ПСИХІАТРО-ЗООЛОГИЧЕСКАЯ ТЕОРІЯ МАССОВЫХЪ ДВИЖЕНІЙ.
правитьДесятитысячная толпа съ веселымъ гуломъ двигалась по улицамъ Рима. Она праздновала освобожденіе изъ тюрьмы только-что избраннаго ею депутата и обносила его по городу съ музыкой и торжественными пѣснями.
Это было въ ноябрѣ 1882 г. Затибрское населеніе Рима, состоящее изъ рабочаго люда, единогласно избрало представителемъ въ парламентъ нѣкоего Коккапьеллера, содержавшагося въ то время въ тюрьмѣ. А такъ какъ депутатъ, только состоящій подъ слѣдствіемъ, не можетъ быть лишенъ свободы, то десять тысячъ человѣкъ и явились къ стѣнамъ тюрьмы требовать его освобожденія. Они представили документъ, удостовѣряющій законность избранія, и Коккапьеллеръ былъ сейчасъ же выпущенъ. Толпа подхватила его на руки и, какъ тріумфатора, обнесла по всему Риму.
Неожиданность этого избранія, а главное, сопровождавшая его торжественность вызвали очень много толковъ и сдѣлали Коккапьеллера настоящимъ героемъ дня. Но кто же такой этотъ Коккапьеллеръ, взбудоражившій-было всю Италію? Прошлое его не сложно, хотя и не совсѣмъ ясно. Въ послѣдніе годы (передъ арестомъ) онъ издавалъ въ Римѣ двѣ газеты — «Echo del Operaio» и «Ezio II», отличавшіяся полной самостоятельностью. Онъ не принадлежалъ ни къ какой опредѣленной партіи и одинаково рѣзко нападалъ и на радикаловъ, и на консерваторовъ, и на клерикаловъ, и на антиклерикаловъ, преслѣдуя главнымъ образомъ лицемѣріе, неискренность и погоню за достиженіемъ личныхъ, эгоистическихъ цѣлей. Въ его газетахъ доставалось одинаково всѣмъ партіямъ.
Лѣтомъ 18£te г., когда переносили тѣло папы Пія IX изъ Ватикана въ церковь св. Лоренцо — въ городѣ вспыхнули крупные безпорядки: кровавое столкновеніе между клерикальной и антиклерикальной частями римскаго населенія. Антиклерикальная партія сплотилась въ цѣлое общество ради противодѣйствія ватиканскому вліянію на народъ. Коккапьеллеръ былъ однимъ изъ самыхъ дѣятельныхъ членовъ этого общества, но вдругъ сталъ громить и обличать антиклерикаловъ. Это возмутило прежнихъ его товарищей, и они, съ мясникомъ Тоньети во главѣ, рѣшили расправиться съ Коккапьеллеромъ.
Десятаго августа 1882 года, толпа мелкихъ лавочниковъ и рабочихъ подошла къ тому кафе, гдѣ обыкновенно ужиналъ редакторъ «Эхо рабочаго». Тоньети попросилъ его выйти на улицу для объясненій. Коккапьеллеръ уже былъ предупрежденъ о замыслѣ противъ него и поэтому отказался отъ всякихъ объясненій. Но Тоньети такъ настаивалъ, что Коккапьеллеръ принужденъ былъ выйти, захвативъ на всякій случай револьверъ. Завязалось сначала крупное объясненіе, потомъ борьба. Тоньети выстрѣлилъ четыре раза, Коккапьеллеръ — одинъ. Оба оказались легко раненными. Пріятели Тоньети бросились къ нему на помощь; при нихъ также были револьверы. Явилась полиція и арестовала и Коккапьеллера, и нападавшихъ на него. Толпа, пришедшая съ Тоньети, требовала его освобожденія и была такъ возмущена противъ Коккапьеллера, что полиція должна была поскорѣе скрыть его и увезти окольными улицами.
Римъ волновался всю ночь. Толпы народа сожалѣли громогласно, что не удалось расправиться съ Коккапьеллеромъ, этимъ «защитникомъ клерикаловъ», «оскорбителемъ честныхъ людей», «врагомъ патріотизма и либерализма». У Коккапьеллера не оказалось нетолько друзей, но и просто сторонниковъ во всемъ Римѣ. Высшіе и правительственные классы глубоко презирали его за нападки на аристократовъ и министровъ. Народъ готовъ былъ растерзать его, какъ защитника папскаго обскурантизма и тараній; паписты же видѣли въ немъ еретика.
При такихъ-то обстоятельствахъ Коккапьеллеръ попалъ въ тюрьму, и вдругъ, въ ноябрѣ, когда происходили общіе выборы въ I парламентъ, затибрскіе жители Рима, считающіе себя единственными потомками древнихъ римлянъ, единогласно избрали своимъ представителемъ въ парламентѣ Коккапьеллера. Какимъ образомъ подготовилось и случилось это избраніе — остается загадкой. Коккапьеллеръ, сидя въ тюрьмѣ, не могъ принимать участія въ избирательной агитаціи въ свою пользу: у него не было ни друзей, ни денегъ, ни свободы. Народъ весь былъ противъ него и не могъ оказать никакого давленія на затибрское простонародье, которое избрало Коккапьеллера своимъ представителемъ и такъ искренно ликовало при его избраніи и освобожденіи.
Откуда же явилось это неотразимое вліяніе человѣка на толпу? Въ чемъ лежитъ его причина? Эта загадка и подала поводъ извѣстному итальянскому психіатру Ломброзо написать книжку «Due Tribuni studiati da un allienista» (Два трибуна съ точки зрѣнія психіатра).
Коккапьеллеръ заинтересовалъ итальянскаго ученаго не какъ человѣкъ, не какъ характеръ, а просто, какъ явленіе, уясняющее, по его мнѣнію, вопросъ вліянія человѣка на толпу, вопросъ, которому въ русской литературѣ посвящена статья г. Михайловскаго «Герои и толпа». Ломброзо воспользовался Коккапьеллеромъ для того, чтобы уяснить себѣ ту «психіатро-зоологическую теорію массовыхъ движеній», которая, по его словамъ, давно занимаетъ его. Онъ увидалъ въ исторіи Коккапьеллера именно тотъ случай, когда толпа идетъ безъ разсужденій за какимъ-нибудь человѣкомъ и дѣлаетъ изъ него своего героя. Коккапьеллеръ въ данномъ случаѣ явился такимъ героемъ, представляя собою вмѣстѣ съ тѣмъ типъ людей, стоящихъ на переходной ступени отъ здраваго ума къ безумію, людей, «получающихъ, по замѣчанію Ломброзо, все большее и большее значеніе въ политикѣ и общественной жизни».
Не имѣя права входить въ частную жизнь человѣка, Ломброзо строитъ свои выводы относительно прошлаго или, выражаясь по-докторски, анамнеза Коккапьеллера на томъ, что далъ онъ самъ въ своихъ двухъ газетахъ: «L’ecco dell’Operaio» и «Ezio II».
По его свидѣтельству, онъ родился въ швейцарской семьѣ, давно проживающей въ Римѣ и всецѣло преданной папѣ. Его мать была наставницей кардинала Дженга, а отецъ-республиканецъ заставилъ сына въ 49-мъ году служить въ папскомъ войскѣ. Такое противорѣчіе пронизало всю жизнь Коккапьеллера. «Я республиканецъ, заявляетъ онъ: — такъ же, какъ и мой отецъ». И вмѣстѣ съ этимъ онъ покорно носитъ мундиръ папскаго драгуна. И гораздо позже, когда Коккапьеллеръ вступилъ уже на самостоятельную дорогу, онъ нетолько не пытается выйти изъ жизненныхъ противорѣчій, но добровольно путается въ нихъ. Такъ, напримѣръ, онъ, называющій себя постоянно республиканцемъ, на каждомъ шагу приводитъ фразы Виктора Эммануила и въ своихъ журналахъ гораздо болѣе нападаетъ на республиканцевъ, чѣмъ на монархистовъ. Это противорѣчіе составляетъ одну изъ основныхъ чертъ характера людей, подобныхъ Коккапьеллеру, и сказалось во всѣхъ сторонахъ жизни «трибуна». Онъ постоянно интересовался политикой, не переставая писалъ политическія статьи и рядомъ съ этимъ исполнялъ самыя неподходящія обязанности: такъ, онъ былъ солдатомъ, затѣмъ объѣзжалъ лошадей, служилъ при циркѣ, перемѣнилъ чуть не сто разныхъ профессій, что, впрочемъ, ни на минуту не заглушало его болѣзненнаго тщеславія и жажды стать политическимъ дѣятелемъ. Онъ пользуется всякимъ ничтожнымъ случаемъ, чтобы возвеличить свою особу въ своихъ и чужихъ глазахъ. Такъ, напримѣръ, онъ, какъ хорошій наѣздникъ, изобрѣлъ какую-то узду и добился того, что приподнесъ ее лично Виктору Эммануилу. Узда оказалась никуда негодной, Викторъ Эммануилъ не велѣлъ больше пускать къ себѣ Коккапьеллера, но ему било достаточно и одного свиданія, чтобы гордиться имъ и постоянно говорить о немъ. Это искуственно раздаваемое тщеславіе, говоритъ Ломброзо, переходитъ обыкновенно въ самомнѣніе, откуда одинъ шагъ къ маніи величія, что и сказалось въ Коккапьеллерѣ. Его статьи прямо говорятъ о томъ, что его голова не въ порядкѣ. Какъ образчики его болѣзненнаго самомнѣнія Ломброзо приводитъ нѣкоторыя выдержки изъ его статей.
«Вашъ трибунъ, вашъ представитель, питаетъ Коккапъеллеръ въ „Ezio II“: — не дремлетъ, и этого достаточно вамъ. Но вы обязаны помнить, что у васъ не должно быть иного вождя, какъ я… Мнѣ хорошо извѣстно, почему десятаго августа меня угостили свинцовыми пилюлями; но рука Господа Бога, управляющая звѣздой Италіи, отвела отъ моей груди пулю Тоньети, стоявшаго во главѣ подлецовъ, убійцъ, мошенниковъ и предателей отчизны. И, благодаря Бога, Франческо Коккапъеллеръ — гордый римлянинъ — еще живъ, и долженъ говорить имъ всѣмъ въ глаза правду о ихъ безстыдной жизни…»
«Еслибы въ мірѣ, говоритъ немного дальше Коккапъеллеръ: — не появлялись время отъ времени люди, посланные Провидѣніемъ, то до чего бы дошло разнузданное общество, способное за деньги продать отцовъ, матерей, женъ, сестеръ и дѣтей?.» "И вотъ, изъ страны, властвовавшей когда-то надъ міромъ, раздался свѣжій и звонкій голосъ, говорящій только правду. И этотъ голосъ долженъ быть услышанъ монархомъ и поддержанъ народомъ. Да, итальянцы, пора, наконецъ, монарху увидѣть изъ моего журнала, въ какую пропасть влекутъ націю и монархію наши министры… Но я боролся, борюсь и буду бороться до конца, хотя бы мнѣ пришлось положить жизнь въ этой борьбѣ… Знайте, итальянцы, что — какъ учитъ исторія — время отъ времени на міровой сценѣ появляются необыкновенные люди, облеченные свыше величіемъ и властью. Невѣдомая и высшая сила посылаетъ ихъ въ извѣстное время для спасенія народа. И напрасно они захотѣли бы скрываться: рука судьбы, сверхчеловѣческая сила влечетъ ихъ черезъ всевозможныя препятствія отъ успѣха къ успѣху — на вершину могущества… Пусть зовутъ меня наглецомъ. Но я съ Божьей помощью выполню возложенную на меня святую миссію, выполню ее подъ эгидой славнаго Савойскаго дома и народа. Самъ Викторъ Эммануилъ не разъ говорилъ мнѣ: «Ты храбрый человѣкъ…»
Не надо быть психіатромъ, чтобы рѣшить, что Коккапьеллеръ человѣкъ тронутый. Ломброзо прибавляетъ, что въ этой нееокрушимой самоувѣренности и сознаніи своей правоты и величія и лежитъ одна изъ тайныхъ причинъ непосредственнаго вліянія людей, подобныхъ Коккапьеллеру. Они фанатизируютъ толпу порой до омраченія сознанія. Ломброзо приводитъ, какъ примѣръ этого вліянія, статью, помѣщенную въ журналѣ Коккапьеллера отъ 30-го января 1883 г. Статья не подписана, но Ломброзо предполагаетъ, что она принадлежитъ одному изъ почитателей Коккапьеллера. Авторъ статьи проводитъ подробную параллель между Христомъ и Коккапьеллеромъ, которую мы отказываемся перевести. Оканчивается же статья такъ:
«Будь благословенъ Коккапьеллеръ! Мы принадлежимъ къ твоей партіи и за нами вся итальянская молодежь! Мы, по одному твоему мановенію, пойдемъ за тобою всюду, куда пойдешь ты!..»
