Призраки и жизнь (Слепцов)/Дело 1867 (ДО)

Призраки и жизнь
авторъ Александр Александрович Слепцов

Опубл.: 1867. Источникъ: az.lib.ru • Текст издания: журнал «Дело», №№ 10—11, 1867.

Это произведение было опубликовано до 7 ноября 1917 года (по новому стилю) на территории Российской империи (Российской республики), за исключением территорий Великого княжества Финляндского и Царства Польского, и не было опубликовано на территории Советской России или других государств в течение 30 дней после даты первого опубликования.

Поскольку Российская Федерация (Советская Россия, РСФСР), несмотря на историческую преемственность, юридически не является полным правопреемником Российской империи, а сама Российская империя не являлась страной-участницей Бернской конвенции об охране литературных и художественных произведений, то согласно статье 5 конвенции это произведение не имеет страны происхождения.

Исключительное право на это произведение не действует на территории Российской Федерации, поскольку это произведение не удовлетворяет положениям статьи 1256 Гражданского кодекса Российской Федерации о территории обнародования, о гражданстве автора и об обязательствах по международным договорам.

Это произведение находится также в общественном достоянии в США (public domain), поскольку оно было опубликовано до 1 января 1929 года.

ПРИЗРАКИ И ЖИЗНЬ.

ГЛАВА ПЕРВАЯ.

I.

Я*** городокъ — Москвы уголокъ; городокъ хоть куда; онъ одинъ изъ лучшихъ губернскихъ городовъ европейской Россіи, въ немъ тридцать пять тысячъ жителей, нѣсколько улицъ сплошь застроены каменными домами. Многія зданія сохранились изъ допетровской старины, и придаютъ городу своеобразный характеръ. Въ Я*** и магазины недурны, есть и фабрики и богатое купечество. По берегу широкой, роскошной рѣки тянется чугунная рѣшетка, насаженъ тѣнистый бульваръ. Рѣшеткѣ не суждено красоваться во всемъ блескѣ; не проходитъ мѣсяца, чтобы, улучивъ темную ноченьку — своего вѣрнаго товарища, лихой добрый молодецъ не стянулъ сажени двѣ чугуна на свою потребу… По близости рѣки промыселъ безопасенъ, нетруденъ и за охотниками до него дѣло не стоитъ. Городъ иной разъ поправляетъ рѣшетку, но но большей части довольствуется приказаніемъ заколотить досками опустѣвшее пространство, — и набережная мало по малу теряетъ свое литое украшеніе: за то деревья ея разростаются широко, густо, какъ не разростись имъ въ столицѣ. Въ свѣтлый, тихій день подъ тѣнью ихъ можно отдаться всепроникающему созерцанію родной русской картины: рѣка, со стороны города окаймленная крутизною, на противоположномъ берегу омываетъ безграничную гладь. Взоръ теряется, утопаетъ въ этой глади, ему не на чемъ остановиться… грудь невольно наполняетъ томленіе, становится грустно… А тутъ, вторя безотрадному настроенію, раздалась заунывная пѣсня, въ невеселый часъ запѣтая вдохновеннымъ пѣвцомъ. — Изъ ровнаго потока звуковъ вырвался подавленный крикъ, и разрѣшился какимъ-то полутономъ. Отводишь глаза отъ степи, глядишь на рѣку… Не даромъ несутся съ нея глубокіе стоны: или бичевая идетъ:

Ой, ребята, ухнемъ

Ещё разикъ, еще разъ…

Или какъ улита ползетъ конноприводная баржа верстъ 25 или 30 въ сутки… Отвсюду вѣетъ тѣмъ же впечатлѣніемъ: что-то давитъ человѣка, а онъ, полусонный, еще не почувствовалъ въ себѣ силы одолѣть бѣду, и гнется и стонетъ подъ ней, и нога за ногу, понуривъ голову, устало плетется по жизненному пути… Сердце ноетъ, тоскуетъ ожиданіемъ лучшаго… а гдѣ оно?.. Ничто не въ состояніи разгулять томящей тоски. По набережной высятся лучшіе дома и губернаторскія хоромы — старинный, полуразвалившійся дворецъ съ роскошнымъ садомъ, который выходитъ на двѣ улицы и на И--скую площадь, украшенную шестью, семью церквями древней постройки и нелѣпо задуманнымъ, дурно-выполненнымъ памятникомъ какому-то сановнику.

У паперти одного изъ храмовъ И--ской площади, у Спаса нерукотвореннаго, стоитъ нѣсколько экипажей. Сегодня воскресенье, а Спасъ Нерукотворенный — модная церковь современнаго Я***. Членамъ губернскаго общества, заключеннымъ въ крайне-ограниченномъ горизонтѣ интересовъ и понятій, жизнь становится невыносимо-однообразна. Единственное имъ знакомое средство подавить скуку — скучать сообща; и они убиваютъ время въ гостиныхъ, собираются гдѣ только могутъ, сколько могутъ, не упуская ни одного повода къ собранію. Потому въ губернскомъ городѣ непремѣнно есть и модная церковь. Выбираютъ съ этой цѣлью или храмъ, посѣщаемый губернаторомъ, или приходъ услужливаго духовника двухъ, трехъ дамъ, своими сплетнями особенно вліятельныхъ въ городѣ.

Къ Спасу нерукотворенному подъѣхала щегольская пролетка. Ловко спрыгнулъ съ нея Павелъ Андреевичъ Берестовъ, красивый молодой человѣкъ лѣтъ двадцати двухъ.

— "А! а! здравствуйте, " привѣтствовалъ онъ, ступая на тротуаръ, проходившаго какъ разъ мимо, засѣдателя одной изъ палатъ — Александра Петровича Волгина.

— «Куда это вы, никакъ къ обѣднѣ? спросилъ засѣдатель, пожимая руку Берестова. — Да что же вы застанете?»

— На людей посмотрю. Зайдемте!

И пріятели вошли въ церковь. Пѣли причастный стихъ, потому запоздалые богомольцы остановились почти у входа. Берестовъ разсѣянно глядѣлъ по сторонамъ; спустя нѣсколько минутъ однако, глаза его остановились на двухъ дамахъ, скромно стоявшихъ въ сторонѣ отъ губернской аристократіи, и молившихся, кажется, съ искреннимъ усердіемъ…

— «Кто это? спросилъ онъ у Волгина, — тамъ на лѣво.»

Волгинъ обернулся но направленію, указанному Павломъ Андреевичемъ.

— «Какъ онѣ сюда попали?..» проговорилъ онъ… «Старушка Лавинская; вдова давно умершаго прокурора, бѣдная помѣщица; а это дочь ея, — хорошенькая, умненькая дѣвочка…»

— «Премилая головка!… вы знакомы съ ними?»

— «Близко.»

— «Что ихъ нигдѣ не видать?»

— «Онѣ мало выѣзжаютъ.»

— «Да я скоро два мѣсяца въ городѣ, не пропускаю ни одной обѣдни; какъ же я прежде не видалъ ихъ въ церкви?»

— «Онѣ только-что пріѣхали изъ деревни.. да онѣ обыкновенно въ свой приходъ ходятъ. Я въ первый разъ встрѣчаю ихъ здѣсь.»

— «Представьте меня.»

«Съ удовольствіемъ, хоть сейчасъ. Не отходите далеко.»

Обѣдня кончилась. Начался разъѣздъ: шарканье, болтовня… Засѣдатель подошелъ къ Лавинской.

— «Здравствуйте, Наталья Михайловна, обратился онъ къ старушкѣ. — Какъ вы сюда рѣшились придти? вы такъ нападаете на внѣшнюю модную службу?»

— «Вотъ Ольга Дмитріевна у меня сегодня едва поднялась въ десятомъ часу, отвѣчала Лавинская, указывая на дочь. — Гдѣ же такъ поздно обѣдню застанешь? и пошли сюда.»

Во всѣхъ церквяхъ обѣдня начиналась въ девять часовъ; у Спаса — въ половинѣ одинадцатаго.

Берестовъ, едва перекинувшись съ кѣмъ-то двумя, тремя словами, подошелъ ближе къ Волгину.

— "Вотъ, Наталья Михайловна, молодой человѣкъ желаетъ съ нами познакомиться, " сказалъ засѣдатель.

— «Берестовъ?»

— «Да.»

— «Очень рада.»

Волгинъ подозвалъ пріятеля.

— «Павелъ Андреевичъ Берестовъ!» представилъ онъ его Лавинской.

Берестовъ вѣжливо раскланялся и съ старушкой, и съ ея хорошенькой дочкой. Ольга Дмитріевна внимательно посмотрѣла на него. Берестовъ произвелъ пріятное впечатлѣніе.

— «Я близко знала вашего батюшку, говорила Наталья Михайловна, — вотъ какъ на васъ смотрю — его вспоминаю. Женившись, онъ сюда мало заглядывалъ; такъ матушку вашу я меньше видѣла… встрѣчала однако въ Москвѣ… И васъ помню, вотъ такимъ… Очень рада возобновить знакомство. Вы мнѣ визитовъ не дѣлайте, а коль не поскучаете, прямо какъ нибудь вечеркомъ безъ церемоніи…»

— «Очень вамъ благодаренъ.»

— «Я сегодня вечеромъ собирался къ вамъ, Наталья Михайловна, прервалъ Волгинъ; — позвольте и его притащу.»

— «Милости просимъ.»

Лавинскіе стали пробираться къ выходу. Берестовъ двинулся было за ними, но заглядѣлся на Ольгу Дмитріевну, и прошелъ мимо какой-то знакомой дамы, не замѣтивъ ее…

— "Здравствуйте, Павелъ Андреевичъ, " сказала дама удивленнымъ голосомъ.

— «Елена Васильевна! виноватъ. Я васъ не видалъ.»

И чтобы поправить ошибку, Берестовъ откланялся Лавинскимъ, и остался съ Еленой Васильевной.

— «Давно ли вы знакомы?» спросила она съ насмѣшливой улыбкой.

— «Съ кѣмъ?» неловко возразилъ Берестовъ, еще чуть-ли но покраснѣвъ.

— «Вы не поняли? Съ Лавинскими.»

— «Сейчасъ познакомился.»

— «И уже заглядываетесь.»

— «Я какъ разъ глядѣлъ на Н--овыхъ.»

— «Не оправдывайтесь. Vous avez bon gout. C’est une jolie enfant… un peu bigotte reveuse, mais cela passera. Заходите ко мнѣ сегодня вечеромъ.»

— «Я только-что обѣщалъ…»

— «Лавинскимъ. Что дѣлать? такъ приходите обѣдать.»

Насмѣшки разсердили Берестова; онъ готовъ былъ отказаться и отъ этого приглашенія, но опомнился и отвѣчалъ утвердительнымъ поклономъ. Однако минутная нерѣшимость не ускользнула отъ Елены Васильевны.

— "Не тревожьтесь, я не задержу васъ, " — сказала она, смѣясь.

Берестовъ сбирался возразить что-то, но, разговаривая, собесѣдники вышли на площадь. Карета Елены Васильевны стояла вередъ ними, лакей уже отворилъ дверцу, и не успѣлъ Павелъ Андреевичъ произвести слово, какъ Елена Васильевна вошла въ экипажъ.

— «До свиданья!» прибавила она, прекращая разговоръ. Лошади помчались.

Игриво подъѣхала и берестовская пара.

— «Ступай домой!» крикнулъ Павелъ Андреевичъ кучеру, самъ же пошелъ пѣшкомъ вслѣдъ за нимъ.

II.

Ольга Дмитріевна выросла около матери и преимущественно подъ ея вліяніемъ. Наталья Михайловна принадлежала къ добродушнымъ представительницамъ стараго времени, которыя довольно безвредно доживаютъ вѣкъ, дивясь понятіямъ юныхъ поколѣній; однако не ставятъ имъ умышленныхъ препятствій. Она не получила образованія: едва говорила по-французски, по-русски писала съ ошибками. Ее выростили въ строгомъ повиновеніи и въ страхѣ божіемъ; въ ней смолоду забили все самобытное, въ ней едва оставили ту долю практическаго смысла, которая нужна незатѣйливой домохозяйкѣ; въ восемнадцать лѣтъ ее отдали за пожилаго человѣка, котораго она не любила, а со словъ родителей привыкла считать «хорошимъ, почтеннымъ» человѣкомъ. Выйдя замужъ, Наталья Михайловна стала добросовѣстно исполнять семейныя обязанности, конечно такъ, какъ онѣ представлялись ея узкому пониманію, то есть покорилась мужу, какъ прежде покорялась родителямъ. Лавинскій безпрекословно принялъ роль повелителя, видя въ ней послушную, почти безмолвную рабу. Въ дни горя, которыхъ Лавинскій подарилъ ей не мало, проживая небольшое состояніе, грубо обращаясь съ нею, — Наталья Михайловна умѣла только сокрушаться, плакать, и молиться. При совершенной неспособности къ самобытной дѣятельности, другого исхода ей не было. Старикъ Лавинскій, проболѣвъ два года, умеръ, когда Ольгѣ Дмитріевнѣ минуло восемь или девять лѣтъ. Эти два года окончательно выработали набожность Натальи Михайловны. Оставшись на свободѣ по смерти мужа, бѣдная вдова потерялась въ несвойственной ей самобытной роли и, не зная гдѣ найти опеку, обратившуяся въ потребность, снова искала ее въ безсознательномъ мистическомъ созерцаніи. Потому не удивительно, что и на Ольгѣ Дмитріевнѣ отразились та же внутренняя сосредоточенность и мистическій характеръ. Кромѣ матери образованію міросозерцанія молодой Лавинской содѣйствовала старая нѣмка, содержавшая въ Я***ѣ что-то въ родѣ пансіона. Амалія Карловна была доброе, но не далекое существо. Она сначала жила по чужимъ домамъ въ должности гувернантки, потомъ рѣшилась поселиться своимъ хозяйствомъ въ Я***ѣ, гдѣ пріобрѣла нѣкоторыя знакомства. Небольшой капиталъ, сколоченный изъ трудовыхъ копѣекъ, пансіонъ, нѣсколько уроковъ музыки и нѣмецкаго языка, — доставляли ей средства къ скромному прозябанію. Амалія Карловна, какъ птица въ воздухѣ, всю свою жизнь носилась въ мечтательномъ мірѣ; она "обожала искуство, " хотя была совершенно неспособна къ критической оцѣнкѣ его произведеній; въ музыкѣ, въ живописи, въ литературѣ искала "прекраснаго, " "возвышающаго сердце, " постоянно вздыхала объ унизительномъ матеріализмѣ дѣйствительности. Амалія Карловна давала Ольгѣ уроки музыки и нѣмецкаго языка; полюбила ученицу, подружилась съ Натальей Михайловной и навѣщала ее часто. Подъ вліяніемъ идеаловъ бывшей гувернантки религія Ольги естественно потеряла исключительно-догматическій характеръ, который сначала дочь приняла было отъ матери. Молодая Лавинская, сама того не сознавая, возвышалась до безотчетнаго, но довольно величественнаго пантеизма. Таковъ долженъ былъ выйти и дѣйствительно таковъ вышелъ итогъ собранныхъ ею идей. Подругъ, способныхъ имѣть вліяніе, Ольга Дмитріевна не встрѣчала; природа же, книги, выбираемыя преимущественно восторженной нѣмкой, только содѣйствовали развитію мечтательности въ хорошенькой головкѣ. Иначе и быть не могло: дѣйствительности Ольга, не знала, все воспитаніе удаляло ее отъ дѣйствительной жизни, тѣмъ болѣе что и Наталья Михайловна и Амалія Карловна ни на минуту не оставляли ее своею заботой. Мечтательная, сосредоточенная страстность отпечатлѣлась на всемъ ея существѣ. Ольга Дмитріевна была упоительно хороша: высокая, стройная, бѣлое матовое лицо украшали роскошные бѣлокурые волосы; небольшой лобъ; довольно темные, какъ бы полузакрытые глаза устало глядѣли изъ подъ длинныхъ рѣсницъ; прямой, античный носъ; медленная улыбка, едва показывавшая два ровныхъ ряда зубовъ поразительной бѣлизны, всегда нѣсколько судорожно сжатыхъ… Не даромъ заглядѣлся Павелъ Андреевичъ. Ольга Дмитріевна сама заглядывалась на себя въ зеркало… и какъ-то разъ забывшись, съ лаской поцѣловала холодное стекло.

III.

Послѣ обѣда Елена Васильевна нѣсколько ранъ напоминала Берестову, что пора идти къ Ленинскимъ, вслѣдствіе чего Берестовъ просидѣлъ у нея гораздо долѣе, чѣмъ бы хотѣлъ, думая доказать хозяйкѣ, какъ неосновательно она предполагаетъ въ немъ нетерпѣніе увидаться съ Ольгой Дмитріевной. Елена Васильевна не дала ему насладиться побѣдой. Когда Павелъ Андреевичъ сталъ наконецъ собираться.

— «Прощайте упрямый юноша, — сказала она, за что вы себя мучили полтора часа?»

— «Хотите, я вовсе останусь?..»

— «Какъ знаете; я васъ не держу и не гоню… Только, оставшись, вы ничего не докажете.»

— «И уходя ничего не докажу. Какое диво — пристально посмотрѣть на хорошенькую головку!»

«Да никто васъ за это и не обвиняетъ. Зачѣмъ вы оправдываетесь цѣлый день?»

— «Прощайте.»

Елена Васильевна, не вставая съ своего покойнаго кресла, дружески протянула руку уходящему гостю.

«Сколько вамъ лѣтъ?» спросила она съ улыбкой.

— «Двадцать два года.»

— «Позвольте дать вамъ совѣтъ на прощанье: будьте откровеннѣе, — этимъ вы много выиграете.»

— «Благодарю.»

Берестовъ вышелъ.

— «И не сердитесь», прибавила ему вслѣдъ Елена Васильевна.

Берестовъ воспитанъ былъ въ А--ской школѣ, въ привиллегированномъ заведеніи, устроенномъ по грезамъ добродушнаго Швейцарца въ вѣкъ мистическаго идеализма и аристократически-либеральныхъ стремленій, въ вѣкъ мечтательной поэзіи, около 1810—1815 года. Съ тѣхъ поръ школа хранитъ свои преданія, давно лишенныя смысла и значенія. Ея учебная программа осталась велико-свѣтской энциклопедіей, особенно внимательной къ изящной словесности. Но по множеству предметовъ, заключенныхъ въ этой программѣ, ни одинъ не изучается основательно, ни одинъ не требуетъ отъ мысли болѣе поверхностнаго вниманія. Потому заведеніе приняло своеобразный характеръ, и въ пятьдесятъ лѣтъ выработало въ себѣ только какой-то духъ «поэтическаго кутежа.» Мать Берестова, женщина милая, провела молодость за границей, преимущественно въ Италіи, не задумывалась надъ вопросами жизни; но находила искреннее наслажденіе въ граціозныхъ произведеніяхъ искуства: въ мелодіяхъ итальянской музыки, въ хорошихъ рисункахъ; масляныя картины она предпочитала фрескамъ, скульптуру — живописи вообще; ее привлекала гармонія линій, въ литературѣ она любила небольшія стихотворенія, повѣсти, сценическія произведенія, не глубоко задуманныя, но выполненныя съ остроуміемъ, не «унижающимся до тривіальности.» Этотъ граціозный тонъ она внесла и въ свою гостиную, и во всѣ свои отношенія. Она любила сына, охотно разговаривала, съ нимъ, показывая собранные ею альбомы, радовалась развивающемуся въ немъ вкусу къ тому, что сама называла изящнымъ… Изъ ея рукъ естественно могла выйдти только чистая натура, воспріимчивая, но не глубокая, мечтательная, но не думающая.

Но и этого жалкаго воспитанія было достаточно для того, чтобы Берестовъ при выпускѣ изъ школы считалъ себя личностью довольно развитой, возвышающеюся надъ «толпой.» Онъ утвердился въ этомъ самообольщеніи еще болѣе, когда изъ школы попалъ въ гостиную. Судьба окружила его такъ, что ему не пришлось глубже вглядываться въ жизнь; онъ сталъ внѣ ея общаго потока, въ тѣсномъ мірѣ общества. которое называетъ себя свѣтомъ, даже большимъ свѣтомъ, забывая подъ часъ, что есть и еще свѣтъ, побольше его, свѣтъ дѣйствительности, охватывающій человѣчество, свѣтъ, въ которомъ онъ самъ теряется какъ ничтожная часть, въ исторіи развитія котораго его данныя немногимъ превышаютъ нуль. Въ немъ успѣхъ Берестова былъ вполнѣ законенъ: Павелъ Андреевичъ принадлежалъ къ столбовому роду, былъ богатъ, красивъ, прекрасно говорилъ по-французски, по-англійски, танцовалъ ловко, игралъ довольно мило на фортепіано, отличался находчивостью въ легкой болтовнѣ, владѣлъ стихомъ, слыхалъ о наукѣ… чего же больше? А онъ, кромѣ того, драпируясь «Гарольдовымъ плащемъ», считалъ себя выше юношей, которыхъ встрѣчалъ въ усердно-посѣщаемыхъ имъ "холодныхъ гостиныхъ, " произносилъ цѣлыя рѣчи о Шиллерѣ, о славѣ, о любви, могъ

Въ роскошно-убранной палатѣ

Потолковать о бѣдномъ братѣ,

Погорячиться о добрѣ…

Погорячившись, онъ складывалъ руки, предоставляя другимъ претворятъ слово въ дѣло. Говоря о «бѣдномъ братѣ» онъ сожалѣлъ преимущественно о томъ, зачѣмъ мужику нельзя носить перчатокъ и сохранять розовый цвѣтъ ногтей, но въ мірѣ, въ которомъ онъ бывалъ, это-то ораторство и считалось добродѣтелью, и Берестовъ съ утра до вечера упивался «нектаромъ хваленій», не подозрѣвая что вращается въ муравейникѣ, Онъ напротивъ чуть ли не считалъ себя способнымъ стать преобразователемъ человѣчества, по крайней мѣрѣ, убѣжденъ былъ, что знаетъ его со всѣхъ сторонъ, потому считалъ себя вправѣ судить обо всѣхъ съ высоты своего мишурнаго величія. Въ періодъ нашего разсказа, на третій годъ по выходѣ изъ школы, онъ думалъ, что добро, истина, любовь составляютъ для него святыню, потому негодовалъ на Елену Васильевну: какъ она позволяетъ себѣ смѣяться надъ его благоговѣньемъ «передъ святыней красоты». Въ сущности ему досадно было, зачѣмъ его видятъ низступающимъ съ пьедестала. Какъ всѣ поклонники отвлеченностей, онъ томленіе, естественно порождаемое въ организмѣ неудовлетворительными возбужденіями, считалъ за высшее, толпѣ недоступное чувство, почти гордился имъ, готовъ былъ требовать уваженія за свои безплодныя муки. Привычка вращаться въ обществѣ спасла Берестова отъ смѣшныхъ выходокъ непонятаго генія, но въ душѣ онъ удивленъ былъ, какъ люди «глумятся надъ высокимъ страданіемъ?» Разгадывая его — его обижали. А между тѣмъ немудрено было бы Берестову и разочароваться въ себѣ. Мать его по нездоровью жила за границей. Выйдя изъ школы Павелъ Андреевичъ поступилъ на службу чиновникомъ особыхъ порученій къ я-му губернатору, старинному другу своего покойнаго отца. При этомъ имѣлось въ виду, что молодой человѣкъ ознакомится съ родовыми помѣстьями, лежавшими около Я*** и приведетъ сколько нибудь въ порядокъ довольно разстроенное хозяйство; а хозяйство шло изъ рукъ вонъ плохо, и рабочій народъ сильно страдалъ подъ вѣденіемъ управляющихъ молодаго мечтателя, который, кивая на Петра, не замѣчалъ собственныхъ грѣховъ.

IV.

Вечеръ Берестовъ провелъ у Лавинскихъ и первое впечатлѣніе только усилилось въ молодыхъ людяхъ. Конечно, если бы на другой день кто нибудь спросилъ Павла Андреевича или Ольгу: «вы начинаете влюбляться?»

— «Какой вздоръ!» отвѣтилъ бы юноша. Несловоохотливая Ольга подняла бы глаза на спрашивающаго и улыбнулась почти презрительно. И тотъ и другой были бы искренни, во только отчасти правы. При ихъ направленіи, при ихъ развитіи, дѣйствительная любовь была невозможна, но Ольгѣ и Берестову суждено было пережить вмѣстѣ ту степень любви, на которую они были способны. Зная ихъ, трудно было и предположить, чтобы они прошли незамѣченными другъ отъ друга. Берестовъ часто возвращался къ Лавинскимъ, Ольга встрѣчала его особенно любезно. Многое привлекало Берестова къ Ольгѣ; во-первыхъ ея красота, далѣе онъ воплощалъ и лелѣялъ въ ней собственный идеалъ. Не разъ приходилось Берестову слышать противорѣчія своимъ грезамъ, «но, думалъ онъ, это признакъ неполнаго развитія; Ольга молода, она еще вырабатывается, у нее слѣдуетъ искать задатковъ блага, покуда не болѣе»… И для юноши изъ милой встрѣчи возникла новая прелесть. Онъ наслаждался творческой задачей, которая выпала на его долю: «я разрѣшу ея сомнѣнія» мечталъ Павелъ Андреевичъ (употребляя слово, значенія котораго не понималъ, потому что ни онъ, ни Ольга не знали сомнѣній)… "я открою ей цѣлый міръ, о которомъ она только догадывается, который едва подозрѣваетъ, благодаря своей "богатой натурѣ….. И Берестова щекотало гордое самообожаніе. Все вмѣстѣ волновало его, возбуждало въ немъ усиленную жизнь, и все это онъ наконецъ назвалъ любовью, даже увѣрился, что такъ, какъ онъ любитъ, никто никогда не любилъ.

Въ Ольгѣ мечты о Берестовѣ были еще естественнѣе, — все содѣйствовало ихъ развитію: и она придавала Павлу Андреевичу тысячи достоинствъ, которыя существовали единственно въ ея воображеніи; ей нравился внѣшній блескъ, окружавшій Берестова, на нее вліяло и тщеславіе: всѣ хвалили Павла Андреевича, всѣ восторгались имъ; женщины, въ обществѣ поставленныя несравненно выше Ольги, глядѣли на него часто слишкомъ благосклонно… Наконецъ Берестовъ дѣйствительно зналъ гораздо болѣе Ольги, и знанія свои пріобрѣлъ именно въ области, къ которой направлялось развитіе Ольги. Онъ могъ ставить передъ ней картины, къ наслажденію которыми она была подготовлена, которыя не требовали умственной работы, напряженія, а прямо поражали грандіозными очертаніями и овладѣвали его. Созерцательная мечтательность, лѣнивая способность пассивно внимать идеаламъ — заставляли Ольгу покорно, всѣмъ сердцемъ отдаться новымъ снамъ и все далѣе и далѣе отходить отъ дѣйствительности. Наконецъ и она призналась себѣ, что неравнодушна къ виновнику этихъ сновъ.

Именно вотъ послѣ какого вечера молодые люди наконецъ дошли до внутренняго сознанія въ своей полной привязанности.

V.

Прошло мѣсяца три послѣ встрѣчи въ церкви. Вечеръ! У Лавинскихъ сидѣли Волгинъ и Амалія Карловна. Александръ Петровичъ былъ свой въ домѣ… разговоръ шелъ вяло, и не занималъ Ольгу Дмитріевну.

— "Сыграемте новую симфонію, " обратились она къ Амаліѣ Карловнѣ.

— "Съ удовольствіемъ, " отвѣчала нѣмка. Рѣчь шла о пятой симфоніи Бетховена. Амалія Карловна восторгалась ею на вѣру, вслѣдствіе великаго имени автора; но, играя, искажала ея смыслъ ложнымъ паѳосомъ. Она собственно ничего не понимала въ музыкѣ, по принципу считала легкіе итальянскіе мотивы недостаточно возвышенными, но умилялась бы элегическимъ Беллини, если бы подъ его аріей стояло нѣмецкое, да еще громкое имя. Вмѣстѣ съ пятой симфоніей она принесла милое произведеніе добродушнаго Гайдна и удивилась, почему Ольгѣ странно, неловко стало играть его немедленно вслѣдъ за титаническимъ эпосомъ Бетховена. Ольгу что-то поразило въ этомъ эпосѣ, что именно она не знала?.. Сѣли за фортепіано. Первые же звуки сыграны были мягко, плавно, нелѣпо… вотъ вторая тема перваго allegro. Амалія Карловна придала ей сентиментальное выраженіе. Ольга слабо вступила съ первой темой, стараясь поддѣлаться подъ фразу первой руки… Въ это время вошелъ Берестовъ. Ольга встала изъ-за инструмента.

Изъ симфоній Бетховена Павелъ Андреевичъ твердо зналъ только двѣ; именно пятую и вторую; но ихъ онъ зналъ дѣйствительно твердо, ихъ ему растолковали ноту за нотой. И та и другая должны были придтись ему глубоко по душѣ.

— "Продолжайте пожалуйста, " сказалъ Берестовъ раскланиваясь.

— "Мы еще успѣемъ наиграться, " отвѣчала Ольга Дмитріевна.

— «Да я не услышу. А вы какъ разъ играли вещь, выше которой я ничего не знаю въ музыкѣ.»

— "Такъ вотъ вы и сыграйте, " вступился Волгинъ.

— «Не знаю пойдетъ ли?»

— "Полноте скромничать, " возразилъ засѣдатель.

— «Сыграйте-ка съ Олинькой», прибавила старушка.

— "Нѣтъ лучше съ Амаліей Карловной, " прервала ее дочь, «я хочу слушать. Я еще плохо…»

— "Полноте, душенька, вы очень хорошо знаете свою партію, " уговаривала нѣмка, желая похвастать ученицей.

— "Впрочемъ пожалуй, " отвѣчала Ольга. «Вы, m-r Берестовъ, садитесь направо…»

— «Куда угодно.»

Берестовъ нѣсколько взволнованный и предстоящей игрой, и близкимъ сосѣдствомъ съ Ольгой, сѣлъ къ инструменту, но съ минуту не начиналъ, стараясь успокоиться, отвлечься отъ окружающихъ впечатлѣній, вполнѣ отдаться своей минутѣ? Онъ былъ именно въ настроеніи играть… Энергично, звучно взялъ онъ четыре ноты первой темы и повторилъ ихъ мистически-замирающимъ эхо. Ольга смутилась. Она свои три, четыре такта сыграла вѣрно, но ее какъ фальшивая нота поразилъ разладъ собственной игры съ выраженіемъ, которое Берестовъ придалъ вступленію.

— "Начнемте еще разъ, « сказала она — и съ напряженнымъ вниманіемъ старалась вторить оттѣнкамъ, выходившимъ изъ подъ пальцевъ Павла Андреевича. Вторую тему Берестовъ взялъ мягко, беззаботно, безстрастно, неторопливо, вполнѣ выражая ею плавное теченіе жизни. Ольгѣ приходилось не вторить, а самостоятельно выступить съ своей партіей. Она почувствовала, что сыграть ее такъ, какъ она играла съ Амаліей Карловной — невозможно, но что же дѣлать?… Нерѣшительно ударила она по клавишамъ. Берестовъ долженъ былъ отвѣтить, омрачая свою ровную тему тихими стонами… стоны эти прозвучали безмысленно.

— „Не то, не то!“ невольно вырвалось у Павла Андреевича… „Извините“, прибавилъ онъ, опомнившись.

— „Это я сама вижу“… Ольга была сильно взволнована.

— „Вы хотите мнѣ вторить… Нѣтъ, не слушайте меня! Вы обладаете самобытной силой. Я покуда пассивная сторона; — ворвитесь — и Берестовъ громко взялъ четыре ноты, строго выдерживая послѣднюю… So pocht das Sohiksal an der Thur!“ прибавилъ онъ восторженно.

— „Что?“ спросила Ольга Дмитріевна.

— „Вы знаете содержаніе этой симфоніи?“

— „Нѣтъ.“ Въ отрицательномъ отвѣтѣ слышался вопросъ, требующій поясненія.

— Вы слышите, въ каждой нотѣ ея сквозитъ таже мысль. Это, ясно, не только гармоническое сочетаніе звуковъ. Все произведеніе написано подъ вліяніемъ глубокаго потрясенія, всепроникающей идеи…»

— «Да какой идеи?» почти нетерпѣливо спросила Ольга.

— «Однажды, разыгрывая эту симфонію, кто-то, также какъ вы теперь, пораженъ былъ характеромъ великаго созданія. Онъ спросилъ у Бетховена, какая мысль такъ неотступно, такъ настойчиво преслѣдовала его во время творчества? — „Играйте первую часть“, возразилъ композиторъ. Едва прозвучали тѣ ноты, на которыхъ вы остановились, — какъ авторъ схватилъ его за руку, проговоривъ: „So pocht das Schiksal an der Thur…“ Всю симфонію называютъ симфоніею Судьбы — die Schiksalssimphonie…

Ольга въ первый разъ встрѣтила молодого человѣка, горячо, искренно относящагося къ искуству; человѣка, по видимому близко знакомаго съ тайнами неразгаданныхъ ею твореній… Берестовъ всегда привлекавшій ея вниманіе, въ эту минуту показался ей чѣмъ-то необыкновеннымъ. Она пристально, внимательно смотрѣла на него… Павелъ Андреевичъ съ увлеченіемъ указалъ особенно характеристическія мѣста Andante Scherzo и тріумфальной пѣсни геніальнаго гиганта на этотъ разъ вышедшаго побѣдителемъ изъ тяжелой борьбы.

Во время разговора Ольга Дмитріевна закрыла фортепіано.

— „Да, вы артистъ“, замѣтила было Амалія Карловна, которой въ голову не приходило, что всякому музыканту кромѣ бѣглости въ пальцахъ, скораго чтенія нотъ, законовъ гармоніи, — необходимо знакомство съ исторіей музыки, нужна способность психологическаго анализа. Познанія Берестова показались ей уже значительными. Ей вмѣстѣ съ тѣмъ хотѣлось извинить свои ошибки.

— „Нѣтъ, я далеко не артистъ“, отвѣчалъ Павелъ Андреевичъ, „но очень люблю музыку, пятая же симфонія мнѣ особенно близка, я часто слышалъ ее въ оркестрѣ, много разговаривалъ объ ней…“

— „Мы когда нибудь сыграемъ ее еще разъ“, сказала Ольга Дмитріевна.

— „Охотно!“

— „А развѣ всякая симфонія имѣетъ какой нибудь опредѣленный смыслъ?“ наивно спросила Ольга, спустя нѣсколько. минутъ. — Вотъ у насъ еще симфонія Гайдна, что же она выражаетъ?»

Павелъ Андреевичъ съ любовью началъ излагать общія мѣста о субъективной и объективной музыкѣ, очень искусно сгруппировалъ собранныя имъ скудныя свѣденія о Гайднѣ, Моцартѣ съ одной стороны, о Бетховенѣ, Шуманѣ, Шопенѣ съ другой. Рѣчь его не богата была содержаніемъ, но онъ говорилъ краснорѣчиво, плавно, легко. Для Ольги же и сказанное было ново, оно указывало на возможность болѣе точнаго ознакомленія съ идеалами, къ которымъ она несознательно стремилась, которые, казалось, представляются Берестову такъ отчетливо, такъ ясно. Она жадно слушала молодого оратора, задавала ему вопросъ за вопросомъ… Изъ прочихъ собесѣдниковъ въ разговоръ вмѣшивалась только Амалія Карловна, сопровождая рѣчь Берестова пустыми восклицаніями. Наталья Михайловна толковала съ Волгинымъ…

— "Самоваръ поданъ, барышня, " доложилъ лакей.

— «Ну, довольно тебѣ о музыкѣ-то… обратилась къ дочери старушка Лавннская. — Ты совсѣмъ замучила гостя своими вопросами… Пойдемте чай пить.»

Перешли въ залу. Ольга Дмитріевна занялась самоваромъ. Разговоръ принялъ болѣе общій характеръ. Но горячая рѣчь Павла Андреевича не переставала занимать Ольгу. Она нѣсколько разъ прерывала бесѣду, обращаясь къ Берестову съ новымъ вопросомъ о томъ, какъ онъ дошелъ до такого пониманія искуства, какъ занимался, съ кѣмъ… Берестовъ то скромничалъ, то восторгался. Послѣ чаю разговоръ его съ Ольгой наконецъ оживился сильнѣе прежняго, мало по малу собесѣдники естественно дошли до того, что стали высказывать свои завѣтныя мечты, знакомить одинъ другого съ своимъ внутреннимъ міромъ. Они давно безсознательно желали сблизиться между собою; случай настроилъ ихъ на откровенность. При позднемъ прощаніи они крѣпко, крѣпко пожали руки другъ другу.

VI.

Ночь была свѣтлая, но холодная, прекрасная. Волгинъ и Берестовъ вмѣстѣ вышли отъ Лавинскихъ: Волгинъ невозмутимо-покойный, Берестовъ волнуемый впечатлѣніями вечера… Молчаливо шелъ Павелъ Андреевичъ, внимая одолѣвающимъ мечтамъ, теряясь въ ихъ безпорядкѣ… Всѣ онѣ правда группировались около Ольги Дмитріевны, вспоминалось то одно слово, то другое; непривычная къ работѣ мысль то старалась вывести какое нибудь болѣе точное опредѣленіе ея понятіи, то провѣряла собственное поведеніе Берестова, — спрашивая не сдѣлалъ ли онъ чего нибудь такого, что могло не понравиться Ольгѣ.

— «Какая ночь!» замѣтилъ Волгинъ.

— «Да…» разсѣянно сказалъ Павелъ Андреевичъ.

— «Погуляемте немного. Спать еще рано.»

Берестовъ охотно бы пошелъ бродить одинъ. Собесѣдникъ мѣшалъ ему.

— «Пойдемъ?» настаивалъ Александръ Петровичъ.

— «Нѣтъ. Домой пора.»

— «Да что вы такъ отвѣчаете?»

— «Какъ?»

— «Не знаю, у васъ какой-то странный голосъ, будто вамъ хочется сказать: отвяжитесь!»

Берестовъ усмѣхнулся.

— «Это вамъ кажется.»

Помолчали.

— "Хорошіе люди Лавинскіе, " снова началъ засѣдатель.

— «Добрые, милые люди.»

Голосъ Берестова звучалъ менѣе гостепріимно. Александръ Петровичъ не внушалъ ему совершеннаго довѣрія, при немъ не думалось вслухъ, но юношеская сообщительность, потребность высказать переполняющія его впечатлѣнія, не могли устоять противъ соблазна, когда Волгинъ самъ навелъ разговоръ на предметъ, охватывавшій въ настоящую минуту всѣ помыслы Павла Андреевича.

— "А Ольга-то Дмитріевеа какое хорошее существо, " продолжалъ непроницательный засѣдатель, искренно думая, что молодому спутнику его еще нужно было выставлять достоинства Ольги.

— «Замѣчательная дѣвушка!..»

— «Красавица!»

