ПУГАЧЕВСКІЙ БУНТЪ ПО ЗАПИСКАМЪ СОВРЕМЕННИКА И ОЧЕВИДЦА.
правитьПугачевщина, какъ называетъ русскій народъ пугачевскій бунтъ, не вполнѣ исчерпана въ исторіи Пушкина, да и изъ всего, что до сихъ поръ додано, далеко еще нельзя узнать всѣхъ частностей смуты, какъ мы убѣдились въ томъ при чтеніи одной неизданной до сихъ поръ рукописи современника и очевидца событій. Познакомимъ читателей въ нѣсколькихъ словахъ съ исторіею этой рукописи и съ судьбой ея автора.
Рукопись доставлена намъ 85-ти-лѣтнимъ старцомъ въ Эткульской станицѣ оренбургскаго казачьяго войска[1]. Имъ она была пріобрѣтена случайно и привезена изъ Звѣриноголовской станицы, гдѣ жилъ и умеръ ея авторъ. Текстъ написанъ четкимъ, стариннымъ почеркомъ, на двухъ стахъ пятнадцати листахъ сѣровато-синей бумаги, сложенныхъ вчетверо и переплетенныхъ въ книгу, на подобіе старопечатныхъ книгъ, въ тяжелый неуклюжій переплетъ. Ведена она въ видѣ дневника, или вѣрнѣе воспоминаній, и за утратою первыхъ 12 страницъ, намъ сначала было невозможно узнать имя и фамилію автора, такъ какъ онъ вездѣ замѣняетъ ихъ личными мѣстоимѣніями, но за то, предъ нами оставалась раскрытою вся его жизнь и служебная карьера, съ самымъ подробнымъ описаніемъ сопровождавшихъ ихъ событій. Рукопись начинается гораздо ранѣе эпохи самозванца и, не заключая въ себѣ исключительнаго повѣствованія объ этомъ событіи, отводитъ ему мѣсто въ хронологическомъ" порядкѣ, не болѣе какъ на 50-ти листахъ, заканчиваясь 1784 гордомъ, т.-е. годомъ выхода въ отставку автора воспоминаній.
Вотъ, что разсказывается въ рукописи о лицѣ автора.
Въ то время, когда будущій авторъ записокъ жилъ въ своемъ семействѣ въ Тобольскѣ, съ нимъ познакомился одинъ изъ ссыльныхъ, находившійся по сосѣдству (фамилія котораго, какъ увидимъ ниже, осталась тайною для автора). Новый знакомецъ обратилъ вниманіе на смѣтливость и смышленность 16-ти-лѣтняго мальчика, и какъ-то спросилъ его: ученъ-ли онъ грамотѣ? на что вмѣсто отвѣта будущій авторъ воспоминаній принесъ ему лоскутъ бумаги, на которомъ имъ была написана какая-то молитва. Тогда «щедрый господинъ», какъ называетъ своего знакомаго авторъ, предложилъ ему, не хочетъ ли онъ учиться у него? Мальчикъ съ удовольствіемъ согласился. Ученіе шло прекрасно, такъ что вскорѣ авторъ записокъ изъ ученика дѣлается другомъ своего учителя, который, видя его серьезность и любовь къ наукамъ, проникается къ нему полнымъ довѣріемъ и по случаю неожиданнаго отъѣзда семейства, къ которому принадлежалъ его юный другъ, разсказываетъ ему свою біографію, изъ которой мы узнаемъ, что учитель принадлежалъ въ знатной русской фамиліи, былъ хорошо образованъ и игралъ не послѣднюю роль при императорскомъ дворѣ, въ царствованіе Елизаветы Петровны. Вотъ разсказъ ссыльнаго въ той формѣ, какъ передаетъ его авторъ записокъ:
«Отецъ мой былъ военноначальникомъ не малаго корпуса и служилъ при государѣ Петрѣ Великомъ, бывъ съ нимъ во всѣхъ походахъ и баталіяхъ и получилъ отъ него награжденіе не малый генеральскій чинъ; женатъ былъ также на знатнаго рода дѣвицѣ и имѣлъ одного только сына — меня, который, поэтому, кромѣ природной своей грамоты, обучаемъ былъ говорить, читать и писать по-нѣмецки, по-англійски и по-французски, а на 18-мъ году возраста моего, я былъ родителемъ моимъ отправленъ для вояжировавія въ прочія европейскія государства, гдѣ я находился ровно пять лѣтъ, бывъ въ Цесаріи, Голландіи, Англіи и во Франціи, и проѣхалъ часть Италіи. И могу сказать, другъ мой (продолжалъ учитель), могъ насмотрѣться всякихъ происхожденіевъ и болѣе полезныхъ къ моему наученію, и естьли обо всемъ порядочно говорить, что мною тамъ видѣно или слышано, то можетъ изъ того сочиниться великая книга моей исторіи, для чего а обо всемъ и умалчиваю… По прошествіи пяти лѣтъ бытности моей въ европейскихъ государствахъ, прибылъ я въ Петербургъ; но уже родителя своего въ живыхъ не засталъ, который до прибытія моего за два мѣсяца скончался — оставивъ меля всякой помощи лишеннаго. Однакожъ царствующая государыня Елизавета Петровна, услышавъ о прибытіи и а поведеніи моемъ, къ тому же и за службу родителя моего, изволила принять меня въ службу; произведя поручикомъ, опредѣлила гвардіи въ Преображенскій полкъ, гдѣ я съ прочіей своей братіею продолжалъ мою службу съ порядочнымъ поведеніемъ, и могу сказать отъ всѣхъ съ похвалою».
«Но счастіе мое недолго продолжалось; когда по требованію государыни привезенъ былъ наслѣдникъ, внукъ блаженной памяти Петра І-го, Петръ Ѳедоровичъ, то для увеселенія и разогнанія скуки, я, какъ знающій иностранные языки и странствовавшій по многимъ государствамъ, опредѣленъ былъ къ нему, подобно какъ дядькою, и приказано мнѣ вперять ему всѣ россійскія обыкновенія, въ чемъ я съ одной стороны и имѣлъ нѣкоторый успѣхъ, но съ другой — юная младость и самовластіе воспрепятствованіи моему счастію, за что я безвинно осужденъ, и посланъ сюда, не отнимая однакоже ни чести, ни дворянства моего; но впередъ, что послѣдовать можетъ со мною, въ томъ, есть власть Всемогущаго Творца, онъ можетъ современемъ прекратить мое несчастіе и возстановить на прежнее состояніе» Вотъ, любезный другъ, моя исторія, а что я кратко окончилъ оную, то нельзя другого чего сказать, какъ препятствуетъ моя въ томъ благопристойность и такой секретъ, о которомъ вѣчно умалчивать долженъ".
Таковъ былъ воспитатель автора предлагаемыхъ мною записокъ.
Далѣе, авторъ разсказываетъ о своемъ отъѣздѣ, въ мартѣ 1746 года, изъ Тобольска въ крѣпость Бакланскую, расположенную при рѣкѣ Тоболѣ. Здѣсь припоминаетъ онъ о тѣхъ разрушеніяхъ, которыя терпѣла крѣпость отъ наводненій вообще и отъ весенняго наводненія 1748 года въ особенности. Въ эта наводненіе много было разрушено зданій и погибло очень много народа, такъ какъ вода прибыла вдругъ, въ ночное время, когда жители не ждали прилива. Наводненіе продолжалось пятнадцать, дней. Въ 1749 году апрѣля 1-го дня, авторъ записокъ зачисленъ въ драгуны 19-ти лѣтъ отъ роду, и употребляемъ былъ, вмѣстѣ съ прочими на тяжелыя крѣпостныя работы. Но, говоритъ онъ, «я недолго въ семъ игѣ находился, и въ исходѣ того же года опредѣленъ къ ротнымъ письменнымъ дѣламъ, и былъ въ этой должности года съ два. Къ счастію моему, въ маѣ 1751 года состоялось именное повелѣніе, чтобы при полкахъ учредить училища, и желающихъ изъ полковыхъ служителей, молодыхъ людей — обучать инженерному искусству». Такое распоряженіе, объявленное, въ полковомъ приказѣ, дамъ видно изъ воспоминаній, пришлось по душѣ автору ихъ, который говоритъ о себѣ, что онъ "съ дѣтскаго возраста имѣлъ пристрастіе въ наукамъ, а потому, пользуясь случаемъ, и съ разрѣшенія своего ротнаго командира, капитана Федорова, человѣка просвѣщеннаго, отправился въ школу, находившуюся въ Троицкѣ. Въ школѣ авторъ записокъ пробылъ три года, вмѣстѣ съ 9-ю другими школьниками; въ это время, по словамъ его, онъ выучилъ «геометрію, планъ-геометрію, тригонометрію съ показаніемъ практики и вычертилъ четыре манира фортификаціи», а отъ другого учителя выучился «музикѣ на скрипицѣ». Затѣмъ слѣдуютъ воспоминанія о пріѣздѣ въ Троицкъ, въ январѣ 1754 года, дѣйствительнаго тайнаго совѣтника Неплюева «для обозрѣнія стараніемъ его вновь построенныхъ крѣпостей», и объ учрежденіи въ Троицкѣ градской канцеляріи и заложеніи великолѣпной каменной церкви. Въ этотъ пріѣздъ главнаго начальника Оренбургскаго края, авторъ воспоминаній, съ разрѣшенія своего полкового командира, премьеръ-майора Рененкампфа, обращался въ Неплюеву съ просьбою объ опредѣленіи, его, для пріобрѣтенія дальнѣйшихъ познаній, въ Оренбургскую инженерную команду, но Неплюевъ отказалъ ему въ этомъ желаніи на томъ основаніи, что онъ не изъ дворянъ и находится уже на службѣ; а произведя его въ унтеръ-офицеры, опредѣлили его въ инженерной должности, поручивъ ему производство фортификаціонныхъ работъ въ крѣпостяхъ Нижне-Уйской дистанціи. Въ это время, говоритъ лѣтопись, была «проектирована» сибирская линія, построеніемъ крѣпостей, начиная съ мѣста называемаго «Звѣриная Голова», на которомъ въ 1753 году построена была пятиугольная цитадель, обнесенная «заплотами, надолбами и рогатками», со всѣми необходимыми внутренними строеніями, какъ-то: штабъ и оберъ-офицерскими квартирами, солдатскими казармами, провіантскимъ магазиномъ, артиллерійскимъ выходомъ и другими необходимыми постройками. Крѣпость получила названіе отъ мѣста и потому наименована Звѣриноголовскою[2]. Крѣпость Бакланская, съ основаніемъ новой цитадели, упразднена, какъ потерявшая значеніе, потому что находилась отъ послѣдней всего въ пяти верстахъ, и гарнизонъ ея былъ переведенъ въ Звѣриноголовскую, которая, по соглашенію главнаго оренбургскаго и сибирскаго начальства, поступила въ вѣдѣніе перваго. Такимъ образомъ, эти записки указываютъ намъ годъ основанія западно-сибирской линіи. Въ томъ же году, авторъ воспоминаній, по распоряженію оренбургскаго инженернаго начальства, былъ командированъ въ Звѣриноголовскую крѣпость, для приведенія въ порядокъ, какъ укрѣпленій ея, такъ и внутреннихъ построекъ. Въ 1755 году, онъ былъ командированъ для заложенія Зелаирской крѣпости, во время башкирскаго бурзянскаго возмущенія, въ распоряженіе генералъ-майора Бахметева, которымъ и былъ по прибытіи посланъ для измѣренія разстоянія по тракту отъ Зелаирской до Кизильской крѣпости, съ приказаніемъ нанести на планъ всѣ тѣ мѣста, на которыхъ пригнана будетъ необходимою постройка мостовъ, съ исчисленіемъ подробной смѣты матеріаламъ и деньгамъ потребнымъ на ихъ постройку. Работы производились подъ прикрытіемъ десяти драгунъ и пятидесяти башкирцевъ. Во время производства работъ, прикрытію этому суждено было выдержать нападеніе многочисленной шайки бунтующихъ башкиръ, отъ которыхъ избавила его во-время посланная помощь. Въ этомъ сраженіи очевидецъ пугачевскаго бунта былъ раненъ. По окончаніи работъ, авторъ былъ представляемъ къ наградѣ, но получить, ее не удостоился. Далѣе онъ сѣтуетъ на то, что вслѣдствіе получаемаго имъ въ годъ трехъ-рублеваго жалованья, бѣдность сильно давила его, такъ что положеніе его было ужасно. Но съ прибытіемъ въ полкъ подполковника Уварова, для командованія имъ, положеніе автора улучшилось, потому что Уваровъ «вскорости свѣдавъ о его состояніи, произвелъ его въ каптенармусы».
