ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
правитьЭзскія воды
Авентикумъ
Карлъ-Смѣлый
Фрибургъ
Бернскіе медвѣди. Первая поѣздка въ Оберландь
Тунское озеро. Вторая поѣздка въ Оберландъ
Долина Лаутербруненъ. Третья поѣздка въ Оберландь
Переходъ чрезъ Венгепальпъ
Фульгорнъ
Розенлауни
ЭЗСКІЯ ВОДЫ.
правитьАость — прекрасный городокъ, не принадлежащій ни къ Савоіи, ни къ Піемонту: жители его утверждаютъ, что земля ихъ входила въ составь той части Имперіи Карла Великаго, которая досталась въ наслѣдство фамиліи Штралингенъ. Въ самомъ дѣлѣ, хотя они выставляютъ пособіе войскомъ, однакожъ не платятъ никакихъ податей и сохранили право свободной охоты; во всемъ прочемъ кой-какъ повинуются королю Сардинскому.
Исключая отвратительнаго нарѣчія, которое, кажется, произошло отъ испорчеченнаго Савойскаго языка, весь Аостъ имѣетъ характеръ Италіанскаго города: вездѣ, внутри домовъ, обои и столярная обдѣлка замѣнены фресковою живописью, и трактирщики всегда подчуютъ васъ за обѣдомъ какимъ-то тѣстомъ и сливками, которыя они величаютъ пышными названіями макароновъ и собайона. Къ этому прибавьте Астійское вино и котлеты à la milanaise, и вы будете имѣть полное понятіе о Вальдаостенскомъ обѣдѣ.
Городъ Аостъ назывался прежде Корделъ, по имени Корделія Латіеля, начальника основавшейся здѣсь колоніи цизальпинскихъ Галловъ, Салассовъ. Въ царствованіи Августа, Тарквиній Баронъ, предводительствуя Римскимъ легіономъ, овлавѣлъ ею и въ память этого событія выстроилъ у городскихъ воротъ тріумфальную арку, которая и нынче еще цѣла; на ней вырѣзаны слѣдующія двѣ надписи, принадлежащія къ новѣйшимъ временамъ:
Салассъ долго защищалъ свои пепелища;
Но онъ палъ: и побѣдоносный Римъ
Здѣсь положилъ свои лавры.
Во славу Октавія-Августа Цезаря!
Онъ разбилъ здѣсь на голову Салассовъ,
Въ лѣто отъ основаніе Рима DCCXXIV.
(За 24 года до рождества Христова.)
Въ концѣ улицы Троицы другія три древнія арки, изъ сѣраго мрамору образуютъ трое воротъ, изъ которыхъ въ одни ужъ никто не ѣздитъ; средняя арка, по выше другихъ двухъ, была исключительно назначена для императора и консула; на одной изъ ея колонъ есть надпись:
Выстроилъ городъ въ три года
И далъ ему свое имя, въ лѣто отъ основанія Рима
Въ нѣкоторомъ разстояніи отъ этого монумента видны кой-какіе остатки амфитеатра изъ сѣраго мрамору.
Въ архитектурѣ церкви видны разные характеры эпохъ, въ которыя она была основана и перестроена. Паперть въ Римскомъ стилѣ, съ оттѣнкоіо Италіанскаго вкуса; окна en ogive могутъ быть отнесены къ началу четырнадцатаго столѣтія. На хорахъ, вымощенныхъ древнимъ мозаикомъ, представляющимъ богиню Изиду, окруженную двѣнадцатью мѣсяцами года, есть нѣсколько прекрасныхъ мраморныхъ гробницъ, изъ которыхъ на одной лежитъ статуя Томаса, графа Савойскаго; напротивъ олтаря, на готическомъ бареліефѣ удивительной работы, скульпторъ изобразилъ со всею наивностію искуства пятнадцатаго столѣтія всю жизнь Іисуса Христа отъ рожденія его до самой смерти.
Всѣ эти зданія, не исключая развалинъ монастыря Святаго Франциска, патрона города, можно осмотрѣть въ два часа. По крайней мѣрѣ мы употребили на это не больше времени.
Возвратясь въ трактиръ, мы нашли извощика, за которымъ послалъ хозяинъ во время нашего отсутствія. Онъ взялся довезти насъ въ тотъ же день до Пре-Сенъ-Дизіё, свалилъ насъ всѣхъ шестерыхъ въ свою карету, гдѣ и четверымъ было бы тѣсно, увѣряя что чѣмъ тѣснѣе тѣмъ лучше, заперъ дверцы, и будучи вѣренъ своему слову, не смотря на нашъ ропотъ и крики, не прежде остановился какъ въ трехъ миляхъ за Аостомъ, немного далѣе Вильнева.
Мы обязаны были этимъ минутнымъ отдыхомъ одному случайному обстоятельству. За восемь дней до того, льдяная масса скатилась съ горы въ одно озеро, котораго названіе я такъ хорошо записалъ въ свою памятную книжку, что теперь не въ состояніи разобрать его; подняла въ немъ воду на двѣнадцать или пятнадцать футовъ и вытѣснила ее изъ береговъ. Потокъ стремительно хлынулъ, проложилъ себѣ путь, снесъ скотный дворъ встрѣченный имъ на этой дорогѣ, потопилъ пятдесятъ восемь коровъ, восемдесятъ овецъ и четыре человѣка; ихъ изуродованные трупы нашли вдоль береговъ этой новой рѣки, которая пересѣкла большую дорогу и бросилась въ Дару. Изъ пней, досокъ и камней кой-какъ сдѣлали на скорую руку мостъ, черезъ который кондукторъ не рѣшался проѣхать съ нашею тяжело-нагруженною каретою, и мы, пользуясь этимъ случаемъ, поспѣшно выбрались на минуту изъ своей клѣтки.
Я думаю, что никакой картезіанецъ, траписть, дервишъ, факиръ, живой феноменъ, рѣдкій звѣрь, котораго показываютъ за двѣ копѣйки, не ограниченъ до такой степени въ своемъ произволѣ, какъ несчастный путешественникъ въ почтовой каретѣ. Только что онъ занялъ въ ней мѣсто, всѣ его желанія, потребности, воля, поступаютъ въ полное распоряженіе кондуктора, котораго онъ дѣлается такъ сказать собственностію. Воздуху даютъ ему не болѣе того, сколько въ обрѣзъ нужно чтобъ не задохнуться, ѣсть ему позволяютъ ровно столько, сколько необходимо чтобъ довезти его до мѣста живымъ. Не говорю уже о видахъ, живописныхъ мѣстахъ по дорогѣ, которыми онъ желалъ бы полюбоваться, о любопытныхъ предметахъ, которые онъ захотѣлъ бы осмотрѣть; въ городахъ, гдѣ есть почтовыя станціи, ему не позволяютъ даже и заикнуться объ этомъ, подъ страхомъ оскорбленія отъ кондуктора; рѣшительно, публичныя кареты — превосходное изобрѣтеніе…. для купеческихъ прикащиковъ и чемодановъ.
Мы объявили обладателю нашего ветурино, что только четверо изъ насъ будутъ продолжать путь въ его машинѣ; а двое, въ числѣ которыхъ былъ и я, рѣшились пройти пѣшкомъ остальныя восемь лье.
Мы пришли въ Прё-Сенъ-Дизіе поздно ночью и нашли тамъ нашихъ каретныхъ товарищей больше насъ утомленныхъ; мы условились на другой день перейти пѣшкомъ чрезъ малый Сенъ-Бернаръ.
По утру первый, кто изъ насъ проснулся, вскрикнулъ отъ удивленія и разбудилъ всѣхъ насъ своимъ восклицаніемъ: вчера, вступивъ въ городъ ночью, мы не могли составить себѣ никакого понятія о прелестномъ видѣ, который открывается изъ окошекъ трактира; а трактирщикъ, привыкшій къ нему, и не думалъ сказать намъ объ этомъ.
Мы опять были у подошвы Монъ-Блана, но уже съ другой стороны, противуположной Шамуни. Пять ледниковъ спускались съ снѣжнаго гребня нашего стараго пріятеля и заслоняли собою горизонтъ какъ стѣною: это неожиданное зрѣлище, къ которому мы нисколько не были приготовлены, показалось намъ прелестнѣе всего, что только мы видѣли впродолженіи нашего путешествія, не исключая даже и Шамуни.
Мы сошли спросить у хозяина названіе этихъ ледниковъ и пиковъ; между тѣмъ какъ онъ намъ объяснялъ это, мимо насъ прошелъ охотникъ съ карабиномъ въ рукѣ и съ двумя козами на плечахъ: то были самецъ и самка; оба были убиты одною пулею, — выстрѣлъ достойный Ба-де-Кюсера.
Хозяинъ смекнувъ, что мы были изъ числа любопытныхъ, предложилъ показать намъ королевскія бани; такимъ образомъ мы узнали, что въ Пре-Сенъ-Дизіе есть минеральныя воды и тотчасъ приняли предложеніе хозяина, — что было очень неблагоразумно съ нашей стороны.
Тогда трактирщикъ повелъ насъ въ дрянной, обмазанный бѣлой глиной домишка, который мы должны были осмотрѣть съ чердака до погреба; онъ не пропустилъ намъ ни одной кастрюльки, ни одной банной губки. Слава Богу, думалъ я, наконецъ мы свободны! но на галереѣ злодѣй еще остановилъ насъ и показалъ гвоздь, на которомъ его величество удостоивалъ вѣшать свою шляпу.
Я обратился въ бѣгство, посылая ко всѣмъ чертямъ короля Сардиніи, Кипра и Іерусалима. Мое восклицаніе натурально склонило разговоръ на политику, а какъ въ нашемъ обществѣ было четыре представителя различныхъ мнѣній, то и начался между нами споръ, который продолжался до самаго Бургъ-Сенъ-Мориса; онъ такъ сократилъ пройденныя нами восемь миль, что мы ихъ и не замѣтили. Тотъ, кто меньше всѣхъ охрипъ, взялся позаботиться объ обѣдѣ.
Когда мы встали изъ за стола, оставалось еще четыре часа до вечера; мы растянулись въ двухъ телѣжкахъ, которыя чинно поѣхали съ нами и остановились не прежде одинадцати часовъ у гостинницы Краснаго-Креста въ Мутье.
Въ этомъ городкѣ нѣтъ ничего замѣчательнаго, кромѣ соляныхъ заводовъ; на другой день по утру мы пошли ихъ осматривать
Заведеніе учреждено въ полуторѣ мили отъ источника, изъ котораго извлекается соль: этотъ источникъ, выходя изъ земли, содержитъ въ себѣ полторы соленыхъ частей на сто такихъ же частей воды. На пути къ заводу водяныя части испаряются и тѣмъ увеличивается пропорція соли у насоса, который поднимаетъ эту воду на высоту тридцати футовъ и разливаетъ ее на множество маленькихъ каналовъ, отъ куда она падаетъ на тысячи натянутыхъ веревокъ. Отъ этого чрезвычайнаго раздѣленія струй водяныя части испаряются гораздо сильнѣе, соль остается и наконецъ вода такъ сильно насыщается ею, что уже можетъ быть испаряема до-суха кипяченіемъ въ котлахъ.
Можнобъ было прямо добывать соль вываркою воды, выходящей изъ самаго источника, но въ такомъ случаѣ издержки на сгараемый матеріалъ были бы гораздо значительнѣе.
Изъ сорока тысячъ килограмовъ соли, потребляемыхъ. въ Савоій, съ этаго однаго завода добывается до пятнадцати тысячь килограмовъ; король продаетъ ее своимъ подданнымъ по шести су за фунтъ, между тѣмъ какъ въ Бозѣ фунтъ соли, выработанный посредствомъ такого же механизма, продается правительствомъ по шести льярдовъ.
Въ тотъ же день, въ четыре часа по полудни, мы пріѣхали въ Шамбери. Ничего не могу сказать о внутренности монументальныхъ зданій столицы Савоіи; меня туда не пустили, отъ того что на мнѣ была сѣрая шляпа. Кажется, эти строгія мѣры противъ мятежныхъ шляпъ суть послѣдствія какой нибудь дипломатической депеши, однакожъ я настаивалъ на своемъ и съ жаромъ доказывалъ несправедливость такого требованія; королевскіе карабинеры, которые содержали караулъ у дворцовыхъ воротъ, сказали мнѣ забавничая, что уже если я этого не премѣнно хочу, то есть въ Шамбери одно зданіе, куда они могутъ меня отвести: въ тюрьму. Полагая, что французскій дворъ не захочетъ объявлять войны Сардинскому, изъ за человѣка такого важнаго каковъ бывшій библіотекарь короля, я отвѣчалъ моимъ забавникамъ, что они любезнѣе и остроумнѣе, нежели сколько можно ожидать отъ Савояровъ и карабинеровъ.
Мы уѣхали тотчасъ послѣ обѣда, сбавивъ осьмнадцать франковъ со счета, представленнаго намъ трактирщикомъ, по имени Шевалье, — что, по видимому, было ему вовсе избыточно, — и черезъ часъ пріѣхали въ Эзъ-Бани. Первое слово, услышанное нами на площади, было: да здравствуетъ Генрихъ V! произнесенное съ такою силою легкихъ и такъ внятно, что лучше нельзя было и желать. Я тотчасъ высунулъ голову въ дверцы, полагая что тотчасъ схватятъ легитимиста, объявляющаго свое мнѣніе во всеуслышаніе. Ничего не бывало: десять или двѣнадцать карабинеровъ; бродившихъ по площади, и не думали брать его подъ карауль, вѣроятно по тому, что на немъ была черная шляпа.
Всѣ три Эзскія гостинницы были полнехоньки; холера нагнала туда пропасть трусовъ, а политическія обстоятельства — множество недовольныхъ изъ Парижа; такимъ образомъ онъ сдѣлался сборнымъ мѣстомъ дворянской и денежной аристократіи. Маркиза де Кастри была представительницею первой, а баронъ Ротшильдъ представителемъ второй; всѣмъ извѣстно, что госпожа де Кастри принадлежитъ къ числу самыхъ милыхъ и любезныхъ женщинъ въ Парижѣ.
Впрочемъ, отъ такого стеченія посѣтителей цѣны на квартиры и столъ нисколько не возвысились. Я нашелъ у одного москотильнаго лавочника прекрасную комнату за тридцать су въ день, а у трактирщика обѣдъ за три франка. Я привожу здѣсь эти подробности, которыя многимъ покажутся вовсе незанимательны, для пользы и употребленія подобныхъ мнѣ бѣдняковъ, которые, быть можетъ, привыкли считать ихъ важнымъ дѣломъ.
Я хотѣлъ было уснуть, но въ Эзѣ это невозможно прежде полуночи: мои окны выходили на площадь, на которой всегда собиралось человѣкъ съ тридцать тѣхъ неугомонныхъ франтовъ, которымъ кажется, что чѣмъ больше они шумятъ, тѣмъ имъ веселѣе. Среди этого гвалта я могъ разобрать одно только слово, потому что не болѣе какъ въ полчаса его повторили разъ сто: это было имя Жакото. Въ той мысли, что это долженъ быть какой нибудь важный господинъ, я поспѣшно сошелъ внизъ, чтобы съ нимъ познакомиться.
На этой площади двѣ кандитерскія; одна была пуста, другая полнехонька; одна разорялась, другая обогащалась. Я спросилъ у своего хозяина, почему всѣ предпочитаютъ послѣднюю: онъ отвѣчала мнѣ, что тамъ Жакото; далѣе я не посмѣлъ распрашивать, кто такой этотъ Жакото, чтобъ не показаться провинціаломъ и отправился въ многолюдную кандитерскую: всѣ столы были заняты; оставалось одно только мѣсто; которое я тотчасъ занялъ и позвалъ мальчика.
Ни кто не отозвался. Тогда я напрягъ легкія и повторилъ зовъ самымъ звонкимъ голосомъ; но также безуспѣшно какъ и въ первый разъ.
— Вы пріѣхали не давно въ Эзъ? сказалъ мнѣ съ сильнымъ нѣмецкимъ акцентомъ мой сосѣдъ, потягивая пиво, и выпуская клубы табачнаго дыма.
— Сегодня ввечеру, отвѣчалъ я.
Онъ кивнулъ головою, какъ бы хотѣлъ сказать: понимаю! И, обратясь къ дверямъ сказалъ одно только слово: Жакото.
— Сейчасъ, сударь, сейчасъ! — отвѣчаль чей-то голосъ; и вмѣстѣ съ тѣмъ явился самъ Жакото, — никто другой какъ кандитерской слуга.
Онъ остановился передъ нами; усмѣшка была какъ бы отпечатана стереотипно на этомъ добромъ, широкомъ и глупомъ лицѣ, которое надобно самому видѣть, чтобъ имѣть о немъ понятіе. Между тѣмъ какъ я спрашивалъ у него смородиновки, двадцать голосовъ вдругъ закричали:
— Жакото, сигару!
— Жакото, журналъ!
— Жакото, огня!
Жакото въ ту-же минуту вынималъ изъ кармана что у него спрашивали, и я подумалъ сначала, что онъ обладаетъ волшебнымъ кошелькомъ фортуната.
Въ ту же минуту послышался еще одинъ голосъ изъ темный аллеи, примыкающей къ кандитерской.
— Жакото, двадцать луидоровъ!
Жакото приложилъ руку ко лбу въ видѣ зонтика, посмотрѣлъ въ ту сторону, и удостовѣрившись въ состоятельности просителя, опять запустилъ руку въ чудесный карманъ, вытащилъ изъ него горсть золота, отдалъ ему ничего не прибавивъ къ обыкновенному своему восклицанію: Сейчасъ, сударь, сейчасъ! и побѣжалъ за моею смородиновкою.
— Ты проигрываешь, Павелъ? сказалъ молодой человѣкъ, сидѣвшій у сосѣдняго стола.
— Три тысячи франковъ….
— Вы играетъ? сказалъ мнѣ Нѣмецъ.
— Нѣтъ.
— Отъ ч6во?….
— Я не имѣю надобности въ выигрышѣ, потому что не такъ бѣденъ, и не могу проигрывать, потому что не такъ богатъ.
Онъ посмотрѣлъ на меня пристально, проглотилъ стаканъ пива, выпустилъ клубъ дыма, облокотился на столъ, подперъ голову руками и сказалъ мнѣ съ важностію.
— Вы хорошо дѣлаетъ, молодой человѣкъ! Шакото!….
— Сейчасъ, сударь, сейчасъ!
— Еще бутылка и другой сигаръ.
Жакото принесъ ему шестую сигарку и четвертую бутылку, онъ зажегъ одну и откупорилъ другую.
Между тѣмъ какъ я занимался своею смородиновкою, двое изъ нашихъ товарищей подошли ко мнѣ и ударили по плечу; они съ дюжиною пріятелей, которыхъ нашли въ Эзѣ, условились отправиться на другой день къ озеру Бурже, за полмили отъ города, для купанья, и пришли спросить меня, не хочу-ли я присоединиться къ ихъ обществу. Нечего было и спрашивать; я освѣдомился только, на чемъ и какъ они поѣдутъ; но они отвѣчали, чтобъ я ни о чемъ не хлопоталъ потому что обо всемъ уже позаботились. Въ этой увѣренности я легъ спать.
На другой день меня разбудилъ ужасный шумъ подъ окнами. На ту пору мое имя замѣнило имя Жакото; тридцать голосовъ посылали его во второй этажъ со всею силою человѣческихъ легкихъ. Я бросился опрометью съ постели, полагая что въ домѣ пожаръ, и побѣжалъ къ окну. Тридцать или сорокъ ословъ со столькими же всадниками на своихъ хребтахъ, построенные въ два ряда, занимали всю ширину площади. Санхо пришелъ бы въ восторгъ отъ этого зрѣлища. Меня звали въ строй.
Я попросилъ пять минутъ сроку, на скоро одѣлся и сошелъ къ нимъ. Они были такъ вѣжливы и внимательны, что припасли для меня превосходную ослицу Кристину. Маркизъ Монтегю, верхомъ на прекрасномъ конѣ съ волнистою гривой, единодушно провозглашенный генераломъ, командовалъ всею нашею бригадой; когда все было готово, онъ скомандовалъ поговоркой весьма употребительною у кирасирскихъ полковниковъ:
— «Впередъ! по четыре въ рядъ, по волѣ — рысью, а подъ силу и въ галопъ!»
Мы двинулись; за каждымъ изъ насъ ѣхалъ мальчикъ, вооруженный иглою, которою кололъ нашихъ ословъ сзади. Черезъ десять минутъ мы пріѣхали къ озеру Бурже; но изъ тридцати пяти, которые отправились въ путь, на мѣсто прибыли только двѣнадцать; изъ прочихъ, пятнадцать попадали на дорогѣ, а восемь отстали, будучи не въ силахъ заставить ословъ своихъ прибавить шагу; что же касается до моей Кристины, она скакала какъ конь Персея.
Чудесны озера Швейцаріи и Савоіи, въ которыхъ голубыя воды такъ прозрачны, что на глубинѣ восмидесяти футовъ можно видѣть дно. Чтобы постигнуть наслажденіе, съ какимъ мы бросились въ это свѣтлое озеро, надобно пріѣхать сюда, какъ мы, прямо съ береговъ Сены, изъ грязныхъ ея купальней.
На противуположномъ берегу возвышалось какое-то зданіе довольно замѣчательной наружности; погрузивъ въ воду одного изъ моихъ товарищей, въ ту минуту какъ онъ показался на поверхности ея, я спросилъ у него, что это за монументъ. Онъ схватилъ мою голову обѣими руками, ноги уперъ въ плечи, и къ свою очередь погрузилъ меня въ глубину на пятнадцать футовъ, и когда голова моя выникла, отвѣчалъ: Это Готкомбъ, мѣсто погребенія герцоговъ Савонскихъ и королей Сардинскихъ. — Я его поблагодарилъ.
Предложили отправиться туда завтракать, а потомъ осмотрѣть королевскія гробницы и перемѣжающійся фонтанъ. Но гребцы сказали намъ, что надобно отказаться отъ удовольствія видѣть это послѣднее диво, потому что фонтанъ не бьетъ уже дней съ восемь подъ предлогомъ, что на дворѣ 20 градусовъ тепла. Не смотря на то, предложеніе было единогласно принято; однакожъ кто-то изъ насъ сдѣлалъ весьма разумное замѣчаніе, что тридцать пять молодцовъ не легко будетъ насытить яйцами и молокомъ, — единственными припасами, которые можно найти въ бѣдной Савойской деревнѣ. Въ отвращеніе такаго бѣдствія, тотчасъ послали мальчика съ двумя ослами и запискою къ Жакото, чтобы онъ прислалъ намъ самый комфортабельный завтракъ, за который должны были заплатить тѣ изъ насъ, кто упадетъ съ ословъ на обратномъ пути. Какъ можно было предполагать, мы пріѣхали въ Готкомбъ прежде нашего провіантместера, и въ ожиданіи его пошли къ часовнѣ, въ которой заключаются гробницы.
Это — маленькая прекрасная церковь, выстроенная въ новѣйшія времена, но по плану и въ видѣ готической. Еслибъ стѣны ея покрыты были мрачною темною краскою, которую одни только вѣка оставляютъ на полетѣ, ее можно было бы принять по наружности за зданіе конца пятнадцатаго столѣтія.
У самаго входа стоитъ гробница основателя церкви, короля Карла-Феликса; поручивъ церквѣ прахъ своихъ предковъ, онъ, какъ послѣдній въ родѣ и какъ почтительный сынъ, казалось выбралъ для себя это мѣсто для того, чтобъ охранять покой своихъ праотцевъ, которыхъ родъ продолжался долѣе семи вѣковъ.
По обѣимъ сторонамъ пути, ведущаго на хоры, стоятъ однѣ за другими великолѣпныя мраморныя гробницы, на которыхъ лежать герцоги и герцогини Савойскія; первыя съ изображеніями льва у ногъ — эмблема мужества; послѣднія съ собакою — символъ вѣрности. Другіе изображены во власяницѣ и въ деревянныхъ башмакахъ, въ знакъ страданій и смиренія: почти всѣ эти монументы прекрасной работы и выполнены сильно и наивно; но надъ каждою гробницей, какъ бы для того чтобъ составить рѣзкую противуположность съ характеромъ и костюмами прочихъ изваяній, вдѣланы прекрасныя медальоны, овальные и четвероугольные, на которыхъ новѣйшіе художники изобразили разныя сцены, взятыя изъ жизни того, чей прахъ покоится подъ камнемъ, украшеннымъ тѣмъ медальономъ. Тамъ вы увидите среди битвы героя, не въ томъ вооруженіи, въ которомъ онъ изображенъ на своей гробницѣ, а въ Греческомъ костюмѣ, съ мечемъ или копьемъ въ рукѣ, въ академической позѣ Ромула и Леонида. Эти господа не могли унизиться до копированья того, что есть, а воображенія у нихъ было больше нежели сколько надобно для произведенія истиннаго. Да будетъ съ ними миръ Божій!
Нѣсколько монаховъ молились тамъ за упокой душъ усопшихъ. Они принадлежатъ къ аббатству примыкающему къ церквѣ, на которое возложена обязанность отправлять въ ней службу; оно основано въ началѣ двѣнадцатаго вѣка и дало христіанству двухъ папъ: Жофруа Шатиліонскаго, избраннаго въ 1241 году подъ именемъ Целестина VI, и Іоанна Кастана Урсинскаго — подъ именемъ Николая III, въ 1277 году.
Между тѣмъ какъ мы осматривали монастырь, собирая эти свѣденія, прибыла наша провизія и устроивался великолѣпный завтракъ подъ каштанами въ трехъ стахъ шагахъ отъ аббатства. Узнавъ объ этомъ благословенномъ событіи, мы тотчасъ разпрощались съ достопочтенными отцами и бѣгомъ пустились къ каштанамъ. На пути мы оставили въ лѣвѣ перемѣжающійся фонтанъ, однакожъ я полюбопытствовалъ взглянуть на это мѣсто, и нашелъ тамъ неподвижнаго съ сигарой во рту, съ руками заложенными за спину, вчерашняго моего Нѣмца: онъ уже три часа ждалъ появленія воды; ему забыли сказать, что уже восемь дней какъ фонтанъ не бьетъ.
Я возвратился къ товарищамъ; они лежали вокругъ завтрака, какъ настоящіе Римляне; съ перваго взгляда на кушанья я отдалъ полную справедливость генію Жакото; онъ изъ числа тѣхъ рѣдкихъ людей, которые стяжали свою знаменитость истинными заслугами.
Когда завтракъ съѣли, вино выпили, а бутылки разбили, стали думать объ отъѣздѣ и возобновили условіе, сдѣланное поутру: кто не удержится на сѣдлѣ, тому платить за тѣхъ, кто усидитъ. Такимъ образомъ нашъ завтракъ обратился въ пикъ-никъ.
По возвращеніи нашемъ, мы нашли весь Эзь въ суматохѣ. Тѣ, у которыхъ были лошади, приказывали ихъ закладывать, у кого ихъ не было нанимали кареты, прочіе толпились въ конторѣ дилижансовъ; иные мущины собирались даже въ дорогу пѣшкомъ; дамы окружили насъ съ распростертыми руками, умоляли уступить имъ нашихъ ословъ, и на всѣ вопросы отвѣчали только, холера, холера! — Видя, что не добьешься толку отъ этой устрашенной толпы, мы позвали Жакото.
Онъ явился со слезами на глазахъ. — Мы спросили у него, что случилось. Вотъ въ чѣмъ дѣло.
Одинъ содержатель кузницъ, который прибылъ сюда вчера, и по пріѣздѣ вздумалъ похвастаться тѣмъ, что ускользнулъ отъ шестидневнаго карантина, назначеннаго Сардинскимъ правительствомъ для всѣхъ иностранцевъ, вдругъ почувствовалъ послѣ завтрака сильное головокруженіе и боль въ животѣ. Несчастливецъ былъ такъ неостороженъ, что сказалъ объ этомъ сосѣду, который, мигомъ смекнулъ, что у него всѣ признаки Азіатской холеры; тогда всѣ встали съ ужаснымъ воплемъ, и многіе выбѣжавъ на площадь стали кричать: холера! холера! какъ кричать: пожаръ!
Больной, привыкшій къ такимъ припадкамъ, которые всегда у него проходили отъ пріема чаю, или даже просто теплой воды, меньше всѣхъ потревожился отъ этого крика. Онъ преспокойно всталъ, чтобъ отправиться домой и приняться за свое леченье, но у дверей всрѣтилъ пять докторовъ заведенія минеральныхъ водъ. Къ его же несчастію въ ту самую минуту, какъ онъ собирался привѣтствовать поклономъ Савоярдской факультетъ, сильная боль заставила ею вскрикнуть, и рука, которая взялась было за шляпу, натурально опустилась на животъ, къ центру боли. Доктора значительно взглянули другъ на друга, какъ будто бы хотѣли сказать: дѣло-то не шутка! Двое изъ нихъ схватили паціента за руки, стали щупать у него пульсъ и объявили, что у него холера въ сильнѣйшемъ градусѣ.
Содержатель кузницъ, который очень хорошо помнилъ приключенія Г. Пурсоніяка, сказалъ имъ со всевозможною кротостію, что не смотря на глубокое его уваженіе къ ихъ званію и учености, онъ думаетъ что ему лучше извѣстенъ этотъ припадокъ, потому что онъ подвергался ему разъ двадцать, и что болѣзнь, принятая ими за эпидемическую, ничто иное какъ обыкновенное засореніе желудка, и по этому просить ихъ посторониться немножко и пропустить его домой, гдѣ онъ намѣренъ напиться чаю. Но доктора объявили, что они никакъ не могутъ согласиться на его прозьбу, потому что правительство поручило имъ надзоръ за городомъ въ отношеніи къ здоровью жителей, и что слѣдовательно всякой пріѣзжій на Эзскія воды, въ комъ откроется болѣзнь, принадлежитъ имъ по праву. Бѣдный содержатель кузницъ сдѣлалъ послѣднее усиліе и попросилъ чтобъ, ему по крайней мѣрѣ дали сроку четыре часа — полечиться по своему; обѣщаясь если не выздоровѣетъ въ это время, предать свое тѣло и душу въ руки медицины. На это медицина отвѣчала, что Азіатская холера, та самая которая въ немъ поселилась, такъ быстро развивается, что черезъ четыре часа онъ можетъ умереть.
Между тѣмъ доктора перешепнулись, одинъ изъ нихъ вышелъ и вскорѣ возвратился съ четырьмя королевскими карабинерами и сержантомъ, который закрутивъ усъ спросилъ, гдѣ негодяй холерный. Ему указали на больнаго; два карабинера взяли его за руки, двое другихъ за ноги; сержантъ обнажилъ саблю и пошелъ за ними, отпечатывая слѣдъ и считая: разъ, два! пять докторовъ замыкали шествіе. Бѣдной содержатель кузницъ задыхался отъ бѣшенства, кричалъ изо всей силы и кусалъ все, что ни попадало ему на зубъ. Очевидно было, что это симптомы Азіатской холеры во второмъ градусѣ; болѣзнь ужасно усиливалась.
И такъ уже не оставалось никакого сомнѣнія въ появленіи эпидеміи, когда прошелъ этотъ кортежъ. Всѣ удивлялись достойнымъ докторамъ, которые подвергались заразѣ съ такимъ самоотверженіемъ; однакожъ каждый собирался бѣжать отъ нее подальше и какъ только могъ поспѣшнѣе, и мы нашли весь городъ объятый паническимъ страхомъ.
Въ эту минуту подошелъ нашъ Нѣмецъ и ударивъ Жакото по плечу, спросилъ его, не оттого-ли всѣ въ такомъ испугѣ, что фонтанъ пересталъ битъ? Жакото повторилъ ему съ начала до конца свою исторію, которую только что кончилъ. Нѣмецъ слушалъ съ свойственной ему важностію; потомъ, когда тотъ кончилъ, сказалъ только: А! и пошелъ къ заведенію.
— Куда вы идете? куда вы идете? закричали ему со всѣхъ сторонъ.
— Пойду смотрѣть больнаго! отвѣчалъ онъ и продолжалъ свой путь. Черезъ десять минутъ онъ возвратился тѣмъ же мѣрнымъ шагомъ; всѣ его окружили и стали распрашивать, что дѣлается съ холернымъ.
— Его отворяютъ, отвѣчалъ онъ.
— Какъ отворяютъ!
— Да, да, его отворяютъ животъ, — и при этомъ онъ сдѣлалъ такой жестъ, что нельзя было сомнѣваться въ родѣ операціи, которую онъ хотѣлъ выразить.
— Стало быть онъ умеръ?
— О! да, конечно, сказалъ Нѣмецъ.
— И отъ холеры?
— Нѣтъ, отъ несваренія желудка. Бѣдный человѣкъ! онъ много позавтракалъ и ему было больно, они положили его въ горячую ванну и завтракъ задушилъ его: вотъ и все.
Онъ правду сказалъ; на другой день похоронили содержателя кузницъ, а на третій день никто уже и не думалъ о холерѣ. Одни доктора увѣряли, что онъ умеръ именно отъ нее.
На другой день я уже не участвовалъ въ экспедиціи къ озеру. Я предполагалъ скоро выѣхать изъ Эза и хотѣлъ еще осмотрѣть новѣйшее заведеніе для минеральныхъ водъ.
Основаніе города Эза теряется въ мракѣ временъ. Древніе его жители, извѣстные подъ именемъ Акуесовъ, находились подъ непосредственнымъ покровительствомъ проконсула Домиція, какъ доказываетъ первоначальное названіе его минеральныхъ водъ: Aquae Domitianac; въ царствованіи Августа туда пріѣзжали пользоваться богатѣйшіе Римляне.
Эзъ быль истребленъ пожаромъ четыре раза: въ первой — въ третьемъ столѣтіи, во второй и третій въ тринадцатомъ, наконецъ послѣдній разъ бъ семнадцатомъ столѣтіяхъ; въ 1000 году онъ перешелъ отъ Римлянъ въ обладаніе короля Трансъ-Орлиской Бургундіи, потомъ къ Берольду Саксонскому; послѣ того долгое время былъ поводимъ къ преніямъ и воинѣ между герцогами Савойскими и графами женевскими, и наконецъ по трактату, заключенному въ 1295 году, остался за первымъ.
Посреди разныхъ переворотовъ послѣдовавшихъ во время движенія варваровъ, которымъ надобно приписать первое разореніе Римскихъ бань, до послѣдняго пожара, случившагося въ 1650 году, утратилась память о цѣлебномъ свойствѣ Эзскихъ водъ. Притомъ дождевыя воды, ниспадая съ горъ, окружающихъ городъ, и увлекшія съ собою черноземъ и камни, мало по малу накрыли древнія Римскія строенія слоемъ песку въ восемь или десять футовъ толщиною. Не прежде какѣъ вначалѣ XVIII вѣка одинъ докторъ, изъ маленькаго города Кабіо, въ Дофике, открылъ эти минеральные источники, на которые жители не обращали ни какого вниманія. Результаты химическихъ. опытовъ, которые онъ дѣлалъ надъ ними, хотя и не совсѣмъ были удовлетворительны, однакожъ обнаружили ихъ цѣлебное свойство противъ нѣкоторыхъ болѣзней; возвратившись въ свой городовъ, онъ, при первомъ удобномъ случаѣ, предписалъ употребленіе этихъ водъ и самъ сопровождалъ туда богатыхъ паціентовъ, которые послѣдовали его рецепту. Изцѣленіе ихъ было поводомъ къ изданію маленькой брошюрки подъ заглавіемъ: О чyдесныхъ исцѣленіяхъ и свойствахъ Эзскихъ содъ; она вышла въ свѣтъ въ Ліонѣ въ 1624 году и распространила ихъ знаменитость, которая съ тѣхъ поръ безпрерывно возрастала.
Изъ Римскихъ памятниковъ остались только арка, или скорѣе сводъ, развалины храма Діаны и остатки бань.
При искапываніи могилъ въ церквѣ Бурже нашли еще алтарь Минервинъ, камень для жертвоприношеній, урну въ которой собирали кровь жертвы, и каменный заостренный ножъ, которымъ ее закалали. Въ порывѣ религіознаго усердія священникъ истребилъ всѣ эти антики.
Римская арка дала поводъ ко многимъ спорамъ, одни утверждали, что она составляла входъ въ бани, которыя находятся въ близкомъ отъ нея разстояніи; другіе полагали, что это надгробный памятникъ; иные наконецъ превратили ее въ тріумфальныя ворота.
По крайней мѣрѣ изъ надписи можно узнать имя того, кто воздвигъ се, хотя и неизвѣстно съ какою цѣлью. Вотъ она:
vivs fecit.
Отъ того эта арка и названа Помпеевой аркой.
Отъ храма Діаны осталось гораздо меньше: часть его камней передѣлана въ великолѣпныя плиты для лѣстницы Серкла[1]; оставшіеся въ цѣлости исчезли подъ стѣнами дряннаго маленькаго театра, которому они служили фундаментомъ. Одна изъ четырехъ стѣнъ библіотеки Серкля составляла часть стѣны этого древняго памятника. Содержателямъ заведенія пришла благая мысль не обивать ее обоями; и такимъ образомъ любопытные могутъ на досугѣ дивиться колосальнымъ камнямъ, изъ которыхъ былъ построенъ этотъ храмъ. Меньшіе изъ нихъ въ два фута вышиною и отъ четырехъ до пяти толщиною. Они положены одинъ на другой безъ всякаго цемента и, кажется, держатся только собственною тяжестію и равновѣсіемъ.
Послѣдняя часть Римскихъ бань находится подъ домомъ одного частнаго человѣка, по имени Періе. Мы уже сказали, что дождевые ручьи покрыли эти древнія строенія наносною землею, такъ что они совершенно исчезли и оставались въ неизвѣстности до тѣхъ поръ пока Г. Періе не открылъ ихъ при заложеніи фундамента своего дома.
Спустившись на четыре ступени древней лѣстницы, выложенной бѣлымъ мраморомъ, вы вступаете въ восьмиугольную баню, около двадцати футовъ длиною, и окруженную со всѣхъ сторонъ ступеньками, на которыхъ садились приходившіе париться. Эти ступеньки и дно бани также выложены бѣлымъ мраморомъ. Подъ каждою ступенькою проведены теплопроводы, а подъ верхнею ступенькою видны отверстія, черезъ которыя проходилъ сюда горячій паръ. Посреди пола бани стоялъ огромный мраморный бассейнъ съ холодною водою, въ которую Римляне окунывались напередъ въ банѣ. Онъ разбитъ при заложеніи фундамента, но наносная земля, наполнившая внутренность его, отвердѣвши отъ времени, сохранила вѣрный оттискъ внутреннихъ его формъ.
Подъ банею устроенъ другой водоемъ для горячей воды, которой паръ подымается въ верхнюю комнату. Надобно думать, что въ немъ вмѣщалось огромное ея количество, потому что стѣна примыкающаго къ нему водопровода покрыта ржавчиной до семи футовъ вышиною.
Одна только верхняя часть этого водоема отрыта; но по четвероугольнымъ капителямъ колонъ, выказывающихся изъ земли, и заключая по извѣстному о неизвѣстномъ, можно полагать сообразно съ правилами архитектуры, что эти колонны углубляются въ землю на десять футовъ; онѣ выстроены изъ кирпича и на каждомъ карнизѣ — штемпель съ именемъ фабриканта, отъ котораго онѣ доставлены; его звали Гларіанусъ.
Слѣдуя тѣмъ же путемъ, по которому нѣкогда струилась вода, вы входите въ корридоръ, который наполнялся паромъ этой воды; на потолкѣ видны отверстія паропроводовъ, которыхъ противуположныя отдушины выходятъ въ самую баню надъ верхними ступеньками, какъ мы уже сказали.
Въ концѣ другаго корридора находится маленькая отдѣльная баня для двухъ человѣкъ, въ восемь футовъ длины и четыре ширины; умывальною служитъ сана баня; она вся выложена бѣлымъ мраморомъ и опирается на кирпичныя колонны, между капителями которыхъ струилась минеральная вода. Въ нее сходятъ съ одной стороны по ступенямъ такой же длины и ширины какъ и самая баня. Подъ каждой изъ этихъ ступеней устроены водопроводы, чтобъ мраморъ не производилъ непріятнаго ощущенія на голыя ноги посѣтителей и не охлаждалъ горячую воду, проведенную въ баню. Впрочемъ вся эта разработка, которую можно было приписать ученымъ наклонностямъ хозяина, произведены единственно для выкопанія погреба, къ которому ведутъ прямою линіею описанные нами корридоры.
Возвратившись на верхъ, мы увидѣли въ саду древній меридіанъ; онъ мало въ чемъ разнится съ нашимъ.
Новыя зданія суть Серклъ и бани.
Въ Серклѣ собираются посѣтители водъ. За 20 франковъ вы можете получитъ билетъ на ваше имя, который дастъ вамъ право на входъ въ залы. Въ одной изъ этихъ залъ собираются дамы, работаютъ въ ней или занимаются музыкой, другая — танцовальная или концертная, третья — биліардная, четвертая библіотека, о которой мы уже говорили по случаю Діанина храма.
Можно съ удовольствіемъ прогуляться въ обширномъ саду, примыкающемъ къ заведенію. Съ одной стороны открывается горизонтъ миль на пятъ или на шесть; съ другой его замыкаетъ Кошачій зубъ, самая возвышенная гора окрестностей.
Зданіе, гдѣ берутъ ванны, начато въ 1772 году и окончено въ 1794, по повелѣнію и на счетъ Виктора-Амедея. Объ этихъ щедростяхъ Сардинскаго короля гласитъ Латинская надпись на фронтонѣ.
Въ первой комнатѣ, съ правой стороны отъ входа, есть два крана съ билетиками; сюда приходятъ посѣтители по три раза въ день выпивать три стакана воды. На одномъ билетикѣ написано: сѣра, на другомъ; квасцы. Въ сѣрной водѣ 55 градусовъ тепла; она пятою долею легче обыкновенной; серебрянная монета, брошенная въ нее, окисляется въ двѣ секунды; въ квасцовой — 36 градусовъ.
Вообще минеральныя воды отличаются отъ обыкновенной воды, вскипяченной до 80 градусовъ, тѣмъ, что послѣдняя отъ прикосновенія съ воздухомъ, въ два часа теряетъ почти шестдесятъ градусовъ, между тѣмъ какъ минеральная вода, влитая въ ванну въ восемь часовъ вечера, черезъ двѣнадцать часовъ теряетъ не болѣе 14 или 15 градусовъ; слѣдственно для обыкновенной ванны оставляетъ достаточную теплоту въ 18 или 19 градусовъ.
Больные берутъ минеральныя ванны въ 35 или 36 градусовъ; и въ этой температурѣ нечего ни прибавлять ни убавлять, потому что она соотвѣтствуетъ температурѣ крови; это даетъ Эзскимъ водамъ значительное преимущество предъ другими водами, которыя вообще или слишкомъ горячи, или слишкомъ холодны. Въ послѣднемъ случаѣ воду надобно подогрѣвать, черезъ что теряется большое количество газу; если же напротивъ она, слишкомъ горяча то надобно ее разбавлять холодною водою, или охлаждать воздухомъ, и въ обоихъ случаяхъ, легко себѣ представить сколько она теряетъ своей цѣлебной силы отъ смѣшенія и испаренія въ воздухѣ.
Кромѣ того, Эзскія воды обладаютъ естественнымъ преимуществомъ передъ прочими заведеніями такаго рода. Вездѣ почти горячіе источники выходятъ изъ низменныхъ мѣстъ, а здѣсь, напротивъ, она бьетъ съ высоты тридцати футовъ надъ фундаментомъ заведенія, черезъ что вода посредствомъ собственной тяжести можетъ подниматься сама собою на такую высоту, какая нужна для усиленія или уменьшенія ихъ дѣйствія при употребленіи душей.
Въ извѣстныя времена года, и въ особенности когда температура воздуха спускается до 12 или 9 градусовъ надъ точкою замерзанія, каждая изъ этихъ водь, которыя по видимому истекаютъ изъ одного ключа, представляетъ особенный феноменъ. Тогда сѣрная вода напитывается вязкимъ веществомъ, которое сгущаясь принимаетъ вкусъ и питательное свойство настоящаго мяснаго студеня; а квасцовая вода несетъ съ собою почти такое же количество чистаго растительнаго студеня.
Въ 1822 году, въ послѣдній день масляницы, по всей цѣпи Альповъ пробѣжало землетрясеніе; черезъ тридцать минутъ послѣ удара, оба крана, сѣрный и квасцовый, извергли значительное количество животной и растительной желатины.
Слишкомъ длинно было бы описывать разные врачебные кабинеты и находящіеся въ нихъ шпринцовальные приборы; теплота воды, проводимой ими на больныя части тѣла, измѣняется смотря по роду болѣзни, но температура кабинетовъ всегда одинакова, въ тридцать три градуса, исключая одного кабинета, называемаго адомъ, въ которомъ она гораздо выше, оттого что его водопроводы заключаютъ въ себѣ большую массу горячей воды, и когда затворить въ немъ дверь и форточки, прекращается всякое сообщеніе съ внѣшнимъ воздухомъ и вдыхаешь въ себя одни пары, освобождающіеся изъ воды. Эта истинно адская атмосфера ускоряетъ біеніе сердца до ста сорока пяти разъ въ минуту; пульсъ одного Англичанина, умершаго отъ чахотки, билъ здѣсь по двѣсти десяти разъ въ минуту, то есть, по три раза съ половиною въ секунду. Здѣсь-то заморили содержателя кузницъ. Шляпа этого несчастнаго еще висѣла на крюкѣ.
Можно сойти къ ключамъ черезъ входъ, устроенный въ самомъ городѣ; это отверстіе съ рѣшеткою въ три фута шириною, названное змѣиною дырою потому что отъ одинадцати до двухъ часовъ туда собирается множество ужей, привлеченныхъ полуденнымъ солнцемъ и теплотою пара, выходящаго изъ этой отдушины. Въ эти часы вы всегда можете видѣть, съ какимъ наслажденіемъ они грѣются, въ этой двойной теплотѣ: дѣти пріучаютъ къ себѣ этихъ не ядовитыхъ пресмыкающихся и употребляютъ ихъ, какъ наши продавцы вощанки и мыла для выведенія пятенъ, чтобъ выманить у путешественниковъ нѣсколько грошей.
Будучи расположенъ осматривать все любопытное въ Эзѣ и около него, я отправился къ каскаду Грези, находящемуся въ трехъ четвертяхъ мили за городомъ. Онъ пріобрѣлъ печальную знаменитость въ 1817 году, несчастною кончиною баронессы Брокъ, штатсъ-дамы королевы Гортензіи; впрочемъ, водопадъ самъ по себѣ ничѣмъ не замѣчателенъ, кромѣ нѣсколькихъ впадинъ, прорытыхъ имъ въ скалѣ, изъ которыхъ въ одной погибла эта прекрасная молодая женщина. Когда я тамъ былъ, вода въ нихъ такъ убыла, что края трехъ впадинъ въ пятнадцать или восемнадцать футовъ глубиною были совсѣмъ сухи; внутри ихъ вода прорыла себѣ путь сквозь скалу къ ручью, который быстро течетъ въ глубинѣ около тридцати футовъ, между берегами столь сближенными, что легко можно перескочить съ одного на другой. Королева Гортензія посѣтила этотъ каскадъ съ госпожами Перкинъ и Брокь; послѣдняя, переходя по доскѣ черезъ самую широкую впадину, хотѣла опереться на зонтикъ, но вмѣсто доски кончикъ попалъ въ воду; лишившись упора, она перегнулась всѣмъ тѣломъ на сторону, доска перевернулась госпожа Брокъ вскрикнула и исчезла въ безднѣ: тогда ей было 25 лѣтъ.
На томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ это случилось, королева приказала соорудить ей памятникъ съ слѣдующую надписью:
Г-жа баронесса Брокъ.
25-ти лѣтъ оть роду, погибла
Въ глазахъ своего друга
10 іюня 1815 года.
=
О вы,
Посѣтители здѣшнихъ мѣстѣ!
Съ осторожностію переходите
Черезъ эти бездны;
Помните о тѣхъ,
кто васъ
На обратномъ пути, съ одной стороны дороги, на берегу ручья Залива найдете желѣзистый ключъ Сенъ-Симонъ открытый сыномъ господина Деспина, однимъ изъ Эзскихъ докторовъ. Онъ приказалъ построить надъ нимъ классической фонтанецъ, и вырѣзать посреди его еще болѣе классическое имя богини Rugie, а подъ этимъ словомъ: ключъ Сенъ-Симона. Не знаю, этимологія этого имени имѣетъ ли какое нибудь отношеніе къ пророку нашихъ временъ.
Вода этого источника употребляется противъ желудочныхъ и лимфатическихъ болѣзней. Я отвѣдалъ ее мимоходомъ: на вкусъ она довольно пріятна.
Я пришелъ какъ разъ къ обѣду. Вставши изъ за стола, всѣ разошлись, каждый въ свою сторону, и я замѣтилъ, что никто не жаловался на боль въ желудкѣ. Я пошелъ спать уставши отъ утренней прогулки.
Въ полночь меня разбудилъ шумъ и свѣтъ. Толпа посѣтителей наполняла мою комнату и четверо изъ нихъ держали въ рукахъ зажженные факелы; они пришли за мной чтобъ вмѣстѣ отправиться на Кошачій-Зубъ.
