Прокопьевна.
Разсказъ.
править
По трактовой дорогѣ, проходящей черезъ Желѣзнинскій заводъ, почти на самомъ краю стоитъ новенькій деревянный трехъоконный домъ. Этотъ домъ рѣзко отличается отъ другихъ своею наружностью: по сторонамъ его стоятъ дома черные, ветхіе, съ высокими крышами, а этотъ домъ стоитъ какъ бравый городовой передъ своимъ начальникомъ, и улыбается, глядя по сторонамъ; въ окнахъ стекла не перебиты, ставни расписныя, фундаментъ, состоящій изъ каменныхъ плитокъ, сложенъ лучше другихъ, крыша невысокая, и на трубѣ горшка нѣтъ, какъ у прочихъ домовъ, и даже самаго главнаго нѣтъ: казенной дощечки надъ окнами, съ цифрами, означающими годъ постройки дома, — какъ это красуется на каждомъ домѣ Желѣзнинскаго завода. Ни одинъ проѣзжающій, если только онъ не спитъ, не проѣдетъ такъ, чтобы не подумать: «а этотъ домъ игрушка» и не спросить ямщика: «а чей это домъ?» Или сами ямщики скажутъ: «А вотъ домъ, такъ домъ! И хозяйка-то мастерская вдова. Зовутъ ее Прокопьевной, и другого названья ей нѣтъ. И какіе она калачи продаетъ! Баринъ, дозволь калачикъ купить».
— А остановись-ка; попробую и я ея калачей.
— Калачи — это что… а вотъ она пиво продаетъ… Важнецкое. Нигдѣ, должно быть, нѣту-ка такого пива.
И бѣгутъ ямщики за калачами, да и замѣшкаются, а какъ придутъ къ проѣзжающимъ и начинаютъ расхваливать калачницу.
— Славное это у нея пиво… На три копейки дернулъ, а вотъ ужъ и по сердцу пошло.
Проѣзжающій жалѣетъ, что онъ не можетъ пить деревенское пиво, ѣдетъ дальше, откусываетъ калачъ, жуетъ и отдаетъ его ямщику.
— Дрянь, братъ, твоя Прокопьевна продаетъ; самъ ѣшь. А потомъ думаетъ: мошенники эти ямщики: выпить захотѣлъ и расхвалилъ бабу. На закуску-то у него нѣтъ денегъ, вотъ онъ и посовѣтовалъ мнѣ калачъ купить.
Во всемъ заводѣ всѣ, начиная отъ ребятъ, знаютъ домъ Прокопьевны, несмотря на то, что въ заводѣ семьсотъ домовъ. Если матери посылаютъ куда-нибудь далеко ребятъ, то говорятъ имъ: пройдите Прокопьевны домъ, или: идите за уголъ, наискосокъ Прокопьпна дому. Слово Прокопьевна не рѣдкость услыхать въ разговорахъ рабочихъ: «ты боекъ, какъ Прокопьевна; у тебя носъ расшеперился, какъ у Прокопьевны; только одной Прокопьевнѣ все сходитъ: она только со всѣми споритъ да ругается».
Да, интересная эта Прокопьевна. Зайдемте сперва во дворъ ея, а потомъ и въ ея обитель.
Дворъ у нея большой, крытый навѣсомъ, съ деревяннымъ поломъ. Налѣво, у заплота, стоятъ двѣ длинныя полѣнницы сосновыхъ и березовыхъ дровъ: недалеко отъ нихъ въ уголку сдѣланъ колодецъ. Между погребомъ и жильемъ — лошади, коровы, свиньи и куры; противъ дверей въ огородъ, по правую руку, стоитъ телѣга росписная, похожая на коробъ, по лѣвую — маленькія сани. И все какъ-то въ этомъ дворѣ хорошо прилажено, прибрано, чисто, точно хозяйка надо всѣмъ сама приглядываетъ. А сосѣди ея говорятъ, что Прокопьевна даже щепкѣ во дворѣ не даетъ залежаться, она и щепку приберетъ на мѣсто. Изба у нея большая, въ два окна. Какъ въ ней, такъ и въ небольшой горенкѣ чисто, съ тою только разницею, что въ горенкѣ на полу половики посланы и приколочены по угламъ маленькими гвоздиками; въ горенкѣ какъ-то веселѣе. Ни въ избѣ, ни въ горенкѣ нѣтъ такого сору, вони и безпорядковъ, какъ въ другихъ домахъ.
