Прудон (Стеклов)/ДО

Прудон
авторъ Юрий Михайлович Стеклов

Опубл.: 1915. Источникъ: az.lib.ru • Настоящий «юбилейный» очерк представляет из себя отрывки из большой работы о «Прудоне» которая может появиться в печати лишь впоследствии. Большими выпусками и объясняется некоторая неровность и отрывочность изложения.

Прудонъ ¹).

(1865—1915).

¹) Настоящій «юбилейный» очеркъ представляетъ изъ себя отрывки изъ большой работы о «Прудонѣ» которая можетъ появиться въ печати лишь впослѣдствіи. Большими выпусками и объясняется нѣкоторая неровность и отрывочность изложенія.

Среди писателей-соціологовъ Прудонъ былъ однимъ изъ самыхъ разностороннихъ и плодовитыхъ. О чемъ только онъ не писалъ! О всемірномъ языкѣ и о собственности, о политической экономіи и и объ экономической политикѣ, о государствѣ и церкви, о дѣяніяхъ апостоловъ и о кредитѣ, о Евангеліяхъ и о налогахъ. За все онъ брался съ одинаковой смѣлостью и съ ученымъ видомъ знатока, рубилъ съ плеча, критиковалъ и осуждалъ, ломился въ открытыя двери и открывалъ давно открытыя Америки. И при этомъ, за исключеніемъ первыхъ его произведеній, онъ писалъ невозможно фразистымъ, напыщеннымъ слогомъ, который дѣлаетъ чтеніе его произведеній въ настоящее время прямо мучительнымъ. Для науки почти всѣ его писанія не представляютъ теперь никакого интереса. Но въ свое время они производили эффектъ, возбуждали надежды у однихъ и негодованіе у другихъ, дѣлали ихъ автора предметомъ нападокъ, каррикатуръ, проклятій и восхваленій.

Теперь о Прудопѣ можно говорить спокойно. Слиткомъ далеко отошелъ онъ въ исторію. И его писательскую дѣятельность можно было бы считать совершенно безплодной, если бы нѣкоторыя его идеи не были восприняты впослѣдствіи опредѣленными общественными кругами и въ исправленномъ и дополненномъ видѣ не вошли въ обиходъ современности. Эту роль исправителя Прудона выполнилъ въ особенности Бакунинъ, который самъ неоднократно называлъ свое ученіе «системой Прудона, нами (т. е. Бакунинымъ) расширенной, развитой и освобожденной отъ всего ея метафизическаго, идеалистическаго и доктринерскаго убранства». Смѣшавъ механически положенія Прудона съ нѣкоторыми положеніями заимствованнаго у Маркса экономическаго матеріализма, Бакунинъ и создалъ свою систему, которая впослѣдствіи дополнялась и развивалась вплоть до нашихъ дней. Эта рецепція идей Прудона и создала ему въ извѣстномъ смыслѣ безсмертіе.

Съ другой стороны, цѣлый рядъ прудоновскихъ идей былъ подхваченъ реакціонерами. Послѣдніе заимствовали у него его критику коммунизма, демократіи и всеобщаго избирательнаго права. При этомъ получилось оригинальное явленіе: Прудонъ въ потомствѣ какъ бы раздвоился, и идеи его потекла по двумъ русламъ, соотвѣтствующимъ на первый взглядъ двумъ наиболѣе расходящимся и наиболѣе враждебнымъ соціально-политическимъ теченіямъ — одному, представляющему крайніе и озлобленные слои романскихъ странъ, и другому, нее-роялистскому, представляющему самые крайніе и озлобленные элементы поземельной аристократіи, католическаго духовенства и т. п. Изъ дальнѣйшаго изложенія читатель убѣдится, что реакціонеры гораздо болѣе въ правѣ считать однимъ изъ своихъ теоретическихъ вдохновителей Прудона, чѣмъ синдикалистски настроенные круги.

А вѣдь было время, когда Прудонъ считался идеологомъ послѣднихъ. Это было послѣ опубликованія имъ своего сочиненія «Что такое собственность?» (1841 г.). Особенное впечатлѣніе производило еще и го, что Прудонъ, въ отличіе отъ большинства тогдашнихъ теоретиковъ самъ вышелъ изъ трудовой среды. Въ частности молодой Марксъ смотрѣлъ тогда на Прудона съ благоговѣніемъ. Марксу казалось даже, что своей брошюрой Прудонъ произвелъ цѣлый переворотъ въ политической экономіи и впервые сдѣлать возможной «истинную политико-экономическую науку». (Литературное наслѣдство, т. II).

Между тѣмъ это надѣлавшее такого шума сочиненіе Прудона съ чисто научной стороны не представляетъ никакого значенія, прежде всего потому, что оно насквозь абстрактно. Даже Бакунинъ, который былъ горячимъ поклонникомъ Прудона и самъ до конца остался въ сильной степени зараженнымъ идеалистическими началами, замѣтилъ слабую сторону своего единомышленника и признавалъ, что въ безпощадной критикѣ, направленной противъ Прудона Марксомъ, было много правды. «Прудонъ, — говорилъ онъ, — несмотря на всѣ свои старанія стать на почву реальную, остался идеалистомъ и метафизикомъ. Его точка отправленія — абстрактная идея права; отъ права онъ идетъ къ экономическому факту», а не наоборотъ, какъ слѣдовало бы^[1]. Но не въ этомъ была сила перваго сочиненія Прудона. Его историческое значеніе заключалось въ рѣзкости и дерзости заявленій, и, наконецъ, въ происхожденіи самаго автора. Здѣсь только намѣчена была программа дальнѣйшихъ работъ и въ первую голову знаменитыхъ «Экономическихъ Противорѣчій», вышедшихъ черезъ 5 лѣтъ.

Въ этихъ «Экономическихъ Противорѣчіяхъ», представляющихъ главное экономическое произведеніе Прудона, уже ясно намѣтилась эволюція автора. Оказалось, что онъ развился въ идеолога мелкой буржуазіи. Наряду съ критикой капиталистическихъ отношеній мы находимъ тамъ не менѣе рѣзкую критику идеологіи рабочаго класса, вызвавшую извѣстный отзывъ Маркса, остающійся справедливымъ и до сихъ поръ: «Г. Прудонъ воображаетъ, что критикуетъ какъ политическую экономію, такъ и коммунизмъ, а на самомъ дѣлѣ онъ стоитъ ниже какъ той, такъ и другого. Онъ ниже первой, такъ какъ воображаетъ, что въ качествѣ философа, владѣющаго магической формулой, онъ можетъ дерзнуть вдаваться въ чисто экономическія детали; онъ ниже второго, такъ какъ не имѣетъ ни достаточной смѣлости, ни достаточныхъ знаній, чтобы возвыситься, хотя бы лишь спекулятивно, надъ уровнемъ буржуазнаго кругозора. Онъ хочетъ быть синтезомъ, а въ дѣйствительности оказывается лишь сложной ошибкой. Онъ хочетъ витать въ качествѣ ученаго надъ буржуа и рабочимъ, а въ дѣйствительности оказывается только мелкимъ буржуа, вѣчно колеблющимся между капиталомъ и трудомъ, между политической экономіей и коммунизмомъ». (Нищета философіи, изд. «Новый Міръ», стр. 128).

Но если такъ оцѣнилъ Прудона проницательный Марксъ, то большинство современниковъ, продолжали по прежнему смотрѣть на него почтительно. Только дальнѣйшія событія показали истинный характеръ прудоновской мысли. Въ 1848 г. Прудонъ остался въ сторонѣ отъ событій. До революціи онъ старался мнимо-научными разсужденіями доказать, что эра революцій прошла, и что французскій рабочій кллссъ о никъ и слышать не хочетъ. Съ тогдашними политическими вождями онъ велъ самую ожесточенную борьбу. Въ іюньскихъ дняхъ онъ участвовалъ въ качествѣ напуганнаго зрителя. Впрочемъ долженъ сказать, что Прудонъ послѣ іюньскихъ дней не только не пріобщился къ реакціонному хору, но велъ себя мужестиннно въ Національномъ Собраніи и развивалъ передъ нимъ свои идеи дарового кредита. Намъ это кажется теперь смѣшнымъ, но въ то время было довольно опаснымъ, и вызывало противъ Прудона бѣшенство восторжествовавшей партіи.

Если «поклоненіе сатанѣ»^[2] не мѣшало Прудону въ 1848 году поддерживать Временное Правительство, то впослѣдствіи онъ обнаружилъ еще большую политическую безхарактерность, начавъ заигрывать со Второй Имперіей. Въ своей книгѣ «Соціальная революція, доказанная государственнымъ переворотомъ», онъ подъ наилучшими предлогами кокетничаетъ съ Бонапартомъ и старается доставить историческое оправданіе акту 2 декабря 1851 г. Не меньшую политическую безтактность «безансонскій мужикъ» проявилъ въ своей «Порнократіи», гдѣ онъ напалъ на движеніе въ пользу женской эмансипаціи, и въ сочиненіи о Польшѣ, гдѣ онъ безжалостно обрушился на польскихъ патріотовъ. Несомнѣнно, что, если съ одной стороны эти выходки вытекали изъ общаго духа его міровоззрѣнія, то съ другой — онѣ объяснялись зудомъ оригинальничанья, стремленіемъ плыть «противъ теченія», не разбирая въ какомъ обществѣ, и тщеславнымъ желаніемъ хоть чѣмъ-нибудь да отличиться отъ общаго настроенія.