Есть шутки, которыя тогда только нравятся, когда душа настроена до извѣстной степени веселости и расположенія. Безъ сомнѣнія, тѣ изъ нихъ, которые послѣ ужина, приправленнаго виномъ и бѣсѣдою, будучи одушевлены обѣими, и опасаясь чтобы сонъ не прервалъ оргіи, предложили провести остатокъ ночи вмѣстѣ и прогуляться на вершину Кошачьяго-Зуба, чтобы полюбоваться оттуда утреннею зарю: это предложеніе должно было удивительно какъ понравиться ихъ товарищамъ. Но я, уставши, бросился въ постель въ спокойномъ расположеніи духа, съ надеждою на самую безмятежную ночь; и вдругъ меня будятъ и дѣлаютъ такое неумѣстное приглашеніе: легко себѣ представить, что я принялъ его не съ слишкомъ пламеннымъ восторгомъ, — что казалось довольно страннымъ моимъ полуночникамъ. Изъ этого они заключили, что я еще въ просонкахъ и чтобы прибодрить схватили меня за руки и за ноги и разложили посреди комнаты, между тѣмъ какъ другой еще болѣе предусмотрительный пріятель вылилъ въ мою постель воду, которую я по неосторожности оставилъ въ лаханкѣ. Такимъ образомъ если прогулка и не сдѣлалась оттого пріятнѣе, по крайней мѣрѣ она стала необходимостію, которой я тотчасъ покорился, показавъ видъ будто нахожу въ ней особенное удовольствіе; черезъ пять минутъ я приготовился въ путь. Насъ было двѣнадцать человѣкъ; а съ двумя проводниками четырнадцать.
На площади мы видѣли мимоходомъ Жакото; онъ запиралъ уже свою кандитерскую; и Нѣмца, который докуривалъ послѣднюю цигару и осушалъ послѣднюю бутылку. Жакото пожелалъ намъ много веселиться, а Нѣмецъ закричалъ: «Хорошая дорога….» Спасибо вамъ!…
Чтобы добраться до подошвы горы, цѣли нашего похода, мы переѣхали маленькое озеро Бурже; оно было тихо, прозрачно и голубаго цвѣта; казалась, дно его усѣяно было такимъ же множествомъ звѣздъ какъ и небо. На западной его сторонѣ виднѣлась, какъ какой нибудь бѣлой призракъ, башня Готкомбъ, а между ею и нами тихо скользили по водамъ рыбачьи лодки съ зажженными факелами у кормы, которыхъ свѣтъ отражался въ зеркальномъ озерѣ.
Еслибъ я могъ быть здѣсь одинъ, мечтать цѣлые часы въ какой нибудь брошенной лодкѣ, конечно не пожалѣлъ бы ни о своей постели, ни о сладкомъ снѣ; но не для этого меня сюда привели; я здѣсь для того чтобы позабавиться. Слѣдственно я забавлялся! Странный этотъ міръ; гоняясь за удовольствіемъ всегда пройдешь мимо счастія!…
Въ половинѣ перваго мы стали взбираться на гору, и очень было бы любопытно посмотрѣть на наше шествіе при свѣтѣ факеловъ. Въ два часа мы были уже на трехъ четвертяхъ дороги; но остальная четверть такъ была трудна и опасна, что проводники сдѣлали намъ привалъ чтобы выждать разсвѣта.
Toгда мы опять пошли въ гору, которая вскорѣ стала такъ крута, что мы почти касались ея грудью идя одинъ за другимъ. Каждый изъ насъ долженъ былъ употребить всю свою ловкость и силу чтобъ не оборваться, цѣпляясь обѣими руками за кустарники и маленькія деревья, и упираясь ногами въ неровности скалы. Камни обрывались подъ нашими ногами; мы слышали какъ они скатывались по склону горы, крутой какъ высокая крыша, и провожали ихъ глазами иногда до самаго озера, которое разстилалось голубою скатертью въ четверти мили подъ нами; проводники старались только отыскивать удобнѣйшій путь и не могли подать намъ никакой помощи: только изрѣдка они говорили намъ, чтобы мы не оглядывались, потому что отъ этого голова закружится; и эти предостереженія, повторяемыя отрывистымъ голосомъ и въ короткихъ словахъ, доказывали всю опасность нашего положенія.
Вдругъ одинъ изъ нашихъ товарищей, который шелъ впереди насъ за проводниками, вскрикнулъ такимъ голосомъ, что морозъ пробѣжалъ у насъ по всѣмъ членамъ. Онъ ступилъ на камень, уже пошатнувшійся отъ тяжести проводниковъ, которые тоже упирались въ него; камень вывернулся съ мѣста и вмѣстѣ съ тѣмъ переломились вѣтви, за которыя онъ ухватился.
— Удержите его! закричали проводники. Но это было легче сказать, чѣмъ сдѣлать. Каждый изъ насъ едва могъ самъ держаться, и никто не былъ въ состояніи подать ему помощи, хотя онъ катился и близко отъ насъ. Мы уже почитали его погибшимъ, оледенѣли отъ ужаса и едва переводя духъ слѣдили за нимъ взорами; когда онъ поровнялся съ маркизомъ Монтегю, который шелъ позади всѣхъ, маркизъ схватилъ его за волосы. Съ минуту казалось, что оба они упадутъ, и этотъ короткій промежутокъ времени былъ ужасенъ, и я увѣренъ, что всѣ, кто тамъ были, долго будутъ помнить страшное мгновеніе, когда эти два человѣка висѣли надъ бездною въ 2,000 футовъ глубиною, въ неизвѣстности, низвергнутся-ли въ нее оба они или удержатся на землѣ.
Наконецъ мы добрались до маленькаго еловаго лѣса, и здѣсь хотя крутизна и не уменьшилась, однакожъ удобнѣе стало подниматься при пособіи сучьевъ и пней, за которые мы цѣплялись и удерживались. Противуположная опушка этого лѣса почти вплоть примыкаетъ къ подошвѣ голой скалы, которой форма дала горѣ странное ея названіе, Кошечьяго-Зуба; выемки, неправильно выдолбленныя въ скалѣ, образуютъ родъ лѣстницы, которая ведетъ на самую вершину.
Изъ насъ только двое рѣшились на эту послѣднюю экспедицію; мы же остались на мѣстѣ, не потому чтобы эта часть пути была труднѣе пройденнаго вами, а что видъ съ вершины не могъ быть обширнѣе панорамы, которая простиралась передъ нами, и которая далеко не вознаградила насъ за усталость и ушибы; и такъ мы пустили ихъ однихъ карабкаться на эту колокольню, усѣлись на скалы и занялись извлеченіемъ изъ тѣла камешковъ и завозъ. Между тѣмъ они взобрались на вершину и, какъ будто въ знакъ обладанія, развели тамъ огонь и закурили цигары.
Черезъ четверть часа они сошли, но съ намѣреніемъ не затушили огонь, что бы посмотрѣть съ низу, будетъ-ли видѣнъ дымъ.
Когда мы закусили, проводники спросили насъ, хотимъ-ли мы возвратиться той-же дорогой, или другою, которая гораздо безопаснѣе, но въ той-же мѣрѣ и длиннѣе этой: мы единогласно избрали послѣднюю. Въ три часа мы были уже въ Эзѣ, и съ середины площади эти господа могли съ гордостію и наслажденіемъ полюбоваться дымомъ зажженаго ими маяка. Я спросилъ у нихъ, позволено-ли мнѣ теперь, повеселившись какъ нельзя лучше, отправиться на покой, спать. У каждаго изъ нихъ, вѣроятно, было тоже на умѣ, и потому они отвѣчали, что теперь не предвидится къ тому никакого препятствія.
Мнѣ кажется, я бы проспалъ тридцать шесть часовъ сряду, какъ Бальма, еслибъ меня не разбудила страшная суматоха на улицѣ. Я открылъ глаза; — глубокая ночь; — подошелъ къ окну и увидѣлъ весь городъ Эзъ на площади: всѣ говорили вдругъ, вырывали одинъ у другаго лорнеты, и смотрѣли вверхъ, не жалѣя своего позвоночнаго столба. Я подумалъ, что они пришли смотрѣть затмѣніе луны.
Чтобы участвовать въ наблюденіи феномена, я поспѣшно одѣлся и сошелъ на площадь, вооруживъ мой глазъ зрительною трубкою. Все небо было освѣщено багровымъ заревомъ и казалось какъ-бы объятымъ пламенемъ; Кошачій-Зубъ пылалъ.
Въ ту-же минуту я почувствовалъ, что кто-то беретъ меня за руку; я обернулся и увидѣлъ нашихъ двухъ товарищей, творцовъ маяка; они кивнули, мнѣ головою и пошли. Я спросилъ, куда они бѣгуть; одинъ изъ нихъ приложилъ обѣ руки ко рту въ видѣ трубы и закричалъ мнѣ: въ Женеву. Я тотчасъ понялъ въ чемъ дѣло: эти удальцы зажгли Кошачій-Зубъ и Жакото тихонько предупредилъ ихъ, что король Сардинскій очень дорожитъ своими лѣсами.
Я опять обернулся къ младшей сестрѣ Везувія; право, это быль прекрасный волкамъ втораго разряда.
Пожаръ ночью въ горахъ — великолѣпнѣйшее зрѣлище. Пламя, свободно врѣзавшись въ лѣсъ, извивается во всѣ стороны, подобно змѣю; ползетъ около пня дерева, стоящаго на пути, встаетъ, обхватываетъ его своими огненными жалами, лижетъ его листья, взбѣгаетъ на его вершину и вѣнчаетъ ее свѣтлою короною, спускается по его вѣтвямъ, и обливаетъ ихъ яркимъ блескомъ, какъ тисъ, приготовленный для народнаго увеселѣнія: вотъ что называется великолѣпіе!
Потомъ, когда это дерево, пожираемое пламенемъ, встряхнетъ свои листья, или вѣтеръ развѣетъ ихъ по воздуху огненнымъ дождемъ; когда каждая искра, упадая, дѣлается средоточіемъ новаго пожара; когда эти пожары, разширяясь во всѣ стороны, идутъ другъ другу на встрѣчу, встрѣтятся и сольются въ одно огромное горнило, которое займетъ пространствомъ цѣлую милю, и каждое горящее дерево сообщаетъ своему пламени особенный отливъ и особенную форму; когда раскаленные камни отторгаются отъ горы и скатываются по ней, все истребляя на пути; когда огонь свищетъ какъ вѣтеръ и вѣтеръ завоетъ какъ буря: о! тогда вы оцѣпенѣете отъ удивленія и скажете, что это величественнѣе и чудеснѣе всего, что вы видѣли дотолѣ! Неронъ быль знатокъ въ наслажденіяхъ, когда вздумалъ зажечь Римъ.
Стукъ кареты, сопровождаемой четырьмя королевскими карабинерами, вывелъ меня изъ этого восторга. Я узналъ въ ней карету нашихъ Ріоджіери, которые не успѣли добраться до Савойской границы и были настигнуты жандармами Карла-Альберта по доносу проводниковъ и указанію почтмейстера. Ихъ хотѣли было посадить въ тюрьму, но всѣ мы поручились за нихъ, и сами они дали честное слово не уѣзжать изъ города; такимъ образомъ они получили возможность насладиться зрѣлищемъ, за которое должны были заплатить.
Пожаръ продолжался три дня.
Въ четвертый къ нимъ принесли счетъ въ тридцать семь тысячь франковъ.
Такая сумма за нѣсколько дрянныхъ десятинъ лѣсу, которымъ по высокому его положенію ни кто не могъ пользоваться, показалась имъ слишкомъ непомѣрна; они стали переписываться, и черезъ недѣлю счетъ прислали къ нимъ пониженный до 780 франковъ.
Уплативъ эту сумму, они могли выѣхать изъ Эза и нсзаставили повторить себѣ этого; тотчасъ расплатились, получили квитанцію и поспѣшно уѣхали, опасаясь чтобъ на другой день не потребовали съ нихъ какой-нибудь недоимки.
Я не хочу назвать ихъ по имени: нынче оба они пользуются въ. Парижѣ такою значительностію, что я не рѣшился бы затмить ея чѣмъ нибудь.
Впродолженіи недѣли, послѣдовавшей за ихъ отъѣздомъ, случилось два только событія. Первое — ужасный концертъ, данный намъ самозванцемъ первымъ бассомъ Комической Оперы, и самозванцемъ баритономъ, отставнымъ гвардейцемъ. Второе событіе — переселеніе Нѣмца въ комнату смѣжную съ моею; до того онъ жилъ въ домѣ Руасара, противъ самой змѣинной диры, и довелось ему разъ найти ужа въ своемъ сапогѣ.
Легко можно пресытиться прогулками на ослахъ и въ такомъ даже случаѣ, когда свалишься съ нихъ не болѣе двухъ или трехъ разъ; еще скорѣе надоѣсть игра въ карты, когда не понимаешь наслажденія выиграть, ни огорченія проиграть; ктому жъ я уже осмотрѣлъ все, что было замѣчательнаго въ Эзѣ и его окрестностяхъ, и къ довершенію бѣдъ господинъ первой бассъ и господинъ первый баритонъ угрожали намъ вторымъ концертомъ. Сообразивъ всѣ эти обстоятельства, я рѣшился перемѣнить это пошлое существованіе и начать новое посѣщеніемъ большаго Картезіанскаго монастыря, въ десяти или двѣнадцати миляхъ отъ Эза, предполагая возвратиться оттуда въ Женеву, а потомъ продолжать обозрѣніе Альповъ, начиная съ Оберланда. И такъ я приготовился къ отъѣзду, нанялъ экипажъ за обыкновенную цѣну, по 10-ти франковъ на день, и 10 сентября поутру зашелъ проститься съ моимъ сосѣдомъ, Нѣмцемъ; онъ предложилъ мнѣ цигару и стаканъ пива: я думаю, что онъ никого еще такъ не угощалъ.
Между тѣмъ какъ мы потягивали пиво и облокотясь на столикъ пускали другъ къ другу густые клубы дыму, мнѣ пришли сказать, что карета готова: онъ всталъ и проводилъ меня до дверей. Тутъ онъ спросилъ у меня.
— Кута вы ѣдеть?
Я ему сказалъ куда.
— А! а! продолжалъ онъ, вы ѣдете посмотрѣть Картезіанцы: какой смѣшной народъ!
— По чему?
— Да, да, они кушаютъ въ чернилица, а ложится спать въ шкафь.
— Что за діавольщина! какъ такъ?
— Вы увидишь сами.
Потомъ онъ пожалъ мнѣ руку, пожелалъ мнѣ хороша дорога, и заперъ за собою дверь. И я не могъ отъ него добиться ни слова больше.
Я пошелъ еще проститься съ Жакото и выпить у него чашку шоколаду. Не смотря на то, что я издерживалъ у него не много, онъ питалъ ко мнѣ глубокое уваженіе съ тѣхъ поръ, какъ ему сказали, что я писатель; когда я сказалъ ему, что уѣзжаю изъ Эза, онъ спросилъ у меня, не напишу-ли я чего нибудь объ Эзскихъ водахъ. Я отвѣчалъ ему, что вѣроятно нѣтъ, но что однакожъ это статочное дѣло.
Тогда онъ попросилъ меня упомянуть и о кандитерской, въ которой онъ первый буфетчикъ, — что, говорилъ онъ, принесетъ великую пользу его хозяину; я обѣщалъ не только не забыть его кандитерской, но и его самаго, Жакото, прославитъ въ моемъ сочиненіи по мѣрѣ силъ моихъ и возможности. Бѣднякъ поблѣднѣлъ, услышавъ что и его имя, можетъ быть, попадется въ напечатанную книгу.
Общество, которое я оставилъ въ Эзѣ, была странная смѣсь всѣхъ общественныхъ состояній и политическихъ мнѣній. Однакожъ аристократія родовая, отвсюду изгоняемая и вытѣсняемая шагъ за шагомъ денежною аристократіею, которая смѣнила ее, какъ на скошенномъ полѣ всходить другая жатва и занимаетъ мѣсто первой, — первенствовала тамъ; что значитъ другими словами, что карлистская партія была сильнѣйшая. Непосредственно за нею слѣдовала партія обладателей собственности, представляемая богатыми купцами Парижскими, Ліонскими негоціантами и содержателями кузницъ въ Дофинё: всѣ эти честные господа казались очень несчастными, потому что Constitutionnel не пропускали въ Савоію[2].
Было также и нѣсколько представителей партіи бонапартистовъ. Ихъ тотчасъ можно узнать по вѣчному ропоту на настоящее, — отличительная черта ихъ характера, — и по таинственному восклицанію, которое они непремѣнно втиснуть въ разговоръ, о чемъ бы вы ни заговорили: Ахъ! еслибъ Наполеону не измѣнили!-- Простодушный народъ! они не видятъ дальше конца своей шпаги я мечтаютъ еще о новомъ возвращеніи съ Эльбы для Іосифа или Луціана, не зная того, что люди, подобные Наполеону, оставляютъ по себѣ только семейство, но не наслѣдниковъ.
Республиканская партія была очевидно слабѣе всѣхъ: если не ошибаюсь, вся она заключалась во мнѣ одномъ, и то многіе почитали меня просто утопистомъ, потому что я не признаю революціонныхъ правилъ Tribune, ни Американскихъ теорій National’я, говорю громко, что Вольтеръ писалъ плохія трагедіи и снимаю шляпу, идя мимо образа Спасителя.
Межевыя черты всѣхъ этихъ партій въ особенности замѣтны были между женщинами. Однѣ только представительницы предмѣстій Сенъ-Жермена и Сентъ-Оноре якшались между собою: родовая аристократія — сестра аристократіи, основанной на славѣ; а денежная аристократія — не законнорожденная. Мущинъ уравнивала и сближала картежная игра; касты исчезаютъ около зеленаго стола, и тотъ знатнѣй всѣхъ, кто понтируетъ на большую. Ротшильдъ смѣнилъ Монморанси, и еслибъ завтра онъ отступился отъ своего закона, то послѣ завтра никто уже не оспаривалъ бы у него званія перваго христіанскаго барона.
Размышляя про себя такимъ образомъ, я катился къ Шамбери, и вскорѣ въѣхалъ въ него, но не смѣлъ остановиться, потому что на мнѣ еще была все таже сѣрая шляпа. Я замѣтилъ только мимоѣздомъ, что на вывѣскѣ одного трактира съ надписью: «Французскому оружію», еще остались три лиліи старшей линіи Бурбоновъ.
Въ трехъ миляхъ за Шамбери мы проѣхали подъ сводомъ, прорѣзывающимъ гору, около полутораста шаговъ длиною. Этотъ проѣздъ начатъ Наполеономъ и оконченъ нынѣшнимъ правительствомъ Савойскимъ.
Далѣе лежитъ на пути деревня Лѣстницы; въ четверти мили за нею — маленькой городокъ, полуфранцузскій полусавойскій. Рѣка разграничиваетъ оба королевства: мостъ, брошенный черезъ нее, съ одной стороны охраняется Сардинскимъ часовымъ, а съ другой Французскимъ. Ни тотъ, ни другой, не имѣя права ступить на сторону сосѣда, преважно расхаживають, каждый начиная съ своего конца, сходятся по серединѣ моста, обозначенной вымощенною дорожкою, оборачиваются другъ къ другу спиной и отправляются опять къ концамъ, и этотъ маневръ повторяется покуда не придетъ смѣна. Впрочемъ я съ удовольствіемъ увидѣлъ мареновыя паиталоны и трехцвѣтную кокарду моихъ соотечественниковъ.
Мы пріѣхали въ Сенъ-Лоранъ; въ этой деревнѣ оставляютъ экипажъ и берутъ лошаковъ для переѣзда четырехъ миль, до самаго монастыря. Мы не нашли здѣсь ни одного лошака; всѣ они были на какой-то ярмаркѣ. Ламаркъ и я, какъ хорошіе ходоки, мало о томъ заботились, но одна дама, которая путешествовала съ нами не такъ была равнодушна къ этой неудачѣ; однакожъ она рѣшилась итти съ нами. Мы послали за проводникомъ, который взялъ наши три узла и связалъ ихъ въ одинъ. Уже было половина восьмаго; оставалось только два часа до вечера, а ходьбы предстояло часа на четыре.
Дофинейская долина, въ глубинѣ которой возвышается Картезіанской монастырь, можетъ быть сравнена съ самыми мрачными Швейцарскими ущеліями: такое же богатство въ природѣ, таже сила въ прозябеніи, тотъ-же величавый видъ; только дорога, такъ же проложенная по крутымъ косогорамъ, удобопроходимѣе Аднійскихь дорогъ и почти вездѣ въ четыре фута шириною. По этому днемъ она вовсе не опасна, и пока еще было свѣтло мы шли по ней какъ нельзя лучше. Но наконецъ настала ночь, и ужасная буря еще сгустила темноту. Мы спросили у проводника, гдѣ-бы намъ укрыться; но по всей этой дорогѣ нѣтъ ни одного жилья и надобно было продолжать путь, между тѣмъ какъ до монастыря оставалось ровно столько-же, сколько мы прошли.
Ужасенъ былъ этотъ походъ. Вскорѣ полилъ сильный дождь и стало совершенно темно. Наша спутница ухватилась за руку проводника, Ламаркъ за мою, и мы пошли такимъ образомъ въ два ряда; въ этомъ мѣстѣ дорога была довольно узка, вдоль пропасти неизвѣстной глубины, изъ которой доходилъ до насъ глухой шумъ потока. Ночь была такъ темна, что мы не могли разглядѣть дороги, по которой шли, и бѣлое платье дамы, служившее намъ путеуказателемъ, было видимо тогда только, когда озарялось молніею, которая ксчастію сверкала такъ часто, что почти на половину замѣняла темноту своимъ блескомъ. Прибавьте къ. этому акомпаньементь раскатовъ грома, котораго удары удвоивались отъ каждаго эха и грохотъ четверился отраженіемъ отъ скалъ: ну, свѣтопреставленіе и только!
Наконецъ звонъ монастырскаго колокола возвѣстилъ намъ, что мы уже близко къ цѣли, и въ самомъ дѣлѣ черезъ полчаса молнія окатила своимъ блескомъ гигантскій корпусъ стараго монастыря Картезіанцевъ въ разстояніи отъ насъ не болѣе двадцати шаговъ. Внутри его царствовала мертвая тишина, прерываемая однимъ только звономъ колокола; въ пятидесяти его окнахъ не видно было ни одного огонька; можно было подумать, что это давно опустѣлый монастырь. Мы позвонили. Монахъ отворилъ намъ. Мы уже хотѣли войти, но увидѣвъ даму, онъ поспѣшно заперъ дверь и ушелъ, какъ будто-бы самъ сатана посѣтилъ монастырь. Картезіанскимъ монахамъ запрещено принимать женщинъ; одна только была разъ въ этихъ стѣнахъ, переодѣтая въ мужское платье, и послѣ ея отъѣзда, когда монахи узнали, что уставъ ихъ нарушенъ, они исполнили всѣ обряды заклятія нечистой силы во всѣхъ комнатахъ и кельяхъ, куда она входила. Одно только позволеніе папы отворяетъ двери этого монастыря женскому врагу человѣческаго рода. Сама герцогиня Беррійская въ 1829 году должна была употребить это средство для посѣщенія Картезіанцевъ. Мы не знали, что дѣлать; но вскорѣ дверь опять отворилась, вышелъ монахъ съ фонаремъ и повелъ насъ въ отдѣльной флигель, находящійся въ пядитесяти шагахъ отъ монастыря. Тамъ всегда проводятъ ночь путешественницы, которыя, подобно нашей, стучатся въ ворота монастыря, не зная строгаго устава послѣдователей святаго Брюно.
Бѣдный монахъ, нашъ вожатый, по имени Иванъ-Марій, показался мнѣ самымъ кроткимъ и услужливымъ созданіемъ въ мірѣ. На него возложена обязанность принимать путешественниковъ, служить имъ и показывать монастырь. Онъ началъ съ того, что предложилъ намъ какой-то жидкости, составляемой монахами для возбужденія теплоты въ путешественникахъ, продрогшихъ отъ холода или дождя; мы были именно въ такомъ состояніи и никогда этотъ удивительный элексиръ не могъ быть употребленъ болѣе кстати. И въ самомъ дѣлѣ, проглотивъ нѣсколько его капель, мы подумали что это — жидкой огонь, и стали бѣгать по комнатѣ какъ бѣшеные и просить воды; еслибъ отецъ Иванъ-Маріи вздумалъ въ эту минуту поднести намъ ко рту свѣчу, мнѣ кажется мы стали-бы извергать изъ себя пламя, подобно Какусу.
Между тѣмъ огромный каминъ запылалъ и на столѣ явились молоко, хлѣбъ и масло; Картезіанцы не только сами постятъ, но заставляютъ постить и своихъ посѣтителей.
Когда мы окончили нашъ убогій ужинъ, монастырскій колоколъ зазвонилъ ко всенощной. Я спросилъ отца Иванъ-Марія, можно-ли мнѣ отслушать ее. Онъ отвѣчалъ, что хлѣбъ и слово Божіе суть достояніе всѣхъ христіанъ, и я пошелъ въ монастырь.
Я изъ числа тѣхъ людей, на которѣіхъ внѣшніе предметы, въ особенности религіозные монументы, имѣютъ сильнѣйшее вліяніе. Но нигдѣ мнѣ не случалось видѣть зданія съ такимъ мрачнымъ выраженіемъ какъ большой Картезіанской монастырь. Ктомужъ изъ всѣхъ монашескихъ орденовъ одинъ только этотъ пощаженъ Французской революціею; и вотъ все, что осталось нынче отъ вѣрованія нашихъ отцевъ; это послѣдняя крѣпость, которую сохранила религія на землѣ невѣрующихъ. И то, каждый день равнодушіе подкапываетъ ее внутри, а время — снаружи: въ пятнатцатомъ столѣтіи въ этомъ монастырѣ было четыреста Картезіанцевъ, а нынче, въ девятнадцатомъ, ихъ осталось только двадцать семь, и уже шесть лѣтъ это число не пополняется; впродолженіи этого времени вступили только двое, но не могли выдержать строгаго искуса, и потому, вѣроятно, братство все будетъ уменьшаться по мѣрѣ того, какъ смерть будетъ посѣщать его кельи, которыя опустѣютъ навсегда, и придетъ время, когда младшій изъ монаховъ, переживши всѣхъ, въ свою очередь почувствусть приближеніе смерти, запретъ дверь монастыря изнутри и уляжется живой въ могилу, которую себѣ заранѣе приготовилъ, потому что на другой день некому ужъ будетъ положить его въ нее,
Изъ всего, что я разсказывалъ до сихъ поръ, читатель можетъ заключить, что я не принадлежу къ числу тѣхъ путешественниковъ, которые приходятъ въ восторгъ не чувствуя его, которые восхищаются тамъ, гдѣ проводникъ скажетъ имъ восхищаться; выказываютъ поддѣльныя чувства, будто-бы внушенныя имъ людьми и мѣстами, о которыхъ имъ заранѣе твердили, что имъ надобно удивляться; нѣтъ, я не изъ такихъ; я обнажаю передъ читателемъ свои ощущенія во всей ихъ истиннѣ; быть-можетъ я разсказываю слабо испытанное мною, но за то разсказываю только то, что самъ испыталъ. По этому читатель легко повѣрить мнѣ, если я скажу, что никогда не испытывалъ такого ощущенія, какое овладѣло мною когда я увидѣлъ въ концѣ длиннаго готическаго коридора въ восемь сотъ футовъ длиною отворившуюся дверь кельи, вышедшаго изъ нея и медленно подвигающагося подъ сводами, потемнѣнными временемъ, Картезіанскаго монаха съ сѣдою бородою, въ такомъ-же одѣяніи, какое носилъ святой Бруно и въ которомъ восемь вѣковъ не измѣнили своимъ теченіемъ ни одной складки. Святой мужъ приближался важно и тихо посреди круга дребезжущаго свѣта лампы, которую онъ держалъ въ рукѣ, между тѣмъ какъ впереди и позади его все было темно. Когда онъ подходилъ ко мнѣ, я почувствовалъ, что ноги мои подгибаются подо мной, и невольно упалъ на колѣни: онъ замѣтилъ меня въ этомъ положеніи, подошелъ съ кротостію, и поднявъ руки надъ опущенною моею головою, сказалъ: «Благословляю тебя, сынъ мой, если ты вѣруешь; благословляю и тогда, если не вѣруешь.» Въ эту минуту я бы не отдалъ этого благословенія за всѣ блага міра.
Когда онъ удалился, я всталъ. Онъ шелъ въ церковь, и я послѣдовалъ за нимъ. Тамъ ожидало меня новое зрѣлище.
Весь бѣдный орденъ, состоящій изъ шестнадцати отцевъ и одинадцати братьевъ, собрался въ маленькой церкви, освѣщенной люстрою подъ чернымъ покрываломъ. Одинъ монахъ отправлялъ службу, а остальные слушали его не сидя, но на колѣняхъ, разпростертыя на мраморномъ помостѣ; ихъ голые, выбритые головы выказывались изъ подъ капишоновъ. Тамъ были и старцы и молодые. Всѣ они стеклись сюда движимые различными чувствами: однихъ привела религія; другихъ — несчастіе; этихъ — страсти, — а иныхъ, быть можетъ, преступленіе. У нѣкоторыхъ жилы въ вискахъ бились какъ будто бы въ нихъ текло пламя; другіе плакали; видѣлъ и такихъ, которые едва чувствовали въ себѣ обращеніе остывшей крови; эти — молились. О! конечно изъ описанія жизни всѣхъ этихъ людей, составилась бы превосходная поучительная исторія.
Когда служба кончилась, я просилъ показать мнѣ монастырь ночью, опасаясь чтобъ день не принесъ съ собою другія мысли, и желая его видѣть въ тогдашнемъ расположеніи моего духа. Братъ Иванъ-Марій взялъ лампу, далъ мнѣ другую и мы начали осмотръ съ коридоровъ. Я уже сказалъ, что они огромны; длиною они равняются церквѣ Святаго Петра въ Римѣ, и заключаютъ въ себѣ по обѣимъ сторонамъ четыреста келій, которыя прежде были обитаемы всѣ въ одно время, а нынче изъ нихъ триста семдесять три — пустыя. Каждый монахъ вырѣзалъ надъ своими дверями любимую мысль, собственную или заимствованную изъ твореній какаго нибудь святаго отца. Вотъ замѣчательнѣйшія изъ нихъ:
Accoude me to tu in urne tuo.
Dans la solitude, dieu parle au coeur de riiomme, et
Dans le silence, l’homme parle au coeur de dieu.
Fuge, Late, Tage.
А la faible raison garde toi de te rendre,
Dieu l’а fait pour l’aimer et non pour le comprendre.
Une heure sonne, elle est déjà passée.
Мы вошли въ одну изъ этихъ пустыхъ келій, которой жилецъ, монахъ, умеръ за пять дней до нашего прихода. Всѣ онѣ одинаковы: во всѣхъ есть двѣ лѣстницы; одна ведетъ на верхній этажъ, другая въ нижній; верхній этажъ составляетъ маленькій чердакъ; въ срединѣ первая комната — съ каминомъ, а возлѣ нея кабинетъ. На столѣ лежала книга, открытая на той страницѣ, на которую умирающій бросилъ одинъ изъ послѣднихъ своихъ взоровъ: то была Исповѣдь Святаго Августина. Къ первой комнатѣ примыкаетъ спальня, въ которой вся мебель состоитъ изъ налоя и кровати съ соломенникомъ и шерстянымъ одѣяломъ; къ этой постели придѣланы двустворчатыя двери, которыя затворяются изнутри: это объяснило мнѣ — что разумѣлъ мой Нѣмецъ, когда говорилъ, что Картезьянцы спятъ въ шкапахъ.
Нижній этажъ состоитъ изъ одной мастерской, снабженной токарными или столярными инструментами; каждому монаху позволено употребить два часа въ день на какую-нибудь ручную работу, и часъ на обработываніе маленькаго сада, который примыкаетъ къ мастерской: въ этихъ занятіяхъ заключается все его развлеченіе.
Возвратившись на верхъ, мы осмотрѣли орденскую залу, обвѣшанную портретами генераловъ ордена, отъ святаго Бруно, его основателя[3], умершаго въ 1101-мъ году, до Инокентія Масона, умершаго въ 1705-мъ; здѣсь прерывается рядъ портретовъ до Іоанна-Батиста-Мартеса, нынѣшняго генерала ордена. Въ 92-мъ году, во время разоренія монастырей, Картезьянцы оставили Францію, и каждый изъ нихъ взялъ съ собою одинъ изъ этихъ портретовъ. Впослѣдствіи они возвратились въ монастырь вмѣстѣ съ портретами; а тѣ, которые умерли впродолженіи эмиграціи, приняли всѣ мѣры, чтобъ не затерять эти памятники ордена, взятые ими на сохраненіе; нынче они всѣ въ наличности.
Оттуда мы прошли въ столовую: она раздѣлена на двѣ части, одна — для братьевъ, другая — для отцевъ. Они пьютъ изъ глинянныхъ сосудовъ и ѣдятъ на деревянныхъ тарелкахъ; эти сосуды съ двумя ручками, за которыя они подымаютъ ихъ обѣими руками, по примѣру первыхъ христіанъ; тарелки имѣютъ форму чернильницы; среднее углубленіе наполняется соусомъ, а по закраинамъ располагаются овощи и рыба, — единственная пища, дозволенная монастырскимъ уставомъ. Я еще разъ вспомнилъ Нѣмца и по формѣ тарелокъ уразумѣлъ его замѣчаніе — что Картезьянцы ѣдятъ изъ чернилицъ.
Братъ Иванъ-Марій спросилъ меня, не желаю ли я видѣть кладбище, хоть теперь и ночь. Но послѣднее обстоятельство, которое казалось ему препятствіемъ, для меня было новою приманкою къ этому посѣщенію. И такъ я попросилъ его проводить меня туда. Мы пошли. Отворяя дверь въ кладбищную ограду, онъ схватиль меня за руку и указалъ на монаха, который рылъ себѣ не вдалекѣ могилу. При этомъ зрѣлищѣ я съ минуту оставался неподвижнымъ; потомъ спросилъ у моего вожатаго, можно-ли мнѣ поговорить съ этимъ человѣкомъ; онъ отвѣчалъ, что нѣтъ къ тому никакого препятствія; тогда я попросилъ его удалиться, если это ему дозволено. Повидимому мое предложеніе не только не показалось ему нескромнымъ, но еще было ему пріятно, потому что онъ едва передвигалъ ноги отъ усталости. Я остался одинъ.
Не зная еще какъ подступить къ моему могильщику, я подошелъ къ нему на нѣсколько шаговъ; онъ меня замѣтилъ, пересталъ работать и оборотясь ко мнѣ, оперся на заступъ, ожидая отъ меня перваго слова. Я пришелъ еще въ большее замѣшательство; однакожъ чувствовалъ, что мое молчаніе становится смѣшнымъ, и сказалъ ему наконецъ:
— Вы слишкомъ поздно занимаетесь грустною работой, мой отецъ; кажется, что послѣ дневныхъ трудовъ и благочестивыхъ упражненій вы бы должны чувствовать нужду въ отдыхѣ и посвятить успокоенію немногіе часы, которые молитва оставляетъ вамъ свободными, тѣмъ болѣе, отецъ мой, прибавилъ я улыбаясь (замѣтивъ что онъ еще молодъ), что вамъ нечего торопиться этою работою.
— Здѣсь, сынъ мой, отвѣчалъ монахъ отеческимъ и грустнымъ голосомъ, старцы не всегда умираютъ прежде молодыхъ, и въ могилу сходятъ не по старшинству лѣтъ; ктомужъ когда моя могила будетъ готова, можетъ быть Богъ позволить мнѣ лечь въ неё.
— Извините, отецъ мой, отвѣчалъ я, хоть я и набоженъ сердцемъ, но мнѣ мало извѣстны святыя правила и обряды: и такъ, можетъ быть, я и ошибаюсь въ томъ, что скажу вамъ; но мнѣ кажется, что отрѣченіе вашего ордена отъ всего мірскаго не должно простираться до желанія смерти.
— Человѣкъ властенъ надъ своими дѣлами, отвѣчалъ Картезіанецъ, но не надъ желаніями.
— Ваше желаніе слишкомъ мрачно, отецъ мой.
— Оно мнѣ по сердцу.
— Такъ вы много страдали?
— И теперь страдаю.
— Я полагалъ, что здѣсь обитаетъ одно лишь спокойствіе?
— Раскаяніе проникаетъ всюду.
Я посмотрѣлъ на этого человѣка пристальнѣе и узналъ въ немъ того монаха, котораго видѣлъ эту ночь въ церквѣ распростертаго на полу и рыдающаго. Онъ тоже узналъ меня.
— Вы были сегодня у заутрени? спросилъ онъ.
— Былъ, и кажется стоялъ возлѣ васъ, не правда ли?
— Вы слышали мои стенанія?
— Я видѣлъ, что вы плакали.
— Что же вы подумали обо мнѣ?
— Что Богъ умилосердился надъ вами, пославъ вамъ слезы въ облегченіе.
— Да, такъ! съ тѣхъ поръ какъ онъ мнѣ ихъ возвратилъ, я надѣюсь, что гнѣвъ его смягчается.
— Пробовали-ль вы усладить ваши горести, разсказомъ ихъ которому нибудь изъ вашихъ братьевъ?
— Здѣсь каждый несетъ бремя, соразмѣрное съ своими силами, и чужое горе переполнило бы мѣру.
— Однакожъ это доставило-бы вамъ облегченіе.
— Я тоже думаю.
— Утѣшительно найти сердце, которое сострадаетъ нашему несчастно, и руку, которая дружески сжимаетъ руку страждущаго. Съ этими словами я взялъ его руку и пожалъ ее. Онъ отнялъ ее у меня, скрестилъ на груди обѣ свои руки и вперилъ въ меня пронзительный взоръ, какъ будто хотѣлъ сквозь мои глаза прочесть сокровеннѣйшія чувства въ моемъ сердцѣ.
— Это участіе или нескромность? сказалъ онъ мнѣ…. Въ самомъ ли дѣлѣ вы добры, или только любопытны.
Грудь моя сжалась.
— Еще разъ вашу руку, отецъ мой!… и прощайте. — Я удалился.
— Послушайте, сказалъ онъ. — Я остановился. Онъ подошелъ ко мнѣ. — Да не скажутъ, что мнѣ предлагали утѣшеніе и я отвергъ его, что Богъ привелъ васъ ко мнѣ, а я васъ удалилъ. Вы сдѣлали для несчастнаго то, чего шестъ лѣтъ никто для него не дѣлалъ: вы пожали ему руку. Благодарю васъ….. Вы сказали, что разсказъ испытанныхъ имъ горестей облегчить его душу, и этимъ обязались ихъ выслушать. — Теперь не прорывайте меня и не говорите! Довольно…. Выслушайте все, до конца, — я чувствую потребность высказать все, что такъ долго лежало на моемъ сердцѣ. — Потомъ, когда я кончу, оставьте меня тотъ же часъ; но спрашивайте моего имени, и я не спрошу какъ васъ зовуть: только объ этомъ прошу васъ.
Я обѣщалъ исполнить его желаніе. Мы сѣли на разбитой гробницѣ одного изъ генераловъ ордена. Онъ склонилъ чело на обѣ руки; это движеніе откинуло капишонъ назадъ, и когда онъ поднялъ голову, я могъ разсмотрѣть его черты. Онъ былъ молодъ, съ черными глазами и бородою, худъ и блѣденъ отъ монашеской жизни, которая, конечно, помрачила его красоту, но за то придавала ему больше выразительности. Это была голова Джіаура, — такая какъ я себѣ представлялъ ее прочитавши поэму Байрона.
— Ни кчему вамъ знать, сказалъ онъ, гдѣ я родился и гдѣ жилъ. Тому ужъ семь лѣтъ какъ случилось произшествіе, которое разскажу вамъ; мнѣ тогда было двадцать четыре года.
Я былъ богатъ и знатенъ; изъ училища я вступилъ прямо въ свѣтъ съ рѣшительнымъ характеромъ, горячею головою, сердцемъ исполненнымъ пылкихъ страстей, и съ увѣренностію, что ни что не можетъ противиться человѣку настойчивому въ своихъ желаніяхъ и богатому. Первые опыты утвердили меня въ этомъ мнѣніи.
Вначалѣ весны 1825 года, помѣстье, смѣжное съ деревнею моей матери, объявили продажнымъ; его купилъ генералъ М…. Я встрѣчался съ генераломъ въ обществахъ еще до его женитьбы. Онъ быль человѣкъ важный и суровый; множество сраженій, въ которыхъ онъ участвовалъ, пріучили его смотрѣть на мущинъ какъ на единицъ, а на женщинъ какъ на нулей. Я думалъ, что онъ женился на какой нибудь маршальской вдовѣ, съ которой бы могъ толковать о Маренгскомъ и Аустерлицкомъ сраженіяхъ, и не надѣялся найти въ этомъ сосѣдствѣ какое нибудь удовольствіе.
Онъ сдѣлалъ намъ обыкновенный визитъ, и рекомендовалъ свою жену моей матери. Природа не создавала ничего восхитительнѣе этой женщины.
Вы знаете свѣтъ, его странную нравственность и правила чести, которыя повелѣваютъ уважать собственность ближняго, доставляющую ему одно лишь удовольствіе, и позволяетъ отнять у него жену, то есть — его счастіе. Увидѣвъ госпожу М…., я забылъ характеръ ея мужа и его пятидесятилѣтнюю славу, которую онъ стяжалъ тогда, какъ мы еще были въ колыбели, и двадцать ранъ, полученныхъ имъ въ то время, когда насъ еще нянчили на рукахъ; я забылъ отчаяніе его старости, позоръ, которымъ покрою конецъ столь прекрасной жизни; я забылъ все!…. мною овладѣла одна только мысль, одно желаніе — обладать Каролиною.
Какъ я уже сказалъ вамъ, помѣстье моей матери и генерала были смѣжны, и это близкое сосѣдство послужило мнѣ предлогомъ къ безпрерывнымъ посѣщеніямъ; генералъ очень полюбилъ меня, а я, неблагодарный! я искалъ дружбы этого старика для того только, чтобъ отнять у него сердце жены!
Каролина была беременна, и генералъ больше гордился будущимъ своимъ наслѣдникомъ, чѣмъ выигранными имъ сраженіями. Любовь его къ женѣ сдѣлалась оттого еще нѣжнѣе и, такъ сказать, чадолюбивѣе; но Каролина вела себя такъ, что, не подавая своему мужу ни малѣйшаго повода къ неудовольствію на себя, не дѣлала однакожъ его счастливымъ. Я замѣтилъ это расположеніе съ вѣрнымъ взглядомъ оцѣнщика, свойственнымъ человѣку, для котораго важна малѣйшая оттѣнка въ чувствахъ обожаемаго предмета, и убѣдился что госпожа М…. не любила своего мужа. Однакожъ, — мнѣ казалось тогда непостижимымъ, — отчего она принимала мою любовь съ такою вѣжливостію и холодностію. Она не искала моего присутствія, — доказательство, что не находила въ немъ никакого удовольствія; но и не избѣгала его, — доказательство, что оно не внушало ей никакого опасенія. Взоры мои, безпрерывно устремленные на нее, встрѣчались съ ея взорами случайно, — когда она ихъ подымала съ работы или съ клавишей фортепіана; но, казалось, что глаза мои потеряли ту обворожительную силу, которую прежде Каролины нѣкоторыя женщины приписывали имъ.
Такъ прошло лѣто. Желанія мои превратились въ настоящую любовь. Каролина какъ будто вызывала меня на бой своимъ равнодушіемъ, и я принялъ вызовъ со всею пылкостію своего характера. Невозможно было говорить ей о любви, потому что каждый разъ, когда я заводилъ рѣчь объ этомъ, улыбка недовѣрчивости мелькала на ея устахъ и прерывала объясненіе; и такъ я рѣшился писать къ ней. Однажды вечеромъ я завернулъ письмецо въ ея шитье, и когда на другой день поутру, принимаясь за работу она стала ее развертывать, я слѣдилъ за каждымъ ея движеніемъ, разговаривая съ генераломъ. Я видѣлъ, что она взглянула на адресъ, нисколько не измѣнившись въ лицѣ, и положила мое письмо въ карманъ безъ малѣйшаго смущенія. Только едва замѣтная улыбка пробѣжала по ея губамъ.
Во весь тотъ день она обнаруживала желаніе поговорить со мною, но я нарочно отъ нея уклонялся. Ввечеру она работала съ нѣсколькими дамами около стола. Генералъ читалъ журналы, а я сидѣлъ въ темномъ углу, откуда могъ на нее смотрѣть, не будучи никѣмъ замѣченъ. Она стала искать меня глазами, увидѣла и подозвала къ себѣ.
— Будьте такъ добры, нарисуйте мнѣ двѣ готическія буквы для угла моего платка, К и М.
— Съ величайшимъ удовольствіемъ.
— Но мнѣ это надобно сегодня, сейчасъ. Подите сюда. Она попросила одну изъ своихъ пріятельницъ подвинуться и показала мнѣ знакомъ, чтобъ я сѣлъ возлѣ нея. Я взялъ стулъ и сѣлъ. Она подала мнѣ перо.
— У меня нѣтъ бумаги.
— Вотъ бумага, сказала она, и подала мнѣ письмо, сложенное въ Англійскомъ конвертѣ. Я думалъ, что это отвѣть, и со всевозможнымъ хладнокровіемъ сняль конвертъ: въ немъ было завернуто мое письмо. Между тѣмъ она встала и хотѣла выйти. Я остановилъ ее.
— Сударыня, сказалъ я, подавая письмо такъ, чтобы всѣ его видѣли, вы дали мнѣ по ошибкѣ письмо съ вашимъ адресомъ. Для рисунка вензелей мнѣ довольно одного конверта.
Она видѣла, что мужъ ее поднялъ глаза съ журнала, поспѣшно подошла ко мнѣ, взяла у меня изъ рукъ письмо, посмотрѣла на адресъ и сказала равнодушно:
— Ахъ, да! это письмо отъ матушки. Генералъ снова углубился въ свой Французскій курьеръ. Я сталъ рисовать вензель. Госпожа М…. вышла.
— Можетъ быть, эти подробности кажутся вамъ скучными, сказалъ мнѣ Картезіанецъ, прерывая свой разсказъ; можетъ быть, вамъ странно ихъ слышать изъ устъ человѣка, который носить это платье и копаетъ себѣ могилу: но сердце отъ земли и память отъ сердца — отрываются послѣднія.
— Всѣ эти подробности истинны: поэтому они и занимательны. Продолжайте.
— На другой день, въ шесть часовъ поутру, меня разбудилъ самъ генералъ; онъ былъ въ охотничьемъ платьѣ, и предложилъ мнѣ отправиться въ поле на охоту.
Сначала это неожиданное посѣщеніе привело меня въ нѣкоторое замѣшательство, однакожъ я вскорѣ оправился, замѣтивъ въ его наружности такое-же спокойствіе, а въ его голосѣ столько-же добродушія и чистосердечія, какъ и всегда. Я принялъ его предложеніе и мы отправились вмѣстѣ.
Разговаривая о незначащихъ предметахъ, мы дошли до того мѣста, гдѣ надобно было зарядить ружья и изготовиться къ охотѣ. Тамъ мы остановились. Во время этого занятія онъ вперилъ въ меня пронзительный взоръ, который привелъ меня въ смущеніе.
— О чемъ вы думаете, генералъ? сказалъ я ему.
— Я думаю, отвѣчалъ онъ, объ одной очень сумазбродной вещи, о томъ, что вы вздумали влюбиться въ мою жену.
Можете представить себѣ, какъ меня поразилъ этотъ отвѣтъ.
— Я, генералъ! вскричалъ я въ изумленіи…
— Да, вы; не станете-ли вы отговариваться?
— Генералъ, клянусь вамъ…
— Не лгите, милостивой государь; ложь недостойна благороднаго человѣка, а вы, надѣюсь, благородный человѣкъ.
— Но кто вамъ это сказалъ?…
— Кто, кто? моя жена….
— Госпожа М…..!
— Вы, можетъ быть, скажете, что она ошиблась? — Но взгляните вотъ на это письмо, которое вы писали къ ней вчера. — Онъ подалъ мнѣ бумагу, которую я тотчасъ узналъ. Потъ выступилъ у меня на лицѣ. Видя, что я не рѣшаюсь взять письмо, онъ свернулъ его патрономъ и зарядилъ имъ ружье.
Послѣ того, онъ положилъ свою руку на мое плечо и сказалъ: — Правда-ли все то, что вы писали въ этомъ письмѣ? Таковы-ли на дѣлѣ ваши мученія, какъ вы ихъ описываете? Въ самомъ-ли дѣлѣ вы проводите такія адскія ночи? На этотъ разъ скажите мнѣ всю правду…
— Иначе могъ ли бы я чѣмъ нибудь оправдаться, генералъ?
— Когда такъ, дитя мое, отвѣчалъ онъ кроткимъ голосомъ, вамъ надобно уѣхать, разстаться съ нами, путешествовать по Италіи и Германіи и возвратиться тогда, когда вылечитесь совершенно.