— «Что красота!» лукавя самъ съ собою возразилъ Берестовъ, «нѣтъ она меня поразила необыкновеннымъ чувствомъ изящнаго, стремленіемъ впередъ, интересомъ къ высшимъ идеямъ… Такая встрѣча рѣдкость въ наше время.» "И вмѣстѣ съ тѣмъ какая простота, « продолжалъ онъ съ постоянно возрастающимъ лиризмомъ.» Ольга Дмитріевна мало-по-малу становилась олицетвореніемъ собственнаго идеала мечтательнаго юноши… Не только Мефистофель, остроумнѣйшій изъ реалистовъ, не только человѣкъ жизнью наученный встрѣчать восторги скептическимъ холоднымъ анализомъ, но самый добродушный смертный улыбнулся бы слушая гимнъ, воспѣваемый Берестовымъ подъ вліяніемъ свѣжихъ впечатлѣній и «блѣднаго мерцанія луны.» Ограниченный, сорокалѣтній, холостой засѣдатель впрочемъ не смѣялся. Онъ стоялъ къ Берестову въ отношеніяхъ кліента: онъ никогда ни мыслью, ни мечтой не залеталъ далѣе присутствія и губернской гостиной, не могъ блеснуть ничѣмъ, не умѣлъ и примириться съ обстоятельствами, хотѣлъ стать чѣмъ-то въ недоступной ему губернской аристократіи, и, самъ не замѣчая своей жалкой роли, постепенно сталъ спутникомъ блестящей звѣзды Я--го общества. Мечтательность Берестова казалась ему признакомъ высокихъ стремленій, высокаго образованія… Волгинъ не только никогда не противорѣчивъ Берестову, но онъ подобострастно слушалъ его, другими словами повторялъ его мысли и увѣренъ былъ, что высказываетъ собственныя «убѣжденія». Такъ и теперь Александръ Петровичъ только съ нѣкоторою важностью въ голосѣ отъ времени до времени вставлялъ варіанты на громкія фразы Павла Андреевича. Каждый изъ собесѣдниковъ добродушно обманывалъ и себя и товарища: Берестовъ, принимая мечты за дѣйствительность; засѣдатель думая, что высказываетъ собственныя глубокомысленныя сужденія. Не пришлось никому насладиться высокимъ комизмомъ ихъ громкаго, одушевленнаго, какъ будто въ самомъ дѣлѣ важнаго разговора… Одиноко звучала блестящая рѣчь въ опустѣвшихъ улицахъ Я***. У подъѣзда берестовской квартиры пріятели разстались.

Долго Павелъ Андреевичъ ходилъ взадъ и впередъ по комнатамъ, и рѣшилъ, что любитъ Ольгу.

VII.

Проводивъ гостей, Лавинскіе разошлись по своимъ покоямъ. Ложась, Наталья Михайловна долго молилась, потому разъ навсегда объявила людямъ, что вечеромъ не нуждается въ ихъ помощи. Ольга встрѣтила горничную у себя въ комнатѣ.

— «Ступай спать, Надя, сказала она, входя. — Я сама раздѣнусь.»

— «Покойной ночи, барышня. Завтра прикажете будить?»

— «Какъ знаешь…»

Надя вышла. Ольга опустилась на ближнее кресло и долго сидѣла въ раздумьи или, вѣрнѣе, въ лѣнивомъ забытьи. Взглядъ ея безъ сознанія, пристально устремился на какой-то предметъ. Медленно смѣняясь, отрывочно приходили ей на память то нѣсколько тактовъ симфоніи, то одно слово Берестова, то другое. Мысль не останавливалась ни на чемъ. Ольга не задавала себѣ вопросовъ, не вникала ни во что, невозмутимо наслаждалась она непринужденно возникавшими воспоминаніями. Такъ прошло съ полчаса или больше. Шумъ проѣхавшей кареты напомнилъ ей о времени. Медленно стала она раздѣваться, потомъ занялась ночнымъ туалетомъ. Особенно заботливо перечесала она свои роскошные волосы. На туалетѣ лежала бѣлая сѣтка. Ольга надѣла ее, потомъ сняла, достала голубую ленту, продѣла ее въ сѣтку, приколола такъ, потомъ иначе. Опять поправила волосы. Ей хотѣлось на этотъ разъ видѣть себя во всей ночной прелести. Наконецъ, убѣдясь, что достигнуто самое гармоническое сочетаніе красокъ и цвѣтовъ, еще разъ поглядѣвъ въ зеркало, Ольга вздохнула и пошла къ постели. Вздохнула? почему? Она сама не знала, какъ вырвался у нея тихій вздохъ. Долго еще оставалась она въ этомъ забытьи, полусидя въ подушкахъ, наконецъ вѣки стали тяжелѣть… Ольга потушила свѣчу, и скоро заснула среди томныхъ мечтаній, сказавъ себѣ, что Берестовъ ей милъ.

VIII.

Губернаторъ, Николай Ивановичъ **, глядѣлъ на Берестова, какъ на дитя, порученное матерью его ближайшимъ попеченіямъ, потому какъ скоро до него дошли слухи о частыхъ посѣщеніяхъ Павла Андреевича къ Лавинскимъ, старикъ задумался. Слѣдовало ожидать свадьбы, а онъ считалъ Берестова слишкомъ молодымъ для семейной жизни, надѣялся для него на болѣе блестящую, болѣе ровную партію… и рѣшился прекратить возникшія отношенія. Но какъ? Увѣщаніями конечно невозможно было достигнуть цѣли… Отправить Берестова за границу? Написать матери, чтобы она призвала сына къ себѣ? Губернаторъ избралъ послѣднее средство. Но что, если юноша, возмущенный препятствіями, передъ отъѣздомъ сдѣлаетъ предложеніе? Какъ помѣшать ему? Старикъ обратился къ Еленѣ Васильевнѣ. И вотъ однажды, вечеромъ, возвращаясь отъ Лавинскихъ, Берестовъ нашелъ у себя записку слѣдующаго содержанія:

"Вы совсѣмъ забыли меня. Не сердитесь ли вы въ самомъ дѣлѣ за то, что я довольно прямо, иногда шутя, высказываю свои мнѣнія? Это не похоже на умнаго человѣка. Защищайтесь, но не сердитесь. Говоря съ вами откровенно, я доказываю свою дружбу къ вамъ. Откровенность эта была бы даже полезна для васъ, если бы вы дали себѣ трудъ хоть изрѣдка задуматься надъ моими словами. Я берусь доказать вамъ это, если завтра вечеромъ вы зайдете ко мнѣ.

До свиданія.

Елена Рязанцева."

IX.

Елена Васильевна — женщина лѣтъ двадцати восьми. Она высока, стройна, не особенно хороша, но ея спокойныя движенія, умное выраженіе лица — привлекательны для многихъ. Наружность ея необманчива. Спокойствіе и богатый запасъ здраваго разсудка — отличительныя свойства Елены Васильевны.

Воспитанная въ богатой семьѣ, среди довольства и простора, Елена Васильевна смолоду поверхностно смотрѣла на жизнь, и скоро нашла въ ней то, чего искала: состояніе, мужа, хорошее положеніе въ свѣтѣ, милыхъ дѣтей. Она обладала даже талантами, способными наполнить нѣсколько часовъ одиночества: хорошо играла на фортепіано, пѣла хорошо, любила читать; но къ несчастью иль къ счастью не успокоилась на степени развитія, достигнутой въ день замужества. Чтеніе, встрѣчи пріучили ее вглядываться, вдумываться во многое, и значительно развили ее. Къ тому же залепетали дѣти, и донесся до нея гулъ новой жизни, къ которой, какъ къ свѣтлой зарѣ лучезарнаго дня, съ любовью призывали всѣхъ и каждаго ея счастливые первенцы. Заря эта такъ ярко разлилась на востокѣ, что никто не убѣжалъ ея свѣта; и всякій способный жить, то есть мыслить и дѣятельно любить, обратился къ ней какъ къ предвѣстницѣ спасенія, не смотря на крики и вопли поклонниковъ мрака. Елена Васильевна еще чувствовала въ себѣ силу и любить, и думать, и поняла, что если ей еще и возможно будетъ продышать до гроба, не дѣлая ни шагу впередъ, то дѣтямъ ея жизнь при старомъ міросозерцаніи невозможна, что воспитать ихъ по прежнимъ, даже по лучшимъ изъ прежнихъ понятій значитъ поставить ихъ въ разрывъ съ ихъ временемъ, отравить имъ жизнь, научить ихъ ненависти и злобѣ ко всему лучшему и здоровому. И вотъ въ ней завязалась упорная борьба прежнихъ началъ съ новыми. Но старое облекало всѣ свои требованія въ общепринятыя формы и тѣмъ пріучило ее къ покою, новое требовало дѣятельности, безпрестаннаго наблюденія за своимъ внутреннимъ содержаніемъ, — требовало цѣлаго ряда самобытныхъ убѣжденій, а откуда взять ихъ? какъ выработать? Когда старая жизнь оказывается негодною, а новая еще не вполнѣ уяснилась — человѣкъ переживаетъ тяжкій періодъ неудовлетворенныхъ возбужденій, періодъ, который многихъ пугаетъ и нерѣдко заставляетъ сворачивать съ полу-пути… Горе невыдержавшему роковой борьбы! Награждая идущихъ до конца безграничными благами и глубокимъ внутреннимъ миромъ, мысль жестоко караетъ тѣхъ, которые бы вздумали остановиться на дорогѣ. Какъ неизбѣжный призракъ, принимающій тысячу образовъ, грозно встаетъ она вездѣ передъ ними, требуя возвращенія къ покинутому исканію. «Впередъ, впередъ!» шепчетъ она неотступно и не даетъ покоя. Напрасно малодушный измѣнникъ мысли тратитъ всѣ свои способности, весь запасъ энергіи на то, чтобы гдѣ нибудь, какъ нибудь убѣжать отъ преслѣдованія мысли, забыться. «Благо забвенья» недосягаемо, — и ничто не дастъ убѣжища отъ преслѣдованій мысли, разъ пробужденной въ сколько нибудь одаренной натурѣ. Но путь мысли не легокъ, и блаженъ тотъ, кто найдетъ на немъ помощь человѣка, уже знакомаго съ этимъ путемъ. Будь всѣ люди предоставлены сами себѣ въ подобныя эпохи внутренней переработки, — большая часть ихъ не вынесла бы борьбы. Ища опоры, Елена Васильевна очевидно обратилась было къ мужу, но не нашла въ немъ никакой поддержки. Рязанцевъ, конечно, тоже услыхалъ отголосокъ новыхъ идей, но, пріученный руководствоваться въ жизни заданными формулами, только озаботился спросить: «какія же постановленія выработала для себя новая жизнь?» нашелъ ихъ частью удобными, частью неудобными для своихъ привычекъ, потому удобныя принялъ, а неудобныя осудилъ въ безнравственности. Короче, онъ не понялъ въ чемъ дѣло и легко удовлетворился: газеты начали обличать, — Рязанцевъ рѣшилъ, что въ Россіи введена гласность; открыли нѣсколько новыхъ школъ, — онъ рѣшилъ что и вопросъ о народномъ просвѣщеніи конченъ, словомъ, онъ вскорѣ созналъ, что Россія покатила впередъ «какъ неудержимая тройка», и улыбался ея безпримѣрному въ исторіи прогрессу. Еленѣ Васильевнѣ внѣшности было недостаточно. Она озаботилась, впала въ задумчивость, вошла въ себя и рѣдко высказывалась. Берестовъ считалъ ее сонной, неспособною понятъ его «высокихъ стремленій». Елена Васильевна не защищалась, но иногда умѣла поставить его въ совершенное недоумѣніе. Такъ однажды восторженный юноша, услыхавъ, какъ она просто, безъ восклицаній говоритъ о Шуманѣ, пришелъ въ негодованіе, разсыпался въ упрекахъ противъ ея равнодушія, даже вздумалъ было описывать красоты шумановской музыки, которая конечно далеко не по силамъ людямъ, подобнымъ Берестову. Павелъ Андреевичъ рѣшительно несъ вздоръ.

— «Ну послушайте такъ ли я пою хоть это?» сказала наконецъ Елена Васильевна, и спѣла: Ich grolle nicht; der Sonnenschein…

Берестовъ слушалъ, слушалъ, и когда, кончивъ, Елена Васильевпа спросила:

— «Ну что же, критикъ строгій?»

Онъ не сказалъ ни слова, чувствуя, что похвала такого жалкаго знатока, какъ онъ, смѣшна передъ умолкнувшимъ пѣніемъ. Елена Васильевна не раздѣляла общихъ восторговъ на счетъ Берестова, но этотъ заносчивый ребенокъ тѣшилъ ее, какъ психологическое наблюденіе. Елена Васильевна искренно наслаждалась, когда ей удавалось низвести Берестова изъ заоблачныхъ сферъ на грѣшную землю и уличить его въ обманѣ самого себя ложными мечтами… Она не вѣрила въ прочность любви Павла Андреевича къ Ольгѣ, и потому охотно согласилась помочь губернатору отправить его за границу безъ особыхъ приключеній. Она равнодушно глядѣла на неравенство партіи, но считала, что Берестову очень полезно будетъ подвергнуть свою страсть хоть бы только испытаніямъ разлуки…

На другой день послѣ полученія приведенной записки, Павелъ Андреевичъ конечно сидѣлъ у Елены Васильевны. Тихо шла бесѣда въ небольшой, но уютной и красиво-убранной комнатѣ, освѣщенной не слишкомъ ярко и не слишкомъ мрачно. Берестовъ порывался горячиться, шагалъ взадъ и впередъ, но и крикъ и шаги его заглушались тяжелыми занавѣсками и мягкимъ ковромъ. Въ такой обстановкѣ нервы усыпляются довольно скоро…

— «Вы любите, вы страстно любите, — не смотря на недовѣріе къ собственнымъ словамъ, серьезно говорила Елена Васильевна, — положимъ, и это прекрасно; конечно никогда ни одна женщина не скажетъ вамъ: перестаньте любить! (развѣ бы ей захотѣлось чтобы вы, переставъ любить другую, перенесли свою любовь на нее. Мнѣ этого, вы знаете, не нужно, а было бы нужно, — я не такъ принялась бы за дѣло)… Но позвольте спросить: къ какому разрѣшенію вы клоните свою любовь?»

— «Къ какому разрѣшенію! Вамъ сейчасъ нужно осязательную цѣль! Да я объ этомъ никогда и не думалъ, я весь отдался своей любви; къ чему бы она ни привела — мнѣ все равно… Да къ чему же она можетъ привести? — къ свадьбѣ!»

— «Вы глубоко убѣждены въ своей привязанности?»

Берестовъ пожалъ плечами и усмѣхнулся, удивляясь такому вопросу.

— «Такъ чего же вы ждете? Отчего вы еще не сдѣлали предложенія? Ольга васъ тоже любитъ, предложеніе примутъ навѣрно.»

Павелъ Андреевичъ посмотрѣлъ на Елену Васильевну какъ-то вопросительно, будто спрашивая у нея: «въ самомъ дѣлѣ зачѣмъ же я еще не сдѣлалъ предложенія?»

— «Конечно, дойдя до тѣхъ отношеній, въ которыхъ вы стоите у Лавинскихъ, пора предпринять рѣшительный шагъ; — или впередъ или назадъ — какъ знаете. Если вы хотите идти впередъ — чего же ждать? Если вы думаете отступить, такъ не теряйте ни дня, тутъ всякая медлительность… извините…»

— "Неблагородна, " докончилъ Берестовъ, все время внимательно слушая, и задумчиво расхаживая по комнатѣ, но вдругъ остановился, пристально глядя на Елену Васильевну…

— «И такъ?» настаивала она.

— «Какая вы добрая, хорошая, Елена Васильевна! а я всегда считалъ васъ равнодушной, холодной, — заговорилъ Берестовъ, сіяя отъ радости, крѣпко пожимая и цѣлуя руку своей собесѣдницы. — Да что я въ самомъ дѣлѣ глупый какой…. до сихъ поръ… завтра же все будетъ рѣшено…»

Павелъ Андреевичъ будто опьянѣлъ отъ мысли, что завтра же, завтра наступитъ его счастіе… «право глупо…» повторялъ онъ, ударяя себя по лбу, бѣгая изъ угла въ уголъ, потомъ опять начиналъ изливать восторгъ и благодарность передъ хозяйкой. Еленѣ Васильевнѣ одну минуту почти жалко стало разрушать его сны; но едва, прошелъ первый порывъ Берестова, едва онъ нѣсколько успокоился, какъ она продолжала:

— «Завтра же все будетъ кончено?» говорите вы. «А ваша мать?»

— «О, она согласится!»

— «Хорошо. Да вы уже имѣете ея согласіе?»

— «Нѣтъ.»

— «Вотъ видите, Берестовъ, какой вы порывистый, какъ мало думаете. Минутъ десять тому назадъ вы еще не мечтали о предложеніи; теперь того и гляди вскочите и побѣжите къ Лавинскимъ…. Отъ недѣли или двухъ ничего не убудетъ. Напишите своей матери, и когда получите согласіе, тогда»…

— «Отчего бы ей не согласиться!»….

— «Это другой вопросъ. Я не знаю, согласится она, нѣтъ ли, а за чѣмъ дѣлать предложеніе, не спросивъ ее? Изъ-за того чтобы дней десять раньше услыхать несомнѣнный отвѣтъ Ольги, вы хотите обидѣть больную мать, обойдя ее въ такомъ важномъ случаѣ…»

— «Нѣтъ, нѣтъ — вы правы. Только нетерпѣніе…»

— «Стыдитесь такъ поддаваться ему…. Даже еслибы ваша мать не соглашалась…»

— «Я все-таки женюсь…»

— «Это ваше дѣло.»

— «Потому что тутъ препятствіемъ могутъ быть только сословные предразсудки, ложная гордость, недостойныя…»

— «Знаю, знаю. И я похвалю васъ, если при женитьбѣ вы отстраните всякія честолюбивые и сребролюбивые расчеты…»

— «Неправда ли?»

— «Но слѣдуетъ ли огорчать мать?»

— «Я люблю мать, горячо люблю ее, вы это знаете, однако при выборѣ между ея — вѣроятно временнымъ и неразумнымъ — огорченіемъ и вѣчнымъ счастіемъ не моимъ только…»

— «Постойте. Вы опять унеслись за облака — оставайтесь поближе къ дѣйствительности. Если мать на ваше письмо отвѣтитъ отказомъ, и то нечего отчаиваться и прибѣгать къ мелодрамамъ и трагедіямъ. Вы еще можете съѣздить къ ней, уговорить ее спокойными доводами, лаской, привѣтомъ…»

— «Да вѣдь это оттянетъ цѣлые мѣсяцы…»

— «Что? Какъ вы малодушны, какъ себялюбивы…»

— «Я?»

— «Конечно вы. Пусть мать временно огорчится, (это ваши слова); — а я не могу потерпѣть двухъ, трехъ мѣсяцевъ. Ея огорченіе будетъ неразумно, а вашъ эгоизмъ…»

— «Виноватъ, виноватъ. Что вы за человѣкъ, Елена Васильевна! Но…»

— «И тогда свадьба совершится среди общей радости, не причиняя горя никому… Да какъ вы думаете, и Лавинскимъ не пріятнѣе ли будетъ услыхать ваше предложеніе хотя нѣсколько позже, но съ согласіемъ вашей матери?»

— «Да…» задумчиво произнесъ Берестовъ.

— «Или, еще лучше, знаете ли что… — продолжала Елена Васильевна, видя свой успѣхъ, и желая извлечь изъ него всевозможные плоды, — нечего вамъ и писать. Поѣзжайте прямо заграницу, и чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше. Вамъ Николай Ивановичъ въ отпускѣ конечно не откажетъ…»

— «А что въ самомъ дѣлѣ?»

— «Конечно…»

Разговоръ продолжался еще долго. Еленѣ Васильевнѣ очевидно нетрудно было добиться отъ своего собесѣдника твердой рѣшимости ѣхать за-границу по возможности скорѣе. Положено было завтра же просить Николая Ивановича о паспортѣ. Берестовъ поздно возвратился домой, до нельзя утомленный впечатлѣніями вечера и скоро заснулъ какъ убитый.

Елена Васильевна была довольна собою. На другой день, рано утромъ, губернаторъ получилъ отъ нея слѣдующую записку:

«Любезный генералъ! Я видѣла молодаго человѣка, и надѣюсь, что вы останетесь довольны моимъ разговоромъ съ нимъ.»

X.

Когда на другой день Берестовъ пріѣхалъ обѣдать къ Николаю Ивановичу съ цѣлью переговорить объ отпускѣ, губернаторъ уже зналъ всѣ подробности его разговора съ Еленой Васильевной и уже успѣлъ написать его матери, какъ и почему ей предстоитъ свиданіе съ сыномъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ Николай Ивановичъ рѣшился позадержать Павла Андреевича на нѣсколько дней, чтобы дать Берестовой время обдумать разсказанныя ей въ подробности обстоятельства.

— «Поѣзжай, поѣзжай съ Богомъ, отвѣчалъ губернаторъ на просьбу молодаго человѣка, только сперва покончи дѣло, которое я приготовилъ для тебя. Ты съ нимъ справишься дней въ десять, а мнѣ нельзя отдать его другимъ, уже я сказалъ въ канцеляріи, что поручаю его тебѣ, назадъ брать слова нехочется…»

Берестовъ конечно согласился. Отъ губернатора онъ поѣхалъ къ Лавинскимъ. Его волновала мысль, что все готово къ послѣднему шагу для счастья, онъ былъ необыкновенно веселъ… Ему хотѣлось подѣлиться своимъ блаженствомъ.

— «Что вы такъ радостно смотрите?» спросила его Ольга, едва поздоровавшись.

— «Черезъ нѣсколько дней ѣду за-границу; сейчасъ получилъ отпускъ…»

Ольгѣ въ первую минуту не пришло въ голову, какія причины могутъ побуждать Берестова къ отъѣзду… Она даже не съумѣла скрыть впечатлѣнія, произведеннаго неожиданной вѣстью, щеки ея разгорѣлись, взглядъ подернулся туманомъ… Берестовъ хотѣлъ что-то сказать, но въ комнату вошла Наталья Михайловна. Ольга разсѣянно стала глядѣть на улицу.

— «Здравствуйте, Павелъ Андреевичъ, — привѣтствовала гостя старушка Лавинская — что скажете?»

— «Вотъ сбираюсь за-границу повидаться съ матерью.»

Ольга обернулась и остановила глаза свои на Берестовѣ, какъ будто желая удостовѣриться, онъ ли вновь повторилъ печальное извѣстіе?

— «На долго ли?» спросила Наталья Михайловна. Ольга вся превратилась въ слухъ.

— "Не знаю. Вѣроятно, на очень короткое время… По возможности на короткое время, " повторилъ онъ, глядя на Ольгу. Ей стало легче.

— «Ваша матушка писала, чтобы вы пріѣхали?» спросила она.

— «Нѣтъ; но мнѣ необходимо обо многомъ переговорить съ матерью… Я давно не видалъ ее, я бы хотѣлъ чтобы она ближе ознакомилась съ моими настоящими обстоятельствами, съ занимающими меня мыслями о будущемъ…»

Ольга не понимала, на что именно намекаетъ Берестовъ, но успокоилась мыслью, что онъ не бѣжитъ отъ нея, что онъ скоро возвратится… Она повеселѣла.

— "И такъ вы скоро вернетесь, — прервала она Павла Андреевича. "

— «Когда вы думаете выѣхать?» спросила Наталья Михайловна,

— «Дней черезъ десять, не позже. Только кончу одно дѣло, которое сегодня получилъ отъ Николая Ивановича».

— «Да какъ вы вдругъ собрались.»

— «Вчера вечеромъ сидѣлъ у Елены Васильевны, — надумался.»

— «У Елены Васильевны?» вступилась Ольга. Ей также, какъ прежде Берестову, какъ всѣмъ мечтателямъ становилось неловко передъ разсудительностью Елены Васильевны. Она удивилась, что Берестовъ вдругъ рѣшился на что нибудь по совѣту женщины, о которой самъ не разъ говорилъ, что ея взгляды ему непонятны, «леденятъ его.»

— «Да, у Елены Васильевны, — отвѣчалъ Павелъ Андреевичъ. — Это насъ удивляетъ? Напрасно. Признаюсь откровенно, я очень ошибался въ ней. У нея только наружность такая безстрастная, а въ сущности въ ней много сердца…»

— "И умная женщина, " ни къ чему замѣтила Наталья Михайловна.

— «Это вы все открыли вчера?» спросила молодая Лавинская.

— «Да. И знаете ли, Ольга Дмитріевна, если бы вамъ пришлось поговоритъ съ ней душой на распашку, и вы бы дошли до того же убѣжденія.»

Въ это время горничная зачѣмъ-то вызвала Наталью Михайловну.

— «Значитъ вы вчера исповѣдывались Еленѣ Васильевнѣ?» спросила Ольга.

— «И хорошо сдѣлалъ.»

— «Она посмѣялась надъ вами?»

— «Нисколько. Напротивъ, она отнеслась ко всему, что я говорилъ ей, съ искреннимъ участіемъ.»

— «Желала бы я послушать эту бесѣду. Что же вы говорили?»

— «Что?.. Во-первыхъ Богъ ее знаетъ, она вѣчно какъ-то сама угадаетъ, что у меня на душѣ и затронетъ за самое живое мѣсто; только обыкновенно она затрогиваетъ насмѣшкой, и мнѣ не хочется признаваться, что она права; вчера же она обошлась безъ насмѣшки и вызвала меня на совершенную откровенность.»

— «Вы откровенны, когда говорите со мной?»

— «Какъ ни съ кѣмъ. Вы сами знаете, какая нагъ окружаетъ мелочность, пошлость, какъ больно иногда бываетъ за свои любимыя, за свои завѣтныя мечты, однѣ вы Ольга Дмитріевна…»

— «Зачѣмъ же вы не хотите сказать мнѣ, что вчера говорили съ Еленой Васильевной?»

Ольга допрашивала безъ всякой задней мысли, въ ней дѣйствовало что-то въ родѣ ревности…

— «Этого, Ольга Дмитріевна, не могу. Позже когда нибудь… Вы не сердитесь.»

— «За что же мнѣ сердиться. Вамъ знать, съ кѣмъ говорить, съ кѣмъ молчать. Мнѣ все равно.»

Берестову кровь бросилась въ голову отъ этихъ словъ.

— «Полноте, Ольга Дмитріевпа, за что вы меня обижаете? — сказалъ онъ. — Иногда приходится молчать не изъ недовѣрія къ людямъ, а соображаясь съ обстоятельствами. Я обѣщаю вамъ разсказать вчерашній разговоръ съ Еленой Васильевной въ подробности, только позже, но моемъ возвращеніи изъ-за-границы, я сперва долженъ пересказать его матери…»

Намекъ былъ слишкомъ ясенъ. Ольга смутилась, и спѣшила прекратить разговоръ.

— "Какъ знаете, " сказала она.

— «Вы болѣе не сердитесь?»

Ольга, свѣтло улыбаясь, протянула Берестову руку. Онъ крѣпко пожалъ ее, и не предполагая, чтобы что нибудь могло помѣшать осуществленію надеждъ, возбужденныхъ имъ въ Ольгѣ.

И тотъ и другой были дѣтски, безумно веселы весь вечеръ.

— "Вы передъ отъѣздомъ навѣщайте насъ почаще, " при прощаньи сказала Ольга Павлу Андреевичу.

— "Да приходите завтра обѣдать, " прибавила Наталья Михайловна.

ГЛАВА ВТОРАЯ.

I.

Павелъ Андреевичъ рѣшился раздѣлить все свое время между порученнымъ ему дѣломъ, Лавинекими и приготовленіемъ къ отъѣзду. Потому на другой день, едва проснувшись, онъ принялся за бумаги, присланныя Николаемъ Ивановичемъ. Берестову поручалось изслѣдовать дѣло арестантовъ, обвиняемыхъ въ покушеніи на побѣгъ изъ острога. Со вниманіемъ читалъ онъ страницу за страницей, когда слуга доложилъ о визитѣ полковника Семена Ивановича, Волховитинова. Только-что пробило 11 часовъ, да Берестовъ и мало знакомъ былъ съ Волховитиновымъ, потому онъ очень удивился докладу.

— "Проси, " сказалъ онъ однако.

Полковникъ вошелъ.

— «Мое почтенье, Семенъ Ивановичъ, встрѣтилъ его хозяинъ. Садитесь пожалуйста. Чему я обязанъ такимъ раннимъ посѣщеніемъ?»

— «Его превосходительство поручили вамъ дѣло о покушеніи на побѣгъ нѣсколькихъ арестантовъ изъ здѣшняго острога?»

— "Бѣльскаго съ товарищами?

— «Да-съ. Я получилъ предписаніе присутствовать при слѣдствіи и раздѣлить ваши труды.»

— «Очень радъ. Но какъ же Николай Ивановичъ вчера не сказалъ мнѣ объ этомъ ни слова?»

— «Предписаніе пришло въ эту ночь. Сегодня утромъ я уже былъ у губернатора; онъ получилъ нужныя бумаги, и сообщилъ мнѣ, что дѣло поручено вамъ. Я сейчасъ отъ него.»

«Такъ вѣроятно черезъ нѣсколько минутъ онъ повѣститъ и меня о вашемъ сотрудничествѣ.»

— «Вѣроятно. Вы скоро думаете начать слѣдствіе? Оно не терпитъ отлагательства.»

— «Вы меня застали какъ разъ за этимъ дѣломъ. Вотъ оно. Я не намѣренъ терять ни дня.»

— «Мы бы могли прочесть его вмѣстѣ.»

— «Если позволите, я прочту его сначала одинъ, потомъ немедленно пришлю вамъ. Такимъ образомъ мы составимъ себѣ независимыя сужденія; затѣмъ столкуемся.»

— «Пожалуй и такъ.»

— «Кстати же мнѣ въ это время придетъ оффиціальное приказаніе раздѣлить свой трудъ съ вами.»

— «Неужели вы…»

— «Конечно это пустая формальность, — перебилъ Берестовъ, — но такъ какъ она нисколько не мѣшаетъ быстротѣ дѣла, не лучше ли соблюсти ее?…»

— «Губернаторъ просятъ васъ тотчасъ къ себѣ,» входя доложилъ лакей.

Берестовъ и Волховитиновъ засмѣялись.

— "Видите ли, — сказалъ Павелъ Андреевичъ, — время не теряется. "

— «И такъ вы потрудитесь прислать мнѣ дѣло какъ только прочтете его?»

— «Непремѣнно.»

— «До свиданія.»

— «Прощайте, полковникъ.»

Собесѣдники пожали другъ другу руки. Волховитиновъ вышелъ. Берестовъ торопливо сталъ собираться къ Николаю Ивановичу. Онъ былъ видимо озабоченъ.

— «Ну, это дѣло не скоро кончится, — думалъ Павелъ Андреевичъ, — хоть бы поручили его другому.»

II.

Николай Ивановичъ одинъ сидѣлъ на диванѣ въ своемъ кабинетѣ и, разумѣется, курилъ сигару, когда вошелъ Берестовъ.

— "Ну, душенька, " — встрѣтилъ его губернаторъ, "поручилъ я тебѣ работу, самъ не зная что дѣлаю. Ты съ ней долго не справишься. Оказывается, что при слѣдствіи долженъ присутствовать Семенъ Ивановичъ. "

— «Онъ уже былъ у меня.»

— «Пожалуйста, Поль, не теряй же времени, но и не торопись. Что дѣлать, — позже поѣдешь. Мнѣ некому поручить этого дѣла, кромѣ тебя…»

Берестовъ закусилъ губу; — онъ только-что сбирался предложить Николаю Ивановичу: не передастъ ли онъ слѣдствіе кому нибудь другому?

— "Поступай осмотрительно, " — продолжалъ старикъ, — «и разсказывай мнѣ ходъ дѣла до малѣйшихъ подробностей. Волховитиновъ крутъ и упрямъ, — я его знаю. Можетъ быть тебѣ придется сильно постоять противъ него; имѣй въ виду, чтобы сопротивленіе это не вышло рѣзкимъ, пустою горячностью не дай причины сказать что нибудь противъ себя.»

— «Хорошо. Но я спѣшу, я обѣщался сегодня прочесть всѣ бумаги и переслать ихъ Волховитинову. До свиданія.»

— «А ты еще не начиналъ?»

— «Прочелъ больше половины.»

— «Молодецъ. Да знаешь ли что? пока онъ будетъ читать, ты побывай въ острогѣ, да безъ него посмотри, что и какъ тамъ. Вѣдь ты, братъ, молодецъ; Семенъ Ивановичъ — старый воробей; будете вмѣстѣ смотрѣть, онъ тебя такъ обойдетъ, что ты только его глазами и видѣть будешь… вечеромъ зайди ко мнѣ; поговоримъ, подумаемъ.»

— «Непремѣнно.»

— «Кстати, во время слѣдствія приглядись къ острогу-то. Можетъ быть, что замѣтишь интереснаго — сообщи; полезно. Передо мной, когда я въ острогъ и пріѣду, все по стрункѣ ходитъ, куда мнѣ доглядѣть чего недостаетъ; ну а передъ тобой, можетъ быть, такъ не остерегутся, да и арестанты станутъ говорить смѣлѣе; ты съ ними будь попривѣтливѣй…»

— «Постараюсь. До свиданія-же.»

— «До свиданія. Смотри, вечеромъ пріѣзжай… да подумай обо всемъ.»

Возвратясь домой Павелъ Андреевичъ, не раздѣваясь, прямо прошелъ въ кабинетъ. Внимательно посмотрѣлъ онъ на недочитанныя бумаги, разсчиталъ, сколько времени придется употребить на ихъ прочтеніе.

— «Не принимай никого, сказалъ онъ затѣмъ слугѣ, снимая шляпу, пальто и перчатки. — А въ два часа чтобы лошади были готовы.»

Въ четверть третьяго Берестовъ дѣйствительно надѣлъ вицъ-мундиръ, запечаталъ бумаги и отдалъ ихъ лакею съ приказаніемъ отнести Волховитинову въ четыре часа.

— "И скажи полковнику, что завтра утромъ я самъ буду у него, " прибавилъ Павелъ Андреевичъ, усаживаясь въ сани.

— «Куда прикажете?» спросилъ кучеръ.

— «Въ острогъ. Да возьми по дворянской, чтобы мимо волховитиновскихъ оконъ не проѣзжать.»

III.

Въ одномъ изъ Я--скихъ уѣздовъ красуется Головинское, — богатое село князя Н.; въ немъ при фабричной больницѣ состоялъ молодой докторъ Владиміръ Степановичъ Кирилинъ. Не подалску отъ Головинскаго стояло и село Дубровки, принадлежавшее отставному дѣйствительному статскому совѣтнику Петру Богдановичу фонъ-Дрейсигъ, курляндскому дворянину, разбогатѣвшему на службѣ, женатому на сестрѣ Лавинской — Марьѣ Михайловнѣ. Узнавъ, что докторъ ѣдетъ въ Я*** генеральша спѣшила дать ему нѣсколько порученій; между прочимъ она просила сестру закупить полъ-города, а доктора привезти съ собою покупки. Вотъ почему, пріѣхавъ къ Лавинскимъ, Павелъ Андреевичъ засталъ у нихъ Кирилина. Немедленно по пріѣздѣ Берестова сѣли за столъ. Юный чиновникъ еще видимо находился подъ впечатлѣніемъ всего видѣннаго и слышаннаго въ острогѣ; былъ разсѣянъ, неразговорчивъ.

— «Что вы это въ вицъ-мундирѣ?» спросила его Ольга.

— «Боялся опоздать къ обѣду, пріѣхалъ сюда прямо изъ острога.»

— «Изъ острога?»

«Да; по этому дѣлу, что Николай Ивановичъ прислалъ… Оно производитъ на меня самое дикое впечатлѣніе.»

— "Да у васъ и видъ какой-то смущенный, " замѣтила Наталья Михайловна.

— «Съ утра сюрпризы: всталъ, началъ читать дѣло; — оно оказывается такимъ безотраднымъ: нѣсколько молодыхъ людей были задержаны по какому-то подозрѣнію и временно сидѣли здѣсь въ ожиданіи суда; теперь же обвиняются въ покушеніи къ побѣгу… Вдругъ звонокъ. Вообразите, входитъ Волховитиновъ съ пріятнымъ извѣстіемъ, что и онъ будетъ присутствовать при слѣдствіи. Еще не успѣлъ онъ уйдти, Николай Ивановичъ присылаетъ нарочнаго, требуетъ къ себѣ; подтверждаетъ все сообщенное полковникомъ. Подобное дѣло при содѣйствіи Семена Ивановича въ десять дней не покончить! Я плохо знаю каковъ Волховитиновъ, но Николай Ивановичъ его такъ росписалъ… Проситъ бытъ особенно осмотрительнымъ. Волховитиновъ, говорятъ, намѣренъ не дѣло разбирать, а арестантовъ топить. Хорошо мое положеніе!»

Кирилинъ слушалъ съ напряженнымъ вниманіемъ.

— «А что арестанты повидимому дѣйствительно виноваты?» спросилъ онъ.

— «Придраться есть къ чему, но нравственное убѣжденіе говоритъ въ ихъ пользу. Да я — уже судя по бумагамъ — ожидалъ что встрѣчу обстоятельства скорѣе оправдывающія, чѣмъ обвиняющія арестантовъ. По уликамъ въ какую хочешь сторону толкуй, а выслушавъ показанія заключенныхъ, такъ и хочется ихъ оправдать… Вотъ этотъ Бѣльскій…»

— «Какъ?» вступился докторъ. Произнесенное имя потрясло его глубоко. Обыкновенно спокойный, Кирилинъ сталъ блѣденъ и встревоженъ.

— "Бѣльскій, « отвѣчалъ Павелъ Андреевичъ.

— „Петръ? красивый молодой человѣкъ, брюнетъ, высокаго роста, съ блестящими глазами.“

— „Да вы его знаете?“

— Больше чѣмъ знаю. Мы постоянно встрѣчались… Это одна изъ самыхъ развитыхъ, благороднѣйшихъ и чистѣйшихъ личностей, встрѣченныхъ мною въ жизни… Я думалъ, что онъ теперь путешествуетъ, и по письму, которое я получилъ съ мѣсяцъ, не болѣе, я ждалъ его къ себѣ… Онъ въ острогѣ? да за что?..»

— «Не знаю. Губернаторъ смотритъ на него серьезно, но чужими и предубѣжденными глазами… А тутъ какой-то сторожъ донесъ, что видѣлъ его съ двумя товарищами въ слуховомъ окнѣ…»

— «Что же Бѣльскій, отвѣчалъ на ваши допросы?»

— «Тихо улыбнулся и сказалъ: я даже не знаю за что арестованъ, вѣроятно, какъ нибудь по ошибкѣ, и убѣжденъ, что меня выпустятъ не сегодня, такъ завтра. Я съ нетерпѣніемъ жду допроса, зачѣмъ же мнѣ бѣжать? И куда я побѣгу?»

— «А его появленіе въ слуховомъ окнѣ?»

— «Онъ на все даетъ очень удовлетворительныя поясненія.»

— «Еще бы. Не знаю, въ чемъ его обвиняютъ, но въ томъ нѣтъ сомнѣнія, что Бѣльскій преступникомъ быть не можетъ. Стоитъ только взглянуть на него…»

— «Но наружность ничего не доказываетъ.»

— «Конечно, но…»

— «Я, переговоривъ съ Бѣльскимъ, — продолжалъ Берестовъ, какъ бы не слыхавъ возраженія, — отправился было посмотрѣть и на другихъ арестантовъ… Какое отвратительное впечатлѣніе!'.»

— «Отвратительное?» внимательно взглянувъ на Берестова, съ удивленіемъ въ полъ-голоса произнесъ докторъ.

— «Вообразите себѣ еще нестарый парень, смотритъ такъ спокойно, глаза у него будто полные думъ. Комната, въ которой я его встрѣтилъ, для острога чистая, теплая… А осматриваюсь вокругъ, и говорю арестанту: Вы, кажется, не можете пожаловаться на помѣщеніе? Вы бы посмотрѣли съ какимъ цинизмомъ, съ какой нахальной улыбкой онъ отвѣчалъ: Чего лучше, ваше благородіе; подумаешь въ дворянскомъ клубѣ сидишь. Смѣется, никакого сознанія преступленія.»

