ПРОКЛЯТЫЙ,
ИСТОРИКО-ВОЕННО ОПИСАТЕЛЬНЫЙ РОМАНЪ
править
съ тѣмъ, чтобы по отпечатаніи представлены были въ Ценсурный Комитетъ три экземпляра. Москва, Мая 6-го дня, 1832 года.
ОТЪ АВТОРА.
правитьРоманъ этотъ представляемый мною Русской просвѣщенной публикѣ ни есть плодъ моего воображенія, — жизнь молодаго несчастливца, котораго борьба страстей, презрѣніе родственниковъ, проклятіе родителей довели до отчаянія — есть произшествіе истинное. Быть можетъ, многимъ знакомъ мой Проклятый, многіе знаютъ исторію его и, быть можетъ, нѣкоторые будутъ негодовать на меня за мою искренность, — пусть они негодуютъ, но произшествіе это должно быть извѣстно свѣту, и я рѣшился написать исторію несчастнаго соотечественника моего, сказать короче, исторію друга.
Страсти и несчастія человѣка подобнаго намъ должны быть урокомъ каждому и это есть цѣль романа моего. "Вы не можете читать въ душѣ моей, простите книгу мою, "-- сказалъ Монтань. Кто не зналъ Проклятаго пусть прочтетъ исторію жизни его и судитъ — былъ ли онъ виною несчастій своихъ? Благосклонные читатели! я не прошу снисхожденія за трудъ мой, знаю, онъ несовершенъ, свѣтъ и люди мало извѣстны мнѣ — по покрайней мѣрѣ не судите строго моего Проклятаго: ибо какъ сказалъ я — онъ былъ другъ мнѣ. Лафонтенъ говоритъ:
Qù un ami véritable est une douce chose!
Il cherche nos besoins au fond de notre coeur
Il nous épargne la pudeur
De les lui découvrir nous — mêmes,
Такъ и я, въ глубинѣ сердца друга моего искалъ нуждъ его, старался предупреждать оныя, за что былъ вполнѣ награжденъ имъ, быть можетъ, любопытный спроситъ — чѣмъ?….. — Я готовъ отвѣчать ему — «я былъ награжденъ взаимною дружбою»…… И такъ, священныя чувства дружбы, несчастія Проклятаго, страданія и беренія благородной души его принудили меня издать въ свѣтъ исторію эту, повторяю: исторію друга моего, которой по добротѣ сердца могъ быть другомъ человѣчества.
Намъ любопытна жизнь великихъ людей, изъ исторіи ихъ мы многому научаемся, и это служитъ намъ, какъ будто бы руководствомъ къ лучшему познанію свѣта и самихъ себя; мы чрезъ это вѣрнѣе судимъ проступки и добродѣтели, и какъ бы въ зеркалѣ — видимъ ясно свойства характеровъ подобныхъ намъ людей. Исторія Проклятаго, быть можетъ, мало оцѣнится свѣтомъ, быть можетъ, многія будутъ роптать на автора, находя въ ней вѣрно снятые портреты съ нихъ — но авторъ останется безмолвнымъ слушателемъ, онъ окуетъ себя бронею терпѣнія и съ улыбкой равнодушія будетъ вспоминать пословицу: глазъ видитъ да зубъ нейметъ.[1]
Мой Проклятый, благосклонные читатели и чувствительныя читательницы есть лицо истинное, вымыслъ воображенія въ произшествіяхъ его ни мало не участвовалъ, только быть можетъ, перо мое слабо и не разительно передало оныя, за что авторъ проситъ благосклоннаго извиненія и съ удовольствіемъ ждетъ приговора ученыхъ журналистовъ.
1831 года
Ноября 23 дня.--
ГЛАВА ПЕРВАЯ.
править"Прости Москва, прости древній Кремль, прости прелестное Замоскворѣчье, прости другъ мой, прости М… Нѣтъ, я не напишу имени той, которая владѣетъ сердцемъ моимъ. Зачѣмъ бумагѣ повѣрять то, что должна знать душа моя и душа друга моего? Быть можетъ этотъ лоскутокъ попадетъ въ чьи нибудь руки и тогда — прости тайна! Языки людей, какъ набатные колокола, какъ неугомонный крикъ своенравнаго ребенка! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Мечты, воображеніе, фантазія лелейте меня — я поклонникъ, я другъ вашъ, вы теперь спутники мои, съ вами одними я дѣлю скуку мою, вами въ душѣ моей развѣртываю очаровательное былое, мою печаль, мою радость, кратковременность упоеній моихъ, прелестную существенность земнаго и идеальную мечтательность небеснаго. Вы теперь мнѣ, какъ сонъ для страдальца, какъ свиданіе для влюбленнаго, какъ восторгъ для поэта, какъ благословеніе матери для отъѣзжающаго сына!….. Съ вами, какъ съ завѣтными друзьями пріятно душѣ, упоительно сердцу!.: Я теперь хотя далеко отъ друга дѣтства моего, милаго Вольдемара, далеко отъ той, которую люблю я, которой предана душа моя, — далеко отъ этикѣ двухъ существъ дѣлающихъ для меня жизнь эту пріятнѣе, милѣе, но они со мною, они живутъ въ васъ — въ воспоминаніи, въ мечтахъ моихъ! Для этихъ двухъ существъ открыта вся душа моя, ихъ воля — желаніе мое; ихъ совѣты — счастіе мое; ихъ расположеніе — спокойствіе мое… Но кому изъ двухъ я долженъ отдать преимущество, которой изъ двухъ благороднѣйшихъ страстей въ жизни нашей я болѣе вѣрить долженъ?… Но нѣтъ, прочь сомнѣніе! Любовь и дружба одинаковы милы, привѣтливы, кротки, любо мы, безсрочны онѣ одинаково покоютъ и нѣжатъ чувства юноши, одинаково заботятся о старцѣ и путь жизни нашей усыпаютъ розами. Ихъ вниманіе, ихъ попеченіе въ самомалѣйшихъ случаяхъ нашихъ неизъяснимы и вѣрно каждый изъ людей затруднится дать которой нибудь преимущество изъ нихъ. Таковы для смертныхъ любовь и дружба и я одинаково преданъ имъ, одинаково счастливъ въ выборѣ друга и милой подруги сердца. Какъ неизъяснимо пріятно питать душу свою таковыми чувствами, и какъ счастливъ тотъ, кто имѣетъ друга подобнаго моему Вольдемару и подругу сердца подобною моей М…. милой, прелестной М которую за два дня предъ этимъ держалъ я въ объятіяхъ своихъ, страстно цѣловалъ и сильно, сильно близь нее билось сердце мое, душа плавала въ восторгахъ и весь я былъ существомъ неземнымъ. Мысли, чувства, все существованіе мое было тамъ, тамъ, гдѣ всѣ люди примутъ новую, безконечную жизнь….. Я былъ тамъ……….. Я полной чашей пилъ наслажденія, былъ счастливъ, веселъ, доволенъ, безпеченъ, но теперь однѣ мечты, одно воображеніе рисуетъ мнѣ милое прошедшее и, быть можетъ, очаровательную будущность — но на пленительную будущность еще одна надежда, а надежда, какъ говорятъ, подобна каплѣ росы на листочкѣ благовонной розы, которая изчезаетъ при появленіи первыхъ лучей животворнаго солнца.
"Я все далѣе и далѣе ѣду отъ родной Москвы, колыбели дѣтства моего, отъ прелестной родины, гдѣ я родился, воспитывался, получилъ первые плоды образованія, гдѣ впервые узналъ счастье жизни, узналъ дружбу, гдѣ сердце мое забилось для любви, и для наслажденій ее и гдѣ теперь осталась прелестная М… идеалъ любви моей, о которой мечтаю теперь, которой преданъ я и въ которой нахожу всѣ прелести, всѣ совершенства роскошной природы. Вотъ шестисотая верста мелькнула мимо глазъ моихъ, вотъ тяжкій вздохъ вылетѣлъ изъ груди моей, и крупная слеза выкатилась изъ глазъ; но которой вздохъ это, которая слеза? — Ахъ! я не могу дать отчета въ этомъ, не могу вѣрно вычислить біенія сердца и тревоги души моей… Кто испыталъ тотъ, вѣрно скажетъ: какъ тягостна для влюбленныхъ разлука, какъ мучительно время это, часы и дни кажутся мѣсяцами; недѣли и мѣсяцы — годами; годы — цѣлыми столѣтіями, и еслибъ влюбленнаго не утѣшало бы воспоминанія прошедшаго; еслибъ очаровательныя мечты не обворожили души его, то вѣрно, каждый влюбленный, въ разлукѣ, скоро бы оставлялъ жизнь эту…… Я сужу справедливо: я люблю самъ, люблю впервые и далеко теперь отъ предмета любви моей, отъ несравненной М….. Но пусть явятся противники мнѣнію моему, пусть они противорѣчатъ мнѣ, не вѣрютъ, я одинаково судить буду и никто не разувѣритъ меня въ противномъ.
Прошла еще томительная недѣля, еще семь дней мелькнули отъ человѣчества, а я вдалекѣ отъ прелестной М….., одинъ, въ тайнѣ, предаюсь воспоминаніямъ и бужу въ памяти моей очаровательное прошедшее, вспоминаю тѣ часы, тѣ дни, когда я бывалъ съ нею, когда она ласкала меня, когда я произнесъ ей первое люблю……. Ахъ! сколько сладостныхъ воспоминаніи нахожу я въ душѣ своей, сколько думъ прошедшаго скрыто въ сердцѣ моемъ, сколько надеждъ и ожиданій льстили и измѣнили мнѣ… Все она одна наполняетъ воображеніе мое, все о ней одной мечтаю я! М…… М…… ангелъ души моей, первенецъ любви, твореніе міра не земнаго, восхитительный идеалъ!…. А ты священнѣйшая дружба, чистый перлъ жизни нашей, красота бытія человѣческаго, ты утѣшай меня, пекись обо мнѣ, я готовъ, упоенный любовію, отдохнуть въ объятіяхъ твоихъ, забытыя въ тиши уединенія твоего, и въ твоемъ пріютѣ, какъ на дожѣ радости ждать счастливой: будущности! . . . . . . . . .
Такъ писалъ, такъ мечталъ герои романа этаго въ отъѣздъ свои: изъ Москвы. Журналъ памятныхъ записокъ его (но къ сожалѣнію разтерянный) нечаяннымъ случаемъ достался мнѣ, и я, чтобъ читателя еще болѣе ознакомить съ характеромъ героя моего, рѣшился выписать изъ онаго нѣкоторые мѣста, которые ясно показать могутъ его душу и характеръ, а тѣмъ самымъ начать романъ мои или лучше сказать, описать жизнь молодаго несчастливца гонимаго судьбой, людьми, утратившаго все спокойствіе и въ веснѣ дней своихъ испытавшаго всѣ бѣдствія жизни.
— Кто же, господинъ авторъ, герой романа вашего, какія несчастія его, какую роль игралъ онъ въ свѣтѣ, какія отношенія имѣли люди на судьбу его, кого, онъ называетъ идеаломъ любви своей, первенцемъ счастія своего, короче сказать, если вы взялись уже описывать, жизнь несчастливца, (какъ вы назвали его сами,) то прошу васъ безостановочно продолжать оную, и какъ можно рѣже вводить эпизоды.
На всѣ вопросы ваши, строгой читатель, я съ удовольствіемъ готовъ отвѣчать вамъ, и если только счастливо и съ успѣхомъ кончу начатый: трудъ мой то прошу васъ быть снисходительнымъ ко мнѣ; а также къ самымъ погрѣшностямъ моимъ, которыя свойственны человѣку въ каждомъ званіи и при всякомъ предпріятіи. Я даже и думать не смѣю, чтобы трудъ мой былъ совершенъ и не имѣю ни малѣйшаго самолюбія считать оный выполненнымъ, какъ то иногда думаютъ нѣкоторые авторы нашего времени.
— Это завидная черта въ характерѣ вашемъ, молодой авторъ, почему васъ можно назвать — авторомъ безъ самолюбія.
Благодарю васъ за комплиментъ, учтивый читатель, и съ своей стороны постараюсь еще болѣе доказать справедливость сказаннаго мною: что я истинно рожденъ безавторскаго самолюбія.
— Finis coronal opus, говоритъ латинская пословица, а теперь извольте продолжать начатый, трудъ вами къ удовольствію Русской публики, страстно любящей все новое, а еще болѣе тогда когда это новое есть ее отечественное, гдѣ можно видѣть духъ и характеры, настоящихъ Русскихъ по душѣ и сердцу.
Съ удовольствіемъ готовъ, исполнить желаніе ваше, благосклонный читатель, и съ этимъ вмѣстѣ желаніе просвѣщенной отечественной публики нашей, благосклонно взирающей на таланты и произведенія своихъ единоземцевъ. Но только дай Богъ, чтобъ страсть къ отечественному болѣе увеличивалась и не остывала въ сердцахъ тѣхъ, которыя могутъ дать еще большіе способы къ оному…
— И такъ извольте счастливо, Господинъ Авторъ, продолжать трудъ вашъ, а публика, будьте увѣрены, будетъ снисходительнымъ рецензентомъ къ произведенію вашему.
"Лестная надежда!……. Но кто впрочемъ не живетъ ею, кто не очарованъ этою богинею подлуннаго міра — сердца всѣхъ и каждаго невольно приносютъ ей жертвы свои. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Разговоръ кончился. Авторъ остался съ надеждой отъ читателя на благосклонность отечественной публики, — Публика съ ожиданіемъ новаго произведеніи отъ молодаго Автора. И такъ, время ему приступить къ описанію жизни Героя романа сего извѣстнаго въ предисловіи подъ имянемъ Проклятаго.
— Ба, ба, ба! Что за странность, вотъ ужъ совершенно неожиданно, незнаю къ чему только приписать это, что я засталъ дома тебя, сказалъ молодой Метеоровъ, входя въ комнату своего знакомца и товарища Змѣйскаго.
"Такъ, это я знаю, ты привыкъ судить обо всемъ по своему или, какъ говорится: Мѣрить на свой аршинъ; какъ на примѣръ, тебя самаго никогда не застанешь ни въ полночь, ни заполночь, не сыщешь и съ семьею барзыми, то и не удивительно, что ты также судишь и обо мнѣ. —
— Не мудрено, Валерьянъ Александровичъ, этому случиться съ-тобою, а что, право, касается до меня, то этого со мною не бываетъ. Да вотъ, недалеко сказать, я до этаго времени былъ у тебя болѣе пяти разъ, а скажи, засталъ ли хоть однажды?
"Эта правда твоя, Николай Ивановичъ, что ты въ эти раза не заставалъ меня, такъ, увѣряю, что крайняя необходимость заставляла меня не быть дома; но объ этомъ послѣ, а теперь прошу садиться, да сказать, нѣтъ ли чего новинькаго.
Метеоровъ сѣлъ, постановилъ на столъ шляпу свою и разтегнулъ двѣ нижнія пуговицы сертука своего. Валерьянъ Александровичъ велѣлъ человѣку подать трубки и двое знакомцевъ — товарищей не долго хранили между собою молчаніе. Змѣйскіи, какъ хозяинъ дома, былъ одѣтъ въ шелковой Турецкой халатъ, на головѣ была бархатная ермолка вышитая золотомъ и онъ, подобно трехъ бунчужному Пашѣ, сидѣлъ на роскошномъ изъ бухарской матеріи диванѣ. Поданныя трубки были приведены въ дѣйствіе, густой дымъ вакштабу разтилался по полу и комнатная атмосфера вскорѣ вся была наполнена онымъ. Богатыя янтарныя муштуки, длинныя черешневыя чубуки, бархатныя шитые золотомъ чехлы, большія пѣнковыя трубки въ серебренной оправѣ, все ето вмѣстѣ, отзывалось чѣмъ-то, Восточнымъ, чѣмъ-то не Европейскимъ. Къ томужъ богатое убранство самаго кабинета Валерьяна Змѣйскаго, гдѣ висѣли на стѣнахъ картины писанныя въ восточномъ вкусѣ и закрытыя флеромъ; разныхъ сортовъ чубуки и трубки, стоящія въ углахъ кабинета и проч. давало видъ какого-то Сибаритства, какой-то азіатской нѣги. Одинъ Метеоровъ какъ гость, одѣтый болѣе на вкусъ Парижскій нѣсколько разнообразивъ собою вкусъ хозяина. —
Они не долго хранили молчаніе, сказалъ я, и такъ подслушаемъ разговоръ ихъ: — Ну, какъ проводишь время, Метеоровъ, спросилъ Валерьянъ Александровичь знакомца своего, я думаю, что балы и концерты свели съ ума тебя. —
"О, напротивъ, отвѣчалъ Метеоровъ, я живу нынче настоящимъ Анахаретомъ и почти ни шагу изъ дома, развѣ только куда нибудь къ короткимъ знакомымъ, или къ старымъ товарищамъ и то довольно рѣдко. —
— Странно, странно, что ты нынче сидишь дома, это даже можетъ служить порядочной новостью между знакомыми твоими. Да, нѣтъ, тутъ что нибудь кроется, признайся Метеоровъ. —
Николай Ивановичъ засмѣялся, качалъ въ знакъ отверженія головою, а Змѣйскій вторично просилъ его признаться. Наконецъ Метеоровъ прекрати смѣхъ съ довольно сурьезнымъ видомъ спросилъ Валерьяна:
"Да помилуй, Змѣйскій, съ чего ты взялъ подозрѣвать меня, ты знаетъ, что я довольно откровененъ, и если бы что нибудь было, то вѣрно бы я сказалъ тебѣ, и даже…
— Не думаю, скоро перебилъ его Змѣйскій, конечно ты иногда черезъ чуръ бываешь откровененъ, а иногда…… ну, да впрочемъ оставимъ, быть можетъ, ты за откровенность разсердился на меня.
"Ни мало, да и за что шутъ сердиться, ты ни чего не сказалъ обиднаго мнѣ; а если ты предполагаешь, что я иногда не откровененъ, то всякому дана полная свобода судить обо всемъ по своему.
— Да нѣтъ, Метеоровъ, сколько ты не говори и сколько не старайся разувѣрять меня въ противномъ, но я съ своей стороны откровенно скажу тебѣ, что ни какъ не повѣрю, чтобъ у тебя не было какой нибудь причины сидѣть дома.
Метеоровъ засмѣялся громче прежняго но лице его примѣтно перемѣнилось. Онъ съ какимъ-то особеннымъ удивленіемъ смотрѣлъ на Змѣйскаго, потомъ послѣ минутнаго молчанія началъ прерванный разговоръ.
"Скажи, пожалуста, Валерьянъ Александровичъ, отъ чего ты такъ судишь рѣшительно на щетъ моей бытности дома.
— Довольно странный, вопросъ! Вотъ что значитъ, Николай Ивановичъ, влюблятся: ты только вздохни лишній разъ о комъ нибудь, а тутъ тотчасъ и замѣтятъ. Вотъ каковъ свѣтъ нынче.
Послѣ этаго, Змѣйскій, важно разваливаясь на пышномъ диванѣ своемъ, громко засмѣялся, что Метеорова заставило примѣтно смѣшаться, — наконецъ онъ просилъ Николая во всемъ откровенно признаться ему. Смѣшавшійся Метеоровъ не зналъ что отвѣчать на рѣшительный вопросъ этотъ, какъ только просилъ Змѣйскаго до времени оставить разговоръ объ этомъ предметѣ, прибавя: будь увѣренъ, добрый Валерьянъ, что ты со временемъ рѣшительно узнаешь обо всемъ, а теперь, увѣряю честью тебя, что ни чего не могу сказать тебѣ.
