ПРОКЛЯТЫЙ,
ИСТОРИКО-ВОЕННО ОПИСАТЕЛЬНЫЙ РОМАНЪ
править
съ тѣмъ, чтобы по отпечатаніи представлены были въ Ценсурный Комитетъ три экземпляра. Москва, Мая 6-го дня, 1832 года.
ГЛАВА ПЕРВАЯ.
правитьПрошло лѣто, наступила осень, проходила оная и темныя Ноябрьскія ночи становились свѣтлѣе. Снѣгъ начиналъ покрывать улицы, поля и крыши. Заморозы сковали землю, испортившуюся отъ дождей осеннихъ и суровая сѣверная зима давала знать о скоромъ приближеніи своемъ. Алексѣй Васильевичъ часто посѣщалъ знакомцевъ своихъ Райскаго и Прагина, которые въ свою очередь гораздо чаще бывали у него; а особенно первый. Старый Райскій дружелюбно обходился съ Ижорскимъ даже — иногда бывалъ и у него. Надобно сказать, что Ижорскій, предполагая и, основывая будущую участь дочери своей и собственныя надежды на Никанорѣ перемѣнилъ образъ жизни своей, у него гораздо рѣжее, начала произходить игра въ карты, вакхическое разгулье молодыхъ людей и даже сама Марія принятую ей личину постоянства исполняла на самомъ дѣлѣ. Многимъ изъ старыхъ короткихъ знакомыхъ Ижорскаго казалось страннымъ поведеніе его и даже нѣкоторые неотступно спрашивали о причинѣ онаго, но Ижорской отзывался чувствуемымъ разстройствомъ здоровья, хлопотами по дѣламъ другихъ и даже лѣтами дочери. Онъ многихъ заставилъ вѣрить отзывамъ этимъ, а съ тѣми, которые не вѣрили прекратилъ знакомство и короткія связи. Вмѣстѣ съ этимъ Марія, держась во всѣхъ случаяхъ правилъ отца своего, отказала многимъ поклонникамъ своимъ, перемѣнила съ ними обращеніе и такъ искуссно умѣла отклонить ихъ отъ себя, что каждый былъ принужденъ, какъ бы невольно; прекратить исканія свои; и что еще было лучше для Маріи: оставленные ею поклонники питали въ ней уваженіе. Вотъ какъ бываетъ оборотливъ и изыскателенъ умъ женщинъ въ таковыхъ случаяхъ, и какъ природа. создала ихъ склонными на таковые поступки!…. Старой Ижорской былъ неизъяснимо радъ, увидавъ, что Марія не отступаетъ отъ правилъ его и также подобно ему умѣла въ глазахъ знакомыхъ своихъ отклонить всѣ подозрѣнія на щетъ перемѣны образа жизни ихъ.
— Никаноръ и Вольдемаръ, какъ сказалъ я, бывали часто у Ижорскаго, а чрезъ это самое стали коротко, и въ нѣкоторыхъ случаяхъ, откровенно обходится съ нимъ. Между ими стало гораздо меньше употреблятся этикетовъ, а мѣсто оныхъ заступали дружество и короткость. Простота и неопытность сердецъ двухъ друзей приносили Ижорскому много пользы и споспѣшествовали намѣреніямъ его, отклоняли всякое подозрѣніе и не могли возбудишь проницательности. Марія съ своей стороны болѣе и болѣе очаровывала Никанора, но примѣрная застѣнчивость принимаемая ею въ обращеніи съ нимъ къ врожденной скромности характера Райскаго придавала необыкновенную робость и онъ ни какъ не могъ рѣшиться признаться ей въ любви своей. Прошло болѣе осьми мѣсяцевъ, какъ Никаноръ былъ знакомъ съ Ижорскимъ и любилъ Марію, но тайна любви его былъ извѣстна одному Вольдемару, онъ боялся я былъ въ нерѣшимости открыться ли прелестной Ижорской, или скрывать на душѣ своей мучительную страсть овладѣвшую сердцемъ его. Одни совѣты друга развлекали иногда грустнаго Никанора, одно то время, когда бывалъ онъ у Ижорскаго, доставляло спокойствіе ему, все прочее наводило на него скуку, казалось непріятнымъ и онъ ни въ пышныхъ обществахъ, ни въ обществахъ съ товарищами, ни въ общественныхъ увеселеніяхъ, однимъ словомъ, нигдѣ не могъ получить того, что чувствовалъ въ домѣ предмета, любви своей. Ижорской и дочь его видѣли положеніе влюбленнаго Никанора, ясно читали въ сердцѣ его: «Я томлюсь и страдаю отъ любви, отъ неизвѣстности къ прелестной Маріи»…. Онѣ видѣли и ждали выгодныхъ дли себя слѣдствіи: отъ этаго.
Разчетливый Алексѣй Васильевичъ, какъ будто бы по короткости знакомства, оставлялъ уже Никанора наединѣ съ дочерью своей, позволялъ ему проводить вечера съ нею и каждый разъ какъ только Никаноръ уѣзжалъ отъ него, онъ неотступно просилъ Райскаго, не оставлять его сёоими посѣщеніями. Юноша съ постоянныхъ и и твердымъ характеромъ, и въ самомалѣйшее время можетъ, къ нему бы то ни было, скоро привыкнуть въ жизни своей, для него тотъ предметъ, который нравиться, въ глазахъ его, не можетъ никогда терять прелестей своихъ, онъ всегда и во всякое время имѣетъ у него достоинства свои, кажется таковымъ же и не можетъ терять красотъ своихъ.
Таковъ былъ и Никаноръ. Для него то, что съ перваго раза обратило вниманіе его, могло чрезмѣрно понравиться, восхитить, очаровать, (впрочемъ подразумѣвая то, къ чему не предосудительно имѣть привязанность всякому) въ глазахъ его могло имѣть одинаковую цѣну, казаться тѣмъ же чѣмъ было оно съ самаго начала. Характеръ молодаго Райскаго былъ твердъ, рѣшителенъ и неизмѣнчивъ. Его сердце незнакомое съ притворствомъ было предано одной дружбѣ, — но явилась Марія, и Никаноръ сдѣлался поклонникомъ ее!….
Онъ по свойству характера своего любилъ ее постоянно, его сердце до толь спокойное теперь, страдало, билось въ груди для Ижорской и жаждало одной взаимности. Но можетъ ли тотъ, кто любитъ впервые, любитъ пламенно, истинно, кто неизъяснимо преданъ страсти этой, кому она какъ нѣчто неземное, можетъ ли тотъ, говорю я, предъ тѣмъ, кого избрало сердце его, говорить свободно, смѣло о любви своей; можетъ ли онъ скоро произнести признаніе? нѣтъ, онъ бываетъ робокъ, застѣнчивъ, онъ только въ глубинѣ сердца своего умѣетъ скрывать то, что чувствуетъ оно. Таковъ былъ и Никаноръ въ продолженіи осьми мѣсячнаго знакомства своего съ Ижорскими. Онъ Марію чтилъ только въ душѣ и въ однихъ бѣсѣдахъ съ другомъ своимъ говорилъ объ ней, о любви своей, но никакъ не рѣшало а произнести предъ ней признаніе. Истинная любовь, повторю я, бываетъ всегда робка, нѣжна, она подобна цвѣтамъ Юга которымъ несносенъ губительный хладъ Сѣвера.
Наступала зима, вечера дѣлались длиннѣе, Никаноръ бывалъ часто у Ижорскихъ. Онъ сокращалъ оные, или въ разговорахъ съ Маріею, или въ чтеніи съ нею книгъ, рускихъ и иностранныхъ журналовъ, или слушалъ игру ее на фортепіано, а кому же надобно сказать, что Ижорская играла на оныхъ превосходно. Для влюбленнаго Никанора, время, въ которое бывалъ онъ съ Маріею казалось всегда мгновеніемъ и не проходило ни одного раза, когда бы онъ уѣзжая отъ Ижорскихъ не увозилъ, въ сердцѣ своемъ большей привязанности къ дочери Алексѣя Васильевича; и чтобы болѣе и болѣе не очаровывался умомъ, талантами, и способностями Маріи. Никаноръ, пріѣзжая домой, если онъ только бывалъ у Ижорскихъ безъ Вольдемара, разсказывалъ другу своему о своемъ препровожденіи времени съ Маріею, и въ томительной: скукѣ находилъ въ этомъ одну отраду себѣ. Многіе изъ знакомыхъ Райскаго замѣтили перемѣну въ характерѣ его, старались узнать причину этому и никто не могъ проникнуть оной. Каждый изъ нихъ судилъ различно и если нѣкоторые и угадывали, говоря ему: «Никаноръ, вы влюблены!» что онъ всегда старался отклонять этотъ разговоръ, и хотя въ характерѣ Райскаго не было скрытности, однако въ этомъ случаѣ онъ прибѣгалъ къ оной: и никакъ не рѣшался откровенно признаться. Отецъ Райскаго и старый Прагинъ также довольно часто спрашивали Никанора о замѣченной въ немъ перемѣнѣ, однако онъ и передъ ними таилъ то что было на душѣ его, и о чемъ зналъ только одинъ Вольдемаръ.
Юные друзья не предполагали, Чтобъ тщательно скрываемая ими тайна была кому нибудь извѣстна, они не предполагали, чтобъ проницательность Ижорскаго могла проникнуть оное, короче, знать и видишь все, что было на сердцѣ влюбленнаго Никанора. Онъ, преданный мечтамъ своимъ, любви и надеждѣ, и вмѣстѣ съ этимъ томимый неизвѣстностью и скукой думалъ объ одной Марія и жилъ одною ею. Напротивъ того Ижорская не была таковою: и если она и думала о Никанорѣ то единственно потому что въ любви его находила средство для улучшенія своего будущаго. —
Она даже иногда, думая наединѣ или разговаривая съ отцомъ своимъ о Райскомъ, говорила. «Я удивляюсь, что этотъ молодой человѣкъ такъ робокъ, такъ неопытенъ, что даже по сю пору не можетъ признаться въ любви мнѣ. Странно, не ужели онъ всегда такъ обходился съ женщинами, признаюсь, надобно же имѣть терпѣніе при знакомствѣ съ Никаноромъ Райскимъ, но дѣлать нечего должно слѣдовать старинной пословицѣ; терпѣніе преодолѣваетъ все.» Такъ разсуждала Марія, питая въ душѣ надежду, терпѣніе же и притворная скромность ее, неизъяснимо очаровывали неопытнаго Никанора. Въ одинъ вечеръ, Никаноръ, говоря съ другомъ своимъ о прелестно! Маріи, искалъ въ душѣ его совѣтовъ къ объясненію съ нею. Вольдемаръ столько же неопытны! въ этихъ случаяхъ какъ и Райской не могъ дать оныхъ, но наконецъ счастливая мысль развернулась въ воображеніи Вольдемара: онъ совѣтовалъ Никанору написать письмо къ ней. Райской долго не соглашался на это, но, увлекаемый надеждою и любовію принялъ совѣтъ Прагина. Ахъ! чего страсть любви не заставитъ сдѣлать! на что она не принудитъ рѣшится и кѣмъ изъ предавшихся ей, не управляла она?…
Такъ и Никаноръ при всей врожденной нерѣшимости характера своего, при всей скромности и неопытности своей повиновался страсти сердца своего. Онъ, какъ я сказалъ уже прежде, хотя и всегда слѣдовалъ совѣтамъ Вольдемара, но теперь болѣе повиновался сердцу. Письмо къ Маріи Ижорской было готово на другой же день, еслибъ было возможно сообщить оное читателю, то я думаю, что каждый кто прочелъ бы оное вѣрнобъ сказалъ что одна любовь руководила мыслями Никанора, она одна диктовала ему и ни что другое, не могло ни занимать, ни развлекать его.
Райской въ письмѣ этомъ былъ болѣе нежели Сен-Прё въ своихъ письмахъ къ Юліи. Онъ былъ въ немъ чувствительнѣе, влюбленнѣе, пламеннѣе, скромнѣе и боязливѣе Вертера.
Райской, по совѣту друга, написалъ письмо къ Маріи; искусно сложилъ его, запечаталъ; — и вѣрно въ этотъ же день отдалъ, быть можетъ, скажетъ поспѣшный читатель. Ахъ! нѣтъ, онъ письмо это оставилъ у себя и при всемъ пожирающимъ его пламени любви не рѣшился отдашь онаго. Онъ опять прибѣгнулъ къ совѣтамъ друга. Вмѣстѣ съ нимъ долго разсуждалъ объ этомъ, но ихъ неопытность ничего не могла представить имъ кромѣ того, что они рѣшились ждать всего отъ времени. О время! о властелинъ нашъ! твои произволъ, твое теченіе многое перемѣняетъ въ жизни людей; ты на многое кладетъ печать свою, многое во власти твоей. Цѣлыя государства, цѣлыя поколѣнія людей уноситъ, подъ быстрыми крылами своими, многое рушитъ и возобновляетъ, ты въ своемъ теченіи дѣлаетъ людей счастливыми и несчастными, дѣлаетъ просвѣщенными и невѣждами, однимъ словомъ, ты повелѣваешь смертными, какъ рабами своими…
Но я разфилосовствовался, размечтался и позабылъ влюбленнаго, и нерѣшительнаго Никанора, позабылъ о написанномъ имъ письмѣ. Прошла недѣля какъ Раиской написалъ письмо къ Маріи, во все это время онъ не придумалъ еще какимъ образомъ отдашь оное. Но я сей часъ мечталъ о времени, и говорилъ, что на произволъ его Райскій и Вольдемаръ отложили отдачу письма, это со стороны ихъ было сдѣлано обдумано.
Не спѣшите въ намѣреніяхъ своихъ! часто говоритъ намъ опытъ. Его совѣтъ разуменъ. Никаноръ, хотя не отъ Опыта, но отъ нерѣшимости и робости не рѣшался отдать письма Маріи, однако это самое вывело его изъ всѣхъ трудностей, я не скажу чтобъ для него послужило къ лучшему (что окажетъ послѣдствіе) покрайне мѣрѣ благопріятствовало намѣреніямъ.
