Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ
правитьТОМЪ ДВѢНАДЦАТЫЙ
правитьПРОФЕССОРЪ СПИРЬКА.
Разсказъ.
править
I.
правитьМарья Павловна, проснулась позднѣе обыкновенного, потому что устала съ дороги. Окно спальни оставалось открытымъ, и въ него вливалась живительная волна настоящаго деревенскаго воздуха. Весеннее солнечное утро точно дыханіемъ старалось отогрѣть старую башиловскую усадьбу…
Когда на звонокъ вошла горничная Ирина, Марья Павловна посмотрѣла на нее съ улыбкой и спросила:
— Хорошо, Ирина?
— Ужъ такъ хорошо, такъ хорошо, барыня…..
— А дѣти?
— Барышня на террасѣ кушаютъ парное молоко, а молодой баринъ на дворѣ гуляютъ.
Горничная посмотрѣла на барыню съ нѣкоторымъ удивленіемъ, хотя и не рѣшилась отвѣтить улыбкой. Барыня была не злая, но какая-то холодная. Она никогда, напримѣръ, не разговаривала съ прислугой, хотя по-своему и любила Ирину, какъ опытную и выдержанную горничную, понимавшую ее по движенію глазъ.
— А баринъ Александръ Валерьяновичъ? — спросила Марья Павловна, — она всегда называла мужа по имени и отчеству.
— Они встамши… съ управляющимъ Семеномъ Ивановичемъ разговариваютъ…
Марья Павловна принялась торопливо совершать свой сложный туалетъ, что занимало по утрамъ около двухъ часовъ времени. Въ городѣ она каждое утро принимала холодную ванну, а въ деревнѣ разсчитывала прямо на купанье въ рѣкѣ. Сейчасъ ей было около сорока лѣтъ, но она оставалась еще, со красивой слѣдами недавней красоты. Высокаго роста, статная, съ небольшой головой, она теряла только отъ начинавшейся брюзгливости, которая портила ей шею и особенно лицо. Наплывали мѣшки подъ глазами, на подбородкѣ, на щекахъ, что ее злило. Кстати, особенностью Марьи Павловны было то, что она умѣла какъ-то красиво злиться — томные глаза дѣлались больше, ноздри небольшого правильнаго носа раздувались, чорные, большіе брови грозно надвигались, вся фигура вызывающе выпрямлялась. Въ минуты такого красивого гнѣва Александръ Валерьянычъ благоразумно старался не показываться на глаза женѣ, великодушно предоставляя другимъ принимать его на себя. Добродушный и безхарактерный толстякъ вообще хитрилъ, сознавая перевѣсъ нравственной силы на сторонѣ жены. Спасительное чувство страха онъ началъ испытывать еще въ то время, когда состоялъ женихомъ. Впрочемъ, Марья Павловна никогда не злоупотребляла своей женской властью, особенно при постороннихъ людяхъ, когда повторяла стереотипныя фразы:
— Александръ Валерьянычъ всегда такъ говоритъ… Я не знаю, какъ на это взглянетъ Александръ Валерьянычъ… У него, знаете, немного властный характеръ, хотя всѣ и считаютъ его добрякомъ…
Эта маленькая комедія проходила черезъ всѣ годы супружества, такъ что и самъ Александръ Валерьяновичъ иногда считалъ себя нѣсколько деспотомъ. Такъ, напримѣръ, нынѣшній переѣздъ на лѣто въ забытую и запущенную дѣдовскую усадьбу Башиловку онъ всецѣло приписывалъ собственной иниціативѣ, хотя въ этомъ случаѣ скромно исполнялъ волю жены, а Марья Павловна, въ свою очередь, убѣжденная, что дѣйствуетъ по собственному желанію, въ сущности исполняла волю старой няньки Аграфены Карповны. Хитрая старуха изъ бывшихъ дворовыхъ сумѣла подчинить себѣ капризную барыню, и ея вліяніе росло по мѣрѣ того, какъ барыня старилась. Старуха была живой лѣтописью стариннаго рода Башиловыхъ, и Марья Павловна любила слушать ея безконечные разсказы о старинѣ, когда и хлѣбъ былъ дешевый, и народъ былъ благочестивѣе, и настоящіе господа жили по своимъ дворянскимъ гнѣздамъ въ полную свою барскую волюшку, а главное — «черная кость»' родилась, жила и умирала съ мыслью, что она самимъ Богомъ создана съ спеціальной цѣлью служитъ господамъ. Башиловское имѣніе представлялось по этимъ разсказамъ чѣмъ-то въ родѣ земного рая. Аграфенѣ Карповнѣ просто хотѣлось "подъ конецъ «жисти» побывать на родинѣ, гдѣ въ Башиловкѣ у нея еще оставалась какая-то дальняя деревенская родня.
Передъ отъѣздомъ изъ Петербурга Марья Павловна разыграла цѣлую комедію.
— Александръ Валерьянычъ непремѣнно хочетъ въ деревню, — объясняла она знакомымъ, дѣлая трагически-покорное лицо. — А знаете, когда мужчина что-нибудь захочетъ… да… И знаете, какая мысль пришла ему въ голову? Говоритъ, что необходимо сдѣлать нашего Чарли настоящимъ русскимъ человѣкомъ. Мы вѣдь объѣхали всю Европу, жили и въ Швейцаріи, и въ Италіи, и въ Парижѣ, — однимъ словомъ, вездѣ, а въ Россіи только на Кавказѣ и въ Крыму. Александръ Валерьянычъ рѣшилъ, что Чарли превращается въ какого-то космополита и не будетъ любить Россіи, если не поживетъ въ настоящей русской деревнѣ, среди простыхъ русскихъ поселянъ.
Эти разговоры велись въ присутствіи самого деспота, который подтверждалъ явную ложь жены одобрительнымъ молчаніемъ. Въ сущности онъ даже побаивался деревни, потому что отлично помнилъ волненіе башиловскихъ мужиковъ при реализаціи уставной грамоты, а затѣмъ второй башиловскій бунтъ, когда по желанію Марьи Павловны назначенъ былъ главнымъ управляющимъ курляндецъ Оскаръ Осипычъ Гукель, имѣвшій спеціальную миссію подтянуть Башиловку на нѣмецкій ладъ. Крестьяне чуть по убили курляндца, и пришлось его замѣнить въ Башиловкѣ вторымъ управляющимъ, Семеномъ Иванычемъ, своимъ человѣкомъ, выбившимся въ люди изъ крѣпостныхъ конторщиковъ. У Семена Иваныча все пошло, какъ по маслу, потому что онъ обѣщалъ все, что у него просили, и никогда не исполнялъ своихъ обѣщаній. Побѣжденные этимъ маккіавелизмомъ крестьяне прозвали его «седьмой пятницей».
Пока барыня одѣвалась и приводила себя въ порядокъ, баринъ сидѣлъ на крылечкѣ управительскаго флигелька и велъ дѣловую бесѣду съ Семеномъ Иванычемъ, сухимъ, жилистымъ старикомъ въ старомодномъ длинномъ сюртукѣ.
Управляющій изъ уваженія стоялъ передъ бариномъ безъ шапки, заложивъ руки за спину.
— Ну, такъ какъ, Семенъ Иванычъ? — спрашивалъ баринъ въ десятый разъ, попыхивая папиросу.
— Ничего, слава Богу, ваше превосходительство-съ… живемъ…
— А какъ относительно потравъ… лѣсныхъ порубокъ… воровства?..
— Случается, а промежду прочимъ все благополучно.
— Крестьяне довольны?
— Даже весьма довольны…
— Такъ… такъ…
Дѣловой разговоръ продолжался въ этомъ тонѣ, причемъ Семенъ Иванычъ безъ зазрѣнія совѣсти сыпалъ ничего не значащими словами и фразами. Баринъ хотя и генералъ, а понятія никакого не имѣлъ, — это знала вся дворня и не ставила барина ни въ грошъ. Семенъ Иванычъ помнилъ его отлично еще мальчикомъ, когда Александръ Валерьянычъ бѣгалъ въ красной канаусовой рубашкѣ, и тогда онъ не пользовался уваженіемъ за мягкость своего характера. Александръ Валерьянычъ выросъ въ Башиловкѣ и помнилъ въ запущенной усадьбѣ каждый уголокъ. Ему было и пріятно и какъ-то немного жутко: онъ уже чувствовалъ приближеніе старости, о чемъ особенно краснорѣчиво говорили стѣны этого стараго дворянскаго гнѣзда, освѣщеннаго воспоминаніями далекаго дѣтства.
— Ну, такъ какъ, Семенъ Иванычъ? — спросилъ еще разъ Александръ Валерьянычъ, закуривая новую папиросу.
Семенъ Иванычъ хотѣлъ что-то отвѣтить, по увидалъ въ калиткѣ сада бѣлое платье и со страхомъ прошепталъ:
— Ихъ превосходительство Марья Павловна…
Александръ Валерьяновичъ быстро поднялся и пошелъ черезъ дворъ къ женѣ. Она встрѣтила его довольно сухо и проговорила:
— Что это за амикошонство, Александръ Валерьяновичъ? Управляющій могъ прійти къ вамъ въ кабинетъ, а то сидѣть на крылечкѣ… на виду у всѣхъ… Однимъ словомъ, васъ не будутъ уважать.
— У меня былъ дѣловой разговоръ… по хозяйству… Конечно, можно было разговаривать и въ кабинетѣ, но это пахнетъ канцеляріей. Мой отецъ тоже вотъ такъ любилъ сидѣлъ на крылечкѣ, когда разговаривалъ съ управляющимъ.
— Тогда было другое время, — отвѣтила уже другимъ тономъ Марья Павловна и даже легонько вздохнула.
Супружескій разговоръ былъ нарушенъ появленіемъ няньки Аграфены Карповны, еще бодрой старухи съ хитрыми сѣрыми глазами. Она поднялась чуть свѣтъ и успѣла осмотрѣть всю усадьбу, охая и вздыхая. Кругомъ все было полно для нея дѣвичьихъ воспоминаній, и было о чемъ вздохнуть. Ее провожалъ Семенъ Иванычъ, котораго собственно она и поставила въ управляющіе по старой дворовой памяти.
— Марья Павловна, соблаговолите допустить къ ручкѣ вашего управляющаго, — заговорила она вкрадчиво.
— Зачѣмъ это?
— А ужъ это такъ полагается… по старинкѣ…
II.
правитьМарья Павловна испытала брезгливое чувство, когда къ ея холеной, барской рукѣ наклонилась сѣдая голова Семена Иваныча, отъ которой такъ и пахнуло прогорклымъ коровьимъ масломъ.