Ломброзо увѣренъ, что Коккапьеллеръ можетъ легко довести свое вліяніе до этой степени, и толпа по одному его знаку пойдетъ за нимъ, куда угодно.
Въ чемъ же секретъ вліянія этого человѣка? Отвѣтъ на это и хочетъ дать Ломброзо своею «психіатро-зоологической» теоріею.
Законъ инерціи царитъ въ природѣ. Онъ же господствуетъ и въ мірѣ психологическомъ, и въ развитіи народовъ. Эта мысль ноишла мнѣ въ голову, говоритъ Ломброзо, когда я читалъ у Бретъ-Гарта о собакѣ-консерваторѣ, которая лаяла и остервѣнялась противъ всякихъ нововведеній въ ихъ деревнѣ: противъ желѣзныхъ дорогъ, газа и проч. Присмотрѣвшись повнимательнѣе, Ломброзо вывелъ заключеніе, что всѣ животныя консерваторы. Извѣстно, что собаки лаютъ на чужихъ единственно оттого, что они чужіе. Есть лошади, которыя не позволяютъ сѣсть на себя даже хозяину, если онъ перемѣнилъ одежду. Человѣкъ въ этомъ отношеніи еще хуже. Ребенокъ плачетъ, когда видитъ новое лицо. Взрослый добровольно становится рабомъ традиціи и всевозможныхъ предразсудковъ. Правило: «такъ всѣ поступаютъ», стало основнымъ закономъ въ обществѣ. Всякое нарушеніе его и введеніе чего-нибудь новаго неминуемо сопровождается борьбой и гоненіемъ. Конечно, — то относится только къ значительнымъ нововведеніямъ, до мелкихъ новинокъ всѣ жадны и падки. И это сказывается тѣмъ рѣзче, чѣмъ менѣе развито общество, чѣмъ слабѣе умомъ его представители. Такъ, у дикарей подымается споръ изъ-за того, кому первому надѣть перо иного цвѣта или татуироваться по новому образцу. Но горе тому, кто пожелаетъ измѣнить нелѣпые обычаи предковъ. Яркое доказательство трудности всякаго нововведенія представляетъ примѣръ, какъ прививалось употребленіе картофелю, табаку и т. н. Въ высшихъ сферахъ мысли, въ наукѣ, мы видимъ тотъ же законъ инерціи. Всѣ, даже самыя полезныя открытія вызывали всегда протестъ. Наши академіи вѣнчаютъ лаврами мелкія открытія, какъ напримѣръ, новой формы улитки, перемѣны въ окончаніи словъ (что можетъ равняться новой манерѣ татуироваться у Таитянъ), и въ тоже время академіи отвергаютъ съ благороднымъ негодованіемъ всякую новую и смѣлую мысль, нарушающую чѣмъ-нибудь ихъ мирное существованіе, и предаютъ анаѳемѣ открытіе Америки, признаніе силы пара и т. д. Дарвинизмъ на нашихъ глазахъ выдержалъ цѣлую борьбу.
Въ основѣ всего этого лежитъ то, что нормальный человѣкъ, иначе говоря — человѣчество, ненавидитъ нововведенія, поддаваясь невольно закону инерціи. При всякомъ нарушеніи этого закона оно испытываетъ какъ бы утомленіе нервныхъ центровъ, усиліе, доходящее до страданія, вслѣдствіе необходимости, такъ или иначе, подчиниться этому нарушенію. Вотъ почему оно отчасти безсознательно, а иногда и сознательно всѣми силами борется съ нововведеніями и преслѣдуетъ тѣхъ, кто стремится ввести ихъ.
Слѣдовательно, инерція есть общій, постоянно дѣйствующій законъ, а революціи и всякія массовыя движенія составляютъ только исключеніе изъ него. Обстоятельства, побуждающія людей идти на эти исключенія и бороться съ основнымъ закономъ, почти всегда одни и тѣже: надежда на улучшеніе своей участи. Какъ собака перестаетъ лаять на чужого, если онъ покормитъ и приласкаетъ ее, какъ ребенокъ — этотъ врагъ всякаго нововведенія — мирится съ нимъ, если ему достанется отъ этого игрушка или конфета, такъ и человѣчество склоняется передъ нимъ, когда всплывутъ выгоды нововведенія. Лишенія, голодъ, бѣдствія и страданія подготовляютъ его къ желанію измѣнить условія существованія, оно безсознательно стремится къ этому, но не имѣетъ силы пойти противъ теченія. Законъ инерціи, дѣйствующій съ неумолимымъ постоянствомъ, заглушаетъ даже такой могучій импульсъ, какъ нужда. Тутъ-то и необходимъ необыкновенный, «ненормальный» человѣкъ, который бы отрекся отъ всякихъ личныхъ цѣлей, отъ эгоистическихъ разсчетовъ, и даже отъ естественной жажды жизни, и подставилъ бы грудь страшной силѣ инерціи. Если почва недостаточно подготовлена, если онъ не находитъ поддержки въ окружающихъ — онъ гибнетъ, какъ «безумецъ», платясь за свое геройство мученичествомъ, тюрьмою, осмѣяніемъ, позорной смертью. Если же скрытое движеніе въ обществѣ достаточно назрѣло, если все готово къ низверженію стараго и принятію новаго, «безумецъ», вызвавшій движеніе, становится «великимъ человѣкомъ».
Какъ образецъ послѣдняго, Ломброзо выдвигаетъ итальянскаго героя, извѣстнаго трибуна Колу ди-Ріензи. Понятно, что не Ріензи создалъ эпоху, а эпоха создала его. Въ XIV вѣкѣ положеніе Рима было таково, что, по словамъ Петрарки, «все заставляло вѣрить во вмѣшательство злого духа». Правителей не было; святыни были поруганы; грабежи и убійства совершались каждый день; пощады не давалось ни женщинамъ, ни дѣтямъ… При такихъ-то условіяхъ появился Кола ди-Ріензи. Онъ родился въ 1313 году. Отецъ его былъ мелкій трактирщикъ, мать прачка, хваставшаяся своей прежней близостью съ Генрихомъ VII. Кола лично себѣ обязанъ своимъ образованіемъ и общественнымъ положеніемъ, вначалѣ очень скромнымъ: онъ былъ нотаріусомъ. Онъ много изучалъ исторію своего отечества и, проникнувшись уваженіемъ къ республиканскимъ доблестямъ древняго Рима, задумалъ провести въ жизнь то, чему онъ научился въ книгахъ. Первымъ его шагомъ было — стать въ качествѣ нотаріуса защитникомъ вдовъ и сиротъ, и онъ сейчасъ же принялъ прозвище ихъ «консула», какъ въ тѣ времена были консулы столяровъ, ткачей и др. Но этого для Колы было мало. Онъ началъ выставлять на площадяхъ аллегорическія картины съ политическимъ содержаніемъ, а самъ, весь въ бѣломъ, съ вѣнцомъ на головѣ и съ вдохновеннымъ видомъ комментировалъ эти картины. Въ 1342 г., когда во время одной изъ многихъ уличныхъ смутъ, обычныхъ въ ту эпоху, народъ хотѣлъ разбить сенатъ — Колу потребовали въ Авиньонъ, уже какъ народнаго оратора. Здѣсь онъ такъ ярко нарисовалъ картину бѣдствій Рима, говорилъ съ такимъ могучимъ краснорѣчіемъ, что тронулъ холодныхъ прелатовъ и заручился ихъ помощью своему дѣлу. 19-го мая 1347 года, Кола собралъ народъ въ Капитоліи и заставилъ его декретировать цѣлый рядъ чрезвычайныхъ мѣръ. Нѣкоторыя изъ нихъ поражаютъ своей смѣлостью и цѣлесообразностью. И тутъ случилось нѣчто въ родѣ чуда. Скромный нотаріусъ получилъ полную власть надъ городомъ. Онъ сейчасъ же принялъ званіе трибуна и совершилъ настоящія чудеса: водворилъ миръ гамъ, гдѣ царствовалъ хаосъ, и заставилъ гордыхъ бароновъ пасть ницъ передъ собой. Народъ съ восторгомъ принималъ всѣ его замыслы и проэкты и съ радостью повиновался всѣмъ строгимъ мѣрамъ Колы.
Однако, этотъ великій человѣкъ, по заключенію Ломброзо, былъ несомнѣнно маніакомъ. Вся его жизнь есть рядъ противорѣчій, непослѣдовательностей и странностей, свидѣтельствующихъ прямо о ненормальности его умственныхъ способностей. Такъ, напримѣръ, онъ всѣ свои замыслы и дѣла приписывалъ вдохновенію свыше, увѣрялъ, что на него спускался голубь, что онъ слышалъ постоянно гласъ Божій. Онъ постоянно сравнивалъ себя съ Іисусомъ Христомъ и заявлялъ, что онъ новый Мессія, призванный нетолько осчастливить свою родину, но и искупить весь міръ. На ряду съ геніальными замыслами, онъ выказывалъ постоянно пустоту и мелочность. Такъ онъ задумалъ короноваться шестью разными коронами, имѣвшими символическое значеніе: изъ плюща, изъ мирты, изъ сельдерея, вѣнцомъ короля троянскаго и серебряной короной. А Грегоровіусъ утверждаетъ даже, что Кола имѣлъ намѣреніе короноваться императоромъ.
