все по порядку.
Говорившій для большей вразумительности вышелъ, раздвинувъ стулья, на свободное мѣсто посрединѣ кружка и, не садясь, взялся обѣими руками за спинку плетенаго садоваго кресла.
— Начнемъ съ начала, — продолжалъ онъ попрежнему шутливо и весело, обращаясь къ дамамъ по преимуществу. — И такъ, я сказалъ, собирается общество, кружокъ писателей, литераторовъ. Допустимъ, что затѣвается и затѣмъ получаетъ осуществленіе примѣрное, по счету первое литературное путешествіе. Избираются завѣдующіе хозяйственной частью. На обязанности избранныхъ, comme de raison, лежатъ хозяйственныя заботы. Это будетъ означать въ данномъ случаѣ хлопоты по устройству во время путешествія: публичныхъ чтеній, бесѣдъ, лекцій при пріѣздѣ въ каждый изъ городовъ. Хлопотъ будетъ довольно. Мѣсто дѣйствія, разумѣется, Россія. Образъ дѣйствія слѣдующій: пріѣзжаетъ общество, положимъ, куда-нибудь въ городъ; надо билеты печатать, афиши, подыскивать помѣщеніе. Ну, и затѣмъ, разъ все устроено… — Онъ улыбнулся своей привлекательной улыбкой и на минуту остановился. — Затѣмъ, я думаю, предоставляется каждому отличаться передъ публикой, декламировать, бесѣдовать, читать, словомъ, пожинать лавры по своей спеціальности. Выручка поступаетъ безраздѣльно въ кассу товарищества. Кончается чтеніе, — снимаются съ якоря, переѣзжаютъ всѣмъ обществомъ въ новый городъ. Я мало знаю провинцію за послѣднее время, но въ прежніе годы слова: литераторъ, писатель имѣли для нея особое обаяніе.
На этихъ словахъ говорившій остановился. Онъ откинулъ мягкіе, слегка сѣдѣющіе уже волосы со лба маленькой, бѣлой рукой и съ вопросительнымъ видомъ улыбающимися глазами обвелъ присутствующихъ.
Всѣ слушали съ оживленнымъ вниманіемъ.
Элегантный брюнетъ началъ возражать,
По наружности онъ походилъ не то на педагога изъ модныхъ, открывающихъ собственныя учебныя заведенія, не то на помощника присяжнаго повѣреннаго, изъ тѣхъ, что отбиваютъ практику у патрона и имѣютъ успѣхъ у дамъ.
— Я полагаю, если обаяніе и сохранилось, въ чемъ позволительно усомниться въ наши дни, — замѣтилъ онъ вскользь, — путешествіе подобнаго рода будетъ, конечно, наилучшимъ средствомъ для того, чтобы разрушить это обаяніе. Да, всякій литературный престижъ въ глазахъ русской публики, — добавилъ онъ, перемѣщаясь въ креслѣ и съ почти педантическою серьезностью, странно противорѣчившей игривому тону собесѣдника.
— Почему? — невозмутимо спросилъ тотъ.
— Странное отношеніе, мнѣ кажется, къ литературѣ! Литераторы — странствующіе музыканты, комми-вояжеры! Я полагалъ… важность задачи… и если литераторы уважаютъ себя, и вообще литература…
— Ахъ, господа, какъ скучно! Господа! — прервала хозяйка, досадливо сморщивъ хорошенькое личико. Спорить потомъ можно будетъ. Не правда ли, успѣете потомъ? А теперь, пожалуйста, — обратилась она къ разскащику: — чѣмъ окончится вашъ voyage? Это любопытно. Какимъ образомъ вы доведете до конца ваше интересное путешествіе?
— Если угодно, я докончу, — отозвался разскащикъ, видимо на минуту занятый соображеніями, посторонними дѣлу, но тотчасъ же оживился и вошелъ снова въ колею разсказа.