— "Да можетъ быть онъ и не такъ виноватъ, " замѣтилъ докторъ.

— «Убійца! Сосѣда хватилъ топоромъ, — отвѣчалъ Павелъ Андреевичъ съ такимъ выраженіемъ въ голосѣ, какъ будто на приведенный фактъ не можетъ быть и отвѣта. — Или вотъ другой, добродушный съ виду, задумчивый, блѣдный, будто типъ смиренія и любви… тоже женщину какую-то придушилъ… Довѣряйся наружности!»

— "Наружность иногда бываетъ обманчива, вы правы; но ваши факты не доказываютъ ничего. Убійство не всегда признакъ погибшей совѣсти, " сказалъ Кирилинъ.

— "Нечаянное убійство конечно не доказываетъ злой воли; но эти господа умышленные убійцы, " отвѣчалъ Берестовъ, почти усмѣхаясь мнимой непонятливости доктора.

Завязался споръ. Кирилинъ ни на минуту не измѣнилъ спокойствія своей рѣчи, и чѣмъ нахальнѣе глядѣлъ Берестовъ, тѣмъ болѣе онъ старался сохранить достоинство въ своихъ словахъ, и тѣмъ болѣе желалъ убѣдить противника основательностью доводовъ. Ольга, глядя на лицо Берестова, конечно уже на вѣру не благоволила къ доктору. Слова Кирилина заставляли ее часто кидать на него вопросительный взглядъ, и наконецъ она медленно отвернулась въ сторону какъ бы съ рѣшимостью разглядывать давно знакомыя обои или карнизъ потолка… всю эту мимику легко было перевести такъ: «Ты не думаешь кончить?… Нѣтъ? что дѣлать, вооружимся терпѣніемъ.» Движеніе это не ускользнуло отъ Кирилина; потому онъ немедленно прибавилъ:

— «Впрочемъ юридическому вопросу, можетъ быть, здѣсь не мѣсто, я, во всякое время, готовъ продолжать этотъ разговоръ, мнѣ даже будетъ очень пріятно обмѣняться съ вами взглядами на этотъ предметъ, покуда же Натальѣ Михайловнѣ и Ольгѣ Дмитріевнѣ кажется скучно слушать.»

— «Нѣтъ, — вступилась старушка, — мнѣ не скучно; я люблю слушать, когда молодые люди разсуждаютъ, только насъ не спрашивайте.»

— «Это совсѣмъ не женскій попросъ, — прибавила Ольга… — А вотъ скажите, Павелъ Андреевичъ, какъ вы думаете, на долго ли такимъ образомъ отсрочится вашъ отъѣздъ?»

— «Не знаю, — отвѣчалъ Берестовъ, — я впрочемъ еще надѣюсь сдать все дѣло кому нибудь другому.»

Кирилинъ пристально посмотрѣлъ на Павла Андреевича, но покуда смолчалъ.

IV.

На другой день часу въ двѣнадцатомъ Владиміръ Степановичъ позвонилъ у берестовскаго подъѣзда.

— «Дома баринъ?» спросилъ онъ у слуги, отворившаго дверь.

— «Никакъ нѣтъ-съ. Къ господину Волховитинову поѣхали.»

— «Давно ли?»

— «Да еще въ десять часовъ.»

— «Не сказали, когда вернутся?»

— «Къ часу хотѣли быть дома. Какъ прикажете о себѣ доложить?»

— «Докторъ Кирилинъ. Впрочемъ я около часу зайду.»

Въ половинѣ перваго дѣйствительно Кирилинъ снова позвонилъ у квартиры Павла Андреевича.

— "Баринъ еще не пріѣхали, " встрѣтилъ его лакей.

— "Я подожду, " входя отвѣчалъ докторъ.

Онъ расположился въ залѣ Берестова съ твердымъ намѣреніемъ дождаться хозяина. Вѣсть объ арестантахъ глубоко запала ему на сердце. Онъ уже лѣтъ пять не встрѣчался съ Бѣльскимъ, но искренно любилъ его; онъ былъ убѣжденъ, что Бѣльскій неспособенъ на преступленіе. Въ своемъ разсказѣ Берестовъ наканунѣ высказалъ было подобное сужденіе, но оно, какъ всѣ мысли Берестова, оказывалось шаткимъ до крайности.

— "Полковникъ или возметъ этого юношу въ свои руки, или доведетъ его до отказа отъ слѣдствія, " думалъ Владиміръ Степановичъ; потому, уѣхавъ отъ Лавинскихъ, онъ весь вечеръ собиралъ справки объ остальныхъ губернаторскихъ чиновникахъ; но убѣдился, что, выбирая меньшее изъ золъ, слѣдуетъ желать, чтобы Павелъ Андреевичъ остался при слѣдствіи. Кирилинъ пріѣхалъ съ намѣреніемъ убѣдить Берестова, чтобы онъ не оставлялъ дѣла арестантовъ… Задумчиво сидѣлъ онъ въ залѣ, соображая, какъ лучше приступить къ этой поверхностной, но самоувѣренной головѣ… Когда раздался съумасшедшій звонокъ, докторъ вздрогнулъ. Слуга отворилъ съ поспѣшностью, но все еще не довольно скоро для нетерпѣливаго посѣтителя; прежде чѣмъ отперли подъѣздъ, онъ успѣлъ еще разъ дернуть колокольчикъ съ прежнею или еще съ большею силой…

— «Гдѣ ты вѣчно спишь! недозвонишься тебя!» проговорилъ Берестовъ, едва переступивъ порогъ. Онъ не снялъ, а сдернулъ съ себя пальто. Брови его были сдвинуты, на всемъ лицѣ, во всякомъ движеніи обнаруживалось сильное недовольство.

— "Васъ господинъ Кирилинъ ждутъ, " робко отвѣчалъ лакей.

— "Чортъ его побери, " пробормоталъ Берестовъ, входя въ залу.

Владиміръ Степановичъ прочелъ на лицѣ Берестова, что встрѣченъ будетъ непривѣтливо, «но, подумалъ онъ, можетъ статься теперь-то именно и время представить ему всю нелѣпость отказа.»

— «Здраствуйте, Павелъ Андреевичъ, — сказалъ докторъ, стараясь успокоить нервы собесѣдника съ одной стороны собственнымъ спокойствіемъ, съ другой же тѣмъ, что дастъ ему случай въ словахъ излить всю желчь и всю досаду. — Что вы такъ взволнованы? вѣрно отъ пріятной бесѣды съ полковникомъ?»

— «Во снѣ не увидишь такой ракаліи! — разразился Берестовъ. — Еслибы вы только посмотрѣли, какимъ непозволительнымъ тономъ онъ допрашивалъ арестантовъ; какая адски-генілльная способность у человѣка ежеминутно оскорблять, растравлять сердце; онъ обѣщалъ себѣ хоть чѣмъ бы-то-ни было вывести Бѣльскаго изъ невозмутимо-спокойныхъ отвѣтовъ.»

— «Да вы-то что же! вѣдь собственно вы слѣдователь.»

— «Смотритъ онъ на васъ. Какъ вы думаете, съ чѣмъ мы разстались? Я сталъ ему говорить, что онъ не слѣдствіе производитъ, а пытаетъ, отыскивая хоть ложныхъ, да обвиняющихъ показаній, переиначивая отвѣты; что онъ мнѣ возразилъ? Угрожаетъ доносомъ о потворствѣ заключеннымъ!»

— «Что же вы намѣрены дѣлать?»

— «Да конечно порядочному человѣку съ этимъ скотомъ возиться нельзя. Хоть бы меня со службы выгнали, не стану продолжать слѣдствія…»

— «И оставите людей, которыхъ считаете невинными, въ распоряженіе человѣку, который поставилъ себѣ задачей утопить ихъ во что бы-то-ни стало?»

— «На мое мѣсто назначатъ другого.»

— «Кого же?»

— «Зайцева, Полянскаго, кого хотятъ.»

— «Послушайте: могутъ ли Зайцевъ или Полянскій стоять противъ Волховитинова такъ же какъ вы?»

— «Отчего же нѣтъ? имъ дадутъ такое же полномочіе.»

— «Да стороннія обстоятельства имъ менѣе благопріятны: вы съ губернаторомъ въ такихъ близкихъ, дружескихъ отношеніяхъ; онъ внимателенъ къ каждому вашему слову, онъ поддержитъ васъ всей своей силой.»

— «Онъ всякаго своего чиновника поддержитъ точно также.»

— «Да — грустно сказать — не у всякаго хватитъ духу говорить съ нимъ такъ прямо, какъ говорите вы; не всякій можетъ придти къ нему въ любое время, уловить минуту благопріятную къ разговору; не для всякаго онъ съ отцовскимъ вниманіемъ готовъ слѣдить за малѣйшей буквою дѣла.»

— «Полноте! съ Николаемъ Ивановичемъ всѣ подчиненные говорятъ очень прямо.»

— «Наконецъ скажите, кто — кромѣ васъ — живетъ такъ независимо, что ежеминутно можетъ стоять за свои мнѣнія, не боясь потери мѣста и сопряженныхъ съ нею нуждъ или лишеній, семейныхъ раздоровъ или семейной печали. Если Зайцеву или Полянскому погрозятъ доносомъ — и они испугаются, ихъ испугъ естественъ, или говоря вашимъ языкомъ: испугъ этотъ имѣетъ себѣ если не оправданіе, то извиненіе. Устраненіе отъ службы, хоть бы малѣйшее препятствіе карьерѣ — для нихъ — цѣлое море грядущихъ бѣдъ; а вы готовы бросить свое положеніе для того только, чтобы избѣжать непріятности; что же вамъ стоитъ потерять его для спасенія честныхъ, хорошихъ, драгоцѣнныхъ людей отъ вопіющей неправды. Да вы ничего и не потеряете; вы даже сохраните свое положеніе тамъ, гдѣ Зайцевъ и Полянскій потеряли бы его три раза.»

Берестовъ чувствовалъ, что многое изъ сказаннаго справедливо, но не хотѣлъ сознаться въ этомъ; онъ давно пристально глядѣлъ на доктора какъ бы спрашивая: «откуда ты пришелъ смущать меня?»

— «Если полковникъ захочетъ донести съ прикрасами, прервалъ онъ наконецъ Кирилина, — иначе его доносъ не имѣетъ смысла, потому что странно же доносить, что я хочу справедливости, тогда мнѣ не усидѣть такъ же какъ и другимъ, и арестантовъ передадутъ тому же Зайцеву, тому же Полянскому.»

— «Во-первыхъ, вы можете вести дѣло хладнокровнѣе, не съ тою горячностью, которую я тотчасъ видѣлъ, продолжалъ однако Владиміръ Степановичъ, — этимъ вы уже отнимете много силы у полковника; потомъ, въ каждомъ затруднительномъ случаѣ, вы можете опираться на губернатора. Положимъ, не смотря на то, доносъ будетъ составленъ, онъ долженъ пройдти черезъ руки губернатора, а это новое препятствіе недобросовѣстности полковника; наконецъ допустимъ, что доносъ и пойдетъ въ Петербургъ и васъ смѣстятъ, и дѣло попадетъ къ Зайцеву или Полянскому, — вы можете и тутъ продолжать борьбу, приведя Николая Ивановича къ тому, чтобы онъ не допускалъ новаго слѣдователя до уступокъ. Вѣдь не настрочитъ же Волховитиновъ второго доноса, а и настрочитъ? — Ему, подъ вліяніемъ губернаторскихъ опроверженій, скажутъ: „ври, да знай мѣру.“ Да и въ Петербургѣ есть кому постоять за васъ.» — «Такъ по вашему продолжайся дѣло хоть годъ, я долженъ здѣсь жить изъ-за него?»

— «Да неужели въ васъ, Павелъ Андреевичъ, хватитъ духу поручить его другому безъ крайней необходимости? Неужели вы, уѣхавъ, способны жить спокойно за-границей, ни разу и непотревожась тѣмъ, что сталось съ арестантами? Подумайте, что отъ васъ зависитъ; неужели такія личности какъ Бѣльскій съ товарищами не стоятъ хоть бы и года вашего времени.»

— «Я ихъ не знаю.»

— «Да представится ли вамъ еще въ жизни случай выручить какого бы-то-ни было человѣка изъ неправды и горя; не отказывайтесь отъ лучшаго, можетъ быть, воспоминанія, которое можете себѣ заготовить на будущее…»

— «Да я теперь въ такихъ обстоятельствахъ…»

— «Какія обстоятельства могутъ помѣшать дѣлу… — Кирилинъ замялся: — дѣлу чести, хотѣлъ онъ сказать… — дѣлу спасенія хорошаго человѣка и собственнаго убѣжденія?» окончилъ онъ вмѣсто того.

— «Ну это мнѣ знать.»

— «Конечно, я и не допрашиваю; я только хотѣлъ сказать, что препятствія къ продолженію слѣдствія должны быть очень сильны, чтобы человѣкъ имѣлъ право покориться имъ… Вотъ докажите произволъ человѣческой воли…»

— «Къ сожалѣнію, я не имѣю права представить свои препятствія на ваше обсужденіе.»

— «Я и не разсчитывалъ на такое довѣріе. Только успокойте меня: вы не намѣрены оставлять дѣла!»

— «Вы во многомъ справедливы, но дайте подумать.»

— «Но хоть на этотъ разъ еще вооружитесь терпѣніемъ.»

— «На этотъ разъ?.. На этотъ разъ вѣроятно еще потерплю…»

— «Надѣюсь, что вы и все вытерпите. Вы позволите еще побывать у себя?»

— «Очень было пріятно съ вами познакомиться.»

— «Я сегодня же долженъ ѣхать въ Головинское, у меня тамъ больница; но я попрошу нашего уѣзднаго доктора посѣщать ее покуда (онъ человѣкъ надежный), а самъ немедленно вернусь сюда. До свиданья.»

— «Мое почтеніе.»

Кирилинъ понялъ, что у Берестова нѣтъ никакихъ убѣжденій, но что неусыпнымъ вниманіемъ можно поддержать въ немъ хорошія намѣренія, потому онъ рѣшился во что бы-то-ни стало возвратиться въ Я*** какъ скоро обезпечитъ участь больницы. На это, за случайнымъ отсутствіемъ уѣзднаго врача, потребовалось пять, шесть дней. "До тѣхъ-то поръ, авось онъ продержится, " думалъ докторъ.

V.

Берестовъ не признавался себѣ, что посѣщеніе Кирилина было ему непріятно, но въ его недовольствѣ не могло быть сомнѣнія. Берестовъ пріѣхалъ изъ острога, вполнѣ убѣдившись, что бросить слѣдствіе не только позволительно, даже благородно, такъ-какъ "порядочному человѣку невозможно имѣть дѣло съ Волховитиновымъ, " и уже сбирался ѣхать къ Николаю Ивановичу съ отказомъ, какъ вдругъ Кирилинъ снова поселилъ въ немъ разладъ съ самимъ собою. Совѣсть шептала, что докторъ правъ, а себялюбивые расчеты звали за-границу, а непривычка къ упорному труду или къ настойчивой, послѣдовательной борьбѣ обращала слѣдствіе въ тягостную обязанность мечтательному сибариту, только на словахъ да въ грезахъ богатому добрыми намѣреніями. Законъ подчиненія слабѣйшаго сильнѣйшему повторяется въ организмѣ и въ мысли человѣка такъ же непреложно, какъ во всей природѣ. Потому какъ скоро Кирилинъ уѣхалъ и возбужденный имъ потокъ мысли пришелъ въ столкновеніе съ эгоизмомъ Павла Андреевича — временно сдержаннымъ было горячей проповѣдью доктора — доводы Владиміра Степановича стали терять силу, даже очень быстро ослабѣли въ памяти слѣдователя передъ себялюбивыми его соображеніями. "Конечно все это вздоръ, « раздумывалъ онъ, куря отличную сигару, „отчего напримѣръ Полянскому не вести дѣла? Николай Ивановичъ защитить его точно также какъ и меня; не дастъ же онъ Волховитинову губить людей понапрасну.“ Но нужна еще извѣстная доля смѣлости въ характерѣ, чтобы принять передъ собою отвѣтственность за собственное рѣшеніе. Берестовъ конечно не имѣлъ и той степени убѣжденія, которая обусловливаетъ подобную смѣлость.

— „Василій!“ крикнулъ онъ съ часъ спустя послѣ отъѣзда доктора.

Вошелъ слуга.

— „Вели закладывать и давай одѣваться!“ приказалъ Павелъ Андреевичъ…»

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— «Когда же за-границу изволите ѣхать?» спросилъ Василій у Берестова во время туалета.

— "Да вотъ не знаю. Навязали проклятое дѣло, — не могу съ нимъ раздѣлаться, "

— «Да вы бы, сударь, попросили сдѣлать дѣло-то кому нибудь другому.»

— «Вотъ докторъ говоритъ не слѣдуетъ, улыбаясь замѣтилъ Павелъ Андреесвичъ. — Да какой ты мнѣ жилетъ приготовилъ? Этотъ? Нѣтъ, дай свѣтло-сѣрый, или нѣтъ — бѣлый.»

Василій сталъ рыться въ комодѣ. Доставъ требуемый жилетъ, онъ опять старался удовлетворить любопытству и изложить свое мнѣніе. Онъ слышалъ разговоръ барина съ Кирилинымъ и догадался, что придется по душѣ Павлу Андреевичу.

— «Куда же доктору знать дѣла-то-съ, началъ онъ снова, пока Берестовъ, глядя въ зеркало, тщательно пригонялъ рядъ пуговицъ жилета къ линіи средней складки рубашки. — У нихъ служба совсѣмъ другая-съ, да и здѣсь они рѣдко бываютъ… Вамъ ли, Павелъ Андреевичъ, но острогамъ возиться, да еще съ Семеномъ Ивановичемъ.»

Доводы Василія конечно не могли убѣдить Берестова, но при настроеніи, въ которомъ онъ находился, людямъ его покроя и отъ Василія пріятно слышать мысли, соотвѣтствующія собственнымъ желаніямъ.

— «А ты знаешь дѣла-то?» смѣясь спросилъ Павелъ Андреевичъ.

— "Вѣдь тоже слышимъ, какъ господа промежъ себя разсуждаютъ. Да это вотъ вчера вечеромъ я Натальи Михайловны человѣка встрѣтилъ, тоже говоритъ: «что вашему барину за неволя съ полковникомъ связываться.»

Павелъ Андреевичъ совсѣмъ повеселѣлъ.

— Сюртукъ! спросилъ онъ.

Василій подалъ сюртукъ. Берестовъ надѣлъ его, потомъ сталъ рыться въ кучѣ перчатокъ. Слуга внимательно наблюдалъ за лицомъ барина, и наконецъ, убѣдись, что онъ рѣшительно въ хорошемъ расположеніи, хотѣлъ было обратиться къ нему съ просьбой, но Берестовъ предварительно далъ случай еще болѣе снискать свою милость.

— «Хороши эти перчатки?» спросилъ онъ, выбравъ какую-то пару.

— "Ужъ вы, Павелъ Андреевичъ, надѣнете ли худое-съ? Всѣ говорятъ, что лучше васъ въ городѣ никто не одѣвается, " отвѣчалъ Василій, и, проведя бархатной щеткой по барской шляпѣ, подалъ ее Берестову.

— «Ты глупъ, самодовольно, съ дворянскою лаской отвѣтилъ баринъ на грубую лесть, — Бекешъ!»

Черезъ секунду Василій уже подавалъ бекешъ.

— Позвольте со двора, Павелъ Андреевичъ, спросилъ онъ въ то же время.

— Да ты вчера бѣгалъ.

— Очень нужно-съ, изъ-коса поглядывая на Берестова, съ усмѣшкой отвѣчалъ лакей… И денженокъ вовсе нѣтъ, робко добавилъ онъ полутономъ ниже, переступая съ ноги на ногу.

— И денегъ очень нужно?

— Хоть бы полтинничекъ.

— Плутъ ты! Возьми, вонъ тамъ рубль лежитъ.

— Благодарю покорно-съ.

Раздался звонокъ.

— Это кто? Скажи меня дома нѣтъ, спѣшилъ распорядиться молодой человѣкъ.

Лакей заглянулъ въ окошко.

— Да это Александръ Петровичъ-съ. Они уже видѣли, что лошади у подъѣзда.

— Ну, его пусти.

Вошелъ Волгинъ.

— Вы куда-то собираетесь? спросилъ онъ, пожимая руку Берестова.

— Къ Еленѣ Васильевнѣ. Поѣдемте вмѣстѣ.

— А и то, я давно не былъ у нее.

И Павелъ Андреевичъ съ своимъ кліентомъ-засѣдателемъ отправился къ Еленѣ Васильевнѣ.

VI.

Почти немедленно послѣ первыхъ привѣтствій Павелъ Андреевичъ разсказалъ Рязанцевой и о посѣщеніи Волховитинова и объ его поведеніи въ острогѣ, и о встрѣчѣ съ Кирилинымъ, и о визитѣ доктора. Все, сказанное Владиміромъ Степановичемъ, Берестовъ, разумѣется, безсознательно смягчилъ въ своемъ разсказѣ.

— Соображенія доктора конечно вздорны… проговорилъ онъ.

— Еще бы! въ полголоса замѣтилъ засѣдатель.

— Но знаете, Елена Васильевна, продолжалъ Берестовъ, не обращая вниманія на Александра Петровича, — я все-таки не желалъ бы упрекать себя ни въ чемъ. Вотъ посовѣтуйте, что тутъ дѣлать? Я думаю, что Полянскій можетъ повести дѣло не хуже меня, мнѣ кажется нечего стѣсняться?

— Конечно, рѣшительно отвѣчалъ неспрошенный Волгинъ.

Елена Васильевна все время слушала съ напряженнымъ, постоянно возроставшимъ вниманіемъ, наконецъ остановила на Берестовѣ глубокій, пытливый взглядъ. Легкій тонъ разсказа не скрылъ отъ нея ни малодушія разскащика, ни дѣйствительной драмы, происходившей въ острогѣ. Она медлила отвѣтомъ.

— Я откажусь? настаивалъ Берестовъ.

— Вы рѣшились? Такъ что же вы спрашиваете? сказала наконецъ Рязанцева.

— Мнѣ хочется услыхать вашъ совѣтъ?

— Все дѣло вамъ ближе знакомо: и Полянскаго я знаю мало, и хуже васъ могу судить, до какой степени неправъ Волховитиновъ… Мой совѣтъ не можетъ имѣть вѣса передъ вашимъ собственнымъ рѣшеніемъ.

Елена Васильевна не могла дать менѣе желаннаго отвѣта. Берестову именно хотѣлось, чтобы съ него сняли нравственную отвѣтственность въ отказѣ отъ дѣла. Вѣчно лукавя самъ съ собою, онъ поѣхалъ къ Рязанцевой какъ бы за совѣтомъ, но въ сущности подстрекаемый неясною надеждой услыхать отъ нея увѣщаніе объ отъѣздѣ. Онъ вообще составлялъ себѣ о людяхъ произвольныя, слѣдовательно по большей части ложныя представленія, Елену же Васильевну, которую всякій разгадалъ бы такъ легко, Берестовъ понималъ особенно плохо. Она очень хорошо постигла, чего домогается собесѣдникъ, но ей хотѣлось видѣть, до какой степени Павелъ Андреевичъ можетъ обманывать самъ себя.

— Вы знаете столько же, сколько и я; я разсказалъ вамъ все въ подробности, отчего же вы отказываете въ своемъ мнѣніи? допрашивалъ Берестовъ.

— Вотъ и Александръ Петровичъ съ вами согласенъ, чего же вамъ больше? уклончиво отвѣчала Елена Васильевна. Ей почти противно было видѣть, что Берестовъ, обыкновенно не ставившій Волгина ни въ грошъ, притащилъ его съ собою очевидно съ цѣлью обмануться хоть его поддакиваньемъ.

— Да что съ вами? вы обыкновенно такъ прямо высказываете что думаете, а сегодня…

— Откажитесь, перебила Елена Васильевна. Изъ васъ арестантамъ проку не будетъ, подумала она при этомъ. Презрѣніе выразилось въ ея голосѣ и въ глазахъ.

— Какимъ тономъ вы даете этотъ совѣтъ? будто противъ сердца?

— О нѣтъ, нѣтъ, отъ всего сердца повторяю: откажитесь, сегодня же откажитесь, убѣдительно возразила Елена Васильевна.

— Опять какъ вы странно это говорите.

— У меня въ головѣ еще рисуются картины острога, слѣдствія, вашей встрѣчи съ Кирилинымъ, потому въ голосѣ вѣроятно слышится, что вниманіе сильно занято внѣ разговора. Нѣтъ, искренно говорю вамъ, — откажитесь, не вамъ вести это дѣло, я даже помогу вашему отказу. Я сейчасъ ѣду обѣдать къ Николаю Ивановичу и переговорю съ нимъ объ этомъ. Разрѣшаете?

— Въ самомъ дѣлѣ хорошо, если бы вы его приготовили. Мнѣ не совсѣмъ ловко…

— Я увѣренъ былъ, что Елена Васильевна раздѣлитъ ваше мнѣніе, сказалъ засѣдатель, — оно такъ ясно.

Ни одинъ изъ собесѣдниковъ не понялъ, почему Рязанцева совѣтовала Павлу Андреевичу отказаться отъ слѣдствія. Волгинъ рѣдко понималъ чтобы-то-ни было, Берестову самообольщеніе мѣшало видѣть истинный смыслъ словъ хозяйки.

— Но долгъ платежомъ красенъ, Берестовъ, перебила Елена Васильевна.

— Что прикажете?

— Вы говорите докторъ хотѣлъ быть въ Я*** какъ только сдастъ больницу.

— Да, не теряя ни дня.

— Вы въ этомъ увѣрены? И онъ посѣтить васъ немедленно по пріѣздѣ.

— Безъ сомнѣнія.

— Такъ если онъ прибудетъ до вашего отъѣзда, пришлите его ко мнѣ въ тотъ же день, сейчасъ же какъ только увидитесь съ нимъ; если вы выѣдете, не видавъ его, оставьте ему записочку, попросите его скорѣе, безотлагательно побывать у меня.

— Что вамъ такъ хочется съ нимъ познакомиться?

— Онъ меня очень занимаетъ. Вы его выставили такимъ оригиналомъ.

— Извольте, извольте, отвѣчалъ Берестовъ, внимательно поглядѣвъ на Рязанцеву.

— Затѣмъ, прервала Елена Васильевна размышленія юноши, — извините, милые гости, но…

— Я васъ не задерживаю, дополнилъ Павелъ Андреевичъ, вставая со стула.

— Я боюсь опоздать къ Николаю Иванычу. Четыре часа. Сейчасъ мужъ заѣдетъ за мной отъ М--ныхъ; а мнѣ еще надо одѣваться… и Рязанцева, подавъ руку Берестову и Болтину, вышла изъ гостиной.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Дней пять спустя послѣ этого разговора, Кирилинъ пріѣхалъ въ Я*** и, чуть ли не прямо изъ тарантаса побѣжалъ къ Берестову. Долго звонилъ онъ, стучался; — наконецъ Василіи отперъ дверь.

— Баринъ д… началъ было докторъ.

— Вчера ввечеру за границу поѣхали, грубо прервалъ его слуга. — Вамъ записку оставили. Я сейчасъ вынесу.

Владиміръ Степановичъ съ удивленіемъ прочелъ убѣдительное приглашеніе Рязанцевой; зашелъ въ гостинницу переодѣться, и немедленно отправился къ ней.

— "Очень рада съ нами познакомиться, докторъ, « съ самымъ сердечнымъ, самымъ непритворнымъ радушіемъ привѣтствовала его Елена Васильевна. — Садитесь пожалуйста. Мнѣ Павелъ Андреевичъ разсказалъ, какое горячее участіе вы принимаете въ Бѣльскомъ и его товарищахъ; и какъ просили Берестова остаться при слѣдствіи. Все, что вы говорили ему объ его личномъ положеніи очень основательно, но вы вѣроятно мало знали Берестова, если понадѣялись на него…»

— «Я его совсѣмъ не знаю; но поспѣшилъ ухватиться за кого нибудь. Мнѣ въ городѣ говорили, что онъ очень порядочный человѣкъ; я же, по крайней мѣрѣ, думалъ…»

— «Городъ судитъ по наружности, перебила Елена Васильевна въ нетерпѣніи сообщитъ доктору наготовленныя ею радостныя вѣсти. — Городъ судитъ по наружности и хвалитъ его слишкомъ усердно, — да это другой вопросъ… Берестовъ уѣхалъ…»

— «Я знаю, и…»

— «И можете не жалѣть объ его отъѣздѣ. Губернаторъ принялъ дѣло Бѣльскаго такъ близко къ сердцу, что и безъ Павла Андреевича не пропуститъ въ немъ ни слова безъ особеннаго вниманія; Полянскій же въ сущности гораздо дѣльнѣе Берестова… Губернаторъ воспользовался несогласіемъ, возникшимъ между слѣдователями при первомъ допросѣ и сказалъ Волховитинову, что смѣнитъ своего чиновника, только просилъ пріостановить дѣло на нѣсколько дней, будто для того чтобы самому ближе ознакомиться съ нимъ, чтобы рѣшить кому удобнѣе поручить слѣдствіе. Завтра возобновятся допросы, но Николай Ивановичъ воспользовался промедленіемъ, самъ побывалъ въ острогѣ съ Полянскимъ, и мой мужъ былъ съ ними; Николай Ивановичъ долго говорилъ съ арестантами, и написалъ въ Петербургъ бумагу, которая вѣроятно не понравится полковнику. Мужъ мой тоже совершенно возмущенъ уловками Семена Ивановича, и также написалъ два письма но этому поводу… У него много связей въ Петербургѣ.»

— «Я слушаю, и…»

— «Кстати, онъ очень желаетъ познакомиться съ вами; — онъ сейчасъ выйдетъ. Его кто-то задержалъ въ кабинетѣ… Вы обѣдаете у насъ?»

— «Очень вамъ благодаренъ за приглашеніе… Не хочу и обижать васъ благодарностью за ваши заботы…»

— «Я теперь не причемъ! весело проговорила Елена Васильевна — дѣйствительная виновница счастливаго поворота дѣла арестантовъ — крѣпко пожимая руку доктора, — но очень, очень рада за васъ и вашихъ друзей. Губернаторъ еще вчера былъ у насъ и говорилъ, что онъ и не сомнѣвается въ выигрышѣ справедливаго дѣла… Только Волховитинову не сдобровать…»

— «Признаюсь, къ его судьбѣ я довольно равнодушенъ.»

— «И я тоже… Да вотъ и мужъ!… Monsieur Кирилинъ!» — Елена Васильевна представила доктора Рязанцеву.

— «Душевно радъ познакомиться, отвѣчалъ хозяинъ, съ уваженіемъ протягивая руку гостю, я увѣренъ… Позвольте узнать ваше имя и отчество?»

— «Владиміръ Степановичъ.»

— «Я увѣренъ, Владиміръ Степановичъ, что мы хоть и новые знакомые, а сойдемся скоро.»

— "Вы должны бывать у насъ всякій разъ, какъ заѣдете въ Я***, прибавила Елена Васильевна… — Вы, говорятъ, здѣсь часто бываете, да и по деревнѣ мы не дальніе сосѣди, запомните это пожалуйста. "

Кирилину стало легко и свѣтло на сердцѣ. Въ первый разъ послѣ встрѣчи съ Берестовымъ онъ повѣрилъ въ спасеніе заключенныхъ.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.

I.

Прошли недѣли, прошелъ мѣсяцъ, другой… Теплѣе грѣетъ солнце; въ воздухѣ потянуло отрадно-раздражающимъ дыханіемъ весны; капаетъ съ крышъ; улицы стали грязнѣе; снѣгъ сходитъ; не сегодня-завтра пройдетъ кормилица-рѣка… Ольга печально проводитъ день за днемъ въ напрасномъ ожиданіи; милаго нѣтъ какъ нѣтъ, скоро замолкли и вѣсти изъ дальней сторонушки… Не на радость тебѣ, моя красавица, снова разцвѣтаетъ природа съ своей обычною прелестью, не воселье напѣваютъ тебѣ прилетѣвшія изъ-за моря гостьи, не избытку счастья суждено отуманить твои роскошныя очи крупной слезой; — вызоветъ ее гнетущая невзгода — вѣчная и вѣчно-жгучая печаль но невозвратимымъ утратамъ.

Сумерки. Ольга стоитъ у любимаго окна, пристально глядя на улицу, и ничего не видя за тяжелою думой. Входитъ Наталья Михайловна… Давно, давно она, замѣчаетъ, какъ тоскуетъ родимое чадо, — а сегодня Ольгѣ какъ будто грустнѣе, больнѣе, чѣмъ когда бы то ни было… Сломилося сердце старушки; тихо подошла она къ дочери, нѣжно прижала къ груди дорогую голову и прильнула къ ней поцѣлуемъ.

— "Бѣдное ты мое дитятко, " спустя нѣсколько времени, проговорила мать сквозь невольныя слезы… И у Ольги вырвались давно давившія сердце рыданія.

— «Охъ, другъ мой, другъ мой, то ли я думала!» сказала она.

— "Что дѣлать, голубка, утѣшала Наталья Михайловна, не переставая ласкать и лелѣять Ольгу, — что дѣлать, мое сокровище!… Полно, родная, съ тѣмъ бы ты не была и счастлива, кто такъ скоро забылъ.. "

Ольга опустилась на рядомъ стоявшій диванъ, глаза ея безсмысленно смотрѣли куда-то въ полъ…

— "Все можетъ къ лучшему, " продолжала старушка.

Ольга недовѣрчиво покачала головой.

— «На все воля Господня, повѣрь мнѣ.»

И Наталья Михайловна сѣла возлѣ дочери. Ольга прилегла на ея плечо.

— «Пріютись, пріютись, моя хорошая, говорила мать, взявъ въ обѣ свои руки и цѣлуя безпрестанно руку дѣвочки, — пріютись, дорогое дитя!… Материнское сердце тебѣ не измѣнитъ… Вотъ завтра помолись Царицѣ небесной, утѣшительницѣ всѣхъ скорбящихъ; она не оставитъ въ печали… вмѣстѣ въ церковь пойдемъ Хочешь?»

— "Пойдемте, " не двигаясь, тихо отвѣчала утомленная Ольга.

На другой день она проснулась поздно, съ несвѣжей головой и снова съ той-же созерцательной, спокойной тоскою… Она была блѣдна, глаза ея глядѣли не томно, какъ нѣсколько недѣль тому назадъ, а неопредѣленно, разсѣянно, какъ бы отражая въ себѣ равнодушіе ко всему окружающему… Не по желанію выказаться (она давно никуда не выѣзжала и даже не видала почти никого), безъ всякаго предварительнаго размышленія, естественно покоряясь внутреннему настроенію, — она одѣла черное шелковое платье… Раздался благовѣстъ; — Ольга вышла изъ своей комнаты.

— «Здравствуй, мой другъ, встрѣтила ее мать, — какъ ты спала?»

«Хорошо… Что же мы не пойдемъ къ обѣднѣ?»

— «Немножко поздно, да впрочемъ…» нерѣшительно отвѣчала Наталья Михайловна, заботливо поглядывая на дочь, — стараясь угадать: дѣйствуетъ ли она изъ покорности или по собственному желанію, — опасаясь противорѣчить ей…

— "Ничего, — пойдемте, " перебила Ольга.

— «Пойдемъ, пойдемъ, спѣшила согласиться съ ней мать, — я только думала тебѣ не хочется Надя, Надя дай шляпки!»

Шляпки и бурнусы были немедленно поданы. Старушка одѣлась въ секунду; Ольга медленно, неторопясь…

— «А чай кушать не будете, барышня?» спросила горничная.

— «Послѣ,» отвѣтила Ольга.

— "Послѣ обѣдни, добавила Наталья Михайловна. Потомъ, пропустивъ Ольгу впередъ: "приготовь все хорошенько, Надинька, чай тотъ возьми, изъ шкафа, получше, цвѣточный; и варенье достань; знаешь — которое Олинька любитъ, "приказала она еще въ полъ-голоса и спѣшила выйти за дочерью.

II.

Приземистые, тяжелые своды стариннаго храма тускло освѣщаются сквозь небольшія заслоненныя рѣшетками окна… будній день — народу въ церкви нѣтъ… Предъ мѣстными иконами едва теплятся паникадила, блѣдно озаряя вдавшійся въ глубину клиросовъ, какъ бы въ стѣну, темносиній иконостасъ средняго изъ трехъ предѣловъ, кое-гдѣ еще украшенный рѣзными колонками съ почернѣвшею отъ времени позолотой… А закоптѣлаго ряда безъискусныхъ образовъ, постановленнаго по-верхъ мѣстныхъ иконъ невозможно и разсмотрѣть. Уже совершился первый выносъ; старикъ-священнослужитель ставилъ Дары на престолъ, когда въ церковь вошла Наталья Михайловна съ Ольгой!..

И вскорѣ Ольга стояла на колѣняхъ въ сторонѣ, неподвижно, съ поникшей головой, въ безмолвной, но глубокой, проникающей всѣ помыслы молитвѣ: сосредоточиваясь постепенно болѣе и болѣе въ представленіи о Высшей всенаправляющей силѣ, она мало-помалу отвлеклась отъ земнаго, и это представленіе, возрастая въ величіи подъ вліяніемъ таинственной обстановки, охватило наконецъ весь внутренній міръ Ольги… Она не видала, не слыхала ничего вокругъ себя, и эктинья, и однообразное пѣніе дьячка едва долетали до ея сознанія, какъ невнятный гулъ… Но вотъ водворилось минутное молчаніе. Нигдѣ не шелохнется.!. Ольга очнулась какъ отъ сна… Царскія двери были отворены.

— «Со страхомъ Божіимъ и съ вѣрою приступите!» провозгласилъ іерей, выходя изъ алтаря съ подъятою чашей…

Ольга перекрестилась (въ первый разъ съ тѣхъ поръ какъ опустилась на колѣни) и встала…

Обѣдня кончилась. Ольга еще не вполнѣ опомнилась отъ своего созерцанія, но вотъ привѣтливо озарило ее солнце при выходѣ изъ мрачнаго храма, весенній воздухъ освѣжилъ усталую голову, и какъ-то радостно прощебетали птички на обнаженныхъ березахъ церковной ограды, и Ольгѣ стало будто легче, отраднѣе…

— «Какъ сегодня хорошо на дворѣ,» проговорила она.

— "Весна… все оживаетъ, " отвѣчала Наталья Михайловна.

Лавинскимъ только улицу перейти было до дому. Едва переступивъ за порогъ, и снявъ шляпку, Ольга съ веселою лаской поцѣловала мать. Старушка тоже отвѣтила нѣжнымъ поцѣлуемъ, — и ей стало легко.

Ольга часто возвращалась въ церковь. Привычка къ отвлеченному созерцанію мало-по-малу превратила его въ наслажденіе… Мечтательное дитя полюбило уединеніе, таинственно-прекрасныя картины, начало заглядывать въ книги духовнаго содержанія, составлявшія почти единственное чтеніе матери. Евангеліе Ольга читала и перечитывала ежедневно, нѣкоторыя страницы стали умилять ее до слезъ, постепенно она вся прониклась увлекательной поэзіей смиренной любви, служащей основаніемъ новому завѣту. Мистическое настроеніе завладѣло ею. Наслаждаясь этимъ религіознымъ созерцаніемъ, она конечно не разъ забывала мечты объ идеалѣ, который воплотился для нея въ Берестовѣ. Грусть ея нашла нѣкоторое развлеченіе.

III.