Сама Прокопьевна уже старуха. Низенькая, горбатая, она очень бойка, очень голосиста. Говорятъ, что она сидитъ рѣдко, а все бѣгаетъ, суетится, всегда найдетъ работу, и это больно удивляетъ молодыхъ заводскихъ щеголихъ. Говорятъ, она даже десяти человѣкамъ можетъ отвѣтить не запинаясь, и ни одного слова не пропуститъ мимо ушей. Она никого не боится и самому управителю никогда не кланяется первая и никогда въ полиціи не сидѣла. Маленькія ребята не боятся ея такъ, какъ боятся другихъ старухъ, и скажи только что-нибудь Прокопьевна или пошли котораго-нибудь изъ нихъ куда-нибудь, — безъ отговорокъ пойдутъ. Такъ-что заводскія бабы завидуютъ Прокопьевнѣ: «вѣдь вотъ ихъ лѣшаковъ, никакъ не протуришь, куда нужно, а скажи Прокопьевна — летитъ. Удивительная эта баба».
Мастеровые называютъ Прокопьевну, шутя, штучкой, и она нисколько не обижается этимъ; напротивъ, такое названіе ей нравится, и она смѣясь отвѣчаетъ: То-то братецъ ты мой! Ты бы и хотѣлъ быть штучкой, да разсудку у те нѣту-ка.
На это ей замѣчаютъ: ужъ что ты выдумала, намъ выдумывать нечего: опоздали! А вѣдь, братцы, всякъ изъ насъ то же бы сдѣлалъ на ея мѣстѣ. — То-то что вы штуки, а я штучка, — замѣчаетъ Прокопьевна мастеровымъ, и мастеровые хохочутъ до слезъ отъ остроумія Прокопьевны.
У Прокопьевны, какъ и слѣдовало, былъ мужъ; но она жила съ нимъ меньше года. Человѣкъ онъ былъ здоровый, да ему въ рудникѣ оторвало одну ногу, а другую тяжело ранило, и онъ три мѣсяца слишкомъ вылежалъ дома. Прокопьевна любила его и ни за что не хотѣла отдать его въ госпиталь, думая, что тамъ его совсѣмъ измучатъ, а ей хотѣлось, чтобы онъ жилъ.
Тяжело было ей смотрѣть на больного мужа, слышать его стоны, сердце надрывалось отъ стоновъ мужа, голова точно лопнуть хотѣла отъ думъ: что съ ней будетъ, если онъ умретъ… А объ рыданіяхъ и говорить нечего. Жили они бѣдно, и хотя ей бы достался домъ послѣ мужа, но отъ этого не легче, потому-что нужно же ѣсть что-нибудь, на это нужны деньги, а откуда ихъ достанешь? Она только и умѣетъ стряпать, варить, хозяйничать, кое-какъ шить и вязать; а тутъ еще она беременна. Сосѣди приходили провѣдывать ея мужа или узнать: не умеръ ли онъ, скоро ли онъ умретъ? и между охами да вздохами говорили ей: «Что-то, матушка, ты дѣлать станешь? Гляди, робенка родишь». Молодыя бабенки говорили свое: въ городъ иди, тамъ примаютъ бѣлье стирать да полы мыть.
Старухи качали головами и говорили: «прибудетъ еще одной нищенкой». День-это-дня мужу становилось хуже, день-это-дня мучилась она, глядя на гніющаго человѣка, выла и ничего не дѣлала. Еще сосѣди были добры: приносили ей хлѣба, щей, да она кое-какъ съ коровенкой управлялась. Мужу тоже жалко было жену, и онъ часто говорилъ ей:
— Прокопьевна… Не реви: умру — замужъ выйдешь.
Лучше этого онъ ничего не могъ сказать.
Умеръ онъ. Прокопьевна не плакала, а ворчала: Вотъ какъ изувѣчили человѣка! Цѣлыхъ чуть но четыре мѣсяца лежалъ, а изъ-за чего? хоть бы выздоровѣлъ… Черти!