— На чемъ я остановился? Да! Итакъ, рѣшено, будутъ чтенія, лекціи, — продолжалъ онъ, бросивъ папиросу и прохаживаясь маленькими шагами взадъ и впередъ въ серединѣ кружка. — Ну, а затѣмъ, въ результатѣ этихъ повторенныхъ чтеній и лекцій, литературнымъ утръ и вечеровъ, — сколько ихъ понадобится, разумѣется, трудно заранѣе опредѣлить, — какъ бы то ни было, благодаря имъ литераторская пустѣющая касса пополнится, бъ этомъ задача, и тогда… тогда конецъ путешествію оффиціальному, такъ сказать. Basta и à геbour! Долой громкія имена и литературные титулы! Строжайшее инкогнито. Нашъ знаменитый и прославленный писатель N. N. превращается… — ну, хоть въ домашняго учителя N. N. Наша талантливая и интересная писательница, оставаясь такой же талантливой и интересной, забываетъ на время о своемъ писательствѣ. Предпринимается новое путешествіе, въ размѣрахъ грандіознѣйшихъ, куда-нибудь въ Крымъ, на Кавказъ, по Россіи, подальше… Происходитъ какъ разъ обратное предъидущему и, коли на то пошло, уже явно компрометирующее «важность задачи», да и всякую «важность» вообще, — замѣтилъ онъ по адресу противника. Какъ бы то ни было, только лишь наполненная касса не пополняется, а напротивъ расточается. При этомъ, равенство и братство…. Природа и жизнь на лонѣ ея, — природа и красота, и любовь, и искусство, литература и поэзія… Дамы украшаютъ собою общество и не отказываютъ въ просьбахъ и желаніяхъ…
— Довольно! Довольно! — раздалось изъ кружка дамъ.
Общій смѣхъ не далъ дополнить картины. Начались перекрестные восклицанія и разговоры.
— Что же, мысль недурная, — удовлетворивъ любопытство, какъ бы успокоившись, и скрестивъ худенькія руки на впалой груди, отозвалась съ задумчивымъ видомъ дама, немолодая уже, по выраженію, наружности и костюму писательница, гувернантка или учительница, женщина существующая на собственный страхъ и средства, безъ поддержки мужчины.
— Ново по крайней мѣрѣ, оригинально. Отъ скуки… Скучно вѣдь мы живемъ! — слышались замѣчанія.
— Да, хоть что-нибудь, только бы не былъ похожъ одинъ день на другой, одинъ годъ на другой, и всѣ люди похожи другъ на друга… А мужчины болѣе всѣхъ, — замѣтила послѣднія слова; какъ бы про себя, темноглазая, тоненькая дѣвушка.
Общество съ стаканами и тарелками въ рукахъ размѣщалось вокругъ стола на террасѣ. Прислуга по знаку хозяйки, исполнивъ приказанія, удалилась. Хозяинъ дополнилъ стаканы. Разговоръ не умолкалъ.
Говорили понемногу всѣ. И, однако, въ первую же минуту легко было замѣтить, что центръ кружка составляло собственно одно лицо. Это былъ авторъ проекта литературнаго путешествія, пріѣзжій человѣкъ, невысокій и широкоплечій, блѣдный, хотя и не худой. Лицо было скорѣе даже пухлое, тою особенной пухлостью, какая бываетъ отъ двухъ причинъ: злоупотребленія напитками, а иногда отъ частаго и долгаго голоданія. Но стаканъ съ виномъ на высокой ножкѣ во все время почти нетронутый стоялъ передъ нимъ. Онъ курилъ, разсѣянно зажигая и роняя спички, закуривая папиросы одну отъ другой. Собравшемуся обществу онъ былъ мало знакомъ, попалъ въ него случайно, проѣздомъ, исполняя порученіе общаго пріятеля къ хозяину дома, получилъ приглашеніе остаться, провести вечеръ, и воспользовался приглашеніемъ.
Повидимому самъ онъ недавно возвратился изъ путешествія. Разсказы, прерываемые замѣчаніями слушателей, слѣдовали одинъ за другимъ. По складу рѣчи и по наружности трудно было опредѣлить профессію говорившаго. Кое-какія подробности туалета, борода сбритая до половины щекъ, придавали ему какъ бы нѣсколько иностранный видъ. Онъ касался разнообразныхъ темъ, и повидимому долженъ былъ посѣщать самые разношерстные кружки въ Россіи и заграницей. Въ пріемахъ и умѣньѣ владѣть языкомъ сказывался талантъ настоящаго разскащика, который привыкъ къ тому, чтобы его слушали. Рядомъ съ этимъ поражали качества, всего рѣже встрѣчающіяся у присяжныхъ нашихъ разскащиковъ: онъ говорилъ просто, что-то искреннее слышалось въ тонѣ и ни на одну минуту не выставлялось собственное я, которое всегда такъ назойливо надоѣдаетъ слушателямъ въ повѣствованіяхъ путешественниковъ, начиная отъ странниковъ съ котомкой и палочкой и кончая великолѣпными вояжерами, читающими публичныя лекціи.
Женщины слушали его внимательно. Большая терраса освѣщалась лампами въ длинныхъ, сборчатыхъ абажурахъ, въ полусвѣтѣ блистали, устремленные на разскащика, молодые и оживленные женскіе глаза.