Въ 1759 году, подполковникъ Уваровъ, исходатайствовавъ автору отчисленіе отъ инженернаго вѣдомства, опредѣлилъ его учителемъ математики къ имѣвшимся въ полку штабъ и оберъ-офицерскимъ дѣтямъ и ввѣрилъ ему воспитаніе своего сына. Полковой командиръ, довольный своимъ учителемъ, просилъ прибывшаго въ Троицкъ оренбургскаго оберъ-коменданта генералъ-майора Писарева о награжденіи автора, который въ силу этого ходатайства былъ произведенъ въ 1761 году въ чинъ вахмистра. По приказанію генерала Писарева, авторъ былъ обучаемъ иконостасной живописи, къ чему онъ оказалъ большія способности. Въ 1763 году, смѣнившій Уварова, полковникъ Андрей Ивановичъ Воейковъ опредѣлилъ автора воспитателемъ къ своему сыну. Въ 1764 году, по перечисленіи полка, въ которомъ служилъ авторъ, на полевое содержаніе, онъ, за выбытіемъ многихъ офицеровъ, былъ произведенъ въ прапорщики, и въ этомъ чинѣ ему поручено было по новымъ рисункамъ построить полковой обозъ.
Въ 1765 году, по прибытіи въ Троицкую крѣпость бригаднаго командира генералъ-майора Гаврила Петровича Черепанова, авторъ записокъ состоялъ при немъ для снятія плановъ съ крѣпостей Верхней и Нижней Уйскихъ дистанцій и ѣздилъ съ нимъ до Верхояицкой крѣпости, которую, по порученію генерала Черепанова, онъ нанесъ на планъ съ подробнымъ описаніемъ прилегающихъ въ ней мѣстностей. Спустя нѣкоторое время, по приказанію командовавшаго тогда оренбургскимъ корпусомъ, генералъ-поручика Александра Петровича Мельгунова, онъ былъ отправленъ въ Оренбургъ, гдѣ приказано было ему вдвое, увеличить карту Оренбургской губерніи съ линіею отъ послѣдняго въ сибирской линіи Алабужскаго редута до Гурьева городка, съ большею частію Казанской и Астраханской губерній, частію Каспійскаго моря, Киргизъ-Кайсакскою степью, съ Малою и Большою Дарьями, впадающими въ Аральское море, съ Бухаріей и Хивой.
Тою же зимою, генераломъ Мельгуновымъ было поручено автору воспитаніе племянника его, 18-лѣтняго флигель-адъютанта Мельгунова. Впослѣдствіи авторомъ были построены на Маячной горѣ двѣ четырехъ-угольныя земляныя крѣпости, изъ которыхъ одна и до сихъ поръ существуетъ. Эти крѣпости служили лѣтомъ для обученія оренбургскихъ солдатъ военному искусству — обороны и взятія крѣпостей. По выходѣ въ отставку генералъ-поручика Мельгунова, авторъ нѣкоторое время находился въ Троицкѣ; но потомъ вновь состоялъ при генералѣ Черепановѣ, уже командирѣ оренбургскаго корпуса, съ которымъ онъ ѣздилъ въ Казань, для встрѣчи императрицы Екатерины И, гдѣ удостоился быть представленнымъ ея величеству и допущенъ былъ поцѣловать руку монархини. Затѣмъ онъ былъ въ Москвѣ, и наконецъ, въ 1768 году, возвратился въ Оренбургъ. Далѣе, разсказываетъ авторъ о возвращеніи своемъ въ полкъ, и о походѣ въ Турцію, на Астрахань, гдѣ онъ находился до 1770 г. Будучи въ Астрахани, авторъ снялъ теченіе Волги со впадающими въ нее притоками и заселенными мѣстами до города Симбирска. Въ томъ же году авторъ былъ произведенъ въ поручики, но по слабому здоровью своему онъ просилъ о переводѣ его изъ московскаго легіона, въ который былъ переименованъ его полкъ, въ сибирскіе драгунскіе полки и прибылъ въ сентябрѣ мѣсяцѣ въ Омскую крѣпость; потомъ онъ, по его же просьбѣ, переведенъ въ оренбургскій гарнизонъ. Изъ Оренбурга былъ командированъ въ Ставрополь, куда прибылъ въ мартѣ 1771 г. и по представленію управлявшаго городомъ и ставропольскою канцеляріею, бригадира Ивана Захаровича фонъ-Фегезакъ, назначенъ былъ оренбургскою губернаторскою канцеляріею въ должность воеводскаго товарища. Служа здѣсь, онъ замѣнялъ землемѣра. Далѣе авторъ разсказываетъ, что въ началѣ «прожектированія оренбургской линіи, по всей оной расположены были три „драгунскіе“ и три „лодмилицкіе“ конные же полки. Драгунскій, оренбургскій, въ коемъ я состоялъ, уфимскій и казанскій откомандированы въ походъ въ 1768 году, а 1772 года изъ трехъ „лодмилицкихъ“ полковъ учреждены легкія, полевыя команды, изъ оставшихся же вновь сформированы гарнизонные баталіоны, которыхъ числомъ десять. Изъ нихъ четыре оставлены въ Оренбургѣ, подъ названіемъ оренбургскихъ, пятый въ Ставрополѣ, который и прежде стоялъ и назывался ставропольскимъ, а протчіе пять расположены на линіи и наименованы по названію крѣпостей, а именно: Озернинскій, что нынѣ Орскій (это въ 1784 году)[3], Визильскій, Верхояидкой, Троицкой и Звѣриноголовской». «А какъ я, замѣчаетъ авторъ, имѣлъ въ Звѣриноголовской станицѣ домъ, то и просился о переводѣ меня въ тотъ баталіонъ, „на что и резолюція послѣдовала“. Съ 1773 года начинаются уже воспоминанія о пугачевскомъ бунтѣ, но и первая половина записокъ не лишена интереса, какъ указаніе на исторію Оренбургскаго края, почти отъ начала ея, до обстоятельствъ предшествовавшихъ появленію Пугачева. А обстоятельства эти, какъ видно, не были намъ благопріятны: волненія въ Башкиріи, непріязненныя отношенія киргизъ-кайсаковъ, грабившихъ наши пограничныя селенія, о чемъ часто говорится въ запискахъ, недовольство заводскихъ помѣщичьихъ крестьянъ и мятежи яикскихъ казаковъ, недовольныхъ новыми порядками, вводимыми въ ихъ войсковое управленіе, не предвѣщали ничего добраго. Ковалось, что все недовольное ожидало только предлога, чтобы открыто начать мятежъ, — предлогъ этотъ въ лицѣ Пугачева не заставилъ себя ждать, и „яицкое казачество“ первое подняло знамя бунта {Продолжая розыскивать, кому именно принадлежали записки современника и очевидца о пугачевскомъ бунтѣ, я получилъ наконецъ отъ здѣшняго исправника В. К. Чупина достовѣрное и точное свѣдѣніе объ авторѣ ихъ. Записки въ подлинникѣ хранятся именно у него.
Найденныя мною, въ Эткульсхой станицѣ оренб. казач. войска (Челяб. уѣзда, отъ города 40 верстъ), записки о пугачевщинѣ, какъ то оказывается теперь, принадлежатъ перу отставного поручика Андрея Егоровича Поспѣлова, который умеръ въ 1811 году; онъ жилъ въ Звѣриноголовской крѣпости, гдѣ имѣлъ свой домъ, о чемъ, какъ мы видѣли, упомянуто имъ въ запискахъ. Домъ этотъ завѣщалъ онъ церкви, которымъ нынѣ владѣетъ нѣкто г. Кукоретинъ. Домъ сохранилъ свой старый видъ екатерининскаго времени и находится противу старой деревянной церкви. Женатъ Послѣдовъ не былъ, но имѣлъ незаконнорожденнаго сана, который и нынѣ живетъ, въ глубокой старости, въ качествѣ оспопрививателя, подъ фамиліею Ѳедорова, селѣ Становскомъ, Челябинскаго уѣзда. У Андрея Егоровича былъ еще братъ Михаилъ Егоровичъ Поспѣловъ, который въ чинѣ полковника умеръ въ Иркутскѣ, въ какое именно время — свѣдѣній нѣтъ.}.
I.
правитьПрибывши въ Звѣриноголовскую крѣпость, авторъ воспоминаній предполагалъ отдохнуть отъ всѣхъ служебныхъ занятій, наслаждаясь спокойствіемъ гарнизонной службы, но это спокойствіе было очень скоро прервано появленіемъ Пугачева. Приводимъ въ подлинникѣ разсказъ объ этомъ: „Видно угодно было Богу, говоритъ авторъ, за беззаконія наша наказать Россіи* чрезъ этого варвара; онъ родился на Дону и былъ донской казакъ, имѣлъ жену и дѣтей, но, за многія воровства и разныя преступленія, былъ подъ стражею и подлежалъ тягчайшему наказанію, отъ котораго бѣжалъ и находился въ укрывательствахъ по разнымъ мѣстамъ. Былъ пойманъ въ Казани и содержался болѣе года въ острогѣ, откуда ушелъ. Наконецъ, тоже подъ стражею находился въ Царицынѣ, но и оттолѣ скрылся и, проѣхавъ Волгу, явился въ Узеняхъ, въ Явку принадлежащихъ, гдѣ по большей части прибѣжище имѣютъ раскольники и бѣглые всякаго рода люди“. Здѣсь Пугачевъ объявилъ о себѣ, что онъ императоръ Петръ Ѳедоровичъ, о чемъ, будто-бы, какъ свидѣтельствуетъ лѣтопись, было донесено въ Яицкой городокъ, откуда прибыли къ нему, въ видѣ депутаціи, лучшіе люди изъ казацкихъ старшинъ и значительное число казаковъ, за которыми вскорѣ присоединилось къ самозванцу почти все яицкое войско. Такимъ образомъ, увеличивъ толпу свою, онъ двинулся въ походъ. А какъ въ Яицкомъ городкѣ находился полковникъ Симоновъ съ баталіономъ, то Пугачевъ, неувѣренный въ своихъ, силахъ и по совѣтамъ руководившихъ его дѣйствіями казаковъ, оставивъ въ сторонѣ Яицкій городовъ, принялъ трактъ свой къ Оренбургу; куда слѣдуя, всѣ попутныя крѣпости, какъ-то: Нижнеозерную, Розсыпную, Татищевскую и Чернорѣчинскую[4], какъ малолюдныя и не принявшія, за невѣдѣніемъ его умысла, должной предосторожности, легко взялъ. Комендантовъ этихъ крѣпостей и всѣхъ, по выраженію автора, „имѣющихъ благородное наименованіе, безъ изъятія предалъ мучительной смерти“. Все это Пугачевъ сдѣлалъ такъ скрытно, что въ Оренбургѣ ничего не звали о случившемся. Изъ всѣхъ же занятыхъ имъ крѣпостей, онъ забиралъ съ собою артиллерію, порохъ, ружья, воинскіе припасы и людей, что значительно увеличивало его военныя средства.