Наряду со всѣмъ этимъ совершенно блѣднѣютъ такія его заслуги, какъ, напримѣръ, его нападки на католичество, на буржуазный либерализмъ, его личная честность и т. п. Въ общей эволюціи онъ сыгралъ въ гораздо большей степени отрицательную, чѣмъ положительную роль. И, напримѣръ, въ романскихъ странахъ до сихъ поръ не раздѣлались еще съ наслѣдствомъ Прудона, отъ котораго сильно страдаетъ теоретическая глубина и практическая сила рабочей мысли въ этихъ странахъ. Мы имѣемъ здѣсь въ виду тѣ анархическія идеи, которыми сильно заражено рабочее движеніе во Франціи, Испаніи и Италіи, отъ которыхъ оно отдѣлывается лишь постепенно, съ большимъ трудомъ и которыя съ каждымъ возвращеніемъ общественной реакціи снова получаютъ усиленное распространеніе и вліяніе.

II.

Приступая къ изученію идей какого-нибудь писателя, прежде всего интересно узнать, для кого онъ писалъ, на какіе круги намѣревался дѣйствовать, интересы какихъ слоевъ онъ брался защищать. Прудонъ смотрѣлъ на себя какъ на выходца изъ народа и полагалъ, что его происхожденіе даетъ ему право выступать въ качествѣ естественнаго представителя этой многомилліонной безымянной массы. Извѣстна его парламентская дуэль съ Тьеромъ, во время которой онъ горделиво указывалъ на то, что въ числѣ его предковъ насчитывалось четырнадцать мужиковъ, пахавшихъ землю, и спрашивалъ своего противника, въ состояніи ли тотъ указать такихъ почтенныхъ родоначальниковъ.

Но что же представляла собою — не говоримъ аудиторія Прудона (послѣдняя, кромѣ части рабочихъ и мелкой городской буржуазіи, состояла главнымъ образомъ изъ литературной братіи и группъ политическихъ дѣятелей) — а та масса, во имя которой онъ писалъ, стремленія которой онъ брался выяснять и интересы которой онъ хотѣлъ отстаивать.

Прудонъ, какъ и другіе утописты, любилъ оперировать туманнымъ терминомъ «народъ», но и у него нелегко разобрать, какое содержаніе онъ вкладывалъ въ этотъ терминъ. Врядъ ли можно считать поясненіемъ слѣдующія слова Прудона: «Народъ, т. е. всѣ вообще и никто въ частности». Народъ это «колективный человѣкъ»; но вѣдь и толпа, и сословіе, и классъ тоже человѣческіе коллективы. «Имѣйте въ виду, — снова поясняетъ Прудонъ, — я говорю: единый и нераздѣльный народъ; подъ этимъ я разумѣю не толпу, которая представляетъ лишь множественность безъ единства». Но только съ буржуазной, и особенно съ промежуточной, мелкобуржуазной точки зрѣнія народъ одинъ; въ дѣйствительности, народъ распадается на отдѣльные слои. И прудоновскія опредѣленія показываютъ только, что онъ сознательно избѣгалъ этой точки зрѣнья, а включая въ народъ и господствующіе классы, становился на классовую точку зрѣнія въ буржуазномъ смыслѣ. Является ли народомъ рабочій классъ? Нѣтъ. Прудонъ противопоставляетъ «la classe ouvrière» народу, разсматриваемому въ цѣломъ («peuple considéré dans son infegralite»^[3]. Буржуазія тоже входитъ въ народъ, и Прудонъ готовъ былъ даже признать ее, «цвѣтомъ народа» (quelque chose comme l'élite du Peuple) и думать, что революція 1848 г. была совершена для того, чтобы открыть всѣмъ доступъ въ этотъ «цвѣтъ». Народъ, продолжаетъ Прудонъ, — единъ и нераздѣленъ; «онъ ни большинство, ни меньшинство; онъ не толпа, онъ не раскалывается. Его воля… единодушна. Вездѣ, гдѣ есть раздѣленіе, тамъ нѣтъ народа».

При всемъ томъ или именно благодаря тому, Прудону также свойственъ былъ культъ народа. Мы встрѣчаемъ у него на каждомъ шагу преклоненіе передъ «народной логикой» «народнымъ разумомъ», передъ стихійностью (spontanéité) и т. п.^[4]. Разрѣшенія соціальной проблемы, утверждаетъ онъ, можно найти только у народа.^[5] «Пусть каждый въ эти трудные дни, — восклицаетъ Прудонъ, — обратится къ народу. Пусть каждый изучаетъ эту высшую мысль, которая не составляетъ принадлежности никакой партіи, никакой школы и которая при всемъ томъ проявляется во всѣхъ школахъ и во всѣхъ партіяхъ, которая сумѣетъ самоопредѣлиться и дать отвѣть на всѣ вопросы, лишь бы только мы сумѣли ее вопросить. Вопросить народъ Въ этомъ секретъ будущаго. Вопросить народъ! Въ этомъ вся общественная наука… Насколько въ своей стихійной смѣлости онъ превосходитъ робкую мудрость философовъ! Философы, слѣдуйте за народомъ.»^[6]. У Прудона этотъ культъ «народа» связанъ былъ съ убѣжденіемъ, что его «народъ» ставитъ себѣ какъ разъ ту программу, которую выработалъ самъ Прудонъ; отсюда слѣдуетъ, что его народъ это мелкая буржуазія, ибо для ея раскрѣпощенія и увѣковѣченія создана была программа Прудона.

Но стоило только опросу народа дать не тѣ результаты, какихъ отъ него ждалъ Прудонъ, и послѣдній съ такой же поспѣшностью готовъ былъ развѣнчать свой кумиръ, не оправдавшій возложенныхъ на него надеждъ. Такіе вольты тѣмъ легче были для Прудона, что онъ придавалъ этому термину каждый разъ другой смыслъ.

Неудивительно поэтому, что въ моментъ своего недовольства «народомъ» Прудонъ могъ договариваться до такого утвержденія, что «въ сущности нѣтъ ничего менѣе демократичнаго, чѣмъ народъ. Его идеи всегда приводятъ его къ владычеству одного человѣка» (La Révolution démontrée, etc. 70). Онъ отрицаетъ за нимъ даже пониманіе своихъ интересовъ и способность формулировать свои требованія. «Народъ… произноситъ историческое выраженіе: Барбесъ требовалъ для насъ милліарда отъ богачей; Бонапартъ намъ дастъ его»!.. (16. 75). Для прудоновскаго народа это, пожалуй, вѣрно.

Мы видѣли, что народъ, идеологія котораго властно тяготѣетъ надъ мышленіемъ Прудона, есть нечто иное, какъ мелкая буржуазія. Самъ выходецъ изъ крестьянства, Прудонъ постепенно какъ-то оторвался отъ него, и его умственному взору, при построеніи программъ соціальнаго преобразованія, обыкновенно предносилась мелкая городская буржуазія, ремесленная и торговая. Но онъ никогда не забывалъ и о земледѣльческой мелкой буржуазіи и въ сущности до конца своей жизни остался «безансонскимъ мужикомъ».

Прудоновское крестьянство отрицало феодальный режимъ, но по отношенію къ будущему строю организованнаго хозяйства оно глубоко консервативно. Какой же ликъ крестьянства симпатиченъ былъ Прудону, обращенный ли къ прошлому или къ будущему? Для него въ высшей степени характерно, что онъ былъ идеологомъ именно консервативной стороны мелкобуржуазной крестьянской массы и даже бралъ на себя защиту интересовъ этого слоя крестьянства отъ противникі въ, якобы посягающихъ на его землю. Высказываясь противъ «правительственной и коммунистической системы» (т. е. того, что Бакунинъ называлъ «авторитарнымъ» или «государственническимъ» порядкомъ), Прудонъ увѣряетъ, что онъ фатально обреченъ на пораженіе, и продолжаетъ: «Если бы идея сельскохозяйственной ассоціаціи или государственнаго земледѣлія когда либо серьезно была осуществлена, то крестьянство было бы поставлено передъ вопросомъ объ инсуррекціи. Ему угрожала бы тираннія со стороны тѣхъ самыхъ людей, которые называли себя соціалистами». (Idée générale, 218). Это сильно напоминаетъ заботы Бакунина, но съ однимъ и весьма существеннымъ различіемъ: Прудонъ, какъ идеологъ мелкой буржуазіи, былъ ярымъ противникомъ принципа ассоціаціи, особенно въ земледѣліи; онъ высказывался противъ всякаго ограниченія «свободы сдѣлокъ и наслѣдованія» (Бакунинъ, какъ извѣстно стоялъ даже за отмѣну наслѣдованія); онъ былъ даже противъ сдачи государствомъ земли крестьянамъ въ аренду и хотѣлъ сдѣлать крестьянъ неограниченными, собственниками своихъ участковъ. Повторяя извѣстное «поэтическое» выраженіе Мишле, Прудонъ говорилъ, что крестьянину «нужна не аренда, не наложничество, а бракъ» съ землею и утверждалъ, что послѣ «ликвидаціи» (хороша «ликвидація»!) «придется серьезно подумать о передачѣ земли пахарю на началахъ неограниченнаго распоряженія (en toute souveraineté»). (Idée générale, 219—221). Это, конечно, имѣетъ мало общаго съ идеаломъ Бакунина, который стоялъ за коллективизмъ и въ земледѣліи, но только опасался чтобы попытки городского рабочаго насильстиенно навязать крестьянству коммунизмъ не вызвали реакціи со стороны деревень^[7].

¹) III—IV.

¹) Центральная часть статьи была посвящена прудоновской критикѣ идеи государства во всѣхъ ея проявленіяхъ Эта существенная часть здѣсь опущена.

Въ «Solution du Problème Social» Прудонъ сосредоточилъ и систематизировалъ свои нападки на демократію, на ея принципы и практическое осуществленіе. Получился цѣлый критическій арсеналъ, изъ котораго обильно черпали вслѣдствіи какъ анархисты/ такъ и реакціонеры. Это неудивительно, если вспомнить, что въ области критики демократическаго принципа анархизмъ близко соприкасается съ реакціей и сплошь и рядомъ незамѣтно въ нее переходитъ^[8]. Установивъ совершенно искусственное различіе между демократіей и Республикой, отвергая первую и провозглашая идеаломъ вторую, Прудонъ выдвигаетъ тезисъ, гласящій, что «демократія не только не составляетъ наиболѣе совершенной изъ формъ правленія, но даже является отрицаніемъ народнаго суверенитета и главной причиной его гибели», и что «мы должны низвергнуть демократію»^[9].

