Приняли.
правитьВагонъ 3-го класса. Ежеминутно мѣняются передъ вами новые типы; одинъ входитъ, другой выходитъ; недавно лишь, по ту сторону Барановичей, я легъ спать съ цѣлой «холястрой», кажется, все знакомыхъ лицъ, а проснулся — новыя физіономіи, новыя платья, новые типы!..
На дворѣ свѣтаетъ, и синяя полоса пробивается въ окно, но тусклый огонь въ вагонномъ фонарѣ еще мерцаетъ, отдавая тяжелымъ и непріятнымъ запахомъ. Публика, въ общемъ, еще спитъ. Я открылъ полузакрытые глаза и увидѣлъ предъ собою въ концѣ скамьи двухъ евреевъ.
Одинъ сидитъ, опершись головой о стѣнку, съ закрытыми глазами, чешется подъ жилетомъ и зѣваетъ, а другой, наоборотъ, сидитъ, наклонивши голову внизъ, смотритъ на концы своихъ ногъ, третъ руками колѣни и всѣмъ корпусомъ шатается.
Оба они говорятъ однимъ тономъ, не то высокимъ, не то низкимъ, и говорятъ не другъ съ другомъ, а каждый, какъ будто бы, говоритъ съ самимъ собою.
Нехотя, я прислушиваюсь къ ихъ разговору.
— Куда они лѣзутъ? вѣдь не допускаютъ, гонятъ ихъ какъ собакъ, палками гонятъ. Нѣтъ! Такъ имъ все-таки хочется только латынь. Говорю я моему, — на какого чорта. вамъ это, не лучше было бы уже, говорю я, за это время научиться, говорю я, какому-нибудь ремеслу?
— То же самое, что съ моимъ!
— Странный какой-то міръ… Недавно лишь, кажется были заняты собраніями, засѣданіями, митингами, носились съ красными флагами, и, вотъ, — на-те вамъ совсѣмъ латынь!
— То-же самое, что съ моимъ: онъ поглотилъ бы весь міръ. День и ночь, день и ночь — географія…
— Я только хотѣлъ бы знать, что изъ этого будетъ? Допустимъ на минуту, что ихъ уже допустили и они уже хорошо выдержали, гладко, хорошо и прекрасно, все кругомъ, какъ слѣдуетъ, ну, а дальше? Дальше что? Нѣтъ, я васъ спрашиваю, что будетъ дальше? Если бы они хоть были богатые, а то они всѣ — капцаны! Вамъ нужно было бы видѣть этихъ юношей у насъ: оборванные, ободранные, голодныя дѣти портныхъ и сапожниковъ.
— У меня то-же самое. Мой, кромѣ того, что достаточно возится съ собою, имѣетъ еще учениковъ — трехъ бѣдныхъ парней.
— Я уже давно плюнулъ бы: чертъ тебя возьми, выбивайся изъ силъ! — что мнѣ въ самомъ дѣлѣ до этого? Моей головы я на тебя не посажу, и что я могу сдѣлать? Могу ходить, надоѣдать, просить. Сначала я имѣлъ протекцію и сильную протекцію. Нашъ главноуправляющій обѣщалъ мнѣ письмо къ правителю канцеляріи попечителя округа, и я началъ ходить къ нему за письмомъ. День за днемъ, день за днемъ, и каждый разъ онъ откладываетъ на завтра, завтра — на послѣ-завтра, такъ что это порядочно мнѣ надоѣло. На силу-то, послѣ долгихъ мытарствъ, я выплакалъ у него письмо и отправился съ нимъ къ правителю канцеляріи. Пріѣзжаю я къ правителю канцеляріи попечителя округа, оказывается, что правитель канцеляріи уже не состоитъ правителемъ канцеляріи, а попечитель округа уже получилъ должность губернатора и, говорятъ, со временемъ сдѣлается министромъ народнаго просвѣщенія. Но пока что — мнѣ плохо.
— То-же самое, что у меня. У насъ былъ нѣкій Маршакъ, который объѣхалъ весь міръ и нигдѣ не былъ допущенъ, такъ онъ взялъ и совсѣмъ отравился…
— А что-же? Развѣ можно перенести это горе съ процентами и циркулярами? Что день, то новый циркуляръ. Сколько еврейскихъ юношей — столько циркуляровъ… Вотъ вы увидите, дождемся мы того, что совсѣмъ перестанутъ принимать. Напримѣръ, возьмите Шполу. Шпола — еврейскій городъ? Не такъ-ли?
