Пріюты для бездомныхъ нищихъ въ Лондонѣ.
правитьМы хотимъ обратить вниманіе читателей на одинъ фактъ англійской журналистики, или вѣрнѣе сказать, англійской общественной жизни. Фактъ самъ по себѣ очень простъ. Наканунѣ прошедшаго Рождества въ «Times» напечатана была статья о «бездомныхъ нищихъ въ Лондонѣ», и черезъ три недѣли къ издателю этой газеты прислано было отъ разныхъ лицъ болѣе 8000 фунт. стерлинговъ, то-есть 56,000 руб. сер., и пожертвованія до сихъ поръ продолжаются. Какъ ни простъ самъ по себѣ этотъ фактъ, но онъ едвали бы могъ случиться въ другой странѣ Европы. Французскіе журналы приписали его единственно вліянію, какое имѣетъ «Times» въ Англіи. Но отчего такое вліяніе? Чѣмъ пріобрѣтено, чѣмъ поддерживается оно? Прежде всего надобно сказать, что англійская жизнь и англійскіе журналы такъ между собой слиты, что раздѣлить ихъ нѣтъ никакой возможности. Во всѣхъ другихъ странахъ Европы журналы составляютъ болѣе прихоть, роскошь общественной жизни. Въ Англіи они не лакомство, а насущный хлѣбъ, безъ котораго не можетъ жить ни одинъ англичанинъ, какъ скоро существованіе его чуть-чуть обезпечено. Въ Германіи читаютъ газеты только ради политическихъ извѣстій. Чтобъ убѣдиться въ этомъ, стоитъ только взять въ руки любую нѣмецкую газету: посмотрите, охватываетъ-ли она. сколько-нибудь ежедневную, частную жизнь нѣмца? Напротивъ, въ печати нѣмецъ является какъ въ гостиную, причесаннымъ, приглаженнымъ, однимъ словомъ, является какъ въ гости, считая великимъ неприличіемъ говорить О своей домашней жизни. Тѣмъ болѣе еще во Франціи. Въ самую блестящую свою эпоху, съ 1830 до 1851 года, французскія газеты были исключительно политическими газетами. Какъ публичная, общественная жизнь во Франціи связана съ большимъ этикетомъ, съ соблюденіемъ многихъ условныхъ приличій, которымъ непремѣнно должна покоряться всякая личность; какъ французы суть заклятые враги всякой оригинальности и непремѣнно требуютъ подчиненія общему однообразному уровню, такъ и журналистика ихъ выражаетъ этотъ однообразный уровень, приличный, этикетный, болѣе или менѣе изящный или изысканный. Въ этомъ-же заключается и причина, почему такъ много бываетъ внутренней пустоты подъ этою приличною и этикетною наружностью. Боязнь прослыть смѣшнымъ заставляетъ всякаго тщательно скрывать отъ публики свободныя движенія своей личности, а напротивъ, показываться только своею рутинною стороной. Это распространилось даже и на самый языкъ: всѣ знаютъ, до какой степени связанъ онъ своими риторическими условіями, дѣлающими его столь несвободнымъ и бѣднымъ для перевода съ другихъ языковъ.
Въ Англіи, напротивъ, журналистика есть прежде всего домашнее дѣло. Пріученные слишкомъ двумя вѣками къ публичной жизни, англичане, можетъ быть, даже и незамѣтно для самихъ себя, обратили ее въ обыденную свою жизнь. Дѣйствительно, для англичанъ публичная жизнь стала совершенно обыкновеннымъ, домашнимъ дѣломъ Вслѣдствіе того-же и газеты въ Англіи сдѣлались домашнимъ дѣломъ и именно средствомъ доводить до общественнаго мнѣнія все, что только каждый сочтетъ нужнымъ довести до его свѣдѣнія. Газета «Times», какъ самая распространенная въ Англіи, представляетъ въ этомъ отношеніи прелюбопытный характеръ. Чего тутъ не найдется! Всякій идетъ туда, какъ въ общественное заведеніе, съ своими мнѣніями, жалобами, замѣтками, недоразумѣніями, сомнѣніями, по какому-бы то ни было предмету. Англичанинъ считаетъ неприкосновенною святынею только частную жизнь: нравы и законъ неприступно ограждаютъ ее отъ всякаго на нее посягательства. Надобно сказать, что нѣтъ народа, у котораго страсть къ писанію писемъ для публики была-бы такъ распространена, какъ у англичанъ. Для нихъ писать письма такая-же необходимость какъ дышать, и это во всѣхъ классахъ общества. Всякій, кому пришла въ голову какая-либо мысль, по какому-бы ни было предмету, немедленно считаетъ нужнымъ передать ее на обсужденіе общественнаго мнѣнія въ видѣ письма къ издателю газеты. Еслибы дѣло касалось политическихъ или административныхъ предметовъ, то, конечно, тутъ не было-бы ничего особеннаго. Напротивъ, англичанинъ все привыкъ доводить до общественнаго мнѣнія. Если трактирщикъ, вмѣсто слѣдуемаго ему одного рубля, взялъ два, или даже полтора, англичанинъ тотчасъ пишетъ объ этомъ письмо въ «Times», прилагая счетъ трактирщика и адресъ его, и бѣда жадному трактирщику! Англичане въ этомъ случаѣ соблюдаютъ удивительную круговую поруку, и всякій сочтетъ долгомъ не заглядывать въ указанное заведеніе. Забавно иногда читать оправдательныя письма хозяевъ отелей или трактировъ, обыкновенно взваливающихъ всю вину на прислугу или конторщика, и предлагающихъ возвратить потребителю излишне взятыя съ него деньги, Иногда переписка завязывается изъ ничтожнѣйшей суммы, изъ двухъ или трехъ шиллинговъ, но эта аристократическая, богатая нація смотритъ на эту бездѣлицу; весьма серьезно, ибо надобно отдать честь англичанамъ: каковабы ни была ихъ закулисная внѣшняя политика, но у себя дома, въ Англіи, они свято чтутъ справедливость, и ни въ какой странѣ не распространено такъ между всѣми классами чувство справедливости и законности, какъ въ Англіи. Разумѣется, воры, плуты и мошенники находятся вездѣ, и въ Англіи нѣтъ въ нихъ недостатка, но мы говоримъ здѣсь объ общественной честности вообще, о чувствѣ справедливости и законности, разлитыхъ во всѣхъ, массахъ Англіи. Чтобъ убѣдиться въ этомъ, стоитъ только подолѣе пожить въ любомъ изъ государствъ Европы, даже не исключая Германіи, и потомъ пріѣхать въ Англію… Здѣсь именно прежде всего поразитъ васъ честность и правдивость, выражающаяся на лицахъ этихъ островитянъ. Это можетъ показаться страннымъ для нашихъ англофобовъ, но это такъ. Разумѣется, тамъ, гдѣ можно безнаказанно взять лишнее, конечно и между англичанами найдутся такіе, которые возьмутъ его не хуже италіянца или француза, но мы говоримъ здѣсь не о жадности къ пріобрѣтенію, свойственной вообще человѣческой природѣ, а о большемъ или меньшемъ чувствѣ честности, законности и справедливости, развитомъ между европейскими націями. Можно съ достовѣрностію полагать, что публичность, распространенная въ Англіи до такой поразительной степени, преимущественно способствовала этому. Не даромъ англичане называютъ общественное мнѣніе и органъ его — журналистику, верховною силою въ государствѣ.