— Ну, рехнулась! говорили мущины, а женщины стали ждать: что-то сотворитъ Прокопьевна.
Прошла недѣля. Вдругъ идетъ утромъ баба по воду и глядитъ: около дороги противъ своего дома сидитъ Прокопьевна съ калачами.
— Господи благослови! что ты это? — удивилась баба и ткнула ладонью подъ платокъ, который былъ надѣтъ на ея головѣ.
— Ничего. Калачи продаю.
— Каки калачи?
— Въ городѣ съ мужемъ была одново разу, видѣли эти фитулины. Думаю, дай продавать буду проѣзжимъ осподамъ да мужикамъ.
Это удивило заводскихъ бабъ, какъ новость, и онѣ для того, чтобы удостовѣриться: правда ли, что Прокопьевна торгуетъ, поперемѣнно всѣ переглядѣли и переспросили ее. Многимъ даже досадно сдѣлалось, что Прокопьевна даже не посовѣтывалась съ ними; нѣкоторыя даже съ неудовольствіемъ замѣтили:
— Мужъ-то едва закалѣлъ, а она поди жъ ты!
Толки про Прокопьевну пошли по всему заводу, и въ каждомъ домѣ про нее толковали различно. Одни мущины не возмущались этимъ и упрекали бабъ тѣмъ, что у нихъ никакого разсудка нѣтъ, и имъ непремѣнно надо занять ума на пятакъ у Прокопьевны.
А Прокопьевна торгуетъ себѣ съ самаго утра до вечера: утромъ вынесетъ въ рѣшетѣ калачи, а вечеромъ вытаскиваетъ изъ рѣшета гроши, копеечки, трехкопеечники. Покупателей хоть и было немного, но все-таки они были. Баре не покупали калачей, а покупали ямщики, которые везли по тракту кладь, и бѣдные проѣзжающіе, а такъ какъ она сидѣла на бойкомъ мѣстѣ, то у нея первой и покупали калачи, а потомъ эти калачи стали покупать въ праздники заводскіе ребята, мастеровые.
Заводскія бабы завидовать стали Прокопьевнѣ, потому, во-первыхъ, что она добывала деньги, а во-вторыхъ, ее стали хвалить ямщики. Двѣ бабы сунулись сами торговать калачами, да у нихъ не хватило терпѣнія сидѣть на улицѣ ждать покупателей; онѣ часто бѣгали въ дома, а такъ какъ мужья видѣли, что бабы только понапрасно муку переводятъ, то приказали имъ не дурить на томъ основаніи, что онѣ не Прокопьевна. Послѣ этого бабы пуще стали посмѣиваться надъ Прокопьевной, называли ее уличной бабой и ждали, что-то будетъ, когда она родитъ.
Скоро стали замѣчать, что Прокопьевна не сидитъ на улицѣ, и затѣмъ всѣ узнали, что Прокопьевна родила парня. Бабы обрадовались. Опять толки по всему заводу; ни одна женщина ни въ чемъ не хотѣла помочь ей. Если онѣ и приходили къ ней, то смѣялись.
— Ну что, Прокопьевна, не пекешь ужъ теперь калачи-те?
— Ахъ, вы дуры! Видите я хвораю. Дайте вы мнѣ хоть воды-то напиться, проклятыя.
— Далеко, матка-свѣтъ, бѣгать-то. Ребенокъ, поди, оретъ дома.
— Погодите вы, думаетъ Прокопьевна: я еще не такъ удивлю васъ.
Полторы недѣли не могла Прокопьевна стряпать. Въ это время не одинъ ямщикъ заходилъ къ ней.
— Ну что, скоро ли Богъ-то помилуетъ? Калачи-то у те больно баскіе.
— Погодите ужо; поправлюсь, пиво буду варить.
— Это ты умно выдумала. Дай Богъ тебѣ поскорѣе поправиться. Озолотимъ мы тебя, Прокопьевна.