Достаточно просмотрѣть заголовки въ этой части прудоновской книги, чтобы убѣдиться въ реакціонномъ характерѣ его критики. «Демократія это замаскированная аристократія»."Демократія это остракизмъ", «Демократія это форма абсолютизма». «Демократія матеріалистична и атеистична» (что долженъ былъ чувствовать Бакунинъ, читая эти слова!) «Демократія ретроградна и противорѣчива». Демократія безсильна разрѣшить соціальный вопросъ" и т. д. Хочетъ ли этого Прудонъ или нѣтъ, но его критика монархіи гораздо слабѣе и малоубѣдительнѣе, чѣмъ критика демократіи, противъ которой онъ направляетъ самыя пылкія и страстныя обличенія. Въ то время, какъ монархія стремится окружить себя «аристократіей таланта и богатства», демократія создаетъ «патриціатъ посредственностей» (ib., 59). Съ другой стороны — и это весьма характерно для того угла зрѣнія, подъ которымъ Прудонъ критиковалъ демократію, — противъ демократія выдвигается новое тяжкое обвиненіе, которое должно дискредитировать ее въ глазахъ прудоновскаго «народа», то есть мелкой буржуазіи: конституціонная монархія представляетъ «управленіе общества буржуазіей, т. е. аристократіей таланта и богатства… Напротивъ, демократія можетъ быть опредѣлена какъ управленіе общества подавляющимъ большинствомъ гражданъ, имѣющихъ мало таланта и вовсе не имѣющихъ состоянія… При господствѣ представительной монархіи народъ фатально эксплуатируется буржуазіей, а при демократическомъ правленіи онъ фатально эксплуатируется пролетаріатомъ» (ib., 60). Теперь ясно даже для слѣпого, что представляетъ, собою таинственный прудоновскій народъ: такъ какъ изъ него исключаются буржуазія (очевидно, крупная) и пролетаріатъ, то остается мелкобуржуазная масса, которую Прудонъ и признавалъ подлиннымъ народомъ, и стремленія которой онъ и пытался всегда выражать. При этомъ замѣчательно, что, по мнѣнію Прудона, обѣ эти формы тиранніи обречены на гибель, ибо вносятъ расколъ въ «народъ»; но въ то время, какъ буржуазная тиранія приводитъ лишь къ нищетѣ пролетаріата, тиранія послѣдняго гораздо опаснѣе для «народа», ибо приводитъ къ «разоренію буржуазіи», т. е., спѣшитъ пояснить Прудонъ, къ «всеобщей нищетѣ» (ib., 61). Естественно, что объ этой сторонѣ прудоновской критики Бакунинъ совершенно умалчиваетъ, ибо она меньше всего подходитъ къ «провозглашенію анархіи и поклоненію сатанѣ» (если, конечно, не имѣть въ виду анархію въ умахъ и капиталистическаго Сатаны).

Демократія означаетъ смерть свободы (ib., 62). Власть одинаково составляетъ идеалъ какъ Гизо, такъ и демократовъ (ib., 65). Непосредственная демократія, предполагавшая прямое участіе всѣхъ гражданъ въ законодательствѣ и управленіи, теперь, съ уничтоженіемъ рабства, немыслима; а представительная демократія, передающая общественныя дѣла въ руки выборныхъ, уже не есть демократія. «Демократія, сначала провозгласивъ принципъ народнаго верховенства, въ концѣ концовъ приходитъ къ провозглашенію народной неправоспособности» (ib., 66). Особенно страшила Прудона, какъ мелкобуржуазнаго утописта, перспектива логическаго развитія демократіи политической въ демократію экономическую, основанную на коммунистическихъ началахъ^[10]. «Демократія, — съ ужасомъ восклицаетъ онъ, — да это расширеніе идеи государства до безконечныхъ предѣловъ; это объединеніе всѣхъ сельскохозяйственныхъ предпріятій въ одно сельскохозяйственное предпріятіе, всѣхъ промышленныхъ заведеній въ одно промышленное заведеніе, всѣхъ торговыхъ домовъ въ одинъ торговый домъ, всѣхъ акціонерныхъ обществъ въ одно акціонерное общество. Слѣдовательно, это не уменьшеніе до безконечности всѣхъ общихъ расходовъ, какъ полагалось бы при республикѣ, а увеличеніе ихъ до безконечности» (ib., 86). И Прудонъ заключаетъ: «Свобода несовмѣстима съ демократіей… Нѣкогда господство демократіи основывалось на рабствѣ одной касты; нынѣ же оно будетъ основано на всеобщемъ рабствѣ». (ib., 76).

Критика демократіи, какъ этого и слѣдовало ожидать, тѣснѣйшимъ образомъ связана у Прудона съ критикой всеобщаго избирательнаго права. Послѣднее, по словамъ Прудона, составляетъ «полнѣйшее» проявленіе демократіи" но такъ же, какъ и она, отнюдь не выражаетъ народнаго суверенитета^[11]. По мысли демократовъ, утверждаетъ нашъ критикъ, народъ неспособенъ самъ управлять собою; ему нужны представители; такимъ образомъ предполагается, что народъ способенъ выбирать себѣ представителей, и что онъ можетъ быть правильно представленъ. Но это предположеніе совершенно ложно, говоритъ Прудонъ. «Нѣтъ и никогда не можетъ-быть законнаго представительства народа. Всѣ избирательныя системы представляютъ орудія извращенія: достаточно познакомиться съ одной изъ нихъ, для того чтобы осудить ихъ всѣ». (ib., 50^[12]).

Прежде всего политическое преобладаніе всегда принадлежитъ тѣмъ, кто обладаетъ талантомъ и богатствомъ; всеобщее избирательное право не можетъ измѣнить этого факта. «Кого по вашему станутъ выбирать своими представителями ремесленники, поденщики, чернорабочіе, если не своихъ хозяевъ?» (ib., 48). А отсюда ясно, что ни въ какомъ случаѣ политическая реформа не приведетъ къ соціальному преобразованію; дѣло будетъ обстоять какъ разъ наоборотъ.

Я отнюдь и не безъ основанія не вѣрю въ ту пророческую интуицію массы, которая должна помочь ей сразу разобраться въ заслугахъ и порядочности кандидатовъ. Мы знаемъ множество примѣровъ, когда лица, избранныя единогласно, замышляли измѣну уже на самомъ щитѣ, съ котораго они являли себя взорамъ опьяненнаго народа. На избирательныхъ собраніяхъ народъ на 10 мошенниковъ врядъ ли встрѣчаетъ одного честнаго человѣка" (Idee generale, 145). Народные представители эмансипируются отъ вліянія избравшихъ ихъ и начинаютъ господствовать надъ ними; при всякой формѣ правленія депутатъ принадлежитъ не странѣ, а правительству: именно съ этой цѣлью монархія хочетъ имѣть способныхъ или богатыхъ депутатовъ, а демократія — неспособныхъ (!) или нуждающихся, и обѣ требуютъ, чтобы депутатъ былъ хозяиномъ своего вотума, т. е. могъ торговать имъ и продавать его, чтобы мандатъ имѣлъ опредѣленную продолжительность, не меньше года, въ теченіе котораго правительство, по соглашенію съ депутатами, дѣлаетъ все, что ему угодно, и придаетъ силу закона актамъ своего усмотрѣнія". (ib., 60).

Впрочемъ, у Прудона по всякому вопросу имѣется не одно мнѣніе, а нѣсколько. Будучи и въ соціологіи, и въ политикѣ прежде всего журналистомъ, Прудонъ формулируетъ свои историко-философскія истины изо дня въ день, въ зависимости отъ текущихъ злободневныхъ событій. Выборы 1848 г. привели его къ вышесказанной формулѣ, но частичный успѣхъ радикаловъ на выборахъ 1849 г. заставилъ его поспѣшно внести въ свою прежнюю скоропалительную оцѣнку всеобщаго избирательнаго права значительныя поправки. При этомъ онъ по обыкновенію не считалъ нужнымъ сопоставить свое прежнее мнѣніе съ новымъ; оба остаются какъ бы равноцѣнными и читателю или послѣдователю предоставляется самому выбирать, какое вѣрнѣе или какое больше подходитъ къ его настроенію. Послѣ выборовъ 1849 г., показавшихъ, что всеобщее избирательное право, по мѣрѣ своего примѣненія, можетъ оказаться въ рукахъ демократіи орудіемъ освобожденія, Прудонъ писалъ въ «Le Peuple» отъ 22 мая 1849 г.: «Мы знаемъ, что большинство можетъ ошибаться, но мы знаемъ также, что оно способно исправлять свои ошибки, и вотъ почему мы подчиняемся закону большинства^[13] до тѣхъ поръ, пока большинство будетъ само уважать конституцію и не усядется на ней верхомъ. Мы не такіе фанатики всеобщаго избирательнаго права, чтобы считать его непогрѣшимымъ. Но мы и не настолько ослѣплены, чтобы не вѣрить, что послѣ временнаго заблужденія оно способно спохватиться и раскаяться въ своей ошибкѣ. Вотъ почему мы будемъ подчиняться рѣшеніямъ всеобщаго избирательнаго права до тѣхъ поръ, пока оно останется вѣрнымъ самому себѣ» (Melanges, т. II, стр. 189). Здѣсь Прудонъ заходитъ даже дальше «соціалистовъ-государственниковъ» которые никогда не говорили о «подчиненія» рѣшеніямъ всеобщаго избирательнаго права. Но фактъ тотъ, что самъ Прудонъ въ 1849 г. призналъ выборы 48 г. «временнымъ помраченіемъ всеобщаго голосованія» (ib., 206).

