Продукт политики XIX века - 1 (Дизраэли)/ДО

Продукт политики XIX века - 1
авторъ Бенджамин Дизраэли, переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: англійскій, опубл.: 1877. — Источникъ: az.lib.ru • (Benjamin Disraeli, Earl of Beaconsfield, а Biography, vol. I, London 1877.)

ПРОДУКТЪ ПОЛИТИКИ XIX ВѢКА.

(Benjamin Disraeli, Earl of Beaconsfield, а Biography, vol. I, London 1877.)

I.

Предъ нами толстая, довольно неуклюжая книга въ 750 слишкомъ страницъ, и она заключаетъ лишь исторію развитія, исторію молодости той замѣчательной личности, которая въ настоящее время считается, болѣе или менѣе вѣрно, одною изъ крупныхъ, если не самою крупною силою въ политическомъ мірѣ, вліяющею на судьбы современной войны, и слѣдоват. вообще на разрѣшеніе восточнаго вопроса. Событія, описываемыя въ этомъ томѣ, кончаются 1846 годомъ; слѣдовательно, читатель можетъ успокоиться: я не буду касаться и не могу касаться современныхъ политическихъ событій, которыя такъ болѣзненно разстроиваютъ нервы нашихъ патріотовъ, — а патріотовъ въ нашемъ отечествѣ такъ много, — и которые такъ надоѣли людямъ, хладнокровно и индиферентно относящимся къ современнымъ событіямъ, если таковые люди существовали-бы между нами. Нѣтъ, не только восточный вопросъ 1877 года, но и восточный вопросъ 1855 года выходятъ совершенно изъ предѣловъ моей програмы. Предъ нами не высокомѣрный, раздражительно-честолюбивый, оканчивающій свою карьеру, страдающій подагрою, — какъ и приличествуетъ англійскому лорду, — премьеръ министерства тори, не врагъ русской политики на Востокѣ, даже не признанный предводитель партіи. Предъ нами пробивающій себѣ карьеру молодой еврей Бенжаменъ Дизраэли, сынъ свободно-мыслящаго литератора, перекрещенный 12-тй лѣтъ. Для насъ интересна даже не эта карьера сама по себѣ, а тѣ средства, которыя при этомъ пускаются въ дѣйствіе, тѣ первые на шаги, которые дѣлаетъ талантливый и безцеремонный искатель власти, чтобы со временемъ добиться перваго мѣста въ самой аристократической партіи самой гордой аристократіи, — одного изъ первыхъ мѣстъ въ европейской политикѣ вообще. Нынѣшній лордъ Биконсфильдъ для насъ — еще далекое будущее; самый Бенжаменъ Дизраэли — для насъ дѣло второстепенное. Намъ важенъ образчикъ, по которому можно судить, Чѣмъ сдѣлались политики въ Европѣ XIX вѣка и какого рода люди въ этотъ періодъ либеральныхъ завоеваній и гуманныхъ или патріотическихъ девизовъ выдвигались въ первые ряды этой политики.

На книгѣ нѣтъ имени автора, но это — прозрачная маска. Какъ извѣстно, авторъ этой біографіи есть T. П. О’Конноръ, политическій и національный врагъ англійскаго премьера, и эту систематическую оппозицію авторъ слишкомъ выставляетъ на видъ съ первой и до послѣдней страницы своего произведенія. Правда, онъ очень добросовѣстно опирается каждую минуту на подлинные факты, на неоспоримыя цитаты. Онъ рылся въ приходскихъ книгахъ, онъ успѣлъ заглянуть въ рукописныя колекціи; онъ не іиг лѣнился перелистовать многочисленныя газеты, появлявшіяся въ Лондонѣ и въ провинціальныхъ городахъ Англіи; онъ не упустилъ изъ виду ни одной изъ рѣчей, произнесенныхъ дъ парламентѣ этого періода, сколько-нибудь касающихся предмета его труда; онъ ознакомился съ біографіями личностей, участвовавшихъ въ карьерѣ Дизраэли; онъ, наконецъ, прочелъ внимательно беллетристическія и публицистическія произведенія будущаго лорда Биконсфильда. Словомъ, онъ оставилъ будущему историку нынѣшняго англійскаго премьера не особенно много работы по собранію матеріаловъ для его исторіи. Но при этомъ онъ слишкомъ часто и слишкомъ усердно выскакиваетъ предъ читателемъ съ своими поясненіями, съ подчеркиваніемъ фактовъ, съ своимъ приговоромъ, всегда строгимъ, надъ молодымъ франтомъ-политикомъ. Добрыхъ пятьдесятъ страницъ, если не болѣе, можно было-бы выкинуть изъ этого тома безъ всякаго вреда не только для его фактическаго содержанія, но даже для самой полемической цѣли автора. Напротивъ, полемическая навязчивость О’Коннора надоѣдаетъ читателю, внушаетъ ему очень скоро недовѣріе и онъ почти готовъ стать на сторону обвиняемаго въ досадѣ на слишкомъ усерднаго обвинителя. И все это совершенно даромъ. Факты біографіи говорятъ за себя лучше, чѣмъ это можетъ сдѣлать ея авторъ.

Въ сущности, можно сказать, что особенная старательность, съ которою О’Конноръ обработалъ біографію Дизраэли, совершенно напрасная работа. Цѣлую жизнь Дизраэли на виду у всѣхъ служилъ обществу и себѣ, но результаты этой долгой дѣятельности, по мнѣнію многихъ цѣнителей, довольно ничтожны, Онъ явился составителемъ бюджета, который во всемъ, что было въ немъ оригинальнаго, былъ такъ нелѣпъ, что всю эту долю пришлось отвергнуть. Онъ составилъ билль парламентской реформы, изъ котораго, по ехидному отзыву его друга, герцога Боклю (Buccleugli), теперь осталось цѣлымъ только слово «потому что», но и оно было навязано Дизраэли его политическими противниками. Онъ кое-что сдѣлалъ для удушенія движенія ритуалистовъ въ Англіи. Вотъ все, по мнѣнію многихъ, что можетъ быть въ строгомъ смыслѣ зачтено ему въ дѣла или въ общественную дѣятельность. Все остальноое, входящее въ этотъ счетъ, сдѣлано было другими. По іоворилонъ много и языкомъ добился многаго. Словами онъ подорвалъ сэра Роберта Пиля и сталъ на его мѣсто; словами онъ создалъ современную партію консерваторовъ; словами онъ подорвалъ значеніе виговъ. Какъ полемистъ, онъ былъ грознымъ и успѣшнымъ врагомъ. Почти всѣ его лучшія рѣчи были образцами желчныхъ нападокъ на политическихъ противниковъ. Большинство его сочиненій составляетъ руководство къ тому, какъ наилучшимъ образомъ пользоваться человѣческими слабостями. И онъ самъ умѣлъ очень хорошо ими пользоваться.

Возьмемъ изъ этой долгой карьеры политическаго дѣятеля XIX вѣка нѣсколько отдѣльныхъ чертъ, относящихся къ той эпохѣ, которую описываетъ книга О’Коннора, и характеристичныхъ для Бенжамена Дизраэли.

II.

Въ 1826 году появился первый томъ романа «Вивіанъ Грэй» Автору этого романа было отъ 21 до 22 лѣтъ (точный годъ рожденія нынѣшняго англійскаго премьера опредѣлительно не извѣстенъ: 1894 или.1805). Онъ былъ сынъ свободно-мыслящаго еврея-литератора Исаака Дизраэли, автора «Curiosities of Littérature», былъ крещенъ въ 1817 году и отличался неумѣренною склонностію къ франтовству. «Онъ былъ замѣчательный дэнди, пишетъ Джефферсонъ (Novels and novelists). — Изысканное франтовство, доведенное до безсмыслія, было въ модѣ между молодыми людьми тогдашняго времени; но онъ превосходилъ всѣхъ своихъ соперниковъ въ украшеніи своей личности. Еще и теперь пожилыя дамы моднаго свѣта часто вспоминаютъ прелести, и отдѣльныя украшенія, и общій видъ молодого Дизраэли, когда онъ впервые вступалъ въ большой свѣтъ: локоны его черныхъ шелковистыхъ волосъ, его сверкающіе глаза, его женственный видъ и нѣжный голосъ, его фракъ изъ чернаго бархата, подбитый бѣлымъ атласомъ, его бѣлыя лайковыя перчатки съ длинной бахромой изъ чернаго шелка, его тросточку изъ слоновой кости…» «Онъ блѣденъ, какъ мертвецъ, пишетъ Уиллисъ, встрѣчавшій его тогда въ гостиныхъ, — его глаза черны, какъ адъ, и ихъ выраженіе наиболѣе насмѣшливое, наиболѣе хитрое, какое можно себѣ представить. Его ротъ оживленъ постоянно нервною подвижностью… Его волосы такъ-же необыкновенны, какъ его жилеты. Густая и тяжелая масса черныхъ, какъ смоль, локоновъ падаетъ черезъ его лѣвую щеку почти до шеи безъ воротничка, тогда какъ на правомъ вискѣ волосы раздѣлены и приглажены со стараніемъ дѣвочки и сильно лоснятся… твоимъ неподражаемымъ масломъ, о, Макассаръ».

На романѣ «Вивіанъ Грэй» стоитъ эпиграфъ:

«Что-же! въ такомъ случаѣ міръ для меня — устрица, которую я открою мечомъ».

Герой романа — политическій интриганъ, который рѣшается играть роль въ государствѣ, находя это удобнѣе, чѣмъ какую-либо другую карьеру, и ставитъ себѣ слѣдующую програму дѣйствія:

«Почему были государственные люди, которые никогда не управляли, и герои, которые никогда не побѣждали? Почему иные философы умерли на чердакахъ? Почему были поэты, на пѣсни которыхъ отзывалось лишь эхо природы? — Должно быть, эти существа забыли изученіе всѣхъ другихъ личностей и пренебрегли этимъ изученіемъ. Да, мы должны смѣшиваться съ толпою, входить въ ея чувства, льстить ея слабостямъ; мы должны симпатизировать ея печалямъ, которыхъ не чувствуемъ, и раздѣлять веселье дураковъ. О, да! чтобы управлять людьми, мы должны быть сами людьми; чтобы доказать, что мы сильны, мы должны имѣть слабости; чтобы доказать, что мы гиганты, мы должны быть карликами. Чтобы управлять людьми, даже боги придавали себѣ видъ, будто они чувствуютъ какъ люди, а иногда какъ животныя, были, повидимому, возбуждены самыми низкими страстями. Человѣчество поэтому есть крупная дичь, за которой я намѣренъ поохотиться… О, политика! великолѣпное передергиванье…»

Но для начала этой «охоты» Вивіану Грэю нужно содѣйствіе человѣка съ высокимъ положеніемъ, и вотъ онъ пользуется первымъ сближеніемъ съ маркизомъ Караба за обѣдомъ, чтобы приступить къ дѣлу.

Послѣ обѣда «пэръ», сидя на верхнемъ концѣ стола, сталъ говорить о политикѣ… Маркизъ былъ положительно не правъ, и его сбивали учтивый членъ парламента и професоръ. Маркизъ возражалъ, пытался опровергнуть противниковъ, но былъ слишкомъ проницателенъ, чтобы не замѣтить, что онъ сбитъ съ позиціи, когда въ эту минуту, съ другого конца стола, раздался голосъ молодого человѣка, хранившаго до тѣхъ поръ глубокое молчаніе…

«По моем.у мнѣнію, сказалъ Вивіанъ Грэй, — благороднаго лорда не поняли». Глаза маркиза блеснули и онъ замолчалъ. Вивіанъ Грэй приступилъ къ дѣлу самымъ хладнокровнымъ образомъ. Онъ коментировалъ выраженія, разбиралъ слова и давалъ имъ другое значеніе, предполагалъ мнѣнія и, наконецъ, цитировалъ цѣлый пасажъ изъ Болингброка, чтобы доказать, что «мнѣніе высокопочтеннаго маркиза Караба есть одно изъ основательнѣйшихъ, мудрѣйшихъ и самыхъ убѣдительныхъ мнѣній, которыя когда-либо были высказаны смертными».

Цитата изъ Болингброка была сочинена защитникомъ маркиза, такъ-какъ «Вивіанъ Грэй поставилъ себѣ правиломъ никогда не высказывать своихъ собственныхъ мнѣній. Его система была — всегда выдвигать мнѣніе какого-нибудь замѣчательнаго и уважаемаго лица». Вслѣдствіе этого «свѣтъ считалъ Вивіана Грея одареннымъ самою удивительною памятью, когда-либо существовавшею, такъ-какъ едвали былъ предметъ спора, въ которомъ онъ не одержалъ-бы побѣды помощью великихъ именъ, введенныхъ имъ въ аргументацію».

Конечно, Вивіанъ Грэй успѣваетъ въ обществѣ и въ политикѣ Нравственныя требованія англійскихъ читателей помѣшали автору доставить ему окончательную побѣду: по англійской эстетикѣ двадцатыхъ годовъ (да, пожалуй, и по нынѣшней) порокъ долженъ быть наказанъ. Но случайность окончательной неудачи Вивіана Грэя въ Англіи нисколько не мѣшаетъ тому общему впечатлѣнію, которое производитъ на читателя не только самъ герой романа, но и всѣ политическіе люди, которыхъ выводитъ авторъ. Это — общее впечатлѣніе всеобщаго политическаго интриганства и отсутствія всякаго гражданскаго убѣжденія между руководящими личностями партій. Характеристичны, между прочимъ, въ этомъ отношеніи слова одной изъ главныхъ личностей романа — Клевелэнда, который говоритъ Вивіану Грэю:

«Изъ всѣхъ заблужденій, процвѣтающихъ въ этомъ безумномъ мірѣ, самое безумное, это — заблужденіе человѣка, который добровольно и невызванный другими поддерживаетъ интересы какой-либо партіи… Если, по какому-нибудь случаю, вы оказались-бы независимымъ и безъ связей, то не предполагайте ни на одну минуту, что вы можете достигнуть вашей цѣли, вступая въ борьбу за програму какой-либо партіи. Ея члены порадуются вашимъ успѣшнымъ дѣйствіямъ и потомъ посмѣются надъ вашею юною ревностью, или, благодаря Бога за неожиданное содѣйствіе, которое вы имъ оказали, будутъ слишкомъ трусливы, чтобы вознаградить нежданнаго защитника. Нѣтъ, Грэй, заставьте ихъ бояться васъ и они будутъ цѣловать ваши ноги. Нѣтъ такого измѣнническаго или подлаго поступка, на который не была-бы способна политическая партія, потому что въ политикѣ нѣтъ чести!»