Я подалъ ему руку, онъ дружески пожалъ ее.
— И такъ, рѣшено? сказалъ онъ мнѣ.
— Да, генералъ, я ѣду завтра.
— Вы можете быть увѣрены, что если вамъ понадобятся деньги, рекомендательныя письма….
— Премного благодаренъ.
— Послушайте, я предлагаю это вамъ какъ отецъ, не сердитесь. Вы рѣшительно отказываетесь? Ну, такъ пойдемте охотиться, и больше объ этомъ ни слова.
Минутъ черезъ десять поднялась куропатка; генералъ выстрѣлилъ въ нее и бѣдное мое письмо взлетѣло и закурилось.
Въ пять часовъ мы возвратились въ замокъ; я хотѣлъ было проститься съ генераломъ не заходя къ нему; но онъ просилъ войти. Mesdames, сказалъ онъ, входя въ гостинцую, этотъ прекрасный молодой человѣкъ пришелъ проститься съ вами; завтра онъ ѣдетъ въ Италію.
— Въ самомъ дѣлѣ вы насъ оставляете? сказала Каролина, поднявъ глаза съ работы. Я вперилъ въ нее укоряющій взоръ; она выдержала его очень равнодушно секунды двѣ или три; потомъ снова принялась за работу.
Каждый сказалъ нѣсколько словъ, объ этомъ внезапномъ отъѣздѣ, о которомъ я до тѣхъ поръ не говорилъ ничего; но никто не отгадалъ настоящей его причины.
Госпожа М… угощала меня за. обѣдомъ съ неимовѣрною любезностію.
Вечеромъ я распрощался со всѣми; генералъ проводилъ меня до дверей парка. Мнѣ кажется, что простившись съ нимъ, я чувствовалъ къ его женѣ больше ненависти, чемъ любви.
Я путешествовалъ цѣлый годъ; видѣлъ Римъ, Неаполь, Везувій, и съ удивленіемъ замѣчалъ, что страсть, которую я почиталъ вѣчною, съ каждымъ днемъ охлаждалась въ моемъ сердцѣ. Наконецъ я сталъ на нее смотрѣть какъ на одно изъ тысячи приключеній, которыми усѣяна жизнь молодаго человѣка, и которыя иногда приходятъ на мысль, но наконецъ и совсѣмъ забываются.
Я возвратился во Францію чрезъ Монъ-Сенисъ. По пріѣздѣ въ Гренобль, я сговорился съ однимъ молодымъ человѣкомъ, съ которымъ познакомился во Франціи, отправиться вмѣстѣ осмотрѣть Картезіанской монастырь. Такимъ образомъ я увидѣлъ эту обитель, въ которой живу теперь уже шесть лѣтъ, и тогда я, какъ теперь помню, смѣючись сказалъ Эммануэлю (имя моего товарища), что еслибъ я зналъ этотъ монастырь въ то время какъ былъ влюбленъ, то постригся бы въ немъ въ монахи.
Я возвратился въ Парижъ, нашелъ тамъ прежнихъ своихъ знакомыхъ, и жизнь моя связалась узломъ на той же нити, которую оборвало знакомство съ госпожею М…. Мнѣ казалось, что разсказанное мною теперь — ничто иное какъ сонъ. Между тѣмъ мать моя соскучилась въ деревнѣ, въ которой я уже не могъ жить, продала ее и купила домъ въ Парижѣ.
Я увидѣлся съ генераломъ, онъ былъ очень доволенъ мною и предложилъ мнѣ побывать у его жены; я согласился, будучи увѣренъ въ своемъ равнодушіи, Однакожъ, входя въ ея комнату, я почувствовалъ нѣкоторое волненіе, но столь слабое, что я не обратилъ на это никакого вниманія. Госпожи М…. не было дома.
Нѣсколько дней спустя я поѣхалъ въ Булонскій лѣсъ, и тамъ, на поворотѣ аллеи, встрѣтилъ генерала съ женою. Уклониться отъ нихъ показалось бы смѣшно; ктомужъ, чего мнѣ было опасаться свиданія съ госпожею М….?
И такъ я подъѣхалъ къ нимъ. Каролина очень похорошѣла съ тѣхъ поръ какъ мы разстались; тогда беременность имѣла вліяніе на ея здоровье, но теперь съ здоровьемъ возвратилась къ ней и вся свѣжесть.
Она стала говорить со мною голосомъ гораздо мягче обыкновеннаго и подала мнѣ руку, которая затрепетала когда я пожалъ ее. Дрожь пробѣжала у меня по всему тѣлу. Я посмотрѣлъ на нее; она потупила взоры. Я поѣхалъ шагомъ съ ними и возлѣ нея.
Генералъ пригласилъ меня къ себѣ въ деревню, куда онъ уѣзжалъ съ женою черезъ нѣсколько дней, и просилъ тѣмъ настоятельнѣе, что мы продали свою. Я отказался. Каролина обернулась ко мнѣ: «Пріѣзжайте-же» сказала она мнѣ. До тѣхъ поръ я еще не зналъ ея голоса; но я ничего не отвѣчалъ и впалъ въ глубокое раздумье: это ужъ была не та женщина, которую я зналъ годъ тому назадъ.
Она обратилась къ мужу.
— Monsieur ** вѣрно боится соскучиться у насъ, сказала она; позвольте ему привезти съ собою одного или двухъ своихъ товарищей: можетъ быть, это заставитъ его согласиться.
— Это совершенно отъ него зависитъ, отвѣчалъ генералъ. Слышите? сказалъ онъ мнѣ.
— Покорно васъ благодарю, генералъ, отвѣчалъ я въ разсѣянности; но я далъ слово…
— Которое выполнить вамъ пріятнѣе, чѣмъ принять наше приглашеніе? сказала Каролина…. Прекрасно! Эти слова она сопровождала улыбкою.
Я согласился.
Въ Парижѣ я продолжалъ видѣться съ молодымъ человѣкомъ, съ которымъ познакомился во Флоренціи. Наканунѣ моего отъѣзда онъ пришелъ ко мнѣ и спросилъ, куда я ѣду. Я не имѣлъ никакой причины отъ него скрываться, — Странное дѣло! сказалъ онъ, и я чуть не попалъ туда же.
— Вы знакомы съ генераломъ?
— Нѣтъ, но одинъ изъ моихъ пріятелей хотѣлъ меня отрекомендовать ему; да онъ теперь уѣхалъ въ Нормандію за наслѣдствомъ какого-то дяди, который у него умеръ: это тѣмъ для меня непріятнѣе, что лишаетъ меня теперь удовольствія провести съ вами время въ деревнѣ, куда вы ѣдете.
Я вспомнилъ предложеніе генерала привезти съ собою товарища, и сказалъ Эммануелю.
— Угодно вамъ ѣхать туда со мною?
— Развѣ вы такъ коротки въ домѣ?
— О, конечно.
— Ну, такъ я согласенъ.
— Хорошо! будьте же готовы завтра въ восемь часовъ; я заѣду за вами.
Въ часъ мы пріѣхали въ замокъ генерала; дамы были въ паркѣ; намъ показали. куда они пошли, и мы скоро ихъ догнали.
При нашемъ появленіи, мнѣ показалось какъ будто госпожа М…. поблѣднѣла. Она стала говоритъ со мною и въ голосѣ ея отразилось чувство, въ которомъ я не могъ ошибиться. Генералъ принялъ Эмануеля ласково, но жена его обошлась съ нимъ съ замѣтною холодностію.
— Вы видите, сказала она своему мужу, показывая ему едва замѣтнымъ движеніемъ бровей на Эммануеля, который стоялъ къ ней спиною, что безъ того позволенія, которое вы дали господину ***, мы бы не имѣли чести видѣть его у насъ; впрочемъ я благодарна ему за это вдвойнѣ.
И прежде чѣмъ я нашелъ, что ей отвѣчать, она отвернулась отъ меня и стала разговаривать съ одною дамою.
Однакожъ это неудовольствіе прошло такъ скоро, что оно больше польстило мнѣ, чемъ огорчило. За столомъ я сидѣлъ возлѣ вся и не замѣтилъ въ ней ни малѣйшаго слѣда его. Она была мила какъ нельзя больше.
Послѣ кофе генералѣ предложилъ прогуляться въ паркѣ. Я предложилъ руку Каролинѣ: она ее не приняла. Въ каждомъ ея движеніи была замѣтно какая-то нѣга, которую Италіянцы называютъ moi’bidezza, и для которой нѣтъ точнаго слова на нашемъ языкѣ.
Счастіе сводило меня съ ума. Эта страсть, которая едва могла охладѣть впродолженіи цѣлаго года, въ одинъ день снова овладѣла мною съ прежнею силой; я еще никогда не любилъ столько Каролину.
Прошло нѣсколько дней и обращеніе госпожи М…. со мною ни сколько не измѣнялось: только она всегда избѣгала оставаться со мною на единѣ. Но въ этой предосторожности я видѣлъ только новое доказательство ея слабости, и любовь моя, — если только это возможно, — еще увеличилась.
Генералу надобно было ѣхать въ Парижъ по какому-то дѣлу. Когда онъ объявилъ о своемъ отъѣздѣ, мнѣ показалось какъ будто молнія радости блеснула въ ея глазахъ, и я сказалъ про себя: — О! благодарю тебя, Каролина, благодарю! ты радуешься его отсутствію потому, что будешь тогда свободнѣе: о! мы раздѣлимъ между собою всѣ часы, всѣ минуты, всѣ секунды этого отсутскія!
Генералъ уѣхалъ послѣ обѣда. Мы проводили его до конца аліеи. На обратномъ пути въ замокъ Каролина по обыкновенію оперлась на мою руку; она казалась очень слабою, грудь ея сильно волновалась, дыханіе было прерывисто. Я говорилъ ей о своей любви, она не обидѣлась; и когда наконецъ запретила мнѣ продолжать этотъ разговоръ, глаза ея утопали въ такой нѣгѣ, что невозможно было согласить ихъ выраженіе съ ея запрещеніемъ.
Вечеръ прошелъ какъ сновидѣніе. Не знаю, въ какую играли игру, но помню только то, что я все былъ подлѣ ней; что волосы ея касались моего лица при малѣйшемъ ея движеніи, и что рука моя разъ двадцать встрѣчалась съ ея рукою; это былъ пламенный вечеръ: огонь лился въ моихъ жилахъ.
Насталъ часъ расходиться; къ моему счастію недоставало только услышать изъ устъ Каролины слова, которое я уже двадцать разъ повторилъ ей тихо: люблю тебя, люблю!… Я вошелъ въ свою комнату веселъ и горделивъ, какъ царь вселенной, потому что завтра, думалъ я, завтра, можетъ быть, прелестнѣйшій цвѣтокъ созданія, драгоцѣннѣйшій алмазъ изъ рудниковъ человѣчества, Каролина, будетъ моею! моею!… Всѣ радости земныя и небесныя заключались для меня въ одномъ этомъ словѣ.
Я повторялъ его какъ безумный, расхаживая по комнатѣ. Я задыхался…
Я легъ, но не могъ уснуть; всталъ, подошелъ къ окну и отворилъ его. Ночь была чудесная, небо сіяло звѣздами, воздухъ казался набальзамированнымъ: все было прекрасно и счастливо, какъ я: потому что, кто счастливъ, тотъ и прекрасенъ.
Я думалъ, что это спокойствіе природы, ночь и тишина успокоятъ меня; передо мною лежалъ паркъ, въ которомъ мы цѣлой день гуляли…. Я могъ найти тамъ въ аллеяхъ слѣды маленькихъ ея ножекъ…. разцѣловать тѣ мѣста, гдѣ она сидѣла: я бросился на вольный воздухъ.
На длинномъ фасадѣ замка свѣтъ видѣнъ былъ въ двухъ только окнахъ: это была ея комната. Я прислонился къ дереву и устремилъ взоръ на занавѣски.
Я увидѣлъ ея тѣнь; она еще не ложилась; быть-можетъ, также какъ и я, она пылала любовью, которая не давала ей сомкнуть очи…. Каролина, Каролина!…
Нѣсколько минутъ она стояла неподвижно, и, казалось, внимательно прислушивалась лотомъ вдругъ бросилась къ дверямъ, приникающимъ къ самому окну. Другая тѣнь мелькнула подлѣ нея; ихъ головы соединились; свѣтъ погасъ; я вскрикнулъ и остался на мѣстѣ въ оцѣпенѣніи, едва переводя духъ.
Сначала я думалъ, что мнѣ почудилось, или приснилось видѣнное мною на яву…. я снова устремилъ глаза на эти мрачныя занавѣсы, сквозь которые взоры мои не могли проникнуть!….
Монахъ схватилъ мою руку и почти смялъ се въ своихъ рукахъ.
— Ахъ! вскричалъ онъ, ревнивы ли вы? ревновали ли вы когда нибудь?
— Вы ихъ убили? отвѣчалъ я. — Онъ сталъ смѣяться дикимъ, судорожнымъ хохотомъ, прерываемымъ рыданіями; потомъ вдругъ всталъ, сжалъ голову обѣими руками и перегнулся назадъ, испуская глухіе, подавленные вопли.
Я всталъ и поддержалъ его.
— Дальше, дальше, сказалъ я ему, будьте мужественны….
— Я такъ любилъ эту женщину! Я бы отдалъ ей свою жизнь до послѣдняго вздоха, свело кровь до послѣдней капли, свою душу до послѣдней мысли! И эта женщина погубила меня и въ этомъ мірѣ, и въ томъ! да, сударь, — потому что я умру, думая объ ней, вмѣсто того чтобъ думать о Богѣ.
— Отецъ мой!
— Такъ, вскричалъ онъ съ возрастающимъ жаромъ; развѣ вы не замѣчаете, что я все таковъ какъ былъ; вотъ уже шесть лѣтъ какъ я зарылся, живой, въ этотъ гробъ, въ надеждѣ что смерть, которая въ немъ обитаетъ, убьетъ наконецъ мою любовь. И чтожъ! дня не проходило безъ того, чтобы я не метался въ кельѣ, ни одной ночи, чтобъ въ монастырѣ не раздавались мои вопли; даже тѣлесныя страданія не могутъ заглушить терзаній моей души! — Смотрите! Онъ распахнулъ рясу и показалъ мнѣ свою грудь, истерзанную власяницей, которую онъ носилъ на тѣлѣ. —
— И такъ вы ихъ убили! сказалъ я.
— О, я сдѣлалъ гораздо хуже! отвѣчалъ онъ Было одно только средство разрѣшить мои сомнѣнья, — дожидаться, хоть до свѣту, въ корридорѣ, ведущемъ въ ея комнату, и увидѣть, кто оттуда выйдетъ.
Не знаю, сколько часовъ я провелъ тамъ; отчаяніе и радость по могутъ измѣрять время. Свѣтлая полоса уже показывалась на горизонтѣ, когда дверь отворилась и я услышалъ голосъ Каролины; она тихо прошептала:
«Прощай, мой милый Эммануель! до завтра!»
Потомъ дверь затворилась; Эммануель прошелъ мимо меня; не знаю, какъ онъ не услышалъ біенія моего сердца… Эммануель!…
Я ушелъ въ свою комнату и бросился на паркетъ; всѣ роды мщенія вертѣлись у меня въ головѣ; я призывалъ на помощь сатану, чтобъ выбрать изъ нихъ самое ужасное, — и, думаю, что онъ услышалъ мое призваніе. Утвердившись въ одномъ планѣ, я немного успокоился и сошелъ къ завтраку. Каролина стояла передъ зеркаломъ и вплетала въ волоса каприфолій; я подошелъ къ ней тихонько, такъ что она вдругъ увидѣла мою голову въ зеркалѣ изъ за своего плеча; Вѣроятно, я былъ очень блѣденъ; потому что она вздрогнула, и обернувшись ко мнѣ, сказала:
— Что съ вами?
— Ничего, я дурно провелъ ночь.
— Ктожъ тому причиною? прибавила она улыбаясь.
— Письмо, которое я получилъ вчера ввечеру, простившись съ вами; мнѣ надобно непремѣнно ѣхать въ Парижъ.
— На долго?
— На одинъ день.
— День скоро пройдетъ.
— Какъ кому, иногда это — годъ, иногда часъ.
— А въ который разрядъ ставите вы вчерашній день?
— Въ разрядъ счастливѣйшихъ дней, сударыня; въ цѣлой жизни встрѣчается одинъ такой день; потому что когда счастіе достигаетъ до этой точки, оно уже не можетъ увеличиваться и должно убывать. Когда древніе доживали до такаго дня, они бросали въ море какую нибудь драгоцѣнную вещь, чтобъ умилостивить злыя божества. Я думаю, вчера мнѣ надобно бы было послѣдовать ихъ примѣру.
— Вы ребенокъ, сказала она мнѣ, подавая мнѣ руку, чтобъ идти въ столовую. Эммануеля не было: съ самаго утра онъ отправился на охоту. О! они взяли всѣ предосторожности, чтобы ни кто не могъ уловить ни одного ихъ взгляда.
Послѣ завтрака я попросилъ Каролину написать мнѣ адресъ ея музыкальнаго магазина, въ которомъ, сказалъ я ей, хочу купить нѣсколько романсовъ. Она взяла лоскутъ бумаги, написала адресъ и дала мнѣ его. Только мнѣ и было надобно.
Я велѣлъ осѣдлать лошадь, оставивъ мой тильбюри; я хотѣлъ ѣхать скоро. Каролина вышла на крыльцо посмотрѣть на мои отъѣздъ; покуда она могла меня. видѣть, я ѣхалъ шагомъ; но при первомъ поворотѣ пустилъ лошадь во весь опоръ; въ два часа я проскакалъ десять милъ.
По пріѣздѣ въ Парижъ, я тотчасъ отправился къ матушкину банкиру, взялъ у него 30,000 франковъ; оттуда пошелъ прямо на квартиру Эммалуеля, спросилъ его камердинера, и когда онъ пришелъ, заперся съ нимъ въ кабинетѣ.
— Томъ, сказалъ я ему, хочешь-ли получить 20,000 франковъ?
— 20,000 франковъ? сказалъ онъ.
— Да, 20,000 франковъ.
— Хочу-ли я ихъ получить, я?… конечно, хочу!….
— Можетъ быть я и ошибаюсь, но мнѣ кажется, что ты за половину этой суммы рѣшился бы на дѣло вдвое хуже того, которое сей-часъ тебѣ предложу.
Томъ улыбнулся.
— Вы мнѣ не льстите, сударь.
— Нѣтъ, потому что я тебя знаю.
— Ну, такъ скажите, что вамъ угодно,
— Слушай. Я вынулъ изъ кармана адресъ, который мнѣ дала Каролина, и показалъ его ему. — Твой баринъ получаетъ и письма этого почерка? сказалъ я ему.
— Получаетъ, сударь.
— Куда онъ ихъ кладетъ?
— Въ письменный столь.
— Мнѣ надобны всѣ эти письма. Вотъ тебѣ 5,000 франковъ задатка. Остальныя 15,000 получишь когда принесешь мнѣ всю переписку.
— А гдѣ вы будете меня ожидать?
— У себя дома.
Черезъ часъ явился Томъ.
— Вотъ они, сударь, сказалъ онъ, подавая пакетъ писемъ.
Я сравнилъ почерки и нашелъ ихъ совершенно одинаковыми…
Я отдалъ ему 15,000 франковъ, онъ ушелъ, и я заперся въ своемъ кабинетѣ. Я отладь золото, чтобы добыть эти письма, а когда прочелъ ихъ, отдалъ бы всю кровь свою, чтобы они были писаны ко мнѣ.
Эммануель былъ уже два года любовникомъ Каролины. Онъ зналъ ее еще въ дѣвушкахъ, и уѣхалъ, когда она вырыла замужъ; ребенка, которымъ господинъ М…. такъ гордился, онъ называлъ своимъ. Съ этихъ поръ, не имѣя случая познакомиться съ генераломъ, они не могли видѣться. Но въ тотъ день, когда я встрѣтилъ его въ лѣсу съ женой, она съ своимъ любовникомъ выбрала меня для прикрытія ихъ любви. Мнѣ было поручено опять свести Эммануеля съ Каролиною, и эти вниманія, ласки, даже эта нѣжность, которую она показывала ко мнѣ, все это имѣло цѣлью отвлечь подозрѣнія генерала, который послѣ давнишняго признанія жены своей, не долженъ былъ и не могъ меня опасаться. — Видите, какъ искусно она составила и вела интригу и какъ жестоко дурачила меня, недогадливаго!….
Но теперь пришла моя очередь!….
Я написалъ къ Каролинѣ:
«Милостивая государыня! Вчера, въ одинадцать часовъ вечера, я былъ въ саду, когда Эммануель вошелъ въ вашу комнату, и видѣлъ какъ онъ вышелъ сегодня въ четыре часа утра: я былъ въ коридорѣ, когда онъ вышелъ изъ вашей комнаты. Съ часъ тому назадъ я купилъ у Тома за 90,000 франковъ вашу переписку съ его господиномъ.»
Генералъ долженъ былъ возвратиться въ замокъ не прежде какъ черезъ два или три дни, и потому я былъ увѣренъ, что письмо это не попадетъ къ нему въ руки.
На другой день въ одинадцать часовъ, Эммануель, блѣдный и запыленный, вошелъ въ мою комнату; онъ нашелъ меня на кровати, какъ я бросился на нее вчера не раздѣваясь; я не спалъ всю ночь. Онъ подошелъ ко мнѣ.
— Вы, конечно, знаете, за чѣмъ я пришелъ къ вамъ? сказалъ онъ мнѣ.
— Догадываюсь, милостивый государь.
— У васъ мои письма?
— У меня, милостивый государь.
— Вы, конечно, мнѣ ихъ отдадите?
— Нѣтъ, милостивой государь.
— Чтожъ вы намѣрены съ ними сдѣлать?
— Это моя тайна.
— Вы рѣшительно не хотите отдать?
— Рѣшительно.
— Но заставляйте меня сказать вамъ, кто вы.
— Вчера я былъ шпіонъ, сегодня — воръ; я сказалъ уже это самъ себѣ прежде васъ.
— А если я повторю?
— Это было бы противно хорошему тону.
— Такъ вы дадите мнѣ удовлетвореніе безъ этого?
— Конечно.
— Сейчасъ-же?
— Сейчасъ.
— Но, предупреждаю васъ, мы будемъ драться на смерть.
— Въ такомъ случаѣ позвольте мнѣ сдѣлать послѣднія распоряженія; они будутъ коротки. — Я позвонилъ. Вошелъ мой камердинеръ, человѣкъ вѣрный и преданный, на котораго я могъ положиться.
— Іосифъ, сказалъ я ему, я буду стрѣляться съ этимъ господиномъ, и можетъ случиться, что илъ убьетъ меня. — Я подошелъ къ письменному столу и отворилъ его. — Какъ только узнаешь, что я убитъ, продолжалъ я, возьми эти письма и отнеси ихъ генералу М… Эти 10,000 франковъ, которые здѣсь лежатъ, назначаю тебѣ. Вотъ ключъ. Я заперъ столъ и отдалъ ключъ Іосифу. Онъ поклонился и вышелъ.
— Теперь, къ вашимъ услугамъ, сказалъ я, обращаясь къ Эммануелю.
Онъ быль блѣденъ, какъ смерть, и потъ лилъ съ него въ три ручья.
— Что вы дѣлаете, — очень низко! сказалъ онъ.
— Я это знаю.
Онъ подошелъ ко мнѣ.
— По крайней мѣрѣ, если вы меня убьете, отдадите-ли вы тогда эти письма Каролинѣ?
— Это будетъ отъ нея зависѣть.
— Чтожъ ей сдѣлать, чтобъ получить ихъ? скажите….
— Она должна сама придти за ними.
— Сюда?
— Сюда.
— Такъ со мною?….
— Одна.
— Никогда!
— Не ручайтесь за нее.
— Она на это никакъ не согласится!
— Можетъ быть и согласится. Возвратитесь въ замокъ и посовѣтуйтесь вмѣстѣ; я даю вамъ сроку три дня.
Онъ съ минуту подумалъ, и бросился изъ комнаты.
На третій день Іосифъ доложилъ мнѣ. что какая-то дама въ покрывалѣ желаетъ говорить со мною на сдинѣ. Я велѣлъ ее просить: это была Каролина. Я сдѣлалъ ей знакъ сѣсть; она сѣла. Я стоялъ передъ ней.
— Вотъ, милостивый государь, сказала она мнѣ, я сама пришла.
— И очень благоразумно сдѣлали, сударыня.
— Я пришла, надѣясь въ ваше благородство.
— Напрасно надѣялись, сударыня.
— И такъ, вы мнѣ не отдадите этихъ несчастныхъ писемъ?
— Отдамъ, сударыня, но съ уговоромъ.
— Съ какимъ?
— О! вы конечно догадываетесь.
Она завернула голову въ занавѣсъ окна и опрокинулась назадъ въ глубокомъ отчаяніи; она поняла по моему голосу, что я буду непреклоненъ.
— Послушайте, сударыня, продолжалъ я, мы оба играли въ странную игру; вы дѣйствовали хитростію, я — силою; вышло, что я выигралъ партію; вамъ теперь остается проиграть ее.
Она ломала себѣ руки.
— О! ваше отчаяніе и ваши слезы безполезны, сударыня.
— Но, сказала она, если я обяжусь клятвенно, предъ олтаремъ, никогда не видѣть больше Эммануеля?
— Развѣ вы не обязались клятвенно, передъ олтаремъ быть вѣрною генералу?
— Какъ! ничто, ничто, кромѣ этого, не можетъ выкупить моихъ писемъ!… ни золото, ни кровь!… скажите?…
— Ничто!….
Она отбросила покрывало, закрывавшее ея голову и устремила на меня сверкающій взоръ. Блѣдная эта голова съ блестящими отъ гнѣва глазами и распущенными волосами прелестно рисовалась на красивомъ фонѣ драпировки.
— О! вскричала она, стиснувъ зубы, о! милостивой государь, вашъ поступокъ — звѣрскій.
— А что скажете вы о себѣ, сударыня?…. Цѣлый годъ я старался истребить свою любовь; наконецъ достигъ своей цѣли, и возвратился во Францію, чувствуя къ вамъ одно уваженіе. Я забылъ прежнія свои мученья, хотѣлъ заняться другимъ предметомъ, и между тѣмъ встрѣчаюсь съ вами; тогда уже не я иду къ вамъ, вы сами идете ко мнѣ; разшевеливаете давнишній пепелъ въ моемъ сердцѣ, и раздуваете искры, еще тлѣвшія подъ этимъ пепломъ. И вотъ вспыхнуло пламя. Вы его видите въ моихъ глазахъ, въ голосѣ, въ жилахъ, — во всемъ…. для чегожъ все это?…. на что вы меня употребили?…. На то, чтобъ привести въ ваши объятія человѣка, котораго вы любите, и скрыть подъ моимъ плащемъ ваши преступные поцѣлуи. Я это сдѣлалъ, слѣпецъ! Но и вы были въ ослѣпленіи, когда не подумали, что мнѣ стоитъ только распахнуть плащъ, и весь свѣтъ увидѣлъ бы тогда вашъ позоръ!… Ну, сударыня, извольте рѣшить, сдѣлать-ли мнѣ это?
— Но, я васъ не люблю, не люблю!….
— Не любви я требую….
— Иначе это будетъ насильство, сами посудите!
— Называйте какимъ угодно именемъ.
— О! вы не такъ жестоки, какъ притворяетесь; вы сжалитесь надъ бѣдною женщиной, которая умоляетъ васъ на колѣняхъ. — Она бросилась къ моимъ ногамъ.
— Сжалились-ли вы надо мной, когда я лежалъ у вашихъ ногъ?
— Но я женщина, а вы мущина…
— Легче-ли мнѣ отъ того?
— Умоляю васъ, отдайте мнѣ письма, заклинаю васъ именемъ Бога….
— Я пересталъ въ него вѣрить.
— Именемъ прежней любви вашей ко мнѣ…
— Ея ужъ нѣтъ…
— Именемъ всего, что вамъ драгоцѣнно въ мірѣ…
— Я ничего больше не люблю.
— Когда такъ, дѣлайте съ этими письмами, что вамъ угодно, сказала она вставая; но того, что вы за нихъ требуете, никогда не будетъ! Она бросилась изъ комнаты.
— Продолжаю вамъ срокъ до завтра, до десяти часовъ утра, сударыня! закричалъ я ей вслѣдъ: черезъ пять минутъ уже будетъ поздно.
На другой день, въ половинѣ десятаго, Каролина вошла въ мою комнату и подошла къ моей постели.
— Я пришла, сказала она.
— Что новаго?
— Дѣлайте со мной что хотите!
Черезъ четверть часа я всталъ, подошелъ къ письменному столу, взялъ на выдержку одно письмо изъ ящика и подалъ ей.
— Какъ! сказала она мнѣ, блѣднѣя, одно?….
— Другія вы получите такимъ же образомъ, сударыня; когда вамъ будетъ угодно, вы можете за ними приходить…
— И она приходила? вскричалъ я, прерывая монаха.
— Два дни съ ряду….
— А на третій?
— Ее нашли мертвую съ Эммануелемь…. они задохлись въ чаду.
АВЕНТИКУМЪ.
правитьНа другой день на разсвѣтѣ мы пошли осматривать часовню Сенъ-Бруно, лежащую въ полу-мили отъ монастыря, на вершинѣ отвѣсной скалы, и замѣчательную только по живописнымъ окрестностямъ и смѣлости ея положенія. Внутри — посредственная фресковая живопись, изображающая портреты шести генераловъ ордена, а снаружи, надъ дверьми, вырѣзана слѣдующая надпись, которой послѣдняя фраза показалась мнѣ непонятною; вотъ она:
SANCTI BRUNONIS
=
HIC EST LOCUS IN QUO
GRATIANOPOLITANUS EPISCOPUS
VIDIT DEUM
SIBI DIGNUM CONSTRUENTEM
Изъ часовни мы вошли въ маленькой гротъ, въ которомъ текутъ одинъ возлѣ другаго два источника; въ одномъ вода почти теплая; въ другомъ совсемъ мерзлая.
Мы возвратились по дорогѣ, которой окрестности всюду запечатлѣны величавымъ и дикимъ характеромъ; я остановился полюбоваться ими и сказалъ своему товарищу, что эти мѣста, какъ будто нарочно расположены природою такъ, что живописецъ могъ бы снять съ нихъ превосходный ландшафтъ, безъ всякихъ измѣненій ни въ цѣломъ, ни въ подробностяхъ. Проводникъ засмѣялся.
Такъ какъ въ моихъ словахъ не было ничего смѣшнаго, ктомужъ они относились не къ нему, то я и обернулся спросить, чему онъ такъ радуется.
— Ахъ! отвѣчалъ онъ, ваше замѣчаніе напоминаетъ мнѣ пресмѣшной анекдотъ.
— Который здѣсь случился?
— На этомъ самомъ мѣстѣ.
— Нельзя-ли разсказать?
— Съ удовольствіемъ; тутъ нѣтъ никакой тайны; анекдотъ случился съ однимъ пейзажистомъ изъ Гренобля, который разъ заѣхалъ сюда писать картины; малой съ большимъ дарованіемъ, право! ему тоже понравилось это мѣсто, и онъ раскинулъ здѣсь свою палатку, да какъ онъ тамъ устроился, — смѣхъ да и только! вооразите себѣ, онъ закрылъ эту палатку со всѣхъ сторонъ и только вверху оставилъ дыру, подъ которою устроилъ какую то машину, такъ что она закрывала дыру, пропуская свѣтъ въ палатку черезъ зеркало, и я, право, не знаю какъ это вышло, только всѣ окрестности на пятьсотъ шаговъ кругомъ отражались въ маленькомъ видѣ у него на бумагѣ; онъ называлъ это камерою, камерою…
— Обскурою?
— Точно такъ! И въ самомъ дѣлѣ, взойдешь въ такую палатку, не видишь ни неба, ни земли, а только пейзажъ на бумагѣ въ натуральномъ видѣ, съ деревьями, камнями, каскадами, наконецъ все тутъ! такъ что еслибъ не было вѣтра, я бы самъ могъ нарисовать это также хорошо какъ и онъ, вотъ что! Ну-съ, онъ рисовалъ разъ въ своей машинѣ съ удивительнымъ усердіемъ, и вдругъ увидѣлъ что въ углу пейзажа что-то шевелится; хорошо, сказалъ онъ про себя, это оживитъ мою картину; и принялся-было рисовать движущійся предметъ; только смотритъ, присматривается, протираетъ глаза…. Знаетели, что такое шевелилось у него на картинѣ?
— Что?
— Медвѣдь, — правда не больше орѣшка, потому что чертовское зеркало все уменьшало, а на дѣлѣ преизряднаго роста; медвѣдь шелъ прямо къ нему, увеличиваясь на бумагѣ но мѣрѣ того, какъ онъ приближался; вотъ онъ уже сталъ съ грецкой орехъ. Живописецъ испугался, бросилъ бумагу, палитру, кисти, да и далъ тягу въ монастырь, куда онъ прибѣжалъ полумертвый отъ страха. Съ тѣхъ поръ онъ бывалъ у насъ еще нѣсколько разъ, но уже никогда не рѣшался удаляться отъ жилыхъ мѣстъ за пятьсотъ шаговъ, и то принимаясь за работу, всегда осматривалъ всѣ уголки своей картины, не шевелится-ли гдѣ какой-нибудь звѣрь.
Я обѣщалъ сообщить это приключеніе моимъ товарищамъ по ремеслу и выполнилъ свое обѣщаніе возвратившись въ Парижъ: анекдотъ имѣлъ успѣхъ необычайный.
Вскорѣ мы опять прошли мимо большаго Картезіанскаго монастыря; я не хотѣлъ смотрѣть его днемъ, чтобы сохранить впечатлѣнія, которыя онъ оставилъ во мнѣ въ прошлую ночь, и мы сошли, не останавливаясь до Святаго-Лаврентія де Понта, гдѣ нашли свой экипажъ; въ тотъ же вечеръ мы возвратились въ Эзъ, а на другой день покатили по женевской дорогѣ.
Впродолженіи обѣда въ Анеси я побѣжалъ въ церковь Посѣщенія, въ которой лежатъ мощи Святаго-Франциска Сальскаго; дожидаясь пока отворятъ рѣшетку на хоры, я осмотрѣлъ два маленькіе бюста, поставленные по обѣимъ ея сторонамъ: одинъ Святаго Франциска, другой Святой Шанталы; въ обоихъ піедесталахъ есть пустота, закрытая стекломъ, сквозь которое видно нѣсколько костей.
Черезъ пять минуть пришелъ ключарь весь запыхавшись и отворилъ хоры; у входа, прежде всего, я замѣтилъ большую двойную рѣшетку, ведущую въ обширную комнату темную и со сводами. Этою рѣшеткою церковь сообщается съ монастыремъ Посѣщенія; такимъ образомъ, монахини могутъ слушать обѣдню отдѣльно отъ прочихъ правовѣрныхъ, не подвергаясь нескромнымъ взглядамъ мірянъ. Останки Св. Франциска хранятся въ ракѣ изъ бронзы и серебра, поставленной на олтарѣ; тѣло лежитъ въ полномъ епископскомъ облаченіи, на руки надѣты перчатки и на одномъ пальцѣ видно епископское кольцо. Эта рака, цѣною въ 18,000 франковъ, подарена въ 1820-мъ году графомъ Францискомъ Сальскимъ и графинею Софіею, его женою. Многіе изъ родственниковъ святаго и по нынѣ еще живутъ въ окрестностяхъ Анеси; онъ умеръ въ 1625-мъ году.
Въ боковой часовни стоитъ другая рака съ мощами Святой Шанталы; ея рака стоитъ 15,000 франковъ. Она подарена церквѣ королевою Маріею-Христиною, супругою Карла-Феликса Савойскаго.
Ввечеру мы пріѣхали въ Женеву, переночивали въ ней, а на другой день, въ семь часовъ утра, уже плыли до прекрасному голубому озеру; въ полдень я обѣдалъ въ Лозанѣ у добраго нашего пріятеля, Г. Пелиса, а въ часъ сѣлъ въ красивую и спокойную коляску въ одиночку, далеко превосходящую удобствомъ наши дрянные фіакры и решізэд я покатился въ Мудонъ.
Ѣзда такомъ экипажѣ, — пріятнѣйшая изъ всѣхъ родовъ перемѣщенія, — къ сожалѣнію, возможна только на большихъ дорогахъ, потому что эти легкія колясочки не выдержали-бы проселочной тряски; обыкновенная наемная плата за человѣка, лошадь и экипажъ по десяти франковъ на день; но какъ эта цѣна одинакова и на обратный путь, порожнякомъ, то и надобно расчитывать по двадцати франковъ въ сутки кромѣ на водку — тринкгельда — кондуктору, зависящаго отъ щедрости путешественника, который увеличиваетъ или уменьшаетъ его смотря по тому, какъ кучеръ исправлялъ свою должность. На водку обыкновенно даютъ по сорока копѣекъ въ день; прибавьте къ тому три франка за завтракъ, четыре за обѣдъ и два за ночлегъ, слѣдственно въ сутки вы должны издержать тридцать одинъ франкъ, а съ непредвидимыми случаями до тридцати пяти.
Теперь, сообщивъ вамъ эти подробности, которыя необходимо знать въ такой странѣ, гдѣ жители живутъ половину года тѣмъ, что они заработали въ другую половину, и гдѣ трактирщики считаютъ путешественниковъ птицами, изъ которыхъ каждый можетъ выщипнуть для себя перо, возвратимся къ маленькой коляскѣ, которая катится по большой дорогѣ изъ Лозаны въ Муртенъ, и изъ-за кожаной занавѣски которой я уже усматриваю вдали Мудонъ.
Мудонъ, Musdonium у Римлянъ, не имѣетъ ничего замѣчательнаго, кромѣ четвероугольнаго зданія, принадлежащаго къ третьему вѣку, и каменнаго фонтана шестнадцатаго столѣтія, изображающаго Моисея со скрижалями закопавъ рукахъ.
Мы остановились обѣдать въ Пайэрнѣ; въ этомъ городѣ есть гробница королевы Берты. Ее выкопали изъ земли подъ сводомъ башни Святаго-Михаила, нѣкогда принадлежавшей древней оббатской церквѣ, въ которой, по слухамъ, сохранившимся въ народѣ преданіемъ, — была погребена эта королева.
Саркофага была высѣчена изъ цѣльнаго куска песчаника, въ которомъ сохранились въ цѣлости кости вдовы Родольфа. Государственный совѣть Вадтландскаго кантона, изслѣдовавши порядокъ производства этого отрытія и удостовѣрившись, что эти кости дѣйствительно принадлежали королевѣ Бертѣ, умерпіей въ 970-мъ году, приказалъ перенести ихъ въ приходскую церьковь и врѣзать на монументѣ черную мраморную доску съ слѣдующею надписью:
Высоко-превосходной супругѣ Родольфа,
Короля Малой Бургоніи,
Которой память благословенна всѣми,
А прялка всюду ставится въ примѣръ.
Она основала церкви, укрѣпила замки,
Провела дороги, обрабатывала поля,
Кормила бѣдныхъ
За-Юранскихъ областей.
Черезъ IX столѣтій,
Какъ намъ сказано, нашли ея гробницу,
Въ лѣто спасенія MDCCCXVIII,
И въ благодарность за благодѣянія, которыми она осыпала предковъ,
Сыны благочестиво исправили гробницу,
Также и сенатъ и весь Вадтландскій народъ.
Другой памятникъ, не меньше любопытный для путешественниковъ, это — сѣдло королевы. Въ немъ видно еще отверстіе, въ которое она втыкала свою прялку, упоминаемую въ эпитафіи, отправляясь осматривать свое государство. Впрочемъ преданія той эпохи остались у всѣхъ въ памяти, какъ воспоминаніе о золотомъ времени, и когда хотятъ выразить счастливый вѣкъ, говорятъ: Это было тогда, когда пряла королева Берта.
Черезъ два часа по выѣздѣ изъ Пайэрна, мы въѣхали въ Авентъ, который подъ именемъ Лиситикуліа былъ столицей Гельвеціи подъ владычествомъ Римлянъ. Тогда онъ занималъ собою пространство вдвое больше противъ нынѣшняго. Барки озера Муртена приставали у подошвы его стѣнъ; въ немъ былъ циркъ, въ которомъ раздавалось рыканіе львовъ, сражались невольники; бани, гдѣ женщины съ береговъ Нигера и Гиндуса расплетали благоухающіе волоса Римскимъ дамамъ, перевивая ихъ бѣлыми или алыми лентами, и Капитолій, гдѣ побѣжденные благодарили боговъ за торжество своихъ побѣдителей.
Въ одну изъ этихъ Римскихъ революцій, подобныхъ землетрясеніямъ, которыя распространись отъ Везувія, подземными путями разрушаютъ Фоліано, непримиримая вражда Гальбы и Вителія коснулась его. Не вѣдая о смерти перваго, Авентикумъ все еще держался его стороны, когда Албаній Цецина, генералъ-губернаторъ Гельвеціи, выступилъ противъ него съ легіономъ, названнымъ Страшнымъ. Овладѣвъ этимъ городомъ, Цецина обратилъ свои подозрѣнія на одного богатаго Римлянина, по имени Юлія Альпинія, и почитая его главою побѣжденной партіи, вопреки свидѣтельству многихъ лицъ о его невинности, не смотря на слезы его дочери, Юліи, посвященной Вестѣ и названной прекрасною жрицею, осудилъ Альпинія на смертную казнь. Юлія не пережила своего отца; ей воздвигнули памятникъ съ слѣдующею эпитафіею.
INFELICIS PATRIS INFELIX PROLES.
EXORARE PATRIS NECEM NON POTUI;
MALE MORI IN FATIS ILLI ERAT.
(1) Здѣсь вопіетъ прахъ Юліи Олимпіи, несчастной дочери несчастнаго отца. Я не могла отвратить отъ него страшной смерти, которую судьба опредѣлила ему испытать. Я жила 95 года.
Камень, на которомъ была вырѣзана эта надпись, купленъ однимъ Англичаниномъ.
Съ тѣхъ поръ Авентукумъ пришелъ въ упадокъ. Ему наслѣдовала Vidonissa, нынешный Виндишъ[4]; древняя столица оставалась въ забвеньи до тѣхъ поръ, пока Титъ-Флавій Сабиній, бывшій прежде сборщикомъ податей въ Азіи, удалился туда и умеръ, оставивъ вдову и двухъ сыновей, изъ которыхъ младшій достигъ Престола. Это былъ Веспасіанъ.
Вступивши на Римской престолъ, какъ благочестивый сынъ, онъ тотчасъ вспомнилъ объ убогомъ материнскомъ городѣ, который онъ оставилъ въ горахъ Гельвеціи. Однажды онъ пріѣхалъ туда безъ короны и безъ ликторовъ, сошелъ съ колесницы въ нѣсколькихъ стадіяхъ отъ города и пошелъ по дорожкѣ, которая такъ была ему знакома въ дѣтствѣ, въ тотъ домъ, гдѣ онъ родился: объявивъ свое имя жильцамъ его, онъ приказалъ показать себѣ ту комнату, въ которой жилъ пятнадцать лѣтъ. Изъ этой-то комнаты, въ которой Веспасіанъ такъ далекъ былъ мыслями отъ ожидавшей его великой будущности, онъ отдалъ повелѣніе о возобновленіи Авентикума. Все оживилось при этомъ могущественномъ словѣ: циркъ возвысился, снова огласился давно забытыми звуками и ревомъ звѣрей и стономъ сражающихся; другія бани, великолѣпнѣе древнихъ, вышли изъ Кревольскихъ мраморныхъ домной; воздвигся величественный храмъ Нептуну и на его Тосканскихъ колонахъ, осѣненныхъ архитравомъ, изваяны морскіе кони Амфитриды и баснословныя Сирены, прельщавшія Улисса. Потомъ, когда городъ украсился по прежнему и сталъ снова любоваться собою въ голубыя воды озера Муртона, какъ кокетка въ зеркало, императоръ, въ довершеніе пышнаго его наряда, опоясалъ его стѣнами, вывезенными за дорогую цѣну изъ ломней Нардъ-Нолекса,[5] и Авентикумъ сдѣлался во второй разъ столицею страны; Genlis caput — титулъ, который онъ сохранилъ до царствованія Константина Хлора.
Въ 307 году послѣ Рождества Христова Германцы хлынули на Гельвецію, ворвались въ Авентикумъ и поживились въ немъ несмѣтною добычею. Императоръ услышалъ вопль его жителей, уводимыхъ въ неволю, и поспѣшилъ къ нимъ на помощь съ своею арміею; заставилъ Германцевъ отступить за Рейнъ, выстроилъ на берегу этой рѣки и озера городъ Констансъ и въ предупрежденіе дальнѣйшихъ нападеній, усѣялъ цѣпь горъ, идущихъ вдоль Арговія, крѣпостями и гарнизонами. Но помощь подана слишкомъ поздно; Авентикумъ былъ разоренъ вторично, и Аміанъ Марселинъ, проѣзжавшій черезъ него въ 555-мъ году, то есть сорокъ восемь лѣтъ спустя послѣ этого событія, нашелъ его совершенно опустѣлымъ, монументы почти истребленными, а стѣны разрушенными.
Такимъ образомъ онъ стоялъ изувѣченъ и пустъ до 607 го года, въ которомъ графъ Вильгельмъ[6] Бургонскій построилъ свой романской замокъ на фундаментѣ капитолія императора Гальбы.
Спустя нѣсколько времени (въ 616-мъ году) впродолженіи войны между Теодорикомъ[7] и Тсодъ-Бертомъ[8], Авентикумъ былъ снова взятъ приступомъ; замокъ, только что достроенный, разрушенъ, и весь городъ до того разоренъ, что всю окрестную страну назвали Этландомъ или опустѣлою землею, имя, сохраненное ею до 1078-го года, въ которомъ Бопардъ, епископъ Лозанскій, приказалъ выстроить новый городъ изъ развалинъ стараго, и вмѣсто Авентикума, назвалъ его Авентомъ.
Пытливый путешественникъ можетъ прочесть всю исторію этого новаго города, начертанную на каменныхъ и мраморныхъ книгахъ, и при нѣсколько строгомъ изслѣдованіи раздѣлить эти обломки по двумъ періодамъ, въ которыхъ они составляли цѣлое. Въ амфитеатрѣ, выстроенномъ на возвышенномъ мѣстѣ, на краю города, и теперь еще есть подвалы, въ которыхъ запирали львовъ; очевидно, это зданіе принадлежитъ къ первой эпохѣ города — къ царствованію Августа. Гельвеніецъ и Римлянинъ, изваянные на городской стѣнѣ, подавая другъ другу руку, доказываютъ, что она выстроена вскорѣ послѣ заключенія мира съ Гельвеціею.
Двѣ уцѣлѣвшія колонны Нептунова храма, изъ бѣлаго мрамора, относятся къ царствованію Веспасіана. Это остатки изъ биржеваго зданія, воздвигнутаго компаніею Мартовъ[9] на свой счетъ, какъ доказываетъ слѣдующая надпись, вырѣзанная на разбитомъ фронтонѣ:
NAUTAE AVRANII ARAMICI
SCOLAM DE SUO INSTRUXERUNT.
L. D. D. D.
На высшей изъ этихъ колоннъ — аистъ свилъ себѣ гнѣздо и вскармливалъ тамъ своихъ птенцовъ подъ покровительствомъ Ватландскаго правительства, которое наложило штрафъ въ 70 франковъ на.того, кто убъетъ одну изъ этихъ птицъ; и это постановленіе внушаетъ имъ такую довѣренность, что наше посѣщеніе по видимому нисколько не разстроило почтеннаго обитателя колонны въ его занятіяхъ по внутреннему хозяйству: онъ продолжалъ съ приличною важностію дѣлить посредствомъ своего носа и когтей несчастную лягушку, съ материнскою справедливостію раздавъ по куску каждому изъ дѣтей.
Другія древности, достойныя нѣкотораго вниманія, суть: колосальная голова Аполлона, голова Юпитера и мраморный левъ. Эти обломки хранятся въ амфитеатрѣ.
Амфоры, погребальныя урны, маленькія бронзовыя статуи и медали, отрытыя въ землѣ, путешественникъ можетъ видѣть у синдика Толера, который содержитъ ихъ въ порядкѣ и расположилъ со вкусомъ, особенно совѣтую аматорамъ обратить вниманіе на маленькую статуйку, которую простодушный синдикъ покажетъ подъ именемъ Париса, подающаго яблоко. Если это въ самомъ дѣлѣ Парисъ, и если всѣ размѣры въ этой фигурѣ вѣрны, то легко объяснить себѣ упорную любовь къ нему Елены; по видимому, признательность Венеры къ фригійскому пастуху не ограничилась одною красотою, которою она наградила его.
Во двухъ или трехъ стахъ шагахъ за стѣнами города, на лѣво, у дороги, стоить маленькій домъ, выстроенный на городской счетъ; въ немъ хранится довольно красивый мозаикъ, составлявшій по видимому дно ванны.
Всѣ эти рѣдкости мы осмотрѣли въ часъ или два; потомъ поѣхали въ Муртенъ.