12 Декабря былъ вечеръ у Алексѣя Васильевича по случаю рожденія Маріи. Читатель вѣрно уже предположилъ себѣ, что между гостей былъ и Никаноръ Райскій и едвали не изъ первыхъ съ своимъ другомъ Вольдемаромъ. — По кругу знакомства Ижорскаго и его дочери гостей было очень много, радушіе хозяина и образованность Маріи могли занять каждаго, всѣ по желанію своему могли найтить удовольствіе себѣ: игра въ карты, (надобно сказать, что бостонъ и вистъ были въ этотъ вечеръ первенствующими играми въ домѣ Ижорскаго) танцы и игра Маріи на фортопіано разнообразили собою препровожденіе времени и длинный: зимній вечеръ прошелъ для каждаго нечувствительно. Я неговорю уже о Никанорѣ. Онъ, упоенный, восхищенный, веселый, забывалъ самаго себя, забывалъ все окружающее его. Перелетныя мечты, обольстительныя надежды, милое удовольствіе — быть съ Маріею, занимали, восхищали влюбленнаго Никанора. Его душа, можно сказать, была въ это время въ какомъ то раю блаженства, въ какомъ-то неземномъ виталищѣ!
Райской во весь вечеръ болѣе танцовалъ съ Маріею, болѣе другихъ восхищался ея игрою на клавишахъ, что же происходило на душѣ его, когда кто нибудь хвалилъ игру Ижорской, объ этомъ можетъ судить одинъ тотъ, кто любилъ подобно моему Никанору. Во время танцовъ Марія по вдохновенію ли кокетства, или по влеченію сердца, но только ласковѣе обыкновеннаго обходилась съ влюбленнымъ Никаноромъ. Это ободрило его, сдѣлало развязнѣе, смѣлѣе, болѣе надеждъ подало душѣ его и онъ самому себѣ далъ слово, чтобъ въ этотъ вечеръ отдать Маріи письмо, которое находилось съ нимъ, и объ которомъ я предувѣдомилъ уже читателя. Послѣ котильона, когда уставшая Марія сѣла отдохнуть, Никаноръ сталъ у стула ее, не знаю, что въ это время было на душѣ его, но только два или три невольные вздоха вырвались изъ груди влюбленнаго юноши, это обратило вниманіе Маріи. Она, не дамъ отчета читателю, почему теперь рѣшилась спросить, что заставило Никанора такъ вздыхать тяжело, но только Райскій, какъ бы ободренный вопросомъ этимъ рѣшился въ полголоса сказать ей: "Марья Алексѣевна! я былъ бы готовъ откровенно и чистосердечно отвѣчать вамъ; но боясь заслужить негодованіе отъ васъ, нахожусь принужденнымъ невольно прибѣгнуть къ скрытности.
— Вы меня удивляете, господинъ Райскій, отвѣчала Марія, съ видомъ особенной проницательности; впрочемъ жаль, что теперь, ни мѣсто, ни время не могутъ служить намъ къ объясненію, но я съ своей стороны останусь въ надеждѣ, что вы при первомъ удобномъ случаѣ скажите мнѣ то, что теперь на душѣ у васъ.
"Ахъ! Марья Алексѣевна, если бы только могъ надѣятся я что вы выслушаете меня; если бы исполнились желанія мои, то я считалъ бы себя счастливѣешимъ изъ смертныхъ.
Въ это время подошли къ Никанору старый Ижорской и Прагинъ. Разговоръ прервался. Отецъ Маріи просилъ Райскаго, чтобы онъ упросилъ Вольдемара, которой же участвовалъ въ танцахъ, сдѣлать партію въ вистъ. Никаноръ, давно уже положилъ за правило себѣ и въ самомалѣйшихъ случаяхъ стараться угождать Ижорскому, просилъ объ этомъ друга своего, Вольдемаръ уважилъ прозьбу друга, сѣлъ играть въ вистъ, Ижорской: пошелъ заниматься съ протчими гостями, а Никаноръ хотя и остался опять возлѣ Маріи, однако прежняго разговора начать было нельзя, какъ потому, чтобы другимъ не подать подозрѣнія, такъ равно и отъ того, что начинался слѣдующій: танецъ.
Ударило часъ за полночь, нѣкоторые изъ гостей начинали разъѣзжаться. Никаноръ замѣтивъ это невольно захотѣлъ узнать о времени. Онъ вынулъ золотыя часы свои и когда увидѣлъ, что было на оныхъ, четверть втораго, то невольный вздохъ вылетѣлъ изъ груди его. Но, быть можетъ, думалъ онъ про себя, часы мои невѣрны и идутъ часъ или полтора впередъ. Въ этихъ мысляхъ подошелъ онъ къ Вольдемару, которой игралъ въ вистъ, и просилъ его взглянуть на часы свои. Отвѣтъ дватцать минутъ втораго увеличилъ скуку, которая уже начинала владѣть душою Никанора: ибо наступало время отъѣзда домой.
Танцы кончались. Пышный ужинъ изготовленный съ искуствомъ ожидалъ оставшихся гостей, Ижорской и дочь его съ радушіемъ и вѣжливостію объявили объ ономъ и подъ игру въ то время моднаго польскаго отправились гости къ столу. Марію велъ Никаноръ. Въ это время рѣшился онъ отдашь письмо ей. Съ какою, надобно сказать, тайною радостію въ душѣ приняла она отъ Райскаго искустно свернутую бумажку, въ какомъ восторгѣ въ эту минуту находился влюбленный Никаноръ — перо посторонняго слабо, или сказать лучше, не въ состояніи изъяснить этого. Чувствительные и равнодушные, противники любви и философы — моралисты пускай судятъ различно о положеніи Никанора; пускай другіе даже упрекаютъ меня, что такъ много говорю о такой малости — я готовъ выслушать приговоръ ихъ, а между прочимъ обращусь опять къ оставленному мною въ восхищеніи Райскому. Онъ, во все время ужина, предаваясь мечтаніямъ, думалъ только объ отданномъ письмѣ, надѣялся и отчаявался, вѣрилъ и не довѣрялъ надеждѣ — однимъ словомъ — Никаноръ былъ подобенъ человѣку, которой, находясь въ темницѣ и, зная невинность свою сомнѣвается въ полученіи свободы, предполагая, что производители суда не вникнутъ рачительно въ сущность объвиненіи надъ нимъ.
Ужинъ кончился. Тосты за здравіе новорожденной были выпиты, каждый изъ гостей остался совершенно доволенъ, какъ радушіемъ хозяина, такъ равно и угощеніемъ его. Каждый изъ нихъ прощаясь и, слѣдуя правиламъ свѣтской вѣжливости благодарилъ Ижорскаго за приглашеніе, за его ласки; но никто (не смотря на всю веселость) кромѣ Никанора, не уѣзжалъ отъ Ижорскаго съ такимъ нежеланіемъ, съ такою медленностію, и если бы ни Вольдемаръ, которой послѣ ужина около трехъ или четырехъ разъ напоминалъ ему о времени отъѣзда, то вѣрнобъ влюбленный Райскій, забывая всю деликатность, всю вѣжливость свою рѣшился бы до поздняго утра пробыть у Ижорскихъ. Любовь, любовь! какъ ты играешь смертными — послушными дѣтьми природы, сколько ты имѣешь власти надъ ними, власти даже иногда и надъ самымъ разсудкомъ ихъ. Я не знаю, кто дастъ отвѣтъ дабы разрѣшить вопросъ: отъ чего столь сильно могущество любви надъ смертными? Философы, наблюдатели нравовъ, историки сердецъ человѣческихъ, всѣ моралисты свѣта останутся безмолвны, будутъ не въ состояніи дать удовлетворительнаго отвѣта, отъ чего любовь имѣетъ таковые права надъ человѣкомъ, отъ чего она ни подчинена законамъ обществъ; прихотливымъ повѣленіямъ людей; власти родительской; модѣ приличію, уставамъ свѣта. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Такъ кончился день рожденія Маріи Ижорской, въ которой, нащетъ Никанора видѣла она, исполненными желанія свои ибо полученное ею письмо отъ него увѣрило ее вполнѣ, что Райскій влюбленъ въ нее.
Какъ жаль, что многія изъ женщинъ — изъ этихъ милыхъ существъ созданныхъ Всемогущимъ для украшенія природы, имѣютъ болѣе безнравственнаго въ характерахъ своихъ нежели лучшаго, добродѣтельнаго, высокаго! Цѣль ихъ жизни — стремленіе къ обманамъ, къ притворству, къ кокетству. Такъ и Марія Ижорская, подобно каждой изъ пола своего, любовь — эту чистую, благородную страсть считала средствомъ, цѣлію къ выгодамъ
ГЛАВА ВТОРАЯ.
правитьНа другой день бала, лишь только лучи солнца, сквозь узорчатый отъ мороза стекла проникли въ комнату проснувшійся Маріи Ижорской, какъ первою мыслію ея было полученное на канунѣ письмо. Она съ какой-то улыбкою самодовольствія взяла его со столика стоящаго близь постели, развернула, прочла, положила опять на столикъ и, качая головою мысленно сказала себѣ: «О неопытный юноша, о Петрарка девяшнатцатаго столѣтія, но только я не могу быть твоею Лаурою: я живу въ мірѣ вещественному мнѣ незнакомъ міръ идеальный»… "Впрочемъ, продолжала она нѣсколько подумавъ, я готова играть въ вистъ съ тобою, готова быть мечтательницею: ибо чрезъ это могу болѣе выиграть)…. Приходъ служанки прервалъ мечты Маріи. — Сударыня, сказала вошедшая служанка, папинька изволилъ уже встать и спрашивалъ объ васъ.
«Хорошо, такъ подай же одѣться мнѣ, я пойду къ нему.
Катерина (такъ звали служанку) исполнила приказаніе госпожи своей, то есть одѣла ее, вычесала голову, приготовила умыться и проч. и проч. а покуда исполняла оное то начала разговоръ съ нею.
Кто не знаетъ, (сдѣлаю маленькое отступленіе:) что служанки во всѣхъ случаяхъ наперсницы госпожъ своихъ, онѣ ихъ правой глазъ, вѣрное ухо, черезъ нихъ, какъ молодыя, неопытныя дѣвицы, шахъ и самыя дамы узнаютъ о расположеніи къ себѣ какого-нибудь мущины, черезъ нихъ получаютъ онѣ записочки pour l’amour, черезъ нихъ… но можно ли изчислить всѣ услуги расторопныхъ на таковые случаи субретокъ; можно ли описать все то, въ чемъ бываютъ онѣ полезны госпожамъ своимъ и какія за все это получаютъ онѣ награды, благосклонности, снисхожденіе; какую важную играютъ ролю между другими служанками, которыя же за» служили еще довѣренности госпожи своей. Изъ сужденія о частномъ можно сдѣлать сужденіе и о цѣломъ: такъ точно въ свѣтѣ, во всѣхъ обществахъ, между всѣми классами людей есть какая то особенность, по которой иные берутъ надъ другими какое-то право, какое-то первенство…… Но я уже слишкомъ отступилъ отъ настоящаго предмета и позабылъ словоохотливую Катерину. Начавшую разговоръ съ своей госпожею. —
— Вы, я думаю, сударыня, ска зала она, отъ вчерашнихъ танцевъ довольно поустали.
"Да, Катеринушка, отвѣчала Марія, "то правда твоя, но признаюсь, что Райской хоть кого заставитъ танцовать съ нимъ. Его ловкость обращенія, его комплименты, его прозбы подъ часъ, такъ милы, что, кажется, з а ставятъ позабыть всякую усталость.
— Это точно, сударыня, отвѣчала Катерина, улыбаясь. Никаноръ Дмитричь прелюбезный молодой человѣкѣ и я думаю, что онъ, не меньше Пастушкова, Блесткина, Волгина и другихъ изъ старыхъ знакомыхъ вашихъ, нравится вамъ.
"Разумѣется, да это было бы и смѣшно еслибъ какая нибудь дѣвица сказала, что Райской не можетъ нравиться. Вообрази, онъ одинъ сынъ у отца, которой имѣетъ огромнѣйшее состояніе, къ томужъ хорошо воспитанъ, не дуренъ собою я вмѣстѣ съ этимъ, (какъ говорятъ старики) не избалованъ. Но скажи мнѣ, катерина, чему ты разсмѣялась, когда только заговорила я объ Райскомъ.
— А почему вы, сударыня, не заговорили ни объ комъ изъ молодыхъ людей, какъ только объ Никанорѣ Дмитричѣ.
"Это потому, что я, какъ видѣла ты, почти съ нимъ однимъ протанцовала весь вечеръ, ты же спросила меня объ усталости, а это самое и заставило меня вспомнить Райскаго.
— Полноте, сударыня, скромничать, кажется прежде вы не были таковыми, а теперь, Богъ знаетъ, что сдѣлалось съ вами, отъ чего явилась въ васъ такая скрытность — удивляюсь! Бывало, Марья Алексѣевна, лишь только замѣтитъ, что кто нибудь начинаетъ оказывать ей благосклонности свои, или что нибудь подобное, какъ тотчасъ же объявляетъ вѣрной Катеринѣ, а теперь…
"Полно, полно, болтушка, прервала ее Ижорская; я не сдѣлалась противъ тебя скрытнѣе, но скажи мнѣ, почему ты предполагаешь, что будто бы между мною и Райскимъ заводится связи.
— Почему Я могла замѣтить, изволите вы спрашивать меня, потому сударыня, что Никаноръ Дмитричь въ разговорѣ съ вами слишкомъ много иногда измѣняетъ себѣ, что доказываетъ ясно, онъ влюбленъ въ васъ; а къ томужъ благосклонность и съ вашей стороны оказываемая ему, увѣряетъ, что я онъ вамъ нравится также.
"Это, Катя, правда твоя, что Райской непротивенъ мнѣ; да жъ тому же надобно сказать къ чести его, что онъ можетъ отъ многихъ молодыхъ дѣвицъ заслуживать то же самое — только одно въ немъ предосудительно, а особенно въ нашъ вѣкъ, онъ довольно робокъ, и, какъ кажется, еще неопытенъ въ обращеніи съ нашимъ поломъ. —
— Такъ чтожъ, Марья Алексѣвна, тѣмъ лучше для васъ. Его неопытность можетъ служить для васъ же въ пользу.