— Я доволенъ и этимъ, отвѣчалъ Змѣйскій, покрайней мѣрѣ предположенія мои справедливы.
"Слава твоей проницательности! сказалъ Метеоровъ, возвыся голосъ, потомъ всталъ со стула своего и большими мѣрными шагами зачалъ ходишь взадъ и впередъ по паркетному кабинету.
Звонкой часовой колокольчикъ столовыхъ часовъ медленно пробилъ двѣнадцать и хозяинъ дома велѣлъ приготовить завтракъ. Между тѣмъ Николай Ивановичъ началъ разговоръ: "Ну, теперь, Валерьянъ Александровичъ, въ свою очередь дай и мнѣ спросить тебя: ты давича сказалъ мнѣ, что крайняя нужда заставила тебя не бытъ столько времени дома, то напримѣръ, какая нужда эта, а?
— Будь увѣренъ, отвѣчалъ Змѣйскій, у меня нѣтъ такихъ секретовъ, какія имѣешь ты; да если бы И имѣлъ, то вѣрно не сталъ бы по твоему откладывать до предбудущаго времени открытіе оныхъ.
" Говори что хочешь, Валерьянъ, но я сказалъ уже, со временемъ ты узнаешь все, что теперь Скрываю отъ тебя.
— Такъ вотъ, любезнѣйшій, ясно по всему, что ты гораздо болѣе имѣешь секретовъ, нежели я, и секреты твои таинственнѣе моихъ. Но впрочемъ, оставимъ разговоръ объ этомъ, а я вмѣсто того разскажу тебѣ причину бывшихъ выѣздовъ моихъ изъ дому,
ГЛАВА ВТОРАЯ.
править"Вы обѣщали, господинъ Авторъ, вѣрно скажетъ читатель, познакомить меня съ вашимъ Проклятымъ, но вотъ уже вторая глава, а вы еще не сказали объ немъ ни слова. — Будьте увѣрены, благосклонный читатель мой, что я сдержу слово свое, и какъ только доведетъ случай, то непремѣнно ознакомлю васъ съ несчастнымъ героемъ — юношею, жизнь котораго я рѣшился описать для васъ.
«Скоро шесть часовъ, а Райскаго нѣтъ еще, это странно, довольно странно. Онъ обѣщался быть ко мнѣ въ вечерни и по сю пору еще нѣтъ его, вѣрно что нибудь случилось съ нимъ. Что теперь скажутъ Ижорскіе? Удивляюсь, что могло задержать его.» Такъ думалъ и разсуждалъ самъ съ собою Вольдемаръ Прагинъ, другъ Никанора Райскаго героя романа этаго, извѣстнаго подъ именемъ Проклятаго, Читатели если не знаютъ еще совершенно Вольдемара, то, покрайней мѣрѣ слышали уже объ немъ изъ журнала Никанорова, въ которомъ, сей несчастный, такъ восхищался дружествомъ его. Но долгъ Автора гораздо короче знакомятъ читателей съ каждымъ изъ лицъ, которые онъ намѣренъ описать въ романѣ своемъ. Это самое долженъ, исполнитъ и я, почему читатели вѣрно простятъ моей слово охотливости и прочтутъ Романъ мой (вѣроятно безъ удовольствія;) но я не обижаюсь этимъ: ибо я Авторъ безъ самолюбія.
"Подъ какоюжъ теперь фамиліею, господинъ Авторъ безъ самолюбія, будетъ герой вашего романа: подъ именемъ Райскаго, или подъ именемъ Проклятаго.
— Онъ долженъ, почтеннѣйшій читатель, покуда, не извѣстна еще вамъ исторія жизни его — называться Райскимъ.
"И такъ, прошу васъ, ознакомить меня короче съ вашимъ Райскимъ, съ его другомъ Вольдемаромъ однимъ словомъ, продолжайте романъ вашъ: а я запасся терпѣніемъ дабы до конца прочесть его.
— Очень радъ, что вы сдѣлали это, и я съ большимъ желаніемъ начинаю теперь продолжать романъ мой, господинъ терпѣливый читатель!
Вольдемаръ Прагинъ, сказалъ я, дожидался друга своего, съ которымъ хотѣли они ѣхать къ Ижорскимъ; но пробило шестъ часовъ — Никаноръ не являлся, Вольдемаръ не зналъ чему приписать не бытіе его. Онъ, подобно влюбленному, которой нетерпѣливо ждетъ предмета любви своей дожидался Райскаго, каждая минута шла для него медленно и когда ударило семь часовъ, то Прагинъ приказалъ человѣку подать одѣться и рѣшился ѣхать самъ къ другу своему.
Лишь только Вольдемаръ надѣлъ плащъ и взялъ шляпу дабы отправиться къ Никанору, какъ вошелъ человѣкъ и подалъ запечатанное письмо ему. Прагинъ по написанному на его имя адресу тотчасъ узналъ почеркъ друга своего; онъ съ нетерпѣніемъ распечаталъ письмо и читалъ слѣдующее:
"Я хотѣлъ сего дня быть у тебя дабы вмѣстѣ съ тобою ѣхать къ Ижорскимъ; ахъ, другъ мой, какъ жаль и какъ досадно, что я принужденъ измѣнишь слову своему: несносный, отяготительный жаръ простуды принудилъ меня невольно остаться дома. Ты знаешь, милый Вольдемаръ, что я въ другое время рѣшился бы пожертвовать цѣлымъ днемъ; но нынче — ахъ! нынче, ты знаешь куда хотѣли ѣхать мы? Но ради Бога! Пріѣзжай ко мнѣ самъ, свиданіе съ тобою облегчитъ скуку мою, облегчитъ самую болѣзнь. Вмѣстѣ съ этимъ прошу, тебя, другъ мой, заѣзжай къ Ижорскимъ и скажи имъ о случившимся, скажи, что болѣнъ я и поклонись имъ, поклонись… но, ты знаешь, о комъ я хотѣлъ сказать тебѣ. Прости, будь здоровъ. Остаюсь
Н. Райскій..
1825 года
Декабря 10 дня.
Прагинъ, по прочтеніи письма, спѣшилъ тотчасъ же отправиться къ Ижорскимъ, а отъ туда къ больному другу своему дабы развлечь скуку его.
Оставимъ Вольдемара, уѣхавшаго къ Ижорскимъ, и короче ознакомимъ читателя съ Никаноромъ Райскимъ и съ этимъ вѣрнымъ другомъ его я а тамъ и съ Ижорскими.
Никаноръ Дмитріевичъ Райскій былъ сынъ одного богатаго и знатнаго дворянина. Пространная и древняя Столица Россіи — Москва, была колыбелью рожденія его и мѣстомъ, гдѣ онъ получилъ первое воспитаніе и даже самое образованіе. Родители Никанора, съ свойственною всѣмъ родителямъ нѣжностію и попечительностію старались объ немъ. Они ничего нещадили для своего единственнаго сына: ибо Никаноръ былъ у нихъ одинъ. Ласки, самомалѣйшія попеченія, даже дозволеніе невинныхъ шалостей было оказываемо и позволяемо маленькому Никанору, но все, что относилось къ забавамъ и играмъ было однако подъ строгимъ надзоромъ ихъ самихъ, или приставленныхъ учителяхъ и надзирателяхъ, имѣющихъ хорошую нравственность. Дѣтство Никанора плѣняло каждаго: ибо несвоенравіе, ласковость, обходительность и скромность дѣлало его въ глазахъ всякаго завиднымъ малюткой. Кто только зналъ Райскихъ каждый относился, что маленькой Никаноръ, милой сынъ ихъ, есть завидное дитя. Слуги и служанки всегда оставались довольны маленькимъ Райскимъ и онъ, никогда не наносилъ не малѣйшихъ обидъ имъ ни капризами, ни своенравіемъ подобно многимъ избалованнымъ дѣтямъ знатныхъ вельможъ, которые даютъ полную волю прихотямъ дѣтей своихъ. Много для пользы Никанорова дѣтства служилъ присмотръ Русскихъ надзирателей и учителей, которые, имѣя хорошую нравственность не могли знакомить его съ прихотью иностранныхъ привычекъ. Заморскія причуды и любовь къ иностранному не поселялась въ сердце маленькаго Никанора, да и родители его при большомъ состояніи своемъ не хотѣли имѣть учителей иностранцевъ даже и языкамъ иностраннымъ. Никаноръ и онымъ также обучался у своихъ соотечественниковъ. Однимъ словомъ, воспитаніе Никанора Райскаго было воспитаніе истинно Русское. Онъ зналъ иностранцевъ только по однимъ ученымъ и частнымъ описаніямъ, или если и видалъ ихъ, то это случалось въ домѣ родителей его.
Быть можетъ, нѣкоторыя скажутъ: какъ можно иностранному языку учиться у Русскаго?… Почему же можно, милостивые государи, портить нравственность и развѣ Русскіе неучи — стыдитесь судить такъ, это свойственно однимъ иностраннымъ бродягамъ и то тѣмъ, которые знаютъ Русскихъ по одному слуху; но впрочемъ виноватъ, мало сыщется иностранцевъ, знающихъ Русскихъ по одному слуху. Мы имъ извѣстны по нашему радушію…….
Вѣрно для читателей не будетъ любопытно, если я подробно имъ описывать буду все малолѣтство моего Никанора: лѣта дѣтей, ихъ привычки, стараніе родителей на щотъ воспитанія ихъ, невинныя шалости и забавы дѣтей знаетъ каждый и каждый изъ насъ имѣетъ, или имѣлъ родителей, каждый вѣрно живо помнитъ, что онъ сынъ, или дочь, которыхъ обязываетъ сама природа, общая мать наша, чтить родителей своихъ.
Малолѣтство Никанора утѣшало отца его и мать, старательные и попечительные родители вши съ неизъясненнымъ усердіемъ и любовію пеклись о немъ, предупреждая желанія, его. Они пристально смотрѣли на характеръ сына своего л, видя въ немъ всѣ отличныя свойства, радовались въ душѣ своей. Учителя и надзиратели, слуги и служанки, знакомые и посторонніе всѣ хвалили доброе сердце и тихій: нравъ маленькаго Райскаго, всѣ восхищались имъ и каждый безъ лести и притворства хвалилъ милаго Никанора. Съ четырнадцатаго года дѣтства его, росъ и воспитывался въ домѣ родителей любимаго всѣми Никанора_ сынъ бѣднаго дворянина Прагина. Старый Прагинъ былъ хорошій Знакомецъ и другъ стараго Райскаго, которой любя друга своего, упросилъ его отдать къ нему въ домъ сына, обѣщая ему имѣть попеченіе о немъ, какъ о собственномъ своемъ сынѣ. Маленькой товарищъ маленькаго Никанора былъ старѣе его только однимъ годомъ. Одинаковое воспитаніе, занятія, привычки, одинаковой образъ мыслей — все это связывало Никанора съ сыномъ добраго Прагина — съ добрымъ Вольдемаромъ. Между ими съ самаго дѣтства не было ни чего тайнаго. Откровенность и привязанность другъ къ другу рождали въ нихъ короткость и расположеніе, которая скоро превратилась въ совершенное дружество. Друзья — дѣти при всей короткости своей уважали одинъ другаго, что еще болѣе дѣлало прочнѣе дружество ихъ.
Родители Никанора, видя связь эту были очень ради: ибо они знали характеръ Вольдемара и цѣнили его. Воспитаніе сего послѣдняго въ домѣ Райскихъ ни чемъ не отличалось отъ воспитанія сына ихъ, лучше сказать, оно было одинаковое во всѣхъ случаяхъ: Ласки, строгость, смотрѣніе и стараніе о самомалѣйшемъ для нихъ не было различно. Отецъ Вольдемара, пріѣзжая иногда навѣщать сына своего (Прагинъ жилъ въ маленькой деревушки. своей) и, видя таковое попеченіе о немъ дѣлался внѣ себя отъ радости и не находилъ словъ и случая благодарить друзей своихъ — добрыхъ Райскихъ.
Впрочемъ я, снисходительный читатель, занимая васъ разсказомъ дѣтства моего Никанора забылъ сказать вамъ, что воспитанникъ Райскихъ — Вольдемаръ не имѣлъ родительницы. Она скончалась тогда еще, какъ онъ имѣлъ около шести лѣтъ отъ рожденія, почему отецъ его, находя о своемъ Вольдемарѣ, можно сказать, материнскія попеченія со стороны старательной Госпожи Райской еще болѣе оставался довольнымъ и не зналъ какъ и чѣмъ изъявлять благодарность свою. Онъ еще болѣе восхищался когда воспитатели Вольдемара относились о немъ съ чрезмѣрною похвалою, и представляя одобренія учителей и надзирателей говорили ему: «Милый и маленькой Вольдемаръ вашъ рѣдкой дитя, его старанія къ ученію чрезмѣрны, онъ много къ этому поощряетъ и нашего Никанора.» — Чье родительское сердце не будетъ въ полной мѣрѣ ощущать радости, слыша таковые отзывы о сынѣ или дочери своей. Прагинъ, при всѣхъ нуждахъ своихъ въ жизни отъ ограниченнаго состоянія, при всѣхъ непріятностяхъ каковыя только получалъ онъ отъ тяжбы, которую велъ съ роднымъ братомъ своимъ, оставался спокойнымъ. Его всю радость, все утѣшеніе составлялъ прилѣжный къ наукамъ и добрый но душѣ и сердцу сынъ его Вольдемаръ. Вотъ сколько хорошіе дѣти приноситъ спокойствія родителямъ своимъ, и сколько сладостныхъ впечатлѣній въ душѣ производитъ похвала объ нихъ…… Впрочемъ иногда сами родители бываютъ причиною безнравственныхъ поступковъ дѣтей своихъ, они сами доводютъ ихъ до оныхъ, имѣя слишкомъ малое попеченіе о ихъ характерахъ, или не вникая въ стремленіе оныхъ отдаютъ на собственную волю бурной, неопытной молодости: Еще болѣе бываютъ виновны родители такіе, которые пренебрегая просвѣщенными и образованными Русскими учеными — своими, соотечественниками — отдаютъ дѣтей своихъ на воспитаніе иностранцевъ, или въ ихъ заведенія, гдѣ пришлецъ, — иностранецъ въ стѣнахъ онаго думаетъ часто болѣе о своихъ выгодахъ нежели о нравственности ввѣренныхъ питомцевъ ему.
— Вы эгоистъ моды, эгоистъ милыхъ, вѣжливыхъ иностранцевъ, ихъ утонченнаго вкуса, ихъ деликатнаго образованія, короче всего, что только не отечественное, — быть можетъ, это скажетъ мнѣ какая нибудь разсерженная дама, или какой нибудь питомецъ Француза, прибавя къ тому стихи И. А. Крылова.
Хулители на что не взглянутъ
Подымутъ тотчасъ лай.
"Воля каждаго, господа, судить объ каждомъ предметѣ по своему, я не противорѣчу вамъ, но только, съ удовольствіемъ вспоминаю безсмертнаго H. М. Карамзина.
Смѣятся, право, не грѣшно
Надъ тѣмъ, что кажется смѣшно.
Никаноръ и другъ его Вольдемаръ достигли наконецъ до семнадцати лѣтняго возраста — до тѣхъ лѣтъ, когда страсти и впечатлѣнія, мечты и воображеніе сильнѣе дѣйствуютъ на душу человѣка, когда мы, предаваясь имъ, можемъ болѣе чувствовать, болѣе ощущать въ душѣ своей и самое сердце — маятникъ жизни нашей — можетъ болѣе привязываться къ предметамъ, которыми прельщаемся мы. О страсти! страсти! вы, жизненные ураганы людей, вы отпечатки существованія нашего, вы часто доводите насъ до не возможности управлять собою, а иногда часто, очень часто губите насъ совершенно. Молодой Райскій, получа хорошее образованіе подъ надзоромъ попечительныхъ родителей своихъ, наконецъ отданъ былъ для большаго усовершенствованія въ наукахъ въ Университетъ, какъ въ высшее святилище истиннаго просвѣщенія; гдѣ назидаются при свѣтильникѣ истины, лучшаго и изящнаго гдѣ умъ и сердце юношей и гдѣ попеченіе Русскихъ наставниковъ имѣетъ цѣлію одну истину и добро. Въ одно время съ Никаноромъ поступилъ въ Университетъ и другъ дѣтства его добрый Вольдемаръ Прагинъ. Тамъ двое друзей этихъ съ одинаковыми наклонностями къ хорошему, съ одинаковыми характерами и стремленіями къ пользѣ истиннаго просвѣщенія служили примѣромъ истинной дружбы между другихъ сотоварищей своихъ. Взаимная откровенность другъ къ другу, уваженіе старшихъ, презрѣніе обмана, лжи, порока были отличительныя черты характеровъ Вольдемара и Никанора. Они всегда старались предостерегать одинъ другаго, давать самимъ себѣ совѣты, стараться какъ-можно болѣе и болѣе избѣгать худыхъ обществъ и дѣлить время между собой и книгами. Чтеніе полезнаго по всѣмъ отраслямъ наукъ, а особенно чтеніе древнихъ философовъ много занимало ихъ, много способствовало къ развитію ихъ ума, къ назиданію и образованію ихъ сердца.
Прошелъ годъ. Никаноръ и Вольдемаръ одинаково стремились къ лучшему, одинаково старались они заслуживать уваженіе къ себѣ и быть между собою друзьями.
Ахъ! юность, какъ завидна въ тебѣ черта благородства, какъ много должна она быть уважаема въ тебѣ, и какъ пріятно видѣть таковое стремленіе желаній къ лучшему, къ нравственному…. Вотъ плоды отечественнаго воспитанія, вотъ семена посѣянныя въ сердцахъ дѣтей, плодами которыхъ должны гордиться родители, еще болѣе дѣти должны благодарить отцовъ своихъ: ибо они тщательно пеклись о воспитаніи ихъ, не ввѣряя оное пришлецамъ — иностранцамъ. — Такъ Никаноръ и другъ его Вольдемаръ должны почитать тѣхъ которые пеклись о нихъ, стараясь внушать имъ строгую нравственность, которая есть руководительница жизни нашей. —
Говорить ли вамъ, добрые читатели, что Вольдемаръ, столько старался и желалъ счастія другу своему, сколько бы могъ онъ желать онаго самому себѣ. Онъ иногда, оставляя занятія свои спѣшилъ съ радушіемъ исполнять желанія Никанора, и жертвовать для него всѣмъ, а услуги эти, Райскій, оцѣнилъ расположеніемъ своимъ, своею откровенностію къ нему и непритворнымъ дружествомъ. Онъ первыми долгомъ поставлялъ себѣ объ. являть все Прагину, что только скрывалъ отъ другихъ, однимъ словомъ, эти двое молодыхъ людей походили на Пиллада и Ореста. Быть можетъ, скажутъ мнѣ, что напрасно я сравнилъ моего Никанора и Вольдемара съ уважаемыми досель Пилладомъ и Орестомъ — я съ своей стороны буду отвѣчать имъ: хотя Райскій и Прагинъ не находили столько случаевъ оказывать одинъ другому дружбу свою, сколько уважаемые друзья древности, по крайней мѣрѣ они не менѣе уважали и любили другъ друга, не менѣе оказывали одинъ другому радушія, а въ вѣкъ нашъ, бѣдный друзьями, Никаноръ и Вольдемаръ могутъ называться друзьями истинными. Впрочемъ, вдалекѣ отъ Столицъ, отъ этихъ панорамъ моды и уродливаго этикета, быть можетъ, и сыщутся истинныя друзья, но они остаются неизвѣстны свѣту.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
правитьПрошло еще полгода, какъ Никаноръ и другъ его находились въ Университетѣ, большія свѣденія въ наукахъ, большія познанія и образованія ума и сердца пріобрѣли они въ этомъ свѣтилище нравственности, высокаго и истиннаго.