— Ежели вашему превосходительству будетъ угодно осмотрѣть всю усадьбу… — предлагалъ Семенъ Иванычъ, отступая на приличное разстояніе. — И хозяйство при этомъ… Конечно, все въ умаленіи противъ прежняго… требуется ремонтъ… усадьба рушится-съ…
Хорошее расположеніе Марьи Павловны сразу исчезло. Аграфена Карповна предупреждающе заморгала Семену Иванычу глазами. Вѣдь говорила она, чтобы о деньгахъ и помину не было… Не любитъ этого генеральша до смерти. Скупенька, грѣшнымъ дѣломъ. Семенъ Иванычъ и самъ почувствовалъ, что проврался, но глупое слово было сказано.
— Подожди, дай барынѣ кофею откушать, — поправила его Аграфена Карповна. — Еще успѣется
— Гдѣ дѣти, няня? — спросила Марья Павловна, отпуская управляющаго движеніемъ руки.
— Барышня изволятъ въ саду гулять съ гувернанткой, а молодой баринъ гдѣ-то на заднемъ дворѣ…
— А мистеръ Арчеръ?
— Ходилъ купаться, а сейчасъ моется и чистится… Извѣстное его положеніе. Живетъ женихомъ, ну, и больше всего себя соблюдаетъ, а сейчасъ, сердешный, съ гирями своими мается.
Старинная терраса, выходившая въ садъ, имѣла довольно жалкій видъ. Полъ давно расщелился и мѣстами прогнилъ, а мѣстами былъ покрытъ заплатами изъ новыхъ досокъ. Расшатанный балясникъ былъ поправленъ на скорую руку и покрытъ лупившейся свѣжей краской. Балконныя двери опустились, деревянныя ступеньки покосились и т. д. Передъ террасой когда-то былъ разбитъ великолѣпный цвѣтникъ, а сейчасъ кое-какъ возстановлены двѣ-три жалкихъ клумбочки. Ремонтъ усадьбы къ пріѣзду господъ производился своимъ деревенскимъ средствіемъ, чтобы не затрачивать денегъ.
Утренній кофе Марьи Павловны составлялъ въ нѣкоторомъ родѣ священнодѣйствіе, и она не любила, чтобы его торжественность нарушали дѣти. Ихъ кормили и поили раньше. Горничная Ирина выучила свою барыню, какъ таблицу умноженія, и отлично знала, чѣмъ и какъ ей угодить. Гвоздемъ сегодняшняго кофе были настоящія деревенскія сливки. Накатившійся на генеральшу «дурней стихъ» сразу исчезъ, когда она попробовала первую чашку своего утренняго кофе.
— Вотъ это я понимаю… — обратилась она къ мужу. — Отчего у насъ, въ Петербургѣ, ни за какія деньги не достанешь такихъ сливокъ?
Александръ Валерьянычъ оказался не на высотѣ призванія и только развелъ руками. Онъ былъ тоже доволенъ.
Когда появился мистеръ Арчеръ, типичный молодой англичанинъ, вылощенный, откормленный, самодовольный, Марья Павловна пришла окончательно въ хорошее расположеніе, Дѣло въ томъ, что Аграфена Карповна «терпѣть ненавидѣла» этого жениха, какъ она называла англичанина, и всячески старалась подвести ему какую-нибудь старушечью каверзу. Мистеръ Арчеръ дѣлалъ видѣ, что совсѣмъ ея не замѣчаетъ, и каждый разъ спрашивалъ, когда она входила, безцеремонно тыкая пальцемъ по ея адресу:
— Кто эта женщина?
Сегодня это вышло особенно смѣшно, и Марья Павловна только изъ вѣжливости не расхохоталась. Старая нянька смотрѣла на «жениха» съ особеннымъ ехидствомъ и что-то ворчала себѣ подъ носъ. Между прочимъ, мистеръ Арчеръ пользовался общей ненавистью всей прислуги, потому что онъ относился ко всѣмъ съ чисто-англійскимъ высокомѣріемъ и не считалъ даже за людей. На вопросъ Марьи Павловны, какъ онъ нашелъ ихъ имѣніе, мистеръ Арчеръ только пожалъ плечами…
— Да, оно немного запущено… — оправдывалась Марья Павловна. — Мы сами виноваты, что долго въ немъ не жили.
Въ штабѣ Марьи Павловны мистеръ Арчеръ занималъ первое амплуа, какъ воспитатель ея единственнаго сына Бориса (его ради англоманства всѣ называли Чарли), которому онъ долженъ былъ дать англійскій закалъ характера. Чарли было уже десять лѣтъ. Это былъ откормленный, крупный, добродушный ребенокъ, который послѣдовательно переносилъ на себѣ разныя системы воспитанія, смотря по настроенію мыслей своей maman. Сейчасъ онъ находился въ періодѣ англійскаго режима. Требовательная и властная по натурѣ Марья Павловна относилась къ мистеру Арчеру съ преступной снисходительностью. Онъ въ ея присутствіи сидѣлъ, заложивъ нога за ногу, и даже чистилъ ногти. Сейчасъ, напримѣръ, мистеръ Арчеръ совсѣмъ не интересовался, гдѣ пропадалъ его воспитанникъ, пренебрегая своими прямыми обязанностями, а Марья Павловна не рѣшалась въ его присутствіи послать няню или Ирину разыскать Чарли. А вдругъ гордый сынъ Альбіона обидится…
Кончивъ кофе, Марья Павловна поднялась и, извинившись, что должна пойти познакомиться съ нѣкоторыми подробностями молочнаго хозяйства, отправилась въ сопровожденіи Аграфены Карповны на скотный дворъ.
— Жонихъ-то хоть бы спросилъ про барича… — ворчала старуха, слѣдуя за барыней на приличномъ разстояніи. — Идолъ аглицкій…
Хитрая старуха отлично понимала всю бабью политику своей барыни. Молочное хозяйство было только предлогомъ, чтобы разыскать забѣжавшаго незнамо куда барченка. Марья Павловна шла храбро впередъ, подбирая на крахмаленный батистовый капотъ. Усадьба раскинулась на большомъ разстояніи, причемъ скотный дворъ занималъ самый дальній уголъ. Семенъ Иванычъ кое-гдѣ поправилъ мостики, посыпалъ пескомъ зараставшія травой дорожки — этимъ ремонтъ и ограничился. Когда-то башиловскій скотный дворъ славился на всю округу. Въ длинныхъ каменныхъ корпусахъ стояло до двухсотъ коровъ, а рядомъ тянулись конюшни. Сейчасъ все разрушалось, и едва хватало мѣста для десятка выродившихся коровенокъ и такого же количества рабочихъ лошадей.
— А вотъ и нашъ баричъ… — проговорила Аграфена Карповна, указывая на каретный сарай.
Марья Павловна остановилась, не рѣшаясь итти къ каретнику, гдѣ конюхи мыли дорожную коляску, а на лавочкѣ сидѣлъ главный выѣздной кучеръ Спиридонъ. Но она вспомнила, что сейчасъ она матушка помѣщица, какъ навеличивала ее Аграфена Карповна, а потомъ ее заинтересовало, что могъ тутъ дѣлать Чарли. Ее немного кольнуло, что Спиридонъ сидѣлъ, покуривая коротенькую трубочку, а Чарли стоялъ передъ нимъ.
Неожиданное появленіе барыни произвело переполохъ. Богатырь Спиридонъ поднялся, конфузливо пряча трубочку за спину. Это былъ типичный кучеръ изъ ярославцевъ: рослый, съ окладистой, темной бородой, съ темными кудрями, вылѣзавшими изъ-подъ кучерской шапки бахромой, съ румянымъ лицомъ и волосатыми, дюжими руками. Марья Павловна боялась лошадей и поэтому любила богатыря Спиридона особенно вотъ за эти могучія руки. Впрочемъ, она знала только его спину, раздутую кучерской «толщиной», и видѣла въ нормальномъ видѣ въ первый разъ, что ее даже немного смутило, какъ смутилъ бы видъ голаго человѣка.
— Что ты тутъ дѣлаешь? — обратилась она по-англійски къ Чарли.
— Я… я такъ, мама… — по-дѣтски отвѣтилъ мальчикъ, глядя на нее своими отцовскими, добрыми глазами, още полными дѣтской свѣжести.
— А кто тебѣ позволилъ итти сюда?
— Мистеръ Арчеръ еще спалъ…
Чарли вопросительно посмотрѣлъ на Аграфену Карповну, точно искалъ у нея защиты. Старуха не знала по-англійски, но по тону поняла, въ чемъ дѣло, и проговорила:
— Лошадокъ барину хотѣлось посмотрѣть, барыня…
Марья Павловка не любила, когда прислуга вмѣшивалась въ разговоръ, но на этотъ разъ не разсердилась.
— Вы довольны, Спиридонъ? — спросила она, чтобы сказать что-нибудь.
— Точно такъ-съ, ваше превосходительство, потому какъ воздухъ главное дѣло… и лошадямъ тоже легче…
Спиридонъ даже вспотѣлъ, выговоривъ отвѣтъ. Мысли тяжело укладыаадись въ его головѣ, какъ булыжникъ на мостовой, и еще тяжелѣе выходили изъ головы. Онъ тяжело переминался на мѣстѣ, какъ слонъ на цѣпи.
Чарли смотрѣлъ на него восторженными глазами. Ребенокъ еще въ первый разъ видѣлъ настоящаго человѣка, а всѣ другіе люди казались ему какими-то игрушками.
Когда возвращались на террасу, Чарли разсказалъ матери удивительныя вещи: одна лошадь можетъ съѣсть въ одинъ день цѣлый пудъ сѣна и полпуда овса, потомъ онъ своими глазами видѣлъ, какъ лошадь «однимъ духомъ» выпила громадное ведро воды, потомъ кучеръ Спиридонъ говорилъ, что у каждой лошади свой «карахтеръ»,
— Характеръ… — поправила Марья Павловна съ улыбкой.
— Нѣтъ, мама, кучеръ Спиридонъ говоритъ, что характеръ бываетъ только у людей, а у скотины — карахтеръ…
— Твой Спиридонъ ничего не понимаетъ…
Чарли обидѣлся и замолчалъ. Такой большой мужчина и не понимаетъ? Нѣтъ, это мистеръ Арчеръ ничего не понимаетъ… Послѣдняго, впрочемъ, мальчикъ не высказалъ. Онъ уже начиналъ постигать спасительную силу молчанія.
Кучеръ Спиридонъ долго стоялъ на одномъ мѣстѣ, провожая глазами удалявшуюся генеральшу, и все еще не рѣшался вынуть руки изъ-за спины.