"Все такъ, я въ этомъ согласна съ тобою; но Райскій имѣетъ отца. Этотъ человѣкъ, какъ видѣла я сама и слышала отъ папиньки довольно строгъ въ правилахъ своихъ, вмѣстѣ съ этимъ довольно честолюбивъ, быть можетъ, онъ не захочетъ, чтобъ сынъ его женился на бѣдной дѣвицѣ.
— И, полноте, сударыня. Я предполагаю, что папинька господина Райскаго, изъ любви къ единственному сыну своему вѣрно рѣшится и ни какъ не будетъ противорѣчить желаніямъ его, а особенно тогда когда Никаноръ Дмитричь дѣйствительно влюбленъ въ васъ. Надобно только, Марья Алексѣева, совсѣмъ искуствомъ образованной дѣвицы умѣть заставить обожать себя.
Разговоръ Маріи Ижорской и достойной ее наперсницы продолжался еще довольно долго; но оный былъ обращенъ на другіе предметы. Онѣ вспомнили прошедшее, вспомнили нѣкоторыхъ знакомыхъ, иныхъ хвалили, иныхъ бранили, о нѣкоторыхъ сожалѣли, а надъ нѣкоторыми довольно посмѣялись, и кончили оный общимъ желаніемъ: увидать скорѣе Райскаго. —
Теперь надобно сказать читателю, хотя Марія Ижорская, какъ видно изъ ее разговора съ Катериною и была нѣкогда откровенна съ нею, но теперь сдѣлалась скрытнѣе: ибо она боялась, чтобъ чрезъ подобные разсказы не дошло это до отца Райскаго, а также и самъ разчетливый Ижорской совѣтовалъ ей быть въ этомъ случаѣ какъ можно скромнѣе, что самое принудило Ижорскую не объявлять Катеринѣ о полученномъ письмѣ. Но если она намекнула о своемъ расположеніи къ Никанору то это сдѣлала потому что она знала хорошо проницательность Катерины я если бы прибѣгла къ совершенной скрытности то могла бы подать большее подозрѣніе и заставить смотрѣть ее гораздо внимательнѣе.
Когда Марія совершенно одѣлась; то послала Катерину узнать, что дѣлалъ Алексѣи Васильевичъ, а сама въ это время взяла лежащее на столикѣ письмо дабы доказать оное отцу своему, зажала оное въ руку, сѣла съ видомъ совершеннаго довольства у окна и дожидалась возвращенія посланной. Наперсница-служанка скоро возвратилась и увѣдомила: что Алексѣй Васильичъ теперь въ кабинетѣ своемъ, куда, приказалъ мнѣ, сударыни, позвать и васъ.
Марія пошла къ отцу своему, а Катеринѣ велѣла безъ себя убрать комнату ея. Изъ любопытства простительнаго въ этомъ случаѣ, читатель, послѣдуемъ за нею туда и мы. —
ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
правитьСтарый Ижорской, подобно человѣку занятому большими дѣлами, былъ преданъ глубокому размышленію. Онъ, держа правой руки указательной палецъ у рта своего, наклонившись къ груди головою ходилъ взадъ и впередъ по кабинету своему и только изрѣдка взглядывалъ на дверь онаго. Его лице, думы и размышленія дѣлали довольно пасмурнымъ, а нависшія брови и сморщенный лобъ ясно давали знать, что онъ о чемъ-то сожалѣлъ, на что то досадывалъ. Болѣе часу былъ онъ въ таковомъ положеніи и, быть можетъ, пробылъ еще бы долѣе еслибъ не вошла Катерина. Ея приходъ заставилъ его невольно перемѣниться и хотя принужденно, однако принялъ онъ видъ веселый.
Катерина доложила ему, что Марья Алексѣева давно уже встала и ее послала узнать, что теперь дѣлаетъ онъ.
— Скажи ей, чтобы она пришла сей часъ ко мнѣ, отвѣчалъ Ижорской, трепля своей рукою по щекѣ Катерину, и пристально смотря въ глаза ей.
"Вы вѣчно, баринъ, любите пришучивать, отвѣчала служанка, нехотя отворачивая отъ Ижорскаго щеку свою.
"Съ кѣмъ же, какъ не съ такими, какъ ты, хорошенькая и пошутить намъ — мущинамъ. Ну, да однако, теперь не время и недо шутокъ, поди къ Машѣ и вели же ей придти скорѣе ко мнѣ.
"Слушаю-с… слушаю-с….. сказала Катерина, убѣгая со смѣхомъ изъ кабинета Ижорскаго. —
Лить только Ижорской остался одинъ, какъ мысль, что Марія вѣрно что — нибудь особенное хочетъ сообщить ему прогнала совершенно съ лица его угрюмость и сдѣлала оное довольно веселымъ.
Надобно предувѣдомить читателя, что когда только Марія хотѣла что — нибудь особенное сообщать отцу своему, то она въ такихъ случаяхъ посылала по утру въ кабинетъ его служанку свою, дабы спросить какъ будто бы о дозволенія, войти въ оный; но сказать яснѣе — это было у нихъ условнымъ знакомъ сообщенія другъ другу особенныхъ новостей, ибо и самъ Ижорской, если ему было нужно что нибудь особенное сообщить дочери своей, поступалъ точно такимъ же образомъ.
Но вотъ Ижорская въ кабинетѣ отца своего; (а мы, благосклоннѣй читатель, изъ невольнаго любопытства подслушаемъ разговоръ ихъ) вотъ она по долгу дочерней признательности отдала ему должное почтеніе, то есть поздравила съ добрымъ утромъ, поцѣловала руку его, спросила о здоровьи и проч. и проч. наконецъ сѣла противъ него на диванѣ, Алексѣй же Васильевичъ противъ нее на Волтеровскихъ креслахъ своихъ.
— Ну, другъ мой, Марья Алексѣевна, началъ Ижорской, послѣ — двухъ минутнаго молчанія; спокойно ли ты провела остатокъ ночи, я думаю, что вчера такъ много танцевавши довольно устала.
"Помилуйте, папинька, отъ чего то? Развѣ вы незнаете, что я страстная охотница до танцевъ. Это душа моя, а особенно тогда если ангажирующій кавалеръ превосходно танцуетъ самъ. —
— Знаю, знаю! другъ мой, но однако же танцовать столько сколько ты танцовала вчера — такъ признаюсь, что невольно будетъ въ ногахъ дни два чувствовать усталость.
"А я напротивъ, не чувствую ни малѣйшей и готова даже хоть сей часъ опять танцовать идти.
— А особенно я думаю съ господиномъ Райскимъ, сказалъ Алексѣй Васильевичъ, улыбаясь, и пристально смотря на дочь свою:
— Это правда ваша, папинька, и болѣе отъ того, что Никаноръ Дмитріевичъ танцуетъ превосходно.
"Точно, точно, Марья Алексѣевна, говорилъ Ижорской, хохоча, и это вижу ясно и ни мало не сшибся въ предпріятіяхъ своихъ. Но скажи пожалуста, неужели Раиской, какъ я замѣтилъ, при всемъ расположеніи жъ тебѣ, еще ни одного слова не сказалъ объ томъ.
"Что касается, папинька, до объясненія любви словеснаго, то я отъ Никанора Дмитріевича не слыхала ниже полуслова и если бы, откровенно скажу вамъ, не рѣшилсябъ онъ въ скоромъ времени объясниться мнѣ въ любви своей, то я рѣшительно бы перемѣнила обращеніе съ нимъ.
— Какъ, Марья Алексѣевна, господинъ Райской объяснился въ любви тебѣ? сказалъ Ижорской съ видомъ неизъяснимаго на лицѣ удовольствія, впрочемъ, какъ бы не вѣря словамъ дочери своей. Ну, такъ, другъ мой, поскорѣе разскажи мнѣ объ этомъ подробно, я нетерпѣливо хочу знать, какъ этотъ не опытный, застѣнчивый юноша открылся тебѣ въ страсти своей?
Марія подробно разсказала отцу своему какимъ случаемъ Райской изъяснилъ ей любовь свою, гдѣ и когда, прочла ему полученное письмо его, отъ чего старый Ижорской былъ внѣ себя. Его восхищеніе Превосходило границы, на лицѣ и въ глазахъ была видна неизъяснимая радость, однимъ словомъ, онъ походилъ на изступленнаго, или на человѣка, которой нѣсколько лѣтъ бывъ лишенъ зрѣнія, наконецъ — чрезъ помощь искуснаго оператора оное получаетъ.
Ижорской во время чтенія Маріею письма нѣсколько разъ вскакивалъ съ Волтеровскихъ креселъ своихъ, скорыми шагами прохаживался по комнатѣ, опять садился и въ этомъ сильномъ энтузіазмѣ схватывалъ руку дочери своей, крѣпко жалъ оную и даже (чему быть можетъ не повѣрятъ, но это истина) нѣсколько разъ цѣловалъ оную. Вотъ до какой степени можетъ доходить испорченность нравовъ, и какъ люди, потерявшіе нравственность, могутъ терять права данныя имъ природою?… Нравы, нравы! — какимъ бываете подвергаемы вы ураганамъ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Ваша испорченность приноситъ гибель будущимъ поколѣніямъ. —
Но чтожъ, Алексѣй Васильевичъ, быть можетъ, спросишь меня благосклонный читатель, когда Марія прочла ему полученное ею отъ Рабскаго письмо.
Алексѣй Васильевичъ по прочтеніи Маріею письма всталъ опять съ креселъ своихъ, прошелъ три раза взадъ и впередъ по кабинету, потеръ правою рукою лобъ свой, наконецъ сѣлъ возлѣ Маріи на диванѣ, взялъ руку ее и сказалъ ей:
"Марья Алексѣевна! я не знаю, кто можетъ быть счастливѣе тебя на свѣтѣ этомъ; я не знаю, какъ благодарить судьбу, которая такъ рачительно печется о тебѣ, предвѣщаетъ тебѣ такую лучшую будущность, улучшаетъ твое настоящее. Письмо, которое ты читала мнѣ доказываетъ ясно что Райской влюбленъ въ тебя; влюбленъ пламенно и что онъ если судишь по его неопытности, любитъ въ первый разъ въ жизни своей, чѣмъ должна дорожить ты, ибо первая любовь юноши безпредѣльна, онъ слѣпо ввѣряется ей, въ это время разсудокъ не имѣетъ власти надъ нимъ, одна пламенная страсть владѣетъ душою его, онъ не думаетъ о будущемъ, не печется объ немъ — одно настоящее занимаетъ весь умъ, владѣетъ всею душой его. Такъ точно и страстно обожающій тебя Райскій преданъ весь одной любви, теперь для него все прочее не заключаетъ въ себѣ ничего привлекательнаго, одна ты занимаешь всѣ мечты его, одну тебя рисуетъ онъ въ воображеніи своемъ, но только, другъ мои, Марья Алексѣевна, ты должна совсѣмъ искуствомъ умной, просвѣщенной дѣвицы усиливать болѣе и болѣе въ сердцѣ Райскаго привязанность къ себѣ; болѣе и болѣе очаровывать его; брать верхъ надъ характеромъ этаго юноши, однимъ словомъ, умѣть заставить его зависитъ совершенно отъ тебя, такъ, чтобы слова твои, желанія — считалъ онъ для себя закономъ.
— Неужели, папинька, вы думаете, я буду такъ неосторожна, что, видя привязанность къ себѣ Райскаго не буду умѣть вполнѣ пользоваться этимъ случаемъ. Будьте увѣрены, папинька, что ваши наставленія глубоко врѣзаны въ памяти моей и никогда не выдутъ изъ оной. А къ моему же, самый: разсудокъ твердитъ мнѣ, что я должна болѣе пещись о пользѣ своей чѣмъ о любви мечтательной, идеальной….. Я знаю, Райской большой мечтатель, знаю, что онъ любитъ предаваться воображенію, сказать короче, строить въ умѣ своемъ воздушные замки; но я напротивъ — я люблю болѣе вещественное, необходимое, полезное — люблю то безъ чего человѣкъ обойтись не можетъ, безъ чего всѣ мы, какъ тѣло безъ души, какъ корабль безъ мачтъ, а что я, папинька, разумѣю подъ этимъ, то вѣрно вы догадались уже.
"Такъ, другъ мой, если только же ошибся я: ты подъ этимъ разумѣешь деньги!
— Вы отгадали; слѣдственно, папинька, моя философія гораздо полезнѣе для жизни людей (особенно же въ нашъ вѣкъ) чѣмъ всѣ разсужденія древнихъ и новыхъ философовъ; полезнѣе нѣмъ мечты поэтовъ, однимъ словомъ, это для человѣка лучшій и вѣрнѣйшій способъ проводить жизнь счастливо, спокойно.
"Но нельзя же, другъ мой, Марья Алексѣевна, чтобы съ господиномъ Райскимъ не сдѣлаться мечтательницею, хотя притворно. Ты знаетъ, что чрезъ это гораздо болѣе можно выиграть изъ него, гораздо болѣе расположить къ себѣ.
— Ваша правда, папинька, я это знаю, да къ тому же, вы знаете сами, что я порою люблю мечтать и сама, но только не рождена мечтательницею совершенно, или лучше сказать, не имѣю характера подобнаго Райскому; но чтобъ иногда идти въ вистъ ему, то я готова и могу сказать утвердительно, что совсѣмъ должнымъ для этого искуствомъ разыграю ролю свою.
"Я не знаю, другъ мой, сказалъ Ижорской, съ видомъ радости, чѣмъ можно достойно благодарить такую дочь какова ты.
— Я должна, папинька, болѣе благодарить васъ: ибо ваша опытность въ жизни и ваши попеченія обо мнѣ много, какъ вижу я, дославили для меня пользы. Мое воспитаніе въ домѣ Князя В --скаго доставило мнѣ способъ образовать себя, ознакомить свои вкусъ съ науками и искуствами; но это все можетъ служить для однихъ пышныхъ обществъ, но не для жизни. Вы же съ своей стороны пеклись обо мнѣ, какъ отецъ, за что я должна вѣчно остаться благодарною вамъ; къ тому же вы знаете, папинька, что въ нашъ вѣкъ человѣкъ съ талантами, съ умомъ, однимъ словомъ, человѣкъ ученый, но бѣдный, гораздо менѣе обратитъ на себя вниманіе прочихъ людей чѣмъ богачъ, хотябъ былъ онъ и совершенный невѣжда; первый изъ нихъ въ обществахъ будетъ названъ педантомъ, а второй милымъ, добрымъ, деликатнымъ, сказать короче, душою общества.