Буренки — небольшое сельцо, принадлежащее Натальѣ Михайловнѣ. Невзраченъ въ немъ деревянный господскій домъ въ одинъ этажъ съ мезониномъ, шестью окнами передняго фасада, да тесовымъ крылечкомъ, глядящій на небольшой дворъ съ двумя, тремя службами, срубленными по-избяному, да на отдѣляющую его отъ улицы почернѣвшую, низенькую загородку, вслѣдствіе ветхости кое-гдѣ заплатанную плетнемъ, а кое-гдѣ снабженную и отверстіями, довольно широкими, чтобы доставить крестьянскому малюткѣ наслажденіе, крѣпко схватившись руками за жердочку, украшенную опрокинутымъ горшкомъ, пролезть разъ десять сряду на барскій дворъ и обратно, съ трудомъ перетаскивая свои пухленькія ноженки черезъ нижнюю перекладину… За воротами виднѣется рядъ избъ и околица, отворяющаяся на проселочную дорогу и благодатныя поля… Вдали синѣетъ лѣсъ… Сзади дома разросся полу-садъ, полуогородъ, прилегающій съ одного боку къ чистенькой, тѣнистой березовой рощѣ. На эту рощу, да на извилистую, неглубокую, неширокую рѣченку, и ровную даль полей съ приходскимъ селомъ на горизонтѣ, можно любоваться изъ оконъ съ лѣвой стороны дома, справа къ нему прилегли барскіе коноплянники и покосившійся скотный дворъ. Отъ перегородки къ одной изъ службъ, захватывая добрый уголъ, протянуты веревки съ бѣльемъ, вывѣшаннымъ для просушки… Неприхотливое хозяйство!

Какъ всякій, Наталья Михайловна стала собираться въ Куреньи, какъ скоро весна распустилась во всей своей привѣтливой красѣ. Сборы продолжались недолго: Ольгѣ этотъ разъ особенно хотѣлось скорѣе перебраться въ деревню. Бѣдный садикъ, принадлежавшій я--му дому Лавинскихъ, манилъ ея воображеніе къ шелесту куренковской рощи, къ шири луговъ…

IV.

На берегу небольшаго озера красуются бѣлыя стѣны монастырской ограды. Изъ-за нихъ видны зеленыя крыши двухъ каменныхъ корпусовъ и пять куполовъ стариннаго собора. Средній вызолоченъ сплошь, остальные только усыпаны золотыми звѣздами по синему грунту. На другомъ берегу озера, въ отдаленіи отъ обители, на пригоркѣ разбросано Головинское. Изъ среды хорошихъ избъ высятся: сельская церковь, фабрика и княжескія хоромы, окруженныя многочисленными каменными службами и густою тѣнью садовъ. Лучи весенняго солнца, какъ зеркаломъ, отражаются озеромъ, многоводнымъ отъ стоявшихъ снѣговъ, и, образуя рѣзкія тѣни, обливаютъ свѣтомъ нѣжную молодую зелень луговъ и всходовъ холмистой окрестности. Ярко блестятъ и куполы и стѣны обители, выдаваясь изъ темноты окружающаго ее сосноваго бора…

Вотъ къ воротамъ монастыря подъѣхали Лавинскіе. Мать и дочь, выйдя изъ тарантаса, перекрестились, и вошли въ ограду. Въ ней нѣсколько деревьевъ разсыпано среди зеленѣющихъ могилъ; небольшіе, но уютные домики болѣе зажиточныхъ монахинь, живущихъ своимъ хозяйствомъ, украшены палисадниками, переполненными желтой акаціей, сиренью и мелкими весенними цвѣтами… Всюду царитъ невозмутимая тишина… Ольга и прежде съ удовольствіемъ посѣщала обитель, но никогда еще она не чувствовала такого глубокаго согласія между своимъ внутреннимъ бытіемъ и окружающимъ ее міромъ. Созерцаніе послѣднихъ недѣль развило въ ней давно приготовленныя наклонности, которыя привели къ отреченію отъ земли лучшихъ изъ обитательницъ благовѣщенской ограды. Едва Лавинскіе прошли нѣсколько шаговъ, какъ на встрѣчу имъ попалась монастырка…

— «Наталья Михайловна! съ неподдѣльною, дѣтской радостью воскликнула она, — Ольга Дмитріевна!»

— «Здравствуйте, матушка Досифея.»

— «Давно ли изволили пріѣхать въ Куренки-то? вѣдь вы изъ Куренокъ?»

— «Изъ Куренокъ, матушка, вотъ дней пять какъ пріѣхали.»

— «Пораньше обыкновеннаго вы насъ этотъ годъ посѣтили… Правда весну-то хорошую Господь даетъ… Вы къ матушкѣ Аполинаріи? То-то ей праздникъ будетъ!»

— "Пойдемте вмѣстѣ чайку выпить, " приглашала Наталья Михайловна. Мать Аполинарія, одна изъ самыхъ уважаемыхъ монахинь въ монастырѣ, была близкая родственница и большой другъ Лавинскихъ.

— "Съ радостью бы… Я и матери Аполинаріи давно что-то не видала… да вотъ надо къ матушкѣ казначейшѣ. «

— „Оттуда приходите.“

— „Постараюсь, постараюсь.“

— „До свиданія же.“

— „Спаси васъ Господи.“

Лавинскіе вошли въ келью Аполинаріи.

— „Ахъ, матушка Наталья Михайловна! — съ восторгомъ встрѣтила ихъ молодая келейная, цѣлуя руку Лавинской, — барышня!…“

— „Nathalie, Ольга! — выбѣжала изъ сосѣдней комнаты сама Аполинарія на восклицаніе своей келейной, и бросилась обнимать гостей. — Вотъ не ждала такъ рано. Аннушка, поставь живѣй самоваръ. Вы у меня и пообѣдаете… только не взыщите, чѣмъ Богъ послалъ… Ахъ, да въ какое время вы пріѣхали-то! Ушицу бы сварить. Рыбникъ сегодня какъ разъ не пришелъ… Аннушка, сбѣгай, душенька, къ матушкѣ Павлѣ; ей я слышала вчера икры привезли изъ города; не дастъ-ли фунтикъ взаймы. Скажи завтра отдадимъ… да скорѣй… Позови Вариньку, она тебѣ поможетъ…“

— „Сейчасъ, сейчасъ, матушка…“ и келейная бросилась было къ двери.

— „Да вотъ еще…“ начала было снова хозяйка.

— „Полно тебѣ,“ перебила ее Наталья Михайловна. — !Сыты будемъ, все хорошо.»

— «Чѣмъ сыты! Ничего нѣтъ…» И Аполинарія еще минуты двѣ продолжала въ полъ-голоса скороговоркой дѣлать разныя распоряженія. Наконецъ келейная ушла.

— «Да узнай, что сегодня на трапезѣ,» еще прокричала ей въ слѣдъ гостепріимная монастырка.

— «Ну дай-ка теперь на себя посмотрѣть?» обратилась она затѣмъ къ Ольгѣ, взявъ ее за обѣ руки и поворотивъ къ окну; потомъ прибавила пристально и ласково глядя на дѣвушку: «Никакъ ты еще похорошѣла!»

Ольга улыбнулась добродушной похвалѣ.

— «Давно-ли въ Куренки-то пріѣхали?»

Начались безпорядочные распросы. Келейныя же суетились и хлопотали съ самымъ сердечнымъ усердіемъ. Наконецъ самоваръ на столѣ. Въ разнообразныхъ горшочкахъ, баночкахъ, сткляночкахъ, блюдечкахъ, — монастырскихъ игрушкахъ, появились варенья и печенья. Аполинарія достала лучшаго чаю…

— "Господи Іисусе Христо, сыне Божій, помилуй насъ, " послышалось въ прихожей.

— "Аминь, отвѣчала хозяйка, и узнавъ Досифсю по голосу, — войдите, войдите, матушка, " прибавила она.

Досифея вошла.

— "Вотъ Господь какъ васъ сегодня порадовалъ, матушка, " обратилась она къ Аполинаріѣ.

Разговоръ не умолкалъ.

— «Что же это у тебя за угодникъ вотъ противъ старца-то Серафима? спрашивала Наталья Михайловна, разглядывая украшенія, развѣшанныя по стѣнамъ, — прошлаго года, кажется, его не было?…»

— «Батюшка Георгій затворникъ.»

— «Задонскій?»

— «Да, да…»

— "Я еще не видала его батюшку… Какое кроткое, смиренное лицо…

— «Тутъ прежде былъ Святитель Тихонъ, продолжала пояснять Аполинарія, — да вотъ теперь какъ его честныя мощи уже не подъ спудомъ, я его, батюшку, въ образной шкафъ поставила… велѣла только сіянье придѣлать…»

— «Ахъ вотъ вѣдь я и не подумала! — перебила Досифея. — Кому вы это матушка заказывали?»

— «Николай-рѣзчикъ головинскій дѣлалъ. И не дорого взялъ. За гривенничекъ; спасибо ему.»

Досифея подошла къ образному шкафу.

— «Да за что же, матушка, и большіе-то! А хорошо… вишь мастеръ какой!»

— «А вотъ еще давно мнѣ хочется себѣ списать отдать отца Амфилогія, да все не сберусь…»

— «Который это?» пришлось спросить Ольгѣ, еще менѣе другихъ собесѣдницъ знакомой съ лицами, уважаемыми въ нашемъ духовенствѣ.

— "Подвижникъ, истинный подвижникъ, отвѣчала хозяйка, — при ракѣ св. Дмитрія ростовскаго стоялъ двадцать лѣтъ; такъ его батюшку богомольцы знавали и чтутъ. Высокой, духовной жизни былъ человѣкъ; многіе отъ его поученій пріобрѣли себѣ пользу душевную… Чайку-то вы пойте, матушка, " обратилась она къ Досифеѣ, протягивая ей чашку. Досифея приняла чашку, поставила ее передъ собою, перекрестилась.

— "Благословите, матушка, " сказала она затѣмъ, кланяясь Анолинаріѣ.

— "Богъ благословитъ, " отвѣчала хозяйка съ такимъ же поклономъ. Досифея принялась за чай.

Вбѣжала келейная, въ торопяхъ поклонясь Досифеѣ, которую еще не видала,

— «У матушки Павлы, сказала она хозяйкѣ, — я матушку игуменью встрѣтила. Они изволили узнать, что Наталья Михайловна пріѣхали, сказали, что къ вамъ пройдутъ…»

— "Видите-ли какое вниманіе со стороны матушки, " замѣтила Досифея.

— "Она у насъ очень добрая, " прибавила Аполинарія и начала прибирать кое-что въ комнатѣ. Не прошло пяти минутъ, дверь изъ сѣней отворилась.

— "Господи Іисусе Христе, " раздалось въ прихожей; и Аполинарія и Досифея уже выбѣжали подъ благословеніе настоятельницы. Она привѣтливо и важно благословила ихъ; онѣ поцѣловали ея руку. Подошла Наталья Михайловна. Игуменья благословила ее, когда же и Лавинская вздумала приложиться, игуменья какъ бы хотѣла отдернуть руку, но не успѣла…

— "Благословляющую руку цѣлую, " прибавила старушка въ свое оправданіе.

Подошла и Ольга, благословили и ее, и она поцѣловала благословившую руку.

Увлекаясь евангельской поэзіей любви, бѣдное дитя, не размышляя, преклонилось и передъ идеей самоотреченія, и передъ загробными картинами, такъ сродными ея созерцательной природѣ, и передъ мечтой презрѣнія всего земнаго; да конечно, благодаря своему направленію, благодаря совершенному незнанію жизни, — сцены и разговоры, подобные приведеннымъ, не возбуждали ея вниманія, не останавливали на себѣ дѣятельности ея мозга; для нихъ она какъ бы лишилась и зрѣнія и слуха, съ благоговѣніемъ отыскивая въ монастырской жизни проявленій любви, чистоты, смиренія.

Ольга не замѣчала ни тѣсноты келейныхъ интересовъ, ни мелочности оградныхъ интригъ, ни узкаго поклоненія формамъ закона предпочтительно передъ его смысломъ.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.

I.

Дорогой другъ, созданный моимъ воображеніемъ изъ видѣннаго и слышаннаго въ мірѣ, — грустно мнѣ становится записывать твою безотрадную судьбу; больно переживать съ тобою дни нещаднаго гнета обстоятельствъ, такъ настойчиво подавляющихъ твою внутреннюю самобытность. Не успѣла твоя мысль развиться, какъ уже между нею и міромъ ложится туманъ предубѣжденій; и напрасно глядятъ твои свѣтлыя очи, напрасно долетаютъ до твоего слуха вопли дѣйствительности; не можешь ты здраво взглянуть на людей и природу, не умѣешь внимать имъ, не искажая въ своей головкѣ ихъ безъискуствеппой рѣчи… Бѣдный другъ, какъ охотно бы я тотчасъ приступилъ къ разсказу о твоемъ освобожденіи отъ лжи отвлеченностей; но не въ моей власти вырвать мрачную страницу изъ исторіи пережитаго тобою; не могу я пропустить ни строки изъ того, что обстоятельства вписали въ твою жизнь для образованія твоего нравственнаго и умственнаго богатства. Врядъ ли поэтъ, стоящій на ступени современнаго развитія, еще допуститъ себя до вполнѣ произвольнаго творчества, до идеальныхъ картинъ, для воплощенія любимой мечты самодовольно набросанныхъ несоединимыми, разрозненными въ дѣйствительности чертами. Современный писатель — слуга дѣйствительности. Грустна ли, отрадна ли она, разъ взявшись за ея изложеніе, писатель не можетъ отступить отъ нея ради собственнаго золотаго сна. Шагъ за шагомъ долженъ онъ слѣдить за нею, и, не рисуясь передъ читателемъ своими пигмейскими мечтами, раскрыть, насколько съумѣстъ, самыя живыя черты человѣческой жизни, ихъ источникъ и значеніе… И благо ему, если онъ выполнитъ эту задачу. Для человѣчества одна страница — снятая съ дѣйствительности — пригоднѣе тома мечтаній. И я, взявъ перо, насколько могъ отдался служенію истинѣ; — досказывайся же, грустная страница!

Ольга все болѣе и безотчетнѣе приближалась къ мысли о поступленіи въ монастырь. Дальнѣйшія обстоятельства неутомимо развивали въ ней тоже направленіе. Недѣли двѣ спустя послѣ посѣщенія Лавинскихъ, Аполинарія получила отъ Ольги письмо, которое передаю безъ измѣненій:

«Ради Бога пріѣзжайте скорѣе. Мать простудилась, больна, очень больна. Я послала въ городъ, въ Головинское, чтобы добыть кого нибудь изъ докторовъ. Пишу и въ Дубровки къ Марьѣ Михайловнѣ. Ей нельзя не написать, по ея присутствіе въ горѣ или въ заботѣ только помѣха; — помощи, успокоенія, совѣта отъ нея нѣтъ. Потому жду васъ пепремѣнно. Пожалуйста, дорогая, пріѣзжайте скорѣе, скорѣе.»

Ольга Лавинская.

Куренки.

— «Господи сохрани!» прошептала Аполинарія, прочитавъ записку; потомъ взяла со стола шапку и выйдя изъ кельи, прямо направилась къ игуменскимъ покоямъ.

— «Благословите, матушка, въ Куренки. Наталья Михайловна очень заболѣла;» просила она у настоятельницы.

— "Слышала, слышала, " съ участіемъ отвѣчала игуменья.

— «Отъ кого, матушка?»

— «Да Владиміръ Степановичъ сейчасъ былъ, пошелъ теперь въ больницу, оттуда хотѣлъ къ вамъ зайти.»

— «Такъ я, матушка, сейчасъ сама въ больницу забѣгу… а съѣздить благословите?»

— «Богъ благословитъ. Ступайте, матушка, ступайте, напутствуй васъ благодать Господня, нашъ долгъ христіанскій немощныя навѣщать… Будетъ оказія дайте знать пожалуйста, лучше ли больной…»

Аполинарія послѣ новыхъ поклоновъ вышла и поспѣшила въ больницу. На крыльцѣ встрѣтилъ ее Кирилинъ.

— "А я къ вамъ шелъ, " сказалъ онъ, увидавъ Аполинарію. «Наталья Михайловна очень нездорова; сейчасъ ѣду въ Куренки, хотѣлъ и васъ съ собою взять… вы…»

— "Слышала я, Владиміръ Степановичъ, " перебила его монастырка, «писала мнѣ Олинька. Поѣдемте, поѣдемте, сейчасъ, только кое-что захвачу въ кельѣ. А что съ ней, не знаете?»

— "Не знаю: я только-что получилъ записку, я на куренковскихъ лошадяхъ и сюда-то заѣхалъ. У кучера распрашивалъ; какъ онъ разсказываетъ, нехорошо.

— «Спаси Господи…»

Разговаривая, собесѣдники дошли до кельи Аполинаріи. Напуганная монастырка собралась на скоро, и не прошло десяти минутъ, какъ она съ докторомъ отъѣхала отъ ограды.

II.

Въ Куренкахъ Кирилина встрѣтило зловѣщее затишье: безъ удали подъѣхалъ кучеръ къ барскому дому, еще за околицей подвязавъ колокольчикъ, безъ шума, и приговорокъ остановилъ онъ у подъѣзда усталую тройку, безъ обычной суеты встрѣтилъ гостей и растрепанный мальчишка — слуга Лавинскихъ; все, казалось, задумалось передъ напоминаніемъ о концѣ человѣка. Тихо прошли пріѣзжіе черезъ залу, гостиную… вотъ комната Натальи Михайловны. Сторы, занавѣски спущены, скромный полусвѣтъ лампады, затепленной передъ иконами, едва освѣщаетъ печальную картину. Старушка лежитъ въ забытьѣ; у ногъ ея сидитъ Ольга, наклонясь къ больной, и пристально вглядываясь въ черты, проведенныя страданіемъ на миломъ лицѣ; Ольга будто сторожила: не выразятъ ли онѣ какого-нибудь желанія — послѣдняго призрака не вполнѣ угасшей энергіи жизни — или нельзя ли чѣмъ нибудь облегчить одолѣвающую муку. Владиміръ Степановичъ и Аполинарія вошли, незамѣченные Ольгой. Монахиня вывела ее изъ забвенія, тихо дотронувшись до ея плеча. Ольга осторожно встала, уступая мѣсто доктору. Кирилинъ ощупалъ пульсъ больной, прислушался къ дыханію… Ольга не спускала съ него глазъ. Кирилинъ былъ покоенъ, но видимо озабоченъ. Двѣ, три минуты спустя онъ вышелъ въ залу; Ольга послѣдовала за нимъ. Докторъ внимательно распросилъ о первыхъ признакахъ болѣзни, о томъ, чѣмъ сначала жаловалась и т. д. Ольга отвѣчала, продолжая наблюдать за Владиміромъ Степановичемъ, стараясь угадать его надежды и опасенія.

— «Что же?» спросила она наконецъ.

— "Посмотримъ, " неопредѣленно отвѣчалъ Кирилинъ и крѣпко, съ участіемъ пожалъ руку Ольги. Старушка лежала при смерти, надежды на ея спасеніе не было никакой; Владиміръ Степановичъ хотѣлъ приготовить Ольгу къ новому удару. Онъ однако прописалъ два рецепта и отправилъ нарочнаго въ головинскую аптеку; покуда же сталъ приготовлять какое-то снадобье изъ захваченныхъ съ собою медикаментовъ. Ольга, еще болѣе задумчивая чѣмъ прежде, возвратилась къ больной. Алолинарія вышла въ залу.

— «Что?» спросила она въ свою очередь у Кирилина.

— "Съ вами, матушка, можно говорить откровенно, " отвѣчалъ онъ; «надежды мало; врядъ ли Наталья Михайловна проживетъ до завтра; легкіе едва дѣйствуютъ, слышите какое тяжелое дыханіе; приготовьте Ольгу Дмитріевну.»

Аполинарія медленно перекрестилась. Глубоко запала ей на душу тяжелая вѣсть.

— «Никакой надежды?» переспросила она еще разъ, не вѣря предстоящей бѣдѣ, будто надѣясь, что Кирилинъ преувеличиваетъ, ошибается или что ее обманулъ собственный слухъ.

— "Докторъ долженъ надѣяться до послѣдняго вздоха, " отвѣчалъ Владиміръ Степановичъ, «но, признаюсь, оживи Наталья Михайловна — это было бы чудомъ.»

— "Господи помилуй. Такъ ее бы хоть исповѣдать да причастить. "

— «Не испугать бы больную?»

— «Что это вы. Владиміръ Степановичъ, полноте! Или вы не знаете Наталью Михайловну; какъ скоро она почувствуетъ, что пришелъ конецъ, она, можетъ быть, не будетъ въ состояніи сказать ничего, а до послѣдней минуты сознанія прострадаетъ и проскорбитъ, что преставится не сподобившись св. тайнъ…»

— «Это вамъ лучше знать.»

— "Да, я такъ скажу: Владиміръ Степановичъ молъ увѣряетъ, что надежда на выздоровленіе есть, но на всякій случай отъ себя совѣтую исполнить христіанскій долгъ; вѣдь и Наталья Михайловна также какъ и я полагаетъ, что отъ этого зла быть не можетъ, "

— «И Ольгѣ Дмитріевнѣ скажите также.»

— «Хорошо. Только бы больная изъ забытья-то вышла.»

— «Послѣ этого лекарства силы нѣсколько возбудятся. Пошлите покуда за священникомъ; пусть подождетъ здѣсь удобной минуты.»

— «Пошлю, пошлю… Господи, твоя воля.»

Аполинарія вышла. Кирилинъ возвратился къ больной. Ольга и по озабоченному лицу его при первомъ осмотрѣ и по выразительному рукопожатію заподозрила истину. Докторъ засталъ ее на колѣняхъ у постели, взоръ ея былъ прикованъ къ старушкѣ, но на глазахъ ни слезы; только крайняя блѣдность выражала глубину внутренней скорби и заботы. Вскорѣ Аполинарія вызвала Ольгу и со всѣми предосторожностями разсказала, что послала за священникомъ.

Бѣдная дѣвушка спокойно выслушала горькую вѣсть, только глаза ея на минуту какъ бы стали неподвижны, потомъ она покачала головой, будто ощущая, что на мозгъ легла новая тяжесть, провела рукой по лбу и перекрестилась съ короткимъ, подавленнымъ вздохомъ.

Между тѣмъ Наталья Михайловна очнулась. Добрая монастырка прошла къ ней. Старушка выслушала ее съ христіанскимъ смиреніемъ и покорностью.

— "Еще крайности впрочемъ нѣтъ, " старался успокоить ее докторъ, «это только матушка Аполинарія…»

— "Его святая воля, " прошептала старушка, «что будетъ, то будетъ.»

Ольга показалась на порогѣ. Больная едва замѣтнымъ движеніемъ подозвала ее къ себѣ. Ольга бросилась къ постели… Глубокій, долгій поцѣлуй безмолвно выразилъ, что и мать и дочь ждутъ скорой разлуки. Отъ этой минуты волненія больная вновь устала и забылась; рука ея однако судорожно удержала руку дочери…

Въ то же время къ дому подъѣхалъ еще тарантасъ; поспѣшно вышла изъ него некрасивая, неуклюжая женщина лѣтъ сорока пяти, очень небольшаго роста, расплывшаяся отъ бездѣйствія, матеріальнаго благосостоянія, отъ совершенной безстрастности и безмыслія, суетливая, болтливая деревенская сплетница — Марья Михайловна Дрейсигъ, переполненная чванствомъ и притязаніями на уваженіе вслѣдствіе генеральскаго чина своего благовѣрнаго супруга. За ней слѣдовалъ Петръ Богдановичъ, полнѣйшее олицетвореніе нѣмецкой флегмы и тупоумной чиновничьей важности, для охраненія себя отъ шума и крика покорный слуга деспотической мелочности жены.

— «Что такое съ барыней?» суетливо спрашивала у лакея генеральша, привыкшая въ переднихъ и дѣвичьихъ развѣдывать дѣла своихъ сосѣдей и родственниковъ до сокровеннѣйшихъ тайнъ ихъ домашняго обихода.

— "Кончаются, " съ совершенно безмятежнымъ выраженіемъ отвѣчалъ спрошенный.

— «Что ты!.. Докторъ былъ?»

— «И теперь здѣсь-съ.»

— «Который?»

— «Владиміръ Степановичъ.»

— «И за городскимъ бы послать.»

— «Уже послано-съ.»

— «Никого больше нѣтъ?»

— «Аполинарія Ивановна здѣсь.»

— «Давно?»

— «Барышня въ одно время послала какъ за вами, такъ и за ними.»

— «Кого за ними посылали?»

— «Петра-съ.»

— «А онъ опять въ кучерахъ?»

— «Нѣтъ-съ. Афанасій въ городъ поѣхалъ.»

— «Нарочно за Аполинаріей Ивановной Петръ ѣздилъ?»

— «Никакъ нѣтъ-съ. Онъ въ Головинское ѣздилъ; оттуда съ докторомъ въ монастырь заѣзжалъ.»

— «Барышня очень плачутъ?»

— "Не знаю-съ; онѣ все около барыни, "

— «Всѣ у Натальи Михайловны?»

— «Точно такъ-съ. Священника ждутъ.»

— «Пріобщать?»

— «Должно быть.»

Истощивъ весь запасъ вопросовъ, приличныхъ и даже не приличныхъ случаю, и принявъ возможно-плаксивый видъ, Марья Михайловна вошла въ залу; Петръ Богдановичъ остановился было въ этой комнатѣ, но Марья Михайловна уже въ гостиной замѣтила его отсутствіе…

— «Что же ты, Петръ Богдановичъ?» спросила она возвратясь.

— "Я полагалъ бы, " съ нѣмецкимъ выговоромъ глубокомысленно и мѣрно отвѣчалъ дѣйствительный статскій совѣтникъ, «что мнѣ туда прямо, не предупредивъ о себѣ, входить бы не слѣдовало…»

— «Это отчего?»

— «Во-первыхъ, тамъ все дамы…»

— «А Владиміръ Степановичъ?..»

— «То докторъ. Во-вторыхъ, мать и дочь въ такую высокоторжественную минуту, можетъ, желаютъ остаться однѣ… приличіе я полагалъ бы требуетъ, чтобы…»

— «Что еще придумалъ! развѣ мы не родные, сестры единокровныя, слава Богу! поближе Аполинаріи…»

— «Да ты, Марья Михайловна, и ступай и скажи…»

— «Полно, полно, что за пустяки. Пріѣхалъ участіе свое родственное показать, и все тутъ; пойдемъ…» взявъ его за рукавъ, Марья Михайловна потащила своего мужа силою.

Петръ Богдановичъ уже рѣшился было покориться ради умилостивленія боговъ, но шумъ услыхали въ комнатѣ умирающей; Аполинарія поспѣшила выйти въ гостиную и выраженіемъ своего лица и поднятой рукой давая знать, что положеніе больной требуетъ тишины.

— "Здравствуйте, матушка, " спѣшила затараторить генеральша, «что сестра?»

— «Плохо, очень плохо…. тише; ради Бога… совсѣмъ нехорошо. За священникомъ послали.»

— «Скажите на милость!» съ притворнымъ ужасомъ воскликнула Марья Михайловна, какъ бы еще ничего не зная. «Бѣдная! Что простудилась она что ли? не берегла себя. Гдѣ Олинька? какъ же мнѣ раньше ничего не сказали?…»

— «Ольга возлѣ матери.»

Марья Михайловна направилась было къ двери.

— "Не ходите туда, Марья Михайловна, " увѣщевала монахиня, «больная въ забытьи; съ ней говорить нельзя.»

— «Я потихоньку войду.»

— «Пожалуйста осторожнѣе.»

— «Да что это вы, матушка; что я о сестрѣ родной меньше чѣмъ вы что-ли забочусь? Пойдемъ, Петръ Богдановичъ.»

Генералъ послѣдовалъ было за супругой, но въ дверяхъ остановился, думая все еще поставить на своемъ и сохранить всѣ приличія, которыя считалъ необходимыми, но Марья Михайловна, войдя къ больной, и видя, что мужъ отказываетъ ей въ повиновеніи, рукой стала манить его въ двери. Петръ Богдановичъ долженъ былъ послушаться. Ольга все еще держала руку страдалицы.

— "Здравствуй, " шепнула ей тетка.

Ольга вмѣсто отвѣта приложила палецъ къ губамъ, прося молчанія.

Марья Михайловна дѣйствительно замолкла было на минуту, но по истеченіи этой минуты не выдержала и обратилась къ Кирилину:

— «Здравствуйте, Владиміръ Степановичъ, скажите…»

Докторъ прервалъ ее тѣмъ же движеніемъ какъ и Ольга; потомъ вышелъ изъ комнаты и вызвалъ за собою Дрейсига и его супругу…

— "Мое почтеніе, " началъ было генералъ, едва выйдя въ другую комнату, «я очень радъ, что вы вышли; я полагалъ бы…»

— "Извините, мнѣ не когда, " прервалъ его Кирилинъ; «пожалуйста ни вы, ни Марья Михайловна, не входите къ больной; малѣйшій шумъ долженъ быть ей очень тягостенъ.»

— "Дѣйствительно, я полагаю, " возобновилъ было Петръ Богдановичъ, свою прерванную рѣчь. Но на этотъ разъ жена помѣшала ему кончить.

— «Да развѣ мы шумимъ?» обиженнымъ тономъ спросила она.

— «Наталья Михайловна выйдетъ изъ забытья, ее взволнуетъ присутствіе новыхъ лицъ» отвѣчалъ Владиміръ Степановичъ, «а волненіе утомляетъ. Она не въ силахъ будетъ и причаститься.»

— «Что ей волноваться, полноте. Я вѣдь не чужая — сестра родная; поближе Аполинаріи Ивановны…»

— «Да она уже Аполинарію Ивановну видѣла. Опять на васъ шелковое платье… отъ малѣйшаго движенія шорохъ…»

— «Но раздѣтой же мнѣ было пріѣхать; я и то въ первое попавшееся платье переодѣлась.»

У себя дома генеральша не выходила изъ балахона, но всякій разъ какъ ей слѣдовало выѣхать или когда къ ней пріѣзжали гости, она переодѣвалась въ сшитое безъ вкуса, нерѣдко грязное, но обыкновенно шелковое платье. И на этотъ разъ она не сочла нужнымъ измѣнить привычкѣ.

— "Короче подождите входить, " рѣзко отвѣчалъ Кирилинъ, и вышелъ изъ залы. Ольга встрѣтила его благодарнымъ взглядомъ.

Генеральша была обижена, и только-что подошла было къ Петру Богдановичу, чтобы излить ему свои впечатлѣнія, когда Аполинарія, ходившая справиться о томъ, застали ли священника, вошла въ залу, и не замѣчая Дрейсиговъ, направилась въ комнату больной…

— "Куда вы, куда вы, " запищала, останавливая ее Марья Михайловна; "нельзя, докторъ не велѣлъ входить… то есть мнѣ не велѣлъ, " дополнила она съ ироническимъ смиреніемъ, «вѣроятно же и вамъ нельзя, кому бы кажется ближе быть къ больной, какъ не сестрѣ…»

— «Я только хочу сказать Владиміру Степановичу, что священникъ сейчасъ будетъ, чтобы онъ извѣстилъ, какъ скоро больная въ состояніи будетъ принять его…»

— «Что же это и я бы, кажется, могла сказать… А если мы лишніе, такъ поѣдемъ домой;» обратилась Марья Михайловна къ мужу.

— "Полноте, " уговаривала ее Аполлинарія, «кто васъ гонитъ; если бы вамъ были не рады, за вами бы и не посылали.»

— «Еще бы не послали. Чать сестра умретъ — Ольгѣ у насъ жить придется, кромѣ насъ ее и принять некому.»

— «И не думала Ольга ни о какой корысти, — до того ли ей. Ступайте пожалуй и вы, я останусь здѣсь. Докторъ боится только многолюдія, суеты около больной, хочетъ сохранить ея силы для принятія святыхъ тайнъ; потомъ если она еще не слишкомъ утомится, — всѣ войдемъ. Владиміръ Степановичъ знаетъ, что говоритъ.»

— «Умничаетъ больно. Сестру къ умирающей сестрѣ не пускаетъ; бездушный право!»

— «Ступайте, Марья Михайловна, я здѣсь останусь.»

— «Платье на мнѣ не такое! еще выгонитъ;» перебила генеральша и съ недовольствомъ, но съ рѣшимостью сѣла на диванъ.

Аполинарія прошла къ больной.

Видя, что монастырка не разжалобилась мелодраматическимъ припадкомъ, сквозь который такъ сквозили нравственное ничтожество и узкій эгоизмъ, Марія Михайловна накинулась на мужа. Петръ Богдановичъ отъ нечего дѣлать хотѣлъ было пройтись въ садъ, онъ взялся за шляпу.

— «Куда это еще?» обратилась къ нему жена.

— «Я пройдусь но саду.»

— «Уйди, уйди и ты. Бездушные всѣ вы. Тотъ дуракъ отъ умирающей сестры гонитъ, увѣряетъ, что ее моритъ хочу — а ты видишь меня въ такомъ положеніи и бѣжишь…» и Марья Михайловна стала тереть платкомъ сухіе глаза и закрывать лицо руками, облокачиваясь на столъ. "Вѣдь выдумаетъ же, " приговаривала она, "вести я себя около больной не съумѣю… Получше его я общество видѣла… А ты хоть бы велѣлъ стаканъ воды принести. "

Подали ей и воду… въ тоже время въ залу вошелъ священникъ.

На короткое время исповѣди и Ольга и Аполинарія тоже вышли въ залу. Принесли одеколонъ. Марья Михайловна, увидавъ себя во всеоружіи и въ большомъ обществѣ, стала оттирать свои виски, охать и ахать, стараясь выказать передъ всѣми глубокую скорбь.

— "Здравствуйте, тетушка, " подошла къ ней Ольга.

— «Здравствуй, здравствуй, другъ мой… бѣдное дитя… поцѣлуй меня…» плаксиво отвѣчала Марья Михайлова, цѣлуя Ольгу и стараясь быть нѣжною. Ольга чуть не съ отвращеніемъ отвѣчала на эти ласки.

— "Голова у меня болитъ, Владиміръ Степановичъ, " продолжала генеральша.

— "Ничего, пройдетъ, " отвѣчалъ Кирилинъ, «это такъ, вы встревожились немного.»

— «Ахъ, еще бы, какъ не встревожиться!» неугомонно вздыхала Марья Михайловна…

— "Утѣшься, душенька, " обратилась она къ племянницѣ, думая, что возбудила въ ней сочувствіе къ себѣ, «воля Господня, надо быть покорной…»

Она не досказала своего утѣшенья. Дверь сосѣдней комнаты отворилась; исповѣдь кончилась; священникъ сталъ читать причастныя молитвы. Наталья Михайловна лежала спокойно, предчувствуя, что разсчетъ съ жизнію конченъ. Она уже была очень слаба и только съ помощью Аполинаріи могла осѣнить себя крестнымъ знаменіемъ.

Таинство совершилось.

— "Икону Владимірской Божьей матери, " слабо проговорила старушка.

Аполинарія вынула изъ шкафа святое изображеніе.

— «Олинька!» прошептала больная. Ольга стала на колѣни около кровати. Мать поглядѣла на нее; съ помощью священника и сестры взяла икону въ ослабѣвшія руки и опустила ее на голову дочери; хотѣла что-то сказать и не смогла. Крупныя слезы освѣтили нолупотухшій взоръ, замѣняя собою послѣднее слово; и голова больной опрокинулась въ подушку. Ольга схватила было руку матери, но тотчасъ выпустила ее снова. Аполинарія едва успѣла поддержать бѣдное дитя, безъ чувствъ упавшее въ ея объятія.

Наталья Михайловна болѣе и не приходила въ себя. Съ ней началась агонія.

III.

Среди соборной монастырской церкви поставленъ гробъ старушки Лавинской. Идетъ обѣдня. Марья Михайловна молится со вздохами и слезами, рисуясь притворной скорбью. Ее окружаютъ двѣ, три монахини, которымъ она сдана для того, чтобы освободить Ольгу отъ болтовни и наружнаго участія тетки. Объ этомъ позаботились Аполинарія и Кирилинъ. Они стоятъ за стуломъ сироты, внимательно слѣдя за нею; а она, какъ всегда, будто спокойна. Только крайняя блѣдность лица, глаза, окаймленные сильною тѣнью, и взоръ, безконечно-безотрадный и безучастный къ окружающему показываютъ, какъ глубоко давила ее печаль. По окончаніи обѣдни началась панихида. Марья Михайловна завопила пуще прежняго; Ольга же, казалось, стала еще безжизненнѣе; только изрѣдка лицо ея подергивалось судорогами, у Аполинаріи сердце изныло, глядя на страдалицу… Монастырки, стоявшія около Марьи Михайловны, тоже безпрестанно оборачивались къ Ольгѣ…

— "Хоть бы она заплакала, голубушка, " невольно проговорила одна изъ нихъ.

— «Счастливая, вотъ можетъ же переносить все такъ спокойно, или у нея чувства нѣтъ…» простонала генеральша. Монахиня не отвѣчала ни слова.

— «Во блаженномъ успеніи вѣчный покой подаждь, Господи…» провозгласилъ діаконъ. Прислужники подошли къ гробу съ крышей — настала минута послѣдняго разставанія. Ольга поднялась со стула, хотѣла подойти къ гробу, ноги ея задрожали! Кирилинъ и Аполинарія спѣшили поддержать ее. Едва хватило въ ней сознанія взойти на ступень катафалка, она приложилась къ покойницѣ и не могла отойти; все исчезло передъ ея глазами кромѣ дорогаго лица матери. Кирилинъ хотѣлъ было отвести ее, но она безсознательно вырвала у него свою руку и, опираясь съ одной стороны на Аполинарію, съ другой на край гроба, всѣмъ своимъ существомъ превратилась въ зрѣніе… Между тѣмъ присутствующіе продолжали прощаться съ покойницей… вотъ они кончили. Прислужники стали закрывать гробъ. Кирилинъ и Аполинарія снова попытались увести Ольгу. На этотъ разъ она повиновалась, какъ бы замерла, перестала слышать и видѣть, у нея не хватало силы даже на порывъ сопротивленія, она едва сознавала, гдѣ она. Гробъ понесли на могилу. Ольга не выходила изъ онѣмѣнія. Стали бросать землю на гробъ: могильщикъ поднесъ было земли и Ольгѣ. Кирилинъ движеніемъ головы велѣлъ ему отойти.

Стали разъѣзжаться.

— "Поѣдемъ, душенька, " подошла Марія Михайловна къ Ольгѣ, «что дѣлать!»

Услыхавъ голосъ, обращенный къ ней среди общаго молчанія, Ольга очнулась. Она съ секунду не могла понять, чего отъ нея требуютъ, но потомъ, узнавъ Марью Михайловну:

— "Нѣтъ, нѣтъ, оставьте меня здѣсь, " проговорила она, судорожно прильнувъ къ Аполинаріѣ; «я не могу…»

Кирилинъ подозвалъ Досиѳею, сдалъ ей Ольгу, шепнулъ что-то на ухо Аполинаріи и пошелъ къ Дрейсигу.

— "Останься у меня, родная, коль хочешь, " увѣщевала Аполинарія, нѣжно лаская и голубя бѣдное дитя; «пойдемъ отдохнемъ, къ вечернѣ опять сюда придти можно…» и лелѣя, она повела Ольгу въ свою келью, прямо въ спальню, Досиѳея едва успѣла сдернуть шляпку съ Лавинской; изнеможенная дѣвушка въ совершенномъ безсиліи, какъ снопъ, упала на постель.