— Спирька, что ты деревомъ-то стоеросовымъ стоить? — окликнулъ его рябой конюхъ Сергѣй. — Испугался, небось, образина ярославская…
Изъ конюшни выглянулъ спрятавшійся отъ барыни старичокъ-кучеръ Антонъ, проживавшій въ башиловской усадьбѣ «на подножномъ корму».
— Вотъ вѣдь нанесло, подумаешь… — ворчалъ онъ, встряхивая сѣдой, высохшей, какъ у вяленой рыбы, головой.
— Надо, такъ и пришла, — отвѣтилъ Спиридонъ. — Генеральша у насъ правильная…
III.
правитьНа террасѣ башиловской усадьбы состоялось нѣчто въ родѣ военнаго совѣта. Марья Павловна немного растерялась и не знала, какъ рѣшить роковой вопросъ, т.-е. разъ навсегда запретить Чарли посѣщать конюшни или смотрѣть на это сквозь пальцы, не разрѣшая и не запрещая. Мистеръ Арчеръ, какъ всегда, отвѣтилъ не вдругъ.
— Какъ вы думаете, мистеръ Арчеръ? — спрашивала его Марья Павловна.
— Вы желаете знать, мистрисъ Башиловъ, что я думаю? Гм… Я думаю, что въ каждомъ человѣкѣ прежде всего характеръ, а задача воспитанія — выработать организованный характеръ. На мелочи не слѣдуетъ обращать вниманія…
— Позвольте, какія же это мелочи, если Чарли наслушается тамъ Богъ знаетъ какихъ словъ… ужасныхъ словъ.
Александръ Валерьянычъ изрѣдка приглашался на такія педагогическія собранія и во всемъ соглашался обыкновенно съ женой. Но сейчасъ, неожиданно для Марьи Павловны, онъ вступился въ разговоръ съ большой смѣлостью.
— Что же слова? Чарли — мальчикъ, и, все равно, онъ наслушается этихъ словъ гдѣ-нибудь на улицѣ… Для дѣтей самыя ужасныя слова — пустой звукъ, какъ и для тѣхъ, кто привыкъ ихъ говорить. Нельзя же, въ самомъ дѣлѣ, мальчика держать подъ стекляннымъ колпакомъ… Пусть онъ видитъ настоящую жизнь, какой она есть. Я глубоко убѣжденъ, что онъ, кромѣ хорошаго, ничего изъ этого знакомства не вынесетъ, потому что знаю это по своему личному опыту. Однимъ словомъ, Чарли долженъ быть мужчиной, а мужчина не долженъ бояться никакихъ страшныхъ словъ… да!..
Марью Павловну изумило не содержаніе этихъ словъ, а тонъ, какимъ они были сказаны. У нея даже слезы появились на глазахъ.
— Я не забываю, что Чарли — мальчикъ, но вы, господа, забываете, что я его мать…
Ей казалось, что Александръ Валерьянычъ и мистеръ Арчеръ хотятъ вырвать изъ ея материнскихъ рукъ этого неиспорченнаго ребенка, въ которомъ для нея была вся жизнь.
Совѣть закончился ничѣмъ. Марья Павловна поняла только одно, что до сихъ поръ она всецѣло владѣла своимъ ребенкомъ, а теперь тянутся къ нему чужія руки.
Чарли, конечно, не присутствовалъ на этомъ совѣтѣ, а, поздоровавшись съ мистеромъ Арчеромъ, убѣжалъ съ садъ, чтобы разыскать сестру и подѣлиться съ ней своими впечатлѣніями. Для жизни въ деревнѣ ему былъ сдѣланъ цѣлый гардеробъ спеціальныхъ костюмовъ, удовлетворявшихъ послѣднимъ требованіямъ гигіены. Короткія курточки съ широко вырѣзаннымъ воротомъ, какъ у матросовъ, короткія штанишки до колѣнъ, короткіе чулки, башмаки — однимъ словомъ, все подогнано было къ англійскому воспитанію.
Сестра Бэтси, дѣвочка двѣнадцати лѣтъ, худенькая и некрасивая, тоже была одѣта по-англійски. Она гуляла въ запущенномъ саду съ своей англійской гувернанткой, миссъ Кэтти, тоже худенькой дѣвушкой неопредѣленныхъ лѣтъ и тоже некрасивой. Чарли примчался къ нимъ, какъ сумасшедшій, и разсказалъ все, что узналъ отъ кучера Спиридона.
— Какой ты глупый… — замѣтила брезгливо Бэтси.
— Ахъ, нѣтъ, ты сама посмотрѣла бы ка него…
Дѣти очень любили другъ друга, хотя Бэтси на правахъ старшинства относилась къ брату цокровительственно. У дѣвочки былъ материнскій властный характеръ. Марья Павловна относилась къ дочери сдержанно, почти холодно, главнымъ образомъ потому, что она была дурнушка. Дѣвочка слишкомъ рано это поняла и тоже усвоила себѣ материнскую сдержанность. Сама собой Бэтси была только съ отцомъ, когда они оставались вдвоемъ. Александръ Валерьянычъ любилъ дѣтей одинаково, но удѣлялъ дочери больше нѣжности, стараясь вознаградить ее за несправедливость матери. Онъ не находилъ ея некрасивой, а просто дѣвочкой въ неблагодарномъ возрастѣ.
Чарли былъ немного обиженъ, что сестра не раздѣляетъ его восторговъ по адресу кучера Спиридона, и, чтобы усилить впечатлѣніе своего разсказа, неожиданно прибавилъ:
— Я только теперь понялъ, Бэтси, что мистеръ Арчеръ глупъ…
Такое заключеніе ниоткуда не вытекало, и Бэтси засмѣялась, — она очень мило и умно улыбалась.
— Кто же это тебѣ сказалъ, Чарли? — спросила она тономъ взрослой женщины, которая разговариваетъ съ ребенкомъ.
— Я это самъ сказалъ…
— Ты забываешь, что говоритъ мама о людяхъ, которые начинаютъ разговоръ съ буквы «я»?
— Она ихъ называетъ глупыми…
Помолчавъ немного, Чарли засмѣялся и прибавилъ:
— Знаешь что, Бэтси? Мнѣ кажется, что мистеръ Арчеръ походитъ именно на такую букву «я»… въ смокингѣ, въ высокихъ до ушей крахмальныхъ воротникахъ, съ подвернутыми по нѣмецкой модѣ штанами…
Миссъ Кэтти прекратила этотъ разговоръ, хотя и не могла не разсмѣяться надъ сравненіемъ Чарли. Она сама недолюбливала мистера Арчера за его надутый характеръ.
— А вонъ и онъ идетъ… — шепнула Бэтси, указывая на дальній конецъ аллеи. — Легокъ на поминѣ, какъ говоритъ няня.
Мистеръ Арчеръ шелъ по саду съ видомъ хозяина, пріѣхавшаго взглянуть на свое помѣстье. Онъ что-то насвистывалъ и, размахивая тонкой тросточкой, сшибалъ желтыя головки одуванчиковъ. Съ миссъ Кэтти онъ даже не здоровался за руку, а церемонно раскланивался издали.
— Чарли, идемте въ поле, — скомандовалъ онъ.
Когда онъ удалился въ сопровожденіи оглядывавшагося Чарли, дѣвушки громко засмѣялись. Имъ вдругъ сдѣлалось весело, и онѣ на время забыли, что онѣ некрасивыя. Развѣ птицы думаютъ о своей красотѣ? А кругомъ такъ было хорошо, старинныя липы и березы благословляюще протягивали надъ ними свои зеленыя цвѣты, по травѣ и кустамъ пробѣгалъ какой-то любящій шопотъ, земля смотрѣла на небо тысячью разноцвѣтныхъ глазъ-цвѣтовъ, этихъ милыхъ полевыхъ цвѣтовъ, которые насадилъ самъ Богъ, какъ говорила Аграфена Карповна… Бэтси крѣпко ухватилась за руку миссъ Кэтти и прижалась къ ней своей тоненькой, стройной фигуркой.
— Мы здѣсь возьмемъ хорошее лѣто… — проговорила дѣвочка, употребляя не русскій оборотъ.
— Да, хорошо… — согласилась миссъ Кэтти и легонько вздохнула, вспоминая свою далекую, неблагодарную родину, которая выбрасываетъ тысячи одинокихъ дѣвушекъ на чужіе берега.
Дѣвушки по старинной, заросшей травой аллеѣ вышли къ разрушавшейся деревянной бесѣдкѣ, стоявшей на обрывѣ. Внизу въ зеленыхъ заросляхъ невидимо катилась глубокая рѣчка, а за ней разстилались до самаго горизонта поля. Видъ былъ настоящій русскій, съ его просторомъ и затаенной тоской. Солнце продолжало свѣтить, но съ запада быстро надвигались пухнувшія грозовыя облака.
— Ахъ, будетъ гроза! — обрадовалась Бэтси, любившая сильныя ощущенія.
Онѣ сѣли на траву. Когда гроза была уже совсѣмъ близко, къ нимъ подошелъ Александръ Валерьянычъ. Онъ искалъ дочь, чтобы увести ее домой.
— Папочка, останемся здѣсь… — упрашивала его дѣвочка. — Такъ хорошо… Гроза совсѣмъ близко. Вонъ даже молнію видно…
— А если я боюсь? Т.-е. не то, что боюсь, а просто не люблю…
— Папочка, милый, останься… Вѣдь я буду съ тобой, — чего же тебѣ бояться?
Послѣдній аргументъ оказался настолько убѣдительнымъ, что Александръ Валерьянычъ остался. На его счастье, надвигавшіяся облака перемѣнили направленіе, и дѣло ограничилось веселымъ весеннимъ дождемъ, окропившимъ старый садъ съ веселымъ гуломъ. Всѣ скрылись въ бесѣдкѣ.
— Вонъ тамъ, налѣво за рѣкой, стоялъ отличный сосновый боръ, — вспоминалъ Александръ Валерьянычъ. — Когда я былъ маленькимъ, ужасно его боялся… Вѣдь лѣсъ, ну, значитъ, въ немъ живутъ разбойники и волки. Смѣшно вспомнить… А кажется, давно ли это было… и тѣхъ людей уже нѣтъ. Которые тогда жили въ усадьбѣ…
Бэтси рѣшительно не могла себѣ представить отца маленькимъ мальчикомъ, какъ Чарли, и ей было даже смѣшно думать объ этомъ. Такой же смѣшной былъ портретъ мамы, когда она была восьмилѣтней дѣвочкой.