Такъ какъ въ Англіи смотрятъ на газеты прежде всего, какъ на средство все доводить до всеобщаго свѣдѣнія, или другими словами, до общественнаго мнѣнія, то вслѣдствіе этого положеніе газетъ и самый характеръ ихъ очень мало походятъ на журналистику остальной Европы. Въ продолженіе всего прошлаго мѣсяца, напримѣръ, въ «Times» печатались письма къ издателю о реформѣ, чего-бы вы думали? англійскихъ обѣдовъ. Дѣло шло о самой неблистательной сторонѣ англійской жизни, о кухнѣ. Неизвѣстные корреспонденты подписывались цифрою своихъ годовыхъ доходовъ, доводя до свѣдѣнія публики, сколько у нихъ дѣтей, нянекъ, служанокъ и т. п., и всѣ единодушно жаловались на то, что провизіи тратится много, а обѣдаютъ они дурно. Иные нападали на вѣчное однообразіе англійскихъ обѣдовъ, на обычай ставить на столъ всѣ блюда вмѣстѣ, отчего они простываютъ. «Нѣтъ, возражалъ одинъ корреспондентъ, причина нашихъ дурныхъ обѣдовъ заключается въ томъ, что наши жены плохія хозяйки, ничего не понимаютъ въ кухонномъ дѣлѣ, и, къ несчастію, эта сторона совсѣмъ пренебрежена въ ихъ воспитаніи». Были корреспонденты, прилагавшіе реестры отличнымъ обѣдамъ, въ которыхъ они участвовали, и при этомъ наставленіе какъ давать хорошіе обѣды, убирать столъ и т. д. Многіе рекомендовали подавать обѣдъ à la russe, то-есть не ставить его весь на столъ, а обносить обѣдающихъ каждымъ блюдомъ отдѣльно. Но возбужденный вопросъ, кажется, не имѣлъ успѣха, и корреспонденція прекратилась, не приведя ни къ какому результату. Все это, разумѣется, весьма незначительные факты, взятые нами потому, что попались намъ на глаза, но уже и эти незначительные факты показываютъ совершенно оригинальный характеръ англійской журналистики. Прежде всего газеты въ Англіи всѣ усилія свои употребляютъ на то, чтобъ быть точными и достовѣрными въ сообщаемыхъ ими извѣстіяхъ, и отъ корреспондентовъ своихъ требуютъ самаго основательнаго знанія дѣла. Вотъ почему иностранныя корреспонденціи газеты «Times» такъ высоко стоятъ въ мнѣніи Европы. Надобно замѣтить также, что ни въ какой странѣ такъ не распространены точныя и положительныя свѣдѣнія о другихъ странахъ, какъ въ Англіи; въ этомъ убѣдится всякій, кто сколько-нибудь поживетъ въ Лондонѣ и посѣтитъ его debating clubs, гдѣ часто предметами преній служитъ то или другое государство Европы.
Эти такъ-называемые «клубы преній», устроены большею частію на манеръ кофейныхъ или кабинетовъ для чтенія. Извѣстный такого рода клубъ Wild[1] находится на верху кабинета для чтенія, въ которомъ получаются газеты всей Европы. Это довольно большая комната, у стѣны стоитъ высокое кресло для предсѣдателя (chairman), которымъ обыкновенно бываетъ хозяинъ заведенія. Надъ кресломъ прибитъ большой листъ бумаги, гдѣ пишется предметъ преній и непремѣнныя правила, состоящія въ двухъ пунктахъ: 1) всякій желающій принять участіе въ преніяхъ можетъ говорить только одинъ разъ, и не болѣе 15 минутъ; 2) въ преніяхъ не должно касаться религіозныхъ убѣжденій. Но первый пунктъ соблюдается только въ томъ случаѣ, когда много бываетъ желающихъ говорить, или когда говорящій плохо говоритъ. Въ этомъ послѣднемъ случаѣ начинающійся стукъ и шумъ слушателей скоро напомнятъ неудачному оратору, что пора кончить. Хорошо говорящаго напротивъ готовы слушать хоть цѣлый часъ. Вообще англичане любятъ и умѣютъ говорить, и рѣдкій не умѣетъ расположить свою рѣчь съ замѣчательною ясностью и послѣдовательностью. За входъ ничего не платятъ, и доходъ хозяина состоитъ въ потребленіи приходящими чая, грога, пива, табаку и т. п. Пренія открываются обыкновенно въ 8 часовъ вечера и продолжаются до 12. Предметы преній выставляются дня за два, написанные крупными буквами у наружной двери заведенія, и состоятъ обыкновенно изъ вопросовъ, занимающихъ въ эту минуту публику. Спокойствіе и порядокъ, съ какими ведутся эти пренія, по истинѣ замѣчательны. Это совершенно тѣ же формы, какія соблюдаются въ парламентѣ. Пренія обыкновенно оканчиваются собираніемъ голосовъ, которые выражаются поднятіемъ рукъ. Каждый говорящій обращается къ предсѣдателю. Вотъ, между прочимъ, какимъ путемъ въ Англіи формируются мнѣнія и уясняются вопросы. Большею частію приходящіе въ эти заведенія идутъ сюда вовсе не съ цѣлію говорить рѣчи, а для того, чтобы выпить чаю или грога и послушать другихъ, и часто невольно сами вовлекаются въ пренія. Вотъ отчего въ Англіи нѣтъ почвы ни для какихъ крайнихъ соціальныхъ мнѣній, созрѣвающихъ только въ тѣсныхъ, одинокихъ кружкахъ, избѣгающихъ противорѣчій и смотрящихъ на человѣческую природу изъ узкаго окошечка своихъ ограниченныхъ понятій. Какъ не пожалѣть, что подобныхъ заведеній не существуетъ нигдѣ въ Европѣ! Правда, что въ Парижѣ до февральской революціи было нѣчто подобное подъ названіемъ Атенея. Но о политическихъ вопросахъ тамъ говорить не дозволялось, да и кромѣ того, само заведеніе имѣло видъ залы для лекцій, съ высокою каѳедрою посреди, на которую входили желающіе говорить; съ мѣста же говоритъ не дозволялось. Но за то въ Парижѣ существовало множество тайныхъ сходокъ, укрывавшихся отъ глазъ полиціи. Гдѣ-нибудь въ шестомъ или седьмомъ этажѣ, въ комнату подъ самою кровлею, по темной грязной лѣстницѣ, сходились по вечерамъ работники и разные люди, и вели свои бесѣды о политическихъ и соціальныхъ предметахъ. Тутъ уже не бывало да и не могло быть ни противорѣчій, ни преній: сюда допускались только свои и тѣ, которыхъ приводили свои; всѣ говорили въ одномъ направленіи; возраженій и критики не терпѣли; то, что мы видѣли въ Парижѣ въ февральскую революцію, вышло изъ этихъ тайныхъ собраній. Увы! для этихъ бѣдныхъ и темныхъ людей Франція и народъ ея состояли только изъ Парижа и парижскихъ работниковъ.