КАРЛЪ-СМѢЛЫЙ.
правитьМуртонъ знаменитъ въ лѣтописяхъ Швейцарскаго народа пораженіемъ герцога Бургонскаго, Карла-Смѣлаго. Въ память своей побѣды городъ поставилъ передъ одними изъ воротъ своихъ трофей, — костенище, сложенное изъ череповъ и костей восьми тысячь Бургонцевь. Три вѣка существовалъ этотъ храмъ смерти, сохраняя на костяхъ своихъ, убѣленныхъ временемъ, слѣдъ богатырскихъ ударовъ мечей побѣдителей; на фронтонѣ его была слѣдующая надпись:
CAROLI INCLVTI ET FORTISSIMI
BURGUNDIAE DUCIS EXERCITUS
MURALUM OBSIDENS AB HELVETUS
COESUS HOC SUI MONUMENTUM BELIQUIT (1).
(1) Всемогущему и всемилосердному Богу. Армія славнѣйшаго и зѣло храбраго Карла, герцога Бургонскаго, осаждавшая Муртенъ и истребленная Швейцарцами, оставила здѣсь этотъ памятникъ своего пораженія.
Во время нападенія Французовъ на Швейцарію, Бургонскій полкъ разорилъ этотъ памятникъ въ 1798 году, и, чтобы изгладитъ на всегда слѣды позора, понесеннаго праотцами, бросилъ всѣ кости въ озеро, которое, при каждой новой бурѣ, и теперь выбрасываеть ихъ на берега.
Въ 1822 году Фрибурская республика воздвигла на томъ мѣстѣ, гдѣ было костенище, простую каменную четвероугольную колонну въ тридцать футовъ вышиною съ слѣдующею новою надписью на той сторонѣ, которая обращена къ дорогѣ:
XXII JUN. MCCCCLXXVI
PATRUM CONCORDIA
PARTAM
NOVO SIGNAL LAPIDE
RESPUBLICA FRIBURG
(1) Фрибургская республика воздвигнула сей новый монументъ въ память побѣды здѣсь? Іюня 1476 годя соединенными усиліями отцевъ ея — MDCCCXXII.
Если хотите обозрѣть однимъ взглядомъ поле сраженія мри Муртенѣ, остановитесь шаговъ во ста отъ мѣста бывшаго костенища; тогда впереди открывается весь городъ, выстроенный амфитеатромъ на берегу озера, въ которомъ онъ омываетъ свои ноги, въ правѣ — Гурмельскія высоты, за которыми протекаетъ Сарина, въ лѣвѣ — здѣшнее озеро, надъ которымъ господствуетъ, отдѣляя его отъ озера Нефшательскаго, гора Вильи, вся покрытая виноградниками; обернувшись вы увидите маленькую деревню Фаугъ; наконецъ, внизу, подъ ногами — простирается равнина, на которой произошло самое кровавое событіе изъ погребальной трилогіи герцога Карла, начатой въ Грансонѣ, а конченной въ Нанси.
Первое пораженіе доказало герцогу, что, хотя онъ и сохранилъ прозваніе Смѣлаго, однакожъ лишился прозванія Непобѣдимаго: съ тѣхъ поръ въ герцогскомъ его гербѣ осталось пятно, которое не иначе могло быть смыто, какъ кровью; одна мысль — мщеніе, замѣнило у него сознаніе въ собственныхъ силахъ; храбрость его не умсінни.тась, по самоувѣренность ослабѣла. На свое оружіе полагаешься до перваго въ немъ поврежденія. Не смотря на то, внушенія гордости влекли его къ погибели и онъ шелъ въ бурю какъ разбитый корабль, который ударяется о всѣ скалы, встрѣчающіяся на пути. Въ теченіи трехъ мѣсяцовъ онъ собралъ армію столь же многочисленную какъ и та, которая была, истреблена; по составлявшіе ее новые солдаты; набранные изъ Пикардіи, Бургоніи, Фландріи и Артуа — были совершенно чужды другъ другу и не могли сдружиться.
Въ лучшее время постоянное счастіе герцога внушило бы имъ взаимную довѣренность; но ужъ наступила злополучная година, и эти люди шли на битву съ ропотомъ и безъ дисциплины.
Съ своей стороны Швейцарцы, послѣ Грансонской побѣды, тотчасъ разсѣялись. Каждый пошелъ за своимъ знаменемъ въ свой кантонъ, потому что наступило Пастбищное время и снѣга, тающіе отъ майскаго солнца, призывали въ горы солдатъ-пастуховъ съ ихъ стадами.
Когда герцогъ Бургонскій расположился лагеремъ 10 іюня 1476 года въ маленькой деревнѣ Фаугѣ, лежащей на правой сторонѣ озера, вся Швейцарія могла выставить противъ него одинъ только гарнизонъ изъ тысячи двухъ сотъ человѣкъ и весь оплотъ ея заключался въ маленькомъ городкѣ Муртонѣ. Но только что дошло до Берна извѣстіе о приближеніи герцога Бургонскаго со всѣми своими силами, тотчасъ понеслись гонцы во всѣ кантоны; на всѣхъ горахъ зажглись сигналы войны, и крикъ: Къ ружью! огласилъ всѣ долины.
Адріанъ Бубенбергъ, командиръ Муртонскаго гарнизона, безстрашно и спокойно смотрѣлъ на приближеніе этой арміи въ тридцать разъ многочисленнѣе его гарнизона; онъ собралъ солдатъ и обывателей и объявилъ имъ, что въ настоящихъ обстоятельствахъ они будутъ нуждаться во взаимныхъ услугахъ, и что для общей ихъ безопасности необходимо всѣмъ имъ съ этой минуты составить одну только вооруженную семью и помогать другъ другу какъ братья, наконецъ, видя что рѣчь произвела въ нихъ желаемое дѣйствіе, заставилъ ихъ присягнуть въ томъ, что всѣ они до послѣдняго погибнуть подъ стѣнами города, скорѣе чѣмъ сдадутся непріятелю. Три тысячи голосовъ дали клятву въ одно время; потомъ еще одинъ голосъ поклялся умертвить того, кто будетъ говорить о сдачѣ: голосъ этотъ быль Адріана Бубенберга. Взявши эти предосторожности, онъ написалъ къ Бернскимъ жителямъ: «Герцогъ Бургонскій здѣсь со всѣми своими силами, съ наемниками Италіанцами и нѣсколькими измѣнниками Нѣмцами; но пусть господа судьи, совѣтники и граждане ничего не боятся, не торопятся и успокоятъ умы всѣхъ нашихъ конфедератовъ. Я буду защищать Муртонъ.»
Между тѣмъ герцогъ охватывалъ городъ крыльями своей арміи, командуемой великимъ Батардомъ Бургонскимъ и графомъ Ромамтомъ. Первый расположился по дорогѣ Двенша Эстевайера, второй по Абергской дорогѣ; самъ герцогъ предводительствовалъ центромъ, и изъ великолѣпной деревянной ставки, которую онъ приказалъ себѣ выстроить на высотахъ Куржева, могъ ускорять или замедлять движенія фланговыхъ, какъ человѣкъ, который то открываетъ, то опять сжимаетъ свою руку. Съ одной только стороны городъ не былъ осажденъ, — со стороны озера, котораго волны омывали его стѣны, и каждую мочь несли къ нимъ лодки, нагруженныя людьми и припасами съѣстными и военными.
Съ другой стороны Сарины, позади герцога, Швейцары формировали не только оборонительныя, но и наступательныя свои силы. Маленькіе города Лауненъ и Гумененъ были приведены въ состояніе противиться внезапнымъ нападеніямъ, и подъ ихъ покровительствомъ, Бернъ сдѣлался сборнымъ пунктомъ конфедератовъ.
Герцогъ, видя что нельзя было медлить, послалъ сказать городу, чтобы онъ сдался, и тотчасъ по полученіи отказа, графъ Романъ приказалъ открыть батарею изъ семидесяти огромныхъ бомбардъ, которыя черезъ два часа пробили въ стѣнѣ брешъ, достаточно широкую для приступа. Бургонцы, видя что стѣна обрушилась, бросились къ ней съ крикомъ городъ взятъ! но въ брешѣ они встрѣтили другую стѣну, которую не такъ легко было пробить какъ первую, стѣну живую, стѣну желѣзную, объ которую впродолженіи восьми часовъ пять разъ разбились одинадцать тысячь человѣкъ графа Романа. Семьсотъ солдатъ погибли въ первомъ этомъ приступѣ, и начальникъ артилеріи былъ убитъ ружейными выстрѣломъ.
Какъ раненый кабанъ, обернулся герцогъ Бургонскій и бросился на Лауненъ и Гунененъ. Ударъ раздался до Берна, который въ первую минуту содрогнулся при видѣ столь близкой опасности, однакожъ выслалъ свои знамена съ отрядомъ изъ шести тысячь человѣкъ на помощь этимъ двумъ городкамъ; этотъ отрядъ пришелъ въ ту самую минуту, когда герцогъ Карлъ ретировался.
Гнѣвъ Бургонца достигъ высшей своей степени. Нѣкоторымъ образомъ самъ осажденный между тремя городами, которые осаждалъ, онъ походилъ на льва, заключеннаго въ треугольникъ перекрестныхъ выстрѣловъ. Никто не смѣлъ подать ему совѣта; начальники съ робостію подходили къ нему, когда онъ ихъ призывалъ, а часовые у дверей его ставки съ ужасомъ слышали по ночамъ его вопли и трескъ оружія, которое онъ въ ярости ломалъ и бросалъ.
Десять дней безпрерывно гремѣла артилерія, разбивая стѣны и разрушая городъ, не поколебавъ ни на минуту твердости его жителей. Два приступа, подъ предводительствомъ самаго герцога, были отбиты; два раза Смѣлый всходилъ на вершину бреши, и два раза долженъ былъ опять сойти съ нея. Адріянъ Бубенбергъ поспѣвалъ вѣздѣ и, казалось, перелилъ свою душу въ тѣло каждаго изъ своихъ солдатъ; употребивъ весь день на отраженіе неистовыхъ нападеній непріятеля, вечеромъ онъ писалъ къ своимъ союзникамъ. «Не спѣшите, будьте спокойны, господа; пока останется у насъ капля крови въ жилахъ, мы будемъ защищать Муртонъ.»
Между тѣмъ кантоны отправились въ путь и соединялись; ужъ прибыли войска изъ Оберланда, Бріена, Арговіи, Ури и Энтлибуха; къ нимъ присоединился графъ Овальдъ Пирштейнъ съ отрядомъ отъ владѣній эрцгерцога Сигисмунда; графъ Людовикъ Эптингенъ стоялъ уже лагеремъ подъ стѣнами Берна съ командою, высланною Стразбургомъ, который обязался выслать пособіе людьми и сдержалъ свое слово, какъ вѣрный союзникъ; наконецъ герцогъ Рене Лотарингскій вступилъ въ городъ съ тремя стами кавалеристовъ; возлѣ коня его шелъ огромный медвѣдь чрезвычайно ручной, которому онъ давалъ лизать свою голову и руку, какъ собакѣ.
Недоставало только Цурихскихъ воиновъ, но и они прибыли 21 іюня вечеромъ. Съ ними пришли ратники изъ Турговіи, Бадена и вольныхъ округовъ.
Всѣхъ войскъ собралось больше, нежели сколько могли надѣяться конфедераты; оттого весь городъ Бернъ иллюминовали, а передъ дверями домовъ накрыли столы для угощенія прибывшихъ защитниковъ отечества. Имъ дали отдохнуть два часа, а ввечеру вся армія конфедератовъ, исполненная надежды и храбрости, двинулась въ походъ и каждый кантонъ затянулъ свою боевую пѣсню.
Поутру они отслушали заутреню въ Гюмененѣ; потомъ расположились въ боевомъ порядкѣ на противуположномъ скатѣ горы, на которомъ стояла ставка герцога.
Гансъ Гальвиль командовалъ авань-гардомъ. Это былъ благородный и храбрый рыцарь изъ Арговіи, котораго Бернъ принялъ въ число своихъ гражданъ въ награду за подвиги, совершенные имъ въ арміи короля Богемскаго и впродолженіи послѣдней войны Венгріи съ Турками. Подъ его командою находились Оберландскіе и Энтлибухскіе горцы, старые пѣхотинцы и восемдесятъ волонтеровъ изъ Фрибурга, которые для разпознанія другъ друга среди сраженія воткнули на свои шляпы и каски вмѣсто султановъ липовыя вѣтви. За аванъ-гардомъ слѣдовалъ главный корпусъ войска подъ командою Ганса Вальдмана изъ Цуриха и Вильгельма Гертера, начальника Стразбургскаго отряда; назначивъ послѣдняго въ число главныхъ предводителей арміи, Швейцарцы воздали, въ лицѣ его, почесть вѣрнымъ союзникамъ своимъ, которыхъ онъ привелъ на защиту конфедераціи. Подъ ихъ начальствомъ находились всѣ кантоны, построенные около знаменъ своихъ, охраняемыхъ особыми отрядами изъ вогмидесяти человѣкъ самыхъ храбрыхъ и вооруженныхъ кирасами, пиками и сѣриками. — Аріеръ-гардомъ командовалъ Гаспаръ Гортенштейнъ, изъ Люцерна. Съ обоихъ фланговъ, на разстояніи тысячи шаговъ по сторонамъ, шли къ разсыпную но тысячи человѣкъ, для охраненія арміи отъ засадъ и внезапныхъ нападеній посреди лѣсовъ, покрывающихъ скатъ, по которому она спускалась отъ Гуменена къ Лаунену.
Вся соединенная армія конфедератовъ состояла изъ тридцати или тридцати четырехъ тысячъ человѣкъ. Войско герцога Бургонскаго было почти также велико, но въ лагерномъ расположеніи казалось гораздо многочисленнѣе отъ множества маркитантовъ и распутныхъ женщинъ, всюду слѣдовавшихъ за нимъ.
Наканунѣ того дня въ этомъ сборищѣ была тревога отъ распространившагося слуха, будто-бы Швейцарцы перешли Сарину, Герцогъ обрадовался этому извѣстію; вдругъ двинулъ всю свою армію, дошелъ съ нею до вершины горы на встрѣчу непріятелю; но пошелъ дождь и войско воротилась въ свой лагерь.
На другой день герцогъ приказалъ сдѣлать тотъ-же маневръ и въ этотъ разъ увидѣлъ на другой сторонѣ горы непріятелей, засѣвшихъ въ лѣсу. Небо было пасмурно и шелъ частый дождь. Швейцарцы, занятые въ то время вооруженіемъ своей конницы, не трогались съ мѣста. Герцогъ, прождавъ тамъ часа два или три, почелъ этотъ день потеряннымъ и возвратился въ свою ставку, а генералы его, видя что порохъ измокъ, тетивы на лукахъ опустились и люди изнемогаютъ отъ усталости, скомандовали къ отступленію. Этой минуты только и ждали конфедераты. Замѣтивъ движеніе непріятеля, Гансъ Гальвиль тотчасъ закричалъ своему аванъ-гарду: — На колѣни, ребята, и помолимся! — Всѣ преклонили колѣна. Это движеніе было повторено въ главномъ корпусѣ арміи и въ аріеръ-гардѣ: голоса тридцати четырехъ тысячь человѣкъ, молящихся за свободу и счастье, вознеслись къ Богу.
Въ эту минуту, случайно-ли или въ знаменіе покровительства небеснаго, облачная завѣса, покрывавшая небо, разорвалась, и лучь солнца блеснулъ и отразился на оружіи ополченія. Тогда Гансъ Гальвиль всталъ, обнажилъ шпагу, и обратясь къ сторонѣ, откуда нисходилъ дучь, вскричалъ: «Храбрые воины, Богъ намъ посылаетъ свѣтъ своего солнца; помните о женахъ вашихъ и дѣтяхъ!»
Вся армія вдругъ поднялась, и закричавъ въ одинъ голосъ: Грансонъ! Грансонъ! двинулась впередъ и достигла въ добромъ порядкѣ вершины холма, занятаго за нѣсколько минуть передъ тѣмъ солдатами герцога. Тамъ стая чорныхь собакъ, которыя шли впереди арміи встрѣтила стаю охотничьихъ собакъ, принадлежащихъ Бургонцамъ, и какъ бы раздѣляя ненависть господъ своихъ къ ихъ врагамъ, вступила съ ними въ ожесточенный бой; но собаки конфедератовъ, привыкшія сражаться съ буйволами и медведями, легко одержали побѣду надъ своими противниками и обратили ихъ въ бѣгство къ Бургонскому лагерю: конфедераты приняли это за добрый знакъ.
Швейцарцы раздѣлились на два отряда въ намѣреніи произвести двѣ атаки. Еще наканунѣ того дня тысяча или тысяча двѣсти человѣкъ были отряжены отъ арміи въ обходъ: переправившись чрезъ Сарину, нѣсколько пониже соединенія ея съ Аромъ, они явились передъ графомъ Романомъ, котораго должны были тревожить, и такимъ образомъ препятствовать ему подать помощь герцогу Карлу. Гальвиль, командовавшій однимъ отрядомъ, въ составъ котораго вошелъ аванъ-гардъ, и Вальдманъ, начальникъ другаго отряда, такъ разсчитали свои движенія, чтобы произвести атаку обоимъ въ одно время; они разошлись съ одного пункта на подобіе буквы V и направили атаки, Гальвиль на правый, а Вальдманъ на лѣвый флангъ лагеря, укрѣпленнаго по всей его окружности рвами и брустверомъ, въ амбразурахъ котораго виднѣлись черныя жерла множества бомбардъ и кулевринь большаго калибра. Вся эта линія окоповъ оставалась безмолвною и грозною до тѣхъ поръ, пока конфедераты не подошли къ ней на разстояніе полувыстрѣла изъ пушки. Тогда огненная полоса вдругъ опоясала весь лагерь, и судя по громкимъ воплямъ, раздавшимся въ колоннахъ Швейцарцевъ, можно было заключить, что вѣстники смерти уже вырвали изъ нихъ цѣлые ряды.
Колонна Гальвиля пострадала больше другихъ отъ этого перваго залпа. Рене Лотарингскій прискакалъ къ нему на помощь съ тремя стами всадниковъ. Но въ ту самую минуту однѣ ворота укрѣпленія отворились, отрядъ Бургонской конницы высыпалъ въ поле и бросился на непріятельскую кавалерію въ копья.
Когда они сблизились на разстояніе длины четырехъ копьевъ одни отъ другихъ, ядро убило лошадь подъ Рене Лотарингскимъ, который вмѣстѣ съ нею покатился въ грязь: его сочли убитымъ. Теперь Гальвиль въ свою очередь подоспѣлъ къ нему на помощь и спасъ его. Съ другаго фланга Вальдманъ достигъ до самаго рва, но тамъ сильный огонь Бургонской артилеріи заставилъ его отступить за одинъ холмъ, гдѣ онъ вскорѣ привелъ въ порядокъ свой отрядъ и возобновилъ атаку.
Въ эту пору послали сказать герцогу Карлу, что Швейцарцы атакуютъ. Онъ никакъ не ожидалъ отъ нихъ такой дерзости, и даже не вышелъ изъ ставки при первыхъ залпахъ, полагая что это стрѣляютъ батареи по городскимъ стѣнамъ.
Вѣстовой нашелъ его въ ставкѣ, полувооруженнымъ; на боку у него висѣлъ мочь; голова и руки были обнажены. Сначала онъ не хотѣлъ вѣрить этому извѣстію, и когда вѣстовой сказалъ, что самъ видѣлъ Швейцарцевъ, нападающихъ на лагеръ, герцогъ пришелъ въ ярость, разбранилъ его и ударилъ кулакомъ. Въ эту минуту вошелъ рыцарь, на лбу у него была рана, всѣ латы окровавлены. Надобно было повѣрить собственнымъ глазамъ; герцогъ поспѣшно надѣлъ шлемъ и нарукавники, вскочилъ на боеваго коня, который стоялъ у дверей совсемъ осѣдланный, и когда приближенные замѣтили ему, что онъ забылъ свой мечь, — указалъ на тяжелую желѣзную булаву, висѣвшую у его стремени, и отвѣчалъ что этого оружія слишкомъ достаточно, чтобъ расколотить въ прахъ такихъ скотовъ какъ его враги. Съ этими словами онъ пустилъ своего коня въ галопъ, остановился на возвышеннѣйшей точкѣ лагеря и приподнявшись на стременахъ, обнялъ однимъ взоромъ все поле сраженія. Герцогъ Соммерсетскій, начальникъ отряда Англичанъ, и графъ Марльскій, старшій сынъ конетабля де Сенъ-Поля, едва завидѣли герцогское знамя, тотчасъ прискакали къ Карлу и спросили у него, что имъ дѣлать. — То, что я буду дѣлать! отвѣчалъ герцогъ, пришпоривая свою лошадь, и поскакалъ къ одному мѣсту, гдѣ Швейцарцы пробились въ укрѣпленіе. И здѣсь отличался Гальвиль съ своимъ отрядомъ: будучи отраженъ съ одной стороны, онъ прошелъ вдоль ретраншаментовъ, высматривая слабѣйшую точку, нашелъ ее, овладѣлъ и тотчасъ обернувъ непріятельскія пушки, сталъ поражать Бургонцевъ мѣткими выстрѣлами ихъ собственной артилеріи. Это дѣло происходило на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ нынче Фрибургская дорога, и сюда-то скакалъ герцогъ. Онъ упалъ какъ громъ посереди этой свалки, и самъ вступилъ въ рукопашный бой; всѣ, кого онъ поражалъ своимъ оружіемъ, — оружіемъ мясника, — катились къ ногамъ его, какъ волы, сраженные обухомъ. Такимъ образомъ сраженіе приняло на этомъ пунктѣ другой оборотъ, нѣсколько благопріятнѣйшій для герцога, какъ вдругъ онъ услышалъ на правомъ флангѣ громкіе крики и страшную суматоху. Вотъ что тамъ происходило. Гертенштейнъ съ своимъ аріеръ-гардомъ, согласно съ планомъ сраженія, принятымъ Швейцарскими предводителями, отправился въ обходъ, обошелъ лагерь и напалъ на него съ тылу въ томъ мѣстѣ, гдѣ онъ примыкалъ къ озеру. Великій Батардъ, защищавшій этотъ пунктъ, оказалъ сильное сопротивленіе атакующимъ и, быть можетъ, успѣлъ-бы отразить ихъ, еслибъ въ это самое время Адріанъ Бубенбергъ не сдѣлалъ вылазки изъ города и не поставилъ его между двухъ огней; тогда безпорядокъ и смятеніе распространились во всемъ его отрядѣ.
Несмотря на всѣ усилія, герцогъ Карлъ не могъ отнять своей артилеріи, которая осталась въ рукахъ Швейцарцовъ и при каждомъ залпѣ похищала цѣлые ряды Бургонцевъ, но какъ съ нимъ находился отборный отрядъ его войска, то никто и не думалъ объ отступленіи. Этотъ отрядъ состоялъ изъ конныхъ егерей, людей принадлежащихъ къ собственному его дому и изъ Англичанъ. Быть-можетъ, они могли-бы долѣе выдержать бой, но герцогъ Рено, который между тѣмъ совссмъ оправился, въ сопровожденіи графовъ Эптингена и Тирштейна, подоспѣлъ къ Швейцарцамъ съ своимъ коннымъ отрядомъ. Въ первую атаку герцогъ Соммерсетскій и графъ Марльскій были убиты. Рене устремлялъ всѣ свои усилія на знаменщика, смертельнаго врага своего. Три раза онъ бросался на него и былъ уже такъ близко, что могъ достать его рукою; но каждый разъ между имъ и знаменемъ являлся новый рыцарь, котораго онъ долженъ былъ прежде сразить; наконецъ онъ настигъ знаменщика, Якова de-Moes’а, убилъ подъ нимъ лошадь, и между тѣмъ какъ рыцарь бился подъ издыхающимъ животнымъ прижавъ къ груди знамя своего государя, вмѣсто того чтобъ защищаться, Рене концемъ своей двоеручной шпаги, нашелъ между его латами обнаженное мѣсто, и налегши на эфесъ всею тяжестію своего тѣла, пригвоздилъ къ землѣ врага своего. Между тѣмъ, одинъ изъ всадниковъ его свиты сошелъ съ коня, и протершись между лошадьми, вырвалъ изъ рукъ Якова de Moes’а знамя, которое онъ выпустилъ только съ послѣднимъ вздохомъ.
Съ этой минуты дѣло приняло такой-же оборотъ какъ и при Грацсонѣ; отступленіе Бургонцевъ превратилось въ настоящее бѣгство и смятеніе между ними еще увеличилось когда Вальдманъ, одержавъ побѣду на атакованномъ имъ пунктѣ, напалъ на нихъ съ фланга. Герцогъ Карлъ съ немногими изъ оставшихся при немъ всадниковъ былъ окруженъ со всѣхъ сторонъ; графъ Романъ, тревожимый Швейцарскимъ отрядомъ, посланнымъ противъ нею, ничего не зная что дѣлается въ арміи, не могъ придти къ нему на помощь; слѣдственно оставалось одно только средство — пробиться сквозь эту живую стѣну, которой толщи нельзя даже было видѣть, и пробившись, скакать во весь опоръ въ Лозанну. Шестнадцать рыцарей окружили герцога, и взявши копья на перевѣсъ, прорѣзались сквозь всю армію конфедератовъ. Четыре изъ нихъ, именно сиры Гримбергъ, де Росембо, де Мальи и де Монтегю, были убиты на пути; остальные двѣнадцать рыцарей съ своимъ государемъ выѣхали на дорогу въ Моржъ и прибыли въ этотъ городъ черезъ два часа, проскакавъ не отдыхая двѣнадцать миль. Вотъ все, что осталось отъ сильной и роскошной арміи Карла Смѣлаго.
Когда герцогъ обратился въ бѣгство, никто уже не сопротивлялся конфедератамъ; они разсыпались по полю сраженія, поражая всякаго, кто еще стоялъ на ногахъ и добивая поверженныхъ; кромѣ женщинъ, никому по было пощады. Не довольствуясь этимъ, они преслѣдовали въ лодкахъ Бургонцевъ, спасавшихся черозъ озеро; вода поглотила груды тѣлъ и обагрилась кровью, и долго послѣ того рыбаки, вытаскивая сѣти, находили въ нихъ обломки оружія.
Лагерь герцога Бургонскаго и все, что тамъ было, досталось въ добычу Швейцарцамъ; ставку герцога, со всѣми найденными въ ней дорогими матеріями, мѣхами и драгоцѣннымъ оружіемъ, побѣдители отдали герцогу Рене Лотарингскому въ знакъ уваженія къ храбрости, оказанной имъ въ томъ дѣлѣ. Конфедераты раздѣлили между собою артилерію: каждый кантонъ, выставившій отъ себя отрядъ войска, получилъ на свою долю нѣсколько орудій, какъ трофей побѣды. Муртону ихъ дали двѣнадцать. Я ходилъ смотрѣть этихъ старыхъ свидѣтелей великаго пораженія. Эти пушки не литыя, а спаянныя изъ колецъ разныхъ величинъ: оттого, вѣроятно, онѣ были очень не прочны.
Въ 1828 или 1829 году Муртонъ просилъ у Фрибурга пушекъ, чтобы отпраздновать на славу годовой юбилеи конфедераціи: не знаю почему, метрополія кантона отказала въ этомъ. Тогда тамошніе молодые люди вспомнили о пушкахъ горцога Карла и вытащили ихъ изъ арсенала, гдѣ онѣ покоились уже четыре столѣтія; имъ казалось достойнымъ себя праздновать день заключенія ихъ новаго пакта свободы — трофеями побѣды, одержанной ихъ старою Федераціею. И такъ они потащили ихъ съ громкими кликами на эспланаду, которая остается влѣвѣ у путешественника, въѣзжающаго въ городъ, но при первыхъ выстрѣлахъ разорвало одну кулеврину и бомбарду, и пять или шесть юношей, составлявшихъ прислугу при этихъ двухъ орудіяхъ, были убиты или ранены.
ФРИБУРГЪ.
правитьВъ Муртонѣ мы остановились только на два часа, и этого времени было достаточное чтобы осмотрѣть все замѣчательно въ городѣ. Въ три часа пополудни мы опять сѣли въ нашу маленькую колясочку и отправились въ Фрибургъ. Черезъ полчаса ѣзды по плоскимъ мѣстамъ кучеръ остановился у подошвы горы и пригласилъ насъ взойти на нее пѣшкомъ, будто-бы для того, чтобы мы насладились видомъ прекрасныхъ окрестностей, но въ самомъ дѣлѣ, я думаю, для облегченія своей лошади. Я и прежде позволялъ обманывать себя такимъ образомъ, притворяясь будто по замѣчаю никакой хитрости, потому что еслибъ не мои товарищи, я бы шелъ пѣшкомъ во всю дорогу. По крайней мѣрѣ въ тотъ разъ приглашеніе кучера имѣло нѣкоторое основаніе. Отсюда взоръ обнимаетъ все поле сраженія, городъ, озеро Муртенское и Нефшательское, и видъ дѣйствительно былъ прелестенъ; на этомъ самомъ мѣстѣ стояла ставка герцога Бургонскаго. Пройдя еще сполчаса пѣшкомъ, мы достигли вершины горы, и только что переступили на противоположный ея скатъ, я тотчасъ узналъ то мѣсто, гдѣ армія конфедератовъ такъ благочестиво приготовлялась къ сраженію. Остальная часть пути но представляетъ ничего замѣчательнаго, кромѣ прелестной долины Готеронской, которая начинается у самой дороги за милю до Фрибурга и оканчивается у воротъ этого города. Проводникъ указалъ намъ ну: стынь Снятой-Магдалины на вершинѣ горы, противуположной той, съ которой мы спускались, предлагая намъ съѣздить туда на другой день, и Римской водопроводъ, который тянотся во глубинѣ долины и нынче проводитъ воду изъ Сараны въ Готеронскія кузницы.
Ворота, черезъ которыя въѣзжаютъ въ Фрибургъ по дорогѣ изъ Муртона, суть произведеніе самой смѣлой постройки, какую мнѣ случилось когда либо видѣть; они висятъ надъ пропастью въ двѣсти футовъ глубиною, и стоить только ихъ разрушить, чтобы: сдѣлать городъ неприступнымъ съ этой стороны; весь Фрибургъ, кажется, вы строенъпо плану фантастическаго архитектора, поспорившаго объ исполненіи его послѣ сытнаго обѣда. Это самой горбатый городъ, какой я только видѣлъ; Богъ сотворилъ занимаемое имъ мѣсто, люди не тронули его, а только застроили своими домами: и все тутъ. Проѣхавъ ворота, тотчасъ надобно спускаться не по улицѣ, а по лѣстницѣ въ дватцать пять или тридцать ступеней; она приведетъ васъ въ маленькую долину, вымощенную и обставленную съ обѣихъ сторонъ домами. Прежде нежели посѣтите соборъ, который возвышается прямо передъ вами, надобно посмотрѣть двѣ вещи: на лѣво фонтанъ, на право — лицу. Этотъ фонтанъ, какъ монументъ XV вѣка. Любопытенъ еще своею наивностію; онъ представляетъ Самсона, раздирающаго пасть льву. У Жидовскаго Геркулеса, вмѣсто шпаги, заткнута за поясъ ослинная челюсть. — Липа напоминаетъ одно событіе того-же столѣтія, которому она обязана своимъ существованіемъ.
Мы уже сказали, что восемдесять молодыхъ людей, высланныхъ отъ Фрибурга на Муртенскую битву, воткнули липовыя вѣтви въ свои каски и шляпы, чтобы узнавать другъ друга во время сраженія.
Начальникъ этого небольшаго братскаго, отряда тотчасъ послѣ побѣды отправилъ въ Фрибургъ одного изъ своихъ подчиненныхъ съ этимъ извѣстіемъ. Молодой Швейцарецъ, подобно Греку Марафонскому, прибѣжалъ въ свой городъ безъ отдыха и, какъ онъ, упалъ на площади полумертвый отъ изнеможенія съ крикомъ: Побѣда! и махая липовой вѣткой, которая была у него на каскѣ вмѣсто султана. Эту самую вѣтку Фрибургцы съ благоговеніемъ посадили на томъ мѣстѣ, гдѣ упалъ ихъ соотечественникъ, и изъ нея-то выросло огромное дерево, которое теперь стоитъ на площади.
Колокольня церкви, въ триста восемдссятъ шесть футовъ вышиною, есть одна изъ высочайшихъ колоколенъ во всей Швейцаріи. Вообще въ странѣ Альповъ мало такихъ монументовъ; горы подавляютъ храмы своими коллосальными размѣрами; какой безумецъ станетъ строить колокольню у подошвы Монъ-Блана или Юнгъ-Фрау? — Паперть лучше чѣмъ въ другихъ церквяхъ, видѣнныхъ мною въ Швейцаріи: на ней изображенъ въ барельефѣ страшный судъ со всѣми его подробностями: Богъ награждаетъ или наказываетъ людей, пробуждаемыхъ звукомъ трубы архангела, и ангелы раздѣляютъ ихъ на двѣ толпы, которыя идутъ по рѣшенію Судіи: одни, избранные, въ замокъ, представляющій рай, а проклятые — въ пасть змѣя, то есть въ адъ; въ числѣ послѣднихъ помѣщены три папы, которыхъ можно отличить по ихъ тіарамъ. — Внизу барельефа есть надпись, свидѣтельствующая, что церковь состоитъ подъ покровительствомъ Святаго Николая, и что Фрибургцы крѣпко вѣруютъ въ защиту избраннаго ими Святаго и въ довѣренность, которою онъ пользуется у престола Превѣчнаго; вотъ она:
ABO EAM PROPTER NICOLAUM SERVUM
(1) Охраню и спасу грядъ Сей, ради Николая, раба моего.
Внутренность церкви замѣчательна только готическою кафедрою довольно красивой отдѣлки; главный олтарь — во вкусѣ статуарія Людовика XV-го и очень похожъ на парнасъ Г. Титона, Тиле.
Наступилъ вечеръ и мы отложили до завтра осмотръ прочихъ рѣдкостей города.
Фрибургъ городъ католической по превосходству, вѣрующій и ненавистливый, какъ въ XVI вѣкѣ. Это расположеніе сообщаетъ характеру жителей его весьма замѣтный оттѣнокъ среднихъ вѣковъ. Они но дѣлаютъ никакаго нравственнаго различія между папствомъ Григорія VII и Бонифація VIII, между церьковью демократическою и церьковью аристократическою; при случаѣ, они сегодня же
!!!!!!!!!Пропуск 168
городѣ, построенномъ съ военною цѣлью на вершинѣ крутой горы, какъ гнѣздо хищной птицы; поймете также и всю пользу, какую поенный геній извлекъ изъ мѣстности, которая, казалось, скорѣй должна была служить убѣжищемъ дикимъ козамъ, чѣмъ жилищемъ человѣка; наконецъ увидите сами, что валы и укрѣпленія замѣняютъ скалы, опоясывающія весь городъ.
Влѣвѣ отъ города, какъ отброшенные назадъ волосы, возвышается лѣсъ старыхъ черныхъ сосенъ, ростущихъ въ разсѣлинахъ скалъ, откуда вытекаетъ Сарина, какъ широкая лепта, опоясывающая лѣсъ; она извивается сѣрыми волнами по долинѣ и исчезаетъ при первомъ поворотѣ.
Позади рѣчки, на горѣ, противуположной городу, нѣсколько повыше предмѣстья, возвышаются амфитеатромъ Бургиліонскія ворота, къ которымъ ведетъ тропинка, просѣченная въ горѣ. Этотъ видъ ни мало не волнаграждаетъ за усталость, которую чувствуешь пришедши туда: эта Римская постройка, какъ и всѣ другія постройки одной съ ней эпохи, тяжела, массивна и четвереугольна. Вблизи отъ вороть, влѣвѣ отъ дороги, ведущей къ нимъ, стоить красивая маленькая часовня, выстроенная въ 1700 году; въ наружныхъ ея нишахъ помѣщены четырнадцать статуи святыхъ; двѣ или три изъ нихъ довольно замѣчательны по отдѣлкѣ; на всѣхъ вырѣзанъ 1650 годъ. Внутри часовни нѣтъ ничего достойнаго вниманія, кромѣ многочисленныхь изъявленій набожности жителей; всѣ стѣны обвѣшаны приношеніями по обѣтамъ, и каждое изъ нихъ есть документъ какого нибудь чуда, совершеннаго Пресвятою Дѣвою, но имя которой сооруженъ этотъ храмикъ; наивныя картины, надписи еще наивнѣе, изображаютъ случаи, въ которыхъ обнаружилось могущество покровительницы.
Одна представляетъ старика на смертномъ одрѣ, изцѣляемаго видѣніемъ; другая — женщину, чуть не раздавленную каретою, и невидимую руку, останавливающую бѣшеную лошадь; третья — утопающаго человѣка, котораго послушгая волна выноситъ на берегъ по приказанію Дѣвы Маріи; наконецъ послѣдняя картина изображаетъ дитя, падающее въ пропасть, и ангела, который поддерживаетъ его на своихъ крыльяхъ; внизу есть надпись, которую предлагаю читателю по всей ея вѣрно подлинности:
Le 26 Jullv 1799 et tombe depuis le heau du roch de la maison des frères Bourger, en montant à Montlorge jusque dans la Sarine, Joseph fils de Jean Veinsand Kolly hour geo it de Eri bourg, âgé de’cinq ans préservé de Dieu et de Ja Sainte vierge; sans auquun mal.
Я велѣлъ показать себѣ мѣсто этого паденія: ребенокъ уладь съ высоты около 180 футовъ.
Возвращаясь по Бернской дорогѣ, нашъ ризникъ показалъ намъ мѣсто, назначенное инженерами для постройки висячаго моста, который долженъ соединить городъ съ противулежащею горою. Этотъ мостъ будетъ имѣть 180 футовъ длины и 150 вышины: онъ возвысится на 90 футовъ надъ кровлями высочайшихъ домовъ, построенныхъ во глубинѣ долины. Мысль, что Фрибургъ украсятъ постройкою совершенно въ новѣйшемъ вкусѣ, огорчила меня столько же, сколько, казалось, радовала его жителей. Этотъ родъ проволочныхъ качель, называемыхъ висячимъ мостомъ, какъ я думаю, будетъ въ совершенномъ разладѣ съ древнимъ и строгимъ характеромъ города, котораго видъ переноситъ ваше воображеніе черезъ нѣсколько вѣковъ назадъ, во времена жаркой вѣры и феодализма. Нѣсколько арестантовъ въ полосатыхъ платьяхъ, бѣлыхъ съ чернымъ, работающихъ тамъ подъ присмотромъ полицейскаго, не представляли ничего утѣшительнаго въ этой картинѣ, которая, при моихъ понятіяхъ объ искуствѣ и національности, произвела на меня такое же непріятное впечатлѣніе, какое могло бы произвести каштановое платье посереди Константинополя или короткіе панталоны на берегахъ Ганга.
Въ три часа мы возвратились къ нашему экипажу, который вмѣстѣ съ лошадью и кучеромъ ожидалъ насъ съ неподвижностію и терпѣніемъ достойными фіакра; мы усѣлись въ немъ съ ризникомъ и отправились въ пустынь Святой Магдалины. Проѣхавъ съ полмили, коляска остановилась и мы пошли по проселочной дорогѣ.
Когда мы выѣхали изъ Фрибурга, погода было прекрасная, но это не помѣшало служителю Святаго Николая запастись огромнымъ зонтикомъ, который, судя по особенному къ нему уваженію хозяина, казалось быль всегдашнимъ его дорожнымъ спутникомъ; впрочемъ это былъ старый служивый въ семь или восемь футовъ окружностію, одѣтый въ голубую выбойку и покрытый въ нѣсколькихъ мѣстахъ четвероугольными заплатками изъ сѣраго сукна, — почтенный зонтикъ, праотецъ всѣхъ зонтиковъ, который нынче можно найдти только у насъ, въ Бретаніи или въ Нижней-Нормандіи. Предосторожность ризника возбудила въ насъ смѣхъ; живой и веселый, какъ всѣ Нѣмецкія Швейцарцы, онъ долго и съ безпокойствомъ смотрѣлъ на насъ, стараясь угадать причину нашей веселости, и наконецъ отгадавъ, сказалъ громко самому себѣ: А! это мой зонтикъ, понимаю!
Черезъ десять минуть мы начали взбираться при нестерпимомъ жарѣ въ двадцать пять градусовъ по отвѣсной тропинкѣ, ведущей къ Бургиліонскимъ воротамъ. Солнечные лучи падали намъ прямо на голову, чуть не вертикально, между тѣмъ какъ проводникъ нашъ, раскинувъ свой зонтикъ, преспокойно карабкался на гору по маленькой боковой тропинкѣ, подъ тѣнью этой подвижной машины, которая накрывала его какъ крыша. Это зрѣлище возбудило въ насъ подозрѣніе, что привязанность, которую онъ оказывалъ своему спутнику, была не совсѣмъ безкорыстна, какъ мы сначала думали. Мы остановились и смотрѣли завистливымъ взоромъ на его восшествіе посереди движущейся тѣни, которая окружала его какъ атмосфера землю. Поровнявшись съ нами, онъ также остановился, посмотрѣлъ на насъ съ удивленіемъ, доискиваясь причины нашей остановки; потомъ, видя что мы передаемъ другъ другу бутылку съ киршвасеромъ и обтираемъ лица платками, сказалъ про себя, какъ будто отвѣчая на заданный себѣ вопросъ: — «Ахъ! понимаю, вамъ жарко: это отъ солнца!» — Потомъ продолжалъ свое восшествіе и кончилъ его съ такимъ же спокойствіемъ духа, какъ и началъ.
Возвратившись къ коляскѣ, нашъ ризникъ, подобно кавалеристу, который, прибывъ на мѣсто, прежде всего озабочивается о своей лошади, тщательно свернулъ свое сокровище, къ которому я начиналъ питать столь же глубокое уваженіе какъ и онъ самъ; симетрически сложилъ одна за другою всѣ складки; потомъ, спустивъ къ нимъ по зеленой тесемкѣ мѣдное кольцо, уложилъ свою драгоцѣнность какъ могъ удобнѣе въ углу коляски, а самъ сѣлъ на краю скамейки, нѣсколько поодаль отъ своего друга, соблюдая такимъ образомъ должное уваженіе и къ нему, и къ намъ. Слѣдственно, очень естественно, что когда надобно было выйти изъ коляски, чтобы пройти пѣшкомъ по проселочной дорогѣ остальныя три четверти мили до пустыни, зонтикъ выбрался первый, какъ первый и усѣлся, и мы не прежде могли отправиться въ путь какъ послѣ тщательнаго освидѣтельствованія — не приключилось ли ему какой бѣды. Впрочемъ для этого была достаточная причина. Покуда мы ѣхали въ коляскѣ, небо покрылось тучами и громъ, грохотавшій вдали надъ долиною, съ каждымъ ударомъ прибижался къ намъ. Вскорѣ пошелъ дождь крупными каплями; но какъ мы уже были на половинѣ дороги, то есть почти въ равномъ разстояніи отъ экипажа и отъ цѣли нашего путешествія, то и бросились бѣжать къ рощѣ, за которою, какъ мы полагали, найдемъ пустынь; но не пробѣжали мы и пятидесяти шаговъ, какъ дождь полилъ ливмя, а шаговъ черезъ сто на насъ ужо не было сухой нитки; однакожъ мы остановились не прежде какъ подъ деревьями, окружающими пустынь. Тогда мы обернулись и увидѣли нашего ризника, который преспокойно шелъ подъ своимъ зонтикомъ, какъ подъ обширнымъ навѣсомъ, осторожно пробираясь къ намъ по камнямъ, образовавшимъ на дорогѣ архипелагъ маленькихъ острововъ посереди дождевой воды, въ буквальномъ смыслѣ наводнившей всю долину. Такимъ образомъ онъ добрался до насъ, и мы удостовѣрились съ перваго взгляда, что особа его осталась неприкосновенною отъ верхнихъ оконечностей до нижнихъ: ни одной капли поды не было на его волосахъ, ни одного грязнаго пятнышка на башмакахъ ярко налакированныхъ. Онъ остановился въ четырехъ шагахъ отъ насъ, съ удивленіемъ вытаращилъ свои большіе глаза на наше мокрое и дрожащее собраніе, и, какъ будто не понимая, что гроза — единственная причина нашего бѣдственнаго положенія, подумалъ нѣсколько минуть и сказалъ, опять обращаясь къ самому себѣ: «Ахъ! понимаю, вы мокры: это отъ грозы.»
Этакой негодяй! мы бы его съ удовольствіемъ задушили и даже, помнится, кто-то изъ насъ предложилъ съыграть съ нимъ эту шутку. Но, ксчастію, мы были отвлечены отъ этой дурной мысли звукомъ колокола, который раздался въ нѣсколькихъ шагахъ отъ насъ и, казалось, выходилъ изъ подъ земли: это былъ колоколъ пустыни, которая была отъ насъ близехонько. Гроза была сильная, но не продолжительная, какъ и всѣ вообще грозы въ горахъ; дождь пересталъ, небо опять стало ясно; мы стряхнули платья и пошли къ гроту, оставя ризника въ большихъ хлопотахъ, отыскивающаго удобное мѣсто для просушенія своего зонтика.
Вскорѣ мы подошли къ чудеснѣйшему произведенію терпѣнія человѣческаго, — произведенію, единственному въ своемъ родѣ изъ всѣхъ дѣлъ, какія совершала рука человѣческая отъ сотворенія міра.
Въ 1760 году одинъ крестьянинъ изъ Грюэра, по имени Иванъ Дюпре, вознамѣрился сдѣлаться отшельникомъ и выкопать себѣ такую пустынь, какая не могла придти на мысль ни одному изъ первыхъ отцевъ церкви. Долго онъ отыскивалъ удобное мѣсто, и наконецъ нашелъ здѣсь массу скалъ, довольно крѣпкую и притомъ столь мягкую, что онъ могъ выполнить свое предпріятіе. Эта масса, покрытая на вершинѣ растительною землею, усѣянною пышными деревьями, обращена къ югу однимъ изъ боковъ своихъ, срѣзаннымъ отвѣсно, и возвышается на двѣсти футовъ надъ долиною Готтертонскою. Дюпре направилъ всѣ свои усилія на эту скалу, имѣя цѣлью вырыть себѣ не простой гротъ, но настоящее жилище человѣческое со всѣми къ нему принадлежностями; кромѣ того, онъ далъ обѣтъ ничего не ѣстъ и не пить, кромѣ хлѣба и воды, во все время продолженія его работы, которая черезъ двадцать лѣтъ не была еще кончена; трагическая смерть бѣднаго отшельника прервала его труды: вотъ какъ это было.
Странность обѣта Дюпре, его постоянство въ исполненіи, смѣлость этой работы во внутренности горы, привлекали къ Магдалинѣ множество посѣтителей, которые обыкновенно отправлялись сюда по кратчайшей и живописной дорогѣ чрезъ Готертонскую долину. Было однакожъ и здѣсь маленькое неудобство: у самой подошвы пустыни надобно было переправиться черезъ Сарину; но Дюпре устранилъ и это затрудненіе; самъ построилъ небольшую лодку, и оставляя лопату, принимался зл весло при каждомъ посѣщеніи его пустыни какимъ нибудь обществомъ. Однажды нѣсколько молодыхъ студентовъ пришли также просить отшельника перевезти ихъ на другой берегъ; на серединѣ рѣки одинъ изъ нихъ, чтобы подшутить надъ своимъ товарищемъ, который боялся воды, сталъ обѣими ногами на края лодки, и не смотря на увѣщанія благочестиваго перевощика, началъ качать ее съ буку на бокъ такъ неосторожно, что наконецъ она перевернулась: модрдые и сильные студенты одолѣли быстрое теченіе рѣки и выплыли на берегъ; а бѣдный старикъ утонулъ, и его пустынь осталась неконченною.
Мы вошли въ гротъ, спустившись на четыре или пять ступенекъ, черезъ корридоръ, пробитый въ скалѣ въ восемь футовъ толщиною. Это отверстіе привело насъ къ террасѣ, высѣченной въ самомъ камнѣ, который выдастся надъ ней, какъ въ нѣкоторыхъ готическихъ домахъ каждый этажъ выступаетъ надъ нижнимъ на улицу. Биравъ была дверь, мы отворили ее и вошли въ часовню пустыни длиною въ сорокъ футовъ, шириною въ тридцать, вышиною въ двадцать. Два раза въ годъ приходитъ сюда священникъ изъ Фрибурга служить обѣдню, и тогда подземная эта церковь, напоминающая катакомбы, въ которыхъ первые христіане совершали свои таинства, наполняется жителями окрестныхъ деревень, и два — три образа составляютъ все ея убранство. По обѣимъ сторонамъ олтаря высѣчены въ скалѣ еще двѣ двери, изъ которыхъ одна ведетъ къ ризницу, — маленькая четвероугольная комната, футовъ въ десять ширины и вышины; другая въ колокольню. Эта странная колокольня, — которой скромныя притязанія, въ противуположность ея сестрамъ, никогда но простирались къ небесамъ, но ограничивались лишь поверхностію земли, — сверху похожа на колодезь, а снизу на трубу; ея колоколъ повѣшенъ между деревьями, осѣняющими вершину горы, на высотѣ четырехъ или пяти футовъ подъ землею, а труба колокольни, черезъ которую приводятъ его въ движеніе, имѣетъ семьдесять футовъ длины. — Мы вернулись въ часовню, прошли мимо олтаря къ двери, находящейся почти прямо противъ него, и вступили въ комнату, изъ которой лѣстница въ восемнадцать ступеней ведетъ въ маленькій садъ; изъ этой комнаты насъ провели на дровяной дворъ, а оттуда въ кухню.