Прошелъ мѣсяцъ, а Прокопьевна не продаетъ на улицѣ калачей. Бабы думали, что она поумнѣла, только ихъ опять удивило то, что надъ однимъ окномъ между двухъ бревенъ вбита зачѣмъ-то деревянная лапатка безъ черна. Оказалось, что Прокопьевна продаетъ калачи на дому, и какъ которая женщина ни придетъ къ ней, всегда застаетъ мущинъ-ямщиковъ, — и что же! — ямщики у нея пиво и брагу дуютъ…
Это просто чуть съ ума не свело заводскихъ бабъ. Заголосили онѣ въ каждомъ домѣ, стали обзывать ее всячески, а мастеровые посмѣиваются.
— А вотъ мы попробуемъ ея пивка.
— Коли пиво забористое, наплевать и на водку.
И стали ходить къ Прокопьевнѣ мастеровые пиво пить. Не нахвалятся! А бабы хуже злятся: мужья своимъ пивомъ брезгуютъ, и если въ праздники нѣтъ долго дома мужей, онѣ уже догадываются, что мужья непремѣнно у Прокопьевны. И какъ онѣ ни старались отучить мужей ходить къ Прокопьевнѣ, ничто не помогло. Прокопьевна стала такая штука, что къ ней такъ и тянетъ мужчинъ. Соберется ихъ много, возьмутъ они ведро нива и сидятъ передъ нимъ часа по три, толкуя о разныхъ разностяхъ, а Прокопьевна всѣмъ угодить старается, угощаетъ, суетится, споритъ, совѣты даетъ… И сами рабочіе такъ привыкли къ Прокопьевнѣ, что и въ кабакъ перестали ходить, говоря: «лучше лишній жбанъ пива или браги у своего человѣка выдуть, чѣмъ эту вонючку пить; оно же и дешевле. А ежели она и присчитываетъ временемъ на насъ лишнія копейки, такъ наплевать: за одно веселье ей бы слѣдовало брать съ насъ».
Кабакъ въ заводѣ былъ одинъ, и его содержалъ откупъ. Несмотря на то, что Прокопьевна продавала много пива и браги, въ кабакахъ пьющіе водку всегда были; но съ тѣхъ поръ, какъ завелось это пиво, ямщики въ кабакъ перестали ходить, а это много значило.
Бабы стали сплетничать пуще и пуще на Прокопьевну; откупъ сдѣлалъ обыскъ у Прокопьевны, и двѣ корчаги пива было пролито на улицу, а съ Прокопьевны взыскали «дикую пошлину». Но эта строгость только насмѣшила ямщиковъ и рабочихъ, объ ней толковали долго по всему заводу, распространился слухъ, что водку продаютъ съ мухоморами, и Прокопьевна попрежнему стала торговать пивомъ и брагой, храня ихъ въ сараѣ въ сѣнѣ, и полиція, несмотря на пѣсни и пляски рабочихъ и ямщиковъ въ домѣ Прокопьевны, ничего подозрительнаго не находила у нея и удивлялась ея ловкости…
Такъ она и перебивалась изо дня въ день много лѣтъ. Выросъ сынъ и сталъ ей хорошимъ помощникомъ. Онъ еще въ дѣтствѣ пристрастился къ ямщичьей жизни и теперь считается за честнаго ямщика. Вотъ съ помощью его она и выстроила такой домъ. Ямщики совѣтуютъ открыть ей постоялый дворъ, да она еще не накопила столько денегъ, чтобы заняться этимъ промысломъ, а сынъ имѣетъ всего двѣ лошади.
Всѣ тѣ, которые посѣщаютъ ее, не нахвалятся ею. Главное, она не чванливая и вѣритъ на честное слово. Если у рабочаго нѣтъ денегъ, она угощаетъ его въ долгъ и не стоитъ за тѣмъ, что онъ ея же пивомъ товарищей угощаетъ и безцеремонно обращается съ ней; если у рабочаго нѣтъ денегъ и онъ прежде хорошо ей платилъ — она и даромъ угощаетъ его. Это-то вотъ и нравится всѣмъ, и всѣ хвалятъ ее: славная эта Прокопьевна; только ровно у нея и весело. А будь она помоложе, еще бы знать-то веселѣе было.
Теперь въ заводѣ много настроено кабаковъ, и пьянство усилилось больше, но никто такъ хорошо не торгуетъ, какъ Прокопьевна. На что солдаты, — и тѣ стали было ходить къ ней, да поворовывать начали, она и не пускаетъ ихъ.