— Папа, а вѣдь это пріятно чего-нибудь бояться, — неожиданно проговорила Бэтси. — Вдругъ сдѣлается страшно-страшно… Вотъ миссъ Кэтти ничего не боится, и ей часто дѣлается скучно. Я тоже ничего не боюсь, и тоже иногда бываетъ скучно. Если бы мы, папа, жили здѣсь, въ деревнѣ, я никогда бы не скучала…
— Изрѣдка отчего и не пожить въ деревнѣ, а постоянно надоѣстъ…
— Папа, а ты знаешь нашего кучера Спиридона?
— Знаю, когда онъ сидитъ на козлахъ…
— Чарли отъ него въ восторгѣ… Давеча прибѣжалъ, что-то такое болтаетъ, раскраснѣлся — мы ничего понять не могли.
— И не поймете, потому что для этого нужно быть мальчикомъ.
— Ахъ, какъ это скучно: этого нельзя, другого нельзя, а мальчикамъ все можно… Это наконецъ несправедливо!..
Александръ Валерьянычъ только улыбнулся и развелъ руками. Дался имъ сегодня этотъ кучеръ Спиридонъ… Впрочемъ, онъ и самъ въ свое время получалъ образованіе около дворни и кучеровъ, и помнилъ еще блаженныя времена господскихъ дѣвичьихъ, хотя и не совсѣмъ отчетливо.
IV.
правитьВыѣздной кучеръ Спиридонъ не пользовался особеннымъ уваженіемъ среди башиловской дворни, а также и въ компаніи своихъ питерскихъ собратьевъ по ремеслу. Его называли Спирькой даже свои конюха. Настоящую причину такого неуваженія было бы трудно опредѣлить, потому что на посторонній взглядъ Спирька рѣшительно ничѣмъ не отличался отъ тысячи другихъ такихъ же кучеровъ. Рослый, дюжій, молчаливый, немного суровый, — однимъ словомъ, все на своемъ мѣстѣ. Но своя братія сразу опредѣлила въ немъ какой-то внутренній недочетъ, какъ опытный физикъ опредѣляетъ удѣльный вѣсъ. Спирька иногда, напримѣръ, задумывался и угнетенно вздыхалъ. Работы у него было немного, да и работа легкая, а своимъ досугомъ онъ какъ-то не умѣлъ пользоваться. Сядетъ въ кучерской къ столу, подопретъ голову кулакомъ и такъ сидитъ молча цѣлые часы.
— О чемъ ты думаешь, Спирька? — спроситъ кто-нибудь.
— А такъ… разное думаю… — неохотно отвѣтитъ Спирька.
— Это тебя-жиръ душитъ. Вонъ какое мурло[1] наѣлъ. Тебѣ по-настоящему-то кули бы таскать…
Спирька не обижался, когда ему говорили грубости. «А ну ихъ… пусть лаются…» — думалъ онъ.
Даже присущихъ кучерскому званію недостатковъ у него не было: не зашибалъ водкой; если заходилъ въ трактиръ, то отдувался однимъ чаемъ; не заигрывалъ съ кухарками и горничными, не судачилъ о своихъ и чужихъ господахъ — вообще чудакъ какой-то и больше ничего. Единственной слабостью Спирьки, за которую ему доставалось отъ всѣхъ — это воспитывать выброшенныхъ на улицу щенковъ и котятъ. Онъ приносилъ ихъ потихоньку отъ всѣхъ и съ большимъ искусствомъ пряталъ по разнымъ укромнымъ угламъ, главнымъ образомъ, конечно, въ своей конюшнѣ, для чего приходилось подкупать конюховъ. Особенно доставалось за этихъ воспитанниковъ Спирькѣ отъ городскихъ дворниковъ, съ которыми онъ вступалъ даже въ единоборство, если дѣло не улаживалось добромъ.
Пріѣхавъ въ Башиловку, Спирька на другой же день разыскалъ въ деревнѣ бездомныхъ трехъ щенковъ и возился съ ними цѣлые дни. Вся дворня потѣшаоась надъ нимъ, но онъ отвѣчалъ одно:
— Отстаньте, ничего вы не понимаете…
Единственную поддержку Спирька встрѣтилъ только у молодого барчука, котораго называлъ Чарлей. Мальчикъ прибѣгалъ рано утромъ, пока еще всѣ спали, и помогалъ воспитывать щенковъ.
— Большіе къ осени вырастутъ, Чарля… — задумчиво говорилъ Спирька, почесывая въ затылкѣ. — Они ужъ и теперь все вотъ какъ понимаютъ, и у каждаго свой карактеръ… Ботъ этотъ пестренькій — у! какой будетъ дошлый. Ни одного чужого человѣка не пропуститъ… Шалишь, не моги по чужому мѣсту ходить.
— Осенью мы ихъ всѣхъ въ городъ увеземъ… — мечталъ Чарли. — Тамъ будутъ жить въ кухнѣ…
— Въ куфнѣ поваръ Евграфъ не дозволитъ, да и наша куфарка Егориха злющая.
— А я попрошу маму…
— Нѣтъ, ужъ генеральшѣ лучше не говорить… Тамъ увидимъ какъ и что.
Съ каждымъ днемъ Чарли узнавалъ что-нибудь новое. Напримѣръ, онъ совершенно не подозрѣвалъ, что въ каждомъ домѣ живетъ домовой, который иногда устраиваетъ удивительныя штуки.
— Лошадямъ гривы такъ заплетаетъ, что и не распутаешь, — объяснялъ Спирька. — А то, ежели, напримѣрно, попадетъ лошадь не ко двору, значитъ, не по его скусу, ну, онъ сейчасъ и учнетъ ее мучить… Бьется-бьется лошадь-то, а утромъ вся въ мылѣ. Да… Разное бываетъ. А такъ онъ, воопче, домъ бережетъ, чтобы порядокъ вездѣ…
— А какой онъ, то-есть домовой? — спрашивалъ Чарли, со страхомъ поглядывая на открытыя двери конюшни.
— Домовой-то? А такой… обнакновенный… Какъ ему полагается быть, то-есть домовому.
— Ты его видѣлъ?
— Я-то не видалъ, не доводилось… А вотъ старый кучеръ Антонъ видѣлъ… только онъ, Антонъ не любитъ объ этомъ разсказывать…
— Онъ испугался?
— Всякій испугается… Ну, да и на него тоже, на домоваго, управа есть. Вонъ на дверяхъ-то вездѣ по конюшнямъ и коровникамъ мѣломъ кресты поставлены — это чтобы домовой здря не баловалъ. Въ сочельникъ подъ Крещенье которыя правильныя старушки, богобоязливыя, эти самые кресты съ молитвой ставятъ… Тутъ ужъ не отъ одного домового, а воопче отъ всей нечистой силы.
— А она какая?
— Очень разнообразная…
— И много ея?
— Сколько угодно… Очень даже просто. Напримѣрно, кто человѣка по ночамъ душитъ? Спитъ человѣкъ, а нечистая сила на него и навалится, особливо на бабъ… А въ другой разъ схватитъ человѣка, броситъ о-земь и давай трепать… пѣна изо рта у человѣка валитъ, почернѣетъ весь…
Спирька часто употреблялъ фразу: «очень просто», и Чарли это казалось всего убѣдительнѣе. Вообще, нечистая сила привлекала дѣтское вниманіе больше всего, тѣмъ болѣе, что Чарли до сихъ поръ рѣшительно ничего за слыхалъ объ ея существованіи. Мама, можетъ-быть, и знаетъ, но не хочетъ разсказывать, какъ старикъ Антонъ.
Главнымъ пристанищемъ нечистой силы оказалась баня, стоявшая на отшибѣ у рѣчки. Тамъ видѣли вѣдьму. Вся черная, а глаза зеленые.
— Эта будетъ повреднѣе домового, — объяснялъ Спирька. — Она людей портитъ…
— Какъ это портить?
— А такъ, очень просто: возьметъ и испортить. Ребятъ, которые безъ креста въ рѣчкѣ купаются, въ омутъ затащитъ… Какъ-то, сказываютъ башиловскіе мужики, пьянаго кузнеца въ такое болото завела, что онъ чуть не утонулъ. Завязъ въ болотѣ, хочетъ перекреститься, а рука-то и не дѣйствуетъ… Ужъ онъ догадался, сотворилъ молитву, ну, она, вѣдьма, его и отпустила. Смрадъ, сказываетъ кузнецъ-то, послѣ нея остался такой, что онъ едва прочихался… Послѣ этого случая кузнецъ съ годъ не могъ ни одного слова выговорить, а ужъ потомъ прочухался и все разсказалъ.
Обыкновенно тугой на разговоръ Спирька безъ конца разсказывалъ барченку про всевозможную чертовщину. Дворня по-своему объяснила такое поведеніе Спирьки.
— Подлаживается, песъ, подъ молодого барина… И хитеръ, змѣй…
Но это было несправедливо. Спирька и не думалъ подлаживаться. Ему нравилось, съ какой жадностью Чарли ловитъ каждое слово, а съ другой стороны, его удивляло, что барчукъ ничего настоящаго какъ есть не понимаетъ. Ни въ зубъ толкнутъ, какъ говорится… Чему только учатъ его учителя?.. Взять того же англичанина, который только и знаетъ, что, какъ дурачокъ, на палкѣ вертится да гирями играетъ.
— У агличанина кость жидка, — авторитетно объяснилъ, между прочимъ, Спирька. — Вотъ его и корчитъ каждое утро передъ ѣдой… Вотъ я, развѣ я полѣзу на палку, али тамъ буду баловаться гирей?
Чарли хохоталъ до слезъ, представляя себѣ Спирьку на трапеціи. Между прочимъ, мальчикъ незамѣтно для себя усваивалъ отъ Спирьки манеру держать себя. Отмалчивался, отвѣчалъ неохотно и старался говорить короткими фразами: «пусть», «очень просто» и т. д. Постепенно въ его глазахъ Спирька сдѣлался мѣрой вещей, и онъ всѣхъ мѣрялъ этой мѣркой. Для ребенка раскрывался совершенно новый міръ, невѣдомый, таинственный, неудержимо притягивавшій къ себѣ его дѣтскую, чистую душу. Раздумывая о чемъ-нибудь, Чарли прежде всего старался представить себѣ: а что сказалъ бы Спирька, или что бы онъ сдѣлалъ въ данномъ случаѣ? Получалось что-то въ родѣ того тяготѣнія, въ силу котораго большія тѣла притягиваютъ меньшія.
