Путевыя Записки. Святогорскій Монастырь и сельцо Михайловское. Соч. Давида Мацкевича. Санктпетербургъ. 1848. Въ тип. Н. Греча. Въ 8-ю д. л. 21 стр.
Кто не знаетъ сельца Михайловскаго и святогорской обители съ ея мраморнымъ саркофагомъ?
Вотъ смиренный домикъ,
Гдѣ жилъ я съ бѣдной нянею моей.
Уже старушки нѣтъ, ужь за стѣною
Не слышу я шаговъ тяжелыхъ,
Ни утреннихъ ея дозоровъ. Вотъ
И холмъ лѣсистый, надъ которымъ часто
Я сиживалъ недвижимъ, и глядѣлъ
На озеро, воспоминая съ грустью
Иные берега, иныя волны…
Межъ нивъ златыхъ и пажитей зеленыхъ
Оно, синѣя, стелется широко:
Черезъ его невѣдомыя воды
Плыветъ рыбакъ и тянетъ за собой
Убогій неводъ. По берегамъ отлогимъ
Разсѣяны деревни; тамъ за ними
Скрывалась мельница, насилу крылья
Ворочая при вѣтрѣ…
На границѣ
Владѣній дѣдовскихъ, на мѣстѣ томъ,
Гдѣ въ гору подымается дорога.
Изрытая дождями, три сосны
Стоятъ, — одна поодаль, другія двѣ
Другъ къ дружкѣ близко; здѣсъ, когда ихъ мимо
Я проѣзжалъ при свѣтѣ лунной ночи
Знакомымъ шумомъ вѣтеръ съ ихъ вершинъ
Меня привѣтствовалъ. По той дорогѣ
Теперь поѣхалъ я, и предъ собою
Увидѣлъ ихъ опять; онѣ все тѣ же
Все тотъ же ихъ знакомый слуху шорохъ,
Но около корней ихъ устарѣлыхъ,
Гдѣ нѣкогда все было пусто, голо,
Теперь младая роща разрослась;
Зеленою семьей кусты тѣснятся
Подъ сѣнью ихъ, какъ дѣти. А вдали
Стоитъ одинъ угрюмый ихъ товарищъ,
Какъ старый холостякъ, я вкругъ него
По-прежнему все пусто.
Здравствуй, племя
Младое, незнакомое! Не я
Увижу твой могучій поздній возрастъ,
Когда переростешь моихъ знакомцевъ
И старую главу ихъ заслонишь
Отъ глазъ прохожаго. Но пусть мой внукъ
Услышитъ твой привѣтный шумъ, когда
Съ пріятельской бесѣды: возвращаясь,
Веселыхъ и пріятныхъ: мыслей полный,
Пройдетъ онъ мимо васъ во мракѣ ночи
И обо мнѣ вспомянетъ…
Такъ говорилъ Пушкинъ о селѣ Михайловскомъ незадолго предъ тѣмъ, когда трупъ его положили подъ мраморный саркофагъ въ Святогорскомъ Монастырѣ… И вотъ, въ 1848 году г. Давидъ Мацкевичь, съ какимъ-то г. Ни……чемъ, «образованнымъ молодымъ человѣкомъ, подъѣзжая къ селу на лихой почтовой тройкѣ, впряженной въ легкую тележку, управляемой бойкимъ, осанистымъ ямщикомъ въ кафтанѣ, въ шляпѣ на бекрень.» Г. Давидъ Мацкевичъ поддается вліянію какого-то восторженнаго, поэтическаго вдохновенія. Ему весело, душа его озарена такою ясностью и безпечностью, что онъ совершенно забываетъ городскую жизнь и переносится воображеніемъ въ новую сферу… Въ какую? «въ міръ разнообразія, движенія. дорожныхъ приключеній и разгула!» Короче сказать: выѣхали они изъ Пскова послѣ обѣда, и пріѣхали въ Островъ вечеромъ. «Угодно вамъ знать, что такое Островъ?» спрашиваетъ путешественникъ. «Это уѣздный городъ (первая путевая замѣтка). Подъѣзжаете: шлагбаумъ, деревянный домикъ, другой, третій, каменный домъ, соборъ, площадь, присутственныя мѣста, двѣ лавки съ разными разностями почтовая станція, опять шлагбаумъ, вотъ и все» (вторая путевая замѣтка). Рѣчка Линенка, протекающая близь Острова, шумомъ своимъ"происходящимъ отъ мелководія, невольно напоминаетъ убогихъ талантомъ писакъ, провозглашающихъ о себѣ чуть не съ колокольнымъ звономъ" (третья путевая замѣтка). Чуть — здѣсь, вѣроятно, означаетъ то, что ныньче проѣзжающимъ даютъ почтовую тройку безъ колокольчика.