Мужчины относились сдержаннѣе.
Общество представляло собой, до извѣстной степени сплоченный, кружокъ мѣстной интеллигенціи. Сплоченность была, впрочемъ, на русскій манеръ. Людей сблизили между собою не убѣжденія политическія, даже и не личныя симпатіи. Связью послужили, какъ водится у насъ, случайныя служебныя и общественныя положенія и отношенія. Мужья служили вмѣстѣ, и жены перезнакомились между собой. Узлы затянулись тѣснѣй. Голоса подстроились по одному камертону. Все осѣло кругомъ въ опредѣленной формѣ, скучно и монотонно порой, за то прочно, уютно и покойно.
Присутствіе новаго лица заставляло поневолѣ подтянуться, и быть насторожѣ во все время. Къ этому присоединялось со стороны мужчинъ чувство ревнивой досады на женщинъ, вѣчно готовыхъ увлекаться новизной, въ какомъ бы видѣ ни представилась эта новизна: въ формѣ ли новой моды, новой шляпки или книжки, или случайно встрѣтившагося, словно съ неба свалившагося человѣка.
Общій хохотъ по поводу проекта литературнаго странствованія, — каждый предлагалъ къ нему свои забавныя дополненія, — продолжался нѣсколько минутъ. Струя неудержимаго оживленія охватила общество.
Тоненькая дѣвушка тихо смѣялась сдержаннымъ смѣхомъ, ломая стебельки брошенныхъ на столъ, увядающихъ цвѣтовъ. Глаза ея медленно поднялись и остановились на разскащикѣ. Онъ не оставлялъ своей шутки, убѣждая общество попытаться осуществить ее.
— Ничего не выйдетъ. Перессорятся всѣ, — съ улыбкой, качая головой, замѣтилъ хозяинъ дома. — Помните кто-то… да, какой-то испанскій сатирикъ… Ларра его звали, что ли.. Ну, такъ вотъ онъ говорилъ: «человѣкъ съ выраженіемъ зависти на лицѣ, въ которомъ тотчасъ можно признать литератора». Слишкомъ много возбужденнаго самолюбія, я думаю.
— Нѣтъ, отчего же! Все зависитъ отъ обстановки. Какимъ воздухомъ дышать, — возразилъ путешественникъ. — Что можетъ быть напряженнѣе самолюбія политическаго, напримѣръ! Каждый день поднимаются и. опускаются чашки у вѣсовъ, а бываютъ же времена, когда люди дѣйствуютъ какъ одинъ человѣкъ, все равно — литераторы и не-литераторы.
— А какія это времена? Разскажите о такихъ временахъ… что нибудь еще, — обратилась къ нему неожиданно для всѣхъ, кажется даже и для самой себя, маленькая гувернантка и подняла вверхъ на первыхъ же словахъ сконфуженно-закраснѣвшееся, крохотное личико. — Я слышала, вы знали Гарибальди. Вы ѣздили къ Гарибальди? — стремительно, слово за слово, выговаривала она. — Въ Парижѣ во время осады…
Путешественникъ сдѣлалъ движеніе плечами, не спѣша отвѣтомъ.
— Я зналъ Гарибальди, — проговорилъ онъ коротко и всталъ съ мѣста, чтобы обойти кругомъ стола за стаканомъ чаю, который передавала ему хозяйка.
Красивая головка за серебрянымъ самоваромъ освѣтилась лукавой усмѣшкой.
— Мы ловимъ васъ на словѣ, — заговорила молодая женщина, непринужденнымъ движеніемъ задерживая стаканъ въ рукахъ, послѣ того, какъ пальцы гостя взялись уже за него съ другой стороны. — Ну, вотъ вамъ чай! Придумайте въ самомъ дѣлѣ что нибудь разсказать намъ о такихъ временахъ изъ своей Итальянской жизни. Нѣтъ? — Ну, парижской, испанской… Да, да! — весело болтала она. — Въ письмѣ «общаго друга» имѣются подробныя свѣдѣнія о вашихъ подвигахъ и похожденіяхъ. Разсказъ, непремѣнно разсказъ!