Вскорѣ самозванецъ пришелъ къ Оренбургу и остановился въ Бердской казачьей слободѣ, въ разстояніи отъ города въ семи верстахъ. Тогда только увидѣло оренбургское начальство того времени необходимость въ рѣшительныхъ мѣрахъ; оно дало знать о появленіи Пугачева всѣмъ подвѣдомственнымъ крѣпостямъ, съ приказаніемъ о немедленной высылкѣ (по назначенному количеству отъ каждаго гарнизона) отрядовъ, для защита Оренбурга.
„По этому приказанію (говоритъ авторъ) изъ нашего Звѣриноголовскаго баталіона командированъ былъ секундъ-маіоръ Шкапскій, съ двумя ротами, изъ которыхъ при одной, за неимѣніемъ капитана, находился — я. Мы вступили въ маршъ 14-го октября 1773 года и продолжали путь свой скорыми маршами къ Оренбургу, но получили на пути повелѣніе остановиться въ Верхне-Озерной крѣпости, куда мы прибыли 29 октября; имѣя прежде сего остановку, двое сутокъ, для пріема денежной казны, на жалованье и прогоны, до 3-хъ тысячъ рублей — въ Верхне-Яицкой крѣпости[5], изъ коей отправлено съ нами исетскихъ казаковъ, при ихъ сотникѣ, сто человѣкъ да башкирцевъ двѣсти человѣкъ. Казаки, согласно полученному въ пути приказанію, оставлены вами въ Орской крѣпости, а башкирцы при слѣдованіи до Озерной всѣ разбѣжались. Въ Озерной находился тогда полковникъ Демаринъ съ весьма малымъ числомъ гарнизона, коего состояло солдатъ не болѣе 80 человѣкъ старыхъ и дряхлыхъ инвалидовъ и конфедератовъ, до сто калмыкъ, до тридцати бердскихъ казаковъ, до 60 башкирцевъ, 45 человѣкъ жителей престарѣлыхъ, отставныхъ солдатъ и казаковъ, на всѣхъ сихъ никакой къ защищенію отъ непріятеля надежды положить было не можно“.
Подобный составъ гарнизона тогдашнихъ крѣпостей очень наглядно объясняетъ успѣхъ Пугачевскаго дѣла на первыхъ порахъ.
Прибытіе подкрѣпленія изъ Звѣриноголовской чрезвычайно обрадовало коменданта Верхне-Озерной. Распорядительный полковникъ Демаринъ въ тотъ же день распредѣлилъ всю команду на 8 фасовъ[6], поручивъ начальство надъ каждымъ особому офицеру; въ томъ числѣ автору записокъ достался бастіонъ» на серединѣ куртины, къ большому оврагу съ оренбургской стороны. Команда его состояла изъ 25 человѣкъ солдатъ, и 45 нерегулярныхъ калмыковъ, башкирцевъ и казаковъ, на которыхъ была весьма сомнительная надежда; «въ слѣдствіе чего, во время сраженія съ непріятелемъ, ихъ размѣщали между солдатами, которымъ было приказано, въ случаѣ если ими будетъ замѣчено въ инородцахъ, или казакахъ намѣреніе измѣнить, ко* лотъ таковыхъ безъ всякаго помилованія». Распоряженіе это небыло тайной и имѣло свои хорошія послѣдствія, такъ что въ два сильныхъ нападенія непріятеля, какъ инородцы, такъ и казаки дрались съ бунтовщиками, хотя и не особенно охотно и стойко, во были послушны.
Постоянная опасность, угрожавшая Озерной отъ пугачевскихъ полчищъ, была такъ велика, что гарнизонъ, всю осень к зиму, не исключая и фасныхъ начальниковъ, прожилъ въ землянкахъ, нарочно вырытыхъ въ земляномъ валѣ крѣпости.
Въ то время когда въ Верхне-Озерной готовились встрѣтить непріятеля, самозванецъ значительно усиливался прибытіемъ въ его шайку людей разнаго званія, такъ что присоединеніе взбунтовавшихся уральскихъ башкиръ и заводской черни, обольщенной обѣщаніями Пугачева освободить ихъ отъ тяжкихъ крѣпостныхъ работъ, увеличило его толпу до 50-ти тысячъ. Отливши на заводахъ[7] пушки и увеличивъ такимъ образомъ свою артиллерію, Пугачевъ блокировалъ Оренбургъ, безпокоя его гарнизонъ безпрерывными приступами, при чемъ обѣ стороны несли весьма значительный уронъ убитыми и ранеными. Бригадиръ Корфъ, слѣдующій въ Оренбургу со вспомогательными командами изъ Троицка, Озерной и изъ прочихъ мѣстъ, былъ аттакованъ Пугачевымъ почти подъ пушками Оренбурга и обязанъ своимъ спасеніемъ лишь во-время высланному изъ крѣпости войску. Трофеями самозванцу досталось нѣсколько повозокъ, слѣдовавшихъ сзади отряда. На слѣдующій день, между Оренбургомъ и Чернорѣчинской крѣпостью, Пугачевъ напалъ на слѣдовавшаго со вспомогательною же командою изъ сибирскаго я ставропольскаго баталіоновъ, полковника Чернышева, который, подходя къ Оренбургу, не ожидая нечаяннаго нападенія, шелъ безъ всякой предосторожности. Самозванецъ же, заблаговременно извѣщенный о движеніи вспомогательнаго отряда, расположился съ своею толпою въ густыхъ кустарникахъ, растущихъ по обѣимъ сторонамъ дороги, близъ рѣки Сокмары, по которой долженъ былъ проходить Чернышевъ, и когда этотъ безпечный военноначальникъ вошелъ въ средину засады, Пугачевъ разомъ ударилъ на него всѣми силами[8]. Чернышевъ сражался съ непоколебимымъ мужествомъ, но непріятель, овладѣвъ его артиллеріею, наносилъ ему чрезвычайный уронъ и принудилъ его сдаться. Къ несчастію Чернышева, изъ Оренбурга не успѣли подать ему помощь.
Пугачевъ, взявши Чернышева въ плѣнъ со всѣмъ отрядомъ, состоящимъ изъ 500 человѣкъ пѣхоты при 12-ти офицерахъ[9], захватилъ 4 мѣдныя орудія съ артиллерійскими запасами, денежныя суммы и весь обозъ, возвратился въ Бердо съ тріумфомъ. На другой день, самозванецъ предлагалъ Чернышеву вступить въ его службу, но храбрый полковникъ отвергъ съ гордостью это предложеніе, называя Пугачева публично воромъ и измѣнникомъ, за что онъ и всѣ офицеры, по приказанію разсвирѣпѣвшаго Пугачева, были тотчасъ повѣшены.
Во время осады Оренбурга, говоритъ современникъ, находился въ немъ губернаторомъ генералъ-поручикъ Рейнсдорфъ[10], который, понимая всю опасность угрожавшую городу отъ непріятеля, и видя неудачу своихъ вылазокъ противъ него, рѣшился побѣдить самозванца хитростью. Мѣра эта столь оригинальна, что я признаю необходимымъ выписать цѣликомъ разсказъ современника о подсылкѣ Хлопущи въ Пугачеву, съ цѣлію совершенно иной, нежели какъ то разсказывается у Пушкина.
Вотъ этотъ разсказъ: «Генералъ Рейнсдорфъ, видя, что войско его возвращалось съ немалымъ урономъ, и не имѣя возможности избавиться отъ сей опасности, прибѣгнулъ-было въ нѣкоторой хитрости, употребляя всѣ способы къ отысканію такого усерднаго къ отечеству человѣка, который бы пожертвовалъ своею жизнью къ освобожденію города отъ напраснаго разоренія и жителей отъ напрасной смерти. По многомъ стараніи, нашелъ такового изъ заключенныхъ въ острогѣ ссыльныхъ колодниковъ, за многіе разбои и душегубства содержащагося, прозваніемъ Хлопушу, который, какъ бы въ знакъ своего раскаянія, съ охотою на сіе согласился, съ великою клятвою и заклинаніемъ, обѣщаясь, по разрѣшеніи его отъ узъ и по выпускѣ изъ города, явясь къ сему злодѣю, при удобномъ къ тому случаѣ, умертвить соннаго и тѣмъ возстановить тишину въ государствѣ[11]». «Смерть-де моя, говорилъ онъ (Хлопуша) чинимая мною предъ симъ уменьшитъ злодѣйства, за которыя безпрестанно угрызаетъ меня совѣсть, за что можетъ получу отъ Создателя моего прощеніе грѣхамъ моимъ». Такъ повѣря его льстивымъ словамъ и чрезвычайной клятвѣ, разрѣши Хлопушу отъ узъ, выпустили его изъ города въ томъ упованіи, что онъ неминуемо исполнитъ свое обѣщаніе.
«Но какъ посуда, въ которой бывалъ Діогенъ, напитавшись его духу, не можемъ ничѣмъ отъ него освободиться, — кромѣ огня, подобно сему и сей извергъ Хлопуша, наполненъ будучи всякаго распутства и кровожадности, можетъ ли уже быть честнымъ человѣкомъ и дѣлать что на пользу, на что онъ не рожденъ?! Какъ скоро получилъ онъ отъ оковъ освобожденіе, такъ и забылъ всѣ свои клятвенныя обѣщанія, какія чинилъ при отпускѣ его; а потому, представъ предъ Пугачева, объявилъ ему, что онъ невольникъ, нарочно выпущенный изъ острога для умерщвленія его; „но сіе гнусное предпріятіе, продолжалъ Хлопуша, исполнить не въ состояніи и не намѣренъ, а предаю всего себя въ ваше милостивое распоряженіе съ непреклоннымъ обѣщаніемъ хранить ваше здравіе и служить вамъ со всякою вѣрностію, до послѣдней капли крови не жалѣя живота своего“. Злодѣй удивился сему нечаянному предувѣдомленію и особливо чистосердечному открытію сего изверга, съ великими похвалами благодарилъ его, произведя прямо въ полковники и награди щедро, командировалъ его, спустя немного времени, съ 4-мя тысячами, для приведенія подъ его злодѣйское подданство крѣпостей: Пречистенской, Воздвиженской и Верхне-Озерной, въ которой мы тогда съ господиномъ полковникомъ Демариномъ находились».
Исполняя порученіе Пугачева, Хлопуша, въ чинѣ полковника, командуя 4-хъ-тысячной толпою мятежниковъ, въ непродолжительномъ времени, почти безъ всякаго сопротивленія, взялъ крѣпости Пречистенскую и Воздвиженскую и двинулся къ Озерной, въ которой не было ничего извѣстно о взятіи упомянутыхъ крѣпостей, потому что всѣ сообщенія были прерваны бунтующими.
II.