Послѣ нѣсколькихъ лѣтъ практической дѣятельности въ области политики, Дизраэли высказалъ уже не въ романѣ слѣдующее мнѣніе о нравственной обязанности политическаго дѣятеля:

«Государственный человѣкъ есть продуктъ своего вѣка, дитя обстоятельствъ, созданіе своего времени. Государственный человѣкъ есть по существу человѣкъ практическій, и когда онъ призванъ, къ управленію дѣлами, ему нечего справляться, каковы были и каковы не были прежде его взгляды на тотъ или другой предметъ. Онъ только долженъ взвѣсить, что нужно и что полезно и какимъ образомъ всего удобнѣе вести дѣла. Надо признать фактъ, что въ свободной и стремящейся впередъ странѣ не слѣдуетъ слишкомъ тщательно противополагать мнѣнія общественныхъ дѣятелей въ разные періоды ихъ карьеры. Люди имѣютъ свои страсти и общественные дѣятели даже обязаны иногда принимать мнѣнія, которымъ они не симпатизируютъ, потому что людямъ нужны предводители. Мнѣ смѣшно поэтому возраженіе противъ кого-нибудь, что онъ въ прежній періодъ своей жизни защищалъ политику, отличную отъ его нынѣшней политики».

Очевидно, идеалъ Вивіана Грэя очень близко подходилъ къ практическому идеалу, который имѣлъ предъ собой въ жизни лордъ Биконсфильдъ. И для него человѣчество было «крупной дичью», и защищать въ политическомъ дѣятелѣ переходъ отъ однихъ мнѣній къ другимъ онъ имѣлъ полное основаніе, потому что онъ самъ на первыхъ-же шагахъ своей карьеры практиковалъ политическое ренегатство въ довольно обширныхъ размѣрахъ. Посмотримъ эти первые шаги.

III.

«Вивіанъ Грэй» имѣлъ большой успѣхъ. Онъ высказывалъ безцеремонно то, что скрывалось въ душѣ многихъ. Онъ былъ политическою исповѣдью политическихъ дѣятелей всѣхъ партій. «Его читали повсюду въ обществѣ, пишетъ біографъ Дизраэли, — начиная съ короля». Нѣсколько лѣтъ, за тѣмъ слѣдовавшихъ, Дизраэли провелъ въ путешествіяхъ, особенно по Востоку, изъ которыхъ онъ черпалъ впослѣдствіи много красокъ для своихъ произведеній и для своихъ рѣчей. Но все это было подготовкой. Реальный Вивіанъ Грэй долженъ былъ начатъ охоту за «крупною дичью» именно въ области политики. Ему нужна была арена парламента и онъ рѣшился добиться представительства со всею упорною энергіей своего характера.

Но къ какой партіи могъ пристать молодой искатель политическихъ приключеній? Какъ сынъ литератора-еврея, онъ не имѣлъ традиціонныхъ;семейныхъ связей ни съ одною партіею. Какъ реальный Вивіанъ Грэй, онъ тѣмъ менѣе могъ придавать значенія чему-либо столь маловажному, какъ политическое убѣжденіе. Историческая-же минута была довольно интересная.

Послѣ долгаго господства партія тори, надоѣвшая всѣмъ, несмотря на прославленіе на всѣ лады «желѣзнаго герцога», къ ней принадлежавшаго и которому англичане съумѣли только наставить по всѣмъ угламъ Лондона уродливые статуи и монументы, должна была уступить вигамъ. Министерство лорда Грэя вступило въ управленіе съ опредѣленной програмой, требовавшей реформы парламента. Оно опиралось, по необходимости, не только на группу публицистовъ и литераторовъ «Edinburgh Review», на всезнайку и немножко шарлатана Брума, котораго, ко всеобщему удовольствію публики и къ досадѣ аристократовъ-лордовъ, посадили въ верхнюю палату въ званіи лорда-каицлера, по виги опирались въ этомъ случаѣ еще на парламентскихъ радикаловъ вродѣ Джозефа Юма; въ радикаловъ еще болѣе рѣзкихъ, агитировавшихъ массы, подобно Коббету; наконецъ, на самыя массы, волновавшіяся во всей Великобританіи въ слѣпой увѣренности, что билль парламентской реформы дастъ голоднымъ хлѣба, притѣсненнымъ бѣднякамъ — человѣческія права. Крикъ: «билль! весь билль! и только билль!» заглушилъ всѣ болѣе рѣшительныя требованія, соединилъ временно всѣ оттѣнки оппозиціи. Сначала этотъ билль былъ встрѣченъ насмѣшками въ началѣ 1831 года; его два раза отвергали; въ домѣ Велингтона перебили всѣ окна, нѣсколько домовъ лордовъ сожгли, а въ Бристолѣ вспыхнулъ весьма серьезный народный мятежъ; наконецъ лорды увидѣли, что, вслѣдствіе Отверженія ими билля, вопросъ: «что сдѣлаютъ лорды?» измѣнился въ другой, нѣсколько болѣе для нихъ щекотливый, именно: «что сдѣлать съ лордами?» Тогда билль, наконецъ, прошелъ въ іюнѣ 1832 года при всеобщемъ удовольствіи, и Грэи, Россели, Брумы, Мэльбурны оказались героями минуты.

Немедленно послѣ побѣды партіи реформы противоестественный союзъ виговъ-аристократовъ съ разными радикальными оттѣнками ослабѣлъ и сталъ распадаться. Естественныя противоположности выступили на первый планъ. Всѣ мыслящіе люди хорошо знали, что виги, защищая либеральные принципы, были на практикѣ иногда болѣе реакціонны, чѣмъ ихъ противники. Въ настоящую минуту Грэи и Мэльбурны были болѣе аристократичны и менѣе либеральны, чѣмъ даже обыкновенно бывали виги. Графъ Грэй, предводитель партіи, аристократъ изъ аристократовъ, конечно, не имѣлъ ничего общаго съ народными стремленіями: онъ прямо говорилъ, что «будетъ стоять за свое сословіе», и мысль о введеніи въ палату лордовъ большого числа новыхъ членовъ изъ «новыхъ людей» мѣра, считавшаяся одно время необходимою для торжества билля о реформѣ, — была для него столь-же горька и противна, какъ для любого тори. Фактически графъ Грэй стоялъ очень крѣпко за «родныхъ человѣчковъ», которыхъ не мало было въ знаменитомъ министерствѣ реформы. Немудрено, что радикалы разныхъ оттѣнковъ смотрѣли на эту клику съ недовѣріемъ, хотя поддерживали билль о реформѣ парламента. Въ парламентѣ Джозефъ Юмъ, Литтонъ Бульверъ, О’Коннель немедленно послѣ побѣды образовали зерно оппозиціи. Впѣ парламента Коббетъ снова сталъ писать о «кровавыхъ вигахъ». Разбитые тори собирались съ новыми силами, чтобы подставить ножку политическимъ врагамъ, которыхъ собственно никто не любилъ.

Въ эту-то именно минуту молодой Дизраэли выступалъ на свою охоту за «крупною дичью» на политическомъ поприщѣ. Дѣло шло о первыхъ выборахъ послѣ торжества виговъ. Іюня 7 прошелъ билль о реформѣ парламента Англіи; іюня 13 Бенжаменъ Дизраэли въѣзжалъ кандидатомъ на члена парламента въ Гай-Уайкомбъ (Hiyh-Wycombe), мѣстечко, которое находилось на земляхъ герцога Бокингэма, но въ которомъ жило не мало радикаловъ. Выступая кандидатомъ въ парламентъ, молодой Дизраэли чувствовалъ, что время коалиціи около знамени чистыхъ виговъ проходитъ, что звѣзда ихъ блѣднѣетъ, что выгоднѣе для начинающаго политика стать не въ ихъ ряды, а въ ряды покой оппозиціи. Но какой? На лицо были оппозиція тори и оппозиція радикаловъ. Молодой охотникъ за «крупной дичью» могъ стать или въ ряды радикаловъ, которымъ нравилась рѣзкость высказываемыхъ имъ мнѣній, или въ ряды тори, съ которыми были нѣкоторыя связи у его отца и съ которыми молодой дэнди нѣсколько сближался въ салонахъ графини Блессингтонъ. Но это была слишкомъ простая игра для тонкаго политика. Бенжаменъ Дизраэли задумалъ опереться на оба эти оттѣнка одновременно, чтобы потомъ выбрать изъ нихъ тотъ, который для него будетъ удобнѣе.

13-го іюня 1832 года Дизраэли пріѣхалъ къ своимъ избирателямъ «въ открытой коляскѣ четверней, сопровождаемый толпою поклонниковъ». Къ этой толпѣ присоединилась другая за милю отъ города, и «такимъ образомъ, сопровождаемый музыкою, знаменами и поклонниками», онъ въѣхалъ торжественно въ городъ, «посылая поцѣлуи всѣмъ женщинамъ въ окнахъ, глубоко кланяясь отъ времени до времени своимъ друзьямъ». Онъ остановился въ главной гостинницѣ города подъ вывѣскою «Краснаго Льва», вышелъ на крышу подъѣзда и оттуда болѣе часа говорилъ съ толпою, «нападая на виговъ поперемѣнно съ самою рѣзкою горячностію и съ самою несдержанною насмѣшкою».

Онъ нападалъ на виговъ; но съ какой точки зрѣнія? Въ эту минуту онъ считалъ нужнымъ опираться на рекомендацію радикаловъ и придалъ какъ можно большее распространеніе письмамъ ихъ предводителей, которые его поддерживали, болѣе или менѣе довѣряя его искренности. Литтонъ Бульверъ писалъ Дизраэли, увѣряя его въ «его (Бульвера) искреннихъ желаніяхъ успѣха, которыя, я увѣренъ, раздѣляютъ со мною всѣ настоящіе реформеры». О’Коннель писалъ Бульверу: «я такъ-же увѣренъ, какъ вы, что его (Дизраэли) выборъ будетъ очень полезенъ для дѣла настоящей реформы», и прибавлялъ: «я, конечно, вполнѣ разсчитываю на его политическую и личную честность и мнѣ было-бы очень пріятно содѣйствовать, чѣмъ могу, его выбору». Юмъ писалъ Дизраэли: «я надѣюсь, что реформеры васъ поддержатъ, такъ-какъ вы проповѣдуете либеральныя мнѣнія по всѣмъ отраслямъ управленія и готовы принять обязательство поддерживать реформу и сокращеніе расходовъ во всѣхъ отношеніяхъ». Между этими письмами, относящимися ко 2 и 3 іюня, и выборами прошло немного дней, но въ это время начало уже между радикалами закрадываться недовѣріе къ искренности Дизраэли. Тѣмъ не менѣе первая рѣчь его къ избирателямъ сгруппировала около него радикаловъ и тори. Газета послѣднихъ поддержала его. Дизраэли объявилъ себя независимымъ и непринадлежащимъ ни къ какой партіи. «Реформа парламента, говорилъ онъ, — есть средство къ великой цѣли. Онъ надѣется, что изъ нея произойдутъ финансовая, церковная и судебная реформы. Онъ будетъ требовать и настаивать на этихъ мѣрахъ. Онъ будетъ также стремиться къ улучшенію положенія бѣдныхъ классовъ… Онъ думаетъ, что благо многихъ должно быть предпочтено благу немногихъ. О немъ говорятъ, что его поддерживаютъ тори; онъ очень радъ, что видитъ тори, хотя на этотъ разъ, на сторонѣ народа». Далѣе онъ высказалъ, «что надѣется, что связь тори съ народомъ будетъ прочна»; онъ говорилъ друзьямъ: «тори должны опереться на насъ, а намъ нечего опираться на тори».

Виги одержали побѣду, но въ октябрѣ 1832 года Дизраэли снова явился передъ тѣми-же избирателями. Здѣсь онъ обратился къ нимъ съ радикальными требованіями «тайнаго голосованія», «трехлѣтнихъ парламентовъ», «отмѣны налоговъ на знаніе» и обѣщалъ противодѣйствовать всѣмъ министерствамъ, «которыя не предложатъ какой-нибудь крупной мѣры для улучшенія положенія низшихъ классовъ». Но въ послѣобѣденной рѣчи, при этихъ выборахъ, Дизраэли, рядомъ съ повторенными требованіями трехлѣтнихъ парламентовъ, тайной балотировки, высказалъ слѣдующую формулу, соединяющую консерватизмъ съ радикализмомъ: «я консерваторъ, чтобы сохранить изъ нашей конституціи нее, что въ ней хорошо, но я и — радикалъ, чтобы удалить изъ нея все, что въ ней дурно».

Онъ опять провалился.