"Точно, другъ мой, это неоспоримо и противъ этого вѣрно мало найдется возражателей, но впрочемъ оставляя ясно, скажи мнѣ, Марья Алексѣевна, намѣрена ли ты на письмо Никанора Дмитрича отвѣчать письмомъ же?
— Я думаю, папинька, что будетъ гораздо лучше, если я при удобномъ случаѣ, только словесно скажу Райскому, что я также влюблена въ него.
"Такъ, вотъ это дѣлаешь ты истинно съ разсудкомъ, и я вижу ясно, что не тобою любовь, но ты управляешь ею. Теперь я остаюсь спокойнымъ; ибо слышавъ твои сужденія и, зная самыя намѣренія не буду опасаться; чтобъ страсть любви могла столько же овладѣть тобою, какъ Никаноромъ.
— О! въ этомъ случаѣ, папинька, вы можете остаться спокойнымъ совершенно: ибо я всегда болѣе слѣдовала разсудку, чѣмъ велѣніямъ сердца и удивляюсь, какъ многія дѣвицы (даже и нашего уже просвѣщеннаго вѣка) не умѣютъ обуздывать сердецъ своихъ, подчинять оныя волѣ разсудка и любить безъ границъ.
Разговоръ Ижорскаго съ дочерью, быть можетъ, продолжался бы еще далѣе еслибъ не прервала оный вошедшая служанка. Она доложила имъ, что пришелъ человѣкъ отъ Райскихъ.
Человѣкъ отъ Райскихъ!…… Это было чѣмъ-то магическимъ, какъ для самаго Ижорскаго, такъ я для Маріи. Они вмѣстѣ поспѣшили видѣть его и присланный прежде нежели успѣлъ сказать имъ съ какимъ препорученіемъ пришолъ онъ, былъ осыпанъ множествомъ вопросовъ, какъ со стороны Алексѣя Васильича, такъ и со стороны Маріи. Онъ и она наперерывъ спрашивали: счастливо ли пріѣхалъ отъ нихъ съ бала Никаноръ Дмитричь, каково онъ провелъ ночь и проч. и проч. такъ, что слуга едва успѣвалъ отвѣчать имъ на вопросы эти. Марья Алексѣева побуждаема любопытствомъ, которое взяло верхъ надъ вѣжливостію спросила слугу за чѣмъ и отъ котораго Райскаго былъ онъ присланъ къ нимъ.
Едва расторопный слуга сказалъ, что онъ былъ присланъ отъ молодаго барина узнать объ ихъ здаровьи я благодарить за пріятность какую только могъ Никаноръ Дмитричь найтить на балѣ у нихъ, какъ на лицѣ стараго Ижорскаго изобразилась радость, онъ едва могъ говорить, ибо отъ восхищенія дрожалъ голосъ его. Вотъ, какъ порывы радости могутъ дѣйствовать на душѣ человѣка даже и такого, которой ежеминутно хочетъ играть роль притворства — и при каждомъ случаѣ старается быть скрытнымъ!…
Старки Ижорской со всею вѣжливостію свѣтскаго человѣка приказалъ присланному благодаритъ Райскаго, что также съ своей стороны сдѣлала и Марія, а вмѣстѣ съ этимъ Ижорской не позабылъ и о зовѣ Райскаго къ себѣ. По уходѣ слуги Алексѣй Васильичъ и Марія занялись опять разговоромъ объ Райскомъ, первый одобрялъ его вѣжливость, а вторая скромность; тотъ находилъ въ немъ тихость характера, хвалилъ благородство душа и пылкость сердца; а эта находила въ немъ необыкновенный умъ, чрезвычайныя способности, однимъ словомъ, Никаноръ Райскій (по справедливости юноша достойный похвалы) въ глазахъ Ижорскихъ былъ болѣе нежели обыкновенный смертный. Ахъ, Райскій, Райскій! если бы ты былъ бѣднякъ, или еслибъ люди характерами подобные Ижорскимъ не ослѣплялись блескомъ золота, то вѣрно бы и совершеннѣйшій умъ человѣка въ глазахъ ихъ казался бы обыкновенною посредственностію. Такъ, кстати сказать можно, въ нашъ образованный: вѣкъ когда лучъ просвѣщенія озарилъ умы большой части людей, когда люди хотятъ извлекать изъ всего пользу, когда они стремятся все къ высшему, къ лучшему, къ прекрасному — ахъ! въ это-то самое время еще болѣе нежели въ вѣки невѣжества стали уважать богатство, и на бѣдность, какъ бы на невѣжество смотрѣть съ презрѣніемъ.
Теперь и мы, благосклонный читатель послѣдуемъ за посланнымъ Никанора Дмитріевича и вспомнимъ кстати этаго влюбленнаго юношу, котораго позабыли мы съ самаго балу Ижорскихъ.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.
править«Какъ изгнанникъ желаетъ видѣть родину свою, какъ арестантъ ждетъ съ нетерпѣніемъ свободы, какъ усталый путникъ тихаго пріюту, какъ поэтъ возвращенія весны — такъ точно, влюбленный Райскій ожидалъ возвращенія съ отвѣтомъ отъ Ижорскихъ своего посланнаго. Какая-то робость даже раскаяніе предъ самимъ собою тяготили душу Никанора и онъ въ одну и ту же минуту дѣлался то веселымъ, то скучнымъ, твердя ежеминутно самому себѣ: „Скороли возвратиться Андрей.“ Такъ звали человѣка, которой былъ посланъ къ Ижорскимъ.
Но прежде нежели возвратиться посланный я разскажу причину отъ чего въ таковомъ положеніи находился Райскій. Начну съ его возвращенія съ балу.
Никаноръ во всю дорогу покуда ѣхалъ домой отъ Ижорскихъ былъ внѣ себя отъ радости. Онъ, какъ бы вдохновенный или очарованный волшебною силою въ восторгѣ сильнаго энтузіазма разсказывалъ другу своему какъ отдалъ онъ письмо Маріи, какъ она благосклонно и съ какою скромностію приняла оное и если бы надобно было переѣхать имъ верстъ пять или шесть, то Райской вѣрно бы нѣсколько разъ повторилъ разсказъ свой объ отданіи письма. По пріѣздѣ домой оба друга отправились вскорѣ въ спальни свои. Не смотря на то, что было около половины пятаго часа утра, но влюбленный Райскій ни мало не помышлялъ о снѣ, онъ мечталъ о Маріи, мечталъ о будущемъ счастіи, когда онъ назоветъ ее своею супругою. Но, какъ часто — мы, упоенные пріятными мечтами, въ самозабвеніи съ самими собой забываемъ превратность судьбы — этаго деспота смертныхъ, и какъ часто, мы, въ одну и ту же минуту изъ самаго веселаго расположенія духа переходимъ въ унылое. Такъ точно случилось и съ Райскимъ. Минута восторга прошла. Онъ, вспоминая объ отданномъ Маріи письмѣ страшился, что быть можетъ, старый Ижорской узнавъ объ этомъ прекратитъ знакомство съ нимъ. Прошло около двухъ часовъ, какъ Райской былъ въ постели, но благодѣтельный сонъ ни на минуту не овладѣлъ имъ. Страхъ и надежда, печаль и радость, увѣренность и разувѣреніе поперемѣнно владѣли душою влюбленнаго Никанора и онъ до самаго разсвѣта подобно больному которой страдаетъ сильною болью жъ членахъ, своихъ, ни на минуту не могъ заснуть. Съ появленіемъ первыхъ лучей восходящаго солнца Никаноръ всталъ съ постели. Мысль, что быть можетъ, скромная Марія (таковою онъ считалъ Ижорскою) сказала уже отцу своему о полученномъ ею письмѣ, (въ чемъ, какъ видитъ читатель, Раиской и не ошибся) и Алексѣй Васильичъ пылалъ на него гнѣвомъ — эта мысль ужасно тяготила душу влюбленна то Никанора. Но старый Ижорской, (какъ видѣлъ уже читатель) не былъ оскорбленъ этимъ и въ сердцѣ своемъ не имѣлъ мы малѣйшей непріятности, а напротивъ того былъ чрезмѣрно радъ этому. Райской, желая узнать что произходило въ домѣ Ижорскихъ, то есть, какъ примутъ его въ семействѣ этомъ, когда онъ пріѣдетъ къ нимъ, рѣшился послать человѣка своего.» Это, говорилъ онъ самъ себѣ, будетъ даже нѣкоторымъ образомъ, имѣть видъ вѣжливости.
Мы уже видѣли, какъ старый Ижорской и дочь его приняли Никанорова посланнаго, знаемъ, какъ они обошлись съ нимъ и что было отъ нихъ приказано оному, слѣдственно было бы совершенно излишнимъ еслибъ я сталъ повторять оное. Но я сказалъ, что влюбленный Райскій съ неизъяснимымъ желаніемъ и беспокойствомъ ожидалъ возвращенія Андрея, и чтожъ? Андрей возвратился.
Никаноръ въ эту минуту, когда Андрей вошелъ съ отвѣтомъ въ комнату его, былъ колеблемъ страхомъ и надеждою и походилъ на преступника ожидающаго рѣшенія участи своей. Лице его, изображающее боязнь, было, довольно блѣдно, губы тряслись, а по тишинѣ, которая царствовала во кругъ его, казалось, можно было слышать сильное біеніе сердца его.
Если бы Андрей при всей расторопности своей, за которую былъ любимъ господами, былъ человѣкъ одаренный большою проницательностію, то при первомъ бы взглядѣ на молодаго господина своего былъ бы пораженъ чрезвычайнымъ удивленіемъ; но онъ не родился слугою — физіогномистомъ, но человѣкомъ, которой вѣрно и съ надлежащею точностію исполняетъ приказаніе того, кому судьба велѣла повиноваться ему.
Когда Андрей доложилъ приказанное ему отъ Ижорскихъ, то Райской вздохнулъ полною грудью. Черты лица его въ одну и туже минуту изъявили радость и самодовольствіе.
Читатель! (не смѣю сказать о какой нибудь прелестной читательницѣ) если любилъ ты подобно моему Никанору, то по опыту собственнаго сердца можешь знать какова власть любви надъ онымъ и что въ эту минуту чувствовалъ Райскій — перо каждаго слабо дли изъясненіи чувствъ влюбленнаго. Любовь, надежда, радость, прелесть будущаго, однимъ словомъ, всѣ блага жизни, вся прелесть очарованій оной владѣли сердцемъ Никанора… Онъ въ эту минуту походилъ на утѣшеннаго новою игрушкою ребенка, или лучше сказать, былъ въ болѣ шеи радости нежели древній Математѣкъ Архимедъ, кричавшій: нашелъ! нашелъ! Вотъ каковы чувства можетъ поселять любовь въ сердцѣ человѣка и какъ велика сила этой страсти надъ смертными.
Лишь только Никаноръ выслушалъ сказанное ему Андреемъ, какъ вошелъ Вольдемаръ. Сей, видя въ чрезвычайной радости друга своего, былъ крайне удивленъ онымъ. Никаноръ, горя нетерпѣніемъ. сказать Прагину о причинѣ радости своей, приказалъ Андрею выдти вонъ. Андрей повиновался.
По уходѣ его, Никаноръ; съ ораторскимъ восторгомъ пересказалъ другу своему слышанное имъ отъ Андрея и вмѣстѣ съ этимъ, какъ влюбленный мечтатель говорилъ ему: "Ахъ! Вольдемаръ, другъ мой, теперь я счастливъ вполнѣ, милая, добрая, прелестная Марія любитъ меня, она одинаково расположена ко мнѣ. Скажи, чего больше осталось теперь желать мнѣ въ мірѣ и кто можетъ сравнится со мною въ счастіи? Любовь Маріи и твоя дружба — вотъ все, что можетъ украшать жизнь мою это два вѣрные оплота, которыя, всегда поддержатъ меня. Пускай другіе ищутъ славы, богатства, извѣстности — это въ сравненіи съ любовью и дружбою есть ничто, одной любви и дружбы смертные должны искать въ жизни сей, къ нимъ должна прилѣпляться они.
— Такъ, добрый Никаноръ, отвѣчалъ Прагинъ, это правда твоя, но ты знаешь, что нѣтъ правила безъ исключенія, или оказать лучше, не должно смотрѣть на предметъ со стороны одной, а къ тому же насъ учили, что не должно слѣпо ввѣряться желаніямъ сердца.
"Ахъ, Вольдемаръ, Вольдемаръ! я ты это сказать можетъ. Не ужели ты думаешь, что неравненная, умная Марія не любитъ меня; не ужели она смѣется надо мною? Нѣтъ, другъ мой, не думай такъ объ ней. Если она приняла письмо мое, не сказала объ этомъ отцу своему, ибо ты, зная характеръ и правила старика Ижорскаго вѣрно согласился со мною, что онъ узнавъ объ этомъ не сталъ бы такъ усердно звать меня въ домъ къ себѣ; но я сказалъ самъ, что Марія скрыла объ этомъ — слѣдственно она любитъ меня, а мнѣ, повторю я, чего же теперь желать болѣе? … Марія любитъ меня — ни счастливъ!….
— Желаю, любезный другъ мой, чтобъ къ тебѣ любовь Маріи была вѣчна, истинна, постоянна, чтобъ и ты одинаково оную хранилъ къ ней; но ты долженъ вспомнить, что между васъ есть большія препятствія. —
"Препятствія! сказалъ Райскій съ видомъ нѣкотораго унынія. Я знаю, добрый Вольдемаръ, о какихъ препятствіяхъ ты хочетъ сказать мнѣ. Но будь увѣренъ, что родитель мой вѣрно не захочетъ несчастія единственному сыну своему, а также и родитель Маріи, если узнаютъ они, что мы совершенно любимъ другъ друга.
"Все такъ, уважаемый другъ мною, по скажи, кто можетъ знать будущее, кто поручится, что человѣкъ всегда быть можетъ или счастливъ, или несчастливъ.
"Я согласенъ съ тобою, любезный Прагинъ, ты правъ въ мнѣніяхъ своихъ; но я удивляюсь отъ чего вдругъ слышу отъ тебя такія сужденія?
