Программа мира (Троцкий)

Программа мира^[1]
автор Лев Давидович Троцкий (1879–1940)

Опубл.: 1917. Источник: Троцкий, Л. Д. Сочинения. — М.; Л., 1924. — Т. 3. 1917. Часть 1. От февраля до Октября. — С. 70—93.

Временное Правительство второго состава^[2] заявило в своей декларации, что намерено отстаивать мир без аннексий, без контрибуций и с гарантией права на национальное самоопределение. Эта формула могла показаться многим простодушным людям подлинным решением вопроса — особенно после империалистического бесстыдства г. Милюкова. Но кто знаком с формулами англо-французского изготовления (фирмы Ллойд-Джорджа-Бриана^[3]-Рибо^[4]) или хотя бы с пацифистскими формулами американского президента Вильсона, тот не мог не отнестись к декларации Временного Правительства со спасительным недоверием. Никогда со времени сотворения мира правящие классы не лгали так много, как в эпоху нынешней войны. «Эта война есть война за демократию». «Эта война есть война за мир и союз наций». «Эта война есть последняя война». Под прикрытием этих лозунгов шло и идет дальнейшее натравливание народа на народ. Чем оголеннее и бесстыднее исторический смысл нынешней империалистической бойни, тем более пышными формулами стремятся правящие и услужающие политики прикрыть ее содержание. Буржуазия Соединенных Штатов вмешалась в войну, защищая свое священное право вывозить в Европу амуницию и наживать миллиарды на европейской крови: тем настоятельнее было для демократического ханжи Вильсона привести в движение все хоругви пацифизма.

Над поставкой усыпляющих сознание формул особенно много потрудились социал-патриоты: в этом собственно и состояла их главная роль в механизме нынешней войны. Ставя перед массами такие цели, как «защита страны», или «установление международного третейского суда», или «освобождение угнетенных наций», социал-патриоты разрешение этих задач связывали в сознании массы с победою оружия собственной страны. Они неутомимо мобилизовали идеалистические лозунги в интересах империализма.

Безвыходно-затяжной характер войны, всеобщее экономическое расстройство, рост недовольства и нетерпения в низах, уже нашедший свое первое выражение в великолепном прологе русской революции, — все это заставляет правящих обеих коалиций искать путей к ликвидации войны.

Разумеется, самым лучшим способом ликвидации явилась бы так называемая «решительная победа». Германские империалисты доказывают, что без победы и всех вытекающих из нее преимуществ всему общественному режиму грозит опасность. Французские националисты не менее убедительно доказывали то же самое по отношению к Франции. Но чем дальше затягивается война, чем менее осуществимой становится «решительная победа»^[5], тем тревожнее и неувереннее становится настроение правящих, в том числе и их социал-патриотического фланга. Ликвидация войны путем гнилого соглашения (главным образом, за счет малых и слабых народов) становится такой же задачей для официальной дипломатии, как восстановление «Интернационала» путем взаимного отпущения грехов — для дипломатии социал-патриотической.

Правящие ощущают острую потребность в мире. Но в то же время они боятся мира, ибо день открытия мирных переговоров будет днем подведения итогов. Именно поэтому официальная дипломатия не прочь, чтоб на хрупкий лед мирных переговоров вступили первыми дипломаты социал-патриотизма. Между собою и ими официальные правительства предусмотрительно устанавливают известную дистанцию — на случай провала. В этом полуофициальном нащупывании почвы для мирных переговоров и состоит основная задача предстоящей вскоре Стокгольмской «социалистической» конференции.

Внутренняя противоречивость этой конференции ярче всего вскрывается на политике русского Временного Правительства и его составных частей. Во имя одной и той же программы «мира без аннексий», Терещенко, как нам говорят, убеждает союзных империалистов перейти к честному образу жизни. Керенский, не дожидаясь плодов этого убеждения, готовит русскую армию для наступления, а Церетели и Скобелев — собираются в Стокгольм^[6] для неофициальных переговоров о мире. На увещания г. Терещенко итальянское правительство отвечает объявлением протектората над Албанией, а г. Рибо снова подтверждает необходимость полной победы и отказывает своим социалистам в паспортах для поездки в Стокгольм, куда приглашают их стоящие у власти русские коллеги г. Рибо. Как ни взять программу «мира без аннексий» и пр., — как тему ли для увещаний по адресу союзников, как лозунг для стратегического наступления или как предмет для переговоров между Церетели, Шейдеманом^[7] и Реноделем^[8] — программа эта не внушает нам никакого доверия. Ренодель уже сейчас выясняет своим политическим господам, т.-е. правящим классам, что он собирается в Стокгольм прежде всего для того, чтобы разоблачить немецких социалистов и доказать французским и союзным рабочим необходимость войны «до конца». Надо думать, что Шейдеман вооружен — на худой конец — подобным же планом. Ничто не обеспечивает нам того, что конференция действительно станет хотя бы вступлением к мирным переговорам капиталистической дипломатии. Она может с такой же вероятностью стать средством разжигания потухающих шовинистических страстей. При таких условиях было бы с нашей стороны преступлением внушать рабочим массам доверие к Стокгольмской конференции и тем отвлекать их внимание от единственно верного, т.-е. революционного, пути к миру и братству народов.

Инициатива созыва Стокгольмской конференции находится в руках Исполнительного Комитета Совета Рабочих и Солдатских Депутатов. Это придает всему предприятию величайшую двойственность. Не будучи социалистической организацией, Совет говорит, однако, от имени глубоко-революционных масс. В то же время во главе Совета, опираясь на недостаточную оформленность сознания этих масс, стоят политики, насквозь пропитанные мелкобуржуазным скептицизмом, недоверием к пролетариату и социальной революции.

"Было бы бесцельно, — говорят «Известия Совета»^[9] под давлением критики интернационалистов, — созывать конференцию социалистических дипломатов, которые пытались бы за кабинетным столом прийти к полюбовному соглашению насчет перекройки карты Европы. Такая конференция не только не привела бы к положительным результатам, но могла бы сделать еще глубже пропасть, разделяющую социалистов разных стран, пока их кругозор не выходит за пределы национальных задач.

"Действительно плодотворные результаты может дать лишь другая конференция, — конференция, на которой каждая из явившихся групп с самого начала будет себя чувствовать одним из отрядов международной армии труда, собравшихся, чтобы общими силами делать общее дело.

«Так именно, — заключают „Известия“, — и ставит вопрос письмо Исполнительного Комитета».

При этом «Известия» скидывают со счетов то обстоятельство, что сам Исполнительный Комитет теснейшими узами связан с русской капиталистической дипломатией, а через нее — и с дипломатией союзников. Высказываясь «в принципе» за разрыв национального единения, Исполнительный Комитет тем прочнее стремится закрепить национальное единение у себя дома.

Построенная на таких началах конференция, если бы ей даже удалось собраться, не сможет на первых же шагах не обнаружить своей полной несостоятельности. Было бы легкомыслием или слепотой брать на себя ответственность перед массами за предприятие, в самой основе которого заложена двойственность и беспринципность.

Программа мира — для нас — есть программа международной революционной борьбы руководимых пролетариатом трудящихся масс против правящих классов. В Циммервальде и Кинтале^[10] революционные социалисты с достаточной определенностью формулировали общие принципы такой борьбы. У нас сейчас меньше, чем когда бы то ни было, оснований отклоняться от них в сторону «принципов» Керенского или Церетели. Мы вошли в эпоху могущественных революционных потрясений. Политическая половинчатость, а тем более политический авантюризм будут быстро изживаться. Идти в ногу с историческим движением сможет только та партия, которая свою программу и тактику строит в расчете на развитие социально-революционной борьбы мирового, в первую голову — европейского пролетариата.

Петроград,
25 мая 1917 г.

I. Что такое программа мира?

Что такое программа мира? С точки зрения господствующих классов или услужающих им партий, это — совокупность тех требований, осуществление которых должно быть обеспечено силою милитаризма. Так, для осуществления «программы мира» г. Милюкова нужно с оружием в руках овладеть Константинополем. Программа мира Вандервельде требует предварительного изгнания немцев из Бельгии. С этой точки зрения параграфы мира подводят только итоги тому, что сделано оружием войны. Иначе сказать, программа мира есть программа войны. Но так представляется дело до вмешательства третьей силы — социалистического Интернационала. Для революционного пролетариата программа мира означает не те требования, которые должен осуществить национальный милитаризм, а те, которые международный пролетариат хочет навязать своей революционной борьбой против милитаризма всех стран. Чем больше развертывается международное революционное движение, тем более независимыми становятся вопросы мира от чисто-военного положения сторон, тем более сводится на нет опасность, что условия мира могут быть поняты массами, как цели войны.

Это ярче всего раскрывается перед нами на вопросе о судьбе малых наций и слабых государств.

Война открылась сокрушительным натиском германских армий на Бельгию и Люксембург. В отклике, порожденном разгромом маленькой страны, наряду с фальшивым и корыстным негодованием правящих классов противного лагеря, слышалось и неподдельное возмущение народных масс, симпатии которых были привлечены судьбою маленького народа, громимого только потому, что он оказался между двумя воюющими гигантами.

В тот начальный момент войны участь Бельгии привлекала внимание и сочувствие исключительностью трагизма. Но тридцать четыре месяца военных операций показали, что бельгийский эпизод был только первым шагом на пути разрешения основной задачи империалистической войны: подчинения слабых сильным.