Въ 1833 году онъ явился кандидатомъ въ одномъ изъ радикальныхъ округовъ Лондона, въ Мэрилебонѣ. Здѣсь онъ сказалъ, что его не поддерживаетъ ни одна изъ аристократическихъ партій и что поэтому онъ не имѣетъ «ни прямого, ни косвеннаго интереса въ продажности и въ дурномъ управленіи». Онъ же^ лаетъ, говорилъ онъ, — бороться за народъ, и повторилъ радикальныя выраженія своего послѣдняго адреса избирателямъ. Къ этому онъ прибавилъ пункты, на которые тогда смотрѣли, какъ на пункты не только радикальной, но прямо революціонной програмы. «Я желаю назначенія парламентскаго комитета, который пересмотрѣлъ-бы всю систему нашихъ налоговъ съ цѣлію облегчить промышленность отъ тяжестей, которыя удобнѣе переложить на поземельную собственность». Это было мнѣніе Коббета, Атвуда, Юма. Но ваканція въ Мэрилебонѣ, на которую разсчитывалъ Дизраэли, не состоялась. Дизраэли воспользовался дошедшимъ до ніто слухомъ, что графъ Грэй спросилъ о немъ: «кто онъ такой?» И вотъ появилась брошюра: «Кто онъ такой?» автора «Вивіана Грэя». Онъ въ ней высказывалъ свое убѣжденіе, что «возстановленіе аристократическаго принципа въ управленіи страною сдѣлалось совершенно невозможнымъ», что тѣмъ не менѣе онъ, авторъ «Вивіана Грэя», можетъ «понять, что такое тори и что такое радикалъ, но что такое вигъ, — демократическій аристократъ, — этого я понять не могу». "Если тори дѣйствительно отчаиваются возстановить принципъ аристократіи и искренни въ своихъ заявленіяхъ, что государство не можетъ быть управляемо нынѣшнимъ механизмомъ, въ такомъ случаѣ ихъ обязанность — слиться съ радикалами и дозволить обѣимъ политическимъ кличкамъ исчезнуть въ общемъ, понятномъ и достойномъ названіи «національной партіи». Какъ средство, авторъ предлагалъ «немедленную отмѣну закона о семилѣтнихъ парламентахъ, установленіе тайной балотировки для выборовъ въ парламентъ» и тому подобныя мѣры.

Но это былъ высшій и крайній пунктъ радикализма Дизраэли, послѣ котораго онъ счелъ удобнѣйшимъ перемѣнить окраску своихъ рѣчей. Именно въ созданномъ его фантазіей планѣ союза между народомъ и консервативною аристократіею Дизраэли сталъ поддерживать не радикальные, а консервативные пункты.

Основною причиною этой перемѣны было явное ослабленіе министерства виговъ. "Въ 1834 году, пишетъ біографъ Дизраэли, — министерство графа Грэя дошло до послѣдней степени безсилія. Министровъ ненавидѣлъ король; министры были въ меньшинствѣ въ палатѣ лордовъ и ихъ собственное большинство въ палатѣ общинъ притѣсняло ихъ безжалостно. Въ началѣ 1834 года между министрами произошли внутренніе раздоры и въ срединѣ года дошли до явнаго разрыва. Лордъ Грэй оставилъ министерство съ отвращеніемъ; лордъ Стэнли и сэръ Джемсъ Грэгемъ вышли изъ управленія, чтобы почти броситься въ объятія тори. Лордъ Мельбурнъ, новый первый министръ, не интересовался вовсе дѣлами, да едва-ли интересовался и чѣмъ-либо въ мірѣ; лордъ Эльторпъ (Althorp) жаждалъ возвратиться въ свои фермы; лордъ Брумъ вызывалъ хохотъ цѣлаго міра своими арлекинадами въ палатѣ лордовъ, въ судѣ канцлера, въ своей родной Шотландіи, словомъ, всюду, гдѣ онъ только могъ дурачиться. Между тѣмъ сэръ Робертъ Пиль ежедневно увеличивалъ свое вліяніе на дѣла, потихоньку достигалъ положенія «національной необходимости». Тутъ была опредѣленная ростущая сила и къ этой ростущей силѣ рѣшился примоститься реальный Вивіанъ Грэй.

Обстоятельства были до извѣстной степени благопріятны. Фермеры требовали отмѣны налога на солодъ; 26 апрѣля 1833 года представителямъ ихъ интересовъ удалось провести въ парламентѣ частную отмѣну этого налога; министры согласились не противиться; но чрезъ три дня и палата, и министры приняли рѣшеніе прямо противоположное. Началась агитація въ земледѣльческихъ округахъ и здѣсь Бенжаменъ Дизраэли выступилъ защитникомъ интересовъ фермеровъ, конечно, съ точки зрѣнія тори. Въ Бокйпгэмшайрѣ былъ устроенъ сельско-хозяйственный съѣздъ подъ руководствомъ герцога Бокингэма и его сына лорда Чэндоса; эти аристократы готовы были патронизировать вчерашняго радикала, но отодвигая его на приличное мѣсто. Рѣчи Дизраэли были полны прославленіемъ ихъ. Онъ не былъ даже назначенъ въ число ораторовъ, но подъ конецъ его вызвали присутствующіе и онъ произнесъ рѣчь.

Въ ней уже не говорилось о переложеніи тягостей съ промышленности на поземельную собственность, но за то тѣмъ болѣе говорилось о важности сельско-хозяйственныхъ интересовъ, «Я всегда думалъ, говорилъ ораторъ, — что среди нѣкоторыхъ классовъ этой страны существуетъ заговоръ противъ того, что называется сельско-хозяйственнымъ интересомъ… Ни одна нація не можетъ обойтись безъ сельскаго хозяйства и безъ земледѣльцевъ, съ нимъ связанныхъ. Если-бы промышленники Бирмингема или Манчестера нашли выгоднымъ для себя когда-бы то ни было эмигрировать въ Бельгію, во Францію, въ Египетъ, — они сдѣлали-бы это. Сельскіеже хозяева проникнуты духомъ патріотизма. На ихъ сторонѣ богатство и интелигенція и вся аристократія страны, — аристократія, которую самые крайніе либералы предпочтутъ той ублюдочной расѣ, которая уже развратила большую часть Европы. На ихъ сторонѣ джентльмены Англіи и еще замѣтные остатки когда-то неимѣвшихъ себѣ соперниковъ свободныхъ земледѣльцевъ» (yeomanry).

«Благородный герцогъ, пишетъ репортеръ того времени объ окончаніи сельско-хозяйственнаго обѣда и о герцогѣ Бокингэмѣ, — ушелъ среди громкихъ привѣтственныхъ кликовъ».

«О, герцогъ! прибавляетъ къ этому біографъ Дизраэли, — еслибы вы могли быть одарены даромъ предвидѣнья! Герцогъ Бокингэмъ могъ тогда попирать Бенжамена Дизраэлщ но теперь герцогъ Бокингэмъ съ удовольствіемъ принимаетъ изъ рукъ того-же самаго человѣка не особенно хорошее назначеніе въ весьма дурномъ климатѣ (губернатора въ Мадрасѣ)».

Покровительство Бокингэма и Чэндоса тѣмъ не менѣе подняло кандидата въ парламентъ. Къ тому-же Дизраэли сблизился съ лордомъ-канцлеромъ Линдгэрстомъ, однимъ изъ самыхъ талантливыхъ, но и самыхъ безнравственныхъ политическихъ людей Англіи этой эпохи. Виги стали было раздумывать, какъ-бы переманить его на свою сторону. «Онъ долженъ быть черезчуръ безпристрастною личностью, писалъ ѣдкій Грэвиль въ своихъ мемуарахъ, — если онъ колеблется между Чэндосомъ и Доргэмемъ». Но, вѣроятно, тори могли дать больше на политическомъ рынкѣ. Къ тому-же старый Вильямъ IV вздумалъ привести въ дѣйствіе прерогативу короны, безъ всякаго парламентскаго повода прогналъ министерство Мельбурна (13 ноября 1834 года), и тори стояли временно во главѣ управленія. Сэръ Робертъ Пиль сдѣлался первымъ министромъ. Дизраэли снова выступилъ кандидатомъ въ парламентъ, уже поддерживая всячески партію тори и не упоминая болѣе ни о трехлѣтнихъ парламентахъ, ни о тайной балотировкѣ, тѣмъ менѣе о переложеніи налоговъ съ промышленности на поземельную собственность. Онъ сдѣлался чистымъ тори и остался имъ.

Впрочемъ, не надо думать, что это доставило ему немедленно мѣсто въ парламентѣ, котораго онъ такъ добивался. Онъ еще два раза провалился, какъ кандидатъ партіи тори въ Гай-Уайкомбѣ и въ Таунтонѣ. Онъ долженъ былъ читать въ газетахъ либераловъ безпрестанныя нападки на свое ренегатство относительно радикальной програмы. Онъ долженъ былъ прочесть въ газетахъ и рѣчь О’Коннеля, въ которой знаменитый агитаторъ говорилъ, между прочимъ, о немъ: «Онъ лжецъ въ дѣйствіяхъ и на словахъ. Его жизнь — воплощенная ложь. Онъ — позоръ для человѣчества. Онъ самый низкій человѣкъ своего рода и племени, и для Англіи позоръ, что она допускаетъ среди себя существованіе такого возмутительнаго, грязнаго и отвратительнаго мерзавца (miscreant). Мои слова жестки и я долженъ извиниться. Это потому, что если-бы въ англійскомъ языкѣ были болѣе жесткія выраженія, я-бы употребилъ ихъ, такъ-какъ самое жесткое выраженіе могло-бы именно служить характеристикою для негодяя этого рода. Это именно годный членъ для клуба консерваторовъ. Я думаю, что если-бы сэръ Робертъ Пиль не былъ подъ рукою, когда его призвали въ управленіе, этотъ молодецъ принялъ-бы на себя смѣлость замѣнить его. Онъ достаточно лживъ, достаточно развращенъ, достаточно себялюбивъ, чтобы сдѣлаться приличнымъ руководителемъ консерваторовъ». Едва-ли самъ О’Коннель предполагалъ, что онъ угадаетъ такъ вѣрно будущее, какъ въ этихъ послѣднихъ словахъ… И впослѣдствіи не разъ Дизраэли своимъ безцеремоннымъ отрицаніемъ самыхъ безспорныхъ фактовъ его прежней политической жизни, когда его противникамъ было очень легко доказать ихъ документально, вызывалъ снова жесткія нападки. Объ одномъ подобномъ случаѣ его біографъ пишетъ: «почти каждое изъ положеній Дизраэли встрѣтило прямое отрицаніе и это прямое отрицаніе было доказано». Его осмѣивали въ стихахъ, какъ его рвали на части въ прозѣ; по что ему было за дѣло? Онъ былъ уже замѣтнымъ человѣкомъ; его имя было извѣстно, его рѣчи слушали; тори должны были поддерживать его. Онъ не отходилъ въ сторону подъ ударами противниковъ. Онъ оставался на сценѣ.

Въ 1835 году онъ напечаталъ «Защиту англійской конституціи, въ письмѣ къ благородному и ученому лорду (Линдгэрсту), Дизраэли-младшаго». Онъ тамъ доказывалъ, создавая довольно фантастическую исторію Англіи, что палата лордовъ на-столько-же представительница народа, какъ и палата общинъ. Онъ довольно ловко подтасовалъ, что послѣдняя вовсе не есть представительница многомиліоннаго народа (это были воспоминанія его прежнихъ радикальныхъ связей), и при этомъ спрашивалъ: «Неужели привилегированное сословіе, состоящее изъ 300,000 личностей и представляемое Своими депутатами, можетъ быть болѣе отвѣтственно, чѣмъ привилегированное сословіе, состоящее изъ 300 дворянъ, которые представляютъ сами себя?.. Если безумно допустить, что человѣкъ, принадлежащій къ самому высшему образованному классу общества, рождается съ нравомъ сдѣлаться законодателемъ Англіи, когда достигнетъ законнаго возраста, то столь-же нелѣпо утверждать, что человѣкъ, принадлежащій къ низшему и наименѣе образованному классу общества, рождается съ правомъ сдѣлаться избирателемъ законодателя, когда достигнетъ извѣстнаго возраста». Далѣе онъ увѣрялъ, что англійскіе епископы большею частію происходятъ изъ низшихъ классовъ, стоялъ за духовныхъ и свѣтскихъ лордовъ, говорилъ «о свѣтломъ умѣ и твердомъ духѣ»… кого-бы вы думали? — съумасшедшаго Георга III, о «демократической» (!) системѣ управленія тори, о «свободныхъ и демократичныхъ пэрахъ Англіи». Онъ доказывалъ, что тори, въ сущности, слѣдовали политикѣ прогреса и должны ей слѣдовать, что ихъ лишь по ошибкѣ считали консерваторами.

Затѣмъ слѣдовали въ «Times» письма за подписью Runnymede. Это было подражаніе знаменитымъ письмамъ ІОніуса и они были направлены противъ новаго министерства виговъ, стоявшаго снова во главѣ государства. Пиль выдержалъ только четыре мѣсяца и долженъ былъ уступить коалиціи всѣхъ старо-консервативныхъ, вигскихъ и радикальныхъ оттѣнковъ, руководимыхъ Росселемъ. Но, по всеобщему признанію, его политическое значеніе и вліяніе выросло въ упорной борьбѣ, которую онъ выдерживалъ въ эти мѣсяцы, и онъ сходилъ съ министерской скамьи болѣе чѣмъ когда-либо какъ «національная необходимость» въ глазахъ большинства націи, отдаваявласть въ руки врагамъ, которые не имѣли ничьего уваженія и были раздѣлены между собою съ первой минуты образованія новаго министерства Мельбурна (въ апрѣлѣ 1834 тода). Противъ виговъ были не только ихъ всегдашніе враги въ лагерѣ старыхъ тори; противъ нихъ была не только группа талантовъ (Стэнли, Грэгемъ), вчера стоявшихъ еще въ ихъ рядахъ, а теперь группировавшихся около Пиля, рядомъ съ Велингтономъ, который начиналъ отдаляться отъ своихъ старыхъ друзей; противъ виговъ были не только радикалы, которыхъ обстоятельства толкали къ болѣе рѣзкой постановкѣ вопроса и къ програмѣ чартизма; противъ нихъ былъ теперь и Брумъ, которому не возвратили должности канцлера (по личной ненависти короля, но къ большому удовольствію и всѣхъ его прежнихъ колетъ, съ которыми, при его нестерпимомъ характерѣ, ему было довольно трудно уживаться). Около Мельбурна были Россель и Пальмерстонъ, но и они умѣли лучше вести парламентскую войну, чѣмъ государственныя дѣла, къ которымъ первый министръ относился, какъ и всегда, съ явнымъ пренебреженіемъ. Остальные-же члены министерства были люди безъ особеннаго значенія.