Не смотря на скудную пищу, на которую осудилъ себя почтенный отшельникъ, онъ не пренебрегъ однакожъ этой частію своего жилища, столь важной въ жилищахъ другихъ, подобныхъ ему отшельниковъ; кажется даже, что, по какому-то безкорыстному предпочтенію, онъ въ особенности занялся отдѣлкою этой части своей пустыни. При входѣ въ нее, мы сначала подумали, что вошли въ одну изъ тѣхъ пещеръ, которыя геній Вальтеръ-Скотта выкапывалъ въ горахъ Шотландскихъ, всегда населяя ихъ растрепанною колдуньей съ полоумнымъ ея сыномъ. — И здѣсь, въ этой кухнѣ, старая женщина сидѣла у огромнаго камина, котораго дымъ выходилъ въ трубу въ восемдесятъ футовъ вышиною, отвѣсно просѣченную въ скалѣ; она щипала какую-то зелень, между тѣмъ какъ на огнѣ кипѣлъ котелъ; противъ ней сидѣлъ длинный парень, около двадцати шести лѣтъ, протянувъ ноги передъ собою, и не замѣчая что купалъ ихъ въ грязной лужѣ, которая образовалась на полу во время грозы отъ дождя, стекавшаго сюда черезъ трубу; онъ былъ углубленъ въ изслѣдованія и открытія съѣдаемыхъ частицъ въ шелухѣ, которую мать его бросала на полъ, и которую онъ подбиралъ и разсматривалъ одну за другою съ боязливою жадностію обѣзьяны. Мы съ минуту остановились у дверей посмотрѣть на эту сцену, освѣщенную только краснымъ отсвѣтомъ пылающаго очага, въ которомъ съ трескомъ и ярко горѣла цѣлая сосна, срубленная съ вѣтвями и сучьями и поставленная въ каминѣ стоймя; такимъ образомъ пламя охватывало ее отъ корней до верхушекъ. Одинъ только Рембрандтъ могъ бы изобразить на полотнѣ эту чудную картину съ жаркимъ ея колоритомъ, съ живописнымъ выраженіемъ; онъ одинъ могъ бы постичь всю ея поэзію и уловить движеніе и игру этого быстраго и смолистаго свѣта, который отражался на сморщенномъ лицѣ старухи, пробираясь по серебристымъ ея волосамъ, и ярко озарялъ профиль молодаго человѣка, оставляя другую его сторону въ густой тѣни.
Никто не слыхалъ, какъ мы вошли; но при первомъ нашемъ движеніи, мать подняла на насъ глаза, и заслоняясь рукой отъ ослѣпительнаго свѣту камина, увидѣла насъ въ дверяхъ. Она протянула ногу, и порядочнымъ пинкомъ прервавъ глубокомысленныя занятія сына, сказала ему на испорченномъ Нѣмецкомъ языкѣ, чтобы онъ показалъ намъ пустынь; молодой человѣкъ вынулъ изъ камина пылающую сосновую головню, медленно поднялся какъ больной, постоялъ нѣсколько минуть посереди лужи, сгустѣвшей отъ примѣси сажи и золы, безсмысленно посмотрѣлъ на насъ, потомъ зѣвнулъ, протянулъ руки и подошелъ къ намъ. Онъ произнесъ нѣсколько непонятныхъ гортанныхъ звуковъ, которые, безъ сомнѣнія, не принадлежатъ ни къ какому человѣческому нарѣчію; но когда онъ протянулъ руку съ головнею къ той сторонѣ, въ которой были другія комнаты, мы поняли, что онъ приглашаетъ насъ осмотрѣть ихъ, и пошли за нимъ.
Сначала онъ повелъ насъ въ корридоръ длиною въ восемдесятъ футовъ, а шириною въ четырнадцать, но я никакъ не могъ понять, къ чему онъ служитъ. Этотъ корридоръ освѣщенъ четырьмя окнами, пробитыми въ камнѣ какъ бойницы въ различныхъ толщахъ, опредѣленныхъ большими или меньшими выступами скалы снаружи. Дурачокъ поднялъ свой факелъ и указалъ намъ пальцемъ на дверяхъ едва замѣтныя черты карандаша, прибавивъ, въ видѣ истолкованія: геу! геу! — восклицаніе, которое онъ повторялъ всякой разъ когда указывалъ на что нибудь. Мы съ трудомъ могли разглядѣть форму буквъ, однакожъ успѣли разобрать имя Маріи-Луизы, дочери Германскихъ кесарей, которая, будучи еще супругою императора, матерью короля, посѣтила эту пустынь въ 1815-мъ году, и написала здѣсь свое имя.
Изъ корридора мы вошли въ послѣднюю комнату этого страннаго жилища, въ спальню пустынника. Его деревянная кровать съ тюфякомъ и одѣяломъ служитъ теперь постелью старухѣ, а противъ этой кровати, на сыромъ полу раскинуто нѣсколько пучковъ соломы, которые не годились бы въ постилку лошади въ конюшнѣ или собакѣ въ ея канурѣ: на нихъ спитъ идіотъ. Тамъ проводятъ жизнь эти несчастныя существа и живутъ однимъ лишь подаяніемъ любопытныхъ путешественниковъ, которые приходятъ осматривать странное ихъ убѣжище.
Длина всей просѣки въ скалѣ — триста шестьдесятъ пять футовъ: пустынникъ остановился на этомъ числѣ въ память числа дней въ году.
Сводъ вездѣ въ четырнадцать футовъ вышиною.
На обратномъ переходѣ черезъ комнату, примыкающую къ часовнѣ, мы сошли по лѣстницѣ въ восемнадцать ступеней въ садъ, гдѣ росли нѣсколько тощихъ овощей, подъ надзоромъ провожавшаго насъ молодаго человѣка. Указательный его знакъ въ сопровожденіи обыкновеннаго восклицанія геу! геу! заставилъ насъ обернуться къ одному углубленію въ скалѣ: это входъ къ источнику съ прекрасною водою, который называется Погребомъ пустынника.
Такимъ образомъ мы осмотрѣли во всѣхъ подробностяхъ это подземное зданіе. Между тѣмъ погода разгулялась и мы не могли придумать ничего лучшаго, какъ сѣсть въ коляску и продолжать путь къ Берну. Въ этихъ мысляхъ мы опять прошли потерну и стали отыскивать проводника, сильно озабоченные первыми ощущеніями голода, который, по всей вѣроятности, долженъ былъ возрастать въ геометрической прогресіи. Мы нашли нашего служителя Святаго Николая подъ тѣнью дерева; онъ сидѣлъ передъ камнемъ, на которомъ видны были разные объѣдки. Этотъ шутъ уже успѣлъ славно позавтракать, судя по косточкамъ цыпленка, разбросаннымъ около него по землѣ, и по флягѣ безъ пробки, поставленной возлѣ зонтика; очевидно было, что вся жидкость перешла изъ нея въ другой сосудъ, болѣе упругій и вмѣстительный. А онъ самъ сидѣлъ устремивъ глаза къ небу и читая про себя молитву.
Это зрѣлище ужасно разстроило наши желудки.
Мы спросили у него, нельзя ли достать по сосѣдству чего нибудь съѣстнаго, въ родѣ того чѣмъ онъ сейчасъ занимался. Онъ заставилъ насъ повторить себѣ вопросъ нѣсколько разъ, потомъ, подумавъ немного, сказалъ съ безстрастною прозорливостію, составляющею отличительную черту его характера: — «Ахъ, да! вы хотите ѣсть? я понимаю: это движеніе!»
Потомъ всталъ, и не прибавивъ больше ни слова, сложилъ свой ножикъ, спряталъ флягу въ карманъ, взялъ зонтикъ и пошелъ къ тому мѣсту, гдѣ ожидала насъ коляска, такъ хладнокровно, какъ будто позади его сытаго желудка не было двухъ голодныхъ.
Вскорѣ мы пришли къ экипажу и посовѣтовались съ кучеромъ о платѣ проводнику: положили дать ему талеръ (шесть франковъ нашей монетой) за половину дня, проведенную имъ съ нами, и такъ я вынулъ изъ кармана талеръ-и положилъ ему въ руку. Ризникъ взялъ монету, внимательно осмотрѣлъ ее съ обѣихъ сторонъ, попробовалъ толщину, и удостовѣрившись что она не стерта и не обрѣзана, положилъ ее въ карманъ и снова протянулъ руку.
Тогда я дружески взялъ эту руку, и сжавъ ее изо всей силы, сказалъ очень чисто по Нѣмецки; Gut reis, mein freund! (добрый путь, любезный другъ!) Бѣднякъ сдѣлалъ такую рожу, какъ будто самъ чортъ въ нее вселился, и сталъ лѣвой рукою отклеивать пальцы на правой, бормоча сквозь зубы какія-то слова, которыхъ мы не могли понять; между тѣмъ мы сѣли въ коляску и поѣхали. Черезъ четверть мили намъ пришло въ голову спросить у кучера, слышалъ-ли онъ, что сказалъ проводникъ.
— Слышалъ, господа, отвѣчалъ онъ.
— Что жъ?
— Онъ сказалъ, что талера очень мало для человѣка, который въ одинъ день перенесъ и дождь и жаръ и голодъ.
Можно себѣ представить, какое впечатлѣніе произвелъ этотъ упрекъ на людей, изжаренныхъ на солнцѣ, промокшихъ до костей и умирающихъ отъ голоду. И такъ мы остались къ нему совершенно нечувствительны; но переводъ этихъ словъ напомнилъ намъ о голодѣ и мы спросили у кучера, нѣтъ ли гдѣ на дорогѣ трактира до Берна. Отвѣтъ лишилъ насъ и послѣдней надежды.
Черезъ два часа онъ остановился и спросилъ, не угодно-ли намъ осмотрѣть Лауненское поле сраженія.
— Есть-ли трактиръ на Лауненскомъ полѣ сраженія?
— Нѣтъ, сударь, это только большая равнина, гдѣ Родольфъ Эрлакь, предводительствуя народомъ, побѣдилъ дворянство въ 1359 году.
— Прекрасно; а сколько еще миль сталось до Борна?
— Пять.
— Талеръ на водку если довезешь насъ туда въ два часа.
Кучеръ погналъ свою лошадь въ галопъ съ усердіемъ, котораго не уменьшила и наступившая ночь, и черезъ полтора часа, съ вершины горы Бумилицъ, мы увидѣли огни столицы Бернскаго кантона, разбросанные по долинѣ, какъ свѣтящіеся червяки на лугу.
Черезъ десять минутъ коляска остановилась на дворѣ гостинницы Сокола.
БЕРНСКІЕ МЕДВѢДИ.
правитьНа другой день говоръ нѣсколькихъ сотъ голосовъ разбудилъ насъ до-свѣту. Мы бросились къ окну и увидѣли рынокъ передъ самою гостинницею въ полномъ его блескѣ.
Дурное расположеніе духа, въ которое привело насъ ранее пробужденіе, скоро разсѣялось при живописномъ зрѣлищѣ, которое представилось намъ на этой площади, покрытой крестьянками въ національныхъ костюмахъ.
Что мнѣ больше всего не нравилось въ Швейцаріи, — это повсемѣстное усвоеніе нашихъ модъ, не только въ высшихъ сословіяхъ, всегда готовыхъ отступить отъ нравовъ и обычаевъ своихъ предковъ, но даже и въ простомъ народѣ, который обыкновенно, свято сохраняетъ ихъ въ преданіяхъ. Но теперь, нечаянный случай вполнѣ вознаградилъ меня за долгое и всегда обманутое ожиданіе, собравъ на этой площади, передъ моими глазами, самыхъ хорошенькихъ крестьянокъ, изъ кантоновъ, смежныхъ съ Берномъ. Тамъ были: Вадтландка съ короткими волосами, въ высокой остроконечной соломенной шляпѣ, отѣняющей ея розовыя щечки; Фрибуржанка, которой открытая голова обвивалась тремя рядами косъ, составляющихъ весь ея головной уборъ; Валасска, съ высокимъ шиньономъ на головѣ и въ шляпкѣ, обшитой чернымъ бархатомъ и широкою лентою, вышитою золотомъ и висящею до самаго плеча; наконецъ, между всѣми ими, отличалась особенною граціозностію здѣшняя Бернка въ маленькой шапочкѣ изъ желтой соломы, усѣянной цвѣтами какъ корзинка и щегольски надѣтой на-бочекь, между тѣмъ какъ двѣ длинныя бѣлокурыя косы выбѣгали изъ подъ нея; на шеѣ бантъ изъ чернаго бархата, рукава рубашки широкіе и сборчатые, талія охвачена корсетомъ съ серебряннымъ шитьемъ.
Строгій, печальный, старый городъ Бернъ, казалось, также принарядился на этотъ день въ свое праздничное платье; онъ усыпалъ улицы свои женщинами, какъ кокетка убираетъ натуральными цвѣтами свое бальное платье. Темныя его аркады, выдающіяся сводами надъ нижними этажами домовъ, оживлены были веселою и безпечною толпою, которая радостно и быстро снуя взадъ и впередъ, рѣзко отдѣлялась яркими цвѣтами одеждъ отъ сѣраго полутона камней; легкость и пестрота колеровъ, безпрестанно измѣнявшихся въ этой толпѣ, поражали насъ еще сильнѣе когда мы останавливали взоры на группахъ молодыхъ людей, тамъ и сямъ разбросанныхъ съ ихъ большими бѣлокурыми головами въ маленькихъ кожаныхъ шапочкахъ, съ длинными волосами, откинутыми воротниками и въ голубыхъ сюртукахъ со сборками на таліи; однимъ словомъ — настоящіе Нѣмецкіе студенты, которые здѣсь, какъ будто въ двадцати шагахъ отъ своихъ университетовъ, Лейпцигскаго или Іенскаго, весело разговаривали въ кружкахъ, или важно прогуливались по-парно съ пенковыми трубками во рту и съ кисетомъ, украшеннымъ федеральнымъ крестомъ у пояса. Мы закричали изъ окошекъ: браво! и захлопали въ ладоши точно такъ, какъ при поднятіи занавѣса съ картины превосходно поставленной на сценѣ; потомъ, закуривъ сигары въ знакъ братства, подошли къ двумъ изъ этихъ молодыхъ людей и спросили, какъ пройти къ собору.
Вмѣсто того чтобы указать рукою, какъ сдѣлалъ-бы озабоченный Парижанинъ, одинъ изъ нихъ отвѣчалъ намъ по Французски съ сильнымъ Германскимъ акцентомъ: «Сюда»! и заставивъ своего товарища ускорить шагъ, пошелъ передъ нами.
Пройдя шаговъ около пятидесяти, мы остановились передъ старинными часами весьма сложнаго устройства, изъ рода тѣхъ, надъ усовершенствованіемъ которыхъ механикъ пятнадцатаго вѣка употреблялъ иногда всю свою жизнь… Нашъ вожатый улыбнулся. — Не угодно ли подождать? сказалъ онъ; скоро будетъ бить восемь часовъ.
Въ самомъ дѣлѣ, въ туже минуту пѣтухъ, сидѣвшій на маленькой этой колокольнѣ, захлопалъ крыльями и пропѣлъ три раза автоматическимъ своимъ голосомъ. При этомъ призывѣ четыре евангелиста съ молотками въ рукахъ вышли одинъ за другимъ изъ своей ниши и каждый ударилъ четверть часа своимъ молоткомъ по колоколу; съ первымъ ударомъ отворилась маленькая дверь подъ циферблатомъ; странная процессія потянулась изъ нея, обошла полукружіемъ основаніе часовъ и скрылась въ противуположной двери, которая, съ послѣднимъ ударомъ колокола, затворилась за послѣднимъ лицемъ процессіи.
Мы уже замѣтили особенное уваженіе Бернцевъ къ медвѣдямъ; наканунѣ, въѣзжая въ городъ черезъ Фрибуріскія ворота, мы видѣли въ тѣни коллосальныя изваянія этихъ животныхъ, поставленныя у въѣзда, какъ у насъ возлѣ Тюльери кони, усмиряемые невольниками. Теперь, на пространствѣ пятидесяти шаговъ, пройденныхъ нами до часовъ, мы оставили влѣвѣ фонтанъ, надъ которымъ возвышался каменный медвѣдь, съ знаменемъ въ лапѣ и покрытый рыцарскою броней, а у ногъ его стоялъ на заднихъ лапахъ медвѣжонокъ, одѣтый пажемъ, и ѣлъ кисть винограду, поддерживая ее передними лапами. Проходя по площади Чердаковъ, мы еще замѣтили на фронтонѣ одного монумента двухъ медвѣдей, поддерживающихъ городской гербъ; одинъ изъ нихъ высыпалъ изъ рога изобилія сокровища торговли на толпу молодыхъ дѣвушекъ, которыя поспѣшно собирали ихъ, между тѣмъ какъ другой, въ знакъ союза, граціозно протягивалъ лапу рыцарю, одѣтому по Римски, временъ Людовика XV. Наконецъ изъ часовъ, на которые мы смотрѣли съ такимъ любопытствомъ, вышла процессія — опять медвѣдей: одни играли на кларнетахъ, другіе на скрыпкахъ, контробассахъ и волынкахъ; за ними преважно выступали еще медвѣди, со шпагами на боку, ружьями на плечахъ, съ разпущенными знаменами и съ унтеръ-офицерами въ замкѣ. Право, было чѣмъ позабавиться; мы хохотали отъ души. Наши Бернцы, привыкшіе къ этому зрѣлищу, смѣялись нашему смѣху, — и не только не оскорблялись, но еще, казалось, наша веселость доставляла имъ самимъ истинное наслажденіе. Наконецъ мы спросили, отчего у нихъ на каждомъ шагу встрѣчаешь этихъ животныхъ, которые по своей породѣ и фигурѣ до сихъ поръ никому не служили образцомъ изящности въ пріемахъ и вѣжливости въ обращеніи, и привязанность города къ этимъ четвероногимъ не имѣетъ-ли другой какой нибудь причины, кромѣ ихъ шкуры и мяса.
Они отвѣчали намъ, что медвѣди патроны города, и имѣютъ неоспоримое право на этотъ титулъ, потому что дали Берну свое имя. Въ самомъ дѣлѣ, Baer, который по Нѣмецки выговаривается Беръ, значитъ медвѣдь. Тотъ изъ двухъ студентовъ, который лучше говорилъ по Французски, видя что мы желаемъ узнать подробнѣе степень родства Медвѣдей съ ихъ городомъ, предложилъ разсказать намъ его происхожденіи на пути въ церковь. Можно себѣ представить, съ какою благодарностію я, ловецъ преданій и легендъ, принялъ это предложеніе. Вотъ что разсказалъ нашъ чичероне.
Городъ Бернъ основанъ въ 1191 году, Бертольдомъ V, герцогомъ Церингенскимъ. Кончивъ его, и обнеся стѣнами съ воротами, онъ сталь искать имени для построеннаго имъ города съ такою же заботливостію, съ какою мать придумываетъ имя для своего дитяти. Кнесчастію, благородному владѣльцу по видимому досталось въ удѣлъ не слишкомъ блестящее воображеніе, потому что, самъ будучи но въ силахъ найдти искомое, онъ позвалъ наконецъ къ себѣ на помощь все окрестное дворянство и задалъ ему славный пиръ.
Пировали три дня, по прошествіи которыхъ еще не рѣшили какимъ именемъ назвать новорожденнаго; наконецъ одинъ изъ гостей предложилъ отправиться на другой день всемь обществомъ на охоту въ сосѣднія горы и дать городу имя перваго звѣря, котораго убьютъ. Предложеніе было принято единогласно.
На другой день дворянство отправилось на охоту съ разсвѣтомъ. Охотились уже съ часъ, какъ вдругъ въ одной сторонѣ послышались громкіе побѣдные крики охотники побѣжали къ тому мѣсту: стрѣлокъ герцога убилъ оленя.
Повидимому Бертольду не очень понравилось это животное; онъ объявилъ, что не назоветъ свой прекрасный и крѣпкій военный городъ именемъ животнаго, котораго трусливость вошла въ пословицу. Насмѣшники утверждали, что для герцога олень имѣлъ еще другое особенное значеніе, о которомъ онъ съ умысломъ умалчивалъ, хотя быть-можетъ оно-то и внушило ему отвращеніе къ этому животному: герцогъ Бертольдъ былъ старъ, а имѣлъ прекрасную молодую жену.
И такъ положили не считать этого выстрѣла и всѣ снова принялись за охоту.
Къ вечеру охотники встрѣтили медвѣдя.
Слава Богу! Вотъ это животное ужъ не могло посрамить своимъ именемъ ни чести человѣка, ни чести города. Бѣднаго звѣря убили безъ пощады и онъ далъ городу свое имя. И нынче еще камень, поставленный въ четырехъ миляхъ отъ Берна, у воротъ Мури-ІІІтальденскаго кладбища, удостовѣряетъ въ справедливости этой этимологіи краткою, но ясною надписью. Вотъ она, на старомъ Нѣмецкомъ нарѣчіи:
Erst baer hier fam. (1)
(1) Здѣсь убитъ первый медвѣдь.
Нечего было отвѣчать на столь неоспоримыя доказательства и я повѣрилъ студенту на слово.
Впрочемъ, эта исторія служитъ только предисловіемъ къ другой, несравненно оригинальнѣе этой; но мы разскажемъ ее въ своемъ мѣстѣ.
Между тѣмъ мы вышли изъ одного нереулка на большую площадь и вдругъ прямо передъ нами открылся соборъ. Это готическое зданіе довольно замѣчательно своимъ стилемъ, хотя и не сообразнымъ съ архитектурными правилами того времени, потому что въ немъ одна только колокольня и вовсе нѣтъ башенъ, — необходимой принадлежности тогдашнихъ соборныхъ церквей; да и самая колокольня, на высотѣ 191 фута, какъ бы срублена, такъ что она походить на большую голову сахару съ отколотою верхушкою. Этотъ соборъ начатъ въ 1421 году по планамъ Матіаса Гейна, избраннымъ и утвержденнымъ преимущественно породъ планами другаго архитектора, его состязателя, котораго имя неизвѣстно. Послѣдній скрылъ свою досаду, и когда зданіе было уже доведено до половины своей высоты, онъ попросилъ однажды у Матіаса позволенія сходить съ нимъ на платформу. Довѣрчивый Матіасъ исполнилъ его желаніе съ поспѣшностію, которая дѣлаетъ больше чести его самолюбію нежели благоразумію; онъ пошелъ впередъ и началъ показывать ему всѣ подробности работъ, которыми его соперникъ надѣялся нѣкогда самъ управлять. Послѣдній сталъ осыпать похвалами своего собрата, который желая доказать ему, что онъ заслуживаетъ ихъ, пригласилъ его осмотрѣть другія части; даже и показалъ ему кратчайшую дорогу на верхъ по доскѣ, положенной съ одного края стѣны на другой въ шестидесяти футахъ надъ землею. Въ туже минуту послышался крикъ. Бѣдный архитекторъ упалъ и разшибся.
Никто не былъ свидѣтелемъ несчастія Матіаса, кромѣ его соперника, который разсказывалъ послѣ, что доска, криво положенная на двухъ стѣнахъ не ровной вышины, перевернулась подъ тяжестію его тѣла и что онъ долженъ былъ съ горестію видѣть паденіе Матіаса, не будучи въ состояніи подать ему никакой помощи. Черезъ недѣлю онъ получилъ мѣсто покойнаго архитектора и воздвигъ ему на самомъ мѣстѣ ею паденія статую, черезъ что пріобрѣлъ себѣ въ Бернѣ обширную репутацію скромнаго художника.
Мы вошли въ церковь, внутри которой нѣтъ ничего достойнаго вниманія, какъ и во всѣхъ вообще протестанскихъ храмахъ; только по обѣимъ сторонамъ хоръ возвышаются двѣ гробницы; одна герцога Церингенскаго, основателя города; другая, Фридриха Стенфера, бывшаго Бернскимъ судьею во время завоеванія города Французами въ 1798 году.
Изъ собора мы пошли на Терассу; такъ называется, если не ошибаюсь, мѣсто для прогулки горожанъ: она возвышается надъ нижнимъ городомъ на 108 футовъ и укрѣплена отвѣсною стѣною такой-же высоты, которая, подобно каменной одеждѣ на крѣпостномъ валу, удерживаетъ землю отъ осыпки.
Съ этой Терассы открывается чудеснѣйшій видъ. Внизу, подъ ногами, какъ пестрый коверъ, разсыпаны кровли городскихъ домовъ; между ними извивается Ааръ, быстрая и прихотливая рѣка, которой голубыя воды истекаютъ изъ ледника Финстеръ-Ааргорна, и окружаютъ со всѣхъ сторонъ Бернъ, — эту твердыню, около которой сосѣднія горы замѣняютъ передовыя укрѣпленія. На второмъ планѣ возвышается Гуртенъ, холмъ въ три или четыре тысячи футовъ вышиною, черезъ который взоръ досягаетъ до огромной цѣпи ледниковъ, замыкающихъ горизонтъ какъ бы бриліантовою стѣною; можно подумать, что за этимъ свѣтозарнымъ поясомъ начинается волшебное царство Тысячи Одной Ночи, — такъ дивно на немъ играютъ лучи восходящаго солнца, переливаюсь всѣми цвѣтами радуги, отъ темно-голубаго до блѣдно-розоваго, — такъ пышно озаряютъ его лучи заходящаго солнца когда городъ и долина уже погружены во мракъ. Эта великолѣпная терасса, усаженная прекрасными деревьями, какъ мы уже сказали, есть внутренное городское гульбище. Въ двухъ кофейняхъ, построенныхъ на обоихъ концахъ, гуляющіе могутъ найдти прекрасное мороженое. Между кофейнями, на самой серединѣ парапета, поставленъ камень, а на немъ вырѣзана Нѣмецкая надпись, свидѣтельствующая объ одномъ произшествіи почти чудесномъ. Взбѣсившаяся лошадь понесла по этой терассѣ молодаго студента и соскочила съ нимъ съ высоты ста восьми футовъ на улицу: лошадь разбилась о мостовую, а молодой человѣкъ отдѣлался легкимъ ушибомъ. Вотъ буквальный переводъ этой надписи:
Сей камень поставленъ здѣсь во славу всемогущества Божія, дабы память объ ономъ перешла въ позднѣйшее потомство. Отсюда господинъ Теобалдъ Вейнцейфли 25-го мая 1654-го года упалъ съ своею лошадью. А послѣ сего происшествія онъ служилъ еще церкви тридцать лѣтъ въ званіи священника и умеръ въ глубокой старости, напитанный духомъ святости, 25 ноября 1694 года."
Одна бѣдная женщина, осужденная на каторжную работу, вспомнила скачокъ студента и рѣшилась повторитъ его: она бросилась съ терассы, но была не такъ счастлива какъ Вейнценфли: несчастная разбилась и испустила духъ на мѣстѣ.
Взглянувъ еще разъ на этотъ великолѣпный ландшафтъ, мы пошли къ нижнимъ воротамъ въ намѣреніи обойти Бернъ черезъ Альтенбургъ, — прекрасный холмикъ на другомъ берегу Лары, весь усаженный виноградникомъ; онъ лежитъ немного повыше города. На пути намъ показали маленькой готической трактиръ съ вывѣскою сапога; конечно такая вывѣска надъ дверьми винопродавца всякому покажется странною; но вотъ преданіе, объясняющее эту странность.
Генрихъ IV послалъ въ Бернъ въ 1602 году Бассомпьёра, въ качествѣ посланника, къ тринадцати кантонамъ, чтобъ возобновить съ ними союзъ, заключенный еще въ 1582 году между Генрихомъ III и Федераціею. Бассомпьеръ, открытымъ своимъ характеромъ и праводушіемъ въ переговорахъ, устранилъ всѣ затрудненія и заключилъ прочный и дружескій союзъ между Швейцаріею и Франціею. Когда онъ, отправляясь въ обратный путь, садился на лошадь у дверей этою трактира, вдругъ явились депутаты отъ тринадцати кантоновъ; они подошли къ нему съ огромными круговыми чашами (widercome) въ рукахъ, въ намѣреніи предложить послѣдній тостъ на проводы: Депутаты окружили его, подняли всѣ вмѣстѣ тринадцать чашъ, изъ которыхъ каждая вмѣщала въ себѣ по бутылкѣ вина, и, провозгласивъ здоровье Франціи; осушили однимъ залпомъ всѣ кубки. Бассомпьеръ, изумленный этою неожиданною вѣжливостію, въ торопяхъ нашелъ одно только средство отвѣчать имъ достойнымъ образомъ. Онъ позвалъ своего слугу, велѣлъ ему спѣшиться и стянуть съ себя сапогъ, взялъ его за шпору и приказалъ вылить въ него тринадцать бутылокъ, вина, потомъ, возвысивъ этотъ импровизованный бокалъ, провозгласилъ: «За здоровье тринадцати кантоновъ!» — и выпилъ всѣ тринадцать бутылокъ.
Швейцарцы заключили, что онъ достойный представитель Франціи.
Отъ этого трактира до нижнихъ воротъ около ста шаговъ. Тамъ мы перешли Ааръ по каменному мосту довольно красивому, и черезъ полчаса достигли вышины Альтенберга. Оттуда представляется тотъ же прекрасный видъ, какъ и съ соборной терассы, съ тою разницеіо, что здѣсь второй бельведеръ Берна находится на первомъ планѣ картины. Но какъ ни вѣликолѣпна была эта прогулка, однакожъ мы скоро повернули назадъ, потому что тамъ ни одно дерево не умѣряетъ своего тѣнью солнечнаго зноя, который сталъ наконецъ невыносимъ, между тѣмъ какъ на противуположномъ берегу Аара виднѣлась чудесная роща съ аллеями, наполненными гуляющими. Сначала мы думали, что должны будемъ вернуться къ мосту, чтобы перейти на ту сторону; но къ счастію тутъ же, внизу, увидѣли перевозъ на маленькомъ плоту. Перевощикъ, вѣроятно, получаетъ порядочный доходъ, потому что мы дожидались съ четверть часа пока дошла до насъ очередь переправляться, — такъ много было народу. Онъ старый служивый республики, и, въ награду за оказанныя имъ услуги, получилъ отъ города исключительное право перевозить пасажировъ, желающихъ переправляться черезъ Ааръ. За перевозъ платятъ по грошу, кромѣ членовъ двухъ почтенныхъ сословій общества, которые однакожъ не имѣютъ ничего общаго въ своихъ обязанностяхъ — повивальныхъ бабокъ и солдатъ: ихъ перевозятъ даромъ. Мой инвалидъ, послѣ нѣсколькихъ вопросовъ когда распозналъ что я Французъ, почелъ долгомъ сдѣлать и мнѣ одинъ вопросъ: за котораго короля я стою, за стараго или за новаго? Отвѣтъ мой былъ также ясенъ какъ и его вопросъ. Ни за того, ни за другаго.
Вообще Швейцарцы большіе охотники до вопросовъ, которые могутъ даже показаться слишкомъ нескромными; но они распрашиваютъ съ такимъ простодушіемъ, что нельзя не извинить ихъ наглости; потомъ, когда вы удовлетворили ихъ любопытство, они начинаютъ посвящать васъ въ таинства собственныхъ домашнихъ дѣлъ, и съ такою подробностію, какой могутъ ожидать одни только самые короткіе пріятели.
За общимъ столомъ, черезъ четверть часа вы узнаете вашего сосѣда такъ, какъ будто были знакомы съ мимъ дв^дцать лѣтъ. Впрочемъ вы совершенно вольны отвѣчать или нѣтъ на эти вопросы, обыкновенно принадлежащіе къ роду тѣхъ, которые предлагаетъ вамъ трактирная книга проѣзжихъ. — Ваше имя и званіе, откуда идете и куда? — Этотъ обычаи отлично замѣняетъ предъявленіе послортовъ, потому что вы всегда можете узнать такимъ образомъ, когда и по какой дорогѣ отправился вашъ другъ или знакомый, котораго нагоняете, и такія же извѣстія могутъ получить объ васъ самихъ пріятели, которые ѣдутъ за вами.
Для насъ было совершенно равно, идти въ одну сторону или въ другую, лишь бы только видѣть что нибудь новенькаго, и потому мы заблагоразсудили присоединиться къ толпѣ, которая шла на гулянье Энигъ, загородное мѣсто, посѣщаемое публикою чаще всѣхъ другихъ гуляній. У Ларбергскихъ воротъ собралось множество народу; мы спросили о причинѣ, и вамъ отвѣчали лаконически: Медвѣди. Въ самомъ дѣлѣ, когда мы протиснулись къ парапету, около котораго стояли прислонясь, какъ въ райкѣ, двѣсти или триста человѣкъ, мы увидѣли зрѣлище, которымъ они наслаждались, — четырехъ огромныхъ медвѣдей, раздѣленныхъ по парно въ двухъ великолѣпныхъ рвахъ, содержимыхъ въ отличной чистотѣ и вымощенныхъ плитами, какъ столовыя залы.
Зрители забавлялись, какъ и у насъ въ Парижѣ, подчиваніемъ обитателей этихъ рвовъ яблоками, грушами и пирогами, съ тою разницею, что здѣсь это наслажденіе удвоивалось отъ особеннаго обстоятельства, которое я рекомендую господину директору сада des Plantes, и совѣтую ввести и у насъ для большей потѣхи охотниковъ до подобныхъ зрѣлищъ.
Первую грушу, которую кинули при мнѣ Бернскому Мишкѣ, онъ проглотилъ безъ всякаго совмѣстничества, но со второю было иначе. Въ ту минуту какъ онъ, разлакомившись первою удачею, лѣниво приподнялся и отправился къ тому мѣсту, гдѣ упалъ его десертъ, какой-то незванный гость, котораго я никакъ не могъ разглядѣть, — такъ быстры и проворны были его движенія, — выскочилъ изъ отверстія, продѣланнаго въ стѣнѣ, схватилъ грушу у самаго носа изумленнаго медвѣдя и скрылся въ свою норку при громкихъ рукоплесканіяхъ всей публики. Черезъ минуту, лукавая головка лисицы съ живыми глазами и черной мордочкой выглянула изъ отверстія, ея убѣжища, и казалось выжидала новаго случая поживиться на счетъ хозяина замка, въ которомъ она какъ-будто занимала флигель.
Мнѣ захотѣлось повторить опытъ, и я купилъ пироговь, какъ самую лакомую приманку для апетита обѣихъ противниковъ. Лисица, замѣтивъ что я позвалъ торговку, вѣроятно угадала мое намѣреніе, устремила на меня свои глаза и уже не спускала ихъ съ пироговъ, которые я захватилъ въ лѣвую руку, а правою показалъ ей одинъ изъ нихъ; плутовка сдѣлала головою маленькое движеніе какъ будто хотѣла сказать: Будь покоенъ, понимаю твое намѣреніе; потомъ стала облизываться съ увѣренностью ловкаго мошенника, который не сомнѣвается въ успѣхѣ предпріятія и почитаетъ себя вправѣ заранѣе распоряжаться чужимъ добромъ, какъ своею собственностію. Однакожъ, теперь я хотѣлъ подвергнуть для ловкость труднѣйшему испытанію нежели въ первый разъ. Медвѣдь съ своей стороны тоже замѣтилъ мои приготовленія съ видимымъ удовольствіемъ, сѣлъ, устремилъ на меня глаза, открылъ пасть и граціозно покачиваясь протянуль ко мнѣ лапы. Между тѣмъ лисица, прокрадываясь, какъ кошка, вышла изъ своей норы, и тогда я увидѣлъ, что не одна быстрота движеній была причиною, что въ первый разъ я не могъ распознать какой она породы, но и еще одно случайное обстоятельство: у бѣднаго животнаго не было хвоста.
Я бросилъ пирогъ, медвѣдь проводилъ его глазами и опустился на четвереньки чтобъ его поймать; но при первомъ его движеніи. лисица перепрыгнула черезъ его спину, такъ вѣрно разсчитавъ скачокъ, что упала прямо носомъ на пирогъ; потомъ побѣжала къ своей норѣ, описывая большой кругъ. Взбѣшенный медвѣдь приложилъ къ своему мщенію всѣ свои геометрическія познанія, тотчасъ нашелъ прямую и слѣдственно кратчайшую линію къ ретраншаменту непріятеля, и бросился по ней съ быстротою, какой я и не подозрѣвалъ за нимъ; лисица и онъ прибѣжали къ цѣли почти въ одно время, но лисица была немного впереди и зубы медвѣдя щелкнули у самаго отверзтія въ ту минуту, какъ воровка скрылась въ немъ. Тогда я понялъ, отъ чего у бѣдняги недоставало хвоста.
Я повторилъ этотъ опытъ нѣсколько разъ къ неизяснимой потѣхѣ всего собранія и къ особенному удовольствію лисицы, которая изъ четырехъ пироговъ всегда ловила два.
Медвѣди, помѣщенные въ другомъ рву, гораздо моложе и меньше этихъ. Я спросилъ, отчего это, и мнѣ отвѣчали, что они — наслѣдники, и по смерти старыхъ медвѣдей, займутъ ихъ мѣсто и вступятъ въ обладаніе ихъ имѣніемъ. Это требуетъ поясненія.
Мы уже разсказали, какимъ образомъ Бернъ получилъ свое названіе. Съ тѣхъ поръ это животное сдѣлалось гербомъ города, и его изображеніе помѣстили не только въ гербѣ, на фонтанахъ, въ часахъ и на монументахъ, но еще положили достать живыхъ медвѣдей и содержать ихъ на счетъ города. Это было не трудно исполнить; стоило только протянуть руку къ горѣ и выбрать любаго. Поймали двухъ медвѣжатъ и привели ихъ въ Бернъ, гдѣ они выросли и вскорѣ своего граціозностію и любезностію снискали бел предѣльую привязанность гражданъ.
Въ это время одна старая и очень богатая дѣвица, которая въ послѣдніе годы своей жизни обнаруживала особенное расположеніе къ этимъ милымъ животнымъ, скончалась не оставивъ по себѣ другихъ наслѣдниковъ, кромѣ самыхъ дальнихъ родственниковъ. Ея завѣщаніе открыли установленнымъ порядкомъ въ присутствіи всѣхъ, кто основывалъ на немъ какія нибудь надежды. Она отказывала 60,000 ливровъ доходу медвѣдямъ, и тысячу экю единовременно Бернской больницѣ, для учрежденія одной кровати для члена изъ ея семейства, желающаго воспользоваться этимъ пособіемъ.
Имѣющіе притязаніе на наслѣдство, возстали противъ завѣщанія подъ предлогомъ что оно противузаконно. Съ другой стороны, для защищенія духовной, назначали одного адвоката, человѣка съ отличнымъ дарованіемъ, который успѣлъ наконецъ восторжествовать надъ своими противниками: невинность бѣдныхъ четвероногихъ, которыхъ хотѣли было ограбить, была всенародно признана, завѣщаніе объявлено дѣйствительнымъ и наслѣдникамъ разрѣшено немедленно вступить въ обладаніе ихъ имуществомъ.
Это сдѣлалось легко; наслѣдство заключало въ наличномъ капиталѣ въ милліонъ двѣсти тысячь франковъ, который тотчасъ былъ внесенъ въ Бернское казначейство, съ предписаніемъ правительства о сохраненіи въ неприкосновенности этой суммы и о выдачѣ съ ней процентовъ уполномоченнымъ наслѣдниковъ, полагая ихъ на правѣ несовершенно-лѣтнихъ. Легко себѣ представить, какая произошла перемѣна въ хозяйствѣ опекуновъ; они выстроили себѣ домы и завели кареты, давали отъ имени своихъ довѣрителей великолѣпные обѣды и балы въ отмѣнномъ вкусѣ. А послѣдніе получили отъ того выгоду, что ихъ сторожъ принялъ званіе камердинера и билъ ихъ не иначе какъ камышевою палкою съ золотымъ набалдашникомъ.
Кнесчастію, нѣтъ ничего прочнаго въ человѣческихъ дѣлахъ. Едва нѣсколько поколѣній медвѣдей насладились благополучіемъ, до толѣ неизвѣстнымъ ихъ роду, какъ вспыхнула Французская революція. Исторія нашихъ героевъ по такъ тѣсно связана съ этимъ огромнымъ переворотомъ, чтобы пускаться здѣсь въ ислѣдованія сю причинъ и всѣхъ послѣдствій; мы ограничимся событіемъ, въ которомъ они играли ролю.
Швейцарія по близкому сосѣдству съ Франціею не могла не почувствовать великаго землетрясенія, которымъ революціонный полканъ потрясъ весь міръ: однакожъ она рѣшилась противиться этой воинственной лавѣ, которая хлынула потокомь на Европу. Кантонъ Вадтландъ объявилъ себя независимымъ, Бернъ собралъ свои войска, сперва побѣдилъ при Нейнекѣ, потомъ былъ два раза побѣжденъ при Штраубрунѣ и Гpayхгольцѣ; послѣ чего побѣдители, подъ предводительствомъ генераловъ Бруна и Шаупбурга, вступили въ столицу. Черезъ три дня Бернскія сокровища выступили въ походъ.
Одинадцать лошаковъ, навьюченныхъ золотомъ, отправились въ Парижъ: двое изъ нихъ везли на себѣ имущество бѣдныхъ медвѣдей, которые, какъ ни отличались умѣренностію въ мнѣніяхъ, однакожъ были включены въ списокъ аристократовъ и подверглись общей съ ними участи. Правда, у нихъ оставался еще домъ ихъ уполномоченныхъ, который Французы не могли унести съ собою, но уполномоченные объявили на него притязанія по поводу издержекъ, такъ что медвѣди лишились и этого обломка минувшаго счастія и богатства.
Тогда эти благородныя животныя явили міру и роду человѣческому въ особенности великій примѣръ философической стойкости въ несчастіи, которое они перенесли съ тѣмъ же неизмѣннымъ достоинствомъ и смиреніемъ, какое обнаруживали въ счастіи, и впродолженіи пяти лѣтъ, съ 1798 года по 1803, когда революція волновала всю Швейцарію, медвѣди постоянно пользовались уваженіемъ всѣхъ партій.
Между тѣмъ Швейцарія понизила свои горы подъ рукою Бонапарта. Первый консулъ наградилъ ее актомъ посредничества и девятнадцать кантоновъ вздохнули свободнѣе, пріютившись подъ крыло, которымъ Франція осѣнила ихъ.
Только что спокойствіе возстановилось. Бернское правительство поспѣшило вознаградить своихъ гражданъ за понесенные ими убытки и потери. Всѣ бросились къ нему съ просьбами: кто о мѣстѣ, кто о вознагражденіи изъ казенныхъ суммъ или наградѣ за услуги отечеству. Но тѣ, которые больше всѣхъ имѣли право просить и получить просимое, пренебрегли искательствомъ и съ увѣренностію въ справедливости своего дѣла, ожидали въ молчаніи чтобы республика сама вспомнила объ нихъ.
Республика оправдала наконецъ превосходный свой девизъ: Одинъ для всѣхъ, всѣ для одного. Открыли въ пользу медвѣдей подписку, которою собрали 60,000 франковъ. На эту сумму, столь умѣренную въ сравненіи съ прежнимъ капиталомъ, городской совѣтъ купилъ участокъ земли, приносящій доходу 2,000 ливровъ. Несчастныя животныя изъ миліонщиковъ превратились въ простыхъ выборнымъ.[10]
И это маленькое достояніе впослѣдствіи уменьшилось вполовину однимъ случаемъ, который однакожъ не имѣлъ никакой связи съ политикой. Прежде медвѣди жили въ самомъ городѣ, во рву смѣжномъ съ стѣною тюрьмы. Однажды ночью одинъ изъ заключенныхъ, осужденный на смерть, доставъ гдѣ-то желѣзный шпиль, сталъ сверлить въ стѣнѣ отверстіе, часа черезъ два или три онъ услышалъ, что и съ противоположной стороны стѣны кто-то работаетъ такаго какъ и онъ: это придало ему бодрости. Онъ подумалъ, что кто нибудь изъ подобныхъ ему несчастныхъ принялся помогать ему изъ сосѣдней тюрьмы, чтобы соединиться съ нимъ и облегчить побѣгъ себѣ и ему. Эта надежда усиливалась въ немъ по мѣрѣ того, какъ работа подвигалась впередъ; невидимый помощникъ принялся за дѣло съ такимъ жаромъ, что пренебрегалъ даже всѣми предосторожностями необходимыми для успѣха; камни выламываемые имъ, катились съ шумомъ; сильное его дыханіе было слышно очень явственно. Осужденный чувствовалъ необходимость удвоить свои усилія, потому что неосторожность его товарища каждую минуту могла открыть ихъ замыселъ.
Ксчастію, оставалось ужъ не много работы чтобы пробить стѣну на сквозь. Послѣдній и самый огромный камень долго противился всѣмъ его усиліямъ; наконецъ и онъ пошатнулся и черезъ пять минутъ покатился на противуположную сторону. Свѣжій воздухъ проникнутъ въ тюрьму и осужденный увидѣлъ, что неожиданную помощь ему подали снаружи. Чтобы не терять драгоцѣннаго времени, онъ въ туже минуту влѣзъ въ узкое отверстіе, открытое ему такъ нечаянно; но на самой серединѣ стѣны онъ также нечаянно встрѣтился носомъ къ носу съ однимъ изъ медвѣдей, который, съ своей стороны, старался всѣми силами пробраться въ тюрьму. Онъ услышалъ шумъ, произведенный заключеннымъ внутри тюрьмы, и по разрушительному инстинкту, свойственному этимъ животнымъ, тотчасъ принялся помогать ему изо всѣхъ силъ.
Осужденному оставалось выбрать одно изъ двухъ, быть повѣшеннымъ или разтерзаннымъ; первое было — вѣрно, послѣднее возможно: онъ предпочелъ послѣднее и успѣлъ. Медвѣдь оробѣвши при видѣ человѣка, который всегда, сохраняетъ свою власть, даже и надъ самыми лютыми звѣрьми, пропустилъ его не сдѣлавъ ему никакаго вреда.
На другой день тюремщикъ, взойдя въ тюрьму нашелъ странное превращеніе: вмѣсто осужденнаго, на его соломѣ лежалъ медвѣдь.
Тюремщикъ убѣжалъ, оставивъ дверь отворенною; медвѣдь преважно пошелъ вслѣдъ за нимъ и, не находя нигдѣ преградъ, вышелъ на улицу: спокойно продолжая путь, онъ пробрался наконецъ на овощной рынокъ. Можно себѣ представить, какое висчетлѣніе произвело на торгующую толпу появленіе этого новаго покупщика. Въ одну минуту рынокъ опустѣлъ и незваный гость могъ на просторѣ выбирать изъ лотковъ зелень и фрукты, которые были ему по вкусу. Онъ не упустилъ этого прекраснаго случая, и, вмѣсто того чтобы пользуясь наведеннымъ имъ страхомъ, убраться въ горы, куда, ужъ вѣрно, никто бы за нимъ погнался, онъ началъ лакомиться грушами и яблоками, до которыхъ, какъ извѣстно, медвѣди большіе охотники. Лакомство его погубило.
Два кузнеца, которыхъ лавка выходила на площадь, придумали средство отвести бѣглеца назадъ въ ровъ. Они накалили до красна двое большихъ клещей и, подкравшись съ обѣихъ сторонъ къ мародеру, въ ту минуту какъ онъ сосредоточилъ все свое вниманіе на завтракѣ, крѣпко ухватили его каждый за ухо. Медвѣдь, чувствуя себя въ плѣну, не сопротивлялся и покорно пошелъ за своими проводниками, протестуя однимъ лишь жалобнымъ ревомъ противъ притеснительнаго средства, употребленнаго для его ареста.
Бернскій совѣтъ, разсудивъ что подобный случай можетъ повториться и быть причиною какаго нибудь несчастія, опредѣлилъ перевести медвѣдей за городъ, и устроить имъ два рва въ укрѣпленіяхъ. Издержки на вырытіе этихъ двухъ рвовъ, въ которыхъ нынче живутъ Бернскіе медвѣди, уменьшило ихъ имущество до половины, потому что по смѣтамъ эта работа обошлась въ 30,000 франковъ, которые отчислили отъ ихъ капитала.
Записавъ всѣ эти подробности въ памятную книжку, мы пошли далѣе осматривать окрестности Берна. Передъ нами открылась великолѣпная аллея; мы присоединились къ толпѣ; черезъ часъ переѣхали въ лодкѣ рѣку, и прибыли въ Рейхенбахъ; тамъ съ одной стороны мы увидѣли шумную и веселую Швейцарскую генгетту, съ другой старый и мрачный замокъ Родольфя Эрлака; въ первой мы могли найти добрый завтракъ, въ другомъ — великое воспоминаніе; на этотъ разъ голодъ взялъ верхъ надъ поэзіею: мы вошли въ генгетту.
