Процесс братьев Найль (Симон; Устрялов)/ИЛ 1883 (ДО)

Процесс братьев Найль : Трое осужденных на смерть
авторъ Жюль Симон, пер. Ѳ. Н. Устряловъ

Оригинал: французскій. — Перевод опубл.: 1883. Источникъ: az.lib.ru • Текст издания: журнал «Изящная Литература», №№ 10-11, 1883.

Процессъ братьевъ Найль.
-- Трое осужденныхъ на смерть. — 

Разсказъ Жюля Симона *). (Посвященъ Виктору Гюго). Переводъ Ѳ. И. Устрялова.

• ) Это, недавно появившееся, произведеніе знаменитаго государственнаго дѣятеля Франціи принадлежитъ къ беллетристикѣ только по внѣшней формѣ; по содержанію же оно — истинное происшествіе, пересказанное Жюлемъ Симономъ какъ аргументъ противъ смертной казни. Ред.

I.
Преступленіе.
1.

Всѣмъ извѣстно, что, послѣ революціи 1830 года, въ Бретани вновь возникло въ нѣкоторомъ родѣ шуанство. Я былъ тогда еще очень молодъ и въ политикѣ ограничивался лишь инстинктами и личными чувствами. Къ тому же, мой отецъ былъ республиканецъ и я тоже былъ республиканцемъ изъ повиновенія, въ ожиданіи, что сдѣлаюсь таковымъ при помощи изученія и размышленія. Мои убѣжденія представляли много удобствъ для того, чтобы сохранять безпристрастіе. Они не создавали мнѣ враговъ; мнѣ позволяли быть республиканцемъ, какъ поэту позволяютъ мечтать. Я жилъ у мадамъ Норманъ, близь соборной пѣвческой школы, и ходилъ на лекціи въ ваннскій коллежъ, гдѣ учился нѣсколько по латыни и нѣсколько французской грамматикѣ, подъ руководствомъ аббата Ропера, прекраснаго человѣка, но не знавшаго ни того, ни другаго предмета. Насъ во второмъ классѣ находилось до сотни учениковъ, и изъ нихъ я былъ самый младшій; въ этой провинціи, отставшей въ то время въ развитіи, хотя, можетъ быть, впослѣдствіи и принявшей цивилизацію, населеніе коллежей состояло главнымъ образомъ изъ взрослыхъ юношей, отнятыхъ отъ плуга вслѣдствіе тщеславія ихъ родителей или великодушія ихъ священниковъ, для подготовленія къ священническому званію. Я еще до сихъ поръ помню моихъ соучениковъ въ маленькихъ курткахъ и деревянныхъ башмакахъ; они носили длинные волосы, и большей ихъ части уже минуло двадцать пять лѣтъ. Но благодаря тому, что они считались учениками коллежа и что всякое положеніе имѣетъ свою хорошую сторону, они были такими же дѣтьми, какъ и я самъ. Впрочемъ, въ своихъ политическихъ убѣжденіяхъ, они вовсе не оказывались дѣтьми, и, можетъ быть, среди нихъ находилось не мало такихъ, которые были шуанами до конца ногтей. Во время первой революціи, ученики нашего коллежа дезертировали цѣлыми толпами, чтобы драться въ ландахъ вмѣстѣ съ Кадудалемъ; наши учителя не мало этимъ гордились; время отъ времени, они, съ самымъ сообщительнымъ тщеславіемъ, старались напоминать намъ объ этомъ великомъ подвигѣ нашихъ предшественниковъ. Поэтому не слѣдуетъ удивляться, что многіе изъ насъ, во время вакацій 1831 года, присоединились къ шайкѣ Гилльемо. Намъ же, мальчуганамъ, волей-неволей приходилось, по возвращеніи ихъ, выслушивать чудесные разсказы о боевыхъ приключеніяхъ. И тутъ они не стѣснялись давать просторъ своей фантазіи: одни подожгли овинъ; другіе въ теченіи нѣсколькихъ дней дрались съ ротою жандармовъ-мобилей; третьи ограбили дилижансъ, везшій изъ Плоэрмеля въ Ваннъ деньги отъ частныхъ сборовъ. Гюйомаръ, слывшій однимъ изъ самыхъ блестящихъ учениковъ въ классѣ реторики, увѣрялъ, будто цѣлые полчаса держалъ кондуктора подъ своимъ колѣномъ, и хотя не было ему равнаго въ сочиненіи латинскихъ стиховъ, но онъ болѣе гордился своею ночною экспедиціею, чѣмъ своими наиудачнѣйшими двустишіями. Я всегда подозрѣвалъ, что большую часть своихъ сенсаціонныхъ разсказовъ онъ почерпнулъ изъ «Жана Сбогара», который сводилъ насъ съ ума, такъ какъ Гюйомаръ, по природѣ своей, чувствовалъ отвращеніе ко всему, что походило на безпорядокъ или насиліе. Былъ еще у насъ Рейналь, хвалившійся тѣмъ, что въ одинъ изъ праздниковъ, на виду всѣхъ, собственною рукою сорвалъ трехцвѣтное знамя, развѣвавшееся на дверяхъ мэріи. Трое таможенныхъ стража пытались ему помѣшать, но онъ такъ громогласно закричалъ: «да здравствуетъ король!», а вся молодежь изъ Сарзо и Поръ-Навало такъ быстро столпилась около него, что таможенные признали всякое сопротивленіе невозможнымъ и съ миролюбивымъ видомъ вложили въ ножны свои сабли.

Самый старшій изъ нашихъ товарищей былъ одинъ крестьянинъ изъ Сентъ-Аллуэстра, которому черезъ нѣсколько мѣсяцевъ предстояло облечься въ рясу. У него было два брата: первый, старшій въ семьѣ, былъ земледѣльцемъ; второй, только что поступившій въ третій классъ, подлежалъ рекрутскому набору. Ихъ звали братьями Найль, и они, не смотря на то, что были крестьяне, играли среди насъ важную роль: ихъ отецъ былъ довольно зажиточный фермеръ, а они были признаны единогласно наилучшими учениками коллежа. Никто не слыхалъ отъ нихъ ни одного слова о шуанствѣ, никто изъ насъ не могъ опредѣлительно сказать, къ какой партіи принадлежатъ они, — бѣлыхъ или синихъ. Когда, посреди кружка любопытныхъ, Гюйомаръ или кто нибудь разсказывали о своихъ подвигахъ, они останавливались, какъ и другіе, чтобы послушать, но не выражали своего мнѣнія, довольствуясь при самыхъ поразительныхъ мѣстахъ взаимною улыбкою. Вообще, они были скромные молодые люди, порядочные, какъ молодыя дѣвушки, всегда являлись вовремя въ коллежъ, прогуливались отдѣльно отъ другихъ въ свободные дни: они обожали другъ друга, и такъ сильно, что аббатъ Флоги, нашъ духовникъ, постоянно ставилъ намъ ихъ въ примѣръ. Они были моими сосѣдями, жили въ улицѣ des Chanoines, близехонько отъ собора, у одной вдовы, державшей столъ для восьми или десяти учениковъ. Я часто видался съ ними въ ихъ маленькой комнаткѣ, которая оказывалась биткомъ набитою, когда старшій братъ приходилъ изъ города, а я усаживался на кровать, такъ какъ въ комнаткѣ находилось всего три стула. Мы вмѣстѣ репетировали уроки, или читали какую нибудь книгу, взятую на время у сенъ-патернскаго викарія. Мы были вполнѣ предоставлены самимъ себѣ послѣ классныхъ занятій, а между тѣмъ могу сказать, что не были бы скромнѣе, если бы даже оставались въ семинаріи. Отъ души расхохотался бы я, если бы въ то время, когда мы обнялись на другой день послѣ присужденія наградъ, наканунѣ возвращенія къ нашимъ родителямъ, мнѣ сказали что четыре мѣсяца спустя, я увижу моихъ троихъ товарищей присужденными къ смертной казни.

2.

Семья моя жила въ то время въ Бель-Иль. Люгеру, привезшему меня въ день открытія классовъ, пришлось быть сторожевымъ судномъ близъ Морбигана, и онъ могъ войти въ каналъ лишь къ девяти часамъ утра. Я опоздалъ къ обѣднѣ и отправился въ часовню, не заходя ни къ кому. Первымъ дѣломъ, какъ только я усѣлся на свою скамейку, было отыскать глазами моихъ друзей; но я ихъ не замѣтилъ и былъ очень удивленъ этимъ, такъ какъ никто изъ насъ не бравировалъ общепринятыми порядками, и они вѣрно были больны и лежали въ постели, если не находились въ классѣ. Нѣкоторые изъ товарищей, которымъ я радостно кивнулъ головою, отвѣчали мнѣ съ серьезнымъ видомъ, увеличившимъ мое безпокойство. Я точно горѣлъ на угольяхъ до конца церемоніи и, не дождавшись выхода всѣхъ изъ церкви, обратился къ Гюйомару съ вопросомъ, что сдѣлалось съ Найлями и не случилось ли чего новаго.

— Видно, вы въ Бель-Иль ничего не знаете о томъ, что дѣлается на свѣтѣ? сказалъ онъ мнѣ.

— Ничего, конечно! — отвѣтилъ я. — Мы слышали объ убійствѣ въ Биньянѣ; но другихъ новостей съ материка мы не получали.

— Вотъ именно, — сказалъ онъ, — смерть Вроссара и повергла насъ всѣхъ въ уныніе: мы до сихъ поръ не въ состояніи понять, какъ могли рѣшиться Найли на такое дѣло.

— Найли! — воскликнулъ я. — Да что же у нихъ общаго съ этимъ ужаснымъ убійствомъ?

Я все еще не могъ понять, что Гюйомаръ прямо обвинялъ ихъ въ убійствѣ. Когда онъ повторилъ мнѣ свои слова, прибавивъ, что всѣ трое находились въ тюрьмѣ и что ихъ будутъ судить въ предстоящую сессію суда, я почувствовалъ, какъ кровь застыла у меня въ жилахъ, глаза мои подернулись туманомъ, и я упалъ безъ чувствъ на ступенькахъ часовни. Меня отнесли домой, гдѣ я чувствовалъ себя очень нехорошо въ теченіи нѣсколькихъ часовъ. Наконецъ силы возвратились ко мнѣ на столько, что я могъ встать и отправиться къ Леневе, нашему принципалу, все еще надѣясь, что меня обманули, и во всякомъ случаѣ желая имѣть самыя подробныя свѣдѣнія по поводу всего, что произошло.

Мнѣ не предстояло нужды задавать ему вопросы, онъ предупредилъ ихъ, какъ только завидѣлъ меня, и со слезами простеръ ко мнѣ объятія.

— Они не виновны, — сказалъ онъ мнѣ; — я готовъ присягнуть, а между тѣмъ противъ нихъ всѣ видимыя улики. Я вызванъ въ качествѣ свидѣтеля. Я отдамъ имъ должную справедливость. Скажу все, что знаю о нихъ хорошаго. Ребята, которыхъ я воспиталъ, которыхъ я знаю десять лѣтъ, которые служатъ примѣромъ для всѣхъ въ коллежѣ, не могутъ сдѣлаться убійцами. Будьте спокойны, мы ихъ спасемъ. Журданъ обѣщался мнѣ ихъ спасти.

Такая увѣренность, не успокоивая меня, пролила мнѣ однако немножко бальзама въ сердце. Я узналъ, что вотъ уже двое сутокъ, какъ семья ихъ пріѣхала въ Ваннъ. Я поспѣшилъ ее навѣстить. Семья заключалась въ отцѣ, матери и женѣ старшаго брата, который былъ уже женатъ, не смотря на свои двадцать четыре года. Я нашелъ женщинъ сидѣвшими въ углу, прикрывшихъ головы передникомъ и обливавшихся слезами. Старикъ стоялъ, держа въ рукѣ своей pen-bach, смотря пристально впередъ и ничего не видя. При моемъ появленіи, плачъ женщинъ усилился и превратился въ рыданія, надрывавшія мнѣ сердце. Отецъ сжалъ мнѣ руку и долго держалъ ее въ своихъ рукахъ. Наконецъ я подвелъ его къ единственному окну и, употребивъ большое усиліе, чтобы выговорить слово — у меня сердце было переполнено слезами — спросилъ его:

— Неужели они виновны?

Его губы чуть-чуть шевельнулись, и онъ произнесъ лишь одно слово; но это слово заставило меня содрогнуться. Отецъ сказалъ:

— Я думаю.

3.

Я начиналъ думать тоже самое. Повторяя слова: «мы ихъ спасемъ!» Леневе сообщилъ мнѣ два-три обстоятельства, повергнувшія меня въ жестокое сомнѣніе. Онъ мнѣ сказалъ, что отецъ-Найль былъ отъявленный шуанъ, вражда котораго къ правительству до такой степени извѣстна, что префектъ поставилъ на его квартиру гарнизоннаго солдата для наблюденія за его дѣйствіями. Третій сынъ, подлежавшій въ томъ году рекрутскому набору и котораго мы считали, на основаніи вынутаго имъ жребія, избавленнымъ отъ воинской повинности, оказался напротивъ того выбраннымъ въ солдаты, по милости ревизіонной коммисіи. Онъ тотчасъ же скрылся изъ отцовскаго дома, съ цѣлью избѣгнуть военной службы, а за нимъ послѣдовали его оба брата. Какъ въ этомъ, такъ и въ предшествовавшемъ году, дезертировала по крайней мѣрѣ четвертая часть новобранцевъ для того, чтобы не служить въ рядахъ «синихъ», и многія шайки бѣглецовъ укрывались по деревнямъ, преслѣдуемыя жандармами-мобилями. Маленькій отрядъ, увеличенный всѣми недовольными и тѣми, что стремятся къ возстановленію прежняго шуанства, обыкновенно раздѣлялся на пятнадцать-двадцать человѣкъ, а иногда собирался въ количестѣ семи или восьмисотъ, съ тѣмъ, чтобы убѣдиться, сколько всѣхъ на лицо, или произвести какой нибудь отважный набѣгъ. Всѣ крестьяне безъ исключенія стояли за нихъ, и когда, вечеромъ они три раза ударяли въ окно, то фермеръ спѣшилъ отворить имъ дверь, которую, по входѣ прибывшихъ, заставляли всѣмъ, что попадалось подъ руку; фермерша подавала на столъ блины, хлѣбъ, свиное сало и кувшинъ сидра; работники на фермѣ набивали имъ трубки, чистили ружья, возобновляли припасы и отыскивали въ общемъ сундукѣ наилучшую обувь, гетры, платье — все, что могло нѣсколько облегчить ихъ суровую жизнь. Окончивъ ужинъ, всѣ вмѣстѣ читали молитву; потомъ женщины уходили спать, а мужчины, потушивъ смоляную свѣчу и оставшись вокругъ очага, проклинали правительство и изыскивали средства мести и возстанія. Часто эти совѣщанія прерывались лаемъ собаки, возвѣщавшимъ о приближеніи чужаго человѣка. Тогда всѣ хватались за ружья, а хозяинъ фермы подходилъ къ слуховому окну и старался высмотрѣть, что происходитъ снаружи. Если были видны жандармы, то считали, сколько числомъ ихъ и самихъ себя. Въ большей части случаевъ, пытались бѣжать, спрятаться подъ охапками сѣна, проломать отверстіе въ соломенной крышѣ, съ цѣлью пробраться задворками въ то время, когда медленно отворялась дверь. Иногда случалось, прибѣгали къ силѣ, и жандармы попадались въ западню. Во многихъ стычкахъ лилась кровь и, какъ обыкновенно бываетъ во время междоусобной войны, ненависть усиливалась съ каждымъ днемъ. Солдаты недосчитывались своихъ погибшихъ товарищей. Непослушные, живя внѣ закона и нося ружье за спиной, усвояли болѣе грубые нравы. Ихъ возмутилъ недавній случай. По деревнямъ разнесся слухъ, будто іюльское правительство уничтожило каторгу (галеры) за политическія преступленія. Между тѣмъ, Нага и двое братьевъ Жегю, напавшіе на дилижансъ между Плоэрмелемъ и Малеструа, были приговорены на двадцать лѣтъ къ каторжнымъ работамъ. Напрасно синіе говорили, что это была кража при помощи вооруженной силы, совершенная ночью, въ сообществѣ нѣсколькихъ лицъ, на большой дорогѣ — бретонскіе крестьяне и слышать объ этомъ не хотѣли: они знали, что Жегю были ослушники передъ закономъ, какъ бѣглые рекруты, что деньги правительства были въ цѣлости переданы въ кассу маленькой инсуррекціонной арміи; такимъ образомъ чисто политическое преступленіе послужило причиною ссылки ихъ друзей на каторжную работу въ Брестъ. Противъ нихъ, слѣдовательно, въ одно время дѣйствовали и хитростью, и силою. Ихъ убивали и обманывали. Пожары и убійства послѣдовали въ отвѣтъ на этотъ приговоръ и на нѣкоторые другіе въ томъ же родѣ. Можетъ быть, въ то время стоило лишь явиться ловкому, предпріимчивому человѣку, и тогда возстаніе приняло бы угрожающіе размѣры.