Все это, по мнѣнію Ломброзо, свидѣтельствуетъ о ненормальномъ состояніи умственныхъ способностей Колы и даетъ поводъ заключить, что у него была манія величія, которая, если прослѣдить всю дѣятельность Колы, сказывалась въ немъ съ юныхъ лѣтъ. Мы видѣли, что, еще будучи простымъ нотаріусомъ, онъ уже прозвалъ себя громкимъ именемъ «консула вдовъ и сиротъ». Послѣ поѣздки въ Авиньонъ, онъ уже сталъ римскимъ консуломъ; затѣмъ онъ провозгласилъ себя первымъ трибуномъ, потомъ трибуномъ милостивымъ и строгимъ — Severo, ссылаясь на Северино Боэдіо, отъ котораго усвоилъ себѣ гербъ. А еще позже, играя словами (что такъ любятъ всѣ съумасшедшіе), онъ назвалъ себя Tribuno Aiigusto, такъ какъ онъ былъ провозглашенъ трибуномъ въ августѣ. Всѣ эти мелочи, конечно, раздували тщеславіе Колы, но вмѣстѣ съ тѣмъ онѣ поддерживали его престижъ въ народѣ и отчасти составляли его силу.
Новый римскій трибунъ Коккапьеллеръ, сознательно или безсознательно, повторяетъ систему Колы. Глубоко убѣжденный въ своей нравственной силѣ, онъ навязываетъ это убѣжденіе и другимъ. Но и кромѣ этой сходной черты, Ломброзо находитъ множество аналогичныхъ свойствъ между обоими трибунами — средневѣковымъ и современнымъ (противорѣчія, путаница мыслей и т. д.), что приводитъ его все къ тому же результату: вліять на толпу и непосредственно захватывать ее можетъ только человѣкъ исключительный, ненормальный. Онъ не долженъ быть ни геніемъ, ни съумасшедшимъ, ни обыкновеннымъ смертнымъ, а тѣмъ, что Ломброзо назвалъ «маттоидомъ» (т. е. тронутымъ), отъ итальянскаго слова matto — помѣшанный.
Ломброзо установилъ этотъ терминъ въ своей книгѣ: «Геній и съумасшествіе», надѣлавшей когда-то много шуму въ Италіи. Ломброзо обвиняли въ стремленіи развѣнчать геніальныхъ людей и запрятать ихъ всѣхъ въ съумасшедшій домъ, хотя, проводя параллель между людьми великими и съумасшедшими, онъ далеко не первый вступилъ на путь этой аналогіи.
Давнымъ давно нѣкоторые ученые высказывали, что геніальность представляетъ много точекъ соприкосновенія съ умопомѣшательствомъ. Такъ Аристотель говорилъ, что люди, выдающіеся въ сферѣ политики, поэзіи или искуства, всегда меланхолики или съумасшедшіе, какъ напримѣръ, Аяксъ, Беллерофонъ, Сократъ, Эмпедоклъ, Платонъ и другіе. Платонъ утверждалъ въ «Федрѣ», что бредъ — величайшее благо, посылаемое богами, что въ бреду творились лучшія вещи и высказывались великія пророчества, оказавшія тысячи услугъ Греціи. Демокритъ прямо заявлялъ, что нормальный человѣкъ не можетъ быть поэтомъ. Позже, Паскаль говорилъ, что высшая геніальность граничитъ съ умопомѣшательствомъ, что подтвердилось на немъ самомъ. Затѣмъ Гекартъ (Stultitiaiia, ou petite bibliographie des fous de Valenciennes, par un homme en démence, 1823), Делепьеръ (Histoire littéraire des fous, 1860), Форгъ (Revue de Paris, 1826) — всѣ они высказывали ту же мысль. Лелю (Demon de Socrate; L’Amulet de Pascal) и Верга (Lipemania del Tasso) утверждаютъ, что многіе геніи были мономаніаками и страдали галлюцинаціями, какъ напримѣръ, Свифтъ, Лютеръ, Кардано, Бруггэмъ. Моро (Psychologie morbide) и Шиллингъ (Psychiatrische Briefe) прямо говорятъ, что геній всегда есть неврозъ и очень часто бываетъ настоящимъ помѣшательствомъ.
Ломброзо не безусловно раздѣляетъ это мнѣніе. Еслибы геніальность была всегда проявленіемъ душевной болѣзни, говоритъ онъ: — то нельзя было бы объяснить существованіе по истинѣ великихъ людей съ совершенно нормальными умственными способностями, какъ, напримѣръ, Галилей, Кеплеръ, Колумбъ, Вольтеръ, Наполеонъ, Микель-Анджело, Кавуръ. Тѣмъ не менѣе, Ломброзо, на основаніи историческихъ и статистическихъ данныхъ, посвящаетъ цѣлую книгу доказательству аналогіи геніальности съ съумасшествіемъ и родственности натуры генія и безумнаго.
Помимо экзальтаціи, періодической смѣны возбужденнаго состоянія и полнаго упадка силъ, у генія, по мнѣнію Ломброзо, есть множество общихъ чертъ съ съумасшедшимъ, начиная съ внѣшнихъ манеръ и привычекъ. Всевозможныя эксцентрическія выходки, своеобразные пріемы и судорожные жесты, отличающіе съумасшедшихъ, свойственны очень многимъ великимъ людямъ. У Петра Великаго замѣчались судорожныя движенія въ лицѣ. Наполеонъ былъ подверженъ судорогамъ въ правомъ плечѣ, въ губахъ и въ ногахъ, и т. п.
Бюффонъ, занятый какой то идеей, забрался разъ на колокольню и спустился съ нея но канату, не отдавая себѣ въ этомъ отчета. Такая полная безсознательность — явленіе нерѣдкое между великими людьми. Очень часто лучшія идеи или творенія зарождались именно въ эти моменты безсознательности или бывали внушены галлюцинаціями. Ломброзо собралъ множество свидѣтельствъ, гдѣ геніи признаются въ томъ, что они обязаны своими твореніями безсознательному вдохновенію.
Гёте очень часто писалъ въ состояніи, тождественномъ съ сонамбулизмомъ. Клопштокъ заявляетъ, что вдохновеніе посѣщало его во время сна. Вольтеръ сочинилъ во снѣ одну изъ пѣсенъ Генріады. Ньютонъ и Кардано рѣшали въ сновидѣніяхъ математическія задачи. Лафонтенъ сочинилъ во время сна своихъ «Двухъ Голубей». Моцартъ заявилъ, что музыкальныя творенія являлись у него безсознательно. Ламартинъ не разъ говорилъ: «Думаю не я самъ, а мои идеи думаютъ за меня». Впрочемъ, это присутствіе безсознательности въ творчествѣ было засвидѣтельствовано уже очень давно. Еще Сократъ сказалъ, что поэты творятъ по инстинкту, не отдавая себѣ отчета въ томъ, что говорятъ они.
Эта-то безсознательность и приближаетъ главнымъ образомъ генія къ съумасшедшему. Моменты вдохновенія — тѣ же приступы помѣшательства; только при болѣе или менѣе сильномъ мозговомъ возбужденіи и возможно появленіе высокихъ твореній. Вотъ почему очень многіе даже прибѣгали и прибѣгаютъ къ искуственнымъ мѣрамъ, чтобы привести себя въ состояніе мозгового возбужденія. Такъ Шиллеръ ставилъ ноги въ ледъ. Мильтонъ и Декартъ, обдумывая что-нибудь, опрокидывали назадъ голову. Боссюэтъ работалъ въ холодной комнатѣ съ горячими компресами на головѣ. Лейбницъ могъ сосредоточиться на своихъ мысляхъ только лежа.
Этою потребностью въ искуственномъ возбужденіи мозговой дѣятельности объясняется и склонность очень многихъ людей злоупотреблять спиртными напитками. Такъ Александръ Великій, Сократъ, Сенека, Алкивіадъ, Катонъ, Септимій Северъ, Махмудъ II умерли или въ пьяномъ видѣ, или въ бѣлой горячкѣ. Коннетабль Бурбонскій, Авицена, Караччіо, Мюрже, Нерваль, Мюссэ, Тассо, Гендель и Глюкъ были извѣстными алкоголиками. Вино было настоящей потребностью организма всѣхъ этихъ замѣчательныхъ людей.
Вслѣдствіе всѣхъ этихъ особенностей, физіологія великихъ людей совершенно отличается отъ физіологіи простыхъ смертныхъ. Очень часто какое нибудь впечатлѣніе или ощущеніе, которое прошло бы безслѣдно для нормальнаго человѣка, можетъ имѣть страшное вліяніе на генія, точно такъ же, какъ и на съумасшедшаго. Извѣстны тысячи случаевъ импульсивныхъ помѣшательствъ, когда, подъ вліяніемъ простыхъ зрительныхъ или слуховыхъ впечатлѣній, совершались страшныя преступленія: видъ оружія, огня, трупа вызывалъ помѣшанныхъ на убійство, поджогъ, оскверненіе кладбищъ. Для человѣка геніальнаго ощущеніе имѣетъ такое же громадное значеніе. Ломброзо говоритъ, что большая часть великихъ мыслей или открытій вызывалась какимъ-нибудь пустымъ внѣшнимъ обстоятельствомъ. Такъ видъ лягушки повелъ къ открытію гальванизма. Упавшее яблоко внушило Ньютону великую мысль. У Альфьери зарождались замыслы трагедіи подъ впечатлѣніемъ музыки. Видъ апельсина вызвалъ въ Моцартѣ воспоминаніе объ одной неаполитанской пѣснѣ, слышанной имъ лѣтъ пять передъ этимъ, и онъ сейчасъ же написалъ серенаду Донъ-Жуана. Мильтонъ и Бэконъ могли работать только при звонѣ. Видъ рака заронилъ Уатту мысль о его машинѣ, а развалины Капитолія вдохновили Гиббона.
Понятно, что такая исключительная воспріимчивость — удѣлъ исключительныхъ натуръ. Дикарь и идіотъ очень мало впечатлительны даже и къ физической боли; чѣмъ больше развивается умственная сторона человѣка, тѣмъ больше ростетъ его впечатлительность. У геніевъ она достигаетъ высшихъ предѣловъ и служитъ источникомъ и ихъ славы, и ихъ несчастій. Ощущеніе или впечатлѣніе, незамѣтное для обыкновеннаго смертнаго, является для генія цѣлымъ событіемъ. Такъ художникъ Франчіа умеръ отъ восторга при видѣ картины Рафаэля. Архимедъ, найдя свой законъ, бѣгалъ отъ радости голый и кричалъ: «Эврика!»
Эта крайняя впечатлительность служитъ нерѣдко причиной настоящихъ страданій, которыя для обыкновеннаго человѣка просто кажутся вымышленными. Лафонтенъ навѣрное говорилъ о себѣ, когда писалъ:
«Un souffle, une ombre, un rien leur donne la fièvre».
Именно это un rien «ничто» для человѣка нормального, раздражая впечатлительность исключительной натуры, доводитъ ее очень часто до всевозможныхъ странностей, до самыхъ нелѣпыхъ маній. Такъ Шопенгауэръ выходилъ изъ себя и не могъ успокоиться, когда писали его фамилію съ двумя п. У очень многихъ великихъ людей являлись подъ конецъ жизни настоящіе пункты помѣшательства.
Кромѣ того, здѣсь, какъ и вездѣ, природа какъ бы требуетъ равновѣсія. За сильнымъ возбужденіемъ неизбѣжно слѣдуетъ реакція; за чрезмѣрной тратой умственныхъ силъ слѣдуетъ ихъ ослабленіе. Меланхолія, уныніе, манія преслѣдованія, нерѣдко полное слабоуміе являются очень часто жестокой расплатой за высшіе дары природы. Такъ Магометъ впалъ подъ конецъ въ идіотизмъ. Гёте постоянно переходилъ отъ крайняго возбужденія къ меланхоліи. Линней къ старости сталъ паралитикомъ и полу-идіотомъ. Очень многіе дѣлались настоящими мономаніаками.