Но возвратимся къ Англіи. Всѣмъ извѣстно, что англичане раздѣлены на политическія партіи, и, несмотря на то, неминуемое презрѣніе постигло бы всякую партію, еслибъ она въ своихъ рѣчахъ или газетахъ вздумала достигать своихъ цѣлей искаженіемъ фактовъ. Въ борьбѣ между партіями, поэтому, дѣло всегда идетъ только о толкованіи самихъ фактовъ, объ ихъ относительномъ значеніи. Въ Англіи всякій журналъ, всякая газета старается прежде всего быть какъ можно правдивѣе, сообщать самыя точныя свѣдѣнія, и до того простирается въ этомъ отношеніи добросовѣстность напримѣръ газеты «Times», что она не затрудняется печатать письма, обличающія ошибки, или неточность ея «руководящихъ» статей, чего не дѣлала никогда, да и не сдѣлаетъ ни одна французская газета изъ опасенія потерять свой авторитетъ, При этой страсти къ писанію писемъ, какая распространена въ Англіи, и при огромномъ количествѣ людей, изъѣздившихъ всѣ уголки міра, нѣтъ возможности здѣсь распространиться какому-либо неточному свѣдѣнію о чемъ бы то ни было. Тѣмъ или другимъ путемъ, но вѣрныя свѣдѣнія тотчасъ возстановляются. Прошлымъ лѣтомъ (1858 г.) «Times», озадаченная извѣстіемъ, которое, привезъ русскій курьеръ изъ Пекина, о заключеніи Англіею и V Франціею трактата съ Китаемъ, напечатала статью, въ которой сама сознавалась, что не понимаетъ, какимъ путемъ русскій курьеръ могъ такъ скоро привезть это извѣстіе; предполагала неслыханные пути сообщенія, телеграфическую линію между Кяхтой и Москвою ит. п. И черезъ день же появилось въ «Times» письмо, указывающее на ошибку, и въ которомъ изложены были точныя свѣдѣнія о краѣ и о пути, которымъ могло дойти это извѣстіе. Если справедливо, что цивилизація народа прежде всего условливается большимъ или меньшимъ количествомъ точныхъ и положительныхъ свѣдѣній, распространенныхъ между всѣми классами, то нѣтъ сомнѣнія, что Англія есть самая образованная страна въ Европѣ; и великая популярность «Times» заключается прежде всего не въ той или другой политической доктринѣ этой газеты, а въ постоянномъ стремленіи быть какъ можно правдивѣе и сообщать какъ можно болѣе точныхъ и положительныхъ свѣдѣній. Вотъ что пріобрѣло этой газетѣ то всеобщее довѣріе и уваженіе, которыя ставятъ ее выше всѣхъ другихъ органовъ, и вотъ почему статья ея о «бездомныхъ бѣднякахъ въ Лондонѣ» тотчасъ обратила на себя всеобщее вниманіе. Сообщаемъ ее вполнѣ, какъ образцовое произведеніе въ своемъ родѣ по трогательной простотѣ изложенія:
"Такъ какъ, вѣроятно, многіе изъ нашихъ читателей проведутъ сегодняшній вечеръ (канунъ Рождества) въ гостяхъ, то конечно и безъ нашего пособія вспомнятъ они объ истощенныхъ людяхъ, спящихъ у дверей домовъ, подъ защитою навѣсовъ, или подъ сводами мостовъ. Поздній часъ ночи — время неудобное для обманщиковъ и притворныхъ нищихъ, и горемыки, высматривающіе гдѣ бы пригрѣться, когда настаетъ глубокая осень и дуетъ холодный вѣтеръ, принадлежатъ къ особому классу людей, который рѣдко проситъ милостыни и еще рѣже воруетъ. Многіе вѣроятно замѣтили, какъ люди эти постепенно исчезаютъ зимой, но случается однакожъ, что не всѣ изчезаютъ они, потому что въ самыя суровыя ночи встрѣчаются иногда группы по два и по три человѣка, которыхъ ужасная нищета трогаетъ даже полицію, и она не мѣшаетъ имъ дремать у дверей домовъ. Увы! Это члены: многочисленнаго класса, извѣстнаго подъ названіемъ бездомныхъ бѣдныхъ, и пусть тѣ, которые захотятъ имѣть понятіе о томъ, какъ они живутъ и страдаютъ, проведутъ только одинъ часъ въ Фильдъ-Ленскомъ пріютѣ для бѣдныхъ. Дорога къ этому пріюту идетъ грязными улицами, гдѣ небольшіе, обветшалые дома набиты множествомъ семействъ, и бродятъ въ лохмотьяхъ группы дѣтей, которыхъ только по ихъ движеніямъ можно отличить отъ наваленныхъ кучъ, въ которыхъ они копаются, отыскивая себѣ или пищи, или какого-нибудь обломка, за который кто-нибудь дастъ имъ ку сокъ хлѣба. Въ такомъ сосѣдствѣ стоитъ большое, выкрашенное бѣлою краской зданіе, освѣщенное внутри, что отличаетъ его отъ окружныхъ домовъ, гдѣ рѣдко и только по временамъ замѣтна слабое мерцаніе свѣчи сквозь разбитыя и бумагой заклеенныя стекла. Вамъ не нужно сказывать, что это чисто выкрашенное зданіе есть «пріютъ». Задолго до сумерекъ несчастные искатели его крова начинаютъ собираться къ нему и смотрѣть на его дверь съ тѣмъ сосредоточеннымъ стремленіемъ, которое свойственно только людямъ, не имѣющимъ уже ни на что никакой надежды, кромѣ милосердія. Когда начинаетъ темнѣть, стекаются они сюда, — старики 60 и 70 лѣтъ, мальчики и даже дѣти, но всѣ равно; бѣдственные, хилые, истомленные, насквозь промоченные дождемъ.
Они сидятъ на мокрой землѣ въ молчаніи, которое говоритъ сильнѣе самыхъ громкихъ ихъ жалобъ; если же и говорятъ они, то шопотомъ, ибо нужда и страданія ослабили ихъ голосъ, и тяжело видѣть, съ какою униженною почтительностію сторонятся они съ дороги тѣхъ немногихъ прохожихъ, которымъ случается итти тутъ. Постепенно накопляются они, толпа возрастаетъ человѣкъ до ста, и тогда молчаніе нарушается или глухимъ кашлемъ высокихъ, исхудалыхъ привидѣній, очевидно находящихся на послѣдней степени увяданія, или почти дѣтскимъ хрипѣніемъ, обнаруживающимъ воспаленіе въ легкихъ, или мучительнымъ для слуха визгливымъ, удушливымъ кашлемъ. Это бродяги, кирпичники, земледѣльцы, у которыхъ не было работы съ лѣта: иные только-что вышли изъ больницъ и еще слишкомъ слабы для работы; тутъ старики и малые ребята, промышляющіе метеніемъ улицъ; сироты во всѣхъ видахъ нищеты и одиночества.