Всѣмъ мэріямъ послано было приказаніе выдавать бѣглыхъ рекрутовъ, скрывавшихся въ подлежащихъ округахъ; этотъ приказъ былъ вывѣшенъ на дверяхъ мэрій. Часъ спустя, подъ оффиціальнымъ объявленіемъ появилось другое, угрожавшее смертью всѣмъ мэрамъ, которые осмѣлились бы повиноваться правительству. Въ Ландеванѣ, маленькой общинѣ въ окрестностяхъ Геннебона, эта смѣлая угроза была наклеена на стѣнахъ домовъ, при выходѣ народа послѣ всенощной, въ присутствіи всѣхъ жителей деревни и помощника мэра, не посмѣвшаго сказать ни слова. Ничего не могло быть хуже положенія муниципальныхъ чиновниковъ; у многихъ не было подъ рукой ни жандарма, ни таможеннаго, ни полеваго стража. Нѣкоторые изъ нихъ сочувствовали мятежникамъ и заранѣе предваряли ихъ о маршрутѣ жандармовъ. Въ нѣкоторыхъ деревняхъ трудно было найти хотя бы одного синяго; въ другихъ пребывалъ лишь мэръ, который одинъ изъ всѣхъ умѣлъ читать. Лоруа, префектъ, воображалъ, что хорошо сдѣлалъ, выбравъ повсюду, гдѣ могъ, старыхъ воиновъ республики или имперіи; но эти недавніе изгнанники, внезапно превратившіеся въ чиновниковъ, не обладали ни силою, ни самоувѣренностью. Необходимо было дѣйствовать угрозами или обѣщаніями, чтобы заставить ихъ сдѣлать нѣсколько робкихъ предостереженій. Разъ или два королевскій прокуроръ узналъ, черезъ ихъ посредство, мѣсто сборища шайки и могъ произвести аресты. Шуаны рѣшили жестоко отмстить доносчикамъ. Говорю, шуаны — и, можетъ быть, говорю невѣрно; но они приняли это имя, ознаменованное въ былое время великою храбростью, и многіе изъ нихъ, пришедшіе туда съ цѣлью причинять зло, безъ всякихъ политическихъ убѣжденій, были недостойны его носить.

Биньянъ — большое село, въ кантонѣ Saint-Jean-Brevelay, въ окрестностяхъ Локминэ. Въ немъ производится довольно значительная торговля льномъ и скотомъ, такъ что тамъ живутъ съ полдюжины крупныхъ торговцевъ, нѣчто среднее между крестьянами и буржуа, которые ходятъ по воскресеньямъ только къ ранней обѣднѣ и слывутъ не безъ основанія отчаянными синими. Броссаръ, бывшій сборщикъ податей, уволенный при Карлѣ X, былъ наиболѣе образованнымъ человѣкомъ изъ всего этого небольшаго кружка. Послѣ 24 іюля, онъ былъ сдѣланъ мэромъ и съ перваго же года своего вступленія въ эту должность, ознаменовалъ свои дѣйствія тѣмъ что отказался офиціально идти подъ балдахиномъ въ процессіи праздника Тѣла Господня; а это, какъ и слѣдовало по необходимости ожидать, сдѣлало его притчею въ языцѣхъ между всѣми синими Биньяна и его окрестностей и предметомъ жестокой ненависти шуановъ. Его друзья совѣтовали ему быть осторожнымъ; но на ихъ совѣты онъ не обращалъ вниманія, и его всегда встрѣчали одного, въ окрестностяхъ села, по такимъ пустыннымъ дорогамъ, гдѣ также легко убить человѣка, какъ выстрѣлить въ мишень.

Получивъ предписаніе правительства, касавшееся бѣглыхъ рекрутовъ, онъ рѣшился самъ вывѣсить его послѣ поздней обѣдни и произнести рѣчь своимъ подчиненнымъ. По большей части, такая была у него привычка, такъ какъ онъ обладалъ замѣчательнымъ краснорѣчіемъ и былъ похожъ на всѣхъ тѣхъ, которые сознаютъ въ себѣ этотъ даръ. И такъ онъ подождалъ, пока окончилась поздняя обѣдня, и когда стали звонить во время молитвы къ Пресвятой Богородицѣ, которую въ Бретани обыкновенно читаютъ послѣ Ite missa est, прежде чѣмъ разойтись, онъ торжественно вышелъ изъ мэріи, предшествуемый сельскимъ барабанщикомъ и мальчикомъ лѣтъ двѣнадцати, котораго называлъ своимъ секретаремъ. Сперва онъ велѣлъ ударить въ барабанъ, потомъ снялъ свою фуражку, взобрался на камень, громкимъ голосомъ прочелъ воззваніе префекта, высказался, что даже самъ содѣйствовалъ изданію этого воззванія и окончилъ самымъ энергическимъ заявленіемъ о своей готовности повиноваться и о своемъ желаніи очистить общину отъ наводнявшихъ ее разбойниковъ. Эти разбойники, числомъ восемь, стояли тутъ же, подлѣ него, вмѣстѣ со своими друзьями и родственниками, и единственно отъ нихъ зависѣло теперь же покончить съ г. мэромъ. Онъ зналъ это очень хорошо; но свирѣпые взгзяды, падавшіе на него, не имѣли силы заставить его опустить глаза. Онъ собственноручно приклеилъ на стѣну афишу, сошелъ со своей импровизированной кафедры, аккуратно сложилъ свой трехцвѣтный шарфъ, положилъ его къ себѣ въ карманъ и прямо подошелъ къ одному изъ ослушниковъ, считавшемуся начальникомъ шайки.

— Ну, Жанъ Бріенъ, — сказалъ онъ, — ты слышалъ. Ты знаешь, что тебѣ остается дѣлать. Даю вамъ двадцать четыре часа, чтобы и духа вашего здѣсь не было. Если черезъ двадцать четыре часа васъ еще встрѣтятъ въ нашей общинѣ, то напишу королевскому прокурору и арестую васъ въ мѣстѣ вашего нахожденія.

— Вы не сдѣлаете этого, мосье Броссаръ, — возразилъ Жанъ Бріенъ. — Вы принадлежите къ синимъ, но вы здѣшній уроженецъ. Вы хорошо знаете, что я живу у своей матери, и не выдадите меня.

— Выдамъ — и тебя и остальныхъ, клянусь въ томъ именемъ Бога, — отвѣтилъ Броссаръ; — поэтому берегитесь: я васъ предупредилъ.

Никто не сказалъ ни слова: мэръ пробрался сквозь толпу съ нѣкоторымъ трудомъ и, пройдя черезъ улицу, вошелъ въ трактиръ, гдѣ сталъ играть въ карты со сборщикомъ и однимъ разнощикомъ, по имени Готронъ, пріѣхавшимъ въ Биньянъ на предстоящую ярмарку. Крестьяне долгое время стояли кучками у дверей, мэріи; но никто не тронулъ правительственной афиши и даже никто не попытался, какъ это не разъ случалось въ другихъ мѣстахъ, наклеить на нее возмутительную прокламацію. Въ этотъ день трактирамъ не везло: въ часы между обѣднею и всенощною никто не уходилъ съ кладбища. Всѣ крестьяне находились тамъ, не двигаясь съ мѣста, не говоря ни слова, не крича; мужчины стояли, женщины сидѣли на гробницахъ.

Мать Жана Бріена приблизилась къ нему два-три раза и хотѣла взять его за руку; но онъ тихонько отстранилъ ее и отошелъ въ сторону съ другими ослушниками закона. При послѣднемъ ударѣ всенощнаго колокола, всѣ вошли въ церковь. Тогда мэръ показался въ дверяхъ трактира, посмотрѣвъ издалека на нетронутое объявленіе и сказалъ своимъ приближеннымъ съ искреннимъ само довольствіемъ:

— Необходимо лишь быть твердымъ.

Ярмарка льномъ приходилась на будущую среду, и въ этотъ день должны были прибыть въ Биньянъ жандармы изъ Плюмелека; но никто не удивился, что при настоящихъ обстоятельствахъ, еще во вторникъ увидѣли человѣкъ пятнадцать 43-го пѣхотнаго полка, подъ командою сержанта, и столько же жандармовъ. Мэръ очень суетился, чтобы помѣстить свой гарнизонъ, онъ оставилъ ужинать унтеръ-офицеровъ и предупредилъ ихъ, что непослушные все еще находятся въ общинѣ; что они собрались въ Кердрогенѣ, около полу-лье разстоянія отъ ихъ мѣстечка, у богатаго мельника, который не разъ въ этомъ году участвовалъ въ ихъ шайкѣ; что видѣли, какъ незнакомые мѣстнымъ жителямъ молодые люди прокрадывались на мельницу черезъ люки; что ихъ человѣкъ около двадцати, большею частью хорошо вооруженныхъ, и что необходимо захватить ихъ сегодня же ночью, такъ какъ они могутъ найти себѣ защитниковъ среди крестьянъ, которые завтра утромъ потянутся по всѣмъ дорогамъ, по направленію къ мѣсту ярмарки.

Помощникъ мэра, отставной сержантъ, взялся быть проводникомъ солдатъ и жандармовъ черезъ поля, съ цѣлью подойти къ мельницѣ сзади, въ то время, какъ бригада изъ Плюмелека направится прямо по дорогѣ и очутится у дверей. Что же касается мэра, то онъ заявилъ, что будетъ достаточно его одного для исполненія полицейскихъ обязанностей въ мѣстечкѣ, до возвращенія экспедиціоннаго отряда. Обѣщаніе было нѣсколько рисковано: въ бретонскихъ деревняхъ, въ ярмарочные дни, населеніе бываетъ на ногахъ уже съ четырехъ часовъ утра. Разбираются возы, устраиваются лавки, на сковородахъ начинаютъ шипѣть куски свиного сала, пробуравливаютъ бочки съ сидромъ, слѣпые и калѣки затягиваютъ свои жалобныя пѣсни, при помощи оглушительныхъ ударовъ молотка оканчиваютъ постройку балагановъ для акробатовъ, и ко всему этому разнообразному шуму примѣшивается мычаніе и блеяніе стадъ. Но Броссаръ тѣмъ болѣе ощущалъ удовольствія воспользоваться такимъ прекраснымъ случаемъ, чтобы выказать вполнѣ свою дѣятельность и усердіе. Полураздѣтый бросился онъ на кровать по уходѣ гостей, велѣлъ помощнику разбудить себя, какъ только приведутъ первую партію арестантовъ, и спокойно заснулъ.

Ночь была темная; солдаты вышли изъ мѣстечка съ разныхъ сторонъ, по одиночкѣ, и сошлись въ нѣкоторомъ разстояніи отъ него. Въ Кердрогенъ пришлось имъ идти не болѣе четверти часа; къ полуночи мельница была окружена. Спрятавшись за группою яблоней, которыя росли почти въ уровень съ крышей — такъ какъ мельница была выстроена на склонѣ горы — помощникъ мэра увидѣлъ вахмистра изъ Плюмелека, приближавшагося съ четырьмя солдатами, и слышалъ, какъ тотъ постучался въ дверь мельницы.

Залаяла собака; но изнутри никто не отвѣчалъ. Солдаты, находивнися въ засадѣ, взвели курки ружей и при малѣйшемъ знакѣ были готовы броситься на помощь своимъ товарищамъ. Не видѣлось ни малѣйшаго движенія ни въ домѣ, ни въ окрестностяхъ, и, когда стихала собака, слышно было лишь журчаніе воды подъ шлюзами. Такъ прошло въ ожиданіи съ четверть часа; время отъ времени, вахмистръ нѣсколько разъ стучался въ дверь, громко клича мельника и предупреждая, что если ему не отворятъ, то онъ будетъ принужденъ прибѣгнуть къ силѣ. Наконецъ, не получая отвѣта, онъ далъ приказъ выломать дверь. Въ эту минуту црибѣжала большая часть солдатъ на помощь; но дверь уступила при первомъ же ударѣ, и отрядъ проникнулъ во внутренность дома.

Тамъ было темно, хоть глаза выколи. Помощникъ мэра выбилъ огонь, и вскорѣ зажгли нѣсколько смоляныхъ свѣчей. Стали шарить по всѣмъ сторонамъ въ комнатѣ нижняго этажа. Скатерть была разостлана на сундукѣ, поставлены тарелки и кувшины; было очевидно, что здѣсь ужинало человѣкъ пятнадцать — восемнадцать. Двѣ крестообразно положенныя кровати — слѣдуя обычаю въ бретонскихъ хижинахъ — не оказались смятыми. Взглянули на очагъ, на которомъ всегда красовалось пять-шесть ружей: не висѣло ни одного ружья. Вдругъ услыхали, что кто-то ходитъ въ верхнемъ этажѣ.

Въ тотъ же мигъ, въ комнатѣ, гдѣ находились солдаты, стало тихо, какъ въ могилѣ. Всѣ подняли глаза къ плохо соединеннымъ между собою доскамъ, служившимъ вмѣсто потолка; сквозь каждую щель думали увидѣть направленныя внизъ дула ружей. Полуизломанная лѣстница вела въ верхній этажъ. По ней бросился сержантъ, подобно солдату, завидѣвшему, что въ десяти шагахъ отъ его роты упала бомба, и готовому пожертвовать жизнью для спасенія своихъ товарищей. Нѣкоторые изъ наиболѣе рѣшительныхъ послѣдовали за нимъ. Они приподняли люкъ, служившій для сообщенія и, взобравшись такимъ образомъ во второй этажъ, очутились лицомъ къ лицу съ матерью и женою мельника. Въ этой крѣпости, которая могла быть такъ легко защищена, не находилось другаго гарнизона. Начали искать подъ кроватями, въ сундукахъ; обшарили всѣ углы мельницы; распороли концами сабель нѣсколько мѣшковъ съ сѣменами; стучали по балкамъ, поддерживавшимъ соломенную крышу, съ цѣлью убѣдиться, что онѣ были крѣпко вбиты и не могли пропустить бѣглецовъ.

Словомъ, было вполнѣ доказано, что въ мельницу пришли уже послѣ ухода шайки. Экспедиція не удалась. Сержантъ дрожалъ отъ бѣшенства. Онъ вышелъ послѣднимъ и хотѣлъ спуститься къ плотинѣ, посмотрѣть, не спрятался ли кто близь рѣки. Пришлось насильно увести его оттуда и убѣждать.

Было около трехъ часовъ утра — до такой степени подробно и ревностно производился обыскъ дома и прилегающей мѣстности. Отрядъ послѣдовалъ по прежней дорогѣ въ Виньянъ, все еще приглядываясь по сторонамъ, внимательно осматривая деревья и кустарникъ. Ничто не показалось; пришлось рѣшиться разбудить мэра и объявить ему о неудачѣ.

4.

Броссаръ жилъ въ центрѣ мѣстечка, въ маленькомъ, новомъ домикѣ, имѣвшемъ лишь два этажа съ двумя окнами въ фасадѣ. Въ нижнемъ этажѣ находились двѣ комнаты: съ одной стороны кухня, съ другой — столовая; по серединѣ вела лѣстница. Комната мэра помѣщалась надъ столовой; прилегавшая къ кабинету просторная зала служила запасной; въ ней помѣщены были всего два-три большихъ шкафа. На верху, въ единственной мансардѣ, спала старая крестьянка, совсѣмъ глухая, присматривавшая за хозяйствомъ, а иногда и за кухней, въ тѣ дни, когда Броссаръ не обѣдалъ въ трактирѣ Бѣлая Лошадь. Главная дверь, выходившая на улицу, запиралась лишь на щеколду. Звонокъ, висѣвшій внутри и приходившій въ движеніе, когда отворялась дверь, считался вполнѣ достаточнымъ для безопасности Броссара, въ мѣстности, гдѣ, положимъ, иногда и убиваютъ, но за то никогда не воруютъ. При входѣ въ корридоръ, на полкѣ, стояли лампа и спички, служившія мэру, когда онъ возвращался къ себѣ домой ночью. Помощникъ его, знакомый съ обычаями дома, оставилъ солдатъ у двери, вошелъ въ домъ съ тремя унтеръ-офицерами, зажегъ лампу, поднялся по лѣстницѣ и постучался въ дверь мэра. Въ эту минуту, жандармскій вахмистръ вдругъ остановилъ его за руку.

— Вы идете по водѣ, сказалъ онъ ему.

Помощникъ посмотрѣлъ и увидѣлъ лужу у своихъ ногъ. Онъ живо опустилъ лампу и вскрикнулъ. Три спутника наклонились въ одно время съ нимъ и всѣ съ ужасомъ смотрѣли на эту лужу.

Вахмистръ приподнялся первымъ.

— Это кровь, — сказалъ онъ; — здѣсь случилась бѣда!

Они живо вошли въ комнату мэра.

Ихъ охватилъ острый запахъ; но, казалось, не было никакаго безпорядка. Мебель стояла на своемъ мѣстѣ; бѣлые занавѣсы ниспадали съ обѣихъ сторонъ кровати, на которой лежалъ мэръ. Они приблизились къ нему и увидѣли, что бѣлье запачкано кровью; имъ тщательно былъ прикрытъ трупъ. Помощникъ дотронулся до мэра; онъ уже похолодѣлъ. Когда онъ приподнялъ бѣлье, желая положить руку на сердце, три унтеръ-офицера вскрикнули отъ ужаса. Грозная прокламація шуановъ была пригвождена кинжаломъ на груди жертвы.