Черезъ нѣсколько минутъ въ келью Аполинаріи вошелъ и Владиміръ Степановичъ. Ему удалось уговорить Марью Михайловну, чтобы она покуда не брала племянницу изъ монастыря. Едва добившись ея согласія, онъ спѣшилъ подать помощь сиротѣ, состояніе которой внушало ему немалыя опасенія.

ГЛАВА ПЯТАЯ.

I.

Сильное нервическое разстройство — было для Ольги естественнымъ послѣдствіемъ глубокихъ потрясеній, пережитыхъ такъ близко одно за другимъ; потому, не смотря на заботы Кирилина, она оправлялась медленно. Долгое болѣзненное состояніе, уединеніе, тишина монастырской ограды — давали Ольгѣ полную возможность вглядѣться въ свое новое положеніе. Крѣпкая сосредоточенная натура Лавинской не могла разбиться "во искушеньяхъ долгой кары, " она должна была закалиться въ нихъ, но въ какомъ направленіи? Вотъ вопросъ, который предстояло рѣшить окружающей средѣ. Среда эта была не разнообразна; все въ ней располагало къ религіозному настроенію, къ мистицизму и къ тому внутреннему покою, котораго такъ жаждетъ глубокая печаль. При этой келейной обстановкѣ Ольга пользовалась неусыпными, задушевными ласками Аполинаріи; внѣ ограды на противъ Ольгу неминуемо ожидала жизнь около Марьи Михайловны и ея мужа. Правда, оставалось еще вѣроятіе, что она узнаетъ большую часть человѣчества, ознакомится съ разнообразіемъ дѣйствительности, съ великими задачами, рѣшеніе которыхъ способно наполнить милліарды существованій… Но Ольга думала, что уже знакома съ жизнью и съ людьми, что и жизнь, и люди обманули ея мечты; Ольга не подозрѣвала, что она собственно еще и не обращалась ни къ жизни, ни къ людямъ, что она до сихъ поръ даже настойчиво отворачивалась и отъ людей, и отъ жизни. Небольшой мірокъ ея земныхъ стремленій былъ разбитъ, а за нимъ ей не открыли ничего, кромѣ мистической восторженности. Слѣдовательно ей выбора не было. Самая наружность Ольги значительно измѣнилась: не томно и не безучастно стали глядѣть ея глаза, а какъ-то вдохновенно. Болѣзненная воспріимчивость нервовъ придавала этому вдохновенію быстро-перемѣнчивый характеръ: на красивомъ лицѣ Ольги отражалась то безмятежная, тихая любовь, то чистѣйшее спокойно-восторженное блаженство. Монастырки съ умиленіемъ глядѣли на нее.

— "Вовсе дурочкой стала, " говорила Марья Михайловна про свою племянницу.

Съ пониманіемъ и озабоченно глядѣлъ на это превращеніе одинъ Кирилинъ. Онъ ясно видѣлъ, что Лавинская заживо умираетъ для человѣчества, окончательно отрѣшается отъ людскихъ бѣдъ и людскаго счастія. Часто, часто думалъ Владиміръ Степановичъ, что дѣлать съ ея болѣзнью и долго не могъ ничего придумать.

Однажды, мѣсяца полтора послѣ смерти Натальи Михайловны, онъ пріѣхалъ въ монастырь; изъ больницы прошелъ къ Аполинаріи.

— «Что Ольга Дмитріевна!» освѣдомился онъ послѣ нѣсколькихъ словъ.

— "Слава Богу, ничего. Теперь она, кажется, совсѣмъ здорова, " отвѣчала Аполинарія.

Докторъ нахмурилъ брови.

— «Дома она?» спросилъ онъ, спустя минуты двѣ.

— «Нѣтъ, пошла въ боръ погулять съ Павлой.»

— «Можно курить?»

— «Пожалуйста.»

Владиміръ Степановичъ зажегъ папиросу и сталъ ходить взадъ и впередъ по комнатѣ, выпуская дымъ облако за облакомъ.

— «Что вы такой озабоченный?» обратилась къ нему монахиня.

— «Такъ по нашему Ольга Дмитріевна совсѣмъ здорова?» возразилъ Кирилинъ вопросомъ на вопросъ.

— «Кажется?… А что?»

— «Охъ, матушка, матушка Аполинарія Ивановна; больнѣе она чѣмъ была, со дня на день становится больнѣе… Любите вы ее?»

— «Что это, Владиміръ Степановичъ, вы стращаете!… Да не пугайте, что съ ней? скажите?»

— «Что? Да въ томъ-то и вопросъ какъ объяснить вамъ, что съ ней? А объяснить надо, я безъ васъ помочь не могу…»

— «Спаси, Господа. Да что это вы… я ли не рада помочь чѣмъ въ силахъ…»

— «Да въ силахъ ли вы въ самомъ дѣлѣ?… скажите, Аполинарія Ивановна, за чѣмъ вы пошли въ монастырь?»

— «Что это съ вами, Владиміръ Степановичъ, — какой вы странный!»

— «Послушайте; — положа руку на сердце по совѣсти: считаете вы меня порядочнымъ человѣкомъ?»

Аполинарія рѣшительно недоумѣвала, къ чему ведетъ рѣчь Владиміра Степановича.

— "Отвѣчайте же прямо, " настаивалъ онъ.

— "Да васъ, Владиміръ Степановичъ, всѣ, кого я знаю, очень уважаютъ. "

— «Въ такомъ случаѣ, Аполинарія Ивановна, говорите же со мной откровенно, вы скоро поймете, чего я прошу, и не раскаетесь. Мнѣ ваше довѣріе нужно какъ доктору, его требуетъ здоровье Ольги Дмитріевны… Что васъ побудило поступить въ монастырь?… Именъ, подробностей мнѣ не надо; отвѣчайте коротко. Жизнь ли васъ обманула, пріютиться ли вамъ было некуда; набожны ли вы очень были съ молоду?..»

Тонъ доктора, мысль о болѣзни Ольги, загадочное начало разговора — все покорило Аполинарію вліянію ея собесѣдника; поставило ее на отвѣтъ передъ нимъ. Кирилинъ, видя, что такимъ образомъ съ первыхъ же словъ навелъ Аполинарію на раздумье и воспоминанія, и зная какъ трудно человѣку открывать передъ кѣмъ бы то ни было свой внутренній міръ не по личному влеченію, а по требованію обстоятельствъ, продолжалъ, не дожидаясь отвѣта:

— «Впрочемъ, мнѣ пожалуй не надо знать ничего, мнѣ нужно только, чтобы вы сами, внутри себя, возвратились къ своему прошлому и, забывъ на нѣкоторое время миръ, заключенный съ своимъ настоящимъ, перенеслись ко всему, что пережили, для того, чтобы достигнуть этого мира, вспомнили хоть на нѣсколько часовъ то, что вѣроятно съ трудомъ пріучили себя забывать… Я вижу, что въ васъ это возвращеніе къ былому возбуждаетъ Задумчивость, даже, кажется, грусть… Ничего, ничего матушка, дѣлать нечего; вспомните все, не щадите себя…»

— «Къ чему?» въ полъ-голоса спросила Аполинарія, какъ бы у самой себя.

— «Это нужно для Ольги Дмитріевны. Вѣдь вы говорите, что любите ее; горячо, всѣмъ сердцемъ любите…. докажите это… Вспомните, какъ нелегко было вамъ разставаться съ дѣйствительною жизнію и какой борьбы вамъ стоило это самоотрѣченіе? Можетъ быть, вы не слѣдили строгимъ взглядомъ за всѣми нравственными превращеніями вашего существа, но онѣ совершились, и ваши лучшія надежды и мечты умерли вмѣстѣ съ вами. Я не знаю вашей жизни, не знаю какое внутреннее богатство вы успѣли собрать въ этотъ періодъ разлада съ окружающимъ міромъ… Можетъ быть, вы даже положительно были увѣрены, что внѣ монастыря не найдете счастья, и васъ нскому было разувѣрить, — хорошо… Не стану оспоривать вашего поведенія, вашъ вѣкъ отжитъ… а Ольга Дмитріевна? Неужели вы хладнокровно допустите ее похоронить себя въ монастырѣ?…»

— «Боже сохрани!» почти съ испугомъ проговорилась Аполинарія… «зачѣмъ?» прибавила она, стараясь смягчить свое восклицаніе… «развѣ она собирается въ монастырь?»

— "Я, вижу, не ошибся въ васъ, хорошо и то, " продолжалъ докторъ.

— "Нѣтъ, нѣтъ, Владиміръ Степановичъ, " перебила его монастырка, возвращаясь къ заученной роли, изъ которой вышла было благодаря возбужденному самосознанію, свойственной ей добротѣ и горячей привязанности къ Лавинской: — «зачѣмъ Ольгѣ въ монастырь? она такъ молода, а нашъ подвигъ многотрудный…»

— "Только не говорите ей этого, " замѣтилъ Кирилинъ «геройство вообще привлекательно для юности, особенно же оно соблазняетъ натуры въ родѣ той, которою одарена Ольга Дмитріевна…»

— «Да откуда вы взяли, что она собирается въ монастырь?»

— «Какъ вы привыкли отворачиваться отъ того, что у васъ передъ глазами, Аполинарія Ивановна! вглядитесь только; вглядитесь сами, и вы убѣдитесь въ ея наклонностяхъ…»

И докторъ сталъ указывать на рядъ многозначительныхъ фактовъ, смыслъ которыхъ прошелъ незамѣченнымъ для Аполинаріи, стараясь пояснить ей общій характеръ обстановки, окружающей Лавинскую…

— "Пора, пора предупредить бѣду, " прибавилъ онъ, "пора отстранить ее отъ этой мысли, пока она еще не высказалась опредѣленно ни себѣ, ни другимъ… когда внутри себя Ольга Дмитріевна рѣшится, разубѣждать ее будетъ поздно…

— "Нѣтъ, нѣтъ, не зачѣмъ ей къ намъ, " по временамъ твердила про себя Аполинарія… «Съ ея здоровьемъ и молодостью…»

— "Короче, матушка, " закончилъ наконецъ Кирилинъ «вы поможете вывести ее изъ этихъ иллюзій?»

— «Поговорю, поговорю Владиміръ Степановичъ?»

— «Только пожалуйста ничего не говорите. Увѣщанія и нравоученія вообще плохія средства убѣжденія, а съ Ольгой Дмитріевной надобно быть особенно осторожнымъ. Малѣйшее слово не кстати испортитъ все…»

— «Какъ же быть?»

— «Дайте подумать. Теперь я увѣренъ въ вашемъ союзѣ, такъ мнѣ легче будетъ выдумать необходимое лекарство…»

— «Да все что-то не вѣрится…»

— «Приглядитесь — повѣрите. Покуда же обѣщайте только, что до нашего свиданія не скажете ни слова?..»

— «Хорошо, хорошо.»

Собесѣдники разстались. Аполинарія проводила Кирилина въ прихожую, крѣпко пожала его руку на прощанье, и возвратилась къ себѣ глубоко задумавшись…

Человѣкъ, въ которомъ жизнь превратила всякую работу мысли въ трудъ и заботу, — не любитъ становиться на очную ставку самъ съ собою. Онъ знаетъ, что откройся ему истина во всемъ своемъ непреложномъ свѣтѣ, ему необходимо будетъ выйти изъ сна, встрѣтить истину мыслью и дѣломъ, отречься отъ благовидныхъ предлоговъ, которыми онъ извиняетъ свою летаргію, стряхнуть съ себя лѣнь. Потому каждый разъ какъ вліяніе стороннихъ обстоятельствъ принуждаетъ внимать голосу истины, — пробужденный бываетъ глубоко потрясенъ и встревоженъ. Эта тревога можетъ разрѣшиться возрожденіемъ человѣка, но только въ томъ случаѣ, если энергія организма еще по слишкомъ забита, или если сила, возбудившая мысль, особенно крѣпка и настойчива. Въ большей же части случаевъ мгновенно-возбужденные нервы мало-по-малу усыпляются снова. Пока это усыпленіе еще не возвращено, человѣкъ переживаетъ мучительные часы болѣе или менѣе глубокаго разлада съ самимъ собою. Но какъ ни коротки и эти минуты воскресенія, онѣ плодотворны для человѣчества. Благодаря имъ, человѣку по крайней мѣрѣ совѣстно отвлекать ближнихъ отъ благодатнаго избытка жизни, даруемаго дѣйствительностью каждому, кто всѣмъ бытіемъ сольется съ нею, не боясь внутреннихъ тревогъ, неизбѣжныхъ вначалѣ такого сближенія. Въ подобномъ состояніи самообличенія Кирилинъ оставилъ Аполинарію; — онъ и не хотѣлъ пробуждать ее болѣе; — достигнутой степени пробужденія достаточно было для того, чтобы вызвать въ монахинѣ зоркое наблюденіе за Лавинской. Покуда слѣдовало удовольствоваться этимъ.

II.

Чудный день. Хорошо въ монастырскомъ бору. Воздухъ чистъ, благотворенъ… Ольга съ Павлой, гуляя, вышли на прибережье озера, на красивую лужайку, гдѣ, кромѣ хвойныхъ деревъ разрослось нѣсколько березъ и кустарниковъ, здѣсь онѣ вздумали отдохнуть. Молча прилегла Ольга на свѣжую траву. Ясна, свѣтла прозрачная лазурь, я не отведешь глазъ: нѣтъ предѣловъ ея глубинѣ, и такъ чиста эта глубь… развѣ изрѣдка бѣлое, легкое облачко медленно, плавно тянется по ней невѣсть куда и откуда… глядишь, и покой льется въ опечаленное сердце. А по листьямъ шелеститъ вѣтеръ и еще болѣе располагаетъ къ отдыху ихъ таинственный топотъ… И старушка Павла наслаждается, смотритъ на озеро, облитое свѣтомъ, на волнующіяся по берегу поля, на Головинское… Прошло много ли, мало ли времени…

— «А вы, матушка, бывали въ Головинскомъ?» спросила Ольга, прерывая молчаніе.

— "Какъ же не бывать? бывала, " добродушно улыбаясь, отвѣчала Павла на совершенно необдуманный вопросъ молодой собесѣдницы… «А вы развѣ никогда тамъ не были?»

— «Никогда. Надо будетъ какъ нибудь съѣздить, посмотрѣть…»

— «Хорошо тамъ очень. Село богатое. Прошлаго года вотъ около этого времени князь пріѣзжалъ. У него губернаторъ гостилъ, такъ тутъ праздники бывали… народъ разодѣнется, выйдетъ на улицу, — любо смотрѣть… богатое село…»

— «Да развѣ вы, матушка, на праздники-то ѣздили?»

— «Матушка-игуменья по дѣлу тогда повидаться съ губернаторомъ ѣздили; и меня съ Евгеньей съ собою брали»…

— «Такъ вы знаете Николая Ивановича?»

— «Только два раза и видѣла: вотъ въ Головинскомъ, да потомъ онъ къ матушкѣ на другой день пріѣзжалъ съ какимъ-то своимъ чиновникомъ».

— «Съ кѣмъ, не помните?» оживленно спросила Ольга, до сихъ поръ довольно разсѣянно и вяло поддерживавшая разговоръ.

— «Красивый такой, ловкій… какъ его фамилія-то, постойте?» старалась припомнить Павла.

— «Губернаторъ ему ты говорилъ?»

— «Они какъ-то сродни… да какъ его?.. Берестовъ, Берестовъ! тоже я--скій, только не этого уѣзда; въ ту сторону къ P--ку, говорятъ, у него имѣніе, богатый человѣкъ… Да вы его въ Я***, вѣроятно, встрѣчали? его тамъ (матушка-игуменья разсказывали) всѣ очень любятъ.»

Ольга едва слушала.

— "Знаю, знаю, " мечтательно проговорила она, затѣмъ, желая перемѣнить разговоръ, спросила: «А князь каждый годъ сюда пріѣзжаетъ?»

— «Нѣтъ. Онъ, говорятъ, все больше живетъ за-границей.»

Лавинская не отвѣчала ни слова. Вновь водворилось молчаніе…

Но покой Ольги былъ нарушенъ; одно за другимъ потянулись воспоминанія постоянно прерываемыя вопросами: «Гдѣ онъ? что онъ? неужели такъ-таки меня и не помнитъ? знаетъ ли онъ, что мать умерла?..» А Павла и не подозрѣваетъ, что взволновало молодую головку.

Но довольно поздно.

— "Домой пора, " говоритъ наконецъ монастырка.

— "Пойдемте, " спокойно отвѣчаетъ Лавинская.

Идутъ. Ольга, выходя на прогулку, была веселѣе обыкновеннаго… Что сталось съ нею? Что она опять будто отдалась унылымъ мечтамъ?..

— «Что это вы такъ задумались?» спрашиваетъ Павла.

— "Устала, " коротко отвѣчаетъ Ольга.

Доплелись до ограды. Ольга разсѣянно поблагодарила свою спутницу и, разставшись съ нею, пошла въ келью Аполинаріи.

— "Загулялась ты, "встрѣтила ее Аполинарія, «далеко ли была?»

— «До опушки къ озеру доходила»… едва отвѣчала Ольга, опустилась на диванъ и, увидавъ передъ собой какую-то книгу, развернула ее гдѣ попало… можетъ быть, для того, чтобы въ случаѣ нужды, глядя въ нее, избѣжать разговора, который теперь былъ бы ей не по сердцу, или, можетъ быть, и сама не зная, что дѣлаетъ.

— «Уходилась ты, кажется?» допрашивала ее монастырка.

— «Да, устала…»

Ольга спокойно пріютилась въ уголокъ дивана, прилегла головой на подушку, и въ полу-снѣ отдалась своимъ мечтамъ.

— «Отдохни, отдохни, мой другъ…» проговорила Аполинарія, и вышла изъ комнаты, думая, что Ольга заснетъ…

Вечерѣетъ. Жара спала, день угасъ, но мракъ медленно ложится вокругъ… все вторитъ мечтѣ. Человѣкъ иногда переживаетъ часы, которые оставляютъ рѣшительный слѣдъ въ его жизни, но какъ въ жизни народовъ только слѣпой лѣтописецъ можетъ приписать лицу или отдѣльному факту цѣлую эпоху, цѣлый переворотъ въ жизни человѣчества, такъ въ жизни человѣка только совершенно лишенный наблюдательности, настойчиво бѣгущій дѣйствительности, психологъ можетъ признать переворотъ, совершающійся въ человѣкѣ, исключительнымъ дѣломъ минуты. Одинъ изъ величайшихъ психіатровъ нашего времени справедливо замѣтилъ, что съумасшествіе Офеліи — фактъ невозможный, противорѣчащій всѣмъ законамъ органической жизни. Внезапныхъ помѣшательствъ, внезапныхъ психологическихъ переворотовъ не бываетъ. Два, три слова, сказанныя Павлой, возбудили въ Ольгѣ потокъ мыслей. Переходя отъ воспоминанія къ воспоминанію, она на этотъ разъ сопоставила ихъ, нарисовала себѣ общую картину обстоятельствъ, ее окружавшихъ, но черты этой картины давно существовали разрозненными въ ея головѣ, и должны были столкнуться, слиться отъ малѣйшаго прикосновенія. Изъ извѣстныхъ слагаемыхъ непремѣнно должна выйти опредѣленная сумма, изъ данныхъ при извѣстныхъ обстоятельствахъ матеріаловъ — непремѣнно опредѣленное соединеніе. Безотрадно было оно для Ольги, глубоко безотрадно; куда не обернись — вездѣ горе: здѣсь утрата, тамъ утрата, въ мірѣ безпріютность или жизнь въ средѣ Марьи Михайловны — худшая всякой безпріютности.

— «Что дѣлать?» наконецъ спросила себя Ольга. Можетъ быть, въ первый разъ въ жизни этотъ вопросъ представился ей съ такою подавляющею силой, съ такимъ настойчивымъ, непримиримымъ требованіемъ отвѣта. Испуганная, непривычная къ работѣ мысль неподвижно останавливалась передъ картиной дѣйствительности, жизненной правдой, тяжело налегала на мозгъ, требуя рѣшенія.

Между тѣмъ въ комнатѣ вовсе стемнѣло. Раздался звонъ колоколовъ, призывавшихъ на вечернее моленье. Онъ разбудилъ, Ольгу…

— «Куда же мнѣ дѣться? Боже, Боже!» воскликнула она, закрывая лицо руками, какъ бы въ припадкѣ отчаянья…

А тихій, безмятежный звонъ продолжалъ раздаваться, глубоко западая на душу бѣдной дѣвушки.

Аполинарія, сидѣвшая за чулкомъ въ сосѣдней комнаткѣ, услыхала восклицаніе Ольги, хотя не могла разобрать, что она сказала.

— «Проснулась ты?» спросила вполголоса монастырка, входя въ маленькую гостиную, гдѣ сидѣла Ольга, и заслоняя ладонью свѣчу, въ боязни какъ бы свѣтъ или голосъ не разбудили Лавинскую, если она еще спитъ. Видя, что Ольга сидитъ, Аполинарія поставила свѣчу на столъ… Ольга тутъ только вполнѣ очнулась и оглядѣлась…

— «Что съ тобою?» спросила испуганная старушка, увидавъ неподвижный взоръ и лицо сироты. «Ты нездорова.»

— «Ничего…» проговорила Ольга.

Аполинарія и не слушала ее:

— «Что съ тобой?… Скажи, мой ангелъ…»

Ласка окончательно разстроила Ольгу, подалась и ея сосредоточенная натура.

— «Родная, родная, невесело мнѣ,» вздохнула она, качая головой.

— «Что такое? подѣлись…»

— «Да все…» судорожно, отрывисто отвѣчала Ольга… «Что мнѣ съ собою дѣлать?»

— «Успокойся, мое дитя.»

— «Чѣмъ успокоиться!» И, снова входя сама въ себя, Ольга облокотилась на столъ. Ей попалась на глаза открытая часа за полтора книга. Ольга, не зная, что дѣлаетъ, пододвинула ее къ себѣ. Это была библія, открытая на евангеліи. Ольга сперва разсѣянно стала читать про себя, потомъ перевернула страницъ пять на-угадъ, потомъ еще нѣсколько страницъ, — отыскивая что-то. Аполинарія наблюдала за нею, не зная, что подумать, боясь допрашивать… когда нѣсколько словъ долетѣло до ея слуха:

— "Пріидите ко мнѣ всѣ труждающіеся и обремененные, и азъ упокою вы, " шопотомъ, съ разстановкой и глубокимъ умиленіемъ читала Ольга… «Иго бо мое благо, и бремя мое легко есть…»

— "Что съ тобою, дитя; скажи, родная, " не вытерпѣвъ наконецъ спросила Аполинарія, цѣлуя Ольгу.

— «Куда я дѣнусь отсюда?» спросила Лавинская.

— «Вотъ, осень придетъ, Марья Михайловна въ Я*** поѣдетъ на зиму; и ея дочка подросла… еще твое время впереди…»

— «Прошло мое время; я въ Я*** не поѣду.» Аполинаріѣ невольно вспомнились слова доктора; она не захотѣла продолжать начатый разговоръ, — черезъ нѣсколько времени онъ могъ привести Ольгу къ окончательному намѣренію поступить въ монастырь.

— «Полно!… Поди-ко лучше прилягъ… Ты устала!» сказала монастырка.

Ольга не слушала ее, снова впавъ въ свою думу.

— "Только мнѣ здѣсь и пріюту, " проговорила она наконецъ.

Аполинарія смутилась. Ясно: мысль Ольги, продолжая работать, доработывалась до рѣшимости, которой такъ опасался Кирилинъ. Добрая старушка не знала что начать.

— «Господи, Іисусе Христе, Сыне божій…» Никогда еще Аполинарія такъ не радовалась гостямъ. Вошла какая-то монахиня. Аполинарія догадалась оставить ее одну съ Лавинской, чѣмъ заставила Ольгу разсѣяться. Монахиня просидѣла долго. Послѣ ея ухода Аполинарія и Лавинская прямо разошлись по комнатамъ. Лавинская устала до изнеможенія и скоро заснула; у старушки напротивъ еще долго горѣла свѣча. Часа черезъ полтора она потихоньку вышла въ кухню и разбудила келейную.

— «Аннушка-душенька, пожалуйста спосылай завтра пораньше въ Головинское, отыщи кого нибудь для этого… Я за день-то забыла позаботиться…»

— «Ничего, матушка, отъ игуменьи вѣдь всякій почти день кто нибудь тамъ бываетъ. Что прикажете?»

— «Пусть вотъ это письмо доктору отдадутъ.»

И Аполинарія отдала келейной только-что написанное письмо къ Владиміру Степановичу.

— "Не забудь же пожалуйста, " прибавила монахиня.

— «Будьте покойны, матушка.»

ГЛАВА ШЕСТАЯ.

I.

Медленно шелъ Кирилинъ домой, возвращаясь отъ Аполинаріи, то отдаваясь своей думѣ, то любуясь прелестью роскошнаго дня. Мирно было у него на сердцѣ: онъ ощущалъ то глубоко-спокойное настроеніе, которое знакомо только людямъ, привыкшимъ служить добру не изъ страха передъ закономъ, а по внутренней потребности, исключающей самодовольную гордость — мѣшающую чистому наслажденію внутреннимъ миромъ.

За нѣсколько шаговъ до дому его нагнала коляска.

— «Стой, стой!» закричалъ проѣзжій своему кучеру, взглянувъ на Кирилина.

Это восклицаніе заставило доктора оглянуться. Не успѣлъ онъ разглядѣть путника, какъ и самъ бросился къ нему.

— «Бѣльскій!»

Друзья крѣпко, горячо обнялись.

— «Куда ты? откуда?» спрашивалъ Кирилинъ, не выпуская изъ рукъ руки стараго товарища.

— «Къ тебѣ ѣхалъ.»

И встрѣчные поцѣловались снова.

— «Ступай за нами», крикнулъ Кирилинъ кучеру, и снова обратился къ Бѣльскому:

— «Спасибо, добрый ты человѣкъ… на долго ли?»

— "Не знаю. Что ты подѣлываешь?.. А у тебя тутъ славно. Красивый видъ!

— "Ничего. Да ты откуда?

— «Изъ Гарстова.»

— «У Рязанцевыхъ былъ? То-то лошади знакомыя.»

— «Утромъ отъ нихъ, велѣли тебя бранить, зачѣмъ еще у нихъ не побывалъ».

— «Не пришлось ѣхать въ ту сторону, а нарочно собраться далеко.»

— «А будешь? Они тебя должно быть любятъ, ради тебя вѣроятно и мнѣ помогли, хлопотъ имъ было не мало…»

— "Да, да, " спѣшилъ перебить Кирилинъ, какъ бы опасаясь, чтобы Бѣльскій не началъ хвалить и его, «разскажи-ка подробнѣе что тамъ съ тобою случилось, то есть какъ ты выпутался? Остальное конечно не мое дѣло…»

Друзья подошли къ дому.

— "Поставьте-ка скорѣй самоваръ, Василій Ивановичъ, " приказалъ Кирилинъ встрѣтившему его слугѣ. «Да ты обѣдалъ, Бѣльскій?»

— «Нѣтъ еще.»

— «Такъ распорядитесь пожалуйста, Василій Ивановичъ, чтобы живѣе покормили чѣмъ нибудь гостя… Да возьмите и его вещи, внесите въ мою комнату… и кучера-то поподчуйте.»

Нежданный гость поубрался, поуспокоился съ недальной дороги. Привѣтливо кипитъ самоваръ, оживленно идетъ бесѣда у друзей. Между тѣмъ какъ въ то же время будущее ужасало своими вопросами жителей монастырской ограды, въ скромной квартирѣ доктора, товарищи вспоминали прошлое и битвы, выдержанныя въ немъ со стойкостью, служащею ручательствомъ будущему. За оградой все дышетъ страхомъ, трепетомъ передъ исполиномъ-судьбой, а въ Головинскомъ люди смѣются надъ рокомъ, найдя въ разумѣ не только твердый оплотъ его враждебнымъ усиліямъ, но и пути, неминуемо долженствующіе сокрушить подавляющій гнетъ.

Разными дорогами пришли они къ этой свѣтлой увѣренности.

Бѣльскаго жизнь учила злобно. Мать его умерла рано; отецъ былъ полонъ сознанія о неограниченности родительскихъ правъ, крутъ, суровъ, да притомъ непослѣдователенъ въ своихъ требованіяхъ; сегодня: "будь бѣлъ, " а завтра: «зачѣмъ бѣлъ, будь черенъ.» Тяжелымъ ярмомъ лежало на домѣ его самодурство, да не радостью же оно отзывалось и самому старику. Была у него дочь, выдалъ онъ ее замужъ неволей, не-вѣсть за кого, сгубилъ, и скоро проводилъ на кладбище. Былъ у него и еще сынъ, кролѣ Петра, Николай, буйная головушка! не стерпѣлъ неволи, вздумалъ загулять тоску и вовсе погрязъ въ развратѣ! Не смотря на желѣзную волю, сдвинулъ брови старикъ. А тутъ какъ-то пропало его состояніе; бѣднякъ не вынесъ новой бѣды, пободрился годъ, другой — и умеръ. Петръ одаренъ былъ сильной натурой. Домашній гнетъ указалъ ему цѣну свободы, судьба сестры — поучила уваженію личной самобытности человѣка. Послѣдніе годы отца — переполненные горечью — навели его на мысль освободиться отъ излишнихъ потребностей, отъ рабской привязанности къ деньгамъ и роскоши. Петръ былъ на четвертомъ курсѣ университета, когда умеръ старикъ Бѣльскій. Университетъ былъ для Петра убѣжищемъ отъ подавляющей домашней среды. Старикъ гордо несъ свое бремя передъ людьми. Разъ Петръ возвратился изъ университета, отецъ показался ему болѣе задумчивымъ чѣмъ обыкновенно. Ему стало жаль отца.

— «Что съ вами?» спросилъ онъ. «Вы не хорошо дѣлаете, мой другъ, что никогда не подѣлитесь со мной своей заботой, можетъ бы я и помогъ…»

— "Не прошу я помощи, " коротко отвѣчалъ старикъ, и вышелъ изъ комнаты.

Оказалось, что Николай укралъ деньги съ отцовскаго стола и проигралъ или пропилъ ихъ гдѣ-то.

Встрѣтивъ брата, Бѣльскій подошелъ было къ нему:

— "Что это съ тобою, Николай, " сказалъ онъ, «если тебѣ нужны были деньги и ты не хотѣлъ обращаться къ отцу, обратился бы ко мнѣ, можетъ быть, у меня что нибудь я нашлось бы. Пожалуйста не забывай въ другой разъ, что я радъ помочь тебѣ…»

Николаю Бѣльскому досадно стало на брата. Онъ уже опустился до того, что оскорблялся нравственнымъ превосходствомъ людей надъ собою.

— «Я не нищій!» перебилъ онъ брата.

Старикъ слышалъ этотъ разговоръ, входя въ комнату. Его самовластная натура возмутилась, онъ готовъ былъ ревновать каждаго къ своей власти.

— "Прошу не мѣшаться не въ свое дѣло, " обратился онъ къ Петру. «Я тутъ хозяинъ и самъ съумѣю наказать кого вздумаю и научить кого слѣдуетъ.»

Николаю онъ не сказалъ ниполслова.

Петръ понялъ, что старикъ глубоко страдаетъ, но что его не переработаешь, что онъ участія и ласки не приметъ, и жизнь въ отцовскомъ домѣ стала ему еще тяжелѣе. До своего раззоренія старикъ Бѣльскій жилъ въ такъ называемыхъ высшихъ слояхъ общества, Петръ не любилъ выѣздовъ, но изъ покорности отцу бывалъ въ трехъ, четырехъ домахъ, которые пришлись ему больше по сердцу. Къ одному семейству онъ даже привыкъ, и по смерти отца продолжалъ посѣщать его. Семья эта была довольно многочисленна, но вниманіе Бѣльскаго особенно привлекла одна изъ сестеръ, молодая дѣвушка лѣтъ 16, 17-ти… свѣтлое, милое созданіе. Вслушиваясь въ разговоры окружающихъ, взглядываясь въ небольшой міръ, доступный ея наблюденію, она иногда задумывалась надъ вопросами жизни, и, недовѣрчивая къ своимъ рѣшеніямъ, спрашивала Бѣльскаго, что онъ думаетъ о нихъ? Со вниманіемъ слушалъ Бѣльскій милаго ребенка, старался удовлетворить ея требованіямъ и счастливъ былъ, когда его одушевленная рѣчь заставитъ бывало засверкать или затуманиться хорошенькія глазки. И вотъ скоро на лицѣ дѣвушки мысль провела тѣ неуловимо-мягкія черты, которыя проводятъ на лицѣ юноши первыя его волнующія думы, глаза ея озарились тѣмъ отраднымъ свѣтомъ упова-. нія, котораго мы, отживая, съ любовью ищемъ въ юномъ взорѣ, отыскивая какъ бы отблеска своихъ минувшихъ надеждъ. Бѣльскій полюбилъ это пытливое созданіе. Ему показалось, что она пройдетъ испытанія своей среды, не переставая быть чуткою сердцемъ къ страданію и счастію людей, различитъ, что и лучшій путь къ личному счастію лежитъ въ развитіи своихъ внутреннихъ силъ. Но судьба рѣшила иначе. Бѣльскій видѣлъ въ дѣвушкѣ начала мысли и свѣта, онъ только надѣялся сохранить въ ней естественную свѣжесть и чистоту впечатлѣній, нерѣдко встрѣчающуюся въ 16, 17 лѣтъ исключеніемъ изъ пустыхъ явленій гостиныхъ, но другіе уже успѣли превознести ее до небесъ, назвать ее феноменальнымъ явленіемъ, польстить ей и самодовольствомъ убить въ ней стремленіе къ работѣ надъ своимъ нравственнымъ воспитаніемъ. Напрасно Бѣльскій старался бороться съ окружающими обстоятельствами; горячолюбимое дитя гибло въ глазахъ его, а онъ, страдая отъ безсилія, долженъ былъ шагъ-за шагомъ слѣдить за ея паденіемъ. Глубоко, глубоко запало ему на душу это зрѣлище: онъ опытомъ постигъ, прочувствовалъ, пережилъ вліяніе общественныхъ силъ на отдѣльныя существованія, онъ постигъ мощь тлетворныхъ міазмовъ общественной жизни и научился не пренебрегать ими, строго слѣдить за ежедневными вліяніями, понялъ, что именно изъ суммы кажущихся мелочей и составляется жизнь, какъ величайшія постройки въ природѣ дѣлаются мельчайшими представителями животнаго царства. Онъ научился смотрѣть не на призраки жизни, а на самую жизнь, научился видѣть глядя, вникать во внутренній смыслъ, въ значеніе явленій, и сталъ строго наблюдать за малѣйшимъ шагомъ въ себѣ и другихъ. Міръ уяснился ему, онъ сжился съ міромъ, объединился съ нимъ. Много содѣйствовали этому результату и университетскія встрѣчи, знакомство съ біографіями товарищей, съ ихъ сужденіями, наконецъ и чтеніе. Бѣльскій уже вынесъ многое изъ жизни прежде, чѣмъ нашелъ въ наукѣ прочную основу и развитіе своимъ выводамъ, но онъ окрѣпъ отъ науки и превратилъ эти выводы въ твердыя убѣжденія, которыя способенъ былъ отстоять и не уступилъ бы ихъ никому безъ основательныхъ доводовъ. Дойдя такимъ образомъ до возможной истины борьбой и разрушеніемъ, Бѣльскій свыкся съ борьбой, повѣрилъ въ силу человѣка, и уже недовольный тѣмъ, что самъ дошелъ до самоосвобожденія отъ гнетущей пошлости жизни, захотѣлъ помочь и другимъ сбросить съ себя оковы предубѣжденій и безсмыслія. Онъ вздумалъ проѣхаться во Россіи гдѣ шажкомъ, гдѣ пѣшкомъ, гдѣ какъ Богъ пошлетъ… да тутъ навлекъ на себя чьи-то напрасныя подозрѣнія по знаю въ чемъ, попалъ въ Я--скій острогъ, изъ котораго освободился какъ мы видѣли не безъ труда.

Кирилина жизнь не ломала. Она сразу поставила его въ среду, довольно свободную отъ предубѣжденій и показывала ему себя послѣдовательно, безъ рѣзкихъ переходовъ. Все, что Бѣльскій взялъ съ бою, Кирилинъ пріобрѣлъ естественнымъ развитіемъ жизни. Бѣльскаго судьба вытѣсняла изъ отрицанія жизни въ дѣйствительность преслѣдованіемъ и страданіемъ; Кирилина же она напутствовала въ жизнь совѣтомъ и любовью. Отецъ Владиміра Степановича былъ учителемъ въ какой-то губернской гимназіи, самъ пробилъ себѣ дорогу и близко приглядѣлся къ дѣйствительности, не разъ задумывался надъ нею, и, насколько было возможно, растолковалъ ея явленія сыну, научилъ его понимать внутренній смыслъ окружающаго, сочувствовать страдающему и противостоять тѣснящему. Старикъ Кирилинъ искренно любилъ свою жену, уважалъ ея личность и оба они уважали личность сына. Въ матери Владиміръ Степанычъ видѣлъ образецъ женщины — достойную спутницу отца, раздѣлявшую съ нимъ трудъ жизни, воспринимавшую отъ него все, что могло содѣйствовать ея совершенствованію и помогавшую ему въ самонаблюденіи и саморазвитіи. Кирилинъ съ дѣтства не видалъ поклоненія идоламъ зла и мрака. Его здравый смыслъ, его естественный взглядъ на вещи не затемнялся никакой предзанятой помѣсью и день-за днемъ раскрылась передъ нимъ жизнь: простая, съ опредѣленными задачами, съ указанными путями для ихъ разрѣшенія. Бѣльскій сквозь мракъ пробился къ свѣту, Кирилинъ прямо увидалъ свѣтъ и только освоился съ нимъ. Оттого въ характерѣ друзей установилась существенная разница. Бѣльскій былъ впечатлителенъ, иногда рѣзокъ, кипучъ въ своей дѣятельности. Приступая къ предположенной задачѣ, онъ и не думалъ о возможности отступленія, жегъ корабли и прямо шелъ впередъ, переполненный гордымъ сознаніемъ силъ. Ему казалось, что встрѣться надобность — онъ вскинетъ міръ на плечи и понесетъ его смѣясь, улыбкой удивленія отвѣчая каждому, кто бы вздумалъ спросить: «Не тяжела ли ноша?» Кирилинъ напротивъ пристально разглядывалъ почву, на которую ступалъ, при каждомъ столкновеніи измѣрялъ свои силы и силы противника, вычислялъ тяжесть каждаго удара, который думалъ нанести или принять; наступалъ безъ запальчивости, отступалъ во время; былъ такъ же спокоенъ, какъ Бѣльскій былъ порывистъ, но оба они были послѣдовательны, стойки, въ особенности оба были чисты душею, исполнены уваженія и любви къ человѣку; оба они соединились съ жизнью міра и не отдѣляли себя отъ него.

Разговоръ продолжался долго, за полночь. Уже нѣсколько разъ друзья, сообщивъ другъ другу нѣсколько фактовъ, обсудивъ ихъ, умолкали, какъ будто передумывая слышанное. Дума наводила на новый вопросъ, и разговоръ возобновлялся. Наконецъ при одной изъ остановокъ, Кирилинъ замѣтилъ, что уже поздно, и предложилъ Бѣльскому отдохнуть.

Друзья улеглись.

II.

На другое утро Бѣльскій еще спалъ, когда Кирилинъ по обыкновенію проснулся и, напившись кофе, пошелъ въ больницу.

— "Вамъ изъ монастыря письмо есть, Владиміръ Степанычъ, " встрѣтилъ его фельдшеръ при входѣ, подавая записку, присланную Аполинаріей.