"Это еще только одна малая часть лондонскихъ бездомныхъ бѣдныхъ: взрослые люди и мальчики безъ друга и мѣста во всей этой обширной столицѣ, гдѣ бы приклонить голову, бедуины Англіи, живущіе никто не знаетъ какъ и гдѣ, которые въ теченіе нѣсколькихъ лѣтъ горькой нужды, а можетъ быть и преступленія, борятся съ жизнію, пока доползаютъ до какой-нибудь ямы, чтобъ умереть, и полежавши дня три въ приходскомъ сараѣ для мертвыхъ, съ трогательною надписью на груди: «неизвѣстный», передаются медикамъ и тамъ пропадаютъ. Какъ скоро соберется нѣкоторое количество горемыкъ, двери пріюта отворяются и остаются открытыми, пока небольшія отдѣленія наполняются до полнаго числа 300; затѣмъ двери снова затворяются передъ остальнымъ множествомъ бездомныхъ, приходящихъ слишкомъ поздно. Нищета и лишенія взрослыхъ людей, хотя они точно также страдаютъ отъ холода и голода, кажутся менѣе жестокими передъ нищетою и лишеніями малыхъ дѣтей, которыми, увы! наполняется почти половина пріюта. Возьмите первыхъ, какіе попадутся вамъ на глаза, и заставьте ихъ разсказать о себѣ. Вотъ подходятъ четверо исхудалыхъ, маленькихъ мальчиковъ, сущія дѣти, всѣ моложе 14-ти лѣтъ, всѣ круглые, покинутые сироты, живущіе на улицахъ безъ пристанища и друга на всемъ пространномъ мірѣ. На одномъ пара панталонъ изъ толстаго паруснаго полотна, въ лохмотьяхъ, и остатки насквозь проношенной куртки со взрослаго человѣка, висящія на его маленькомъ тѣлѣ; грязь и царапины обезображиваютъ все его тѣло; глаза его опухли, лицо раздуто и лихорадочно; хотя онъ и считается говоруномъ своего кружка, но едва можетъ переводить духъ отъ воспаленія въ легкихъ. Они цѣлыхъ два дня бродили по окрестностямъ, собирая зеленый кустарникъ, чтобы продать его на Рождество. Какая-то леди дала имъ на дорогѣ пенни, на который купили они себѣ немножко хлѣба и поровну раздѣлили его между собой. Кустарника набрать имъ не удалось; ночь провели они въ полѣ подъ дорожнымъ плетнемъ, добрели опять до Лондона и пришли къ пріюту, но онъ былъ уже полонъ и запертъ. Одинъ изъ нихъ пошелъ по улицамъ отыскивать пищи, а трое остальныхъ легли спать у дверей. Двое изъ нихъ были только недавно брошены родителями, но двое другихъ уже нѣсколько времени жили на улицахъ. Маленькій говорунъ, въ теченіе четырехъ лѣтъ, кое-какъ добывалъ себѣ пропитаніе, нося свертки, держа лошадей, сторожа зелень на Ковентъ-Гарденскомъ рынкѣ, или мясо у мясниковъ, когда оно выставляется лѣтомъ на ночную прохладу, но онъ никогда не воровалъ. Пока этотъ ребенокъ разсказываетъ свою печальную повѣсть, приходитъ другой и проситъ впустить его въ пріютъ. Ему только 13 лѣтъ: это неуклюжій, тупой малый; нищета и лишенія, кажется, оцѣпенили въ немъ развитіе ума и тѣла. Мать его умерла, когда онъ былъ еще малымъ ребенкомъ, отецъ былъ торговцемъ и тоже умеръ, когда ему было десять лѣтъ; съ братомъ своимъ, который утонулъ въ морѣ, были они выгнаны изъ дому и жили на улицахъ Лондона. Онъ едва можетъ разсказать, какъ просуществовалъ три послѣдніе года. Иногда носилъ онъ свертки или мелъ улицы[2], добывая нѣсколько полу-пенни, тогда покупалъ себѣ хлѣба и платилъ одинъ пенни за ночлегъ. Иногда онъ ничего не могъ добыть себѣ, тогда бродилъ по улицамъ, О ночь проводилъ гдѣ-нибудь у дверей; случалось, что какой-нибудь бѣднякъ, или бѣдная женщина, немногимъ богаче его самого, клали его съ собой на ночь или на двѣ, и дѣлили съ нимъ поутру свой скудный, горемычный завтракъ. Такъ жилъ онъ, если только это можно назвать жизнію, добывая въ день по два пенни за работу въ поляхъ; лѣтомъ бродя съ разными бѣдняками, которые давали ему пристанище за смотрѣнье за ихъ малолѣтними дѣтьми, пока сами они таскали хмѣль въ поляхъ. Но въ послѣднее время и эти средства прекратились. Его любимымъ убѣжищемъ была арка позади соррейскаго театра, пока открытый и вытащенный оттуда полиціей, всегда весьма бдительной на открытія подобныхъ нарушителей порядка, онъ перешелъ къ Ковентъ-Гардену, существуя тѣмъ, что могъ отыскать на улицѣ, и проводя ночи въ пустыхъ коробахъ и телѣгахъ. Два дня назадъ пришелъ онъ въ пріютъ, гдѣ одна бѣдная женщина дала ему чашку кофе, который онъ выпилъ съ корешкомъ петрушки, найденнымъ имъ на рынкѣ. Истомленный голодомъ и болѣзнію, съ такой болью въ груди, что онъ едва можетъ, но его выраженію, «перетаскивать» дыханіе, пришелъ онъ наконецъ къ Фильдъ-ленскому пріюту. Для него этотъ пріютъ имѣлъ весь комфортъ «дома», единственнаго «дома», какой онъ; зналъ въ теченіе трехъ долгихъ лѣтъ. Вотъ еще нѣсколько улич;ныхъ мальчиковъ постепенно пришли сюда, всего восьмеро; всѣ; дѣти, всѣ давнымъ давно брошенные сироты. Одинъ изъ нихъ до! былъ 27а пенни, купилъ себѣ на пенни хлѣба, на пенни кофе, а полпенни оставилъ себѣ на хлѣбъ для завтра. Другой, необыкновенно красивый мальчикъ, тоже уличный метельщикъ, недавно пришелъ изъ Бристоля, питаясь дорогой ягодами терновника и по временамъ добывая себѣ работу тасканьемъ моркови. Мать его, единственная родня, какую онъ зналъ въ жизнь свою, умерла четыре года назадъ отъ рака въ ногѣ, у него тоже готовится подобная болѣзнь, и онъ сильно уже хромаетъ. Ходилъ онъ въ больницу полѣчить свою ногу, которая очень болитъ: ему наказали покоить ее, держать въ теплѣ, и прикладывать къ ней пластырь всякую ночь. Хорошій совѣтъ бездомнымъ, брошеннымъ дѣтямъ, метельщикамъ улицъ, не имѣющимъ пропитанія, достаточнаго для существованія. Вотъ входитъ грязный, нищенскій мальчикъ, и разказъ его такъ замѣчателенъ, что мы не можемъ не передать его. Отецъ и мать его живы, и семья ихъ состоитъ изъ 12 дѣтей. Два старшіе его брата почти постоянно въ тюрьмѣ, потому что «платочники», т.