Вахмистръ, которому не разъ случалось производить слѣдствіе по горячимъ слѣдамъ, сталъ осматривать комнаты. Онъ подошелъ къ конторкѣ; ключъ находился въ замкѣ; онъ отперъ конторку: все оказалось въ порядкѣ; деньги лежали въ ящикѣ. Никто не дотрогивался до комода съ бѣльемъ и другимъ платьемъ. Столъ изъ почернѣвшаго дерева, служившій рабочимъ столомъ Броссару, находился въ томъ положеніи, въ какомъ хозяинъ его оставилъ. Перья, чернильница, карандаши, чистая бумага — все было симетрично разложено, какъ оставлено вчера. Полъ былъ покрытъ грязью и кровью; очевидно, болѣе пятнадцати человѣкъ вошли въ комнату послѣ того, какъ шагали въ грязи по большой дорогѣ. Замѣтны были даже слѣды глины, находящейся на дорогѣ въ Кердрогенъ. Отпечатокъ деревянныхъ башмаковъ и башмаковъ, подбитыхъ гвоздями, былъ еще видѣнъ на сырой пыли, на которой оставили слѣды и ружейные приклады. Вахмистръ заглянулъ подъ кровать, приподнялъ маленькій коврикъ для ногъ, отряхнулъ занавѣсы, но не нашелъ ни малѣйшаго указанія, которое могло бы выдать виновныхъ. Только въ моментъ выхода изъ комнаты, помощникъ мэра увидѣлъ сзади стула шляпу, которая, на его взглядъ, не принадлежала мэру; онъ взялъ ее въ руки и, приблизивъ къ ней лампу, увидѣлъ, вмѣстѣ съ прочими, написанныя внутри, по школьному обычаю, слова: «Жанъ-Пьеръ Найль, ученикъ ваннскаго коллежа, улица des Chanoines, № 17.»

Пока производились эти изысканія, жандармы и солдаты, съ своей стороны, обыскивали всѣ дороги. На другой день, во время ярмарки, мнѣнія раздѣлились. Одни одобряли убійцъ; большая часть ихъ осуждала; въ особенности, карлисты горячо выражали свое негодованіе; однако никто не двинулся съ мѣста, чтобы помочь розыскамъ жандармовъ. Жанъ Бріенъ, котораго считали главою шайки, не могъ быть захваченъ; но арестовали Жанъ-Пьера Найля и его двухъ братьевъ. Было доказано, что онъ отправился вмѣстѣ съ ними съ цѣлью присоединиться къ биньянской шайкѣ за четыре дня до совершенія преступленія. Ихъ арестовали въ хижинѣ угольщиковъ, въ разстояніи одного ружейнаго выстрѣла отъ Сентъ-Аллуэстра. Они не оказали ни малѣйшаго сопротивленія и дозволили себя отвести въ ваннскую тюрьму. Всѣ знали ихъ въ улицѣ Менэ и жалѣли о нихъ, когда они проходили по ней днемъ всѣ трое, связанные другъ съ другомъ веревкой. Вдова Гилльеменъ, у которой они жили, имѣла мужество выйти на середину улицы, обнять ихъ на виду всѣхъ и сказать, что она не сомнѣвается въ ихъ невиновности. Нѣсколько дней спустя, узнали въ Ваннѣ, что въ воскресенье, предшествовавшее убійству, старикъ Найль, отецъ обвиненныхъ, присутствовалъ при игрѣ въ шары и сказалъ при всѣхъ, что если мэръ выдаетъ дезертировъ, то слѣдуетъ съ нимъ порѣшить, что это будетъ хорошо и что онъ надѣется, если мэръ донесетъ и на его сыновей, то прежде, чѣмъ ихъ захватятъ, они найдутъ время отомстить за себя.

5.

Всѣ эти подробности меня убивали. Королевскій прокуроръ вызвалъ изъ Кердрогена къ допросу одного мальчика, которому вы дали бы на видъ лѣтъ тринадцать и ксторый занимался доставкою муки покупщикамъ на домъ. Оказалось, что этому мальчику уже минуло двадцать лѣтъ, и онъ въ скоромъ времени долженъ былъ подлежать рекрутскому набору. Свидѣтель былъ уважительный. Онъ зналъ семейство Найль, которыхъ нерѣдко снабжалъ своею лошадью, когда она возвращалась порожнякомъ и когда имъ предстоялъ длинный путь пѣшкомъ, такъ какъ изъ Сентъ-Аллуэстра до Биньяна считается пять лье. Сперва, на допросѣ, онъ сталъ было хитрить, увѣрялъ, что не знаетъ никого изъ Найлей; но такъ продолжаться не могло: ему доказали, какъ дважды два четыре, что онъ отлично зналъ всѣхъ троихъ братьевъ. За то, что онъ хотѣлъ солгать, его, какъ и слѣдовало, пристращали. Онъ оробѣлъ и прямо сознался, что наканунѣ преступленія они ужинали втроемъ у его хозяина, что у каждаго было ружье, что они отправились вмѣстѣ съ шайкою къ мэру; прибавилъ даже, что часть дороги онъ прошелъ съ ними, но что при входѣ въ мѣстечко они отдѣлались отъ него, бросая вслѣдъ ему каменья, чтобы заставить его поскорѣе возвратиться на мельницу. Это заявленіе оказалось тѣмъ тягостнѣе, что не было сдѣлано внезапно; такимъ образомъ, присутствіе вооруженныхъ обвиняемыхъ на мѣстѣ преступленія явилось вполнѣ потвержденнымъ показаніями свидѣтеля. Правда, нельзя было утверждать, чтобы они лично напали на несчастнаго Броссара, и мы были всѣ убѣждены, что они содѣйствовали совершенію убійства лишь только своимъ присутствіемъ; но что же могъ сдѣлать ихъ защитникъ? Оправданіе было невозможно, а приговоръ конечно могъ быть не иначе какъ осужденіемъ на казнь или на каторжныя работы.

Отправившись къ Журдану, на котораго была возложена защита обвиняемыхъ, я нашелъ его совсѣмъ обезкураженнымъ:

— Они утверждаютъ, что невиновны, — сказалъ онъ мнѣ; — утверждаютъ, что были насильно приведены въ комнату жертвы и боролись съ убійцами; но это система до того жалка, что я не возьму ее въ основаніе своей защиты на судѣ. Прежде, чѣмъ я повидалъ ихъ, я разсчитывалъ на возможность доказать пребываніе ихъ въ другомъ мѣстѣ въ моментъ преступленія; разсчитывалъ на ихъ молодость, на ихъ прежнее хорошее поведеніе; но теперь ихъ разсказы подкашиваютъ мнѣ руки и ноги. Очевидно — они виновны, и я не могу избавить ихъ отъ наказанія.

Всѣ мои усилія войти въ тюрьму оказались тщетными. Власти предвидѣли, что ученики попросятъ позволенія повидаться со своими товарищами, и было отдано строжайшее приказаніе отвѣчать имъ отказомъ. Признаюсь, я былъ потрясенъ до глубины сердца. Страшное преступленіе, совершившееся такъ недалеко отъ меня, наполняло мою душу ужасомъ. Я задавалъ себѣ вопросъ, можно ли наконецъ ручаться за самого себя, послѣ такаго полнаго и такаго прискорбнаго превращенія. Иногда я пытался убѣждать себя, что политическій фанатизмъ служитъ извиненіемъ; но тотчасъ же возставала совѣсть, и до такой степени сильно, что я краснѣлъ за свое сомнѣніе. Я находился подъ впечатлѣніемъ стыда, ужаса и остатка жалости, и эти чувства меня терзали. Тщетно пробовалъ я вновь приняться за школьныя занятія; мой умъ былъ переполненъ этимъ несчастнымъ процессомъ; я думалъ о немъ и днемъ, и ночью. Если бы даже я могъ его забыть, то постоянно имѣлъ передъ своими глазами картину, напоминавшую о немъ: семейство Найль. Я видѣлся съ нимъ ежедневно. Только я одинъ посѣщалъ ихъ — но, увы! не для того, чтобы утѣшать.

Часовъ въ шесть я освобождался отъ своихъ дневныхъ занятій и тотчасъ же отправлялся къ нимъ въ гостинницу. Помню, какъ я торопился въ надеждѣ узнать что либо новое, но дойдя до ступенекъ лѣстницы, иногда цѣлыя четверть часа оставался внизу, не смѣя войти. Я былъ увѣренъ, что найду ихъ втроемъ; каждый день они всѣ оставляли лишь на одинъ часъ свою комнату и уходили въ тюрьму. Отецъ постоянно стоялъ подлѣ окна, мать плакала, сидя на табуретѣ, у камина. Что же касается невѣстки, то не могу достаточно выразить все удивленіе и уваженіе, какія она внушала мнѣ. Она совсѣмъ не походила на героиню романа; напротивъ, она обладала довольно простою фигурой, большими руками, привыкшими копаться въ землѣ, мыть посуду, прясть ленъ. Она носила некрасивый костюмъ дѣвушекъ изъ Сентъ-Аллуэстра и Сенъ-Бревелэ: длинный чепчикъ изъ накрахмаленнаго полотна, котораго концы падали до середины спины, и суконную юбку. Ея умъ вполнѣ подходилъ къ ея наружности: ни слишкомъ развитой, ни слишкомъ грубый. Полагаю, она обладала достаточными познаніями, чтобы вести хозяйство большой фермы и управлять одною или двумя служанками. Но что въ ней было великаго — это самоотверженіе и мужество. Послѣ первыхъ дней, проведенныхъ въ слезахъ, она поняла, что существованіе этихъ двухъ стариковъ падетъ на нее всею своею тяжестью и они, точно сироты, останутся на ея попеченіи, такъ какъ Богъ, поразивъ ихъ, отнялъ у нихъ почти весь разумъ. Она тотчасъ же отерла слезы и стала ухаживать за ними, какъ добрая мать, кормить ихъ и утѣшать. Съ перваго взгляда, при входѣ въ ихъ печальное жилище, видно было, что только она одна еще жила; двое другихъ дѣйствительно были бы трупами, не будь страшнаго, терзавшаго ихъ горя. Работая безъ отдыха, выметая, моя, стряпая въ кухнѣ, она все таки находила возможность присмотрѣть и за своими бѣдными стариками. То она приставляла набитую трубку къ губамъ отца; то, проходя мимо матери, обвивала руками ея шею и горячо цѣловала ее. Журданъ тоже заходилъ иногда къ нимъ: онъ былъ добръ, и какъ только появлялся малѣйшій лучъ надежды, спѣшилъ подѣлиться своею радостью.

Заслышавъ его шаги по винтообразной лѣстницѣ, она подходила къ нему и говорила ему, что именно нужно сказать для того, чтобы вселить немного надежды въ ихъ сердца, — не настолько надежды, чтобы ихъ обмануть но по крайней мѣрѣ на столько, чтобы помочь имъ прожить еще нѣсколько дней. Сама она не обманывалась; она чувствовала, что поражена на смерть; но дѣйствовала подобно тѣмъ начальникамъ, которые собираютъ всѣ свои силы, громкимъ голосомъ командуютъ ринуться на приступъ и падаютъ навзничь убитыми, какъ скоро всѣ понеслись въ атаку. Особенно была она удивительна въ одномъ отношеніи: въ ней господствовало полнѣйшее убѣжденіе въ невинности ея мужа и его обоихъ братьевъ.

— Говорю вамъ, что не они совершили это дѣло. Меня, главное, удивляетъ, — продолжала она, — какъ не принудили они убить себя, чтобы спасти его; будьте увѣрены, что ихъ удерживали силою. Я знаю своего мужа, знаю обоихъ братьевъ. Поднимаю руку и клянусь въ томъ передъ Богомъ.

При этихъ словахъ, ея голосъ, выраженіе ея лица проникали до глубины души. Иногда говорилъ старикъ, но говорилъ колеблясь, потому что его сердце и его горе прямо противорѣчили произносимымъ словамъ: «Они хорошо сдѣлали…»

Тогда она зажимала рукой его ротъ.

— Молчите, батюшка! — говорила она ему; — развѣ жена не знаетъ своего мужа? Никогда не сдѣлалъ онъ ничего подобнаго — и это также вѣрно, какъ я вѣрю въ будущую жизнь.

Потомъ она подходила къ матери:

— Да скажите же ему, матушка; отдайте справедливость вашей крови. Чего добраго, они сдѣлаютъ изъ нихъ мучениковъ!

И тогда рыданіе захватывало ей грудь. — Но въ тотъ день — прибавляла она — всѣ увидятъ, что совершилось преступленіе.

Однажды, когда я присутствовалъ при подобной сценѣ, она увидѣла, что я залился слезами.

— Скажите ему и вы тоже, — воскликнула она, сжимая мнѣ руку съ судорожною силою; — выжили вмѣстѣ съ ними, вы съ ними молились Господу Богу, скажите же, что они невиновны!

— Да! — воскликнулъ я, потому что ея вѣра пробуждала мою, и глядя на нее, я мысленно видѣлъ передъ собою моихъ бѣдныхъ друзей такими, какими я ихъ зналъ, — чистыми, наивными, добрыми, далекими отъ всякаго фанатизма, — да, я вѣрю этому, подобно вамъ!

— Слава тебѣ, Господи! — воскликнула бѣдная женщина. — Вотъ видите, батюшка! говорила она и влекла меня къ старику. Но онъ оборачивался лицомъ къ стѣнѣ — можетъ быть, потому, что плакалъ… Я выходилъ отъ нихъ, и голова моя горѣла какъ въ огнѣ; вся кровь во мнѣ кипѣла. Очень близко, у дверей церкви Менэ, находилось распятіе; я бросался передъ нимъ на колѣни, не обращая вниманія на проходящихъ. Въ минуту такого страданія, весь міръ былъ для меня безразличенъ. Я слышалъ, какъ говорили: — это другъ арестантовъ; — но надо мною не смѣялись. Тамъ хорошіе люди; они скорѣе поплакали бы вмѣстѣ со мною, если бы посмѣли.

II.
Судъ.
1.

Когда наступилъ день засѣданія суда, я обѣщалъ самому себѣ быть въ числѣ публики, въ первомъ ряду, для того, чтобы меня видѣли обвиняемые. При малѣйшей непредвидѣнной случайности, Гюйомаръ долженъ былъ бѣжать съ извѣстіемъ къ ихъ отцу. Безъ особеннаго труда упросилъ я аббата Ле-Бера, который, не смотря на разницу въ лѣтахъ, былъ для насъ настоящимъ другомъ, цѣлый день прохаживаться у дверей семинаріи, для сопровожденія Гюйомара, если бы (что, къ сожалѣнію, было весьма правдоподобно) пришлось сообщить о несчастномъ исходѣ дѣла. Было 17 декабря; всю ночь шелъ снѣгъ, и его прихватило изморозью. Начало засѣданія было назначено въ девять часовъ; уже въ восемь я былъ наверху лѣстницы, въ квартирѣ стариковъ, и стоялъ, прислушиваясь, у дверей.

— Войдите, мы готовы! раздался голосъ Маріонъ.

Я увидѣлъ ихъ одѣтыми, собиравшимися въ засѣданіе.

— Вы хотите испытывать — божіе терпѣнье! — воскликнулъ я. — Хотите вести туда мать!

Но мнѣ даже и не отвѣчали. Отецъ перекрестился широкимъ крестомъ и пошелъ впереди; обѣ женщины слѣдовали за нимъ, поддерживая другъ друга. Маріонъ, пройдя двѣ-три ступени, быстро поднялась наверхъ, взяла четки, висѣвшія на стѣнѣ, и вложила ихъ въ руку старухи. Я не пробовалъ сопротивляться и послѣдовалъ за ними. Зала суда была полна, и толпа тѣснилась даже при входѣ; но всѣ разступились передъ нами, и мы дошли до рѣшетки, отдѣлявшей публику отъ мѣста, предоставленнаго судьямъ. Королевскій прокуроръ уже сидѣлъ на своемъ мѣстѣ; увидя насъ, онъ поблѣднѣлъ, подозвалъ къ себѣ Журдана и сказалъ ему что-то на ухо.

— Я понимаю васъ, — громко отвѣтилъ Журданъ, — но ни ваша власть, ни мои мольбы этому не помогутъ.

Королевскій прокуроръ сдѣлалъ жестъ, какъ бы подчиняясь тому, что происходило; я увѣренъ, въ этотъ мигъ онъ подумалъ, что никогда его обязанность не казалась ему до такой степени трудною. Черезъ нѣсколько минутъ, онъ велѣлъ приставу распорядиться принести стулья для обѣихъ женщинъ. Я чувствовалъ, какъ онѣ и вздрагивали подлѣ меня. Возвѣстили, что «судъ идетъ», и вслѣдъ затѣмъ почти тотчасъ же были введены подсудимые.

2.

Не берусь объяснить, какимъ образомъ случилось, что эти два долгія засѣданія оставили въ моемъ умѣ лишь смутное воспоминаніе; а между тѣмъ я припоминаю всѣ малѣйшія другія подробности этого печальнаго дѣла. Твердо убѣжденный въ невозможности оправданія и предпочитая для моихъ друзей эшафотъ каторгѣ, я присутствовалъ тамъ какъ бы при началѣ долгой пытки, а не какъ при процессѣ. Бѣдняки поблѣднѣли и похудѣли отъ тюрьмы и тревогъ. Впрочемъ, они появились съ довольно твердымъ видомъ; но когда, въ двухъ шагахъ отъ своей скамьи, увидали обѣихъ женщинъ и стараго отца, мужество ихъ покинуло. Жанъ-Луи могъ протянуть руку женѣ, которая покрыла ее поцѣлуями и омочила слезами; потомъ онъ повернулся лицомъ къ суду, и я хорошо замѣтилъ, что никто изъ нихъ не хотѣлъ смотрѣть въ нашу сторону.