Я не знаю, кто бы изъ Русскихъ, изъ моихъ любезныхъ соотечественниковъ, обучаясь въ какомъ нибудь изъ казенныхъ заведеніи Россіи былъ бы противникъ своего отечественнаго, или не былъ бы по душѣ истиннымъ Россіяниномъ!…. Всѣ и каждый, начиная съ глубокой древности, отъ временъ возрожденія Государства Русскаго любили и уважали отечество свое, но если и есть, или были противники въ мнѣніяхъ и почитатели иностраннаго, то это отъ того только, что родители, вручая воспитаніе дѣтей своихъ иностранцамъ сами мало пекутся о ихъ образованіи. Тщательное попеченіе родителей о дѣтяхъ составляетъ какъ для тѣхъ, такъ я для другихъ первое благо: съ этимъ соединена самая польза политическихъ обществъ, самое благосостояніе Государства. Нравственность молодыхъ людей подобна лучамъ солнца, изливающаго теплоту свою на подлунную природу и, животворящаго оною, людей и все, что только Сотворено для оныхъ. Такъ родители Никанора болѣе всего пеклись объ ономъ, болѣе всего старались они внушать ему и другу его права гражданина, любовь къ отечеству и повиновеніе къ старшимъ. Ахъ! любезный Никаноръ, какъ ты былъ счастливъ, что имѣлъ таковыхъ родителей, и сколь много попеченіе ихъ принесло тебѣ пользы на поприще жизни твоей. Благосклонный читатель! ты увидишь самъ истину словъ этихъ и даже я увѣренъ, что ты оцѣняя поступки Никанора, оцѣнитъ его нѣжное сердце, его добрую душу, его правила и увидишь сколько имѣлъ добродѣтелей этотъ несчастный юноша. И такъ, отдавая на судъ твои исторію жизни моего Никанора я приступлю къ продолженію оной:
Я сказалъ, что прошло полтора года какъ Никаноръ и Вольдемаръ находились въ Университетѣ. Ихъ стремленіе къ образованію себя продолжалось съ равными успѣхами, наставники истинъ, эти распространители просвѣщенія старались отличать сихъ двухъ юныхъ питомцевъ предъ ихъ товарищами, а отличное поведеніе и скромность Никанора и Вольдемара заслуживали въ глазахъ начальниковъ похвалу которая, достигая родителей Райскаго приносила онымъ радость. Какъ всегда добрый Никаноръ былъ ласкаемъ жми, и сколько другъ его былъ уважаемъ! Райскій въ своихъ письмахъ къ отцу Вольдемара не находилъ словъ хвалить сына его и добрый старикъ при всѣхъ непріятностяхъ былъ всегда отъ этаго въ восхищеніи. Его письма къ Вольдемару были наполняемы благодарностію, а вмѣстѣ съ этимъ самыми строгими правилами нравственности, наставленіями, изъ которыхъ молодой, не опытный Прагинъ могъ многому научиться. Такъ родители Райскаго и добрый, и старательный Прагинъ пеклись о дѣтяхъ своихъ, которые беззаботно предавались радости, не думая, что будущее готовило имъ большія. непріятности. Любезный и привѣтливый для всѣхъ Никаноръ съ юношескою безпечностію дѣлилъ время съ товарищами и другомъ своимъ, охотно занимался науками и чтеніемъ книгъ, не предполагая, что, быть можетъ, роковая судьба перемѣнитъ жизнь его, отниметъ спокойствіе и лишитъ его наилучшаго въ жизни — лишитъ онаго не возвратно. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Еще проходилъ годъ, какъ Никаноръ Райскій и другъ его находились въ Университетѣ, къ концу онаго мать Никанора сдѣлалась нездорова. Болѣзнь ея много опечалила домашнихъ и знакомыхъ, заботливый Никаноръ и другъ его Вольдемаръ не отходили отъ постели ее. Они вмѣстѣ съ докторами старались помогать ей чѣмъ могли только т, выслушивая прилѣжно наставленія медиковъ рачительно исполняли оныя. Минуты, часы, дни казались имъ вѣчностью, видя увеличивающуюся болѣзнь ихъ единственнаго друга — доброй, милой:, попечительной Г-жи Райской. Никаноръ, нѣжный и почтительный сынъ ее, ни въ чемъ не находилъ развлеченія себѣ, даже самые совѣты друга мало дѣйствовали на него; да и могъ ли добрый Вольдемаръ давать хладнокровно совѣты другу своему, когда самъ имѣлъ нужду въ нихъ?… Онъ не менѣе Никанора чувствовалъ печаль въ душѣ своей: видя въ болѣзни благодѣтельницу свою, которая любила его и пеклась объ немъ, какъ о родномъ сынѣ своемъ. Отецъ Никанора, не жалѣя ничего для излеченія супруги своея сзывалъ искусныхъ докторовъ, старался ежеминутно спокоить ее и до того разстроенъ былъ, что забывалъ все окружающее его. Онъ еще болѣе дѣлался таковымъ, видя горесть Никанора и неутѣшную печаль Вольдемара — онъ видѣлъ это и не могъ успокоивать ихъ, не могъ при собственномъ разстройствѣ души своей дать совѣты имъ. Грусть, тоска, отчаяніе дѣлали стараго Райскаго даже непохожимъ на самаго себя. Совѣты знакомыхъ, просьбы родныхъ, увѣщанія приходскаго Священника ни что не могло успокоивать, ни что не развлекало души его омраченной печалію. Скорбь, какъ хищный вранъ терзаешь трупъ — терзала сердце стараго Райскаго, и онъ не былъ въ состояніи даже и въ собственномъ разсудкѣ находишь утѣшенія. Вотъ, какъ бываютъ иногда тягостны для человѣка горести, онъ подъ гнетомъ оныхъ, ни въ чемъ и ни гдѣ не находитъ спокойствія себѣ, оно далеко бѣжитъ отъ него, и человѣкъ въ это время бываетъ подобенъ растроенному инструменту издающему нестройную гармонію. —
Болѣзнь Г-жи Раиской увеличивалась, самое искуство медиковъ не могло облегчать оную, отъ чего весь домъ Райскихъ походилъ на опустѣлой замокъ, не смотря на то, что пріѣздъ гостей и толпы слугъ и служанокъ были видны въ ономъ. На лицѣ каждаго примѣтно было уныніе, веселость бѣжала изъ жилища Райскихъ, и тоска, какъ трауръ изгнала изъ онаго радость. Г-жа Райская своей добротою и радушіемъ умѣла каждаго заставить любить себя и не было ни одного человѣка, которой бы, зная ее, въ душѣ своей не хранилъ къ ней уваженія.
По этому самому болѣзнь ее наносила многимъ безпокойство. Родные теряли въ ней, — милую родственницу, — знакомые, — лучшаго друга, слуги и служанки благодѣтельную госпожу. Названіе супруги и родительницы оправдывала она въ полномъ смыслѣ этихъ словъ и строго соблюдала соединенные съ онымъ обязанности. Добродѣтель, честность и истина были отличительными чертами въ характерѣ ее, однимъ словомъ, все лучшее, все благороднѣйшее было видно въ правилахъ и поступкахъ Г-жи Райской!… Таковая нравственность и доброта родительницы Никанора невольно заставляли каждаго кто зналъ ее питать уваженіе къ ней, любить ее и принимать участіе въ болѣзни.
Наступилъ суровый Октябрь. Москва начинала дѣлаться многолюднѣе, пріѣздъ изъ деревень помѣщиковъ увеличилъ и пріѣздъ знакомыхъ въ домъ Райскихъ — но при всемъ этомъ скука была главною собѣседницею въ семействѣ этомъ, злодѣйка печаль ни на минуту не оставляла стараго Райскаго, Никанора и Вольдемара; всѣ они искали развлеченія и ни въ чемъ не находили онаго. Знакомые, посѣщавшіе ихъ, одинаково были скучны и ни кто не уѣзжалъ отъ нихъ, не чувствуя сильнаго разстройства въ душѣ своей. Все это дѣлала болѣзнь Г-жи Райской. Какое для смертнаго должно быть благо — любовь людей, и какую имѣть должно врожденную доброту, чтобъ заслужить оную. Люди, люди! какъ мало между васъ сыщется подобныхъ Г-жѣ Райской!… Сердца ваши болѣе сродны къ недоброжелательству, болѣе способны къ измѣнѣ, (особенно — сердца женщинъ) зависти, ненависти… впрочемъ простите откровенности моей, или лучше сказать, тѣмъ чувствамъ, которыя затаены мною въ душѣ моей. Но, быть можетъ, кто нибудь скажетъ мнѣ: «Вы сами, милостивый государь, въ душѣ своей питаете ненависть къ подобнымъ вамъ и сами же укоряете другихъ.» — Ахъ, нѣтъ, увѣряю честью, клянусь самимъ Провидѣніемъ, что я не былъ рожденъ съ таковыми чувствами: но люди, люди, эти нравственныя звѣри міра сего сдѣлали меня таковымъ, сдѣлай ли меня эгоистомъ!… Я боюсь ихъ, убѣгаю сообщества съ ними, а вмѣстѣ съ этимъ жалѣю о нихъ, жалѣю о. томъ, что я ношу одинакое названіе съ ними — человѣкъ, и имѣю душу, сердце, чувства, имѣю одинакія понятія, одинакія способности…… Судьба, непостижимая судьба!. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Но я разфилософствовался, или лучше сказать, размечтался, разчувствовался, и, какъ вижу слишкомъ не кстати; за чѣмъ открывать чувства души своей, свои мысли; за чѣмъ быть предъ людьми откровеннымъ и роптать на судьбу — къ чему послужитъ это, какую принесетъ пользу..
Благосклонный читатель! прости за отступленіе, прости за мечтательность мою, я невольно предался оной, и душа моя хотѣла невольно предашся воспоминаніямъ! … Но обратимся къ героямъ романа моего. Къ концу Октября болѣзнь Райской увеличилась чрезвычайно, всѣ пособія Медиковъ и старанія ихъ были. тщетны, ничего не помогало страждущей больной, ни что не облегчало болѣзнное и Райскимъ оставалась одна надежда на Провидѣніе. — Это только одна надежда, какъ вѣрнѣйшее упованіе смертныхъ могла еще подкрѣплять ихъ, и хотя на одно мгновеніе облегчать страданія, какъ отца, такъ и сына и юнаго, чувствительнаго и благороднаго Вольдемара.
Въ самую полночь, на 30 Октября, въ домѣ Райскихъ все пришло въ страшное волненіе, какой то смѣшанный шумъ, не внятные разговоры, даже слезы и рыданья были слышимы тамъ. Ахъ! кто возмется описать печаль и несчастіе страдальца, живо перелить на бумагу — горесть подобнаго намъ человѣка, его тоску души, его волненіе сердца — нѣтъ, перо слабо выражать, оное, самый языкъ нашъ бѣденъ, дабы изъяснить то, что чувствуетъ сердце наше, этотъ кладезь великаго, возвышеннаго, печальнаго, отраднаго!… Такъ и я не берусь описывать того, что чувствовала старый Райскій, Никаноръ и Вольдемаръ, когда страждущая больная ихъ, на мгновеніе получившая силы, сказала имъ: "Милый супругъ мой, дражайшій сынъ и ты добрый Вольдемаръ — простите меня … Я чувствую, свѣтильникъ жизни моей угасаетъ и душа моя скоро, скоро переселится въ предѣлы горнія, къ Тому, Кто есть безпредѣльная любовь, благо и, милосердіе; къ Тому, Кто вдохнулъ жизнь э въ меня, Кто даровалъ мнѣ всѣ блага оной, все счастіе, которое только я вкушала на землѣ, на этомъ земномъ странствіи, гдѣ печали и радости; счастіе и бѣдствія неразлучны съ жребіемъ человѣка, гдѣ капля утѣшенія и рѣки злощастія окружаютъ каждаго смертнаго; гдѣ ни къ чему изчислять случаи въ жизни людей, сихъ временныхъ путешественниковъ пространной вселенной: — Творецъ, сей Миросоздатель всего лучшаго, всего благаго для смертныхъ въ предвѣчномъ совѣтѣ Своемъ, устроилъ все къ нашему счастію. Онъ же и теперь печется о бренномъ и слабомъ созданіи Своемъ о человѣкѣ и, даруя ему жизнь временную, земную обѣщаетъ вмѣстѣ жизнь вѣчную, жизнь не изъяснимыхъ радостей, гдѣ человѣкъ въ селеніяхъ горнихъ отложа все земное, будетъ веселиться для прославленія неизрѣченнаго милосердія Божія!…. Тутъ страдалица остановилась. Она нѣсколько минутъ хранила молчаніе, слезы предстоящихъ были чрезвычайны. Наконецъ подозвавъ къ себѣ мужа и сына гораздо слабымъ голосомъ сказала имъ: "Друзья мои! я чувствую, что скоро оставлю земное поприще это и душа моя покинетъ бренное тѣло, то прошу васъ исполнить послѣднюю мою просьбу. Пусть Вольдемаръ будешь всегда съ вами и добрые, честные служители мои будутъ награждены за ихъ приверженность ко мнѣ и вѣрную службу…
Чувствительный Вольдемаръ тронутый просьбою благодѣтельницы своей упалъ предъ постелью на колѣни, съ жаромъ схватилъ охладѣвающую руку ее и напечатлѣлъ на оной поцѣлуй благодарности, не въ силалъ будучи, отъ слезъ произнести ни одного слова. Никаноръ и отецъ его также плакали, предстоящіе служители и служанки рыдали, однимъ словомъ, всѣ и каждый были внѣ себя, видя послѣднія минуты жизни больной страдалицы.
«Супругъ мой, сказала совершенно, ослабѣвающимъ голосомъ умирающая больная — милый супругъ мой! приподыми меня! пособи мнѣ встать… Нѣтъ!… оставь меня!… Я чувствую въ себѣ довольно силы….
Больная приподнялась, лице ее Покрылось румянцемъ; а взоры были устремлены на предстоящихъ. Наконецъ положа правую руку на сердце со вздохомъ и взоромъ устремленнымъ на образъ Спасителя, стоящій въ правомъ углу комнаты, сказала она: „Всемогущій! прими слезы кающійся грѣшницы и пріими духъ мой и пусть благость Твоя осѣнитъ покровомъ своимъ нѣжно мною любимаго Никанора.“ При этомъ словѣ глаза умирающей обратились на сына. Разтерзанньи печалію Никаноръ подошелъ къ умирающей родительницѣ, нагнулся и принялъ отъ нее благословеніе.
О! какое веселіе! какое торжество готовится на Небесахъ душамъ подобнымъ душѣ умершей Райской! лоно Авраама ихъ горнее убѣжище, ихъ виталище!
Видѣлъ ли кто тихій сонъ младенца на груди матери, когда это. невинное твореніе, не обуреваемое страстями, беззаботно предается оному — таковою казалось и Райская, когда хладъ смерти оковалъ всѣ члены ее и душа воспарила въ горнее виталище. Я не знаю, въ состояніи ли будетъ чье перо описать внутреннее бореніе душъ стараго Райскаго, Никанора и Вольдемара когда они приняли послѣднее дыханіе умирающей, когда бренное тѣло ее лишилось всѣхъ чувствъ и грозная, неумолимая Смерть оковала его. Никаноръ и Вольдемаръ были почти полумертвые, положеніе стараго Райскаго было не лучше, слезы слугъ и служанокъ были чрезвычайны, однимъ словомъ, всѣ и каждый находили на какое-то оцѣпѣненіе всѣ и каждый сильно чувствовали потерю свою.
По обряду церкви бренныя остатки любимой и уважаемой всѣми Г-жи Райской были преданы чрезъ три дня землѣ. Я не стану описывать состоянія Никанора и Вольдемара въ продолженіи трехъ дней пока хладное тѣло стояло въ покояхъ дома. Казалось, что домъ Райскихъ, въ продолженіи этихъ трехъ дней превратился въ обитель слезъ и рыданія. Родственники, знакомые, слуги и служанки одинаково чувствовали потерю, одинаково грустили и плакали. Никаноръ, не утѣшный Никаноръ во время погребенія, казалось, позабылъ все окружающіе его. Онъ не слыхалъ ни просьбъ, ни увѣщаній, ни совѣтовъ; страшныя вопли и рыданія были на это отвѣтомъ. Унылое же пѣніе пѣвчихъ и возгласъ Протодіакона: Вѣчная память — все это вмѣстѣ слилося въ какой-то печальный аккордъ, въ какую-то унылую гармонію! Однимъ словомъ, состояніе чувствъ въ эту минуту, разтерзаннаго Никанора, его отца и Вольдемара было неизъяснимо — перо слабо начертать и малѣйшій экскисъ того, что ощущали они, одинъ тотъ можетъ вполнѣ чувствовать положеніе ихъ кто самъ, хотя когда нибудь, бывалъ въ таковомъ положеніи. Горесть и отчаяніе составляли смѣсь въ ихъ сердцахъ.
Погребеніе совершилось. Духовенство, опечаленные родственники, и знакомые возвратились въ домъ Райскаго, гдѣ ждалъ ихъ пышный обѣдъ приготовленный рукою повара — Француза, но обѣдъ этотъ былъ отправленъ печалію. Ахъ! кто бывалъ на подобныхъ обѣдахъ, тотъ можетъ живо представить себѣ печальную церемонію погребальнаго обѣда у вдовца Райскаго. — Шумная веселость, непритворный смѣхъ, душевное спокойствіе не имѣютъ мѣста тутъ, одна печаль, одна уныніе главные собѣседники таковыхъ собраній. Обѣдъ кончился, гости разъѣхались и еще печальнѣе, еще скучнѣе стало въ домѣ Райскаго.
Вольдемаръ и Никаноръ удалились въ свои комнаты и старый Райскій заперся въ кабинетѣ своемъ. Оли какъ будто-бы боялись скучать другъ другу печалію, а каждый на единѣ оплакивалъ потерю свою, оплакивалъ милую, кроткую, добродѣтельную Елизавету. Какъ завидна участь такого человѣка, которой судьбу свою соединилъ съ судьбою женщины подобной умершей Райской. Но Ахъ! какъ мало видимъ мы въ скудный вѣкъ нашъ нравственныхъ образцовъ въ существахъ созданныхъ для украшенія природы, для счастія человѣка, въ существахъ, которыя называются женщины! Однако, быть можетъ, какой нибудь тощій заступникъ пола сего за это назоветъ меня Эгоистомъ — пусть его съ задорностію возражаетъ мнѣ, доказываетъ противное — я всегда останусь при таковомъ мнѣніи объ этихъ свѣтскихъ сиренахъ девятнадцатаго столѣтія. О! Женщины, женщины! сердца ваши подобны извивистой лѣстницѣ потерпѣвшей отъ ѣдкости времени и ежеминутно клонящейся къ разрушенію, по которой однако позволенъ входъ каждому. — Впрочемъ, какъ жаль тѣхъ, которые, пренебрегая опастностію низвергнуться, рѣшаются ходить по шаткимъ ступенямъ той гнилой лѣстницы….. Я надѣюсь, что благосклонные читатели (естьли я только удостоюсь имѣть оныхъ) простятъ меня за ето малое отступленіе отъ разсказа моего, — а также простятъ и за то, что я упущу время скорби нанесенное смертію Елизаветы Райской мужу ея, доброму Никанору и другу его Вольдемару.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.