— Я не знаю самъ и даже не могу дать отчета тебѣ; но только какое-то непонятное мнѣ предчувствіе тяготитъ душу мою.
"Странно, странно, любезный Вольдемаръ — впрочемъ для общаго спокойствія прекратимъ разговоръ объ этомъ. Пускай я буду очаровываться будущимъ, видѣть въ немъ свое счастіе, свое благо; а ты, какъ вѣрный другъ, раздѣляй мечты мои — и я буду доволенъ.
Разговоръ друзей, обратился на другіе предметы, но, Никаноръ подобно каждому влюбленному мѣшалъ въ оной воспоминанія о своей Маріи и сердце его полное любови звало его къ предмету любви своей.
Кто любилъ, тому собственный опытъ доказалъ уже сколько неукротимы порывы любви, ея огонь, какъ лава Этны ниспровергаетъ всѣ преграды холоднаго разсудка и влюбленный можетъ иногда походить на человѣка страдающаго сильною горячкою.
Оставимъ, теперь, благосклонный читатель мой, влюбленнаго Никанора мечтать о Маріи, и радоваться любви идеальной, я добраго ГГрагина раздѣлять мечты друга своего и обратимся къ семейству Ижорскихъ; также вспомнимъ неотставшаго въ дѣйствіяхъ своихъ отъ другихъ лицъ романа этаго — нашего знакомца Змѣйскаго и вмѣстѣ съ этимъ ознакомлю читателей моихъ съ гусарамъ Славинымъ, которой много откроетъ намъ касающагося до семейства Ижорскихъ.
ГЛАВА ПЯТАЯ.
правитьЯ сказалъ уже моимъ читателямъ, что отецъ Маріи старый Ижорской подъ маскою утонченнаго притворства умѣлъ скрывать пороки свои и развратность сердца, а чрезъ это самое пріобрѣталъ хорошіе знакомства. Свѣтская же образованность и энциклопедическія сужденія о наукахъ дѣлали Алексѣя Васильевича въ глазахъ нѣкоторыхъ людей человѣкомъ совершенно ученымъ. Ижорской же, какъ по врожденной такъ и по напрактикованной самыми опытами дальновидности и проницательности своей, видѣлъ это и внутренно смѣялся простотѣ его почитателей. Надобно всегда въ какихъ, бы то ни была обстоятельствахъ, пользоваться открывшимся случаемъ, говорятъ многіе пожилые люди. Я не: знаю было ли это аксіомою для Ижорскаго; но только онъ оправдывалъ это на самомъ дѣлѣ и въ жизнь, свою не упускалъ ничего, чѣмъ бы только не воспользовался онъ. Къ тому же надобно прибавить, что изобрѣтательный умъ его, навыкъ, притворство, пронырство и умѣнье узнавать характеры другихъ людей служили для Ижорскаго лучшими средствами Окончивать начатое имъ въ свою собственную пользу. Отецъ Маріи, играя всегда искусно ту роль какую — только онъ бралъ на себя никогда ни оставался безъ исполненія желаній своихъ. Къ этому много способствовало и то, что онъ всегда умѣлъ брать первенство даже и надъ сообщниками своими, умѣлъ въ самомалѣйшихъ случаяхъ пользоваться ихъ простотою и заставлять быть ихъ молчаливыми, однимъ словомъ, онъ былъ въ этихъ случаяхъ отличнымъ механикомъ, которой, устроивая машину съ успѣхомъ приспособляетъ теорію къ практикѣ. Знакомство Ижорскаго съ Райскимъ и другомъ его Вольдемаромъ ясно уже доказало, что Алексѣй Васильичъ чрезъ короткость онаго, видя въ будущемъ много выгодъ для себя рѣшился перемѣнить образъ самой жизни; а чтобъ лучше привести въ исполненіе планы свои и видѣть надежды свершенными, совѣтовалъ объ этомъ и дочери своей. Отъ чего во все продолженіе знакомства Райскаго съ Ижорскими скромный Никаноръ не могъ ничего замѣтить безнравственнаго, въ домѣ Алексѣя Васильича.
Надобно бытъ Іезуитомъ, сказалъ кто-то, чтобъ бытъ хитрымъ, пронырливымъ и оборотливымъ. Надобно родишься къ этому способнымъ — скажу я. Старый Ижорской, можетъ быть, зналъ Іезуитовъ по одному названію; но по своимъ хитростямъ, притворству и обманамъ могъ онъ превзойти каждаго послѣдователя Игнатіева. Можно сказать, что ни одинъ питомецъ Мельпомены не могъ съ такимъ искуствомъ выдержать ютъ начала до конца принятую имъ роль на себя, какъ оборотливый въ обманахъ и искустный въ утонченномъ притворствѣ Алексѣй Васильичъ. Но говоря, о немъ вспомнимъ Змѣйскаго, этого общаго нашего знакомца.
Этотъ молодой человѣкъ былъ одаренъ отъ природы всѣми способностями чрезъ которыя могутъ только обращать, невольно вниманіе на себя въ пышныхъ обществахъ молодые люди. Онъ образованность ума и сердца получилъ въ Университетѣгдѣ кончилъ курсъ наукъ въ одно время съ Никаноромъ и Вольдемаромъ. Какъ товарищъ и хорошій знакомый Райскаго онъ за скромность много любилъ сего послѣдняго. Надобно сказать, что Валерьянъ Змѣйскій былъ гораздо старше Никанора, жилъ болѣе въ свѣтѣ, зналъ лучше людей и имѣлъ болѣе способовъ узнать характеры ихъ и сдѣлать для себя полезное надъ оными наблюденіе. Этому для Змѣйскаго много способствовали, прежде бытности его въ Университетѣ, частые разъѣзды по разнымъ губерніямъ, слѣдственно могъ онъ гораздо безошибочнѣе судить, о характерахъ нежели неопытные друзья ваши Никаноръ и Вольдемаръ.
Познакомивъ читателей хотя нѣсколько съ Валерьяномъ я долженъ сказать еще что Змѣйскій былъ рожденъ хотя съ характеромъ веселымъ, но чрезвычайно пылкимъ и съ необыкновеннымъ стремленіемъ къ добру. Онъ ненавидѣлъ ложъ, притворство, кокетство женщинъ, презиралъ тѣхъ, которые съ самой невыгодной стороны судятъ о другихъ людяхъ, имѣя слабости сами. Къ томужъ былъ скроменъ, любилъ уважать старшихъ и всею душею прилепленъ былъ къ просвѣщенію. Змѣйскій, имѣя таковой характеръ и правила безъ всякаго сомнѣнія былъ многими любимъ за это, а также многіе сами искали, знакомства съ нимъ. Валерьянъ живя довольно открыто любилъ иногда съ хорошими знакомыми своими весело проводить время, гдѣ радушіе, пріятность, откровенность, а вмѣстѣ съ этимъ самая умѣренность и благородство были у Змѣйскаго всегдашними собесѣдниками веселыхъ компаніи; и если только начиналъ онъ съ кѣмъ знакомиться, дно всегда старался употреблять всю проницательность свою дабы узнать хорошо характеръ и правила новаго знакомца. своего, когда же находилъ оные несообразными съ своими или предосудительными, то никогда (надобно сказать къ чести Змѣйскаго) не осуждалъ оные, а старался какъ нибудь исправлять убѣдительными совѣтами особенно тогда если тотъ былъ моложе лѣтами. Если же Валерьянъ не успѣвалъ въ намѣреніи своемъ, въ та. комъ случаѣ одно сожалѣніе о неисправленіи подобнаго себѣ человѣка наполняло сердце его. Быть можетъ, въ глазахъ нѣкоторыхъ изъ людей, современниковъ Змѣйскаго, поступки этого молодаго человѣка и къ тому же питомца Университета будутъ казаться странными, смѣшными; быть можетъ, въ насмѣшку назовутъ его партизаномъ нравственности, (ибо мнѣнія людей различны) но я желаю, чтобъ гораздо болѣе и болѣе было молодыхъ людей подобныхъ характерами и правилами Змѣйскому особенно же въ обществахъ истинно просвѣщенныхъ, ибо они могутъ быть представителями своего вѣка. Но я уже довольно ознакомилъ читателей моихъ съ Змѣйскимъ, и теперь не будетъ казаться имъ удивительнымъ, что этотъ молодой человѣкъ предостерегалъ Райскаго отъ связей съ Ижорскимъ.
Я теперь, благосклонный читатель, перенесусь нѣсколько назадъ жъ тому времени когда двое знакомцевъ нашихъ Никаноръ и Вольдемаръ были въ гостяхъ у Змѣйскаго и какъ сей послѣдній по уѣздѣ ихъ отправился къ своему знакомцу — гусару Славину.
— Да, да, къ гусару Славину, быть можетъ, скажетъ кто нибудь изъ читателей: Къ тому же Славинъ, кажется, хотѣлъ что то разсказать ему объ Ижорскихъ?
Точно такъ, внимательный читатель, многое обѣщался разсказать о старикѣ Ижорскомъ и вмѣстѣ съ этимъ онъ хотѣлъ предостеречь Змѣйскаго отъ знакомства съ этимъ опаснымъ человѣкомъ.
И такъ, что же Валерьянъ Александровичъ услыхалъ отъ Славина?
"Ахъ, чувствительный читатель, я незнаю, можетъ ли кто нибудь изъ людей имѣть въ себѣ болѣе пороковъ и быть способнѣе на оные, какъ не Ижорской и можетъ ли кто другой быть шахъ оборотливъ въ предпріятіяхъ своихъ, умѣть такъ счастливо исполнять преступныя желанія свои, какъ не онъ одинъ — этотъ порочный чело вѣкъ, этотъ губитель дочери своей!….. Но обратимся къ Змѣйскому. Валерьянъ Александровичъ по пріѣздѣ къ Славину какъ къ хорошему и давнишнему знакомцу своему обошелся съ нимъ безъ всякаго этикета, что также съ своей стороны сдѣлалъ и Петръ Николаичъ (такъ звали Славина). Трубки вакштабу задымились, обрадованные и расположенные другъ, къ другу знакомцы сѣли рядомъ на большомъ диванѣ. Не прошло минуты, какъ скучное во многихъ случаяхъ молчаніе было прервано. Разговоры о политикѣ, литтературѣ, о военной и штатской службѣ заняли нашихъ знакомцевъ. Но прежде нежели Славинъ и Змѣйскій обратятъ разговоръ свой на знакомыхъ и дойдетъ оной до семейства Ижорскихъ, я ознакомлю читателей моихъ съ Славинымъ гораздо короче.
Славинъ былъ Русской гусаръ во всемъ смыслѣ этаго слова, то есть любилъ радушіе, веселость, откровенность, бывалъ порою селадономъ, мечтателемъ, поэтомъ, порою вакхическимъ пріятелемъ, но отъ природы былъ скромнымъ, вѣжливымъ молодымъ человѣкомъ. Его родители, имѣя большое состояніе не жалѣли ничего на воспитаніе своего сына. Науки и искуства образовали умъ и сердце молодаго воина, а попеченіе о нравственности, виновниковъ жизни его, еще болѣе могли принести пользы для Славина. Любовь къ наукамъ, уваженіе ученыхъ, желаніе споспѣшествовать просвѣщенію и поощрять къ образованію другихъ были отличительные черты Петра Николаича. Любимый. товарищами и подчиненными, уважаемый знакомыми, — умный, веселый Славинъ былъ въ обществахъ душою оныхъ. Онъ игралъ превосходно на фортопіано, пріятно пѣлъ, отлично танцовалъ. Къ тому же, надобно сказать, самая наружность Славина была плѣнительна. Онъ имѣлъ довольно хорошій ростъ, ловкую, стройную фигуру, черты лица выражали доброту, умъ, взгляды — благородную гордость, а голубые глаза, черныя густыя брови, кудрявые, черные какъ перо ворона на головѣ волосы, алыя щеки придавали ему необыкновенную плѣнительность. Вотъ вамъ прелестные читательницы (если только буду имѣть оныхъ) вѣрно снятый мною портретъ съ гусара Славина и если между васъ (смѣю только предполагать, но не говорить утвердительно) найдется такая, которая увидитъ въ немъ какое нибудь сходство съ тѣмъ прелестнымъ лицемъ на которое въ прошедшемъ спектаклѣ нечаянно изъ ложи навела лорнетъ свой, то какъ я буду счастливъ, что она для большаго воспоминанія прочтетъ въ другой, разъ эту страничку романа моего.
Но обратимся къ разговаривавшимъ знакомцамъ.
Послѣ довольно сурьезныхъ разговоровъ почти въ продолженіе часа безпрерывно продолжавшихся Валерьянъ Александровичъ спросилъ наконецъ Славина:
"Скажи, сдѣлай одолженіе, Петръ Николаичъ, что ты такое хотѣлъ сказать мнѣ нащетъ Алексѣя Васильича Ижорскаго.
— Нащетъ Ижорскаго! А! да, помню. Объ этомъ, кажется, я сказалъ тебѣ въ то время, когда я съѣхался съ тобою нечаянно въ домѣ у него.
"Да, помнишь, еще я говорилъ тебѣ, что въ первый разъ пріѣхалъ къ Ижорскому,
— Помню, помню. А впрочемъ ты кстати, заговорилъ объ Ижорскомъ. Тогда мнѣ не удалось спросить тебя. Скажи мнѣ, почему ты знакомъ съ Ижорскимъ и, какъ замѣтилъ я, ты довольно расположенъ къ нему.
"Я съ нимъ познакомился въ домѣ одного моего товарища Николая Иваныча Метеорова. Да вишь ты, кажется, знаешь его.
— Знаю. Я его видалъ у тебя въ домѣ. А этотъ, Метеоровъ, давно знакомъ съ Ижорскимъ?
"Нельзя сказать чтобы давно, я думаю, не больше, какъ года два. Онъ съ нимъ познакомился въ домѣ Князя В--скаго, у котораго воспитывалась дочь старика Ижорскаго.