«Изъ Острова (продолжаетъ г. Мацкевичъ) мы повернули отъ шоссе налѣво, и по малому почтовому тракту пріѣхали на станцію Погорѣлки. — Благосклонному Вниманію Погорѣльскаго смотрителя, угостившаго насъ очень сытнымъ завтракомъ и вкуснымъ кофе, мы обязаны были снабженіемъ насъ превосходною тройкой для проѣзда просёлочною дорогою въ Святыя Горы, отстоящія отъ Погорѣлокъ верстъ на тридцати. По пути намъ встрѣчались виды, составляющіе нероскошную сѣверную природу…» (4-я путевая замѣтка. Благосклонное сниманіе смотрителя означаетъ, разумѣется, то, что для ѣзды по проселочнымъ дорогамъ почтовыхъ лошадей не даютъ).
Настоятель святогорской обители повелъ посѣтителей, пріѣхавшихъ на превосходной тройкѣ, къ могилѣ Пушкина…
"Благоговѣйно склонилъ я (говоритъ г. Давидъ Мацкевичъ) колѣни надъ прахомъ славнаго поэта; сердцу стало грустно, рѣсницы оросились испольными слезами… И долго стояли мы (г. Давидъ Мацкевичъ съ «образованнымъ молодымъ человѣкомъ») безмолвно, погруженные въ печальныя размышленія, "
О чемъ именно размышлялъ тогда «образованный молодой человѣкъ» — неизвѣстно; что касается до г. Давида Мацкевича, то онъ перенесся воспоминаніемъ къ годамъ первой своей молодости, когда всякій новый стихъ Пушкина былъ привѣтствуемъ восторгомъ, и еще вспомнилъ про то, какъ въ Кіевѣ никто не хотѣлъ вѣрить горестной вѣсти о жестокой, невозвратимой утратѣ…
Такъ, съ слезами на ресницахъ размышлялъ путешественникъ, когда онъ долго, безмолвно стоялъ на колѣняхъ передъ могилой поэта и когда сердце его грустило; но послѣ, вѣроятно, при составленіи «Путевыхъ Замѣтокъ», онъ вспомнилъ еще одно обстоятельство — что великіе поэты оказываютъ благодѣтельное вліяніе на людей, потому-что «въ годы свѣжей, впечатлительной молодости, идеи; возбуждаемыя чтеніемъ той или другой книги, напримѣръ, „Путевыхъ Замѣтфкъ.“ или „Мертвыхъ Душъ“, часто даютъ направленіе склонностямъ и характеру, содѣйствуютъ развитію умственныхъ способностей, имѣютъ рѣшительное вліяніе на судьбу цѣлой жизни, подобно тому, какъ идеи, овладѣвающія ребенкомъ еще въ колыбели (идеи въ колыбели?), окружающія ею ея играхъ (идеи?), вдыхаемыя въ него ласками матери (идеи?) и ея видѣ различныхъ чувствованій (идеи-то?) проникающія (идеи?) въ его существо вмѣсто съ воздухомъ, которымъ онъ дышитъ, образуютъ его нравственное бытіе еще до вступленія въ міръ (раньше колыбели?) и въ общество»!!! Любопытно бы узнать, когда именно и въ какомъ видѣ такія идеи проникли въ существо автора: въ колыбели въ видѣ игрушекъ, или еще до вступленія его въ міръ въ видѣ чего бы то ни было?.. Вѣроятнѣе послѣднее предположеніе, потому-что между рожденными, до-сихъ-поръ, подобныхъ идей не замѣчено… Но какое намъ дѣло до идей Путешественника? Повторимъ, что говоритъ онъ о сельцѣ Михайловскомъ.