Для Чарли все окружающее точно ожило и освѣтилось таинственнымъ внутреннимъ свѣтомъ. Раньше были просто конюшня, просто баня, просто лѣсъ, просто рѣка, а теперь все это получило таинственный смыслъ и значеніе. Въ водѣ жили водяной и русалки, въ лѣсу придурковатый и веселый лѣшій… Самыя простыя и обыкновенныя слова получили совсѣмъ новую окраску, и Чарли точно пропитывался ими, какъ молодое растеніе неизвѣданными путями и средствами достаетъ изъ самой обыкновенной земли свою специфическую окраску и ароматъ. Вся природа превратилась для Чарли въ громадную книгу, написанную на таинственномъ языкѣ — онъ не столько ее понималъ, сколько чувствовалъ.
Правда, были нѣкоторыя сомнѣнія, и Чарли за разрѣшеніемъ ихъ обращался къ Аграфенѣ Карповнѣ. Старуха тайно блюла тѣ же воззрѣнія, какъ и Спирька, и была рада подѣлиться съ барченкомъ своей старческой опытностью. Кстати, опасенія Марьи Павловны относительно «ужасныхъ словъ» совершенно были напрасны, — Спирька ихъ не употреблялъ. Въ глазахъ его современниковъ по конюшнѣ и кухнѣ это служило тоже къ его посрамленію. Если въ чемъ его можно было упрекнуть, то это въ презрѣніи къ какой-то фантастической, собирательной «бабѣ». Эта презираемая Спирькой «баба» не была ни Марьей Павловной, ни «губернанткой», на Аграфеной Карповной, ни горничной Ириной, ни кухаркой Егоровной, а такъ, обитала гдѣ-то въ безвоздушномъ пространствѣ. И Чарли усвоилъ къ ней презрительное отношеніе и разъ, обидѣвшись на сестру, что она его не понимаетъ, сказалъ:
— Ты просто баба и больше ничего.
V.
правитьМарья Павловна была уже въ томъ возрастѣ, когда дамы ея круга окончательно посвящаютъ себя дѣтямъ. Къ этому времени и «бэби» уже выходятъ изъ своего игрушечнаго возраста и съ головой погружаются въ бездонныя пучины педагогіи. Марья Павловна имѣла энергичный характеръ и поэтому принялась за дѣло съ большой настойчивостью. Она перечитала массу педагогическихъ книгъ, совѣтовалась съ разными свѣтилами въ этой области, слѣдила за всѣми педагогическими новостями и сейчасъ же примѣняла ихъ жъ своимъ дѣтямъ. Особенно доставалось бѣдному Черли, изъ котораго Марья Павловна задалась цѣлью выработать замѣчательнаго человѣка. Вѣдь у всѣхъ великихъ людей, какими гордится человѣчество, были энергичныя матери. Параллельно приходилось воспитывать и тѣло и духъ Чарли. Онъ росъ нѣсколько вялымъ ребенкомъ, и прежде всего приходилось вырабатывать въ немъ то, что англичане называютъ организованнымъ характеромъ. А сколько было хлопотъ съ писаніемъ, съ гигіеной, съ гимнастикой, даже съ такой, повидимому, простой вещью, какъ костюмъ для мальчика? Даже приходилось учить дышать… Всего хуже было то, что разныя системы противорѣчили другъ другу, и приходилось выбирать между ними уже собственнымъ умомъ. Александръ Валерьянычъ умѣлъ только соглашаться со всѣмъ и ничего не понималъ въ педагогикѣ. Вотъ мистеръ Арчеръ — тотъ совсѣмъ другое дѣло: у него были опредѣленныя идеи относительно всего, и убѣдить его или разубѣдить въ чемъ-нибудь было невозможно. Марьѣ Павловнѣ приходилось уступать этому упрямому англичанину, и она даже потихоньку плакала отъ него. Въ такія минуты она чувствовала себя простой русской бабой, которая будетъ ревѣть и все-таки сдѣлаетъ, какъ того хочетъ мужикъ.
Цѣль поѣздки въ Башиловку тоже входила въ кругъ воспитанія Чарли, именно: имѣлось въ виду придать ему «русское начало». Благодаря этому мальчикъ пользовался относительной свободой. Когда въ половинѣ іюня наступилъ ранній, благодаря засушливому лѣту, сѣнокосъ, мальчикъ проводилъ цѣлые дни въ открытомъ полѣ и даже самъ учился косить. Онъ не отходилъ отъ кучера Спиридона, который «уволился» поработать настоящую крестьянскую работу. Дѣйствительно, это была чудная картина, когда Спирька косилъ траву. Чарли не могъ достаточно налюбоваться на своего любимца. Марья Павловна тоже пріѣзжала съ мистеромъ Арчеромъ на сѣнокосъ и даже обидѣлась, когда англичанинъ не проявилъ никакого восторга, а только замѣтилъ, что такой сѣнокосъ — работа дикарей.
— Теперь уже вездѣ работаютъ сѣнокосилки и жатвенныя машины…
— Да, это, конечно, хорошо и, можетъ-бытъ, выгодно съ хозяйственной точки зрѣнія, но нѣтъ поэзіи настоящаго русскаго сѣнокоса… Посмотрите, какая чудная картина!.. Одинъ нашъ Спиридонъ чего стоитъ… Вѣдь это настоящій русскій богатырь, и не даромъ Чарли такъ къ нему льнетъ. Какъ онъ загорѣлъ, и выраженіе лица совсѣмъ другое…
Чарли былъ совершенно счастливъ, но и на солнцѣ есть пятна — его счастіе было омрачено короткими панталонами. Вс-первыхъ, голыя икры неистово были искусаны лѣтнимъ оводомъ, а во-вторыхъ, деревенская дѣтвора тайно и явно насмѣхалась надъ нимъ. Даже Спирька, жалѣючи барчука, проговорилъ однажды:
— Хоть бы худенькія штатники раздобыть у матери, Чарля…
— Мистеръ Арчеръ не позволитъ…
— А ну его, чтобы ему пусто было!.. Пусть самъ-то шутомъ гороховымъ ходитъ, а чѣмъ другіе виноваты…
Марья Павловна, была очень довольна деревенскимъ лѣтомъ, хотя дѣло не обходилось безъ нѣкоторыхъ инцидентовъ. Такъ, въ одно прекрасное утро заявилась миссъ Кэтти съ очень таинственнымъ видомъ и заявила, что ей необходимо поговорить съ мистрисъ очень серьезно. Марья Павловна почуяла опасность и съ тревогой посмотрѣла на записную книжку, которую миссъ Кэтти демонстративно держала въ рукахъ.
— Что такое случилось, миссъ Кэтти?
— Я нахожусь въ затрудненіи… — отвѣтила англичанка, повертывая въ рукахъ свою книжку. — У меня въ книжкѣ записанъ цѣлый рядъ такихъ русскихъ словъ, какихъ я не могла найти ни въ одномъ диксіонерѣ…
— Словъ?!..
Марья Павловна пришла въ ужасъ.
— Отъ кого вы ихъ слышали?
— Отъ миссъ Бэтси… Это совершенно новыя слова…
— Позвольте вашу книжку, миссъ…
Въ книжкѣ англійскими буквами были написаны такія русскія слова, какихъ и сама Марья Павловна не слыхала. Она только пожала плечами.
— Ухалясталъ… запузыривай… наварлыжился… Что это такое?
Пришлось обратиться къ Александру Валерьянычу, который перечиталъ мудреныя русскія слова и расхохотался.
— Опаснаго ничего нѣтъ, Марья Павловна… Просто, глупыя слова… Въ своемъ родѣ couleur local… да…
— Да? Но гдѣ могла наслышаться такихъ словъ именно Бэтси? — продолжала недоумѣвать Марья Павловна.
Произведено было самое строгое слѣдствіе, причемъ въ качествѣ эксперта была вызвана нянька Аграфена Карповна.
— Что же, худого ничего нѣтъ, барыня, — рѣшила старуха. — Самыя обнакновенныя деревенскія слова… Наварлыжился все одно, что по-вашему выучился, ухалясталъ — потерялъ, запузырилъ… ну, это въ томъ родѣ, какъ сдѣлалъ…
Притянутая къ отвѣту Бэтси не выразила ни малѣйшаго смущенія и смотрѣла на всѣхъ улыбающимися глазами.
— Гдѣ ты могла слышать такія глупыя слова? — допрашивала ее Мари Павловна.
— Право, мама, я не помню…
— Говори правду!..
— Право, мамочка…
— Хорошо, ты останешься за упрямство безъ третьяго блюда за обѣдомъ… да!..
Дѣло кончилось тѣмъ, что Бэтси расплакалась. Она не хотѣла выдать Чарли, который по секрету сообщилъ ей новыя слова.
За обѣдомъ, когда горничная Ирина «обнесла» Бэтси третьимъ, сладкимъ блюдомъ, Чарли не выдержалъ и заявилъ:
— Мама, это я научилъ Бэтси этимъ словамъ… она не виновата.
Марья Павловна была растрогана рыцарскимъ поступкомъ сына и даже расцѣловала его.
— Милый мальчикъ, это очень хорошо, что ты такъ откровенно сознался, но, пожалуйста, впередъ не приноси съ собой такихъ глупыхъ словъ.
Ей правилось и то, что Бэтси не выдала брата. Такимъ образомъ инцидентъ былъ исчерпанъ.
Чарли получалъ со всѣхъ сторонъ такую массу новыхъ впечатлѣній, мыслей и чувствъ, что испытывалъ жгучую потребность подѣлиться ими съ кѣмъ-нибудь. Съ другой стороны, ему было жаль, что сестра ничего не знаетъ, Рѣшительно ничего, кромѣ своихъ вѣчныхъ книжекъ, уроковъ и обязательныхъ разговоровъ съ своей гувернанткой. Сначала Бэтси относилась къ охватившему Чарли настроенію довольно скептически, вышучивала его и ограничивалась тѣмъ, что дразнила миссъ Кэтти непонятными новыми словами. Но потомъ ее начали занимать разсказы Чарли о домовомъ, лѣшемъ, русалкахъ и разной другой чертовщинѣ. А главное, ее захватили удивительныя исторіи о колдунахъ, вѣдьмахъ, юродивыхъ и угодникахъ. Въ дѣтской душѣ теплилась чистая дѣтская вѣра. Бэтси въ сопровожденіи няни Аграфены Карповны ходила къ обѣднѣ въ свою деревенскую церковь каждое воскресенье и каждый праздникъ, искренно молилась и выстаивала службу до конца.