— А! знаю. Но скажи мнѣ пожалуете, Валерьянъ Александровичъ, тебѣ, какъ я знаю, Метеоровъ былъ товарищемъ, и, какъ я слышалъ, онъ хорошій молодой человѣкъ, то есть (ты прости моей военной откровенности) неспособенъ на низкіе обманы, лесть, или на предательства друзей. —
"О! что касается до этого, то я готовъ за него поручиться, какъ за самаго себя, если же есть что особенное въ его характерѣ, то это чрезвычайная легковѣрность и довѣрчивость ко всякому, кого бы онъ даже зналъ не болѣе какъ недѣлю. —
— Хорошо. А имѣетъ онъ хорошее состояніе?…
"Не знаю, какъ сказать тебѣ. Точно, его отецъ имѣетъ хорошее состояніе, но кромѣ Николая Иваныча у него еще четыре сына и и три дочери. —
— Да, порядочное семейство. Но я спросилъ тебя, Змѣйскій, о твоемъ расположеніи къ Ижорскому, скажи, отъ чего произходитъ это? —
Послѣднія слова Славинъ произнесъ довольно протяжно.
"Довольно страненъ вопросъ твой, Петръ Николаичь, сказалъ Валерьянъ, улыбаясь, ты вѣрно думаешь, что я имѣю особенныя причины для этого, нѣтъ, другъ мой, будь увѣренъ, что не имѣю ни малѣйшихъ.
— Вѣрю, очень вѣрю, но разскажи отъ чего же произходитъ это.
"Прежде нежели я разскажу тебѣ объ этомъ, дай и мнѣ въ свою очередь спросить тебя. —
— Изволь, объ чемъ это?
"Скажи мнѣ, Славинъ, ради Бога, какъ знакомъ ты съ Ижорскимъ, и отъ чего имѣетъ объ немъ такое невыгодное мнѣніе.
— Пожалуй, слушай же. Ты знаешь, Валерьянъ Александровичъ, что я порою люблю взглянуть на хорошенькую дѣвицу, сказать ей два, три, четыре комплемента, (да и кто изъ нашего брата гусара не покается въ этомъ) протанцовать съ нею нѣсколько танцевъ, спѣть чувствительный романсъ и надѣлать тому подобныя нѣжности. — А этими нѣжностями, ты знаешь, не долго вскружить голову, какъ столичной, такъ и провинціальной дѣвицы. Въ этомъ отношеніи всѣ ихъ характеры отлиты въ одну форму, то есть онѣ охотницы до комплементовъ молодаго мущины — особенно же гусара.
"Такъ, это я зналъ прежде, сказалъ Змѣйскій, перебивъ Славина, что ты отдашь болѣе преимущества военному нежели нашему брату штатскому.
— Эхъ, Валерьянъ, да развѣ ты не знаешь старинной Русской пословицы. Свой своему по неволѣ братъ.
"Точно, точно. Но однако изволь продолжать разсказъ свой: мнѣ нетерпѣливо хочется знать отъ тебя объ Ижорскомъ.
— Опять скажу тебѣ держись пословицы: тише ѣдешь, дальше будешь, сказалъ Славинъ, смѣяся. —
"Ну, такъ, это я знаю, ты привыкъ доказывать все пословицами, онѣ для тебя какъ будто бы математическія аксіомы. —
— Привычка вторая натура, Валерьянъ Александровичъ, иногда и не хотѣлъ бы сказать, глядишь, какъ тутъ съ языка сорвется. Но однако, я вижу, ты нетерпѣливо хочетъ слышать объ Ижорскомъ, такъ слушай же: Я сказалъ тебѣ, что люблю порою смотрѣть на хорошинькихъ; чрезъ это самое познакомился съ Ижорскимъ.
"Какъ такъ, спросилъ съ чрезвычайнымъ удивленіемъ Змѣйскій, это довольно любопытно, сдѣлай одолженіе, Славинъ, разскажи объ этомъ подробно.
— Вотъ, какъ это случилось: Въ прошедшемъ году осенью былъ я у однихъ, знакомыхъ моихъ на балу. Балъ былъ великолѣпный. — Множество хорошинькихъ личиковъ мелькали въ танцовальной залѣ. Роскошь и изобиліе спорили со вкусомъ, мода, какъ первенствующая богиня являла разнообразіе въ костюмахъ дамъ и молодыхъ кавалеровъ — прислужникахъ Ѳемиды. О нарядѣ военныхъ, (гдѣ также оныхъ было довольно) говоритъ нечего: онъ слишкомъ постояненъ — его модный журналъ — военная дисциплина. —
"Ну, такъ, опять похвала военнымъ, сказалъ Змѣйскій, перебивъ разсказъ Славина.
— Но только, будь увѣренъ, что не изъ честолюбія, отвѣчалъ Петръ Николаичъ на слова Змѣйскаго, улыбаясь. Хорошо, хорошо, только ради Бога, продолжай разсказывать далѣе.
— Слушай же. Я остановился на томъ, что былъ на балу у однихъ моихъ знакомыхъ. На этомъ балу между хорошинькими личиками молодыхъ дамъ и дѣвицъ встрѣтилъ я одну брюнетку; которой привлекательная наружность невольно обращала вниманіе молодыхъ людей. Каждой наперерывъ другъ передъ другомъ спѣшилъ звать ее танцовать съ собою. Въ числѣ этой толпы былъ и я. Милая брюнетка, не знаю по чему, но только обратила на меня особенное вниманіе свое. Признаюсь, я въ эту минуту былъ внѣ себя. Очаровательность взглядовъ, милая улыбка, стройная талія и необыкновенная ловкость, которая была замѣтна въ самомалѣйшихъ движеніяхъ ея давали ей преимущество предъ большею частію посѣтителей бала.
"О, о, о! Петръ Николаичь, да ты, кажется, и теперь въ восхищеніи отъ этой брюнетки, сказалъ смѣяся Валерьянъ.
— И, помилуй, что касается до настоящаго, то божусь тебѣ, что совершенно нѣтъ. Точное признаюсь откровенно, было время когда я былъ отъ нее безъ ума, когда считалъ себя счастливѣйшимъ изъ смертныхъ если бы эту брюнетку могъ назвать своею. Но теперь, ахъ, другъ мой, времена переходчивы — говоритъ пословица, теперь я желалъ бы, чтобъ всякой кто узнаетъ совершенно эту опасную брюнетку бѣжалъ отъ нее, какъ боязливый малютка бѣгаетъ въ темнотѣ отъ призрака представляющагося его воображенію.
"Хорошо, хорошо, любезный Славянъ, но только прошу тебя разсказывай все постепенно и объясни поскорѣе, кто была такая эта очаровавшая тебя брюнетка. —
— На чемъ бишь я остановился? спросилъ разсѣянно Славинъ своего знакомца Змѣйскаго. —
"Ты сказалъ, что прелестная брюнетка обратила на тебя особенное вниманіе свое.
— Да, да, точно. Слушай же: кто знаетъ практику волокитства тому не покажется удивительнымъ если скажу, что я въ тужъ минуту, замѣтилъ къ себѣ вниманіе брюнетки, а слѣдственно мое приглашеніе на слѣдующій танецъ было гораздо удачнѣе нежели прочихъ. Прошло пять минутъ и я съ милою брюнеткою, обхватя своею рукою стройную талію ея носился въ вихрѣ котильона. Ахъ, другъ мой, что я тогда чувствовалъ, когда брюнетка была едва не въ объятіяхъ моихъ — это неизъяснимо. Но кто старое вспомянетъ тому глазъ вонъ, говоритъ пословица, а ты, знаешь, я держусь ихъ, потому и не буду болѣе говорить о моихъ чувствахъ къ танцовавшей со мною брюнеткѣ. Скажу тебѣ только то, что эта брюнетки была дочь опаснаго для неопытности старика Ижорскаго.
"Какъ, съ удивленіемъ спросилъ Змѣйскій, не ужели, Петръ Николаичъ, ты былъ влюбленъ въ дочь Ижорскаго? —
— Да, другъ мой, откровенно Скажу тебѣ, что дѣвица Ижорская плѣнила меня и если бы непорочное повелѣніе Алексѣя Васильича и неиспорченная нравственность самой: ее, то, быть можетъ, она была бы моею женою.
«Разскажи же теперь, добрый» Славинъ, отъ чего ты такъ скоро узналъ о повелѣніи Ижорскаго.
— Это, Валерьянъ, случилось совершенно нечаянно и, вотъ какимъ образомъ, но я обо всемъ буду разсказывать тебя постепенно. Когда я въ тотъ же вечеръ отъ самой Ижорской узналъ имя и фамилію ея, то въ головѣ моей тотчасъ начертался планъ: во чтобы то не стало, но только познакомиться съ отцомъ Ижорской. А ты, если не несобственному опыту, то по крайне мѣрѣ знаешь по слуху отъ другихъ, что любовь изобрѣтательна. Не прошло недѣли отъ того дня, когда я съ Ижорскою танцовалъ на балу, какъ уже былъ знакомъ съ отцомъ ея, а дня черезъ два, или черезъ три былъ у него въ гостяхъ. Ижорской ужасно полюбилъ меня, каждый разъ при прощаніи неотступно звалъ къ себѣ. Я пользовался этими случаями. И для чего же? Дабы видѣть дочь его, быть чаще съ нею, плѣняться болѣе и болѣе красотою несравненной Маріи и потомъ, что же? — Вдругъ быть вполнѣ разочаровану.
"Да, это забавно, сказалъ Змѣйскій, вытряхая докуренную трубку свою и, продувъ оную сталъ накладывать свѣжаго табаку. Но, впрочемъ, любезный Славинъ, теперь разсказъ твой еще болѣе сталъ занимать меня, сдѣлай одолженіе продолжай оной.
— Прошло уже около двухъ мѣсяцевъ, какъ я сталъ ѣздить въ домъ Ижорскаго, къ тому же надобно сказать, что едва не черезъ день, отъ чего я у него въ домѣ былъ какъ будто бы въ собственномъ своемъ. Иногда случалось даже, что я пріѣзжая къ нему заставалъ дома одну Марію. Влюбленный юноша и военный могъ ли долго оставаться безмолвнымъ наединѣ съ прелестною дѣвицею? Въ третье таковое свиданіе я объяснился Маріи совсѣмъ жаромъ страстнаго любовника, и чтожъ вмѣстѣ съ этимъ? Я услышалъ тоже и изъ устъ Маріи.. Ахъ! Валерьянъ, я былъ тогда на верху счастія. Но виноватъ, я вспомнилъ сказанную мною пословицу……… Но вотъ наконецъ прошла недѣля нашему взаимному объясненію въ любви, я одинаково посѣщалъ домъ Ижорскаго и онъ одинаково обходился со мною, какъ надобно же было самоуправной судьбѣ въ минуты блаженства жизни моей поразишь меня роковымъ извѣстіемъ. Однимъ вечеромъ, когда я пріѣхалъ отъ Ижорскихъ, пробывши у нихъ почти цѣлый день, (ахъ! этотъ день будетъ вѣчно въ памяти моей) и по обыкновенію мною заведенному велѣлъ сварить себѣ кофію, какъ вдругъ вошелъ въ мою комнату отставный Ротмистръ нашего полка Талинъ. Какъ старому сослуживцу и, будучи одинъ, я былъ чрезвычайно обрадованъ приходомъ, его. Послѣ дружескихъ другъ другу привѣтствій Талинъ сѣлъ противъ меня на Волтеровскія кресла и просилъ, чтобъ я приказалъ сдѣлать ему хорошій стаканъ холоднаго пуншу. Желаніе Талина исполнилось, пуншъ былъ поданъ и Ротмистръ едва не въ два глотка оный выпилъ. Я велѣлъ сдѣлать другой. Талинъ поступилъ и съ онымъ точно такимъ же образомъ, потомъ онъ велѣлъ подать трубку табаку и большими шагами зачалъ ходить взадъ и впередъ по комнатѣ. Два пунша выпитыя Талинымъ одинъ за другимъ приводили уже меня въ удивленіе, а его пасмурность и молчаніе еще болѣе увеличили оное. Я приступилъ къ нему съ вопросами; Талинъ молчалъ. Я возобновилъ оные, неотступнѣе спрашивалъ о причинѣ его скуки. Талинъ ходилъ и продолжалъ молчать. Наконецъ я въ третій разъ возобновилъ вопросы свои и уже не хотѣлъ болѣе начинать оныхъ, если онъ также молчать будетъ, какъ Ротмистръ подошелъ ко мнѣ къ дивану, взялъ мою руку, крѣпко сжалъ оную и почти задыхаясь отъ бѣшенства сказалъ мнѣ: э Славинъ я вчера проигралъ тридцать тысячъ рублей. — И объ этомъ такъ безпокоится Ротмистръ, отвѣчалъ я, (ибо Талинъ имѣлъ огромное состояніе). "Не объ этомъ безпокоюсь я, говорилъ мнѣ Ротмистръ, но объ томъ, что обыгранъ я мошеннически, черезъ плутни. И знаешь ли чрезъ чье?….. Чрезъ плутни моего друга. Талинъ, сказавъ послѣднее слово заскрежеталъ зубами. Я упросилъ Ротмистра сѣсть возлѣ меня на диванѣ и разсказать какъ это случилось съ нимъ. Талинъ сѣлъ и разсказалъ мнѣ, что онъ наканунѣ этаго дня былъ на картежной игрѣ въ домѣ Обманова, (выгнатаго изъ службы Прапорщика и объ чемъ узналъ уже послѣ) куда онъ былъ вызванъ другомъ своимъ. Я знаешь ли, любезный Валерьянъ Александровичъ, кто былъ другомъ Ротмистра Талина, и кто такъ безчестно обманулъ его?……. Отецъ Маріи — Алексѣй Васильичь Ижорской.
"Ты меня удивляешь, сказалъ Змѣйскій, слушавшій со вниманіемъ Славина, не ужели мои предчувствія на счетъ старика Ижорскаго не обманули меня.
— Про какія предчувствія говорилъ ты? спросилъ Славинъ удивленнаго Змѣйскаго. —
"Прошу тебя, Петръ Николаичъ, продолжай далѣе разсказъ свой, а объ этомъ ты узнаетъ послѣ.
