IV.
правитьВдова купчиха Василису Панкратьевна Залихватова имѣла сорокъ лѣтъ отъ роду, передъ обѣдомъ выпивала по рюмкѣ звѣробойной настойки, по субботамъ ходила въ баню и мазалась тамъ, то дегтемъ, то водкой съ перцемъ, то медомъ съ солью. Супругъ ея, Иванъ Герасимовичъ, лѣтъ пять тому назадъ, въ одинъ прекрасный день, пришелъ изъ бани, почувствовалъ сильную жажду, выпилъ графинъ квасу со льдомъ и черезъ недѣлю волею Божьею помре; вслѣдствіе чего, въ поминанье Василисы Панкратьевны къ десяти уже "вписаннымъ Иванамъ былъ прибавленъ одиннадцатый, — «Иванъ новопреставленный» и Василиса Панкратьевна стала называть себя сиротой. Память мужа она чтила свято, каждую родительскую субботу пекла блины, варила кутью и овсяный кисель. Послѣ смерти мужа она осталась богатой и бездѣтной вдовой и продолжала торговлю, сдавъ свою лавку на отчетъ прикащику. Хотя Иванъ Герасимовичъ при жизни своей и бивалъ Василису Панкратьевну и называлъ ее «сырой несмыслящей бабой», тѣмъ не менѣе, она, то и дѣло, поминала его и даже всплакивала. Особенно это бывало въ посты. Пядетъ, бывало, обѣдать, ткнетъ вилкой въ груздь и зальется слезами, приговаривая:
— Голубчикъ-то мой, покойничекъ-то, ужь куда любилъ груздочкомъ закусывать. Дай Богъ ему царство небесное!
Спустя полгода послѣ смерти мужа, къ Василисѣ Панкратьевнѣ забѣгали разныя свахи и стали предлагать жениховъ. Женихи были и купцы, и чиновники, и даже отставные военные, но Василиса Панкратьевна на отрѣзъ отказала имъ, благоразумно говоря, что имъ нужно не ее самое, а деньги.
Было у Василисы Панкратьевны и что-то въ родѣ любовника и чуть было не кончилось законнымъ бракомъ. Въ домѣ ея жилъ какой-то чиновникъ; чиновникъ этотъ понравился ей за свою скромность. Однажды онъ принесъ ей за квартиру деньги. Его оставили пить чай; къ чаю появились варенья, моченья, наливки и закуски, что твой обѣдъ. Чиновнику понравилось это, и онъ сталъ ходить чаще бесѣдовать съ хозяйкой. Василиса Панкратьевна замышляла было выдти за него замужъ, да вдругъ чиновникъ ни съ того ни съ сего занялъ у ней сто рублей, запилъ и неизвѣстно куда скрылся.
— Теперь хоть съ неба какой человѣкъ упади, хоть ангелъ, хоть принцъ какой посватайся, такъ и за того не пойду, говорила Василиса Панкратьевна. — Живу я не безъ мужчинъ, — слава Богу, — шестеро молодцовъ у меня въ домѣ, — значитъ меня никто не обидитъ.
Въ домѣ ея безвыходно пребывали странники, странницы, бесѣдовали съ нею о святыхъ мѣстахъ, о китахъ, на которыхъ стоитъ земля, объ антихристѣ, и выпрашивали себѣ денежную милость, мыло, огарки стеариновые и кое что по части съѣстнаго.
Всѣмъ дѣломъ Василисы Панкратьевны заправлялъ ея старшій прикащикъ, Вавило Степановъ Рогаткинъ, которому и была отдана лавка, отчетъ о которой предъявляла онъ разъ въ годъ послѣ счета, на Пасхѣ.
Рогаткину было лѣтъ подъ сорокъ. Его солидная физіономія отнюдь не походила на прикащичью, а была какою-то хозяйскою, — физіономіею подрядчика по казеннымъ постройкамъ. Почтенная толщина, подстриженная борода, сильно напомаженные волосы, на головѣ всегда шляпа, на рукѣ перстень съ сердоликовою печатью и въ жилетномъ карманѣ глухіе золотые часы съ толстою цѣпью черезъ шею. Зимою онъ носилъ енотовую шубу, а лѣтомъ солидное пальто безъ таліи; по воскреснымъ и праздничнымъ днямъ ходилъ къ ранней обѣднѣ, становился на клиросъ и пѣлъ съ дьячками. Какъ старшій прикащикъ на отчетѣ, Рогаткинъ могъ уходить со двора когда ему вздумается и не скрываясь держать у себя въ шкапу четвертную бутыль съ водкой. Прикащики Залихватовой, хотя и не боялись его какъ хозяина, но питали къ нему нѣкоторое уваженіе и за глаза ругали дьяволомъ.