Прекрасная вещь эти Немѣцкія генгетты для тѣхъ, кто любитъ вальсъ и кислую капусту. Кнесчастію, я могъ пользоваться однимъ только изъ этихъ удовольствій.
И такъ, позавтракавъ на скорую руку, я бросился въ середину танцующей залы и подалъ руку первой крестьянкѣ, какая мнѣ попалась; она приняла приглашеніе безъ всякихъ церемоній, хоть у меня на рукахъ были перчатки, — роскошь, неизвѣстная въ этомъ веселомъ собраніи. Я тотчасъ закружился съ нею, сразу попавши въ тактъ этого быстраго и плавнаго вальса, какъ будто я ничему больше и не учился какъ танцовать.
Правду сказать, оркестръ, хотя и составленный изъ деревенскихъ музыкантовъ, Богъ знаетъ съ какими инструментами, чудесно помогалъ намъ, и, признаюсь откровенно, ни одинъ изъ Парижскихъ оркестровъ какъ мнѣ кажется по приспособленъ къ вальсу лучше этого.
Кончивъ вальсъ, я попросилъ у моей танцовщицы очень понятно по-Нѣмнцки позволенія поцѣловать ее, — замѣчу мимоходомъ, что это одна изъ тѣхъ фразъ Нѣмецкаго языка, которой акценты и грамматическая постройка врѣзались въ мою память глубже всякихъ другихъ; она исполнила мою просьбу съ замѣтнымъ удовольствіемъ.
Потомъ мы отправились съ визитомъ къ Рейхенбахскому замку, о которомъ носится преданіе полу-историческое, полу-поэтическое, какъ и всѣ вообще Швейцарскія преданія. Тамъ старый Родольфъ Эрдакъ отдыхалъ отъ воинственныхъ трудовъ и проводилъ послѣдніе дни своей жизни столь полезной для отечества, столь уважаемой его соотечественниками.
Однажды пришелъ его навѣстить зять его, Рюденсъ, который и прежде часто бывалъ у него; въ этотъ разъ у нихъ завязался споръ о приданомъ, которое старикъ долженъ былъ уплатить молодому человѣку. Рюденсъ выходитъ изъ себя, хватаетъ у камина шпагу Лауненскаго побѣдителя и наносить старику ударъ, отъ котораго онъ умираетъ на мѣстѣ. Убійца спасается бѣгствомъ; но двѣ собаки Родольфа, которыя были на привязи по обѣимъ сторонамъ воротъ, срываются съ цѣпей, преслѣдуютъ бѣглеца въ горы и черезъ два часа возвращаются домой, покрытыя кровью: съ тѣхъ поръ никто не видѣлъ Рюденса.
Молодой человѣкъ, который разсказалъ намъ эту исторію, возвращался въ Бернъ и предложилъ намъ сопутствовать ему, на что мы тотчасъ согласились. Дорогою мы разсказали ему что видѣли и спросили у него лѣтъ-ли еще чего посмотрѣть. Онъ отвѣчалъ, что мы уже познакомились съ живописнѣйшею частію города; однакожъ предложилъ сдѣлать маленькой кругъ и возвратиться въ Бернъ черезъ Голіафову башню.
Башня Голіафова называется такъ по тому, что въ ней помѣщена какъ въ нишѣ колосальная статуя святаго Христофора, въ дватцать два фута вышиною, съ аллебардою въ рукѣ, съ мечемъ на боку, и расписанная съ головы до ногъ красною и голубою красками. Эта статуя изваяна вконцѣ XV столѣтія однимъ изъ лучшихъ скульпторовъ того времени, и была сначала поставлена позади главнаго олтаря Бернскаго собора для охраненія драгоцѣнной чаши, купленной за большую сумму пожертвованную на этотъ предметъ однимъ богатымъ и набожнымъ помѣщикомъ.
Но какъ черезъ два мѣсяца послѣ того чаша была украдена, то раздраженные граждане перевели статую въ Ломбахскую башню, вмѣнивъ ей въ обязанность защищать этотъ передовой постъ противъ Фрибургцевъ, съ которыми Бернъ былъ тогда въ воинѣ. Не смотря на то, черезъ недѣлю башню взяли приступомъ, послѣ чего святаго Христофора переименовали въ Голіафа и противъ его статуи поставили маленькую и очень красивую статуйку Давида, угрожающаго великану своимъ пращемъ.
Первая поѣздка по Оберланду.
правитьТУНСКОЕ ОЗЕРО.
правитьНа другой день мы занялись осмотромъ собственно матеріальной части Берна, потому что вчера успѣли выжать изъ него все живописное и поэтическое.
Кромѣ собора, о которомъ мы уже говорили, по части монументальной намъ оставалось еще осмотрѣть церковь Святаго Духа, арсеналъ, монетный дворъ, общественные хлѣбные магазины, больницу и присутственное мѣсто, гдѣ живутъ судьи и казначеи. Всѣ эти зданія построены между 1718 и 1770 годами, и по этой причинѣ всѣ дорожники рекомендуютъ ихъ путешественникамъ какъ великолѣпные памятники искуства, между тѣмъ какъ на глаза артистовъ они кажутся довольно жалкими домишками.
Въ половинѣ осьмаго ввечеру мы выѣхали изъ Берна по дорогѣ къ Туну, самой лучшей и ровной изъ всѣхъ Швейцарскихъ дорогъ. Вообще дороги въ кантонахъ Вадтландскомъ, Фрибургскомъ и Бернскомъ содержатся прекрасно; а что еще лучше, правительства этихъ трехъ кантоновъ, быть-можетъ первыя изъ всѣхъ правительствъ въ мірѣ, придумали, что большія дороги учреждаются не для однихъ только проѣзжихъ по и для прохожихъ, и потому приказали вездѣ разставить по нимъ скамьи въ нѣкоторомъ разстояніи однѣ отъ другихъ, какъ на публичныхъ гульбищахъ, а возлѣ этихъ скамеекъ — столбики, на, которые разнощики могутъ класть свои лотки, и потомъ легче взваливаютъ ихъ на плечи.
Черезъ два часа по выѣздѣ изъ Берна наступила ночь и окружила наръ т;ой прозрачною тѣнью которая предшествуетъ восхожденію луны; однакожъ мы еще не могли ее видѣть, потому что она скрывалась за многочисленною семьею ледниковъ, которые, подобно мрачнымъ привидѣніямъ, неподвижно стояли толпою на горизонтѣ и смотрѣли на спящую долину; но вскорѣ ихъ вершины озарились матовымъ сребристымъ отблескомъ, который съ минуты на минуту становился ярче. Наконецъ прямо изъ за снѣжной главы Эйгера выникъ ущербленный вершиною горы, огненный, шаръ который легко было принять за одинъ изъ тѣхъ маяковъ воины, которые призывали древнюю Швейцарію къ оружію. Вскорѣ онъ опять принялъ свою сферическую форму, казалось съ минуту отдохнулъ на остроконечной вершинѣ Эйгера, какъ огонь святаго Иліи на верху мачты; потомъ медленно и безмолвно поднялся къ небу, какъ аэростатъ, только что тронувшійся съ земли.
Такимъ образомъ мы продолжали путь посереди всѣхъ фантастическихъ очарованій ночи, не теряя ни на минуту изъ виду снѣжной стѣны, къ которой приближались, и откуда, хотя мы еще были отъ ней въ шести миляхъ, доходили до насъ невнятные стопы и звуки, производимыя паденіемъ лавинъ и трескомъ ледниковъ. Время отъ времени то справа, то слѣва раздавался болѣе явственный шумъ и заставлялъ насъ обернуться въ ту сторону, откуда онъ происходилъ: то былъ или водопадъ, набрасывающій на гору свой газовый шарфъ, или сосновый лѣсъ, волнуемый вѣтромъ, который пробѣгая по вершинамъ деревъ извлекалъ изъ нихъ звуки, похожіе на ропотъ страждущихъ и конечно понятные для обитателей лѣсовъ. Предметы по наружности самые неодушевленные, получили отъ Бога, подобно намъ, разные голоса и звуки для изъявленія радости или скорби, любви и ненависти.
Прислушайтесь къ говору земли въ прекрасную лѣтнюю ночь; прислушайтесь къ рѣчи Океана во время бури.
Мы прибыли въ Тунъ въ половинѣ пятнадцатаго; но въ такую чудесную ночь мы проѣхали бы еще миль пять или шесть съ величайшимъ наслажденіемъ.
Отсюда мы должны были продолжать путь иначе: впереди, озера и горы вездѣ замѣняютъ большія дороги. Мы расплатились съ нашимъ кучеромъ, который при этомъ случаѣ сказалъ намъ, что онъ въ отчаяніи разставаясь съ нами. Мы поняли, что это вѣжливый способъ просить прибавки на водку, и какъ онъ былъ славный малый, то за этимъ дѣло у насъ не стало. Черезъ четверть часа онъ пришелъ къ намъ, уже утѣшенный, и объявилъ что везетъ обратно въ Лозанну одну даму съ кавалеромъ, — съ чѣмъ мы его и поздравили.
Въ Тунѣ нѣтъ ничего замѣчательнаго, кромѣ артиллерійской школы; но такъ какъ мы пріѣхали въ Швейцарію не за тѣмъ чтобы смотрѣть какъ палятъ изъ пушекъ, то я и занялъ мѣсто въ почтовой лодкѣ до Интерлакена, не потому чтобы этого рода путешествіе было удобнѣе сухопутнаго, но потому что надѣялся выманить у пассажировъ какое нибудь преданіе. На другой день въ половинѣ десятаго мы отправились въ путь.
Садятся въ лодку у самыхъ дверей трактира. Минутъ съ десять мы плыли вверхъ по Аару, который вытекаетъ изъ Финстеръ-Агорнскихъ ледниковъ, низвергается на скалахъ Гандека съ высоты 300 футовъ и вливаетъ свои воды въ озеро Бріенцъ и Тунъ, — протекая ихъ во всю ширину; оба эти озера отдѣлены одно отъ другаго прекрасной деревнею Интерлакеномъ, которой положеніе означается самимъ именемъ ея. Проплывши эти десять минутъ мы вошли въ озеро.
Тотчасъ горизонтъ разширяется во всѣ стороны; однакожъ съ правой стороны дальше чѣмъ съ лѣвой, потому что съ этой стороны холмъ[11], покрытый лѣсомъ, обставляетъ края озера во всю его длину, и отсюда походить на стѣну, покрытую плющомъ, между тѣмъ какъ на право ландшафтъ удаляется отъ береговъ озера и представляетъ два ряда горъ, изъ которыхъ послѣдній какъ будто выглядываетъ черезъ первый. Въ иныхъ мѣстахъ этотъ первый планъ разверзается и открываетъ черезъ синеватое ущелье долину, которая съ береговъ озера кажется не тирѣ крѣпостнаго рва, между тѣмъ какъ она въ милю шириною. При въѣздѣ въ озеро, прежде всего попадаются въ глаза развалины замка Шадо (Schadenu), построеннаго вначалѣ XVII столѣтія однимъ изъ потомковъ фамиліи Эрлаковъ. Эта развалина не напоминаетъ собою никакаго историческаго преданія; ктомужъ замокъ Штратлингенъ, — въ полумили откуда, — подавляетъ его тяжестію своихъ воспоминаній.
Родоначальникъ этого дома, если вѣрить Эйнингенской хроникѣ, — никто другой какъ одинъ изъ Птоломеевъ, потомокъ по своей матери Александра Македонскаго, а по отцу — одной изъ знатнѣйшихъ фамилій Римскихъ патриціевъ. Будучи обращенъ въ христіанскую вѣру нѣкоторымъ чудомъ онъ принялъ при крещеніи имя Теодорика, и вскорѣ послѣ того, спасаясь отъ гонителя своего, императора Адріана, пришелъ ко двору герцога Бургонскаго, бывшаго тогда въ войнѣ съ Французскимъ королемъ[12]. Когда обѣ арміи сошлись, ихъ предводители рѣшили кончить свою распрю единоборствомъ двухъ избранныхъ ими воиновъ; герцогъ Бургонскій назначилъ для этого Теодо-Рика. Но наканунѣ дня сраженія воинъ, который долженъ былъ сражаться съ нимъ за Французскаго короля, увидѣлъ ночью во снѣ, будто-бы архангелъ Михаилъ держитъ сторону его противника. Это видѣніе такъ его устрашило, что на другой день онъ объявилъ себя побѣжденнымъ. Герцогъ Бургонскій изъ благодарности къ Теодо-Рику, за доставленную имъ побѣду, въ которой небесное участіе обнаружилось такъ очевидно, выдалъ за него дочь свою, Демуту, съ приданымъ Губеланда, — земля въ которой заключалась малая Бургонія съ Вандалическимь озеромъ. На берегу этого то озера, и въ самомъ живописномъ мѣстѣ новый обладатель прекрасной земли выстроилъ замокъ Штратлингенъ.
Двѣсти лѣтъ спустя сиръ Арнольдъ де Штратлингенъ, потомокъ Теодо-Рика, основалъ церковь Рая во имя святаго Михаила, въ знакъ признательности за чудесную помощь, оказанную имъ его предку.
Когда работники положили послѣдній камень, послышался голосъ, который произнесъ слѣдующія слова: «Здѣсь сокрыто сокровище, которому нѣтъ цѣны.» Тотчасъ стали искать это сокровище и наконецъ нашли въ главномъ олтарѣ колесо отъ колесницы пророка Ильи. Въ этомъ мѣстѣ продѣлали въ олтарѣ отверзтіе, въ которое вводили больныхъ и бѣснующихся, и въ высокоторжественные дни они не разъ получали совершенное исцѣленіе.
Послѣ многихъ переворотовъ, постепенно волновавшихъ другія части свѣта, маленькая Бургонія, которая дотолѣ была подвластна владѣльцамъ того же рода Штартлингеновъ, наконецъ была пожалована въ королевство. Король Родольфъ и королева Берта, которой мы видѣли въ Поэрнѣ сѣдло и гробницу, царствовали тамъ въ X столѣтіи; но вскорѣ простыя и благочестивыя нравы, которыми они обезсмертили свои имена, замѣнились роскошью и нечестіемъ. Ихъ царство при наслѣдникахъ стало называться Zur Goldenen Lust, «жилищемъ золота и утѣхъ» а замокъ Шпіецъ выстроенный ими на берегахъ озера, — Gulden Hof, «золотымъ дворцомъ.» Наконецъ распутство и нечестіе усилилось въ этомъ маленькомъ царствѣ до такой степени, что милосердіе Божіе истощилось и погибель ихъ стала неизбѣжна. И такъ, когда Ульрикъ, послѣдній изъ этого роду, пригласилъ въ день своей свадьбы весь свой дворъ на прогулку по озеру, Богъ послалъ такую бурю, что съ перваго порыва вѣтра лодка опрокинулась. Съ минуту озеро было покрыто цвѣтами и драгоцѣнностями, потомъ все исчезло въ волнахъ и никто изъ гостей, созванныхъ на этотъ смертный пиръ, не былъ помилованъ Богомъ.
Надпись, вырѣзанная на скалѣ, означаетъ мѣсто на озерѣ, гдѣ случилось это несчастіе.
Между тѣмъ какъ одинъ изъ пассажировъ разсказывалъ намъ эту трагическую повѣсть, небо собиралось совершить и надъ нами такое-же чудо, какое погубило царскую фамилію Штратлингеновъ. Потемнѣло, тучи постепенно нависли и скрыли отъ насъ бѣлыя вершины Блумлисальна и ІОнгъ-Фрау; потомъ онѣ опустились на другую цѣпь горъ пониже первой, и находившіяся на второмъ планѣ картины измѣняли очерки ихъ формъ, представляя ихъ взору въ самыхъ странныхъ и фантастическихъ призракахъ; въ особенности Низенъ, чудесная пирамида, которая сохраняетъ правильность размѣровъ пирамиды до высоты 5,000 футовъ, съ удивительнымъ снисхожденіемъ позволяла играть съ собою этимъ своенравнымъ дѣтямъ воздуха. Сначала прилетѣла небольшая туча, зацѣпилась за его остроконечную вершину, осталась на ней, раскинулась по могучимъ ея плечамъ, приняла волнистую форму парика a la Louis XIV, потомъ, разширясь внизу, она завязала свои концы на груди горы въ видѣ галстука. Наконецъ эта прозрачная масса, постепенно сгущаясь и спускаясь, срубила голову великану и покрылась на могучій его фундаментъ скатертью, какъ-будто Микромегасъ устроилъ тамъ пиръ на который пригласилъ Гаргантуа.
Мои наблюденія были прерваны замѣтнымъ на глазъ вихремъ, который мчался на насъ изъ долины въ тысячу разъ быстрѣе скаковой лошади. Онъ былъ издалека видѣнъ оттого, что несъ съ собою снѣжную пыль, сметенную имъ съ вершинъ, горъ съ которыхъ спустился; я предупредилъ кормщика, но онъ отвѣчалъ мнѣ отрывистымъ голосомъ, и даже не оборачиваясь въ ту сторону, — такъ онъ былъ занятъ рулемъ: Да, да, очень вижу, и смѣю увѣрить что, намъ будетъ славная гонка если не успѣемъ добраться вонъ до тѣхъ скалъ. Ну, ребята, закричалъ онъ гребцамъ, по четыре руки на весло, налегай сильной и гребите живо! Гребцы тотчасъ исполнили приказаніе, и маленькая наша лодка полетѣла по озеру какъ ласточка, которая рѣетъ надъ водою, едва обмакивая въ ней концы своихъ крыльевъ.
Вмѣстѣ съ тѣмъ первый порывъ вѣтра, предвѣстникъ бури, промчался надъ нами и сорвалъ шляпу съ головы, кормчаго, который однакожъ не обратилъ на это ни малѣйшаго вниманія. Полагая что онъ не замѣтилъ отсутствія своей шляпы, я сказалъ ему, протягивая руку къ тому мѣсту, гдѣ она плавала какъ блуждающая лодочка: — Послушай-ка, хозяинъ, развѣ ты не видишь?
— Вижу, вижу, отвѣчалъ онъ не поворачивая головы.
— Ну! чтожь не подбираешь своей шляпы?
— Правительство дастъ другую; въ моемъ контрактѣ съ нимъ объ этомъ говорено. Иначе мнѣ бы мало было жалованья: вотъ уже пятая нынѣшній годъ.
— Прекрасно, если такъ — то добрый ей путь.
Въ туже минуту шляпа, въ которой по видимому оказалась течь, наполнилась водою и исчезла.
Между тѣмъ какъ я смотрѣлъ на крушеніе бѣдной шляпы, я почувствовалъ что движеніе лодки становилось медленнѣе. Я обернулся и увидѣлъ, что двое гребцовъ оставили весла и проворно убирали парусъ. При этомъ маневрѣ наши дамы закричали; потому что надѣялись укрыться отъ дождя, который приближался. Кормчій обернулся къ нимъ и сказалъ: — Хотите поплавать какъ моя шляпа? Нѣтъ? Такъ не мѣшайте намъ и сидите смирно.
Въ самомъ дѣлѣ видно было, что мы не успѣемъ укрыться за скалами; хотя онѣ были отъ насъ не далѣе пятидесяти шаговъ; вихрь мчался быстрѣе насъ и уже послышался пронзительный свистъ первыхъ его шкваловъ, смѣшанныхъ со снѣгомъ. Въ туже минуту маленькая наша лодка прянула по волнамъ, какъ камень брошенный ребенкомъ въ воду и отразившійся рикошетомъ на ея поверхности: буря окружила насъ со всѣхъ сторонъ; вашъ миніатюрный океанъ вздумалъ разыграть ураганъ.
Однакожъ опасности было больше нежели сколько можно было предполагать сначала; въ прошлую зиму, на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ мы тогда были, потонула барка, нагруженная лѣсомъ, и люди съ трудомъ спаслись, взобравшись на самый верхъ своего груза; Ночью морозъ окружилъ это возвышеніе льдомъ, такъ что утромъ оно походило на подполюсный островокъ. Тамъ, претерпѣвшіе баркокрушеніе, пробыли двадцать четыре часа, покуда другіе гребцы успѣли освободить ихъ. А мы не имѣли даже и этой надежды на спасеніе въ случаѣ погибели, и кормчій объяснилъ мнѣ это какъ нельзя лучше вопросомъ вполголоса: — Умѣете-ли вы плавать? Я понялъ что это значило, и подъ предлогомъ что не хочу портить на дождѣ своей блузы, высвободился изъ этого узкаго футляра и приготовился на всякой случай.
Однакожъ мы отдѣлались однимъ страхомъ; наша лодка промчалась черезъ всю ширину озера, поперегъ вѣтра, который каждую минуту грозилъ перевернуть ее, и она благополучно пристала къ оконечности носа ниже грота Сенъ-Беата.
Ступивши на землю вмѣсто того чтобы сердиться на, бурю, я возблагодарилъ ее за то что она доставила мнѣ случай побывать въ Сенъ-Беатенъ-Голѣ, въ который я не могъ бы попасть иначе.
Я расплатился съ кормщикомъ за перевозъ и сказалъ ему, что пройду пѣшкомъ остальныя полторы мили до Нейгауза, отъ котораго ходятъ дилижансы до Интерлакена.
Гроза продолжалась еще сполчаса, но мы укрылись отъ нея въ маленькой хижинѣ, выстроенной на берегу. Потомъ небо прочистилось и лодка наша опять отправилась въ путь съ пассажирами; а я пошелъ на гору въ сопровожденіи мальчишки, который предложилъ мнѣ свои услуги въ качествѣ проводника.
Дорогой я узналъ отъ него, что въ гротѣ, который мы шли осматривать, жилъ святой Беатій въ третьемъ вѣкѣ. Самъ онъ завоевалъ его у дракона, прежняго обладателя грота; святой приказалъ ему оставить свое жилище и послушное чудовище тотчасъ повиновалось. Легенда говоритъ, что святой Беатій родился въ Англіи и происходилъ отъ знатной фамиліи. До обращенія своего въ христіанство онъ назывался Светоніемъ; его окрестили въ Римѣ въ царствованіе императора Клавдія, послѣ чего онъ отправился изъ этого города съ своимъ товарищемъ, — который также перемѣнилъ свое имя Ахатана Юста, — въ Гельвецію проповѣдовать христіанскую религію. Вскорѣ онъ обратилъ къ ней множество народу, и одно совершенное имъ чудо удвоило число его приверженцевъ. Однажды перевощики не хотѣли перевезти его черезъ озеро въ деревню Эйненгснъ, гдѣ его ожидала большая толпа народу; онъ разостлалъ на воду свой плащъ, сталъ на него, и такимъ образомъ переплылъ по озеру двѣ мили до самой деревни; съ тѣхъ поръ вся страна покорилась слову человѣка котораго божественное призваніе обнаружилось столь блистательнымъ чудомъ.
Дорога къ гроту чрезвычайно трудна, потому что во многихъ мѣстахъ перерѣзана глубокими оврагами, маленькой нашъ проводникъ указалъ мнѣ одинъ изъ нихъ, называемый жителями Флоксграбеномъ, и сказалъ, что нѣсколько лѣтъ назадъ одинъ путешественникъ, проѣзжая здѣсь ночью, упалъ въ этотъ оврагъ съ лошадью. Несчастный переломилъ себѣ обѣ ноги и испускалъ такіе пронзительные крики, что его услышали на другомъ берегу озера, въ разстояніи цѣлой мили; покуда успѣли подать помощь, онъ умиралъ отъ жажды, какъ обыкновенно бываетъ при переломленіи членовъ, и будучи не въ состояніи тронуться съ мѣста, омочилъ конецъ своего плаща въ ручей, который протекалъ пониже мѣста его паденія, и высасывая изъ него воду, утолялъ такимъ образомъ жажду.
Однакожъ мы дошли, не испытавъ ничего подобнаго, до входа въ гротъ или лучше сказать въ гроты, потому что въ пещерѣ два отверзтія. Изъ подъ нижняго свода вытекаетъ ручей Беатенъ-Бахъ (ручей святаго Беатія), который отсюда съ шумомъ бросается на скалы и прядаетъ черезъ нихъ. На берегу этого источника умеръ святой 98 лѣтъ. Глубина этого свода около 30, а ширина 40 или 45 футовъ: гротъ, изъ котораго выходитъ ручей, хотя и не пользуется такимъ уваженіемъ какъ его сосѣдъ, однакожъ гораздо любопытнѣе; входъ въ него расположенъ арками, изъ которыхъ выходитъ потокъ; подъ ними можно пройти около 600 или 650 футовъ, хотя онѣ постепенно понижаются. Мы не сдѣлали никакихъ приготовленіи къ подземному путешествію въ этой пещерѣ, да хотя бы и готовы были, вскорѣ представилось неожиданное препятствіе.
Не успѣли мы взглянуть на отверстіе грота, какъ мнѣ показалось, что шумъ, выходящій изъ глубины его, началъ постепенно увеличиваться. Я сказалъ объ этомъ проводнику, который тотчасъ началъ внимательно прислушиваться, потомъ вскричалъ.
— Это Зесфельдской смотръ, спасайтесь! и безъ дальнѣйшихъ объясненій бросился бѣжать со всѣхъ ногъ. Хоть я и не понялъ значеніе Зесфелѣдскаго смотра, однакожъ, видя какъ проводникъ усердно улепетываетъ, невольно послѣдовалъ его примѣру, самъ не зная куда и отъ чего бѣгу. Наконецъ онъ остановился, и я тоже. Мы взглянули другъ на друга, онъ засмѣялся.
Мнѣ показалось, что онъ подшутилъ надо мною, и я уже схватилъ его за ухо, желая доказать ему свое отвращеніе къ подобнымъ вольностямъ, какъ вдругъ онъ указалъ мнѣ на отверстіе пещеры, и сказалъ: — Смотрите!…. Я взглянулъ въ ту сторону и увидѣлъ феноменъ, котораго причину я тотчасъ отгадалъ: отверзтіе грота наполнилось почти до верху потокомъ, который поднялся на высоту втрое большую противъ прежней. Шумъ, слышанный нами, происходилъ отъ прилива воды, прибывшей въ потокѣ отъ послѣдняго дождя, который просочился сквозь разсѣлины: еслибъ мы вошли въ пещеру но далѣе какъ на 100 шаговъ, то не успѣлибы выбраться изъ нея. Что же касается до названія Зесфельдскаго смотра, подъ которымъ извѣстно у здѣшнихъ жителей, это явленіе, возобновляющееся послѣ каждой грозы, то проводникъ объяснилъ мнѣ, что оно происходитъ отъ Зесфольдскаго пастбища, находящагося на вершинѣ горы, и отъ сходства шума прибывающей воды съ батальнымъ огнемъ, посереди котораго изрѣдка раздаются пушечные выстрѣлы. Онъ увѣрялъ меня, что этотъ шумъ бываетъ слышенъ за двѣ мили.
Послѣ этого объясненія мы разстались съ Беатомъ-Голомъ и благополучно возвратились въ Пейгаузъ, гдѣ я нашелъ маленькую карету, которая за полтора франка привезла меня въ Интерлакенъ. Тамъ я нашелъ нашихъ пассажировъ, которые еще не оправились отъ страха, они садились за столъ. Однакожъ между ними недоставало одного: бѣднякъ такъ перепугался, что по пріѣздѣ сюда схватилъ лихорадку, которая еще не оставила его по прошествіи пяти дней, когда я возвратился съ горной прогулки.
Вторая поѣздка въ Оберландъ.
правитьДОЛИНА ЛАУТЕРБРУНЕНЪ.
правитьМнѣ кажется, я сказалъ уже безъ дальнѣйшихъ объясненій, что Оберландъ начинается отъ Туна. Теперь скажемъ нѣсколько словъ объ этомъ имени и о странѣ, которая его носить.
Ober land значить — верхняя страна. Для Берна она тоже самое, что Діэпъ для Парижа, — увеселительное мѣсто для среднихъ классовъ. За годъ или за два нѣсколько семействъ условливаются ѣхать къ ледникамъ, точно также какъ и у насъ за годъ или два впередъ радуются въ улицахъ Святаго-Мартына или Святаго-Деонисія предстоящей поѣздкѣ къ берегамъ моря. Впрочемъ знаменитость этой прекрасной, страны простирается далеко за предѣлы Швейцаріи.
Иные Англичане нарочно пріѣзжаютъ изъ Лондона и Французы изъ Парижа посмотрѣть одинъ только Оберландъ, и проведя дней семь или восемь въ окружающихъ его горахъ, возвращаются до мой въ полной увѣренности что видѣли въ Швейцаріи все, что голько стоитъ видѣть. И то правда, что эта страна хотя и не самая любопытная, однакожъ конечно самая блестящая.
Интерлакенъ, по своему положенію, служитъ сборнымъ пунктомъ для путешественниковъ, пріѣзжающихъ осматривать Оберландъ и возвращающихся оттуда. Не рѣдко можно встрѣтиться тамъ за столомъ съ представителями восьми или десяти разныхъ націй, и тогда обѣденные разговоры ведутся на такомъ смѣшанномъ нарѣчіи, что самый искусный филологъ едва ли могъ бы понять нѣсколько словъ: ноіоворивши такимъ образомъ съ двѣ недѣли, право можно позабыть родной языкъ.
Не легче столковаться съ здѣшними проводниками, — и это не малое затрудненіе; очень по многіе изъ нихъ говорятъ понятно по Французски. Тотъ, котораго мнѣ далъ трактирщикъ, въ пять дней прошелъ со мною полный курсъ мѣстнаго нарѣчія.
Приготовленія къ дорогѣ заняли цѣлое утро, такъ что мы не прежде отправились въ Лаутербруненъ какъ въ часъ по полудни.
Намъ сказали, чтобы мы, проходя Маттинъ, маленькую деревню въ четверти часа ходьбы отъ Интерлакена, не забыли посмотрѣть расписанные стекла одного частнаго дома, существующія три столѣтія. Одно изъ нихъ показалось мнѣ довольно странно, и я попросиль хозяина дома истолковать мнѣ значеніе изображенной на немъ фигуры; то былъ медвѣдь, вооруженный булавою, съ двумя рѣпами за кушакомъ и одною въ лапѣ. Вотъ къ какому случаю относится этотъ смѣшной рисунокъ:
Въ 1950 году, во время войны, Германскій императоръ сдѣлалъ воззваніе къ Оберландцамъ и приказалъ имъ выслать въ его армію столько людей, сколько, найдется способныхъ носить оружіе. Въ Изельтвальдѣ, на берегахъ озера Бріенца жили тогда три сильные и могучіе великана; они проводили все время на охотѣ и одѣвались въ шкуры медвѣдей, которыхъ душили своими руками. Оберландскій народъ справедливо полагалъ, что выполнить свою рекрутскую повинность достойнѣйшимъ образомъ когда выставить для императорской арміи этихъ трехъ великановъ. Когда ихъ представили императору, онъ пришелъ въ сильный гнѣвъ, потому что надѣялся на вспомогательный отрядъ посильнѣе этихъ трехъ человѣкъ, которые не были даже вооружены.
Великаны сказали императору, чтобы онъ не безпокоился на счетъ ихъ числа, потому что они втроемъ будутъ ему столько же полезны, какъ и цѣлой отрядъ; а оружіе они достанутъ, себѣ въ первомъ лѣсу, черезъ который будутъ переходить.
Въ самомъ дѣлѣ, за часъ до сраженія они вошли въ одинъ лѣсъ, вырубили себѣ каждый по дереву, очистили ихъ отъ вѣтвей и такимъ образомъ вооружились дубинами. Одинъ изъ нихъ сталъ на правомъ флангѣ большой арміи, другой на лѣвомъ, а третій въ центрѣ. Конецъ сраженія доказалъ, что они не напрасно на себя надѣялись. Ихъ огромныя булавы сдѣлали въ непріятельскихъ рядахъ такое опустошеніе, что побѣда вскорѣ рѣшилась въ пользу императора, который изъ благодарности къ ихъ заслугѣ сказалъ имъ тогда: — Просите у меня, чего хотите, — все получите. Великаны посовѣтовались между собою, потомъ старшій отвѣчалъ:
— Мы просимъ у милостиваго вашего величества пожаловать намъ право рвать для себя въ огородахъ Бенигена, на императорскихъ земляхъ, всякой разъ какъ мы будемъ гулять на берегу озера и почувствуемъ жажду, по три рѣпы на каждаго, — по одной въ руку, и по двѣ за кушакъ.
Его величество согласился на ихъ прозьбу.
Великаны въ восхищеніи возвратились въ Изельтнальдъ и наслаждались всю жизнь привилегіею вырывать и ѣсть императорскія рѣпы.
Въ четверти мили за Маттиномъ вправо отъ дороги видны развалины замка Уншпуненъ, нѣкогда принадлежавшаго феодальному помѣщику того-же имени, который пользовался глубокимъ уваженіемъ въ Бернскомъ совѣтѣ. Нѣсколько уже разъ онъ пытался разными предложеніями старому Вальтеру де Бадейшвилю, независимому обладателю долины Обергасли, присоединить эту долину къ городской землѣ. Между тѣмъ какъ Уншпуненъ хлопоталъ объ этомъ, молодой Вальтеръ увидѣлъ его дочь, влюбился въ нее и въ свою очередь приступилъ къ отцу съ подобною же прозьбою, которая однакожъ осталась также безуспѣшноіо, какъ и всѣ прежнія. Взбѣшенный Уншпуненъ запретилъ молодымъ людямъ видѣться; но молодыя люди, которые очень мало заботились о родительскихъ дѣлахъ, однажды скрылись вмѣстѣ, остявя стариковъ улаживать свои выгоды съ пользою города Берна.
Черезъ годъ старый Вальтеръ умеръ.
Однажды ввечеру, когда одинокій Уншпуненъ оплакивалъ потерю единственной своей дочери, два странника изъ Рима постучались у воротъ его замка и просили гостепріимства; онъ приказалъ ввести ихъ. Странники подошли къ нему, стали передъ нимъ на колѣни, и откинувъ капишоны, просили у него отеческаго благословенія, — послѣдняго обряда, котораго недоставало еще ихъ брачному союзу. Сначала старикъ заупрямился; тогда они вынули двѣ бумаги и подали ему; одна была — прощеніе отъ папы, другая, — дарственная запись долины Обергасли Бернскому кантону. Уншпуненъ не могъ устоять противъ этой двойной атаки; вспомнилъ, какъ онъ страдалъ въ разлукѣ съ дочерью, и простилъ ихъ обоихъ.
Въ полумили оттуда мы перешли ручей Саксатенъ по обломкамъ моста, разрушенные наканунѣ бурею: потомъ слѣдуя берегомъ Лутхина, вверхъ противъ его теченія, вошли въ долину Лаутербруненъ.
Эта маленькая долина, безъ сомнѣнія, одна изъ прелестнѣйшихъ долинъ Швейцаріи. Нигдѣ не чувствуешь полнѣе силы прозябенія, опоясывающаго яркою зеленью подошвы горъ, какъ здѣсь. Вездѣ, гдѣ только есть клочекъ земли, заронившееся въ нее зернышко тотчасъ говоритъ: Эта земля моя, и — покрываетъ ее. Когда голая и безплодная скала, скатившись съ вершины горы, остановится въ долинѣ, вѣтеръ тотчасъ покрываетъ ее пылью, которую дождь обращаетъ въ плодоносную почву; вскорѣ на ней зазеленѣетъ мохъ; упадаетъ жолудь, выростаетъ маленькое деревцо, распространяешь свои бесчисленные ползучіе корни, спускаетъ ихъ по извилистымъ бокамъ скалы, пока коснется ими земли; получая уже пищу отъ общей матери, повелительно утверждается на скалѣ, охватывая ее корнями, какъ орлиными когтями, укрѣпляется, ростетъ, выростетъ, — такъ что наконецъ одинъ только гнѣвъ Божій можетъ свергнуть великана.
Пройдя сполмили посереди этой картины, въ которой коренные тоны, сами по себѣ явственно обозначенные, пріобрѣтаютъ еще больше рѣзкости отъ тѣней и свѣту, набросываемыхъ на нихъ облаками и солнцемъ, — мы достигли Скалы братьевъ, надъ которою господствуетъ Ритекъ-Флухъ. На этомъ красноватомъ пикѣ, какъ означаетъ его названіе, нѣкогда возвышался укрѣпленный замокъ, принадлежавшій двумъ братьямъ, Ульриху и Родольфу. Любовь къ одной женщинѣ поселила между ними вражду. Отвергнутый Родольфъ скрылъ свою горесть и до времени не обнаруживалъ ненависти. Наканунѣ свадьбы онъ пригласилъ брата на охоту, и послѣдній ни чего не подозрѣвая, принялъ его приглашеніе: они отправились въ горы. У подошвы скалы, о которой мы говорили, Родольфъ, видя что это глухое мѣсто способствуетъ его преступнымъ замысламъ, поразилъ брата кинжаломъ. Ульрихъ упалъ.
Тогда, вынувъ изъ кустовъ заступъ, спрятанный туда еще наканунѣ, убійца вырылъ могилу, положилъ въ нее свою жертву, покрылъ ее землею, и примѣтивъ на себѣ кровь, пошелъ къ рѣчкѣ Лутхинъ, которая протекаетъ въ нѣсколькихъ шагахъ отъ скалы.
Смывши съ платья всѣ, пятна онъ всталъ и въ послѣдній разъ взглянулъ на мѣсто убійства, желая удостовѣриться, не осталось ли какаго нибудь обличительнаго признака. Трупъ Ульриха, который онъ только что похоронилъ, лежалъ на пескѣ.
Родольфъ вырылъ другую яму. въ другой разъ бросилъ въ нее своего брата; но по мѣрѣ того какъ засыпалъ его землею, кровь снова выступала на платьѣ убійцы, такъ что по окончаніи работы онъ былъ весь покрытъ ею.
Не вѣря собственнымъ глазамъ, Родольфъ въ другой разъ сошелъ къ ручью, котораго чистая вода опять смыла съ него страшный призракъ, потомъ, почти въ безпамятствѣ обернувшись къ скалѣ, испустилъ громкій крикъ и убѣжалъ. Могила въ другой разъ выбросила трупъ.
Ввечеру Ульриховы слуги нашли тѣло своего господина и отнесли его въ замокъ.
Родольфъ, не смѣя ни у кого просить пристанища, умеръ съ голоду въ горахъ.
Надпись, вырѣзанная въ скалѣ, удостовѣряетъ въ справедливости этого произшествія, но умалчиваетъ впрочемъ подробности, расказанныя нами, которыя безъ сомнѣнія показались слишкомъ ничтожными строгому историку, сочинителю надписи. Вотъ она:
«Здѣсь баронъ Ротенфлухъ убитъ своимъ братомъ. Убійца, спасаясь бѣгствомъ, кончилъ жизнь свою въ изгнаніи и отчаяніи; съ нимъ пресѣкся ихъ родъ, дотолѣ столь богатый и могущественный.»
Почти напротивъ развалинъ замка Ротенфлуха, на другой сторонѣ долины, какъ будто для симметріи возвышается огромная гора Шейниге-Платъ, на красной покругленной вершинѣ которой замѣтны слѣды первобытныхъ водъ. Эта вершина, господствующая надъ долиной по крайнѣй мѣрѣ на 5,000 футовъ, замѣчательна еще тѣмъ, что геній горы низвергнулъ съ нея одного охотника. Проводникъ разсказалъ мнѣ эту исторію такимъ голосомъ, въ которомъ поперемѣнно отражалось то сомнѣніе, то слѣпое легковѣріе. Этотъ охотникъ сначала принялся за свое ремесло какъ за средство къ пропитанію; но потомъ пристрастился къ нему съ жаромъ, отличающимъ всѣхъ вообще горныхъ охотниковъ.
Онъ прославился своею ловкостью и молва о немъ распространилась отъ одного края Оберланда до другаго. Однажды онъ гнался за дикою козою, которая уже была на сносѣ: бѣдное животное, будучи не въ состояніи перескочить черезъ оврагъ, который не затруднилъ бы ее въ другое время, и видя впереди и позади себя неминуемую погибель, легла на краю пропасти и стала плакать, какъ серна, преслѣдуемая собаками. Страданія бѣдной матери не тронули охотника; онъ натянулъ тетиву и вынулъ изъ колчана стрѣлу; но когда поднялъ лукъ для прицѣла, увидѣлъ старика, который сидѣлъ на краю оврага; коза лежала и лизала ему руки: этотъ старикъ былъ геній горы. Охотникъ опустилъ лукъ и геній сказалъ ему:
— Жители долинъ, которымъ Богъ далъ всѣ богатства, какія производитъ Плодоносная почва, зачѣмъ вы приходите сюда мучить обитателей горъ? Я не схожу къ вамъ похищать или уводить воловъ изъ вашихъ хлѣвовъ. Зачѣмъ же вы ходите ко мнѣ убивать козъ на моихъ скалахъ или орловъ посереди моихъ тучъ?
— За тѣмъ, что я родился бѣденъ, отвѣчалъ охотникъ; Богъ не даль мнѣ ничего, чѣмъ надѣлилъ другихъ людей, кромѣ голода. Оттого, какъ у меня нѣтъ ни куръ, ни коровъ, я долженъ ходить сюда, брать яйцы въ орлиныхъ гнѣздахъ, и ловить козъ въ ихъ убѣжищѣ, чтобъ не умереть съ голоду. Орелъ и коза находятъ себѣ пищу въ горѣ, а я не могу ее найти въ долинѣ.
Тогда старикъ, подумавъ немного, сдѣлалъ охотнику знакъ подойти къ нему, подоилъ козу въ маленькую деревянную чашку, въ которой молоко тотчасъ обратилось въ сырь, и подавая ее охотнику сказалъ:
— Вотъ, чѣмъ ты теперь всегда можешь утолять свой голодъ; а для утоленія жажды всегда достанетъ на твою долю воды, которая льется въ долинѣ, съ моего чела. Ты всегда найдешь этотъ сыръ цѣлымъ въ твоей котомкѣ или въ шкафу, лишь бы только ты не съѣдалъ его весь разомъ; я тебѣ его даю съ условіемъ, чтобы ты впередъ оставилъ въ покоѣ моихъ козъ и орловъ.
Охотникъ обѣщалъ отказаться отъ своего ремесла, повѣсилъ лукъ надъ каминомъ и цѣлый годъ питался чудеснымъ сыромъ, который всякой разъ находилъ цѣлымъ.
Козы, съ своей стороны, стали опять довѣрчивы къ людямъ; онѣ сходили въ долину и радостно прыгали на встрѣчу къ домашнимъ козамъ, посѣщавшимъ ихъ горы.
Однажды ввечеру охотникъ увидѣлъ изъ окна дикую козу, которая подошла къ дому такъ близко, чти не выходя онъ могъ застрѣлить ее; искушеніе было слишкомъ сильно, онъ снялъ со стѣны лукъ и, забывъ обѣщаніе, данное имъ генію, прицѣлился съ обыкновенною своею мѣткостію и убилъ беззаботное животное.
Онъ тотчасъ побѣжалъ къ тому мѣсту, гдѣ оно упало, взвалилъ его на плечи, и принесши домой, сжарилъ кусокъ на ужинъ.
Съѣвши жаркое, онъ вспомнилъ о сырѣ, который теперь могъ замѣнить ему десертъ; подошелъ къ шкафу и отворилъ его; но оттуда вышелъ большой черный котъ съ человѣческими глазами и руками, и съ сыромъ въ зубахъ; онъ выпрыгнулъ въ открытое окно и скрылся.
Охотникъ нисколько объ этомъ не заботился, потому что козы такъ привыкли къ долинѣ, что цѣлой годъ ему не надобно было ходить за ними въ горы; однакожъ мало по малу они одичали, попадались рѣже, и наконецъ совсѣмъ исчезли. Тогда охотникъ, позабывъ старика, генія горъ, опять сталъ преслѣдовать ихъ по скаламъ и ледникамъ.
Однажды онъ пришелъ къ тому самому мѣсту, куда за три года до того пригналъ козу на сносѣ. Онъ ударилъ по тому кусту изъ котораго она тогда выскочила, и въ этотъ разъ такая же коза бросилась оттуда и побѣжала. Охотникъ прицѣлился, спустилъ стрѣлу и пораженное животное упало на краю той пропасти, гдѣ явился старикъ.
Охотникъ побѣжалъ къ издыхающей козѣ; но прежде нежели успѣлъ схватить ее, она скатилась со скалы въ пропасть.
Тогда онъ нагнулся посмотрѣть куда упало животное и увидѣлъ на днѣ пропасти генія горы, который вперилъ въ него сверкающіе глаза; охотникъ уже не могъ отвести отъ нихъ своихъ взоровъ. Онъ почувствовалъ сильное головокруженіе, хотѣлъ бѣжать и не могъ. Старикъ позвалъ его три раза по имени и въ третій разъ охотникъ испустиль громкій, отчаянный крикъ, который быль слышанъ во всей долинѣ, и бросился въ бездну.
Я назвалъ Лутхиномъ маленькую рѣчку, которая течетъ вдоль дороги въ Лаутербруненъ. Это ошибка. Надобно сказать: двѣ Лутхины (zwey Lulchincii), потому что въ тысячѣ шаговъ за двумя горами, о которыхъ мы говорили, черная Лутхинъ[13], выходящая изъ Гриндервальденскаго ледника, соединяется съ бѣлою Лутхинъ, вытекающею изъ ледника Чингель. На нѣкоторомъ пространствѣ онѣ текутъ одна возлѣ другой на одномъ руслѣ, не не смѣшивая своихъ водъ, которыя сохраняютъ каждая у своего берега собственный свой цвѣтъ: одна гипсовый, другая — пепельный. Тамъ дорога раздвоивается вмѣстѣ съ рѣчками и вѣтви ея ведутъ по берегамъ одна въ Лаутербруненъ, другая въ Гриндервальдъ.
Мы пошли по берегу бѣлой Лутхинъ, и черезъ часъ пришли въ трактиръ Лаутербрунена.
Мы воспользовались получасомъ времени, котораго трактирщикъ потребовалъ на приготовленіе нашего обѣда, и пошли смотрѣть Штаубахъ, одинъ изъ знаменитѣйшихъ Швейцарскихъ водопадовъ.
Мы еще издали завидѣли эту огромную водяную колонну, похожую на тромбу, которая низвергается отвѣсно съ высоты 900 футовъ, хотя напоръ верхнихъ водъ образуетъ на ней легкую кривизну. Мы подошли какъ могли ближе, то есть къ самому краю водоема, вырытаго имъ въ скалѣ, не стремительностію, а безпрерывностію своего паденія: потому что этотъ столбъ, составляющій вверху скалы плотную водяную массу, разсыпается внизу мелкою пылью. Невозможно вообразить себѣ что нибудь прелестнѣе струистыхъ движеній этого великокѣпнаго водопада; они превосходятъ гибкостію пальму, волнуемую вѣтромъ, молодую дѣвушку, одушевленную рѣзвой пляской, змѣю, распускающую свои кольца.
Каждое дуновеніе вѣтра волнуетъ ее какъ хвостъ колоссальной лошади; такимъ образомъ изъ этого огромнаго количества воды, которая низвергается сначала непрерывною массою, потомъ раздѣляется и дробится, едва нѣсколько капель попадаютъ въ водоемъ, для нея приготовленный. Вѣтеръ уносить остальное на разстояніи четверти мили, и покрываетъ влагою, какъ бриліантовою росою, всѣ деревья и цвѣты.
Отъ разнообразія движеній этого прекраснаго водопада два путешественника, которые придутъ сюда черезъ десять минутъ одинъ послѣ другаго, рѣдко найдутъ его въ одномъ и томъ же видѣ, — такъ сильно на него вліяніе воздушныхъ перемѣнъ, за которыми онъ слѣдуетъ съ удивительнымъ кокетствомъ; но не одна только наружная форма водопада, даже и цвѣтъ его подверженъ частымъ измѣненіямъ; каждый часъ онъ какъ-будто переодѣвается въ другое платье, — такъ разнообразны колера, производимые отраженіемъ солнечныхъ лучей въ его влажной пыли и водяныхъ блесткахъ. Иногда потокъ южнаго вѣтра (Fonwind) подхватываетъ водопадъ на серединъ паденія, останавливаетъ его на-лету, гонитъ къ источнику, перехватываетъ струи и недопускаетъ ихъ коснуться земли; но вскорѣ масса воды увеличивается вверху, удвоиваетъ силу напора и побѣдивъ сопротивленіе, низвергается въ долину съ большимъ шумомъ и стремительностію. Порою также налетаетъ на него мерзлое дуновеніе сѣвера и олѣдѣняеть хлопья его пѣны, которые тотчасъ превращаются въ градины. Настанетъ зима, снѣгъ лѣпится по бокамъ скалы, съ которой низвергается водопадъ, покрываетъ ихъ ледяной корою, которая съ каждымъ днемъ нарастаетъ, увеличивается въ размѣрахъ справа и слѣва и наконецъ образуетъ два огромные опрокинутые пилястра; съ перваго взгляда ихъ можно принять за первый опытъ смѣлой архитектуры, которая, заложила фундаментъ въ воздухѣ и воздвигаетъ зданіе сверху внизъ.
Третья поѣздка въ Оберландъ
правитьПЕРЕХОДЪ ЧЕРЕЗЪ ВЕНГЕНАЛЬП.
