Путевые наброски (Дорошевич)/ДО
| Путевые наброски : Отъ Севастополя до Байдарскихъ воротъ |
| Источникъ: Дорошевичъ В. М. Собраніе сочиненій. Томъ III. Крымскіе разсказы. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1906. — С. 5. |
Вы переѣхали ослѣпительно сверкающій на солнцѣ тихо плещущійся Сивашъ, миновали безбрежныя зеленѣющія степи Сѣвернаго Крыма, — и поѣздъ, наполняя все вокругъ себя звономъ и грохотомъ, мчится сквозь туннели, тихо проползаетъ по мостику, повѣшенному надъ какой-то бездонной пропастью, змѣйкой вьется по узенькой дорожкѣ между отвѣсной скалою и отвѣснымъ обрывомъ и летитъ въ Севастополь.
Теплый, ласкающій воздухъ южной ночи льется въ открытое окно вагона.
Тысячи звѣздъ радостно подмигиваютъ улыбающейся весенней улыбкой землѣ съ темнаго-темнаго неба.
Вдали ужъ показались разноцвѣтные огоньки севастопольской станціи.
Часъ ночи.
Городъ спитъ.
Лишь на морѣ горятъ разноцвѣтные огоньки заснувшихъ въ рейдѣ фрегатовъ, корветовъ и шхунъ.
Да великолѣпное морское собраніе горитъ еще огнями.
По своей превосходной колоннадѣ этотъ морской клубъ напоминаетъ скорѣе какой-то древне-греческій храмъ.
Тройка лошадей быстро везетъ изящную, бѣлую плетеную корзиночку-коляску по чистенькимъ, хорошенькимъ улицамъ Севастополя, съ широкими тротуарами и мостовой, больше похожей на паркетъ.
Экипажъ бойко бѣжитъ по маленькимъ пригоркамъ. то ныряетъ между двумя холмами, то снова взбирается наверхъ.
Холмы все растутъ и растутъ.
Становится сыро; туманъ, сначала легкій, прозрачный, какъ дымка, дѣлается все гуще и гуще, и въ концѣ-концовъ все, — дорога впереди и позади, ближайшіе деревня, холмы, растущій около дороги кустарникъ, — все утопаетъ въ бѣлой, безпросвѣтной мглѣ.
Въ туманѣ даже трудно разобрать лошадей экипажа.
Куда ни поглядите, — вездѣ бѣло, и вы начинаете казаться себѣ какой-то мухой, потонувшей въ океанѣ молока.
Отъ такого Крыма лучше закутаться въ пледъ и, приказавъ поднять верхъ экипажа, забиться въ самую глубь, стараясь не дышать этимъ сырымъ, холоднымъ воздухомъ.
Но вотъ становится теплѣе. Экипажъ быстро катится внизъ.
Все теплѣе и теплѣе, и когда вы все еще съ нѣкоторымъ недовѣріемъ высовываете свой напуганный насморкомъ носъ изъ экипажа, — вы снова дышите теплымъ южнымъ воздухомъ, нѣжнымъ, какъ поцѣлуй сестры.
Лошади стали въ ожиданіи водопоя.
Татарская деревня «Сухая Рѣчка».
Бѣленькіе домики, у которыхъ словно на стражѣ стоятъ, вытянувшись въ струнку, стройные, пирамидальные тополи, въ живописномъ безпорядкѣ раскинуты въ долинѣ, у самаго подножья Арнаутскаго хребта.
Воздухъ чистъ и прозраченъ.
Сѣдые, холодные туманы стелются и ползутъ выше, взбираясь на вершины горъ, проносясь по нимъ причудливыми узорами, обнимая, охватывая ихъ и словно заботливо кутая въ бѣлыя чалмы головы заснувшихъ великановъ.
Закутайте и вы себѣ голову.
Природа была всегда большой умницей, и, повѣрьте, она не подастъ дурного примѣра.
Сейчасъ начнется перевалъ черезъ горы, и вы снова медленно ползете въ облака.
Конечно, это очень лестно для самолюбія — побывать въ облакахъ, но увѣряю васъ, что въ этомъ случаѣ честолюбіе кончится бронхитомъ.
Такъ гибнутъ великіе честолюбцы!
Арнаутская долина, глубоко прорѣзанная между двумя горными стремнинами, восхитительна.
