I править
Николай Степановичъ Расколинъ ожидалъ на станціи N пересадочнаго поѣзда. Весь его багажъ, состоящій изъ небольшого чемодана и пледа, лежалъ на столѣ зала III-го класса, а самъ онъ безцѣльно глядѣлъ въ окно. На душѣ у него было тоскливо, вся жизнь казалась ему такой непривѣтливой, такой тягостной. Ему еще небыло и двадцати пяти лѣтъ, а подъ глазами ужъ легли замѣтныя морщинки, да и вся его фигура, слегка сутуловатая, какъ-бы говорила о пережитыхъ волненіяхъ.
Припомнилась ему смутная пора 1905 года.
Только что окончивъ университетъ, онъ еще не разочарованный горькимъ опытомъ, еще полный нравственныхъ и физическихъ силъ, вступилъ на житейскій путь. И вотъ, увлеченный какими-то фантастическими идеями, подъ вліяніемъ дурной среды, онъ съ револьверомъ въ рукѣ стоитъ на баррикадѣ. Затѣмъ, какъ какой-то кошмаръ, вспомнилъ онъ арестъ, судъ и наконецъ ссылку.
Но вотъ окончился, нескончаемо-длинный, срокъ ссылки, онъ свободенъ, но жизнь разбита, жизнь юная, прекрасная, полная силъ и надеждъ. Истративъ послѣднія деньги, онъ добрался до Москвы. И въ надеждѣ, хоть на матерьяльную поддержку, обратился къ сыну банкира, съ которымъ дружилъ еще будучи студентомъ.
Но увы; старая дружба была забыта и молодой богачъ даже не пожелалъ его принять. Тяжелая пора настала для Расколина: безъ копѣйки денегъ, измученный, истерзанный, онъ въ чужомъ городѣ ищетъ для себя работы. Пришлось бы умирать съ голоду, если бы не встретилъ случайно бывшаго своего товарища и тотъ выручилъ его изъ бѣды. И такъ деньги онъ досталъ, но куда ѣхать? Тогда онъ вспомнилъ, что въ Одессѣ живетъ его тетка и рѣшилъ немедленно ѣхать къ ней. Приближалась Пасха и вотъ онъ ожидаетъ на станціи пересадочнаго поезда въ Одессу.
II править
„Коля ты! Сколько лѣтъ, сколько зимъ!“ послышался окрикъ надъ самимъ его ухомъ. Расколинъ удивленно оглянулся и увидѣлъ своего стариннаго пріятеля Сергѣя Петрова.
„Вотъ неожиданная встрѣча!“ воскликнулъ совершенно искренно Расколинъ, трижды поцѣловавшись съ Сергѣемъ. Грусть исчезла и пошли нескончаемые распросы и разговоры. Черезъ полъ часа, когда первая радость улеглась, пріятели гуляли на перроне и Расколинъ разсказывалъ Сергѣю по свою злую судьбу.
„А знаешь, что?“ внезапно воскликнулъ Сергѣй, тронутый до глубины души горемъ пріятеля,: „проведи у насъ на хуторочкѣ праздники!“ „Кто знаетъ какъ отнесется къ тебѣ твоя тетка; вѣдь я слышалъ, что она ужасно горда и пожалуй даже не захочетъ съ тобою разговаривать, а у насъ тебя любятъ и знаютъ, что ты вовсе не такой злодѣй, какимъ тебя представляютъ многіе.“
Расколинъ задумался… Съ одной стороны ему сильно не хотѣлось ѣхать къ богатой теткѣ, которая была дѣйствительно горда, а съ другой ему казалось, что онъ можетъ стѣснить семью своего пріятеля. Но Сергѣй, какъ-бы читая мысли Расколина, весело воскликнулъ: „Я знаю о чемъ ты думаешь, тебѣ кажется, что будешь насъ стѣснять; успокойся, у насъ есть лишняя комната, да и „наши“ такъ скучаютъ въ этой глуши, что всякое новое лицо у насъ на хуторѣ событье!“
„Да я право не знаю!“ колебался Расколинъ, но по тону его голоса было замѣтно, что онъ начинаетъ сдаваться.