правитьНа другой день съ разсвѣтомъ насъ разбудила Тирольская пѣсня, которую проводникъ нашъ затянулъ подъ окномъ.
Съ самаго Берна, только что Германское нарѣчіе коснулось нашего слуха, вездѣ оно сопровождалось мѣстными національными пѣснями. Надобно путешествовать по Германіи чтобы понять до какой степени музыкальный геніи сроднился съ этою землею. Дѣти, убаюкиваемыя въ колыбели народными напѣвами, заучиваютъ ихъ и повторяютъ вмѣстѣ съ первыми звуками роднаго языка; люди необученные, безъ всякой методы прикладываютъ губы къ инструментамъ и извлекаютъ изъ нихъ такіе гармоническіе звуки, какихъ иногда мы напрасно требовали бы отъ самыхъ искусныхъ нашихъ виртуозовъ. Здѣсь вы не услышите нестройныхъ пѣсней, которыми дѣти оглашаютъ равнины Франціи, ни дикаго крика проводниковъ Савойскихъ горъ: это пѣсни, между которыми есть гармоническая связь, безчисленныя модуляціи, основанныя на немногихъ нотахъ, октавы смѣло взятыя мимо промежуточныхъ нотъ, отрывки въ шесть голосовъ, изъ которыхъ каждый сразу схватываетъ свойственный ему тонъ развиваетъ его во всѣхъ модуляціяхъ, узоря его иногда блестящими и быстрыми нотками своей фантазіи. Этого вы нигдѣ не услышите, кромѣ Италіи, и то, какъ мнѣ кажется, гораздо въ низшей степени.
Проводникъ мой, полагая что я его не слышалъ, опять затянулъ другую Тирольку тономъ выше. Я отворилъ окно и выслушалъ его до конца.
— Хороша-ли будетъ погода, Виллеръ? сказалъ я ему когда онъ кончилъ.
— Да, да, отвѣчалъ онъ мнѣ, оборачиваясь, сурки свищутъ, это добрый знакъ. Только, если вашей милости угодно отправиться теперь-же, въ три часа мы будемъ въ Гриндервальдѣ и успѣемъ осмотрѣть ледникъ сегодня.
— Я готовъ.
Въ самомъ дѣлѣ, мнѣ оставалось только надѣть штиблеты и блузу. У дверей трактира я нашелъ Виллера съ мѣшкомъ на плечахъ и палкою въ рукѣ; онъ мнѣ подалъ ее и мы отправились въ путь.
Вотъ я и опять сталъ горцемъ, опять путешествую какъ охотникъ, артистъ и поэтъ, съ памятною книжкой въ карманѣ, ружьемъ на плечѣ и окованною палкою въ рукѣ. — Путешествовать, значить жить, во всей полнотѣ этого слова; то есть забывать прошедшее и будущее для настоящаго, дышать полною грудью, наслаждаться всемъ, пользоваться всею природою какъ своею собственностію, отыскивать въ землѣ золотыя руды никѣмъ еще не тронутыя, въ воздухѣ — чудеса, никѣмъ еще невиданныя; подбирать въ травѣ жемчугъ и бриліанты, которые предшествовавшая вамъ толпа по невѣжеству и беззаботности принимала за снѣжные хлопья или за капли росы.
Конечно, все это — сущая истина. Многіе прошли прежде меня, тамъ гдѣ я проходилъ, и не видѣли того, что я видѣлъ, не слыхали разсказовъ, которые я слышалъ, и не возвратились домой съ такимъ множествомъ поэтическихъ воспоминаній, которыя я извлекалъ, иногда съ большимъ трудомъ, изъ праха временъ давно прошедшихъ.
Правду сказать и то, что къ этому много способствовало необыкновенное терпѣніе, котораго плодомъ было множество историческихъ изысканій, сдѣланныхъ мною дотолѣ. Я перелистывалъ память своихъ проводниковъ, какъ рукописи, и считалъ себя счастливымъ когда живыя эти преданія могли изъясниться на родномъ моемъ языкѣ. Я но пропустилъ ни однихъ развалинъ, не заставивъ проводника вспомнить ихъ имена; ни одного имени, не добившись его смысла. Эти безконечныя исторіи, которыя, быть можетъ, припишутъ моему воображенію, потому что ихъ нѣтъ ни въ какой исторіи, ни въ какомъ дорожникѣ, всѣ были мнѣ разсказаны съ большею или меньшою поэзіею этими дѣтьми горъ, которые родились въ одной съ ними колыбели, слышали ихъ отъ отцовъ своихъ, а тѣ — отъ своихъ дѣдовъ. Однакожъ, бытъ можетъ, придетъ время, когда они уже не станутъ ихъ разсказывать своимъ дѣтямъ, потому что нынче сомнительная улыбка путешественника esprit fori всегда почти останавливаетъ на ихъ устахъ эти наивныя легенды, которыя какъ алпійскія розы цвѣтутъ на берегу каждаго потока, у подошвы каждаго ледника.
Кнесчастію Венгеналпъ (такъ называется гора, на которую мы взбирались) не представляетъ путешественнику ничего подобнаго, но взамѣнъ чудеснѣйшій видъ открывается передъ вами по мѣрѣ того, какъ вы возвышаетесь. Внизу долина Лаутербруненъ, зеленая какъ изумрудъ, разбрасываетъ по дерну красные свои домики; прямо — великолѣпный Штаубахъ, котораго мы могли тогда видѣть верхнія дуги паденія, и который отсюда вполнѣ оправдываетъ свое названіе. — Водяная пыль, — такъ онъ походитъ на легкій паръ, плавающій надъ долиной; влѣвѣ простирается на разстояніи двухъ или трехъ миль долина, замыкаемая вконцѣ снѣжною горою, откуда низвергается Шмадрибахъ, какъ будто тамъ предѣлъ міра, вправѣ разстилается по прямой чертѣ та долина которую мы прошли; слѣдуя взоромъ по рѣкѣ Лутхинъ, которая служить глазу проводникомъ до деревни Интерлакенъ, можно видѣть сквозь голубоватую атмосферу, принадлежащую однимъ только гористымъ мѣстамъ, всѣ дома и деревья, которыя отсюда кажутся игрушками на подобіе тѣхъ, изъ которыхъ дѣти строютъ на столахъ города и сады.
Черезъ часъ ходьбы мы сдѣлали привалъ, чтобы согласить отвлеченное наслажденіе природою съ потребностію въ завтракѣ, — что было не трудно исполнить. Выступъ скалы замѣнилъ намъ столъ, у ручья заняли холодной воды, и сѣли въ тѣни орѣховаго дерева. При первомъ взглядѣ, брошенномъ мною на примасы, вынутые Виллеромъ изъ котомки, я отдалъ полную справедливость его предусмотрительности и счелъ его достойнымъ званія генералъ-провіантмейстера всего каравана на весь остатокъ пути.
Еще черезъ часъ мы достигли перваго уступа Венгснальна, по дорогѣ, высѣченной въ отвѣсной скалѣ зигзаками. Отсюда бока горы становятся отложе, и наконецъ тропинка бѣжитъ съ милю по прямой чертѣ до самаго шале, въ которомъ путешественники останавливаются для отдыха, и который лежитъ у подошвы Юпгфрау.
Не знаю, названіе ли придавало ли этой горѣ въ моихъ глазахъ очаровательную прелесть, но знаю навѣрное, что кромѣ настоящей причины, по которой дали ей это имя, оно чудесно гармонируетъ съ ея красивыми размѣрами и дѣвственной бѣлизною. Какъ бы то ни было, только мнѣ показалось какъ будто она любимица путешественниковъ. Проводники съ улыбкою указываютъ вамъ другія двѣ горы, лежащія на могучей ея груди, которыя географы называютъ серебрянными горами[14], а наивные проводники — сосцами. Правда, они показываютъ вамъ еще вправѣ Финстсръ-Лгорнь повыше ея[15], и Блумлисальпъ могучѣе ея основаніемъ; но все таки опять возвращаются къ Альпійской дѣвѣ, которую почитаютъ царицею горъ.
Названіе дѣвственности дано Юнгфрау потому, что отъ сотворенія міра ни одно живое существо не оскверняло ея бѣлоснѣжной мантіи своимъ прикосновеніемъ, даже нога дикой козы и когти орла еще не досягали до тѣхъ высокихъ воздушныхъ слоевъ, посереди которыхъ она возвышаетъ свою голову. Однакожъ человѣкъ предпринялъ лишить ее имени, которое она такъ долго и свято сохраняла. Одинъ охотникъ, но имени Иумалъ, сдѣлалъ съ нею только, что Бальма съ Монъ-Бланомъ: послѣ многихъ безполезныхъ и опасныхъ попытокъ, онъ достигъ наконецъ возвышеннѣйшей ея точки, и однажды поутру горцы съ изумленіемъ увидѣли красный флагъ, развевающійся на головѣ пристыженной дѣвицы. Съ тѣхъ поръ они называютъ ее просто frau и говорятъ, что она уже потеряла право носить названіе jung, — что все равно еслибъ у насъ кто нибудь сорвалъ съ чела или съ гроба молодой дѣвушки букетъ помаранцовыхъ цвѣтовъ, это символическое украшеніе, въ которомъ подруги ведутъ ее къ олтарю или провожаютъ въ могилу.
На одинъ изъ этихъ сосцевъ, тотъ, который обращенъ къ долинѣ Лаутербруненъ, однажды огромный ламергейеръ[16] унесъ изъ Гриндервальда ребенка и пожралъ его въ глазахъ отца его, матери и другихъ жителей деревни, сбѣжавшихся на его крикъ и никто не могъ подать ему помощи.
Вправо отъ Юнгфрау возвышается Ветеръ-Горнъ названный такъ потому, что по немъ можно угадывать погоду за нѣсколько времени впередъ; когда онъ укутается въ тучи — дурной знакъ, а откроется — хорошій. Съ лѣвой стороны Юнгфрау простирается, на основаніи, въ нѣсколько миль длиною Блумлисальпъ (цвѣточная гора), которой имя, столь же значительное какъ и Ветеръ-Горна, показалось мнѣ однакожъ вовсе не соотвѣтствующимъ ея наружному виду, потому что цвѣточная гора вся покрыта снѣгомъ. Для объясненія этой несообразности я прибѣгнулъ къ Виллеру, который разсказалъ мнѣ слѣдующее преданіе:
— Наши Альпы, началъ онъ, не всегда были такъ дики какъ теперь. Въ наказаніе за грѣхи людей Богъ послалъ снѣги на наши горы и спустилъ ледники въ наши долины; прежде стада паслись тамъ, куда теперь не осмѣливается забѣгать дикая коза, ни орелъ залетѣть. Въ то время Блумлисальпъ конечно былъ наряднѣе всѣхъ своихъ братьевъ и сестеръ, потому что одинъ онъ заслужилъ названіе цвѣточной горы. Эта гора принадлежала одному пастуху, богатому какъ Царь, у котораго было чудесное стадо; но изъ всего стада онъ больше всѣхъ любилъ одну бѣлую телку. Для этой любимицы онъ приказалъ выстроитъ великолѣпный хлѣвъ словно дворецъ, къ которому вели лѣстницы, выдѣланныя изъ сыру. Въ одинъ зимній вечоръ, мать его, которая была бѣдна и жила въ долинѣ, пришла его навѣстить; но когда она стала упрекать его въ расточительности, сынъ сказалъ ей, чтобъ она въ тотъ же вечеръ отправилась въ свою деревню, потому что у него негдѣ помѣстить ее на ночь. Напрасно она упрашивала дать ей уголокъ возлѣ очага его кухни, или въ хлѣвѣ его телки; онъ приказалъ своимъ пастухамъ вывести ее вонъ. Влажный, пронзительный вѣтеръ свистѣлъ въ воздухѣ и бѣдная женщина, очень плохо одѣтая, скоро продрогла до костей; тогда она стала сходить въ долину, призывая на неблагодарнаго сына небесное мщеніе. Едва произнесла она проклятіе, какъ дождь, который тогда шелъ превратился въ такой густой снѣгъ, что по мѣрѣ того какъ мать сходила, позади ея до послѣднихъ складокъ ее платья гора вся покрывалась какъ-будто саваномъ. Пришедъ въ долину, изнемогшая отъ холода, усталости и голода, старушка упала; и другой день ее нашли мертвою; и съ тѣхъ поръ цвѣточная гора покрыта снѣгомъ.
Между тѣмъ, какъ Виллеръ разсказывалъ мнѣ это преданіе, послышался какой-то шумъ, похожій на грохотъ грома, перемѣшанный съ ужаснымъ трескомъ; я подумалъ что подъ нами разверзается земля и съ безпокойствомъ глядя на проводника спросилъ: Что это такое? Виллеръ протянулъ руку къ Юнгфрау и указалъ мнѣ на ней какъ-бы серебрянную, движущуюся ленточку, которая низвергалась съ боковъ горы. — А! это водопадъ! сказалъ я.
— Нѣтъ, это обвалъ, отвѣчалъ Виллеръ.
— Какъ, этотъ ужасный шумъ происходить отъ него?
— Точно такъ.
Я не хотѣлъ этому вѣрить; мнѣ казалось невозможнымъ, чтобы этотъ снѣжной ручеёкъ, который издали похожъ на легкій газовый ніарфъ, могъ произвести такой страшный шумъ. Я оборачивался во всѣ стороны и искалъ глазами настоящей его причины; но въ это время шумъ утихъ, и когда я снова посмотрѣлъ на Юнгфрау, ленты на ней ужо не было.
Тогда Виллеръ сказалъ мнѣ, чтобы я выстрѣлилъ изъ своего ружья на воздухъ: я выстрѣлилъ. Звукъ, который сначала показался мнѣ слабѣе чѣмъ въ долинѣ. Встрѣтивъ на пути гору, вдругъ отразился отъ него эхомъ и возвратился къ намъ сильнѣе; за послѣдними его вибраціями послѣдовалъ глухой и постепенно возрастающій шумъ, похожій на тотъ, которому за минуту я такъ удивлялся. Тогда Виллеръ показалъ мнѣ у подошвы одного изъ сосцовъ Юнгфрау другую движущуюся ленту; а какъ этотъ шумъ былъ такой-же какъ и въ первой разъ, то и нельзя было не убѣдиться, что и причина его была та-же.
Между тѣмъ, какъ мы дѣлали этотъ опытъ, къ намъ подбѣжалъ какой-то горный карликъ, вдвойнѣ кретинъ, съ маленькою пушкою въ рукахъ; онъ поставилъ ее у нашихъ ногъ, навелъ ее съ такимъ же стараніемъ какъ будто хотѣлъ пробить въ горѣ брешь, и приложивъ къ затравкѣ кусокъ труту, дулъ на него до тѣхъ поръ, пока пушка выстрѣлила. Въ туже минуту возобновилось то самое явленіе въ третій разъ. Этотъ бѣднякъ прибѣжалъ и выпалилъ съ такой поспѣшностію оттого, что услышалъ мой выстрѣлъ: онъ — производитель обваловъ по ремеслу, а какъ я самъ произвелъ себѣ лавину не хуже его, то онъ и побоялся лишиться на этотъ разъ нѣсколькихъ бановъ[17], которые онъ дѣйствіемъ своей артиллеріи выманиваетъ у путешественниковъ переходящихъ Венгенальпъ, я успокоилъ его; заплативъ ему и за свой выстрѣлъ столько же, сколько за его.
Полюбовавшись съ часъ этимъ великолѣпнымъ зрѣлищемъ, мы пошли дальній все въ гору, по отлогому скату, и остановились на возвышенной точкѣ Венгенальпа. Мы уже давно оставили за собою сосны, которыя, подобно храбрымъ солдатамъ, отбитымъ въ приступѣ, сначала столпились передъ нами лѣсомъ какъ перестроивающаяся армія; потомъ разсѣялись на разныхъ высотахъ, до которыхъ допускала ихъ степень растительной силы каждой, уподобляясь стрѣлкамъ, прикрывающимъ отступленіе; наконецъ на рубежѣ ихъ царства, тамъ и сямъ разбросаны были по землѣ обнаженные пни безъ зелени и коры, какъ мертвыя тѣла, распростертыя и ограбленныя на полѣ сраженія.
Мы остановились на этой вершинѣ, чтобы проститься съ пройденною нами страной и привѣтствовать новую землю, которая открывалась передъ нами. Тогда я замѣтилъ, что мы случайно находились въ самомъ центрѣ круга около тридцати шаговъ въ окружности и что около него цвѣли Алпійскія розы, пурпуровая горчанка и акониты, между тѣмъ какъ подъ нами земля была совсѣмъ обнажена и суха какъ въ нашихъ лѣсахъ тѣ-мѣста, гдѣ выжигаютъ въ печахъ уголья. Я сталъ объ этомъ распрашивать Виллера, который долго не хотѣлъ мнѣ разсказать слѣдующаго преданія, и, надобно отдать ему справедливость, что согласившись наконецъ сообщить мнѣ его, заранѣе предупредилъ, что самъ вовсе ему не вѣрить.
Нѣкогда, въ долинѣ Годминъ жилъ одинъ человѣкъ, на все готовый, глубоко свѣдущій въ чародѣйствѣ и повелѣвавшій животными какъ разумными слугами. Каждую ночь съ суботы на воскресенье онъ сзывалъ на высочайшихъ горахъ, то медвѣдей, то орловъ, то змѣй, и тамъ, очертивъ себя кругомъ, котораго они не могли переступить, подзывалъ ихъ къ себѣ свистомъ и собравъ всѣхъ раздавалъ приказанія, которыя они тотчасъ отправлялись исполнять во всѣ четыре конца Оберланда. Въ одну ночь, когда чародѣй созвалъ драконовъ и змѣй, они отказались исполнить его приказанія, которые, знать, были слишкомъ мудрены. Тогда взбѣшенный волшебникъ прибѣгнулъ къ чарамъ, которыхъ еще никогда не употреблялъ дотолѣ, страшась произнести слова всемогущія, но въ той же степени преступныя. Едва онъ ихъ произнесъ, какъ два дракона, отдѣлились отъ толпы пресмыкающихся, которыя его окружали, и полетѣли къ сосѣдней пещерѣ; волшебникъ подумалъ, что привелъ ихъ наконецъ въ повиновеніе; но вскорѣ они возвратились неся на своихъ хребтахъ огромнаго змѣя, котораго глаза блестѣли какъ карбункулы, а голова была украшена маленькою бриліантовою короною; то былъ царь василисковъ. Драконы приблизились къ кругу, чрезъ который не могли перейти, подняли на плечахъ своего царя и перебросили его черезъ магическую черту, до которой онъ такимъ образомъ не коснулся. Чародѣй успѣлъ только перекреститься и вскричать: я погибъ! на другой день его нашли мертвымъ посереди адскаго круга, на которомъ съ тѣхъ поръ не растетъ никакая былинка.
Мы тотчасъ оставили это проклятое мѣсто и продолжали путь къ Гриндервальду, куда и прибыли благополучно, не встрѣтивъ ни царя, ни царицы василисковъ.
Остановившись на минуту у трактира заказать обѣдъ, мы тотчасъ отправились къ леднику, до котораго не дальше четверти часа ходьбы отъ деревни.
Я уже столько говорилъ о разныхъ ледникахъ, что во стану описывать Гриндервальдскаго, который ктомужъ не представляетъ ничего особеннаго. Разскажу только одно произшествіе, здѣсь случившееся, которое можетъ дать вѣрное понятіе о нравахъ этой породы людей, мужественныхъ и исполненныхъ самоотверженія, которые занимаются ремесломъ проводниковъ.
На Гриндервальдской ледникъ ведутъ нѣсколько лѣстницъ, грубо высѣченныхъ во льду; сначала я вовсе не располагалъ карабкаться на нихъ, не предвидя въ этомъ ни пользы, ни удовольствія; но Виллеръ, знавшій мою слабую сторону сказалъ мнѣ, что покажетъ мнѣ тамъ нѣчто занимательное. Я тотчасъ пошелъ за нимъ. Послѣ довольно труднаго всхода, продолжавшагося съ четверть часа, мы достигли поверхности ледника, котораго скатъ отсюда не такъ труденъ и дорога становится легче; однакожъ почти на каждомъ шагу надобно было обходить глубокія трещины, которыхъ стѣны постепенно темнѣя, соединяются въ глубинѣ 50-ти, 60-ти и 100 футовъ. Виллеръ перескакивалъ черезъ всѣ эти трещины, наконецъ и я послѣдовалъ его примѣру; еще черезъ четверть часа мы пришли къ другой ямѣ, похожей на отверзтіе колодезя. Виллеръ остановился и бросилъ въ нее большой камень, котораго звукъ паденія достигъ до насъ черезъ нѣсколько секундъ, потомъ онъ сказалъ мнѣ: — Въ эту пропасть упалъ и убился въ 1891 году Г. Муромъ, Гриндервальдской пасторъ.
Вотъ какъ это случилось и что оттого произошло.
Г. Муромъ, одинъ изъ искуснѣйшихъ естествоиспытателей той страны, проводилъ все время, свободное отъ обязанностей, въ прогулкахъ по горамъ; довольно свѣдущій въ физикѣ и ботаникѣ, онъ дѣлалъ любопытныя метеорологическія наблюденія, и составилъ травникъ, въ которомъ размѣстилъ по семействамъ всѣ почти Альпійскія растенія. Однажды, занимаясь новыми изысканіями онъ перешелъ, Гриндервальдской ледникъ, остановился на томъ мѣстѣ, гдѣ мы тогда были, и сталъ бросать камни въ бездну, о которой я говорилъ. Прислушиваясь къ ихъ паденію, онъ полюбопытствовалъ видѣть внутреннія части пропасти, и, опершись своей кованой палкой на противуположный край, наклонился надъ нею; но слабо утвержденная палка соскользнула съ мѣста и пасторъ упалъ въ пропасть. Испуганный проводникъ прибѣжалъ задыхаясь въ деревню и разсказалъ несчастный случай, котораго былъ свидѣтелемъ.
Нѣсколько дней печальная эта новость занимала всю страну; пасторъ былъ любимъ всѣми, и потому не удивительно, что вмѣстѣ съ сожалѣніемъ о немъ, родились нѣкоторыя подозрѣнія на счетъ вѣрности бывшаго съ нимъ проводника; вскорѣ эти подозрѣнія усилились до того, что стали явно говорить, будто пасторъ убить и потомъ брошенъ въ ту бездну, и что убійство совершено съ тою цѣлью, чтобы овладѣть его золотыми часами и кошелькомъ,.
Тогда весь корпусъ проводниковъ, оскорбленный подозрѣніемъ, павшимъ на одного изъ его членовъ, собрался и рѣшилъ, что одинъ изъ нихъ, кому достанется по жребію, подвергая опасности собственную жизнь, спустится въ пропасть, которая стала могилою ихъ несчастнаго пастора; и если на трупѣ найдены будутъ часы и кошелекъ, то проводникъ невиненъ. Жребій палъ на самаго сильнаго и крѣпкаго проводника, по имени Бургененъ.
Въ назначенный день вся деревня собралась на ледникѣ. Бургененъ велѣлъ обвязать себя около тѣла веревкою, повѣсилъ на шею фонарь, и, взявъ въ одну руку колокольчикъ, чтобы дать знать когда его вытащить, а въ другую — свою кованную палку, чтобы не наткнуться на острыя льдины, спустился въ бездну на веревкѣ, которую четыре человѣка по немногу опускали. Два раза, чуть не задыхаясь отъ недостатка воздуха, онъ звонилъ, и его вытаскивали на верхъ; наконецъ въ третій разъ люди, державшіе веревку, почувствовали что на концѣ ея тяжесть удвоилась; и дѣйствительно вскорѣ вытащили Бургенена вмѣстѣ съ изувѣченнымъ тѣломъ пастора.
На трупѣ нашли часы и кошелекъ.
Надгробный камень, покрывающій могилу пастора, удостовѣряетъ въ справедливости случая, котораго онъ сдѣлался жертвою, и самоотверженіе того, кто подвергая опасности свою жизнь извлекъ изъ пропасти его тѣло для Христіанскаго погребенія.
Бургененъ полагалъ, что онъ спустился по крайней мѣрѣ во глубину 750 футовъ.
ФАУЛЬГОРНЪ.
правитьНа другой день, въ восемь часовъ утра, мы отправились въ путь; намъ предстояло труднѣйшее восшествіе изъ всѣхъ дотолѣ совершенныхъ нами; ни много ни мало мы располагались ночевать въ высочайшемъ жилищѣ человѣческомъ во всей Европѣ, то есть на высотѣ 8,121 футъ надъ поверхностію моря, — на 579 футовъ выше монастыря Святаго Бернара, послѣдняго предѣла вѣчныхъ снѣговъ.
Фаульгорнъ если не высочайшая, то по крайнѣй мѣрѣ одна изъ самыхъ высокихъ горъ цѣпи, отдѣляющей долины Тунъ, Интерлакенъ и Бріенцъ отъ долинъ Гриндервальда и Розенлауви. Не далѣе какъ за годъ или за два одинъ трактирщикъ, разсчитывая на любопытство путешественниковъ, вздумалъ устроить на площадкѣ, срѣзывающей вершину этой горы, маленькой трактиръ на лѣтнее время. Съ наступленіемъ октября хозяинъ оставляетъ свою спекуляцію вмѣстѣ съ жилищемъ, снимаетъ двери и окна, чтобъ не дѣлать на будущій годъ новыхъ, и предоставляетъ свой домъ на волю всѣхъ бурь небесныхъ, которыя бушуютъ около него до тѣхъ поръ, пока не остается ни одного бревна на мѣстѣ.
Трактирщикъ, у котораго мы остановились въ долинѣ, изъ дружбы къ своему собрату предупредилъ насъ, что на возвышенныхъ странахъ, куда мы отправлялись, жизненныя силы поддерживаются весьма скудными средствами, потому что тамошній трактирщикъ, принужденный доставать всѣ свои припасы изъ Гриндервальда или Розенлауви, запасается ими по понедѣльникамъ на всю недѣлю, — что хотя и не представляло никакаго неудобства для путешественниковъ, которыя посѣщаютъ его во вторникъ, однакожъ очень невыгодно для тѣхъ, которыхъ, какъ на примѣръ насъ, судьба приведетъ туда въ воскресенье.
Взаключеніе онъ пригласилъ насъ для собственной нашей пользы возвратиться ночевать въ его трактиръ, гдѣ мы найдемъ, какъ намъ уже извѣстно по опыту, превосходный ужинъ и мягкую постель; мы поблагодарили его за приглашеніе и сказали, что если успѣемъ сойти съ горы сегодня же, то рѣшительно намѣрены тотчасъ отправиться въ Розенлауви, чтобы выиграть такимъ образомъ цѣлый день пути. Этотъ отвѣть въ минуту уменьшилъ на половину нѣжное участіе, которое онъ намъ оказывалъ скачала, и которое при отъѣздѣ нашемъ замѣнилось совершеннымъ равнодушіемъ. Онъ даже обнаружилъ слишкомъ явно это послѣднее чувство, отказавъ мнѣ на отрѣзъ продать общипаннаго цыпленка, котораго я на всякой случай хотѣлъ взять съ собою въ товарищи. И такъ мы отправились въ большомъ безпокойствѣ на счетъ нашей гастрономической будущности. Мнѣ оставалось только возложить все свое упованіе на ружье, висѣвшее у меня черезъ плечо на перевязи; но всякой знаетъ какъ мало можетъ полагаться путешественникъ въ Швейцаріи на обѣдъ, добываемый охотою, потому что дичь. которой и безъ того очень мало, рѣдко попадается около проѣзжихъ мѣстъ. По этому я оставилъ дорогу и вмѣстѣ съ проводникомъ сталъ шарить по сторонамъ по всѣхъ кустахъ, надѣясь поднять какую нибудь дичь.
Время отъ времени проводникъ останавливался и говорилъ мнѣ: — Слышите? — Я прислушивался. — И въ самомъ дѣлѣ до меня доходилъ какой-то рѣзкой свистъ. — Что это такое? спрашивалъ я. — Сурки, отвѣчалъ проводникъ. Знаете-ли? продолжалъ онъ, суреи блюдо славное. — Чортъ возьми, еслибъ мнѣ нагнать того, что свищетъ.
— О! вы никакъ не догоните. Его обдираютъ какъ кролика, втыкаютъ на вертѣлъ, поливаютъ свѣжимъ масломъ или сливками; потомъ посыпаютъ мѣлкою зеленью, и когда вы скушаете мясо и обсосете косточки, — станете облизывать пальцы.
— Если такъ, любезный другъ, не худо-бы мнѣ убить хоть одного.
— Это невозможно. Или если вы хотите скушать его на холодное, то просто кладутъ въ котелъ съ водою, солью, перцомъ и пучкомъ петрушки; иные подливаютъ туда винца. Такъ это варятъ часа два, потомъ приправляютъ соусомъ изъ уксуса, прованскаго масла и горчицы. Да! если вамъ случится когда нибудь кушать сурка такъ приготовленнаго, вы мнѣ скажете про него добрыя вѣсти.
— Ну! любезный другъ, я постараюсь сообщить тебѣ такія вѣсти сегодня-же вечеромъ.
— Эге! попробуйте! Эти животныя, такія лукавыя; они знаютъ какъ они вкусны въ видѣ жаркаго или холоднаго: оттого-то къ себѣ и не подпускаютъ никого. Зимой другое дѣло; мы отрываемъ ихъ норы и вынимаемъ оттуда сонныхъ дюжинами.
Я вовсе не намѣренъ былъ ждать зимы, чтобы отвѣдать сурка, и потому тотчасъ пустился въ преслѣдованіе за свистуномъ: но когда я приблизился къ нему шаговъ на четыреста, свистъ умолкъ; вѣроятно животное скрылось въ норку, потому что его нигдѣ но было видно. Почти въ туже минуту другой сурокъ возбудилъ во мнѣ новую надежду; но и въ этотъ разъ я опять искалъ напрасно. Обманувшись такимъ образомъ разъ пять или шесть и уставши до чрезвычайности, я долженъ быль сознаться въ справедливости словъ моего проводника.
Я уже возвращался со стыдомъ на дорогу, какъ вдругъ неизвѣстная мнѣ птица вылетѣла изъ подъ моихъ ногъ; я не былъ на готовѣ, и потому она успѣла отлетѣть футовъ на пятдесятъ когда я послалъ ей свой зарядъ. Не смотря на разстояніе, я замѣтилъ что попалъ; проводникъ также закричалъ мнѣ, что она ранена; но не смотря на то птица продолжала летѣть, а я пустился за нею бѣжать.
Одинъ лишь охотникъ можетъ понять, какія дороги доступны тому, кто преслѣдуетъ подстрѣленную имъ дичь. Изъ всего вышеписаннаго я не думаю, чтобы читатель полагалъ меня въ числѣ неустрашимыхъ горцевъ. И чтожъ! Въ этотъ разъ я сбѣжалъ во весь духъ съ горы крутой какъ крыша, перескакивая черезъ кустарники, спрыгивая со скалъ, попадавшихся мнѣ на дорогѣ, увлекая съ собою цѣлый полкъ камней, которые насилу поспѣвали за мною; и еще на этомъ быстромъ бѣгу я ни разу не взглянулъ себѣ подъ ноги, не спуская глазъ съ преслѣдуемой птицы и не упуская ни малѣйшаго движенія ея неправильнаго полета. Наконецъ она упала по ту сторону потока; а я, увлеченный сильнымъ разбѣгомъ, перескочилъ черезъ него, не расчитывая даже ширины и наложилъ руку на свое жаркое. Это былъ чудесный бѣлый рябчикъ. Съ торжественнымъ видомъ я показалъ его издали моему проводнику, который оставался на томъ же мѣстѣ, гдѣ я выстрѣлилъ. Тутъ только я замѣтилъ какое пространство пробѣжалъ въ столь короткое время; думаю, что меньше чемъ въ пять минутъ я оставилъ за собой съ четверть мили.
Теперь я подумалъ о возвращеніи, — трудномъ дѣлѣ по многимъ причинамъ, и во первыхъ потому, что надобно было переправляться обратно черезъ потокъ. Я подошелъ къ нему и только теперь замѣтилъ, что онъ былъ въ 14 или 15 футовъ шириною, — пространство, которое хотя за минуту передъ тѣмъ я и перескочилъ, однакожъ на эту пору какъ я сталъ всматриваться въ него показалось мнѣ весьма благороднымъ. Два раза я разбѣгивался, и два раза останавливался на берегу; до меня достигъ смѣхъ моего проводника; я вспомнилъ тогда Пайо, надъ которымъ самъ смѣялся въ подобномъ же случаѣ, и рѣшился послѣдовать его примѣру, то есть, итти вверхъ по теченію ручья, пока не найду моста или болѣе удобнаго мѣста. Черезъ четверть часа я замѣтилъ, что ручей поварачиваетъ въ сторону противуположную направленію, котораго мнѣ слѣдовало держаться, и что я уже и безъ того очень отдалился отъ своей дороги,
Я обернулся къ проводнику; его скрывала отъ меня маленькая возвышенность; я воспользовался этимъ обстоятельствомъ и взявъ сосновый сукъ измѣрилъ имъ глубину потока; увѣрившись что въ немъ воды не больше какъ на два или на три фута я смѣло сошелъ въ него и перешелъ на другой берегъ въ бродъ. Но половина трудностей была еще впереди; мнѣ предстояло еще вскарабкаться на крутую гору.
Только что я принялся за эту работу, явился мой проводникъ на вершинѣ горы; я закричалъ ему, чтобы онъ принесъ мнѣ мою палку, безъ которой я конечно остался бы на дорогѣ. Быть можетъ я поступилъ бы человѣколюбивѣе, еслибъ приказалъ ему бросить ко мнѣ палку; но кромѣ того что я самъ не зналъ, не остановитъ-ли ее на пути какое нибудь препятствіе я хотѣлъ еще отмстить ему за смѣхъ, котораго не забылъ; ктомужъ холодная вода, которой орошены были мои панталоны, привела меня въ сердитое расположеніе духа.
Не смотря на это, Виллеръ тотчасъ пришелъ ко мнѣ съ покорною услужливостію, которою отличаются эти добрые люди, помогъ мнѣ своею опытностію, въ иныхъ мѣстахъ тащилъ меня своею палкою, въ другихъ поддерживалъ подъ плечи. Такимъ образомъ я прошелъ въ три четверти часа ту дорогу, которую пробѣжалъ въ пять минутъ.
Между тѣмъ мы все поднимались выше и уже стали намъ попадаться на дорогѣ большія пятна снѣгу, которыя не могли растаять отъ лѣтняго жара; изъ каждаго ущелья дулъ холодный вѣтеръ, на который во всякомъ другомъ случаѣ я едва ли бы обратилъ вниманіе, но теперь, послѣ ванны въ ручьѣ, чувствовалъ на себѣ очень явственно его ледяное прикосновеніе.
Оттого, у маленькаго озера, лежащаго въ 7,000 футовъ надъ поверхностію моря, меня проняла порядочная дрожь; а 121 футами повыше, то есть на вершинѣ Фаульгорна, я уже не могъ свести зубъ на зубъ.
По этому неудивительно, что сначала я не обратилъ ни малѣйшаго вниманія на зрѣлище, которымъ пришелъ насладиться, а бросился со всѣхъ ногъ въ маленькую избушку, называемую трактиромъ; я чувствовалъ въ животѣ сильную боль и никакъ не согласился бы имѣть дѣло съ воспаленіемъ, даже на самомъ возвышенномъ жилищѣ человѣческомъ во всей Европѣ. Въ предупрежденіе опасности я тотчасъ приказалъ развести себѣ большой огонь; хозяинъ спросилъ у меня, сколько я желаю фунтовъ дровъ.
— Ну, Богъ съ тобой, любезный другъ; вели принести вязанку; что потянетъ, то потянетъ. На унціи не согрѣешься когда прозябнешь какъ я.
Хозяинъ принесъ полѣно и положилъ его на вѣсы; стрѣлка означала десять фунтовъ. — Вотъ на 50 франковъ, сказалъ онъ мнѣ.
Такая цѣна натурально должна была казаться не дешевою для человѣка, который родился посереди лѣсовъ, гдѣ возъ дровъ продается по 12 франковъ; по этому я сдѣлалъ очень выразительную мину.
— Да, сударь, сказалъ мнѣ хозяинъ, который повидимому совершенно ее понялъ; вѣдь мы должны ходить за дровами за 4 или 5 миль и носить ихъ на своихъ плечахъ; оттого-то житье здѣсь дороговато, потому что стряпать нельзя безъ дровъ…
Направленіе послѣдней фразы и отрывистое ея окончаніе не предвѣщали ничего добраго на счетъ цѣнъ съѣстнаго, но какъ бы то ни было, мое жаркое уже стоило мнѣ 30 франковъ, заплаченныхъ за дрова, которыя я долженъ былъ сжечь чтобы обогрѣться, и я рѣшился ограничить этимъ всѣ издержки на обѣдъ, которыя вѣроятно соотвѣтствовали бы цѣнѣ дровъ.
Я велѣлъ распилить полѣно на три части, заперся въ свою комнату, всунулъ на 10 франковъ дровъ въ печь и вытащивъ изъ своей котомки бѣлье, суконныя панталоны и сюртукъ, подбитый мѣхомъ, началъ наряжаться сообразно съ мѣстными обстоятельствами.
Едва я кончилъ свой туалетъ, какъ Виллеръ постучался у моей двери: онъ сказалъ мнѣ, чтобы я поторопился выйти если желаю насладиться чудеснымъ зрѣлищемъ во всей его полнотѣ.
Небо предвѣщало грозу, а гроза могла скрыть отъ насъ огромную панораму, которую мы пришли посмотрѣть; я вышелъ поспѣшно.
Тотчасъ мы взобрались на маленькій холмъ футовъ въ пятнадцать вышиною, къ которому примыкалъ трактиръ; это была возвышеннѣйшая точка Фаульгорна.
Обернувшись къ югу мы увидѣли всю-цѣпь ледниковъ, которая простиралась передъ нами съ самаго Берна отъ востока на западъ, и хотя она удалена была отъ насъ на четыре или пять миль, однакожъ казалось замыкала собою горизонтъ въ нѣсколькихъ шагахъ. Всѣ эти исполины съ бѣлыми волосами и плечами казались олицетворенными вѣками, которые держа другъ друга за руки, опоясывали собою весь міръ; нѣкоторые изъ нихъ, повыше своихъ братьевъ великановъ, — Веттеръ-Горнъ, Финстеръ-Ааргорнъ, Юнгфрау и Блумлисальпъ, — превышали цѣлой головою всю эту патріархальную семью старцевъ; время отъ времени шумная лавина отдѣлялась отъ ихъ чела, разсыпалась по ихъ плечамъ Подобію струямъ водопада или скользила между скалами, составляющими ихъ вооруженіе, какъ-бы огромная змѣя, которой серебристая чешуя блеститъ на солнцѣ.
Каждый изъ этихъ пиковъ имѣетъ характеристическое названіе, которымъ онъ обязавъ или своей наружности или какому нибудь мѣстному преданію: такъ напримѣръ, Шрекъ-Горнъ — страшный пикъ, или Блумлисальпъ — цвѣтущая гора.
Къ сѣверу картина измѣняется совершенно; въ трехъ шагахъ отъ того мѣста, гдѣ мы стояли, гора, разщепленная какимъ нибудь внезапнымъ потрясеніемъ, срѣзывается отвѣсно и позволяетъ видѣть въ глубинѣ 6,500 футовъ всю долину Интерлакенъ съ ея деревнями и обоими озерами, которыя походятъ на два огромныя зеркала, вставленныя въ зеленыя рамы; за ними, вдали, на голубоватомъ горизонтѣ, рисовались темными массами Пилатъ и Рита, поставленные по обѣимъ сторонамъ Луцерна, какъ великаны Тысячи Одной Ночи, стерегущіе какой нибудь очарованный городъ; у ихъ ногъ разстилалось озеро четырехъ кантоновъ, а за ними, на всемъ пространствѣ какое могъ обнять взоръ, блестѣло голубое Цугское озеро и сливалось съ небомъ, съ которымъ казалось оно граничило.
Виллеръ ударилъ меня по плечу; я обернулся, и слѣдуя направленію его пальца, увидѣлъ что буду зрителемъ великолѣпнѣйшаго представленія, какое только даетъ природа, кромѣ бури на морѣ, то есть, — бури въ горѣ.
Тучи, которыя несли съ собою бурю, отдѣлились, одна отъ вершины Ветеръ-Горна, другая съ боковъ Юнгфрау, и черныя и грозныя безмолвно сближались какъ двѣ непріятельскія арміи, наступающія одна на другую пока не сойдутся на разстояніе смертоноснаго выстрѣла. Хотя онѣ летѣли съ ужасною быстротою, однакожъ въ воздухѣ не слышно было ни малѣйшаго шелеста; казалось ихъ влекла какая-то двойная притягательная сила; глубокое безмолвіе, не прорываемое ни малѣйшимъ звукомъ одушевленнаго существа, распространилось во всей природѣ, и все мірозданіе съ тайнымъ трепетомъ, въ оцѣпенѣніи, ожидало угрожавшаго ему перелома.
Молнія, сопровождаемая ужаснѣйшимъ ударомъ грома, повтореннаго протяжными перекатами по всѣмъ ледникамъ, — возвѣстили о сближеніи тучь и завязки между ними дѣла; это электрическое сотрясеніе какъ будто оживило все созданіе: оно вдругъ проснулось со всѣми признаками ужаса. Подулъ жаркій и тяжелый вѣтеръ, колыхая за недостаткомъ деревьевъ крестъ, слабо державшійся въ землѣ; собаки нашихъ проводниковъ завыли, и три дикія козы, выскочивъ не знаю откуда, вдругъ запрыгали по скату горы, вплоть примыкавшей къ Фаульгорну; я послалъ имъ пулю, которая взрыла снѣгъ въ нѣсколькихъ шагахъ отъ нихъ; но они не обращали на это ни малѣйшаго вниманія; выстрѣлъ не заставилъ ихъ даже оглянуться, — такъ силенъ былъ ужасъ внушенный имъ ураганомъ.
Между тѣмъ тучи пересѣкались, вились одна надъ другою и перестрѣливались молніями. Со всѣхъ сторонъ горизонта стремились другія тучи разныхъ видовъ и цвѣтокъ, какъ свѣжіе полки, поспѣвающіе на сраженіе; прибывъ къ главной арміи они бросались въ свалку, увеличивая собою массу паровъ. Вскорѣ запылалъ весь южный горизонтъ, между тѣмъ какъ та часть неба, гдѣ было солнце озарилось пурпуровымъ блескомъ пожара; картина оцвѣтилась фантастически; Тунское озеро казалось катило огненныя волны, озеро Бріенцъ приняло зеленой цвѣтъ какъ театральная декорація, освѣщенная цвѣтными лампами, а озеро четырехъ кантоновъ и Цугское подернулись матовою бѣлизною.
Вѣтеръ усилился; клочки разорванныхъ тучь, разносимыя по всѣмъ направленіямъ, какъ будто по данному сигналу бросились къ землѣ; многія части картины исчезли, какъ будто на нихъ спустился занавѣсь. На насъ капнуло нѣсколько дождевыхъ капель и вслѣдъ за тѣмъ мы были охвачены со всѣхъ сторонъ паромъ; молнія блеснула возлѣ насъ и отразилась на дулѣ моего ружья, которое я тотчасъ бросилъ, какъ будто оно раскалилось до красна. Мы были въ самомъ центрѣ бури.
Раздался крикъ: спасайтесь! и мы всѣ убѣжали въ трактиръ. Минутъ съ десять дождь хлесталъ въ окна, буря потрясала нашу хижинку, какъ будто хотѣла сорвать ее съ фундамента; громъ билъ въ землю у самыхъ дверей. Наконецъ дождь пересталъ, прояснилось, и мы осмѣлились выйти. Небо было чисто, солнце блестяще, гроза опустилась подъ наши ноги; раскаты грома шли снизу вверхъ, между тѣмъ какъ за нѣсколько минутъ онъ гремѣлъ прямо надъ нашими головами; во 100 футахъ подъ нами буря, какъ необозримое море, клубила свои волны, во глубинѣ которыхъ сверкала молнія, потомъ изъ этого океана, покрывавшаго пропасти и долины, постепенно выникали какъ большіе острова, снѣжныя вершины Ейгера, Монка, Блумлисальпъ и Юнгфрау, и вдругъ между ними появилось какое-то живое существо, выплывая изъ этихъ паровыхъ валовъ и поднимаясь надъ ихъ поверхностію: то былъ большой Алпійскій орелъ, который искалъ солнца, и наконецъ увидѣвъ его, величественно понеся къ нему, пролетѣвъ въ сорока шагахъ отъ меня, а я такъ былъ погруженъ въ созерцаніе этого великолѣпнаго зрѣлища, что даже и не думалъ послать за нимъ пулю.
Гроза гремѣла по долинѣ во весь остальной день; настала ночь.
Изнемогая отъ усталости и еще не совсѣмъ оправившись отъ послѣдствіи переправы черезъ ручей, я надѣялся что сонъ возстановитъ равновѣсіе въ моихъ жизненныхъ силахъ, сильно разстроенныхъ въ тотъ день; но на этотъ разъ разсчитывалъ, не вводя въ счетъ моего хозяина или, скорѣй, гостей его.
Но успѣлъ я лечь, какъ надъ моею головою поднялась чертовская суматоха. Видно электрическая жидкость, напитавшая воздухъ, сильно подѣйствовала на нервную систему нашихъ проводниковъ и расположила ихъ къ веселости. Этихъ молодцовъ собралось человѣкъ съ двѣнадцать на чердакѣ, который замѣнялъ бельэтажъ надъ нижними комнатами, занятыми путешественниками; такъ какъ оба эти этажа раздѣлены были одною лишь настилкою, изъ сосновыхъ досокъ не толще одного дюйма, то мы не потеряли ни слова изъ ихъ разговора, который вѣрно показался бы мнѣ столько же занимательнымъ, какъ и веселымъ, еслибъ не вели его на Нѣмецкомъ языкѣ. Непрерывный стукъ чокающихся стакановъ и пустыхъ бутылокъ, катящихся но полу, появленіе двухъ, трехъ гостей другаго пола, и совершенная темнота, которую предпочли свѣту изъ опасенія пожара, навели на меня такой ужасъ, что, не предвидя близкаго окончанія шумной этой вакханаліи, я схватилъ свою кованную палку, которая стояла у постели, и сталъ стучать ею въ потолокъ, приглашая сосѣдей перестать шумѣть. Ва самомъ дѣлѣ шумъ утихъ, буяны стали говорить между собой шопотомъ; но видно они только поощряли другъ друга къ сопротивленію, потому что черезъ нѣсколько секундъ громкій хохотъ, внезапно раздавшійся, далъ мнѣ почувствовать, что первое мое увѣщаніе было пренебрежено. Я опять взялъ палку и повторилъ его, прибавивъ нѣсколько изъ самыхъ выразительныхъ браней, какія только могъ отыскать въ моемъ походномъ запасѣ Германщины; отвѣть не замедлилъ: одинъ изъ нихъ взялъ стулъ, отсчиталъ имъ въ полъ столько-же ударовъ, сколько я сдѣлалъ, и чтобъ по остаться въ долгу, отпустилъ мнѣ по Французски самую отчетистую фразу: лучше этого я никогда не слыхивалъ; возмущеніе было явно.
Съ минуту я помогъ опомниться отъ такаго ужаснаго возраженія, потомъ сталъ думать, какимъ бы способомъ заставить бунтовщиковъ сдаться. Между тѣмъ, заключивъ по моему молчанію, что я побѣжденъ, они стали кричать и шумѣть пуще прежняго.
Къ ихъ несчастію, я вспомнилъ что труба отъ моей печки выходила подъ кровлю того чердака, гдѣ засѣли мои непріятели. Хозяинъ дома, вѣроятно, полагая что по дороговизнѣ лѣса эта печь всегда останется однимъ лишь украшеніемъ комнаты, нисколько не заботился о послѣдствіяхъ устройства этой трубы, будучи притомъ увѣренъ, что если нѣтъ огня безъ дыма, то тѣмъ болѣе не будетъ дыма безъ огня.
Эта мысль была для меня лучомъ свѣта; другой, меньше меня скромный, назвалъ бы ее геніальнымъ проблескомъ. Я соскочилъ съ постели, хлопая въ ладоши, какъ арабъ, который зоветъ свою лошадь, побѣжалъ въ кухню, принесъ оттуда столько сѣна, сколько могъ собрать, заперъ въ своей крѣпости окна и двери изнутри и началъ приготовлять свое мщеніе.
Читатель, безъ сомнѣнія, уже отгадалъ мое намѣреніе; я началъ съ того, что смочилъ немного мой горючій матеріалъ, чтобы онъ испустилъ изъ себя какъ можно больше дыму и потомъ злодѣйски набилъ имъ печь; снарядивъ такимъ образомъ свою артиллерію, я запалилъ ее, легъ въ постель и преспокойно ожидалъ результата столь искусной операціи, успѣху которой еще способствовала темнота въ непріятельскомъ лагерѣ.