Въ сѣрѣющемъ сумракѣ разсвѣта потонувшія въ туманѣ горы наполняются призраками и причудливыми фантастическими образами.
Топотъ коней по узенькой каменной дорожкѣ будитъ и возмущаетъ священную вѣковую тишину.
Тонкими, звенящими голосками жалуются другъ другу горныя феи.
Блѣдныя, какъ саваны, онѣ плаваютъ по долинѣ и взбираются на почти отвѣсные обрывы, чтобъ взглянуть, кто посмѣлъ нарушить ихъ покой.
Онѣ тутъ уже, около васъ, вокругъ васъ.
Схватившись за руки, онѣ преграждаютъ дорогу лошадямъ, закрываютъ отъ глазъ узенькую горную тропинку. Кони испуганно храпятъ и вздрагиваютъ.
А хороводъ блѣдныхъ холодныхъ тѣней становится все уже и уже вокругъ васъ.
Изъ горныхъ стремнинъ угрожающе поднимаются уродливые, безобразные горные духи.
Чьи-то цѣпкія руки тянутся къ вамъ и сверху и снизу, словно стараются схватить колесо экипажа.
Какой-то не то стонъ, не то вопль раздался гдѣ-то въ глубинѣ, съ каждой горы ему отвѣтилъ такой же вопль, и весь этотъ страшный аккордъ долго еще дрожитъ и не умираетъ въ долинѣ.
Мѣсяцъ поблѣднѣлъ отъ этихъ воплей и кажется крошечнымъ бѣлымъ облачкомъ, — призракомъ, тѣнью.
Съ вершинъ горъ тихо спускаются геніи смерти.
Увы! Черезъ полчаса, когда взошло солнце и яркимъ пурпуромъ позолотило вершины горъ, я долженъ былъ сознаться, что геніи смерти оказались геніями насморка.
О, это свѣтило, встающее каждое утро для того, чтобъ разрушить иллюзіи ночи.
При его лучахъ уродливые, страшные горные духи, высовывавшіе свои головы изъ пропасти, оказались, дѣйствительно, уродливыми, но только буковыми деревьями.
Самое мирное дерево, изъ котораго Іосифъ Конъ дѣлаетъ вѣнскую гнуто-буковую мебель.
Вѣтви кустарниковъ, дѣйствительно, задѣвали за колеса экипажа, но вовсе безъ желанія сбросить меня въ пропасть.
Съ восходомъ солнца мелкія пичужки по горамъ и въ долинѣ перекликались ужъ не такъ печально, а филинъ забился въ расщелинѣ скалы и пересталъ орать во все горло.
Эхо замерло въ горахъ, а мои бѣдныя, холодныя, блѣдныя феи жалкими остатками ползали тамъ и тутъ, тая на солнцѣ и орошая траву, деревья и кусты каплями росы, сверкавшими какъ брильянты.
Было хорошо.
А если бъ у меня еще не было насморка, я сказалъ бы, что было и совсѣмъ превосходно.
Вотъ что значитъ сунуть носъ въ поэзію.
Байдарская долина напоминаетъ собою превосходно расписанную чашку, на дно которой кто-то плюнулъ.
На самомъ днѣ ея расположены Байдары,
Деревушка, населенная турками, русскими, армянами, татарами и греками.
Утренніе лучи солнца золотятъ вершины горъ, со всѣхъ сторонъ защищающихъ Байдары отъ малѣйшаго вѣтра.
Словно природа ужасно боится, какъ бы не надуло какому-нибудь черноносому грекосу.
Въ свѣжей утренней тишинѣ не дрогнетъ, не шелохнется ни одинъ листочекъ.
Тихо. Слышно, какъ журчитъ гдѣ-то чистый, прозрачный горный ручеекъ да пофыркиваютъ на дворѣ отдыхающіе кони.
Ярко зеленѣютъ на солнцѣ крошечныя изумрудныя нивы, огороженныя плетнями, и освѣжительно сіяетъ, словно снѣгъ, густой бѣлый туманъ, залегшій вверху, въ Байдарскихъ воротахъ.
Словно снѣжная лавина, медленно полаетъ онъ въ долину и таетъ на серединѣ горы.
А надъ всей этой чудной картиной огромнымъ куполомъ сіяетъ голубое, безоблачное южное небо.