— Молись, касаточка, молись больше, потомъ все пригодится, — наговаривала богобоязненная старушка. — По-деревенски-то такъ говорятъ: брось кусокъ хлѣба назадъ, а онъ у тебя будетъ впереди. Такъ и съ молитвой. Твое-то сейчасъ ребячье дѣло, ну, а послѣ, — когда будешь большая, молитва-то и пригодится. Охъ, грѣхи, грѣхи!.. Всѣ мы грѣшные…
Много было для Бэтси непонятнаго въ этихъ словахъ, но она какъ-то чувствовала простую старушечью рѣчь, отъ которой ей дѣлалось точно теплѣе. Ее пугало, что и она тоже грѣшная, настоящая маленькая грѣшница… Живя въ городѣ, она какъ-то этого не замѣчала, а здѣсь, въ деревнѣ, подъ открытымъ небомъ, точно и Богъ былъ ближе, и нельзя было скрыть отъ Него ни одной самой маленькой мысли, ни одного самаго маленькаго грѣшка. Провѣряя себя, Бэтси нашла, что она прежде всего грѣшна передъ миссъ Кэтти, которую такъ часто огорчаетъ разными выходками, а вѣдь миссъ Кэтти бѣдная дѣвушка, и навѣрно она скучаетъ по своей старой Англіи. Няня такъ хорошо ее жалѣла.
— Что же, дѣвушка правильная, строгая… Тоже, поди, не сладко на чужой-то сторонѣ живется. Сама-то вотъ здѣсь, а мысли-то у себя дома. И родня тоже своя есть гдѣ-нибудь, родители…
— Тебѣ ее жаль, няня?
— А то какъ же, милая? Дѣвушку-то и пожалѣть… Всякій обидѣть можетъ на чужой сторонѣ.
Въ деревнѣ, какъ казалось Бэтси, всѣ какъ-то сдѣлались другими, всѣ сдѣлались точно ближе, роднѣе, проще и ласковѣе. Сначала Бэтси смѣялась надъ Чарли, какъ онъ увлекается какимъ-то кучеромъ Спиридономъ, а сейчасъ сама издали разсматривала его. Подойти ближе и заговорить съ этимъ таинственнымъ человѣкомъ, который зналъ все, чего не написано ни въ одной книжкѣ, она не смѣла. Не позволитъ мама… Впрочемъ, она ухитрилась разговаривать съ нимъ черезъ Чарли. Няня Аграфена Карповна тоже много знала, но у нея выходило не такъ убѣдительно и интересно, какъ у кучера Спиридона. Онъ такой громадный, сильный, и Бэтси казалось, что и слова у него тоже должны быть громадными и сильными.
VI.
правитьБыли исключительныя темы, которыя, какъ магнитъ, притягивали къ себѣ дѣтское вниманіе. Это была область религіозно-мистическихъ представленій. Напримѣръ, что могло быть трогательнѣе разсказа Спирьки объ угодникѣ Паисіи, мощи котораго хранились въ Городищенскомъ монастырѣ, на берегу Волги,
— Ему, преподобному Паисію, каждый годъ новые башмаки шьютъ, — разсказывать Спирька, отдыхая съ своей трубочкой около копны свѣжаго сѣна. — Потому какъ онъ, угодникъ Божій, всю округу за годъ-то обойдетъ… Гдѣ люди хорошіе живутъ, гдѣ бѣдные, гдѣ больные, несчастные — у каждаго побываетъ. Его-то никто не видитъ, а онъ каждаго видитъ и каждому поможетъ… Ну, на годъ-то еле-еле башмаковъ и хватаетъ.
— А къ богатымъ онъ ходитъ?
— Къ богатымъ? Ну, къ богатымъ-то ему не дорога… Богатый-то только и думаетъ, что о своемъ богатствѣ.
— А развѣ не бываетъ угодниковъ богатыхъ?
— Никакъ невозможно… Богатому-то въ царство небесное трудно попасть. А которые ежели и были угодники изъ богатыхъ, такъ они сперва унищились, раздали все богатство бѣднымъ, а потомъ ужъ начали свою душу спасать.
Бэтси даже поплакала, когда Чарли разсказалъ ей исторію про угодника Паисія. Ужъ очень все трогательно выходило и поучительно. Можетъ-быть, старичокъ-угодникъ приходилъ и къ ней. Онъ такой добрый-добрый и навѣрно ее пожалѣлъ, что она богатая и что ей такъ трудно будетъ попасть въ царство небесное. А вотъ въ Англіи нѣтъ угодника Паисія, и мистеръ Арчеръ съ своей трапеціи прямо упадетъ въ адъ, какъ говорилъ Спирька.
— Это агличанина бѣсъ угибаетъ на веревкѣ-то кувыркаться да вверхъ ногами висѣть.
Въ одномъ только Спирька сплоховалъ: онъ никакъ не могъ объяснить разницы, какая существуетъ между бѣсомъ, чортомъ и дьяволомъ.
— Разница-то должна быть, въ томъ родѣ, какъ между чиновниками, — разсуждалъ Спирька. — Дьяволъ, напримѣрно, церковный, про него попы въ церкви читаютъ… Ну, а бѣсы около того, только поменьше, надо полагать, а черти — это ужъ совсѣмъ простые, значитъ, самые обнакновенные черти.
Выходило какъ-то непонятно и неясно, что чувствовалъ и самъ Спирька. Сплоховалъ онъ разъ и передъ Аграфеной Карповной, которая какъ-то разсердилась на него и осрамила передъ всѣмъ честнымъ народомъ. Дѣло происходило у каретнаго сарая въ присутствіи конюховъ и кучеровъ.
— Ну, ты, дикое мясо, любишь говорить про божественное, — накинулась она на Спирьку. — А скажи-ка про Девятую Пятницу.
— Что же пятница? Пятница она и есть пятница… Очень просто.
— А вотъ и нѣтъ… Ты какъ долженъ молиться: «Святая Девятая Пятница, помилуй насъ!» У насъ и придѣлъ есть для нея въ Башиловкѣ… А то есть Парасковея-Пятница, это опять другое…
Спирька только чесалъ въ затылкѣ. Подвела вредная старушонка… А главное, обидно ему было то, что какъ на грѣхъ подвернулся барченокъ и все слышалъ. Чарли тоже былъ серьезно огорченъ и разсердился на Аграфену Карповну, которую очень любилъ. Но Спирька не остался въ долгу и въ свою очередь довелъ старуху до конфуза. Онъ, видимо, подготовился къ диспуту и выдвинулъ, какъ осадное орудіе, самую боевую тему.
— Вотъ ты тогда устигла меня Девятой Пятницей, Аграфена Карповна, а вотъ скажи-ка намъ, какое твое понятіе есть, напримѣрно, относительно антихриста?
— Охъ, и не поминай ты его, проклятаго… Всѣ будемъ въ огнѣ горѣть черезъ него.
— Нѣтъ, ты говори: каковъ онъ будетъ изъ себя?
Аграфена Карповна только махала руками и даже закрыла глаза отъ страха.
— Это, не любишь, кумушка! — торжествовалъ Спирька. — Вотъ онъ тебя первую и сцапаетъ… Отъ него, братъ, не уйдешь! Нѣ-етъ, братъ…
— Тьфу, тьфу!.. и выговоришь тоже, несообразный человѣкъ.
— То-то вотъ и оно-то… Кругомъ ты оказалась виновата, кума. Это, видно, не Девятая Пятница… Куда попревосходнѣе будетъ. Вотъ какъ онъ, антихристъ, корчить будетъ всѣхъ, у кого душа короткая…
— Да ты-то откуда это вызналъ, Спирька? — накинулся кто-то изъ слушателей.
— Я-то? А у насъ, въ Заволжьѣ, есть такіе старцы, которые, значитъ, свою душу спасаютъ… Такъ вотъ они-то ужъ знаютъ все. И книги такія есть, въ которыхъ все до самой точки описано… Ну, я-то отъ этихъ самыхъ старцевъ даже весьма достаточно наслышался. По старой вѣрѣ они, значитъ… вообче…
Появленіе антихриста явилось послѣднимъ словомъ въ репертуарѣ Спирьки и, нужно сказать, произвело на Чарли, и особенно на Бэтси, самое сильное впечатлѣніе. Дѣвочка даже бредила по ночамъ и кричала. Послѣднее и выдало головой ее вмѣстѣ съ Чарли. Разслѣдованіе произведено было Марьей Павловной съ обычной строгостью и пунктуальностью. Говоря правду, она даже какъ будто растерялась и прибѣгла къ помощи мужа.
— Что это такое? — въ ужасѣ повторяла она. — Тутъ и чертовщина и какой-то мистическій бредъ… Это ужасно!..
— Рѣшительно ничего ужаснаго не вижу, — съ непривычной смѣлостью заявилъ Александръ Валерьянычъ. — Самая обыкновенная вещь… И я, и мой отецъ, и дѣды — всѣ выросли именно въ кругу такихъ представленій, т.-е. когда были дѣтьми.
— Значитъ, вы защищаете профессуру кучера Спиридона?
— При чемъ тутъ кучеръ Спиридонъ? Откровенно говоря, я даже радъ, что дѣти переживутъ то же, что переживаетъ каждый крестьянскій ребенокъ. Это, дѣйствительно, своего рода школа… А главное, сколько въ этомъ поэзіи! Да, поэзіи… Это не мертвая книга, не сухія слова, а сама жизнь.
— Благодарю васъ, Александръ Валерьяничъ, — сухо отвѣтила Марья Павловна съ презрительной улыбкой. — Вообще, отлично… Но мнѣ придется принятъ свои мѣры. Я совсѣмъ не желаю начинять своихъ дѣтей бреднями необразованныхъ, глупыхъ людей… Признаться сказать, я отъ васъ, какъ отъ человѣка съ высшимъ образованіемъ, ужъ никакъ этого не ожидала! Можетъ-быть, вы даже и сами раздѣляете мнѣнія m-r Спиридона?
Между супругами произошла размолвка, причемъ каждый остался при особамъ мнѣніи. Оказалось, что они не только не понимали другъ друга, но и не могли понятъ при всемъ желаніи. Въ результатѣ получилось только скрытое раздраженіе. Александръ Валерьяновичъ не вмѣшивался въ воспитаніе дѣтей и сейчасъ испытывалъ угрызенія совѣсти. Въ самомъ дѣлѣ, онъ былъ «никакой отецъ», какъ говорила Аграфена Карповна. Жена помѣшалась на разныхъ модныхъ системахъ и послѣднихъ словахъ воспитанія и выдерживала ихъ съ педантичной точностью. Естественно, что дѣти съ открытой душой пошли навстрѣчу открывшемуся для нихъ новому, таинственному и живому міру, окрашенному всѣми цвѣтами творческой народной фантазіи. Въ сущности вѣдь это нисколько не мѣшало «системамъ» Марьи Павловны: системы останутся системами, а жизнь останется жизнью. Конечно, выходило смѣшно и нелѣпо, что противовѣсомъ воспитательныхъ системъ Марья Павловны явился именно кучеръ Спиридонъ, но вѣдь еще вопросъ, что лучше: громъ, какъ результатъ разрѣшенія атмосфернаго электричества, или какъ поэтическій образъ пророка Иліи, несущагося въ облакахъ на огненной колесницѣ. Конечно, кучеръ Спиридонъ говорилъ много нелѣпостей, но, за вычетомъ ихъ, являлись такія представленія, образы и слова, которые падали на дѣтскую душу весеннимъ дождемъ, вызывающимъ изъ земли первую весеннюю травку, такую нѣжную, хрупкую и благоухающую. Кромѣ того, въ дѣтской душѣ, окропленной этими новыми словами, просыпалась та святая русская тоска, которой спасается русскій человѣкъ, какъ молитвой.