Рогаткинъ, какъ водится, былъ не безъ грѣха, и хотя представлялъ хозяйкѣ отчетъ о торговлѣ, но порядочно таки понагрѣвалъ руки. Нагрѣваніемъ же этимъ онъ не былъ доволенъ, въ головѣ его сидѣла мысль завладѣть всѣмъ состояніемъ хозяйки, для достиженія чего онъ видѣлъ одинъ исходъ — женитьбу на ней вслѣдствіе чего онъ сталъ ухаживать за ней, льстить, подхалимничать.
Однажды вечеромъ Василиса Панкратьевна сидѣла у себя въ спальной, окруженная двумя странницами, уже около мѣсяца жившими у ней, и какимъ-то новоприбывшимъ странникомъ, именовавшимъ себя старцемъ Кузьмою. Передъ ними на столѣ стояли разныя сласти и графинъ съ настойкою. Въ комнату вошелъ Рогаткинъ и поклонился. Ораторствовавшій въ это время старецъ зл Кузьма вскочилъ съ мѣста, ткнулъ Рогаткина въ грудь пальцемъ и закричалъ.
— Что за человѣкъ? Сказывайся!
— Молодецъ это мой, батюшка, торговлей занимается, отвѣчала Василиса Панкратьевна. — Что тебѣ, Вавило? обратилась она къ прикащику.
— Да такъ-съ. Вотъ пришли изъ лавки, узналъ я, что у васъ здѣсь бесѣда душеспасительная идетъ, такъ послушать пришелъ. Не все же, Василиса Панкратьевна, мірское-съ — нужно и о душѣ подумать.
— Конечно, душа у насъ первое дѣло. Садись. Продолжай батюшка, отецъ Кузьма, продолжай. Старецъ Кузьма откашлялся и началъ:
— Отъ святаго града Кіева и до святыхъ угодниковъ соловецкихъ прошелъ я и видѣлъ, что земля русская погибаетъ. Странные, яко псы смердящіе, изъ домовъ изгоняются и нѣсть должнаго подаянія имъ.
— Это точно-съ, Василиса Панкратьевна, они какъ есть правду говорятъ, перебилъ Рогаткинъ. — Теперича, хоть бы у насъ въ рынкѣ: всѣхъ этихъ странненькихъ и вотъ что со сборомъ ходятъ, съ большою опаскою принимаютъ. Первое дѣло сейчасъ покажи книгу, спрашиваютъ. Есть усердіе, — такъ дай такъ. Третьяго дня вонъ у Свистакова въ лавкѣ, такъ даже побили одного какого-то божья человѣка, будто бы онъ тамъ пачку платковъ голандскихъ стянулъ.
— Погибнутъ и будутъ ввержены… отозвался на это старецъ Кузьма. — Приспе бо время, да егда антихристу родиться есть… Протрубилъ ангелъ и излилъ чашу. Горе вамъ мужіи и жены нечестивые! Жупелъ, адъ кромѣшный! Разверзется земли утроба и огнь пожретъ… Погибнутъ нечестивые и будетъ плачъ и скрежетъ зубовный!
— Батюшка, а я-то? со слезами на глазахъ спросила его Василиса Панкратьевна.
— Не погибнешь! Отецъ возста на сына, сынъ на отца…
Старецъ умолкъ, подошелъ къ столу и выпилъ рюмку настойки. Василиса Панкратьевна вздыхала и отирала платкомъ глаза; странницы отъ умиленія покачивали головами. Было молчаніе. Рогаткинъ прервалъ его.
— Да-съ, отецъ на сына возстаетъ, сынъ на отца. Вонъ у Деркина, можетъ изволили слышать, сынъ подобралъ къ шкатулкѣ ключъ и началъ потаскивать, а отецъ въ исправительное его засадилъ.
— Не говори, Вавило, будетъ!.. Душа моя вся изныла, сказала хозяйка и молчаніе водворилось снова.
Въ комнату вошла кухарка и сказала, что ужинъ поданъ. Послѣ ужина странникъ и странницы удалились на покой. Василиса Понкратьевна также отправилась въ спальную. Рогаткинъ пошелъ за ней.
— Что тебѣ Вавило? спросила его Василиса Панкратьевна.