— Позвольте! — заговорилъ путешественникъ, замѣчая, что общество молчитъ, ожидая его отвѣта. — Я и безъ того, кажется, наговорилъ сегодня здѣсь больше, чѣмъ во всю остальную свою жизнь. И что же я могу! Моя итальянская жизнь! Это было такъ давно. Я тогда мальчуганомъ былъ. Да и какъ это разсказывать такъ вдругъ, безъ всякаго повода! — замѣтилъ онъ, усмѣхаясь. — Это у писателей только бываетъ обыкновенно въ началѣ разсказовъ и повѣстей, что сойдутся нѣсколько человѣкъ въ гостиной у камина и — «уступая общей просьбѣ» — Петръ Петровичъ или Иванъ Ивановичъ начинаютъ разсказъ. Очень удобный литературный пріемъ, но я не литераторъ, и разсказъ — это вѣдь не то, что проектъ литературнаго странствованія. Лучше возвратимся къ нему. На чемъ же порѣшили? Признается ли планъ неосуществимымъ? Жаль! — сказалъ онъ, обращаясь ко всему обществу. — За границей между актерами самая обыкновенная вещь. Приходилось слышать отъ иностранныхъ театральныхъ знаменитостей…
— Вы не пренебрегали и легкомысленнымъ театральнымъ міромъ? И вамъ удалось проникнуть въ него? — спросилъ неожиданно съ нотой прозвучавшаго недовѣрія эффектный брюнетъ, сощуривъ глаза и обводя боковымъ незамѣтнымъ взглядомъ невзрачный костюмъ путешественника.
— Что-жь, это было сдѣлать легче всего, — отвѣчалъ тотъ просто. — Я, разумѣется, не театралъ и небывалъ имъ никогда, но меня интересовалъ иногда этотъ міръ, театръ. Такая эффектная и могучая, затягивающая трясина. Да и наконецъ — тамъ жизнь. Какъ бы бѣдно и вяло ни шла она вокругъ, тамъ всегда оживленіе, страсть, борьба… на свой ладъ, разумѣется.
Разговоръ перешелъ къ театру.
Завязался извѣстный споръ объ игрѣ «нутромъ» и необходимости школы въ смыслѣ сценической подготовки для артистовъ вообще.
Путешественникъ поддерживалъ мысль относительно подготовки, подкрѣпляя ее примѣрами иностранныхъ авторитетовъ.
Мнѣнія раздѣлились.
— Странно! — снова замѣтилъ брюнетъ съ вѣжливой ужимкой, обращаясь къ нему. Слова онъ произносилъ съ такой осторожностью, какъ будто отъ каждаго зависѣло рѣшеніе чьей-нибудь участи. — Удивительно, что вы, такой защитникъ свободы безусловной, — насколько могу я понять до сихъ поръ, — вездѣ и во всемъ, вы требуете школы, то-есть прежде всего стѣсненія, узды для того, кто… Какъ бы лучше выразиться! Да, кто всего чувствительнѣе относится къ малѣйшему стѣсненію для себя, для артистическаго генія, самаго капризнаго, какъ мнѣ кажется, и своевольнаго изъ всѣхъ.
Пріѣзжій въ свою очередь на секунду внимательнымъ взглядомъ оглянулъ собесѣдника. Онъ вдругъ всталъ и закурилъ папиросу надъ лампой съ высокимъ стекломъ. Свѣтъ снизу освѣтилъ неподвижныя, твердо-сложенныя губы. Выраженіе непоколебимаго самообладанія лежало въ этомъ лицѣ, въ складкѣ нѣжныхъ губъ, въ движеніяхъ мускуловъ подъ тонкой, кое-гдѣ морщившейся уже кожей.
— Я не охотникъ до общихъ мѣстъ, но если угодно…. началъ онъ. — Я не о геніяхъ говорилъ. Геніи всегда и во всѣхъ сферахъ не подлежатъ общему приговору и сужденію. А я просто говорилъ о заурядныхъ артистахъ, о нашихъ обыкновенныхъ актерахъ, которыми полны наши театры и которые безъ этой школы, что называется, ступить не умѣютъ, не знаютъ куда руки дѣвать.
— Я до сихъ поръ никогда не могла рѣшить этого вопроса: что лучше? — вмѣшалась въ разговоръ, застѣнчиво краснѣя, молодая дѣвушка и отодвинула смятые цвѣты. — Какая школа? Трудно рѣшить, мнѣ кажется, что выгоднѣе для артиста: когда нѣтъ выдержки, школы, ничего заранѣе положеннаго и выученнаго, но за то есть искренность, или же напротивъ: всѣ эти позы и жесты à la Sarah Bernhardt, декламація и вмѣстѣ съ тѣмъ плохая школа, а взамѣнъ ничего правдиваго, какъ въ жизни бываетъ, какъ въ самомъ дѣлѣ…
Она заторопилась и умолкла.