На область международных отношений капитализм перенес те же методы, какими он «регулирует» внутреннюю хозяйственную жизнь отдельных наций. Путь конкуренции есть путь систематического крушения мелких и средних предприятий и торжества крупного капитала. Мировое соперничество капиталистических сил означает систематическое подчинение мелких, средних и отсталых наций крупным и крупнейшим капиталистическим державам. Чем выше становится капиталистическая техника, чем большую роль играет финансовый капитал, чем более высокие требования предъявляет милитаризм, тем в большую зависимость попадают мелкие государства от великих держав. Этот процесс, составляющий необходимую составную часть в механике империализма, непрерывно совершался и в мирное время, — через посредство государственных займов, железнодорожных и иных концессий, военно-дипломатических соглашений и пр. Война обнажила и ускорила этот процесс, введя в него фактор открытого насилия. Она разрушает последние остатки «независимости» мелких государств, — совершенно независимо от того, каков будет исход военного состязания между двумя основными лагерями.

Бельгия все еще стонет под гнетом немецкой солдатчины. Но это только внешнее кроваво-драматическое выражение крушения ее независимости. «Освобождение» Бельгии совершенно не стоит перед союзниками, как самостоятельная задача. В дальнейшем ходе войны, как и после нее, Бельгия войдет составной и подчиненной частицей в великую игру капиталистических гигантов. Без вмешательства третьей силы, революции, Бельгия может в результате войны остаться в тисках Германии, попасть в кабалу к Великобритании или быть поделенной между великодержавными хищниками обеих коалиций.

Точно то же приходится сказать о Сербии, национальная энергия которой послужила гирькой на мировых империалистических весах, колебания которых в ту и другую сторону меньше всего зависят от самостоятельных интересов Сербии.

Центральные империи вовлекли в водоворот войны Турцию и Болгарию. Останутся ли эти две страны юго-восточными органами австро-германского империалистического блока («Срединная Европа»)^[11], или превратятся в разменную монету при подведении счетов, война, во всяком случае, дописывает последнюю главу в историю их самостоятельности.

Отчетливее всего, — до того как развернулась русская революция, — оказалась ликвидированной независимость Персии, с которой в принципе покончило англо-русское соглашение 1907 г.

Румыния и Греция достаточно ясно показали нам, какую скромную «свободу» выбора предоставляет борьба империалистических трестов мелким государственным фирмам. Румыния предпочла жест свободного избрания, поднимая шлюзы своего государственного нейтралитета. Греция с пассивным упорством стремилась оставаться у себя «дома». Как бы для того, чтобы нагляднее обнаружить всю тщету «нейтралистской» борьбы за самосохранение, вся европейская война, в лице болгарских, турецких, французских, английских, русских и итальянских войск, перенеслась на греческую территорию. Свобода выбора распространяется в лучшем случае на форму самоупразднения. В конечном счете Румыния, как и Греция, подведут один и тот же итог: окажутся ставками в руках крупных игроков.

На другом конце Европы маленькая Португалия сочла нужным вмешаться в войну на стороне союзников. Ее решение могло бы казаться необъяснимым, если бы в вопросе о вмешательстве в свалку у Португалии, состоящей под английским протекторатом, было много больше свободы, чем у Тверской губернии или у Ирландии.

Капиталистические верхи Голландии и трех Скандинавских стран загребают, благодаря войне, горы золота. Но тем ярче ощущают четыре нейтральные государства европейского северо-запада всю призрачность своего «суверенитета», который, если ему и удастся пережить войну, подвергнется великодержавному «учету» в условиях мира.

«Независимая» Польша в империалистической Европе сможет поддерживать вывеску своей независимости, только ставши в кабальную финансовую и военную зависимость от одной из великодержавных группировок.

Государственная самостоятельность Швейцарии раскрыла все свое содержание в принудительной регламентации ее ввоза и вывоза. И уполномоченные маленькой федеративной республики, обивающие, с шапкой в руке, пороги обоих воюющих лагерей, могут составить себе ясное представление о том, что означают независимость и нейтралитет нации, которая не может поставить на ноги несколько миллионов штыков.

Если война, благодаря умножению своих фронтов и числа участников, превратилась в уравнение со многими неизвестными, исключающее для любого из правительств возможность формулировать так называемые «цели войны», то мелкие государства имеют то весьма, впрочем, условное преимущество, что их историческая судьба может считаться заранее предопределенной. Какой бы из лагерей ни одержал победу и каков бы ни был размах этой победы, возврата назад, к независимости малых государств уже не может быть. Победит ли Германия или Англия, это может решить вопрос лишь о том, кто будет непосредственным хозяином над малыми нациями. Но только шарлатаны или безнадежные простофили могут связывать вопрос о свободе малых народов с победой той или другой стороны.

Совершенно такой же результат будет иметь и третий, наиболее вероятный исход войны, в ничью: отсутствие явного перевеса одного из воюющих лагерей над другим только заставит ярче обнаружиться перевес сильных над слабыми внутри каждого из лагерей и перевес их обоих — над «нейтральными» жертвами империализма. Исход войны без победителей и побежденных сам по себе никого ни от чего не гарантирует, побежденными все равно окажутся все мелкие и слабые государства: как те, что истекали кровью на полях сражений, так и те, что пробовали укрыться от судьбы в тени своего нейтралитета.

Независимость бельгийцев, сербов, поляков, армян и пр. является для нас не составной частью программы войны союзников (как для Геда, Плеханова^[12], Вандервельде^[13], Гендерсона и пр.), а входит в программу борьбы международного пролетариата против империализма.

II. Status quo ante bellum^[14]

Но может ли пролетариат при настоящих условиях выдвигать свою самостоятельную «программу мира», т.-е. свои решения тех вопросов, которые породили нынешнюю войну или которые вскрылись в ее течении?

Для осуществления такой программы, — говорили нам, — у пролетариата сейчас нет сил. Утопично надеяться, чтоб он осуществил свою собственную программу мира уже в результате нынешней войны. Другое дело — борьба за самое прекращение войны и за мир без аннексий, т.-е. за возвращение к status quo ante bellum, к тому порядку, какой был до войны. Это более реалистическая программа. Таковы были, например, доводы Мартова^[15], Мартынова^[16] и вообще меньшевиков-интернационалистов, которые в этом вопросе, как и во всех других, стоят не на революционной, а на консервативной точке зрения (не социальная революция, а восстановление классовой борьбы, не Третий Интернационал, а восстановление Второго, не революционная программа мира, а возвращение к status quo ante bellum, не завоевание власти Советом Рабочих и Солдатских Депутатов, а предоставление власти партиям буржуазии…). В каком, однако, смысле можно говорить о «реалистичности» борьбы за прекращение войны и за мир без аннексий? Что война раньше или позже прекратится, это несомненно. В этом выжидательном смысле лозунг прекращения войны, бесспорно, очень «реалистичен», ибо бьет наверняка. А в революционном смысле? Не утопично ли надеяться, — так можно бы возразить, — что европейскому пролетариату, при его нынешних силах, удастся приостановить военные действия против воли правящих классов? И не отказаться ли поэтому от лозунга прекращения войны? Далее. При каких условиях произойдет это прекращение? Тут могут быть, теоретически рассуждая, три типических положения: 1) решительная победа одной из сторон; 2) общее истощение противников при отсутствии решающего перевеса какой-либо стороны; 3) вмешательство революционного пролетариата, приостанавливающее «естественное» развитие военных событий.

Совершенно очевидно, что в первом случае, когда война заканчивается решительной победой одной стороны, наивно мечтать о мире без аннексий. Если Шейдеманы и Ландсберги^[17], всемерно поддерживающие работу своего милитаризма, выступают в парламенте «за мир без аннексий», то именно в твердом расчете на то, что такого рода протесты никаким «полезным» аннексиям помешать не могут. С другой стороны, наш собственный верховный командующий, генерал Алексеев, объявляющий мир без аннексий «утопической фразой», совершенно основательно заключает, что главное дело — наступление, и что в случае успеха военных операций все остальное приложится само собою^[18]. Для того чтоб вырвать аннексии из рук победоносной стороны, вооруженной с ног до головы, пролетариату, очевидно, понадобились бы, помимо доброй воли, революционная сила и прямая готовность открыто пустить ее в дело. Во всяком случае, в его распоряжении нет никаких «экономных» средств добиться от победоносной стороны отказа от использования достигнутой победы.

Второй исход войны, на который и рассчитывают преимущественно сторонники ограниченной программы «мира без аннексий — и только», предполагает, что война, не прерываемая революционным вмешательством третьей силы, исчерпывает все ресурсы воюющих и заканчивается измором — без победителей и побежденных. К этому состоянию, когда милитаризм окажется слаб для завоеваний, а пролетариат — для революции, пассивные интернационалисты и приспособляют свою куцую программу «мира без аннексий», которую они нередко формулируют, как возвращение к status quo ante bellum, т.-е. к порядку, какой был до войны. Но здесь-то мнимый реализм и открывает свою ахиллесову пяту. На самом деле исход войны «в ничью», как мы уже показали выше, вовсе не исключает аннексий; наоборот, предполагает их. Если ни одна из двух великодержавных группировок не победит, это вовсе не значит, что Сербия, Греция, Бельгия, Польша, Персия, Сирия, Армения и пр. останутся неприкосновенными. Наоборот: именно за счет третьего, слабейшего, и будут произведены в этом случае аннексии. Чтобы помешать этим взаимным «компенсациям» (вознаграждениям), международному пролетариату нужно прямое революционное восстание против правящих. Газетные статьи, резолюции съездов, парламентские протесты и даже уличные манифестации никогда не мешали и не мешают правящим — путем ли победы или путем соглашения — совершать территориальные захваты и попирать слабые народности.