Все бы это хорошо, да нашелся изъ заводчанъ врагъ. Этому человѣку завидно стало, что Прокопьевна давно и хорошо пивомъ торгуетъ: вотъ онъ и открылъ кабакъ противъ ея дома, а на дверяхъ картинку нарисовалъ: корчагу и жбанъ съ пивомъ. За это чуть не всѣ рабочіе напали на новаго торгаша. Онъ сталъ жаловаться полиціи, полиція взяла и съ него, и съ Прокопьевны дань, но Прокопьевнѣ запретила торговать пивомъ и калачами. Бабы заводскія очень не любили кабаки и теперь на Прокопьевну смотрѣли съ снисхожденіемъ. Онѣ цѣлый мѣсяцъ голосили противъ того, что Прокопьевнѣ не слѣдуетъ запрещать торговать калачами и пивомъ, и ихъ едва успокоили мужья, сказавъ, что Прокопьевна не пропадетъ. И дѣйствительно она самому «енаралу» жаловалась — дозволилъ калачи продавать.
Визави не знаетъ, что и дѣлать съ Прокопьевной. Онъ постоянно сидитъ у своего окна, и какъ завидитъ рабочаго, идущаго къ Прокопьевнѣ, крикнетъ:
— Куда ты, свинья? не видишь что ли мой кабакъ?..
— Молчи, не твое дѣло, — говоритъ рабочій и залѣзаетъ во дворъ къ Прокопьевнѣ.
Выбѣжитъ визави и грозитъ Прокопьевнѣ жалобой.
— Да ты забылъ, что ли, что я калачами торгую? — говоритъ она.
— Ну, мы это знаемъ: твоихъ гнилыхъ калачей никто никогда въ ротъ не беретъ.
Но Прокопьевна и слушать его не хочетъ.
Подъѣзжаетъ обозъ и останавливается противъ Прокопьевнина дома.
— Эй вы, идите ко мнѣ. У меня пиво отличное, — кричитъ визави и летитъ къ обозу.
— Толкуй. Мы калачиковъ купить у бабушки Прокопьевны…
— Нѣтъ, вы пиво пошли дуть. Идите, Христа ради, ко мнѣ. Говорю вамъ, превосходное.
— Ну, ну… Дожидайся, — придемъ.
Заходятъ они къ Прокопьевнѣ и хохочутъ надъ визави, а тотъ въ окно Прокопьевнина дома съ улицы подглядываетъ, кричитъ и грозитъ кулаками.
— Сожгу! — говоритъ онъ. — Вотъ тѣ Христосъ сожгу, — а самъ чуть не плачетъ.
— Ладно! — смѣются ямщики, — свидѣтелевъ-то много. А ты не хошь ли, дяденька, бражки?
Плюнетъ визави въ окно и поплетется къ своей лавчонкѣ. А ямщики и рабочіе хохочутъ.
— И выдумаетъ же человѣкъ насупротивъ итти. И то Прокопьевну хотѣлъ обижать!..
— Въ головѣ-то, вишь ты, у него крысы скребутъ.
— А вотъ мы попробуемъ: не съ табакомъ ли у него пиво-то?
Заводскія бабы теперь ужъ не болтаютъ про нее всякій вздоръ. Онѣ даже толкуютъ, что будь у Прокопьевны побольше капиталу, она бы непремѣнно всѣ кабаки закрыла; тогда ни одинъ бы мастеровой не пилъ столько водки и ни у одного мастерового не было бы такой дури, какая происходитъ отъ водки.
— Ловкая эта баба! И какъ это у нея смѣлости на все хватаетъ?
— А я смѣкаю, дѣвка, ежели ей невыгодно будетъ торговать пивомъ да калачами, она опять штуку откроетъ, да не такую, а на удивленье свѣту! — толкуютъ бабы.
— А вотъ увидимъ, — замѣчаютъ мужчины: — когда мы будетъ живы да въ силѣ — не дадимъ Прокопьевну въ обиду. Она выдумала, а наше дѣло исполнять, потому она не худое выдумала, и баба по всему заводу изъ бабъ первая по уму и тароватости, потому не одного изъ насъ изъ бѣды выручала… Самъ управитель боится ея теперь.