Противъ этого-то министерства безъ програмы, безъ уваженія въ націи, безъ уваженія въ парламентѣ, и противъ виговъ вообще началъ Runnymede въ началѣ 1836 года рядъ писемъ, которыя безспорно выказывали полемическій талантъ, по своей ѣдкости и рѣзкости Тона обратили на себя вниманіе, но отличались отъ своего политическаго образца, — неподражаемаго Юінуса, — тою особенностію, что въ нихъ ѣдкая сатира, направленная на виговъ, была перемѣшана съ прославленіемъ сэра Роберта Пиля и его новыхъ союзниковъ — стэнли (будущаго Дерби) и другихъ. Письма были адресованы поочередно Мельбурну, Пилю, Пальмерстону, Бруму, народу и т. под. Очень часто они были слишкомъ несправедливы къ противникамъ, какъ, напр., письмо къ Росселю, гдѣ было сказано, что «онъ рожденъ съ большимъ честолюбіемъ и съ слабымъ умомъ», онъ авторъ «самой плохой трагедіи на нашемъ языкѣ», «самаго плохого романа въ нашей литературѣ», «самой плохой, изъ извѣстныхъ, политической статьи». Онъ «холоденъ, неодушевленъ, имѣетъ слабый голосъ и женственныя манеры»; онъ «убилъ» лорда Грэя, «изгналъ изъ министерства всѣхъ талантливыхъ людей»; «вы стремитесь свести все на вашъ собственный низкій уровень… унизить все до того, чтобы оно было вредно, подобно вамъ. Короче, милордъ, когда путешественникъ узнаетъ, что вы руководите въ Англіи палатою общинъ, онъ начнетъ понимать, какъ египтяне могли покланяться насѣкомому». О Пальмерстонѣ и Грантѣ (министрѣ колоній, еще болѣе беззаботномъ относительно дѣлъ, чѣмъ Мельбурнъ) Runnymede писалъ: «Что касается лакированнаго Пальмерстона, благочестиваго Гранта и прочихъ государственныхъ людей, торгующихъ добродѣтелью по дешевой цѣнѣ, я думаю, что для нихъ было-бы полезно немедленно воздвигнуть политическій госпиталь св. Магдалины». И въ другомъ мѣстѣ они ему напоминаютъ «двухъ изжившихъ бабъ-грѣшницъ: одна.изъ нихъ легкомысленна, другая — разслаблена; одна, чтобы избѣжать презрѣнія, которое сознаетъ около себя, прибѣгаетъ къ румянамъ и къ искуственному хихиканію взволнованнаго безсилія, другая — къ водкѣ и благочестію». Затѣмъ, возвращаясь еще разъ къ Пальмерстону, Runnymede пишетъ: «Въ нашемъ языкѣ нѣтъ презрительнаго выраженія, которое не было-бы исчерпано при прославленіи вашего характера; не придумаешь представленія объ униженіи, которое но было-бы, въ тотъ или другой періодъ, соединено съ вашею карьерою. Впрочемъ, семь министровъ, которымъ вы всѣмъ служили съ одинаковой вѣрностью, повидимому, могли бы дать всѣ вмѣстѣ достаточныя свидѣтельства о вашемъ характерѣ, чтобы заштопать его; что-же касается вашего поведенія, то столь замѣчательный ораторъ, какимъ вы сдѣлались, никогда не будетъ нуждаться въ органахъ для того, чтобы побѣдоносно защитить это поведеніе… Виги, милордъ, оказали вамъ большія услуги и потому я думаю, что вы измѣните имъ». Письмо къ Пальмерстону кончается слѣдующимъ восклицаніемъ: «О, родина! счастливая, трижды счастливая Англія! Твоя судьба въ настоящую минуту въ рукахъ у лорда Фанни дипломатіи! Мнѣ кажется, что я вижу, какъ благородный лордъ, Игрокъ политики, ласкаетъ Францію утонченными комплиментами и угрожаетъ Россіи раздушенной тросточкой!» Прибавлю еще отрывокъ изъ письма, обращеннаго къ Бруму: "При вашемъ тщательномъ подражаніи лорду Бэкону, ваши самые неумолимые враги должны сознаться, что, по крайней мѣрѣ, въ одномъ отношеніи вы соперничаете съ вашимъ великимъ оригиналомъ, — вамъ удалось быть отставленнымъ. Можетъ быть, въ вашемъ трактатѣ о гидростатикѣ вы не вполнѣ сравнялись съ тонкими и глубокими изслѣдованіями «лорда-канцлера природы»; ваши самые горячіе поклонники, можетъ быть, поколеблются, слѣдуетъ-ли предпочесть «Penny Magazine» «Новому Органону»; даже бредъ Дженкинса и размышленія Томкинса, можетъ быть, не будутъ сочтены столь «интимнымъ, практическимъ и сердечнымъ требованіемъ людей», какъ безсмертные «Опыты»; но никто, — ни другъ вашъ, ни врагъ вашъ, — не можетъ отрицать, что васъ такъ-же избѣгаютъ, какъ ихъ автора, почти столькоже презираютъ". И далѣе: «Мнѣ сообщаютъ въ настоящую минуту, что вы, благородный лордъ, заняты переводомъ вашего разсужденія о натуральной теологіи на нѣмецкій языкъ по системѣ Гэмильтона. Переводъ сочиненія по предмету, о которомъ вы знаете немного, на языкъ, котораго вы совсѣмъ не знаете, мнѣ кажется вершиною тѣхъ фантастическихъ капризовъ честолюбивой поверхностности, которую наши живые сосѣди обозначаютъ болѣе нѣжнымъ названіемъ, чѣмъ шарлатанство».

Министерство виговъ съ трудомъ тянуло свое существованіе среди повсемѣстныхъ нападокъ, неудовольствій и парламентскихъ неудачъ. Второй парламентъ, выбранный послѣ билля о реформѣ, далъ, къ удивленію самихъ тори, несравненно болѣе значительный элементъ консерваторовъ, чѣмъ ожидали. Радикалы парламента, съ новыми элементами рабочаго класса, сходились уже составлять и подписывать проектъ «народной хартіи». Было сомнительно, удержится-ли министерство Мельбурна до конца сессіи. Его спасла на время случайность. Король Вильямъ умеръ 20 іюня 1837 года. Послѣ долгаго промежутка времени въ исторіи Англіи, когда высшіе придворные чины переломили свои трости послѣ опущенія въ могилу послѣдняго короля Великобританіи и Ирландіи, который былъ одновременно королемъ Ганноверскимъ, герцогомъ Брауншвейгскимъ и Люнебургскимъ, герольдъ привѣтствовалъ новое царствованіе словами: «да здравствуетъ королева!» На престолъ вступила 18-ти-лѣтняя Викторія. Парламентъ былъ распущенъ, и когда онъ снова собрался (20 ноября), въ немъ засѣдалъ, наконецъ, какъ представитель Мойдстона, выбранный подъ вліяніемъ мѣстнаго богача и тупицы Уиндгэма Люиса (мужа будущей жены Дизраэли, 15-ю годами старшей своего второго мужа), Бенжаменъ Дизраэли. Цѣль его долгихъ исканій и поползновеній была достигнута.

Мы видѣли, что онъ не поцеремонился съ своими первоначальными радикальными заявленіями и вступалъ въ парламентъ, какъ сторонникъ тори, но подъ прикрытіемъ фантастической теоріи союза новыхъ тори съ народомъ. Въ своихъ литературныхъ произведеніяхъ и рѣчахъ онъ очень ловко доказывалъ, что палата общинъ, выбранная привилегированнымъ меньшинствомъ, не есть и не можетъ быть представителемъ интересовъ народныхъ массъ. По собственной натурѣ и на основаніи наблюденія онъ зналъ, что въ рядахъ его политическихъ враговъ онъ имѣетъ предъ собою политическихъ игроковъ и шарлатановъ, и не церемонился это высказывать имъ въ лицо. Самъ онъ, конечно, нисколько не вѣрилъ въ свои утвержденія о «демократичности» палаты пэровъ и политики «настоящихъ тори». Ему нужна была приличная маска, чтобы достичь вліянія и власти, и онъ сознательно надѣвалъ ее, сознательно лгалъ въ рѣчахъ и въ брошюрахъ, совершенно готовый на то, что его опровергнутъ, уличатъ; но ему и не нужно было бытъ правымъ, ему нужно было произвести опредѣленное дѣйствіе въ данную минуту. Онъ чувствовалъ, что его талантъ, какъ оратора и литератора, можетъ доставить ему вліяніе и власть. Онъ и добивался всѣми силами положенія, при которомъ этотъ талантъ, при его полной безцеремонности относительно теорій, фактовъ и мѣръ, могъ повести его къ этому вліянію и къ этой власти. Наконецъ, онъ былъ въ парламентѣ. Ему оставалось занять въ немъ прочное положеніе. Каковы-же были его политическіе соперники разныхъ партій? Могли-ли они похвалиться большею политическою послѣдовательностію, лучшею политическою нравственностію, чѣмъ реальный Вивіанъ Грэй, занявшій теперь мѣсто среди законодателей Великобританіи?

Лордъ Джонъ Россель руководитъ вигами въ первомъ парламентѣ королевы Викторіи; онъ въ эту минуту министръ внутреннихъ дѣлъ. Нѣсколько сомнѣваются еще въ его способности быть руководителемъ, и посторонній зритель въ палатѣ общинъ конца 1837 года готовъ раздѣлять эти сомнѣнія, когда взглянетъ на лорда Джона Росселя, сидящаго на министерской скамьѣ. Это маленькая, хилая съ виду фигурка; лицо его не особенно умно и скрыто отъ взоровъ шляпой съ широкими полями, надвинутой на глаза. Черный фракъ довольно стариннаго покроя и громадный бѣлый галстухъ не производятъ особенно выгоднаго впечатлѣнія въ его пользу. Но вотъ онъ снялъ шляпу и всталъ, онъ намѣренъ говорить. Его лицо освѣтилось; вы замѣчаете, что его лобъ широкъ и высокъ, его черты выражаютъ твердость характера. Очень блѣдное лицо, твердо сжатыя губы, быстрые глаза, самое положеніе корпуса, прямое и не гибкое, — все въ немъ выражаетъ сдержанность, сознаніе силы. Его голосъ слабъ, однозвученъ и не лишенъ афектаціи, но его рѣчь ясна. Огітг начинаетъ общими мѣстами, невольно вызывающими мысль о посредственности. Но вотъ полетѣла стрѣла въ сэра Роберта Пиля и засѣла. Раздается аплодисментъ со стороны виговъ. Раздается женственный смѣхъ Уарда, густой басовой хохотъ Уарбэртона, рѣзкое взвизгиваніе ирландца Шейла, громкое восклицаніе Уэкеля и радикаловъ. Даже на скамьяхъ тори слышенъ сдержанный смѣхъ. Ораторъ ростетъ въ вашихъ глазахъ. Еще и еще удачный ударъ. Онъ то поднимается до широкихъ государственныхъ соображеній, то опускается до лести мелкимъ предразсудкамъ своей партіи, то одушевляетъ своихъ приверженцевъ, то сѣетъ подозрѣніе и недовѣріе въ рядахъ противниковъ. Вы забыли маленькую хилую фигурку, забыли монотонный голосъ, забыли однообразный шагъ впередъ и шагъ назадъ, забыли некрасивый жестъ, когда ораторъ опирается лѣвымъ локтемъ на правую руку, а лѣвую руку поднимаетъ перпендикулярно вверхъ, какъ-бы угрожая своимъ противникамъ. Это не художникъ-ораторъ, не пламенный проповѣдникъ идеи, не энтузіастъ, который готовъ рисковать и рискуетъ многимъ изъ-за убѣжденія. Это разсчетливый, умный, энергическій руководитель партіи, боецъ за вліяніе и за власть, который будетъ впродолженіи десятковъ лѣтъ выжидать, комбинировать, составлять коалиціи, ловить ошибки враговъ и въ данную минуту сломитъ ихъ своимъ упорствомъ, своимъ умѣніемъ составить партію, льстить предразсудкамъ, перемѣшивать широкія идеи съ мелкими побужденіями, остановиться на требованіяхъ, которыя по плечу посредственностямъ, его окружающимъ и сидящимъ рядомъ съ нимъ въ собраніи законодателей Англіи. Такимъ образомъ онъ сдѣлался борцомъ за реформу парламента и достигъ цѣли. Такимъ образомъ онъ съумѣлъ, при полномъ разслабленіи партіи виговъ въ концѣ 20-хъ годовъ, собрать около нихъ и радикаловъ, и умѣренныхъ тори и создалъ около аристократа Грэя народный крикъ: «билль (реформы), весь билль и только билль!» когда этотъ билль не только не заключалъ ничего относящагося къ нуждамъ народа, но былъ далеко ниже политическихъ требованій ораторовъ большинства народныхъ митинговъ. Такимъ образомъ онъ съумѣлъ три раза передѣлывать билль о реформѣ, дѣлая уступки, ослабляя враговъ, пока провелъ его. Такимъ образомъ онъ только-что передъ этимъ съумѣлъ снова и снопа низвергнуть и обезсилить гораздо болѣе талантливаго Пиля и создать противъ него коалицію изъ людей, большинство которыхъ болѣе ненавидѣло и презирало министерство Мельбурна, чѣмъ его противниковъ. Такимъ образомъ теперь, предъ ростущей волной реформаціоннаго движенія, онъ, полагая, что виги уже не нуждаются въ радикалахъ, надѣясь на вліяніе Мельбурна, на молодую королеву, рѣшительно заявилъ, что ни къ какому расширенію политическихъ правъ народа виги стремиться не намѣрены; что билль 1832 года заключилъ собою требованіе парламентской реформы. Въ перемѣнчивости политики лорда Джона Росселя, конечно, обвинять было нельзя; онъ всегда былъ и до глубокой старости (въ 1877 году ему исполнилось 85 лѣтъ) остался вигомъ чистой крови; но его политика была всегда лишь политикою интригъ одной партіи противъ другой, политикою коалицій съ группами, которымъ онъ не намѣренъ былъ никогда уступать болѣе того, что уступить было необходимо для торжества его партіи. Онъ никогда не имѣлъ политическихъ убѣжденій, которымъ въ жертву принесъ-бы пользу своей партіи, — убѣжденій, способныхъ помѣшать ему протянуть руку личности, которую онъ оттолкнетъ на другой день по милованіи въ ней надобности.