— Когда Талинъ сказалъ мнѣ, продолжалъ разсказывать Славинъ, что Ижорской былъ главнымъ орудіемъ къ обыгранію его въ карты, то признаюсь тебѣ, сначала ни какъ не повѣрилъ ему и даже противорѣчилъ, но зная благородство моего сослуживца и когда онъ разсказывая далѣе представилъ мнѣ довольно ясные доказательства нащетъ низкаго поступка Ижорскаго, то я невольно долженъ былъ увѣриться въ плутовствѣ старика этого. Талинъ достовѣрно узналъ объ обманѣ Алексѣя Васильича въ этотъ день, въ которой былъ у меня отъ одного соучастника Ижорскаго обиженнаго симъ послѣднимъ, которой разсказалъ ему еще многіе плутовства этого опаснаго человѣка. Это обвиненіе по соображенію Ротмистра нельзя было принять за выдумку. Когда Талинъ кончилъ разсказъ свой объ обыграніи его и о прочихъ поступкахъ стараго Ижорскаго, то повѣришь ли, любезный Змѣйскій, что послѣ всего разположенія моего къ этому человѣку я чувствовалъ въ сердцѣ моемъ одно презрѣніе, даже самая любовь къ дочери его стала охладѣвать въ душѣ моей. Я предполагалъ, что если Алексѣй Васильичъ рѣшился уже обмануть друга своего, то обмануть меня было для него дѣломъ обыкновеннымъ. За откровенность Талина предо мною я ему заплатилъ тѣмъ же: ибо разсказалъ о моей любви къ Маріи. Талинъ, какъ старый воинъ и болѣе знакомый съ свѣтомъ совѣтовалъ мнѣ узнать гораздо лучше характеръ Маріи. Быть можетъ, говорилъ онъ, сердцемъ и правилами дочери Ижорскаго управляетъ одна нравственность, быть можетъ, Марія рождена для добродѣтели. Слова Ротмистра подали мнѣ нѣкоторую надежду и любовь со всѣми обольщеніями овладѣла опять сердцемъ моимъ, а вмѣстѣ съ этимъ, признаюсь, позабылъ къ Ижорскому и самое презрѣніе. Талинъ также совѣтовалъ мнѣ не подавать Ижорскому ни малѣйшаго вида неудовольствія, а быть къ нему одинаковымъ, совѣтовалъ также не говорить о знакомствѣ съ нимъ, но внимательнѣе наблюдать за поступками его и смотрѣть безпристрастно на характеръ Маріи. Совѣти Талина были приняты мною и я на другой же день былъ у Ижорскихъ. Къ довершенію же обвиненія Алексѣя Васильича и къ большей для меня, увѣренности въ проступкѣ его нащетъ обыгранія Талина служило еще то, что я дни черезъ два увидѣлъ большую перемѣну въ его домѣ. Новая мебель, пара лошадей, обновы для Маріи и себя ясно увѣряли, что Ижорской получилъ деньги, къ тому же и самъ онъ объ этомъ сказалъ мнѣ, говоря: «Деньги получилъ я съ одного должника. Повѣрите ли, Петръ Николаичъ, какъ случилось это неожиданно? Должникъ мои получилъ богатое наслѣдство, о чемъ я и не зналъ, долженъ же онъ мнѣ былъ болѣе осьми лѣтъ, наконецъ вчерашній день пріѣзжаетъ ко мнѣ, (что ни мало удивило меня) и наконецъ что же? Отдаетъ мнѣ долгъ.» — Выдуманный разсказъ этотъ пробудилъ опять къ Ижорскому въ душѣ моей презрѣніе и я едва не обнаружилъ онаго, но вспомнивъ совѣты Талина старался скрыть оное. Марія, съ которой я завелъ разговоръ о полученныхъ деньгахъ по выходѣ Ижорскаго изъ комнаты, разсказала мнѣ тоже и даже съ большею увѣрительностію и удивленіемъ нащетъ честности должника ихъ. Это былъ первый случай, которой показалъ мнѣ что она также участвуетъ въ низкихъ поступкахъ отца своего. Выслушавъ это я также и предъ нею скрылъ пробудившееся негодованіе въ сердцѣ моемъ и старался прекратить разговоръ объ этомъ. Надобно сказать тебѣ, что при всей очаровательности Маріи, при всѣхъ ея ласкахъ ко мнѣ я уже не чувствовалъ той любви, которая нѣкогда овладѣла сердцемъ моимъ. Низкіе поступки отца ея и замѣченная мною ложь въ Маріи разрушали постепенно очарованіе мое. Но прошла еще недѣля моему знакомству съ Ижорскими, а я съ своей стороны одинаково велъ себя противъ этого опаснаго семейства я не давалъ ни мало замѣтить имъ, что знаю нѣкоторые ихъ поступки. Надобно еще предувѣдомить тебя, любезный Змѣйскій, что я вскорѣ послѣ того времени, какъ объяснился Маріи въ любви моей и получилъ взаимное признаніе отъ нее, писалъ объ этомъ подробно къ одному короткому знакомому моему и товарищу по корпусу Волгину, которой жилъ тогда въ Рязанской губерніи. Прошло довольно времени, какъ я послалъ письмо къ нему но отвѣта не было. Я уже начиналъ сердиться на него, что старый товарищъ не раздѣлялъ со мною той радости о которой я увѣдомлялъ его. Какъ однажды, не помню отъ куда я пріѣхалъ домой, мой человѣкъ подалъ мнѣ запечатанное письмо. По написанному адресу я тотчасъ узналъ руку Волгина. Сорвавъ съ конверта печать я началъ пробѣгать глазами письмо. Смерть близкаго родственника, или строгая отвѣтственность по службѣ не такъ бы огорчили меня, какъ письмо Волгина. Ты не можетъ вообразить себѣ о чемъ онъ писалъ ко мнѣ, но слушай, я прочту тебѣ письмо его.
Въ это время, когда Славинъ взялъ ключи, чтобъ вынуть изъ бюра письмо Волгина, вошелъ человѣкъ и доложилъ ему, что пріѣхали гости.
— Ну, любезный Змѣйскій, сказалъ Славинъ, если пріѣхавшіе гости просидятъ не долго, то ты успѣешь сего же дня дослушать исторію любви моей, а и противномъ случаѣ при первомъ нашемъ свиданіи я доскажу тебѣ окончаніе оной, теперь же пойдемъ и встрѣтимъ гостей.
Оставимъ Славина и Змѣйскаго дѣлить время съ пріѣхавшими гостями, быть можетъ, они долго займутъ ихъ, а мы между этимъ временемъ вспомнимъ нашего влюбленнаго Никанора и оправдаемъ предъ читателями Валерьяна Змѣйскаго, изъ которыхъ, можетъ быть, нѣкоторые будутъ негодовать на него за то, что онъ бывши товарищемъ и хорошимъ знакомцемъ Райскаго и, зная совершенно съ невыгодной стороны Семейство Ижорскихъ не могъ воспрепятствовать знакомству этого молодаго человѣка съ опаснымъ Алексѣемъ Васильичемъ. —
ГЛАВА ШЕСТАЯ.
правитьПрежде нежели Змѣйскій узналъ конецъ исторіи любви гусара Славина, онъ поспѣшилъ какъ можно скорѣе видѣться съ товарищемъ своимъ Никоноромъ Райскимъ.[1] По пріѣздѣ къ нему въ скоромъ же времени завелъ разговоръ съ нимъ объ Ижорскихъ и когда узналъ что Никаноръ и Прагинъ были наканунѣ этого дня у Ижорскаго, то усердно просилъ его не заводить короткихъ связей: съ этимъ опаснымъ человѣкомъ. Удивленный, а вмѣстѣ съ этимъ и нѣсколько разсерженный на Валерьяна Никаноръ также просилъ его съ своей стороны не имѣть таковыхъ мнѣній нащетъ Алексѣя Васильича. «Я удивляюсь, говорилъ Райской, чѣмъ предъ тобою умный и добрый старикъ Ижорской доказалъ это, отъ чего ты такъ предубѣжденъ къ нему и почему, хваля его прежде, теперь такъ невыгодно судишь объ немъ»
— Ты, кажется, знаешь любезнѣйшій Никаноръ Дмитричь, отвѣчалъ Змѣйскій, что я не большой охотникъ марать другихъ людей, и, зная пороки за ними, пересказывать, оные другому, потому что я самъ могу быть гораздо хуже ихъ; но ежели теперь сужу такъ объ Ижорскомъ то меня оправдываетъ во первыхъ то, что и чрезъ это могу предохранить моего товарища отъ сѣтей порока, а вовторыхъ не дамъ восторжествовать обману надъ неопытностію. —
"Сдѣлай одолженіе, Змѣйскій, сказывай эту мораль другимъ, но что касается до меня, то прошу тебя отъ этого уволить. —
— Эхъ, Никаноръ, напрасно ты сердится на меня, отвѣчалъ Валерьянъ, нѣсколько вышедшій изъ себя, если я такъ говорю про Ижорскаго, то вѣрно имѣю слишкомъ ясныя доказательства, чтобъ обличить притворство и низкую душу этого стараго мерзавца. —
"Ну такъ, сдѣлай же одолженіе, прошу тебя самимъ Богомъ, сказалъ Райскій, совершенно вспыхнувшій отъ гнѣва, не марай чести этого почтеннаго, и уважаемаго мною человѣка, въ противномъ случаѣ я заставлю молчать тебя.
— Стыдись, Никаноръ, защищать честь подлеца, обманщика, честь этого стараго плута закоснѣлаго въ порокахъ своихъ.
"Змѣйскій! Змѣйскій! говорилъ задыхаясь отъ досады Райскій, заклинаю тебя всѣмъ что есть только свято не говорить этого про Алексѣя Васильича, особенно въ моемъ присудствіи расточай, жалкій человѣкъ, эту клевету на почтеннаго старика, гдѣ только угодно тебѣ, но только, вторично прошу тебя, не говорить этого при мнѣ. —
— Ахъ, Никаноръ, сказалъ Валерьянъ, пришедъ въ себя, я было разсердился, но вижу, что это съ моей стороны было бы слишкомъ непростительно: ибо я пріѣхалъ къ тебѣ не за этимъ, но чтобъ, какъ стараго, уважаемаго мною товарища предохранить отъ угрожающихъ несчастій, въ такомъ случаѣ долженъ и ты также хладнокровно выслушать меня,
"Если ты, Валерьянъ, отвѣчалъ Райскій, нѣсколько успокоенный, пріѣхалъ ко мнѣ за тѣмъ, чтобъ марать честь Ижорскаго, обвинять его въ порокахъ и я только объ этомъ долженъ буду слушать, то прошу тебя лучше не говорить,
— Марать честь Ижорскаго! сказалъ Змѣйскій, возвыся голосъ. Ха, ха, ха. Это презабавно! Да если, добродушный Никаноръ, чистое мѣсто въ чести Алексѣя Васильича, которое бы мнѣ Можно было замарать?
«Ты не думай, сказалъ Змѣйскій, вставая со стула, что я ухожу отъ оскорбительныхъ словъ твоихъ, нѣтъ, но для, того, чтобъ собственно успокоить тебя. Быть можетъ, когда пройдетъ горячка твоя, тогда собственный стыдъ за нанесенное мнѣ оскорбленіе заставитъ разкается тебя. —
Райской хладнокровно выслушалъ сказанное Валерьяномъ, подалъ съ холодной учтивостію руку ему и молча простился съ нимъ.
По уходѣ Змѣйскаго влюбленный я разтревоженный Никаноръ сталъ ходить взадъ и впередъ по комнатѣ, думая въ мысляхъ о честности стараго Ижорскаго, и, быть можетъ, негодовалъ на уѣхавшаго товарища. Вскорѣ потомъ вошелъ къ нему пріѣхавшій изъ гостей Вольдемаръ.
— Какъ жаль, сказалъ Никаноръ входящему Прагину, что ты получасомъ пріѣхалъ позднѣе, нежели вышелъ отъ сюда несносный Змѣйскій.
Слова эти и замѣченное Прагинымъ на лицѣ Никанора разстройство довольно удивили его. Онъ просилъ друга своего, разсказать ему, что такое вышло между ими. Какъ древній Цицеронъ, обвинившій Кателину въ длинной рѣчи своей предъ Сенаторами, такъ точно Гайскій въ разсказѣ своемъ обвинилъ Змѣйскаго передъ Прагинымъ. Сей послѣдній выслушавъ Никанора сказалъ ему:
— Напрасно, дюбезный Никаноръ, такъ тревожишь себя, я и ты знаемъ, что старой Ижорской не могъ и не можетъ быть человѣкомъ порочнымъ, къ тому же, ты слышалъ самъ, что Змѣйскій также хвалилъ его, (не говорю уже о томъ, что Ижорскаго видали у него же въ домѣ) а если онъ, помнишь, и отозвался намъ какимъ-то, предчувствіемъ напретъ Алексѣя Васильича и еще слышаннымъ отъ какого-то гусара Славина, то все это не можетъ никакъ замарать чести Ижорскаго. Тебѣ же, другъ мой, совѣтую успокоиться и даже не сердишься на Змѣйскаго. Время же открывало и будетъ открывать тайны людей, то вѣрно также откроетъ и то, почему Змѣйскій такъ безбожно мараетъ Ижорскаго, тогда какими глазами будетъ онъ смотрѣть на почтеннаго Алексѣя Васильича….
Ботъ какъ, любовь и незнаніе свѣта, людей и характеровъ ихъ могутъ быть обмануты и до какой степени презрѣнный порокъ и гнусное притворство могутъ скрывать себя подъ маскою добродѣтели. Ахъ! люди, люди, какая неизчислимая смѣсь добродѣтелей и пороковъ въ сердцахъ вашихъ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Вольдемаръ, какъ другъ, успѣлъ успокоить Никанора и неопытныя друзья оставшись оба довольны сужденіями своими положили между собой, что если они увидятъ Змѣйскаго, то спросить его какія онъ имѣетъ ясныя доказательства къ обвиненію Ижорскаго. —
Я сказалъ въ концѣ предъидущій главы, что быть можетъ найдутся такіе изъ читателей, (а особенно изъ чувствительныхъ читательницъ:) которые будутъ обвинять Змѣйскаго за то, что онъ, узнавши отъ Славина низкіе обманы Ижорскаго не могъ предостеречь отъ знакомства съ нимъ неопытнаго юношу Райскаго. Но Змѣйскій съ своей стороны сдѣлалъ все. Онъ, какъ хорошій и добрый товарищъ не откладывая времени, увѣдомилъ Никанора сколько для него могло быть опасно знакомство съ Ижорскимъ; говорилъ ему, что онъ имѣетъ ясныя доказательства нащетъ обвиненія этого мерзавца, однимъ словомъ, Валерьянъ старался какъ истинный другъ. Но Райскій уже влюбленный, неопытный, заманенный въ сѣти порока былъ глухъ къ полезнымъ совѣтамъ и, какъ видѣли мы, не хотѣлъ слушать Валерьяновыхъ обвиненій, просилъ даже не говорить ничего и въ сердцѣ его на обвинителя Ижорскаго вспыхнулъ гнѣвъ, которой добраго и заботливаго Змѣйскаго принудилъ скоро, уѣхать.