Источникомъ разочарованія въ всеобщемъ избирательномъ правѣ, наряду съ первыми неудачными опытами его примѣненія, давшими сначала перевѣсъ реакціоннымъ силамъ, служило преувеличенное мнѣніе о значеніи этого института и возлагавшіяся на него преувеличенныя (по крайней мѣрѣ, для перваго момента) надежды. Прудонъ самъ вскрываетъ этотъ секретъ въ слѣдующихъ словахъ: «Пролетаріямъ говорили: когда вы получите избирательное право, вы будете свободны и богаты; подобно новому Моисею, вы низведете съ неба перепеловъ и манну; вы будете какъ боги, ибо вы не будете больше трудиться или, если придется трудиться, то будете работать такъ мало, что это будетъ равносильно отсутствію всякой работы» (ib., 63). Но когда эти радужныя и утопическія чаянія не оправдались, политическіе метафизики, вродѣ Прудона, поспѣшили съ легкимъ сердцемъ выбросить за бортъ не свои безпочвенныя мечтанія, а самый институтъ всеобщаго голосованія и проклясть его принципъ на всѣхъ перекресткахъ. Теперь они провозглашали: «Что бы тамъ ни говорили и ни дѣлали, всеобщее избирательное право, это свидѣтельство раздора, не въ силахъ дать ничего, кромѣ раздора» (ib., 63). И, обобщая свое разочарованіе, торжественно заявляли: «Посмотрите, съ какимъ безразличіемъ рабочія массы относятся къ всеобщности голосованія. Отъ нихъ нельзя добиться того, чтобы они хлопотали о включеніи себя въ избирательные списки. Въ то время какъ философы восхваляютъ всеобщее избирательное право, здравый смыслъ народа плюетъ на него». (ib, 86—7). Здѣсь Прудонъ, подобно Бакунину, изъ бѣды народа дѣлаетъ честь его и отсутствіе политическаго воспитанія и классового сознанія объявляетъ величайшей добродѣтелью.

V.

Пресловутое «Разрѣшеніе соціальной проблемы» — безъ помощи займовъ, безъ металлическихъ и бумажныхъ денегъ, безъ максимума, безъ реквизицій, безъ банкротства, безъ аграрнаго закона, безъ налога для бѣдныхъ, безъ національныхъ мастерскихъ, безъ ассоціацій, безъ участія въ прибыляхъ, безъ государственнаго вмѣшательства, безъ ограниченія свободы торговли и промышленности, безъ нарушенія права собственности (Solution du problиme Social) — въ сущности было уклоненіемъ отъ дѣйствительнаго рѣшенія вопроса или, вѣрнѣе, послѣдней попыткой рѣшить этотъ вопросъ въ интересахъ мелкой буржуазіи. Въ то время, какъ пролетаріатъ сталкивается съ крупной буржуазіей въ процессѣ производства, мелкій буржуа страдаетъ, главнымъ образомъ или лучше сказать, ему кажется, что онъ страдаетъ главнымъ образомъ отъ плохой организаціи кредита. Здѣсь находится самое уязвимое мѣсто его тяжелаго соціальнаго положенія. И неудивительно, что Прудонъ, смотрѣвшій на общественныя отношенія съ точки зрѣнія мелкаго буржуа, устремлялъ свое главное вниманіе именно въ эту сторону. Онъ утверждалъ, что рѣшеніе соціальнаго вопроса слѣдуетъ искать не въ области производства, а въ области обмѣна и, отвергая выдвинутый коммунистами планъ общественной реорганизаціи на началахъ планомѣрной коллективной организаціи производства, пытался спасти положеніе мелкой буржуазіи раціональной, какъ ему казалось, организаціей кредита, всѣмъ доступнаго и безплатнаго. Полемизируя съ Луи Бланомъ, онъ выдвигалъ противъ него совершенно дѣтское возраженіе. «Вамъ не дано достигнуть организаціи труда въ томъ видѣ, какъ вы ее понимаете, не потому, чтобы у васъ не хватало способностей, а потому, что ваша позиція вамъ это запрещаетъ. Вы намѣреваетесь подойти къ разрѣшенію вопроса черезъ мастерскую, т. е. (?) черезъ индивидуализмъ, тогда какъ рѣшеніе можетъ быть дано соціальной стороной вопроса, т. е. (?) кредитомъ» (Mélanges, т. I, стр. 5; oeuvres completes de Proud hon; 1868, т. 17). Здѣсь, конечно, есть зерно истины постольку, поскольку Луи-блановское рѣшеніе соціальнаго вопроса тоже было неполнымъ и нерадикальнымъ, но ставить знакъ равенства между соціальной стороной и кредитомъ значитъ обнаруживать полное непониманіе капиталистическаго общества или, лучше сказать, односторонній подходъ къ нему подъ угломъ зрѣнія мелкаго буржуа.

Читатель, привыкшій связывать имя Прудона съ представленіемъ о безпощадномъ разрушителѣ собственности и непримиримомъ критикѣ буржуазнаго строя, начавшемъ свою литературную карьеру съ провозглашенія лозунга «собственность есть кража», вѣроятно, будетъ удивленъ и непріятно пораженъ примѣненіемъ къ Прудону термина «мелкій буржуа». Съ послѣднимъ многіе связываютъ чуть ли не бранный смыслъ, тогда какъ на самомъ дѣлѣ это есть просто опредѣленіе соціальной позиціи, и притомъ основанное на точномъ изученіи писаній и общественной дѣятельности разсматриваемаго публициста. Прудонъ вовсе не былъ принципіальнымъ противникомъ частной собственности, какъ многіе ошибочно себѣ представляютъ. Напротивъ, онъ былъ ея принципіальнымъ сторонникомъ, мы бы сказали даже — поклонникомъ, онъ хотѣлъ только очистить ее только отъ нѣкоторыхъ злоупотребленій, которыя онъ считалъ случайными, но которыя въ дѣйствительности неразрывно связаны съ нею на извѣстной ступени историческаго развитія. Да онъ и самъ этого некогда не скрывалъ и по мѣрѣ того, какъ отъ провозглашенія абстрактныхъ лозунговъ онъ переходилъ къ детальному развитію своихъ реформаторскихъ плановъ, совершенно опредѣленно подчеркивалъ, что онъ хочетъ не уничтожить, а исправить, увѣковѣчить и повсемѣстно распространить частную собственность.

Въ полемикѣ съ противниками, обвинявшими его въ противорѣчіяхъ и разоблачавшими реакціонный характеръ его пропаганды, Прудонъ, отвѣчая своимъ обвинителямъ, между прочимъ, писалъ: «Другое противорѣчіе. Послѣ того, какъ я заявилъ: собственность это кража, я выступилъ, по вашему, въ качествѣ защитника собственности. Если вы подразумѣваете подъ этимъ то, что я отвергалъ всякое матеріальное посягательство на собственность, какъ ведущее къ нарушенію общественнаго порядка и противорѣчащее экономической реформѣ, вы были правы. И я не только этого не скрываю, но я этимъ горжусь»… А отвѣчая Делеклюзу (Peuple, 29 дек. 1848 г., № 41), Прудонъ ставилъ точку надъ і и прямо заявлялъ: «Теперь всѣмъ извѣстно, что отрицаніе собственности является для насъ синонимомъ ея отстаиванія и усовершенствованія въ томъ самомъ смыслѣ, въ какомъ ее опредѣляли г.г. Тьеръ и Ламартинъ». (Mélanges, т. I, 251). Достаточно одной ссылки на этихъ двухъ столповъ буржуазной собственности, чтобы вѣрно оцѣнить истинный духъ прудоновскихъ теорій.

Въ 1848 году Прудонъ выставилъ свою кандидатуру въ Учредительное Собраніе на выборахъ въ Парижѣ. При этомъ онъ опубликовалъ «Революціонную программу», гдѣ, обращаясь къ избирателямъ Сенскаго департамента, раскрылъ истинную сущность своей системы. Напомнивъ, что это онъ сказалъ: собственность есть кража, онъ спѣшитъ пояснить, что онъ такой же сторонникъ собственности, какъ и всякій буржуа. «Васъ это, пожалуй, удивитъ, но мой принципъ тотъ же, что и вашъ, а именно сама собственность. У меня нѣтъ другихъ символовъ и другихъ принциповъ, какъ принципы Деклараціи правъ человѣка и гражданина: свобода, равенство, безопасность, собственность… Собственность (это) право свободно располагать своими доходами, плодами своего труда и промысла». И онъ справедливо заключаетъ: «Это, конечно, не коммунизмъ. Это не правительство Мехмета-Али. Это не диктатура. Это не вмѣшательство государства во всѣ соціальныя функціи, вплоть до семьи. Это не изъ Вабефа, не изъ Сенъ-Симона и не изъ Фурье, а это вѣра Франклина, Вашингтона, Лафайета, Мирабо, Манюэля, Казиміра Перье, Одилона Баро, Тьера»^[14]. Вотъ какихъ идейныхъ родоначальниковъ и единомышленниковъ своихъ указываетъ самъ Прудонъ. Отвергая Вабефа, Сенъ-Симона и Фурье, онъ чванится своимъ духовнымъ родствомъ съ Казиміромъ Перье и Тьеромъ! И все дѣло въ томъ, что здѣсь мы имѣемъ дѣло не съ лицемѣрными заявленіями въ погонѣ за голосами избирателей, а съ искреннимъ исповѣданіемъ вѣры.