Я не обращалъ ни малѣйшаго вниманія на чтеніе обвинительнаго акта, который, къ несчастію, могъ содержать въ себѣ лишь слишкомъ извѣстные факты; но Журданъ шепнулъ мнѣ на ухо, что этотъ актъ былъ составленъ съ роковымъ искуствомъ и что мнѣніе присяжныхъ клонилось не въ пользу подсудимыхъ. Дѣйствительно, я замѣтилъ, что, во время чтенія акта, весьма продолжительнаго, впечатлѣніе, производившееся на присутствовавшихъ, становилось все болѣе и болѣе непріязненнымъ. Публику составляли лишь городскіе жители, для которыхъ шуанъ былъ врагомъ; которые въ теченіе цѣлаго года слышали лишь о кражахъ вооруженною рукою, объ убійствахъ, пожарахъ, шайкахъ, свирѣпствовавшихъ по деревнямъ. Они были воодушевлены желаніемъ положить конецъ всѣмъ этимъ безпорядкамъ при помощи самыхъ строгихъ укротительныхъ мѣръ. Чувство жалости, возбужденное семействомъ подсудимыхъ при входѣ въ залу, было скоро забыто, когда стали разсказывать страшныя подробности смерти Броссара. Королевскій прокуроръ счелъ долгомъ заявить обо всемъ, что могло служить къ чести покойнаго: онъ былъ очевидно человѣкъ честный, достойный, прямодушный; могъ справедливо считаться благодѣтелемъ управляемой имъ общины; выдавая бѣглецовъ, онъ исполнялъ лишь долгъ, налагаемый на него службой. Но развѣ это не былъ точно также долгъ преданнаго гражданина, который долженъ былъ бороться съ возстаніемъ, роковымъ для страны, тѣмъ болѣе, что это возстаніе, прикрываясь политическими цѣлями, было ничто иное, какъ разбойничество? Г. Броссаръ довелъ терпимость до послѣднихъ границъ: онъ назначилъ виновнымъ срокъ пребыванія въ завѣдуемой имъ мѣстности. Это могло считаться не только снисхожденіемъ, но даже слабостью. А они захватили его во время сна, искрошили его, такъ сказать, въ куски — въ обвинительномъ актѣ было приведено число ранъ — и это звѣрство обвиняемыхъ наводило содроганіе на слушателей. Съ ужасомъ вспоминали объ этомъ ножѣ, всаженномъ въ грудь жертвы вмѣстѣ съ прокламаціей, и всѣ спрашивали другъ друга, какія же будутъ положены границы наглости убійцы!

Допросъ былъ выслушанъ съ очевиднымъ недоброжелательствомъ.

Старшій изъ братьевъ, Жанъ-Луи, отвѣчавшій первымъ, прямо заявилъ, что не принималъ участія въ убійствѣ, что даже старался ему помѣшать, но что его крѣпко связали и держали — держали и его, и его братьевъ, въ углу комнаты, въ то время, когда совершалось преступленіе. Президентъ высказалъ, до какой степени эти доводы были несправедливы.

— Если вы хотѣли помѣшать убійству, зачѣмъ же вы шли вмѣстѣ съ убійцами?

— Насъ принудили идти силой.

— Съ какою цѣлью?

— Не могу сказать.

— Но если кто либо имѣетъ злой умыселъ, то вѣдь не беретъ же онъ съ собою людей, которые потомъ могутъ служить свидѣтелями противъ него?

На это подсудимый ничего не отвѣтилъ.

— Вы всѣ трое очень сильные люди; но Броссаръ обладалъ необычайною силой. Если бы вы боролись, то по крайней мѣрѣ могли возбудить тревогу. Убійство даже совершенное шайкою, невозможно въ центрѣ селенія, въ присутствіи трехъ рѣшительныхъ людей.

Отвѣта не было.

Когда настала очередь младшаго брата, и когда его спросили, почему, вмѣсто того, чтобы послѣдовать за своимъ полкомъ, онъ присоединился къ шайкѣ бѣглецовъ — онъ смутился и ничего не отвѣтилъ.

— Не совѣтовалъ ли вамъ сдѣлать это вашъ отецъ?

— Я дѣлалъ то, что другіе, — отвѣтилъ онъ; — но въ убійствѣ ни я, ни мои братья не участвовали; скорѣе мы готовы были бы сами быть убитыми, только бы помѣшать преступленію.

— Замолчите, — надменно прервалъ президентъ; — не будьте по крайней мѣрѣ лицемѣромъ.

Выслушали нѣсколькихъ свидѣтелей, заявившихъ, что въ теченіи цѣлой недѣли братья Найль находились вмѣстѣ съ бѣглецами въ общинѣ Сенъ-Жанъ-Бревелэ; что вмѣстѣ съ шайкой они дошли до Кердрогена и ужинали у мельника, что наконецъ, вмѣстѣ съ другими, они вошли въ домъ мэра.

Эти показанія, относившіяся къ извѣстнымъ и признаннымъ фактамъ, не представляли никакаго интереса. Сосѣди удостовѣрили, что ничего не слышали; что не было никакой борьбы. Изъ дома, противоположнаго дому Броссара, видны были свѣтъ въ его комнатѣ и тѣнь отъ нѣсколькихъ лицъ, но на это не обратили вниманія, ибо считали весьма естественнымъ, что въ ту ночь онъ совѣщался съ солдатами и жандармами.

Самое отягчающее показаніе было дано докторомъ. Онъ показалъ, что по всей вѣроятности Броссара сильно захватили за руки и за ноги и убили его такъ, что онъ не имѣлъ возможности защищаться. Восемнадцатью ударами ножемъ было изранено его тѣло, и раны были ужасныя. Эти подробности произвели такое впечатлѣніе на публику, что когда она поднялась съ мѣста послѣ утомительнаго засѣданія, то предсѣдатель счелъ необходимымъ принять мѣры, чтобы подсудимые могли безпрепятственно пройти съ конвоемъ сквозь толпу. Волненіе въ залѣ продолжалось и въ слѣдующій день, всѣ громко повторяли показанія доктора до начала засѣданія. Оставалось выслушать лишь показанія свидѣтелей въ пользу обвиняемыхъ и защитительную рѣчь. Журданъ провелъ нѣсколько часовъ съ подсудимыми послѣ вчерашняго засѣданія, и сила ихъ доводовъ одержала верхъ надъ его сомнѣніемъ; но съ величайшимъ сожалѣніемъ сказалъ онъ мнѣ, что во всѣхъ вселилось убѣжденіе въ ихъ виновности и что необходимо было приготовить семью къ всеподданнѣйшему прошенію о помилованіи. Главнымъ свидѣтелемъ въ пользу обвиняемыхъ былъ достопочтенный аббатъ изъ Сентъ-Аллуэстра, старецъ семидесяти шести лѣтъ, произведшій сильное впечатлѣніе на всю публику горячностью своей защиты.

— Считаете ли вы ихъ способными на дурное дѣло? — спрашивалъ Журданъ, — способными совершить убійство?

Но когда свидѣтель отвѣтилъ на эти вопросы, королевскій прокуроръ спросилъ его, каковы были убѣжденія въ этой семьѣ. Не былъ ли отецъ подсудимыхъ тотъ Найль, который, въ 1802 году, вмѣстѣ съ Сапино и аббатомъ Муазаномъ переправилъ на берегъ Сенъ-Жильдосъ десять тысячъ ружей при помощи англичанъ? Не хранилъ ли онъ въ теченіи тридцати лѣтъ въ своемъ домѣ, повѣшенною подлѣ распятія, шпагу начальника волонтеровъ, котораго онъ самъ убилъ? Такой человѣкъ, внушивъ своимъ сыновьямъ мысль сдѣлаться дезертирами, конечно могъ побудить ихъ и на убійство. Да и аббатъ точно также заслуживалъ порицанія. Съ начала революціи, въ приходѣ Сентъ-Аллуэстръ болѣе не пѣли Domine salyum. Ни одинъ изъ малодыхъ рекрутовъ въ послѣдніе два года не присоединялся къ своему полку. Объ этомъ писалъ ему епископъ. А что же тотъ отвѣтилъ своему епархіальному начальнику, своему духовному отцу? «Я не могу осуждать такой образъ дѣйствій, которому послѣдовалъ бы самъ, если бы былъ однихъ лѣтъ съ ними. Я не могу требовать присяги, которой не принесъ бы самъ, если бы отъ меня ее потребовали.» Документы находились при дѣлѣ. Священникъ былъ до того ослѣпленъ, что проповѣдывалъ возстаніе едва ли не открыто передъ всѣми. Въ одно воскресенье, послѣ проповѣди, на ступеняхъ алтаря, онъ произнесъ Отче нашъ и Богородицу за нашихъ храбрыхъ юношей. Никто не ошибся въ значеніи этихъ словъ…

Журданъ хотѣлъ протестовать; но королевскій прокуроръ сталъ допрашивать свидѣтеля, строго напомнилъ ему о его обязанностяхъ и объ отвѣтственности, которой тотъ подвергался. Пренія прекратились. До закрытія засѣданія, предсѣдатель обратился къ тремъ братьямъ и напомнилъ имъ, что никто изъ свидѣтелей не поддерживалъ невѣроятнаго предположенія, на которомъ была основана ихъ защита.

— Повторяю вамъ, — прибавилъ онъ, — то, что было сказано во время слѣдствія: если вѣрно, что вы были жертвами убійцъ, а не ихъ сообщниками, то они — ваше жесточайшіе враги, и вы не должны чувствовать къ нимъ ни малѣйшаго снисхожденія. Вамъ ничего не стоитъ навести судъ на слѣды ихъ. Это единственные свидѣтели, могущіе послужить вамъ въ защиту; другихъ быть не можетъ. Ваше упорство и нежеланіе указать на нихъ служатъ противъ васъ доказательствомъ, что вы ничего не ожидаете отъ ихъ показаній. Жанъ-Луи, — сказалъ предсѣдатель, обращаясь къ старшему изъ братьевъ, — у васъ молодая жена, которую вы любите… Указываю вамъ на единственное средство для вашего спасенія.

Слова предсѣдателя произвели на всѣхъ присутствовавшихъ потрясающее впечатлѣніе… Если подсудимые говорили правду, то они не имѣли никакаго повода щадить настоящихъ виновниковъ; къ тому же преступленіе было до того ужасно, что не могло внушать сожалѣніе. Но Жанъ-Луи не могъ предать убійцъ, не предавая въ тоже время и всѣхъ дезертировъ, не обнаруживъ полиціи ихъ тайну. Это значило бы измѣнить дѣлу; а по убѣжденіямъ бретонскихъ крестьянъ, никогда не отдѣляющихъ религіи отъ политики, это значило бы почти отречься отъ Бога. Судорожно поднялась съ своего мѣста Маріонъ, услышавъ свое имя. Ея мужъ тоже всталъ. Его лицо сперва покраснѣло, потомъ стало совсѣмъ блѣднымъ. Онъ раскрылъ какъ бы желая что-то сказать, но не проронилъ ни слова. Оба брата привстали и обратились къ нему. Онъ посмотрѣлъ на Маріонъ, похожую скорѣе на покойницу; она сказала вполголоса, но такъ, что слова ея были слышны даже судьямъ:

— Лучше умереть!

Мужъ тотчасъ же повернулся къ суду и произнесъ твердымъ голосомъ:

— Сказать мнѣ нечего; я невиновенъ!

Пренія не могли быть долгими. Совѣщаніе присяжныхъ продолжалось лишь нѣсколько минутъ; судъ не замедлилъ произнести приговоръ, осуждавшій трехъ подсудимыхъ на смертную казнь. Я изнемогъ отъ тщетныхъ усилій, стараясь увести родныхъ. Самъ предсѣдатель убѣждалъ ихъ удалиться прежде произнесенія приговора; но они оставались до конца. При видѣ ихъ въ послѣднюю минуту, можно было подумать, что ихъ разсудокъ повредился.

III.
Кассаціонная Жалоба.
1.

Ночь давно уже наступила; въ концѣ залы было довольно темно, и толпа расходилась медленно. Пристава, относясь къ намъ весьма сочувственно, отворили намъ внутреннюю дверь; но Маріонъ хотѣла обнять своего мужа; она тащила меня съ такою силою, что мнѣ по неволѣ пришлось слѣдовать за ней. Когда мы вошли во дворъ, подсудимые спускались по другой лѣстницѣ, окруженные жандармами. Маріонъ прорвалась сквозь толпу и бросилась на шею мужа. На рукахъ у него были цѣпи, отъ волненія онъ едва могъ стоять на ногахъ; его поддерживалъ старый жандармскій вахмистръ, говорившій взволнованнымъ голосомъ: — Не тужи, молодецъ!

Подходила также и мать, вся дрожа, желая обнять своихъ дѣтей; но Журданъ поспѣшилъ къ ней на встрѣчу, крикнулъ мнѣ, чтобы я увелъ Маріонъ, и не безъ труда далъ имъ понять, что лучше идти въ тюрьму и тѣмъ избавиться отъ толпы. Въ ту же минуту явился и судебный приставъ съ такими же приказаніями отъ имени предсѣдателя суда. Ему было поручено сказать роднымъ, что имъ предоставлена полная свобода видѣться съ подсудимыми и что если они рѣшатся подать прошеніе о помилованіи, то всѣ члены суда подпишутся на этомъ прошеніи. Мы вернулись по малому корридору, чтобы не встрѣтиться съ толпою. Прійдя къ себѣ, отецъ бросился на колѣни, обѣ женщины преклонились за нимъ; онъ громко сталъ читать De Profundis, а онѣ ему вторили. Окончивъ молитву, Маріонъ встала и сказала мнѣ, что поможетъ старушкѣ лечь въ постель; что же касается ее и отца, то они проведутъ ночь въ молитвѣ. Потомъ, сжимая мнѣ руку, она прибавила:

— Можетъ быть, вамъ позволятъ войти сегодня вечеромъ.

Я понялъ ее и сейчасъ же ушелъ. Я не могъ говорить: слезы меня душили. Да и что же могъ я имъ сказать? Я брелъ до тюрьмы по снѣгу, съ непокрытой головой. Ледяной холодъ нѣсколько усмирялъ волненіе въ крови. Привратникъ немедленно впустилъ меня, сказавъ, что Журданъ находится уже у нихъ.

— Ну, говорите, — воскликнулъ я при входѣ, такъ какъ у меня была только единственная мысль, — подписали вы кассаціонную жалобу?

Они ничего не отвѣчали, оставались неподвижны, съ устремленнымъ вдаль взоромъ, съ пылающимъ лицомъ.

— Поговорите съ ними, сказалъ Журданъ, голосъ котораго заставилъ меня вздрогнуть.

Я посмотрѣлъ на него и увидѣлъ, что онъ плачетъ.

— Вотъ уже цѣлый часъ, — сказалъ онъ мнѣ, — убѣждаю я ихъ подать кассаціонную жалобу. Эта жалоба дастъ намъ возможность продлить дѣло нѣсколько мѣсяцевъ. Пусть только кто нибудь изъ шайки будетъ арестованъ — и тогда ихъ невиновность станетъ очевидна. Я въ нее вѣрю, — воскликнулъ онъ съ горячимъ порывомъ и вставая съ мѣста, — я вѣрю въ нее теперь и вѣрю неопровержимо; если они погибнутъ, то навсегда унесутъ съ собою мой покой… Но взгляните на нихъ: съ той минуты, какъ произнесенъ приговоръ, они все такіе же: неподвижные какъ статуи. Я просилъ, умолялъ, становился передъ ними на колѣни; говорилъ объ ихъ отцѣ, о ихъ матери, о женѣ Жана-Луи, о самомъ себѣ; сказалъ имъ все, что могъ придумать — ничто не поколебало ихъ. Да подумайте же, несчастные, — обратился онъ къ нимъ, схватывая за руку младшаго изъ братьевъ, — вы совершаете преступленіе!

Вдругъ онъ измѣнилъ тонъ и воскликнулъ:

— Именемъ Господа Бога, именемъ вашего отца и вашей матери, сжальтесь хоть надо мной!..

И онъ цѣловалъ ихъ въ голову, цѣловалъ имъ руки и покрывалъ ихъ слезами. И это продолжалось долго съ порывами ужаса и жалости, какихъ я не могу выразить.

Наконецъ поднялся Ивоникъ:

— Нѣтъ больше справедливости, — сказалъ онъ охриплымъ голосомъ. — Ужъ лучше сейчасъ умереть.

Мы не добились другихъ словъ. Намъ пришли сказать, что должно оставить ихъ до завтра. Тогда Жанъ-Луи проговорилъ мнѣ шопотомъ:

— А она?

— Она надѣется, что вы подадите жалобу, — отвѣтилъ я ему. Если вы станете упрямиться, то всѣмъ нанесете смертельный ударъ.

— Ну, это какъ Богу угодно, — возразилъ онъ; — а я ужъ рѣшился.

Выйдя изъ тюрьмы съ Журданомъ, я почувствовалъ, что все какъ бы кружилось передъ моими глазами. Онъ назначилъ мнѣ свиданіе на другой день, въ восемь часовъ утра.