— Зачѣмъ же брать крайности? — улыбаясь, обратился уже прямо къ ней путешественникъ.
— Нѣтъ, не крайности, а вообще… Вообще я не люблю декламаціи.
— А, ужь это другой вопросъ!
— Я оттого не люблю, что это всегда не правда, — продолжала она тономъ убѣжденія.
На видъ ей было не болѣе двадцати, можетъ быть девятнадцати лѣтъ. Гладко причесанные по старой модѣ, съ проборомъ на двѣ стороны, волосы оставляли открытымъ весь чистый, прелестный лобъ. Глаза смотрѣли внимательно и серьезно. Поперечная, тонкая морщина смотря по выраженію появлялась и пропадала между бровей.
Ее слушали съ тѣмъ снисходительнымъ выраженіемъ, какое бываетъ у мущинъ, когда они слушаютъ женщину не ради того, что она скажетъ, а любуясь тѣмъ, какъ она говоритъ.
Разговоръ разбился на группы. Между отдѣльными лицами продолжалось обсужденіе литературнаго путешествія, заинтересовавшаго дамъ. Черноволосый красавецъ перемѣнилъ мѣсто и съ нескрываемымъ вниманіемъ прислушивался къ спору въ концѣ стола. Спорившіе увлеклись и не замѣчали его.
— Развѣ можетъ быть что-нибудь дороже? Правда дороже всего, съ возраставшимъ одушевленіемъ поддерживая свою мысль, настаивала молодая дѣвушка. — Да вотъ хотите примѣръ! Не случалось ли вамъ, слушая декламацію, испытать очень странное чувство? Это случается, когда слушаешь въ простой обстановкѣ, въ комнатѣ напримѣръ, — поясняла она. — Представьте себѣ, такъ просто комната, гостиная или зала… стулья по стѣнамъ, кресла, часы стоятъ и вдругъ… декламація съ жестами, паѳосъ напускной, или даже хотя бы просто черезчуръ выразительное, какъ говорится, «сценическое» чтеніе. Такое чувство дѣлается каждый разъ: какъ будто совѣстно, неловко становится за себя и за того, кто читаетъ такъ. Вы этого не испытали? Это оттого, что не правда, — горячо заключила она.
— Да, въ этомъ вся причина, — замѣтилъ путешественникъ.
— То-есть въ чемъ? Какая вы думаете?
— Да вотъ эта самая, что «не правда», — какъ вы сейчасъ сказали. Въ ней вся сила. Паѳосъ напускной. Нѣтъ, значитъ, соотвѣтствія между словами и самимъ положеніемъ. А вы представьте себѣ: что, еслибы оно было — это соотвѣтствіе? Еслибы была правда, одна правда, и вся до послѣдняго слова. Тогда и эффектъ вѣдь получился бы совершенно другой. Бываютъ такія положенія…
— Мнѣ кажется, здѣсь упускаются изъ виду условія сцены, — сказалъ, вмѣшиваясь въ разговоръ хозяинъ дома. — А между тѣмъ ихъ нельзя оставлять безъ вниманія; они предъявляютъ требованія, съ которыми нужно считаться. Нельзя писать декораціи, какъ картины, напримѣръ; нельзя…
Онъ хотѣлъ прибавить что то еще, но дѣвушка безъ церемоніи перебила его.
— Одну минуту… Пожалуйста! Вы сказали, бываютъ положенія, — начала она, обращаясь къ пріѣзжему. — Какія положенія? Что вы хотѣли сказать?
— Я хотѣлъ сказать, бываютъ положенія жизненныя, житейскія, — отвѣчалъ онъ. — Сложатся такъ обстоятельства и выйдетъ само собой что то, что прозвучало бы въ другое время, можетъ-быть, фальшиво или по крайней мѣрѣ дѣланно, при тѣхъ условіяхъ покажется простымъ и вполнѣ естественнымъ. Я говорю какъ разъ именно про декламацію, — замѣтилъ онъ, встрѣтивъ недоумѣвающій взглядъ. — Мнѣ случилось слышать такого рода декламацію.
— Въ комнатѣ?
— Да, въ комнатѣ, въ простой комнатѣ, безъ эстрады, хотя и въ присутствіи довольно многочисленной публики. Я не помню болѣе сильнаго впечатлѣнія. Было это, помнится, въ Парижѣ, на одномъ изъ вечеровъ…
Въ обществѣ произошло какъ бы невольное движеніе. Всѣ поправились на мѣстахъ и повернули головы въ одно направленіе. Эффектный брюнетъ съ бородой откинулся къ плетеной качалкѣ и лишь время отъ времени дѣлалъ движенія глазами, не поворачивая шеи въ тугихъ, крахмаленныхъ воротничкахъ. Молодая дѣвушка оперлась сложенными руками о столъ, нахмурилась и насторожилась.