Въ манифестѣ, напечатанномъ въ пробномъ номерѣ газеты (2 сентября) «Народъ», которую Пруцонъ началъ издавать осенью 1848 г., онъ говорилъ: "Мы хотимъ собственности, собственности, т е. свободнаго распоряженія каждаго плодами своего труда, своего промысла и своего ума. Но мы хотимъ собственности, какъ и труда, для всѣхъ: « Мы хотимъ собственности безъ ростовщичества… Мы хотимъ сохраненія принципа наслѣдованія, т. е. естественной передачи отцомъ сыну орудій и продуктовъ труда, а не передачи монополіи или сеньеріальнаго права». (Mélanges, I, 139). И здѣсь Прудонъ снова совершенно искрененъ: онъ не хочетъ сеньоріальнаго права, т. е. феодальныхъ отношеній, и монополіи, т. е. крупно капиталистическихъ отношеній, но онъ всецѣло стоитъ за принципъ мелкобуржуазной собственности — вплоть до права наслѣдованія.

Но идеи имѣютъ свою логику. Будучи ярымъ сторонникомъ частной собственности и боясь, какъ огня, всякаго «матеріальнаго посягательства» на ея принципъ, Прудонъ сплошь и рядомъ безпомощно отступалъ передъ такими мѣрами, которыя въ сущности задѣвали интересы главнымъ образомъ крупнаго капитала и способны были только облегчить положеніе мелкаго товаропроизводителя или торговца. Въ этомъ отношеніи онъ дѣлилъ судьбу того класса, который онъ представлялъ въ литературѣ. Мелкая буржуазія, при всей своей враждѣ къ крупному капиталу, который ее давитъ и экспропріируетъ, все-таки неспособна на рѣшительную борьбу съ этимъ капиталомъ, представляющимъ дальнѣйшее развитіе того принципа, который лежитъ въ основѣ ея собственнаго существованія. Поэтому она, несмотря на всѣ свои протестантскія деклараціи, въ исторіи всегда оставалась безсильной и рабски плелась за идеологами этого самаго крупнаго капитала. Съ этой точки зрѣнія весьма типично отношеніе Прудона къ прогрессивно-подоходному налогу и другимъ аналогичнымъ мѣрамъ. Нашъ грозный отрицатель собственности рѣшительно высказывался противъ такихъ финансовыхъ мѣропріятій и въ этомъ вопросѣ велъ себя, какъ настоящій идеологъ даже не мелкаго, а крупнаго капитала. Онъ разсуждалъ такъ: если прогрессивно-подоходный налогъ не будетъ отнимать у капиталистовъ весь капиталъ, то онъ будетъ обманомъ, «а если будетъ отнимать весь доходъ, то это будетъ конфискаціей собственности, экспропріаціей безъ предварительнаго вознагражденія и безъ всякой пользы для общества… Мы — соціалисты, люди примиренія и прогресса; мы не требуемъ ни реакціи, ни аграрнаго закона. Мы не хотимъ налога на государственную ренту, потому что этотъ налогъ, подобно прогрессивному налогу, по отношенію къ рантье является просто на просто конфискаціей, а по отношенію къ народу компромиссомъ и обманомъ… Мы не хотимъ налога на наслѣдства, потому что этотъ налогъ также представляетъ нарушеніе собственности а такъ какъ собственность представляетъ конституціонное право, всѣми признанное, то въ ней необходимо уважать желаніе большинства, и потому, что это было бы посягательствомъ на семью… Мы соціалисты, а не охотники за наслѣдствами. Мы не хотимъ налога на предметы роскоши… Мы соціалисты, а не завистники… Мы хотимъ семьи… Мы хотимъ собственности, но только введенной въ законные предѣлы, т. е. заключающейся въ свободномъ распоряженіи плодами своего труда, собственности безъ ростовщичества.»^[15]

Вотъ какъ слѣдуетъ понимать Прудоновскую критику собственности. Онъ (да и то съ большими оговорками) нападалъ на крупную собственность, на крупный промышленный и финансовый капиталъ, стиравшій съ лица земли основной классъ стараго докапиталистическаго общества, т. е. мелкую буржуазію, городскую и сельскую. Прудонъ оцѣнивалъ общественныя явленія и строилъ свою соціальную программу съ точки зрѣнія и въ интересахъ этого мелкаго буржуазнаго класса. Уже поэтому одному онъ не могъ быть принципіальнымъ отрицателемъ частной собственности.^[16] И только тѣ, кто, подобно Марку Волохову, знаютъ изъ Прудона одну его голую фразу: собственность есть кража, могутъ считать Прудона потрясателемъ основъ, коммунистомъ или соціалистомъ въ современномъ смыслѣ слова. Самъ Прудонъ никогда не называлъ себя коммунистомъ; если же онъ иногда говорилъ о себѣ, какъ о соціалистѣ, то не слѣдуетъ забывать, что въ 40-хъ годахъ XIX вѣка соціалистами, въ отличіе отъ коммунистовъ, принципіально отрицавшихъ частную собственность и стоявшихъ за собственность коллективную, назывались какъ разъ умѣренные общественные реформаторы, не выходившіе изъ рамокъ существующихъ частно-собственническихъ отношеній.

Мелкобуржуазная сущность Прудона выражается не только въ его отношеніи къ принципу собственности, но и къ непосредственнымъ вопросамъ пролетарской жизни и борьбы, вопросамъ заработной платы, рабочаго дня, ассоціаціи и коалиціи. Уже въ своей выше цитированной «Революціонной Программѣ», обращенной къ парижскимъ избирателямъ, Прудонъ выдвинулъ замѣчательное положеніе! «Чѣмъ ниже падаетъ заработная плата, тѣмъ богаче становится работникъ».^[17] Совершенно ясно, что такъ относиться къ вопросу могъ только представитель мелкой буржуазіи, для которой вопросъ о высотѣ заработной платы является еще болѣе чувствительнымъ, чѣмъ даже для крупнаго капиталиста, болѣе склоннаго идти на уступки своимъ рабочимъ. Въ «рѣшеніи соціальной проблемы» (стр. 98—99) Прудонъ пишетъ: «Рабочій, обманутый соціалистическими декламаціями и ложными политическими доктринами, увлекаемый вдобавокъ примѣромъ капиталиста и буржуа, ищетъ, подъ предлогомъ образованія, счастья въ отдыхѣ. Онъ не знаетъ той основной истины (!) соціальной экономіи, что въ трудѣ обрѣтетъ онъ знаніе.» Вотъ тотъ рѣшительный аргументъ, который Прудонъ можетъ привести противъ стремленія рабочихъ къ сокращенію рабочаго дня. Это уже не дурно, но вотъ столь же глубокомысленное возраженіе противъ стремленія къ повышенію заработной платы. «Онъ (рабочій) требуетъ высокой платы, большихъ доходовъ, подобно рантье, подобно монополисту, подобно собственнику. Онъ не знаетъ, что повышеніе заработной платы составляетъ основную причину нищеты» — Прудонъ забываетъ только сказать, чьей нищеты (ib.).

Мы видимъ такимъ образомъ, что духъ, стремленія, надежды и чаянія современнаго рабочаго класса остались совершенно чужды Прудону: онъ ихъ не видитъ, не понимаетъ, а если замѣчаетъ, то имъ совершенно не сочувствуетъ. Даже ассоціацію, которая въ то время была боевымъ лозунгомъ рабочаго класса, онъ допускаетъ лишь какъ средство укрѣпленія мелкой собственности. Вообще Прудонъ осуждалъ ассоціацію, не усматривая въ ней никакого творческаго начала — и это совершенно понятно, если припомнить, что онъ считалъ этотъ принципъ опаснымъ для класса мелкихъ самостоятельныхъ производителей и торговцевъ. И онъ соглашается допустить принципъ ассоціаціи лишь на томъ условіи, чтобы послѣдній не противополагалъ себя индивидуализму мелкой буржуазіи, а служилъ ему и укрѣплялъ его. «Промышленныя и земледѣльческія ассоціаціи, въ которыя входятъ и рабочія ассоціаціи тамъ, гдѣ онѣ могутъ съ пользой образоваться, имѣютъ цѣлью не замѣнить личную иниціативу общественной дѣятельностью, какъ безразсудно думали въ 1848 году, а обезпечить всѣмъ предпринимателямъ мелкой и средней промышленности, равно какъ мелкимъ поземельнымъ собственникамъ, пользованіе изобрѣтеніями, машинами, улучшеніями и пріемами, при иныхъ условіяхъ недоступными для небольшихъ предпріятій и состояній. Нападать на индивидуализмъ, какъ на врага свободы и равенства, какъ это воображали въ 1848 году, это значитъ не обезпечить свободу, которая имѣетъ по существу, чтобы не сказать исключительно, индивидуалистическій характеръ; это значитъ не положить основу ассоціаціи которая вѣдь состоитъ только изъ индивидуумовъ; это значить вернуться къ варварскому коммунизму и къ феодальному рабству; это значитъ одновременно убить и свободу, и личность».^[18] Мы видимъ такимъ образомъ, что Прудона никакъ нельзя отнести къ родоначальникамъ рабочей ассоціаціи; самое большее — его можно признать однимъ изъ отцовъ мелкобуржуазной ассоціаціи, состоящей въ объединеніи мелкихъ капиталовъ для использованія выгодъ крупной торговли и кредита.