Прошло нѣсколько минуть и мои проводники продолжали забавляться по прежнему; вдругъ одинъ изъ нихъ закашлялся, другой чихнулъ, а третій, вдохнувъ нѣсколько разъ носомъ воздухъ, объявилъ честному собранію, что пахнетъ дымомъ. Съ этими словами всѣ встали изъ за стола.
Тутъ надобно было усилить огонь, чтобы воспользоваться безпорядкомъ, произведеннымъ въ непріятельской арміи, и не дать ей соединиться: я бросился къ печкѣ, забилъ въ нее двойной зарядъ, заперъ дверь, и сложивъ руки, какъ артиллеристъ у своей пушки, ожидалъ, какое дѣйствіе произведетъ этотъ второй маневръ.
Успѣхъ превзошелъ мое желаніе; не кашель и не чиханье, но отчаянной ревъ, вой и крикъ на разныхъ тонахъ неумолкно раздавались на чердакѣ. Я прокоптилъ ихъ какъ окороки. Черезъ пять минутъ у моего окошка постучался парламентеръ. Теперь, какъ побѣдитель, я могъ предписывать условія и воспользовался побѣдою какъ истинной герой: какъ Александръ, я помиловалъ семейство Дарія и заключилъ съ нимъ мирный договоръ, въ которомъ первая статья была, что онъ перестанетъ шумѣть, а вторая, что я не буду топить своей печи.
Обѣ эти статьи были свято соблюдаемы съ обѣихъ сторонъ, и я начиналъ уже, не засыпать, а надѣяться что засну, какъ вдругъ одна изъ собакъ нашихъ проводниковъ испустила жалобный и протяжный вой, другая подхватила я всѣ онѣ завыли хоромъ.
Я подумалъ, что и четвероногіе сговорились съ своими хозяевами меня мучить; опять всталъ и, отыскавъ въ моемъ арсеналѣ орудіе, которое могло служить и хлыстикомъ и палкою, вышелъ изъ комнаты въ намѣреніи отправиться на псарню и хорошенько потеребить шерсть обитателей ея, къ какой бы они породѣ не принадлежали.
Но только что я вышелъ, Виллеръ, котораго я сначала не примѣтилъ, потому что ночь, и безъ того ужасно темная, казалась мнѣ еще чернѣе по выходѣ изъ свѣтлой комнаты, — взялъ меня за руку и сдѣлалъ знакъ, чтобъ я молчалъ; я повиновался, слушая обѣими ушами и самъ не зная, что я слышу. Вскорѣ изъ глубины долины поднялся къ намъ неявственный крикъ, но такой отдаленный и слабый, что въ двадцати шагахъ отъ насъ его ужъ невозможно было бы разслышать
— Зовутъ на помощь! сказали въ одинъ голосъ всѣ проводники, собравшіеся здѣсь. Вѣрно путешественники заблудились въ горахъ, зажжемъ факелы, спустимъ собакъ, и — въ дорогу!
Никакая рѣчь, я думаю, не подѣйствовала бы на слушателей скорѣе этой; каждый побѣжалъ на свое мѣсто, одни въ кухню за ромомъ, другіе на чердакъ за фонарями, иные на псарню спускать собакъ; потомъ всѣ они соединились, испустили хоромъ громкій крикъ, чтобы дать знать путешественникамъ, что ихъ услышали и идутъ къ нимъ на помощь.
Я тоже взялъ факелъ, какъ и другіе, нисколько, впрочемъ, не полагая, чтобы я могъ быть полезенъ ночью на такой дорогѣ, по которой и днемъ ходилъ иногда на четверенькахъ; я хотѣлъ только разсмотрѣть во всѣхъ подробностяхъ эту новую для меня сцену.
Кнесчастію, непрошли мы пяти сотъ шаговъ, какъ каждый изъ проводниковъ пустился въ свою сторону, потому что мужественные мои спутники, зная въ совершенствѣ мѣстность, легко могли и ночью ходить по дорогамъ, непроходимымъ для всякаго другаго. Я разсудилъ, что если я пойду отыскивать другихъ, то другіе также должны будутъ отыскивать меня самаго, — что было бы бссполезною тратою времени, и потому рѣшился, — хотя и не слишкомъ филантропически, однакожъ благоразумно, — сѣсть на скалу, откуда взоръ мой, спускаясь въ долину, могъ слѣдить по всѣмъ направленіямъ за движеніями фонарей, весьма похожихъ на блуждающіе огни.
Сполчаса они, казалось, блуждали безъ всякой цѣли, — такъ неровны были ихъ движенія и различны направленія, — то изчезая въ оврагахъ, то вдругъ снова появляясь въ другомъ мѣстѣ на вершинѣ скалы. Крики людей, лай собакъ и пистолетные выстрѣлы придавали этой картинѣ какой-то странный характеръ. Наконецъ всѣ огни направились къ общему центру соединились на извѣстномъ пространствѣ, отъ котораго уже не отдѣлялись, потомъ двинулись всѣ вмѣстѣ въ обратный путь, направляясь на ту скалу, на которой я сидѣлъ, и сопровождая заблудившихся путешественниковъ въ два ряда, точно такъ какъ патруль отводитъ арестантовъ на гауптвахту.
По мѣрѣ того какъ процессія приближалась, при мерцающемъ свѣтѣ факеловъ обрисовывалась все явственнѣе безпорядочная група мущинъ, женщинъ, дѣтей, муловъ, лошадей и собакъ; все это говорило, ржало, выло на различныхъ нарѣчіяхъ.
Когда караванъ поровнялся со мною, я присоединился къ нему и вмѣстѣ съ нимъ пришелъ въ трактиръ. Тотчасъ разобрали по сортамъ этотъ винегретъ и въ немъ оказалось: десять Американцевъ, одинъ Нѣмецъ и одинъ Англичанинъ, всѣ — въ прежалкомъ положеніи. Американцевъ нашли въ озерѣ, Нѣмца на снѣгу, а Англичанина висѣвшаго на сукѣ дерева надъ пропастью въ три тысячи футовъ глубиною.
Остальная часть ночи прошла въ совершенномъ спокойствіи.
РОЗЕНЛАУВИ.
правитьНа другой день, въ 8 часовъ утра, всѣ были уже на ногахъ; пѣхота и кавалерія выстроились въ боевомъ порядкѣ на площадкѣ Фаульгорна; кавалерія состояла изъ одной дамы Француженки, Американца съ женою и семерыхъ дѣтей его, а пѣхота — изъ старшаго сына этого юнаго семейства, Англичанина, меня и шести проводниковъ. А бѣдный Нѣмецъ, хотя и провелъ ночь въ кухнѣ на плитѣ, которую нажарили какъ печь, но не могъ еще пошевелиться ни однимъ членомъ и малѣйшее движеніе извлекало у него не человѣческіе крики. Мы оставили его на Фаульгорнѣ, гдѣ, если Провидѣніе не совершило въ его пользу особеннаго чуда, онъ долженъ находиться и нынче, потому что тамошняя температура ни мало не способствуетъ къ излеченію колотья.
Когда подтянули подпруги муловъ и наполнили фляги, маленькая армія наша выступила въ походъ въ томъ веселомъ расположеніи духа, которое всегда почти бываетъ послѣдствіемъ благополучнаго избавленія отъ опасности.
Мы намѣрены были осмотрѣть на пути ледникъ Розенлауви и ночевать въ Мейренгенѣ; это былъ довольно длинный переходъ, но наши дамы сидѣли на надежныхъ лошакахъ, а мои два товарища и я могли бы поспорить крѣпостью ногъ съ самыми удалыми горцами Оберданда.
Я говорю: мои два товарища, потому что мы не прошли еще и пятисотъ шаговъ, какъ ужъ сдѣлались наилучшими друзьями; нигдѣ не сдружаются такъ скоро, какъ въ училищѣ, на охотѣ, или въ путешествіи; ктомужъ я видѣлся съ Американцемъ еще въ Парижѣ у княгини Сальмъ; а Англичанинъ, вопреки природному характеру своихъ соотечественниковъ, былъ чрезвычайно веселонравенъ и рѣзовъ, что составляло забавную противуположность съ его важнымъ лицемъ, которое оставалось безстрастнымъ посереди безчисленныхъ прыжковъ, безъ которыхъ онъ не могъ обойтись ни на минуту. Одинъ только Дебюро, съ своей важной наружностію и живыми тѣлодвиженіями, можетъ быть его pendant.
Будучи самъ въ веселомъ расположеніи, я не долго съ нимъ церемонился; его пріемы, если не физіономія, тотчасъ разсѣяли всякое принужденіе между нами.
Я отроду не видывалъ никого проворнѣе, неосторожнѣе и ловче въ своихъ неосторожностяхъ нашего Англичанина; проводники не могли ему надивиться и смотрѣли на него съ такимъ выраженіемъ, которое можно перевести этимъ словомъ: — Бѣсись, бѣсись дружокъ; придетъ пора, свернешь себѣ шею. А онъ, не обращая ни малѣйшаго вниманія на эти предостерегательные взгляды, продолжалъ себѣ перепрыгивать черезъ пропасти, скакать на одной ногѣ по деревьямъ, переброшеннымъ черезъ потоки въ видѣ моста, и набирать огромный букетъ цвѣтовъ, которые могли бы оставаться на своихъ мѣстахъ цѣлую вѣчность, прежде нежели я рѣшился бы полѣзть за ними, какъ бы хороши они ни были.
Его отважность тѣмъ болѣе заслуживала удивленія, что мы шли тогда по ужасной дорогѣ, проложенной въ глинистомъ стланцѣ отъ Фаульгорна въ Розенлауви только два года назадъ, а дождь, который шелъ наканунѣ и ночью, сдѣлалъ ее еще опаснѣе. Ноги людей и муловъ поминутно скользили по глинистой почвѣ; наши дамы поминутно испускали пронзительные крики, да правду сказать и было чего кричать, когда ихъ мулы взбирались почти на отвѣсную тропинку. Въ одномъ мѣстѣ она шла по самому краю пропасти въ 1,500 футовъ глубиною и до того съузилась, что проводники, не смотря на опасность, не могли держать лошадей за поводья. Въ этомъ самомъ мѣстѣ лошакъ старшей дочери Американца споткнулся и молодая дѣвушка, выбитая изъ сѣдла, упала на шею животнаго; въ этомъ положеніи она качалась какъ маятникъ и сама не знала куда упадетъ, на лѣво или на право, то есть, на скатъ горы или въ пропасть; ксчастію одинъ изъ проводниковъ толкнулъ ее палкою и она съ ужаснымъ крикомъ упала на ту сторону, гдѣ подвергалась опасности только ушибиться или оцарапаться.
Это приключеніе взволновало весь караванъ. Дамы, въ испугѣ чтобы самимъ не упасть, соскакивали съ лошаковъ и падали у ихъ ногъ; со всѣхъ сторонъ раздавались крики одинъ другаго пронзительнѣе; каждый, считая себя на краю погибели, звалъ на помощь, которую невозможно было никому подать, и которая, правду сказать, никому не была нужна. Собаки выли, проводники бранились, лошаки, пользуясь этою остановкою, разбрелись щипать травку по краямъ пропасти, а Англичанинъ, повиснувъ въ 25 футахъ надъ нашими головами, въ такомъ положеніи, отъ котораго закружилась бы голова у дикой козы, преспокойно насвистывалъ God save the king.
Наконецъ все пришло въ порядокъ; дамъ вытащили изъ подъ ногъ четвероногихъ; проводники провели ихъ одну за другою по остальной части дурной дороги, и черезъ десять минутъ весь караванъ выбрался здравъ и невредимъ на лугъ, гладкій какъ дерновые ковры Версальскаго сада.
Мы воспользовались этимъ случаемъ чтобъ позавтракать, и наши дамы, совсѣмъ оправившись отъ паническаго страха, принялись помогать намъ довольно мужественно. Потомъ выступили въ дальнѣйшій путъ.
Вскорѣ мы достигли Обергасли и перешли плацъ борцовъ, на которомъ горцы упражнялись еще наканунѣ, и мы очень сожалѣли, что не застали здѣсь этого зрѣлища.
Температура въ воздухѣ становится здѣсь умѣреннѣе и мѣстами снова появляются сосны, которыя перестаютъ рости на горахъ за извѣстными высотами, какъ будто очерченыя волшебнымъ кругомъ, черезъ который не смѣютъ переступить. Эти уединенныя деревья послужили мѣтою для нашихъ горныхъ палокъ, которыя мы вздумали бросать въ нихъ, какъ копья, и на разстояніи 30 или 40 шаговъ всаживали ихъ въ пни на всю длину желѣза. Особенно Американецъ оказывалъ въ этомъ упражненіи удивительную ловкость, а Англичанинъ изъ насъ троихъ былъ самый неискусный. Отъ этого между ними завязался довольно жаркій споръ, посереди котораго я ихъ оставилъ, бросившись по съ палкою, а съ ружьемъ, за тетеревомъ, который поднялся внѣ выстрѣла; я надѣялся настигнуть его, когда онъ станетъ опускаться; однакожъ мое преслѣдованіе было безполезно, и черезъ десять минутъ я вышелъ изъ перелѣска по другую его сторону къ тому мѣсту, гдѣ оставилъ дорожныхъ товарищей.
Еще издали я замѣтилъ, что всѣ они остановились на берегу ручья, и подходя къ нимъ, никакъ не могъ постигнуть, что такое дѣлалъ Англичанинъ, — такъ странно мнѣ показалось его занятіе: онъ бралъ въ ротъ воду и потомъ выпускалъ ее изъ середины щеки. Сначала я подумалъ, что онъ выпускаетъ воду изъ уха и подивился этой новой штукѣ; по приблизившись къ нему еще нѣсколько шаговъ, замѣтилъ что извергаемая вода принимала красный цвѣтъ отъ примѣси крови.
Вотъ что случилось: Англичанинъ, взбѣшенный превосходствомъ Американца, предложилъ ему пари, что онъ даже не добросить до него своей палки въ разстояніи 60 шаговъ. Американецъ принялъ пари: ихъ поставили въ назначенномъ разстояніи, и Англичанинъ вѣрный, своему слову, флегматически ожидалъ удара этого новаго орудія; желѣзо пробило ему щеку на сквозь и переломило зубъ. Это приключеніе усмирило немного нашъ аріоръ-гардъ, и вскорѣ голова колонны вступила въ широкія ворота трактира Розенлауви.
Мы остановились тамъ на столько времени, сколько нужно было чтобъ взять ванну, которую не надобно было и нагрѣвать, потому что ее наполнили теплою водою изъ ближайшаго минеральнаго ключа; послѣ чего мы отправились къ леднику, славнѣйшему изъ Обердандскихъ ледниковъ.
Въ этотъ разъ налетѣла надъ нашими головами меньшая сестра грозы, которая наканунѣ была у насъ подъ ногами, и эта перемѣна въ положеніи была для насъ весьма чувствительна; однакожъ не смотря на благоразумное предостереженіе грома, мы продолжали путь и благополучно пришли къ подошвѣ ледянаго моря, лежащаго въ четверти мили отъ трактира.
Ледникъ Розенлауви вполнѣ достоинъ своей знаменитости, и если онъ не самый большой, по крайней мѣрѣ, какъ мнѣ кажется, то самый прекрасный изъ всѣхъ ледниковъ Оберланда. Онъ весь — прелестнаго лазореваго цвѣта, котораго происхожденіе мнѣ неизвѣстно, но который принадлежитъ ему одному и представляетъ взору всѣ свои оттѣнки, отъ блѣдно-голубаго цвѣта бирюзы до яркаго темно-синяго сапфира. Отверстіе, находящееся у его подошвы, изъ котораго съ шумомъ вырывается Рейхенбахъ, походить на портикъ какого нибудь дворца волшебницы; длинныя колонны, столь легкія и прозрачныя, что ихъ можно почесть произведеніемъ воздушныхъ геніевъ, поддерживаютъ сводъ, украшенный зубчатыми фестонами, въ которыхъ изящность соединена съ разнообразіемъ и оригинальностію. Разсматривая глубину этой пещеры, въ которой рокочетъ сердитый потокъ, удивленіе, которое возбуждаетъ фантастическая эта архитектура, возрастаетъ до такой степени, что невольно завидуешь богинѣ обитательницѣ такого жилища, и чувствуешь сильное влеченіе броситься туда, чтобы раздѣлить его съ нею. Конечно Гете сочинилъ свою Ондину у входа въ одинъ изъ такихъ гротовъ.
Шумъ воды, которая разбивается о скалы и отражается отъ нихъ пѣною, уже съ четверть часа заглушалъ громъ, который однакожъ, все усиливался. Мы даже совсемъ забыли грозу, какъ вдругъ нѣсколько крупныхъ и теплыхъ дождевыхъ капель напомнили намъ о ней; мы взглянули на небо; оно накрыло какъ крышкою обширную воронку, образуемую горами, во глубинѣ которой мы находились, и казалось все болѣе спускалось по ихъ скатамъ, приближаясь къ намъ какъ будто должно было остановиться на нашихъ головахъ; у насъ сперлось дыханіе; намъ казалось что мы заключены подъ колоколъ огромной пневматической машины и что съ первой молніей воспламенится горячая атмосфера окружавшая насъ, Наконецъ сильный ударъ грома разорвалъ этотъ балдахинъ паровъ, и буря, потрясая воздухъ, стряхнула на насъ свои влажныя широкія крылья, въ которыхъ заструился проливной дождь.
Мы были слишкомъ далеко отъ трактира, и потому укрылись подъ деревомъ, гдѣ изъ блузъ и палокъ выстроили маленькую палатку и пріютили въ ней дамъ. Сначала этотъ навѣсъ защищалъ насъ какъ нельзя лучше, но черезъ четверть часа, холстъ намокъ, вода стала проникать внутрь и наконецъ два или три фонтана полились на наши головы, какъ изъ шпринцовки; оставалось одно только средство къ спасенію: открыто сразиться съ дождемъ и бурею и пробиться сквозь нихъ къ трактиру, — на что мы и рѣшились; по грязи, доходившей до лодыжки, а въ иныхъ мѣстахъ віэ водѣ по колѣна, мы дотащились наконецъ до нашего убѣжища; вода струилась съ насъ какъ изъ жолобовъ.
Позвали Виллера, которому поручены были всѣ наши узлы и велѣли ему подать бѣлье; но онъ отвѣчалъ, что зная наше намѣреніе ночевать въ Мейнеригенѣ, онъ воспользовался однимъ случаемъ и отправилъ туда всѣ наши вещи. Слѣдственно въ Розенлауви не было у насъ даже чистаго платка.
Продолжатъ путь въ Мейрингенъ не было никакой возможности, потому что отъ бури дороги стали непроходимы; онѣ превратились въ русла быстрыхъ потоковъ.
Оставалось одно только средство пособить горю и мы его употребили: велѣли нагрѣть постели и легли въ нихъ, покуда обсушивали наши платья.
Мы обѣдали лежа, какъ Римскіе императоры, потомъ заснули.
Не знаю сколько времени мы спали; помню только, что мы наслаждались самимъ глубокимъ и сладкимъ сномъ, когда трактирная служанка вошла въ нашу комнату со свѣчею.
— Что такое? спросилъ я съ досадою человѣка, которому помѣшали въ пріятнѣйшемъ его занятіи.
— Ничего, сударь, только вамъ надобно встать.
— Встать, для чего?
— Для того что, изволите видѣть, отъ дождей пода сильно прибыла въ двухъ маленькихъ каскадахъ, что подъ трактиромъ, и ручей, который течетъ у нашихъ воротъ, снесъ мостъ, а можетъ бытъ снесетъ скоро и домъ….
— Какъ снесетъ?…. Этотъ самый домъ, въ которомъ мы теперь лежимъ?
— О, сударь, съ нимъ ужъ разъ это случилось! не съ этимъ, а съ другимъ.
— А мое платье?
— Только что успѣете его надѣть.
— Поди же поскорѣй, принеси мнѣ его.
Ручаюсь, что никто въ свѣтѣ не одѣвался такъ проворно, какъ я тогда.
Еще не продѣвъ рукъ въ рукава блузы и не слушая что мнѣ кричала служанка, я ухватился за перилы лѣстницы, въ низу которой была дверь, въ кухню, отворилъ ее и бросился туда опрометью.
— Уже! вскричалъ я, очутившись въ водѣ по колѣна.
— Послушайте, сударь!… кричала мнѣ служанка; но я не слушалъ, и увидѣвъ другую дверь хотѣлъ ее отворить.
— Вы попадете прямо въ ручей!
Я оставилъ ручку, и вскочивъ на печь, сталъ вылѣзать въ окно.
— Остановитесь, сударь, внизу каскадъ!
— Ахъ, боже мой! такъ я рѣшительно окруженъ со всѣхъ сторонъ! Кудажъ мнѣ выйти? не для чего было и подымать меня съ постели! по крайней мѣрѣ она замѣнила бы мнѣ лодку.
— Можно выйти въ окно втораго этажа.
— Чортъ тебя возьми! зачѣмъ же ты мнѣ съ перваго разу этого но сказала!
— Я уже съ часъ вамъ это говорю, но вы меня не слушаете, а бѣгаете какъ угорѣлый.
— Правда, я виноватъ; но веди жъ меня.
Мы взошли въ верхній этажъ и она указала мнѣ на досчечку, которой одинъ край лежалъ на окнѣ, а другой на горѣ; этотъ путь сообщенія такъ былъ похожъ на Магометовъ мостъ, что ни одинъ христіанинъ не отважился бы пройти по немъ безъ возраженій.
— Послушай, дѣвушка! сказалъ я мигнувъ и почесывая за ухомъ, нѣтъ ли другаго выхода?
— Развѣ вы боитесь? пріятель вашъ Англичанинъ, знаете, тотъ у котораго флюсъ, перемахнулъ черезъ эту доску однимъ прыжкомъ.
— А! такъ онъ здѣсь прошелъ; онъ очень хорошо сдѣлалъ, а дамы тоже?
— Нѣтъ, проводники перенесли ихъ на рукахъ.
— А гдѣ проводники?
— На горѣ, рубятъ сосны, чтобъ перерѣзать водопадъ.
Невозможно было отговориться и я храбро рѣшился на подвигъ; но вмѣсто того чтобъ пройти пѣшкомъ, я переѣхалъ по доскѣ верхомъ. Кто увидѣлъ бы меня тогда съ низу, во время этого переѣзда, тотъ конечно принялъ бы меня за вѣдьму, отправляющуюся на шабашъ верхомъ на помелѣ.
Когда наконецъ я добрался до противуположнаго конца доски и прикосновеніе съ твердой землей возвратило мнѣ присутствіе духа, которое я почти потерялъ впродолженіи страннаго путешествія, — я пошелъ къ тому мѣсту, гдѣ свѣтились факелы; тамъ представилось мнѣ самое необыкновенное и великолѣпное, зрѣлище котораго я никогда позабуду.
Водопадъ, который еще наканунѣ удивлялъ насъ своею легкостію и прозрачностію, превратился въ страшный потокъ; вода, которая вчера казалась намъ сребристою пѣной, грозно стремилась теперь черными и грязными волнами и увлекала съ собою обломки скаль, перобрасывая ихъ какъ легкіе камушки, и столѣтнія деревья, ломая ихъ какъ топкія тростинки. Между тѣмъ наши проводники, обнаженные до пояса и вооруженные топорами, рубили сосны съ жаромъ, свойственнымъ горцамъ, и направляли ихъ паденіе поперегъ водопада, чтобы перерѣзать его стремленіе, какъ плотиною. Только четверо и ли пятеро изъ нихъ, готовые на смѣну своихъ товарищей, держали въ рукахъ факелы, которыхъ мерцающій блескъ освѣщалъ эту картину. Но вскорѣ понадобились къ роботѣ всѣ руки, и факельщики, принимаясь за топоры, стали искать мѣста, гдѣ бы поставить факелы. Видя ихъ затрудненіе, я взялъ факелъ изъ рукъ одного изъ нихъ, и подбѣжавъ къ отдѣльной соснѣ, которая господствовала надъ тѣмъ мѣстомъ, гдѣ мы находились, зажегъ ея смолистыя вѣтви; черезъ десять минутъ она запылала яркимъ огнемъ съ самой вершины, и сцена освѣтилась достойнымъ ея канделябромъ.
Не могу выразить величественнаго, напоминающаго первобытныя времена міра, характера, который представляло зрѣлище этихъ вольныхъ дѣтей природы въ борьбѣ съ ея стихіями; эти деревья, которыя во всякой другой землѣ были бы намѣчены неприкосновеннымъ казеннымъ клеймомъ, падали одно за другимъ подъ сѣкирой горца, увѣреннаго, что никто не потребуетъ отъ него отчета; все вмѣстѣ походило на отрывокъ изъ первой сцены Катона. Я тоже взялся за топоръ и, признаюсь, исправлялъ новую свою должность съ наслажденіемъ, которое превратилось въ восторгъ, когда я увидѣлъ паденіе срубленной мною чудовищной сосны; у меня невольно вырвался крикъ торжества: быть можетъ, въ ту минуту я почувствовалъ тщеславіе въ первой разъ въ жизни. Во мнѣ родилась какая-то необыкновенная увѣренность въ своей силѣ; и мнѣ кажется я срубилъ бы тогда весь лѣсъ не отдыхая.
Вскорѣ раздался крикъ: довольно! всѣ топоры остановились, всѣ взоры обратились къ потоку; онъ былъ побѣжденъ и окованъ. Истребленіе кончилось какъ скоро сдѣлалось безполезнымъ.
Мы возвратились въ трактиръ почти съ увѣренностію, что теперь никто ужо не выгонетъ насъ; однакожъ два человѣка остались стеречь потокъ, чтобы подать сигналъ тревоги въ случаѣ опасности. Не знаю, хорошо ли они стерегли, — только мы спали безъ просыпа до восьми часовъ утра.
Нашъ сонъ былъ тѣмъ спокойнѣе, что мы знали, что завтрашній переходъ, хотя самый длинный изъ всѣхъ предшествовавшихъ, будетъ однакожъ вовсе не утомителенъ: изъ десяти миль мы должны были проѣхать четыре по озеру Бріенцъ, а въ Мейрингенѣ, въ которомъ нѣтъ ничего такого, для чего стоило бы останавливаться, предполагали пробыть столько времени сколько нужно на завтракъ.
На пути вездѣ видны были ужасные слѣды вчерашней грозы; дорогу пересѣкали, на промежуткахъ въ четверть мили глубокія рытвины, во глубинѣ которыхъ текли еще быстрые ручьи, — остатки вчерашнихъ дождевыхъ потоковъ; отъ этихъ ручьевъ наше путешествіе было чрезвычайно трудно и утомительно; еще больше затрудняли насъ деревья, которыя, будучи вырваны съ корнемъ, цѣпляли вѣтвями за камни и перерѣзывали дорогу баррикадами; лошаки нашихъ дамъ съ удовольствіемъ остановливались передъ ними пощипать листьевъ; но весьма не охотно переходили черезъ нихъ, оттого каждый шагъ сопровождался криками и страхомъ, которые иногда были довольно основательны. Пробившись такимъ образомъ съ два часа, мы достигли вершины невысокой горы, отдѣлявшей долину Розенлауви отъ долины Мейрингенъ. Дерновая площадка издали представляетъ взору путника богатый свой коверъ для привала, и когда, прельщенный этой зеленой пеленою, онъ спѣшитъ туда отдохнуть, съ каждымъ шагомъ увеличивается его удивленіе къ кокетству горы, которая у краевъ площадки, гдѣ онъ надѣялся найти только отдыхъ, разсыпала на показъ безъ всякихъ приготовленій всѣ сокровища прелестнѣйшей долины Швейцарской.
Достойна замѣчанія эта заботливость природы являться взорамъ человѣка съ наилучшей своей стороны; она всегда поражаетъ васъ своею граціозностію или величіемъ, роскошью или суровостью. Посереди такого множества пиковъ и скалъ, которыхъ вершины доступны однимъ орламъ и дикимъ козамъ, всегда есть какая нибудь возвышенность, куда человѣкъ пролагаеть себѣ путь именно, и оттуда взоръ его обнимаетъ окрестные ландшафты въ наибольшей ихъ полнотѣ, въ самомъ живописномъ видѣ, — какъ будто кокетка природа, равнодушная къ похваламъ животныхъ, чувствуетъ потребность въ удивленіи людей для удовлетворенія своей гордости, или, какъ царица, проникнута сознаніемъ слабости своего пола, но можетъ царствовать, по раздѣливъ своего престола съ царемъ.
Мейрингенская площадка наводить на эти странныя мысли больше, чѣмъ всякое другое мѣсто. Послѣ двухъ-часоваго пути, посереди мѣстности весьма не обильной красотами, представляющей взору одинъ лишь утомительный видъ двойной стѣны горъ и каскада, падающаго съ большой высоты, но столь тонкаго, что его назвали Веревочнымъ каскадомъ (Scilibach), — вдругъ, безъ всякой постепенности, какъ будто отдернулся огромный занавѣсъ, передъ вами открывается чудеснѣйшій и разнообразнѣйшій ландшафтъ, который вполнѣ вознаграждаетъ путешественника за его усталость, или, лучше сказать, заставляетъ забыть ее.
Мы провели съ полчаса въ глубокомъ созерцаніи этого зрѣлища, котораго перо не въ состояніи выразить на бумагѣ, ни кисть на холстѣ; потомъ пошли къ Рейхенбахскому каскаду, котораго паденіе не было еще видно, но означалось издали водяною пылью похожею на паръ, выходящій изъ жерла волкана.
Дорога къ нему идетъ по дерновому скату, столь крутому что въ немъ нарочно сдѣлали ступеньки до самой вершины. Съ этой площадки видна вся бездна, въ которую низвергается вода; въ 80 футахъ ниже того мѣста, она разбивается о камни и отражается вверхъ мелкой водяною пылью столь пронзительною, что заставляетъ зрителя укрыться отъ этого дождя, восходящаго съ земли къ небу, въ небольшомъ домикѣ, нарочно для того выстроенномъ.
Тамъ, какъ и во многихъ другихъ мѣстахъ Швейцаріи, продаютъ множество вещей, выдѣланныхъ изъ дерева ножемъ; изящность ихъ формъ и тщательная отдѣлка пристыдили бы многія издѣлья, производимыя нашими мануфактурами изъ матеріаловъ несравненно высшей доброты. Между ними мы замѣтили сахарницы, обвитыя кругомъ дубовою вѣткою или плющомъ, съ дикою козою на крышкѣ; вилки и ложки съ рѣзьбою, какія употреблялись въ средніе вѣка; наконецъ чаши, подобныя тѣмъ, которыя Виргиліевы пастушки оспоривали другъ у друга пѣніемъ; все это продается довольно дорого: при мнѣ, за такія чаши заплатили сто франковъ.
Изъ этого домика, сборнаго пункта путешественниковъ, мы сошли на другую площадку, около ста футовъ ниже первой; отсюда открывается нижнее паденіе Рейхенбаха, дробимое еще сильнѣе верхняго по расположенію скалъ, по которымъ низвергается вода. Я не видалъ Пенея, о которомъ говоритъ Овидій, и не знаю, вѣрна-ли описанная имъ картина:
. . . . . . . . . .Spumosis volvilur undis
Dejectuque gravi tenues agilautia fuinos
Nubila coud uc it, summasque aspergine silvas
Implicit, ct sonilu plus quam viciua fatigat;
но знаю, что это описаніе такъ идетъ къ Рейхенбаху, что я краду его изъ первой книги Превращеній, чтобы не описывать самому, будучи увѣренъ, что моя картина была бы не такъ вѣрна, какъ его.
Отъ второй площадки до Мейрингена не болѣе десяти минутъ пути, а отъ Мейрингена до Бріенца — два часа. Въ послѣдней деревнѣ мы наняли лодку и отправились къ Гейбаху, который оспориваетъ у Рейхенбаха первенство надъ всѣми каскадами Оберланда. Я не берусь рѣшить ихъ споръ, не смотря на всю важность предмета: наконецъ можно всемъ пресытиться даже и каскадами, а я ихъ столько видѣлъ впродолженіи пяти дней сряду, что всякое названіе, оканчивающееся на бахъ, возбуждало во мнѣ одну досаду.
Не смотря на то, изъ опасенія прослыть раскольникомъ, еслибъ не остановился посмотрѣть Гейбаха, я храбро вышелъ на берегъ и началъ взбираться на гору, съ вершины которой онъ низвергается одинадцатью дугами; шумъ его паденія мы слышали отъ самаго Бріенца, то есть, на разстояніи цѣлой мили.
Почти въ половинѣ дороги мы нашли регента Керли съ двумя дочерьми; онъ ожидалъ насъ и пригласилъ зайти въ хорошенькой шале, въ которомъ главная комната была украшена фортопіаномъ; онъ сѣлъ и заигралъ, а дочери тотчасъ стали пѣть Швейцарскія аріи и Тирольскія пѣсни. Хотя это гостепріимство и музыкальное угощеніе были не совсѣмъ безкорыстны, однакожь добрый хозяинъ показалъ столько радушія, что заплативши ему деньги, мы почли еще обязанностію изъявить ему нашу благодарность за пріемъ, какъ только умѣли лучше. Онъ остался въ восхищеніи отъ насъ, по крайней мѣрѣ въ той же степени, какъ и мы отъ него, и на прощаньѣ подарилъ намъ литографированный портретъ, на которомъ изображены были онъ самъ за фортопіаномъ, и акомпанирующія дочери его, которыя поютъ стоя за нимъ.
Есть на этой горѣ особенность въ мѣстности, которая одна можетъ вознаградить за трудность пути, ведущаго къ верхнимъ паденіямъ Гейбаха; это гротъ въ скалѣ позади одной изъ дугъ водопада, которая совершенно закрываетъ его отверстіе, такъ что въ него можно войти совершенно сухимъ; кривизна дуги, описываемая быстрымъ паденіемъ каскада, дозволяетъ свободно обозрѣвать весь впереди находящійся ландшафтъ: озеро, деревню Бріенцъ и Ротъ-Горнъ, у подошвы котораго они находятся. Все это видишь сквозь газообразный занавѣсъ воды, которой волнистые переливы сообщаютъ противулежащимъ предметамъ одушевленный видъ, между тѣмъ какъ эти предметы сами двигаются позади проораннаго занавѣса, уподобляясь безцвѣтнымъ призракамъ огромныхъ Китайскихъ тѣней.
Посвятивъ около часа регенту Керли и его каскаду, мы отправились въ дальнѣйшій путь къ озеру. Обѣщаніе двойнаго тринкгельда, если мы пріѣдемъ въ Интерлакенъ до пяти часовъ, окрылило нашу лодку. Какъ запоздалыя морскія птицы, мы пролетѣли мимо красиваго острова, принадлежащаго одному Италіанскому генералу, который долго служилъ Франціи, и будучи изгнанъ изъ своего отечества, удалился сюда. Нѣсколько далѣе проводники указали намъ Танцилацъ, отвѣсную скалу, которой вершина срѣзана площадкою, покрытою великолѣпнымъ дерномъ; нѣкогда жители сосѣднихъ городовъ собирались здѣсь танцовать. Однажды, молодой, человѣкъ и молодая дѣвушка, которымъ родители не позволяли соединиться бракомъ, назначили тамъ свиданіе; стали вальсировать и они вмѣстѣ съ другими; но замѣтили, что съ каждымъ кругомъ эта пара болѣе и болѣе приближалась къ пропасти; наконецъ въ послѣднемъ кругѣ они крѣпко обнялись, уста ихъ сомкнулись, и какъ будто увлеченные вальсомъ, оба бросились въ пропасть; на другой день нашли въ озерѣ ихъ трупы въ объятіяхъ одинъ другаго. Съ тѣхъ поръ эта площадка запустѣла: жители перенесли свой танцплацъ на другое мѣсто, въ долину. Въ пять часовъ безъ четверти мы вышли на берегъ откуда оставалось не болѣе десяти минутъ пути до Интерлакена.
Путешествіе по озеру не только не утомило, но еще освѣжило насъ, и потому послѣ обѣда мы пошли въ Гогбюль, прекрасное гульбище, находящееся за Интерлакеномъ.
Гогбюль — не что иное какъ Англійскій садъ, занимающій всю отлогость, отъ подошвы до вершины, одной возвышенности въ триста или четыреста футовъ высотою; по мѣрѣ того какъ подымаешься на нее, просѣки между деревьями открываютъ отдѣльныя части панорамы, которую съ вершины можно всю обнять однимъ взглядомъ. Кромѣ этого чудеснаго зрѣлища, въ Гогбюлѣ замѣчательна одна только скамья, на которой Генрихъ Французскій, Каролина Берійская и Шатобріань, проѣзжая чрезъ Интерлакенъ, вырѣзали свои имена.
Возвратясь въ трактиръ, я нашелъ опять Виллера; онъ спросилъ меня, какой дорогой я желаю выѣхать изъ Оберланда въ малые кантоны. Предстоялъ выборъ изъ трехъ ущелій: черезъ Брунигъ, Гримзель и Текли; много наслышавшись о послѣднемъ, я предпочелъ его двумъ другимъ.
На третій день я имѣлъ удовольствіе встрѣтиться съ Гемлилицемъ къ лицу, что значить другими словами, что если когда нибудь я возвращусь въ Интерлакенъ, то выѣду изъ него черезъ Гримзель или Брунигъ.
ПРИМѢЧАНІЯ
правитьПрочитавъ мою главу о медвѣдяхъ, многіе, вѣроятно, подумали, что я, какъ настоящій путешественникъ, вмѣсто разсказа были, увлекся здѣсь своей фантазіей. Не желая, чтобы такая мысль, столь далекая отъ истины, остались въ умѣ моихъ читателей, я предлагаю здѣсь буквальную копію съ письма, которое послужитъ мнѣ атестатомъ Въ правдивости.
Сейчасъ я прочелъ въ Revue des deux mondes твою статью подъ заглавіемъ: Бернскіе медвѣди; все въ ней такъ вѣрно, что я не могу не сообщить тебѣ еще нѣкоторыхъ подробностей, относящихся къ этимъ милымъ животнымъ и извѣстныхъ мнѣ одному.
Французы, вступивъ въ Бернъ, не только вывезли оттуда всю медвѣжью казну, но и обладателей ея, двухъ изъ четырехъ медвѣдей; одинъ дзъ нихъ былъ тотъ самый Мартынъ, который впослѣдствіи приводилъ въ восторгъ весь Парижъ, и котораго знаменитость достигла и до тебя. Казна медвѣдей состояла вся изъ французскихъ монетъ въ 6, 24 и 48 ливровъ съ штемпелями Людовика XIV.
Эти деньги употреблены на Египетскую экспедицію и изъ нихъ намъ выдали передъ отбытіемъ жалованье за три мѣсяца передъ. Маршалу Сіоше, командовавшему тогда 18 бригадою, поручено было представить директоріи ключи отъ города вмѣстѣ съ его казною и медвѣдями. При этомъ случаѣ его произвели бригаднымъ генераломъ.
Я могу смѣло ручаться за достовѣрность этихъ подробностей, потому что самъ присутствовалъ при отъѣздѣ Ихъ превосходительствъ и назначилъ имъ мѣсто позади перваго обоза, въ которомъ отправлялось также и ихъ имущество; я былъ тогда капитаномъ и командовалъ эскадрономъ 3 драгунскаго полка.
Прощай, любезнѣйшій Дюма, очень буду радъ если эти подробности могутъ быть тебѣ полезны, потому что тѣбѣ извѣстно, какъ я тебя люблю.
Баронъ Дермонкуръ.
P. S. Я имѣлъ даже случаи удостовѣряться, что похищеніе медвѣдей сдѣлало въ Бернѣ сильнѣйшее впечатлѣніе, чемъ похищеніе казны; оно всѣхъ повергло въ глубокую печаль и разъ двадцать дамы мнѣ говорили: пусть-бы вы только взяли наши деньги, — такъ и быть! но отнять у насъ добрыхъ нашихъ медвѣдей — это ужасно! Впрочемъ отъ неблагопріятнаго впечатлѣнія, которое оставило въ Бернскихъ дамахъ это произшествіе, больше всѣхъ пострадали наши молодые офицеры; весьма немногіе изъ нихъ, — вещь очень рѣдкая, — оставили городъ съ сердечнымъ сожалѣніемъ.
II.
ИНТЕРЛАКЕНЪ.
править
Мы уже сказали, что изъ этой деревни путешественники отправляются прямо въ горы; слѣдственно здѣсь они должны сдѣлать всѣ путевыя приготовленія, которыхъ важность вполнѣ постигаешь тогда только, когда самъ сдѣлаешь это путешествіе пѣшкомъ, и убѣдишься на опытѣ, что самое незначительное упущеніе или малѣйшая неосторожность имѣютъ весьма неблагопріятныя послѣдствія, которыя могутъ не только уменьшить удовольствіе, но даже подвергнуть опасности жизнь.
По этому мы постараемся, по крайнѣй мѣрѣ вашего разумѣнія, указать здѣсь на предосторожности, какія долженъ взять любитель путешествій.
Въ самомъ трактирѣ Интерлакена можно купить дорожный мѣшокъ, башмаки, палку и флягу; слѣдственно не за чѣмъ запасаться этими вещами въ другомъ мѣстѣ, потому что онѣ будутъ только обременять васъ и понадобятся не прежде, какъ наступить пора идти пѣшкомъ. Въ мѣшкѣ обыкновенной величины удобно помѣщается самый полный дорожный гардробъ, то есть верхнее платье, или фрачная пара, панталоны, двѣ пары стиблетъ, два жилета, четыре рубашки, четыре галстука и шесть паръ носковъ. Кромѣ того, въ одинъ карманъ можно положить маленькой нессесеръ, а въ другой зрительную трубку.
Панталоны должны быть суконныя, потому что по мѣрѣ восшествія холодъ усиливается такъ, что на вершинѣ горы вамъ будетъ очень пріятно чувствовать на себѣ плотную ткань вмѣсто тонкихъ панталонъ, столь-же пріятныхъ въ долинѣ; стиблеты надобно имѣть кожанные, чтобы защитить ноги отъ острыхъ камней, унизывающихъ дороги, и пней, разбросанныхъ по ней; цвѣтныя рубашки предпочитаются бѣлымъ, фуляры — накрахмаленнымъ галстукамъ, и шерстяные носки — нитянымъ.
Башмаки, — вещь очень важная, на которую прошу путешественниковъ обратить особенное вниманіе; узкіе башмаки въ горахъ скорѣе натираютъ ноги, чѣмъ въ долинѣ; а въ широкихъ поступь не можетъ быть вѣрна и безопасна въ трудныхъ мѣстахъ, особенно когда спускаешься съ горы. Да не убоится Парижанинъ толщины подошевъ и величины гвоздей. Съ толстыми подошвами онъ не почувствуетъ впечатлѣнія камней, по которымъ пройдетъ, и которые растерли бы его ноги черезъ часъ, если бы онѣ были обуты въ тонкіе сапоги. Большіе гвозди будутъ ему очень полезны на крутизнахъ и скользкихъ мѣстахъ, гдѣ, при помощи ихъ, ноги его будутъ становится такъ твердо, какъ будто подкованныя; ктомужъ наши охотничьи башмаки, какъ бы крѣпки они не были, не выдержатъ осьмидневной ходьбы по горамъ.
Палку надобно также выбирать съ особеннымъ вниманіемъ; это — и оружіе и подпора; на одномъ концѣ она бываетъ окована желѣзнымъ остріемъ, которое служитъ крѣпкою точкою упоры при восшествіи на гору или спускѣ съ нея, а другой конецъ иногда украшается рогомъ дикой козы; но это украшеніе и неудобно и опасно: неудобно потому, что безпрестанно цѣпляется за деревья и платье; опасно, оттого, что подымаясь на гору, вы понадѣетесь на его крѣпость, которая рѣдко выдерживаетъ тяжесть тѣла, и отъ неосторожнаго напора рогъ легко можетъ переломиться и подвергнуть васъ паденію.
Палка должна быть по крайней мѣрѣ въ 6 футовъ длиною, для того чтобы помогала перепрыгивать черезъ ручьи въ 10 или 12 футовъ шириною.
Въ отношеніи къ флягѣ надобно употребить двѣ предосторожности: во первыхъ дунутъ въ нее, чтобъ узнать, нѣтъ ли въ ней трещины, — обстоятельство, которое можетъ имѣть самыя бѣдственныя послѣдствія: во вторыхъ — наполнить ее превосходнымъ киршвассромъ, который впрочемъ можно найти и въ бѣднѣйшихъ Швейцарскихъ хижинахъ: это самый вкусный и здоровый напитокъ; я видѣлъ молоденькихъ и хорошенькихъ женщинъ, которыя въ Парижѣ, быть можетъ, не выдержали бы одного его запаха, здѣсь, впродолженіи нашего горнаго путешествія, такъ потягивали киршвассръ, что одинъ ихъ глотокъ сдѣлалъ бы честь самому жаркому приверженцу этого напитка.
Взявши всѣ эти предосторожности и надѣвши на дорогу тиковые панталоны. блузу изъ сѣраго холста, соломенную шляпу, кожанные стиблеты и башмаки, подбитые гвоздями, можете надѣяться на благополучное окончаніе путешествія, безъ особенныхъ приключеній. Нѣтъ надобности говорить, что проводникъ несетъ мѣшокъ, а палка и фляга остаются въ вашемъ распоряженіи.
Да позволено мнѣ будетъ къ этой длинной инструкціи прибавить еще одинъ совѣтъ, который я нарочно ставлю послѣднимъ потому, что онъ не меньше другихъ важенъ: это обращеніе съ проводниками.
Ихъ преданность и честность обратились въ пословицу, и слѣдственно въ этихъ двухъ пунктахъ они всегда будутъ одинаковы, какъ бы вы съ ними не обходились, ваша надмѣнность не помѣшаетъ имъ исполнить, въ отношеніи къ вамъ своего долга; по тогда, кромѣ долга, не ожидайте отъ нихъ ничего; они не заведутъ съ вами непринужденной бѣсѣды, изъ которой горожанинъ научается отъ горца столькимъ новымъ для него вещамъ; не услышите разсказовъ объ охотахъ, которые такъ сокращаютъ нашъ путь, ни народныхъ преданій, которыя придаютъ странствію столько поэзіи; откажетесь и отъ множества маленькихъ услугъ, которыя такъ облегчаютъ его; потомъ, когда придете въ трактиръ, тотчасъ замѣтите изъ счета хозяина, что по вашему повелительному тону заключили, что вы умѣете также и платить дорого.
Еслижъ, напротивъ, вы сдѣлаете нашего проводника своимъ товарищемъ — будьте покойны: ему не придетъ въ голову, будто вы унизились до него или возвысили его до себя, — но къ чувству долга присоединится еще благодарность, которую онъ вамъ скоро докажетъ самою полною довѣрчивостію и безпредѣльною преданностію, тогда для насъ не будетъ ничего сокровеннаго ни въ его душѣ, ни въ странѣ его; онъ ввѣритъ вамъ всѣ свои семейственныя тайны, разскажетъ вамъ мѣстныя преданія, какъ бы они не казались ему невѣроятны; и въ этихъ умственныхъ тайнахъ, въ этихъ преданіяхъ, если вы только захотите вникнуть въ нихъ поглубже, всегда найдете какую нибудь тайну сердца или природы.
Ктомужъ, мнѣ кажется, есть что-то отрадное въ мысли, что разставаясь съ однимъ изъ этихъ людей, котораго жизнь принадлежитъ каждому путешественнику, вы оставляете въ немъ воспоминаніе пріятнѣйшее нежели тѣ, которыя были здѣсь прежде васъ, и которыя придутъ послѣ, и что, быть-можетъ, вы пришлете къ нимъ когда нибудь своихъ друзей, которыхъ ваше имя замѣнитъ рекомендательныя письма и доставитъ у этихъ добрыхъ людей радушный пріемъ.
- ↑ Cercle называютъ мѣсто вечернихъ собраній пользующихся на водахъ.
- ↑ Въ Савоіи дозволены только двѣ газеты: Gazette и Cuotidienne.
- ↑ Основаніе ордена относится къ 1084 году.
- ↑ Маленькое мѣстечко въ Аргоніи.
- ↑ Нефшатель.
- ↑ Покровительствующій охотно.
- ↑ Благородный и храбрый.
- ↑ Благородный и блестящій.
- ↑ Лодочника.
- ↑ Въ Женевѣ тарифъ избирательнаго права положенъ въ 9 франковъ. Думаю, что и въ Бернѣ тоже.
- ↑ Подъ словомъ холмъ вездѣ подобно разумѣть земляную возвышеннность въ 5 или 4,000 футовъ, а гора, массу въ 6 и 19,000 футовъ вышиною.
- ↑ Всякому понятно, что мы здѣсь говоримъ словами хроники и что король Французскій и герцогъ Бургонскій ІІ-го столѣтія суть собственныя произведенія ея сочинителя. Чувствуя недостаточность нашего воображенія, мы бы не смѣли позволить себѣ такія историческія вольности.
- ↑ Черная Лутхинъ названа такъ потому, что проходя у подошвы Веттеръ-Горна она размываетъ и увлекаетъ съ собою частицы аспиду, которыя сообщаютъ ей черный цвѣтъ.
- ↑ Silberhôrnér.
- ↑ 15,254 фута, а въ Юнгфрау только 12,872 фута.
- ↑ Большой Альпійскій коршунъ.
- ↑ Маленькая Швейцарская монета въ 5 су.