"Спасибо вамъ, Владиміръ Степановичъ, " писала монастырка. «Вы были правы. Только довершите доброе дѣло, — придумайте какъ быть, за что взяться? Я ума не приложу, а мѣшкать нельзя, я въ этомъ увѣрилась. Жду съ нетерпѣніемъ, какъ вы рѣшите.»

— «Ждетъ кто нибудь отвѣта?»

— «Кучеръ игуменскій въ лавки пошелъ, оттуда хотѣлъ зайти.»

— «Пусть скажетъ матушкѣ Аполинаріи, — что дня черезъ три я у нихъ буду съ отвѣтомъ.»

— «Слушаю-съ.»

— «Прибылъ кто нибудь въ больницу?»

— «Двое-съ.»

Кирилинъ пошелъ къ новымъ больнымъ, затѣмъ въ общую пріемную, гдѣ собрались мужики и бабы, пришедшіе за совѣтомъ.

Привѣтливо выслушалъ ихъ Кирилинъ, далъ кому что нужно было. Они не боялись доктора, вѣрили ему, охотно шли къ нему.

— «Какъ вы съ мужиками ладили?» спрашивали иногда у Кирилина, «говорятъ народъ не охотникъ до докторовъ?»

— "Мнѣ этого видѣть не случалось, " отвѣчалъ обыкновенно Владиміръ Степановичъ, «видѣлъ я народъ, нелюбящій грубости и заносчиваго обращенія, потому нелюбящій докторовъ, обращающихся съ нимъ заносчиво и грубо; встрѣчалъ я конечно и глубокое невѣжество — это въ порядкѣ вещей, но враговъ собственно медицины я не видалъ, такъ и судить не могу объ этомъ явленіи.»

Между тѣмъ всталъ и Бѣльскій. Онъ сидѣлъ за самоваромъ, слушая восторженную рѣчь одного изъ фабричныхъ конторщиковъ, который пришелъ было къ Владиміру Степановичу, и, не заставъ его дома, рѣшился дождаться возвращенія доктора изъ больницы.

— «Вы, вѣроятно, пріятель Владиміру Степановичу?» спросилъ онъ Бѣльскаго, встрѣтивъ его въ кабинетѣ, «я вчера видѣлъ какъ вы пріѣхать изволили, видѣлъ какъ Владиміръ Степановичъ, радовался вамъ. Очень пріятно познакомиться.»

Бѣльскій внимательно поглядѣлъ на собесѣдника, затѣмъ поклонился.

— «Позвольте ваше имя и отчество?» продолжалъ конторщикъ.

— «Петръ Сергѣевичъ Бѣльскій.»

— «Меня зовутъ Ѳедоромъ Сидоровичемъ, я здѣшній конторщикъ. Вы тоже въ академіи были-съ?»

— «Въ университетѣ,» съ прежнимъ лаконизмомъ отвѣчалъ Бѣльскій, ожидая къ чему поведетъ допросъ, и стараясь составить себѣ какое нибудь понятіе о собесѣдникѣ.

— «Все равно-съ, все равно. Счастливые вы люди. Чать всякую науку произошли. Вотъ, кому дается-съ! не всякому. Хорошо привелъ Богъ къ намъ Владиміра Степановича, такъ услыхали мы разумной рѣчи, кой-чему понаучились. Добрый человѣкъ-съ Владиміръ Степановичъ.»

— «Да, ничего.»

— «Нѣтъ-съ не то, что ничего, а добрый, рѣдкій человѣкъ.»

— «Стоитъ, чтобы его въ кунсткамеру выставить!»

— «Напрасно изволите смѣяться. Я по душѣ говорю. Рѣдкій человѣкъ-съ, и никто вамъ здѣсь иначе о немъ не отзовется-съ.»

— «Я не намѣренъ и допрашивалъ никого, я Владиміра Степановича, самъ давно знаю.»

— "Нѣтъ-съ, должно быть мало изволите знать-съ, " воодушевляясь, какъ бы обидясь за доктора перебилъ конторщикъ, — «привѣтливый онъ человѣкъ, не гордый…»

— «Я съ вами вполнѣ согласенъ, только что-жь тутъ рѣдкаго? Мало ли привѣтливыхъ, не гордыхъ людей?»,

— «Мало-съ, такихъ мало-съ. Умный, ученый человѣкъ; къ нему всѣ господа съ уваженіемъ относятся, а онъ отъ простыхъ людей не отходитъ. Какъ тамъ Владиміръ Степановичъ не прячься., а мы знаемъ… Разсказать бы я многое могъ о Владимірѣ Степановичѣ. Благодѣтель онъ здѣсь всѣмъ намъ… да не смѣю.»

— «И хорошо дѣлаете, что по разсказываете. Если Кирилинъ не хочетъ этого, такъ зачѣмъ же и говорить.»

— "Такъ вотъ подите, душа не терпитъ смолчать-съ. Мало его цѣнить изволите-съ. "

— «Я его очень люблю, и считаю за честнаго, хорошаго человѣка, только зачѣмъ же его въ полубоги-то возводить, необыкновеннаго-то въ немъ нѣтъ ничего…»

— «А по нашему-съ необыкновенно…»

— «Это только доказываетъ, что у васъ остальные ужь больно плохи.»

— "Какіе есть-съ. Только Владиміру Степановичу не чета-съ, да и всѣ-то отъ Владиміра Степановича лучше стали. О себѣ скажу-съ, что таить… Что я былъ?.. "

— «Полноте, къ чему…»

Конторщикъ и не слушалъ Бѣльскаго.

— "Дрянь-человѣкъ былъ, " продолжалъ онъ.

— "Къ чему же мнѣ это знать, " перебилъ еще разъ Бѣльскій. «Исправились, такъ вѣрно же и.не такъ плохи были…»

— «Это-съ я и отъ Владиміра Степановича слышу. Онъ не терпитъ благодарности, ему она тяжела. Хорошо-съ. Но вамъ я обязанъ сказать; — мало вы его цѣните…»

— «Цѣню я его какъ слѣдуетъ, не безпокойтесь; и (если вы будете продолжать работать надъ собою) придетъ время и вы оцѣните его, какъ я, за хорошаго, но обыкновеннаго человѣка…»

— «Но…»

— «Позвольте. Этотъ разговоръ мы оставимъ.»

— «Но…»

— «А вотъ пожалуй о чемъ можно поговорить съ вами: обязаны ли вы говорить мнѣ то, что Владиміру Степановичу очевидно слышать тяжело?»

— «Чувство благодарности должно-съ быть въ каждомъ порядочномъ человѣкѣ.»

— «Гмъ? Скажите пожалуйста, какъ вы думаете: отчего Владиміру Степановичу тяжело слышать благодарность?»

— «Скромность-съ въ немъ…»

— «А если не то? если просто совѣстно ее слушать?»

— «Совѣстно-съ? отчего можетъ быть совѣстно?»

— «Не странно ли вамъ, напримѣръ, будетъ слышать отъ меня благодарность за то, что вы меня не зарѣзали…»

— «Помилуйте-съ…»

— «Тоже и съ Кирилинымъ. Онъ чувствуетъ, что не стою молъ такой благодарности за самое простое, обыденное дѣло…»

— «Да вы этого на селѣ и не говорите-съ.»

— «Такъ и все село глядитъ на него съ благодарностью?»

— «Нельзя иначе-съ. Я вамъ разскажу…»

— «Нѣтъ, нѣтъ пожалуйста не разсказывайте. Вѣдь вы сейчасъ сказали, что это Владиміру Степановичу непріятно будетъ. А просто отвѣтьте: все село такъ глядитъ на доктора, какъ вы?»

— «Есть враги у нихъ-съ, есть, много ихъ есть-съ, да не смѣютъ они говорить противъ Владиміра Степановича…»

— «Вотъ какъ! Это слышать интересно. Онъ въ опасности, а вы еще при этомъ всѣ про него какъ про необыкновеннаго человѣка кричите? Бѣдный Кирилинъ. Вотъ что я вамъ скажу, Ѳедоръ Сидоровичъ. Запомните мои слова, твердо, неизгладимо запомните. Ему, какъ порядочному человѣку, грустно видѣть чрезмѣрную благодарность за обыкновенную свою дѣятельность, потому что этой благодарностью какъ бы доказывается, что обыкновенная дѣятельность считается еще необыкновенною, что слѣдовательно самый простой честный поступокъ еще всѣми считается на рѣдкость. Я хотѣлъ сначала навести васъ только на эту мысль, но теперь перейду къ другой. Если вы его любите, его надобно беречь — а крикомъ вы его потопите…»

— «Какъ такъ-съ…» уже безъ запальчивости, вникая въ слышанное, спросилъ смущенный конторщикъ.

Но отвѣта онъ на этотъ разъ не дождался. Вошелъ Кирилинъ. Онъ держалъ въ рукахъ два засаленныхъ, запачканныхъ рубля… Побывали въ трудовыхъ рукахъ, значитъ.

— "Здравствуйте, Ѳедоръ Сидоровичъ, " привѣтствовалъ онъ конторщика. «Здравствуй, Петръ. Выспался? вы познакомились?»

— «Познакомились», отвѣчалъ Бѣльскій.

— "Васъ тутъ Ларіонъ городищенскій ждалъ, Владиміръ Степановичъ, " извѣстилъ конторщикъ.

— «Ужь я говорилъ съ нимъ. Хорошій мужикъ. Напрасно парня ославили. Видите ли какъ живетъ, и долги свои понемному выплачиваетъ, вотъ два рубля опять принесъ… И жена его, говорятъ, хоть куда баба вышла. Зачто въ нихъ до свадьбы грязью-то бросали!»

— «Ужь за то и любятъ же они васъ, Владиміръ Степановичъ.»

— "Ну это другой вопросъ, " спѣшилъ перебить Кирилинъ. «О чемъ вы тутъ бесѣдовали, Бѣльскій?»

— «О пустословіи.»

Конторщикъ смѣшался и отъ возраженія доктора и отъ взгляда, который бросилъ на него Петръ Сергѣевичъ при своемъ отвѣтѣ. Онъ понялъ этотъ взглядъ, въ первый разъ понялъ и доктора. Это былъ шагъ въ развитіи Ѳедора Сидоровича.

— "Полезно, " замѣтилъ докторъ. «А ты хозяйничалъ. Налей-ка мнѣ чаю, Василій Ивановичъ!»

Вошелъ слуга.

— «Уѣхали гарстовскія лошади?»

— «На разсвѣтѣ.»

— «Ну дѣлать нечего, такъ мой тарантасикъ наложите. Мы сегодня же ѣдемъ въ Гарстово, Петръ.»

— «Что такъ скоро?»

— «Надо».

— «Надо, такъ надо.»

— «Что вы скажете, Ѳедоръ Ѳедоровичъ?»

— «О школѣ нашей хотѣлъ посовѣтоваться.»

— «А вы здѣсь школой завѣдуете?» спросилъ Бѣльскій у конторщика.

— «Да-съ, — напутствуемый совѣтами Владиміра Степановича.»

— «Безъ Владиміра Степановича вы не обходитесь — это ужъ, я знаю…»

Конторщикъ прикусилъ языкъ. Отъ старыхъ привычекъ сразу не отдѣлаешься!

— "Еще Ѳедоръ Сидоровичъ отъ школъ спасенія чаетъ, " замѣтилъ Кирилинъ. «Что же, другъ мой, прикажете съ школой-то? поговоримте.»

И стали говорить о школѣ.

III.

Часъ спустя пріятели ѣхали по головинско-гарстовской дорогѣ.

— "Что братъ, а вѣдь у тебя въ Головинскомъ болтаютъ, " замѣтилъ Бѣльскій.

— «Болтаютъ, мочи нѣтъ;» отвѣчалъ Кирилинъ, — «крестьяне-то ничего, народъ обдержанный, а вотъ конторщики, фабричные иные — болтаютъ…»

— «Нехорошо.»

— «Нехорошо. Надо подумать объ этомъ.»

— «То-то. Не раздумайся только въ оттяжку. Кажется, тебѣ тамъ не всѣ мягко стелютъ».

— «Куда!.. Подумаю… Мнѣ вообще обо многомъ съ тобой передумать надо, а главное многое тебѣ передать, здѣсь много интереснаго… Ты пробудь-ка у меня недѣльку, другую, поѣздимъ по окрестностямъ, познакомимся съ краемъ, подѣлюсь я съ тобой своими наблюденіями…»

— «А у тебя тутъ такое безлюдье, что и подѣлиться не съ кѣмъ.»

— «Вполнѣ не съ кѣмъ.»

— «Такъ надо остаться.»

— "Дѣло. Теперь послушай, зачѣмъ мы въ Гарстово отправляемся. "

И Кирилинъ разсказалъ Бѣльскому исторію Ольги Дмитріевны…

— "Пусть Рязанцева помогаетъ вылечить бѣдное дитя, " прибавилъ онъ затѣмъ, «такое дѣло ей по силамъ.»

— «А ты близко ее знаешь?»

— «Близко.»

— «Что это за личность?»

— "Хорошая личность, очень хорошая, " горячо отвѣчалъ докторъ. "Она еще до многаго не додумалась, но глубоко недовольна своимъ настоящимъ развитіемъ и неутомимо работаетъ надъ своимъ дальнѣйшимъ воспитаніемъ. Работы еще много, но тамъ гдѣ есть желаніе — значитъ полдороги пройдено.

— «Что же подвинуло ее на эту работу?»

— «Не знаю. Преимущественно кажется мысли о воспитаніи дѣтей. Впрочемъ…»

Кирилинъ отвѣчалъ не совсѣмъ твердымъ голосомъ, ясно было, что онъ зналъ или хоть подозрѣвалъ еще и другія причины разлада Рязанцевой съ ея первоначальнымъ міромъ, но не хотѣлъ высказать ихъ. Бѣльскій поспѣшилъ вывести друга изъ затрудненія, задавъ ему новый вопросъ.

— «И хорошо она теперь дѣтей держитъ?»

— «Недурно; но еще не совсѣмъ хорошо. Шатается. Ведетъ впередъ, да но смѣло. Дрожитъ за всякій шагъ, на который рѣшается, до болѣзни дрожитъ…»

— «Какъ агнцевъ ведетъ на закланіе. Это непрочно.»

— «Было бы непрочно, если бы трудъ движенія пугалъ ее, если бы она отступала отъ трудностей, неизбѣжныхъ въ началѣ…»

Бѣльскій замѣтилъ, что Кирилинъ говоритъ съ жаромъ, довольно неестественнымъ при разговорѣ объ обыденныхъ предметахъ.

— «А способны ея дѣти?» спросилъ онъ.

— «Очень.»

— «А мужъ помогаетъ ей?»

— «Я его мало знаю…»

Бѣльскому нетрудно было замѣтить, что онъ опять задалъ вопросъ, на который Владиміру Степановичу отвѣчать не хотѣлось. Ясно, продолжать разговоръ значило бы силой врываться въ чужой внутренній міръ. Бѣльскій замолкъ. На Кирилина нашло раздумье… Спустя нѣсколько минуть онъ тряхнулъ головой, какъ бы отгоняя докучныя мысли…

— «Ну-ка, поживѣй!» крикнулъ онъ кучеру.

— «Ой, вы, нелѣнивыя!»

И лошади побѣжали крупной рысью.

Не даромъ отмалчивался Кирилинъ. Елена Васильевна встрѣтилась съ нимъ въ эпоху своего перерожденія, и обратилась къ нему съ своими вопросами. Кирилину вопросы эти были не новы, онъ каждому изъ нихъ нашелъ основательное разрѣшеніе, онъ руководствовался въ жизни твердыми убѣжденіями. Между нимъ и Еленой Васильевной возникли самыя дружескія отношенія. Елена Васильевна скоро замѣтила даже, что въ бесѣдахъ съ докторомъ находитъ гораздо болѣе удовольствія, чѣмъ въ разговорахъ съ мужемъ. Это открытіе испугало ее. Кирилинъ тоже созналъ, что ему общество Елены Васильевны особенно пріятно. Задумался и онъ. Подумалъ, подумалъ и рѣшилъ бывать у Рязанцевыхъ порѣже. Когда они переѣхали въ деревню, онъ вовсе прекратилъ свои посѣщенія. Только желаніе спасти Ольгу заставило его рѣшиться на поѣздку въ Гарстово. Но ѣхалъ онъ не безъ опасеній за себя.

IV.

На берегу сплавной рѣки, въ тѣни садовъ, красиво высились барскія хоромы Рязанцевыхъ. Ихъ еще при покойномъ Семенѣ Михайловичѣ Рязанцевѣ строилъ московскій архитекторъ, истый художникъ, до послѣдней тонкости усвоившій себѣ рисунки классическихъ развалилъ, но плохо понимавшій, отчего дымитъ печка. Забывая объ угрюмости холоднаго сѣвера, онъ на каждомъ фасадѣ вывелъ по шести колоннъ чистѣйшаго коринфскаго ордена и такимъ образомъ оградилъ весь домъ отъ рѣдкихъ солнечныхъ лучей, вѣроятно, для того, чтобы сырость никогда не покидала его твореніе, или разсчитывая, что у Рязанцевыхъ «свой лѣсъ, дровъ жалѣть не стоитъ.» Одно во всемъ зданіи было практично: надъ крышей поставленъ былъ родъ бельведера, изъ котораго и Семенъ Михайловичъ и наслѣдникъ его самодовольно могли обозрѣвать поля и нивы своихъ обширныхъ владѣній и усыплять этимъ зрѣлищемъ всякую мысль, способную шевельнуть человѣка на какой бы то ни было трудъ. Карлъ II, испытавъ изгнаніе, находилъ, что лучшее средство для сохраненія здоровья — ежедневная прогулка по клочку собственной земли. Рязанцевы своимъ атлетическимъ сложеніемъ подтверждали истину королевской идеи. Бельведеръ этотъ полезенъ былъ впрочемъ не только въ гигіеническомъ, но и въ хозяйственномъ отношеніи, что оказывалось не разъ. Семенъ Михайловичъ съ него открылъ сердечныя тайны своего прикащика и одной изъ любимыхъ барскихъ горничныхъ, за что прикащика — лишилъ мѣста, а горничную сослалъ на скотный дворъ, къ великому удовольствію собственной супруги. Съ того же бельведера Николай Семеновичъ не разъ ловилъ крестьянъ въ покражѣ лѣса и наказывалъ ихъ образцовымъ манеромъ, съ него же онъ наблюдалъ, какъ крѣпостные крестьяне увязывали въ плоты запроданный бариномъ лѣсъ, какъ однажды, по выраженію Рязанцева (высказанному въ то время, когда еще Рязанцевъ не заразился либеральными идеями), — «Ванюха Пыжевъ косолапо схватилъ бревно, подвернулся и потонулъ…» Мало ли чего можно было наглядѣться съ этого бельведера. Домъ окруженъ былъ садомъ, о которомъ хозяева заботились мало; онъ не радовалъ глазъ разнообразными цвѣтами, деревьевъ его не стригли, не уродовали, они разрослись свободно, роскошно. За то когда мыслящему существу, незачерствѣвшему въ узкой средѣ чисто-помѣщичьихъ интересовъ, нуженъ былъ отдыхъ и покой, — тѣнистыя аллеи одичалаго сада привѣтливо манили къ себѣ роскошью природной красоты и давали раздумью пріютъ.

Друзья застали хозяевъ на балконѣ лицеваго фасада. Ласково встрѣчены были хозяйкой дорогіе гости.

— «Петръ Сергѣевичъ! — вотъ это хорошо. Притащили васъ неволей, Владиміръ Степановичъ…»

Вскорѣ подали обѣдать. Послѣ обѣда пошли въ садъ. Бѣльскй, оставленъ былъ на жертву Рязанцеву. Николай Семеновичъ вступилъ съ нимъ въ длинныя разсужденія; въ нихъ онъ самоувѣренно и важно судилъ о предметахъ, уважаемыхъ Бѣльскимъ, съ насмѣшкой или, что еще хуже, съ пошлою легкостью, свойственною людямъ избалованнымъ судьбою, необразованнымъ, немыслящимъ, но самодовольнымъ. Спорить противъ такихъ сужденій, защищать свои положенія безплодно, но они щемятъ сердце свѣжему человѣку и утомляютъ его какъ пытка. Петръ Сергѣевичъ уже обдержался, онъ слушалъ съ внутренней улыбкой, и молчалъ. Зачѣмъ противорѣчить. Рязанцевъ былъ очевидно неисправимъ. Кирилинъ же бесѣдовалъ съ Еленой Васильевной.

— "Вы вѣдь знакомы были съ Лавинскими въ Я***? спрашивалъ докторъ.

— «Еще бы, и очень. Бѣдная Ольга… Что она переѣхала изъ монастыря?»

— «Нѣтъ еще; и если вы не поможете такъ и не переѣдетъ. Сдѣлайте доброе дѣло, вытащите ее оттуда, отъ васъ зависитъ вся ея жизнь.»

— «Отъ меня? что же я могу сдѣлать?»

— «Видите ли, Елена Васильевна. Ей дѣваться не куда. Къ теткѣ она переселиться не можетъ, — она отъ нея-то и укрылась въ монастырь; а между тѣмъ при ея воспитаніи, при ея наклонностяхъ, въ настоящей обстановкѣ — она охотно и вовсе останется за оградой, какъ скоро вопросъ о будущемъ раза два, три настойчиво возникнетъ въ ея головѣ. Если бы ей можно было показать, что въ жизни есть еще и другіе пути кромѣ Дрейсиговъ и монастыря…»

— «И Берестова?»

— «И Берестова пожалуй. Короче, если бы можно было показать ей, что задатки жизни не изсякли для нея вмѣстѣ съ отъѣздомъ Берестова и смертью матери…»

— «Да. Но какъ-же я могу это сдѣлать¹? взять ее къ себѣ — я не имѣю права, да и она не захочетъ… да не знаю и…»

— «Вашъ мужъ, напримѣръ, захочетъ ли, и вы сами захотите ли. Но этого и не нужно.»

— «Что же дѣлать?»

— «Надо ее развлечь, и дать ей пріютъ, въ которомъ бы она находила отдыхъ отъ общества тетки, къ которому бы она прибѣгала съ довѣріемъ и помимо монастыря…»

— «Хорошо. Ужъ это легче, но все-таки какъ приступить къ этому?»

— «А, напримѣръ, хотя такъ: въ субботу (въ праздникъ это неудобно, народу въ церкви много) пріѣзжайте помолиться въ монастырь. Вы иногда ѣздите въ монастырь? Это не удивитъ никого?»

— «Въ лѣто раза три ѣзжу. Тамъ похороненъ мой отецъ.»

— «Видите ли. Такъ вашъ пріѣздъ будетъ вполнѣ естественъ. Увидите Ольгу Дмитріевну. Приласкайте ее, пригласите къ себѣ на нѣсколько дней. А мы уже похлопочемъ, чтобы она согласилась. Если иначе нельзя будетъ, такъ вы и матушку Аполинарію съ ней пригласите, съ Аполинаріей она навѣрно пріѣдетъ. Аполинарія же добрая монахиня, — неутомительная, ненавязывающая никому своихъ взглядовъ… Здѣсь поразвлеките ее, устройте какія нибудь поѣздки въ лѣсъ что-ли, большаго общества не надо, пусть музыки будетъ немного; вообще шуму поменьше. Да вы сами знаете? вы женщина, — вамъ легче примѣниться къ сердцу человѣка…»

— "Я думаю, " сказала Елена Васильевна съ улыбкой. «Къ послѣднему дню ея пребыванія здѣсь я приглашу и Дрейсига съ семействомъ. И скажу Ольгѣ, чтобы она пріѣзжала почаще, каждый разъ какъ устанетъ дома… Такимъ образомъ я не возстановлю противъ нея и тетки…»

— «Хорошо, Елена Васильевна, хорошо. Весело васъ слушать.»

— «Пожалуй при случаѣ можно будетъ и посовѣтовать ей, чтобы поменьше думала о келейномъ уединеніи…»

Кирилинъ улыбнулся въ свою очередь.

— «Зачѣмъ же это, Елена Васильевна, совѣтовать-то?»

— «Какъ зачѣмъ?»

— «Да-съ, зачѣмъ? А сели (конечно это невѣроятно… однако) если она никакъ не разовьется дальше своихъ восторженно-мистическихъ идей, тогда зачѣмъ же стѣснять ее?..»

— «Не понимаю.»

— «Вѣдь вотъ вамъ не хочется въ монастырь и мнѣ не хочется, потому что и вы и я знаемъ пути, на которыхъ жить легче; ну, вѣроятно, что и Ольга Дмитріевна когда, узнаетъ такіе пути тоже предпочтетъ ихъ, а если не узнаетъ, такъ всякое нравоученіе безполезно. Я думаю: никогда еще нравоученія и совѣты не исправили ни одного человѣка…»

Елена Васильевна опять вопросительно взглянула на доктора.

— «Да я думаю, что здоровому человѣку, собирающемуся съѣсть дурное блюдо, стоитъ только сказать: „вотъ другое, лучшее, попробуйте не вкуснѣе-ли оно?“ — чтобы онъ попробовалъ, оставилъ первое и дѣйствительно нашелъ второе лучшимъ. Но есть люди, глубоко зараженные, неизлечимо больные, у которыхъ вкусъ теряетъ свои естественныя свойства, испорченъ такъ, что уже и неспособенъ насладиться лучшимъ, что ему именно хочется дряни. Вѣдь такія натуры страдаютъ отъ принужденія ѣсть лучшія блюда. Совѣтомъ имъ не поможешь, ихъ надо вылѣчить…»

— «Неужели вы думаете, что мысль Ольги уже такъ засорена?»

— "Я вамъ сейчасъ сказалъ, что это невѣроятно, но можетъ быть. Я думаю, что покуда она потому остановилась на монастырѣ, что міръ ея совмѣстился въ двухъ понятіяхъ: Дрейсигъ или монастырь! Ну изъ этихъ двухъ крайностей и я бы, пожалуй, выбралъ монастырь. Я только хотѣлъ сказать, что не слѣдуетъ уговаривать, принуждать?..

— «Да. Но отчего же ей не придетъ въ голову, что живя у Дрейсигъ она еще можетъ встрѣтить кого нибудь, кто дастъ ей возможность хоть бы семейнаго наслажденія?..»

— «Вотъ въ этой-то возможности ее и надо еще убѣдить. Надо уничтожить послѣдствія исторіи съ Берестовымъ, цѣлую сѣть предубѣжденій. Въ ней есть ложный стыдъ; ей совѣстно признаться даже самой себѣ, что она ошиблась въ человѣкѣ или въ своихъ потребностяхъ. Грустное самолюбіе, часто встрѣчаемое и всегда имѣющее тяжелыя послѣдствія. Кромѣ того ей уже кажется, что она отлюбила, больше не полюбитъ. Она и не подозрѣваетъ, что при извѣстной степени развитія любить Берестова невозможно, по понимаетъ, что насколько она способна идти впередъ при благопріятныхъ обстоятельствахъ, настолько же Берестовъ способенъ отступать, мельчать, благодаря самоувѣренности и нравственной лѣни, которою онъ проникнутъ. Это должно проясниться для Ольги Дмитріевны, какъ скоро она сдѣлаетъ хоть еще одинъ шагъ въ развитіи…»

— «Вы мало знаете женщинъ. Она, по мѣрѣ своего развитія, будетъ приписывать Берестову одно за другимъ качества, прибавляющіяся къ ея идеалу… Берестова же кстати на лицо нѣтъ, провѣрить себя трудно…»

— «Да и будь онъ на лицо, онъ бы съумѣлъ (если бы захотѣлъ) заглушить ея сомнѣнія своею самоувѣренностью и смѣлостью… Да я полагаю, онъ ее уже забылъ, да любитъ ли и она его?»

— «Не знаю. Можетъ быть, еще увѣрена что любитъ…»

— «Это ея дѣло. И такъ рѣшимте, Елена Васильевна, что никакой ея святыни мы разрушать не имѣемъ права; мы можемъ только показать ей болѣе полезное, лучшее и пригласить смотрѣть на жизнь по возможности открытыми глазами…»

— «Такъ. Въ субботу я у обѣдни. А вы поговорите съ Аполинаріей.»

— «А вы съ Николаемъ Семеновичемъ.»

— «Да. Вы съ Бѣльскимъ пріѣдете?»

— «Можетъ быть.»

— "Пріѣзжайте….. Я не съумѣю показать ей пути на «праздникъ жизни» — какъ выразился Петръ Сергѣевичъ, " прибавила она помолчавъ.

— «Вы недовѣряете себѣ?»

— «Не съумѣю, Владиміръ Степановичъ. Я это чувствую. Жизнь мнѣ самой неясна.»

— «Если есть сознаніе въ неясности, можно отыскать уясненіе».

— «Трудно. Воздухъ-то вокругъ меня зараженъ.»

— "Освободитесь отъ него. Зачѣмъ вы отступаете? Это слабость воли, "

— «А волю-то кто ко мнѣ разработывалъ?»

— «Мало ее въ васъ прежде выработывали, — этому я, вѣрю…»

— «А теперь развѣ выработываетъ ее что нибудь?»

— «Или вы сами не замѣчаете, что требуетъ отъ васъ постояннаго движенія впередъ?»

— «Забота о будущности дѣтей.»

— «Это развѣ не сила? Вдумайтесь-ка въ самомъ дѣлѣ безъ боязни, могутъ ли жить ваши дѣти въ тѣхъ же понятіяхъ, въ которыхъ нѣкогда росли вы? Я думаю, вамъ придется отвѣтить отрицательно. И превратится этотъ отрицательный отвѣтъ въ убѣжденіе. И вотъ путь къ свободѣ. Васъ ведутъ къ нему дѣятельнѣйшія силы: мысль и любовь. Мысль и любовь — это такая бездна жизни.»

Елена Васильевна взглянула на Кирилина. По этому взгляду ясно было, что она согласна съ нимъ, хотѣла бы и отвѣтить или еще спросить что-то, но подавила въ себѣ задуманное слово…

— "Можетъ быть, " сказала она минуту спустя и вздохнула. «Пойдемте на балконъ; тамъ мужъ и Бѣльскій ждутъ насъ за кофе…»

Пришли на балконъ.

— "Кофе совсѣмъ простылъ, " замѣтилъ Рязанцевъ.

— «Ничего», отвѣтилъ докторъ, и взялъ себѣ чашку.

Елена Васильевна тоже было взяла кофе, но тотчасъ поставила его обратно на столъ, и прошла въ сосѣднюю залу, среди которой стоялъ открытый рояль; Елена Васильевна сѣла къ нему… Изъ-подъ ея пальцевъ полился вальсъ Шопена….

«Жизнь, жизнь, какъ ты свѣтла и ясна, какъ просты и велики даруемыя тобой наслажденія! Только пойми тебя, и бытіе превращается въ ликованіе. Отчего же человѣчество переполнено горемъ и плачемъ? Отчего радостная улыбка только изрѣдка освѣщаетъ облегающій насъ мракъ, какъ лучъ солнца, на мигъ прорвавшійся сквозь облака въ туманный день поздней осени? Напрасно раскрываешь ты свои чертоги, напрасно зовешь всѣхъ и каждаго на безконечный праздникъ счастія… Пусты чертоги твоихъ радостей; какъ на свѣтлый сонъ глядятъ на нихъ издали люди, и не смѣютъ проникнуть въ нихъ. Кто знаетъ, отчего у насъ нѣтъ рѣшимости войти и насладиться? Или пути къ твоимъ чертогамъ такъ трудны?.. Трудны пути, да за то и силы не мало у человѣчества. Что же оно не довѣряетъ исполинской силѣ, что же оно не размахнетъ крыломъ, какъ бы слѣдовало размахнутъ имъ богатырю-человѣку? Или мы видимъ только долю благодати, ожидающей насъ за труднымъ путемъ? О если бы явился геній, и ярко освѣтилъ картину этой благодати, такъ, чтобы всякій созналъ ее во всей полнотѣ; — какъ бы бросились къ ней!.. Или нѣтъ… Приходили пророки — а мы ихъ забросали каменьями… И теперь мы еще вѣримъ въ чары. мы бы распяли, сожгли и новаго пророка, осмѣлься онъ распалить наше воображеніе неосуществимыми по нашему мечтами!» Трудно, медленно изчезаетъ наше невѣденье. Понимаю я, вѣщій художникъ, какую жгучую боль ты затаилъ въ груди по человѣчеству, отвергающему собственное счастье! Понимаю, отчего твои стоны такъ могучи, такъ безконечно глубоки!.. Жизнь, жизнь, какъ ты ясна и свѣтла, и какъ немногіе познали тебя!

ГЛАВА СЕДЬМАЯ.

I.

Въ воскресенье за обѣдомъ въ Гарстовѣ сидѣли снова Кирилинъ съ Бѣльскимъ и Ольга.

— "Скучно жить, " сказала по поводу чего-то Елена Васильевна. Въ ея настроеніи словамъ этимъ вырваться было легко.

— «Скучно жить?» возразилъ Бѣльскій. «Жизнь грустна! Полноте. Гдѣ жизнь — тамъ наслажденіе. Лишь бы человѣкъ захотѣлъ жить, а не бѣжалъ жизни.»

— «Я васъ не понимаю.»

— «Большая часть людей скучаютъ жизнью оттого, что замыкаютъ ее въ слишкомъ узкія рамки. Что наша микроскопическая личная жизнь въ безднѣ міровой жизни, хоть бы только въ суммѣ жизни человѣчества? И какъ вы хотите найти наслажденіе, достойное жизни, отгораживая незначительную, исключительно вамъ принадлежащую долю ея отъ прочей жизни міра?.. Какъ эта вѣтка, отрѣзанная отъ дерева для украшенія вашей комнаты, — уединившійся отъ міра человѣкъ скоро тратитъ накопленный внутри его запасъ силъ, и ему не откуда набрать новыхъ силъ, и онъ увядаетъ. Сознайте свое единеніе съ міромъ, хоть съ человѣчествомъ, сознайте, что все человѣческое посредственно или непосредственно касается и васъ, сживитесь съ человѣчествомъ, слейтесь съ нимъ въ одно цѣлое, и потомъ скажите: есть ли сила, способная сокрушить весь запасъ жизни, который есть у человѣка? Разрушьте мой сегодняшній міръ, завтра отъ несокрушимаго древа человѣчества въ мои увядающіе органы прильетъ новый нотокъ крови, и я воскресну снова, и не будетъ конца моей жизни, свѣжей, кипучей, вѣчно-юной, вѣчно-полной, пока организмъ мой еще существуетъ въ своей настоящей формѣ…»

— «Увлекаетесь вы, Петръ Сергѣевичъ; много я видѣла людей, много существованій; а животворныхъ началъ въ человѣчествѣ встрѣчала немного…» Елена Васильевна на этотъ разъ была въ припадкѣ скептицизма.

— «Опять не знаю, гдѣ вы искали ихъ. Вглядѣвшись въ міръ, не трудно замѣтить, что люди часто мертвое принимаютъ за живое, мертвящее за животворящее, ищутъ жизни въ царствѣ смерти…»

— «Можетъ быть…»

Разговоръ бы прекратился на этомъ. Елену Васильевну онъ навелъ на рядъ идеи, съ которыми она ни съ кѣмъ не дѣлилась со времени городскихъ свиданій съ Кирилинымъ, она ушла въ себя и задумалась надъ слышаннымъ. Но разговоръ этотъ сильно запалъ на душу Ольгѣ. Она, можетъ быть, слышала намеки на что-то подобное отъ Кирилина, но никогда не обращала вниманія на то, куда ведетъ міросозерцаніе доктора? Да и рѣдко приходилось ему послѣдовательно говорить при ней о серьезныхъ предметахъ, не знаю хоть разъ приходилось ли? Опять Кирилинъ не могъ имѣть на своихъ слушательницъ такого же вліянія, какъ Бѣльскій. Кирилину, какъ мы видѣли, жизнь въ ея разумныхъ формахъ досталась безъ большихъ потрясеній и борьбы, жизнь сама указала ему на простоту установленныхъ ею отношеній, потому Кирилинъ и говорилъ обо всемъ очень просто, не умѣя подыскивать тѣхъ картинъ и сопоставленій, которыя своимъ широкимъ размѣромъ въ состояніи поразить давно бездѣйствующую или отвлекаемую въ другія стороны мысль, остановить ее на себѣ и измѣнить или хоть нарушить ея обыденное теченіе. Бѣльскій, напротивъ, самъ вышелъ на разумную стезю потому, что его воспріимчивая, страстная натура не разъ поражалась колоссальными послѣдствіями ежедневныхъ столкновеній и широкими чертами дѣйствительности; потому онъ особенно способенъ былъ рисовать бойкіе эскизы, своею грандіозной постановкой привлекающіе на путь разума. Особенно сильно такія картины должны были дѣйствовать на созерцательную натуру Ольги, а она еще теперь то-и-дѣло задавала себѣ вопросъ: «что дѣлать съ жизнью? чего ждать отъ жизни?» Ея внутренній міръ былъ разрушенъ и она не сознавала другого міра въ себѣ… уже она готовилась отречься отъ земной жизни… Никакой разговоръ не могъ придтись ей больше по душѣ, она всѣмъ бытіемъ внимала ему, онъ поразилъ ее такъ, какъ бы не могъ поразить другого, ни даже ее въ другую минуту.

— «Что вы называете мертвымъ или живымъ началомъ въ жизни?» спѣшила спросить Лавинская, видя, что разговоръ превращается.

Кирилинъ замѣтилъ ея вниманіе и обрадовался: "Еще исцѣленіе возможно, " подумалъ онъ; «еще ничего не рѣшено въ ней… лишь бы кризисъ прошелъ благополучно.»

— «Что я назвалъ жизнью и смертью внутренней нравственной жизни?» сказалъ Бѣльскій, «если вы никогда не думали объ этомъ, такъ въ двухъ словахъ трудно найти вамъ удовлетворительный отвѣтъ, потому что вы можете перетолковать себѣ мои слова въ ложную сторону, потому я отвѣчу съ условіемъ: не дѣлайте заключеній про себя, а скажите откровенно, что вы подумаете о моемъ отвѣтѣ и какъ будете распространять его сжатую формулу.»

— «Хорошо, говорите.»

— «Все давящее мысль, хотя бы оно и оживляло мечту, мертвитъ, живящее начало — мысль.»

«Да всякій думаетъ какъ можетъ… Различно люди думаютъ, но думаютъ всѣ.»

— «Нѣтъ не всѣ, а главное не о всемъ. Мысли своей люди позволяютъ идти до извѣстныхъ границъ, а далѣе ей идти запрещаютъ. Не только есть люди, давящіе мысль, есть предметы, идеи, давящіе ее.»

— «Напримѣръ?»

— «Поищите сами. Стоитъ передъ вами явленіе, — вы и спросите себя: помогаетъ оно развитію мысли или подавляетъ ее? и рѣшите на этомъ основаніи: живитъ оно или умерщвляетъ.»

— «Мысль?..» передумывая повторила Ольга… «Будто одна мысль живящее начало? А сердце, а чувства?»

— «Вы дѣлаете возраженіе очень общее и давно разбитое не, только наблюденіями надъ поступками человѣка, даже анатомическимъ ножемъ. Вы все еще ставите мысль и чувство противорѣчащими другъ другу. Напрасно. Чувство можетъ быть разумно и неразумно, но сила чувства какъ разумнаго, такъ и неразумнаго одинакова; только разумное, имѣя прочное основаніе само прочнѣе, и только оно живитъ. Неразумное чувство есть трата жизни, невознаграждаемая пріобрѣтеніемъ новыхъ умственныхъ силъ.»