Столь же характерно отношеніе Прудона къ коалиціи и забастовкамъ. Коалицію онъ признаетъ чѣмъ-то дурнымъ по существу. Коалиціи рабочихъ вызываютъ, въ видѣ естественнаго отпора, коалиціи хозяевъ, а въ борьбѣ между коалиціями рабочихъ и капиталистовъ всегда страдаютъ «интересы болѣе высокаго порядка, я разумѣю реализацію права въ соціальномъ организмѣ»^[19] (ниже мы увидимъ, что подъ этими нарочито пышными и туманными словами скрываются просто-на-просто интересы мелкой буржуазіи). Умъ его настолько связанъ съ самыми отсталыми буржуазными представленіями, что онъ не можетъ представить себѣ коалиціи иначе, какъ въ формѣ чего-то противозаконнаго и нарочито революціоннаго. Онъ доходитъ въ этомъ отношеніи до того, что отрицаетъ за рабочими всякое право на коалиціи. Еще въ «Экономическихъ Противорѣчіяхъ» основатель анархизма договаривался: «стачка рабочихъ нелегальна и объ этомъ говоритъ не только уложеніе о наказаніяхъ, но и вся экономическая система, а равно необходимость установленнаго порядка… Можно допустить, чтобы каждый отдѣльный рабочій свободно распоряжался своей личностью и своими руками; но общество не можетъ допустить, чтобы рабочіе, при помощи коалиціи, совершали насилія надъ монополіей». И черезъ 20 лѣтъ въ своей послѣдней работѣ «О политической зрѣлости рабочаго класса», изданной послѣ его смерти, Прудонъ остался на прежней точкѣ зрѣнія. Несмотря на то, что эта книга вызвана была вновь начавшимися политическими выступленіями французскаго пролетаріата, который къ тому времени началъ выходить изъ летаргіи, наступившей послѣ реакціи 50-хъ годовъ, несмотря на то, что въ это время уже основался Интернаціоналъ, Прудонъ попрежнему совершенно не понималъ задачъ и духа современнаго рабочаго движенія, по-прежнему оставался съ ногъ до головы: мелкимъ буржуа, можетъ быть, и благожелательно настроеннымъ по отношенію къ трудящимся и угнетеннымъ, но по своему мѣщанскому доктринерству договаривавшимся до самыхъ нелѣпыхъ утвержденій.

Послѣ цѣлаго ряда путаныхъ абстрактныхъ разсужденій онъ приходитъ къ тому выводу, что углекопы, устраивая коалицію въ 1845 г., «нарушали законъ, законъ соціальнаго порядка и высокой соціальной морали». Передъ тѣмъ, какъ объявлять забастовку, они, по мнѣнію Прудона, должны были предварительно основать законнымъ порядкомъ компанію для разработки угольныхъ копей, подобно своимъ хозяевамъ, а когда они, вмѣсто этого, провозгласили стачку, Прудонъ говоритъ: «Безъ этого условія рабочіе могли быть признаваемы только скопищемъ бунтовщиковъ, которыхъ никакая легальная форма не охраняла отъ судебныхъ преслѣдованій и противъ которыхъ правительство должно было, хотя бы и противъ своей воли, принять самыя суровыя мѣры». Примѣняя методъ коалиціи, рабочіе обнаруживаютъ просто невѣжество, неприспособленность, неумѣніе обращаться съ законными формами: вотъ что ставитъ ихъ въ невыгодное положеніе и обусловливаетъ «строгости правительства противъ ихъ безумныхъ возстаній» (ib., 412). При этомъ онъ напоминаетъ французскимъ рабочимъ, что еще въ «Экономическихъ противорѣчіяхъ» т. I, гл. VI, 1845 г., онъ писалъ, что «власти, приказавшія стрѣлять въ углекоповъ Ривъ-де-Жира, были глубоко несчастны. Но онѣ дѣйствовали, подобно древнему Бруту, поставленному между отцовской любовью и консульскимъ долгомъ: ему пришлось пожертвовать своими дѣтьми для спасенія республики, Брутъ не поколебался и потомство не посмѣло его осудить» (ib., 413). Ни одинъ изъ наемныхъ писакъ г-на Гизо не заходилъ, вѣроятно, такъ далеко въ своихъ попыткахъ обѣлить правительство мѣщанской монархіи.

Для Прудона, какъ для идеолога мелкой буржуазіи, не было ничего ненавистнѣе, чѣмъ монополія. И потому можно представить себѣ какими чувствами онъ былъ обуреваемъ по отношенію къ коалиціямъ, если сравнивалъ ихъ съ монополіями: тѣ и другія онъ считалъ одинаково отрицательными и вредными для прогресса проявленіями современной экономической анархіи. «Итакъ, идетъ ли рѣчь о хозяевахъ или о рабочихъ, противорѣчіе полное: оно заключается въ томъ, что съ одной стороны, если стать на точку зрѣнія экономической анархіи или безправія, отстаиваемую школою, защищаемую высшей и средней буржуазіей и, по крайней мѣрѣ, молчаливо признаваемую законодателемъ, то коалиціи, забастовки, дѣйствія скупщиковъ и монополіи свободны и законны; съ другой стороны, если стать на точку зрѣнія общественной солидарности и справедливости (хороша справедливость, уподобляющая стачки монополіямъ! — Ю. С.), игнорировать которыхъ никто не можетъ, тѣ же самыя коалиціи, забастовки, дѣянія скупщиковъ, игра на повышеніе и на пониженіе незаконны по существу и подлежатъ преслѣдованію» (ib., 414).

Выше стачка сравнивалась съ монополіей, теперь Прудонъ сравниваетъ ее съ ростовщичествомъ. Въ 1864 г. правительствомъ Наполеона III, заигрывавшимъ съ возрождающимся рабочимъ движеніемъ, изданъ былъ законъ о свободѣ коалицій, отмѣнявшій статьи 414, 415, 416 уголовнаго уложенія, т. е. наказанія за стачки.. И въ высшей степени замѣчательно, что нашъ «анархическій» доктринеръ, ослѣпленный своей мѣщанской утопіей, не только не привѣтствовалъ этого закона, но напротивъ самымъ рѣшительнымъ образомъ его осудилъ и притомъ осудилъ не за половинчатость — что было бы вполнѣ естественно, — а именно по существу. «Отнынѣ, — съ негодованіемъ восклицалъ онъ, — свобода коалиціи, свобода стачекъ, подобно свободѣ обмѣна, свободѣ роста, свободѣ труда, подобно [всякой; свободѣ дѣлать или не дѣлать, войдетъ въ число правъ человѣка и гражданина… Что коалиція представляетъ ассоціацію, какъ это заявляетъ г. Оливье, я охотно допускаю, но съ условіемъ, если вмѣстѣ со мною признаютъ, что это ассоціація разрушительнаго рода, а потому всегда заслуживающая осужденія. Въ этомъ отношеніи политика и политическая экономія совершенно согласны» (ib., 419—20).

Такова прудоновская политическая экономія! Съ коалиціей она ни за что не хочетъ примириться: «Это сообщество, направленное противъ интересовъ публики (!) или государства» (ib., 420). Вотъ до чего мелкобуржуазное доктринерство довело «безансонскаго мужика»: онъ уже отсталъ даже отъ бонапартиста Оливье. И съ гордостью, съ чисто маніакальной послѣдовательностью онъ все-таки отказывается примириться съ коалиціей, съ этимъ исчадіемъ ада, восклицая: «Такъ нѣтъ же! не существуетъ права коалиціи точно такъ же, какъ не существуетъ права кровосмѣшенія или прелюбодѣянія» (ib., 421). Для «идеолога пролетаріата» это сказано нѣсколько сильно.

Въ современномъ обществѣ, по мнѣнію Прудона, единственнымъ средствомъ къ возстановленію справедливой заработной платы служитъ свободная конкурренція. Мы еще не живемъ въ мутуэлистическомъ обществѣ, т. е. обществѣ, построенномъ на началахъ прудоновскаго мутуализма, обмѣна услугъ, дарового кредита, очищенной собственности. «И вотъ почему, несмотря на свои тягостныя неудобства, свобода или конкурренція — наша единственная гарантія — должна быть сохранена въ неприкосновенности… Но какова же цѣль коалицій? Какъ разъ разрушеніе коммерческой свободы, уничтоженіе конкурренція и замѣна ея чѣмъ? Принужденіемъ!» Монополія есть принужденіе, вынужденное пониженіе заработной платы — принужденіе; но и повышеніе заработной платы путемъ забастовки, заставляющей хозяевъ подчиниться требованіямъ рабочихъ, есть такое же принужденіе. «Во всѣхъ этихъ случаяхъ мы имѣемъ дѣло съ нарушеніемъ коммерческой свободы, съ уничтоженіемъ экономической гарантіи». И упреждая сіятельнымъ лордовъ Англіи, поднявшихъ нѣсколько лѣтъ тому назадъ походъ на свободу коалицій, нашъ теоретикъ анархіи пишетъ; «Законъ, разрѣшающій коалиціи, глубоко антнюридиченъ, антнэкономиченъ, противорѣчитъ всѣмъ основамъ общежитія и всякому порядку. Всякая уступка, достигнутая съ его помощью, неправомѣрна и не дѣйствительна и даетъ право на судебный искъ и уголовное преслѣдованіе» (ib., 423—4).

Свобода коалицій особенно пугаетъ Прудона потому, что съ ея помощью рабочіе будутъ добиваться повышенія заработной платы а по его мнѣнію, всякое пониженіе или увеличеніе заработной платы ведетъ къ пониженію или повышенію цѣнъ на товары. «Въ этомъ пунктѣ логика, право и экономическая наука совершенно согласны». Поэтому должно особенно строго преслѣдовать коалиціи, направленныя къ пониженію или повышенію заработной платы.

«Однимъ словомъ, свобода коалицій для повышенія заработной платы подразумѣваетъ свободу коалицій для повышенія цѣнъ на товары, съѣстные припасы, зерно, муку, напитки и пр., свободу скупокъ и монополіи… Съ точки зрѣнія конкурренціи или же, что одно и то же, коммерческой свободы, единственной гарантіи справедливыхъ цѣнъ и справедливой заработной платы, трудъ рабочихъ и товары хозяевъ не составляютъ различныхъ категорій передъ закономъ; они представляютъ одну и ту же категорію, подлежащую одинаковой справедливости» (ib., и 29). Онъ уговариваетъ передовыхъ рабочихъ не добиваться повышенія заработной платы и сокращенія-рабочаго дня. «Подъ угрозой забастовки одни — и такихъ большинство — требовали увеличенія заработной платы, а другіе — сокращенія часовъ труда; нѣкоторые же домогались того и другого сразу (какой ужасъ!). Развѣ же вы давно уже не знаете, что повышеніе заработной платы и сокращеніе рабочаго дня могутъ повести только къ общему вздорожанію?» (ib., 433—4).