Вблизи Росселя сидитъ другое свѣтило правительства виговъ, которое скоро сдѣлается одною изъ самыхъ крупныхъ политическихъ знаменитостей въ Европѣ. Это лордъ Пальмерстонъ, составляющій прямой контрастъ съ руководителемъ министерской партіи. Онъ восемью годами старше Росселя, но съ виду и крѣпче, и моложавѣе: высокій, съ крупными чертами лица, съ широкою грудью и полный здоровья, онъ имѣетъ видъ свѣтскаго жуира и одѣтъ по послѣдней модѣ. Предъ этимъ образчикомъ политическаго человѣка молодому Дизраэли нечего конфузиться, потому что лордъ Пальмерстонъ «видалъ виды» и не кандидатомъ въ парламентѣ, а членомъ высшей администраціи. Онъ былъ, какъ военный министръ, членомъ самаго реакціоннаго торійскаго кабинета лорда Ливерпуля; онъ былъ въ числѣ либеральныхъ тори, групировавшихся около Каннинга; онъ былъ, какъ министръ иностранныхъ дѣлъ, членомъ министерства реформы, а теперь — вигъ изъ виговъ; не даромъ Дизраэли упоминалъ о «семи министерствахъ», которымъ Пальмерстопъ служилъ «съ одинаковою вѣрностью», т. е., какъ подразумѣвалъ его ѣдкій противникъ, програмѣ которыхъ онъ одинаково легко измѣнялъ. Умный, рѣшительный и безцеремонный, онъ пока говоритъ мало въ парламентѣ, но у этого 53-хъ-лѣтняго (въ 1837 году) жуира еще политическое значеніе впереди, и онъ покажетъ въ свое время Англіи, что онъ съумѣетъ обойтись столь-же безцеремонно съ прерогативами короны, съ приличіями колективнаго министерства и даже съ формами англійской конституціи, какъ онъ уже обошелся съ своими «убѣжденіями» по вопросу о католикахъ, по вопросу о парламентской реформѣ.

Съ лордомъ Пальмерстономъ обмѣнивается веселыми анекдотами эпикуреецъ лордъ Морпетъ, которому поручены ирландскія дѣла. Неподвиженъ, какъ статуя, сидитъ завѣдующій финансами Спрингъ-Райсъ. Барингъ бѣгаетъ отъ министерской скамьи въ коридоры и обратно, потому что его обязанность сгонять лѣнивыхъ виговъ и передавать имъ распоряженія главнаго штаба министровъ; онъ исполняетъ почетную парламентскую обязанность главнаго whip (плетки). Это все личности, которыя увеличиваютъ лишь численность, а не вѣсъ партіи, и ихъ нечего считать въ числѣ своихъ соперниковъ человѣку, подобному Дизраэли.

На передней скамьѣ оппозиціи сидитъ замѣчательная фигура: это высокій человѣкъ съ широкой грудью, съ крупными, правильными чертами лица, съ серьезнымъ и умнымъ взглядомъ. Онъ сидитъ одинъ; рѣдко съ кѣмъ перекинется словомъ, еще рѣже обратится кто-либо къ нему. Это сэръ Робертъ Пиль, руководитель оппозиціи.

Къ этой нервной натурѣ, неспособной вынести боли, мнѣ еще придется вернуться ниже, но теперь-же напомню нѣкоторыя перипетіи его карьеры. Онъ, конечно, стоялъ внѣ подозрѣнія въ измѣнѣ убѣжденіямъ изъ-за личнаго интриганства и изъ-за службы партіи; его скорѣе обвиняли и могли обвинять въ слишкомъ безцеремонномъ отношеніи къ програмѣ собственной партіи, въ слишкомъ свободномъ руководствѣ тѣми, которымъ онъ служилъ руководителемъ и отъ которыхъ онъ требовалъ не послѣдовательности въ проведеніи пунктовъ, составлявшихъ признанную програму партіи, но безусловнаго слѣдованіи за ихъ предводителемъ даже тогда, когда этотъ предводитель находилъ нужнымъ оставлять пункты признанной програмы вовсе въ сторонѣ. Онъ, противникъ католиковъ, былъ первымъ изъ вліятельныхъ тори, который заявилъ, что должно уступить въ вопросѣ объ эмансипаціи католиковъ, склонилъ къ тому Вэлингтона и, не разрушая связи партіи при перемѣнѣ ея програмы, провелъ вмѣстѣ съ Вэлингтономъ билль эмансипаціи, къ ужасу Эльдоповъ, Бокингэмовъ и другихъ окаменѣлыхъ рутинеровъ. Онъ, противникъ реформы, прямо объявилъ, сдѣлавшись первымъ министромъ, что тори признаютъ билль реформы совершившимся фактомъ и не намѣрены дѣлать ни шагу для отмѣны какихъ-бы то ни было его постановленій или для отвращенія его неизбѣжныхъ слѣдствій. Онъ, наконецъ, естественный представитель интересовъ землевладѣнія, собирался удивить друзей и недруговъ отмѣною хлѣбныхъ законовъ, требуя, чтобы тори слѣдовали безусловно за нимъ во всѣхъ этихъ видоизмѣненіяхъ его убѣжденій. Хотя всѣ эти измѣненія оправдывались государственною и общественною пользою, но приходится посмотрѣть довольно скептически на твердость и ясность убѣжденія государственнаго дѣятеля, который въ данную минуту можетъ такъ легко переходить къ противоположнымъ взглядамъ. Приходится заподозрить достаточную долю презрѣнія къ програмамъ политическихъ партій и къ самымъ этимъ партіямъ въ человѣкѣ, который не находитъ ничего возмутительнаго въ фактѣ, что партія, имѣющая политическій смыслъ только во имя своего служенія "извѣстнымъ началамъ, въ данную минуту отказывается отъ этихъ началъ, но не распадается, какъ неимѣющая болѣе смысла, для новой группировки личностей по новымъ, болѣе современнымъ и живымъ вопросамъ, по продолжаетъ свое существованіе только изъ-за того, чтобы противопоставить одной группѣ именъ кандидатовъ на власть другую, подобную-же группу именъ, и остается колективнымъ органомъ политической интриги, когда партія потеряла всякое значеніе, какъ органъ политическаго убѣжденія.

На скамьяхъ тори мы остановимся на немногихъ личностяхъ. Давно уже, со времени билля о реформѣ, на нихъ не засѣдаетъ пресловутый Вэтрель (Wetherell), забавляя всѣхъ присутствующихъ своимъ ѣдкимъ шутовствомъ, поражая новыхъ посѣтителей разгильдяйствомъ своей одежды, вѣчно сползающими штанами и вылѣзающею рубашкою, — Вэтрель, вызвавшій своею крутою оппозиціею реформѣ извѣстный бристольскій мятежъ. Но на этихъ скамьяхъ есть новые члены, стоющіе вниманія. Вотъ развалился чуть не во всю длину на скамьѣ Стэнли, будущій лордъ Дерби, будущій премьеръ тори. Это тотъ самый Стэнли, который не далѣе, какъ три года предъ тѣмъ, былъ членомъ министерства лорда Грэя, да, лорда Грэя, героя билля реформы, и въ этомъ министерствѣ Стэнли былъ однимъ изъ самыхъ ревностныхъ борцовъ за реформу, рядомъ съ Росселемъ. Вотъ сидитъ молодой человѣкъ (ему 28 лѣтъ) съ красивой наружностью съ скромнымъ видомъ, внушающимъ расположеніе. Его «черные, какъ смоль, волосы съ тщательно сдѣланнымъ проборомъ падаютъ изящно на лобъ»; его черты правильны, лицо выражаетъ здоровье. Его уже теперь слушаютъ со вниманіемъ. Это, въ настоящую минуту, тори изъ тори онъ только-что писалъ въ защиту ирландской церкви (протестантской, конечно) и два года предъ тѣмъ получилъ уже значеніе въ управленіи колоніями. Хотите знать, читатель, имя этого тори изъ тори? Онъ вамъ болѣе знакомъ теперь, въ 1877 году, чѣмъ былъ знакомъ читателямъ газетъ въ 1837 году. Это — Гладстонъ, нынѣшнее свѣтило виговъ, нынѣшній соперникъ Дизраэли. Времена измѣнчивы! Но заглянемъ еще въ темный и отдаленный уголъ скамей тори. Кто это здѣсь сидитъ? Можетъ-ли повѣрить своимъ глазамъ случайный посѣтитель съ материка или изъ провинціи, не особенно тщательно слѣдившій за газетами въ послѣдній годъ? Да, это онъ; это вчерашній радикалъ изъ радикаловъ, ораторъ митинговъ, котораго за четверть вѣка передъ тѣмъ палата общинъ посадила въ лондонскую башню, но котораго давно разглядѣлъ насквозь Коббэтъ; это сэръ Фрэнсисъ Бордэтъ, столь-же горячо защищающій теперь свою консервативную вѣру, какъ недавно защищалъ самыя радикальныя предложенія. Лишь за годъ предъ этимъ Бордэтъ отрекся отъ убѣжденій своей молодости. Ему 67 лѣтъ, но онъ все, какъ въ молодости, «всѣхъ лучше одѣть въ Англіи», какъ выражалась о немъ когда-то леди Гзстеръ Стэнгопъ. Теперь, по выраженію его старыхъ союзниковъ и новыхъ противниковъ, это «почтенные остатки храма, посвященнаго свободѣ, но птицы дурного предзнаменованія свили гнѣзда и пріютились въ этомъ когда-то величественномъ зданіи». — Реальному Вивіану Грэю совершенно привольно, должно быть, среди этихъ молодыхъ и старыхъ политическихъ волтижоровъ.

Но перейдемъ къ скамьямъ радикаловъ. На нихъ нѣтъ уже оригинальной фигуры Вильяма Коббэта, этой грозы и виговъ, и тори. Онъ умеръ въ 1835 г. Не слышной громового голоса Генри Гэнта, оратора митинговъ; умеръ и онъ въ томъ-же году. Ихъ обоихъ, какъ слышно, свела въ могилу удушливая зала старой палаты общинъ, сгорѣвшей въ 1834 г., во тотъ и другой не оправдали въ парламентѣ ни ожиданій ихъ поклонниковъ, ни опасеній ихъ враговъ. Но тамъ все сидитъ Джозефъ Юмъ, который, какъ передаютъ другъ другу старожилы парламента, не пропустилъ ни одного засѣданія съ его перваго выбора въ палату много лѣтъ тому назадъ. Тамъ и 62-лѣтній О’Коннель, здоровый и могучій, сложенный, какъ Геркулесъ, съ шляпою на бекрень, съ широкою улыбкою и сознаніемъ своей силы, окруженный своими ирландскими адъютантами. Но радикалы отличаются и тѣмъ, что въ ихъ группѣ сидятъ самые молодые и всего лучше одѣтые члены палаты. Вотъ рыжій дэнди, сэръ Вильямъ Молесвортъ, съ лорнетомъ въ глазу, глава радикаловъ-философовъ, основатель (1830) «London Review»; ему 27 лѣтъ и онъ получаетъ отъ 12,000 до 14,000 фунтовъ дохода въ годъ. Рядомъ съ нимъ его другъ, еще болѣе моложавый и тоже очень богатый, Лидеръ. А вотъ въ свѣтлыхъ цвѣтныхъ перчаткахъ, лакированныхъ сапогахъ, въ паимодпѣйшей шляпѣ, красивый и ловкій, «честный» Дэнкомбъ, какъ его называютъ современники, но увы! мемуары Грэвиля обличили его для потомства, и писателю нашего времени приходится поставить это качественное при его имени въ кавычки. Вблизи радикаловъ сидитъ и Литтонъ Бульверъ и объ помъ никто еще не предсказалъ, что скоро ему нельзя будетъ упрекать Дизраэли въ ренегатствѣ, потому что онъ скоро будетъ самъ членомъ министерства тори. Да, времена измѣнчивы!

Изъ крупныхъ извѣстностей того времени. Грегамъ и Гобукъ только-что провалились на выборахъ; Маколей находился въ Индіи.