Эта же преувеличенная и, такъ сказать, сконцентрированная впечатлительность служитъ причиной тому, что и истина, и заблужденіе пускаютъ въ геніальномъ человѣкѣ настолько глубокіе корни, что убѣдить его или разубѣдить въ чемъ-нибудь становится также трудно, какъ и убѣдить съумасшедшаго.
Ту же самую аналогію между геніемъ и безумнымъ Ломброзо видитъ и въ томъ, какъ тотъ и другой поддаются метеорологическимъ вліяніямъ. Такъ, наибольшее число помѣшательствъ приходится на теплые мѣсяцы; въ это же время явилась большая часть геніальныхъ твореній, и открытій. Наполеонъ, Вольтеръ, Бюффонъ, Руссо, Байронъ, Гейне не могли заниматься въ холодную погоду. Мильтонъ говорилъ, что зимой его муза безмолствуетъ. Творчество Шиллера было въ полной зависимости отъ погоды, что онъ самъ заявилъ въ свой перепискѣ съ Гёте. Въ ноябрѣ (1817 г.) онъ писалъ: «Въ эти унылые дни, подъ этимъ свинцовымъ небомъ я неспособенъ работать»… Въ декабрѣ онъ писалъ: «Я снова принялся за работу, но погода такая сѣрая, что невозможно сохранить ясность души»… Въ іюлѣ — «благодаря хорошей погодѣ», къ нему вернулось его «лирическое вдохновеніе.»
Ломброзо, по тѣмъ даннымъ, какія удалось ему собрать, даетъ подтвержденіе тому, что всѣ лучшія творенія или явились на свѣтъ, или только зародились въ весенніе мѣсяцы. Данте началъ свою поэму въ апрѣлѣ. Лучшія вещи Микель-Анджело явились между апрѣлемъ и іюнемъ. Мильтонъ задумалъ свою поэму весной. Весной же написаны всѣ лучшія произведенія Ламартина, Мюссэ, Гюго, Беранже и др. Гёте задумалъ «Вертера» въ апрѣлѣ, а «Фауста» въ мартѣ. Россини создалъ «Семирамиду» въ февралѣ. Въ этомъ же мѣсяцѣ Бетховенъ написалъ знаменитую девятую симфонію. Мысль о существованіи Америки явилось впервые Колумбу въ маѣ или іюнѣ 1474 года. Открытіе Кеплера явилось въ маѣ, а открытіе Галилея въ апрѣлѣ. Мысль о барометрѣ возникла у Торричели въ маѣ 1644 года.
Ломброзо изъ массы примѣровъ составляетъ даже цѣлую табищу, по которой можно прослѣдить вліяніе погоды на великихъ людей.
Тоже вліяніе погоды и климата авторъ видитъ и относительно мѣсторожденія какъ великихъ людей, такъ и душевно-больныхъ. Въ Италіи наибольшее число великихъ людей приходится на умѣренно гористыя провинціи, отличающіяся теплымъ и мягкимъ климатомъ. Тутъ появились: Рафаэль. Тассо, Россини, Доницетти, Плиній. Аріосто, Корреджіо, Поль Веронезъ. Одна Флоренція дала: Данте, Маккіавелли, Бенвенуто Челлини, Андреа дель-Сарто, Боккаччіо и многихъ другихъ. Страны совершенно ровныя, или, наоборотъ, очень гористыя представляютъ почти полное отсутствіе геніальныхъ людей. Ломброзо замѣчаетъ точь въ точь тоже самое и относительно помѣшательства. Наибольшее количество психическихъ болѣзней развивается въ холмистыхъ мѣстностяхъ. Примѣры тому: психическія эпидеміи въ нѣкоторыхъ провинціяхъ Италіи, множество пророковъ, появившихся въ холмахъ Іудеи, и Шотландія, породившая людей, надѣленныхъ «двойнымъ зрѣніемъ» — тѣхъ же помѣшанныхъ.
Подобную же аналогію между геніемъ и безуміемъ авторъ подчеркиваетъ и по отношенію расы, и по отношенію наслѣдственности. Какъ на яркій примѣръ вліянія расы, Ломброзо указываетъ на евреевъ, давшихъ огромный процентъ великихъ людей во всѣхъ областяхъ науки, литературы и искуства. Достаточно упомянуть Спинозу, Мейербера, Галеви, Мендельсона, Ауэрбаха, Гейне, Лассаля, Маркса. Всѣ они внесли въ свою область что-нибудь новое и стояли во главѣ новыхъ школъ. А вмѣстѣ съ тѣмъ евреи даютъ огромный процентъ съумасшедшихъ, сравнительно съ другими національностями.
О наслѣдственной передачѣ дарованій было говорено очень много. Всѣмъ извѣстны случаи передачи таланта въ нѣсколькихъ поколѣніяхъ. Ломброзо упоминаетъ Аристотеля, Эсхила, Софокла, Аристофана, Аріосто, Тиціана, Моцарта, Мурильо, Поля Веронеза, Баха, Дарвина и многихъ другихъ. Но, проводя параллель съ наслѣдственностью съумасшествія, онъ признаетъ, что послѣднее встрѣчается гораздо чаще. На сто случаевъ помѣшательства — восемьдесятъ пять наслѣдственныхъ. Но бываетъ, что геній и безуміе въ наслѣдственности сплетаются вмѣстѣ. Такъ многіе великіе люди считали въ числѣ своихъ предковъ помѣшанныхъ и эпилептиковъ, или имѣли дѣтей-идіотовъ и психически больныхъ. Такъ у Фридриха Великаго былъ съумасшедшій отецъ; у Петра І-го — слабоумный сынъ. У Карла У-то мать страдала меланхоліей. Мать Байрона была съумасшедшая. Но родственность съумасшествія и геніальности такъ велика, что очень часто они идутъ рука объ руку въ одномъ и томъ же субъектѣ. Ломброзо, по собственнымъ наблюденіямъ, приводитъ примѣры, когда одновременно съ помѣшательствомъ являлся у больного какой-нибудь талантъ. Человѣкъ, не помышлявшій ни о музыкѣ, ни о живописи, вмѣстѣ съ потерей разсудка становился недюжиннымъ артистомъ. Автору приходилось иногда слышать отъ своихъ паціентовъ превосходные стихи или музыкальныя импровизаціи, замѣчать проявленіе необыкновенной сообразительности, или глубины мысли. Понятно, что тутъ, главнымъ образомъ, играютъ роль галлюцинаціи и сильнѣйшее мозговое возбужденіе; какъ только оно проходитъ — помѣшанный становится бездарнымъ, вялымъ и тупоумнымъ человѣкомъ.
Но, конечно, такое внезапное проявленіе дарованія у безумнаго должно считаться исключительнымъ случаемъ. За то Ломброзо признаетъ почти правиломъ, что геніальный человѣкъ долженъ быть психически больнымъ человѣкомъ. Не говоря уже о людяхъ, страдавшихъ временными галюцинаціями, какъ Гёте, Андраль, Челлини и Гоббсъ, или сошедшихъ съ ума въ послѣдніе дни жизни, какъ Вико, большая часть великихъ людей были положительно «тронуты». Такъ Моцартъ, Шуманъ, Бетховенъ, Доницетти, Гендель, Глюкъ, Амперъ, Мендельсонъ, Галлеръ, Гуно, Гуцковъ, Куперъ, Батюшковъ, Сальери, Поэ, Мюссэ и многіе другіе были несомнѣнно душевно-больными. Гоббсъ, матеріалистъ Гоббсъ, боялся темной комнаты. Моцарта всю жизнь преслѣдовала мысль, что его отравятъ. Мольеръ страдалъ меланхоліей. Россини долго лечился отъ душевной болѣзни. Шуманъ съ двадцати трехъ лѣтъ началъ страдать мрачнымъ помѣшательствомъ. Огюстъ Контъ впродолженіи десяти лѣтъ лечился у Эскироля. Кардано, у котораго и отецъ и сынъ были съумасшедшіе, самъ всю жизнь страдалъ душевною болѣзнью. Тассо былъ одержимъ мрачнымъ помѣшательствомъ и сознавалъ это. Ньютонъ къ старости сталъ душевно больнымъ. Руссо описалъ свои душевныя страданія и изъ нихъ ясно видно, что онъ былъ совершенно ненормаленъ психически. Усиленный умственный трудъ и постоянно возростающее тщеславіе сдѣлали изъ ипохондрика меланхолика, а потомъ маніака. Шопенгауеръ наслѣдовалъ, какъ онъ самъ говорилъ, умъ отъ матери, а характеръ отъ отца-самоубійцы. И самъ онъ страдалъ, такъ же, какъ его отецъ, маніей преслѣдованія. Онъ всю жизнь боялся чего -нибудь и переѣзжалъ съ мѣста на мѣсто, спасаясь отъ воображаемыхъ золъ; жилъ всегда въ первомъ этажѣ, потому что боялся пожара; не могъ распечатать письма безъ трепета; не позволялъ брить себѣ бороду, а выжигалъ ее- Боязнь людей стала для него сущимъ страданіемъ. Онъ дѣлалъ замѣтки въ своей книжкѣ по-гречески, по-латыни, по-санскритски, чтобы никто не могъ прочесть. Этотъ великій философъ рядомъ съ глубочайшими мыслями всю жизнь былъ преисполненъ подобными пустяками. Онъ вѣрилъ въ вертящіеся столы, въ чудотворную силу магнетизма, вѣрилъ даже въ сны и пресерьёзно разгадывалъ ихъ. А главное, онъ ни на минуту не забывалъ о собственномъ «я» и всю жизнь носился съ собственной особой съ мелочностью и тревожностью, свойственными настоящимъ съумасшедшимъ.
Въ числѣ великихъ людей, страдавшихъ душевными болѣзнями, Ломброзо не забылъ привести и нашего Гоголя. Онъ утверждаетъ, что человѣкъ, написавшій такую великую комедію и сатиру, не могъ бы заговорить потомъ совершенно инымъ язы комъ, еслибы онъ не сошелъ съ ума. Разстроенный съ юности организмъ привелъ Гоголя къ душевному угнетенію, перешедшему впослѣдствіи въ психическую болѣзнь.
Но кромѣ всѣхъ этихъ съумасшедшихъ геніевъ и геніальныхъ съумасшедшихъ, есть еще цѣлый разрядъ людей, представляющихъ какъ бы нѣчто среднее между геніальными людьми, одержимыми помѣшательствомъ, здоровыми и обыкновенными съумасшедшими. Ломброзо ихъ-то и называетъ маттоидами. Такой видъ психическаго разстройства, конечно, не новъ. Это то, чтоМаудсли называетъ «психопатическимъ темпераментомъ», Морель, Легранъ-ле-Соль и Шуле — "наслѣдственнымъ неврозомъ, а Раджи называетъ такихъ людей просто «невропатами». Ломброзо обратилъ на нихъ особое вниманіе и спеціально занялся изученіемъ ихъ потому, что ихъ политическое и обществедное значеніе, по его мнѣнію, ростетъ съ каждымъ днемъ. Современная Италія, по словамъ Ломброзо, изобилуетъ подобнаго рода людьми. Они на первый взглядъ кажутся совершенно здравомыслящими; порой выказываютъ геніальныя способности, которыя могутъ увлечь толпу; но для психіатра ихъ «тронутость» ясна и ее-то и изучаетъ Ломброзо. Собственно маттоидами онъ называетъ людей, обнаруживающихъ ненормальность: 1) въ сферѣ чувствительной, 2) въ сферѣ нравственной, 3) въ сферѣ умственной. Четвертую категорію представляютъ маттоиды-графоманы, страдающіе сложнымъ разстройствомъ, состоящимъ изъ аномалій трехъ первыхъ категорій.