Мы порѣшили какъ можно раньше опять отправиться въ тюрьму и привести туда всю семью, съ цѣлью добиться полной свободы дѣйствій. Мы нашли отца и дочь, сидѣвшими на двухъ скамейкахъ передъ потухшимъ очагомъ; они и не подумали затопить каминъ. Подлѣ него провели они всю ночь, неподвижные и молчаливые. Отецъ всталъ и крѣпко пожалъ руку Журдана.

— Пока нечего меня благодарить, Найль, — сказалъ защитникъ. — Я еще не окончилъ своего дѣла. Надѣюсь спасти ихъ; но необходимо, чтобы и они сами мнѣ помогли.

Лицо старика по прежнему оставалось сумрачнымъ; я видѣлъ, что у него не было ни малѣйшей надежды.

— Старуха начинаетъ сходить съ ума, уныло сказалъ онъ намъ.

И дѣйствительно, я узналъ отъ Маріонъ, что ея свекровь точно лишилась всякаго пониманія того, что происходитъ вокругъ. За то Маріонъ была дѣятельна и рѣшительна; видно было, что надежда вновь оживаетъ въ ней съ твердою рѣшимостью дѣйствовать.

Когда мы разсказали ей все, что произошло въ теченіи ночи, и стали изыскивать средства, чтобы ихъ смягчить и растрогать, она отвѣтила:

— Все это напрасно; они уже рѣшились. Но если бы самъ судья сказалъ имъ, что нужно подать жалобу, можетъ быть, тогда они и послушались бы его.

Для насъ это было лучомъ свѣта. Эти немногія слова выдавали намъ тайну упрямства братьевъ, не вѣрившихъ болѣе въ людскую справедливость и не хотѣвшихъ отстаивать свою жизнь. Это происходило очевидно частью вслѣдствіе безнадежности, частью отъ озлобленія. Впопыхахъ мы бросились къ прокурору.

— Чего вы хотите? — отвѣтилъ онъ Журдану. — Я сдѣлаю все, чтобы помочь вашимъ усиліямъ. Хотя приговоръ справедливъ, но меня тяготитъ мысль о томъ, что должны умереть эти три человѣка, полные силъ и здоровья, остававшіеся честными до сихъ поръ. Я не могу подписаться на просьбѣ о помилованіи; но когда потребуютъ моего мнѣнія, могу сказать вамъ заранѣе, что оно будетъ въ пользу смягченія наказанія.

— Просьба о помилованіи! — воскликнулъ Журданъ. — Да позвольте: вѣдь они не хотятъ даже подать просьбы о кассаціи! Всѣ трое рѣшились умереть; они насъ не слушаютъ, не слушаютъ даже своихъ родныхъ. Впрочемъ, — продолжалъ онъ, — мы теперь не находимся въ судѣ, мосье Герво; я здѣсь не произношу защитительной рѣчи. Передъ вами старый другъ — и честность его вы знаете, вы цѣните его здравый смыслъ. Выслушайте то, что я вамъ скажу: всѣ трое невиновны.

Онъ произнесъ послѣднія слова съ замѣчательною энергіею; я повторилъ ихъ за нимъ, закричавъ изо всѣхъ силъ. Напрасно Герво сталъ повторять свои доказательства, высказанныя передъ судомъ; Журданъ прервалъ его и, съ необычайнымъ одушевленіемъ, съ краснорѣчіемъ, какаго съ тѣхъ поръ я ни въ комъ не встрѣчалъ, началъ защиту, сила которой была неотразима. Онъ говорилъ о сдѣланныхъ ему признаніяхъ, о своихъ посѣщеніяхъ въ тюрьмѣ; онъ разсказалъ все, въ малѣйшихъ подробностяхъ; выказалъ все благородство, всю прямоту этихъ прекрасныхъ душъ. Его мотивы конечно не могли бы быть приняты во вниманіе на судѣ; но здѣсь, въ этотъ торжественный часъ, невозможно было не поддаться вліянію этого огненнаго слова, этому глубокому убѣжденію. Сперва Герво былъ смущенъ, затѣмъ тронутъ. Въ немъ возникло сомнѣніе, а какъ скоро его умъ допустилъ возможность сомнѣнія, онъ превзошелъ въ пылкости самого Журдана, домогавшагося кассаціи приговора. Едва его другъ окончилъ свою рѣчь, какъ онъ направился къ выходной двери; мы скорѣе послѣдовали за нимъ, нежели сопутствовали. Время отъ времени онъ останавливался и обращался къ намъ съ вопросомъ; у насъ на все былъ готовъ отвѣтъ. Онъ не былъ вполнѣ убѣжденъ, но сомнѣвался; и для его честной, прямой совѣсти, въ подобную минуту всякое сомнѣніе было какъ бы угрызеніемъ. Мы нашли осужденныхъ вмѣстѣ въ одной камерѣ; Герво оставилъ имъ это утѣшеніе.

— Господа, — сказалъ онъ, входя; — я пришелъ извѣстить васъ, что г. Журданъ приводитъ меня въ ужасъ. Я преслѣдовалъ васъ за преступленіе по долгу совѣсти; но сегодня утромъ онъ меня смутилъ. Если вы невиновны, то не можете идти на эшафотъ; это значило бы налагать на меня отвѣтственность за вашу смерть передъ Богомъ. Вотъ уже двадцать лѣтъ какъ я служу, у меня было лишь единственное желаніе точно и мужественно исполнять мой долгъ. До сихъ поръ я былъ въ мирѣ съ самимъ собою. Одна мысль о возможности судебной ошибки заставляетъ меня содрогаться… Журданъ, — продолжалъ онъ, — напишите прошеніе. А, оно уже съ вами! Дайте перо. Подпишите, обратился онъ къ Ивонику, съ видомъ, исполненнымъ власти и достоинства.

Ивоникъ не колебался. Слова, видъ этого честнаго человѣка примирили его съ обществомъ; онъ понялъ, что судъ можетъ ошибаться, но что справедливость существуетъ на свѣтѣ. Онъ былъ тотъ изъ братьевъ, который готовился въ священники; хотя онъ не былъ старшимъ, но пользовался властью надъ семьею. Оба брата подписались за нимъ. Только что оконченъ былъ оффиціальный актъ, какъ они сдѣлались совсѣмъ другими людьми. Вмѣсто сосредоточеннаго, возмущеннаго вида, который они сохраняли со вчерашняго дня, мы увидѣли ихъ полными безпокойства и унынія. Герво тотчасъ же удалился; мы употребляли всѣ наши усилія, чтобы придать имъ мужества.

— Все противъ насъ, — говорили они. — Мы будемъ осуждены снова. Выиграемъ только въ томъ, что продлимъ наши муки.

IV.
Маріонъ.
1.

Въ первую минуту мы не могли раздѣлить ихъ уныніе. Мы считали себя счастливыми тѣмъ, что преодолѣли препятствіе, мѣшавшее намъ со вчерашняго дня, и предавались чувству свободы, всегда сопровождающему подобнаго рода успѣхъ; но въ послѣдующіе дни отчаяніе въ свою очередь овладѣло нами. Приговоръ былъ подвергнутъ кассаціи вслѣдствіе несоблюденія формы; мы радовались отстрочкѣ, но никто изъ насъ не осмѣливался думать безъ трепета о завтрашнемъ днѣ. Маріонъ была удивительна; она посвятила всю свою жизнь матери, на половину сумасшедшей, старому отцу и мужу; вѣчно дѣятельная, вѣчно ухаживающая за всѣми съ такимъ же усердіемъ, какъ и въ прежніе счастливые дни, не выказывая никому своихъ тайныхъ мукъ, она никогда не поддавалась отчаянію. Я ходилъ съ нею въ Сентъ-Алуэстръ, въ Кердроганъ, въ Биньянъ. Мы разспрашивали всѣхъ. Повсюду встрѣчали мы самое горячее участіе; но ни одного свидѣтеля, ни одного слова, ни одного факта, которые могли бы измѣнить характеръ процесса и дать намъ надежду на перемѣну къ лучшему. Послѣ кассаціи мы вторично возвратились въ Биньянъ; при этой поѣздкѣ мы увидѣли, что общественное мнѣніе обратилось противъ насъ. Двѣ недѣли тому назадъ, наше горе внушало чувство сожалѣнія, и всѣ считали бѣду непоправимою. Теперь, когда оказывался необходимымъ новый процессъ, думали не объ однихъ только подсудимыхъ; ощущалась необходимость спасти другихъ. Развѣ сама Маріона не повиновалась этому чувству, сказавъ своему мужу на судѣ: «Лучше умереть, нежели сдѣлаться доносчикомъ!» Всѣ знакомые припоминали ей эти прекрасныя слова, осыпая ее похвалами, которыя теперь наносили ей смертельныя раны. Великіе политики (а ихъ можно найти даже между невѣждами и простаками) упрекали нашихъ друзей въ томъ, что они отклонили отъ себя отвѣтственность за убійство. Они твердо были убѣждены въ ихъ виновности и ставили имъ это какъ бы въ похвалу; но похожіе на приверженцевъ новаго ученія, чувствуя себя внѣ всякаго преслѣдованія, они заявляли съ увлеченіемъ, не лишеннымъ своего рода дикаго краснорѣчія, что считаютъ подлостью измѣнять свой образъ мыслей, отрекаться отъ своихъ друзей и убѣжденій ради того, чтобы избѣгнуть казни. Маріонъ не сердилась, когда оскорбляли такимъ образомъ подсудимыхъ. Она не спорила. Она довольствовалась отвѣтомъ, что не они совершили убійство и что поэтому нельзя предавать ихъ смерти. Когда я выказывалъ негодованіе, она взглядывала на меня съ удивленіемъ и просила успокоиться. Иногда въ однѣ сутки мы совершали пѣшкомъ до восьми лье, посѣщая преимущественно уединенныя фермы, гдѣ скорѣе могли найти случай встрѣтиться съ бѣглыми. Маріонъ шла обыкновенно впереди, не говоря ни слова, держа въ рукахъ свои башмаки, которые надѣвала лишь при входѣ въ домъ священника. Отказы въ помощи произносились всегда съ болѣе и болѣе суровымъ видомъ, по мѣрѣ того, какъ проходило время — потому что всѣ повиновались данному заранѣе лозунгу. Священникъ въ Сентъ-Алуэстрѣ, вызванный защитою въ качествѣ свидѣтеля, съ прискорбіемъ сказалъ намъ, что для бѣглыхъ Маріонъ была опаснѣе цѣлой роты жандармовъ. Она заплакала, не отвѣтивъ ни слова. При видѣ насъ, то и дѣло говорили: «Вы опять пришли?» Встрѣчали даже угрозами. Я совѣтовалъ ей возвратиться въ Ваннъ.

— Возвращайтесь туда, если хотите, мосье Жюль, — сказала она мнѣ своимъ кроткимъ голосомъ; — но мнѣ надо идти до конца.

Вообще женщины обращались съ ней не такъ сурово. Лавочница изъ Сенъ-Жанъ-Бревелэ съ трепетомъ сообщила намъ о существованіи трехъ потаенныхъ убѣжищъ, выкопанныхъ въ ландѣ Менегома еще во время первыхъ шуановъ; ихъ тайна была извѣстна лишь посвященнымъ лицамъ. При этомъ она прибавила, что идти туда опасно. Мы побывали поочередно въ каждомъ изъ этихъ убѣжищъ; провели нѣсколько часовъ, спрятавшись въ третьемъ тайникѣ; никто не пришелъ. Другая женщина предупредила насъ, заставивъ впередъ поклясться въ сохраненіи тайны, что Жанъ Бріенъ съ нѣсколькими бѣглецами укрывался въ развалинахъ Локмаріи. Здѣсь являлась для насъ послѣдняя надежда: во всей мѣстности едва ли былъ хотя одинъ домъ, который мы не посѣтили бы. Путь былъ длиненъ; Маріонъ, очевидно измученная, совершила его чуть не бѣгомъ. Мы пришли около полудня; Локмарія — ни мѣстечко, ни деревня, а просто разрушенное аббатство, по близости котораго ежегодно бываетъ ярмарка. Я зналъ всѣ закоулки этихъ развалинъ, изслѣдовалъ каменныя лѣстницы, поднимавшіяся на высоту въ пять этажей и вдругъ оканчивавшіяся пропастью; погреба, длинные подземные корридоры, пересѣченные обвалившеюся землею. Мы ходили по нимъ нѣсколько часовъ. Это одно изъ тѣхъ большихъ аббатствъ, куда въ прежнее вримя поступали дѣвицы аристократическихъ фамилій; оно походило болѣе на дворецъ, нежели на монастырь. Въ подземной церкви мы нашли постели изъ свѣжаго папоротника и слѣды недавно потушеннаго огня. Не оставалось болѣе сомнѣнія: туда приходили тѣ, кого мы искали; это было одно ихъ ихъ логовищъ; но и тутъ, какъ въ Менегомѣ, не будетъ ли достаточно одного нашего присутствія для того, чтобы они не показались? Маріонъ вышла со мною изъ развалинъ, дошла до Плюмлека (не болѣе полу-лье) и сказала, что ночью прійдетъ одна въ Локмарію, прямо черезъ поля, во избѣжаніе встрѣчи. Я сказалъ, что не оставлю ее одну, что она можетъ подвергнуться опасности.

— Опасность явится только тогда, — отвѣтила она мнѣ, — когда меня станутъ защищать.

Я понялъ, что она права. Какъ сказано, при наступленіи ночи она ушла. Я такъ хорошо понималъ наше положеніе въ этой дикой странѣ, что боялся не увидѣть ея болѣе, и послѣдовалъ за нею въ нѣкоторомъ разстояніи, принявъ всевозможныя предосторожности, чтобы не быть ни услышаннымъ, ни замѣченнымъ. Входъ на лѣстницу шелъ изъ часовни, за алтаремъ. Въ глубокой темнотѣ, съ девяти до двѣнадцати часовъ ночи, она просидѣла на первой ступени. Около полуночи, она услышала, что кто-то осторожно пробирается среди развалинъ. Она притаила дыханіе; надо было прямо натолкнуться на нее, чтобы пройти въ подземный этажъ. Вдругъ, въ нѣсколькихъ шагахъ, послышался шопотъ, и нѣсколько человѣкъ, пренебрегая всякою осторожностью, быстро бросились назадъ. Тогда она поднялась, крикнула свое имя и назвала по именамъ Жана Бріена, Ле-Приду и всѣхъ тѣхъ, кого знала. Ей издали закричали, что говорить тутъ нечего, что ея поиски безпокоятъ всѣхъ, что если еще разъ встрѣтятъ насъ обоихъ, то будутъ въ насъ стрѣлять, какъ въ синихъ. Она бросилась бѣжать за удалявшимися, пока слышала ихъ голосъ. Раздался выстрѣлъ — вѣроятно съ цѣлью ее испугать; тогда они побѣжали скорѣе, боясь привлечь вниманіе жандармовъ. Я находился лишь въ нѣсколькихъ шагахъ…

— Это я, Маріонъ, сказалъ я.

На этотъ разъ она поняла, что все потеряно. Я отрывками заставилъ ее разсказать все, что произошло, уже на другой день, возвращаясь въ Ваннъ. Она только повторяла: — Ничего не могла сдѣлать! ничего не могла сдѣлать!

Что же касается меня, то я не предавался, подобно ей, единственной мысли; въ послѣднюю минуту я ощущалъ менѣе унынія, нежели гнѣва. И такъ этимъ тремъ невиннымъ суждено было умереть! Тѣ люди, которыхъ мы такъ долго искали, которые скрывались отъ насъ, которые хотѣли, можетъ быть, насъ убить — знали, что обвиненные невинны и изъ боязни оставляли ихъ идти на плаху! Весь этотъ народъ, эти женщины, священники, старики — всѣ были противъ невинныхъ, всѣ стояли за виновныхъ! Я едва ли не былъ готовъ сказать, какъ мой бѣдный Иваникъ, въ минуту произнесенія приговора: — Нѣтъ справедливости!

Мы возвратились пѣшкомъ, — усталости мы не боялись, да къ тому же не были на столько богаты, чтобы нанять лошадей.

Я разстался съ Маріонъ на порогѣ ея двери. Въ послѣдніе часы нашей ходьбы мы не вымолвили ни слова. Она попрощалась со мною молча. Я видѣлъ, какъ она перекрестилась, всходя по лѣстницѣ. Я даже не пытался слѣдовать за нею. Я слишкомъ хорошо зналъ, что ее ожидало.

2.

Всю ночь провелъ я въ томъ, что прежде всего возмущался, потомъ горевалъ и наконецъ сталъ изыскивать средства, какъ помочь дѣлу. Съ перваго же дня, я послалъ письмо Муазану. Съ своей стороны онъ присылалъ мнѣ письмо за письмомъ, письма были краткія, но хорошія — совершенно въ его характерѣ. Я нашелъ по возвращеніи три посланія. Онъ былъ также опечаленъ и также смущенъ, какъ и я. Какое-то занятіе, въ которомъ некому было его замѣстить, задержало его въ Орэ на два — три дня; онъ обѣщалъ пріѣхать въ Ваннъ, какъ только будетъ свободенъ. — «Мы поищемъ вмѣстѣ», писалъ онъ мнѣ; но я видѣлъ, что у него, какъ и у меня, не было ни малѣйшей надежды.