Легко читателю видѣть изъ этого очерка, что Дизраэли, вступая въ парламентъ, встрѣчалъ среду, которая, по нравственному достоинству, по преданности идеямъ, по твердости убѣжденій, вовсе не стояла выше его. Политическое ренегатство, въ которомъ его упрекали, было эпидеміей, охватившей всѣ партіи и самыя крупныя личности изъ ихъ представителей. Политическая интрига безпрестанно заслоняла въ глазахъ дѣятелей государственные вопросы. Около немногихъ талантовъ разнаго рода толпилось большинство умственныхъ и нравственныхъ пигмеевъ всѣхъ видовъ, которые и не думали въ сущности ни о государственной пользѣ, ни даже о пользѣ своей партіи, сгонялись офиціально назначенными плетками (whip) на голосованіе, которое исполняли механически, по знаку начальниковъ, и старались извлечь изъ своего положенія членовъ парламента возможно большее количество выгодъ и удовольствій, какое только могли извлечь. О томъ, какъ вело себя въ своихъ собраніяхъ это большинство законодателей Великобританіи, можно заключить изъ слѣдующей выписки изъ «Morning Bost» отъ 1835 г., описывающей одно изъ эасѣда ній палаты общинъ.

«Самые смутные звуки, таинственно смѣшиваясь, слышны изъ всѣхъ угловъ палаты. По временамъ раздается съ заднихъ скамеекъ какъ-бы жужжаніе пімеля или звуки ручного органчика; кашляютъ, чихаютъ, зѣваютъ съ искуственной продолжительностью, и все это, смѣшанное съ другими звуками, производитъ ансамбль, который едва-ли-бы могъ быть превзойденъ. Одинъ голосъ со скамьи приверженцевъ министерства подражаетъ очень удачно лающей собакѣ. Одинъ „почтенный членъ“ передразниваетъ такъ превосходно крикъ пѣтуха, что вы не отличили-бы его исполненіе отъ настоящаго пѣтуха. Недалеко оттуда-же раздаются звуки, удивительно похожіе на блеяніе овцы, иногда смѣшанные съ превосходнымъ подражаніемъ реву осла. Затѣмъ еще кашель и зѣвки, и другія безконечно разнообразныя вокальныя упражненія, составляющія самый нестройный хоръ».

Среди этихъ мирно забавляющихся законодателей Великобританіи выступалъ новый охотникъ за «крупной дичью», новый искатель власти и вліянія.

Первую «дѣвственную» рѣчь произнесъ Дизраэли 7 декабря 1837 г. противъ О’Коннеля, въ защиту сэра Фрэнсиса Бордэтъ, Онъ былъ во фракѣ бутылочно-зеленаго цвѣта и въ бѣломъ жилетѣ, увѣшанномъ сѣтью золотыхъ цѣпочекъ; панталоны fantaisie и черный галстухъ, надъ которымъ не видно было даже слѣда воротничка, дополняли его костюмъ. На широкій, но низкій его лобъ съ совершенно черными глазами спускались локоны черныхъ, какъ смоль, волосъ. Онъ сильно жестикулировалъ во время рѣчи; «онъ повидимому, даже дѣлалъ опыты, пишетъ одинъ свидѣтель, — съ какою быстротою онъ можетъ двигать свое тѣло съ одной стороны на другую, бросать руки впередъ и отдергивать ихъ назадъ. Въ другихъ случаяхъ онъ поднималъ къ лицу то ту, то другую руку. И голосъ его необыкновенный. Въ цѣломъ и несмотря на его первый опытъ, я увѣренъ, что это человѣкъ, обладающій многими достоинствами хорошаго дебатера».

Слова «несмотря на его первый опытъ» относились къ тому обстоятельству, что «дѣвственная» рѣчь реальнаго Вивіана Грэи была далеко не такъ удачна, какъ это было предсказано авторомъ романа относительно фантастическаго Вивіана Грэя. Дизраэли прерывали, смѣялись, требовали прекращенія рѣчи. Наконецъ, онъ не могъ выдержать и кончилъ словами:

«Я вовсе не удивленъ, сэръ, пріему, который я встрѣтилъ. (Продолжительный смѣхъ.) Я начиналъ въ разное время многія дѣла (смѣхъ) и часто успѣвалъ, наконецъ, въ моихъ начинаніяхъ. (Новые крики: „къ вопросу“.) Да, сэръ, и хотя я теперь долженъ замолчать, но настанетъ время, когда вы будете слушать меня».

Эти послѣднія слова, произнесенныя очень громко, вызвали много смѣха со скамьи виговъ, по Дизраэли впослѣдствіи оправдалъ ихъ. Онъ заставилъ себя слушать и его должны были слушать.

IV.

Въ ближайшіе слѣдующіе затѣмъ годы Дизраэли говорилъ въ парламентѣ немного. Онъ оставался приверженцемъ сэра Роберта Пиля, хотя предводитель тори холодно встрѣчалъ предупредительныя похвалы своего поклонника. Въ сентябрѣ 1841 г. министерство Мельбурна пало, и Пиль принялъ управленіе дѣлами, но для Дизраэли не оказалось мѣста въ послѣднемъ. Онъ временно скрылъ свое раздраженіе, по сталъ чаще выступать на литературное поприще и тутъ-то сталъ поддерживать свой старый фантастическій планъ союза тори, какъ защитниковъ романтической аристократіи и романтической религіозности, съ рабочимъ народомъ, который въ это время волновался подъ знаменемъ чартизма. Въ 1844 г. появился романъ «Конингсби или два поколѣнія»; въ 1845 г. — «Сибилъ или двѣ націи». Здѣсь партизанъ тори еще смѣлѣе, чѣмъ въ своихъ рѣчахъ, улетучивалъ клерикализмъ епископальной церкви до романтическаго почитанія католичества, главнаго врага тори; улетучивалъ вражду аристократіи къ могучей буржуазіи до противоестественнаго совокупленія старо-феодальныхъ призраковъ съ демократическими порывами чартистовъ.

На первомъ элементѣ я не остановлюсь. Онъ былъ связанъ въ романахъ Дизраэли съ его дружественными отношеніями къ партіи «молодой Англіи». Благонамѣренный читатель, — а я предполагаю, что всѣ мои читатели благонамѣренны, — не долженъ пугаться этого термина. Онъ не имѣетъ ничего общаго съ «молодою Европою», выросшею изъ «молодой Италіи» Маццини и давшею въ формѣ развѣтвленій и «молодую Германію», и «молодую Францію», и разные другіе столь-же неблаговидные «молодые» отростки, сильно безпокоившіе блаженной памяти Меттернихонь и ихъ единомышленниковъ, а теперь обратившіеся въ археологическое воспоминаніе, засыпанное новымъ слоемъ историческихъ наносовъ, можетъ быть, не менѣе безпокоющихъ новое поколѣніе неумѣлыхъ и карикатурныхъ подражателей Меттерниха, но говорить о которыхъ мнѣ совершенно не по дорогѣ.

Молодая Англія была жалкимъ, худосочнымъ и запоздалымъ продуктомъ европейскаго романтизма въ Англіи — странѣ, всего менѣе склонной къ какимъ-либо романтическимъ грезамъ. Лордъ Джонъ Мэннерсъ и Джонъ Сидней Смитъ, впослѣдствіи лордъ Странгфордъ, два молодыхъ человѣка, которымъ было по 24 года въ эпоху появленія «Конингсби», были главными представителями «молодой Англіи». Лордъ Мэннерсъ составилъ себѣ извѣстность стихами, вродѣ слѣдующихъ: «Нѣтъ! во славу именъ, записанныхъ на страницахъ исторіи, именъ, составляющихъ благородное наслѣдство Англіи, именъ, которыя будутъ жить еще несчетные годы, хранясь въ нашихъ сердцахъ вмѣстѣ съ названіемъ Креси и Пуатье, — пусть погибнетъ богатство и торговля, законы и ученость, но пусть живетъ наше старинное дворянство!» О лордѣ Стратфордѣ его вдова писала: «Романтическое чувство окрашивало и его политику, и его религію. Онъ любилъ вспоминать величіе древняго дворянства Англіи и Франціи, воспѣвать времена рыцарства, католическихъ королей и кавалеровъ, живописное великолѣпіе церковнаго церемоніала… и вмѣстѣ съ своимъ другомъ, лордомъ Джономъ Мэннерсомъ, онъ мечталъ о могущественной аристократіи и о церкви, раздающей милостыню, которыя вмѣстѣ покровительствовали-бы и вызывали привязанность зависимаго отъ нихъ крестьянства».

Съ этими-то наивными и ограниченными почитателями средневѣковыхъ маскарадовъ сблизился, какъ третій членъ литературнаго, философскаго и политическаго союза, сорока-лѣтній скептикъ и шарлатанъ Дизраэли, отправляясь на задуманную охоту за крупной дичью, которая ему все еще не давалась легко въ руки въ это время. «British Quarterly Review» писалъ по этому поводу: «Заимствуя термины у французской сцены, Бенжаменъ Дизраэли теперь уже слишкомъ завялъ и поблекъ, слишкомъ истаскался по дорогамъ міра, чтобы брать на себя роль jeunes amoureux; право, онъ уже болѣе чѣмъ въ зрѣлыхъ лѣтахъ, чтобы перейти на роли pères nobles; пріемы и движенія и способы мыслить и чувствовать, которые можно простить его молодымъ друзьямъ, въ немъ неумѣстны, чтобы не сказать — смѣшны».

Оставляя въ сторонѣ поклоненіе монастырямъ, воспоминанія о католичествѣ, мистическое обожаніе Палестины и все сюда относящееся, точно также какъ самую басню романовъ нынѣшняго премьера, и прежде неимѣвшую никакого особеннаго значенія, а теперь потерявшую всякій интересъ для читателя, я остановлюсь лишь на тома, что въ этихъ романахъ выражаетъ политическую задачу автора.

Самъ авторъ, въ предисловіи къ новымъ изданіямъ этихъ романовъ, писалъ о «Конингсби»:

«Главная цѣль автора была — поддержать справедливыя требованія партіи тори сдѣлаться политическимъ и національнымъ союзомъ — цѣль, которую онъ болѣе или менѣе преслѣдовалъ съ самыхъ раннихъ лѣтъ своей жизни. Случай былъ удобенъ, чтобы произвести этотъ опытъ. Молодые умы Англіи только-что очнулись отъ опьяненія великою побѣдою консерваторовъ въ 1841 году и начинали спрашивать себя, что-же, наконецъ, имъ сохранитъ послѣ своей побѣды? Было, слѣдовательно, своевременно показать, что торизмъ былъ не фразою и что наши политическія учрежденія были воплощеніемъ общественной необходимости». «Въ слѣдующемъ году, въ „Сибиль или двѣ націи“, я разсмотрѣлъ положеніе народа и весь трудъ посвященъ, вообще говоря, этой части моей задачи».

Кончая «Сибиль», авторъ высказался слѣдующимъ образомъ:

«Я дописываю послѣднюю страницу книги, которая, въ формѣ легкой и лишенной претензій, желала-бы внушить читателямъ нѣкоторыя соображенія совсѣмъ противоположнаго характера. Тому годъ я имѣлъ смѣлость предложить читателямъ нѣсколько томовъ, которые пытались обратить вниманіе читателей на состояніе политическихъ партій, на ихъ происхожденіе, ихъ исторію, ихъ настоящее положеніе. Въ эпоху политическихъ измѣнъ, низкихъ страстей, мелочныхъ мыслей мнѣ хотѣлось внушить ростущему поколѣнію. чтобъ оно не отчаивалось, но искало-бы элементовъ національнаго благоденствія въ надлежащемъ пониманіи исторіи страны и въ энергіи героической молодежи. Въ настоящемъ трудѣ я дѣлаю еще шагъ по тому-же пути. Отъ состоянія партій я хотѣлъ бы обратить мысль читателя на состояніе народа, которымъ управляли эти партіи впродолженіи двухъ вѣковъ. Пониманіе и разрѣшеніе этой болѣе обширной задачи зависитъ отъ тѣхъ-же силъ, которыя опредѣляютъ и первую; лишь прошедшее можетъ служить объясненіемъ настоящему и лишь молодежь можетъ дать форму будущему, которое принесетъ спасеніе. Писаная исторія нашей страны за послѣднія десять царствованій была не болѣе, какъ фантастическимъ призракомъ; она дала происхожденію и результатамъ общественныхъ отношеній характеръ и краски, во всемъ отличные отъ естественной формы и цвѣта этихъ отношеній. Въ этой могучей мистеріи всѣ идеи и всѣ вещи приняли видъ и наименованіе, противоположное ихъ дѣйствительному качеству и точному термину: олигархію назвали свободою; исключительный клерикализмъ окрестили именемъ національной церкви; суверенность составила титулъ чего-то ничѣмъ неповелѣвающаго, между тѣмъ какъ безусловная власть находилась въ рукахъ тѣхъ, которые называли себя слугами народа. Въ себялюбивой борьбѣ нужду двумя партіями изъ исторіи Англіи были вычеркнуты два великія существа: монархія и массы; на-сколько уменьшилась власть короны, на-столько исчезли привилегіи народа, до такой степени, что, наконецъ, скипетръ сдѣлался предметомъ церемоніи, а его подданные выродились снова въ крѣпостныхъ… Я молюсь о томъ, чтобы мы дожили до минуты, когда Англія имѣла-бы снова свободную монархическую власть, привилегированный и благоденствующій народъ; я убѣжденъ, что эти великіе результаты могутъ быть пріобрѣтены лишь энергіею и преданностью молодежи. Мы живемъ въ эпоху, когда уже невозможно, чтобы слова: молодой и индиферентный составляли синонимы. Мы должны готовиться къ грядущему часу. Представителями требованій будущаго являются страждущіе миліоны; молодежь націи, это — уполномоченные потомства».