-е, воруютъ платки, за которые платятъ имъ по пенса за каждый, а за очень хорошій по 3 пенса. Старшая сестра его, ей только 15 лѣтъ, воровала въ дѣтствѣ, а 11 лѣтъ была уже «публичною»; она тоже много сидѣла въ тюрьмѣ, а теперь сидитъ въ исправительномъ заведеніи. Отецъ, мать и остальныя дѣти живутъ слѣдующимъ образомъ: вся семья встаетъ въ два часа утра, и изъ грязнаго своего подвала, въ которомъ живетъ, отправляется на улицы сдирать объявленія и афиши съ заборовъ и стѣнъ. Соединенныя усилія всего семейства, употребленныя такимъ образомъ, могутъ въ зимнее время набрать до разсвѣта около 25 фунтовъ бумаги, которую продаютъ за 7½ пенни. Но и эти скудныя крохи могутъ добываться только въ долгія зимнія ночи; лѣтомъ отецъ достаетъ себѣ немного работы, и семья разсѣевается и бродитъ по полямъ, питаясь какъ могутъ… Но безполезно слѣдить за каждымъ изъ этихъ тяжелыхъ разсказовъ: у каждаго изъ дѣтей есть своя, сжимающая сердце, повѣсть — иначе они не попали бы сюда. Перейдемъ въ женскій пріютъ. Онъ составляетъ отдѣленіе того же благотворительнаго заведенія, хотя, по извѣстнымъ причинамъ, находится въ полумилѣ отъ мужского пріюта, на другой сторонѣ Фильдъ-Лена, гдѣ всѣ италіянскіе органщики получаютъ отъ своихъ хозяевъ грязное и гадкое помѣщеніе, и гдѣ слѣдовательно всюду тяготѣетъ нужда и самая грязная бѣдность. Здѣсь, возлѣ извощичьяго двора, находится пріютъ; крутая деревянная лѣстница ведетъ посѣтителя къ чисто выкрашенной и хорошо освѣщенной комнатѣ, футовъ въ 40 длины и въ 20 вышины, по обѣимъ сторонамъ которой на полу расположены по 25 маленькихъ постели. Разница между мужскимъ и женскимъ пріютами состоитъ преимущественно въ томъ, что въ женскомъ спятъ не на голомъ полу, а на соломенныхъ матрацахъ и подъ грубыми одѣялами; кромѣ того еще, по милости одной благотворительной госпожи, каждый день дается здѣсь по чашкѣ кофе, а на счетъ пріюта по маленькому хлѣбу утромъ и вечеромъ. Пріютъ отворяется безнадежнымъ жертвамъ, какъ только настаютъ сумерки, ибо добрая администрація пріюта знаетъ, какъ опасно этимъ истощеннымъ голодомъ и всѣми покинутымъ дѣвочкамъ оставаться ночью на улицахъ. Часовъ въ 7 поэтому онѣ — исключая тѣхъ, которыя работаютъ въ жидовскихъ швейныхъ заведеніяхъ — почти всѣ уже собрались и сидятъ, взрослыя и дѣти, двумя длинными рядами, просушивая (печь стоитъ посреди комнаты) свои грязныя лохмотья. Видъ ихъ такой голодный и истомленный, что разрывается сердце, когда смотришь, какъ онѣ въ нѣмомъ истощеніи и отчаяніи задумчиво склоняются на полъ. На первый взглядъ всѣ онѣ кажутся среднихъ лѣтъ, но это только вслѣдствіе истощенія и искаженія ихъ молодыхъ тѣлъ, потому что большинство изъ нихъ моложе 20 лѣтъ, и многія почти дѣти. Тихо и тяжело ступая, постепенно приходятъ другія, по двѣ, по три, въ своихъ изношенныхъ платьяхъ, слишкомъ легкихъ и холодныхъ даже для лѣта, едва прикрывающихъ ихъ блѣдныя, тощія формы. Послѣднія приходящія работали въ швейныхъ заведеніяхъ, гдѣ за непрерывную работу, отъ 8 часовъ утра до 8 часовъ вечера, онѣ могутъ добывать себѣ 2½ пенса въ день, съ своими нитками, иглами и снурками, и платя каждая одинъ пенсъ въ недѣлю за помѣщеніе въ комнатѣ, гдѣ работаютъ.
"Въ самомъ дѣлѣ почему этотъ народъ не идетъ въ рабочіе дома? Неужели бы онѣ не захотѣли, еслибъ могли? Обратимся къ этой дѣвушкѣ, которая вошла послѣ всѣхъ. Ей 16 лѣтъ, хотя на видъ кажется 30. Она была служанкой въ двухъ мѣстахъ и отъ обоихъ получила хорошіе атестаты, по принуждена была оставить послѣднее мѣсто по причинѣ продолжительной болѣзни и поступить въ больницу. По выходѣ оттуда она не могла найти себѣ мѣста, заложила все свое платье, нѣсколько недѣль терпѣла всѣ лишенія и голодъ и, наконецъ, вынуждена была просить помощи «у соединенныхъ благотворительныхъ обществъ», была въ совѣтѣ правленія, гдѣ ей сказали, что помѣщеніе было полно, и что для нея ничего нельзя сдѣлать; такимъ образомъ она принуждена была уйти и слѣдующіе день и ночь бродила по улицамъ, утромъ пошла къ судьѣ, который сказалъ ей, что положеніе ея тяжело, во что онъ ничего не можетъ сдѣлать для нея. Еслибъ она дала грубый отвѣтъ какому-нибудь изъ полицейскихъ офицеровъ, такъ неправильно называемыхъ «помогающими» (releving officers), то судья этотъ, каковъ бы онъ ни былъ, сдѣлалъ бы что нибудь для нея, и дѣвушка нашла бы себѣ убѣжище хоть въ тюрьмѣ. Бѣдное существо достало тогда себѣ швейную работу за упомянутую нами обильную плату, но ея тощія руки такъ потѣли отъ истощенія, что марали сорочки, и ей отказали; послѣ нѣсколькихъ дней и ночей голоднаго скитанія кто-то указалъ ей на пріютъ, гдѣ она находится теперь, почти оглохшая отъ простуды, которую она получила, проводя ночи у дверей домовъ. Здѣсь есть еще другая дѣвочка, моложе 13 лѣтъ, тоже безъ родныхъ и друзей, которая, какъ и всѣ прочія, прошла черезъ всю обычную рутину голода и лишеній, пока наконецъ дали ей здѣсь ночной пріютъ. Тутъ еще дѣвочка 15 лѣтъ: она съ сестрой своей работала куклы, и обѣ могли добывать 5 и 6 шиллинговъ въ недѣлю; но потомъ работы не стало, сестра ея куда-то ушла и уже не приходила, и теперь для нея единственнымъ убѣжищемъ служитъ пріютъ, изъ котораго она утромъ уходитъ бродить по улицамъ, пока въ сумерки снова не отворятъ ей ея жилища.