Пріѣзжій господинъ продолжалъ.
— Это случилось сравнительно недавно на одномъ изъ музыкальныхъ сборищъ тамъ… за границей, въ русской колоніи. По какому случаю — справлялись ли чьи нибудь именины, или новый годъ встрѣчали, или провожали кого-нибудь — не помню теперь въ точности; но все устроилось какъ-то съ особенной торжественностью, шумно, людно и, даже можно сказать, весело. Собрались будущія звѣзды и свѣтила артистическаго опернаго міра, ученики и ученицы Віардо. Я водился съ этимъ пестренькимъ народомъ. Играли, пѣли дуэты, тріо и solo на всѣхъ языкахъ. Апплодировали по обыкновенію, кричали, требовали повторенія и повторяли…
— Да, вотъ кто умѣетъ веселиться! — меланхолически замѣтилъ кто-то изъ кружка.
— Не всегда, но бывали вечера, о которыхъ вспоминается съ удовольствіемъ, — отозвался разскащикъ и продолжалъ: — Роль хозяевъ или, точнѣе сказать — распорядителей, играли въ этотъ вечеръ по обыкновенію два-три члена кружка, — старожилы колоніи и давнишніе habitués на этого рода вечеринкахъ исполняли роль съ умѣньемъ и толково. Каждый изъ присутствовавшихъ имѣлъ случай выказать разнообразныя качества своихъ дарованій.
Среди группъ, большею частію знакомыхъ между собой, помню, бродилъ долгое время, невидимому неизвѣстный большинству, небольшого роста невзрачный человѣкъ. Съ виду, типомъ лица онъ напоминалъ итальянца и дѣйствительно оказался имъ. Кто-то больше изъ вѣжливости, должно быть, предложилъ ему продекламировать что-нибудь. Публика не слишкомъ усердно поддерживала предложеніе. Большинство были русскіе, французы. — По-итальянски? — Ну, что! не поймешь ничего…
Однако, предложеніе было принято.
Итальянецъ улыбнулся въ отвѣтъ. Какъ сейчасъ вижу странную, вызывающую, какъ бы торжествующую улыбку. Какъ будто онъ ждалъ этого приглашенія, — ждалъ и былъ счастливъ, что дождался. Онъ потупился на секунду и вдругъ поднялъ голову. Затѣмъ, не сходя съ мѣста, прислонился къ рояли и началъ.
Я не помню теперь, чьи были стихи: Леопарди или Джусти. А можетъ быть — и это вѣрнѣй — какого-нибудь совсѣмъ неизвѣстнаго маленькаго поэта, но съ первыхъ же словъ, раздавшихся среди нестихнувшей толпы въ глубинѣ большой комнаты, всѣ смолкли; головы и глаза обратились въ сторону говорившаго.
Вещица была не велика, на мотивъ часто повторяющійся въ итальянскихъ стихотвореніяхъ.
Друзья, не видавшіеся въ продолженіе нѣсколькихъ лѣтъ, встрѣчаются между собой. Обстоятельства разъединили ихъ. Жизненные пути разошлись въ противоположныя стороны. Одинъ изъ нихъ оказывается предателемъ и доносчикомъ.
«Lasciami, scellerato!» — говоритъ пострадавшій, и невыразимое, холодное презрѣніе слышится въ тонѣ этихъ, въ первый разъ произносимыхъ словъ.
Но каждый куплетъ начинается негодующимъ обращеніемъ:
«Lasciami, scelleerato»…
Тонъ измѣняется. Какъ удары кинжала падаютъ ужасающія слова.
«Отойди отъ меня, презрѣнный! Видъ твой внушаетъ мнѣ ужасъ. Sei un delatore! Ты доносчикъ».
Все словно умерло вдругъ въ большой комнатѣ. Слышно было чье-то взволнованное дыханіе, да голосъ, великолѣпный голосъ декламатора звучалъ съ каждой нотой грознѣе, казалось, побѣдительнѣе, неотразимѣе… Онъ не боялся аффектаціи, — замѣтилъ разскащикъ въ сторону молодой женщины. — Напротивъ! Никакой подъемъ голоса, казалось, не въ силахъ былъ достигнуть высоты охватившаго его одушевленія.
Sei un delatore!