Ольга не отвѣчала, она какъ будто плохо понимала. Бѣльскій дѣйствительно жалъ свою рѣчь, видя, что всѣ кончили обѣдъ и сбираются вставать изъ-за стола. Дѣти выражали свое нетерпѣніе довольно шумно… Петръ Сергѣевичъ остановился, всѣ поднялись. Лавинская прямо прошла въ садъ, остановилась у какого-то куста и, разсѣянно разглядывая его, видимо передумывала слышанное.

— «Вы не совсѣмъ поняли Бѣльскаго? Не правда-ли, Ольга Дмитріевна?» спросилъ Кирилинъ, подходя къ ней.

— "Да, " коротко отвѣтила дѣвушка, какъ бы разбуженная отъ дремоты.

— «Вамъ все кажется, что между разумомъ и сердцемъ должна быть борьба? Борьба, которую вы подмѣтили въ людяхъ, происходитъ не между сердцемъ и разумомъ, а преимущественно между дѣятельностью и лѣнью мысли. Позвольте въ короткихъ словахъ объяснить вамъ процессъ нашихъ чувствованій, — я докторъ, анатомъ, такъ, можетъ быть, немного сухъ, вдамся въ физіологію, но за то, вѣроятно, уясню вамъ что нибудь…»

— «Объясните.»

— "Видите ли: когда внѣшніе дѣятели (или единичныя представленія, собранныя памятью изъ прежнихъ внѣшнихъ впечатлѣній), возбуждаютъ нервныя волокна, возбужденіе это передается мозгу, раздраженіе котораго дѣйствуетъ на нервы отраженія, между прочимъ и на нервы сердца. Этотъ мускулъ есть средоточіе кровообращенія, слѣдовательно каждое сильное потрясеніе его отражается на кровообращеніи. Кровь же и ея обращеніе въ свою очередь вліяютъ на, весь организмъ. Такимъ образомъ, раздраженіе нервовъ сердца, на обыкновенномъ языкѣ называемое чувствомъ, вполнѣ зависитъ отъ мозга, и сила этого раздраженія отъ воспріимчивости нервовъ сердца и отъ силы дѣятельности мозга.

Ольга не ожидала физіологическихъ доводовъ, и пристально поглядѣла на Кирилина. Но докторъ только улыбнулся ея удивленію, и продолжалъ:

— «Мозгъ, пріученный къ мысли, старается немедленно поставить это впечатлѣніе въ категорическія отношенія съ впечатлѣніями отъ другихъ представленій (которыя тоже или отыскиваетъ во внѣшнемъ мірѣ или вызываетъ изъ запаса памяти) и, дѣлая логическій выводъ, схватываетъ внутренній смыслъ даннаго явленія, его значеніе въ болѣе общемъ мірѣ явленій. Поверхностный умъ этихъ сближеній и выводовъ дѣлать не будетъ. Между тѣмъ и поверхностное и осмысленное впечатлѣніе равно способны раздражить нервы сердца, т. е. возбудить чувство, даже довести это раздраженіе до страсти, до того, что она овладѣетъ всѣмъ бытіемъ человѣка: только очевидно страсть, возбужденная первымъ впечатлѣніемъ, неосмыслена, лишена разумнаго основанія.»

Ольга понимала доктора довольно смутно, однако схватила сущность даннаго объясненія…

— «Неужели внутреннюю жизнь человѣка можно объяснить всѣми вашими нервами, мускулами?…» спросила она.

— «Да и нѣтъ. Изученіемъ организма можно пояснить процессъ внутреннихъ явленій; отчасти отъ организма зависитъ и характеръ чувства, но чтобы вполнѣ изучить внутреннее явленіе надо въ особенности изучить дѣятелей внѣшняго міра: природу, человѣка, обстоятельства, вызывающія впечатлѣнія.»

— «И тогда?»

— «И тогда міръ вамъ станетъ ясенъ; и вы сживетесь съ его радостями и съ его горемъ, только тогда вы узнаете тотъ неизсякаемый источникъ жизни, о которомъ, говорилъ Бѣльскій, только тогда жизнь ваша будетъ вѣчно полна, только тогда невозможно будетъ разбить васъ никакимъ горемъ.»

Ольга задумалась.

— «Отчего Бѣльскій говорилъ, что неразумное чувство есть трата жизни, а разумное…»

— «Приращеніе жизни.»

— «Онъ сказалъ какъ-то иначе.»

— «Онъ выразился мягче, я же прямо говорю вамъ, что разумное чувство увеличиваетъ количество нашихъ внутреннихъ силъ.»

— «Какъ?»

— «Глубоко сознанная, прочувствованная мысль называется убѣжденіемъ. А каждое убѣжденіе даетъ намъ твердое руководство для жизни…»

— «Отчего я прежде ничего не слыхала объ этомъ?»

— «Отъ кого же вамъ было слышать?»

— «Развѣ это не всѣ знаютъ?»

— «Было время, когда я не зналъ, — вотъ теперь вы не знаете.»

— «Я?»

И Ольга опять задумалась. Помолчали.

— «А вы, докторъ, давно знакомы съ Бѣльскимъ?» снова начала Лавинская.

— «Я, давно ли? Съ самой академіи. Лѣтъ восемь.»

«Онъ такъ же думаетъ какъ вы?»

— «Также. Только онъ вдохновеннѣе меня.»

— «Какъ вдохновеннѣе?»

— «Онъ въ кружкѣ друзей былъ воодушевляющимъ началомъ, общею бодростью. Вглядитесь, — это замѣчательная личность…»

— «Вы его, кажется, очень любите.

— „Искренно люблю. Идеи, которыя онъ выработалъ, еще можно выработать, — это не чудо, да не у всякаго такая роскошная натура, мало кто способенъ развиться до такихъ размѣровъ…“

— „Вы пристрастны.“

— „Вглядитесь; тогда говорите. Я же разсказываю, что видѣлъ, и видѣлъ не одинъ. Онъ никогда не теряетъ своей чистоты и силы: бросьте его въ какую угодно грязь, прикройте эту грязь какими угодно формами, онъ не отвернется отъ пошлыхъ явленій жизни, вникнетъ въ нихъ, ознакомится съ ними, но къ нему не пристанетъ ничего изъ окружающей грязи. А между тѣмъ сколькихъ онъ выведетъ изъ нея, и какъ онъ при этомъ съумѣетъ пощадить самолюбіе человѣка, возстановить упадающаго въ собственныхъ глазахъ… въ минуты нравственной опасности, въ минуту скорби онъ гигантъ, вырветъ васъ на чистый воздухъ и ободритъ своею бодростью. Я видѣлъ его въ тяжелыя минуты. Онъ былъ задумчивъ, грустенъ, судорожно страдалъ, но духомъ не падалъ никогда, еще въ немъ хватало духу ободрять другихъ, часто тѣхъ самыхъ людей, которые были виною его собственнаго страданія. И какъ онъ постоянно, какъ чутко прислушивается къ людямъ…“

— „А онъ кажется такъ беззаботенъ, безпеченъ…“

— „Его исполинская работа не видна потому, что достается она ему слишкомъ легко. Что другому трудъ, то для него шутка.“

— Хорошо, что онъ васъ не слышитъ Владиміръ Степановичъ, онъ бы возгордился.»

— «Нѣтъ. Онъ все еще думаетъ, что недостаточно работаетъ.»

Снова замолкли. Кирилинъ какъ втянулся въ вереницу воспоминаній, такъ и не могъ оторваться отъ нихъ… «Да, да, роскошная натура», говорилъ онъ про себя въ полголоса, какъ-бы недоговаривая: «еслибы только его знали»… Ольга Дмитріевна тоже задумалась о сказанномъ…

— "Я что-то уже слышала о немъ прежде, " сказала она черезъ нѣсколько времени.

Кирилинъ вышелъ изъ своего забытья. Онъ вспомнилъ обстоятельства, при которыхъ говорилъ о Бѣльскомъ при Лавинской. Его удивилъ спокойный тонъ, съ которымъ она вспомнила о нихъ…

«Она не избѣгаетъ разговоровъ о Берестовѣ», подумалъ онъ; «сдѣлаемъ опытъ».

— «Да это тотъ самый Бѣльскій, дѣло котораго въ острогѣ было поручено Павлу Андреевичу, и брошено имъ на произволъ Волховитинова.»

— «Помню», коротко отвѣчала Ольга Дмитріевна.

— «Да», подумалъ Кирилинъ, вглядываясь въ лицо своей собесѣдницы, «старыхъ друзей мы еще не забыли, это ясно, но только потому, что некѣмъ ихъ замѣнить, а слабыя стороны ихъ уже сознаются… Исцѣленіе возможно».

Въ тоже время на перекресткѣ какой-то аллеи, собесѣдниковъ встрѣтилъ Рязанцевъ, съ только что пріѣхавшимъ сосѣдомъ Любецкимъ, котораго и представилъ Ольгѣ Дмитріевнѣ. Начался пустой разговоръ.

II.

На балконѣ въ тоже время происходилъ разговоръ очень сходный съ разговоромъ Лавинской и доктора. — Когда Рязанцевъ ушелъ съ своимъ сосѣдомъ, Елена Васильевна бесѣдовала съ Бѣльскимъ; дѣло шло о Кирилинѣ.

— «Вы давно знакомы съ докторомъ, Петръ Сергѣевичъ?»

— «Давно, лѣтъ восемь. Съ университета»,

— «Онъ васъ очень любитъ».

— «Вѣрю; потому что я самъ искренно люблю его. Я ему многимъ обязанъ. Прежде я, едва схвативъ нѣсколько очертаній, уже составлялъ картину цѣлаго; набросавъ эскизъ, думалъ, что окончилъ картину. Кирилинъ научилъ меня озираться въ жизни, заканчивать начатое… Да еще и теперь онъ могъ бы поучить меня многому.»

Дѣйствительно, Кирилинъ встарину часто говаривалъ про Бѣльскаго, что онъ, какъ Анибалъ, «умѣетъ побѣждать, но не умѣетъ пользоваться побѣдой». Теперь Бѣльскій скромничалъ; онъ чуть-ли не превзошелъ своего учителя.

— «Онъ хорошій, очень хорошій человѣкъ», съ искренностью замѣтила Елена Васильевна.,

— "На него можно положиться какъ на каменную гору вездѣ и во всемъ. Его не всѣ цѣнятъ по достоинству, потому что въ немъ нѣтъ внѣшняго блеска, инымъ подступъ къ нему кажется труденъ; — а напрасно: только подойди къ нему, рука его протянута всякому съ глубокой любовью. Самъ онъ мало къ кому подходитъ потому, что боится нарушить личную самобытность другихъ; онъ ничего не проситъ, но принимаетъ съ глубокой благодарностью всякій признакъ дружбы и вознаграждаетъ сторицею… Онъ все боится надоѣсть…

— "Для него это невозможно. Человѣкъ съ такимъ внутреннимъ богатствомъ надоѣсть не можетъ, онъ неисчерпаемъ, " — горячо замѣтила Рязанцева. Лиризмъ былъ до такой степени не въ характерѣ Елены Васильевны, что обратилъ на себя вниманіе Бѣльскаго. Глаза хозяйки были особенно оживлены въ теченіи всего разговора. Привыкнувъ наблюдать за собою, она сама замѣтила, что увлеклась… и замолчала…

Бѣльскій вспомнилъ разговоръ свой съ докторомъ въ тарантасѣ на гарстовской дорогѣ… и тоже задумался.

III.

Слѣдующій день еще болѣе сблизилъ Ольгу и Бѣльскаго. Петръ Сергѣевичъ старался передать Лавинской свои познанія и выводы со всевозможною ясностью, Лавинская слушала его съ напряженнымъ вниманіемъ. Рязанцевъ былъ особенно внимателенъ къ доктору. Часовъ въ одинадцать онъ даже уговорилъ Кирилина ѣхать съ собою на какія-то полевыя работы, и привезъ его обратно только къ четыремъ часамъ, повинуясь требованіямъ проголодавшагося желудка. Все это время Елена Васильевна присутствовала при бесѣдѣ Ольги съ Петромъ Сергѣевичемъ, но была молчалива, видимо разсѣяна. По возвращеніи мужа и доктора она ожила; а ввечеру снова пріѣхалъ сосѣдъ, бывшій у Николая Семеновича наканунѣ. Они что-то покупали одинъ у другого, потому Николаю Семеновичу пришлось вполнѣ отдаться своему гостю. Только изрѣдка могъ онъ выходить изъ своего кабинета въ гостиную или залу, при чемъ каждый разъ старался вмѣшаться въ разговоръ доктора съ женою. Сосѣдъ нашелъ Рязанцева несговорчивымъ до крайности, нетерпѣливымъ, даже невнимательнымъ къ разумнѣйшимъ доводамъ, и наконецъ рѣшился прекратить переговоры.

— «Вы что-то сегодня не въ духѣ, Николай Семеновичъ?»

— «Нѣтъ, ничего. Откуда вы взяли?»

— «Такъ показалось. Я лучше завтра еще у васъ побываю.»

— «Нѣтъ-съ, я къ вамъ заѣду коли такъ. А теперь пойдемте въ гостиную… Да кстати сыграемъ въ картишки. Доктора съ собою посадимъ.»

— «Можно бы, да заиграешься. Обѣщалъ я домой пораньше».

— «Ничего. Сегодня не кончимъ, завтра у васъ доиграемъ. Вы позволите доктора къ вамъ привезти?»

— «Очень буду радъ. Я давно его зову, да не зазову»..

— «Пригласите сегодня. Ужь я его уговорю, завтра вмѣстѣ пріѣдемъ»…

Кирилина засадили за карты. Елена Васильевна поговорила съ Ольгой, потомъ взяла какую-то книгу и стала читать.

Такъ кончился день. По душѣ пришелся онъ только Ольгѣ да Бѣльскому. Придя въ свою комнату, Ольга задумчиво опустилась на кресло. Она была утомлена. Все, что она слышала и видѣла вокругъ себя, слишкомъ возбуждало ея жизнь, не могло не потрясти ее. Со всѣхъ сторонъ въ Гарстовѣ она встрѣчала привѣтъ и ласку; привѣтъ можетъ быть не болѣе искренній, чѣмъ привѣтъ Аполинаріи, привѣтъ конечно менѣе полный, чѣмъ привѣты Натальи Михайловны, но привѣтъ по характеру своему болѣе сродный и близкій человѣку; Ей бывало говорили: «Жизнь трудна, дорогое дитя; жизнь — тягостное испытаніе, но ее пройти слѣдуетъ; вооружись же рѣшимостью, прими на себя иго и выдержи его ради надежды на будущее, — а мы тебѣ поможемъ своей любовью». Ее призывали къ покорному страданію и голубили, чтобы подержать въ неизбѣжныхъ мукахъ…

«Жизнь свѣтла», сказали ей теперь, «пойдемъ на ея свѣтлый праздникъ. Вооружись рѣшимостью на первое время — и скоро наслажденіе жизнью будетъ тебѣ доступно. На пути этомъ мы тебя не оставимъ. Забудь сумрачныя грезы и прими отрады бытія».

— «Что это?» думала она, «я ничего подобнаго не слыхала. Это новый міръ… страшно… а между тѣмъ…»

И вотъ передъ ней вставали вопросы, возникавшіе въ монастырѣ, и поразительно различны были эти вопросы отъ новыхъ вопросовъ…

— «Куда спастись отъ жизни? гдѣ найти пріютъ?» спрашивалось прежде.

— «Какой же путь принять для того, чтобы придти къ наслажденію жизнью», спрашивалось теперь.

— «Нѣтъ счастья на землѣ, гдѣ менѣе горя»?

— «Земля богата счастьемъ, гдѣ лучшій путь къ нему»?

Тамъ покорность отчаянья, здѣсь стремленіе надежды.

Голова кружилась у бѣдной дѣвушки.

Тихій стукъ въ двери разбудилъ ее отъ думы.

— «Вы еще не спите»? спросила, пріотворивъ дверь, Елена Васильевна. «Можно войти? Да вы еще и не раздѣвались! Мнѣ не спалось, я пришла въ гостиную, вижу у васъ огонь… Я думала: здоровы ли вы, не нужно ли вамъ чего? Простите, мой другъ, я уйду… Ложитесь, пора».

— «Благодарю», отвѣчала Ольга. «Ужь поздно»?

— «Часъ. Да развѣ вамъ спать не хочется»?

— «Мнѣ тоже не спится».

Елена Васильевна поставила свѣчку на столъ и сѣла противъ Ольги.

— «Что съ вами?» спросила она… «Виновата впрочемъ, я по имѣю никакого права на ваше довѣріе и не допрашиваю васъ. Я только по опыту знаю, какъ тяжело иногда не знать, съ кѣмъ подѣлиться мыслью, кому предложить вопросъ, смущающій до глубины души… Можетъ быть, вы мало меня разгадали, но какъ скоро я заслужу ваше довѣріе, — я не употреблю его во зло».

Голосъ Елены Васильевны звучалъ непритворною лаской. Такимъ голосомъ говоритъ только люди, сами проникнутые скорбью и подавленные одиночествомъ, сквозь этотъ голосъ слышится, до какой степени они сами удручены тоской и требуютъ участіи. Голосъ этотъ глубоко проникъ Ольгу Дмитріевну. Пристально, продолжительно взглянула она на Рязанцеву, и, быстро взявъ ея руку, сказала:

— «Я вамъ и теперь вѣрю, вполнѣ вѣрю, Елена Васильевна».

Рязанцева притянула ее къ себѣ и горячо поцѣловала. Ей самой нужна была ласка и эту жажду ласки она хотѣла утолить, лаская другихъ. Ольга это почувствовала. Не нужно много опытности, чтобы почувствовать это.

— «Вы сами смущены, Елена Васильевна», проговорила она. «Я вамъ вѣрю, вѣрьте же и вы мнѣ».

— «Меня какъ-то все страшитъ».

— «И вамъ страшно»?

— «Что»?

— «Я сама не знаю что. Только мнѣ страшно, я не знаю почему».

— «Я вдумывалась въ свой страхъ, и поняла его. Все, чѣмъ я жила до сихъ поръ, оказывается несостоятельнымъ; все, что я считала рѣшеннымъ, оказывается рѣшеннымъ невѣрно; все, на чемъ я было успокоилась, — не удовлетворяетъ меня болѣе… Я долго не знала, чѣмъ замѣнить свой старый міръ, теперь вижу…»

— «Видите»? нетерпѣливо ворвалась Ольга съ вопросомъ въ мечтательную рѣчь Елены Васильевны.

— «Кажется, вижу, и»…

— «И»?

— «И не смѣю рѣшиться»…

— «Вы, покрайней мѣрѣ, видите выходъ»?

— «Такъ вотъ въ чемъ и ваша забота?… Дорогое дитя, вамъ ли она тяжела. У васъ только одно не рѣшено: какимъ путемъ выйти, путей слишкомъ много, но выходъ вездѣ возможенъ»…

— «Гдѣ же»?

— «Не знаю гдѣ именно; я мало знаю вашу прошлую внутреннюю жизнь, чтобы опредѣлить лучшій путь; но одно могу вамъ сказать съ достовѣрностью: только не переставайте внимательно вглядываться въ жизнь; вы его найдете».

— «Охъ, у меня и теперь уже голова кружится».

— «Вѣрю, другъ мой, очень вѣрю».

— «Да какой это новый міръ? Какъ же это: все, чѣмъ я жила негодно? я вижу это, вижу; не хочу видѣть и вижу»…

— «Такова сила мысли, сказалъ мнѣ какъ-то Кирилинъ на подобное восклицаніе.»

— «Да развѣ мы прежде не думали»?

— «И я спросила тоже. — „Вы мечтали“, отвѣтилъ онъ.»

— «А Бѣльскій мнѣ сказалъ сегодня: тѣмъ, кто забилъ себѣ мысль, трудно перенести первые приступы мысли — но блаженъ, безконечно блаженъ тотъ, кто пересталъ бояться ея разрушительной силы и вѣритъ въ ея творческую мощь. Она не обманетъ вѣрующихъ».

— «Какъ вы запомнили его слова».

— «Я старалась запомнить ихъ».

— «Онъ правъ».

— «Правъ?»

— «Впрочемъ не знаю. Я сама»…

Елена Васильевна остановилась. Въ сосѣдней комнатѣ, въ гостиной, послышался шумъ передвинутой мебели…

— «Кто тамъ?» спросила хозяйка.

Послышались торопливые шаги по направленію къ залѣ. Елена Васильевна схватила свѣчу и подошла къ дверямъ. Черезъ открытую дверь залы она узнала мужа, торопливо шедшаго къ спальнѣ.

— «Только этого не доставало», подумала Елена Васильевна.

Рязанцевъ давно ревновалъ жену, и Елена Валильевна давно замѣтила его ревность, но она не думала, чтобы онъ могъ унизиться до шпіонства.

Медленно отошла она отъ двери. Потомъ остановилась на полминуты, вздохнула, и проведя рукою по лбу, какъ бы отгоняя неумѣстную мысль.

— «Прощайте мой другъ», сказала она Ольгѣ, и крѣпко поцѣловала ее.

— «Что вы»?

— «Ничего», разсѣянно отвѣчала Рязанцева, «спите».

Ольга нѣсколько успокоилась отъ разговора съ Рязанцевой, однако думы не оставляли ее. Она стала раздѣваться. Потомъ, ложась, хотѣла было помолиться какъ обыкновенно, но молитва ея была разсѣяна, ей не молилось…

И сонъ ея былъ чутокъ; не глубокъ.

— «Такова сила мысли, сказалъ Кирилинъ.» Неудержимо настойчивъ ея напоръ.

IV.

Вторникъ. Сегодня въ Гарстово пріѣдетъ Марья Михайловна съ семействомъ. Какая скука!

Кирилинъ съ Бѣльскимъ встали рано. Всѣ еще спятъ: они вышли въ садъ.

— «Пора домой», замѣтилъ Кирилинъ, «я хотя и распорядился, чтобы за мной прислали нарочнаго въ случаѣ нужды, а все-таки думается… вотъ уже третій день какъ я изъ Головинскаго»..

— «Да, пора», сухо отвѣчалъ Бѣльскій.

— «Что ты со вчерашняго дня на меня такъ смотришь? будто недоволенъ чѣмъ»?

— «Ты не близорукъ»?

— «Нѣтъ, кажется… Да говори прямо».

— «Ты нарочно не былъ здѣсь такъ давно, или въ самомъ дѣлѣ только оттого и не заѣзжалъ сюда, что не случилось быть въ этой сторонѣ»?

— «Нарочно», сумрачно отвѣчалъ Кирилипъ, сдвинувъ брови. Видно было, что ему это умышленное отсутствіе изъ Гарстова стоило рѣшимости. Петръ Сергѣевичъ со вниманіемъ поглядѣлъ на него…

— «Виноватъ», сказалъ онъ затѣмъ, протягивая доктору руку. Кирилипъ крѣпко пожалъ ее.

— «А ты сюда будешь ѣздить»? прибавилъ онъ. «Мнѣ дѣтей жаль, и ее жаль. Вѣдь такъ и пропадутъ»…

— «Уѣзжай сегодня».

— «Сегодня»?

— «Будь послѣдователенъ. Рѣшился отступать такъ отступай, тутъ колебаться нельзя»…

Кирилинъ промолчалъ.

— "О чемъ же думать? настаивалъ Бѣльскій. (Онъ жестоко обращался съ людьми, въ силѣ которыкъ былъ увѣренъ). «Ну?… надо рвать, рви съ корнемъ. Что ты на фабрикѣ при ампутаціяхъ царапаешь или рѣжешь? Доцарапаешься до антонова огня — что проку. Бодрѣй»!

— «Хорошо», встряхнувъ головой, какъ бы опомнившись, рѣшилъ докторъ. «А ты сегодня останься здѣсь, здѣсь будетъ много народа, поддержи Лавинскую до конца; не то она увидитъ тетку, опять того и гляди спрячется въ ограду… Ну и… впрочемъ ничего».

— «Да говори».

— «Нѣтъ, ничего. Глупъ человѣкъ бываетъ… хотѣлъ сказать: присмотрись»..

— «Не малодушничай. Заливать, такъ заливай во время».

— «Правда, правда», замѣтилъ Кирилинъ, стараясь смѣяться, «вѣдь сказано: человѣкъ глупъ»… Только глаза его не смѣялись.

Вышли друзья изъ саду. На просторномъ дворѣ встрѣтили они докторскаго кучера.

— «Сегодня поѣдемъ часовъ въ 11, Маркъ Егоровичъ».

— «Слушаю-съ».

Прошли на рѣку, къ переднему фасаду дома. Кирилинъ обернулся къ окнамъ залы.

— «Уже»? проговорилъ онъ, и направился къ крыльцу. Въ залѣ онъ увидѣлъ Елену Васильевну.

Бѣльскій послѣдовалъ за нимъ.

Рязанцева была блѣдна, какъ бы утомлена.

— «Здравствуйте, Елена Васильевна. Какъ вы рано поднялись сегодня»?

— «Ахъ, здравствуйте, докторъ».

— «Вы нездоровы?»

— «Нѣтъ… Здравствуйте Петръ Сергѣевичъ. Вы гуляли»?

— «Прошлись по саду».

— «Славный день. Мы поѣдемъ къ Алексѣевскому колодцу… Сегодня наберется много народу. Пожалуйста, господа, помогите, народъ не все веселый»…

— «Мнѣ жаль не удается помочь вамъ», перебилъ Кирилинъ.

— «Вы развѣ ѣдете»?

— «Въ 11 часовъ», спокойно отвѣчалъ докторъ.

Елена Васильевна сразу не нашла отвѣта. На лицѣ ея промелькнуло выраженіе, за которымъ, кажется, должна была слѣдовать просьба: «Останьтесь», но она обратила вниманіе на спокойное выраженіе лица доктора и мгновенно перемѣнилась.

— «Въ 11? даже до завтрака»… замѣтила она какъ бы хладнокровно, «ваши лошади здѣсь? а не то я велю, чтобы наши были готовы».

Она протянула, руку къ колокольчику.

— «Не безпокойтесь, я на своихъ», остановилъ ее Кирилинъ.

— «А вы хоть денекъ еще останьтесь съ нами, Петръ Сергѣевичъ», особенно привѣтливо обратилась затѣмъ Рязанцева къ Бѣльскому.

Бѣльскій поклонился.

— «Вы очень милы, я въ васъ была увѣрена».

— «Мнѣ дѣлать нечего, я могу располагать собою».

— «Ахъ да, Владиміра Степановича больница зоветъ въ Головинское»!

Елена Васильевна видимо достигала своей цѣли. Бѣльскій замѣтилъ, какъ кровь бросается въ голову доктора, вспомнилъ, что въ извѣстныхъ случаяхъ примиреніе опаснѣе ненарушимаго согласія.

— «А что такое за Алексѣевскій колодезь»? хотѣлъ было спросить онъ для того, чтобы перенести разговоръ на менѣе жгучую почву… Но не успѣлъ… Едва успѣла Елена Васильевна насмѣшливо проговорить послѣднія слова, какъ уже Кирилинъ возразилъ:

— «Положимъ, Елена Васильевна, больница требуетъ моего присутствія. Что же, по вашему мнѣнію, мнѣ слѣдуетъ забывать ее»? Голосъ его былъ страненъ, явно, что онъ подавилъ въ себѣ какое-то другое возраженіе, и это насиліе было ему тяжело… Недолго выдержала Рязанцева роль, принятую на себя по стариннымъ воспоминаніямъ, она почувствовала, что Кирилину больно, и оказалась неспособною къ продолженію пытки.

— «Не сердитесь», сказала она, взявъ доктора за руку, «я шутила; это старая привычка, дурная привычка… извините. Вамъ нужно ѣхать, потому вы и ѣдете; вы иначе бы не уѣхали. — Скажите, скоро вы воротитесь»?

Бѣльскій не спускалъ глазъ съ Кирилина; онъ понялъ, что ему не легко, и упорнымъ взглядомъ какъ бы вызывалъ его къ самообладанію.

— «Не знаю. Какъ смогу»! коротко отвѣчалъ докторъ. «У меня дѣла много… Кого вы сегодня ждете»?

— «Скучный народъ», отвѣчала Рязанцева голосомъ ясно обличавшимъ, что ее занимаетъ не то, о чемъ она говоритъ. — «Марья Михайловна съ семьей, Любецкій, да еще не утерпитъ священникъ — придетъ съ своей попадьей — я это чувствую — онъ давно не былъ… Аполинарія пріѣдетъ, обѣщала навѣстить Ольгу»…

Спустя нѣсколько времени въ залу вошла Лавинская, затѣмъ и Рязанцевъ. Онъ былъ не въ духѣ, это было ясно. Елена Васильевна вспомнила наблюденія мужа, Кирилинъ уѣзжалъ, — день начинался несвѣтло…

— «Что ты такъ нахмурился»? спросила Рязанцева мужа, какъ скоро онъ поздоровался съ гостями.

— «Ничего», отвѣчалъ Николай Семеновичъ, «надо къ Любецкому ѣхать дѣло кончить… Поѣдемте вмѣстѣ, докторъ. Онъ васъ звалъ, надо поѣхать»…

— «Я черезъ полчаса въ Головинское ѣду».

— «А»! вдругъ просвѣтлѣвъ, произнесъ Рязанцевъ: «это другое дѣло. Обязанность, обязанность; тутъ мѣшать не смѣю… Да скучно ѣхать одному».

— «Пошли попросить его самого сюда», предложила Елена Васильевна.

— «Я мимо поѣду, напишите записочку, я завезу», прибавилъ Кирилинъ.

— «Вы сейчасъ ѣдете»?

— «Въ 11. Теперь половина одинадцатаго, черезъ полчаса».

— «Сдѣлайте одолженіе Я сейчасъ напишу».

Николай Семеновичъ вышелъ въ свой кабинетъ. Въ залѣ водворилось молчаніе. Каждый изъ присутствующихъ, кромѣ Ольги, имѣлъ бы сказать многое, да не вслухъ; кое-что бы впрочемъ сказалось и вслухъ, да черезъ четверть часа надо прекратить разговоръ, такъ начинать не стоило, не знаешь съ чего начать. Томительно такое молчаніе. Бѣльскій хотѣлъ было нарушить его, но потомъ подумалъ «зачѣмъ»? и, не найдя отвѣта, продолжалъ молчать.

Вошелъ Рязанцевъ съ письмомъ въ рукахъ.

— «Вотъ передайте пожалуйста», проговорилъ онъ отдавая письмо Кирилину.

Въ тоже время Маркъ Егоровичъ подалъ тарантасъ. Докторъ отправился сложить свои вещи. Рязанцевъ остался въ залѣ и распространился о погодѣ. Ему со всѣхъ сторонъ отвѣчали сухо; каждый думалъ о своемъ. Кирилинъ возвратился, откланялся. Рязанцевъ былъ съ нимъ любезенъ до крайности, не отступалъ отъ него ни на шагъ. Докторъ едва успѣлъ пожать руку Елены Васильевны, но при этомъ рукопожатіи во взорѣ Рязанцевой сказалось такъ много, что врядъ ли словомъ можно высказать столько. Николай Семеновичъ не спускалъ глазъ съ жены и чуть не захрипѣлъ со злости.

Всѣ вышли на крыльцо проводить доктора.

Тарантасъ тронулся. Провожавшіе возвратились въ комнаты… Елена Васильевна была грустна; ей какъ будто пріотворили двери жизни, да, не давъ войти въ нихъ, снова закрыли передъ нею.

— «Ну такъ-то лучше», подумалъ Бѣльскій, «жаль его, а дѣлать нечего, надо сломиться, — сломится».

Ольга видѣла, что въ происходившихъ передъ нею сценахъ былъ какой-то внутренній смыслъ, но что онѣ означали — она не понимала. Одно уяснялось ей все больше и больше: «дѣйствительность сплетается изъ столкновенія внутреннихъ силъ отдѣльнаго человѣка съ окружающимъ его міромъ; значитъ, жизнь кроется внутри человѣка, а не въ отвлеченныхъ идеяхъ.» Она путалась въ этихъ представленіяхъ, но ясно сознавала ихъ общее поученіе: «Ты еще не знаешь жизни, не отказывайся отъ нея, не изучивъ ея.»

Разнообразныя впечатлѣнія, очевидно, уединяли каждаго отъ прочихъ. Только Рязанцевъ дышалъ какъ человѣкъ, котораго долго давило что-то, и у котораго съ сердца только что скатился тяжелый камень. Онъ даже сталъ добръ, онъ и началъ разговоръ.

— «Ну-съ, Ольга Дмитріевна, какъ же вы изволили почивать?» началъ онъ. «Я вамъ сегодня еще не успѣлъ двухъ словъ сказать…»

— «Хорошо, очень вамъ благодарна.»

— «Вотъ сегодня и тетушка ваша пріѣдетъ, увезетъ васъ. Вы насъ забудете…»

— «Я такъ пріятно провела здѣсь время, что забыть Гарстово трудно…»

— «Такъ не забывайте же. Почаще насъ навѣщайте. Мы вамъ душевно рады…»

Онъ взялъ руку Ольги въ обѣ свои руки и крѣпко пожалъ ее. Не знаю, поняла ли Ольга, что это рукопожатіе не столько выражало расположеніе Рязанцева къ ней, сколько желаніе излить чѣмъ нибудь свою радость объ отъѣздѣ доктора. Елена Васильевна видѣла, что мужъ вступилъ въ разговоръ съ Лавинцевой, прошла было въ свою комнату. Едва Рязанцевъ замѣтилъ ея отсутствіе, какъ досада снова отразилась на его лицѣ. Бѣльскій перерывалъ ноты на этажеркѣ.

— «Это вы вчера играли, Ольга Дмитріевна?» спросилъ онъ, отыскавъ какую-то тетрадь.

Не успѣла Ольга обернуться къ Бѣльскому, чтобы взглянуть на ноты и дать отвѣтъ, какъ исчезъ и Николай Семеновичъ.

Нахмуренный вошелъ онъ въ комнату Елены Васильевны и засталъ ее передъ зеркаломъ. Глаза ея были немного красны. Она, казалось, плакала, по превозмогла себя и старалась придти въ нормальное состояніе, чтобы снова выйти въ залу…

— «Ну?» отрывисто проговорилъ Рязанцевъ.

Елена Васильевна вопросительно поглядѣла на него. Николай Семеновичъ видимо готовъ былъ разразиться.

— «Наплакались?» продолжалъ онъ, стараясь вызвать сцену.

Вмѣсто отвѣта Рязанцева снова презрительно подняла глаза на мужа и направилась къ двери. Николаю Семеновичу кровь бросилась въ голову, онъ совсѣмъ потерялъ сознаніе.

— «Отвѣчайте же!» глухо промычалъ онъ, схвативъ жену за руку и посадивъ ее на ближнее кресло.

Елена Васильевна продолжала глядѣть на него съ тѣмъ же спокойнымъ презрѣніемъ и какъ будто спрашивая: «Что же дальше?»

— «Ну-съ?»

— «Ты съ ума сошелъ!»

— «Нѣтъ еще; а хочу чтобы…»

— "Выпей стаканъ воды и приходи въ гостиную, " усмѣхаясь прервала Елена Васильевна и на этотъ разъ безпрепятственно вышла изъ комнаты.

Рязанцевъ чувствовалъ, что остался въ дуракахъ. Онъ пошелъ бродить по саду.

Въ залѣ Елена Васильевна встрѣтила цѣлую толпу. Только что пріѣхали Аполинарія, Марья Михайловна съ мужемъ и дочерью, уѣздной барышней лѣтъ 17-ти. Генеральша по обыкновенію уже пищала и шумѣла на полдома. Петръ Богдановичъ мѣрною рѣчью старался войти въ разговоръ, но останавливался на полусловахъ, перебиваемый женой. Зиночка Дрейсигъ вѣшалась на плечи своей кузинѣ, опускала глазки передъ Бѣльскимъ. Приходъ Елены Васильевны обратилъ на нее вниманіе всѣхъ.

— "Здравствуйте, Марья Михайловна, " привѣтливо говорила хозяйка, на лицѣ которой не оставалось и слѣда только-что выдержанной сцены; «очень рада васъ видѣть.»

— «Я вамъ за Олиньку такъ благодарна. Надоѣла она вамъ.»

— «Напротивъ, мы большіе друзья стали. Здравствуйте, Петръ Богдановичъ.»

Генералъ акуратно поклонился.

— "Здравствуйте, Зиночка, " И чтобы сразу свободно поставить дѣвушку въ домѣ, Елена Васильевна радушно взяла ее за обѣ руки, прибавивъ: "будьте какъ дома, ваша кузина надѣюсь засвидѣтельствуетъ вамъ, что у насъ стѣсняться не надо… Здравствуйте, матушка, " особенно ласково обратилась она къ Аполинаріи.

Пока Рязанцева говорила съ Зиночкой, Ольга успѣла шепнуть Бѣльскому: «Пожалуйста, Петръ Сергѣевичъ, займите чѣмъ нибудь кузину, мнѣ надо поговорить съ Аполинаріей.»

— "Перейдемте въ гостиную, « — продолжала хозяйка, „да вотъ позвольте представить вамъ: Бѣльскій, Петръ Сергѣевичъ.“

Бѣльскій раскланялся съ маменькой Дрейсигъ и подошелъ къ дочкѣ. Елена Васильевна раздѣлила свои заботы между генеральской четой. Переселились въ другую комнату. Аполинарія съ Ольгой остались въ залѣ…

— „Ну что, Олинька, какъ тебѣ живется?“ спросила монастырка.

И собесѣдницы крѣпко поцѣловались.

— „Хорошо!“ продолжала Аполинарія.

— „Сама не знаю. И хорошо, и дурно.“

— „Что же?“

— „Я ничего не понимаю вокругъ себя.“

— „Елена Васильевна не любезна что ли?“

— „О нѣтъ, напротивъ, она… да впрочемъ я и ее не понимаю.“

Аполинарія не догадывалась въ чемъ именно дѣло, но видѣла ясно, что внѣмонастырская жизнь произвела на Ольгу сильное впечатлѣніе.

— „Да говори прямѣе, мой другъ, иначе какъ же мнѣ отвѣчать тебѣ?“

— „Да я сама не знаю, что во мнѣ происходитъ. Вокругъ говорятся рѣчи, которыхъ я не слыхивала; заглянешь въ людей, въ нихъ совсѣмъ не то, что кажется снаружи… Весь свѣтъ такъ страненъ, что я не знаю, какъ подойти къ нему.“

— „Что же страннаго? Не возьму я въ толкъ, Олинька. Что ты слышишь, что видишь? Люди какъ люди, не понимаю, родная. Что дѣлать… отъ свѣта что ли я отвыкла.“

Ольга задумалась. Пойми она жизнь сколько нибудь, она не могла бы ожидать другого отвѣта отъ Аполинаріи, но она жизни не понимала и недоумѣніе монахини давило ее. Она, такъ ждала своего стараго друга, она такъ надѣялась, что именно Аполипарія разъяснитъ ей все, отогрѣетъ ее… На глазахъ Лавинской навернулись слезы.

— „Что съ тобою?“ спросила, помолчавъ, монахиня.

— „Ничего!“ какъ бы опомнясь, отвѣтила Ольга.» Пойдемте въ гостиную, еще тетенька обидится."

Она встала, и твердо отправилась въ другую комнату. Аполинарія пристально глядѣла на нее и удивлялась, не понимая, что дѣлается съ нею.

Въ гостиной шелъ разговоръ совсѣмъ другого характера.

— «Такъ и вы на зиму сбираетесь въ Я***?» спрашивала Елена Васильевна у генеральши.

— «Надо будетъ. Хотѣли въ Москву или въ Петербургъ, что ли… Да вотъ Петръ Богдановичъ говорятъ, что но хозяйству нужно…»

— "Да вы сами изволите знать, " затянулъ было генералъ.