"Есть здѣсь еще одна особа, порядочная женщина по манерамъ и воспитанію, дочь морского офицера; она говоритъ по-французски, понимаетъ по-нѣмецки, можетъ учить музыкѣ, и въ ея лицѣ, какъ оно ни исхудало и ни истощено, можно еще разглядѣть то, что нѣкогда было красотою. О ней очень мало извѣстно, потому что она молчитъ о своихъ родственникахъ и своей прежней жизни, но изъ того немногаго, что можно было узнать, видно, что какой-то джентльменъ былъ причиною ея настоящаго горькаго положенія. Она и маленькій сынъ ея находятъ здѣсь ночной кровъ, принимаемый тѣмъ съ большею признательностью, что бѣдная леди, если можно только ее назвать такъ, прошла почти всѣ степени лондонской бѣдности, начиная отъ грязнаго курятника, куда впускаютъ женщинъ въ Ислингтонѣ, до сараевъ, въ которые загоняютъ ихъ въ Ламбесѣ.
"Но безполезно повторять здѣсь подобные горькіе разсказы, отъ переполненныхъ бѣдствій которыхъ болѣзненно содрогнутся наши читатели. Воротимся еще разъ въ мужской пріютъ. Теперь пробило уже 9 часовъ вечера, и всѣ ряды коекъ заняты пришельцами; тѣ, которые пришли слишкомъ поздно, а такихъ всегда бываетъ отъ 40 до 50. должны спать на улицахъ, какъ сотни разъ дѣлали тѣ, которые попали теперь въ пріютъ. Между 300 пришельцевъ не слышно ни одного слова, каждый умылся и легъ на свою койку, каждый получилъ съ признательностію маленькій хлѣбъ, который съѣденъ прежде нежели раздавальщикъ успѣлъ одѣлить всѣхъ. Настаетъ чтеніе молитвъ, въ которомъ всѣ участвуютъ. Затѣмъ каждый снимаетъ свое лохмотное платье, хотя по истинѣ не понятно, какъ они снимаютъ, и еще болѣе, какъ они потомъ надѣваютъ его; положивъ его возлѣ себя на полъ, скорчиваются они подъ своими жесткими одѣялами и засыпаютъ. Сторожъ не спитъ всю ночь, но въ немъ здѣсь нѣтъ ни малѣйшей нужды; между этими бѣдными, тощими формами здѣсь рѣдко даже движеніе: истощенные голодомъ и усталостью они спятъ, словно имъ нѣтъ никакой надобности въ остальномъ мірѣ, словно грядущій день освѣтитъ не ту же самую жизнь одиночества и нищеты.
«Таковъ правдивый и по истинѣ краткій отчетъ о нашихъ бездомныхъ бѣдныхъ и таковъ пріютъ для покинутыхъ всѣми. Учрежденія болѣе человѣколюбиваго нежели такіе пріюты — не существуетъ на землѣ. Но ни одно почтенное или духовное лицо не рѣшается говорить о нихъ, потому что разсказъ объ отвратительной бѣдности въ Лондонѣ тяжелъ для ушей, привыкшихъ къ изящному, да и притомъ тѣ, которые нуждаются въ такихъ пріютахъ, не негры, а такіе же бѣлые, какъ и мы. Эти пріюты не имѣютъ ежегодныхъ митинговъ, въ которыхъ могутъ выставить интересныхъ „черныхъ“ и доказать, какъ души ихъ были спасены съ тратою почти 1000 фунтовъ за каждую. Бѣдность, которой помогаютъ эти пріюты, и пороки, которые предотвращаютъ они, слишкомъ не живописны и слишкомъ дѣйствительны. Такіе пріюты могутъ просить о вспоможеніи вслѣдствіе крайней нужды своей, точно также, какъ страданія бѣдныхъ взываютъ къ нимъ самимъ. Настаетъ Рождество со всѣми его благотворительными складчинами и приношеніями; въ эти дни особенно сердце должно быть открыто, и рука щедра къ тѣмъ, у которыхъ нѣтъ пристанища, и которыхъ Провидѣніе посѣтило жестокими несчастіями, какія мы старались описать здѣсь. Въ такую пору, помня о себѣ, вспомнимъ и о другихъ, вспомнимъ о тѣхъ бѣдныхъ, малыхъ сиротахъ, набирающихъ зеленый кустарникъ для рождественскихъ праздниковъ, не приносящихъ имъ никакой радости, и дадимъ лепту отъ нашего изобилія на человѣколюбивое дѣло, которое, при своихъ ограниченныхъ средствахъ, все-таки исполняетъ долгъ свой, спасая несчастныхъ отъ голода и давая кровъ нашимъ бездомнымъ бѣднякамъ».
Вотъ какія картины бѣдности представляетъ самый вліятельный органъ гласности въ Англіи. Онъ не увлекается ложнымъ патріотизмомъ или ложнымъ самодовольствіемъ или ложною боязнью вооружить бѣдныхъ противъ богатыхъ, и не только не старается оттѣнить печальную картину, но напротивъ того умышленно сгущаетъ краски, чтобы произвести болѣе сильное впечатлѣніе на читателя. И впечатлѣніе было произведено: несмотря на множество существовавшихъ въ Лондонѣ пріютовъ, учреждены новые, и обильно потекли пособія въ этомъ громадномъ городѣ, равномъ по народонаселенію Сардиніи или Бельгіи, куда сходятся люди изо всѣхъ странъ свѣта, и гдѣ поэтому по необходимости должно скопиться много нищеты и несчастій. Стоя съ ними лицомъ къ лицу, англичане не теряютъ бодрости, не складываютъ молча рукъ своихъ и не ограничиваются одними вздохами о неосуществленныхъ идеалахъ. Увы! идеалы существуютъ только въ легковѣрномъ воображеніи наивныхъ мечтателей, которымъ кажется такъ возможнымъ перестроить общество по придуманной ими теоріи, а желать возможнаго, подвигаться впередъ, исправляя старое, дѣлая сдѣлки съ прошедшимъ, завѣщаннымъ и вѣками, и вѣчными законами, и свойствами человѣческой природы, кажется такимъ пошлымъ, «отсталымъ» путемъ. Вопросъ о бѣдныхъ въ Англіи постоянно подвергался и подвергается самымъ глубокимъ изысканіямъ, и, какъ всегда бываетъ въ Англіи, гдѣ общество съ давнихъ поръ привыкло заботиться о себѣ, изысканія эти дѣлаемы были не правительствомъ, а частными людьми и преимущественно газетами, которыя поручали эти изслѣдованія дѣльнымъ и свѣдущимъ людямъ. Много въ этомъ отношеніи сдѣлано было газетами «Times» и «Morning Chronicle». Но тѣмъ не менѣе надобно сказать, что къ числу національныхъ пороковъ англичанъ принадлежитъ одинъ, который поражаетъ иностранца, посѣщающаго Англію: это презрѣніе къ бѣдности. Надобно прибавить, что нигдѣ общество не дѣлаетъ столько для своихъ бѣдныхъ, какъ въ Англіи, но и нигдѣ бѣдность не имѣетъ такого ужаснаго вида, какъ среди этого великолѣпнаго Лондона, среди этихъ людей, одѣтыхъ съ изысканною чистоплотностію, тщательно вымытыхъ и выбритыхъ, съ лицами, дышащими довольствомъ и самоуваженіемъ. Любопытно подмѣчать брезгливую гримасу, которая является на этихъ самодовольныхъ лицахъ при взглядѣ, на нищету. Надобно также сказать, что при всеобщемъ довольствѣ и богатствѣ страны, нищета составляетъ здѣсь только рѣдкое