Я вышелъ изъ дома на разсвѣтѣ и прямо подошелъ къ окну Маріонъ, Увы! и тамъ точно также не спали! Нѣсколько времени оставался я на улицѣ, съ сердцемъ, переполненнымъ жалостью при видѣ такаго горя. Я дошелъ до тюрьмы безъ всякой другой мысли, вѣроятно, повинуясь только охватившему меня отчаянію. Потомъ, когда уже разсвѣло, я вспомнилъ, что могу повидаться съ Журданомъ. Пришлось идти чрезъ ярмарочную площадь; а на ней обыкновенно приводились въ исполненіе смертные приговоры. Журданъ еще не вставалъ. Въ ожиданіи его, я присѣлъ на тумбу, и Богу одному извѣстно, сколько перечувствовалъ я и горя, и отчаянія. Какъ только отворилась дверь, я велѣлъ доложить о себѣ; мы обмѣнялись новостями. Раза два или три онъ заставлялъ меня повторить слова священника въ Сентъ-Алуэстрѣ. Я понялъ, что онъ главнымъ образомъ разсчитывалъ на него и зналъ, что онъ жестоко ошибся въ разсчетѣ.

— Имъ овладѣла боязнь, — сказалъ онъ мнѣ, — боязнь, какъ бы полиція не напала на слѣдъ бѣглецовъ.

— Онъ только объ этомъ и думаетъ, — отвѣтилъ я; — и онъ, священникъ, жертвуетъ невинными для того, чтобы спасти виновныхъ!

— Будьте увѣрены, — возразилъ Журданъ, — что онъ убѣжденъ въ виновности, или по крайней мѣрѣ въ сообщничествѣ братьевъ Найль. Прежде всего и во что бы ни стало, необходимо было разубѣдить его.

— Я предоставилъ говорить Маріонъ, — возразилъ я; — никто, кромѣ нея, не могъ бы служить болѣе краснорѣчивымъ адвокатомъ.

Онъ подумалъ съ минуту, и я слышалъ, какъ онъ говорилъ вполголоса:

— Нужно другаго священника…

— Муазана! воскликнулъ я.

— А вѣритъ ли онъ, что они невиновны?

— Вѣритъ, какъ вы, какъ я, какъ Маріонъ.

— Идите за нимъ! Пусть онъ повидается съ своимъ товарищемъ въ Сентъ-Алуэстрѣ, пусть затронетъ его совѣсть. Только священникъ можетъ это сдѣлать.

Я упомянулъ о епископѣ.

— Я видѣлъ его, — сказалъ мнѣ Журданъ; — но онъ ни во что не станетъ вмѣшиваться. Онъ говоритъ о трудностяхъ своего положенія, и дѣйствительно, онѣ громадны. Нѣтъ; священникъ, другъ, глава шуановъ, какъ Муазанъ — вотъ человѣкъ, какаго намъ нужно. Отправляйтесь, отправляйтесь, — прибавилъ онъ; — дѣйствуйте убѣжденіемъ или силой, но только повезите его въ Сентъ-Алуэстръ.

— Онъ прійдетъ, — отвѣтилъ я, — и не заставитъ себя упрашивать.

Я побѣжалъ къ Маріонъ сообщить ей о моемъ отъѣздѣ. Она съ благоговѣніемъ выслушала эту новую вѣсть о надеждѣ и сказала, что отправится со мною. Я насилу могъ понять, какъ она еще держится на ногахъ; но она увѣрила меня, что ходила въ тюрьму, въ церковь, еще въ два — три мѣста — вѣроятно, къ кредиторамъ — что она все устроила и все привела въ порядокъ въ комнатѣ стариковъ, и эти восемь лье, туда и назадъ, нисколько не страшатъ ее.

— Къ тому же, — прибавила она, — мы найдемъ повозку.

Мы отправились. Пройдя Пардо, находящійся въ четверти лье отъ Ванна, я оглянулся и взглянулъ на нее: я шелъ впереди въ двухъ-трехъ шагахъ, желая предоставить ее собственнымъ ея мыслямъ. Увидѣвъ, до какой степени измѣнилось лицо Маріонъ, я сталъ умолять ее вернуться домой. Я убѣждалъ ее, что въ участіи Муазана нельзя было сомнѣваться.

— Ручаюсь за него, какъ за самаго себя, говорилъ я ей, хотя моя увѣренность начала нѣсколько ослабѣвать по мѣрѣ того, какъ я раздумывалъ. Она хотѣла дойти во что бы ни стало до Орэ.

— Моя обязанность — спасти ихъ, — говорила она; — я не могу предоставить это никому другому, даже вамъ, который обращаетесь съ нами, какъ братъ.

Я не замедлилъ убѣдиться, что она лучше моего судила о трудностяхъ задачи. Муазанъ принялъ ее какъ самый нѣжный отецъ; но когда я сталъ говорить о необходимости лично побывать у настоятеля въ Сентъ-Алуэстрѣ, онъ остановилъ меня съ первыхъ словъ рѣшительнымъ жестомъ. Напрасно я настаивалъ, спрашивалъ о причинахъ отказа, разражался упреками; подѣйствовали лишь на столько слезы Маріонъ, что вынудили у него только обѣщаніе написать письмо, «которое вы отнесете, — сказалъ онъ, — и отнесете однѣ,» дѣлая удареніе на послѣднихъ словахъ.

Единственный разъ въ моей жизни я разозлился на него. Аббатъ Куэффикъ, настоятель въ Сентъ-Алуэстрѣ, и Муазанъ были главными начальниками карлистской партіи, можетъ быть, даже соперничали во вліяніи; но во всякомъ случаѣ считались старинными друзьями, товарищами по семинаріи еще до революціи и ветеранами прежнихъ междоусобныхъ войнъ. Попытка Муазана при настоящихъ обстоятельствахъ не могла не быть тотчасъ же узнанною и истолкованною во всѣхъ священническихъ домахъ. Тамъ были на сторожѣ, съ того времени какъ Герво на судѣ старался добиться признанія отъ подсудимыхъ. Боялся ли Муазанъ отвѣтственности за дурно понятый совѣтъ, или сомнѣвался въ будущемъ образѣ дѣйствій со стороны вождей партіи, или останавливался при мысли усилить подозрѣнія правительства на счетъ духовенства вообще и главныхъ вожаковъ въ частности, или предвидѣлъ раздоръ, который повергнулъ бы всю небольшую армію инсургентовъ въ полное смятеніе — причинъ я не знаю, но безъ сомнѣнія онѣ были важны, такъ какъ никогда не видалъ я, ни прежде, ни послѣ этого случая, чтобы онъ отвергнулъ просьбу несчастнаго. Мы разстались холодно, т. е. я былъ виноватъ въ томъ, что холодно съ нимъ разстался; что же касается его, то, какъ обыкновенно, онъ былъ добръ точно нѣжный, любящій отецъ. Онъ убѣдилъ Маріонъ принять небольшую сумму, вѣроятно всѣ деньги, какія находились въ домѣ, гдѣ онѣ обыкновенно долго не оставались. Письмо, которое мы прочли на дорогѣ, заключало въ себѣ горячую похвалу Маріонъ и призывъ къ милосердію его собрата; съ горестью увидѣлъ я, что не было ни формальной просьбы, ни совѣта. Онъ хорошо сдѣлалъ, убѣждая меня не сопутствовать Маріонъ. Бѣдная женщина, которой я былъ необходимъ, но которая никогда не думала о себѣ, одобрила его отъ всего сердца.

— Вы просто не въ силахъ идти, сказала она мнѣ. Свою усталость она ни во что не считала.

— Дѣло не въ усталости, — замѣтилъ Муазанъ. — Жюль не принадлежитъ къ числу нашихъ. Его отецъ — намъ врагъ. У меня есть особыя причины не обращать на это вниманія. Но не того мнѣнія Куэффикъ. Маріонъ пойдетъ одна, отдастъ мое письмо, скажетъ такъ, какъ вдохновитъ ее сердце. Остальное — въ волѣ Господней!

Маріонъ провела ночь въ городѣ и отправилась на другой день, до разсвѣта, на маленькой лошадкѣ, которую далъ намъ Журданъ. Она страдала сильною лихорадкой, но мужество ея не покидало, и даже прощаясь, она совѣтовала мнѣ надѣяться на успѣхъ. Отъ Ванна до Сентъ-Алуэстра пять добрыхъ лье надо проходить пустынными ландами. Она взяла съ собою маленькаго слугу Журдана, лѣтъ десяти, знавшаго всѣ дороги въ этой мѣстности, и надѣялась поэтому вернуться въ тотъ же день, если только застанетъ настоятеля дома. Я проводилъ ее до Мекона, т. е. до мѣстности, гдѣ начинается равнина, которую опасно проѣзжать въ темнотѣ, и такъ какъ она могла возвратиться въ Ваннъ не ранѣе ночи, то я и обѣщалъ ожидать ее на дорогѣ, по другую сторону равнины, т. е. въ разстояніи одной лье отъ Сентъ-Алуэстра, и затѣмъ привести домой.

Задолго до ея прихода я находился на условленномъ мѣстѣ, не зная, какъ быть среди этой пустыни, если Маріонъ прійдется ночевать въ домѣ настоятеля. Стало смеркаться, когда я увидѣлъ ее входившею въ менегомскую ланду по глухой тропинкѣ. И въ этотъ часъ сумерокъ я все таки могъ различить черты ея лица и сразу понять, что наши надежды опять рухнули. Сперва аббатъ Куэффикъ отказался ее принять; потомъ, при помощи всевозможныхъ упрашиваній, она добилась, что служанка впустила ее въ домъ. Ей было не трудно убѣдить, что она больна — и та смягчилась. Впрочемъ аббатъ, подобно другимъ, выказывалъ ей сожалѣніе и уваженіе; но считая троихъ осужденныхъ безвозвратно погибшими, думалъ только о томъ, какъ бы спасти другихъ.

— Если бы даже Жанъ Бріеръ или кто либо другой, — сказалъ онъ, — предался имъ въ руки, то было бы лишь одною жертвою болѣе; это не спасло бы ни вашего мужа, ни вашихъ братьевъ. Неужели думаете вы, что ихъ оправдаютъ потому, что одинъ изъ ихъ сообщниковъ сознается въ преступленіи?

— Но у нихъ нѣтъ сообщниковъ, — говорила Маріонъ, — они невинны.

И она повторяла все то, что говорили ей эти трое несчастныхъ, что утверждали они на судѣ.

— Я видѣла, что онъ мнѣ не вѣритъ, — продолжала она. — А между тѣмъ они никогда не лгали. Я убѣждена, что они сказали бы правду, если бы даже пришлось поплатиться за нее жизнью.

Онъ признался, что знаетъ, гдѣ находится Жанъ-Бріенъ со своею шайкой; что ему извѣстенъ ихъ пароль; и дѣйствительно, могло ли быть иначе? Настоятель былъ ихъ духовникомъ и, вмѣстѣ съ Муазаномъ, заботился объ ихъ продовольствіи. Повсюду говорили, не стѣсняясь, что Муазанъ и Куэффикъ собирали деньги въ пользу бѣглыхъ. Поэтому онъ могъ легко доставить Маріонъ возможность повидаться съ Жаномъ Пріеномъ.

— Ну, а потомъ? — спросилъ онъ ее. — Предложите ли вы ему пойдти и выдать себя, для того, чтобы ему отрубили голову? Попросите ли написать просьбу къ прокурору, чтобы онъ выпустилъ вашихъ друзей на свободу? Не требуете ли вы отъ меня, чтобы я выдалъ его жандармамъ, — вы, до сихъ поръ, этого не требовавшая или, скорѣе, не позволявшая это требовать вашему мужу?

Маріонъ говорила мнѣ, что каждое изъ его словъ отдавалось въ ней точно ударъ ножа; «О, теперь я смотрю на нихъ, какъ на покойниковъ!» И она рыдала такъ горько, что въ эту ночь, среди безлюдной степи, я почувствовалъ себя совсѣмъ растеряннымъ, очутясь лицомъ къ лицу съ такимъ безысходнымъ страданіемъ.

— Вѣдь онъ правъ, — сказала она мнѣ, — когда прошелъ первый взрывъ горя. Онъ правъ! О чемъ думали мы эти цѣлыя двѣ недѣли? Къ чему навѣдывались у другихъ?

— Маріонъ, — возразилъ я, — мы могли, при помощи свидѣтелей катастрофы, на основаніи ихъ показаній, узнать подробности, которыя придали бы неотразимую силу показаніямъ нашихъ друзей. Будьте увѣрены, что при вторичномъ процессѣ удовольствуются весьма малымъ; оправданія желаютъ со всѣхъ сторонъ; нуженъ только предлогъ. Вашъ мужъ, не хотѣлъ выдать тайну бѣглецовъ, потому что не могъ выдать одного, не выдавъ всѣхъ. Но этотъ священникъ, этотъ настоятель въ Сентъ-Алуэстрѣ — вѣдь онъ знаетъ, кто совершилъ преступленіе. Онъ можетъ назвать преступника, если захочетъ. Дѣло не въ томъ, чтобы выдать шайку или убійцу, довольно его назвать и этимъ измѣнить характеръ процесса. Онъ сказалъ, что наши друзья виновны, потому что не вѣритъ сопротивленію ихъ въ минуту борьбы; онъ думаетъ, что они при этомъ присутствовали и не борались съ цѣлью воспрепятствовать совершенію убійства; вотъ въ чемъ, по его мнѣнію, заключается ихъ участіе въ преступленіи, но благодаря Всевышняго, они не совершили его. Онъ знаетъ того, кто рѣшился на убійство, кто приказалъ его совершить, знаетъ того, кто нанесъ первый ударъ, кто причинилъ смерть. Человѣческое правосудіе идетъ по ложному пути; онъ это знаетъ — онъ, провозвѣстникъ слова божія — и молчитъ! Высказали ли вы ему это, Маріона?

— Да, да! я все сказала, не забыла ничего. Боже мой! чего, чего я не говорила! Я ползала на колѣняхъ кричала. Прибѣжали женщины изъ сосѣднихъ домовъ. Онѣ не могли устоять противъ моего горя, мой добрый Жюль! Онѣ то и дѣло обнимали меня, плакали и кричали. Онъ убѣжалъ въ церковь. Я преслѣдовала его, хотѣла пробраться за хоры, даже за алтарь, призывала на помощь Бога и Пречистую Дѣву. О, Господи! въ этомъ оставалась моя послѣдняя надежда! Меня вынесли силою изъ церкви, не знаю кто, не знаю какимъ образомъ. Я боролась; но развѣ можно было что либо подѣлать? Меня посадили на лошадь, посреди всей этой толпы. Двое людей взяли ее подъ устцы и шли по бокамъ, не раскрывая рта до той минуты, пока мы не завидѣли васъ… О, Жюль! можетъ быть, это и были настоящіе убійцы! Одинъ изъ нихъ сказалъ мнѣ, пуская лошадь: «Ни вы, ни онъ — не пріѣзжайте никогда сюда!» И при этомъ показалъ на васъ. И съ какимъ видомъ сказалъ онъ это! Они васъ убили бы на мѣстѣ…

На этотъ разъ я не допустилъ Маріонъ взойти одной по лѣстницѣ: мнѣ пришлось нести ее на рукахъ до самаго верха. Отворивъ дверь, я увидѣлъ Журдана, ожидавшаго насъ съ важною новостью: Ле-Приду и Жанъ-Бріенъ были арестованы. Ихъ привезли въ ваннскую тюрьму въ девять часовъ вечера. Герво немедленно приступилъ къ ихъ допросу.

3.

Жизнь создана такъ странно, что весьма часто несчастіе однихъ причиняетъ радость другимъ.

— Я не желаю имъ зла, — говорила Маріонъ, — хотя они причинили намъ много горя, и не подстрекала Жана-Луи выдать убійцъ. Надѣюсь, теперь они сжалятся надъ нимъ и его братьями; они въ состояніи ихъ спасти и не рискуютъ тѣмъ, что могутъ еще болѣе повредить себѣ.

Хотя она устала до полу-смерти, но хотѣла сейчасъ же идти къ Герво, узнать что могли они ему сказать.

— Для насъ онъ встанетъ раньше, замѣтила она.

Журданъ отвѣтилъ, что лично ходилъ къ Герво, но тотъ не могъ добиться отъ нихъ ничего положительнаго; даже ни одного слова.

— Прежде, чѣмъ они не увидятся съ Кермарекомъ, — сказалъ намъ Журданъ, — они не скажутъ ничего. (Кермарекъ былъ привилегированнымъ адвокатомъ всѣхъ карлистовъ). Но я повидаюсь съ ними завтра утромъ; можетъ быть, они будутъ откровеннѣе со мною.

Онъ назначилъ намъ свиданіе у себя въ кабинетѣ въ девять часовъ.

На другой день, намъ пришлось проходить почти черезъ весь городъ, чтобы добраться до Журдана. Нѣсколько лицъ, знавшихъ Маріонъ и восхищавшихся ея самоотверженіемъ, останавливали ее на дорогѣ и поздравляли.

— Да, да, — говорила она, — надѣюсь, что милосердный Господь смилуется наконецъ надъ нами.

Къ несчастію Журданъ не могъ сообщить намъ добрыхъ вѣстей.

— Я видѣлъ ихъ сегодня утромъ, — началъ онъ, — цѣлый часъ оставался съ ними и, сказать между нами, они — настоящіе разбойники. Теперь они пытаются парадировать своими политическими убѣжденіями, хотя можно видѣть, что политика всегда служила имъ только предлогомъ. Какъ несчастна цѣлая партія, когда ея имя призывается такими людьми! Но это позоръ и горе, отъ которыхъ никогда не избавляются побѣжденные всѣхъ партій!