Во имя этой задачи авторъ «Конингсби» и «Сибили» могъ относиться весьма рѣзко къ старымъ тори до-реформеннаго времени, къ этимъ «архи-неспособностямъ» (какъ онъ характеризовалъ лорда Ливерпуля), которымъ никогда не приходила въ голову великая мысль молодого еврейскаго новатора, что тори — именно настоящіе демократы и что пэры Англіи — представители народа. Въ этой критикѣ консерваторовъ и консерватизма, къ которымъ онъ стоялъ всего ближе и которыхъ зналъ всего лучше, выражается всего болѣе умъ и талантъ Дизраэли. Заботясь всегда лишь о собственномъ интересѣ, онъ прекрасно видѣлъ слабыя стороны всѣхъ партій и никогда но былъ ослѣпленъ тѣми фантазіями о «новыхъ тори» и «молодой Англіи», которыя такъ громко защищалъ въ своихъ романахъ. Вотъ какъ Дизраэли характеризуетъ министерскій кружокъ Ливерпуля:

"Главными членами этой офиціальной конфедераціи были люди, неотличавшіеся никакими замѣчательными государственными способностями. У нихъ не было ни одного божественнаго дара изъ тѣхъ, которые позволяютъ управлять собраніями и руководить совѣтами. Они не были ни ораторы, ни люди глубокой мысли или удачныхъ соображеній, или наблюдательнаго и быстраго ума. Они выказали нѣкоторую энергію въ пріобрѣтеніи недостаточнаго, поверхностнаго знакомства съ внѣшними дѣлами; они такъ-же мало знали дѣйствительное состояніе собственной страны, какъ дикіе знаютъ о наступающемъ затмѣніи.

«Много толковали объ охранительныхъ принципахъ, но возникалъ трудный вопросъ, что охранять? Прерогативы короны… во съ условіемъ, чтобы онѣ не приводились въ дѣйствіе; независимость палаты лордовъ… но съ условіемъ, чтобы лорды не стремились ее осуществить; церковныя учрежденія… но съ условіемъ, чтобы ими руководили комисіи свѣтскихъ лицъ; короче, все, что установлено, пока это — фраза, а не фактъ. Между тѣмъ какъ формамъ и фразамъ воздавали религіозное поклоненіе, чтобы создать призракъ вѣры, на практикѣ слѣдовали минутной страсти или минутной комбинаціи. Консерватизмъ утверждалъ въ теоріи, что все однажды установленное должно быть поддержано, но принималъ на практикѣ, что изъ всего однажды установленнаго нельзя защищать ничего… Консерватизмъ былъ попыткою вести дѣла такимъ образомъ, чтобы исполненіе обязанностей чиновника замѣняло совершеніе правительственныхъ функцій и чтобы поддержка системы отрицанія всякой новизны опиралась лишь на вліяніе собственниковъ, на приличное поведеніе въ частной жизни и на то, что называлось хорошими связями. Консерватизмъ изгоняетъ начало давности, пугается принциповъ, отрекается отъ прогреса; отбросивъ всякое уваженіе къ стародавнимъ правамъ, онъ не исправляетъ ничего въ настоящемъ и не приготовляется къ будущему».

Переходя къ реформистскому движенію начала 30-хъ годовъ, Дизраэли особенно напираетъ на ту мысль о палатѣ общинъ, которую мы встрѣчали уже и ранѣе, именно, что палата общинъ есть также представительница привилегированнаго класса, а не народа, и указываетъ, что переходъ всего политическаго вліянія отъ короны и ея совѣтниковъ и отъ палаты лордовъ къ палатѣ общинъ былъ невольнымъ признаніемъ народовластія въ самомъ обширномъ значеніи этого слова, аоно логически должно было повести къ всеобщему праву голосованія, къ тайнымъ выборамъ, къ полному демократизированію англійскаго политическаго строя, — словомъ, къ крайнимъ требованіямъ чартизма.

«Разсматривая палату третьяго сословія, пишетъ авторъ „Конингсби“, — какъ палату представителей народа, а не палату представителей привилегированнаго класса, министерство и парламентъ 1831 года въ сущности допустили принципъ всеобщаго избирательства. Съ этой точки зрѣнія цензъ въ 10 фунтовъ былъ произвольнымъ, неразумнымъ и не политическимъ ограниченіемъ. Онъ, правда, имѣлъ достоинство простоты, но это достоинство имѣла и конституція аббата Сізса. Но его приняли и необходимымъ результатомъ былъ чартизмъ». Взамѣнъ этого Дизраэли полагаетъ, что министры должны были-бы поставить своею задачею «расширеніе и перестройку третьяго сословія», не искать «простоты элементовъ при новой постройкѣ», но, «напротивъ, должны были-бы стремиться къ комбинаціи разнообразныхъ и измѣнчивыхъ матеріяловъ». Въ такомъ случаѣ «къ общественнымъ классамъ государства прибавился-бы новый классъ, не менѣе многочисленный, какъ тотъ, который уже существуетъ, и обладающій привилегіями не менѣе важными; смутное-же выраженіе „народъ“ осталось-бы тѣмъ, что оно въ самомъ дѣлѣ есть, — терминомъ натуральной философіи, а не политической науки». Нельзя не сказать, что и этотъ политическій проектъ въ достаточной мѣрѣ смутенъ, хотя, можетъ быть, Дизраэли и намѣренно сдѣлалъ его такимъ.

О политической жизни Англіи послѣ реформы Дизраэли отзывается рѣзко, а онъ зналъ ее достаточно близко по опыту и по наблюденію, чтобы въ этомъ случаѣ отзывъ его можно было считать въ извѣстной мѣрѣ вѣрнымъ.

«Два года, послѣдовавшіе за реформою палаты общинъ, заключаютъ много поучительнаго для молодыхъ людей. Едва-ли возможно, чтобы эти молодые люди оставили изученіе лѣтописей этихъ годовъ безъ глубокаго отвращенія къ политическимъ интригамъ».

Политикъ-романистъ среди традиціонно-конституціонной Англіи противопоставлялъ очень безцеремонно парламентскому интриганству «короля на престолѣ, свободнаго отъ предразсудковъ толпы и развратныхъ разсчетовъ подданнаго», короля, который «снова становится божественнымъ въ просвѣщенный вѣкъ». Этотъ король есть «единственная сила, неимѣющая сословныхъ симпатій», тогда какъ себялюбивая аристократія и остальное большинство склонны къ «сословному законодательству». «Палата общинъ, говоритъ Конингсби въ романѣ того-же имени, — есть палата немногихъ; государь есть государь всѣхъ. Истинный руководитель народа есть личность, сидящая на тронѣ».

Рядомъ съ этимъ возвеличеніемъ королевскаго принципа Дизраэли указываетъ, что представительныя собранія не суть ни необходимые, ни единственно-возможные органы общества. «Представительство не заключается въ парламентѣ ни по необходимости, ни въ существенныхъ чертахъ; парламентъ не засѣдаетъ въ настоящую минуту и между тѣмъ нація имѣетъ представителей какъ высшихъ, такъ и мельчайшихъ своихъ интересовъ. Ни одно неудовольствіе не ускользаетъ отъ вниманія и отъ исправленія… Общественное мнѣніе теперь стоитъ выше всего и выражается путемъ печати. Представительство путемъ прессы гораздо полнѣе, чѣмъ представительство путемъ парламента. Послѣднее было счастливою мыслью болѣе грубаго времени, къ которому оно было превосходно приспособлено; это былъ вѣкъ полу-цивилизаціи, когда въ составъ политическаго общества входилъ и рабочій классъ; но въ настоящее время это представительство парламента выказываетъ многіе признаки одряхлѣнія. Его контролируетъ система представительства, болѣе могучая и болѣе широкая; она усвоила его обязанности и выполняетъ ихъ болѣе дѣйствительно; въ ней полемика справедливѣе, а часто и глубже и сознательнѣе». И въ другомъ мѣстѣ: «Образованная нація отворачивается отъ несовершеннаго замѣщенія ея тѣмъ, что называется представительнымъ правленіемъ. Палата общинъ, которая поглотила всѣ власти государства, вѣроятно, падетъ болѣе быстро, чѣмъ она возникла». И въ учрежденіи присяжныхъ Дизраэли вовсе не видѣлъ «паладіумъ» народной свободы, напоминая, что были эпохи (при Карлѣ II), когда судъ присяжныхъ былъ такъ-же несправедливъ, какъ судъ инквизиціи.

И въ противоположеніи тѣхъ «двухъ націй» (именно богатыхъ и бѣдныхъ), борьбу между которыми онъ пытался изобразить въ «Сибили», какъ характеристическую черту новаго времени, Дизраэли видитъ результатъ новыхъ культурныхъ формъ, которыя отступили отъ стародавней гармоніи между разнообразными классами. «Существовали-ли, спрашиваетъ онъ, — поджигатели хлѣбныхъ скирдъ въ періодъ, когда господствовали (въ описываемой имъ мѣстности) лорды-аббаты? Если-же нѣтъ, то почему? И почему были истреблены скирды графовъ Мэрней (землевладѣльцевъ новаго времени), а скирды аббатовъ были цѣлы?» Потому, отвѣчаетъ рабочій чартистъ въ «Сибили», — что на ихъ землѣ жили люди съ крѣпкимъ духомъ и съ независимою собственностью. «Тогда существовали свободные поселяне (yeomen), сэръ; страна не состояла изъ двухъ классовъ людей, изъ господъ и рабовъ; существовало нѣчто среднее между роскошью и нищетою».

Картины нищеты рабочихъ поселенцевъ на земляхъ богатаго землевладѣльца, лорда Мэрней, достаточно рельефны, чтобы кто-нибудь могъ подумать теперь, что онѣ вышли изъ-подъ пера нынѣшняго лорда Биконсфильда.

«…Большія щели въ домахъ были открыты для всѣхъ вѣтровъ; кривыя трубы потеряли на половину свою прежнюю высоту; гнилыя бревна, очевидно, сдвинулись съ мѣста; соломенныя-же крыши, во многихъ мѣстахъ съ дырами, открытыми и для вѣтра, и для дождя, и потому вполнѣ неспособныя исполнять свое первоначальное назначеніе и охранять отъ непогоды, были больше похожи на верхушку навозной кучи, чѣмъ на крышу дома. Предъ дверями этихъ домовъ и часто около нихъ находились открытыя канавы со всякими животными и растительными остатками, которые разлагались, вызывая болѣзни, или, порою, при дурномъ проведеніи канавъ, образовывались грязныя ямы или лужи стоячей жидкости, между тѣмъ какъ концетрированный растворъ всякаго рода растворяющейся грязи просачивался сквозь сосѣднія стѣны и сквозь почву и пропитывалъ ихъ».

Далѣе онъ описываетъ комнату въ этихъ лачугахъ, гдѣ «цѣлая семья, какъ-бы она ни была многочисленна, спитъ вмѣстѣ, безъ различія возраста, пола или болѣзни»; гдѣ мать мучается въ родахъ, вызывая къ жизни «новую жертву нашей беззаботной цивилизаціи», а рядомъ отецъ лежитъ въ тифѣ, который влитъ въ его жилы его зараженнымъ жильемъ и жертвою котораго вскорѣ сдѣлается, можетъ быть, его новорожденный ребенокъ". Дизраэли описываетъ, какъ землевладѣльцы стараются согнать съ своей земли нищее и больное населеніе; какъ приходы дѣлаютъ всевозможныя затрудненія къ пріему возвращающихся въ нихъ бездомныхъ работниковъ; какъ имъ приходится къ длинному рабочему дню присоединять еще долгое путешествіе утромъ на работу, а вечеромъ въ «ту грязную лачугу, которая позорила названіе дома… Въ этотъ домъ, гдѣ гнѣздилась малярія и около бѣднаго очага котораго собирались иные гости, кромѣ семьи, истощенной трудомъ: и горячка всѣхъ формъ, и блѣдная чахотка, и изнурительная и перемежающаяся лихорадка, — въ этотъ домъ возвращался, окончивъ работу на широкихъ поляхъ „веселой Англіи“, мужественный британецъ-крестьянинъ и встрѣчалъ самыя трудныя болѣзни, когда его тѣло было наименѣе способно противостоять имъ; когда оно, измученное трудомъ, не находило никогда поддержки животной пищи; когда онъ, промоченный насквозь бурею, не могъ перемѣнить своихъ мокрыхъ лохмотьевъ, и при этомъ единственнымъ топливомъ у него были обломанные вѣтромъ въ лѣсу сучья и деревья».