исключеніе, если принять въ соображеніе почти трехъмилліонное народонаселеніе Лондона (включая сюда всѣ его окрестности), куда естественно стекаются бѣдные съ самыхъ отдаленныхъ мѣстъ Англіи. Подавать милостыню на улицахъ вовсе не въ обычаѣ англичанъ. Презирая праздность и лѣнь болѣе всего на свѣтѣ, они особенно боятся быть обманутыми, боятся, вмѣсто пособія дѣйствительной нуждѣ и нищетѣ, не поощрить лѣни и праздности. Въ англійскомъ обществѣ чрезвычайно развита благотворительность, хотя взятый отдѣльно англичанинъ можетъ показаться грубымъ и жестокимъ въ сравненіи съ южнымъ, романскимъ человѣкомъ; нервы его далеко не такъ впечатлительны и деликатны: это уже обыкновенное свойство или недостатокъ энергическихъ и твердыхъ характеровъ, руководящихся преимущественно разсудкомъ, а не мгновенными движеніями сердца. Въ понятіи всякаго англичанина все это совершенно освобождаетъ его отъ подачи милостыни; кромѣ того, по національному характеру своему, англичане вообще не любятъ давать деньги даромъ, и особенно да вать тамъ, гдѣ можно и не дать. Кромѣ того, они знаютъ, что въ Лондонѣ есть промышленныя компаніи, нанимающія нищихъ и малолѣтнихъ дѣтей для возбужденія большаго состраданія, и наживающихъ тѣмъ деньги. И такъ много въ этомъ отношеніи бываетъ обмана и подлога, что дѣйствительно трудно отгадать, гдѣ обманъ и гдѣ настоящая нужда. Въ этихъ обстоятельствахъ преимущественно заключается причина, почему такъ трудно подвинуть англичанина на частную благотворительность. При этомъ можемъ замѣтить мы, что ни у какого народа, кромѣ развѣ восточныхъ, частная благотворительность на улицахъ и дорогахъ не представляетъ такого всенароднаго обычая, какъ у насъ русскихъ, и преимущественно въ нашемъ низшемъ и купеческомъ сословіяхъ.
Мы сказали выше, что статья «Times» о бездомныхъ бѣдныхъ въ Лондонѣ произвела такое впечатлѣніе, что къ 25 января прислано было къ ея издателю болѣе 8 тыс. фунт. стерл. Объявляя объ этомъ, «Times» видитъ въ этомъ фактъ, обнаруживающій значительную перемѣну, происшедшую въ чувствахъ и привычкахъ англійскаго общества. «Ничто такъ не трудно, говоритъ газета по этому случаю, какъ дѣйствительно-вѣрное сравненіе одного вѣка съ другимъ. Насъ, людей XIX вѣка, особенно можно обвинить въ томъ, что мы хвалимъ самихъ себя. Но еслибы мы даже и дѣйствительно виноваты были въ самохвальствѣ, неужели самый фактъ этотъ не означаетъ чего-нибудь? Неужели каждому вѣку такъ свойственно хвалить самого себя? Напротивъ, никогда этого не было слыхано, никогда этого не дѣлалось до нашего вѣка. Всѣ прошлые вѣка обыкновенно восхваляютъ вѣка имъ предшествовавшіе, называя самихъ себя выродившимися и падшими: ни одинъ вѣкъ иначе не выражался о себѣ. Въ гомерическія времена, напримѣръ, міръ уже позорно ниспалъ съ своего прежняго величія, и люди не могли уже бросать громадныхъ скалъ, какъ прежде: это считалось геройствомъ въ тѣ времена. Римляне постоянно восхваляли добродѣтели своихъ предковъ. Цинцинатъ оставлялъ свой плугъ для предводительства войскомъ: тогда-то была настоящая простота; ни пышности, ни роскоши, все было мудро и первобытно. Въ слѣдовавшихъ вѣкахъ міръ постоянно падалъ, но любопытный фактъ въ томъ, что теперь старики не восхваляютъ уже времени своей юности; нѣтъ, теперь говорятъ они: „съ тѣхъ поръ все улучшилось“. Такого рода критическое воззрѣніе есть замѣчательный признакъ нашего времени, и едва ли случалось нѣчто подобное въ прежніе вѣка, исключая развѣ начало такой эпохи, какъ реформація. Насъ поражаетъ такого рода критическое воззрѣніе, когда мы слышимъ его отъ скромнаго и степеннаго стараго возраста, привыкшаго обыкновенно протестовать противъ предполагаемыхъ улучшеній и тщеславія настоящаго поколѣнія. Если въ фактѣ этомъ есть что-то небывалое, — то какъ мы должны понимать его? Намъ кажется, что самое естественное пониманіе его будетъ состоять въ томъ, что фактъ дѣйствительно таковъ; если наши дѣдушки и бабушки говорятъ, что они видятъ улучшеніе, такъ просто потому, что они видятъ его; если же въ прежнія времена отрицали его, такъ просто потому, что или его въ дѣйствительности не было, или оно было только въ незначительной степени. Струя благотворительности, которая потекла недавно по столбцамъ нашей газеты по поводу указанія самыхъ обыкновенныхъ случаевъ нищеты, безспорно доказываетъ несравненно большую впечатлительность въ общественномъ чувствѣ, нежели какая была прежде. Она обнаруживаетъ существованіе значительной массы народа, которая уже имѣетъ привычку давать, которая по своему душевному состоянію подготовлена къ тому, чтобы давать, какъ скоро настоящимъ образомъ обратятся къ ней. Правда, иногда давать вовсе не условливается привычкою, а бываетъ великимъ, мгновеннымъ усиліемъ, чѣмъ-то вродѣ сильнаго взрыва, или внутренняго землетрясенія: добрый духъ, такъ сказать, разрываетъ человѣка, выходя изъ него въ видѣ гинеи. Наши старомодные высшіе классы, которые представляютъ и поддерживаютъ духъ прошлаго вѣка, особенно склонны къ такого рода даянію. Здѣсь не мѣсто входить въ частности, но всѣ тѣ, которые имѣли дѣла по благотворительности, знаютъ, въ чемъ состоитъ тутъ самый затруднительный пунктъ. Для иныхъ, которые, впрочемъ, весьма добрые люди по своему, давать деньги есть настоящій волканическій процессъ; они смотрятъ на даванье, какъ на актъ, противный конституціи и статуту. А если и рѣшаются давать, то какъ бы покоряясь чему-то неизбѣжному, чему нельзя противиться. Но благотворительность, которая съ такою готовностію отвѣтила на нашъ недавній призывъ, уже обнаруживаетъ естественную склонность души къ подаянію, обнаруживаетъ привычку, всегда готовую дѣйствовать, какъ скоро представится къ тому удобный случай. Это уже состояніе души, которая смотритъ на даяніе, не какъ на эксцентрическое исключеніе изъ естественнаго правила, но какъ на правило собственное. Теперь всѣ одинаково понимаютъ человѣческую нужду и нищету, понимаютъ ихъ какъ одинъ изъ законовъ общественной системы. Но прежде люди, и не то чтобы вовсе лишенные