Тутъ природа дважды благословила человѣка.
Она дала ему превосходные виды и массу свободнаго времени, чтобы ими любоваться.
Плодородная почва безъ всякихъ усилій съ его стороны родитъ необандероленный табакъ.
А проѣзжающіе даютъ на чай.
Байдарецъ — аристократъ.
Онъ встаетъ часовъ въ восемь.
Въ девять вы можете застать его еще кейфующимъ въ мѣстномъ клубѣ, носящемъ громкое названіе «Восточная кофейная Учанъ-су».
На отдѣльномъ возвышеніи, устланномъ краснымъ сукномъ и окруженномъ перильцами, дремлютъ, поджавъ подъ себя ноги, старики и особо почетныя персоны деревни.
Тутъ же, оборотясь къ окну, на колѣняхъ, сидя на подвернутыхъ подъ себя ногахъ и перебирая четки, доканчиваетъ утреннюю молитву какой-то правовѣрный.
Въ уголкѣ другой правовѣрный совершаетъ омовеніе, черпая воду прямо руками изъ той же кадушки, изъ которой черпаютъ ее для приготовленія кофе.
Впрочемъ, этимъ кофе лакомятся только черноносые грекосы.
Мрачные турки и унылые татары молча сидятъ за столиками.
У нихъ Рамазанъ — и имъ разрѣшается ѣсть и пить только въ 6 часовъ вечера.
Зато греки и кофеемъ упиваются и трещатъ между собою такъ, что, навѣрное, въ полчаса могутъ разсказать цѣлую Одиссею.
Если бы я когда-то такъ же бойко и быстро могъ спрягать греческіе неправильные глаголы и склонять существительныя третьяго склоненія?
Быть-можетъ, я былъ бы теперь помощникомъ присяжнаго повѣреннаго, а не вольнымъ фельетонистомъ.
И меня гнали бы теперь за неплатежъ съ квартиры вмѣсто всякой поѣздки по Крыму!
Въ кофейнѣ разсказываются всѣ новости.
Какой-то грекъ при мнѣ разсказывалъ какому-то русскому о «хоросей сляпѣ», которую ему удалось свистнуть у проѣзжаго на постояломъ дворѣ.
— Стащить у проѣзжаго шляпу!
Навѣрное, это потомокъ того самаго аѳинянина, который предлагалъ изгнать Аристида за то, что онъ «слишкомъ честенъ».
Однако пора изъ этой вонючей кофейни на не менѣе вонючій постоялый дворъ, который громко называется «гостиницей для проѣзжающихъ».
— Сколько съ меня слѣдуетъ?
— Одинъ рубль двадцать пять копеекъ.
— Какъ? За стаканъ кофе???
— За кофей-съ четвертакъ да за номерокъ, въ которомъ вы изволили его пить, рубль.
— Да вѣдь я въ этомъ номерѣ не останавливался.
— Все единственно. Ежели переночевать, — полтора рубля. А ежели только чайку или кофейку въ немъ попили, — рупь.
Заплатилъ рубль за то, чтобъ истратить четвертакъ.
Отдохнувшая тройка бойко бѣжитъ въ гору. Утро дѣлается все лучше и лучше.
По склонамъ горъ цвѣтетъ бѣлодеревникъ, распускается акація и чуть-чуть начинаетъ ужъ зеленѣть букъ,
Когда вы обернетесь, чтобъ въ послѣдній разъ взглянуть на Байдарскую долину, она вамъ представится прекрасной, зеленѣющей, изумрудной, чарующей и свѣжей и ликующей при ласковыхъ лучахъ солнца.
Какой рѣзкій переходъ по ту сторону горъ!
Совершенно напрасно вашъ ямщикъ разогналъ лошадей и съ трескомъ влетѣлъ въ Байдарскія ворота.
Ничего, кромѣ бѣлой пелены тумана, который стелется у самыхъ вашихъ ногъ, покрывая собою все, — и море, и чудные обрывы, и прекрасные берега, искрясь и горя на солнцѣ, словно безконечное море.
Скоро придется построить, навѣрное, еще одни Байдарскія ворота: старыя ужъ всѣ исписаны.
Каждый Петръ Ивановичъ Бобчинскій счелъ долгомъ написать тутъ свое имя.