— Поговорить съ вами хочу-съ.
— Ну?
— А вотъ вы извольте присѣсть.
Василиса Панкратьевна сѣла.
— Не въ зазоръ или въ обиду вамъ говорить буду, началъ Рогаткинъ: — а собственно, лто къ вамъ всякое почтеніе имѣю. Это какъ есть, въ этомъ не сомнѣвайтесь. Вы женщина молодая и дѣточками васъ Богъ не благословилъ — одно. Конечно, сожитель вашъ Иванъ Герасимовичъ, дай Богъ ему царство небесное, человѣкъ былъ отмѣнный, души ангельской. Помня его благодѣянія, я ежедневно поминаю его въ молитвахъ, только вѣдь, Василиса Панкратьевна, живой объ живомъ и думаетъ… Къ тому же у васъ лавка, а вы сами знаете, нешто молодцы имѣютъ такое почтеніе ко мнѣ, какъ къ хозяину? Никогда-съ. Вѣдь ужъ смотришь, куска иногда не доѣшь, а грѣшнымъ дѣломъ въ трактиръ сходишь, рубля въ выручкѣ и недосчитывайся, — выудили. Теперича и торговлю расширить бы можно… только вѣдь я все же молодецъ на отчетѣ и больше ничего, вы все-таки ко мнѣ довѣрія имѣть не можете. Двадцать лѣтъ вы меня знаете за человѣка хорошаго, курицы неизобидѣлъ, не токма что… Хвалиться грѣхъ, но вѣдь Богъ видитъ. Вы дама прекрасная, все по божески…
— Да ты насчетъ чего? Что я все въ толкъ взять не могу, спросила наконецъ Василиса Панкратьевна. Да не въ обезсудъ будь вамъ сказано, насчетъ законнаго брака. Не думайте, чтобы тутъ капиталы или домъ, вѣрьте чести — нѣтъ-съ.
— Ну такъ чтожъ, съ Богомъ!
— Вы все въ понятіе взять не можете. Я говорю насчетъ брака съ вами, такъ какъ вы дама молодая и пречудесная…
— Это ты на мнѣ жениться хочешь, что-ли?
— На васъ-съ. Что же, Василиса Панкратьевна, имѣю маленькіе капиталы и изъ себя не каверзенъ.
— Что ты, что ты мелешь! Ступай, ступай! замахала руками Василиса Панкратьевна. — Вишь тебѣ что въ голову лѣзитъ.
— За что же-съ? Кажется, я съ почтеніемъ.
— Ступай съ Богомъ… Христосъ съ тобой!
— Я пойду-съ. Только вы можетъ быть еще подумаете? Конечно, вѣдь это судьба, на всю жизнь-съ.
— И думать тутъ нечего…
— Какъ угодно. Прощайте, покойно опочивать.
«Свихнулось», думалъ Рогаткинъ, выходя изъ спальной хозяйки.
Неудалось ему воспользоваться всѣмъ состояніемъ Василисы Панкратьевны, почемъ не унывалъ, сталъ думать, какъ бы попользоваться хоть кушемъ порядочнымъ, и скоро придумалъ.
Было утро. Молодцы напились чаю отправились въ лавку. Рогатинъ остался дома, чтобы поговорить съ хозяйкой о дѣлахъ.
Василиса Панкратьевна, укутанная въ теплый салопъ и съ подвязанною платкомъ щекою, пила чай. Передъ ней сидѣлъ Рогаткинъ.
— Товаръ очень дешево продается, говорилъ онъ таинственно озабоченнымъ тономъ: — только надо купить всю партію, огуломъ-съ. Товару тысячъ на десять, а человѣку этому, что товаръ продаетъ, деньги до зарѣзу нужны, просто — хоть въ петлю полѣзай; и проситъ онъ за него пять тысячъ-съ. Я ужь съ нимъ порѣшилъ, теперь какъ вы? Дѣло очень выгодное и для насъ подходящее.!
— Такъ покупай!
— Да на наличныя не можемъ, денегъ нѣтъ. Какъ я ни бился, — ничего не подѣлаешь. Надо векселекъ выдать.
— Ну вотъ ужь, будто и нѣтъ денегъ.