Дизраэли описываетъ и біографію ребенка — Чортовой пыли (Devils-dust), который вышелъ изъ этой среды. Мать вернулась на фабрику какъ могла скорѣе послѣ рожденія ребенка, оставляя его весь день на попеченіи старухи за три пейса (около 10 копеекъ) въ недѣлю. Старуха давала ему дешевое сонное питье, которое «доставляло этимъ невиннымъ существамъ краткое ощущеніе сладостей жизни и успокоивало ихъ, приготовляя ихъ къ спокойствію близкой могилы. Дѣтоубійство, замѣчаетъ онъ. — практикуется въ Англіи въ такихъ-же широкихъ размѣрахъ и такъ-же легально, какъ и на берегахъ Ганга… Но начало жизни иногда разрушаетъ, даже въ самыхъ нѣжныхъ своихъ фазисахъ, заговоръ обще ства для уничтоженія жизни. Есть дѣти, которыя побѣдятъ и голодъ, и ядъ, и безчеловѣчную мать, и няньку-демона. Таковъ былъ Безъимянный, о которомъ мы говоримъ. Нельзя сказать, чтобы онъ крѣпнулъ, но онъ не умиралъ». Мать его пропала, и поденная плата прекратилась. «Его посылали „играть“ на улицу, чтобъ его раздавили. Но и это средство не удалось. Хотя онъ былъ моложе и слабѣе всѣхъ другихъ въ кучкѣ жертвъ, но Джаггернаутъ его пощадилъ для Молоха. Всѣ его товарищи погибли Три мѣсяца „игры“ на улицѣ избавили міръ отъ этого юнаго сборища, босого, полунагого и нечесанаго, возрастъ котораго измѣнялся отъ 2 до 5 лѣтъ. Иныхъ раздавили, иные пропали, иные простудились, схватили горячку, поползли на свои чердаки и въ свои подвалы, были успокоены жидкостью Годфри и мирно умерли. Безъимянный не исчезалъ. Онъ всегда увертывался отъ колесъ и лошадей и не пропадалъ. Ему не давали пищи — онъ самъ фуражировалъ и дѣлилъ съ собаками выброски на улицѣ. Но онъ жилъ. Худой и блѣдный, онъ побѣдилъ даже горячку, которая была единственнымъ жильцомъ, непокидавшимъ его подвала. Онъ спалъ ночью на гнилой соломѣ… съ кучей навоза подъ головой, съ лужей помоевъ у ногъ, но все крѣпко держался за единственное жилье, которое охраняло его отъ бурь». Когда ему было пять лѣтъ, всѣ около него вымерли отъ эпидеміи. «Одну ночь онъ вернулся домой и увидѣлъ, что старуха умерла и была окружена только трупами. Ребенокъ и передъ этимъ спалъ на соломѣ для. домъ съ покойниками, но тогда хоть кто-нибудь дышалъ около него… Онъ выбрался изъ подвала, ушелъ изъ зараженнаго квартала и послѣ долгихъ странствованій уснулъ около двери фабрики». Онъ попадается въ руки Молоха промышленности и получаетъ названіе «Чортовой пыли».

Дизраэли выводитъ работника-чартиста (который потомъ оказывается, впрочемъ, тайнымъ аристократомъ) и влагаетъ въ его уста, между прочимъ, слѣдующую рѣчь:

«Когда французское дворянство объявлено было вымороче инымъ, тогда этихъ дворянъ было втрое меньше, чѣмъ теперь насъ, ручныхъ ткачей; между тѣмъ вся Европа пошла войной за ихъ обиду, всѣ государства собрали денегъ, чтобы помочь имъ въ ихъ бѣдствіяхъ, и когда они вернулись въ свою страну, она уплатила имъ громадное вознагражденіе. Кто заботился объ насъ? Кто защищалъ насъ? Но мы, по крайней мѣрѣ, такъ-же мало виновны, какъ французское дворянство. Мы падаемъ и около ігасъ раздаются лишь наши собственные вздохи. Но если кто и выражаетъ сочувствіе намъ, что изъ этого? Сочувствіемъ утѣшаютъ бѣдняковъ, по богатымъ даютъ вознагражденіе».

И въ другомъ мѣстѣ:

«Если общество, созданное трудомъ, внезапно становится независимымъ отъ этого труда (при введеніи машинъ), это общество обязано поддерживать людей, единственную собственность которыхъ составляетъ трудъ, изъ барышей той собственности, которая не потеряла своей доходности».

Конечно, Дизраэли, согласно своей фантастической теоріи, высказывалъ, что спасеніе народа лежитъ въ содѣйствіи ему аристократической молодежи. «Единственные друзья народа, говоритъ чартистъ, — это младшіе сыновья (лордовъ), хотя они вообще находятся въ рядахъ нашихъ враговъ. Тѣмъ глупѣе съ ихъ стороны употреблять свои силы на поддержку системы, которая опирается на себялюбіе, ведетъ къ обману и которой первыми жертвами являются они сами». — Въ другомъ мѣстѣ представитель аристократической молодежи говоритъ героинѣ романа, дочери рабочаго-чартиста: «Народъ не ищетъ силы; народъ никогда не можетъ имѣть ея. Его попытки къ воздаянію собственными средствами окончатся лишь страданіями и смутами… Новое поколѣніе англійской аристократіи, Сибилъ, состоитъ не изъ тирановъ, не изъ притѣснителей, какъ вы продолжаете думать. Они умомъ и, еще лучше, сердцемъ сознали отвѣтственность своего положенія. Но дѣло, лежащее предъ ними, не праздничное дѣло; не горячка поверхностнаго порыва можетъ разрушить глубоко-врытыя преграды вѣкового невѣжества и вѣковой преступности. Довольно, что ихъ симпатіи возбуждены; время и размышленіе сдѣлаютъ остальное. Они — естественные предводители народа, Сибилъ; повѣрьте мнѣ, они — единственные его предводители».

Представителями этихъ «естественныхъ» и «единственныхъ» предводителей англійскаго народа въ романахъ Дизраэли являются личности, въ которыхъ критика видитъ портреты его друзей по союзу «молодой Англіи». И красивы-же эти политическіе дѣятели новаго рода! Одинъ изъ нихъ «не хочетъ вовсе слушать ничего о статистикѣ» и руководится въ своихъ мнѣніяхъ «высшими соображеніями о томъ, что сословіе крестьянъ такъ-же древне, законно и признано», какъ «сословіе» дворянства; настаиваетъ на томъ, что «крестьянство» (peasantry) такъ-же неприлично называть «рабочими» (labourers), какъ лорда Эверипгэма называть М-r Howard, а пляску около майскихъ шестовъ считаетъ нужнымъ сохранить «съ такимъ-же почтеніемъ, какъ собраніе кавалеровъ ордена Подвязки».

Всего-же интереснѣе обстоятельство, которое самъ авторъ признаетъ въ другихъ частяхъ романа, именно, что «на дѣлѣ въ Англіи не существуетъ болѣе аристократіи, потому что превосходство въ животныхъ качествахъ составляетъ существенное качество аристократіи». Наконецъ онъ достаточно проницателенъ, чтобы вложить въ уста героини замѣчаніе, что отношеніе аристократіи къ народу измѣнилось просто «потому, что въ нѣкоторой мѣрѣ народъ созналъ свою силу».

Тѣмъ не менѣе романъ, въ которомъ Дизраэли выказалъ себя «другомъ народа», былъ na-столько восхваленіемъ аристократіи и только ея, что, по образцу тысячи романовъ, до сихъ поръ печатаемыхъ въ пошлыхъ еженедѣльныхъ журналахъ, продаваемыхъ за пенни, въ «Сибиль» (какъ я упомянулъ выше) идеальный рабочій-чартистъ и его еще болѣе идеальная дочь оказываются членами древняго рода и наслѣдниками громаднаго имущества.

«Вотъ вамъ признакъ бѣса, восклицаетъ по этому поводу „Westminster Review“. — Эти люди не могутъ представить себѣ, — и Дизраэли не можетъ этому научить ихъ, — ни могучихъ способностей, ни возвышеннаго характера внѣ условнаго воспитанія и дворянской крови. Не имѣя въ этомъ отношеніи ни малѣйшаго опыта, они не имѣютъ и понятія о тѣхъ благородныхъ стремленіяхъ, здравыхъ взглядахъ на вещи, о той нравственной силѣ, о томъ спокойномъ и стоическомъ терпѣніи, о тѣхъ горячихъ привязаннстяхъ, о томъ прирожденномъ вкусѣ, о той незапятнанной чистотѣ, непобѣдимой энергіи, о томъ неутомимомъ стремленіи къ саморазвитію, которые можно встрѣтить въ огромномъ числѣ среди тѣхъ, которые работаютъ изъ-за насущнаго хлѣба; еще менѣе имѣютъ первые понятія о чудесной силѣ рабочаго народа противостоять искушеніямъ, передъ которыми люди высшихъ классовъ, убаюканные беззаботностью и роскошью, такъ-же безсильны, какъ Адамъ въ его раѣ непрерывнаго удовольствія».

Дизраэли такъ-же не искренно относился къ народнымъ нуждамъ и бѣдствіямъ, которыя онъ прекрасно понималъ и умѣлъ вѣрно изобразить, какъ онъ не искренно относился къ фантазіямъ своихъ друзей романтиковъ «молодой Англіи». Когда онъ писалъ «Сибиль», первый актъ чартизма былъ уже разыгранъ, и членъ парламента за Шрюсбэри (съ 1841 г. Дизраэли былъ представителемъ Шрюсбэри) не упустилъ употребить этотъ эпизодъ для своихъ цѣлей. Онъ произнесъ рѣчь, въ которой высказалъ «свою симпатію» къ чартистамъ, представившимъ въ парламентъ свою громадную петицію. Онъ указалъ на билль о реформѣ 1832 г., какъ на источникъ народнаго движенія. Онъ обвинялъ новый привилегированный классъ въ томъ, что послѣдній, «занявъ высокое политическое положеніе», не былъ «связанъ съ большинствомъ народа отправленіями общественныхъ обязанностей», но пользуется властью только въ виду собственныхъ интересовъ. Онъ, словомъ, пытался и здѣсь утилизировать народное волненіе противъ виговъ въ видахъ собственной партіи. Затѣмъ, какъ-бы подтверждая мысль, высказанную въ романѣ, что къ бѣднымъ относятся лишь съ платоническою и безполезною «симпатіею», ораторъ, выразивъ свою «симпатію» чартистамъ, окончательно вотировалъ… противъ составленія комитета дли принятія ихъ петиціи въ соображеніе.

Впослѣдствіи Дизраэли достигъ власти и тогда уже вполнѣ ясно выказалъ, на-сколько ему были дороги всѣ грезы «молодой Англіи» и всѣ теплыя «симпатіи», которыя онъ высказывалъ страждущему народу, наконецъ, всѣ теоріи союза аристократа съ простолюдиномъ. Защитникъ въ романахъ монархическаго начала, какъ единственнаго представителя націи, такъ-же ревниво наблюдалъ за ограниченіемъ прерогативъ короны, какъ и виги, и не сдѣлалъ ни малѣйшей попытки усилить эти прерогативы на-счетъ власти палаты общинъ. Противникъ въ романахъ парламентаризма и политическихъ интригъ, онъ лучше другихъ умѣлъ пользоваться всѣми изворотами политическаго интриганства въ борьбѣ съ противниками. Поклонникъ въ романахъ католическихъ формъ богослуженія съ ихъ романтическими асоціаціями и съ ихъ дѣйствіемъ на массу, онъ былъ однимъ изъ самыхъ ревностныхъ противниковъ ритуализма, который пытался нарушить клерикальную рутину епископальной церкви въ направленіи болѣе эфектнаго культа. Что-же касается «друга народа», такъ жарко стоявшаго за пожираемыхъ Молохомъ промышленности рабочихъ Англіи, то я приведу на этотъ счетъ слова его біографа:

"Въ «Сибили» онъ играетъ роль друга бѣдняковъ и употребляетъ всѣ усилія, чтобы описать страданія и несправедливости, претерпѣваемыя низшимъ классомъ. Далъ-ли онъ когда-либо при случаѣ практическое доказательство искренности своихъ чувствъ?

"Онъ осуждаетъ дурныхъ землевладѣльцевъ, которые ненавидятъ контракты съ рабочими. Но не онъ-ли самъ проводилъ оппозиціею противъ билля о пользованіи землею (Land Bill), цѣль котораго была охранить въ нѣкоторой степени ирландскихъ поселенцевъ на чужихъ земляхъ отъ жадности и тираніи ихъ землевладѣльцевъ, ненавидѣвшихъ контракты? Дизраэли въ романѣ рисуетъ отвратительнаго представителя землевладѣльцевъ въ лицѣ лорда Мэрней. Но въ дѣйствительной жизни Дизраэли не постыдился быть адвокатомъ англійскихъ и ирландскихъ лордовъ Мэрней.

"Далѣе въ «Сибили» Дизраэли выражаетъ глубочайшую симпатію къ сельскимъ рабочимъ. Но не онъ-ли самъ осмѣялъ и разсѣялъ движеніе сельскихъ рабочихъ, когда они, нѣсколько лѣтъ тому назадъ, пытались разорвать свои цѣпи?

"Нельзя сказать въ его защиту, что средство, предложенное Арчемъ и его товарищами, было не средство Дизраэли. Конечно средство, предложенное Игремонтомъ (героемъ «Сибили») для уничтоженія несправедливости относительно бѣднаго населенія, есть вѣра въ дворянство, какъ «естественныхъ» и «единственныхъ» «руководителей народа». Но Дизраэли очень хорошо зналъ, какіе результаты получились отъ исполненія его совѣта. Съ 1845 г., когда «Сибиль» была напечатана, до 1872 г. сельскіе рабочіе предоставляли себя милости «естественныхъ» и «единственныхъ» «руководителей народа»; развѣ кто-либо забылъ ужасныя картины положенія этихъ рабочихъ, представленныя намъ въ 1872 г.? Если же Дизраэли когда-либо дѣйствительно вѣрилъ — что сомнительно — въ свои теоріи крестьянства, руководимаго и покровительствуемаго аристократіею, то открытія 1872 г. должны были разрушить эти илюзіи. Если-бы симпатіи къ бѣднымъ и ненависть къ ихъ притѣснителямъ, выраженныя имъ такъ горячо, имѣли сколько-нибудь реальности, онъ сталъ-бы на сторону Арчей, а не Мэрнеевъ".

Но смѣшно было-бы и представить себѣ, чтобы могъ быть искренинимъ въ этомъ случаѣ радикалъ, сдѣлавшійся тори; человѣкъ, который былъ первымъ мастеромъ политической интриги въ то время, какъ онъ ее такъ краснорѣчиво порицалъ въ своихъ сочиненіяхъ; писатель, соединявшій прославленіе самаго грубаго феодальнаго режима съ симпатіями къ рабочему классу; ораторъ, который но краснѣя провозглаiалъ партію тори народною партіею и палату лордовъ — демократическимъ учрежденіемъ. Все это была только «охота за крупной дичью».

(Окончаніе въ слѣд. книгѣ).

"Дѣло", № 10, 1877