Въ это время послышалось шипѣнье паровоза и къ перрону подошелъ поѣздъ. Носильщики засуетились, утомленные пассажиры спѣшили въ буфетъ… Доселѣ почти пустой перронъ оживился. „Поѣздъ на Одессу“! громко заявилъ кондукторъ, „стоитъ пять минутъ!“ Надо было рѣшать скорѣе ѣхать-ли въ Одессу къ теткѣ, или оставаться здѣсь. На размышление оставалось пять минутъ. Расколинъ вскинулъ глаза вверхь; въ его головѣ опять мелькнула мысль, что онъ можетъ быть дѣйствительно плохо принятъ въ Одессѣ и онъ рѣшительно заявилъ: „Остаюсь!” Раздался свистокъ и поѣздъ двинулся, отрѣзывая Расколину путь къ отступлению.
III править
Хуторокъ Петровыхъ находился въ пятнадцати верстахъ отъ станціи N. Расположенный на небольшомъ холмикѣ, онъ былъ окруженъ фруктовымъ садомъ и виноградникомъ. Деревья начинали распускаться и изъ купы ихъ нѣжныхъ изумрудныхъ листочковъ выглядывала только одна черепичная крыша.
У подножія холма раскинулось небольшое село съ бѣленькой, какъ будто игрушечной церковью; и глядя на этотъ прекрасный деревенский пейзажъ, невольно хотѣлось воскликнуть словами поэта: „привѣть тебе спокойный уголокъ!“
Въ восемь часовъ утра на хуторкѣ все ожило. Въ барскомъ домикѣ отворили ставни и яркое утреннее солнце заглянуло въ окна. На черномъ дворѣ птичница кормила птицу и наливала помои свиньямъ, работникъ прилаживалъ новую дверь въ конюшнѣ, а нѣсколько деревенсхихъ мальчугановъ несли связки сѣна изъ деревни для барскихъ лошадей. Словомъ всѣ суетились, у всѣхъ было свое дѣло. Старуха Петрова и ея дочь Татьяна, единственныя обитатели барскаго домика, уже встали. На этотъ день дѣла было много; въ виду приближающихся праздниковъ нужно было прибрать весь домъ, все почистить, перетереть, вымыть окна; „да пора-бы подумать и о припасахъ паски печь!“ неоднократно ворчала госпожа Петрова, озабоченно ходя по комнатамъ. А бѣлокурая, хорошенькая Танюша перетирала бездѣлушки и на ходу смахивала тряпкой пыль со всѣхъ предметовъ.
Къ пяти часамъ все было прибрано, полы блестѣли, паутина была сметена съ потолковъ и оконные стекла вымыты. Татьяна нетерпѣливо поглядывала въ окно она съ нетерпѣньемъ поджидала брата. Вѣдь онъ везетъ со станціи много всякой всячины и лакомствъ. Хотя Татьянѣ было уже восемнадцать лѣтъ, но она въ своей чистой душѣ сохранила детскія привычки: она любила напримѣръ, чистя миндаль, полакомиться сладкими зернами, любила заглянуть въ кладовую и тайкомъ отъ мамы „попробовать“ молока въ постъ, но не смотря на все это она небыла вздорной, любила читать и привыкла смотрѣть на жизнь не какъ на вѣчное счастье; она также понимала, что трудъ это такая-же потребность, какъ напримѣръ ѣда и сонъ. Рано потерявъ отца, она съ малыхъ лѣтъ пріучилась хозяйничать и теперь могла замѣнить вполнѣ, въ качествѣ хозяйки, свою, уже нуждающуюся въ одыхѣ, мать. Наконецъ около шести часовъ на пыльной дорогѣ показался шарабанъ.