«Да, борьба профессора Спирьки съ конклавомъ присяжныхъ педагоговъ, — думалъ про себя Александръ Валерьянычъ и улыбался. — Марья Павловна, вы забыли, что Пушкинъ получилъ свое воспитаніе не у учителей, а у простой деревенской старухи Арины, которая говорила вотъ такими же словами, какъ нашъ Спирька. Лучшимъ учителемъ все-таки останется всегда жизнь, и не слѣдуетъ ее отталкивать».
Про себя Александръ Валерьяничъ отличался большой храбростью и заочно говорилъ женѣ очень рѣзкія вещи, о которыхъ съ благоразуміемъ настоящаго мужчины совершенно умалчивалъ въ ея присутствіи. А ну, пусть-ка сама догадается, о чемъ и какъ онъ думаетъ.
Между прочимъ Александръ Валерьянычъ очень дипломатично познакомился съ собственнымъ кучеромъ Спиридономъ на покосѣ, осматривая хозяйскимъ окомъ работы. Онъ даже пробовалъ съ нимъ разговориться, но вынесъ изъ этого знакомства довольно невыгодное впечатлѣніе: профессоръ Спирька былъ самый обыкновенный мужикъ и даже совсѣмъ глупый мужикъ. Недаромъ говорили, что Спирька господскимъ гужомъ подавился… А вотъ Чарли нашелъ въ немъ необыкновеннаго человѣка, — значитъ, Спирька умѣлъ съ нимъ разговаривать.
VII.
правитьЛѣто промелькнуло чрезвычайно быстро, о чемъ Марья Павловна не могла не пожалѣть. Она начинала привыкать къ деревнѣ и любила ходить по крестьянскимъ избамъ, наводя оторопь на деревенскихъ бабъ. Такимъ образомъ дѣлалась заготовка матеріаловъ для модныхъ разговоровъ о младшемъ братѣ на цѣлую зиму. О, она теперь все видѣла собственными глазами… Нужно сказать, что Марья Павловна въ послѣдніе годы занялась благотворительностью и принимала дѣятельное участіе въ десяткѣ обществъ, комитетовъ и комиссій. Она отъ души жалѣла всѣхъ бѣдныхъ людей, — хотя и не любила раскошеливаться изъ личныхъ средствъ. Теперь у нея явилась, росла и развивалась счастливая идея, которая рѣшительно никому въ голову не приходила до сихъ поръ. Именно, зачѣмъ эти бѣдные люди такъ упорно желаютъ жить непремѣнно въ столицахъ, гдѣ все такъ дорого — и квартиры, и дрова, и содержаніе? Вопросъ разрѣшался совсѣмъ просто: отправить ихъ всѣхъ въ деревню, гдѣ все такъ дешево. Не правда ли, какъ все просто и ясно, какъ Божій день? Эта мысль такъ правилась Марьѣ Павловнѣ, что она даже не говорила о ней съ мужемъ. Онъ вѣдь ничего на свѣтѣ не зналъ, кромѣ своего департамента, да и тамъ не шелъ дальше чиновника «на хорошемъ счету» у начальства, несмотря на очень вліятельныя связи и утонченную политику Марьи Павловны. У Марьи Павловны возникалъ даже проектъ передать свою идею мужу, чтобы онъ составилъ рядъ докладовъ въ разныхъ благотворительныхъ учрежденіяхъ. Но объ этомъ слѣдовало еще подумать и во всякомъ случаѣ дѣйствовать съ крайней осторожностью, чтобы не погубить дѣла въ самомъ началѣ.
«Ахъ, какъ нужно быть осторожной во всемъ!» — думала она.
Марья Павловна предполагала пожить въ деревнѣ подольше, до сентября. Главнымъ мотивомъ были дешевизна жизни въ своемъ имѣньи, а затѣмъ окончательная разработка счастливой идеи. Но этотъ планъ былъ разрушенъ цѣлымъ рядомъ причинъ. Пошли дожди, кончался отпускъ Александра Валерьяныча и т. д. Но больше всего встревожило Марью Павловну поведеніе горничной Ирины, безъ которой она не могла жить.
— Барыня, у насъ неладно въ дому… — змѣинымъ сипомъ сообщила ей Аграфена Карповна, оглядываясь по сторонамъ.
— Что такое случилось?
— А значить, у насъ есть контора… а въ конторѣ, значитъ, конторщикъ Аркадій… Паренекъ совсѣмъ молодой и получаетъ всего двѣнадцать рублей жалованья… и моложе будетъ годовъ на десять нашей-то тихони Ирины…
— Не можетъ быть! Это сплетня… Ирина честная и строгая дѣвушка,
— Да вѣдь грѣхъ-то не по лѣсу ходитъ… Вотъ и подите, на что она польстилась.
Понятно, что Марья Павловна была возмущена до глубины души и сгоряча рѣшила сейчасъ же отказать горничной. Но Аграфена Карповна ее отговорила.
— Возьмете другую, барыня, тоже будетъ… Наша-то женская природа вездѣ одинакова. А уѣдемъ въ городъ — всю бѣду какъ рукой сниметъ. Она, виноватая-то, еще лучше будетъ вамъ служить.
— Я ее видѣть больше не могу! — стонала Марья Павловна, ломая руки. — Ужъ, кажется, я ли не относилась къ ней хорошо…
Въ обыкновенное время старая нянька и горничная вели между собой ожесточенную борьбу и постоянно были на ножахъ, но сейчасъ Аграфена Карповна защищала недавняго врага отъ чистаго сердца и добилась того, что генеральша въ концѣ концовъ «снизошла къ невѣрной рабѣ».
Потомъ оказалось, что мистеръ Арчеръ ухаживаетъ за поповной, — тоже непріятность и дурной примѣръ для Чарли. Наконецъ, Александръ Валерьянычъ, благодаря глупому Семену Иванычу, попалъ въ самое неловкое положеніе. Башиловскіе мужики долго присматривались къ своему «природному барину», о чемъ-то толковали между собой, сговаривались и кончили тѣмъ, что явились къ барину и предъявили цѣлый рядъ жалобъ. Вышло все довольно демонстративно, и Александръ Валерьянычъ въ первый моментъ струхнулъ. По существу дѣла онъ рѣшительно ничего не понималъ: что-то такое о спорныхъ наемныхъ лугахъ, о выгонѣ, о проѣздныхъ дорогахъ, лѣсѣ и т. д. Однимъ словомъ, невообразимая путаница. Но Александръ Валерьянычъ нашелся и выпутался самымъ блестящимъ образомъ.
— Я самъ разсмотрю всѣ эти дѣла, — заявилъ онъ демонстрантамъ. — Да, подробно разсмотрю, а на это нужно время.
Даже искушенный въ дипломатіи Семенъ Иванычъ ахнулъ, — очень ужъ ловко вывернулся баринъ, даромъ что кажется простачкомъ. Теперь ждите, милашки, когда баринъ разберетъ ваши дурацкія жалобы! И Марья Павловна была удивлена находчивостью мужа. Настоящему дипломату впору… Выиграть время въ каждомъ дѣлѣ — это удѣлъ мудреца.
— Очень, очень недурно… — про себя хвалила она мужа. — И, какъ всѣ великія открытія, до смѣшного просто.
Попалась и старая нянюшка Аграфена Карповна: она тайно устраивала свиданія Чарли со Спирькой, несмотря на самое строгое запрещеніе. А первая дѣтская ложь, — что можетъ быть ужаснѣе… А Чарли, отличавшійся рыцарскимъ характеромъ, началъ лгать, какъ могутъ лгать только безумно влюбленные люди.
— Чарли, милый мой мальчикъ, зачѣмъ ты лжешь? — со слезами въ голосѣ спрашивала Марья Павловна.
Чарли не проявилъ ни малѣйшихъ признаковъ раскаянія и смотрѣлъ на нее «чужими глазами». Это было ужасно.
— Нужно скорѣе уѣзжать, — рѣшила Марья Павловна въ окончательной формѣ. — Всѣ точно сошли съ ума!
Потомъ начались осенніе дожди, что сразу измѣнило все кругомъ. Наконецъ появились визитеры-сосѣди, — это было похуже осеннихъ дождей. Марья Павловна избѣгала всякаго знакомства съ сосѣдними помѣщиками и не сдѣлала ни одного визита. Но это не помѣшало имъ подъ разными предлогами пріѣзжать въ Башиловку. Заявлялся вакои-то отставной военный, отъ котораго пахло водкой, вслѣдъ за нимъ пріѣхала какая-то довольно сомнительная вдова-княгиня восточнаго типа и т. д. Не отдать визита было неудобно, и Марья Павловна сказалась больной. Послѣднее вышло очень некрасиво, особенно, когда Бэтси съ дѣтской наивностью спросила:
— Мама, развѣ ты больна?
— Ахъ, не твое дѣло, Бэтси… то-есть ты не понимаешь… да…
Марья Павловна солгала, какъ Чарли, и, какъ всѣ виновные люди, обвинила во всемъ другихъ.
— Нѣтъ, ѣхать, ѣхать!..
Маленькій Чарли былъ совершенно другого мнѣнія. Онъ такъ полюбилъ деревню и вдругъ все бросить. Опять городская квартира, частыя прогулки съ мистеромъ Арчеромъ въ Лѣтнемъ саду, мертвыя книги… А главное — разлука съ кучеромъ Спиридономъ. Въ городѣ ему не позволятъ ходить въ кучерскую. Мальчикъ дѣлалъ усиленныя заготовки изъ разныхъ деревенскихъ сувенировъ, и у него образовались настоящія коллекціи высушенныхъ полевыхъ цвѣтовъ, насѣкомыхъ, пестрыхъ камешковъ и даже палокъ. Такихъ палокъ въ Петербургѣ нигдѣ не найти. Но главное огорченіе было съ собаками… Онѣ уже выросли за лѣто и прошли у кучера Спиридона полный курсъ собачьихъ наукъ: служили на заднихъ лапкахъ, носили поноску и т. д.