Въ то утро я нашелъ моего стараго друга очень словоохотливымъ; Маріонъ ничего не понимала изъ его красивыхъ рѣчей; она поперемѣнно обращала свои удивленные глаза то на меня, то на Журдана; но тотъ не переставалъ отдѣлываться общими фразами. Я не замедлилъ понять, что онъ не хотѣлъ объясниться въ ея присутствіи.

— Вы дурно судите о ней, — сказалъ я ему; — съ нею надо обращаться совсѣмъ просто; на сколько она сильна, чтобы переносить свое горе, на столько нѣжна и великодушна, чтобы утѣшить въ горѣ другихъ.

— Въ такомъ случаѣ, — тотчасъ же заговорилъ Журданъ, взявъ ее за руки и сжимая ихъ, — признаюсь, что они только ухудшаютъ положеніе нашихъ друзей. Они громко хвастаются убійствомъ Броссара и обвиняютъ вашего мужа и обоихъ его братьевъ въ томъ, что тѣ служили имъ помощниками.

Маріонъ не выказала ни малѣйшаго волненія. Она встала, взяла свою мантилью и направилась къ двери.

— Вы идете въ тюрьму, — сказалъ ей Журданъ; — но вы не въ силахъ добраться туда. Выпейте хоть стаканъ вина.

— Хорошо, — отвѣтила она; — правда, я насилу стою на ногахъ, а вотъ мосье Жюль (она указала на меня) меньше моего привыкъ къ такимъ трудамъ и долженъ чувствовать себя еще хуже.

Бѣдная женщина подчинялась своему инстинкту, думая прежде всего, о другихъ; но въ ту минуту меня мучила болѣе всего одна мысль по поводу ея: во время послѣдняго путешествія, я замѣтилъ, что ея силы постоянно упадаютъ… Я зналъ, что ея родные перебрались въ Ваннъ, съ цѣлью ожидать тамъ исхода процесса, и спрашивалъ, себя, чѣмъ жили они, въ теченіе двухъ мѣсяцевъ, въ улицѣ Менэ. Что касается Маріонъ, то она стремилась, собственно говоря, не къ своему мужу: самое главное для нея было — стараться спасти жизнь всѣхъ. Я проводилъ ее лишь до двери: она замѣтила, что, можетъ быть, они будутъ менѣе недовѣрчивы и болѣе великодушны къ ней если увидятъ ее одну. Черезъ полчаса она вернулась, съ красными, опухшими глазами, и не сказала мнѣ ни слова. Когда мы проходили мимо распятія у коллежа, она перекрестилась и произнесла вполголоса: «Они язычники.» Такой результатъ столькихъ надеждъ и столькихъ усилій обдалъ мнѣ сердце холодомъ. Я вошелъ съ нею въ квартиру. Мать лежала въ постели и не вставала съ нея. Старикъ сидѣлъ на своей скамейкѣ, на обычномъ мѣстѣ. Онъ живо обернулъ къ ней голову, не произнося ни слова: за то говорили его глаза. Маріонъ потупилась: онъ принялъ снова свой прежній мрачный видъ и не дѣлалъ больше ни малѣйшаго движенія. Маріонъ прямо подошла къ постели и тщательно поправила простыни и одѣяло. Потомъ стала мести комнату, наконецъ усѣлась на другую скамейку, по другой сторонѣ очага, и взяла прялку. Въ это время я, пользуясь правомъ друга, шарилъ повсюду и убѣдился, что у нихъ не было въ домѣ ни хлѣба, ни денегъ.

— Да, это правда, — замѣтила она, (хотя я ничего не сказалъ, но тѣмъ не менѣе она увидѣла, что отъ меня не скрылась ихъ бѣдственное положеніе). — Своею пряжею я заработываю въ день шесть су, а когда меня нѣтъ дома, мои бѣдные старички нуждаются во всемъ. Скажите, проходя мимо, булочнику, что вы поручитесь за насъ. Вы не лишитесь вашихъ денегъ, мосье Жюль; потому что, когда все это кончится мы продадимъ нашу мебель въ домѣ и уплатимъ вамъ все, что вы ссудили бы теперь.

— Я тоже, Маріонъ, пришлю вамъ кое что, изъ чего можно будетъ приготовить супъ для больной, — сказалъ я.

Она взглянула на свекровь.

— Мы вѣдь простые крестьяне, — отвѣтила она; — хорошо и тогда, когда есть у насъ хлѣбъ насущный. Поэтому сдѣлайте то, о чемъ я вамъ говорю, и ничего больше не надо. Такъ будетъ гораздо лучше для нашего сердца.

Спускаясь по темной лѣстницѣ, я услышалъ голосъ сумасшедшей, звавшей своихъ сыновей: — Ивонникъ! мой Жанъ-Луи! — Я остановился на минуту; послышался голосъ отца, читавшаго молитву…

4.

Не стану разсказывать ни о послѣдующихъ дняхъ, ни о подробностяхъ новаго суда. Смерть Броссара была лишь одною изъ частностей процесса Ле-Приду и Жана Бріена: противъ нихъ были возбуждены обвиненія еще по поводу двухъ другихъ убійствъ. Они продолжали до конца увѣрять, что братья Найль, по своей охотѣ, отправились вмѣстѣ съ шайкою къ Броссару, что они знали, съ какимъ намѣреніемъ идутъ туда, и присутствовали вооруженные при совершеніи убійства. На очной ставкѣ братья Найль съ величайшею энергіею отвергали высказанныя противъ нихъ обвиненія, и настаивали на томъ, что мятежники положительно скрыли отъ нихъ свои намѣренія; что когда они увидѣли, что дѣло клонится къ преступленію, то употребили всѣ усилія съ цѣлью помѣшать ему; что въ тотъ мигъ, когда былъ нанесенъ первый ударъ Броссару, началась борьба между ними и убійцами. Жанъ-Луи показалъ слѣды довольно сильныхъ царапинъ, утверждая, что онѣ были нанесены во время схватки; но ихъ связали, заткнули имъ ротъ, заставили быть безсильными зрителями убійства. Съ той минуты, они находились посреди другихъ скорѣе какъ плѣнники, чѣмъ какъ товарищи; при малѣйшей попыткѣ бѣжать, имъ угрожали смертью. Ивоникъ разсказалъ съ величайшими подробностями, какъ имъ удалось скрыться въ хижинѣ угольщиковъ, гдѣ на другой день они и были захвачены жандармами. Этотъ разсказъ, безъ всякихъ измѣненій повторявшійся тремя братьями съ видомъ полной искренности, производилъ впечатлѣніе, не смотря на свою неправдоподобность, на судебнаго слѣдователя. Оба процесса велись отдѣльно, и братья Найль должны были явиться предъ присяжнымъ судомъ въ Кавальдосѣ; ихъ задерживали въ Ваннѣ, такъ какъ показанія ихъ считались весьма существенными при производствѣ слѣдствія по второму процессу. Оставалась надежда, что произойдетъ какое нибудь открытіе, могущее послужить имъ въ пользу. Королевскій прокуроръ распространилъ свое убѣжденіе между всѣми членами суда, могу даже сказать — между всѣми жителями. Вообще полагали, что присяжные въ Канѣ примутъ во вниманіе осужденіе Ле-Приду и Жана Бріена, жестокія муки вынесенныя со времени произнесенія смертнаго приговора, медлительность втораго процесса, молодость, прежнее хорошее поведеніе братьевъ Найль — и признаютъ отнынѣ вполнѣ доказанный фактъ, что убійство Броссара не было совершено непосредственно ими; что ихъ преступленіе, если они были преступны, состояло лишь въ томъ, что они присутствовали вооруженные въ моментъ убійства. Если вторичный процессъ не будетъ имѣть результатомъ смертную казнь, то король можетъ помиловать, избавивъ ихъ даже отъ каторжной работы. Избѣгнуть и смерти, и каторги — вотъ въ чемъ теперь должна была заключаться ихъ надежда, такъ какъ упорное отрицаніе Ле-Приду и его сообщника лишало насъ возможности надѣяться на полное оправданіе. Когда, въ засѣданіи ваннскаго суда, стали допрашивать братьевъ Найль, всѣ присутствовавшіе съ тревогою выслушивали ихъ показанія. Взоры всѣхъ были обращены къ подсудимымъ, и ихъ отрицаніе возбуждало ропотъ въ залѣ. Почтенный президентъ, Ле-Галль, настойчиво убѣждалъ сказать истину. Участіе всѣхъ прямо клонилось на сторону тѣхъ, которые уже были осуждены въ первомъ процессѣ, и всѣ надѣялись, что имъ вынесутъ полное оправданіе; въ то же время присутствовавшіе, безъ всякаго различія партій, съ отвращеніемъ смотрѣли на новыхъ подсудимыхъ; но отвѣты ихъ были постоянно одни и тѣже. Они повторяли, что братья Найль, не будучи никѣмъ принуждаемы, съ полнымъ знаніемъ того, что дѣлали, вошли въ комнату несчастнаго Броссара; что борьба, о которой они говорятъ — неправдаподобная басня; что мятежники рѣшили, съ общаго согласія, за ужиномъ у кердроганснаго мельника, устроить большое дѣло съ цѣлью устрашить доносчиковъ; что они искренно сожалѣютъ братьевъ Найль, но не могутъ лгать для ихъ спасенія. Слова эти, произнесенныя съ невозмутимою увѣренностью, обманули всеобщія ожиданія. Приговоръ былъ произнесенъ вечеромъ, и на слѣдующее утро, въ закрытой каретѣ, сопровождаемой жандармами, братья Найль были отвезены въ тюрьму, въ городъ Канъ.

Ле-Приду и Жанъ Бріенъ пропустили срокъ кассаціи; три дня спустя послѣ приговора, въ городѣ разнесся слухъ, что смертная казнь назначена на завтра. Я тотчасъ же поспѣшилъ къ Маріонъ съ просьбою уйти немедленно изъ Ванна. При входѣ въ ихъ комнату, я увидѣлъ накрытый салфеткою столикъ, на которомъ находились деревянное распятіе и чашка съ водою. Старуха Найль умерла въ то самое утро. Разумъ возвратился къ ней въ минуту смерти, и она вновь сознала весь ужасъ своего положенія. Около покойницы находились сосѣдки и аббатъ Ле-Беръ, котораго навѣрное всегда можно было встрѣтить тамъ, гдѣ страдали бѣдняки и несчастные. Я отыскивалъ глазами старика Найля и его дочь и былъ удивленъ, что не вижу ихъ: я зналъ, что бретонцы ни на минуту не покидаютъ своихъ умершихъ родныхъ. "Они въ тюрьмѣ вмѣстѣ съ Муазаномъ, " сказалъ мнѣ аббатъ Ле-Беръ. Муазанъ, надѣясь добиться признанія, прибылъ изъ Орэ, чтобы сопутствовать обвиняемымъ на мѣсто казни. Онъ былъ вдвойнѣ несчастенъ въ тотъ день: онъ раздѣлялъ наши чувства и убѣжденія и въ первый разъ въ жизни увѣщевалъ приговоренныхъ къ смерти, не будучи въ состояніи чувствовать къ нимъ жалости.

— Покойница желала, — сказалъ мнѣ — Ле-Беръ, чтобы они вновь попытались убѣдить осужденныхъ сказать правду. «Скажите имъ, что я услышу ихъ слова, когда буду съ Богомъ.» Это были послѣднія, произнесенныя ею слова. Найль всталъ, закрылъ ей глаза, поцѣловалъ ее въ губы, а тѣ ушли…

Я сталъ на колѣни вмѣстѣ съ другими и началъ молиться. Такъ прошло около часа. То входили въ комнату, то выходили изъ нея, и кропили тѣло святою водою. Наконецъ мы услыхали большой шумъ и рыданія. Внесли Маріонъ, съ дико-блуждавшими глазами, съ пѣною у рта, въ сильнѣйшемъ нервномъ припадкѣ, похожемъ на эпилепсію. Смерть свекрови, свиданіе съ осужденными, мысль объ ихъ близкой казни — все это ее сломило; ея столь сильная натура въ концѣ концовъ, не могла болѣе выдержать.

Войдя въ роковую камеру, услыхавъ, что осужденные по прежнему повторяютъ свои убійственныя показанія, увидѣвъ, какъ Найль обнажилъ свою сѣдую голову и ползалъ передъ ними на колѣняхъ съ раздирающими душу рыданіями, она сама потеряла власть надъ собою и, была минута, когда боялись, что она не переживетъ. Покойницу положили на носилки съ цѣлью помѣстить Маріонъ на единственную кровать, находившуюся въ убогой комнатѣ. Я горячо желалъ, чтобы ея бредъ продолжался въ теченіе цѣлыхъ сутокъ. Бѣднякъ Найль сжималъ въ объятіяхъ свою дорогую дочь, потомъ отходилъ отъ нея и со слезами цѣловалъ свою старую спутницу жизни. Въ эту ночь я перечувствовалъ болѣе горя и навѣрное болѣе унынія, чѣмъ когда услышалъ приговоръ, поразившій моихъ друзей. Вмѣсто свѣчи, достали откуда-то смоляной факелъ. Благочестивыя женщины смѣняли одна другую для чтенія молитвъ. Что же касается насъ, то всю ночь мы провели въ молчаніи: я видѣлъ, какъ крупныя слезы катились по щекамъ старика, и даже не пытался удерживать свои рыданія. Не задолго до разсвѣта, Маріонъ заснула. Я внимательно прислушивался къ звону колоколовъ, зная, что казнь должна совершиться рано утромъ и что за упокой душъ казненныхъ будутъ молиться во всѣхъ церквахъ. Услышавъ первый роковой ударъ колокола, Найль перекрестился. Маріонъ, съ раскрытыми глазами, поднялась на постели: она услышала колокольный звонъ и взглянула не покойницу. Я видѣлъ, что она была въ полной памяти. Будучи совершенно одѣтою, она встала съ кровати, поцѣловала своего отца, затѣмъ, вся въ слезахъ, бросилась ко мнѣ на шею. Въ первый разъ выказывала она мнѣ такъ сильно свою привязанность. И она была права, обращаясь со мною какъ съ братомъ — я былъ дѣйствительно братъ для нея; она внушала къ себѣ чувство не только дружбы, но и удивленія. Прошла минута, она отерла глаза и принялась убирать комнату съ обычнымъ спокойствіемъ. Стали выносить тѣло; я упросилъ, чтобы эта церемонія происходила какъ можно раньше. За гробомъ слѣдовали лишь мы втроемъ, и спускаясь къ Сенъ-Патерну, намъ пришлось пробираться сквозь толпу, направлявшуюся къ ярморочной площади, гдѣ былъ воздвигнутъ эшафотъ.

IV.
Мать казненнаго.
1.

Два дня спустя, сидя въ своей мансардѣ, въ улицѣ des Chanoines, я съ грустью размышлялъ о положеніи всѣхъ нашихъ друзей и старался изыскать средство, чтобы побѣдить деликатность Маріоны и принудить ее взять деньги, необходимыя для поѣздки въ Канъ съ цѣлью перевезти туда старика Найля. Вдругъ, къ величайшему моему удивленію, вошла Маріонъ.

— Здравствуйте, мосье Жюль, — сказала она своимъ тихимъ и нѣжнымъ голосомъ. — Я пришла проститься съ вами и просить васъ оказать мнѣ одну услугу.

— Говорите, Маріонъ, — отвѣтилъ я; — вы знаете, я сдѣлаю для васъ все, чего вы захотите.

— Вы не богаты, — продолжала она, — а мы… (тутъ она смутилась и немного покраснѣла), мы теперь просто нищіе. Вчера вы заплатили за нашу квартиру и въ булочную; можетъ быть, изъ-за насъ, вошли сами въ долги; но люди съ добрымъ сердцемъ не думаютъ объ этомъ, когда дѣло идетъ о другихъ. Теперь я должна ѣхать, отецъ мой отправится въ Канъ. Мнѣ… (она опять покраснѣла)… мнѣ ничего не нужно; но для отца нужны деньги. Когда просишь за другаго, мосье Жюль, — прибавила она, — то чувствуешь себя гораздо храбрѣе, нежели когда просишь за себя. Я за тѣмъ и пришла къ вамъ, чтобы попросить васъ, нельзя ли устроить складчину въ нашу пользу… Подумайте хорошенько — можетъ быть, это для васъ непріятно. Вы скажете, что я прошу милостыни, и я дѣйствительно не надѣюсь возвратить моимъ благодѣтелямъ деньги, которыя они дадутъ мнѣ взаймы.

Ея голосъ не дрогнулъ; но я ее зналъ, зналъ также, она страдаетъ, и тѣмъ болѣе удивлялся прямотѣ и крѣпости ея души.

— А вы куда же отправляетесь, Маріонъ? — спросилъ я, — какъ почему вы оставляете вашего отца?

— Мать Ле-Приду жива, — отвѣтила она. — Она сказала бы, если бы захотѣла. Я на колѣняхъ вымолю у нея жизнь моего мужа. Ну, а если и это не удастся… пусть тогда Господь сжалится надъ нами.

Я спросилъ ее, гдѣ живетъ мать Ле-Приду.

— Въ Эльвенѣ, — отвѣтила она. — Всего пять лье хорошей, большой дороги.