„Мамочка, мамочка!“ встрепенулась Татьяна. „Сережа ѣдетъ, смотри, смотри и съ нимъ еше кто-то!“ добавила она уже удивленно. „Но кто-бъ это могъ быть, вотъ неожиданно! Ахъ какъ было-бы хорошо, если-бы этотъ „кто-то“ остался у насъ погостить на праздники, а то у насъ такъ скучно!“ Госпожа Петрова поправила очки и удивленно взглянула въ окно, повидимому этотъ кто-то и смущалъ её и вмѣстѣ съ тѣмъ радовалъ. Она торопливо поправила чепчикъ, сбившійся у ней на затылокъ, сняла передникъ и отправилась съ дочерью на крыльцо встрѣчать сына и „кого-то.“
Черезъ пять минуть шарабанъ съ шумомъ подъѣхалъ къ крыльцу. Сергѣй съ видомъ хозяина, первый соскочилъ на землю и обращаясь къ Расколину весело проговорилъ: „Милости просимъ, будьте какъ дома!“ Расколинъ вышелъ на крыльцо, где его встрѣтили госпожа Петрова и Татьяна. „Имѣю честь представить: мой закадычный другъ Никалай Степановичъ Расколинъ, прошу любить да жаловать; пріѣхалъ къ намъ на праздники провести недѣльку — другую!“ Расколинъ поклонился. „Какъ-же, Николай Степановичъ, обратилась госпожа Петрова, послѣ обычныхъ разспросовъ, къ Расколину „вы, вѣрно устали съ дороги, теперь-бы недурно вамъ и чайку выпить! и тутъ же обратилась къ Татьяне: „ты-бы пошла, Танюша, распорядиться на счетъ чайку-то, да кстати скажи Настѣ, что-бы она комнату для Николая Степановича приготовила.“ Въ столовой весело шумитъ самоваръ, столъ уставленъ всевозможными вареньями, соленьями и прочими домашняго изготовления кушаньями, тепло, уютно.
Сперва разговоръ не клеился, но затѣмъ Расколинъ освоился съ новой обстановкой и принялся съ жаромъ описывать, все то, что пережилъ за послѣдніе годы…
Рѣчь его текла плавно и тихо порою страстно, но какъ-то искренно и слушатели сильно жалѣли его. Особенно сильное впечатлѣніе произвелъ его разсказъ на чуткую душу Татьяны. На своемъ вѣку ей еще ни разу не встрѣчалось такое сильное горе и она искренно жалѣла, быть можетъ даже больше всеѣхъ, Расколина. Ей было до слезъ жаль жизни, которая была почти разбита; надеждъ, которыя рухнули.....
Часовъ въ десять Расколинъ, пожелавъ покойной ночи своимъ гостепріимнымъ хозяевамъ, удалился въ свою комнату. Онъ былъ утомленъ всѣми событьями этого дня. Оставшись наединѣ, онъ постарался разобраться въ своихъ мысляхъ. Эта жизнь, эта тихая жизнь, въ которую онъ совершенно неожиданно для себя попалъ, была для него до сихъ поръ совершенно неизвѣстной. Да, это совсѣмъ не то, что вѣчныя волненія, вѣчная кипучая дѣятельность. Онъ нуждался въ отдыхѣ, его душа жаждала покоя и покой былъ найденъ. Среди этихъ обыкновенныхъ людей, въ этой глуши, онъ чувствовалъ себя уже съ первого-же дня такъ непринужденно, такъ спокойно. Было душно и Расколинъ отворилъ окно. Прохладной свѣжестью пахнуло ему въ лицо и въ освѣжающихъ волнахъ ночного воздуха онъ уловилъ неизъяснимо-сладкое дыханіе весны…
Онъ взглянулъ вверхъ: темное небо уходило далеко, далеко ввысь, а звѣзды мерцали, какъ, чьи то кроткіе глаза. Почему-то онъ вспомнилъ Татьяну, ея льняные локоны и то смѣющіеся, то грустные глаза.
Черезъ часъ онъ спалъ крепкимъ сномъ, какимъ обыкновенно спятъ праведники и дѣти.