Коккапьеллеръ, по мнѣнію Ломброзо, представляетъ всѣ характернѣйшія черты маттоида-графомана и можетъ служить ихъ яркимъ типомъ. Онъ является представителемъ того множества политическихъ писателей (или «писакъ», какъ называетъ ихъ Ломброзо), которые наводнили теперь Италію своими произведеніями. Ломброзо именно въ этой страсти писать, и писать ужасно много, страсти, основанной на мелкомъ политическомъ тщеславіи, видитъ положительную черту ненормальности. Болѣзненное самолюбіе и преувеличенное мнѣніе о собственномъ значе ніи и способностяхъ побуждаетъ маттоидовъ-графомановъ обыкновенно стремиться вліять на толпу. При распространенности печати — путь газетъ, журналовъ и брошюръ для нихъ самый удобный. И они пишутъ ужасно много. Такъ одинъ пасторъ Блюэтъ написалъ сто восемьдесятъ книгъ, одну глупѣе другой. Нѣкто Манджіоне, у котораго была изуродована рука, постоянно голодалъ, чтобы имѣть возможность нанимать писаря и диктовать ему свои сочиненія. Пассананте, покушавшійся на жизнь короля Гумберта, исписалъ цѣлыя горы бумаги. Гито также постоянно писалъ что-нибудь.
Во всѣхъ этихъ многочисленныхъ сочиненіяхъ замѣчается одна и таже характерная черта: ихъ цѣль и содержаніе находятся въ полномъ несоотвѣтствіи съ общественнымъ положеніемъ и образованіемъ ихъ авторовъ. Такъ, священникъ пишетъ о средствахъ противъ тифа, медикъ занимается геометріей и астрономіей, хирургъ, ветеринаръ и акушеръ — воздухоплаваніемъ; по варъ — политикой, извощикъ — теологіей, дворникъ — драматическимъ искуствомъ, сторожъ — финансовыми и соціологическими вопросами, а Коккапьеллеръ — наѣздникъ становится политическимъ дѣятелемъ. Пасторъ Блюэтъ, называвшій себя апостоломъ, преспокойно барышничаетъ лошадьми.
Но все это еще не заставляло бы считать графомановъ тронутыми, еслибы въ ихъ произведеніяхъ не сказывались всегда однѣ и тѣже черты, которыя прямо указываютъ на ихъ ненормальность. Рядомъ съ фанатической преданностью той или другой идеѣ у всѣхъ ихъ встрѣчаются: необыкновенное многословіе, растянутость, громадное тщеславіе, а главное, постоянныя противорѣчія между отдѣльными мыслями и между словомъ и дѣломъ.
Другая отличительная черта всѣхъ маттоидовъ — постоянная перемѣна профессій. Гито былъ журналистомъ, адвокатомъ, религіознымъ проповѣдникомъ и театральнымъ импрессаріо. Томмази до 33-хъ лѣтъ успѣлъ быть лакеемъ, плотникомъ, половымъ, закладчикомъ, комическимъ писателемъ, фокусникомъ, трактирщикомъ, фигляромъ и, наконецъ, сталъ писать во множествѣ политическія статьи. Манджіоне былъ военнымъ, земледѣльцемъ, инженеромъ, кирпичнымъ заводчикомъ, служилъ при кладбищахъ и рядомъ съ этимъ постоянно стремился стать политическимъ писателемъ.
Замѣчательно то, что всѣ они въ обыкновенныхъ житейскихъ отношеніяхъ совершенно здравы и нормальны. Ихъ психическое разстройство отражается только въ ихъ произведеніяхъ. Этимъ объясняется то, что многіе маттоиды — авторы безумныхъ сочиненій, въ жизни являются замѣчательными дѣятелями. Ломброзо приводитъ въ примѣръ пять профессоровъ, троихъ депутатовъ, одного сенатора, пять священниковъ и одного директора госпиталя, какъ завѣдомыхъ маттоидовъ-графомоновъ, пользующихся и теперь полнымъ уваженіемъ.
Тѣ же самыя черты мы видимъ и въ Коккапьеллерѣ. Въ жизни это умный, ловкій человѣкъ, съумѣвшій привлечь на свою сторону и правительство и народъ. Въ статьяхъ же онъ. положительно, мономаніакъ. И, кромѣ того, въ его произведеніяхъ отразились безъ исключенія и всѣ остальныя особенности маттоидовъ. Кромѣ несоблюденія граматическихъ правилъ, свой ственнаго всѣмъ маттоидамъ, у него постоянно встрѣчается самый разнообразный шрифтъ, іероглифы, своеобразныя выраженія, частыя повторенія однихъ и тѣхъ же словъ. Все это, по мнѣнію Ломброзо, подтверждаетъ то, что Коккапьеллеръ — маттоидъ. Такъ, напримѣръ, всѣ маттоиды непремѣнно повторяютъ по множеству разъ какое-нибудь слово. Пассананте, въ одной изъ глазъ, употребляетъ слово riprovate сто сорокъ три раза. У всѣхъ ихъ рядомъ съ глубокими и блестящими мыслями сквозитъ мелочность и пустота, прямо противорѣчащая этимъ мыслямъ.
Всѣмъ этимъ отличается и новый трибунъ. Но къ перечисленнымъ выше признакамъ маттоида у него присоединилась еще черта, составляющая его силу. Это — страшная самоувѣренность, доходящая до маніи величія, которая даетъ нѣкоторымъ маттоидамъ такое вліяніе на народъ. Благодаря именно ей, они пріобрѣтаютъ несравненно большее значеніе, чѣмъ люди съ гораздо большимъ умомъ и образованіемъ. Ихъ убѣжденіе въ собственной силѣ, правотѣ и значеніи такъ велико и искренно, что оно непосредственно захватываетъ толпу, отуманиваетъ ее и вкореняется въ ней. Всѣ извѣстные маттоиды-графоманы дѣйствовали на толпу именно этимъ путемъ. Такъ они, можетъ быть безсознательно, почти всегда прибѣгали къ одному и тому же пріему: заявляли себя послами божіими, вдохновенными свыше. Такъ, Ладцарети, поднявшій въ семидесятыхъ годахъ всю Италію своими проповѣдями, прямо писалъ, что «Богъ далъ церкви и народу властителя, котораго еще не знаютъ, потому что въ мірѣ мракъ. Властитель этотъ придетъ съ горъ, держа въ рукахъ знамя народнаго искупленія». И народъ ловился на такія рѣчи и шелъ тысячами за Ладцарети.
Гито говорилъ, что онъ былъ избранъ самимъ Богомъ, что онъ, убивая президента, исполнялъ волю Божію. "Я всегда былъ слугою Господа Бога, писалъ онъ: — Богъ, какъ въ жертвоприношеніи Авраама, управлялъ моими поступками. Тотъ, кто покусится на мою жизнь — будетъ наказанъ смертью. Немного позже онъ говорилъ: «Судъ долженъ рѣшить, былъ ли я вдохновленъ свыше или нѣтъ». На вопросъ, какъ понимаетъ онъ вдохновеніе, онъ отвѣчалъ: «Когда душа во власти Бога и дѣйствуетъ помимо своей воли. Прежде идея убійства мнѣ казалась ужасною, но потомъ я узналъ, что она была вселена въ меня свыше. Я не могу быть съумасшедшимъ, потому что Богъ не избираетъ своихъ слугъ между съумасшедшими. А Богъ за меня; доказательство тому то, что я не разстрѣлянъ и не повѣшенъ, Богъ же всегда наказываетъ враговъ своихъ».
То же глубочайшее убѣжденіе въ исполненіи возложенной свыше миссіи послужило для Ломброзо основой сопоставленія двухъ трибуновъ, средневѣкового и современнаго. «Для священной всѣмъ итальянцамъ памяти Колы-ди-Ріензи, говоритъ Ломброзо, можетъ показаться оскорбленіемъ это сравненіе великаго трибуна съ человѣкомъ посредственнаго ума и образованія. Но какъ для медика нѣтъ королевъ, а есть только женщины, такъ и для психіатра нѣтъ великихъ сумасшедшихъ, а есть просто сумасшедшіе». Кола, по мнѣнію Ломброзо, геніальный мономаніакъ. И въ этомъ его страшная сила, потому что мономаніаки, но словамъ Маудсли, воодушевленные вѣрою въ правоту своихъ стремленій, пренебрегаютъ препятствіями, личными цѣлями и борятся съ невѣроятной энергіей. Коккапьеллеръ, при всей скудости его натуры, выказалъ именно эту фанатическую увѣренность въ святость своего дѣла и въ силу собственнаго достоинства. Это ему дало «величественное спокойствіе», свойственное всѣмъ маттоидамъ, которое и помогаетъ имъ презрительно относиться къ житейскимъ неудачамъ и переносить геройски всевозможныя лишенія и невзгоды; ни болѣзнь, ни разочарованіе, ни холодъ, ни голодъ, ничто не можетъ поколебать энергію маттоида. Это восхищаетъ обыкновенныхъ смертныхъ и увлекаетъ толпу. Когда кругомъ царитъ посредственность, когда всякій только думаетъ о самомъ себѣ и объ удовлетвореніи своихъ личныхъ стремленій и потребностей, среди повальной трусости, себялюбія и шатанія изъ стороны въ сторону, человѣкъ смѣлый, самоотверженный и глубоко вѣрующій въ свою идею, всегда увлечетъ толпу. А человѣкъ совершенно нормальный, по мнѣнію Ломброзо, не способенъ на все это. Только въ маттоидахъ, говоритъ онъ, и можно встрѣтить, вмѣстѣ съ оригинальностью мысли, свойственною геніямъ, ту безумную экзальтацію, которая способна заглушить всякія личныя требованія и породить такой альтруизмъ, что человѣкъ отказывается нетолько отъ какихъ-либо выгодъ или интересовъ, а жертвуетъ охотно жизнью ради излюбленной идеи. Вотъ почему реформаторами почти всегда являлись полусумасшедшіе.
Понятно, что они не создавали ничего. Да и создать исторію нельзя. Всякое движеніе, всякій переворотъ подготовляется долгими годами, цѣлымъ рядомъ событій. И нуженъ какой-нибудь толчекъ для ихъ взрыва. Вотъ этотъ-то толчекъ и давали всегда въ исторіи геніальные сумасшедшіе, одаренные сверхъестественной вѣрою въ свое дѣло и не останавливающіеся ни передъ препятствіями, ни передъ смертью. Они обыкновенно соединяютъ въ себѣ несокрушимое и фанатическое убѣжденіе сумасшедшаго съ разсчетливостью генія и это даетъ имъ силу, способную поднять массу, изумленную непонятнымъ для нея явленіемъ. Народъ всегда и вездѣ благоговѣетъ передъ тѣмъ, что выше его пониманія и гдѣ онъ провидитъ участіе таинственныхъ силъ. Доказательство этому — значеніе, какое во всѣ времена и у всѣхъ народовъ придавалось сумасшедшимъ.