чувства, смотрѣли на эти вещи просто какъ на факты, факты необходимые, неизбѣжные и т. п. Попробовать же дѣйствительно схватиться съ ними, войти въ борьбу съ неизбѣжностью — этого никогда не случалось со всѣми этими достойными людьми, исключая развѣ какого-нибудь филантропа. Сложа руки, смотрѣли они на истребленія, производимыя болѣзнями и нищетою, безъ малѣйшей мысли о томъ, что положеніе этихъ достойныхъ людей вовсе не было положеніемъ простого зрителя одной изъ самыхъ неблагопріятныхъ сторонъ міра, въ которомъ они живутъ. Пятьдесятъ лѣтъ назадъ солдатъ получалъ 1000 ударовъ плетью за самую ничтожную вину; общество смотрѣло на это, не видя въ этомъ никакой жестокости; судьи, товарищи и зрители не чувствовали при этомъ ни малѣйшаго негодованія, и тѣмъ менѣе ужаса. И не то, чтобы народъ былъ въ самомъ дѣлѣ жестокъ, но онъ смотрѣлъ на это, какъ на обыкновенное, привычное дѣло: оно было закономъ и обычаемъ. Ихъ идеи о справедливости были въ уровень съ ежедневными фактами. Вмѣсто того, чтобы повѣрять эти факты внутреннимъ принципомъ справедливости, они не разсуждали, а принимали свѣтъ такимъ, какимъ находили его. Все это измѣнилось теперь. Общество теперь смотритъ на зло, какъ на нѣчто такое, съ чѣмъ надо бороться и справиться, и уже не хочетъ оставаться страдательнымъ зрителемъ. Дѣйствующій, разыскивающій, дѣловой, разумный духъ благотворительности водворился въ обществѣ, онъ не оставляетъ людей въ покоѣ, а подвигаетъ ихъ на дѣло, сначала предлагая вопросы самому себѣ, потомъ спрашивая другихъ людей, вывѣдывая подробности случаевъ, затѣмъ устраивая планы и способы воззванія, собирая людей, систематизируя усилія, соединяя силы. Когда устроилась наша система благотворительности, легко могло статься, что механическій духъ болѣе или менѣе пробрался въ нее. Но дѣло въ томъ, что люди не соглашаются теперь смотрѣть на человѣческую бѣдность просто какъ на неразрѣшимую задачу, какъ на нѣчто такое, о чемъ было уже все передумано и высказано. Имъ нужно теперь схватиться съ этимъ фактомъ, — конечно, они не въ силахъ овладѣть имъ и уничтожить его, — но схватиться для того, чтобъ они много могли сдѣлать, развивая великую экономію пособія, корня котораго такъ глубоко вложены въ нашей нравственной и физической природѣ. Принимая значительныя пожертвованія, сдѣланныя въ такое короткое время въ пользу лондонскихъ пріютовъ, мы считаемъ ихъ признакомъ дѣйствительнаго общественнаго прогресса».
И прогрессъ этотъ конечно существуетъ, если о немъ свидѣтельствуетъ такой суровый судья англійскаго общества какъ «Times», котораго уже никакъ нельзя заподозрить въ лести своей странѣ. Напротивъ, никто не высказываетъ столько рѣзкихъ истинъ Англіи, какъ эта газета, пользующаяся именно вслѣдствіе этого величайшею популярностію. Да и вообще надо отдать справедливость англійской литературѣ: мужественность, прямота, иронія и сарказмъ, съ какими она указываетъ на темныя стороны Англіи, не имѣетъ примѣра ни въ одной европейской литературѣ. Если Европа знаетъ темныя стороны Англіи, то благодаря ея же собственнымъ писателямъ. Польза, какую принесло это направленіе для Англіи, неисчислима; если же оно и повредило ей въ Европѣ, то развѣ въ мнѣніи такихъ людей, которые знаютъ ее по книжонкамъ французскихъ соціалистовъ, то-есть по источнику самому мутному и невѣжественному, ибо французы вообще, съ весьма рѣдкими исключеніями, отдѣленные отъ нея своимъ одностороннимъ образованіемъ, не знаютъ и не могутъ знать ея отъ своей прирожденной ненависти къ ней. Въ ненависти своей они забываютъ даже и то, что самыя лучшія учрежденія ихъ суть не болѣе, какъ дурное подражаніе англійскимъ учрежденіямъ. Плохо той странѣ, которая не можетъ смотрѣть на себя критически! Да и много надо имѣть мужества, много любви къ правдѣ, чтобы передъ всѣми обнаруживать раны и болѣзни свои. Въ старые годы скрывать ихъ считалось національнымъ достоинствомъ, даже доказательствомъ любви къ отечеству, какъ-будто скрывать отъ другихъ собственные пороки значитъ быть добродѣтельнымъ. Ни одна страна въ мірѣ не подвергалась такому неумолимому процессу анализа и критики отъ сыновъ своихъ, какъ Англія, и дай Богъ, чтобы каждый изъ насъ любилъ Россію, какъ англичанинъ любитъ свою Англію. Но онъ не любитъ указывать на свѣтлыя стороны своего отечества, онъ ихъ и безъ того знаетъ, — его занимаютъ больше всего его темныя стороны; о нихъ любитъ онъ писать, говорить, кричать на весь міръ, потому что онѣ безпокоятъ, мучатъ, заботятъ его. Сколько, напримѣръ, и въ парламентѣ, и въ газетахъ наговорено было въ послѣднее время дурного объ англійскомъ флотѣ! Его обвиняли не только въ недостаточности, но во всяческой негодности, а кто же не знаетъ, что англійскій флотъ все-таки первый флотъ въ мірѣ? Дѣло въ томъ, что надо привыкнуть къ преувеличенности, къ какой вообще бываютъ склонны политическія партіи и возбужденное національное чувство, чтобъ умѣть отдѣлять существенное отъ несущественнаго въ ихъ рѣчахъ и газетахъ. А въ этомъ-то отдѣленіи всего легче ошибаться иностранцамъ, не привыкшимъ ни къ политическимъ нравамъ, ни къ оттѣнкамъ партій, ни къ учрежденіямъ Англіи. Смѣшно сказать, но по большей части все наше знаніе Англіи ограничивается только тѣмъ, что тамъ много бѣдныхъ. Да еслибы любая изъ странъ Европы была подвергнута такому же анатомическому процессу всяческихъ критическихъ изслѣдованій, какому постоянно подвергается Англія, любопытно знать, много ли бы живого и крѣпкаго уцѣлѣло въ странѣ этой? Гдѣ тѣ страны, которыя также мужественно борются съ обременяющимъ ихъ всяческимъ зломъ, какъ Англія борется съ бѣдностію, этою — увы! — неизбѣжною болѣзнію всякаго общества? Отчего, пріѣзжая въ Англію, вооруженный всяческими предубѣжденіями противъ нея, путешественникъ, узнавши ее, оставляетъ ее полный удивленія и глубокаго уваженія къ ней? Вотъ этотъ бы вопросъ желали мы предложить тѣмъ, которые указываютъ на Англію, какъ на исключительную страну пауперизма и нищеты, какъ будто бы другія страны Европы изъяты отъ этого несчастія.