правитьВъ ночь на 18 ноября 1773 года, говорятъ записки, Хлопуша подошелъ къ Верхне-Озерной и, пользуясь ночной темнотою, разставилъ во многихъ мѣстахъ свою артиллерію, чтобы съ разныхъ сторонъ разомъ открыть огонь по крѣпости; толпу же свою, которой число значительно увеличилось съ присоединеніемъ гарнизоновъ взятыхъ имъ крѣпостей, ввелъ въ имѣвшіеся по обѣ стороны крѣпости овраги. Всѣ эти приготовленія къ аттакѣ сдѣланы были Хлопушей столь тихо, что въ крѣпости не было ничего слышно, и нечаянное нападеніе бунтовщиковъ легко могло увѣнчаться полнымъ успѣхомъ, еслибъ одинъ изъ числа ихъ, вѣроятно плѣнникъ, не подалъ сигнала наружнымъ часовымъ тремя ружейными выстрѣлами, въ разстояніи не болѣе ста саженъ отъ вала. Сигналъ этотъ былъ услышанъ и часовые дали знать полковнику Демарину, который въ ту же минуту приказалъ бить тревогу, а гарнизонъ не замедлилъ занять свои мѣста. Предосторожность эта была причиной того, что Хлопуша не рѣшился тотчасъ-же начать приступъ, и это обстоятельство, выраженію лѣтописца, послужило въ пользу осажденнымъ; потому что во время ночного нападенія всѣ тѣ, на вѣрность которыхъ была плохая надежда, могли передаться бунтовщикамъ, и крѣпость была бы взята Хлопушей. Предводитель мятежниковъ, не рѣшаясь идти на приступъ, открылъ сильный огонь по крѣпости, продолжавшійся до самаго разсвѣта, во безъ всякаго вреда. Съ крѣпости, чтобы не подать подозрѣнія въ неисправности, отвѣчали пушечной пальбою, во холостыми зарядами, оберегая боевые заряды для болѣе рѣшительныхъ минутъ. Съ наступленіемъ дня, пушка, поставленная противъ фаса, на которомъ находился очевидецъ, начала -было наносить вредъ гарнизону, отъ котораго защищалъ его нѣсколько земляной валъ, къ который часто ударялись непріятельскія ядра; однако было убито непріятельскими выстрѣлами нѣсколько калмыцкихъ лошадей, стоявшихъ позади крѣпостной баттареи. Двумя или тремя удачными выстрѣлами, говоритъ очевидецъ, пушка, наносившая вамъ вредъ, была сбита нами си весьма повреждена", такъ что непріятель принужденъ былъ оставить эту позицію. Противу углового бастіона, смежнаго съ тѣмъ, который занималъ очевидецъ, за небольшой избой, до половины врытой въ землю, бунтовщики поставили другую пушку, выстрѣлы которой наносили сильный вредъ осажденнымъ; заставить же ее замолчать крѣпостные артиллеристы долго не имѣли возможности, такъ какъ непріятель, сдѣлавши выстрѣлъ, утаскивалъ орудіе за избу и по заряженіи ставилъ его на мѣсто для новаго выстрѣла. На конецъ удалось крѣпостнымъ канонирамъ удачнымъ выстрѣломъ, въ тотъ моментъ, когда бунтующіе вытащили пушку, оторвать у нея часть дула. Такая удача, говоритъ современникъ, избавила насъ отъ пушечныхъ выстрѣловъ непріятеля.
Послѣ канонады началась съ обѣихъ сторонъ сильная ружейная стрѣльба. Засѣвшіе въ оврагахъ толпы бунтовщиковъ нѣсколько разъ бросались на приступъ, но каждый разъ были отбиваемы картечью съ значительнымъ урономъ, заставившимъ отказаться отъ дальнѣйшихъ приступовъ. Послѣ этой неудачи непріятель снова засѣлъ въ оврагахъ и производилъ безпрестанную ружейную, пушечную и изъ луковъ пальбу, не причиняя осажденнымъ почти никакого вреда, что современникъ: объясняетъ гадательно, или малымъ искусствомъ ихъ артиллеристовъ, или нежеланіемъ послѣднихъ наносить вредъ крѣпости, такъ какъ они силою были завербованы, изъ взятыхъ крѣпостей, въ войско Хлопуши. Много, говоритъ онъ, было пустыхъ выстрѣловъ, а еще больше пущено было черезъ крѣпость. Хлолуша рѣшился на отчаянный приступъ; но не имѣлъ успѣха, и, отбитый съ значительнымъ урономъ, при захожденіи солнца отступилъ отъ крѣпости. Замѣчательно то обстоятельство, что Хлопуша старался скрыть отъ осажденныхъ свою потерю въ людяхъ и поэтому, предъ вторымъ приступомъ, онъ приказалъ тайно собрать тѣла убитыхъ въ такое мѣсто гдѣ бы ихъ не было видно. Съ нашей стороны, говоритъ лѣтописецъ, было убито 1 капралъ, 1 солдатъ, 3 казака, 1 башкирецъ, да въ крѣпости двѣ женщины и 9 раненыхъ, а всего разнаго званія 15 человѣкъ. Всю слѣдующую ночь гарнизонъ изъ предосторожности простояхъ въ ружьѣ, готовясь ежеминутно встрѣтить непріятеля. Въ эту ночь, нѣкоторые часовые слышали вдали пушечную стрѣльбу, не зная чему приписать эти выстрѣлы; но вскорѣ получили извѣстіе, что Пугачевъ, узнавъ о движеніи генералъ-майора Кара, спѣшившаго на помощь къ Оренбургу, встрѣтилъ его со всѣми своими Силами, не болѣе какъ въ ста верстахъ отъ Оренбурга. Нечаяннымъ на него нападеніемъ Пугачевъ привёлъ весь отрядъ генерала Кара въ невыразимый ужасъ, такъ что солдаты, побросавъ свое оружіе, передались самозванцу и выдали своими руками всѣхъ офицеровъ, которыхъ Пугачевъ повѣсилъ. Генералъ Каръ едва могъ спастись бѣгствомъ[12].
Съ отступленіемъ Хлопуши отъ Верхне-Озерной, по его приказанію, крѣпость держали въ блокадѣ кондуровскіе татары, соединившись съ башкирами, и своими безпрестанными нападеніями, днемъ и ночью, держали гарнизонъ въ страхѣ въ теченіи 8-ми сутокъ. Положеніе крѣпости было дѣйствительно ужасно; всѣ сообщенія съ нею были прерваны мятежниками; изъ крѣпости не представлялось никакой возможности выѣхать за хлѣбомъ, за дровами или, за кормомъ для лошадей. Между тѣмъ бунтовщиками было сожжено все обывательское сѣно, вслѣдствіе чего скотъ умиралъ голодной смертью; тѣ же изъ смѣльчаковъ, которые рисковали выѣхать за крѣпость съ цѣлію накосить камыша для прокормленія своей скотины, попадали въ плѣнъ въ бунтовщикамъ, скрывавшимся въ кустахъ, или были убиваемы на мѣстѣ.
Послѣ пораженія генерала Кара, Пугачевъ возвратился въ Бердо и здѣсь угналъ отъ Хлопуши о неуспѣхѣ его подъ Верхне-Озерной[13]. Неудача сообщника раздражила самозванца и онъ, нисколько не мѣшкая, увеличилъ толпу Хлопуши еще тремя тысячами, принялъ личное начальство надъ этой сволочью, и двинулся для взятія Верхне-Озерной. Въ пути Пугачевъ перемѣнилъ свое намѣреніе и, вмѣсто того чтобы идти на Озерную, пошелъ по направленію въ крѣпости Ильинской, гарнизонъ которой состоялъ изъ двухъ ротъ подъ начальствомъ майора Заева, и изъ небольшого числа казаковъ. Пугачевъ появился совершенно неожиданно передъ Ильинской и началъ тотчасъ же приступъ, открывъ предварительно убійственный огонь изъ бывшихъ при немъ орудій. Бой продолжался съ утра и до вечера, и хотя гарнизонъ упорно защищался, но видимое превосходство въ силахъ непріятеля побѣдило его мужество, и крѣпость была взята; чему особенно способствовало то обстоятельство, что крѣпость, не имѣя земляного вала, «была обнесена ветхимъ деревяннымъ заплотникомъ», который не могъ выдержать сильной канонады непріятельской артиллеріи и былъ сбитъ до основанія.
«Невозможно изобразить вкорененной злобы и варварства сего злодѣя, говоритъ современникъ, какое онъ оказалъ при взятіи сей несчастной крѣпости; первое, маіора Заева и всѣхъ не токмо офицеровъ, но и унтеръ-офицеровъ и капраловъ, словомъ всѣхъ большихъ и малыхъ чиновниковъ приказалъ повѣсить, а иныхъ и другимъ разнымъ смертямъ предать, равно, и изъ солдатъ оставилъ самую малѣйшую часть, сверхъ же сего безчеловѣчный сей извергъ не могъ удовольствоваться и насытить кровожадную душу свою мщеніемъ немалаго числа мужескаго пола людей, предалъ всѣхъ женщинъ смерти, не щадя притомъ малыхъ дѣтей и беззлобіевыхъ младенцевъ».
Забравши денежныя суммы, какія нашелъ въ крѣпости, провіантъ, артиллерію, съѣстные припасы, ружья и весь порохъ, въ которомъ онъ особенно нуждался, самозванецъ отправилъ все это окольными дорогами въ Бердо; «а потомъ всю крѣпость обратилъ въ пепелъ, такъ что ни кола не осталось».
На другой день Пугачевъ отправился обратно, въ намѣренія осадить Озерную, но на пути получилъ извѣстіе, что въ Оренбургѣ начинается голодъ, вынудившій Рейнсдорфа выпустить изъ города 500 исетскихъ казаковъ подъ начальствомъ атамана Севастьянова, и что казаки эти должны будутъ ночевать въ Красноярской крѣпости. Желаніе Пугачева захватить означенныхъ казаковъ второй разъ заставило его оставить въ сторонѣ Озерную и остановиться въ Кондуровской татарской слободѣ, гдѣ, переночевавъ, ожидалъ онъ прибытія помянутыхъ казаковъ въ Гирьяльскій редутъ (послѣдній въ Озерной крѣпости), расположись со всею арміею неподалеку отъ этого редута, въ горахъ, съ которыхъ можно было видѣть движеніе казачьяго отряда. Когда казаки прибыли въ Гирьяльскій редутъ и расположились на отдыхъ, часть изъ нихъ, по распоряженію атамана Севастьянова, была отправлена за сѣномъ. Спустя нѣкоторое время, Пугачевъ окружилъ ихъ и требовалъ сдачи; казаки, не надѣясь устоять въ битвѣ съ многочисленными силами самозванца, принуждены были сдаться. Пугачевъ тотчасъ-же приказалъ повѣсить атамана, есаула и всѣхъ офицеровъ, не взирая на то, что они не сопротивлялись ему и просили^о помилованіи. Простыхъ же казаковъ, по приводѣ въ присягѣ на вѣрность, распредѣлилъ между своими толпами, и въ три часа по полуночи выступилъ къ Озерной. Въ ночь на 26-е ноября, когда Пугачевъ находился въ Гирьяльскомъ редутѣ, около полуночи въ Верхне-Озерной прибѣжало до 30-ти исетскихъ казаковъ, просившихся впустить ихъ въ крѣпостъ и тѣмъ спасти отъ злодѣя, который разбилъ ихъ пятисотенную команду, выпущенную изъ Оренбурга, и объяснявшихъ свое спасеніе откомандированіемъ ихъ за фуражемъ; возвращаясь откуда, они издали узнали объ участи своихъ товарищей и, побросавъ воза, рѣшились искать спасенія въ Озерной. Эти же казаки предупредили озернинскій гарнизонъ о близости Пугачева. Хотя показанія ихъ были чистосердечны и заслуживали полнаго вѣроятія, но ихъ долго не хотѣли впустить въ крѣпость, а потомъ хотя они и были впущены, но полковникъ Демаринъ изъ предосторожности велѣлъ посадить ихъ въ пустой погребъ, двери котораго, по его приказанію, были завалены лѣсомъ и къ погребу приставленъ караулъ.