Мы видимъ, что у дикихъ и у древнихъ полуварварскихъ народовъ сумасшедшій имѣетъ значеніе не клиническое, а историческое: сумасшедшаго боятся и обожаютъ; а поэтому онъ сплошь и рядомъ управляетъ массами. Въ древней Индіи восемь родовъ демономаніи назывались въ честь восьми главныхъ индѣйскихъ боговъ (да и до сихъ поръ въ Индіи, какъ и въ Египтѣ, существуетъ это же обожаніе сумасшедшихъ). У древнихъ евреевъ, также какъ у финикіянъ и карѳагенянъ, одно и тоже слово означало и сумасшедшаго и пророка.
Арабскіе меджубы — по нашему конвульсіонеры — имѣютъ сильнѣйшее значеніе между своими соотечественниками. Въ Марокко и между сосѣдними кочевыми племенами уваженіе къ сумасшедшимъ громадное. По мнѣнію ихъ соплеменниковъ, ихъ разумъ во власти Бога, который всецѣло руководитъ ими. Поэтому всѣ сумасшедшіе для нихъ — вдохновенные пророки. Въ Варваріи караваны совѣтуются съ больными, одержимыми религіознымъ помѣшательствомъ. Турки выказываютъ сумасшедшимъ такое же уваженіе, какъ къ дервишамъ. Ихъ называютъ Eulya, Ullah, Deli — божественные, сыны Божіи. А разнообразныя секты дервишей вполнѣ аналогичны съ маніями. Каждое сборище имѣетъ свои молитвы и пляски, или, вѣрнѣе, конвульсіи. На Мадагаскарѣ сумасшедшіе также составляютъ предметъ обожанія. Въ Океаніи, на Таити — извѣстны пророки, Eu-toa, посѣщаемые божественнымъ вдохновеніемъ. Въ Америкѣ уваженіе къ сумасшедшимъ — характеристичная черта дикихъ племенъ. Въ Патагоніи помѣшанные считаются за пророковъ. Въ Перу людей пророчествующихъ въ страшныхъ конвульсіяхъ — чтутъ за святыхъ.
Во всемъ этомъ Ломброзо видитъ однѣ и тѣ же причины, а именно:
Народъ всегда преклоняется передъ непонятными ему явленіями. Онъ благоговѣетъ передъ физической силой, которою обладаютъ большею частью помѣшанные. Ихъ выносливость и пренебреженіе къ холоду, къ огню, къ страданіямъ и къ голоду поражаютъ обыкновенныхъ смертныхъ. Кромѣ того, одержимые религіознымъ помѣшательствомъ или маніей величія, заявляя, что они посланники божіи — порабощаютъ уже однимъ этимъ народъ.
Многіе изъ сумасшедшихъ выказываютъ нерѣдко выходящую изъ ряда вонъ силу ума и воли. Убѣжденіе въ дѣйствительности того, что имъ представлялось въ галлюцинаціяхъ, даетъ имъ необыкновенную яркость краснорѣчія. Извѣстны факты пророческихъ эпидемій (въ Севеннахъ, въ Стокгольмѣ), гдѣ невѣжды и даже дѣти подъ вліяніемъ экстаза произносили страстныя и блестящія рѣчи. Кухарка-пророчица въ сильныхъ выраженіяхъ проклинала водку; ребенокъ четырехъ лѣтъ призывалъ грѣшниковъ къ покаянію. Понятно, что такія явленія должны были увлекать толпу и очень часто это увлеченіе распространялось какъ зараза, захватывая цѣлыя мѣстности.
У нецивилизованныхъ народовъ маніи сплошь и рядомъ принимаютъ характеръ эпидемій. Такъ, у дикихъ негровъ, у абиссинцевъ встрѣчается эпидемія, называемая tigretier, въ родѣ тарантеллы. Въ Греціи извѣстны эпидеміи сумасшествій разныхъ сортовъ. Но особенно богаты психическими эпидеміями средніе вѣка, когда онѣ непрерывно шли одна за другой. Самыя нелѣпыя формы умопомѣшательства въ средніе вѣка передавались какъ зараза и захватывали цѣлыя деревни, цѣлыя націи. Дѣти, старики, вѣрующіе и скептики — всѣ становились жертвами этой заразы. Демономанія, иногда соединенная съ нимфоманіей и съ конвульсіями, создавала бѣсноватыхъ и колдуновъ. Маніи эти проявлялись въ самыхъ разнообразныхъ галлюцинаціяхъ, въ воображаемомъ общеніи съ злыми духами, въ отвращеніи ко всему, что признавалось святыней. При этомъ являлась необычайная сила мышцъ или интеллектуальныхъ способностей, когда, напр., люди начинали говорить на едва знакомомъ языкѣ… Извѣстная пророческая эпидемія въ Севеннахъ захватила тысячи людей. Сначала ей поддались немногіе, большею частью женщины и дѣти. Они стали пророчествовать и пѣть псалмы. Мало по малу этотъ даръ пророчества заразилъ всѣхъ, и цѣлый городъ, по словамъ Вилляни, казался во власти дьявола.
Въ 1374 г. въ Ахенѣ всѣхъ обуяла манія пляски; старики и даже беременныя женщины плясали на площадяхъ до полнаго изнеможенія, до галлюцинацій. Эта манія очень быстро распространялась и появилась въ Кельнѣ, въ Мецѣ, въ Страсбургѣ и черезъ нѣсколько времени приняла періодическую форму, проявляясь въ день св. Витта, когда она захватывала тысячи людей неистовой пляской. Любопытна эпидемія маніи пиллигримства, проявившаяся между дѣтьми въ средніе вѣка. Когда всѣ были угнетены потерею св. Земли, въ 1212 г. одинъ мальчикъ, пастухъ, изъ деревни Клуа, по имени Этьенъ, объявилъ себя посланникомъ Бога. Въ скоромъ времени около него собралось 30,000 человѣкъ. Дѣти безъ различія званія и состоянія отовсюду шли на зовъ Этьена и становились его послѣдователями. Явились восьмилѣтеіе проповѣдники и пламенными рѣчами и пророчествами дѣлали чудеса. Дѣтское войско, съ хоругвями и знаменами, при пѣніи религіозныхъ гимновъ, двинулось къ Марсели, гдѣ море должно было разступиться передъ ними и пропустить ихъ пѣшкомъ въ Іерусалимъ. Страхъ передъ властями, передъ родителями, передъ всевозможными лишеніями, не могъ остановить ихъ. Но имъ не суждено было добраться до Палестины. Часть ихъ погибла при переѣздѣ черезъ море, оставшіеся же были проданы марсельскими купцами въ рабство сарацинамъ.
Переходъ всякой маніи изъ единичнаго проявленія въ эпидемію начинался обыкновенно съ обожанія субъекта, зараженнаго этой маніей. Онъ становился образцомъ и всѣ стремились подражать ему. Но главными пособниками развитію эпидеміи являлись всегда, по мнѣнію Ломброзо, невѣжество и разобщенность. Цивилизація неизбѣжно несетъ за собою столкновеніе съ людьми, въ которыхъ развита индивидуальность, а вмѣстѣ съ нею и личный интересъ, и критическое отношеніе, и тщеславіе, и соревнованіе, а главное, безконечное разнообразіе побужденій. А поэтому, съ развитіемъ цивилизаціи, душевныя эпидеміи становятся все рѣже и рѣже.
И въ самомъ дѣлѣ, въ послѣднее время такія эпидеміи, если и появлялись, то исключительно между невѣжественными слоями и въ мѣстахъ, отдаленныхъ отъ крупныхъ центровъ, большею частью въ горныхъ странахъ (столько же отъ климатическаго вліянія, сколько и отъ исключительной уединенности), какъ, напр., въ Ксриваллисѣ, въ Норвегіи, въ Бретани, въ отдаленныхъ колоніяхъ Америки, въ уединенныхъ мѣстностяхъ Италіи. Такъ еще недавно, въ 1878 г., была громадная эпидемія демономаніи въ Италіи, въ Верценьпсѣ. Эта эпидемія длилась съ января 1878 года по сентябрь 1879 г. и только самыя энергичныя дѣйствія докторовъ, полное запрещеніе религіозныхъ обрядовъ и тщательное удаленіе больныхъ могли прекратить ее. Въ горахъ то тутъ, то тамъ и теперь появляются пророки и находятъ послѣдователей.
Чѣмъ менѣе цивилизованъ человѣкъ, тѣмъ ему труднѣе отличить иллюзію отъ дѣйствительности, галлюцинацію отъ мечты, возможное отъ сверхъестественнаго. Малѣйшая причина вызываетъ въ дикарѣ страхъ; отъ страха до суевѣрія — одинъ шагъ. Суевѣріе же главнымъ образомъ уничтожается логикой и скептицизмомъ, которые развиваются цивилизаціей. Но бываютъ моменты въ исторіи, когда и логика и скептицизмъ молчатъ, когда они заглушены жаждой выйти изъ тяжелаго положенія, измѣнить весь порядокъ вещей, какой бы цѣной это ни досталось. И вотъ тутъ-то всякій человѣкъ, рѣшившійся встать противъ теченія, какъ бы безуменъ онъ ни былъ, становится пророкомъ. Въ этомъ случаѣ сама толпа дѣлаетъ изъ безумца, охваченнаго маніей величія или религіознымъ помѣшательствомъ, своего героя, его галлюцинаціи принимаетъ за откровенія и готова идти за нимъ куда угодно. Италія и тутъ даетъ для Ломброзо блестящій примѣръ въ личности Мазаньелло, который, въ XVII вѣкѣ, въ нѣсколько дней увлекъ за собою весь неаполитанскій народъ.
Когда кругомъ все стонало подъ испанскимъ игомъ и громадными налогами, неграматный сынъ рыбака явился героемъ и провозгласилъ свободу родины. Мазаньелло не имѣлъ ни образованія, ни средствъ, ни личнаго положенія, но онъ былъ безумнымъ и въ этомъ его сила. Онъ не струсилъ ни передъ кѣмъ, собралъ около себя горсть уличныхъ мальчишекъ, научилъ ихъ пѣть революціонныя пѣсни, гдѣ выражалась завѣтная мечта народа, и во главѣ ихъ расхаживалъ по городу. Толпа, шедшая за нимъ, росла, какъ комъ снѣгу, и скоро около Мазаньелло собралось сто двадцать тысячъ человѣкъ. Весь Неаполь увлекся этимъ движеніемъ и провозгласилъ Мозаньелло своимъ главою. Тутъ-то въ немъ и сказалось все его безуміе. Рядомъ съ энергіей и необыкновенной ловкостью, у него проявлялись дѣтскія выходки. Благодѣтельныя мѣры чередовались съ нелѣпыми распоряженіями, самоотверженные подвиги съ проявленіями маніи величія. Онъ почти совсѣмъ не спалъ, говоря, что властелинъ Неаполя не имѣетъ права тратить время на сонъ; онъ неустанно дѣлалъ распоряженія, отдавалъ приказанія войску, вѣчно былъ занятъ… Онъ издалъ цѣлый рядъ очень важныхъ и умныхъ законовъ и вмѣстѣ съ тѣмъ требовалъ, чтобы ему цѣловали ноги, и обижался на то, что вице-король не идетъ къ нему обѣдать. Вмѣстѣ съ его преждевременной смертью прекратилось и революціонное движеніе въ Неаполѣ.