правитьПрошло половина печальнаго года, какъ скончалась мать Никанора, чувствительный и почтительный сынъ одинаково оплакивалъ кончину ея, одинаково сердце его чувствовало потерю доброй родительницы и вспоминаніе о ней стоило ему всегда горькихъ слезъ. Бѣседы товарищей, шумныя общества, даже самые ученыя занятія мало развлекали его. Онъ по большой: части старался избѣгать всѣхъ веселостей и въ уединенномъ кабинетѣ своемъ дѣлилъ время съ скукою, съ печальнымъ тягостнымъ воспоминаніемъ: о ласкѣ родительницы, о ее любви къ нему. Его жизнь съ смертію матери, не походила на жизнь девятнадцати лѣтняго юноши, но на жизнь отшельника — Анахорета. Почти ни кто не ходилъ въ кабинетъ Никанора, а особливо тогда, когда въ ономъ находился онъ, развѣ только одинако печальный Вольдемаръ приходилъ дѣлить скуку съ другомъ своимъ, оплакивать кончину благотворительницы своей и въ грустныхъ мечтаніяхъ воспоминать добродѣтели Елизаветы.
Отецъ Никанора живо также помнилъ смерть жены своей и съ скукой, какъ съ тяжкимъ бременемъ проводилъ время одиночества. Домашнія хозяйственныя занятія, попеченіе о крестьянахъ, сужденія объ экономіи, политики Наполеона, о войнѣ 1812 года и проч. и проч. было кругомъ занятія отца Никанорова. Онъ хотя и видѣлъ печаль, снѣдавшую сына его, видѣлъ грусть Вольдемара однако не былъ въ состояніи развлекать ихъ, а только старался скрывать то, что чувствовало собственное сердце его и принимать видъ притворно спокойный. Скука, скука! какъ ты тягостна для человѣка, какъ ты несносна для него, онъ, въ борьбѣ съ тобою, истощаетъ силы свои, утрачиваетъ здоровье и подъ твоимъ бременемъ не чувствительно увядаетъ. Но впрочемъ кто бы, зная добродѣтельную и кроткую Г-жу Райскую, не сталъ бы оплакивать ее — она была достойна того, достойна всегдашнихъ воспоминаній, всегдашнихъ сожалѣній!….
Еще проходилъ годъ какъ Никаноръ и Вольдемаръ находились въ Университетѣ и курсъ наукъ ихъ приходилъ къ окончанію. Отецъ Никанора съ радостію ожидалъ этаго времени и въ письмахъ своихъ къ старому Прагину съ удовольствіемъ писалъ объ этомъ. Старый Прагинъ съ одинаковымъ нетерпѣніемъ ждалъ этаго же срока, потому, что и Вольдемару надлежало также окончить науки. Оба отца восхищались, видя приближающейся время выхода изъ Университета почтительныхъ и старательныхъ дѣтей ихъ. Отецъ Вольдемара хотѣлъ даже къ этому времени пріѣхать изъ деревни. Молодые люди съ своей стороны не меньше также радовались скорому своему выходу изъ Университета. Это желаніе не было желаніемъ лѣни, оно рождалось отъ того, что они хотѣли скорѣе посвятить себя пользѣ Государства, хотѣли служить и трудами своими, хотя въ половину, воздать за полученное ими просвѣщеніе. Какъ похвальны и благородны таковыя желанія моихъ соотечественниковъ, сколько они чрезъ ето облагороживаютъ себя въ глазахъ иностранцевъ и сколько, можно сказать, приносятъ чрезъ это пользы даже самимъ себѣ.
Около Маія мѣсяца пріѣхалъ отецъ Вольдемара. Онъ былъ въ величайшей радости: ибо выигралъ веденную имъ тяжбу, по которой получилъ довольно изрядное состояніе. Не имѣя дѣтей кромѣ Вольдемара, все имъ полученное, должно было доставаться оному и Вольдемаръ въ послѣдствіи времени дѣлался богатымъ помѣщикомъ, а для свѣта — выгоднымъ женихомъ.. Отцу Никанора, которой бывъ расположенъ къ старому Прагину, эта новость была чрезмѣрно пріятна, а Никаноръ, какъ вѣрный другъ дѣтства Вольдемарова, когда узналъ объ этомъ не помнилъ самъ себя отъ радости. Онъ былъ готовъ всѣмъ и каждому объявлять объ этомъ, подробно разсказывать о веденной и наконецъ выигранной Прагинымъ тяжбѣ всѣмъ знакомымъ отца, всѣмъ Университетскимъ товарищамъ, сказать короче, Никаноръ, кажется, былъ оному радъ болѣе друга своего, болѣе самаго стараго Прагина. Вотъ какъ всегда истинный другъ чувствуетъ и раздѣляетъ нечаянные случаи въ жизни другаго человѣка, котораго чтитъ онъ другомъ своимъ. Быть можетъ, противникъ дружбы съ ироническою миною напомнитъ мнѣ, что Никаноръ Райской былъ веселъ, видя благополучіе Вольдемара, а не печаль … Нѣтъ, господинъ противникъ дружества, Никаноръ, какъ истинный другъ готовъ былъ дѣлить радости, печали, бѣдствія, злощастія, однимъ словомъ, душа его была открыта для всѣхъ впечатлѣній. — Отецъ Никанора столько былъ привязанъ къ юному другу сына своего, что когда старый Прагинъ рѣшеніемъ въ его пользу процесса обезпечилъ совершенно состояніе свое и хотѣлъ Вольдемара взять къ себѣ, ибо оставался жить въ столицѣ, то Райскій ни какъ не согласился отпустить отъ себя Вольдемара, а чтобъ не разлучить отца съ сыномъ, то предложилъ старому знакомцу своему жительство въ своемъ домѣ. Отецъ Вольдемара долго не соглашался на предложеніе но однако по усердной лрозбѣ стараго Райскаго и сына его долженъ былъ согласиться на желаніе ихъ. Онъ болѣе былъ къ этому убѣжденъ объявленіемъ ему послѣдней воли умершей Г-жи Райской, которая, какъ уже извѣстно, просила ихъ, чтобъ они никогда не оставляли ея любимца и чтобъ Вольдемаръ былъ всегда съ ними. Убѣжденный этимъ отецъ Вольдемара рѣшился наконецъ выполнить желаніе добрыхъ друзей своихъ: онъ сталъ жить въ домѣ Райскаго и вмѣстѣ съ нимъ ждать общей радости — окончанія курса я выпуска изъ Университета Никанора и Вольдемара.
Прежде нежели читатель услышитъ объ радости отцовъ двоихъ друзей нашихъ и узнаетъ о выходѣ оныхъ изъ Университета, я познакомлю его съ однимъ семействомъ, котораго лица играютъ довольно значительную ролю въ исторіи жизни главнаго героя романа сего, извѣстнаго въ предисловіи подъ именемъ Проклятаго.
ГЛАВА ПЯТАЯ.
правитьЭтотъ разсказъ, можно сказать, въ описываемой; мною исторіи Райскаго и друга его есть почти эпизодъ, но оный, какъ увидитъ читатель, необходимъ для цѣлой связи всѣхъ произшествій и для ясности цѣлаго романа моего.
Въ уютномъ уголкѣ шумной Столицы, тамъ, гдѣ блескъ и мода оной, роскошь и веселости мало видимы и извѣстны лило небогатое семейство Ижорскихъ. Оно состояло изъ самаго Ижорскаго, его дочери, маленькаго сына и двухъ служанокъ. Дочь Ижорскаго, осмнадцатилѣтняя Марія если не была красавицею между подругъ своихъ, то покрайней мѣрѣ имѣла много привлекательнаго въ наружности. Длинныя черныя волосу, черные живые глаза, нѣжный румянецъ щекъ, не обыкновенная бѣлизна шеи, правильность въ чертахъ лица, стройная талія, однимъ словомъ, все было въ ней прелесть и очарованіе. Быть можетъ, этотъ портретъ, или лучше сказать, экскисъ, снятый съ Маріи найдутъ слабымъ, безъ жизни, но я не Вандикъ, а Марія моя не Мадона. Для все довольно было и того, что въ обществахъ, гдѣ только бывала она молодые люди, говоря между собою, отдавали всегда предъ многими дѣвицами преимущество Маріи Ижорской. Къ прелестной наружности Маріи надобно еще присовокупить необыкновенный умъ, ловкость въ обращеніи, отличное образованіе, превосходное знаніе Французскаго языка, музыки, болѣе же всего отличало ее между подругъ отличное знаніе языка отечественнаго. Однимъ словомъ, осмнадцатилѣтняя Марія Ижорская была всегда (есть ли такъ можно выразиться) душею обществъ, звѣздой женской учености. Первыя начала образованности въ наукахъ Марія получила въ домѣ отца своего, которой при ограниченномъ состояніи ни жалѣлъ ли чего для своей дочери; но блестящіе воспитаніе, свѣтскую ловкость я усовершенствованіе въ наукахъ, Ижорская получила въ домѣ Князя В…. Сей вельможа (каковыхъ въ отечествѣ моемъ, дай Богъ, чтобъ было болѣе: ибо онъ науки и просвѣщеніе во всѣхъ классахъ народа считалъ первымъ благомъ Государства,) былъ коротко знакомъ съ старымъ Ижорскимъ, зная что сей имѣлъ дочь, просилъ Ижорскаго отдать ее на воспитаніе къ нему. Отецъ Маріи, видя изъ этаго будущую пользу дочери своей, ибо онъ никогда бы не былъ въ состояніи дать ей такого воспитанія, какое могла она получить въ домѣ Князя В… согласился на предложеніе его, отдалъ на воспитаніе, дочь свою (тогда Маріи было десять лѣтъ) а самъ остался съ маленькимъ четырехлѣтнимъ сыномъ своимъ.
Ижорская въ домѣ Князя В…. въ блестящемъ обществѣ, въ кругу ученыхъ, куда съѣзжались всѣ извѣстные Литтераторы и ученые всѣхъ факультетовъ Университета получила отличное образованіе и врожденный умъ ее нашелъ себѣ то убѣжище, гдѣ предоставлены были ему всѣ способы къ его усовершенствованію. Марія жила у Князя В… болѣе осьми лѣтъ. Всѣ кто только зналъ ее удивлялись необыкновеннымъ способностямъ, которыя постепенно развивались въ ней. Она даже чрезъ это была нелюбима нѣкоторыми изъ подругъ своихъ: ибо онѣ, слыша всегда похвалы различаемыя Маріи завидывали ей, но скромная Марія, необращая вниманія на зависть, была одинакова къ нимъ, отъ чего пристыженныя завистницы радушнѣе обращались съ ней и зависть невольно замолкала въ душахъ ихъ. —
Марія, надобно сказать читателю, при всей образованности своей, при всемъ врожденномъ умѣ и талантахъ не имѣла такого характера, которой бы могъ заставить уважать себя. Не льзя сказать, чтобъ она не была скромна, тиха, хладнокровна въ спорахъ, молчалива, даже иногда ласкова къ тѣмъ, которые наносили обиды ей, но все это было скрыто подъ маскою притворства. Злость, своенравіе, мстительность, гордость, коварность, самолюбіе и притворство въ послѣдствіи времени утонченное кокетство были отличительными чертами характера Маріи. Какъ жаль, что умъ дочери Ижорскаго и прекрасная наружность ее не соотвѣтствовали врожденному въ ней характеру и кто изъ васъ, читатели, не станетъ жалѣть объ этомъ. Ахъ! ежели бы Марія по уму — рожденная для украшенія пола своего, имѣла лучшій характеръ, то вѣрнобъ, неизвѣстная намъ будущность, принесла бы ей болѣе счастія, болѣе душевнаго спокойствія….. Но зачѣмъ прежде времени поднимать завѣсу. Читатель въ своемъ мѣстѣ романа моего, увидитъ сколько таковые характеры приносятъ намъ бѣдствія и сколько вредны они въ обществахъ. Говоря про характеръ дочери Ижорскаго надобно сказать и про характеръ отца ея. Если бы умная Марія имѣла отца съ лучшими и нравственными правилами, то, быть можетъ, и характеръ ея былъ бы не таковымъ. Но отецъ Маріи былъ человѣкъ безъ всякой нравственности, подверженный всѣмъ слабостямъ, всѣмъ порокамъ. Онъ имѣя двоихъ дѣтей не жилъ съ женою, дни и вечера посвящалъ Бахусу, Кипридѣ, картежной игрѣ, короче; всѣмъ порокамъ и не проходило не единаго дня, чтобъ обманъ (отличительная черта характера его) не былъ приведенъ надъ кѣмъ нибудь въ дѣйствіе. Надобно сказать такъ же, что все это бы» до прикрыто самою тонкою маскою притворства. Кто совершенно не зналъ его, (или, лучше сказать ни кто не зналъ его,) тотъ могъ твердо быть увѣренъ въ честности Ижорскаго я ни въ чѣмъ не могъ подозрѣвать его. Теперь читателю не трудно заключить объ характерѣ дочери, зная характеръ отца, хотя, правда, бываетъ иногда, что худой корень приноситъ хорошія отрасли, но тутъ случилось по естественному порядку дѣлъ: отъ худаго произошло худое.
Но обратимся опять къ Маріи. Съ лѣтами характеръ ее становится хуже, своенравіе и кокетство увеличивалось болѣе и болѣе, впрочемъ все это было прикрыто утонченнымъ притворствомъ и чтобъ видѣть истину надобно было употребить всю проницательность. Ижорская до того умѣла притворствовать, что даже самые воспитатели ее Князь и Княгиня В… не могли замѣтить въ ней порока этаго. Она притворной скромностію умѣла снискивать себѣ привязанность каждаго, умѣла заставить любить себя. По лишь только Маріи Ижорской исполнилось семнадцать лѣтъ и она разцвѣла въ полной красѣ весны своей, какъ полуденная роза въ садахъ Шехеразады; то разчетливый отецъ рѣшился ее взять къ себѣ. Князь В…. и жена его долго не рѣшались отпустить Марію и долго Княгиня просила Ижорскаго оставить ее въ домѣ ихъ, обѣщая даже большія выгоды, даже и сама Марія неохотно оставляла домъ Князя В…. но неотступныя просьбы Ижорскаго заставили уступить ему и Марія переселилась въ домъ отца.
Не прошло недѣли пребыванія ее въ домѣ отца, какъ всѣ знакомые его узнали объ етомъ. Дѣти богатыхъ родителей, старики — волокиты, карточные игроки почти ни на минуту не оставляли дома Ижорскаго. Сначала Маріи таковое общество было непріятно, умъ ее не находилъ тутъ пищи себѣ, а воображеніе не согрѣвалось мечтаніемъ, но время и разнообразіе (хотя безнравственное) пріучило ее къ мной: жизни, къ иному кругу людей.
Санъ Ижорскій, предаваясь картежной игрѣ, рѣдко бывалъ дома, предоставя осмнадцатилѣтней Маріи принимать гостей своихъ, дѣлить время съ ними и даже не упускать случая заставлять нѣкоторыхъ чаще бывать въ домѣ у нихъ. Вотъ до чего былъ развратенъ отецъ Маріи, до какой степени заглушена была порокомъ нравственность въ немъ. Родители! нѣтъ ли также и между васъ, которые мараютъ собою священнѣйшее названіе отца. Не опытная Марія, повинуясь безпрекословно приказаніямъ его, постепенно привыкала къ новой жизни, видя же часто предъ собою безнравственныя картины отъ могущества Вакха дѣлалась равнодушнѣе къ таковымъ явленіямъ. Привычка вторая природа, говоритъ пословица — это самое сбылось и надъ Маріею. Она, получая отъ отца полную волю въ поступкахъ, чрезъ это болѣе привыкала къ своенравію, а отъ поклонниковъ волокитства слыша одну лесть — жъ гордости и самолюбію. Историкъ человѣческаго сердца знаетъ по опыту, что привычка скорѣе рождается въ сердцахъ женщинъ, нежели въ сердцахъ мущинъ. Женщины — эти слабыя творенія природы, эти обезьяны вещественнаго міра всегда заражены большими желаніями къ новому, къ перемѣнному; ихъ характеры подобны вешней атмосферѣ, желанія — породѣ Хамелеона. Такъ и Марія скоро привыкла къ безнравственнымъ картинамъ которыя видѣла въ домѣ отца своего и скоро, скоро позабыла блестящія и ученыя общества Князя В…. Почти ежедневное ее препровожденіе времени состояло въ слѣдующемъ: въ десять или одиннатцать часовъ вставала съ постели и пила чаи; въ двѣнадцать пріѣзжали гости, она по возложенной обязанности должна была принимать ихъ, подчивать закусками занимать разговорами и … съ нѣкоторыми кокетничить; въ два или въ три часа обѣдала, а съ семи часовъ вечера пріѣзжали опять гости. Игра въ карты и питье было занятіемъ ихъ и глухая полночь заставала пирующихъ у Ижорскаго. Отецъ же жалкой Маріи послѣ таковыхъ вечеровъ отправлялся на ложѣ свое чрезъ мѣру упитанный дарами Вакха. — Такъ Марія проводила время въ домѣ отца своего и если бы еще не умъ ее, то, быть можетъ, пороки, которые ежедневно были въ глазахъ у ней могли бы сдѣлать больше, вліянія на нее. — Кто изъ читателей не будетъ сожалѣть объ Ижорской, кто не скажетъ что таковые порочные отцы могутъ быть виною несчастій дѣтей своихъ…
Я не буду теперь описывать болѣе семейство Ижорскихъ, читатель знаетъ уже характеры лицъ онаго, знаетъ Ижорскаго и дочь его, но быть можетъ, спроситъ меня, отъ чего я не упомянулъ о женѣ его. Ахъ, я чувствительный читатель, ты удивишься тому, что я долженъ буду объявить тебѣ, или даже не повѣрить мнѣ — но люди съ таковыми характерами, какъ отецъ Маріи, на что не рѣшатся въ жизнь свою?….. Ты услышишь отъ меня и объ Маріиной матери, но только имѣй терпѣніе и будь снисходителенъ къ трудамъ молодаго автора.
ГЛАВА ШЕСТАЯ.
правитьТеперь, благосклонный читатель, вспомнимъ забытыхъ нами Райскихъ и Прагиныхъ и если только (чего, дай Богъ) ты съ нетерпѣніемъ хочешь знать исторію Райскаго, то я готовъ съ большимъ удовольствіемъ удовлетворить твоему желанію. —
Наступилъ Іюнь мѣсяцъ. Въ храмѣ, гдѣ просвѣщали себя науками Никаноръ и Вольдемаръ начинались экзамены и, каждый изъ молодыхъ людей, который оканчивалъ курсъ ученія своего ждалъ окончанія оныхъ съ какимъ то неизъяснимымъ нетерпѣніемъ, даже съ какой-то радостію соединенной съ боязнію. Родители и родственники питомцевъ Университета также съ нетерпѣніемъ ждутъ времени этого и каждый изъ нихъ думаетъ и заботится о пріисканіи мѣста и должности этому новому члену Гражданскихъ обществъ. Но надежда и счастье нѣкоторыхъ обманываютъ: одни благополучно оканчиваютъ курсъ, другіе остаются еще на годъ, родители тѣхъ остаются при исполненіи желаній, этихъ при ропотѣ на надежду, сказать лучше, что счастіе и случаи жизни слѣдятъ вездѣ и каждаго на пути жизни сей. — Такъ точно родители Никанора и Вольдемара ждали окончанія экзаменовъ и если ни съ нетерпѣніемъ, то покрайней мѣрѣ съ радостію ожидали выпуска изъ Университета дѣтей своихъ.