Съ каждымъ куплетомъ возрастаетъ crescendo. Это sei онъ произноситъ съ змѣинымъ шипѣньемъ. Отъ холоднаго, уничтожающаго презрѣнія онъ переходитъ въ негодованію, къ гнѣву, къ бѣшенству, и когда въ послѣдній разъ прозвучала послѣдняя, въ бѣшеной ярости задыхающаяся нота. Sei un delatore! — въ залѣ нѣсколько секундъ длилось тоже мертвое, гробовое молчанье.
Буря рукоплесканій нарушила тишину. Женщины окружили маленькаго человѣка. Онъ отказался повторить или продекламировать что-либо еще. Но тутъ совершилось нѣчто для всѣхъ неожиданное.
Я не отводилъ глазъ отъ его лица.
Ропотъ похвалъ раздавался кругомъ, но, казалось, онъ не слышалъ ихъ. Огромные и черные, какъ два угля горѣвшіе во впадинахъ глаза, неподвижно устремлены были въ одну точку въ глубинѣ комнаты. Тамъ замѣтно было смятеніе.
Высокій человѣкъ, прижавъ шляпу локтемъ, пробирался посреди мгновенно образовавшейся толпы. Онъ шелъ сгорбившись, низко наклонивъ голову и вдругъ, какъ бы повинуясь невѣдомой силѣ, выпрямился на одно мгновенье во весь ростъ и обернулся лицомъ.
Взоры ихъ встрѣтились поверхъ толпы.
Итальянецъ захохоталъ, рванулся впередъ. Было поздно. Его удержали. Другой успѣлъ скрыться въ дверяхъ. На секунду наступила тишина. Потомъ поднялась суматоха. Потомъ…
— Ну, и что же? Что же было потомъ? — проговорилъ срываясь, громко на всю террасу, молодой, взволнованный женскій голосъ.
— Потомъ… потомъ… ничего особеннаго. Все кончилось. Стали чай пить, — отозвался разскащикъ.
Онъ выпустилъ изъ рукъ стулъ, который машинально захватилъ во время разсказа, и провелъ рукой по лицу.
— А послѣ вечера? Послѣ чаю? — краснѣя и съ умоляющимъ выраженіемъ настаивала молодая дѣвушка.
— Послѣ стали прощаться, расходиться по домамъ…
— Какъ разъ именно то, что остается и намъ сдѣлать теперь, — перебивая на словѣ, замѣтилъ черноволосый господинъ и въ ту же минуту поднялся съ кресла.
Никто, очевидно, не раздѣлялъ его мнѣнія. Никто, однако же, не возразилъ ему, но и не послѣдовалъ его примѣру. Всѣ остались на прежнихъ мѣстахъ и въ продолженіе нѣсколькихъ секундъ поднявшійся простоялъ выпрямившись одинъ посреди террасы.
Все сразу какъ-то стихло и примолкло кругомъ. Происходило видимо нѣчто необыкновенное.
Хозяева вопреки обычаю не высказывали сожалѣнія и не пробовали удержать гостя.
Маленькая гувернантка съ выраженіемъ крайняго волненія подняла обѣ ручки, всплеснула ими по воздуху и, вся съежившись въ сѣренькомъ, какъ футляръ узкомъ платьицѣ, наклонила голову надъ чашкой и не поднимала ея.
Молодая дѣвушка поднялась съ мѣста, блестящіе глаза ея, быстро переходя, обвели собраніе и остановились съ дѣтски-испуганнымъ изумленіемъ.
Гость, шумно двигаясь между стульями, торопливо прощался съ окружающими. Ему отвѣчали молчаливыми рукопожатіями. Становилось замѣтнымъ, какъ онъ блѣднѣлъ съ каждой минутой и казался взволнованнымъ, несмотря на видимое стараніе овладѣть собой. Проходя мимо разскащика, онъ слегка наклонилъ голову. Ни тотъ, ни другой не протянули руки.
Всѣ замѣтили это и переглянулись.
— Что это! Что значитъ? — спросилъ хозяинъ дома, когда заперлась калитка и замолкъ по аллеѣ шумъ одинокихъ шаговъ.
Но вдругъ, не дождавшись отвѣта, онъ остановился посреди комнаты, блѣднѣя въ свою очередь, и схватилъ себя за голову.
— Понялъ!… Вы это нарочно? Вы не простились съ нимъ.
— Да я и не здоровался, — отвѣчалъ пріѣзжій. — Тогда незамѣтили….