Тутъ, очевидно, вся сила вождя заключалась въ его личномъ вліяніи на толпу. Какъ на ближайшій примѣръ такого же вліянія, Ломброзо указываетъ на недавнюю революцію въ Китаѣ, вызванную сумасшедшимъ Гонгъ-Сіонъ-Тіуномъ. Въ 1862 г., между дикими въ Новой Зеландіи возникла новая религія. Основателемъ ея былъ нѣкто Горопапера, котораго всѣ знали за сумасшедшаго и, благодаря именно этому, онъ имѣлъ громадное вліяніе у соотечественниковъ.
Доказывая такимъ образомъ, что во главѣ политическихъ и религіозныхъ движеній и у дикихъ, и у цивилизованныхъ народовъ стояли всегда сумасшедшіе или мономаніаки, Ломброзо приводитъ въ примѣръ и Лютера, страдавшаго галлюцинаціями и бесѣдовавшаго съ сатаной, и Лойолу, постоянно слышавшаго божественные голоса, и Іоанну д’Аркъ, съ дѣтства страдавшую галлюцинаціями.
Но самымъ блестящимъ примѣромъ для Ломброзо представляется Саванарола. Подъ впечатлѣніемъ какого-то видѣнія, онъ съ юности вообразилъ себя призваннымъ Богомъ искупить развращенную землю. Когда онъ говорилъ разъ съ монахомъ — ему показалось, что небо разверзлось и онъ увидалъ тамъ бѣдствія церкви и услыхалъ голосъ, приказывающій ему идти и повѣдать все міру. Съ этихъ поръ галлюцинаціи почти не оставляютъ его. То онъ видитъ въ небѣ мечъ Господа, то престолъ Матери Божіей, постоянно слышитъ какіе-то голоса и разсказываетъ о нихъ. Вмѣстѣ съ этимъ, какъ онъ самъ заявилъ впослѣдствіи, онъ чувствовалъ внутренній огонь, сжигавшій его и заставлявшій говорить, и подъ вліяніемъ экстаза и бреда онъ увлекался самъ и увлекалъ аудиторію. Этимъ объясняется то, что онъ, распространяя свое божественное безуміе, нетолько фанатизировалъ толпу, но и зарождалъ въ ней настоящихъ безумныхъ, которые воображали себя также пророками.
Что касается до маттоидовъ то, хотя ихъ задача обыкновенно ^же, но, несмотря на это, или даже благодаря этому, они всѣ свои помыслы и силы употребляютъ на разрѣшеніе ея и обыкновенно достигаютъ блестящихъ результатовъ. Почти всякое ученіе, какъ бы нелѣпо оно ни было, но разъ во главѣ его стоитъ маттоидъ, имѣетъ успѣхъ и вербуетъ послѣдователей. Такъ, напримѣръ, Пикаръ, создавшій секту Адамитовъ, вообразилъ себя сыномъ Божіимъ, посланнымъ на землю учить людей не носить одежды и имѣть общихъ женъ. Толпа увлеклась его ученіемъ и съ радостью пошла за нимъ. Почти также возникли и янсенисты, и анабаптисты, заставившіе пролиться столько крови.
Ломброзо опять даетъ цѣлый рядъ примѣровъ, гдѣ маттоиды, несмотря на всю нелѣпость ихъ проповѣди, вліяли на толпу. Такъ въ XVIII в., Клейнофъ, считавшій себя Сіонскимъ царемъ, породилъ множество послѣдователей. Ирвингъ (1792) считалъ себя вдохновеннымъ свыше и создалъ секту ирвингистовъ, Гумфрей, или иначе Нойесъ, въ Соединенныхъ Штатахъ, основалъ секту перфекціонистовъ; Смитъ — мормоновъ; Фоксъ — квакеровъ; Глейзесъ — вегетаріанцевъ…
Но какъ самый яркій и близкій примѣръ Ломброзо приводитъ Давида Лаццарети, пророка-революціонера, взволновавшаго въ 70-хъ годахъ всю Италію своими процессіями и проповѣдями.
Лаццарети родился въ 1834 г. отъ здороваго отца, но имѣлъ въ родствѣ сумасшедшихъ и самоубійцъ. Съ дѣтства онъ вы казывалъ нѣкоторыя противорѣчія и черты характера, присущія всѣмъ людямъ, склоннымъ къ сумасшествію. Такъ ребенкомъ еще онъ хотѣлъ сдѣлаться монахомъ, потомъ сталъ извощикомъ, какъ его отецъ, предавался пьянству и въ то же время читалъ очень усердно Данте, Тассо и др. Онъ сочинялъ стихи и не могъ никогда выучить грамматики; увлекался и Христомъ, и Магометомъ, такъ что доходилъ до галлюцинацій. Въ 1859 г., 25 лѣтъ отъ роду, онъ поступилъ волонтеромъ въ кавалерію и написалъ патріотическій гимнъ, гдѣ, рядомъ съ новизной мысли и красотой нѣкоторыхъ стиховъ, бросались въ глаза грубость и неотдѣланность фразъ и многочисленныя грамматическія ошибки. Но послѣ онъ опять вернулся къ прежнему своему занятію извозомъ, хотя и ne отказался отъ попытокъ писать стихи.
Когда ему было уже 33 года, къ нему вернулись прежнія религіозныя галлюцинаціи. И вдругъ онъ исчезъ: къ нему явилась Божія Матерь и повелѣла ему отправиться въ Римъ, объявить Папѣ о своей божественной миссіи (папа сначала не хотѣлъ его принять, но затѣмъ вѣжливо бесѣдовалъ съ нимъ); затѣмъ онъ отправился въ монастырь къ какому-то отшельнику Игнатію Минусу и сталъ изучать теологію. Минусъ же, вѣроятно, помогъ ему татуировать лобъ знакомъ, который Лапцарети выдавалъ за знакъ, полученный отъ руки св. Петра, и показывалъ только увѣровавшимъ. Съ этого момента Лаццарети точно переродился: изъ спорщика, богохульника и невоздержнаго онъ сдѣлался кроткимъ и скромнымъ, довольствовался однимъ хлѣбомъ и водою, и жилъ нѣкоторое время на горѣ, питаясь травой, приправленной солью и уксусомъ. Изъ смѣшного и полнаго противорѣчій «бумагомарателя», онъ становится изящнымъ и основательнымъ писателемъ, полнымъ сильныхъ и возвышенныхъ образовъ, и проникается такимъ благочестіемъ, которое можно сравнить только съ благочестіемъ первыхъ христіанъ. Духовенство его родины, видя въ немъ нотореніе древнихъ пророковъ и желая извлечь по своему обыкновенію возможно большую для себя пользу, серьёзно совѣтовало ему воздвигнуть свой храмъ. Народъ, уже пораженный его подвижническимъ образомъ жизни, его татуированнымъ знакомъ, вдохновенною рѣчью, длинной всклокоченной бородой, его торжественной походкой, и нафанатизированный духовенствомъ, массами собирался къ нему.
Лаццарети всталъ во главѣ громаднѣйшей процессіи и отправился по Италіи. Его вездѣ встрѣчало на колѣняхъ радостное населеніе, со включеніемъ духовенства. Ему лобызали руки и ноги. Наконецъ, началась постройка храма. Присылались приношенія. Они были многочисленны, но размѣръ ихъ былъ очень малъ, ибо горцы не могли дать многаго. Тогда у нихъ явилась мысль употребить въ дѣло собственныя руки. Вѣрующіе тысячами принялись за постройку храма. Мужчины, женщины и дѣти начали таскать лѣсъ, балки, камни. Но, къ несчастію, архитектура, какъ и грамматика, имѣетъ свои законы, которые требуютъ изученія и плохо поддаются пророческому вдохновенію; собранный съ такимъ трудомъ матеріалъ остался въ видѣ ненужной кучи, и отъ всей затѣи остались только груды камней.
Скоро (въ апрѣлѣ 1870 г.) Лаццарети схватили и обвинили въ возстаніи, но онъ былъ оправданъ. Тогда онъ основалъ общество «Христіанская семья», за что снова былъ арестованъ и приговоренъ къ семимѣсячному тюремному заключенію. Въ 1873 г. Лаццарети, повинуясь новымъ божественнымъ повелѣніямъ, предпринялъ путешествіе и посѣтилъ Римъ, Неаполь, Туринъ, проѣхалъ въ Гренобль и написалъ уставъ ордена «Кающихся монаховъ» и книгу «Небесныхъ цвѣтовъ», гдѣ говорится, «что великій человѣкъ сойдетъ съ горъ, сопровождаемый небольшимъ знаменемъ горцевъ»; къ этой книгѣ были присоединены описанія всѣхъ сновъ, видѣній и божественныхъ повелѣній, которыя онъ когда либо получалъ. Возвратясь въ Монтелабро, онъ нашелъ на вершинѣ его громадную толпу вѣрующихъ и любопытныхъ; онъ имъ сказалъ проповѣдь на тему «Богъ видитъ, судитъ и осуждаетъ», за что былъ обвиненъ властями въ намѣреніи свергнуть правительство и вызвать междоусобіе. Въ ночь на 19 ноября 1874 года его арестовали въ 4-й разъ, судили и приговорили за бродяжничество и возмущеніе народа на 15 мѣсяцевъ въ тюрьму и на годъ подъ надзоръ. Приговоръ былъ пересмотрѣнъ апелляціоннымъ судомъ въ Перуджи; Лаццарети снова былъ оправданъ. Чтобы избавиться отъ новыхъ арестовъ, онъ отправился въ октябрѣ во Францію, гдѣ ему представился случай разыграть роль мученика въ средѣ фанатиковъ-легитимистовъ. Находясь въ религіозномъ возбужденіи, живя въ окрестностяхъ одного города въ Бургундіи, онъ написалъ книгу, которая представляетъ смѣсь книги бытія и апокалипсиса, съ собственными сумасбродными рѣчами и сентенціями; затѣмъ онъ написалъ программу, обращенную ко всѣмъ христіанскимъ государямъ, въ которой онъ называлъ себя великимъ монархомъ я приглашалъ всѣхъ государей соединиться съ нимъ. Эти сочиненія были нетолько напечатаны, но удостоились даже перевода на французскій языкъ, благодаря денежной помощи итальянскихъ и иностранныхъ реакціонеровъ, которые относились серьёзно къ бѣдному сумасшедшему.
Вскорѣ затѣмъ, онъ открыто сталъ изобличать испорченность духовенства и требовалъ замѣны тайной исповѣди публичной; тогда св. престолъ объявилъ его доктрину ересью, и онъ, написавшій сначала «гражданскій статутъ папскаго царства въ Италіи» въ пользу папы, теперь написалъ и обнародовалъ 14-го марта 1878 года воззваніе къ монашескимъ орденамъ противъ «боготворенія папы». — Онъ сталъ устраивать конференціи, направленныя противъ католической церкви, обратившейся въ «церковь-лавку», и противъ духовенства, невѣрующаго и убивающаго вѣру въ другихъ. Про себя онъ постоянно говорилъ, что онъ таинственный человѣкъ, новый Іисусъ, владыка и мститель, призывающій вѣрующихъ, и проповѣдывалъ полное воздержаніе во всемъ. Часть собранныхъ пожертвованій онъ употребилъ на изготовленіе аллегорическихъ знаменъ и одежды.