Іюнь прошелъ. Экзамены кончились. Надежда отцовъ Райскаго и Прагина исполнилась: они счастливо окончили курсъ наукъ и аттестаты на пергаментѣ были въ рукахъ ихъ. Радость и удовольствіе отъ исполненія желанія, благодарность и ласки дѣтямъ поперемѣнно волновали души отцовъ Никанора и Вольдемара, только одно воспоминаніе, что если бы жива была Г-жа Райская, то ихъ радость была бы существеннѣе, была бы неизъяснимѣе. —
Я теперь, долженъ возвратиться нѣсколько назадъ дабы разказать изъ жизни Никанора одно произшествіе, которое по послѣдствіямъ можно назвать эпохою въ жизни его — но чтобъ начать разсказъ объ этомъ должно вспомнить намъ Ижорскихъ. —
Довольно долгое время жила Maрія съ отцомъ своимъ, котораго жизнь и правила читателю извѣстны уже и которые нимало неизмѣнились. — Надобно сказать еще, что отецъ Маріи подобно витязю Мельпомены, съ неизъяснимымъ умѣньемъ разыгрывалъ тѣ роли, которыя только онъ бралъ на себя. Притворство и обманъ были верхъ искуства въ поступкахъ Ижорскаго, клятва и увѣреніе ни что, а не исполнить даннаго слова — было для него — пустое дѣло, обольстить же, увѣрить, разбожиться было главнымъ правиломъ Ижорскаго. — Съ таковыми свойствами въ нынѣшнемъ свѣтѣ, отецъ Маріи, могъ разыгрывать важную роль: ибо обманъ и ложь стали кумирами людей. Съ притворной скромностію и ложной святостію вкрадывался Ижорскои въ лучшія знакомства, къ томуже онъ былъ довольно обрадованъ могъ даже судить, (хотя энциклопедически) о разныхъ наукахъ; но сказать яснѣе онъ умѣлъ поддѣлываться подъ характеръ каждаго, умѣлъ съ искуствомъ льстить самолюбію, соглашаться въ спорахъ и непротиворѣчить своенравію. — Хвалить поступки молодыхъ людей, быть ихъ второй и скрывать отъ родителей ихъ обманы и ложь было также правиломъ отца Маріи, что даже ввело въ связи съ богатыми дворянами, съ дѣтьми богатыхъ купцовъ. Старость, старость, какъ иногда бываешь обманчива и ты, какъ часто иногда и подъ сѣдиною скрывается низкая безнравственность. — Примѣромъ сказаннаго мной можетъ служить Ижорской, въ описаніи котораго видѣнъ одинъ оживотворенной обманъ, одно воплощенное притворство.
Такимъ образомъ подъ маской скромности и смиренія старый Ижорской познакомился съ Никаноромъ Райскимъ и другомъ его Вольдемаромъ. Они однажды были на вечерѣ у своего товарища (нѣсколько уже знакомаго читателю) Валеріана Змѣйскаго, гдѣ такъ же былъ и Ижорскій, тушъ онъ успѣлъ ознакомится съ ними, умѣлъ съ выгодной стороны за рекомендовать себя и даже понравится Никанору. Его притворная скромность, его образованность внушили въ Райскомъ, даже уваженіе къ нему, а къ томужъ выгодная объ немъ рекомендація Змѣйскаго, какъ хорошаго товарища ихъ, короче сблизила Райскаго и Прагина, съ опаснымъ Ижорскимъ. Онъ еще болѣе сталъ оказывать притворства, когда замѣтилъ большую скромность въ характерахъ новыхъ знакомыхъ своихъ и узналъ, что оба они имѣютъ хорошее состояніе, также главнымъ правиломъ имѣлъ онъ то, что никогда передъ тѣмъ не оказывалъ вполнѣ характера своего, кого онъ не зналъ совершенно, но еще, болѣе старался скрывать его, когда замѣчалъ непритворную скромность въ незнакомомъ лицѣ ему. Имѣя же большую проницательность онъ легко могъ видѣть нравъ каждаго, постигать свойства и проницать характеры. Ижорской былъ Лафатеръ для собственной пользы своей.
При разъѣздѣ гостей отъ Змѣйскаго Ижорской многихъ звалъ къ себѣ, но болѣе всѣхъ и даже неотступно Райскаго и Прагина: ибо въ нихъ замѣтилъ онъ болѣе не опытности, болѣе незнанья — жить въ свѣтѣ и, быть можетъ, устроивалъ уже въ умѣ своемъ новый планъ жъ обману, новыя новы жъ погубленію неопытности. — Никаноръ же и Вольдемаръ какъ изъ приличія и вѣжливости, такъ собственно и отъ расположенія къ новому знакомому своему, которой умѣлъ оное внушить къ себѣ дали слово непремѣнно быть къ нему.
Съ весельемъ въ душѣ и съ надеждой на будущіе обманы свои отправился Ижорской домой, предполагая, что Райской и Прагинъ не избѣгнутъ сѣтей его. — Противное на прошивъ того думали двое друзей О новомъ знакомцѣ своемъ. Они мнили, что Ижорской, долженъ быть человѣкъ со всѣми достоинствами, со всѣми правилами честности, что онъ имѣлъ благородное сердцѣ, возвышенную душу чуждъ пороковъ и даже можетъ служить имъ добрыми совѣтами, полезными наставленіями. О юность! о неопытность! какъ иногда бываете вы опасны для человѣка! какъ иногда сѣти обмана могутъ губить васъ, могутъ дѣлать васъ несчастными!…
Не прошло двухъ недѣль знакомству Никанора и Вольдемара съ Ижорскимъ, какъ опять они увидились съ нимъ у Змѣйскаго.
Отецъ Маріи при самой встрѣчи съ ними выговаривалъ имъ, что они до сихъ поръ не могли быть у него. Райскій вѣжливо извинился передъ нимъ и далъ слово на другой же день непремѣнно пріѣхать къ нему съ другомъ своимъ.
Ижорскій и въ этотъ разъ въ глазахъ Райскаго и Прагина одинаково велъ себя, чѣмъ еще болѣе расположилъ ихъ къ себѣ, однимъ словомъ, они душевно уважали его. Это не ушло отъ проницательности Ижорскаго, что ему подавало большую надежду къ приведенію въ дѣйствіе намѣреніи его. Не нужно объяснять какихъ: читатель, зная характеръ лица этаго вѣрно безошибочно угадаетъ оныя самъ. Но впрочемъ послѣдствія объяснятъ все подробно.
Ижорской скоро уѣхалъ отъ Валерьяна. По отъѣздѣ его Прагинъ и Райскій много говорили объ немъ, много хвалили его и ни какъ не могли согласиться съ Змѣйскимъ когда онъ сказалъ имъ: "Нѣтъ, господа, я въ Ижорскомъ съ недавняго времени сталъ замѣчать что то таинственное, въ его поступкахъ, что то непонятное, сказать лучше, мнѣ онъ представляется совершенно не тѣмъ каковымъ старается показывать себя.
— Помилуй, Змѣйскій, съ чего ты взялъ, заключить такъ, объ Ижорскомъ, сказалъ Никаноръ Райскій, мнѣ кажется, что заключенія твои слишкомъ обманчивы.
"Да и давно ли онъ самъ хвалилъ его, сказалъ Вольдемаръ Прагинъ, перебивъ Никанора. — Послушайте, господа, началъ опять Змѣйскій, точно, я хвалилъ Ижорскаго, рекомендовалъ его вамъ, но. признаюсь, что я самъ еще мало знакомъ съ намъ, а если я сдѣлалъ это, то этаго требовало свѣтское приличіе.
"Согласны, сказали оба неопытные заступники Ижорскаго, но скажи намъ, почему ты дѣлаетъ, объ немъ такое заключеніе?…..
"Быть можетъ, я и ошибаюсь, господа, судя такъ объ Ижорскомъ, но только скажу вамъ, меня рѣдко обманывали предположенія. Я не знаю самъ отъ чего родилось во мнѣ подозрѣніе, нащотъ поведенія Ижорскаго, отъ чего онъ мнѣ кажется не таковымъ, но только на врядъ ли ошибаюсь я.
«И, полно, Валерьянъ, сказалъ, Прагинъ, мало ли иногда наружность человѣка можетъ обманывать насъ, и можно ли судить по однимъ предположеніямъ.
— Такъ, я согласенъ съ тобою, другъ мой, но вотъ, что заставило меня объ немъ судить такъ. Назадъ тому дни четыре былъ я у Ижорскаго (это было еще въ первый разъ нашего знакомства) гдѣ встрѣтилъ довольно многолюдное общество молодыхъ людей, въ числѣ которыхъ и нѣкоторыхъ товарищей нашихъ. Питье и игра в» карты были препровожденіемъ времени нѣкоторыхъ изъ гостей Ижорскаго. Ижорской, какъ могъ, замѣтить я, встрѣчая меня довольно смѣшался, но принимая видъ какой-то разсѣянности отзывался не здоровымъ, о чемъ однако сказалъ мнѣ въ полголоса.
Человѣка три или четыре изъ гостей, которыхъ видѣлъ я въ первой разъ въ жизни моей, обошлись со мною, какъ будто давнишніе знакомые, а Ижорской, рекомендуя ихъ, сказалъ мнѣ: «Я давно уже, Валерьянъ Николаевичъ, васъ рекомендовалъ имъ и прошу покорочѣ быть знакомымъ съ ними, это лучшіе друзья мои, для которыхъ, ручаюсь вамъ, честь дороже всего въ мірѣ.»
"Изъ этаго, сказалъ Райскій, перебивая Валеріана, кажется еще ничего не льзя заключить о худыхъ поступкахъ Ижорскаго и даже могъ ошибиться ты и въ самомъ смущеніи его.
— Согласенъ, началъ опять Змѣйскій, но слушай далѣе: во весь вечеръ пока я былъ у Ижорскаго, всѣ, такъ называемые друзья его, съ какимъ то особымъ уваженіемъ обходились со мною, на перерывъ старались оказывать мнѣ услуги свои и предложенія, что для меня казалось страннымъ, даже удивляло. Я мысленно начиналъ уже подозрѣвать Ижорскаго; но принимая видъ невнимательности равнодушно смотрѣлъ на шумное сборище гостей, на ихъ забавы и ждалъ отъ времени подтвержденія предположеніямъ моимъ. Мои знакомые, которые были тутъ, распрашивали меня о знакомствѣ съ Ижорскимъ и съ удивленіемъ глядѣли на меня, когда я сталъ хвалить имъ этаго старика. — Ты вѣрно хорошо не знаешь его, сказалъ одинъ знакомой мнѣ гусаръ Славинъ, и если бы я, Змѣйскій, не зналъ коротко характера твоего и поведенія, то признаюсь, что сталъ бы даже подозрѣвать тебя въ связяхъ съ Ижорскимъ въ его обманахъ. Таковая репутація Славина о хозяинѣ нашемъ еще болѣе подтвердила сомнѣнія мои, наконецъ я тихо спросилъ Славина и еще нѣкоторыхъ пріятелей моихъ: «Да помилуйте господа, можно ли сомнѣваться въ поведеніи Ижорскаго, когда знакомство, которое имѣетъ онъ, если бы кто и сталъ сомнѣваться можетъ разувѣришь въ противномъ, а къ томужъ, хотя правда я еще въ первый: разъ въ домѣ у него, но впрочемъ нашелъ общество довольно хорошее что можетъ вывести изъ всякаго сомнѣнія.» Эхъ, братъ, отвѣчалъ мнѣ Славинъ и нѣкоторые, не все то золото, что блеститъ, или не все то можетъ вѣчно казаться намъ хорошимъ, шло могло обворожить насъ съ перваго взгляда, да и вѣрно ты знаешь пословицу; не узнавай человѣка въ три дня, а узнавай: въ три года, точно такъ поступи и въ разсужденіи Ижорскаго, а также думай, что наружность обманчива. Но впрочемъ, Валеріинъ, сказалъ мнѣ гусаръ Славинъ, пріѣзжай: ко мнѣ я разскажу тебѣ о многомъ нащетъ поведенія Идорскаго. Если же видитъ ты хорошее общество у него, то каждый имѣетъ свои виды бывать въ различныхъ обществахъ, несмотря какую оные имѣютъ характеристику. И я, господа, сказать короче, не бывши еще у Славина много замѣтилъ предосудительнаго въ повелѣніи Ижорскаго, много такого, что онъ старается скрывать, и представляя себя таковымъ выигрываетъ чрезъ это выгодную о себѣ репутацію и пріобрѣтаетъ хорошее знакомство.
— Странно, Змѣйской, очень странно, сказали вмѣстѣ Прагинъ и Райскій, что люди умѣютъ такъ притворствовать, и если только Ижорской въ самомъ дѣлѣ не таковъ каковымъ представляетъ себя, то онъ человѣкъ преопасный.
"Но слушайте далѣе, началъ опять Змѣйскій, я сказалъ уже, что Славинъ и другіе изъ знакомыхъ моихъ слишкомъ невыгодно отозвались объ Ижорскомъ, и говорили объ этомъ утвердительно, даже между прочими разговорами разсказали мнѣ, что Ижорской имѣетъ дочь молодую, ловкую, прекрасную, воспитанную и образованную дѣвицу, и что онъ сзывая къ себѣ богатыхъ молодыхъ людей заставляетъ ее прельщать ихъ, ласково и шутливо обходиться съ ними, даже не запрещаетъ заводить съ нѣкоторыми переписку, однимъ словомъ, велитъ разставлять сѣти кокетства, обмана, притворства. —
Да помилуй, Валерьянъ, сказалъ, Райскій, возможно ли, чтобъ Ижорской съ таковою скромностію и разсужденіями о нравственности, могъ быть таковымъ, могъ — столько притворствовать — нѣтъ, я не вѣрю этому, быть можетъ, твой знакомецъ Славинъ и другіе по какой нибудь ссорѣ, или другой причинѣ такъ чернятъ его; но я…..
"Постой Никанорѣ, скоро прервалъ Прагинъ, обращаясь къ Змѣйскому, это даже несносно, но скажи пожалуй, не ужели вы цѣлый вечеръ говорили только объ одномъ Ижорскомъ, когда таковыя подробныя свѣденія ты узналъ объ немъ — это забавно.
— Сказать откровенно, господа, точно, мы весь вечеръ, началъ опять Змѣйскій, проговорили про Ижорскаго, потому, что большая часть гостей были преданы игрѣ въ карты и Бахосу, а мы однимъ разговорамъ и составляли между собою, какъ будто бы, особое общество. Сужденіе же объ Ижорскомъ занимало насъ болѣе потому что я отъ удивленія дѣлалъ поминутно Славину и другимъ новые вопросы и даже, сказать вамъ откровенно, подробное узнаніе о поведеніи Ижорскаго интересовало меня.
"Но ты, началъ Райскій, сказалъ намъ, что старикъ Ижорской имѣетъ дочь, дѣвицу съ отличнымъ воспитаніемъ и образованностію, такъ скажи, видѣлъ ли ты оную?
— Да, я и забылъ. Точно, Ижорской имѣетъ дочь и какъ описывалъ ее Славинъ, то кажется, я все могъ замѣтить въ ней.
«И даже наставленія отца, сказалъ скоро и съ видимымъ не удовольствіемъ Никаноръ Райскій.
Змѣйскій не отвѣчалъ на вопросъ этотъ, только въ знакъ подтвержденія кивнулъ головою. Прагинъ съ ироническимъ видомъ взглянулъ на Валеріана, Райскій началъ ходишь взадъ и впередъ по комнатѣ и разговоръ на нѣсколько времени былъ прерванъ.»
Прошло съ четверть часа молчанію между тремя товарищами, наконецъ Райскій первый прервалъ оное. — Нѣтъ, Змѣйскій, прошу тебя: не вѣрь ты предчувствіямъ, ни слухамъ на щотъ добраго Ижорскаго. Этотъ старикъ, увѣряю тебя, не можетъ быть таковымъ, да и не ужели кто нибудь изъ людей можетъ родиться съ таковымъ характеромъ? Ахъ, Валеріянъ, люди должны быть добрыми, благородными, чувствительными созданіями, нѣтъ, вѣрно, они не могутъ быть таковыми, а особливо старикъ Ижорской — повторяю тебѣ, онъ не рожденъ съ таковымъ характеромъ, съ таковою душой. Признаюсь тебѣ откровенно, этотъ человѣкъ, плѣнилъ меня, я не знаю самъ отъ чего, но столько уважаю его, столько привязанъ къ нему.
"Удивляюсь, сказалъ Змѣйскій, твоимъ сужденіямъ о людяхъ, а еще болѣе твоей привязанности къ старому Ижорскому, хотя правда и самъ я нѣсколько уважалъ его, но признаюсь, что разсказы Славина и другихъ много къ нему предупредили меня а всего болѣе обращеніе дочери, въ глазахъ отца довольно предосудительны — все это, такъ сказать, родило во мнѣ какое-то сомнѣніе, какое-то предчувствіе и заставило меня не выгодно думать о семействѣ этомъ. —
— Твоя добрая воля; но кстати о предчувствіяхъ. Все равно, говорилъ Райскій, мнѣ такъ же говоритъ предчувствіе о честности Ижорскаго, о благородствѣ характера его, и я такъ же какъ и ты вѣрю онымъ и они также не обманываютъ меня.
"Очень радъ и желаю тебѣ, чтобъ предчувствія не обмануло тебя, но я съ своей стороны буду внимательно смотрѣть даже на малѣйшіе, поступки Ижорскаго, буду безпристрастенъ къ нему и какъ можно скорѣе постараюсь быть у своего знакомца Славина. — Разговоръ объ Ижорскомъ былъ конченъ. Прагинъ и Райскій остались при своихъ мнѣніяхъ въ разсужденіи честности его, а Змѣйскіи при мнѣніи, что Ижорской былъ болѣе, способенъ ко лжи и обманамъ, нежели къ истиннѣ и добродѣтели. —
Но. оставимъ знакомыхъ нашихъ дѣлить между собою, остальное время и скажемъ между этимъ доброму читателю, отъ чего Ижорской смѣшался при появленіи къ нему Змѣйскаго, и что. этотъ знакомецъ нашъ, могъ замѣтить относительно дочери Ижорскаго. —
Въ этотъ день, когда Змѣйскій пріѣхалъ къ Ижорскому былъ назначенъ у онаго карточный вечеръ. По его разчетамъ казалось это предосудительнымъ, и пріѣздъ Валеріяна во многомъ мѣшалъ ему. Онъ при этомъ новомъ знакомомъ своемъ не могъ свободно дѣйствовать и хорошо разыгрывать ролю притворства и обмана, боясь скоро потерять передъ нимъ репутацію свою, то есть, это было должно понимать такъ: онъ еще не успѣлъ обманутъ его, а Змѣйскій былъ человѣкъ богатый. Знакомые Ижорскаго, которые такъ радушно встрѣтили Валеріана, точно были предувѣдомлены объ немъ, и хотя заочно, но довольно хорошо и подробно знали о его достаткахъ и даже объ образѣ жизни. Проницательный: для выгодъ своихъ Ижорской никогда не упускалъ случая, если только дозволяла возможность, узнавать о состояніи тѣхъ съ которыми нечаянность доводила его быть знакомымъ. Онъ всегда поставлялъ себѣ за первый долгъ разпознавать свойства, характеры и состояніе новыхъ знакомыхъ своихъ и если только встрѣчалъ неопытность или замѣчалъ, что его притворство производило желаемое дѣйствіе: располагало къ нему и внушало объ немъ выгодное мнѣніе, то онъ еще болѣе старался казаться таковымъ, а вмѣстѣ съ этимъ чрезъ подобныхъ существъ ему находить случаи къ низкимъ обманамъ. —
Но при всей проницательности своей Ижорской не могъ видѣть, что Змѣйскій постигалъ характеръ его и видѣлъ ясно утонченное Обманами обращеніе дочери его Маріи, а къ томужъ, онъ не предполагалъ чтобъ такъ же и гусаръ Славинъ зналъ о многихъ проступкахъ его, въ которыхъ ясно отрожался одинъ презрѣнный обманъ, одно ненавистное притворство.