IV править
Быстро промелькнула послѣдняя недѣля поста. Расколинъ не сидѣлъ безъ дѣла: онъ помогалъ красить яйца, дѣлалъ изъ цвѣтной бумаги украшеніе для пасокъ и даже попробовалъ мѣсить тѣсто, чемъ очень насмѣшилъ Татьяну. Вообще съ ней за послѣднее время сильно сблизился Расколинъ. Онъ въ ней нашелъ именно тотъ идеалъ, который не могъ найти среди городского шума, а она… она не отдовала еще себѣ отчета, отчего ей нравится этотъ человѣкъ, хотя ей казалось, что онъ болѣе, чемъ кто другой, нуждался въ поддержкѣ и сочувствіи. Часто они сидѣли вдвоемъ въ саду уже совсѣмъ позеленѣвшемъ. Онъ разсказывалъ про городъ, про товарищей и вообще про все, что самъ зналъ и съ чѣмъ соприкасался, но про ссылку старался избѣгать разговоровъ и Татьяна, отлично это понимая, не затрагивала его больного мѣста. Итакъ прошла неделя и наступила „Страстная суббота“. Вечеромъ все семейство и Расколинъ отправились пѣшкомъ въ село, въ церковь, расположенную за версту отъ хутора. Церковь была полнымъ полна. Бабы въ новыхъ кумачевыхъ платочкахъ держали за руки пріумытыхъ и пріодѣтыхъ Степокъ, Митекъ, Ванекъ. Мужики въ ситцевыхъ рубахахъ и великолѣпныхъ, вымазаныхъ самымъ чистѣйшимъ дегтемъ сапогахъ, набожно крестились. Священикъ, отецъ Василій, въ бѣлой ризѣ съ новымъ кадиломъ въ рукѣ, служилъ медленно, прочувственно.
А хоръ! Хоръ превзошелъ самого себя: изъ сосѣдняго села пришли два баса и теноръ. Регентъ Порфирій Игнатьевичъ буквально лезъ, изъ кожи, но зато хоръ пѣлъ дѣйствительно чудесно, а „Христос Воскресе!“ выходило прямо таки изумительно. Наконецъ долгое служеніе окончилось и народъ повалилъ въ церковную ограду, гдѣ на длинныхъ столахъ были разставлены куличи, пасхи, яйца и всякая пасхальная снѣдь. Отъ множества фонариковъ, которыми запаслись ребятишки было свѣтло, какъ днемъ и только темное небо да мерцающія звѣзды напоминали, что теперь ночь.
Когда кухарка Настя забрала куличи, вся компанія отправилась домой. Впереди шелъ Сергѣй съ матерью, а сзади Расколинъ и Таня.
Расколинъ шелъ молча: онъ недавно замѣтилъ въ себѣ какую-то перемѣну, но никакъ не могъ понять, что съ нимъ дѣлается; но теперь, когда его душа стремилась ввысь, когда въ его ушахъ звенѣлъ напѣвъ Пасхальный, онъ понялъ, что онъ любитъ Татьяну, что любитъ сильно, страстно, какъ можетъ любить человѣкъ, полный силъ, полный вѣры въ Бога и людей. Прежняя тоска исчезла: онъ былъ обновленъ, онъ смѣло глядѣлъ впередъ и жизнь представлялась ему въ радужныхъ краскахъ. Но теперь-же открывать свое сердце Татьянѣ онъ не хотѣлъ, онъ не хотѣлъ соединить великій день, когда добро восторжествовало надъ зломъ, со своимъ личнымъ счастьемъ и любовью.
Когда общество подходило къ дому ударили въ колокола и колокольный звонъ разнесся далеко по окрестностямъ, разглашая радостную вѣсть: „Христосъ Воскресе!!!“
V править
Черезъ недѣлю Расколинъ уѣхалъ въ Одессу, а черезъ мѣсяцъ Татьяна получила отъ него письмо:
Ты конечно помнишь мигъ, когда мы возвращались изъ церкви, и когда ударили въ колокола? Такъ знай-же, что я съ той поры переродился, съ той поры я проклялъ, нѣтъ я не проклялъ, а я забылъ и забылъ на вѣки бурную, полную волненіи и тревогъ жизнь. Я полюбилъ домашній очагъ и тихую трудовую жизнь, я полюбилъ тебя, Таня! Полюбилъ всей страстью своего сердца, но я тогда не рѣшилъ тебѣ открыться, теперъ-же я нашелъ себѣ мѣсто, а значитъ обезпеченъ въ матерьяльномъ отношеніи и теперь считаю себя въ правѣ просить тебя соединить свою жизнь на вѣкъ съ моей. Пишу тебѣ на „ты“ такъ, какъ не люблю лукавить
Передай письмо мамѣ.
Если согласна, телеграфируй кратко.
Черезъ неделю онъ получилъ телеграмму:
Пріѣзжайте, |