Въ августѣ 1878 г., кругомъ него собралось народу болѣе, чѣмъ когда либо; онъ предписалъ имъ трехдневную и трехночную молитву и постъ, говорилъ имъ проповѣди, раздѣлилъ ихъ на различные ордена: духовныхъ монаховъ, монаховъ кающихся и простыхъ союзниковъ св. лиги и христіанскаго братства; 14, 15 и 16-го августа происходила публичная исповѣдь, 17-го на башнѣ выкинутъ былъ флагъ съ надписью «республика и царство божіе». Затѣмъ у подножія креста пророкъ заставилъ всѣхъ послѣдователей поклясться въ вѣрности и послушаніи. Тѣмъ, кто высказывалъ, что возможно столкновеніе съ властями, онъ отвѣчалъ, что онъ посланъ Богомъ подъ видомъ Христа, онъ господинъ и судья неуязвимый, всякая сила и власть земная должны уступить его волѣ; достаточно движенія его жезла, чтобы уничтожить силы тѣхъ, кто осмѣлится ему противиться, и на возраженія нѣкоторыхъ о возможности противодѣйствія правительства прибавлялъ, что онъ «защититъ себя и своихъ вѣрныхъ послѣдователей отъ враговъ, возставшихъ противъ нихъ, и что папскіе карабинеры сдѣлаются его почетнымъ конвоемъ»; все болѣе и болѣе увлекаясь своимъ бредомъ, онъ написалъ представителю власти, которому обѣщалъ прежде распустить процессію: «я не могу исполнить своего обѣщанія, ибо я свыше получилъ противное повелѣніе»; сомнѣвающимся онъ пригрозилъ громомъ небеснымъ, если они выкажутъ ему недовѣріе и не подчинятся его волѣ.
Такимъ образомъ, утромъ 18-го августа онъ оказался во главѣ громаднѣйшей толпы и повелъ ее изъ Монтелабро въ Арчидоссо. На немъ было царское пурпурное одѣяніе, обшитое золотой бахрамой; на головѣ родъ тіары, украшенной перьями, въ рукахъ онъ держалъ жезлъ. Его приближенные были одѣты менѣе роскошно, чѣмъ онъ, цвѣтъ и фасонъ ихъ облаченій мѣнялись, смотря но отправляемой ими должности въ «Святой Лигѣ». Обыкновенные же послѣдователи были въ простыхъ платьяхъ, только отличительнымъ знакомъ имъ служилъ какой-то эмблематическій платокъ. Семь человѣкъ изъ «братства» несли столько же знаменъ съ надписью «республика и царствіе Божіе». Они пѣли гимны, постоянно припѣвая: «вѣчная республика».
Излишне разсказывать чѣмъ все это кончилось. Лаццарети, считавшій себя царемъ, прямымъ потомкомъ царя Давида и мнившій себя неуязвимымъ, погибъ отъ руки полицейскаго комиссара.
Лаццарети былъ несомнѣнно маттоидомъ. Вся его дѣятельность проникнута несокрушимой вѣрой въ то, что онъ именно тотъ Спаситель, который долженъ былъ воскреснуть, сѣсть одесную Отца и судить живыхъ и мертвыхъ.
Изслѣдованіе трупа Лаццарети открыло на его тѣлѣ татуированный знакъ: крестъ и опрокинутую митру. Братья, допрошенные по этому поводу, отвѣтили, что онъ заказывалъ во Франціи золотую печать, которую онъ называлъ императорскою печатью, и что, окунувъ предварительно эту печать въ кипящее масло, онъ сначала прижегъ себя, а потомъ жену и дѣтей. Онъ хотѣлъ представить этимъ знаменіе своего происхожденія отъ императора Константина. Но онъ не довольствовался происхожденіемъ отъ царской крови; ему хотѣлось управлять міромъ, если не самому, то черезъ посредство одного изъ государей, имъ самимъ избраннаго. Въ манифестѣ, обращенномъ къ «христіанскимъ государямъ», онъ говорилъ: «Обращаюсь ко всѣмъ государямъ христіанскимъ, будь они католики, православные или еретики, только бы они были крещеные. Не важно если они не облечены властью и не управляютъ народами, лишь бы они были царской крови. Призываю всѣхъ и первый, кто явится ко мнѣ, если ему будетъ не менѣе двадцати и не болѣе пятидесяти лѣтъ и у него не будетъ никакихъ физическихъ недостатковъ, будетъ мною назначенъ на мое мѣсто»… Шамборъ серьёзно отнесся къ этому воззванію и отправилъ къ Лаццарети посольство. «Мнѣ, продолжаетъ Лаццарети въ своемъ воззваніи: — нуженъ христіанскій союзъ. Теперь я рѣшился ускорить это великое предпріятіе и если христіанскіе государи не явятся ко мнѣ въ теченіи трехъ лѣтъ, считая со дня обнародованія этой программы, я покину Европу, пойду къ невѣрнымъ и среди нихъ сдѣлаю то, чего не могъ сдѣлать среди христіанъ. Но горе тогда вамъ, христіанскіе государи! Вы будете наказаны антихристомъ, который двинется изъ нѣдръ Европы; въ особенности вамъ будетъ опасенъ юноша, который, послѣ моего ухода, двинется съ Сѣвера и будетъ выдавать себя за него, тогда какъ истиннымъ имъ останусь — я».
Все ученіе Лаццарети и всѣ проповѣди были цѣлымъ рядомъ противорѣчій. Но толпѣ не было дѣла ни до этихъ противорѣчій, ни до многихъ нелѣпостей Лаццарети. Ее захватила и понесла какая-то сильная волна и она отдалась ей. Непоколебимая вѣра въ себя и свое значеніе, вмѣстѣ съ полнымъ самоотверженіемъ и безкорыстіемъ, поставили Лаццарети на недосягаемую высоту. Онъ былъ непостижимъ и уже по одному этому великъ. Толпа видѣла только его самоотверженіе до отреченія отъ жизни, его безкорыстіе до нищеты и его величіе до презрительнаго отношенія къ королю и къ папѣ. А главное, она чаяла въ немъ и въ его ученіи возможность улучшенія собственной участи, а потому безъ разсужденій шла за нимъ и возвела въ герои человѣка, котораго, по убѣжденію психіатра, надо бы засадить въ сумасшедшій домъ.
Этотъ же самый типъ безумныхъ революціонеровъ Ломброзо видитъ и въ Нассананте, покушавшемся на короля Гумберта, и въ Гито, убившемъ Гарфильда.
У Пассананте не было наслѣдственной душевной болѣзненности. Нравственныя чувства въ немъ всегда были нормальны; онъ велъ очень скромную жизнь и высказывалъ полное отвращеніе къ преступленію. Но страстная любовь къ родинѣ и болѣзненная религіозность давали ему всегда наклонность стать рабомъ какой-нибудь идеи. Нуженъ былъ толчекъ, чтобы вызвать ее. Толчкомъ стало неудовлетворенное тщеславіе и полная невозможность когда-либо удовлетворить его. Дойдя до сознанія, что при жизни онъ не въ силахъ стать героемъ, онъ захотѣлъ хоть умереть какъ герой. «Я сдѣлалъ покушеніе на короля, говорилъ Пассананте: — увѣренный, что буду наказанъ за это смертью». Страшное тщеславіе заглушило въ Пассананте даже жажду жизни. Онъ — какъ это нерѣдко бываетъ — находилъ извѣстное наслажденіе въ торжественной смерти. Но на первомъ планѣ въ немъ постоянно были политическія идеи.
Въ Гито, помимо его страстной религіозности и громаднаго самолюбія, существовала еще наслѣдственная наклонность къ психическимъ заболѣваніямъ. Очень многіе изъ его родственниковъ были сумасшедшими. Въ самомъ Гито съ юности замѣчались многія странности и постоянныя противорѣчія. Когда онъ рѣшился убить президента, въ немъ, по его словамъ, его собственное «я» слилось съ благомъ націи. Но передъ совершеніемъ преступленія, онъ захотѣлъ осмотрѣть тюрьму, чтобы рѣшить хорошо ли будетъ ему тамъ. Послѣ покушенія, первой его заботой было дать знать о себѣ во всѣ газеты. Онъ для этого уже раньше приготовилъ корреспонденціи (найденныя при немъ въ моментъ покушенія), гдѣ онъ писалъ: «Трагическая смерть президента является грустной необходимостью, такъ какъ я хочу спасти республику. Человѣческая жизнь стоитъ очень дешево. На войнѣ герои умираютъ тысячами. Я увѣренъ, что президентъ, какъ добрый христіанинъ, будетъ счастливѣе въ раю, чѣмъ здѣсь. Я юристъ, богословъ и политикъ, но главное, я демократъ изъ демократовъ». На судѣ, Гито все время говорилъ, что Богъ заставилъ его убить президента. «Я чувствовалъ вдохновеніе, побуждавшее меня убить Барфильда и тѣмъ положить конецъ неудачамъ республиканской партіи». Эта идея убійства, какъ видно, захватила Бито до полного самозабвенія; онъ не ѣлъ, не спалъ, не находилъ ни минуты покоя, пока не убилъ Барфильда. А послѣ преступленія, въ тюрьмѣ, онъ и ѣлъ, и спалъ отлично.
Еслибы идея, которой съ такой страстностью предался Бито, случайно совпала съ завѣтнымъ, хотя бы и безсознательнымъ, желаніемъ его народа, онъ, при всей посредственности своей натуры, сталъ бы героемъ и попалъ бы, по мнѣнію Ломброзо, въ исторію, какъ великій человѣкъ. Теперь же онъ погибъ, какъ безумецъ, погибъ оттого, что его подвигъ никому не былъ нуженъ. Слѣдовательно, одинъ и тотъ же человѣкъ можетъ быть или безумцемъ, или героемъ, смотра потому, насколько онъ является своевременнымъ выразителемъ скрытой мечты народа или общества. Но этотъ безумецъ-герой всегда маттоидъ. Ломброзо утверждаетъ, что толчекъ всѣмъ политическимъ и религіознымъ взрывамъ, подготовленнымъ цѣлымъ рядомъ историческихъ причинъ, давали именно маттоиды. При нормальности консерватизма здоровый человѣкъ, какъ бы уменъ онъ ни былъ, никогда не съумѣетъ и не можетъ нейти противъ теченія. Тутъ нуженъ особенный, ненормальный человѣкъ. И такимъ ненормальнымъ человѣкомъ являлся всегда маттоидъ. Только въ немъ, съ тончайшей разсчетливостью генія, соединяется несокрушимый фанатизмъ безумнаго. Это даетъ ему ту силу, ту мощь, которая способна сдвинуть народныя массы и сотворить чудеса. Экзальтація, забывающая всякія препятствія, безграничный альтруизмъ, заглушающій нетолько жажду личнаго счастья, но и жажду жизни, и безуміе, въ которомъ темныя массы видятъ проявленіе сверхъестественныхъ силъ — даютъ маттоиду неотразимое вліяніе на толпу.
Вотъ почему, гдѣ обыкновенные люди безвольны и безсильны, гдѣ геніи теряются, какъ слабыя дѣти — маттоидъ. по словамъ Ломброзо, является великимъ человѣкомъ.