Во все время покуда Змѣйскій находился въ гостяхъ у Ижорскаго смотрѣлъ онъ на все любопытнымъ и внимательнымъ взоромъ и когда показалась Марія, дочь Ижорскаго, которой со всею свѣтскою вѣжливостію отрекомендовалъ ее Валеріану, то онъ предувѣдомленный уже о поступкахъ этой дѣвицы въ разсужденіи знакомыхъ отца сталъ еще внимательнѣе наблюдать за обращеніемъ Маріи. Хотя онъ и ничего не могъ замѣтить въ этотъ вечеръ изъ обращенія ее, однако обращеніе съ нею нѣкоторыхъ изъ гостей ясно доказывало, что дочь Ижорскаго обречена имъ въ средство для снисканія желаемаго интереса. Отъ вниманія Валеріина не ушло даже и самое хладнокровіе Маріи съ каковымъ она принимала шутки интересныхъ для отца ея гостей. Это утвердило вполнѣ мнѣніе Валеріина, что Ижорской дочь свою избралъ орудіемъ для приведенія въ дѣйствій своихъ низскихъ намѣреній. Болѣе же Змѣйскій думалъ такъ потому, что сама Марія принимала хладнокровно нѣкоторыя шутки, не стыдилась и свободно отвѣчала на оныя. "Это пагубная привычка, думалъ про себя Змѣйскій, и вотъ что значитъ къ чему нибудь пріучить себя! Самый стыдъ, самая совѣсть могутъ быть заглажены въ сердцѣ человѣка, могутъ быть потеряны и развѣ только грозное время — этотъ безмолвный свидѣтель всѣхъ предпріятій людей, монетъ иногда напомнить намъ о дѣлахъ нашихъ, можетъ иногда пробудить даже и раскаяніе въ насъ. Но кто поручится, кто утвердительно скажетъ, что это можетъ случится со всякимъ — иной и. при дверяхъ гроба не приноситъ разкаянія и покидаетъ жизнь эту съ душой закоснѣлой въ преступленіяхъ. "Такъ мечталъ Змѣйскій, смотря на несчастную жертву интересныхъ разчетовъ корыстолюбиваго до низости отца бѣдной Маріи, — такъ думалъ онъ объ Ижорскомъ, которой въ глазахъ его казался ему человѣкомъ низкимъ, безъ правилъ, безъ нравственности. О, люди, люди! какъ различны свойства характеровъ вашихъ, какое должно имѣть искуство и долговременное познаніе дабы изчислить ваши правы, свойства, желанія, стремленія, характеры и сердца. Какой предстоитъ, трудѣ для Историка сердецъ человѣческихъ, какое пространство, какая глубина въ этихъ камеръ обскурахъ, въ этихъ живыхъ маятникахъ жизни — которые называются сердцами человѣческими… ихъ біенія, ихъ жизнь, ихъ характеристика — глубина океана, одно воображеніе — это атмосферическое явленіе въ человѣкѣ, енотъ невѣрный: спутникъ жизни нашей монетъ иногда обрисовать намъ наши страсти, наши желанія заключенные въ изгибахъ сердецъ нашихъ!… Но обратимся къ нашимъ знакомцамъ, которыхъ оставили мы при различныхъ мнѣніяхъ объ Ижорскомъ. Райскій и Прагинъ, эти юноши, преданные одной дружбѣ своей, незнакомые съ свѣтской кутерамою, съ симъ театромъ жизни здѣшней незнакомые съ актерами этой подлунной сцены; съ страстями — этими житейскими ураганами были неопытны. Они еще болѣе могли быть неопытными и не предполагать, что между людьми существуютъ обманы потому, что не были въ школѣ женщинъ, не испытали ихъ коварства, ихъ притворныхъ ласкъ, не слыхали ихъ ежеминутно и для каждаго готовыхъ клятвъ, натверженныхъ увѣреній, не видали слезъ — этой мутной воды выжимаемой тисками самолюбія и утонченнаго притворства. Ахъ! они до сихъ поръ были счастливыми смертными, благополучными дѣтьми природы — они не были знакомы съ зловѣщими Сиренами міра сего, съ живыми копіями безнравственности!…
Бѣседа знакомцевъ нашихъ кончилась. Вольдемаръ и Никаноръ уѣхали домой а Змѣйскій отправился къ своему знакомцу — гусару Славину, но мы благосклонно — терпѣливый читатель послѣдуемъ за двумя друзьями, которые, желая, предъ Ижорскимъ сдержать честное слово, хотѣли непремѣнно на другой день быть у него.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ.
правитьСъ. самаго утра Райской и Прагинъ думали о свершеніи намѣреніи своего: чтобъ быть у Ижорскаго. Они говорили, что мы будемъ слишкомъ невѣжливы, если не сдержимъ даннаго ему слова; такой почтенный человѣкъ, какъ Ижорской всегда долженъ быть уважаемъ, всегда долженъ заслуживать почтеніе. — Я не знаю, говорилъ Никаноръ другу своему, почему Змѣйскій такъ невыгодно сталъ судить объ Маіорскомъ, да и можно ли хотя въ чемъ нибудь подозрѣвать этаго старика правила котораго вѣрно строже самыхъ, сужденій его; а если и засталъ онъ у него игру въ карты то развѣ не можетъ быть этаго ни гдѣ, развѣ предосудительно если гости такимъ образомъ проводятъ время — нѣтъ4 какъ ты хочешь, милый Вольдемаръ, но я не вѣрю разсказамъ Змѣйскаго и всегда готовъ противорѣчить имъ и принимать сторону честнаго и умнаго Ижорскаго. Такъ неопытный Никаноръ защищалъ его, такъ благородно онъ думалъ объ немъ. Однако не менѣе его былъ преданъ къ нему и другъ его Прагинъ, которой также съ своей стороны уважалъ Ижорскаго и считалъ его благороднѣйшимъ изъ людей. Вотъ, какъ обманъ можетъ ослѣплять и плѣнять собою жалкую неопытность, какъ онъ можетъ торжествовать надъ нею и губить ее въ сѣтяхъ своихъ. Юноши, юноши! старайтесь на пути жизни избѣгать таковыхъ случаевъ и дай Богъ, чтобъ жало обмана и порока притуплялось взглядомъ проницательности. —
Но мы хотѣли слѣдовать за Райскимъ и другомъ его, и такъ, поспѣшимъ за ними и разскажемъ читателю о первомъ посѣщеніи ихъ Ижорскаго а вмѣстѣ съ этимъ разскажемъ и о слѣдствіи, этого посѣщенія, которое по нечаяннымъ случаямъ сдѣлалось достопамятнымъ для Райскаго.
Часовъ въ пять, вечера двое друзей нашихъ отправились къ Ижорскому. Я не знаю съ чѣмъ сравнить радость и удовольствіе этаго старика, когда доложили ему о пріѣздѣ Райскаго и Прагина. Съ разкрытыми объятіями, съ радушіемъ и пріязнію на лицѣ, съ дружескими и ласковыми комплементами бѣжалъ онъ къ нимъ на встрѣчу, и въ эту минуту, Ижорской, можно сказать, походилъ на верьхъ земной радости, короче, что если бы надъ кѣмъ нибудь, свершилось все то чего только желалъ онъ, то, я думаю, тотъ меньше бы изъявилъ восхищенія чѣмъ Ижорской при свиданіи съ Райскимъ. О, притворство, притворство, какъ далеко ты простираешь границы, свои!
Не удивленные, но обрадованные таковымъ пріемомъ Райскій и другъ его съ непритворнымъ радушіемъ привѣтствовали Ижорскаго и отъ души были расположены къ нему, что составляло контрастъ чувствамъ, этаго старика. Ижорской былъ еще радъ болѣе потому, что въ этотъ день для извѣстнаго препровожденія времени ни кто не хотѣлъ быть у него. Это много для перваго раза могло оправдывать Ижорскаго въ глазахъ Райскаго, и заставить сего послѣдняго не вѣрить разсказамъ Змѣйскаго, а видѣнную онымъ игру принять за обыкновенное препровожденіе времени, гдѣ участвовало одно желаніе играть, а не обыгрывать.
Но я не сказалъ читателю, что прежде нежели Райскій былъ въ домѣ Ижорскаго, и въ то время какъ ѣхалъ туда, онъ что-то непонятное для него чувствовала на душѣ своей, сердце его трепетало, ни тоска, на печальное предчувствіе, ни восторгъ и ни радость были въ сердцѣ его, но что-то странное, не постижимое, какая-то смѣсь печали и радости, надежды и обмана, предположенія и неудачи. Онъ во весь день этотъ почти не походилъ на себя — нетерпѣніе, чтобъ скорѣе быть у Ижорскаго ежеминутно мучило его, часы казались для него шли медленнѣе нежели когда нибудь и Никаноръ, пересказывая все это другу своему; удивлялся самъ себѣ. Никаноръ, добрый Никаноръ, а ты не предчувствовалъ, что ожидало тебя въ домѣ Ижорскаго, ты не предполагалъ съ чѣмъ ты ознакомится тамъ, не зналъ, что это посѣщеніе лишитъ тебя спокойствія, радости, тѣхъ удовольствій жизни какими ты до толѣ пользовался, и вмѣстѣ съ этимъ приготовитъ роковую будущность. Какъ иногда нечаянность или случай много значитъ для человѣка, и какую иногда играютъ они ролю въ жизни нашей! Но обратимся къ Райскому. Менѣе нежели чрезъ полчаса Никаноръ увидѣлъ милую брюнетку тихо и скромно входящую изъ боковыхъ дверей въ ту комнату, гдѣ сидѣлъ онъ съ Ижорскимъ и другомъ своимъ. Прежде нежели Ижорской успѣлъ отрекомендовать гостямъ вошедшую брюнетку читатель узналъ ее, а скромность ее вѣрно счелъ за притворство. Я не знаю, что сказать мнѣ объ, Райскомъ, не знаю что было на душѣ у него въ эту минуту, когда Ижорской рекомендовалъ ему и Вольдемару дочь свою. Онъ, какъ новобранный воинъ робко и съ какою-то не понятливостію принимаетъ приказанія командира своего, такъ Пикадоръ выслушалъ рекомендацію Ижорскаго и при всей ловкости свѣтскаго обращенія былъ въ эту минуту довольно не ловокъ.
Это однако не ушло ни отъ глазъ Ижорскаго и Маріи, ни отъ глазъ даже Вольдемара, которой въ душѣ своей удивлялся не менѣе Ижорскаго и каждый изъ нихъ не зналъ, чему приписать смущеніе Райскаго. Но первая минута возрожденія страсти прошла, Никаноръ пришелъ въ себя, сталъ по прежнему разговорчивъ, деликатенъ, развязенъ, только глаза его, во все время пока былъ онъ у Ижорскаго невольно обращались туда гдѣ сидѣла Марія, а сердце — этотъ дивный чудесникъ жизни нашей, билось сильно въ груди его.
Но непрошло и четверти часа, какъ проницательный и разчетливый Ижорской разгадалъ то, что въ эту минуту происходило на душѣ Райскаго и отъ чего онъ такъ смѣшался. Быть можешь, и Марія, разгадала смущеніе Никанора — но только ни онъ, ни Вольдемаръ не понимали этаго и каждый изъ нихъ мысленно удивлялся таковой нечаянности. Въ душѣ же Ижорскаго тотчасъ, разкрылись новые планы, просіяли лучи новыхъ надеждъ, новое упованіе на будущность не изъяснимо обольстило его и на. лицѣ его въ эту минуту отъ внутренняго волненія души, была примѣтна большая перемѣна; но ни кто не обратилъ вниманія на оное, ни кто не замѣтилъ случившагося съ нимъ. Одинъ онъ удивлялся случаю этому, удивлялся тому, что не могъ въ эту минуту поддержать себя, не могъ скрыть того, что было на душѣ у него. Ижорскій покрайней мѣръ былъ радъ тому, что ни одинъ изъ гостей не замѣтилъ этаго, а это самое подало ему время оправится и начать прервавшійся разговоръ.
Во весь вечеръ покуда Райскій и Прагинъ были у Ижорскаго онъ ни на минуту не спускалъ глазъ съ Никанора, слѣдилъ за его взорами, замѣчалъ малѣйшія движенія его и вполнѣ разгадалъ то, что было на душѣ его и чего еще не понималъ самъ Никаноръ. Марія, съ своей стороны одинаково разгадала положеніе неопытнаго юноши, поняла думы его и, быть можетъ, въ глубинѣ сердца своего сплѣтала сѣти для уловленія новаго поклонника. Какъ жаль, что женщины, рожденные для украшенія природы болѣе склонны бываютъ къ порокамъ нежели къ истинѣ и добродѣтели. Какъ жаль, что эти слабыя, самолюбивыя созданія, эти деспоты прихотей здѣшней жизни, эти самонравныя, прихотливыя дщери измѣнчивости мало слушаютъ совѣтовъ благоразумія, опытности и сожалѣнія. Я не знаю, можно ли изъ тысячи женщинъ найти хотя одну душа которой бы не была заражена въ высшей степени самолюбіемъ, до чрезвычайности кокетствомъ и до не вѣроятности притворствомъ. Такъ и Марія, которая хотя во время дѣтства, и юношескихъ лѣтъ своихъ при воспитаніи въ домѣ Князя В…. и имѣла въ глазахъ много примѣровъ нравственныхъ, однако врожденная склонность къ непостоянству и кокетству (свойственныя всѣмъ женщинамъ) скоро взяла верхъ надъ нею и сдѣлала ее своею ревностною поклонницею, къ тому же безнравственныя примѣры отца, его предосудительная жизнь скоро развили въ ней: склонность эту, скоро сроднили ее съ собою!… Но обратимся къ оставленному нами Ижорскому и къ, гостямъ его. Онъ въ душѣ своей: радовался этому нечаянному случаю: — возраждающійся любви въ сердцѣ Никанора къ его дочерѣ, и усердно благодарилъ за это судьбу, которая такъ не ожиданно, такъ нечаянно устроивала все къ его благополучію. Ижорской мнилъ: что если сердце Никанора никого не любило еще и если дочь его въ самомъ дѣлѣ могла очаровать его, могла душевно расположить къ себѣ, то Райскій будетъ въ рукахъ его; но только должно Маріи играть искустно роль свою и стараться какъ можно болѣе и болѣе привязывать къ себѣ этаго неопытнаго юношу, лелѣять мечты его, однимъ словомъ, очаровать совершенно…. устрояй порочный человѣкъ низкія ковы для неопытности, завлекай ее въ сѣти свои, быть можетъ, справедливое Провидѣніе накажетъ тебя прежде будущей жизни, прежде нежели душа оставитъ бренное тѣло твое, быть можетъ, неумолимыя бѣдствія будутъ спутниками твоими и хотя пробудятъ раскаяніе въ твоемъ сердцѣ погрязшимъ въ порокахъ, но ето будешь уже поздно и признаніе въ проступкахъ своихъ не къ чему не послужитъ тебѣ!…
При прощаньи Ижорской неотступно и даже униженно просилъ къ сесѣ Райскаго, а видя дружбу его съ Прагинымъ звалъ и Вольдемара. Вмѣстѣ съ этимъ разчетливый умъ Ижорскаго и въ этомъ видѣлъ такъ же пользу свою. Онъ зналъ, что оказывая ласки Прагину можно чрезъ это болѣе расположить къ себѣ Райскаго, а къ тому же хорошее состояніе Вольдемара и неопытность его подавали Ижорскому лестныя надежды на будущее. Но я сказалъ о прощаньи. Райскій болѣе нежели разтревоженный, болѣе нежели человѣкъ, которой бы получилъ убійственное извѣстіе о чемъ нибудь, оставилъ домъ Ижорскаго. Въ его сердце была какая-то пустота, какая-то до толѣ не попятная ему томительность. Онъ самъ не могъ разгадать чувствъ своихъ, не могъ дать отчету ни себѣ, ни Вольдемару, только при самомъ прощаньи, когда подходилъ къ рукѣ Маріи невольный трепетъ пробѣжалъ по всѣмъ членамъ, его и томительная грусть — эта спутница большой части людей, томила душу его Онъ даже съ принужденіемъ уѣзжалъ отъ Ижорскаго и если бы было, возможно, то онъ осталсябъ еще долѣе, или даже не поѣхалъ со всѣмъ; Марія съ своей стороны вовсе время покуда былъ Никаноръ ни мало не измѣнилась въ наружномъ положеніи. Она съ чрезвычайною скромностію, тихостію и стыдливостію обходилась съ гостями, въ разговорахъ Прагинъ и Райскій могли замѣтить блестящее образованіе ее и врожденный умъ, что еще болѣе располагало къ ней Никанора и вселяло уваженіе въ сердцѣ Вольдемара.
Во всю дорогу покуда Никаноръ, ѣхалъ домой ни сказалъ имъ почта ни одного слова съ другомъ своимъ. Вольдемаръ съ своей стороны нѣсколько разъ спрашивалъ его о причинѣ молчанія; но лаконическіе отвѣты и недовольный видъ лица ясно доказывали разстройство души его. Это много огорчило Вольдемара. По пріѣздѣ домой онъ рѣшился тотчасъ же узнать причину скуки Никанора, пришедъ въ кабинетъ къ нему Прагинъ неотступно сталъ спрашивать друга своего, что онъ таилъ на душѣ своей. Мы же съ своей стороны, благосклонный читатель, пробудимъ любопытство наше, (которое, хотя свойственнѣе имѣть женщинамъ, но въ нѣкоторыхъ случаяхъ непредосудительно и для насъ мущинъ) и подслушаемъ разговоръ двухъ друзей нашихъ.
--Ахъ, другъ мой, говорилъ Никаноръ, я никогда въ жизнь мою ничего не таилъ отъ тебя, тебѣ открыта была вся душа моя, всѣ тайны сердца, ты одинъ, которой можешь понимать меня, можешь совѣтовать мнѣ, приказывать и для одного тебя готовъ я исполнить все. Обязанность и чувства существующей между нами дружбы обязываютъ меня открыть тебѣ то, чего не долженъ знать ни одинъ человѣкъ, короче — ни кто въ мірѣ. Пусть тайна, которую я открою тебѣ будешь знать одинъ ты, какъ вѣрный истинный другъ мой.
"Къ чему, любезный Никаноръ, отвѣчалъ Прагинъ, это вступленіе, если только ты готовъ почтить меня довѣренностію своею. Ты знаешь Вольдемара, ты испыталъ меня, слѣдственно не долженъ имѣть подозрѣнія — я готовъ дѣлить съ тобою печаль, скуку, даже самыя бѣдствія, готовъ дѣлить и переносить все, что только жизнь и будущность дадутъ на долю твою — мой родитель и ты есть два существа для которыхъ готовъ я жертвовать даже жизнію моею… Еще добрый; Вольдемаръ не успѣлъ даже кончить того, что отъ избытка чувствъ хотѣлъ высказать языкомъ дружбы, какъ Никаноръ бросился обнимать его; я не знаю съ чѣмъ бы можно было сравнить тогда положеніе Райскаго. Безпокойство, печаль, сомнѣніе, выражало лице его, слезы градомъ лились изъ глазъ, самое біеніе сердца, казалось, можно было слышать — бореніе же души, гдѣ надежда и отчаяніе, страсть, и боязнь спорили между собою — было столь велико, что если бы кто нибудь въ эту мину. ту увидѣлъ Никанора, то онъ сталъ бы сомнѣваться въ его здоровья.