Что касается третьего исхода, то он яснее всего. Он предполагает, что международный пролетариат еще в разгаре этой войны подымется с такой силой, что парализует и приостановит войну снизу. Совершенно очевидно, что в этом наиболее благоприятном случае пролетариат, у которого хватило сил приостановить войну, менее всего сможет и захочет ограничиться чисто консервативной программой, сводящейся к отрицанию аннексий.

Действительное осуществление мира без аннексий предполагает, как видим, во всех случаях могущественное революционное движение пролетариата. Но, предполагая такое движение, указанная программа остается совершенно мизерной по отношению к нему, резюмируясь в требовании восстановления того порядка, какой был до войны и из которого выросла война. Европейский status quo ante bellum — продукт войн, хищений, насилий, легитимизма, дипломатической тупости и бессилия народов остается единственным положительным содержанием лозунга «без аннексий».

В своей борьбе против империализма пролетариат не может ставить себе политической целью возвращение к старой европейской карте; он должен выдвинуть свою собственную программу государственных и национальных отношений, отвечающую основным тенденциям экономического развития, революционному характеру эпохи и социалистическим интересам пролетариата.

Изолированно поставленный лозунг «без аннексий» не дает, прежде всего, никакого критерия для политической ориентировки в отдельных вопросах, как они ставятся ходом войны. Если предположить, что Франция в дальнейшем займет Эльзас и Лотарингию, обязана ли германская социал-демократия, вслед за Шейдеманом, требовать возвращения этих провинций Германии? Потребуем ли мы возвращения Царства Польского России? Будем ли мы стоять на том, чтоб Япония вернула Киао-Чао^[19]… Германии? Чтоб Италия возвратила по принадлежности занятые ею части Трентино^[20]? Это было бы бессмыслицей! Мы оказались бы фанатиками легитимизма, т.-е., защитниками династических и «исторических» прав в духе самой реакционной дипломатии. Да беда в том, что и эта «программа» потребовала бы для своего осуществления — революции. Во всех перечисленных и других подобных случаях, поставленные лицом к лицу с конкретной действительностью, мы сможем, очевидно, выдвинуть только один принцип: опрос заинтересованного населения. Разумеется, это критерий совсем не абсолютный. Так, французские «социалисты» из большинства сводят опрос населения (Эльзас-Лотарингии) к постыдной комедии: сперва оккупировать, т.-е. захватить военной силой, затем потребовать согласия быть аннексированными. Совершенно очевидно, что действительный опрос предполагает революционные условия, когда население может давать ответ не под дулом револьвера — немецкого или французского, все равно.

Единственное приемлемое содержание лозунга «без аннексий» сводит его, таким образом, к протесту против новых насильственных захватов, стало быть, к отрицательному выражению права наций на самоопределение. Но мы видели, что это демократически бесспорное «право» неизбежно превращается и будет превращаться для сильных наций в право захвата и попрания, а для слабых — в бессильное пожелание или в «клочок бумаги», доколе политическая карта Европы замыкает нации и осколки наций в рамки государств, таможнями отделенных друг от друга и непрерывно сталкивающихся в империалистической борьбе. А преодоление этого режима мыслимо только через пролетарскую революцию. В сочетании пролетарской программы мира с программой социальной революции и лежит центр тяжести вопроса.

III. Право нации на самоопределение

Мы видели выше, что социал-демократия не может шагу ступить при решении конкретных вопросов в области национально-государственных перегруппировок и новообразований без принципа национального самоопределения, который, в последнем своем выводе, означает признание за каждой национальной группой права определять свою государственную судьбу, стало быть, отделяться от данного государства национальностей (напр., Россия, Австрия). Единственно демократический путь узнать «волю» нации — это опросить ее путем референдума. Но этот ответ, демократически обязательный, останется в изложенном виде чисто формальным. Он ничего не говорит нам о реальных возможностях, путях и средствах национального самоопределения в современных условиях капиталистического хозяйства. А, между тем, в этом, именно, центр тяжести вопроса.

Для многих, если не для большинства угнетенных наций и национальных групп и осколков самоопределение означает расторжение существующих границ и расчленение нынешних государств. В частности этот демократический принцип ведет к освобождению колоний. Между тем, вся политика империализма направлена на расширение государственных границ, независимо от национального принципа, на принудительное включение слабых народов в таможенную черту, на захват новых колоний. Империализм экспансивен и наступателен по существу, и именно этим своим качеством он характеризуется, а не изменчивыми маневрами дипломатии.

Таким образом, принцип национального самоопределения, во многих случаях ведущий к государственной и экономической децентрализации (расчленение, распад), враждебно сталкивается с могущественными централизаторскими стремлениями империализма, имеющего в своих руках государственную организацию и военную силу. Правда, во многих случаях национально-сепаратистское движение находит поддержку в империалистических происках соседнего государства. Но эта поддержка может стать решающей только путем применения военной силы. А как только дело доходит до военного столкновения двух империалистических организаций, новые государственные границы определяются не на основе национального принципа, а на основе соотношения военных сил. Заставить победоносное государство отказаться от аннексии вновь завоеванных земель так же трудно, как и принудить его дать ранее захваченным провинциям свободу самоопределения. Наконец, если б даже совершилось чудо, и Европа оказалась силою оружия — о чем разглагольствуют полуфантасты-полуплуты типа Эрве^[21] — разбита на законченные национальные государства и государствица, этим ни в малой мере не был бы разрешен национальный вопрос. На другой же день после «справедливого» национального передела капиталистическая экспансия возобновила бы свою работу, начались бы столкновения, войны и новые захваты с полным нарушением национального принципа во всех тех случаях, когда на его охране не оказывалось бы достаточного количества штыков. Все вместе производило бы такое впечатление, как если бы азартные игроки были вынуждены посреди игры «справедливо» перераспределять между собою золото, чтобы затем с двойным неистовством возобновить ту же игру.

Из могущества централистических тенденций империализма вовсе не вытекает для нас, однако, обязательство пассивного преклонения пред ними. Национальная общность является живым очагом культуры, как национальный язык — ее живым органом, и это свое значение они сохранят еще в течение неопределенно долгих исторических периодов. Социал-демократия хочет и должна, в интересах материальной и духовной культуры, обеспечить за национальной общностью свободу развития (или растворения), — именно в этом смысле она переняла от революционной буржуазии демократический принцип национального самоопределения, как политическое обязательство.

Право на национальное самоопределение не может быть устранено из пролетарской программы мира; но оно не может претендовать на абсолютное значение: наоборот, оно ограничено для нас встречными и глубоко-прогрессивными тенденциями исторического развития. Если это «право» должно быть — путем революционной силы — противопоставлено империалистическим методам централизма, закабаляющего слабые и отсталые народы и попирающего очаги национальной культуры, то, с другой стороны, пролетариат не может позволить «национальному принципу» стать поперек дороги неотразимому и глубоко-прогрессивному стремлению современного хозяйства планомерно организоваться на всем нашем континенте и, далее, на всем земном шаре. Империализм есть капиталистически-хищническое выражение этой тенденции хозяйства — окончательно вырваться из идиотизма национальной ограниченности, как оно вырвалось в свое время из идиотизма ограниченности деревенской и областной. Борясь против империалистической формы хозяйственной централизации, социализм не только не выступает против самой тенденции, но, наоборот, делает ее своим собственным руководящим принципом.

С точки зрения исторического развития, как и с точки зрения задач социал-демократии, централизующая тенденция современного хозяйства является основной, и за ней должна быть обеспечена полная возможность выполнения ее поистине освободительной исторической миссии: постройки объединенного мирового хозяйства, независимого от национальных рамок и государственно-таможенных застав, подчиненного только свойствам почвы, недр земных, климата и потребностям разделения труда. Поляки, эльзасцы, далматинцы, бельгийцы, сербы и еще не захваченные малые и слабые европейские нации лишь в том случае могут быть восстановлены или впервые утверждены в тех национальных очертаниях, к которым они тяготеют, и, главное, лишь в той мере смогут в этих очертаниях оставаться и свободно вести свое культурное существование, в какой национальные группировки перестанут быть хозяйственными группировками, не будут связаны с государственными границами, не будут экономически отделены друг от друга и противопоставлены друг другу. Другими словами: для того, чтобы поляки, сербы, румыны и пр. могли создать действительно нестесненные национальные объединения, нужно, чтоб были уничтожены расщепляющие их ныне на части государственные границы; нужно, чтоб рамки государства, как хозяйственной, а не национальной организации раздвинулись, охватив всю капиталистическую Европу, изрезанную таможнями и границами и раздираемую ныне войной. Предпосылкой самоопределения больших и малых наций Европы является государственное объединение самой Европы. Только под кровлей демократически-объединенной Европы, освобожденной от государственно-таможенных перегородок, возможно национально-культурное существование и развитие, освобожденное от национально-экономических антагонизмов, на основе действительного самоопределения.

Эта прямая и непосредственная зависимость национального самоопределения слабых народов от всего европейского режима исключает возможность для пролетариата ставить вопрос, напр., о независимости Польши или объединении всех сербов вне европейской революции. Но это, с другой стороны, означает, что право на самоопределение, как составная часть пролетарской программы мира, имеет не «утопический», а революционный характер. Это соображение направляется по двум адресам: против немецких Давидов^[22] и Ландсбергов, которые с высоты своего империалистического «реализма» шельмуют принцип национальной независимости, как реакционную романтику; и против упростителей^[23] из нашего революционного лагеря, которые объявляют этот принцип осуществимым только при социализме и этим избавляют себя от необходимости дать принципиальный ответ на национальные вопросы, в упор поставленные войной.