— Разсказъ пришелся кстати. Я давно это… Вы его знали? — продолжалъ онъ все тѣмъ же нервическимъ шепотомъ, указывая на дверь. — Вы нарочно привели свой разсказъ?
— И не думалъ, — возразилъ пріѣзжій. — Всего второй разъ вижу его. Слышалъ раньше, и признаюсь… — Онъ остановился, улыбаясь. — Проектируя здѣсь свое литературное странствованіе, я заранѣе исключалъ его изъ числа возможныхъ членовъ. Но разсказъ — это случайность чистѣйшая. Я ничего не злоумышлялъ, хотя и не раскаиваюсь теперь, что случилось такъ. Это вотъ барышня виновата, — замѣтилъ онъ, обращаясь въ сторону, гдѣ сидѣла молодая дѣвушка. Ея уже не было въ комнатѣ.
Наступила пауза. Всѣ молчали.
— Да! задумчиво проговорилъ хозяинъ. — Да, вотъ оно что.
Онъ успѣлъ уже оправиться и стоялъ, заложивъ руки за спину и прислонившись къ стѣнѣ.
— На Западѣ вамъ чаще приходилось, вѣроятно, быть свидѣтелемъ подобныхъ сценъ, — обратился онъ въ пріѣзжему, — а у насъ въ Россіи….
— Не безпокойтесь! Не замедлятъ и у насъ. Да и есть онѣ, не считая нынѣшняго вечера. Къ тому идетъ. Сортируется, подбирается понемножку… — отвѣчалъ пріѣзжій и взялся за шляпу.
— Какъ, уже уходить! А путешествіе? Проектъ путешествіи? — въ одинъ голосъ заявили дамы и окружили его.
Онъ съ комическимъ видомъ развелъ руками.
— Въ настоящую минуту мнѣ какъ разъ предстоитъ оно — путешествіе своего рода, — сказалъ онъ, показывая рукой на аллею, темнѣвшую безконечной перспективой передъ освѣщенной террасой. — Какъ темно и мрачно! Право, можно подумать, что въ концѣ находится спускъ въ подземное царство, — шутливо говорилъ онъ, направляясь въ уголъ за шляпой.
— Вы знаете по крайней мѣрѣ дорогу? — заботливо освѣдомилась хозяйка.
— Не знаю, но въ сущности это безразлично, — отвѣчалъ онъ съ равнодушнымъ видомъ, набрасывая на плечи пальто, поношенное и потертое даже при вечернемъ освѣщеніи и драпировавшееся на немъ не хуже плаща сказочнаго принца.
— Поручаю судьбу мою путеводной звѣздѣ своей, звѣздѣ одинокихъ путниковъ… Не безпокойтесь, пожалуйста, — прибавилъ онъ, прерывая сочувственныя замѣчанія. — Не въ первый разъ и не въ послѣдній, смѣю надѣяться. Покойной ночи!
Неуловимое выраженіе подавленнаго чувства мелькнуло на мгновеніе въ его чертахъ. Въ блѣдномъ освѣщеніи подъ широкою шляпой черты казались тоньше и строже.
Онъ закурилъ папиросу, приподнялъ еще разъ шляпу и повернулся, чтобы идти, но на порогѣ столкнулся съ бѣлой фигурой, медленно поднимавшейся по лѣстницѣ.
— Вы уходите? Позвольте, одну минуту. Что сталось съ итальянцемъ? Вы не видѣли его потомъ?
Молодая дѣвушка появилась въ дверяхъ изъ сада, загораживая собою выходъ, опустивъ руку на перила. Бѣлый, въ лѣтнемъ платьѣ, стройный обликъ ея отчетливо выдѣлился, какъ въ рамѣ, въ темномъ промежуткѣ раскрытой двери.
Пріѣзжій обвелъ восхищеннымъ и въ то же время тронутымъ взглядомъ тоненькую, дѣвичью, взволнованную фигурку, стоявшую передъ нимъ.
— Вамъ, я вижу, во что бы то ни стало хочется узнать, что было потомъ, — проговорилъ онъ, усмѣхаясь. — Итальянецъ умеръ черезъ годъ при довольно исключительныхъ обстоятельствахъ… А впрочемъ что же это я! — тотчасъ же перебилъ онъ самого себя. — Все это я имѣлъ честь докладывать вамъ лишь въ подтвержденіе того нехитраго положенія, что декламація возможна и въ комнатѣ, — продолжалъ онъ съ обычной шутливостью, на прощаніе пожимая протянутую ему маленькую, горячую руку. — Да, это была настоящая сценическая декламація въ салонѣ. Какъ видите, она удается иногда.