На разсвѣтѣ наступающаго дня, т.-е. 26 ноября, Пугачевъ показался на горѣ по направленію съ оренбургской стороны, въ разстояніи отъ крѣпости верстахъ въ двухъ и, для устрашенія гарнизона, расположился съ своими главными силами на этой горѣ, на значительныхъ интервалахъ, а сзади горы поставилъ башкирцевъ и другой сбродъ почти ничѣмъ невооруженный, которому приказывалъ гикать (т.-е. кричать съ визгомъ), думая этимъ гамомъ многочисленной толпы навести паническій страхъ на осажденныхъ[14]. Однакожъ хитрость эта ему не удалась, за первыхъ, потому, что главныя его силы, будучи разбросаны небольшими отрядами по горѣ, казались за двѣ версты маленькими кучками, и во-вторыхъ, гиканье трусливыхъ башкиръ почти недоносилось до крѣпости. Постоявши на горѣ съ четверть часа, самозванецъ сталъ спускаться въ оврагъ, начинавшійся отъ фаса очевидна въ разстояніи 80 саженъ и простиравшійся на 10 верстъ. Спустившись въ него со всѣми силами, Пугачевъ вдругъ пропалъ изъ виду стоявшихъ на валу, потому что оврагъ былъ широкъ и глубокъ. Здѣсь Пугачевъ употребилъ въ дѣло новую хитрость: онъ, какъ полагаетъ очевидецъ, раздѣлилъ свою толпу на двѣ части, которымъ приказалъ напасть одной на другую, открывъ съ обѣихъ сторонъ сильную перестрѣлку. Хитростью этой Пучачевъ хотѣлъ обмануть гарнизонъ крѣпости, подавши поводъ думать, что осаждающіе сражаются между собою, и тѣмъ вызвать полковника Демарина въ поле, чтобы тотчасъ же окружить его со всѣхъ сторонъ и взять въ плѣнъ. Но и эта хитрость ему не удалась; гарнизонъ крѣпости дѣйствительно былъ пораженъ маневромъ самозванца и полковникъ Демаринъ долю колебался, что ему предпринять: пользуясь ли усобицей у непріятеля, неожиданной вылазкой ударить на него и обратить въ бѣгство, или держаться выжидательной системы, и по нѣкоторомъ размышленіи, какъ говоритъ лѣтописецъ, призналъ раціональнымъ послѣднее и тѣмъ спасъ крѣпость.
Отвлекая вниманіе гарнизона мнимой усобицей, Пугачевъ сдѣлалъ свои распоряженія, готовясь къ приступу; онъ раздѣлилъ свои силы на двѣ части, одну оставилъ въ сказанномъ выше оврагѣ, а другой приказалъ спѣшиться, и пользуясь мѣстностью, позади пригорковъ ввелъ по другую сторону крѣпости въ оврагъ такъ скрытно, что движенія этого осажденные замѣтить не могли. На находившіяся къ лицевой сторонѣ крѣпости, на разстояніи ста саженъ, небольшія двѣ горки (противъ угловыхъ бастіоновъ) поставилъ нѣсколько единороговъ, и какъ всё было исполнено, тотчасъ же приказалъ начать канонаду изъ всѣхъ орудій; при чемъ всегда, послѣ выстрѣла, мятежники увозили орудія за эти горки и зарядивши ставили опять на прежнее мѣсто; ружейной же перестрѣлки еще не было.
Вскорѣ, самозванецъ, окруженный свитой человѣкъ въ 50 яицкихъ казаковъ, подъ краснымъ знаменемъ показался между своими пушками и крѣпостью весьма въ близкомъ разстояній, и проѣзжая очень тихо, мимо крѣпостныхъ стѣнъ, останавливался на нѣкоторое время для переговоровъ съ осажденными. Передаю эти переговоры въ той формѣ, какъ они записаны очевидцемъ:
"Тѣлохранители Пугачева увѣщевали всѣхъ насъ сими словами: «Взирайте всѣ, о вы, солдаты, казаки, калмыки и башкиры, взирайте на своего государя Петра Федоровича! вотъ онъ изволитъ шествовать подъ этимъ знаменемъ, и не мѣшкавъ сдайте крѣпость и вашихъ начальниковъ; вамъ никакого озлобленія учинено не будетъ, государь милосердъ, прощаетъ васъ во всѣхъ вашихъ преступленіяхъ; а если вы сего не учините, почувствуете всю тяжесть его монаршаго гнѣва, по взятіи сей крѣпости!..;»
«Храбрые солдаты наши (говоритъ, очевидецъ) на сіе увѣщеваніе ихъ съ поносительствомъ соотвѣтствовали сими словами: „У насъ нѣтъ государя, кричали они, и всѣ мы совершенно знаемъ, что Петра Федоровича давно уже на свѣтѣ нѣтъ, онъ преставился и погребенъ, въ Петербургѣ, что всему государству извѣстно! А у насъ нынѣ императрицей Екатерина Алексѣевна, государыня благоразумная, кроткая и милосердая, которую мы всѣ любимъ и почитаемъ, за которую стоимъ и продолжать будемъ наше ратоборство съ вами до послѣдней капли крови! Очувствуйтесь, о вы, яицкіе казаки, продолжали солдата, смягчите злостью наполненныя и кровожаждущія сердца ваши; познайте свою непростительную погрѣшность, разсмотрите прозорливыми очами кому вы служите; коего вы теперь называете государемъ, сей есть самозванецъ, воръ и извергъ рода человѣческаго, съ Дону простой казакъ Емелька Пугачевъ, который заворовавшись бѣжалъ оттолѣ и присталъ къ вамъ, таковымъ же подобнымъ себѣ ворамъ. Вы же приняли его въ себѣ не съ таковымъ намѣреніемъ чтобы утвердить въ величествѣ, безсомнѣнно зная всѣ, кто онъ таковъ; но для того единственно, чтобы напитаться вкорененнымъ въ васъ хищничествомъ, разбойникамъ принадлежащимъ и напоить себя неповинною кровью вами умерщвленныхъ людей, вдовъ и сиротъ и беззлобныхъ младенцевъ“.
Послѣ этихъ переговоровъ пугачевская свита обратилась къ тѣмъ казакамъ, которые прибѣжали въ Озерную ночью:
„А вы, исетскіе казаки, кричала свита, съ тѣмъ ли сюда посланы, чтобы по сіе время молчать и не исполнять даннаго вамъ отъ насъ приказанія, что мѣшкаете и не зажигаете ни въ какомъ мѣстѣ крѣпость“. „Но предосторожность наша, говоритъ очевидецъ, избавила насъ отъ зажигателей, засаженныхъ полковникомъ въ погребъ, откуда они безъ посторонней помощи не могли выйти. Солдаты, будучи оскорблены поношеніемъ и угрозами самозванца, открыли ружейный огонь, но (говоритъ современникъ) Богу видно угодно было грѣхъ нашихъ ради попустить сего самозванца для нашего наказанія, не только его, но и единаго человѣка изъ его свиты травить не могли и они остались безъ всякаго поврежденія“.
Миновавши крѣпость, Пугачевъ спустился въ малый оврагъ и тотчасъ же открылъ сильный ружейный огонь; но какъ оврагъ былъ слишкомъ глубокъ, то для выстрѣла бунтующіе выбѣгали наружу и терпѣли пораженіе отъ мѣткаго огня съ крѣпости, что значительно охлаждало ихъ запальчивость. Самозванецъ, видя значительную убыль людей въ рядахъ мятежниковъ и принимая во вниманіе близкое разстояніе оврага отъ крѣпости, приказывалъ толпамъ своимъ идти на приступъ, ободряя ихъ крикомъ грудью, други!» но никто не трогался съ мѣста, и бунтовщики отвѣчали своему предводителю: «да сунься-ка самъ! развѣ не видитъ, какъ намъ пули въ лобъ прилетаютъ». Въ тоже самое время, изъ поставленныхъ противъ угловыхъ бастіоновъ пушекъ производилась безпрерывная пальба, которая въ началѣ почти была недѣйствительна, но когда прибылъ туда Пугачевъ и перепоролъ нагайками, въ виду крѣпости, своихъ артиллеристовъ, то выстрѣлы послѣднихъ стали наносить сильный вредъ осажденнымъ; особливо пока находился на батареяхъ самъ Пугачевъ, приказывавшій стрѣлять вдоль по куртинамъ. Это распоряженіе самозванца показываетъ намъ, что онъ близко былъ знакомъ съ моральнымъ впечатлѣніемъ, какое производитъ дѣйствіе артиллерійскаго огня во флангъ. Такое распоряженіе было не безуспѣшно: у осажденныхъ оказался значительный уронъ и многіе упали духомъ; прежде всѣхъ смѣшались калмыки, и оставивъ стѣны, спѣшили укрыться въ землянкахъ, вырытыхъ въ валу. Полковникъ Демаринъ приказывалъ выгонять бѣжавшихъ на свои мѣста;, а какъ распоряженіе это сопровождалось различными безпорядками, то и внушило мысль Пугачеву, что между осажденными идетъ разладъ, и онъ рѣшился, пользуясь минутой, идти на штурмъ, но встрѣченный сильнымъ артиллерійскимъ и ружейнымъ огнемъ былъ отброшенъ, съ большимъ урономъ, обратно въ оврагъ, и болѣе уже не отваживался на приступи. По отбитіи штурма, полковникъ Демаринъ сосредоточилъ артиллерійскій огонь противъ непріятельскихъ батарей, препятствуя своими выстрѣлами правильному дѣйствію непріятельскихъ орудій, и мѣткостью крѣпостныхъ выстрѣловъ заставилъ непріятеля сняться съ позиціи, и превратить канонаду. Дѣйствіе артиллерія уже не возобновлялось болѣе, за то ружейная перестрѣлка неумолкала съ обѣихъ сторонъ до самой ночи.
На другой день, досадуя на неуспѣхъ, Пугачевъ отступилъ отъ крѣпости, обѣщаясь придти къ ней съ свѣжими силами, чтобы взять Озерную непремѣнно и разорить ее до основанія, безъ всякой пощады гарнизону. По отступленіи Пугачева, неизмѣнные союзники его, кондуровскіе татары и башкиры снова окружили "крѣпость и безпрестанно безпокоили нападеніями ея гарнизонъ[15]. Пугачевскіе союзники были для осажденныхъ пожалуй опаснѣе Пугачева, потому что не проходило дня, особливо праздничнаго, чтобы они не сдѣлали нападенія, разсчитывая на оплошность осажденныхъ. Эти набѣги продолжались до тѣхъ поръ, пока не выпалъ глубокій снѣгъ, который, препятствуя дѣйствію въ разсыпную, заставилъ непріятеля отступитъ отъ крѣпости.
Когда была снята блокада Верхне-Озерной, исетскіе казаки-заключенники были выпущены изъ погреба и подвергнуты полковникомъ Демаринымъ строгому допросу, насколько справедлива показанія Пугачевской свиты, относительно подсылу ихъ для зажженія крѣпости, во время нападенія самозванца; но казаки съ клятвою отреклись отъ всякаго участія въ этомъ дѣлѣ а были освобождены изъ-подъ ареста.