Между нашим нынешним общественным состоянием и социализмом пролегает еще большая эпоха социальной революции, т.-е. эпоха открытой борьбы пролетариата за государственную власть, завоевания ее и применения этой власти в целях полной демократизации общественных отношений и систематического преобразования капиталистического общества в социалистическое. Это эпоха не умиротворения и успокоения, а, наоборот, высшего напряжения социальной борьбы, эпоха народных восстаний, войн, расширяющихся опытов пролетарского режима, социалистических реформ. Эта эпоха потребует от пролетариата практического, т.-е. непосредственно-действенного, ответа на вопрос о дальнейших условиях существования нации и ее взаимоотношениях с государством и хозяйством.

IV. Соединенные Штаты Европы

Мы пытались выше установить, что экономическое и политическое объединение Европы является необходимой предпосылкой самой возможности национального самоопределения. Как лозунг национальной независимости сербов, болгар, греков и пр. остается голой абстракцией без дополняющего его лозунга федеративной балканской республики, играющего такую огромную роль во всей политике балканской социал-демократии, так в общеевропейском масштабе принцип «права» на самоопределение может получить плоть и кровь только в условиях европейской федеративной республики.

Но если на Балканском полуострове лозунг демократической федерации стал чисто-пролетарским, то тем более это относится к Европе, с ее несравненно более глубокими капиталистическими антагонизмами.

Непреодолимой трудностью для буржуазной политики является уничтожение «внутренних» европейских таможен, — а без этого междугосударственные третейские суды и кодексы будут обладать не большей прочностью, чем, напр., бельгийский нейтралитет. Стремление к объединению европейского рынка, порождаемое — наравне со стремлением к захвату отсталых не-европейских стран — развитием капитализма, наталкивается на могущественное сопротивление самих же аграрных и капиталистических классов, в руках которых таможенный аппарат в сочетании с аппаратом милитаризма (без которого первый — ничто) является незаменимым орудием эксплуатации и обогащения.

Венгерская финансовая и промышленная буржуазия противится экономическому объединению с капиталистически более развитой Австрией. Австро-венгерская буржуазия непримиримо относится к идее таможенной унии с более сильной Германией. С другой стороны, германские аграрии никогда добровольно не примут уничтожения хлебных пошлин. Что экономические интересы имущих классов центральных империй не так легко согласовать с интересами англо-франко-русских капиталистов и аграриев, об этом достаточно красноречиво свидетельствует нынешняя война. Наконец, несогласованность и несогласуемость капиталистических интересов в среде самих союзников еще более очевидна, чем в центральных империях. В этих условиях сколько-нибудь полное экономическое объединение Европы сверху, путем соглашения капиталистических правительств, является чистейшей утопией. Тут дело не может идти дальше частичных компромиссов и полумер. Тем самым экономическое объединение Европы, сулящее огромные выгоды производителю и потребителю, всему вообще культурному развитию, становится революционной задачей европейского пролетариата в его борьбе с империалистическим протекционизмом и его орудием — милитаризмом.

Соединенные Штаты Европы — без монархий, постоянных армий и тайной дипломатии — являются поэтому важнейшей составной частью пролетарской программы мира.

Идеологи и политики германского империализма выдвигали не раз, особенно в начале войны, свою программу европейских или, по крайней мере, среднеевропейских (без Франции и Англии, с одной стороны, России — с другой) «Соединенных Штатов». Программа насильственного объединения Европы так же характерна для тенденций немецкого империализма, как для французских тенденций — программа насильственного расчленения Германии.

Если б немецкие армии одержали ту решительную победу, на которую в Германии рассчитывали в первую эпоху войны, германский империализм сделал бы, несомненно, гигантскую попытку осуществить принудительный военно-таможенный союз европейских государств, весь построенный на изъятиях и компромиссах, которые свели бы к минимуму прогрессивное значение объединения европейского рынка. Незачем говорить, что при этих условиях не могло бы быть и речи об автономии наций, насильственно связанных в карикатуру Европейских Соединенных Штатов. Такова именно перспектива, которую выдвигали иные оппоненты против защищаемой нами программы Соединенных Штатов Европы в доказательство того, что эта идея может, при известных условиях, получить «реакционное» монархически-империалистическое осуществление. Между тем, именно эта перспектива является самым ярким свидетельством в пользу революционной жизненности лозунга Соединенных Штатов. Если б немецкому милитаризму удалось в самом деле насильственное полуобъединение Европы, как прусский милитаризм осуществил в свое время полуобъединение Германии, каков был бы центральный лозунг европейского пролетариата? Расторжение навязанного европейского единства и возвращение всех народов под кровлю изолированных национальных государств? Восстановление «автономных» таможен, «национальной» монеты, «национального» социального законодательства и пр.? Разумеется, нет. Программой революционного европейского движения стало бы уничтожение насильственной, антидемократической формы осуществленного единства при сохранении и дальнейшем развитии его основ — в виде полного уничтожения таможенных перегородок, объединения законодательства, прежде всего рабочего и пр. Другими словами: лозунг Соединенных Штатов Европы — без монархий и постоянных армий — стал бы в указанных условиях объединяющим и направляющим лозунгом европейской революции.

Возьмем второй случай — исход войны «в ничью». Еще в самом начале войны известный профессор Лист, пропагандист «объединенной Европы», доказывал, что в случае, если бы Германии не удалось победить своих противников, европейское объединение все равно произошло бы — даже еще полнее, по мнению Листа, чем в случае германской победы. При все возрастающей потребности в экспансии (расширении) враждебно противостоящие друг другу, но не способные в то же время друг с другом справиться, европейские государства продолжали бы мешать друг другу выполнить свою «миссию» на Ближнем Востоке, в Африке и Азии и оказались бы повсюду оттесняемы Соединенными Штатами Америки и Японией. Именно при исходе войны «в ничью» выдвинется, по мысли Листа, на передний план необходимость экономического и военного соглашения европейских великих держав — против слабых и отсталых народов и, прежде всего, разумеется, против собственных рабочих масс. Выше мы указали уже, какие огромные препятствия стоят на пути осуществления этой программы. Преодоление этих препятствий, хотя бы только наполовину, означало бы создание империалистического треста европейских государств, хищнического товарищества на паях. И эта перспектива неосновательно выдвигается подчас, как доказательство «опасности» лозунга Соединенных Штатов, тогда как на самом деле является самым ярким доказательством его реалистического и революционного значения. Если б капиталистическим государствам Европы удалось сплотиться в империалистический трест, это, разумеется, означало бы шаг вперед по сравнению с нынешним состоянием, ибо прежде всего создавало бы объединенную общеевропейскую материальную базу для рабочего движения. Пролетариату и в этом случае приходилось бы бороться не за возврат к «автономному» национальному государству, а за превращение империалистического треста государств в республиканскую европейскую федерацию.

Об этих широких планах объединения Европы сверху говорят, однако, тем меньше, чем дальше подвигается война, обнаруживающая полную неспособность милитаризма справиться с вопросами, вызвавшими войну. На смену империалистическим «Соединенным Штатам Европы» выступили планы экономического объединения Австро-Германии, с одной стороны, четверного Согласия — с другой, с боевым тарифом и дополняющим его милитаризмом друг против друга. После сказанного выше незачем пояснять, какое огромное значение, при осуществлении этих планов, получила бы в политике пролетариата обоих государственных «трестов» борьба против воздвигнутой ими таможенной и военно-дипломатической стены — за экономическое объединение Европы.

Но сейчас, после столь многообещающего начала русской революции, у нас есть все основания надеяться на то, что еще в течение этой войны развернется во всей Европе могущественное революционное движение. Ясно, что оно сможет успешно развиваться и прийти к победе только как общеевропейское. Оставаясь изолированным в национальных рамках, оно оказалось бы обречено на гибель. Наши социал-патриоты указывают на опасность, грозящую русской революции со стороны германского милитаризма. Эта опасность несомненна, но это не единственная опасность. Английский, французский, итальянский империализм является не менее грозным врагом русской революции, чем военная машина Гогенцоллерна. Спасение русской революции — в перенесении ее на всю Европу. Если б революционное движение развернулось в Германии, немецкий пролетариат искал бы и нашел бы революционный отклик во «вражеских» странах Запада, и если бы в одной из стран Европы пролетариат вырвал из рук буржуазии власть, он был бы вынужден, хотя бы только для того, чтоб удержать эту власть в своих руках, немедленно поставить ее на помощь революционному движению в других странах. Иными словами: установление прочного режима пролетарской диктатуры оказалось бы мыслимо только на протяжении всей Европы, стало быть, в форме европейской республиканской федерации. Государственное объединение Европы, не достигнутое ни силою оружия, ни промышленными и дипломатическими договорами, встало бы в этом случае, как неотложная задача победоносного революционного пролетариата.