Мало того, рабочіе не только добивались повышенія заработной платы, но и ея уравненія въ различныхъ цехахъ. Прудонъ объявляетъ это стремленіе печальной отрыжкой Люксембурга, грустнымъ коммунистическимъ заблужденіемъ. Онъ пугаетъ рабочихъ, что французскіе хозяева, недовольные высокой заработной платой, закроютъ свои фабрики и прогонятъ наиболѣе безпокойныхъ служащихъ (для него это самые дурные) и оставятъ лишь самыхъ послушныхъ (для него это равносильно лучшимъ!!) (ib., 436).

Вотъ что Прудонъ говорилъ рабочимъ въ своемъ предсмертномъ и посмертномъ произведеніи, которое одинъ историкъ называетъ его завѣщаніемъ французскому пролетаріату^[20]. Это было бы абсурдно и дико, если бы на послѣдней страницѣ книги вдругъ не раскрылась затаенная мысль Прудона, вдругъ не проскользнули его завѣтныя чувства, объясняющія намъ, къ чему онъ стремился всю свою жизнь, о чемъ вѣчно хлопоталъ и чего хотѣлъ.

«Я сказалъ и повторяю: въ настоящій моментъ для средняго класса создалось роковое положеніе… Не кажется ли вамъ, что со всѣхъ сторонъ работаютъ съ какимъ-то фанатизмомъ надъ дѣломъ разрушенія этого средняго класса, въ нѣдрахъ котораго трудовая демократія, болѣе здраво настроенная, заявляла годъ тому назадъ о своемъ намѣреніи цѣликомъ раствориться, не кажется ли вамъ, что его хотятъ низвести на уровень наемныхъ рабочихъ?… Рабочіе не замѣчали ничего, кромѣ своего собственнаго горя; они и не подозрѣвали о буржуазной бѣдѣ. Сдѣлавшись, благодаря закону о коалиціяхъ, пособниками капиталистической аристократіи противъ мелкой промышленности, мелкой торговли и мелкой собственности, они въ 1869 г. будутъ несомнѣнно голосовать за кандидатовъ администраціи; это будетъ логично. Свобода коалицій, свобода ростовщичества, свобода торговли, потребуютъ съ ихъ стороны этого доказательства преданности въ ущербъ ихъ естественнымъ союзникамъ (NB), Пусть, однако, они подумаютъ о слѣдующемъ: не такими противорѣчивыми поступками они станутъ во главѣ цивилизаціи и преобразуютъ общество. Не рабскимъ подчиненіемъ фантазіямъ контръ-революціи они возбудятъ вѣру въ могущество своей идеи, а политическая зрѣлость поднимется на высоту экономической науки» (ib., 437),

Въ этихъ словахъ, которыми кончается послѣднее произведеніе Прудона, онъ сказался весь цѣликомъ. Самостоятельныхъ задачъ рабочаго класса онъ никогда не понималъ, а стремленіямъ его, если только эти стремленія не направлены были къ созданію новыхъ мелкихъ буржуа, онъ никогда не сочувствовалъ. Главной цѣлью всей его литературной и практической дѣятельности было упроченіе экономическихъ позицій мелкой буржуазіи и увѣковѣченіе мелкой частной собственности. Съ этой точки зрѣнія онъ и оцѣнивалъ всѣ явленія соціально-политической жизни. Характеризуя свою 25-лѣтнюю литературную дѣятельность, онъ правильно замѣтилъ: «Что бы тамъ ни говорили, у меня не было глубоко враждебной мысли ни противъ института собственности, къ которой я искалъ ключа, ни противъ класса собственниковъ. Я требовалъ лучшаго оправданія установленнаго права — и дѣлалъ это въ цѣляхъ упроченія, а если возможно, то и преобразованія… Меня называли разрушителемъ… Теорія, которую я вамъ предлагаю, имѣетъ цѣлью показать вамъ, какъ положить, если вы этого хотите, конецъ революціямъ. Дѣло идетъ просто о томъ, чтобы облегчить не-собственникамъ пріобрѣтеніе собственности, а собственникамъ дать возможность лучше исполнять свои обязанности передъ правительствомъ». (Théorie de la propriété. Paris, 1871, стр. 213—219). И эти слова глубоко справедливы.

При всей своей склонности къ рѣзкимъ словамъ Прудонъ всегда былъ мирнымъ легалистомъ (что между прочимъ и было одной изъ причинъ расхожденія съ нимъ Маркса). «Я хочу мирной революціи, — заявляетъ онъ, — но хочу ее быстрой, рѣшительной, полной» (Idée générale, 181), «Соціализмъ, — говоритъ онъ въ другомъ мѣстѣ, — для насъ то же самое, чѣмъ былъ для Гракховъ аграрный законъ: онъ можетъ осуществиться лишь путемъ легальности, путемъ уваженія къ пріобрѣтеннымъ правамъ и конституціи. Если онъ позволитъ себѣ увлечься политической агитаціей, если онъ утратитъ характеръ учрежденія и приметъ правительственный характеръ, если онъ вздумаетъ добиваться своего осуществленія посредствомъ диктаторской власти, онъ поведетъ лишь къ общественнымъ смутамъ и возбудитъ противъ себя безконечную реакцію. Нарушивъ право собственности, онъ повлечетъ за собою разложеніе страны и вызоветъ европейское замѣшательство» (Confessions, 303). Пресловутая «соціальная ликвидація» должна была по плану Прудона производиться на началахъ выкупа и вознагражденія собственниковъ (Idée générale, стр. 203 и сл.). Прудонъ даже протестуетъ противъ предположенія, будто онъ склоненъ къ «къ крайнимъ мнѣніямъ»^[21], и неоднократно заявляетъ, что онъ всецѣло стоитъ за «идею примиренія» (ib., 214). И онъ былъ въ этомъ отношеніи совершенно искрененъ. Онъ не устаетъ повторять, что всякая революція для своего успѣха должна быть закономѣрной, законной и мирной (légitime, légale et pacifique). Въ этомъ отношеніи чрезвычайно характерны его статьи въ газетѣ «Le Peuple» за 1849 годъ, перепечатанныя во второмъ томѣ Mélanges Proudhon — Oeuvres complиtes, т. II, стр. 14 и сл., изд. 1869 г.). «Всѣ революціи совершались легальнымъ путемъ», — увѣряетъ онъ (l. c., 209) и протестуетъ противъ всякой мысли измѣнить конституцію и «осуществить соціалистическія идеи нелегальнымъ путемъ» (ib., 210). Онъ умоляетъ Ледрю-Роллена, тогдашняго руководителя демократической лѣвой, не сходить съ конституціонной почвы (ib., 202) и всѣ неудачи 1848 г. приписываетъ революціонной агитаціи, мятежнымъ выступленіямъ и крайнимъ заявленіямъ (ib., 203—204).

Прудонъ былъ сознательнымъ представителемъ мелкой буржуазіи, и его идеалъ, его «рѣшеніе соціальной проблемы» были ничѣмъ инымъ, какъ попыткой увѣковѣчить «свободу» мелкихъ самостоятельныхъ производителей. Этой цѣли и должна была служить йro соціальная ликвидація, его анархія, его народный банкъ съ безвозмезднымъ кредитомъ, его борьба съ коммунизмомъ, съ коалиціями, съ забастовками, съ вмѣшательствомъ правительства въ экономическую жизнь и т. д., ит. п. Только съ этой точки зрѣнія становятся понятными его шатанія, его противорѣчія, зачастую только кажущіяся, но во многихъ случаяхъ совершенно естественныя для идеолога промежуточнаго и вѣчно колеблющагося класса. Да Прудонъ, какъ мы видѣли, и самъ не скрывалъ своей истинной физіономіи. Стараясь вскрыть истинный смыслъ февральской революціи 1848 г., вокругъ которой въ сущности вертятся всѣ его представленія, онъ прямо говорилъ: «Растворить буржуазію (подъ этимъ словомъ Прудонъ понимаетъ здѣсь крупную буржуазію — Ю. С.) и пролетаріатъ въ среднемъ классѣ; классъ, живущій доходами со своихъ капиталовъ, и классъ, живущій своей заработной платой, въ классѣ, который, собственно говоря, не имѣетъ ни доходовъ съ капитала, ни заработной платы, но который изобрѣтаетъ, предпринимаетъ, ведетъ хозяйство, производитъ, обмѣниваетъ, который одинъ составляетъ экономію общества и дѣйствительно представляетъ страну — такова была истинная задача, выдвинутая февральской революціей». (Révolution sociale, etc., 1852, стр. 135).

Была ли такова задача, выдвинутая февральской революціей, это, конечно, большой вопросъ, но что такова была задача жизни Прудона, это не подлежитъ сомнѣнію, И съ этой точки зрѣнія онъ, при всѣхъ своихъ виляніяхъ, колебаніяхъ и противорѣчіяхъ, въ конечномъ счетѣ оказывается весьма послѣдовательнымъ и выдержаннымъ писателемъ.

VI.