1) Глава эта составляетъ совершенно новую страницу Пугачевскаго бунта, такъ какъ ея содержаніе не было извѣстно историку Пугачевщины.
«Сверхъ же сихъ злодѣйскихъ набѣговъ, говоритъ очевидецъ, повстрѣчалось съ нами еще другое, да и немалое несчастіе, т.-е. въ недостаткѣ провіанта, который долженствовало перевозить изъ Орской крѣпости въ разстояніи 150 верстъ безъ жительствъ и дороги; а какъ мы содержались въ безпрестанной блокадѣ, то и посламъ вамъ за онымъ (провіантомъ) отъ сего было не можно, почему и пришли всѣ мы въ крайнюю опасность». Таково было положеніе Верхне-Озерной крѣпости во время осады ея кондуровскими татарами и башкирами. Въ Орской въ то время, находился генералъ Станиславскій, къ нему-то полковникъ Демаринъ и обратился съ требованіемъ о немедленной присылкѣ провіанта, при безопасномъ прикрытіи, угрожая въ случаѣ промедленія невозможностью защищать крѣпость. Но какъ всѣ пути отъ Озерной до Орской были заперты мятежниками, то требованіе о провіантѣ пришлось отправить съ. двумя казаками, вызвавшимися, за 25 рублей каждому, доставить его генералу Станиславскому. Охотники были выпущены изъ крѣпости ночью съ приказаніемъ слѣдовать позади рѣки Лика, по возможности безопасными мѣстами и быть пѣшими, а чтобы не попасться въ руки непріятелю или киргизъ-кайсакамъ, велѣно имъ слѣдовать ночами. Черезъ 10 дней казаки, претерпѣвшіе задержку въ пути отъ стужи и киргизовъ, прибыли наконецъ въ Орскую крѣпость и доставили требованіе Станиславскому.
Получивши требованіе, генералъ-майоръ Станиславскій отправилъ провіантъ на 85 подводахъ, положа на каждую только по двѣ четверти, опасаясь большей тяжестью обременить слабосильныхъ лошадей, которымъ предстоялъ бездорожный путь. Транспортъ отправился подъ прикрытіемъ роты мушкатеръ, при двухъ единорогахъ и прибылъ 8 января 1774 года въ Озерную, какъ выражается авторъ записокъ, «къ великому нашему неугодованію». Но такъ какъ продовольствія этого могло достать лишь на короткое время, то полковникъ Демаринъ еще два раза посылалъ въ Орскую за провіантомъ. Въ послѣдній разъ требованіе было отправлено съ самимъ очевидцемъ Пугачевскаго бунта, которому при обратномъ слѣдованіи въ Озерную генералъ Станиславскій отказалъ въ конвоѣ на томъ основаніи, что Орской угрожала тогда опасность. Опасность эта заключалась въ умыслѣ орскихъ казаковъ изъ татаръ, по отправленіи конвоя, значительно уменьшавшемъ числительность гарнизона, сдать крѣпость Пугачеву. Измѣнники послали въ самозванцу нарочныхъ съ извѣстіемъ, чтобы онъ прибылъ къ нимъ въ условленное время, но предварительно увѣдомилъ бы ихъ о своемъ приближеніи, для того чтобы могли они ночью истребить всѣхъ солдатъ, разставленныхъ у нихъ по квартирамъ, и тѣмъ содѣйствовать успѣшному взятію крѣпости.
Одинъ изъ числа заговорщиковъ рѣшился выдать своихъ товарищей и почти въ ту же минуту, какъ были отправлены казаками нарочные къ Пугачеву, онъ явился въ генералу Станиславскому и открылъ ему заговоръ; послѣдній тотчасъ же приказалъ всѣхъ казаковъ, «оставя только малыхъ ребятъ», забивъ. въ колодки, посадить въ винный выходъ, вырытый въ горѣ, взявши изъ него вино; въ погоню же за посланными къ самозванцу былъ командированъ офицеръ съ 20-го драгунами, который на четвертый день, догнавъ нарочныхъ и отобравши у нихъ письмо къ Пугачеву, представилъ ихъ къ генералу. «Хотя сіи злодѣи при допросахъ, кои чинены имъ пристрастно, съ великимъ истязаніемъ, и чинили во всемъ запирательство, но привезенное письмо явно изобличило ихъ измѣну, на что къ чувствительному ихъ наказанію генералъ приказалъ всѣ дома ихъ разломать до основанія и раздать жителямъ».
«По таковымъ обстоятельствамъ, — продолжаетъ авторъ, — не получивши я ни малѣйшаго прикрытія, принужденнымъ нашелся отправиться въ путь свой, имѣя только для конвоированія взятыхъ изъ Озерной 25 человѣкъ калмыкъ, на коихъ никакой надежды положить было не можно и въ слѣдованіи моемъ всякую минуту бывъ въ величайшей опасности, ожидалъ на себя злодѣйскаго нападенія».
На четвертый день по отбытіи транспорта изъ Орска, пройдя разоренную Пугачевымъ Ильинскую крѣпость, очевидецъ замѣтилъ, по направленію отъ крѣпости Озерной, ѣдущихъ верхами двухъ казаковъ, которыхъ принявъ за Пугачевскій разъѣздъ, отрядилъ отъ себя двухъ же человѣкъ на встрѣчу ѣдущимъ съ приказаніемъ спросить у послѣднихъ, что они за люди? и въ случаѣ если они окажутся дѣйствительно непріятельскимъ разъѣздомъ, велѣлъ посланнымъ сейчасъ же ему донести. Мнимый Пугачевскій разъѣздъ, оказался казаками, отправленными отъ полковника Демарша на встрѣчу транспорту съ радостнымъ извѣстіемъ о пораженіи Пугачева, при Татищевской крѣпости, 8 марта, генераломъ Голицынымъ. Демаринъ писалъ очевидцу, что Голицынъ, «разбивъ Пугачева, преслѣдовалъ его до самаго Сакмарскаго городка, и что все пространство отъ Татищевой до Сахмарска было устлано трупами мятежниковъ; что столица самозванца Бердо вся истреблена и состоитъ теперь подъ вѣденіемъ Оренбурга, а самъ онъ „злодѣй“ бѣжалъ и гдѣ нынѣ скрывается, не извѣстно»[16].
На третій день послѣ описаннаго событія авторъ записокъ прибылъ съ транспортомъ въ Озерную, находясь въ пути ровно 18-мь сутокъ, за усталостью, худобою и безсиліемъ полуголодныхъ лошадей. Здѣсь онъ узналъ отъ полковника Демарина о разореніи кондуровской слободы, и вотъ какъ передаетъ онъ разсказъ объ этомъ событіи: «Господинъ полковникъ, ища свою сатисфакцію въ отмщеніе за безпокойствіе наше и величайшія пакости, командировалъ солдатъ 100, и 50 человѣкъ калмыкъ и казаковъ при одномъ капитанѣ и двухъ субалтернъ-офицерахъ, въ кондуровскую слободу, и приказалъ употреби всѣ способы оную разорить, отплатя тѣмъ порядочно за ихъ варварскія суровости, что оными и учинено. И хотя помянутые татары сначала вступили съ ними въ жестокое сраженіе, которое продолжалось немалое время, но наконецъ по усиленномъ пораженіи принуждены были ретироваться. Во время же происхожденія перепалки, татары старались всѣхъ женъ и дѣтей своихъ переправить за рѣку Сакмару, которая, за быстротою теченія своего противу ихъ жительства, во всю зиму не замерзаетъ, но за торопливостію многіе перетонули, а многіе жъ побиты, и тако симъ врагамъ христіанства учинено изрядное возмездіе не только убійствомъ нѣкоторыхъ, но и сущимъ разореніемъ».
18-го числа марта 1774 года, очевидецъ былъ командированъ съ 5-ю сотнями казаковъ и калмыковъ въ Башкирію для отысканія муки и для публикованія манифеста «о поимкѣ злодѣя Емельки Пугачева»[17]. Въ этой командировкѣ авторъ записокъ находился болѣе двухъ недѣль, и разъѣзжая на значительное пространство отъ Озерной по башкирскимъ селеніямъ, для отысканія муки, онъ не только не имѣлъ возможности исполнить возложеннаго на него порученія, но даже не видалъ въ селеніяхъ ни одного человѣка, потому что послѣ разбитія Пугачева и разореніи кондуровской слободы полковникомъ Демаринымъ, башкирцы, опасаясь за участіе въ бунтѣ подвергнуться участи кондуровскихъ татаръ, оставили свои жилища и со всѣмъ имуществомъ бѣжали въ горы. Тѣ же изъ башкиръ, которые не успѣли спастись бѣгствомъ, завидѣвши русскій отрядъ фуражировъ, тотчасъ старались отъ никъ скрыться. Пріѣхавъ въ одно большое башкирское селеніе, совершенно безлюдное, очевидецъ намѣревался въ немъ переночевать, но прибытіе неизвѣстнаго ему башкирскаго сотника, съ извѣстіемъ, что фуражирамъ угрожаетъ опасность отъ собравшейся неподалеку значительной башкирской шайки, заставило его измѣнить свое намѣреніе и, оставивъ селеніе, спѣшить въ обратный путь. Всю ночь фуражиры ѣхали сворою ѣздою, нигдѣ не останавливаясь, и, пробѣжавъ верстъ до 60-ти, дали нѣкоторый роздыхъ лошадямъ въ одной изъ пустыхъ башкирскихъ деревень, накормивъ ихъ найденнымъ тутъ овсомъ, и затѣмъ продолжали, не останавливаясь, во весь день путь свой дальше. Къ вечеру этого дня, проѣхавъ много пустыхъ деревень, отрядъ фуражировъ достигъ большой башкирской неоставленной жителями деревни. Видя, что лошади ихъ, сдѣлавшія въ пути бѣгъ болѣе 100 верстъ, не могли служить имъ болѣе, фуражиры обратились къ тѣмъ жителямъ съ просьбой о перемѣнѣ ихъ лошадей; на это башкирцы очень охотно согласились. Отдохнувши тутъ нѣкоторое время, очевидецъ, взявъ съ собой нѣсколько башкиръ, предъ разсвѣтомъ выѣхалъ изъ деревни, и весь остатокъ той ночи и наступающаго дня фуражиры, ѣхавши на свѣжихъ лошадяхъ, къ полдню прибыли въ лежащую на самомъ берегу Сакмары большую деревню, населенную казанскими татарами, которые, не принимая участія въ пугачевскомъ бунтѣ, много потерпѣли отъ самозванца.