Соединенные Штаты Европы есть лозунг революционной эпохи, в которую мы вступили. Какой бы ход ни приняли в дальнейшем военные действия; как бы дипломатия ни подвела итоги нынешней войне; каким бы темпом ни пошло в ближайший период развитие революционного движения, лозунг Соединенных Штатов Европы получит во всех случаях огромное значение, как политическая формула борьбы европейского пролетариата за власть. В этой программе находит свое выражение тот факт, что национальное государство пережило себя — как рама для развития производительных сил, как база для классовой борьбы и, тем самым, как государственная форма диктатуры пролетариата. Наше отрицание «защиты отечества», как пережившей себя политической программы пролетариата, перестает быть чисто-отрицательным актом идейно-политической самообороны, а получает все свое революционное содержание лишь в том случае, если консервативной защите устаревшего национального отечества мы противопоставляем прогрессивную задачу создания нового, более высокого «отечества» революции — республиканской Европы, исходя из которой пролетариат только и сможет революционизировать и организовать весь мир.

В этом, между прочим, ответ тем, которые догматически спрашивают: «почему объединение Европы, а не всего мира?». Европа не только географический термин, а и некоторая экономическая и культурно-историческая общность. Европейской революции не приходится дожидаться революции в Азии и Африке, ни даже в Австралии и Америке. А, между тем, победоносная революция в России или Англии немыслима без революции в Германии, — и наоборот. Настоящую войну называют мировой, но воюет-то, даже и после вмешательства Соединенных Штатов, все-таки Европа. И революционные проблемы стоят, прежде всего, пред европейским пролетариатом.

Само собою разумеется, что Соединенные Штаты Европы станут лишь одной из двух осей мировой организации хозяйства. Другой осью явятся Соединенные Штаты Америки.

Единственное сколько-нибудь конкретное историческое соображение против лозунга Соединенных Штатов было формулировано в швейцарском «Социал-Демократе»^[24] в следующей фразе: «Неравномерность экономического и политического развития есть безусловный закон капитализма». Отсюда «Социал-Демократ» делал тот вывод, что возможна победа социализма в одной стране, и что незачем поэтому диктатуру пролетариата в каждом отдельном государстве обусловливать созданием Соединенных Штатов Европы. Что капиталистическое развитие разных стран неравномерно, это совершенно бесспорное соображение. Но самая эта неравномерность весьма неравномерна. Капиталистический уровень Англии, Австрии, Германии или Франции неодинаков. Но по сравнению с Африкой и Азией все эти страны представляют собою капиталистическую «Европу», созревшую для социальной революции. Что ни одна страна не должна «дожидаться» других в своей борьбе, это элементарная мысль, которую полезно и необходимо повторять, дабы идея параллельного интернационального действия не подменялась идеей выжидательного интернационального бездействия. Не дожидаясь других, мы начинаем и продолжаем борьбу на национальной почве в полной уверенности, что наша инициатива даст толчок борьбе в других странах; а если бы этого не произошло, то безнадежно думать — так свидетельствуют и опыт истории, и теоретические соображения, — что, напр., революционная Россия могла бы устоять перед лицом консервативной Европы, или социалистическая Германия могла бы остаться изолированной в капиталистическом мире.

Рассматривать перспективы социальной революции в национальных рамках, значило бы становиться жертвой той самой национальной ограниченности, которая составляет сущность социал-патриотизма. Вальян^[25] до конца дней своих считал Францию обетованной землей социальной революции и именно в этом смысле стоял за ее защиту до конца. Ленч^[26] и др. — одни лицемерно, другие искренно — считают, что поражение Германии означает в первую голову разрушение основы социальной революции. Наконец, наши Церетели и Черновы, воспроизводя в наших национальных условиях печальнейший опыт французского министериализма, клянутся, что их политика служит делу революции и не имеет поэтому ничего общего с политикой Геда и Самба. Не нужно вообще забывать, что в социал-патриотизме, наряду с вульгарнейшим реформизмом, подвизается национально-революционный мессианизм, который считает именно свое национальное государство — по состоянию ли его индустрии или по его демократической форме и революционным завоеваниям — призванным ввести человечество в социализм или в «демократию». Если б победоносная революция, действительно, мыслима была в пределах одной более подготовленной нации, этот мессианизм, связанный с программой национальной обороны, имел бы свое относительное историческое оправдание. Но он его на самом деле не имеет. Бороться за сохранение национальной базы революции такими методами, которые подрывают интернациональные связи пролетариата, значит фактически подкапываться под революцию, которая не может не начаться на национальной базе, но которая не может на ней завершиться при нынешней экономической и военно-политической взаимозависимости европейских государств, никогда еще не раскрывавшейся с такой силой, как именно в нынешней войне. Этой взаимозависимости, которая будет прямо и непосредственно обусловливать согласование действий европейского пролетариата в революции, и дает выражение лозунг Соединенных Штатов Европы.

Социал-патриотизм, который принципиально, если не всегда фактически, есть доведение до последних выводов и применение к империалистической эпохе социал-реформизма, предлагает нам в нынешней мировой катастрофе направлять политику пролетариата по линии «меньшего зла», примыкая к одной из воюющих группировок. Мы отбрасываем этот метод. Мы говорим, что подготовленная всем предшествующим развитием европейская война поставила ребром основные проблемы современного капиталистического развития в целом, и что линия поведения международного пролетариата и его национальных отрядов должна определяться не вторичными политическими и национальными признаками, не проблематическими выгодами военного перевеса той или другой стороны, — при чем за эти гадательные выгоды приходится авансом платить полным отказом от самостоятельной политики пролетариата, — а основным антагонизмом международного пролетариата и капиталистического режима в целом.

Эта единственно принципиальная постановка вопроса имеет по самому существу своему социально-революционный характер. И только она дает теоретическое и историческое оправдание тактике революционного интернационализма.

Отказывая государству — не от имени пропагандистского кружка, а от имени важнейшего класса — в поддержке во время величайшей катастрофы, интернационализм не просто пассивно уходит «от греха», но говорит, что судьба мирового развития не связана для нас больше с судьбой национального государства, более того, что это последнее стало тисками развития и должно быть преодолено, т.-е. заменено более высокой хозяйственно-культурной организацией на более широком фундаменте. Если бы проблема социализма могла быть совместима с рамками национального государства, то она, тем самым, была бы совместима с национальной обороной. Но проблема социализма встает пред нами на империалистической основе, то есть в таких условиях, когда сам капитализм вынужден насильственно ломать им же установленные национально-государственные рамки.

Империалистическое полуобъединение Европы могло бы быть достигнуто, как мы старались показать, в результате как решительной победы одной группы великих держав над другой, так и самого нерешительного окончания войны. И в том и другом случае объединение Европы означало бы полное попрание принципа национального самоопределения для всех слабых наций и сохранение и централизацию всех сил и орудий европейской реакции: монархии, постоянной армии и тайной дипломатии.

Демократическое, республиканское объединение Европы, действительно способное обеспечить свободу национального развития, возможно только путем революционной борьбы против милитаристического, империалистического, династического централизма, путем восстаний в отдельных странах, путем слияния этих восстаний в общеевропейскую революцию. Но победоносная европейская революция — каковы бы ни были ее перипетии в отдельных странах, — за отсутствием других революционных классов, может передать власть только пролетариату. Следовательно, Европейские Соединенные Штаты прежде всего представляют собою форму — единственно мыслимую форму — диктатуру европейского пролетариата.

Л. Троцкий, «Программа мира»,
изд. «Книга», Петербург 1917 г.

Послесловие (1922 г.)

«Программа мира» тесно примыкает, по своему содержанию, к работе «Война и Интернационал».

Несколько раз повторяющееся в «Программе мира» утверждение, что пролетарская революция не может победоносно завершиться в национальных рамках, покажется, пожалуй, некоторым читателям опровергнутым почти пятилетним опытом нашей Советской Республики. Но такое заключение было бы неосновательно. Тот факт, что рабочее государство удержалось против всего мира в одной стране, и притом отсталой, свидетельствует о колоссальной мощи пролетариата, которая в других, более передовых, более цивилизованных странах способна будет совершать поистине чудеса. Но, отстояв себя в политическом и военном смысле, как государство, мы к созданию социалистического общества не пришли и даже не подошли. Борьба за революционно-государственное самосохранение вызвала за этот период чрезвычайное понижение производительных сил; социализм же мыслим только на основе их роста и расцвета. Торговые переговоры с буржуазными государствами, концессии, Генуэзская конференция^[27] и пр. являются слишком ярким свидетельством невозможности изолированного социалистического строительства в национально-государственных рамках. До тех пор, пока в остальных европейских государствах у власти стоит буржуазия, мы вынуждены, в борьбе с экономической изолированностью, искать соглашения с капиталистическим миром; в то же время можно с уверенностью сказать, что эти соглашения, в лучшем случае, могут помочь нам залечить те или другие экономические раны, сделать тот или иной шаг вперед, но что подлинный подъем социалистического хозяйства в России станет возможным только после победы пролетариата в важнейших странах Европы.

Что Европа представляет не только географический, но и хозяйственно-политический термин, об этом ярко свидетельствуют события последних лет: упадок Европы, рост могущества Соединенных Штатов, попытки Ллойд-Джорджа «спасти» Европу при помощи комбинации методов империализма и пацифизма.