Напутствуемые благословеніями братіи (святогорской обители) мы отправились тзъ монастыря ихъ въ сельцо Михайловское, принадлежавшее Пушкину. Въ проводники намъ былъ данъ старикъ, монастырскій служитель. Онъ часто видѣлъ Пушкина въ дѣтствѣ и въ юности, и разсказалъ о немъ нѣсколько случаевъ, хотя незначительныхъ, но въ которыхъ видѣнъ пылкій, благородный характера, поэта. (Увы! г. Мацкевичъ не заблагоразсудилъ передать намъ этихъ разсказовъ…) Слушая разсказы о немъ, мы въѣхали въ бывшія его владѣнія. Они начинаются огромнымъ сосновымъ паркомъ; проѣхавъ съ версту по опушкѣ его, мы повернули налѣво въ широкую прямую аллею, ведущую къ дому, на пространствѣ по-крайней-мирѣ версты; въ сторонѣ отъ дороги стоитъ уединенно забытая и опустошенная бесѣдка безъ оконъ… (мы пропускаемъ идеи путешественника и приводимые имъ стихи Пушкина), наружности деревяннаго, уже обветшалаго одноэтажнаго дома Пушкина, очень проста (?). Отъ дому тянутся на обѣ стороны службы. Передъ домомъ, со стороны парка, есть небольшой скверъ. На звонъ нашего колокольчика (достали-таки колокольчикъ!) выбѣжалъ босой мальчикъ… Ключи были принесены, и мы вошли, съ главнаго средняго крыльца, въ довольно большую комнату.
«Забытый въ залѣ
Тутъ на бильярдѣ кій лежалъ» (*).
(*) Въ «Евгеніи Онѣгинѣ» читается: «Кій на бильярдѣ отдыхалъ.» Искажать стиховъ Пушкина не слѣдуетъ!
Самый билліардѣ, обветшалый, со сгнившимъ, оборваннымъ сукномъ, стоялъ печально въ углу. Единственное украшеніе этой комнаты двѣ посредственныя гравюры, — изображающія женскія головы. Отсель налѣво, двѣ комнаты, въ одной изъ нихъ дѣтскія кроватки, колыбели и т. п. (подобное ли?). Другою стороной домъ обращенъ къ рѣкѣ Сороти. Здѣсь были спальня и кабинетъ Пушкина; теперь тутъ ветхость и запустѣніе: сгнившіе полы, отвалившаяся со стѣнъ штукатурка, потолки въ иныхъ комнатахъ провалившіеся, а въ другихъ угрожающіе ежеминутнымъ паденіемъ… вездѣ геній разрушенья положилъ сокрушительный слѣдъ свой… я поспѣшилъ на дворъ…"
Вотъ и все, что замѣтилъ въ жилищѣ поэта талантливый путешественникъ… А оканчивая свои «Замѣтки», онъ съ самоувѣренностью признается, что разсказомъ о своихъ странствованіяхъ ему хотѣлось доказать, что путешествія но Россіи «не только возможны, но въ высокой степени поучительны и пріятны»… Что путешествовать по Россіи возможно, поучительно и пріятно — это истина, не требующая доказательствъ, въ ней никто не усомнится даже прочитавъ «Путевыя Замѣтки», въ которыхъ (рѣшительно нѣтъ ничего ни поучительнаго, ни пріятнаго — исключая, — разумѣется, тѣхъ цитатъ изъ Пушкина, Лермонтова и Языкова, которыя занимаютъ почти треть всей брошюры… Но г. Давидъ Мацкевичъ разсказомъ о своихъ странствованіяхъ доказалъ другую, къ несчастію, не столь общеизвѣстную истину; что если каждый желающій можетъ кататься, то, не всякій покатавшійся съумѣетъ заинтересовать другихъ разсказомъ о своей прогулкѣ. Почему, напримѣръ, не прокатиться на лихой тройкѣ на родину великаго поэта, гдѣ очевидцы могутъ многое разсказать о немъ, гдѣ каждая развалина, каждая оборванная, покрытая слоемъ пыли мёбель такъ краснорѣчиво говорить о немъ; но не всякій разгадаетъ внутренній смыслъ нестройнаго, можетъ-быть, разсказа очевидца, не всякій пойметъ краснорѣчіе <испорчено> — и тогда… вы узнаете <испорчено> такой то ѣздилъ туда-то, на почтовыхъ или на вольныхъ, безъ колокольчика, или съ колокольчикомъ. Впрочемъ, изъ «Путевыхъ Замѣтокъ» можно еще узнать, что «Червень, Липецъ, Серпенъ, русскому слуху пріятнѣе, нежели іюнь, іюль, августъ» и многія тому подобныя идеи.