— Всѣхъ-то трехъ, пожалуй, не увезти, — размышлялъ вслухъ Спирька. — Надо которую-нибудь одну выбрать.
Послѣднее было просто ужасно. Чарли такъ любилъ всѣхъ трехъ, а тутъ приходилось двухъ оставлять въ усадьбѣ, гдѣ ихъ будутъ бить и морить голодомъ. Чарли впередъ чувствовалъ себя виноватымъ передъ ними. А собаки точно предчувствовали трагическую разлуку и такъ ласкались къ нему, встрѣчая радостнымъ визгомъ и лаемъ.
— Что же мнѣ дѣлать? — въ отчаяніи спрашивалъ Чарли у Спирьки.
— А очень просто: ничего не подѣлаешь! Значитъ, крышка.
Мальчикъ пробовалъ заговаривать о собакахъ съ Аграфеной Карповной, но и съ ея стороны не встрѣтилъ ни малѣйшаго сочувствія.
— Поганки онѣ, вотъ что! — ворчала старуха. — Куда же ихъ въ городъ съ собой тащить… Тоже и придумали со Спирькой!
— Няня, да вѣдь жаль ихъ бросить здѣсь,
— Чего ихъ жалѣть-то! Песъ, онъ песъ и есть, вотъ и вся цѣна.
Разставаніе съ Башиловкой вышло самое трогательное. Чарли раннимъ утромъ сбѣгалъ на задній дворъ и долго ласкалъ и обнималъ своихъ любимицъ собакъ.
— Какую же взять, баринъ? — спрашивалъ Спирька.
— Ахъ, я не знаю, — со слезами въ голосѣ шепталъ Чарли. — Я на могу… Сдѣлай ужъ ты выборъ.
Въ заключеніе мальчикъ бросился на шею Спирькѣ и крѣпко его расцѣловалъ, Бэтси тоже волновалась, хотя у нея и не было такихъ горячихъ привязанностей, какъ у Чарли.
Горничная Ирина ходила съ опухшими отъ слезъ глазами, что выводило Марью Павловну изъ себя. Да развѣ она плохо относилась въ своей горничной? К вотъ вамъ благодарность!
VIII.
правитьКвартира Башиловыхъ въ Петербургѣ была на Моховой улицѣ. Большой пятиэтажный домъ походилъ на всѣ другіе дома. Дѣтская выходила окнами во дворъ, походившій на громадный каменный колодецъ. Раньше Чарли этого какъ-то не замѣчалъ, а нынче его точно давили эти каменныя стѣны, изрѣшеченныя окнами. Полоска неба проглядывала изъ-за крыши какими-то неестественными тонами, какъ декорація въ плохомъ театрѣ. Солнце показывалось очень рѣдко. Да и какое это было солнце, — усталое, больное, какъ заплаканный глазъ. Съ высоты третьяго этажа трудно было видѣть, что дѣлалось на дворѣ.
Началась петербургская жизнь, и Чарли почувствовалъ себя комнатной собачкой, которую въ опредѣленное время выводить гулять. Теперь онъ находился въ полномъ распоряженіи мистера Арчера. Раньше онъ вѣрилъ своему гувернеру во всемъ, именно, что нужно дѣлать все такъ, какъ онъ требовалъ, а сейчасъ у Чарли явились сомнѣнія. Почему кучеръ Спиридонъ не обязанъ каждый день гулять въ Лѣтнемъ саду? Мама говорить, что это необходимо, и сама гуляетъ передъ обѣдомъ. Чарли еще не остылъ отъ деревенскихъ впечатлѣній и мѣрялъ настоящее недалекимъ прошлымъ. Увы, ему уже нельзя было попросту сбѣгать въ конюшню или въ людскую… Одна Аграфена Карповна оставалась живымъ воспоминаніемъ о жизни въ деревнѣ.
— Ну, ужъ здѣсь, извѣстно, какая кисть… — ворчала она. — Такъ, одна маята. Настоящаго-то ничего и нѣтъ… Въ томъ родѣ, какъ кошки сидимъ въ мѣшкѣ.
Черезъ няню Чарли имѣлъ кое-какія свѣдѣнія о томъ, что дѣлалось въ людской. На разспросы мальчика ока почему-то считала нужнымъ отвѣчать неохотно и грубо.
— И что это интереснаго вамъ въ людской, баричъ? Ну, живутъ, какъ всѣ люди… Спирька-то вашъ совсѣмъ опухъ съ жира. Рожа красная, какъ кумачъ… Еле дышитъ… Въ кожѣ мѣста не осталось. На козлы самъ-то не можетъ залѣзть, ежели конюха не посадятъ.
Чарли едва могъ упросить старуху привести изъ людской взятую въ деревнѣ собачонку, это былъ любимый щепокъ Спирьки — пестренькій съ подпалинами. Его звали Буромъ. Онъ былъ совсѣмъ большой и совершенно не умѣлъ держать себя въ комнатахъ.
Спирьку приходилось видѣть только мелькомъ, когда онъ сидѣлъ на козлахъ въ своей кучерской «толщинѣ». Чарли не смѣлъ даже заговорить съ нимъ, и Спирька тоже.
Вообще, было скучно. Мальчикъ раньше не зналъ, что такое скука, потому что не зналъ другой жизни и другихъ людей.
Наступали холода. Петербургъ какъ-то сразу весь обледенѣлъ. Съ моря дулъ холодный осенній вѣтеръ. Нева почернѣла и билась въ каменныхъ берегахъ тяжелой осенней волной. Люди съ какой-то особенной торопливостью бѣжали по тротуарамъ, напрасно стараясь согрѣться на ходу. Чарли, несмотря ни на какую погоду, обязанъ былъ дѣлать свои обычныя прогулки. Лѣтній садъ стоялъ совсѣмъ голый, и вѣтеръ жалобно гудѣлъ между голыми вѣтвями.
— Ахъ, скорѣе бы выпалъ снѣгъ! — говорилъ Чарли, когда встрѣчалъ сестру. — Бэтси, а какъ теперь, навѣрно, хорошо въ Башиловкѣ?
— Ну, едва ли хорошо…
На одной изъ обязательныхъ прогулокъ въ Лѣтнемъ саду Чарли простудился. У него оказалось воспаленіе легкихъ. Марья Навловаа была въ отчаяніи. Съ материнскимъ эгоизмомъ она даже подумала, что ужъ если кому изъ дѣтей хворать, такъ пусть бы хворала Бэтси… Но судьбѣ было угодно иное. Лѣчилъ Чарли, конечно, знаменитый докторъ. Случай былъ трудный, и больной ему «не нравился». Мысль о смерти сына не приходила въ голову Марьи Павловны. Это, т.-е. смерть Чарли, явилось бы чудовищной несправедливостью, а она вѣрила въ Провидѣніе. Потомъ, незадолго до болѣзни сына она рѣшила, что онъ непремѣнно будетъ дипломатомъ. Это такъ солидно… У Чарли были несомнѣнныя дипломатическія способности: онъ не отличался болтливостью, имѣлъ сдержанный характеръ и т. д.
А будущій дипломатъ горѣлъ въ огнѣ, постоянно бредилъ или впадалъ въ забытье. Доктору особенно не правилось перемежающееся сонливое состояніе, и онъ загадочно качалъ своей ученой головой.
— Да, мальчикъ идетъ по трудной дорогѣ… — говорилъ онъ. — Натура здоровая, но… гм… да…
Чарли бредилъ своей Башиловкой. Онъ видѣлъ жаркіе лѣтніе дни и задыхался отъ зноя. Въ бреду онъ повторялъ все то, что узналъ отъ кучера Спиридона. Марья Павловна не понимала и половины того, что онъ говорилъ. Болѣзнь шла своимъ чередомъ, и всѣ ждали съ нетерпѣніемъ кризиса. Александръ Валерьянычъ совсѣмъ потерялся и даже не ѣздилъ на службу. Онъ смотрѣлъ на доктора испуганными глазами, крѣпко жалъ ему руку и молча глоталъ слезы.
— Нужно имѣть мужество… — повторялъ докторъ. — Пока еще ничего нельзя сказать опредѣленнаго…
Докторъ говорилъ, какъ оракулъ.
«Мужество» потребовалось скорѣе, чѣмъ можно было ожидать. Это было утромъ. Александру Валерьянычу показалось, что желанный кризисъ миновалъ. Чарли провелъ относительно спокойную ночь. Но пріѣхавшій съ утреннимъ визитомъ докторъ осмотрѣлъ его и ничего не сказалъ. Потомъ онъ ваялъ Александра Валерьяныча подъ руку, увелъ въ кабинетъ и, притворивъ за собой дверь, проговорилъ:
— Приготовьтесь ко всему, дорогой Александръ Валерьяновичъ… соберите всѣ свои силы…
— Что?.. Что вы говорите, докторъ?!.. — Никакой надежды больше не осталось… Начался параличъ…
Александру Валерьянычу показалось, что докторъ сошелъ съ ума.
— Теперь можно позволить больному все…
— Докторъ… Господи… Господи… Какъ же это такъ… вдругъ… Нѣтъ, это невозможно!
Когда Чарли спросили, не желаетъ онъ чего-нибудь — мальчикъ спокойно отвѣтилъ:
— Я желаю видѣть кучера Спиридона…
Прежде чѣмъ допустить Спирьку къ больному, его отправили въ баню. Онъ никогда не бывалъ въ барскихъ покояхъ и шелъ по паркету, какъ въ первый разъ подкованная лошадь. Чарли его узналъ и протянулъ исхудавшую руку.
— Это ты… — прошепталъ онъ, закрывая глаза отъ слабости.
— Я, баринъ…
— Держи меня крѣпче за руку…
Рука Чарли въ рукѣ Спиридона походила на куриную лапку. Ребенку казалось, что онъ держится за руку самого преподобнаго старца Паисія… Добренькій такой, сѣденькій старичокъ и въ новыхъ башмакахъ… Они шли куда-то въ гору, все выше и выше… Вотъ уже и свѣтъ показался вверху, и небо раздалось, и слышно гдѣ-то чудное, райское пѣніе…
— Отходитъ… — шепнулъ Спирька Аграфенѣ Карповнѣ, чувствуя, какъ маленькая ручка теряла живую теплоту.
Марья Павловна стояла у кровати, окаменѣвъ отъ горя. Она не вѣрила, что ея милый мальчикъ можетъ умереть…
1903.
- ↑ Мурло — лицо.