— Или, напримѣръ, въ Ананьевѣ. Въ Ананьевѣ ежегодно принимали не менѣе трехъ евреевъ.
— Для чего вамъ Ананьевъ? Возьмите лучше Томашполь. Въ Томашполѣ, говорятъ, въ этомъ году не приняли ни одного еврея.
— А у насъ въ этомъ году приняли 18 евреевъ.
Этотъ послѣдній голосъ раздался сверху. Мои оба еврея (и я также), оглянувшись, посмотрѣли на верхнюю полку, и глазамъ нашимъ представилась пора ногъ въ висячемъ положеніи, одѣтыхъ въ глубокія резиновыя галоши. Ноги принадлежали еврею съ всклокоченной головой и заспаннымъ, какъ будто опухшимъ лицомъ.
Оба собесѣдника, глядя на заспаннаго еврея, положительно ѣдятъ его глазами, какъ будто онъ рѣдкое явленіе, оба вмѣстѣ сразу оживляются, съ искрящимися отъ радости глазами спрашиваютъ у верхняго:
— У васъ, говорите, приняли 18 евреевъ?
— 18 штукъ, какъ одного, въ томъ числѣ и моего.
— Вашего также приняли?
— Еще какъ приняли!
— Гдѣ, гдѣ?
— У насъ таки, въ Малой Перещепеной?
— Въ какой Перещепеной? Гдѣ это Перещепена?
Оба поднимаются на ноги, переглядываясь другъ съ другомъ, и во всѣ глаза смотрятъ на субъекта съ верхней полки. Послѣдній, насупившись, глядитъ внизъ.
— Малую Перещепену вы не знаете? Есть городокъ такой. Вы совсѣмъ никогда не слыхали? Есть двѣ Перещепены: Большая Перещепена и Малая Перещепена, такъ я самъ изъ Малой Перещепены.
— Если такъ, то слѣзьте, пожалуйста, сюда; что вы тамъ будете сидѣть одни подъ потолкомъ?
Владѣлецъ ногъ въ резиновыхъ галошахъ медленно и кряхтя слѣзаетъ къ двумъ собесѣдникамъ, которые раздвигаются, очищая для него мѣсто и, какъ голодная саранча, набрасываются на него.
— Такъ вы говорите, что вашего приняли?
— Еще какъ приняли!
— Окажите же, любезный, какъ это случилось и какимъ образомъ? У васъ, повидимому, берутъ…
— Деньги, вы думаете? Боже упаси! О деньгахъ нельзя даже упоминать! Т. е, когда-то у насъ, положимъ, брали деньги, и еще какія деньги! О-го-го! Бывало, ѣздили къ намъ даже изъ окружныхъ мѣстъ, зная уже, что Перещепена — это городокъ, гдѣ берутъ… Но уже года два, какъ донесли (на мое счастье) — и перестали брать и у насъ деньги.
— А что-же? протекція?
— Какая тамъ протекція? Они разъ навсегда постановили: какъ только еврей, такъ и принять! «Принимать и никакихъ!»
— И это правда? Что вы говорите? Вы, повидимому, издѣваетесь надъ нами.
— Какія тамъ издѣвательства? Я вовсе на это не способенъ.
Всѣ трое подозрительно смотрятъ другъ на друга, какъ будто каждый хочетъ прочесть, что у другого на лицѣ написано, но такъ какъ на ихъ лицахъ ничего рѣшительно не написано, то прежніе двое спрашиваютъ третьяго:
— Постойте, какъ вы сказали? Откуда вы сами?
Третій уже начинаетъ какъ бы немного негодовать.
— Я же вамъ уже три раза сказалъ, что изъ Перещепеной, Малой Перещепеной.
— Простите насъ, мы впервые слышимъ городъ съ такимъ названіемъ.
— Ха-ха-ха! Перещепена — городъ? Вотъ тебѣ тоже городъ! Перещепена — не городъ, а городокъ, можно сказать, деревня.
— А все таки, по вашимъ словамъ, имѣется у васъ тамъ… гимназія!.
Перещепенскій еврей сурово и пристально смотритъ на нихъ.
— Кто же вамъ сказалъ, что у насъ въ Перещепеной имѣется гимназія?.
Мои оба еврея въ свою очередь удивленно смотрятъ на третьяго.
— Вы же говорите, что вашего приняли у васъ таки, въ Перещепеной?
Перещепенскій еврей смотритъ на нихъ разбойничьими глазами, затѣмъ онъ встаетъ и кричитъ имъ прямо въ лицо:
— Въ солдаты его приняли! Въ солдаты! Въ солдаты!