"Скажи, Никаноръ, скажи, другъ мой, напалъ опять Вольдемаръ, взявъ его за обѣ руки. Я не постигаю причины твоего положенія, всѣ догадки, всѣ предположенія не даютъ мнѣ и малѣйшаго понятія, что могло бы такъ сильно тронуть тебя и какая танца лежитъ на душѣ твоей.
— Да, Вольдемаръ, тайна лежитъ на душѣ моей, но она должна быть открыта тебѣ и такъ знай: я люблю, люблю страстно, пламенно, люблю такъ какъ только сердце человѣка, сердце юноши можетъ любить въ первые.
«Но скажи другъ мой, отвѣчалъ Вольдемаръ, кто та, которую ты такъ страстно обожаешь?
— Кто она, ты спрашиваешь меня, кто эта смертная, которую я такъ страстно люблю, чей образъ ношу теперь въ сердцѣ моемъ, чья улыбка, взоръ, красота, чьи очи взволновали душу мою, очаровали меня, отняли спокойствіе — быть можетъ, самую надежду на счастіе будущаго — это есть прелестная Марія, дочь нашего почтеннаго знакомца Алексѣя Васильевича Йжор» скаго.
«Возможно ли? спросилъ съ удивленіемъ Вольдемаръ, возможна ли, ты только одинъ еще разъ видѣлъ ее?…
— Да, другъ мой, одинъ разъ, но я согласенъ теперь съ тѣмъ, кто сказалъ: есть роковые взгляды, которые рѣшатъ судьбу цѣлой жизни есть въ нашей жизни минута, которая сердца людей знакомитъ съ вѣчной любовію» скажу я, и ты видишь что это доказано тебѣ опытомъ.
"Къ чемужъ, милый Никаноръ, ты томишь печалію себя: умный Ижорской, узнавъ о любви твоей жъ его дочери, вѣрно не будетъ порицать оной — не отвергнетъ предложенія твоего и согласится на ваше соединеніе.
— Ахъ, Вольдемаръ, да ты кажется позабылъ, что я имѣю родителя, а къ томужъ самые лѣта не позволяютъ мнѣ объ этомъ сказать ему и ты знаешь строгой характеръ его — но болѣе всего ты позабылъ, о самой Маріи, быть можетъ, сердце ее сдѣлало уже выборъ и принадлежитъ другому.
Болѣе пяти минутъ Вольдемаръ хранилъ молчаніе, Никаноръ, отойдя отъ него ходилъ въ задъ и въ передъ по комнатѣ; наконецъ Прагинъ сказалъ ему: "Я согласенъ съ тобою, любезный другъ мои, что ни лѣта, ни характеръ родителя твоего не даютъ тебѣ полной свободы любить; но ложно ли противится чувствамъ, можно ли повелѣвать сердцами — твой родителѣ строгъ, но онъ благоразуменъ, онъ любитъ тебя, — а узнавъ о старомъ Ижорскомъ, о его достоинствахъ, умѣ, поведеніи и образованіи Маріи, вѣрно не станетъ противорѣчить чувствамъ твоимъ, вѣрно изъявитъ согласіе свое. Но вмѣстѣ съ этимъ, добрый Никаноръ, совѣтую тебѣ испытать самаго себя, узнать характеръ Маріи и покрайней мѣрѣ годъ — не говорить объ этомъ своему родителю.
Я готовъ, уважаемый мною другъ, принять совѣтъ твой, готовъ слѣдовать ему, жить надеждой на будущее; но только, еслибъ я могъ узнать, точно ли сердце Маріи ни кого не любитъ (я не говорю уже о счастіи, чтобъ она любила меня) по крайне мѣрѣ я буду еще болѣе льстить надеждой себя, еще болѣе очарованъ будущимъ, что Марія, хотя когда нибудь, быть можетъ моею.
Двое друзей долго говорили еще о предметѣ этомъ, долго мечтали они о будущемъ, наконецъ сонъ это благотворное дѣйствіе природы, преодолѣлъ ихъ мечтанія, ихъ будущія намѣренія и разлучилъ Рабскаго и Прагина до утра.
Оставимъ теперь друзей нашихъ въ пространной и разнообразной области Морфея и вспомнимъ Алексѣя Васильевича Ижорскаго и дочь его Марію.
Ижорской по уѣздѣ отъ него Райскаго и Прагина былъ въ полной мѣрѣ самодоволенъ этимъ вечеръ и обращеніемъ своей дочери, а еще болѣе родившимися, какъ замѣтилъ онъ, чувствамъ любви въ сердцѣ Никанора. Онъ призвалъ въ кабинетъ дочь свою и съ удовольствіемъ на лицѣ, спросилъ ее.
"Скажи мнѣ, Марья Алексѣевна, (надобно сказать читателю, что, Ижорской побольшой части такъ называлъ дочь свою,) что ты замѣтила въ Райскомъ, въ этомъ модели знакомцѣ моемъ, во время его пребыванія у насъ.
"Ахъ! папинька, сказала Марія съ видомъ притворства, потупя въ низъ глаза свои, я еще не такъ опытна, чтобъ такъ скоро могла узнавать мысли людей, судить о человѣкѣ по одному разу.
— Это такъ, Марья Алексѣевну, но я думаю, что все таки могла ты хоть что нибудь замѣтить въ этомъ неопытномъ Юношѣ. Признайся, я буду восхищаться твоею дальновидностію, и это для меня будетъ пріятно.
"Не знаю; точно ли я проникну я а, но только мнѣ показалось, что во время прощанія молодой Райской былъ внѣ себя й, какъ кажется, онъ остался не равнодушенъ ко мнѣ въ чувствахъ своихъ.
— Точно, Марья Алексѣевна, точно, благодарю за проницательность тебя. Но скалю мнѣ, какъ ты намѣрена поступать въ этомъ случаѣ.
Марія потупила глаза, хранила молчаніе, на лицѣ было, примѣтно какое-то желаніе, а во взорахъ — притворство, кокетство и даже обманъ) наконецъ сказала она: "Я готова слѣдовать вашимъ совѣтамъ, папинька, дайте мнѣ оные и я вполнѣ выполню ваши желанія и наставленія управляемыя опытностію.
— Благодарю тебя за это, послушная дочь моя, и такъ, слушай; ты должна, Марья Алексѣевна, какъ можно болѣе стараться внушить любовь и привязанность къ себѣ въ сердцѣ Никанора какъ можно болѣе быть при немъ скромной, застѣнчивой и если даже кто нибудь изъ старыхъ знакомыхъ нашихъ станетъ при Райскомъ своевольно обходиться съ тобою, ты должна, не обижая и того находить причины къ уходу А и даже иногда въ присудствіи Никанора можетъ не показываться нѣкоторымъ изъ гостей, дабы отклонить все что могло бы привести въ сомнѣніе Никанора, а также и другихъ не обижать хладнокровіемъ и чрезмѣрною скромностію, которыя должно бытъ необходимыми твоими свойствами въ бытность у насъ Райскаго. Болѣе всего должна стараться не подать повода другимъ, что ты имѣетъ какія либо виды на Райскаго и безъ него быть всегда таковою же съ другими знакомыми, какъ бывала прежде. Нынче люди злы и охотники до пересудовъ, ничего не видя, и судя по однимъ невѣрнымъ предположеніямъ скажутъ Богъ знаетъ что, того гляди замараютъ честь дѣвицы, что жъ касается, Марья Алексѣевна до мѣлочныхъ случаевъ или до какой нибудь нечаянности то я, надѣясь на твой умъ и оборотливость Смѣло остаюсь увѣреннымъ, что ты всегда найдется какъ поступить въ какихъ либо встрѣтившихся случаяхъ; ecлижъ нѣтъ, то прибѣгни къ совѣтамъ моимъ — я помогу тебѣ, я дамъ наставленія. Болѣе же всего, послушанная дочь моя, опасайся, чтобъ самой тебѣ не влюбиться въ ловкаго, молодаго Райскаго и чтобъ частыя свиданія съ нимъ не сдѣлали вліянія на сердце твое, тогда, другъ мой, это много повредитъ нашимъ намѣреніямъ и ты будетъ не въ состояніи искустно и благоразумно вспоспѣшествовать мнѣ. Вотъ, другъ мой, тебѣ наставленія мои, руководимыя опытомъ и долговременнымъ званіемъ людей и свѣта, старайся помнить ихъ, ты молода и безъ путеводителя можетъ легко по неопытности ввѣриться людямъ, которые вѣрно, ни приложатъ объ тебѣ такой заботливости, какъ родной отецъ, пекущійся о будущемъ счастія твоемъ. —
"Я много цѣню, папинька, заботливость вашу и будьте увѣрены, что дочь ваша вѣрно исполнитъ въ точности всѣ ваши наставленія, которыя, быть можетъ, другимъ покажутся странными; но я вижу въ нихъ только одну собственную пользу нашу, а кто нынче не старается о собственныхъ выгодахъ своихъ? … Кто не печется объ улучшеніи своей будущности? Особенно долженъ стараться объ этомъ нашъ полъ: ибо каждая изъ женщинъ или дѣвушекъ съ уходомъ лѣтъ должна покрайней мѣрѣ пріобрѣтать состояніе себѣ если не имя дабы послѣ и въ старыхъ лѣтахъ заслуживать вниманіе мущинъ и не быть послѣдней въ обществѣ.
— Точно, другъ мой, точно; но только признаюсь тебѣ, Марья Алексѣевна, что"я не надивлюсь твоимъ сужденіямъ, твоему разсудку, сказать откровенно, ты можетъ счастливо и безъ руководителя проходить поприще жизни, и какъ вижу я много наградятся старанія мои за совершенное образованіе тебя и принесутъ для тебя большую пользу. —
"А за все это, папинька, я должна благодарить васъ, однимъ вамъ болѣе всѣхъ изъявлять признательность мою. — Вы дали мнѣ совершенное понятіе: о людяхъ, жизни, и нуждахъ оной, научили обращенію съ мущинами и дали о нихъ полное понятіе мнѣ?
Вотъ предметы о которыхъ говорили между собою Ижорской и донъ его. Читатель, кажется, видитъ ясно характеры этихъ двухъ лицъ, постигаетъ цѣль и намѣреніе Ижорскихъ и, быть можетъ, удивляется таковымъ характерамъ!… Быть можетъ сожалѣетъ объ оныхъ!…. Но ударило одинадцать часовъ блѣдная луна съ безчисленнымъ множествомъ звѣздъ мелькала на небосклонѣ, и величаво возносилась надъ землею. Ижорскіе разошлись. Отецъ Маріи съ самодовольствіемъ въ сердцѣ отъ проницательности дочери своей, Марія съ мыслями очаровать совершенно Райскаго и воспользоваться неопытностію его.
Кто изъ читателей не будетъ, согласенъ, чтобъ Марія, по врожденному характеру своему не была достойна имѣть такаго отца равно и Ижорской по своему образу жизни былъ достоинъ имѣть таковую дочь. Эти два существа, можно сказать утвердительно, стоили одинъ другаго и природа ни мало не ошиблась, давъ Ижорскому дочь съ таковымъ образомъ мыслей, съ таковыми поступками.
Скажемъ теперь читателю какъ встрѣтилъ утро влюбленный Райскій съ другомъ своимъ и какъ встрѣтила оное Марія Ижорская обольщаемая надеждами будущаго и любовію Никанора. Она встрѣтила утро это точно также, какъ встрѣчала и всѣ прошедшія: ни малѣйшаго впечатлѣнія въ сердцѣ, ни малѣйшей тревоги души, — ни желанія видѣть Никанора, не имѣла Марія, она одинаково была готова отвѣчать на ласки каждаго, была также весела, спокойна и даже забыла о знакомствѣ съ Райскимъ, а если и приходилъ оный на мысли ей, то единственно потому, что, она чрезъ это видѣла собственную пользу свою. Но не такъ утро это встрѣтилъ Никаноръ. Скука, до толѣ невѣдомая ему тѣснила сердце его, онъ не такъ какъ прежде съ спокойствіемъ на душѣ, явился къ отцу отпривѣтствовать его съ добрымъ утромъ, уныніе я примѣтная разсѣянность были замѣтны на лицѣ Никанора и ясно, ясно говорили о томъ что онъ былъ разтревоженъ; но въ прочемъ одинъ только другъ его, добрый Вольдемаръ, могъ понимать истинную причину перемѣны въ молодомъ Райскомъ. Отецъ Никанора, хотя и спрашивалъ его о замѣченной перемѣнѣ, однако онъ, скрывъ все что было на душѣ его (и кажется впервый еще разъ, въ жизни своей прибѣгнулъ къ неправдѣ) отозвался головной болью. Заботливый другъ влюбленнаго Райскаго, Вольдемаръ, старался, развлекать его; но сердце Никанора мало слышало совѣтовъ дружбы, оно упоенное любовію къ Маріи ничему не внимало и было предано однимъ порывамъ любви. Какъ иногда жаль неопытнаго юношу сердце котораго предано невольно мучительной любви; но еще болѣе должно жалѣть Райскаго: Предметъ первой любви его, это существо которому самоуправная судьба предала его, какъ видимъ мы, было существо безнравственное, зараженное пороками, безъ правилъ добродѣтели, безъ взаимной любви — однимъ словомъ, хладнокровная кокетка обращающая въ средства священныя чувства благороднѣйшей страсти называемой любовію. О женщины, женщицы! — какъ впрочемъ мало есть между васъ таковыхъ, которыя вполнѣ оцѣняютъ страсть любви, вполнѣ бываютъ преданы ей и не на выгодахъ основываютъ привязанность свою. —
Но я не сказалъ читателю, зналъ ли отецъ Никанора о знакомствѣ сына своего съ Ижорскимъ, не сказалъ также ни слова до сихъ поръ и о малинькомъ братѣ Марія. —
Старый Райскій: давно уже былъ предувѣдомленъ, какъ сыномъ своимъ такъ и Вольдемаромъ о ихъ знакомствѣ съ Ижорскимъ, которой съ выгоднѣйшей стороны былъ заочно рекомендованъ ему. Надобно сказать, что отецъ Никанора никогда не былъ знакомъ съ Ижорскимъ; но онъ слыша отъ сына своего и молодаго Прагина много хорошаго объ немъ велѣлъ имъ чтобъ они непремѣнно пригласили къ себѣ Ижорскаго и даже говорилъ я что если Алексѣй Васильевичъ человѣкъ съ таковыми нравственными правилами, какъ они описываютъ его, то они не должны оставлять знакомства съ нимъ, должны уважать и цѣнить его расположеніе къ нимъ. Вотъ какъ Ижорской притворною скромностію умѣлъ привязать къ себѣ Райскаго и Прагина и сколько они были увѣрены въ честности его. — Читатель видитъ, что ни опытность и совершенное, незнаніе свѣта много скрывали нравъ Ижорскаго въ глазахъ двухъ друзей преданныхъ одной истинѣ, но съ этимъ вмѣстѣ утонченное, притворство Ижорскаго, его всегдашняя оборотливость въ поступкахъ, обдуманность въ предпріятіяхъ, могли много служить ему къ скрытію характера и къ тому, чтобъ предъ каждымъ выставлять себя человѣкомъ честнымъ.
Сынъ Ижорскаго, о которомъ упомянулъ я въ началѣ разсказа объ Алексѣѣ Васильевичѣ и дочери его былъ счастливѣе оной: онъ умеръ вскорѣ послѣ того времени какъ сестра его была взята на воспитаніе Княземъ В-мъ. Этотъ малютка, быть можетъ рожденный съ таковымъ же характеромъ и правилами, какъ отецъ и сестра, могъ быть опаснымъ, какъ для самаго себя, такъ и для другихъ. Провидѣніе, правящее нами, къ счастію пресѣкло дни маленькаго сына Ижорскаго, ибо этимъ самымъ спасло его отъ многихъ бѣдствій, постигнувшихъ въ послѣдствіи времени его отца и сестру, но мы увидимъ это изъ послѣдствія. —
ГЛАВА ОСЬМАЯ.
правитьРазсказавъ исторію Никанорова дѣтства до любви его къ Маріи Ижорской и ознакомивъ читателей моихъ съ этими двумя лицами, теперь вообще стану продолжать, я исторію всѣхъ лицъ съ которыми ознакомилъ уже и ознакомлю, писателей. Но, быть можетъ кто нибудь скажетъ мнѣ: «Чѣмъ соединена, Господинъ Авторъ, исторія Никанора Райскаго съ исторіею друга его Вольдемара, этаго невидно изъ разсказа вашего. —
— Я согласенъ съ вами, господинъ будущій возражатель, что исторія малолѣтства Райскаго могла бы бытъ разсказана и отдѣльно (: или лучше сказать, она и разсказана такъ:) потому что о Вольдемарѣ Прагинѣ я упомянулъ въ оной какъ о лицѣ проводившемъ съ Никаноромъ дни дѣтства, достигнувшемъ юношества и дѣлившемъ съ нимъ, какъ увидите далѣе, радостное и печальное будущее его, плѣнительные мѣчты, его обманчивые надежды!…. Еслижъ я исторію Райскаго соединилъ съ исторіею дѣтства Вольдемарова, то это единственно потому, что связь дружбы соединила сердца ихъ, и, какъ видитъ читатель, сроднила ихъ между собою. Правительница же смертныхъ, судьба, постановила ихъ на равный точьки въ жизни, опредѣлила для одинакихъ поприщъ, но только не предназначила одинакихъ несчастій, одинакихъ бѣдствій. Она для этаго избрала одного Никанора, начавъ прежде смертію обожаемый имъ родительницы. Но я несчастія и все случившіеся съ главнымъ героемъ романа этаго стану описывать постепенно, не вымышляя впрочемъ ничего для большаго увеличиванія произшествій, мое воображеніе ни мало но будетъ, участвовать въ описаніи всего того шло случилось съ добрымъ и, чувствительнымъ Никаноромъ Райскимъ.