— Да вѣдь вы сами знаете, деньги у насъ въ оборотѣ. Чтожь вы вексель боитесь выдать? Вѣдь за эти пять тысячъ, это ужь послѣднее дѣло, двѣнадцать получите. Семь тысячъ на полу не подымешь. Я вамъ собственно это для того говорю, что торговлю вашу въ точности соблюдаю, а то бы взялъ своего капиталишка тысченки три, да товарища подъискалъ, и купили бы. Мнѣ что… Вотъ я и вексель приготовилъ. Подпишите!
— А вотъ я къ брату съѣзжу, да съ нимъ посовѣтуюсь. Скажетъ онъ, что подписать, такъ я и подпишу.
— Дѣло не терпящее, Василиса Панкратьевна; сегодня въ двѣнадцать часовъ я этому человѣку долженъ послѣднее слово сказать, — да, или нѣтъ. Подпишите, я ему отдамъ, и сегодня же пріѣзжайте въ лавку товаръ смотрѣть.
— А ты не врешь?
— Да что вы, Василиса Понкратьевна, нешто я подлецъ какой.
— А побожись.
— Ей Богу-съ. Помилуйте, что вы это… Кажется не первый годъ знаете.
— Нѣтъ, ты перекрестись передъ образомъ.
Рогаткинъ перекрестился. — Скажи: будь я анафема.
— Да что вы это право. Женщина богобоязнедная, а такія слова заставляете говорить. Будь я анафема! повторилъ онъ и досталъ изъ боковаго кармана сертука вексель. — Перышко и черниленку сейчасъ подамъ.
Рогаткинъ сбѣгалъ въ молодцовскую и принесъ банку чернилъ и перо.
— Писать-то я, право, совсѣмъ уже забыла. Нѣтъ, Вавило, я не буду подписывать, проговорила Василиса Пакратьевна, взявъ перо и вертя его въ рукахъ: — кто знаетъ, что тамъ такое написано?
— Это какъ вамъ будетъ угодно, только вѣдь вы свое теряете. Вѣдь вы вексель видите, такъ прочтите его. Грамотѣ-то мало маля знаете.
— Ну прочтемъ вмѣстѣ. Читай!
Началось чтеніе.
— Все бы лучше подумать или показать кому, — право.
— Нѣтъ, Василиса Панкратьевна, вѣрно ужь намъ надо эти семь тысячъ просто въ печку бросить. Само въ руки дается, а тутъ еще отпихиваютъ. И смѣхъ, и горе! Прощайте, въ лавку пора!
— Да что ты расходился-то, давай я подпишу, только ты мнѣ говори, что писать-то.
— Ничего болѣе, окромѣ Василиса Залихватова, остальное ужь прописано.
— Нѣтъ, ты слова-то мнѣ говори.
— Извольте-съ.
Рогаткинъ всталъ за ея стуломъ и началъ.
— Вѣди-съ, — палочку и два колесика одинъ на другой поставьте. Вотъ такъ-съ. Теперь азъ махонькой. Написали? Слово и иже.
Василиса Панкратьевна остановилась.
— Ты мнѣ цифирь-то покажи, гдѣ здѣсь пять тысячъ прописано. Пятое-то слово. Можетъ здѣсь и больше.
— Вотъ извольте прочесть: пять тысячъ, не цифирью, а такъ словами, а вотъ и цифирь. Видите?
— Побожись. Скажи еще, будь я анафема.
— Экія вы какія недовѣрчивыя, да будь я анафема! Теперь пишите: люди и опять иже.
Послѣ долгихъ разговоровъ, божбы и увѣреній, вексель былъ подписанъ и прикащикъ надулъ хозяйку.
Она выдала вексель на имя Вавилы Степанова Рогаткина. Цѣль была достигнута. Черезъ недѣлю Рогаткинъ отошелъ отъ мѣста.!
Узнавъ продѣлку Рогаткина, Василиса Панкратьевна такъ и ахнула, заболѣла и цѣлую недѣлю пролежала въ постелѣ, обложенная тряпками съ уксусомъ, пила наговоренную воду и перемазалась всѣмъ, чѣмъ только можно было вымазаться. По совѣту родственниковъ хотѣла было она затѣять тяжбу и наняла ходатая, но ходатай взялъ съ нее сто рублей на гербовую бумагу и пропалъ съ ними, а Рогаткинъ получилъ деньги.
Рогаткинъ пошелъ далеко, записался въ купцы, снялъ лавку, женился на купеческой дочкѣ, взялъ за ней пятнадцать тысячъ и теперь отростилъ брюшко, наживаетъ копѣйку и благодушествуетъ съ своей сожительницей, которая чуть ли не каждый годъ приноситъ ему въ даръ по ребенку.