Теперь; снисходительные читатели мои, (если только найду между васъ снисходительныхъ) послѣдуйте за добрымъ Валерьяномъ Александровичемъ, уѣхавшемъ за часъ предъ этимъ отъ разсердившагося на него Никанора. —
ГЛАВА СЕДЬМАЯ.
правитьЗмѣйскій по уѣздѣ отъ Райскаго отправился прямо къ знакомцу своему гусару Славину» Во всю дорогу, покуда ѣхалъ онъ до дома Петра Николаича былъ занятъ мыслію: какъ отклонить Райскаго отъ знакомства съ порочнымъ Ижорскимъ и ни мало не сердился на запальчивость Никанора, его только удивляло одно: отъ чего въ Райскомъ возродилась вдругъ такая довѣрчивость къ Ижорскому, а вмѣстѣ съ этимъ и такая привязанность.
Но вотъ онъ подъѣхалъ къ дому Славина.
"Дома ли баринъ? спросилъ онъ стоящаго у воротъ человѣка.
— У себя, пожалуйте-с… былъ отвѣтъ слуги. —
И Змѣйскій менѣе нежели въ три минуты, былъ уже въ кабинетѣ Петра Николаича.
"Собственно для выслушанія окончанія исторіи любви твоей, я пріѣхалъ къ тебѣ, сказалъ смѣяся нашъ знакомецъ Змѣйскій, входя въ кабинетъ Славина.
— Готовъ, любезнѣйшій, готовъ, удовлетворить желанію твоему, отвѣчалъ Славинъ.
Знакомцы сѣли опять на томъ же диванѣ другъ возлѣ друга, большія пѣнковыя трубки съ длинными чубуками и съ янтарными мунштуками въ минуту были, поданы расторопнымъ слугою и Славинъ приготовился разсказывать любовныя похожденія свои. —
Теперь надобно предувѣдомить читателя, что гусаръ Славинъ не зналъ ни связей Райскаго съ Ижорскимъ, ни его Самаго, а Змѣйскій съ своей стороны потому не сказалъ объ этомъ Петру Николаичу что хотѣлъ прежде узнать отъ него объ Ижорскихъ совершенно и тогда уже вмѣстѣ съ нимъ дѣйствовать для спасенія Райскаго.
"Ну, и такъ, началъ Славинъ, сильно затянувшись табакомъ и выпуская густой дымъ изъ рта своего. Ну, и такъ, повтдрилъ онъ, я готовъ разсказать окончаніе исторіи моей, слушай же. Да! я остановился на томъ, что получилъ письмо отъ своего знакомца Волгина, такъ слушай же я прочту его. —
Славинъ всталъ съ дивана, взялъ ключи, отперъ нижній боковой ящичекъ бюра, долго рылся въ ономъ между бумагами, наконецъ вынулъ оттуда свернутое письмо Волгина, сѣлъ опять возлѣ Змѣйскаго и началъ читать слѣдующее:
"Прежде нежели стану отвѣчать на письмо твое, долженъ я просить у тебя дружеское прощеніе за долгое молчаніе мое; вѣрь, любезный другъ, что не лѣнь была причиною атому, но я такъ былъ занятъ домашними обстоятельствами, увѣряю честью, что не имѣлъ во все время это ни часу свободнаго времени. — Но это въ сторону: я въ надеждѣ, что ты простишь за молчаніе и строго не взыщешь за вину эту.
Теперь, стану отвѣчать на письмо твое. Ты писалъ ко мнѣ, любезный другъ, о любви твоей: къ дѣвицѣ Ижорской, о вашемъ взаимномъ объясненіи въ оной, о расположеніи къ тебѣ старика Ижорскаго, о его харошихъ качествахъ и проч., и проч. — Ахъ! добрый и чувствительный Славинъ простишь ли ты меня, какъ друга, какъ стараго твоего товарища, которой искренно расположенъ къ тебѣ; простишь ли ты меня, — повторю, если я долженъ буду вывести тебя изъ твоихъ очарованій любви, разрушить планы надеждъ твоихъ и сказать тебѣ: "ты погибъ, другъ мой, если будешь знакомъ долѣе съ семействомъ Ижорскихъ! Я знаю, это удивитъ, опечалитъ, поразитъ тебя, но я съ своей стороны, какъ душевно расположенный къ тебѣ товарищъ, долженъ былъ сдѣлать это. И такъ опишу тебѣ подробно, почему съ такой невыгодной стороны отношусь я о семействѣ Ижорскихъ. Я увѣренъ твердо, что ты старика Ижорскаго считаетъ вдовцомъ, потому что самъ онъ выдаетъ себя таковымъ, напротивъ — онъ женатъ и жена его живетъ у насъ въ губерніи. Я чувствую, ты удивляется этому, даже, быть можетъ, не вѣритъ мнѣ) но это такая же истина, какъ ты служитъ, а я живу въ деревнѣ. Вотъ слушай, какъ случилось это: Ижорской женился назадъ тому лѣтъ 20. Надобно сказать тебѣ, что этотъ человѣкъ отъ самаго рожденія своего имѣлъ нравъ испорченный. Ложъ, обманъ, притворство — были добродѣтели Ижорскаго. Женясь, могъ ли онъ быть добрымъ мужемъ, попечительнымъ отцемъ? Съ первыхъ лѣтъ брака своего онъ велъ жизнь самую распутную. Добрая жена его ни совѣтами, ни ласками, ни прозьбами не могла остановить, прощала и извиняла во всемъ, думала, что чрезъ это онъ сдѣлается лучше, Но говорю твоимъ языкомъ, ибо ты охотникъ до пословицъ, каковъ въ колыбель, таковъ и въ могилу — это оправдалъ и мужъ Ижорской. Бѣдная жена его болѣе семи или осьми лѣтъ терпѣла и сносила равнодушно проступки развратнаго мужа своего, наконецъ рѣшилась оставитъ его. Ижорской, узнавъ объ этомъ былъ чрезвычайно обрадованъ. Онъ самъ вызвался отвести ее: ибо она сказала что хочетъ ѣхать въ нашу губернію, потому что имѣетъ здѣсь родственниковъ. Ижорская провожаемая мужемъ своимъ, пріѣхавши къ онымъ, рѣшительно объявила ему, что она ни за что въ мірѣ не рѣшится ѣхать къ нему если онъ не перемѣнитъ поведенія своего. Развратной мужъ не былъ огорченъ объявленіемъ жены, а пользуясь этимъ случаемъ, чтобъ свободнѣе предаться разврату, безъ малѣйшаго огорченія чрезъ двѣ недѣли уѣхалъ отъ жены своей. По пріѣздѣ въ Москву онъ объявилъ, какъ знакомымъ, такъ и родственникамъ своимъ, что жена его скончалась. Это онъ рѣшился сдѣлать болѣе потому, что зналъ рѣшительный и постоянный характеръ жены своей и твердо былъ увѣренъ, что сама она никакъ, не рѣшиться пріѣхать хъ кему. И вотъ двѣнадцать лѣтъ, какъ Ижорская оставила развратнаго мужа своего и во все это время они ни разу не видали другъ друга. Ижорская хотя вскорѣ же узнала что мужъ ея распустилъ слухъ объ ее смерти, но по врожденной ли скромности, или не желая еще болѣе обличать поступковъ мужа своего, котораго Она при всѣхъ порокахъ его любила душевно, рѣшилась молчать и, въ одиночествѣ оплакивая участь свою, жить въ глуши отъ Столицы съ радушными и добрыми родственниками своими.
"Вотъ, любезный другъ, каковъ характеръ и поступки отца твоей Маріи. Если ты не вѣришь описанному мною, то къ намъ пріѣзжай самъ и тогда вѣрно удостовѣрится вполнѣ, когда встрѣтить въ домѣ однихъ нашихъ родственниковъ несчастную госпожу Ижорскую. —
Теперь, добрый Петръ, скажу тебѣ нѣсколько словъ объ очаровавшей тебя Маріи. Но я знаю, что какъ больному невозможно имѣть бодрости, такъ точно влюбленному волю сердца подчинить разсудку, Ты влюбленъ — и, какъ вижу изъ письма твоего влюбленъ страстно — слѣдственно ты въ Спорѣ съ путеводителемъ разсудкомъ и слова мои будутъ казаться тебѣ ложью, невозможностью, клеветою. Но я говорю истину и говорю ее другу а ты воленъ принимать ее какъ угодно. Дочь Ижорскаго рождена съ таковымъ же характеромъ какъ и отецъ ее, и для котораго служитъ теперь она орудіемъ въ его низкихъ поступкахъ. Злость, обманы, кокетство, ложныя увѣренія — отличительныя черты характера Маріи и все это ~ скрыто родъ маскою утонченнаго притворства. Вмѣстѣ съ этимъ нельзя отнять отъ нее: природнаго ума, свѣтской образованности, пріятной, и Даже привлекательной наружности лица — но ты знаетъ, другъ мой, что если бы она ничего же имѣла этого, по имѣла бы одно доброе сердце незараженное пороками и нравственность, то это доставило бы для нее болѣе счастія. Впрочемъ вѣрно ты удивишся почему я знаю дочь Ижорскаго и такъ рѣшительно сужу о ней, объ этомъ ты узнаешъ послѣ, ибо я же хочу въ одинъ разъ наносить тебѣ сильнаго удара. За симъ прощай, будь здоровъ и исполни усердную прозьбу, любящаго тебя товарища: будь твердъ, слѣдуй разсудку и кончи всѣ связи съ опаснымъ и развратнымъ Ижорскимъ, чего отъ души желаетъ тебѣ:
"Александръ Волгинъ"
Когда Славинъ кончилъ чтеніе письма, то Змѣйскій вставъ съ дивана, прошелъ молча два раза по комнатѣ, наконецъ подошелъ къ Славину и просилъ его:
«Помнишь ли ты, какъ я сказалъ тебѣ, что меня не обманули предчувствія мои нащетъ Ижорскаго?
— Да, помню.. Я еще спрашивалъ тебя о какихъ предчувствіяхъ говоритъ ты.
„Вотъ о какихъ предчувствіяхъ говорилъ я, отвѣчалъ Змѣйскій, садясь опять на свое мѣсто. Тутъ онъ въ короткихъ словахъ разсказалъ Славину о привязанности къ Ижорскому своего знакомца Райскаго, а также и о томъ, что онъ прежде нежели слышалъ отъ кого нибудь о поступкахъ Ижорскаго, начиналъ уже подозрѣвать его и считать не таковымъ каковымъ онъ старался показать себя.“ Я удивлялся этому, продолжалъ Змѣйскій, не хотѣлъ вѣрить предчувствіямъ моимъ, но ни какъ не могъ ~ отогнать мысли, что Ижорской человѣкъ опасной. Когда же я, бывши у него въ первый разъ въ домѣ, гдѣ ?встрѣтилъ тебя и еще нѣкоторыхъ изъ нашихъ общихъ знакомыхъ, которые также, какъ и ты отнеслись съ невыгодной стороны объ Ижорскомъ, а вмѣстѣ съ этимъ и самъ я замѣтилъ много предосудительнаго въ обращеніи Ижорскаго съ нѣкоторыми гостями, особенно въ обращеніи его дочери — то невольно долженъ былъ сказать самъ себѣ, что предчувствія не могутъ обманывать.» —
Змѣйскій разсказалъ также Славину о ссорѣ съ Райскимъ и о причинѣ оной и кончилъ тѣмъ, чтобъ Славинъ вмѣстѣ. съ нимъ рѣшился спасти неопытнаго Никанора.
"Долгъ красенъ платежемъ, сказалъ Петръ Николаичъ. Добрые люди спасли меня, такъ почему же и мнѣ этаго не сдѣлать, любезный Валерьянъ, и если не для нихъ, то покрайне мѣрѣ для другаго. Мы печемся другъ о другѣ, а Богъ обо всѣхъ, говоритъ Русская пословица, которая также была первымъ правиломъ покойной: моей бабушки.
— Прекрасныя мысли, любезный Славинъ, отвѣчалъ Змѣйскій. Похвальныя и добродѣтельныя намѣренія, сказалабы покойная бабушка твоя, если бы услышала слова эти.
Между тѣмъ столовые часы пробили часъ и Славинъ приказалъ вошедшему человѣку готовить къ столу, а между тѣмъ временемъ подать закуску. Приказаніе тотчасъ было исполнено и словоохотливые знакомцы съ хорошимъ аппетитомъ приступили къ принесенному завтраку.
Пожелайте, добрые читатели, имъ большаго аппетита, а я съ своей, стороны разскажу вамъ (разумѣется давъ пройти нѣсколько времени), такъ что не только Змѣйскій и Славинъ, но даже и въ цѣломъ свѣтѣ всѣ смертные успѣли по нѣсколько разъ. Какъ отобѣдать, такъ и отужинать успѣшно ли. двое знакомцевъ, дѣйствовали для спасенія Райскаго отъ неминуемой гибели, а также увидимъ, успѣютъ ли дружба и стараніе товарищей быть. преградою сѣтямъ обмана и что возметъ верхъ: совѣты разсудка, стараніе дружбы, приказаніе родителя, самое проклятіе его — или страсть. —
- ↑ Надобно предувѣдомить читателя, что всѣ произшествія описываемыя мною, какъ въ предъидущей, этой, такъ и двухъ послѣдующихъ главахъ случились еще прежде нежели главный герои романа этого — Раиской, объяснился въ любви съ Маріею, то есть они были при началѣ знакомства Никанорова съ Ижерскими. —