Сейчас европейское рабочее движение находится в периоде оборонительных действий, собирания сил и подготовки. Новый период открытых революционных боев за власть неизбежно выдвинет вопрос о государственных взаимоотношениях народов революционной Европы. Единственным программным решением этого вопроса являются Европейские Соединенные Штаты. Поскольку опыт России выдвинул советское государство, как наиболее естественную форму диктатуры пролетариата, и поскольку пролетарский авангард других стран принципиально усыновил эту государственную форму, можно полагать, что, при возрождении непосредственной борьбы за власть, европейский пролетариат выдвинет программу Федеративной Европейской Советской Республики. Опыт России в этом отношении крайне поучителен. Он свидетельствует о полной совместимости при режиме пролетариата самой широкой национальной и культурной автономии с хозяйственным централизмом. В этом смысле лозунг Соединенных Штатов Европы, переведенный на язык советского государства, не только сохраняет весь свой смысл, но еще только обещает обнаружить свое огромное значение в предстоящую эпоху социальной революции.

---

1. Брошюра «Программа мира» — является переработкой статей, напечатанных Л. Д. Троцким в «Нашем Слове» за 1915—1916 г.г.
2. Временное Правительство второго состава является в то же время первым коалиционным правительством. Как известно, пребывание Керенского в правительстве 1-го состава не было формально санкционировано Исполкомом Петроградского Совета, поэтому правительство формально и не считалось коалиционным, хотя, разумеется, являлось им по существу. Буржуазия прекрасно понимала, что провести только собственными руками политику продолжения войны ей не удастся. Коалиция была необходима прежде всего для буржуазии. В высокопарных словах эта мысль проводится в обращении Временного Правительства от 26 апреля. Там мы читаем: К сожалению и к великой опасности для свободы, новые социальные связи, скрепляющие страну, отстают от процесса распада, вызванного крушением старого строя. В этих условиях… трудные задачи Временного Правительства грозят сделаться непреодолимыми. Стихийные стремления осуществить ожидания и домогательства отдельных групп и слоев населения… грозят разрушить внутреннюю спайку и дисциплину и создать благоприятную почву, с одной стороны, для насильственных актов, с другой… для развития частных стремлений и интересов в ущерб общим… Такое положение вещей делает управление государством крайне затруднительным и угрожает привести страну к распаду внутри и к поражению на фронтах. Перед Россией встает страшный призрак междоусобной войны и анархии, несущей гибель свободе… Пусть все, кому дорога свобода России, поддержат государственную власть повиновением и содействием, примерами и убеждением, личным участием в общих трудах и жертвах и призывом к тому же других. Правительство, с своей стороны, с особенной настойчивостью воспользуется усилиями, направленными к расширению его состава, путем привлечения к ответственной государственной работе представителей тех активных творческих сил страны, которые доселе не принимали прямого и непосредственного участия в управлении государством… Одновременно Керенский также начал атаку на Исполком во имя коалиции. Он вдруг вспомнил, что представлял демократию во Временном Правительстве лишь под своей ответственностью, тогда как это представительство должно-де вылиться в организованном участии вождей демократии. 27 апреля Чхеидзе получил официальное письмо от кн. Львова с предложением обсудить вопрос о коалиции. При первом обсуждении этого вопроса в Исполкоме противники коалиции получили большинство в два голоса. Естественно, что работа сторонников коалиции не прекратилась. На помощь им неожиданно пришел Гучков, наиболее ненавистная правая фигура в правительстве, подав в отставку. Временное Правительство возобновило свое предложение о коалиции. Собравшийся снова Пленум Исполкома имел уже другое соотношение сил. Меньшевики, мотивировавшие ранее свой отказ амстердамской резолюцией, теперь сменили гнев на милость. 44 голосами против 19 коалиция была принята, а собравшийся 2 мая Совет подтвердил это решение. На том же заседании Исполком выбрал делегацию для переговоров с Временным Правительством, в которую вошли: эсеры — Гоц и Чернов; трудовики — Брамсон и Станкевич; меньшевики — Церетели, Богданов, Чхеидзе, Дан, и от левой оппозиции — Юренев, Каменев, Суханов. Вначале делегация думала заместить советскими министрами 6 — 7 постов, постепенно же снизила их до трех. Торговля с Временным Правительством, вернее с ЦК кадетской партии, продолжалась несколько дней. Вначале последний не хотел жертвовать Милюковым, потом Милюкова все же убрали. Последующие разногласия возникли после того, как единогласно было признана необходимость создания особого министерства продовольствия. Представители Совета Рабочих и Солдатских Депутатов заявили, что этот пост должен быть предоставлен кандидату социалистических партий, и выдвинули кандидатуру А. В. Пешехонова, одновременно предлагая к.-д. Шингареву портфель министра финансов. Шингарев, однако, не обнаружил готовности принять на себя руководство финансовым ведомством. Вместо Шингарева, к.-д. выдвинули на пост министра финансов кандидатуру Мануилова, как известного финансиста. Тогда возник вопрос о руководителе ведомством просвещения на случай ухода Мануилова в ведомство финансов; предполагалось разрешить вопрос путем назначения Кокошкина министром народного просвещения. Завязавшийся вокруг трех названных портфелей спор так и не был разрешен в течение четвертого мая. В 11 1/2 часов ночи снова открылось заседание Временного Правительства и делегации. Центральный Комитет к.-д. по-прежнему признавал желательным назначение проф. Гримма министром народного просвещения, Мануилова — министром финансов, а Шингарева — министром продовольствия. Представители Совета Рабочих и Солдатских Депутатов отстаивают прежнюю свою точку зрения на необходимость предоставления поста министра продовольствия кандидату «демократии». Около двух часов ночи соглашение по вопросу о министерстве продовольствия достигнуто. Первое коалиционное правительство было составлено следующим образом: председатель и министр внутренних дел кн. Львов, военный и морской министр — Керенский, министр земледелия — Чернов, министр юстиции — Переверзев, министр иностранных дел — Терещенко, министр финансов — Шингарев, министр путей сообщения — Некрасов, министр торговли — Коновалов, министр продовольствия — Пешехонов, министр народного просвещения — Мануилов, министр труда — Скобелев, министр почт и телеграфов — Церетели, министр социального обеспечения — кн. Шаховской, министр по созыву Учредительного Собрания — Гримм, обер-прокурор синода — Львов, государственный контролер — Годнев. Интересно отметить, что меньшевистские лидеры решились на коалицию за несколько дней до своей всероссийской конференции, решив поставить ее перед совершившимся фактом.
3. Бриан — когда-то видный социалист и один из лидеров французской социалистической партии. В свое время Бриан бросал упреки в оппортунизме знаменитому теоретику французского марксизма — Лафаргу. В начале 900-х годов Бриан выступает, как пропагандист теории «прямого действия» (action directe), требовавшей перенесения центра тяжести работы на внепарламентские массовые действия. Но уже в довоенные годы Бриан делает поворот на 180° и совершает обычный путь ренегата социализма во Франции — от «революционной» трибуны до кресла буржуазного министра. С тех пор Бриан делает выдающуюся карьеру, как политический вождь французской буржуазии. В 1920—1922 г.г. Бриан руководит всей ее политикой, в качестве премьер-министра. Но после конференции в Каннах (1922 г.), где, по мнению национального блока — организованного представительства крупного капитала — Бриан сделал излишние уступки либеральничавшему Ллойд-Джорджу, Бриан вынужден подать в отставку и уступить место твердокаменному Пуанкаре. В 1923—1924 г.г. Бриан выступал, как лидер умеренной оппозиции, пытался использовать левый блок, но оказался для последнего слишком правым для премьера, по крайней мере, сейчас же после «левых» выборов в мае 1924 года.
4. Рибо — министр иностранных дел в кабинете Бриана.
5. В этой характеристике военного положения, которую давало «Наше Слово» (как указывается в примечании 74, эта брошюра вначале была напечатана отдельными статьями в парижской газете «Наше Слово». Ред.) на основании оценки соотношения сил двух европейских лагерей, не учтена роль С.-Американских Соединенных Штатов, вмешательство которых привело к разгрому Германии. (Примечание к изд. 1922 г. («Война и Революция»). Ред.)