Послѣ всего вышеизложеннаго читателю должно показаться страннымъ, какимъ образомъ хотя бы ничтожная часть рабочаго класса могла признать въ Прудонѣ своего идеолога, какъ это, напримѣръ, случилось во Франціи^[22]. Это, на первый взглядъ, крайне парадоксальное явленіе объясняется сплетеніемъ цѣлаго ряда причинъ. Во-первыхъ, Франція, Италія, Испанія, отчасти романская Швейцарія, когда тамъ распространеніемъ пользовались анархическіе взгляды, были (особенно въ 60-хъ и 70-хъ годахъ) странами отсталыми въ экономическомъ отношеніи, съ слабымъ развитіемъ крупной промышленности и съ господствомъ класса мелкихъ производителей. Этимъ объяснялось и въ значительной мѣрѣ объясняется до сихъ поръ то вліяніе, которымъ въ этихъ странахъ пользуется мелкобуржуазная идеологія, даже и въ средѣ пролетаріата. Въ такихъ странахъ пролетаріатъ сравнительно поздно приходитъ къ самосознанію, къ выставленію собственныхъ задачъ и къ выработкѣ собственныхъ методовъ дѣйствія. И даже тогда, когда онъ къ этому приходитъ, у него не хватаетъ достаточно силъ, чтобы добиться осуществленія поставленныхъ себѣ цѣлей. Это создаетъ въ немъ озлобленіе, недовѣріе къ государству, на которое онъ не въ силахъ наложить свою руку, недовѣріе къ демократіи, которую онъ не можетъ использовать въ своихъ интересахъ, недовѣріе къ всеобщему избирательному праву, которымъ онъ по своей относительной малочисленности не въ состояніи воспользоваться, какъ орудіемъ своего освобожденія, и т. д. Однимъ словомъ, создается психологическая почва для воспріятія прудоновской критики государства, демократіи и всеобщаго избирательнаго права, той критики, которая исходитъ изъ слабости рабочаго класса и которая поэтому находитъ откликъ въ сознающихъ свое безсиліе слояхъ пролетаріата.

При всемъ томъ анархическія идеи Прудона въ той оболочкѣ, какую онѣ получили у него самого, не могли бы встрѣтить сочувственнаго отклика въ душѣ крайне настроеннаго романскаго рабочаго. Для того, чтобы онѣ стали удобоваримыми для озлобленныхъ пролетаріевъ, онѣ должны были подвергнуться радикальной переработкѣ. Эту задачу выполнило анархическое крыло Интернаціонала, которое, подъ руководствомъ Бакунина, Гильома, а впослѣдствіи Крапоткина, Малатесты, Косты и Кафіеро, сумѣло приспособить антигосударственныя идеи Прудона къ запросамъ и потребностямъ нѣкоторыхъ группъ рабочаго класса. При этомъ отъ Прудона осталась лишь его критика государственности и стремленіе рѣшить соціальный вопросъ помимо государства; все же, что было специфически прудоновскимъ и отличало его систему отъ другихъ утопическихъ системъ (стремленіе увѣковѣчить мелкую собственность и создать мелкобуржуазный идеальный строй съ помощью дарового кредита, его борьба съ идеей ассоціаціи и самодѣятельности рабочаго класса и т. п.), подверглось полному устраненію. Напротивъ, введенъ былъ чисто-пролетарскій элементъ въ видѣ идеи профессіональной организаціи, борьба за экономическіе лозунги съ помощью ненавистной Прудону коалиціи и, наконецъ, какъ вѣнецъ системы, идея всеобщей забастовки, отъ которой кости Прудона должны были повернуться въ гробу.

Анархическая пропаганда, почти заглохшая со второй половины 70-хъ годовъ и повсюду вытѣсненная соціалъ-демократіей, сумѣла съ конца прошлаго вѣка пріобрѣсти новыя силы, удачно приспособившись къ профессіональному движенію пролетаріата романскихъ странъ, порвавшему связи съ соціалистической партіей. Изъ взаимопереплетенія анархизма и профессіонализма возникъ революціонный синдикализмъ, въ которомъ подъ толстымъ наноснымъ слоемъ все-таки можно при тщательномъ анализѣ разглядѣть значительную дозу прудоновскихъ идей.

Ю. Стекловъ.

"Современникъ", № 1, 1915

---

1. Бакунинъ — Государственность и анархія. Собр. соч., Птгр., 1906, т. II, стр. 173—4.
2. Изъ отзывовъ Бакунина о Прудонѣ. Признавая умственное превосходство Маркса надъ Прудономъ, Бакунинъ прибавляетъ: «Съ другой стороны Прудонъ гораздо лучше его понималъ и чувствовалъ свободу. Когда Прудонъ не доктринерствовалъ и не впадалъ въ метафизику, онъ обладалъ настоящимъ инстинктомъ». (Изъ рукописи Aux freres de l’Alliance en Espagne", 1872, стр. 15—16).
3. Solution du Problème Social, изд. 1868, стр. 5 и сл.
4. Solution du Problème Social, passim.
5. ib" 14.
6. ib., 18.
7. «Письма къ французу» и «Кнуто-германская имперія».
8. Эволюція Жоржа Сореля, недавно открыто примкнувшаго къ монархической партіи, лишній разъ подтвердила это. И не напрасно нее-роялисты признаютъ Прудона однимъ изъ своихъ учителей и даже основали «кружокъ имени Прудона», предназначенный для пропаганды роялизма среди французскихъ рабочихъ.
9. Solution, 39, 47.
10. Это не мѣшало ему въ другихъ случаяхъ съ одобреніемъ подчеркиваетъ, что демократія и всеобщее избирательное право тѣмъ между прочимъ и хорошо, что логически ведутъ якобы къ экономическому равенству (см. ниже сравненіе съ Жоресомъ).
11. Solution du Probleme Social, 57.
12. «Однимъ изъ первыхъ актовъ Временнаго Правительства, которымъ оно особенно гордилось, было введеніе всеобщаго избирательнаго права. Въ тотъ самый день, когда декретъ былъ обнародованъ, мы писали слѣдующія слова, которыя могли тогда сойти за парадоксъ; Всеобщее избирательное право есть контръ-революція. Можно судить по событіямъ, ошибались ли мы. Выборы 1848 года были произведены въ громадномъ большинствѣ попами, легитимистами, приверженцами династіи, всѣмъ, что только есть во Франціи реакціоннаго, наиболѣе ретрограднаго. Это и не могло быть иначе». Эта легкомысленная тирада, приводившая въ восторгъ Бакунина, была напечатана въ газетѣ «Represenant du Peuple» 1848 г., № 28 отъ 29 апрѣля (см. Melanges, т. I, стр. 15). Слова «всеобщее избирательное, право есть контръ-революція» встрѣчаются въ «Solution du Probleme Social».
13. Это не мѣшало Прудону въ другомъ случаѣ писать; „Законъ большинства не есть мой законъ, это — законъ сила; поэтому основанное на немъ правительство не есть мое правительство, это — правительство силы“ (Idee generale, 215).
14. Напечатано въ газетѣ du Peuple, №№ 60, 61, 65 отъ 31 мая, 1 и 5 іюня 1848; см. Mélanges, I, 43—46.
15. Manifeste électoral du Peuple (Peuple, № 4 отъ 8—15 ноября 1848 г.). См. Mélanges, I, 187—191.
16. Штирнеръ по этому поводу правильно замѣтилъ, что «Прудонъ отрицаетъ ту или другую собственность, но не собственность вообще.» (Единственный и его достояніе. Москва, 1407, стр. 234).
17. См. Idées Révolutionnaires (I), Paris, 1849, стр. 81.
18. Théorie de la propriété suivis d’un nouveau plan d’exposition perpétuelle. Paris. 1871, стр. 183.
19. Capacité politique des classes ouvriéres, стр. 412.
20. А. Тома, Исторія Второй Имперіи, Спб., 1908, стр. 235—6.
21. «Qui dit donc révolution, dit nécessairement progrès, dit par la meme conservation» (изъ Toast a la Revolution, Peuple, 17 октября 1848 г., см. Mélanges, I, 143). Мысль, напоминающая разсужденія H. Михайловскаго о программѣ русскихъ народниковъ. Вообще вліяніе Прудона на Михайловскаго и другихъ русскихъ народниковъ ждетъ еще своего изслѣдователя.
22. Правда, у Прудона попадаются иногда заявленія, въ которыхъ при желаніи можно усмотрѣть зародыши синдикалистскихъ воззрѣній, но только въ самомъ рудиментарномъ видѣ. Такъ, въ избирательномъ манифестѣ газеты «Народъ» наканунѣ президентскихъ выборовъ (Peuple, № 4, 8—15 ноября 1848 г.), гдѣ онъ распинался за собственность и спорилъ противъ налоговъ на крупный капиталъ (см. выше), Прудонъ между прочимъ писалъ: "Мы не хотимъ государственной эксплоатаціи шахтъ, каналовъ и желѣзныхъ дорогъ: это будетъ все тѣмъ же саларіатомъ. Мы хотимъ, чтобы шахты, каналы и желѣзныя дороги были переданы рабочимъ ассоціаціямъ, организованнымъ на демократическихъ началахъ и работающимъ подъ надзоромъ государства на условіяхъ, установленныхъ государствомъ, и подъ своею собственною отвѣтственностью. Мы хотимъ, чтобы эти ассоціаціи были образцами для земледѣлія, промышленности и торговли, первымъ ядромъ широкой федераціи компаній и обществъ. Но во-первыхъ, такихъ заявленій у Прудона очень мало, и притомъ они рѣшительно противорѣчатъ общему духу его системы. А во-вторыхъ, въ данномъ случаѣ онъ, вообще враждебно настроенный къ принципу ассоціаціи, идетъ на компромиссъ въ виду намѣчавшагося соглашенія съ соціалистами на предстоявшихъ выборахъ. Вдобавокъ, какъ читатель навѣрно замѣтилъ, Прудонъ готовъ отдать ассоціаціямъ лишь такія отрасли промышленности, которыя абсолютно не умѣщаются въ рамкахъ индивидуалистическго производства. (См. Mélanges, т. I, стр. 189).