— Прежде всего, я сдѣлаю то, о чемъ вы просите, — сказалъ я; — а потомъ отправлюсь вмѣстѣ съ вами.

— Нѣтъ, мосье Жюль. Я иду сейчасъ, не теряя ни минуты; я разсчитывала на васъ, увѣренная, что вы позаботитесь о моемъ отцѣ и посадите его въ телѣгу; вѣдь теперь приходится ухаживать за нимъ, какъ за малымъ ребенкомъ.

Она протянула мнѣ руку.

— Прощайте, — сказала она; — если удастся, я опять увижусь съ вами.

Я ее не удерживалъ и поспѣшилъ къ Журдану, игравшему для меня роль провидѣнія. Почтенный адвокатъ былъ болѣе богатъ добрыми дѣлами, нежели деньгами; впрочемъ на конюшнѣ у него стояла лошадь, такъ какъ часто, по роду своихъ занятій, ему случалось дѣлать поѣздки на довольно большое разстояніе отъ города. Онъ самъ осѣдлалъ лошадку и прикрѣпилъ къ задней лукѣ сѣдла нѣчто въ родѣ мѣшка, такъ чтобы могла помѣститься женщина; потомъ позвалъ мальчика, замѣнявшаго слугу, бывшаго проводника и защитника Маріонъ во время ея неудачной попытки въ Сентъ-Алуэстрѣ, и велѣлъ ему какъ можно скорѣе отправиться по дорогѣ въ Эльвенъ, догнать Маріонъ, посадить ее на лошадь довезти, куда она хочетъ, и вмѣстѣ съ нею вернуться обратно. Онъ сунулъ ему въ карманъ пригоршню мѣдной монеты и далъ корзинку съ съѣстными припасами.

— Теперь поговоримъ съ вами, — сказалъ онъ мнѣ, когда тотъ уѣхалъ. — Вотъ шесть франковъ для вашего путешественника. Надѣюсь собрать между членами суда еще франковъ пятнадцать. Прощайте; желаю вамъ счастливаго успѣха.

Я пошелъ прямо въ коллежъ, куда давно почти не заглядывалъ; въ то время, какъ входили мои товарищи, я помѣстился у дверей, со шляпою въ рукѣ. Я внутренно былъ счастливъ, исполняя это унизительное дѣло и думая о благородной женщинѣ, для которой я старался. Мы не были богаты въ ванскомъ коллежѣ; тамъ не было баловней-сынковъ; большая часть учащихся принадлежали къ сословію крестьянъ, которые хотѣли сдѣлаться священниками и жили скудно, питаясь лишь чернымъ хлѣбомъ да черствыми мучными лепешками. Но наиболѣе бѣдные оказались наиболѣе великодушными, и я увѣренъ, что многіе изъ учениковъ рѣшились лечь спать скорѣе безъ ужина, чѣмъ пройти мимо меня, не опорожнивъ своихъ кошельковъ. Найль имѣлъ возможность уѣхать на другой же день въ дилижансѣ, увозя въ карманѣ до полсотни франковъ и три рекомендательныхъ письма, доставленныхъ ему Журданомъ.

2.

Маленькій слуга догналъ Маріонъ лишь въ трехъ лье отъ Ванна; она сильно опередила его. Она тяжело ступала, измученная голодомъ и горемъ, но подерживаемая твердою волею. Онъ соскочилъ съ лошади, сказавъ отъ имени Журдана, что ему велѣно ее довезти.

— Скажи лучше, дружокъ, что самъ Богъ послалъ тебя, — отвѣтила она; — я уже боялась, что останусь гдѣ нибудь въ ямѣ.

Благодаря этой помощи, она добралась до Эльвена часамъ къ четыремъ послѣ обѣда. Она пошла прямо въ церковь и помолилась передъ алтаремъ Богородицы. Потомъ, приблизившись къ дьячку, зажигавшему свѣчи къ вечернѣ, спросила, гдѣ находится домъ Ле-Приду.

— Послѣдній домикъ, дочь моя, по направленію къ Жоселэну, — отвѣтилъ онъ; — но если вы пришли изъ Ванна, то должны знать, что въ этомъ домѣ большое горе.

Она прошла до конца улицы, чувствуя каждую минуту, что силы готовы ее оставить. Домикъ, о которомъ она разспрашивала, находился нѣсколько позади другихъ, съ запущеннымъ дворикомъ, на который выходило слуховое окно. Толкнувъ входную дверь, Маріонъ ничего не могла различить; наконецъ ея глаза привыкли къ темнотѣ, и она увидѣла какую-то старуху, сидѣвшую на камнѣ у очага. Прялка валялась подлѣ нея на полу, а въ рукахъ она держала четки, которыя забыла перебирать.

— Да пошлетъ вамъ силу Господь Богъ! проговорила Маріонъ, входя въ комнату; но вдова не слыхала ея словъ. Тогда молодая женщина дотронулась до нея, сказавъ:

— Я пришла повидаться съ вами въ вашемъ тяжкомъ горѣ, полная такаго же горя.

Только тогда вдова замѣтила Маріонъ и взглянула на нее. Потомъ повернула голову съ жестомъ, выражавшимъ какъ бы желаніе оттолкнуть.

— Нѣтъ, я не могу уйти, — возразила Маріонъ; — простите, что обезпокоила васъ въ такія тяжелыя минуты: но я пришла просить себѣ болѣе, нежели жизни.

Съ этими словами, она упала на колѣни и простерла руки къ убитой горемъ матери. Но та снова оттолкнула ее; потому что въ своемъ отчаяніи, не могла даже подумать, чтобы, находясь въ здравомъ умѣ, кто либо рѣшился говорить съ ней о своей скорби. Она пыталась что-то произнести, но слова останавливались въ ея глоткѣ. Наконецъ, она была въ состояніи вымолвитъ: «Мой сынъ умеръ»!.. И въ то же время указала на дверь своей хижины.

— Но вѣдь я, — воскликнула Маріонъ, все еще стоя на колѣняхъ, — я жена Жана-Луи Найля!

— Бѣдняжка! — проговорила вдова, — вы плачете о вашемъ мужѣ, какъ я оплакиваю моего сына!

— Увы! — отвѣтила Маріонъ, — мой мужъ не умеръ и вы можете спасти его, если захотите. Одно слово, сказанное вами, одно слово правды можетъ сохранить жизнь намъ всѣмъ! Умоляю васъ именемъ Пресвятой Богородицы, спасеніемъ души вашего сына! — И она такъ жестоко заливалась слезами, что руки старухи были покрыты ими.

— Не отказывайте мнѣ, — умоляла Маріонъ, — если только въ вашей груди есть сердце женщины! Каждый день, въ теченіе всей моей жизни, я буду молиться за васъ и за душу вашего сына! Судите о страданіяхъ моихъ по вашимъ собственнымъ! Сжальтесь, пощадите! во имя Богородицы! во имя Іисуса Христа!

Бѣдная мать долгое время не выходила изъ состоянія мрачнаго отчаянія; наконецъ сердце ея смягчилось и лице оросилось слезами. Потомъ послышались рыданія, явились спазмы. Маріонъ порывисто обняла ее, расцѣловала ея руки и щеки, положила ей свою голову на грудь и смѣшала свои слезы съ ея слезами. Наступившая ночь застала ихъ все еще сидящими на холодномъ камнѣ, въ объятіяхъ другъ друга… И мать говорила о своемъ сынѣ; разсказывала о его дѣтствѣ, о его молодости, о дняхъ, когда она выхватила ребенка изъ объятій смерти; о нѣжности, которую она всегда чувствовала къ нему во время его безпорядочной жизни; она извиняла, на сколько могла, его преступленія, ибо фанатизмомъ была наполнена душа ея, и она всосала кровавое молоко междоусобной войны; но чувства женщины и матеря брали верхъ, и она сожалѣла объ участи несчастной, которую держала въ объятіяхъ. Ей были извѣстны всѣ подробности убійства Броссара, и она знала двухъ женщинъ въ Эльвенѣ, которыя, подобно ей, могли засвидѣтельствовать невиновность братьевъ Найль. Мятежники увели ихъ съ собою изъ боязни, какъ бы примѣръ Жанъ-Пьера не сдѣлался заразительнымъ, если бы онъ согласился добровольно поступить въ ряды арміи. Они задержали у себя братьевъ плѣнниками и насильно заставили ихъ присутствовать при убійствѣ Броссара, желая навлечь на нихъ подозрѣнія. Въ этомъ убогомъ, печальномъ жилищѣ, Маріонъ упрекала себя за страстные порывы сердца, неудержимо бившагося отъ радости.

Какъ только заря занялась, она поспѣшила въ домъ къ священнику просить о содѣйствіи и посѣтила вмѣстѣ съ нимъ обѣихъ женщинъ, на которыхъ указала ей вдова. Мы видѣли, какъ Маріонъ возвратилась домой въ воскресенье. Она пришла ко мнѣ въ ту минуту, когда всѣ выходили изъ церкви послѣ всенощной. Она торопилась сообщить мнѣ счастливую вѣсть прежде, чѣмъ идти къ Журдану. Съ этимъ превосходнымъ человѣкомъ отъ радости чуть не сдѣлался ударъ. Онъ расцѣловалъ Маріонъ и чуть не силою потащилъ насъ къ королевскому прокурору. Герво былъ до такой степени озадаченъ, что на минуту мы испугались за него; но онъ скоро оправился и заторопился ѣхать въ Эльвенъ, вмѣстѣ съ Журданомъ и со мною, для оффиціальнаго допроса трехъ женщинъ. Онъ потребовалъ, чтобы Маріонъ осталась у него на квартирѣ, и поручилъ ее попеченіямъ г-жи Герво, принявшей ее съ материнской нѣжностью. Записавъ показанія, онъ возвратился съ нами въ Биньянъ, чтобы сдѣлать новый снимокъ съ мѣстности, гдѣ было совершено преступленіе, и въ Сентъ-Алуэстръ, гдѣ, на основаніи недавно полученныхъ свѣдѣній, тоже долженъ былъ собрать весьма важные матеріалы, относившіеся къ настоящему процессу. Намъ ничего болѣе не оставалось, какъ предоставить ему полную свободу дѣйствій; онъ также горячо взялся за дѣло, какъ и мы, не обращая вниманія ни на хлопоты, ни на усталость. По возвращеніи въ Ваннъ, онъ тотчасъ же заявилъ, что отправляется въ Канъ. Жена его сказала намъ, что онъ былъ въ смертельной тревогѣ съ тѣхъ поръ, какъ сомнѣніе вкралось ему въ душу. Во время засѣданія — весьма короткаго — онъ сидѣлъ въ обыкновенномъ платьѣ сзади генеральнаго прокурора, которому поручено было обвиненіе. Когда прокуроръ всталъ, чтобы заявить свой отказъ отъ обвиненія, на лицѣ Герво выразилось болѣе волненія, нежели на лицахъ трехъ братьевъ — а между тѣмъ въ этотъ мигъ имъ возвращалась свобода и жизнь. Маріонъ опиралась на мою руку, она уже не въ силахъ была держаться на ногахъ. Силы ее оставляли въ послѣднюю минуту, когда оставалось лишь пользоваться плодами ея безустанной энергіи. Жанъ-Луи устремилъ на нее глаза и смотрѣлъ на нее, какъ на ангела. Присяжные почти даже не совѣщались. Черезъ пять минутъ приговоръ былъ произнесенъ, и подсудимыхъ снова ввели въ залу. Объявивъ ихъ свободными, предсѣдатель взволнованнымъ голосомъ обратился къ нимъ съ слѣдующими словами среди благоговѣйнаго молчанія присутствующихъ:

— Ивоникъ, Жанъ-Пьеръ и Жанъ-Луи Найль, роковая судьба наложила на васъ отвѣтственность за преступленіе, которое совершили не вы, которому вы хотѣли воспрепятствовать, подвергая свою жизнь опасности. Ужасно испытаніе, перенесенное вами! Но вы выходите изъ залы суда не только невинными, но достойными участія и уваженія всѣхъ. Да смягчитъ горечь вашихъ воспоминаній та ревностная, горячая привязанность, которая повсюду вамъ сопутствовала! Возвращая вамъ свободу, члены суда считаютъ счастіемъ присоединиться къ радости вашей и счастью самой достойной, мужественной и благороднѣйшей женщины въ свѣтѣ…

Волненіе предсѣдателя при произнесеніи послѣднихъ словъ раздѣлялось и членами суда, и адвокатами, и публикой. Въ ту минуту, когда засѣданіе уже подходило къ концу, всталъ съ своего мѣста Герво. Онъ прошелъ во всю длину залы и приблизился къ подсудимымъ, протягивая имъ руку. Крикъ раздался изъ груди всѣхъ, когда трое братьевъ обступили его и бросились обнимать… А когда въ тотъ же вечеръ мы вновь всѣ собрались въ скромномъ домикѣ на дорогѣ въ Фалезъ, — не думаю, чтобы существовало въ мірѣ зрѣлище, болѣе достойное обратить на себя взоры Бога.

---

Этимъ оканчивается разсказъ, написанный мною въ Орэ черезъ нѣсколько недѣль послѣ оправданія моихъ друзей. Я могъ бы назвать его скорѣе протоколомъ судебнаго слѣдствія. Я прочелъ его Муазану, — и тотъ его расхвалилъ, а онъ всегда былъ готовъ хвалить все, что бы ни сдѣлали его друзья. Вслѣдствіе многихъ причинъ, онъ высказалъ однако неудовольствіе по поводу того, что я говорилъ о немъ и о Куэффикѣ, и это служило предметомъ длинныхъ споровъ между нами. Въ концѣ концовъ онъ потребовалъ, чтобы я вручилъ ему рукопись съ цѣлью, какъ онъ выразился, «передѣлать нѣкоторыя мѣста». Эта угроза нисколько не нарушила моего спокойствія: никогда не съумѣлъ бы онъ написать двухъ строкъ.

— Ну, какъ работаете? спрашивалъ я его, подсмѣиваясь.

— Увидишь самъ, отвѣчалъ онъ съ самодовольнымъ видомъ.

Дѣйствительно, когда черезъ недѣлю онъ возвратилъ мнѣ рукопись, я увидѣлъ, что онъ довольно таки поработалъ. Онъ просто на просто вычеркнулъ весь разсказъ о вторичномъ путешествіи Маріонъ въ Сентъ-Алуэстръ. Что же касается страницы, относившейся лично къ нему, то онъ передѣлалъ ее за ново; затѣмъ началъ опять, переписалъ раза два и все таки остался недоволенъ. Множество помарокъ доказывали, что онъ не находилъ ее ни ясною, ни правильною. Онъ окончилъ тѣмъ, что написалъ на поляхъ большими буквами: «Отказываюсь»!

Какъ драгоцѣнность, сохранилъ я эту страницу моей рукописи, перечеркнутую его рукою; возвращая ее мнѣ, онъ смѣялся отъ души. Вотъ все, что осталось мнѣ отъ него, вмѣстѣ съ письмомъ, написаннымъ передъ смертью — письмомъ очень короткимъ, но очень трогательнымъ и безъ всякихъ помарокъ. Я спрашиваю самаго себя, къ чему привожу я здѣсь всѣ эти подробности, никого не интересующія. Собственно говоря, я пишу для себя одного. Муазанъ умеръ лѣтъ сорокъ тому назадъ; у него не было родныхъ; старая Анна его не пережила. Его сраженія — какъ онъ ихъ называлъ — не имѣли историка, и я могъ убѣдиться, что даже старѣйшіе изъ священниковъ въ Орэ знали его только по имени: «Аббатъ Муазанъ, одинъ изъ нашихъ старѣйшихъ ректоровъ, святой человѣкъ»! Никто, за исключеніемъ меня, не помнитъ его ангельскую чистоту, его безграничное милосердіе, львиную храбрость, благородство, деликатность чувствъ, веселость, постоянную ясность, не покидавшую его среди жесточайшихъ страданій, и тотъ пылъ самоотверженія, который создаетъ святыхъ и героевъ и не разъ дѣлалъ изъ него едва ли не мученика.

Ивоникъ Вайль не принадлежитъ къ этому разряду священниковъ. Онъ — человѣкъ мудрый и въ настоящее время занимаетъ высокій постъ въ епархіи. Все бретонское духовенство спрашиваетъ его совѣтовъ и слѣдуетъ его примѣру. Но онъ мудрецъ, скрывающій свои благодѣянія, слѣдуя евангельскому ученію, и всѣми силами старается не быть замѣченнымъ, старается, чтобы о немъ не говорили. Маріонъ поселилась въ его домѣ, послѣ смерти Жана-Луи. Онъ воспиталъ своихъ двухъ племянниковъ, которые теперь служатъ во флотѣ офицерами. Для философа интересно провести съ нимъ часъ-другой въ полномъ спокойствіи и глубокой тишинѣ, и сказать, уходя, самому себѣ, что этотъ добрый старый священникъ былъ когда-то приговоренъ къ смерти и подвергся двумъ уголовнымъ процессамъ.

Что же касается Жанъ-Пьера, самаго младшаго, то я не могъ бы сказать ни одного слова по поводу его блестящей и бурной карьеры безъ того, чтобы его тотчасъ же всѣ не узнали. Теперь онъ уже умеръ, насладившись радостями, смѣшанными съ горечью и бывающими послѣдствіемъ большой извѣстности.

"Изящная Литература", №№ 10—11, 1883