6. Стокгольмская конференция — была безуспешной попыткой мелкобуржуазного тогдашнего советского большинства выступить посредником для достижения мира. Как известно, еще в марте месяце Петроградский Совет обратился с воззванием к народам всего мира, где говорилось: Мы, русские рабочие и солдаты, объединенные в Петроградском Совете Рабочих и Солдатских Депутатов, шлем вам наш пламенный привет и возвещаем о великом событии. Российская демократия повергла в прах вековой деспотизм царя и вступает в вашу семью полноправным членом и грозной силой в борьбе за наше общее освобождение. Наша победа есть великая победа всемирной свободы и демократии. Нет больше главного устоя мировой реакции и «жандарма Европы». Да будет тяжким гранитом земля на его могиле. Да здравствует свобода! Да здравствует международная солидарность пролетариата и его борьба за окончательную победу! Наше дело еще не завершено: еще не рассеялись тени старого порядка, и немало врагов собирают силы против русской революции. Но все же огромны наши завоевания. Народы России выразят свою волю в Учредительном Собрании, которое будет созвано в ближайший срок на основе всеобщего, равного, прямого и тайного голосования. И уже сейчас можно с уверенностью предсказать, что в России восторжествует демократическая республика. Русский народ обладает полной политической свободой. Он может ныне сказать свое властное слово во внутреннем самоопределении страны и во внешней ее политике. И, обращаясь ко всем народам, истребляемым и разоряемым в чудовищной войне, мы заявляем, что наступила пора начать решительную борьбу с захватными стремлениями правительств всех стран; наступила пора народам взять в свои руки решение вопроса о войне и мире. В сознании своей революционной силы, российская демократия заявляет, что она будет всеми мерами противодействовать захватной политике своих господствующих классов, и она призывает народы Европы к совместным решительным выступлениям в пользу мира. И мы обращаемся к нашим братьям, пролетариям австро-германской коалиции, и прежде всего к германскому пролетариату. С первых дней войны вас убеждали в том, что, поднимая оружие против самодержавной России, вы защищаете культуру Европы от азиатского деспотизма. Многие из вас видели в этом оправдание той поддержки, которую вы оказали войне. Ныне не стало и этого оправдания: демократическая Россия не может быть угрозой свободе и цивилизации. Мы будем стойко защищать нашу собственную свободу от всяких реакционных посягательств — как изнутри, так и извне. Русская революция не отступит перед штыками завоевателей и не позволит раздавить себя внешней военной силой. Но мы призываем вас: сбросьте с себя иго вашего полусамодержавного порядка — подобно тому, как русский народ стряхнул с себя царское самовластье; откажитесь служить орудием захвата и насилия в руках королей, помещиков и банкиров, — и дружными объединенными усилиями мы прекратим страшную бойню, позорящую человечество и омрачающую великие дни рождения русской свободы. Трудящиеся всех стран! Братски протягивая вам руку через горы братских трупов, через реки невинной крови и слез, через дымящиеся развалины городов и деревень, через погибшие сокровища культуры, — мы призываем вас к восстановлению и укреплению международного единства. В нем залог наших побед и полного освобождения человечества. Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Но выпустив это весьма двусмысленное и по существу оборонческое воззвание, Совет почил на лаврах. Лишь империалистическая нота Милюкова и вызванное ею возбуждение масс вынудили Исполком предпринять кой-какие меры для подвижения дела о мире. В конце апреля Исполком начал обсуждать вопрос о созыве международной социалистической конференции по этому вопросу. 25 апреля была создана специальная комиссия, в составе Аксельрода, Дана, Гольденберга, Мартова, Розанова, Скобелева, Суханова, Церетели, Чернова и Чхеидзе. Разговоры о конференции продолжались около двух месяцев. Против Стокгольмской конференции с самого начала высказались большевики и межрайонцы в России, на Западе же — спартаковцы (организация Р. Люксембург и К. Либкнехта) и все левые группы. Социалисты Антанты — по другим, конечно, мотивам — также решительно отказались от участия на этой конференции. Право-социалистическая пресса третировала эту конференцию, как происки немецкого империализма. Плодом усилий Исполкома явилось следующее воззвание к социалистическим партиям и профсоюзам мира: 28 (15) марта Петроградский Совет Рабочих и Солдатских Депутатов обратился с воззванием «К народам всего мира», в котором он призывал «народы Европы к совместным решительным выступлениям в пользу мира». Совет Рабочих и Солдатских Депутатов, а с ним и вся демократия написали на своем знамени: «мир без аннексий и контрибуций, на основе права наций на самоопределение». Российская демократия заставила первое Временное Правительство признать эту платформу и, как показали события 20 и 21 апреля, 3 и 4 мая, не позволила первому Временному Правительству отклониться от нее. Второе Российское Временное Правительство, по настоянию Совета Рабочих и Солдатских Депутатов, поставило эту платформу первым пунктом своей декларации. 9 мая (26 апреля) Исполнительный Комитет Совета Рабочих и Солдатских Депутатов постановил взять на себя инициативу созыва международной социалистической конференции, и 15 (2) мая Совет обратился с воззванием «К социалистам всех стран», призывая их к общей борьбе за мир. Совет Рабочих и Солдатских Депутатов полагает, что скорейшего прекращения войны и водворения международного мира на условиях, требуемых общими интересами трудящихся масс и всего человечества, социалистическая демократия может добиться только интернационально объединенными усилиями рабочих партий и профессиональных организаций воюющих и нейтральных стран для энергичной и упорной борьбы против всемирной бойни. Первым же необходимым и решительным шагом в деле организации такого международного движения является созыв интернациональной конференции. Главнейшей задачей ее должно быть соглашение между представителями социалистического пролетариата, как относительно ликвидации политики «национального единения» с империалистическими правительствами и классами, исключающей возможность борьбы за мир, так и относительно путей и средств этой борьбы. Международное соглашение в целях ликвидации этой политики является вообще необходимой предпосылкой для организации борьбы на интернациональном базисе и в широком масштабе. Этот путь предуказан пролетариату всеми его международными договорами. Созыв конференции также властно диктуется общими жизненными интересами пролетариата всех народов. Партии и организации трудящихся классов, разделяющие эти взгляды и готовые объединить свои усилия для проведения их в жизнь, приглашаются Советом принять участие в созываемой им конференции. Совет выражает при этом твердую уверенность в том, что все принимающие это предложение партии и организации возьмут на себя обязательство неуклонно проводить в жизнь все постановления, которые будут приняты конференцией. Местом конференции Совет избирает Стокгольм. Время созыва конференции — 28 июня (8 июля) 1917 г. В конечном итоге, благодаря отказу социалистов большинства от участия в этой конференции, последняя так и не состоялась.
7. Шейдеман принадлежит к той группе вождей социал-демократии, которые выросли в эпоху после «исключительного закона против социалистов», т.-е. в обстановке мирной парламентской борьбы и классовых соглашений. В предвоенные годы Шейдеман считался «ортодоксом», боролся с реформистами и ревизионистами, подтверждением чего может служить его предложение на одном из партейтагов об исключении Гильдебрандта, видного оппортуниста, из партии. До войны Шейдеман был ближайшим сотрудником Бебеля и был выдвинут социал-демократической фракцией рейхстага последнего состава в вице-президенты рейхстага. После смерти Бебеля Шейдеман вместе с Эбертом становится главным руководителем партии. Вся позорная, предательская деятельность немецкой социал-демократии за годы войны проходит под руководством Шейдемана. Насколько он и его партия стали придатком Вильгельмовской монархии, достаточно видно из его собственных мемуаров. Революцию 1918 года Шейдеман, как, впрочем, и все вожди социал-демократии, встречает со страхом. «Революционное правительство», в которое входил Шейдеман, прилагало все меры к тому, чтобы потушить развертывавшееся революционное движение. Насколько тогда буржуазия доверяла Шейдеману и компании, видно из того, что он был поставлен во главе коалиционного правительства, составленного национальным собранием 1919 года. В последние годы Шейдеман уже не играет руководящей роли в социал-демократии. Его деятельность протекает теперь в гор. Касселе, где он занимает пост обер-бургомистра.
8. Ренодель — главный руководитель французской социалистической партии во время войны. На эту роль он выдвинулся с начала войны, после смерти Жореса. Политикан, делец «партийной кухни», он был вполне пригоден для эпохи предательства и политических сделок с Пуанкаре, Вивиани и К°. Возглавляя социал-патриотическое большинство, Ренодель руководил партией до Турского конгресса 1920 г., когда социал-патриоты остались в меньшинстве и вынуждены были пойти на раскол с коммунистическим большинством. В настоящее время, даже в рядах отколовшейся социалистической партии, Ренодель возглавляет правое крыло, открыто призывающее партию к правительственному блоку с Эррио и К°.
9. Статья эта была помещена в № 73 «Известий» от 24/V — 1917 г. под названием «Через Интернационал к миру».
10. Циммервальд и Кинталь — имена швейцарских деревень, где происходили конференции левых интернационалистских меньшинств в 1915 и 1916 г.г. Основная задача этих конференций состояла в том, чтобы объединить отдельные группы социалистических партий, сохранившие верность принципам революционного социализма. Сами конференции эти еще не были, однако, однородны и сплоченны. На каждой из них происходила борьба между умеренными элементами (Серрати, меньшевики-интернационалисты, Ледебур, швейцарская социал-демократия) и последовательными интернационалистами, во главе которых стояла делегация нашей партии, руководимая Лениным. Несмотря на умеренность и туманность лозунгов конференций, особенно циммервальдской, они сыграли большую роль в деле разоблачения социал-империалистского большинства во всех странах и выработки взглядов революционного крыла, подготовляя тем самым — через циммервальдскую левую — создание Коммунистического Интернационала.
11. Идея «срединной Европы» была выдвинута буржуазными и социал-патриотическими теоретиками Германии и Австрии. В Германии с этой идеей особенно носился либеральный пастор Науман, в Австрии — лидер социал-демократической партии — Реннер. Эта идея была на руку австро-германскому империализму, стремившемуся экономически и политически подчинить себе страны центральной Европы, через Болгарию и Турцию протянуть свою руку к богатым областям Азии и тем самым вбить клин между Англией и ее основной колонией, Индией, сомкнуть кольцо вокруг России, заставив ее примкнуть к этой грандиозной политико-экономической единице.