Мечты надеждъ, мечты любви, предположенія людей, желаніе, намѣреніе, самое пылкое воображеніе поэта, самыя сужденія моралиста Филозофа могутъ быть несправедливы, могутъ обманывать насъ. Какъ часто иногда самыя лучшее предпріятія наши даютъ намъ результатъ невѣрный, не приносютъ того чегобъ желали мы, чего надѣялись. Чаше всего мы при самимъ окончаніи дѣлъ нашихъ; при самыхъ хорошихъ намѣреніяхъ нашихъ лишаемся всего того, что обнадеживало, что плѣняло насъ! Надежды въ небѣ журавли! сказалъ кто-то, наши предпріятія, наши желанія несбыточны и не вѣрны какъ увѣренія женщинъ, какъ ихъ ласки, какъ ихъ клятвы — скажу я: ибо найдется ли въ мірѣ семъ хотя одна женщина, которая бы не обманула двухъ или трехъ мущинъ, неочаровала бы ихъ (: говоря про классы образованные, про Столицы, города:) и послѣ что всего удивительнѣе, они же хладнокровно, безъ стыда, безъ всякой скромности вспоминаютъ объ этомъ найдется ли хотя одинъ человѣкъ, которой бы не жилъ надеждою, не жилъ будущимъ и небылъ бы обманутъ онымъ!…. Люди, собратія мои, сотоварищи въ жизни этой — скажите мнѣ, кто изъ васъ не видалъ надъ собою хотя тѣни горестей, кто изъ васъ не слыхалъ, о несчастіяхъ, о бѣдствіяхъ другаго, кто не соболѣзновалъ, не жалѣлъ объ оныхъ скажите мнѣ, какой изъ смертнымъ не бывалъ въ размолвкѣ съ капризною судьбою, въ жаркомъ спорѣ съ слѣпою Фортуною и вмѣстѣ съ этимъ, какъ мало найдется таковыхъ, кого на всегда бы приласкала судьба, на всегда бы ознакомило съ собою своенравное спасшіе. — Но нѣтъ, друзья мои, вѣрна гораздо меньше непріязненная судьба играла многими изъ людей, — вѣрно самоуправное и прихотливое счастіе гораздо чаще было благосклонно къ нимъ и вѣрна большая чаешь людей видѣла исполненными намѣренія свои, желанія и предпріятія — чѣмъ Никаноръ Райскій. Этотъ неопытный юноша, родившейся для украшенія, пола своего, быть можетъ, для счастія другихъ, для дружбы, для любви, для обязанности гражданина и чтожъ?…
Своенравная, неумолимая судьба прочла надъ нимъ грозной приговоръ свой, быть можетъ, еще при самомъ рожденіи не хотѣла внять моленіямъ матери его и обрѣкла въ жизни этой на испытаніе горестей. —
Но обратимся къ оставленнымъ мною: Райскому и Прагину, вспомнимъ вмѣстѣ и забытыхъ Ижорскихъ. Прошло около двухъ недѣль, какъ Никаноръ увидалъ Марію, я не знаю походилъ ли онъ на прежняго спокойнаго, неопытнаго и незнакомаго съ страстями Никанора, походилъ ли на того юношу сердце котораго не было знакомо съ любовію, съ порывами мучительной страсти этой, съ утомительною скукою и съ тягостнымъ ожиданіемъ увидать тотъ предметъ, которому было предана душа его, — которой для него въ мірѣ семъ былъ, все, которой для него былъ надежда, радость, любовь!… Нѣтъ, онъ не походилъ на прежняго веселаго и развязнаго Никанора, не походилъ на того преданнаго дружбѣ юношу, для котораго совѣты Вольдемара были священны; бѣсѣды съ нимъ — какъ пріютъ для сироты, какъ радушіе для странника!… Но чтожъ Марія? … Ахъ! Жалкій Никаноръ, Марія была спокойна, весела, беззаботна, она не чувствовала ни впечатлѣній любви, ни тоски, ее не тревожила ни разлука, ни одиночество, душа и сердце ее не упоенныя любовію не страдали подобно твоимъ — очарованный юноша! да и можетъ ли женщина преданная порокамъ, знакомая съ притворствомъ и обманами чувствовать истинныя впечатлѣнія любви? Можетъ ли страдать она, можетъ ли любить пламенно, страстно, постоянно! Женщины! Женщины! какъ многіе изъ васъ не должны быть терпимы въ обществахъ, презираемы, изгоняемы изъ оныхъ, какъ сердца ваши склонны къ перемѣнамъ, къ обманамъ, какъ вы способны къ притворству, къ самолюбію, къ кокетству…
Но я опять откровенничаю нащетъ женщинъ, опять пишу противъ ихъ, опять высказываю то, что должно было бы остаться на душѣ коей, — простите меня за это добрыя читатели я невольно высказалъ это, сказать лучше, я съ малолѣтства привыкъ къ откровенности и къ тому же говорю истину! Но я опять прервалъ разсказъ о герояхъ моихъ, виноватъ, я это сдѣлалъ невольно. —
Я сказалъ, что прошло двѣ недѣли какъ Никаноръ невидалъ Маріи — желаніе влюбленнаго юноши видѣть предметъ очарованіи: его было не изъяснимо. Онъ пересчитывалъ дни и часы медленно идущіе для него, наконецъ, пользуясь желаніемъ отца: видѣть Ижорскаго въ домѣ ихъ и ознакомиться съ нимъ рѣшился непременно быть у него и взять съ Алексѣя Васильевича слово въ скоромъ пріѣздѣ къ нимъ. Никаноръ открылъ это другу своему, откровенно сказавъ ему, что сердце его упоенное любовію къ прелестной Маріи нетерпѣливо ожидаетъ, минуты свиданія съ первенцемъ любви и надеждъ его. Вольдемаръ непротиворѣчилъ другу своему и не могъ, онъ былъ столько же неопытенъ, столько же не свѣдущъ въ таковыхъ случаяхъ; какъ и Никаноръ, къ томужъ болѣе неопытность не напрактикованная случаями жизни не представляла для него вредныхъ слѣдствіи: отъ таковыхъ свиданій, онъ даже думалъ что другъ его, увидавъ милую, умную Марію будетъ чрезъ это спокойнѣе, веселѣе, довольнѣе. Я читалъ, я слышалъ, говорилъ, Вольдемаръ самъ себѣ, что любовь не побѣдима, порывы страсти этой неукротимы, ужасны, что. для нее нѣтъ ни законовъ, ни преградъ, что она деспотъ для самаго разсудка — такъ, неопытный юноша, любовь непобѣдима, для нее, нѣтъ власти, нѣтъ закона, она неподчинена холодному разсудку, для нее бѣдный и богатый, крестьянинъ и Вельможа — однимъ словомъ, всѣ классы, всѣ состоянія людей есть и будутъ сохранять равенство. Для любви одинаковы, какъ великолѣпныя палаты, такъ равно и хижина земледѣльца, она не ищетъ ни богатства, ни знатности, ни чиновъ, ни извѣстности: для нее вѣрность и постоянство дороже всѣхъ почестей, всѣхъ приличій свѣта. Но Марія — эта звѣзда любви Никаноровой, это драгоцѣннейшее существо для него, ахъ, Марія, она не любила подобно Никанору, сказать лучше, и не была рождена къ этому, ее сердцу были чужды вѣрность и постоянство, искренность и всегдашняя привязанность. Можно ли теперь не жалѣть Никанора, милаго, добраго, неопытнаго Никанора, котораго душа и. сердце безпредѣльно привязаны были къ кокетству, безпредѣльно обожали существо безнравственное, обращающее любовь — это благороднѣйшее, это священнѣйшее чувство, въ низкое средство для снисканія выгодъ себѣ.
Никаноръ былъ у Ижорскаго. Тѣ же ласки, тоже радушіе, пріязнь и уваженіе встрѣтилъ онъ въ Алексѣѣ Ижорскомъ. Вѣтреная и непостоянная Марія со всей: скромностію свойственною кокетству обошлась съ Райскимъ. Кто испыталъ любовь, тотъ живо можетъ представить себѣ въ какомъ положеніи находился Никаноръ. Привѣтливость Маріи, ее ласки, неизъяснимая скромность и разговоры въ которыхъ была видна глубокая ученость вполнѣ очаровали Райскаго. Во все время покуда онъ былъ у Ижорскаго Марія ни на минуту не оставляла его, разговоры о литтературѣ, о твореніяхъ древнихъ и новыхъ философахъ, о ихъ системахъ, о исторіи и путешествіяхъ было препровожденіемъ времени Никанора и Маріи. Старый Ижорской радовался душевно, видя увеличивающуюся привязанность въ сердцѣ Никанора къ дочери его, онъ не прерывалъ разговора ихъ и Райской проведенное время у Ижорскихъ счелъ однимъ краткимъ мгновеніемъ. — При прощаньи Никаноръ неотступно звалъ Ижорскаго къ себѣ, просилъ его отъ имени отца и когда подходилъ къ рукѣ Маріи, (о любовь! чего ты не дѣлаешь!) то невольно сжалъ оную, невольно сдѣлался столько дерзскимъ. Это однако не обидѣло Марію, но утвердило предположеніе ее, въ привязанности къ себѣ, этаго юноши. Она поуѣздѣ Никанора разсказала объ этомъ отцу своему, которой разумѣется, былъ этимъ не недоволенъ» былъ радъ этому и только съ отеческимъ расположеніемъ совѣтовалъ ей какъ можно болѣе быть скромной и стараться узнавать характеръ новаго поклонника своего.
— Ты должна, Марья Алексѣевна, говорилъ Ижорской, печься о себѣ, печься о будущемъ и стараться совершенно привязать къ себѣ этаго юношу дабы въ послѣдствіи времени, если только также будетъ благосклонна судьба къ намъ выдти за него замужъ.
"Ахъ, папинька, отвѣчала Марія, это слишкомъ уже много, предположенія, могутъ быть не вѣрны, потому болѣе, что онъ имѣетъ отца.
"Такъ, другъ мой, я согласенъ съ тобою въ этомъ случаѣ, но Никаноръ у него одинъ сынъ, ~ котораго страстно любитъ онъ, то вѣрно не будетъ противурѣчить желаніемъ его только ты, Марья Алексѣевна, искустно приведи въ дѣйствіе все…
Разговоръ о предметѣ атомъ продолжался долго. Читатель предположить можетъ, что кончился оной наставленіями нащетъ того какъ должна вести себя Марія. _ Напротивъ того Никаноръ по пріѣздѣ своемъ домой совершенно противнымъ разговоръ былъ занятъ съ другомъ своимъ. Онъ пересказалъ Вольдемару почти слово въ слово о чемъ говорилъ съ Маріею, какъ она радушно обходилась съ нимъ, какъ привѣтливо говорила, не утаилъ даже и того что при прощаньи съ прелестною дочерью Ижорскаго, пожалъ руку ее. Онъ говорилъ: — Вольдемаръ! Другъ мой, я сдѣлалъ это невольно, какая-то таинственная сила заставила меня сдѣлаться столько смѣлымъ, столько дерзскимъ. "Такъ, Никаноръ, этотъ юноша, преданный: правиламъ чести и добродѣтели разскаявался въ проступкѣ своемъ. Вотъ, какъ милую неопытность, простосердечіе и признательность пріятно видѣть въ человѣкѣ и какой видимъ мы контрастъ между сердцемъ ознакомленнымъ съ пороками и сердцемъ прилѣпленнымъ къ однимъ правиламъ добродѣтели!
Скромный Вольдемаръ выговаривалъ другу своему за поступокъ его предъ Маріею и дружески просилъ его чтобъ онъ старался загладить оной. Никаноръ самъ жалѣлъ теперь объ этомъ и болѣе потому, что, быть можетъ, (какъ предполагалъ онъ) Марія скажетъ отцу своему и старой Ижорской откажетъ ему отъ дому. Это много мучило Никанора и вмѣстѣ съ нимъ и друга его, они оба, незная чѣмъ помочь въ этомъ случаѣ, рѣшились съ боязнію въ сердцѣ ожидать всего отъ времени. —
Прошла недѣля отъ того дня, какъ Райскій былъ у Ижорскаго. Томительная неизвѣстность мучила сердце влюбленнаго юноши и не давала ни на минуту покоя ему. Онъ въ мечтахъ съ самимъ собою думалъ о Маріи, боялся слѣдствій необузданнаго поступка своего, боялся встрѣчи съ Ижорскимъ и мучимый бореніями любви находилъ развлеченіе себѣ въ однихъ бѣседахъ съ другомъ своимъ. Но Нікорской сдержалъ данное слово. Онъ пріѣхалъ къ Райскимъ. Никаноръ и Вольдемаръ встрѣтили знакомца своего, отрекомендовали его старому Райскому и, бывъ довольны пріѣздомъ къ нимъ Алексѣя Васильевича старались другъ предъ другомъ оказывать ему ласки свои. Никаноръ болѣе всего былъ радъ тому что Ижорской съ прежнимъ радушіемъ и расположеніямъ обходился къ нимъ и, какъ кажется, не имѣлъ ни малѣйшаго неудовольствія на него. Это успокоило Никанора. Старый Райскій со всею вѣжливостію и радушіемъ обошелся съ новымъ знакомымъ своимъ. Онъ благодарилъ его за ласки оказанныя имъ сыну его, благодарилъ за Вольдемара и вмѣстѣ съ тѣмъ просилъ Ижорскаго остаться всегдашнимъ знакомцемъ ихъ дома. Читатель, зная характеръ Ижорскаго, вѣрно предположилъ себѣ его обхожденіе съ отцемъ Никанора! Скрытность, притворство, видъ изысканной скромности были видны въ обращеніи Алексѣя Васильевича, онъ при всякомъ случаѣ старался болѣе говорить о нравственности, о повиновеніи старшимъ, о добродѣтели; какъ лучшей путеводительницѣ людей, старался порицать ложь, притворство и судить о порокахъ, какъ о зловредныхъ случаяхъ въ жизни нашей. Отецъ Никанора Райскаго обольщаемый сужденіями Ижорскаго, его благородными мнѣніями, умомъ и ласковостію до того съ перваго раза полюбилъ его, что при прощаньи неотступно просилъ не оставлять своими посещеніями, знакомствомъ, расположеніемъ и даже совѣтами его Никанора. —
Алексѣи: Васильевичъ довольный ласками стараго Рабскаго и, видя сколько притворство его расположило къ нему Райскихъ и Вольдемара еще болѣе прежняго сталъ думать что Никаноръ сдѣлается супругомъ дочери его. Онъ по пріѣздѣ домой разсказалъ оной о сдѣланномъ ему пріемѣ, разсказалъ о расположеніи какое внушилъ онъ къ себѣ въ старомъ Райскомъ и упоенный настоящимъ и будущимъ былъ отъ этаго внѣ себя. Марія съ своей стороны слыша таковые разсказы отца своего также не теряла надежды на бракъ съ Никаноромъ. Чтожъ касается до этаго влюбленнаго юноши, то онъ по уѣздѣ отъ нихъ Ижорскаго долго говорилъ съ другомъ своимъ объ Маріи, и, свитая ее существомъ неземнымъ, благороднѣйшимъ, рожденнымъ для одной любви, для одной добродѣтели, былъ въ восторгѣ при одномъ вспоминаніи о дочери Ижорскаго. Отецъ Никанора также съ уваженіемъ относился объ Ижорскомъ, онъ говорилъ, что его образъ мыслей, его сужденія и правила превосходныя я даже завидую въ этомъ Алексѣю Васильевичу. Таковый отзывъ объ Ижорскомъ былъ пріятенъ Никанору, что болѣе и болѣе заставляло его уважать отца прилесгинои для него Маріи и не вѣрить предосудительнымъ слухамъ на щетъ чести Ижорскаго. Вотъ до какой степени можетъ быть утонченно притворство въ сердцахъ людей и до чего люди могутъ быть скрытны! И чтобъ знать совершенно людей, ихъ характеры, намѣренія и судить по ихъ физіогноміямъ не должно было родится Лафатеромъ или Галемъ, но должно было родиться чѣмъ нибудь свыше, родиться таковымъ, чтобъ быть существомъ неподлежащимъ участи смертныхъ. —
Другъ Никанора одинаково былъ радъ лестному отзыву объ Ижорскомъ. Онъ видѣлъ изъ этаго что Райской могъ свободнѣе видитъ Марію, чаще бывать съ нею и менѣе предаваться мучительной скуки. О, юность, юность, какъ ты беззаботно судить обо всемъ, какъ для тебя ничтожно будущее, прелестно прошедшее и упоительно настоящее. Оно для тебя какъ шалунья, — надежда, какъ май для благовонной розы, какъ первый залогъ любви для молодаго супруга. Такъ и Вольдемаръ преданной дружбѣ, незнакомый со обманами людей, съ несчастіями жизни, незнакомый съ сердцами женщинъ могъ по этому такъ невинно, такъ не опытно судить, такъ беззаботно и самонадѣянно ввѣрять случаямъ судьбу друга своего.
Ахъ! если бы онъ зналъ совершенно характеръ Ижорскаго и его дочери, зналъ свойства душъ этихъ людей то вѣрно бы, любя Никанора, онъ не сталъ бы желать этаго, старался бы прервать всѣ связи и рѣшился бы пожертвовать всѣмъ, чтобъ только бы спасти друга своего. Добрый Вольдемаръ! какъ жаль, что твоя неопытность подобна Никаноровой не могла постигать характера Ижорскаго и видѣть зараженное кокетствомъ и обманами сердце Маріи; молодой Райской дорого цѣня дружбу твою вѣрно былъ бы счастливѣе. Но вотъ сбылось желанія Вольдемара: Никаноръ бываетъ часто у Ижорскихъ, онъ, упоенный и очарованный любовію къ Маріи чаще сталъ видѣть ее, походить болѣе случаевъ бывать на единѣ съ нею, мечтать, отъ чего еще сильнѣе и сильнѣе увеличивалась страсть въ сердцѣ его ее порывы дѣлались не преодолимѣе, ужаснѣе, отъ чего бѣдный юноша не походилъ на прежняго, тихаго, скромнаго, спокойнаго Никанора. Онъ въ борьбѣ съ страстію, съ желаніемъ принадлежать вѣчно Маріи и съ тоскою въ сердцѣ незналъ что предпринятъ, его душа, полная чувствъ любви жаждала одного признанія. Онъ не терпѣливо хотѣлъ слышать приговоръ себѣ изъ устъ Маріи, хотѣлъ знать участь свою и раздѣлить съ другомъ или тягостное бѣдствіе, или очаровательную радость. Ижорская ясно видѣла все, что произходило на душѣ неопытнаго и боязливаго поклонника ее, но будто бы ничего не видя совсѣмъ искусствомъ кокетства завлекала его болѣе въ сѣти свои. Никаноръ же, видя въ Маріи скромность, ласковость, тихость характера, умъ и благосклонность къ себѣ рѣшился открыть ей чувства свои. Онъ не понимая утонченнаго, притворства и обмановъ въ Ижорскихъ былъ преданъ душою имъ, любилъ страстно Марію и считалъ себя счастливѣйшимъ изъ смертныхъ, если только прелестная дочь Ижорскаго одинаково любитъ его, одинаково расположила къ нему. Какъ теперь несчитать женщинъ опасными сиренами для сердецъ мущинъ, какъ теперь не называть ихъ кокетками, существами безнравственными, но быть можетъ, кто нибудь скажетъ мнѣ, что не всѣ женщины отлиты въ одну форму, не всѣ женщины имѣютъ такой характеръ каковой имѣла Марія Ижорская.
Такъ, я согласенъ съ этимъ, я непротиворѣчу господину заступнику невѣрнаго женскаго пола и не могу, но только всегда останусь при своемъ мнѣніи, что мало, очень мало найдется изъ женщинъ таковыхъ которыя бы заслуживали полное уваженіе, мущинъ, которыя бы въ большой: или меньшой: степени не были знакомы съ кокетствомъ, притворствомъ и самолюбіемъ. Эти страсти въ сердцахъ женщинъ всегда берутъ первенство предъ истинною и добродѣтелью, онѣ для нихъ какъ необходимыя потребности жизни, какъ будто бы родныя!…… Напрасно женщины будутъ оправдывать себя и даже негодовать на сужденія или, напрасно будутъ защищать себя и называть это клеветою, я готовъ сослаться на ихъ собственную совѣсть, готовъ….. Но виноватъ, я говорю о женщинахъ, то къ чему говорить о совѣсти, объ этомъ чистилище нравовъ людей, объ этомъ строгомъ судьи поступковъ нашихъ — если предполагать, что женщины имѣютъ совѣсть, то знаетъ всякой что предположенія могутъ быть не вѣрны. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . О, женщины женщины сколько было бы можно найтить причинъ къ обвиненію вашему, но я полагаю что вѣрно каждый изъ мущинъ можетъ самъ увидать въ васъ дурную сторону, то по этому буду стараться молчать и вмѣстѣ съ этимъ желать вамъ исправленія, знакомства съ добродѣтелью и привычки любить истину.
Теперь, любопытно знать о признаніи Райскаго въ любви и о томъ, какъ оное приняла отъ него Марія. —
- ↑ Это впрочемъ сказано для немногихъ.