Въ надеждѣ на ихъ помощь, очевидецъ рѣшился остаться у нихъ въ деревнѣ и, отпуская проводниковъ, взятыхъ изъ башкирскаго селенія, приказалъ имъ, если не будетъ предвидѣться никакой опасности, привести оставленныхъ у нихъ лошадей, съ тѣмъ, чтобъ получить своихъ, а объ опасности обязывалъ проводниковъ, не мѣшкая, дать знать ему. На пятый день въ татарскую деревню проводниками были доставлены лошади фуражировъ, причемъ башкирцы разсказывали, что шайка, о которой предупредилъ очевидца башкирскій сотникъ, дѣйствительно не только была въ той деревнѣ, гдѣ онъ получилъ извѣстіе о ней, но доѣзжала и до ихъ селенія, въ числѣ трехъ сотъ человѣкъ, и разспрашивала у жителей о немъ, но, узнавши отъ послѣднихъ, что русскій офицеръ уже болѣе сутокъ какъ выѣхалъ изъ этого селенія, возвратилась назадъ, не преслѣдуя его далѣе. Получивши своихъ лошадей, отрядъ прибилъ въ крѣпость благополучно, и авторъ воспоминаній доложилъ полковнику Демарину о той опасности, которой онъ могъ подвергнуться, будучи на фуражировкѣ; послѣдній былъ сначала пораженъ этой вѣстью, «но потомъ (продолжаетъ очевидецъ), спустя нѣкоторое время, оказалось, что Емелька Пугачевъ, не будучи пойманъ и скрываясь тогда въ Башкиріи, находясь отъ меня не въ дальнемъ разстояніи и слыша неоднократно, что я публикую манифестъ о поимкѣ его, злодѣя, приказалъ башкирамъ меня поймать, которыхъ нарочно для сего собралось ровно 300 человѣкъ, но я благодарю Бога, что Онъ всесильною своею рукою отъ сего меня избавилъ, а то досталось бы мнѣ пить отъ сего злодѣя горькую чашу».
IV.
править«Вскорѣ послѣ описанныхъ мною событій, — говоритъ очевидецъ, — согласно полученному изъ Оренбурга приказанію, командированъ былъ я съ ротою въ Орскую крѣпость, на мѣсто генерала Станиславскаго, отрядъ котораго былъ подвинутъ къ Верхояицкой крѣпости». Прибывши въ Орскую 20-го числа марта, очевидецъ не засталъ уже въ ней Станиславскаго и нашелъ крѣпость совершенно беззащитною. "Не долго, говоритъ онъ, мы наслаждались спокойствіемъ, ибо злодѣй, будучи въ Башкиріи, успѣлъ собрать значительныя толпы мятежниковъ и снова двинулся въ линіи. Пугачевъ, предполагая, что въ Орской по прежнему стоитъ съ значительными силами генералъ Станиславскій, оставивъ ее въ правой рукѣ, вышелъ горами прямо на Уртазымскую крѣпость, которую и взялъ безъ малѣйшаго сопротивленія, не оставивъ камня на камнѣ; потомъ, слѣдуя вверхъ по рѣкѣ Яику, обошедъ Кизильскую крѣпость, напалъ на Магнитную, которою овладѣлъ послѣ долгаго сопротивленія, приступомъ. Коменданта и прочихъ начальниковъ онъ повѣсилъ; беззащитныхъ жителей велѣлъ переколоть, а крѣпость всю выжегъ. Ожидая встрѣтить сильное сопротивленіе въ Верхояицкѣ и не рѣшаясь имѣть дѣло съ генераломъ Станиславскимъ, о прибытіи котораго самозванецъ имѣлъ уже свѣдѣніе, Пугачевъ двинулся къ Троицкой крѣпости, куда слѣдуя, «попутныя крѣпости Каратайскую, Петропавловскую и Степную[18] побралъ, и всѣхъ начальниковъ отъ мала и до велика предалъ смерти; крѣпости же и бывшія въ нихъ строенія всѣ выжегъ и, забравши всѣхъ жителей тѣхъ крѣпостей съ женами и дѣтьми, двинулся далѣе. А для чего онъ злодѣй (говоритъ лѣтописецъ) чинилъ де забирательство никто знать не можетъ».
20-го мая 1774 года, Пугачевъ явился подъ Троицкой крѣпостью и тотчасъ же началъ осаду ея. Легкое взятіе этой крѣпости самозванцемъ очевидецъ объясняетъ тѣмъ, что Троицкая крѣпость имѣла слишкомъ обширныя укрѣпленія, сравнительно съ числительностью стоявшаго въ ней гарнизона, которымъ поэтому нельзя было занять всю линію укрѣпленій. По взятіи крѣпости Пугачевъ оказалъ, по словамъ очевидца, необыкновенное варварство. Бывшаго коменданта бригадира де-Феервара съ семействомъ «мучительной смертью умертвилъ; изъ штабъ и оберъ-офицеровъ, равножъ и изъ малыхъ чиновниковъ никого въ живыхъ не оставилъ, а жителей и отставныхъ солдатъ и прочихъ, всѣхъ выгналъ за городъ и, поставя въ шеренги, приказалъ башкирцамъ пиками всѣхъ переколоть[19]. Въ вящшему же разоренію положилъ было онъ злодѣй свое намѣреніе, порядочно ограбя Троицкую, городъ сжечь, а самому отправиться для такового же разоренія внизъ, т.-е. въ Каракульской, Крутоярской, Усть-Уйской и Звѣриноголовской крѣпостямъ, по взятіи которыхъ имѣлъ намѣреніе слѣдовать въ Тобольскъ».
21-го мая, генералъ-поручикъ Декалонгъ прибылъ съ своимъ корпусомъ въ Троицку и увидѣлъ Пугачева, расположившагося лагеремъ подъ городомъ наканунѣ имъ сожженнымъ. Декалонгъ тотчасъ же напалъ на Пугачева и послѣ кровопролитнаго сраженія, длившагося нѣсколько часовъ, Пугачевъ былъ разбитъ, толпы его разсѣяны и самъ онъ съ небольшимъ числомъ приверженцевъ бѣжалъ въ Уральскія горы, конечно, отказавшись отъ мысли идти къ Тобольску. «Въ самое сіе время (разсказываетъ очевидецъ), когда злодѣй производилъ въ помянутыхъ крѣпостяхъ свои безчеловѣчныя убійства и разоренія, находились мы въ Орской въ великой опасности, однакожъ сколько имѣлось у насъ въ крѣпости наличныхъ людей, заняли оными всѣ нужныя мѣста и учинили поправленіе брустверамъ въ куртинахъ и бастіонахъ, ибо та крѣпость была земляная, построенная какъ настоящее фортификаціонное укрѣпленіе, и приняли наикрѣпчайшую предосторожность, а чрезъ то можетъ избавились мы отъ сильнаго башкирскаго нападенія».
«По разбитіи же злодѣекъ Магнитной крѣпости, сожалѣлъ онъ очень, послѣ извѣстившись, что крѣпости Таналыцкая, Орская и Губерлинская остались неразоренными и приказывалъ онъ башкирцахъ, употребя всѣ способы, оныя разорить. Въ тоже время, по приказанію его, представлены были ему привезенные киргизскіе старшины, которыхъ онъ злодѣй съ великою ласковостью принялъ и приказалъ имъ всѣ оставшіяся отъ разоренія крѣпости — до основанія разорить, ничего не опасаясь»[20].
Во все время опасности, угрожавшей Орской крѣпости, продолжаетъ очевидецъ, отъ бродячихъ шаекъ башкиръ и кайсаковъ, державшихъ Орскую въ осадномъ положеніи, крѣпость посѣтили и другія несчастія. Быстро развившійся падежъ лошадей, не только лишилъ жителей и гарнизонъ перевозочныхъ средствъ, но почти всѣхъ оставилъ пѣшими. Правда, что это бѣдствіе, на этотъ разъ, не сопровождалось обычнымъ нападеніемъ башкиръ, но за то киргизъ-кайсаки дерзкими набѣгами безпрестанно безпокоили крѣпость, и два раза скрали поставленный въ верстѣ отъ крѣпости казачій пикетъ, который, имѣя важное значеніе, не былъ ужъ болѣе возобновляемъ за слабостію исетскихъ «безлошадныхъ» казаковъ.
«Сверхъ же сего (пишетъ современникъ), посѣтило насъ вящшее несчастіе, а именно: на людей великія лихорадки и горячки, а паче всего зловредная цинготная болѣзнь, отъ которой немалое число померло; а другіе одержимые сими болѣзнями не могли вспомоществовать въ случаѣ защищенія[21]. Киргизъ-кайсаки, узнавши о бѣдствіямъ постигшихъ Орскую, участили свои набѣги; весь рогатый скотъ въ виду крѣпости былъ угнанъ киргизами и слабый гарнизонъ не въ состояніи былъ воспрепятствовать этому грабежу. Точно такимъ образомъ отбили кайсаки весь скотъ у таналыцкихъ жителей, а Губерлинскую крѣпость, гарнизонъ которой состоялъ изъ 20 человѣкъ, разорили до основанія».
Далѣе очевидецъ разсказываетъ о нападеніи киргизъ-кайсаковъ на сѣнокосную команду, высланную изъ Орской для заготовленія сѣна на зиму, для спасенія которой онъ былъ командированъ съ небольшимъ отрядомъ, при одной пушкѣ, и своимъ появленіемъ заставилъ киргизовъ, предполагавшихъ что за нимъ слѣдуетъ подкрѣпленіе, искать спасенія на другомъ берегу Явка и тѣмъ избавилъ отъ плѣна своихъ сослуживцевъ. Вскорѣ послѣ описанныхъ событій очевидецъ командировавъ въ Таналыцхую крѣпость за провіантомъ, куда выступилъ 22-го октября" 1774 г. Транспортъ мой, говоритъ онъ, состоялъ изъ 80 подводъ, е которыя съ великой нуждой набраться могли". Прикрытіе же транспорта состояло изъ 40 человѣкъ солдатъ и 35 казаковъ при двухъ орудіяхъ.
Слѣдуя съ транспортомъ и не доѣзжая до Таналыцкой крѣпости верстъ 20-ти, замѣтилъ я, говоритъ очевидецъ, значительную толпу киргизъ на степной сторонѣ рѣки Яика, «которые, долгое время, подобно хищнымъ звѣрямъ, разсматривали насъ, однакожъ видно усмотрѣвъ двѣ пушки наши, коихъ они весьма боятся, нападеніе учинить на насъ не отважились и пустились* впередъ все сыртомъ, держась рѣки Яика»:
Прибывши въ Таналыцкую крѣпость, очевидецъ узналъ, что встрѣтившіеся съ нимъ киргизы наканунѣ его прибытія отбили у жителей весь рогатый скотъ, до послѣдняго теленка и что малолюдный гарнизонъ не въ состояніи былъ удержать хищниковъ.
Переночевавъ въ Таналыцкой крѣпости двѣ ночи и натрудясь провіантомъ, транспортъ выступилъ въ обратный путь. Приближаясь въ крѣпости Орской, очевидецъ былъ пораженъ пожаромъ, дымъ котораго, препятствуя ему видѣть крѣпость, навелъ его на мысль, что въ его отсутствіе крѣпость была взята киргизами и выжжена до основанія. Въ силу этого предположенія, остановивши транспортъ, очевидецъ послалъ нѣсколько человѣкъ въ Орскую для узнанія истины. Посланные воротились и привезли извѣстіе, что крѣпость цѣла, но что вокругъ крѣпости горятъ травы и кустарники. Извѣстіе это успокоило автора воспоминаній. Онъ, двинувшись далѣе и прибывши въ"Орскую, угналъ, что значительныя толпы киргизъ-кайсаковъ, нѣсколько дней осаждая крѣпость, не давали покою ни днемъ, ни ночью; «а особливо поморили было всѣхъ жаждою, не выпуская за водою, а отважившихся за оною или за другимъ какимъ случаемъ, захватывая, плѣнили. Сіе чрезвычайное безпокойствіе производили они варвары (говоритъ очевидецъ) во все то время, какъ я находился въ Таналыцкой и въ обратномъ пути, т.-е. пятеро сутокъ безпрестанно, въ кои захвачено ими солдатъ пять, женщинъ восемь, лошадей, кои за негодностію оставленіи отъ транспорта, 35-ть. Но какъ скоро увидали къ крѣпости мое приближеніе, то тотчасъ же отступили и зажгли вокругъ крѣпости травы и Кустарники, чтобы воспрепятствовать моему движенію; однакожъ я, по благости Божіей, прошелъ всѣ сіи опасныя мѣста благополучно, и киргизы уже болѣе насъ не безпокоили, по той можетъ причинѣ, что злодѣй Емелька Пугачевъ уже былъ пойманъ».