12. Плеханов — родоначальник русского марксизма, крупнейший теоретик диалектического материализма. Плеханов начал свою революционную деятельность еще в 70-х г.г. в качестве народника. В 1883 году он создает вместе с Аксельродом, Засулич и др. первую социал-демократическую группу «Освобождение Труда». В течение 80-х и первой половины 90-х г.г. Плеханов проводит блестящую идейную кампанию против народников, закончившуюся полным разгромом последних. Наиболее крупными работами за эту эпоху были: «Социализм и политическая борьба», «Наши разногласия», «Обоснование народничества в трудах В. В.», «К развитию монистического взгляда на историю» и т. д. Во второй половине 90-х г.г. и начале 900-х г.г. Плеханов развертывает следующую кампанию против оппортунизма «экономистов» и теоретической критики марксизма со стороны Бернштейна и Струве. Вместе с Лениным и др. он руководит «Искрой», а на 2 Съезде поддерживает Ленина против Мартова и Аксельрода. Но вскоре после Съезда Плеханов отходит к своим старым друзьям, а после московского декабрьского восстания 1905 г. провозглашает свое знаменитое сужденье: «не нужно было браться за оружие». В эпоху реакции в Плеханове снова просыпается до известной степени революционер, и в 1909—1911 г.г. он становится «певцом подполья», одновременно ведя идейную борьбу с антимарксистской философией Богданова. В довоенные годы Плеханов активно участвует также в Международном Социалистическом Бюро, выступая иногда с докладами на международных конгрессах. Война ликвидировала Плеханова, как политического вождя. Он сразу примыкает к крайнему, шовинистическому течению в социал-демократии, проповедует защиту отечества, борьбу до победоносного конца, фальсифицируя в этих целях ученье Маркса. После февраля Плеханов возглавляет наиправейшую социал-демократическую группу «Единство», не гнушаясь близостью с такими политическими негодяями, как Алексинский. После Октября Плеханов остался противником большевизма, правда, не примыкая к активной борьбе с Советской властью. В 1918 г. Плеханов скончался.
13. Вандервельде — бельгийский социалист, крупнейший лидер II Интернационала. Вместе с Жоресом и др. Вандервельде еще до войны возглавлял реформистское крыло II Интернационала. Война превратила его окончательно в социал-предателя. Став королевским министром, Вандервельде не постеснялся агитировать среди русских социалистов (с благословения царского посла) за поддержку войны Романовых. После февраля Вандервельде приезжает в Петроград для нажима на социалистические круги в целях поддержки войны. В 1919 г., Вандервельде, кричавший перед этим о демократии, свободе наций и т. д., подписывает Версальский договор, который означал открытый грабеж Германии со стороны Антанты. По отношению к Советской России Вандервельде все время занимал враждебную позицию, что особенно ярко сказалось в его роли, в качестве защитника эсеров, на знаменитом процессе 1922 г.
14. Тот порядок, который был до войны.
15. Мартов — самый выдающийся и талантливый политик и публицист меньшевизма. До раскола сыграл крупную роль в развитии социал-демократической партии, создав вместе с Лениным «Петербургский Союз борьбы за освобождение рабочего класса», а позже знаменитую «Искру». На 2 Съезде Мартов впервые отошел от Ленина и вместе с Аксельродом защищал такую формулировку членства в партии, которая, по логике своей, означала отказ от создания боевой партии профессиональных революционеров. С 1903 г. Мартов становится лидером меньшевиков, все время, правда, пытаясь стоять левее своих последователей. Так, в эпоху контрреволюции Мартов первое время отмежевывается от открытых ликвидаторов. В годы войны сначала примыкает к интернационалистам, расходясь с основными кадрами меньшевиков. В эпоху керенщины Мартов стоит в оппозиции к официальному меньшевизму, поддерживая группу «Новая Жизнь», но и не порывая с меньшевизмом. После Октября он также не раз проявлял колебания влево, правда, всегда кончавшиеся примирением с правыми. В 1923 г. Мартов скончался. В его лице меньшевизм потерял единственного выдающегося вождя.
16. Мартынов — старейший работник российской социал-демократии. В конце 90-х г.г. Мартынов возглавлял вместе с Кричевским заграничный союз русской социал-демократии и орган последнего «Рабочее Дело», защищавший «экономистов». После раскола в социал-демократии Мартынов становится одним из видных вождей меньшевиков. Вместе с Мартовым и Аксельродом Мартынов в течение полутора десятилетий является теоретиком меньшевизма. В годы войны и после-февральские дни Мартынов вместе с Мартовым защищает «центристскую» позицию. В последние годы Мартынов эволюционировал влево, и 12 Съездом РКП был принят в ряды нашей партии.
17. Ландсберг — видный немецкий с.-д. парламентарий, занимавший в годы войны шейдемановскую позицию. После революции 1917 года Ландсберг входит в Совет уполномоченных (министров) в числе Шейдемановской тройки. Ландсберг имеет ряд работ по вопросам социализма в либерально-реформистском духе.
18. Выход ген. Алексеева в отставку нимало не нарушает основательности его суждения.
19. Киао-Чао — китайский остров, являющийся немецкой колонией между Японией и Китаем. В начале войны Япония, выступившая в качестве союзницы Антанты, захватила этот и другие острова (Циндау и т. д.), захваченные ранее Германией. Теперь они перешли к ней окончательно.
20. Трентино — область, расположенная на юге б. Австро-Венгрии, по границе с Италией. Население Трентино состоит, главным образом, из итальянцев. Стремление захватить эту область было одним из мотивов, побудивших Италию к войне с ее бывшей союзницей. Ныне эта область вошла в состав итальянского королевства.
21. Эрве — когда-то был видным французским анархо-синдикалистом, в годы перед войной перешел в ряды французской социалистической партии, в которой возглавлял вплоть до войны крайнее левое анти-милитаристское крыло. Эрве неоднократно критиковал тогда оппортунистические уклоны немецкой социал-демократии (и французской тоже) по вопросу об отношении к милитаризму, отечеству и т. д. Ленин, в своих довоенных статьях признавал известную долю истины в критике Эрве, что не мешало Ленину резко отмежевываться от анархистского налета в критике Эрве, всегда к тому же крикливой и поверхностной. С начала войны Эрве делает крутой поворот вправо и превращается в ярого социал-патриота, далеко опередившего даже таких матерых предателей, как Тома и К°. С течением времени Эрве эволюционировал все более вправо и ныне является доверенным публицистом Мильерана.
22. Давид — виднейший теоретик ревизионизма и реформизма, главным образом, его мелкобуржуазного крестьянского крыла. В начале 900-х годов Давид выступил с критикой аграрной программы с.-д., возбудив к себе большие симпатии наших эсеров (по этому поводу имеется статья Ленина в IV томе: «Les beaux esprits se rencontrent»). В последующие годы Давид является одним из столпов ревизионистского журнала «Социалистические Ежемесячники», усердно проповедует политические блоки с буржуазией, критикует классовый пролетарский характер с.-д. партии, считая, что последняя должна быть народной. В годы войны Давид превращается, конечно, в социал-империалиста, являясь одним из самых ярых апостолов войны до победного конца. В 1915 г. он выпускает большую работу под названием «Социал-демократия во всемирной войне» (по поводу нее см. ст. Ленина в «Правде» № 169 за 1924 г.), в которой он теоретически обосновывает оборонческую позицию немецкой с.-д. После революции Давид занимает ряд крупных административных постов.
23. Здесь имеются в виду польские (Люксембург, Радек и др.) и голландские (Паннекук и др.) левые, которые отрицали лозунг самоопределения народов и считали, что национальный вопрос может быть разрешен лишь при социализме. В борьбе с этими «упростителями» и отчеканилась ленинская точка зрения по национальному вопросу. Об ошибках этого течения подробнее см. в XIX томе соч. Ленина.
24. «Социал-демократ» — был центральным органом нашей партии, издававшимся в Швейцарии. Здесь имеется в виду статья Ленина «О лозунге Соединенных Штатов Европы» (см. «Против течения», стр. 130, изд. 1923 г.).
25. Вальян — ветеран социалистического движения во Франции. Вальян начал свою деятельность еще до Парижской Коммуны, в качестве бланкиста. Во время Парижской Коммуны Вальян был одним из руководителей ее бланкистско-якобинского крыла. После поражения Коммуны Вальян вынужден был скрыться за границу ввиду белого террора. В эмиграции он столкнулся с Марксом и Энгельсом и под влиянием последних стал эволюционировать от бланкизма к марксизму. Однако руководимая им партия вела обособленное существование от марксистской рабочей партии Геда и Лафарга. Лишь в 90-х г.г. обе эти группы сливаются в социалистическую партию Франции (не смешивать с жоресистской французской социалистической партией). В объединенной социалистической партии, как и во II Интернационале Вальян стоял на левом фланге, защищая революционную точку зрения в главнейших тактических вопросах. Война политически ликвидирует Вальяна, как и ряд других вождей II Интернационала. Вальян становится социал-патриотом, искренне веря, что Франция борется за идеи демократии против немецкого империализма. В разгаре войны Вальян умирает.
26. Ленч — до войны был видным лево-радикальным литератором немецкой с.-д., неоднократно критиковал позицию тогдашнего «центра» (например, в вопросе о милитаризме, разоружении и т. д.). С наступлением войны Ленч совершил крутую эволюцию и сделался самым оголтелым социал-империалистом. Уже в эпоху войны Ленч числился на крайнем правом фланге с.-д. партии, в послевоенную же эпоху он окончательно превращается в политического прислужника немецкой буржуазии. В последние годы Ленч служил у Стиннеса, в качестве главного редактора «Всеобщей Немецкой Газеты».
27. Генуэзская конференция — была созвана Антантой в апреле 1922 г. Официальным мотивом ее созыва было стремление английского премьера Ллойд-Джорджа установить равновесие и порядок в европейском хозяйстве. По существу же, она предназначалась для того, чтобы Антанта могла сторговаться с Советской Россией об условиях ликвидации старых долгов России и вхождения Советской России в нормальные взаимоотношения с Европой. Ободренные экономическими уступками нашей партии при переходе к НЭПу, руководители Антанты предполагали, что им удастся заставить капитулировать Советскую Россию. Но так как эти ожидания не оправдались, то Генуэзская конференция, как и последовавшая за ней «деловая конференция в Гааге», кончилась безрезультатно.