«Оный злодѣй (продолжаетъ современникъ), по разбитіи его т. генераломъ Декалонгомъ, оставилъ намѣреніе свое слѣдовать въ Сибирь, ибо путь его былъ пресѣченъ, а обратился обратно, въ Уральскія горы и составивъ новую толпу мятежниковъ, сожегъ и разорилъ Кундравинскую слободу и казачью Чебаркульскую крѣпость, великія селенія, непротивившія ему, и проливъ въ оныхъ много неповинной крови, всѣхъ пощаженныхъ имъ мужскаго пола взялъ въ свою толпу. Но пробираясь оттолѣ чрезъ горы, нечаянно сошелся съ господиномъ подполковникомъ Михельсономъ, который и учинилъ на него нападеніе, я происходило между ними жестокое сраженіе; наконецъ Михельсонъ небольшимъ своимъ деташаментомъ надъ чрезвычайною злодѣйскою толпою учинилъ побѣду, разбилъ и разогналъ оную по донамъ мѣстамъ».
Послѣ этого пораженія Пугачевъ вскорѣ успѣлъ собрать новыя толпы мятежниковъ и двинулся въ Казани, «въ разсужденіи своего многолюдства (сказано въ запискахъ) собравшагося къ нему по пути изъ черемисъ, вотяковъ и со многихъ заводовъ крестьянъ, вооруженныхъ пиками, топорами, косами и простыми дубинами».
Съ такимъ воинствомъ Пугачевъ приблизился въ Казани; жители Суконной слободы встрѣтили самозванца съ почетомъ на городомъ, прочіе же городскіе обыватели искали спасенія въ крѣпости. Пугачевъ, желая наказать непокорныхъ казанцевъ, приказалъ мятежникамъ зажечь городъ въ нѣсколькихъ мѣстахъ, исключая Суконной слободы, жители которой ему были доброжелательны. Между тѣмъ Михельсонъ, извѣстясь, что Пугачевъ направился въ Казани, пошелъ за нимъ слѣдомъ; но «уже не успѣлъ остановить злодѣя, до сожженія города, однакожъ, не давъ болѣе ему никакой пакости городу учинить, подъ самымъ онымъ напалъ на него и всю его многочисленную толпу разбилъ и оставилъ на мѣстѣ сраженія столько убитыхъ, не свѣдущихъ военнаго искусства тварей, что и сочесть не можно. Самъ же злодѣй, видя чрезвычайную надъ собой побѣду, ретировался съ малыми людьми и, оставя предпринятое свое намѣреніе слѣдовать въ Москвѣ, обратилъ свой трактъ къ Саратову; куда слѣдуя, всѣхъ къ себѣ склонялъ, а особливо изъ помѣщичьихъ людей (паки умножилъ свою злодѣйскую толпу), изъ коихъ многіе господъ своихъ въ нему привозили, который (Пугачевъ) величайшими муками сихъ несчастныхъ людей муча предавалъ жесточайшей смерти. Онъ же злодѣй, препровождая путь, свой, неслыханныя причинялъ злодѣянія, жегъ многія попутныя селенія, грабилъ и разорялъ божіи храмы, не имѣя никакого сожалѣнія и помилованія въ безвиннымъ и незлобивымъ младенцамъ».
Подполковникъ Михельсонъ снова настигъ самозванца. Нанеся ему нѣсколько сильныхъ пораженій (о чемъ говоритъ авторъ въ воспоминаніи, «мнѣ пространно писать не разсудилось»), преградилъ ему путь въ Астрахань, куда спѣшилъ Пугачевъ, чтобы переправиться чрезъ Волгу, какъ говорится въ запискахъ, укрыться въ Узеняхъ, а потомъ бѣжать въ Персію или киргизскія степи.
Находившіеся при самозванцѣ яицкіе казаки, утратившіе вѣру въ успѣхъ своего дѣла и желая снискать милость правительства, рѣшились выдать голову своего предводителя «и улучивъ способное къ тому (говорится въ запискахъ) время, поймавъ его Емельку, связали, не принявъ отъ него ни просьбы, ни угрозъ; и черезъ многія мѣста привезенъ онъ былъ въ Москву, гдѣ получилъ по дѣламъ своимъ достойное наказаніе и съ послужниками своими, а чрезъ что Россія возымѣла паки тишину и спокойствіе, которое и понынѣ по благости божіей процвѣтаетъ»!
Здѣсь конецъ запискамъ современника и очевидца о Пугачевскомъ бунтѣ; конечно, воспоминанія современника не представляютъ полной картины этого событія, но достоинство ихъ заключается въ томъ, что онѣ были писаны для себя, безъ намѣренія кому-нибудь угодить или досадить. Авторъ строго ограничился потому въ своемъ разсказѣ тѣмъ, что по его внутреннему убѣжденію было достовѣрно. Только такимъ образомъ можно объяснить, почему онъ проходитъ молчаніемъ, напримѣръ, такіе факты, какъ осада Уфы и волненія въ Пермскомъ краѣ. Трудно допустить мысль, чтобы современникъ не зналъ о проявленіяхъ бунта въ этихъ мѣстахъ, и нельзя допустить, чтобы свѣдѣній этихъ онъ не имѣлъ, но, не будучи увѣренъ къ ихъ непогрѣшимости, онъ, очевидно, не рѣшился занести ихъ въ свою лѣтопись, изъ опасенія обмануться самому и ввести въ заблужденіе тѣхъ, кому его записки могли бы достаться впослѣдствіи.
Челябинскъ.
- ↑ Нѣкогда крѣпости, сожженной во время пугачевскаго нашествія.
- ↑ Нынѣ станица оренбургскаго казачьяго войска того же названія.
- ↑ Нынѣ Орскъ уѣздный городъ Оренбургской губерніи; въ немъ стоитъ уѣздная команда. Прочія крѣпости давно упразднены.
- ↑ Нынѣ станица оренбургскаго казачьяго войска.
- ↑ Верхнеуральскъ, уѣздный г. Оренб. губер.
- ↑ Озерная крѣпость того времени имѣла вида четыреугольника. Укрѣпленія ея состояли изъ небольшого земляного валика и рва съ шестью бастіонами, и двумя воротами; расположена на ровномъ мѣстѣ и окружена съ одной стороны озеромъ, а съ двухъ другихъ крутыми большими оврагами.
- ↑ Здѣсь авторъ противорѣчитъ разсказу у Пушкина, въ третьей главѣ исторіи, что будто заводы были приведены въ подданство Пугачева Хлопушею, который выслалъ ему оттуда артиллерію. Очевидецъ хе говоритъ, какъ увидимъ ниже, что Хлопуша выпущенъ изъ острога позже присоединенія заводовъ къ Пугачеву.
- ↑ Пушкинъ приписываетъ погибель Чернышева измѣнѣ нарочно подосланнаго къ нему Пугачевымъ сотника Подурова. Глава 8-я стр. 41.
- ↑ Пушкинъ говоритъ, что въ отрядѣ Чернышева находились 30 человѣкъ офицеровъ, но намъ кажется, что число это преувеличено, соображаясь съ численностью отряда, и показанія современника едвали не вѣроятнѣе. Далѣе Пушкинъ говоритъ, что Чернышевъ имѣлъ дѣло съ Пугачевымъ прежде Корфа, что также противорѣчитъ показаніямъ очевидца. Глава Ш, стр. 41.
- ↑ Пушкинъ называетъ Рейнсдорфа Рейнсдорпомъ.
- ↑ А. С. Пушкинъ разсказываетъ, что Хлопуша былъ выпущенъ Рейнсдорпомъ, для тайнаго распространенія въ пугачевскомъ станѣ увѣщевательныхъ манифестовъ, что, по моему мнѣнію, могло быть исполнено всякимъ перебѣжчикомъ и для такого маловажнаго порученія не было основанія выпускать острожнаго каторжника, который хорошо зная край, могъ быть полезенъ Пугачеву. Скорѣе можно согласиться съ современникомъ, что Рейнсдорфъ, уговоривши Хлопушу убить самозванца, разсчитывалъ разомъ отдѣлаться отъ обоихъ разбойниковъ, такъ какъ, приверженцы пугачевскіе не замедлили бы отмстить смерть своего предводителя.
- ↑ Въ исторіи Пушкина разсказъ о сраженіи Кара съ Пугачевынъ передавъ нѣсколько иначе: до его словамъ Каръ 8 часовъ отстрѣливался изъ своихъ 5-ти пушекъ, бросилъ свой обозъ и потерялъ (если вѣрятъ его донесенію) не болѣе 120 человѣкъ убитыми, ранеными и бѣжавшими". Впрочемъ Пушкинъ самъ сомнѣвается въ вѣрности донесенія Кара. Глава III, стр. 89.
- ↑ Это показаніе очевидца опровергаетъ разсказъ Пушкина о соединеніи Хлопуши съ Пугачевымъ для дѣйствія противъ генерала Кара, и въ самомъ дѣлѣ, въ ту ночь, когда Хлопуша отступилъ отъ Озерной, въ которой находился очевидецъ, генералъ. Каръ былъ разбитъ Пугачевымъ, и Хлопуша не могъ поспѣть на соединеніе съ самозванцемъ.
- ↑ Очевидецъ и защитникъ Озерной опровергаетъ разсказъ Пушкина о такъ, что крѣпость эта была два раза осаждаема Пугачевымъ, даже и числа, выставленныя имъ, противорѣчатъ Пушкинскимъ; такъ Пушкинъ говоритъ, что самозванецъ пришелъ къ Озерной (во второй разъ) 30 ноября, а очевидецъ, какъ сказано выше, говоритъ, что осада началась 26 ноября.
- ↑ Объ осадѣ Верхне-Озерной крѣпости, въ отсутствіе Хлопуши и Пугачева, татарами кондуровской слободы и банкирами, ничего не сказано въ исторіи Пугачевскаго бунта. Пушкина. Объ осадѣ Озерной у Пушкина сказано не болѣе, 10-ти строчекъ.
- ↑ Ордеръ полковника Демарина къ очевидцу.
- ↑ Записки современника и очевидца, страница 178.
- ↑ У Пушкина упоминается о взятіи лишь одной Каратайской крѣпости и не говорится объ участи другихъ ни слова. Глава VI, стр. 78.
- ↑ Этихъ подробностей о взятія Троицкой крѣпости въ исторіи Пугачевскаго бунта нѣтъ и Пушкинъ мимоходомъ замѣчаетъ о взятіи Троицка но прибытіи къ нему генерала Декалонга. Глава VI, стр. 78.
- ↑ Пушкинъ ничего не говоритъ объ этой депутаціи отъ киргизскаго народа, которую принялъ Пугачевъ въ качествѣ императора Петра III, послѣ взятія Магнитной крѣпости.
- ↑ Въ исторіи Пугачевскаго бунта нечего не говорится объ этихъ бѣдствіяхъ, посѣтившихъ Орскую крѣпость во время киргизскихъ набѣговъ, и нѣтъ сомнѣнія, что „частности“ могли быть лишь занесены тонко очевидцемъ „претерпѣвшимъ до конца“.