— "Я думаю Еленѣ Васильевнѣ подробности не интересны, " перебила его жена. «У насъ знаете правильная рубка вводится; по лѣсному хозяйству глазъ нуженъ. А то въ Петербургѣ бы лучше, у мужа тамъ связей много, все товарищи по службѣ… Я уже не разъ говорила ему, что напрасно въ отставку вышелъ… (На службѣ Петра Богдановича не оставили)… Совѣстно. Другіе служатъ, пользу приносятъ, ну и мѣста получаютъ…»

— "Видите ли, " началъ было опять Дрейсигъ.

— «Здѣсь же въ Я*** скучно; — вы сами знаете, — губернское общество какъ же передъ столичнымъ…»

Между тѣмъ, благодаря односложнымъ отвѣтамъ Зиночки, у Бѣльскаго истощились темы для разговора. И онъ, и Зиночка молчали уже минутъ съ пять, слушая маменьку…

— «А вы помните Петербургъ?» спросилъ Петръ Сергѣевичъ у своей собесѣдницы.

— «Не помню.»

— «А вы давно изъ Петербурга?»

— «Нѣсколько лѣтъ.»

— «И долго тамъ прожили?»

— «Да.»

— «А вы…»

Марья Михайловна давно прислушивалась къ отвѣтамъ дочки.

— «Полно, Zenaïde, что это ты? Можетъ ли быть, чтобы не помнила… Не въ пеленкахъ же оттуда…»

Зиночка покраснѣла.

— «Я вотъ вовсе не помню Москвы, а до десяти лѣтъ почти безвыходно жилъ въ Москвѣ…» старался было вмѣшаться Бѣльскій.

— "Напрасно вы ее извиняете, " перебила генеральша, «что это она дурочкой прикидывается.»

Покраснѣла не одна Зиночка, и Бѣльскому, и Еленѣ Васильевнѣ стало неловко.

— "Я не подозрѣвалъ, чтобы ваши слова были сказаны въ обвиненіе Зенаиды Петровны, потому и не извинялъ никого, а просто разсказывалъ фактъ изъ своей жизни, " сказалъ Бѣльскій. «Скажите, Елена Васильевна, наша прогулка къ колодцу отложена?»

— «О нѣтъ, если только Марья Михайловна согласится.»

— «Я знаете всегда согласна, не люблю мѣшать удовольствіямъ; сама очень рада повеселиться…»

— «Мы собираемся чай пить къ Алексѣевскому колодцу…»

— "Кушать пожалуйте, " доложилъ лакей. Пошли къ завтраку. Ольга съ Аполинаріей вошли въ гостиную едва ли не за минуту до доклада…

Генеральша встрѣтила племянницу очень неодобрительнымъ взоромъ.

Дрейсигъ привыкли обѣдать въ 2 часа, потому на этотъ разъ въ Гарстовѣ день распредѣленъ былъ такъ: завтракъ подали въ часъ, но обиліемъ своимъ онъ могъ замѣнить обѣдъ; а въ четыре предпринималась прогулка. У колодца готовился чай съ усиленнымъ провіантомъ.

Завтракъ рѣшительно не клеился, не смотря на находчивость Елены Васильевны и Бѣльскаго: Рязанцевъ дулся, Зиночка не смѣла слова сказать при матери, Дрейсигъ не успѣвалъ договорить ни одного предложенія, перебиваемый супругой, Марья Михайловна конфузила всѣхъ своимъ обхожденіемъ съ дочерью и мужемъ, Ольга была задумчива, Аполинарія старалась разгадать перемѣну, происшедшую въ Ольгѣ.

Часа въ два съ половиной пріѣхалъ Любецкій. Около того же времени явился и священникъ съ женою.

Ольга съ Зиночкой, и Бѣльскимъ, и отцомъ Іоанномъ сидѣли на балконѣ; Любецкій гулялъ по саду, толковалъ съ Рязанцевымъ, Елена Васильевна въ гостиной слушала превосходительную чету, попадья завладѣла Аполинаріей…

— «И долго вы пробыли въ монастырѣ?» спросилъ между прочимъ Бѣльскій у Ольги.

— «Мѣсяца два. Тамъ хорошо.»

— «Можетъ быть, только не для меня.»

— «Почему?»

— «Все потому же. Я не могу оторваться отъ людей. Въ сліяніи съ ними моя жизнь, въ этомъ сліяніи я чувствую себя дѣятельнымъ распорядителемъ своей судьбы, силой. Признать человѣка червемъ и отказаться отъ правъ разумной самобытности я не могу…»

— «Да на что мы людямъ? Еще вы туда, сюда; а мы, женщины?»

— «Я уже говорилъ вамъ какъ-то, что, благодаря настоящему общественному строю, чуть ли не отъ каждой женщины приходится слышать эту мысль о собственной слабости…»

— «И вы я знаю, не оправдываете этой мысли.»

— «Не могу оправдать, Ольга Дмитріевна. Женщина, не смотря на настоящія условія, неблагопріятныя ея развитію, ежедневно доказываетъ свою способность къ болѣе широкой дѣятельности.»

— «Я поняла васъ тогда, вполнѣ поняла; и вѣрю, что когда нибудь при другихъ обстоятельствахъ женщина займетъ свое мѣсто въ обществѣ, а до тѣхъ поръ?..»

— «До тѣхъ поръ остается поприще еще болѣе привлекательное для отдѣльныхъ лицъ — приготовить путь къ этому возвышенію женщины, собственнымъ примѣромъ показать его возможность.»

— «Вотъ объ этомъ мы и начали говорить вчера, да не успѣли договориться. Скажите же…»

Но священникъ прервалъ Ольгу. Слова Бѣльскаго о монастырской жизни обратили на себя его вниманіе, онъ хотѣлъ прислушаться къ сужденіямъ молодого человѣка по этому вопросу… Видя, что разговоръ принимаетъ другой оборотъ, —

— «Позвольте», остановилъ отецъ Іоаннъ. «Вотъ они изволили сказать, что монастырскую жизнь не одобряютъ..! Какъ же такъ-съ?»

Бѣльскій старался уклониться отъ спора, но священникъ настоятельно продолжалъ его… Ольга слушала съ напряженнымъ вниманіемъ. Мало-по-малу однако лицо ея стало оживляться болѣе беззаботнымъ выраженіемъ…

«Зиночка, въ садъ!» съ свѣтлой, отрадной улыбкой обратилась она наконецъ къ кузинѣ. «Бѣгомъ, скорѣе!»

Дѣвушки, громко смѣясь, побѣжали по широкой аллеѣ.

Зиночка давно скучала.

Споръ прекратился. Отецъ Іоаннъ нахмурился и прошелъ въ гостиную.

Минутъ пять спустя Лавинская и Дрейсигъ встрѣтили Бѣльскаго на поворотѣ какой-то аллеи…

— "Подите сюда, Петръ Сергѣевичъ, " подозвала его Ольга. «Дайте руку; вы сегодня очень милы… Мнѣ такъ легко… Я уѣзжаю сегодня; вы навѣстите меня у тетушки? Зиночка, ты хозяйка, приглашай же…»

— "Я думаю, что maman будетъ очень рада, " произнесла Дрейсигъ.

Бѣльскій отвѣчали, ей чѣмъ-то въ родѣ поклона, и отъ чистаго сердца пожалъ руку Лавинской.

V.

Прогулка удалась вполнѣ. Ольга и Бѣльскій увлекли все общество своею веселостью. Насталъ вечеръ. Экипажъ Дрейсига заложенъ. Аполинарія съ Бѣльскимъ ѣдутъ завтра утромъ, — нельзя же пріѣхать въ монастырь ночью.

— "Ну, намъ пора домой, " начала собираться генеральша, «позвольте еще разъ поблагодарить васъ за сегодняшній день и за племянницу…» сказала она Рязанцевой.

И Ольга подошла къ Еленѣ Васильевнѣ. Онѣ крѣпко, молча поцѣловались.

— "Марья Михайловна я съ васъ беру обѣщаніе почаще отпускать ко мнѣ Ольгу… Мы большіе друзья, " прибавила затѣмъ хозяйка, «а вы, Ольга, помните, что мы говорили вчера вечеромъ въ вашей комнатѣ…»

Лавинская пожала руку Елены Васильевны.

— "Помните же и мой отвѣтъ, " дополнила она…

— "А съ вами когда мы увидимся, дорогая? меня не забывайте, " — съ глубокой лаской прибавила Ольга, обращаясь къ Аполинаріѣ. Странное чувство овладѣло ею при этомъ. Еще недавно, за нѣсколько дней она. прибѣгала къ Аполинаріѣ какъ къ покровительницѣ, еще въ то же утро она надѣялась найти убѣжище около нее, — теперь же ей казалось, что она сама бы пріютила своего стараго друга; она ощутила свои силы, сознала, что уже одна рѣшимость жить самобытно сообщаетъ человѣку крѣпость, превосходящую крѣпость лучшихъ пассивныхъ натуръ.

Пошли усаживаться. Въ дверяхъ Бѣльскій раскланялся съ Марьей Михайловной.

— "Надѣюсь, вы навѣстите и насъ, " сказала генеральша, отвѣчая на его поклонъ.

Карета отъѣхала, и не успѣла еще она выѣхать изъ Гарстова, какъ генеральша уже напустилась на Зиночку…

— "Ну, матушка, лучше бы ты дома сидѣла на скотной гдѣ нибудь… увалень какой народился, двухъ словъ сказать не умѣетъ… Стыдиться должна…

Бѣдная дѣвочка молчала.

— «Да отвѣчай же… Что молчишь? Экая гадкая… И мать-то изъ нея слова не выжметъ…»

— "Она застѣнчива, " заступился было отецъ.

— «Ну вы-то бы не мѣшались!… застѣнчива, передъ матерью застѣнчива!… мало школена… вотъ я ее выучу…»

Въ каретѣ водворилось молчаніе. Тяжело было Зиночкѣ, а Ольгѣ чуть-ли еще не тяжелѣе за нее; въ Ольгѣ зарождалась любовь къ человѣчеству и обида человѣческой личности глубоко напечатлѣвалась въ ея сердцѣ…

Вотъ Дубровки. Карета остановилась. Зиночка думала, что первою выйдетъ Марья Михайловна! Марьѣ Михайловнѣ показалось удобнѣе сперва выпустить дочку.

— «Ну полѣзай же, матушка, чего заснула!» Зиночка поспѣшила выйти, пробормотавъ что-то въ свое оправданіе.

— «Поворчи еще!» преслѣдовала ее мать, вылѣзая изъ экипажа съ помощью лакея.

Въ прихожей грязная горничная стремглавъ выбѣжала на встрѣчу къ барынѣ, чтобы принять ея шляпку и бурнусъ, но генеральша не осталась довольна и ея поспѣшностью, нашла время дать окрикъ и ей. Зиночка прямо прошла въ свою комнату, такъ что Марья Михайловна, выйдя въ залу, не встрѣтила дочери.

— «Гдѣ барышня!» спросила она у горничной.

— «Къ себѣ-съ прошли, вѣрно раздѣться.»

— «Это еще что за прятки?…»

Зиночка въ это время показалась на порогѣ…

— «Откуда это, матушка?» встрѣтила ее мать.

— «Я только шляпку сняла…»

— «Отвѣчай еще!»

Зиночка еще не привыкла къ Ольгѣ, потому обхожденіе матери на этотъ разъ отозвалось ей особенно тяжело. Лицо ея выразило грусть.

— «Нахмурься теперь!… только этого недоставало… экая дрянная дѣвчонка!… пошла вонъ.»

Зиночка съ радостью повиновалась. Ольга подошла къ теткѣ.

— "Виновата, ma tante, я устала, " проговорила она, «позвольте мнѣ оставить васъ.»

Спокойный ли голосъ Ольги подѣйствовалъ на Марью Михаиловну, стѣснялась ли она еще передъ племянницей, но отвѣтила она довольно любезно:

— «Ступай, мой другъ, Господь съ тобою; я тебя съ Зиночкой въ одну комнату тамъ на верху помѣстила.»

«Очень рада. Покойной ночи.»

«Прощайте.»

Генеральша протянула Лавинской свою руку, Ольга пожала ее… Марья Михайловна разсчитывала на поцѣлуй, и Ольга поняла ее, но не могла превозмочь своего отвращенія къ притворной ласкѣ.

«Да скажи дурѣ-то нашей, чтобы она не вздумала не простясь улечься, вели ей сойти…»

«Кому?»

«Да Зенаидѣ Петровнѣ.»

«Зиночкѣ?»

«Да.»

Ольга вошла въ приготовленную ей комнату. Зиночка перебирала что-то въ комодѣ. Лавинская подошла къ ней, и, взявъ за руку, ласково сказала:

«Тебя мать еще внизъ зоветъ.»

«Еще!» повторила Зиночка, какъ будто подумавъ: «Когда же это все кончится?» пожала плечами и вышла.

Ольга проводила ее глазами. «Какая жизнь!» подумала она. Ей вспомнились покойница Наталья Михайловна и Аполинарія, — ласки, встрѣчавшія ее повсюду на жизненномъ пути. Отъ этого сравненія положеніе Зиночки казалось ей все болѣе и болѣе тягостнымъ… «И какъ она все это выноситъ?» спрашивала себя Ольга, когда молодая Дрейсигъ снова вошла въ комнату. Ольга пристально поглядѣла на нее. Лицо Зиночки выражало почти довольство. «День прошелъ, до завтра можно быть спокойной.» Ольга бросилась къ ней и поцѣловала крѣпко, крѣпко… Зиночка поняла этотъ поцѣлуй, онъ тѣсно сблизилъ ихъ…

Привѣтливо встрѣчаетъ тебя жизнь, моя радость. Не успѣла ты заглянуть ей прямо въ глаза; не успѣла понять, что она, расширяется но мѣрѣ нашего сближенія съ человѣчествомъ, какъ уже тебѣ выпала завидная доля приголубить и пріютить человѣка; и привѣтъ твой принятъ, и ты можешь насладиться счастьемъ, рѣчь о которомъ еще за три, четыре дня казалась тебѣ юношеской мечтой. Впередъ, впередъ дорогой другъ! жизнь на этомъ пути малѣйшій трудъ вознаграждаетъ сторицею, и нѣтъ угла на землѣ, гдѣ бы онъ заграждался, и нѣтъ силы, которая бы могла разрушить это счастье… ты избрала благую часть, которую ничто и никто отъ тебя не отниметъ…

ГЛАВА ВОСЬМАЯ.

I.

ПИСЬМО РЯЗАНЦЕВОЙ КЪ ОЛЬГѢ.

27 августа. Гарстово.

Вотъ уже три недѣли какъ мы разстались, мой другъ, да въ послѣдній разъ вы меня и посѣтили-то на слишкомъ короткое время. Мнѣ очень скучно безъ васъ. Соберитесь же опять къ намъ. Я, признаться, почти готова требовать вашего пріѣзда въ память того разговора, о которомъ мы вспомнили въ день прогулки къ Алексѣевскому колодцу. Петръ Сергѣевичъ какъ-то на дняхъ былъ у насъ и разсказывалъ о своихъ посѣщеніяхъ къ вамъ, о вашихъ разговорахъ… Я понимаю, что вы находите разрѣшеніе своимъ сомнѣніямъ и безъ меня, я же невыносимо одинока, — мнѣ живется невесело и не съ кѣмъ сказать слова, потому мнѣ первой и приходится обратиться за помощью къ вамъ. Пріѣзжайте же, я надѣюсь на васъ. Покуда же хоть письменно дайте о себѣ вѣсть.

Искренно любящая васъ
Елена Рязанцева,

Еленѣ Васильевнѣ было дѣйствительно тяжело: разговоры, пробудившіе Ольгу отъ летаргіи, имѣли сильное вліяніе и на нее. Рядъ вопросовъ, разрѣшеніе которыхъ она начала съ Кирилинымъ, уяснился еще болѣе, но къ нимъ прибавился новый, еще болѣе животрепещущій вопросъ: «Какъ примѣнить полученныя рѣшенія къ жизни, избѣгая безполезныхъ столкновеній?» Примѣненіе это Еленѣ Васильевнѣ вообще было бы трудно, но трудъ ея удвоивался отношеніями къ мужу. Рязанцевъ понялъ, что жена пошла дальше его, понялъ, что съ своей нравственной лѣнью онъ никогда не доработается до степени развитія, способной удовлетворить ее, а между тѣмъ хотѣлъ бы удержать ее за собою. Какими средствами? Заслужить расположеніе Елены Васильевны, переработавъ себя, онъ не могъ, въ немъ не было ни силъ для такой работы, ни достаточной любви къ женѣ для возбужденія новыхъ силъ; приходилось упереться на «права мужа.» Къ этому и прибѣгъ Рязанцевъ, не расчитавъ, что насиліе только можетъ окончательно отвратить отъ него людей, обладающихъ характеромъ, подобнымъ характеру Елены Васильевны. Ночное шпіонство, крикъ и тому подобные пріемы становились особенно пошлы и грязны рядомъ съ поведеніемъ Кирилина и Елены Васильевны, нисколько не оправдывавшими подозрѣній Рязанцева. Кирилинъ въ полтора или въ два мѣсяца послѣ описаннаго отъѣзда изъ Гарстова былъ у Рязанцевыхъ раза два, много три, и то но требованію самой Елены Васильевны при болѣзни ея маленькой дочери, и каждый разъ проводилъ тамъ не болѣе нѣсколькихъ часовъ. Видя непримѣнимость своего грубаго поведенія и коснѣя въ лѣни, Николай Семеновичъ ожесточился противъ всей вереницы идей, полагающихъ уваженіе личности въ оспову человѣческихъ отношеній. Напускной либерализмъ его сталъ быстро исчезать. Вслѣдъ за женой это почувствовали дѣти, потомъ слуги, рабочіе. Возвращеніе къ отцовскимъ преданіямъ совершалось въ немъ съ необычайной быстротой. Столкновенія съ Еленой Васильевной стали учащаться; и были особенно рѣзки, какъ скоро дѣло касалось дѣтей и ихъ воспитанія. При этомъ спокойный тонъ Елены Васильевны раздражалъ Рязанцева до неистовства; онъ впадалъ изъ ошибки въ ошибку и ежеминутно все болѣе и болѣе терялъ уваженіе окружающихъ. Елена Васильевна не знала, что ей дѣлать.

Вечеръ. Дѣти улеглись. Елена Васильевна одна сидитъ въ гостиной за какою-то книгой. Входитъ Рязанцевъ, какъ обыкновенно въ послѣднее время раздраженный, придирчивый… Елена Васильевна продолжаетъ читать. Рязанцевъ подошелъ къ столу, взялъ какую-то газету, заглянулъ въ нее, бросилъ… потомъ сталъ шагать взадъ и впередъ по комнатѣ…

— "Да брось ты свою книгу, " закричалъ онъ наконецъ женѣ, «чортъ знаетъ, что такое, куда ни придешь: сюда, въ дѣтскую, всѣ уткнули носы въ книгу и сидятъ, ни отъ кого ничего не добьешься!»

Елена Васильевна отложила книгу.

— «Да что съ тобою, Nicolas? все и всѣ не но тебѣ… Ты нездоровъ.»

— «За докторомъ послать не прикажешь ли?» спѣшилъ уязвить Рязанцевъ.

— «Какъ знаешь. Только уясни хорошенько, что съ тобою?» ласково отвѣчала ему жена… «поди сюда, сядь, разскажи…»

Рязанцевъ смолчалъ, но продолжалъ ходить по комнатѣ.

— «Ну, хочешь, я скажу, что съ тобою, и докажу тебѣ, что ты неправъ?»

— «Всѣ у васъ неправы. Вы одни съ своими нововведеніями хороши!.. Мало васъ…»

— «Да поговори хоть разъ спокойно. Вѣдь нельзя же постоянно тѣшиться сценами вродѣ тѣхъ, которыми ты тѣшишь весь домъ вотъ уже второй мѣсяцъ…»

— «Нельзя?.. а вотъ я докажу, что можно… надоѣло мнѣ все!» прервалъ Рязанцевъ и, какъ бы рѣшившись на что-то, ушелъ въ свой кабинетъ.

Елена Васильевна пожала плечами и глубоко задумалась. На другое утро она писала къ Ольгѣ.

II.

ПИСЬМО ОЛЬГИ КЪ ЕЛЕНѢ ВАСИЛЬЕВНѢ.

Я бы сейчасъ готова ѣхать къ вамъ, дорогой другъ, но Зиночка нездорова. Докторъ говоритъ, что ей еще дня три нельзя будетъ выѣзжать далеко, а мнѣ бы не хотѣлось быть въ Гарстовѣ безъ нея. Вы догадываетесь, каково ей живется у матери; — ей такъ отрадно съ людьми, встрѣчающими ее привѣтливо, что лишать ее удовольствія быть у васъ я не имѣю права; дня черезъ три мы пріѣдемъ вмѣстѣ. Зина добрая, хорошая дѣвушка; — если бы только ей хватило силы встрепенуться, внутренно окрѣпнуть, стать самобытной, — она будетъ счастлива и дастъ счастье другимъ. Надъ этимъ подвигомъ самоосвобожденія ей правда нужно будетъ много потрудиться, но обстоятельства благопріятствуютъ ея оживленію. Вы правы, говоря, что Бѣльскій намъ большая подмога, въ немъ столько силы и — какъ справедливо выразился Владиміръ Степановичъ — столько вдохновенія, что, кажется, около него каждый почувствуетъ себя добрымъ и крѣпкимъ на какой угодно подвигъ… Чѣмъ болѣе съ нимъ сближаешься, тѣмъ болѣе чувствуешь это. Я не знаю, гдѣ конецъ его внутреннему міру? вотъ, вотъ, кажется, поняла его совершенно, а онъ, едва убѣдясь въ томъ, что вы поняли его до той степени, до которой онъ раскрылся, уже показываетъ слѣдующую страницу своего міросозерцанія, еще болѣе свѣтлую и привлекательную. Онъ какъ-то, у васъ, въ Гарстовѣ, разбирая монастырскую жизнь (какъ эта жизнь могла удовлетворять меня?) порицалъ уединеніе отъ общечеловѣческихъ интересовъ. Я на дняхъ призналась ему, что жизнь дѣйствительно стала мнѣ отраднѣе съ тѣхъ поръ, какъ я сживаюсь съ другими людьми; онъ сталъ говорить мнѣ о томъ, что наслажденіе, испытываемое мною теперь при сближеніи съ отдѣльными личностями, ничтожно въ сравненіи съ наслажденіями, которыя ждутъ меня при ознакомленіи и особенно при сближеніи съ общею жизнью человѣчества… Если бы мы его послушали въ этотъ день! Мы гуляли но саду втроемъ, Зиночка лихорадочно слушала. Она теперь много читаетъ. Бѣльскій отлично выбираетъ книги… но я не кончу… лучше разскажу все при свиданіи. Тогда и вы скажите, что съ вами. Съ тѣхъ поръ какъ я оживаю, мнѣ кажется, что, при извѣстномъ развитіи, наслажденіе жизнью возможно каждому и вездѣ, во всякихъ обстоятельствахъ… До свиданья.

Ольга Лавинская.

III.

Дней пять спустя послѣ этого письма, Ольга съ Зиночкой посѣтили Елену Васильевну. въ Гарстовѣ онѣ застали и Бѣльскаго. Съ дѣвушками пріѣхалъ одинъ Петръ Богдановичъ; Марья Михайловна почему-то осталась дома. Позже пріѣхалъ и Любецкій, съ которымъ Николай Семеновичъ очень сблизился въ послѣдніе два мѣсяца. Они поддерживали другъ друга въ своемъ отступленіи къ радикально-охранительнымъ началамъ, противъ которыхъ еще не разъ возмущалась даже ихъ невзыскательная совѣсть. Любецкій сидѣлъ въ кабинетѣ съ Николаемъ Сергѣевичемъ, и Дрейсигомъ. Сначала съ ними былъ и Бѣльскій, но разговоръ пришелся ему не по сердцу, — онъ прошелъ на балконъ, гдѣ бесѣдовали Зиночка, Ольга и Елена Васильевна. Бѣльскій заговорилъ съ Зиночкой. Видя, что Зиночка занята, Рязанцева и Ольга пошли гулять но саду… Онѣ давно искали случая остаться на единѣ… Въ одной изъ аллей онѣ усѣлись на скамью.

— «И такъ вы счастливы, Ольга?» спросила Рязанцева.

— «Счастлива, мой другъ. Правда быстрота, съ которою мнѣ открывается жизнь, не даетъ опомниться, я иногда живу какъ бы въ чаду… но это все прояснится… За то какъ широко дышется…»

Глаза Ольги блистали, она была упоительно-хороша въ эту минуту. Елена Васильевна перебила ея восторгъ поцѣлуемъ…

— "Свѣтло вамъ живется, " прибавила она.

— «А вы какъ, мой другъ?»

— «Я?…»

Елена Васильевна пріостановилась въ раздумьи. Ольгу она любила, Ольга внушала ей полное довѣріе, ей бы Елена Васильевна открылась вся, съ ней бы она передумала всѣ свои думы, но «какъ посвящать дѣвушку въ семейныя тайны?» подумала она одну минуту; потомъ улыбнулась этому отраженію своихъ старинныхъ идей, и продолжала:

— «Другъ мой, вы любили Берестова?»

— "Искренно, " твердо и спокойно произнесла Ольга.

— «Вы хорошо его помните?»

— «Еще бы.»

— «Вы любите его еще и теперь?»

— «Я бы такъ охотно повела его за собою, показала бы ему мелочь его стремленій!.. я бы такъ была счастлива, еслибъ онъ могъ стать такъ высоко, высоко…»

Елена Васильевна пристально взглянула на Ольгу. Лавинская на минуту замолкла въ раздумьи…

— "Да онъ не въ состояніи идти этимъ путемъ, " прибавила она затѣмъ вполголоса, какъ бы обращаясь къ самой себѣ.

— «Вы въ этомъ убѣждены?»

— «Я долго ребячилась и не хотѣла убѣждаться въ этомъ. Во мнѣ передъ собою и передъ людьми оказывался какой-то ложный стыдъ за то, какъ я ошиблась въ человѣкѣ…»

— «И этотъ ложный стыдъ?»

— «Продолжался бы до сихъ поръ не пріучись я думать. Впрочемъ, я и не такъ ошиблась; я всегда принимала Берестова за то, что онъ есть; — для прежней Ольги онъ былъ хорошъ; слѣдовательно выбирала хорошо. Не стыдиться же мнѣ своего развитія и того, что Берестовъ неспособенъ идти далѣе той ступеньки, на которой онъ стоитъ…»

— «Неспособенъ?» спросила Рязанцева, пытливо вглядываясь въ Ольгу.

— «Въ немъ воли мало и любви мало.»

— «Къ вамъ?»

— «Къ людямъ, слѣдовательно отчасти и ко мнѣ; вообще любви мало. Кто неспособенъ дѣятельно любить человѣчество, тотъ и въ личныхъ привязанностяхъ — эгоистъ, хотя бы онъ въ этомъ и не сознавался… Мнѣ это стало ясно какъ день… Мы не можемъ идти вмѣстѣ…»

— «Вы значитъ свободны?»

— «Да.»

— «И если встрѣтится человѣкъ, который придется вамъ по сердцу, и который раздѣлитъ ваши взгляды на жизнь и ея задачи…»

— "Берестовъ насъ не остановитъ, « улыбаясь перебила Ольга., но я, другъ мой, васъ спрашивала, что съ вами дѣлается?»

— «А что, Ольга, если бы происшедшая въ васъ перемѣна произошла уже послѣ замужества съ Берестовымъ, да еще въ такое время, когда у васъ набралось бы трое дѣтей…»

— «Вы, Ел…»

— «Нѣтъ, я вообще говорю. Дѣвушкѣ хорошо ставить себѣ подобные вопросы передъ замужествомъ. Рѣшивъ ихъ, она приготовитъ. себѣ болѣе ручательствъ за будущій покой.»

— «Не будь дѣтей…»

— «Есть трое дѣтей.»

— «Я бы вполнѣ отдалась имъ.»

— «А если бы мужъ мѣшалъ?»

— «Сдѣлала бы все возможное, чтобы освободить ихъ отъ этого вмѣшательства…»

— «А личная жизнь?»

— «При настоящемъ положеніи общества дѣти требуютъ всей заботы, и при данной обстановкѣ о личномъ счастіи врядъ ли слѣдуетъ и думать… Да развѣ не найдется достаточной отрады въ дѣтяхъ!…»

Елена Васильевна пожала руку Ольгѣ.

— «Правда, такое самоотверженіе должно быть трудно на первое время…» продолжала Лавинская.

— "Это ничего, " прервала Рязанцева. «Только бы трудъ имѣлъ цѣль и вознаградился успѣхомъ…»

Совсѣмъ другого рода разговоръ шелъ въ кабинетѣ Николая Семеновича.

— «Вѣдь этотъ господинъ доктору большой пріятель?» спросилъ Любецкій у хозяина, когда Бѣльскій ушелъ.

— «Да, онъ съ нимъ живетъ. Неправда ли, Петръ Богдановичъ?»

— "Да, они кажется вмѣстѣ воспитывались, " подтвердилъ Дрейсигъ.

— «Вы съ нимъ хорошо знакомы, ваше превосходительство?» продолжалъ Любецкій.

— «Онъ у насъ часто бываетъ.»

— «И доктора вы хорошо знаете?»

— «Знаю»…

— «А какъ онъ вамъ нравится?»

— «Владиміръ Степановичъ очень ученый человѣкъ.»

— «Ну, намъ его не экзаменовать! А какъ онъ вамъ вообще нравится, какъ человѣкъ?»

— «Онъ довольно добрый человѣкъ.»

Генералъ говорилъ не то, чего хотѣлось Любецкому. Любецкій замолчалъ. Молчаніе продолжалось минутъ пять. Петръ Богдановичъ всталъ…

— «Вы куда, Петръ Богдановичъ»? спросилъ хозяинъ.

— "Хочу посмотрѣть, что Зиночка моя дѣлаетъ, " отвѣчалъ Дрейсигъ и ушелъ.

— «Онъ глупъ или не хочетъ говорить о докторѣ?» спросилъ Любецкій у Николая Семеновича.

— «Глупъ. А вы сбирались что нибудь разсказать о Кирилинѣ?»

— «Нѣтъ. Вотъ пріятель мнѣ напомнилъ о немъ… Такъ я хотѣлъ поразвѣдать, какъ на него въ уѣздѣ смотрятъ.»

— «Пора бы его отсюда спровадить.»

— «Охъ бы пора… Сталъ онъ здѣсь какимъ-то адвокатомъ по крестьянскимъ дѣламъ. Повсюду вмѣшивается. Ужь мнѣ вотъ и посредникъ говорилъ, что за нимъ крестьяне упорствуютъ, неуступчивы стали…»

— «Вы слышали, какъ онъ у графа-то въ имѣніи работалъ?»

— «Благодаря ему, крестьяне только и спохватились; а то бы ихъ подвели. Знаю. Да вѣдь графъ же его и доѣдетъ не на томъ, такъ на другомъ.»

— "По дѣломъ. Я бы помогъ. Всѣхъ бы этихъ мудрецовъ…

— «Я вотъ въ Я*** былъ, къ Николаю Ивановичу заѣзжалъ, говорилъ съ нимъ объ этомъ.»

— «Что же онъ?»

— «Говоритъ, будто ничего за докторомъ противузаконнаго не знаетъ… А, молъ, крестьянамъ свои совѣты даетъ?… Что-же, видите ли, справлялся каковы совѣты, находитъ, что все согласно съ положеніемъ…» Да вотъ и у меня въ Стрѣшневкѣ никакихъ силъ нѣтъ. Оно положимъ, я изъ своей выгоды хлопочу, крестьяне изъ своей… Да не будь его…

— «Онъ это мутитъ?»

— «Кому же еще! популярничаетъ.»

— "Подите, дрянь какая. Ну вотъ я на дняхъ въ Я*** буду, крупно потолкую съ Николаемъ Ивановичемъ.

— «А вѣдь Николай-то Ивановичъ на васъ ссылается, будто вы ему доктора очень рекомендовали…»

— «Я?… Ну то было время, теперь другое. На старости глупъ сталъ, не доглядѣлъ было, гдѣ раки зимуютъ. Я въ самомъ дѣлѣ принялъ было его за порядочнаго человѣка…»

— «Ну, порядочный!»

— «Порядочный оказывается!»

— «Вотъ какъ Николай Ивановичъ увидитъ, что и вы объ немъ такъ отзываетесь, онъ васъ послушаетъ… вы поговорите… Что такую язву держать!»

— "Еще бы! поговорю непремѣнно.

— «Да вамъ весь уѣздъ спасибо скажетъ.»

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ.

I.

Николай Семеновичъ сдержалъ свое слово. Прошло недѣли три. Половина сентября. Кирилинъ пріѣхалъ въ монастырскую больницу,

Осмотрѣлъ больныхъ, собрался домой. Въ воротахъ ограды встрѣчаетъ его Ларіонъ городищенскій…

— «Къ твоей милости».

— «Что, Ларіонъ Павловичъ?»

Крестьянинъ оглядѣлся во всѣ стороны… Никого.

— «Не ладно, батюшка Владиміръ Степановичъ. Наѣхали къ тебѣ въ Головинское становой, исправникъ.»

— «Ко мнѣ?»

— «Спрашиваютъ, гдѣ ты? Никого въ твои комнаты не пускаютъ, говорятъ, велѣно пересмотрѣть твои вещи, только тебя ждутъ»…

— «Тебя за мной прислали».

— «Нѣтъ, Владиміръ Степановичъ, это я, родимый, отъ себя. Такъ полагать надо»…?

— «Да кто тебѣ разсказалъ?»

— «Я къ твоей милости пришелъ было. Говорю, сижу съ Василіемъ Ивановичемъ, они тутъ и наѣхали. Послышалъ я что тамъ, да и прибѣжалъ сюда. Мнѣ это Василій Ивановичъ сказалъ… Ты здѣсь… не бѣда ли какая? борони Господи!»

Владиміръ Степановичъ на минуту задумался.

— «Ну, спасибо же тебѣ, Ларіонъ Павловичъ», сказалъ онъ затѣмъ, пожавъ руку крестьянина, «такъ ужъ дослужи службу до конца… Ты пѣшій?»

— «Нѣтъ на своей лошаденкѣ, какъ было это, къ тебѣ изъ Головинскаго пріѣхалъ»…

— «Такъ поѣзжай скорѣе въ Дубровки. Тамъ Петръ Сергѣевичъ… знаешь, что у меня живетъ?»

— «Какъ намъ батюшка твоихъ незнать».

— «Вызови его отъ генеральши, да скажи пускай сюда скорѣй къ матери Аполинаріи пріѣдетъ»…

— «Сейчасъ, родимый… Да что это будетъ-то?»

— «Ничего, Ларіонушко, только одному Бѣльскому смотри и разскажи дѣло-то, больше никому»…

— «Что это ты батюшка! бабья у меня глотка ништо… Аполинаріей монашенку-то ты назвалъ?»

— «Аполинаріей.»

— «Сейчасъ, кормилецъ, сейчасъ…»

Кирилинъ пошелъ къ Аполинаріѣ.

— «Здравствуйте, Аполинарія Ивановна. Я къ вамъ съ просьбой: позвольте у васъ въ кельѣ часочекъ, другой посидѣть… надо вотъ мнѣ нѣсколько писемъ написать, домой не по дорогѣ. Позвольте у васъ распорядиться?..»

— «Сдѣлайте одолженіе, Владиміръ Степановичъ, сдѣлайте одолженіе.»

Монастырка принесла чернила, перо, бумагу, и оставила доктора одного. Кирилинъ долго не начиналъ писать, онъ думалъ глубокую думу.

А между тѣмъ бѣжитъ — плетется Ларіонова кляченка по дубровской дорогѣ. Усердно подгоняетъ ее хозяинъ. Никогда еще онъ не требовалъ отъ нея такой удали, стегаетъ безъ устали; — не столько торопится, сколько хочется на комъ нибудь сердце сорвать, чувствуетъ-неправда дѣется… Неправду чувствуетъ? На неправду сердце беретъ? Чудо во-очію совершается… Не ты-ли, Ларіонушка, работалъ далеко на Литвѣ, плоты вязалъ-гонялъ богатые? Быстра рѣка, съ отмелями, крутъ поворотъ, дѣло подъ вечеръ… Неладно, погибаетъ добро-то хозяйское! но поусердствовали, спасли его робятушки… Только Ѳедька бѣднякъ поплатился, снесло его при суматохѣ въ рѣку быструю. Не знаю, бросилъ ли ему кто веревку въ тѣ поры, а помнится, Ларіонушка, ты закричалъ: «захлебнися скорѣе, Ѳедюша, такъ-то легче родимый!» и побѣжалъ что-то ворочать багромъ… А вѣдь ты Ѳедьку любилъ.. Дешева тебѣ жизнь казалась въ тѣ поры. Часа черезъ два сѣли за ужинъ, помянули Ѳедьку добрымъ словомъ товарищи… и никто не подумалъ, за что безвременно погибла безталанная головушка?… Такъ ей знать на роду написано, такъ и быть должно!

Черезъ стольный Владиміръ-городъ, черезъ Казань басурманскую, далеко за каменныя горы высокія пролегаетъ торная дороженька; — цѣпями проторена, слезами полита, съ конца на конецъ бѣдою убита… Живутъ по ней добрые люди, у горемыки прохожаго не спрашиваютъ, за что на его головушку буйную стряслась бѣда неминучая. Неминуча бѣда, — что же и спрашивать откуда она? Кого посѣтила злодѣйка, того православные величаютъ несчастненькимъ… больше что имъ сказать! Помнится, Ларіонушка, и ты не разъ отдавалъ послѣднюю копѣйку страдальцамъ… жаль, сердце не камень, а не- подумалось тебѣ ни разу, за что ихъ грызетъ судьба злая мачихи?…

Что же теперь осерчалъ такъ, родимый? Или Владиміра Степановича полюбилъ всей душею? Или ты, можетъ, теперь бы и за другихъ понахмурился?

Молчитъ Ларіонушка, но до того ему, знать тоже думу думаетъ крѣпкую… Вишь какъ стягаетъ кляченку… Полно, дядя, будто она виновата!…

I.

Часа черезъ два и Бѣльскій подъѣхалъ къ монастырю.

— «Здравствуйте, матушка», привѣтствовалъ онъ Аполинарію, входя въ ея келью: «у васъ докторъ?»

— «У меня, Петръ Сергѣевичъ, у меня. Письма пишетъ. Милости просимъ.»

— «Нѣтъ-съ, я не войду. Я только за нимъ заѣхалъ.»

Кирилинъ услыхалъ этотъ разговоръ, и вышелъ въ прихожую.

— «А, наконецъ-то!.. Ну, матушка, спасибо вамъ. Я вотъ только его и ждалъ. Намъ некогда, прощайте.»

— «Да вы хоть присядьте, Петръ Сергѣевичъ.»

— «Некогда, матушка, извините».

— «Ну какъ знаете, какъ знаете. Господь съ вами.»

Друзья вышли.

— «Что такое»? спросилъ Бѣльскій, едва ступивъ за порогъ.

— «Ларіонъ тебѣ не разсказалъ?»

— «Разсказалъ. Да откуда, за что?»

— «Самъ не знаю. Найти-то у меня ничего не найдутъ, у меня ничего запрещеннаго не водится. А должно быть это графъ съ товарищами удружаютъ. Онъ прошлый разъ грозилъ… Вѣрно наговорили, что я тутъ крестьянъ возмущаю… Мало ли чего могли наплести, лишь бы пришла охота».

— «Такъ…»

— «Можетъ быть увезутъ, хотѣлось съ тобой повидаться»…

Пріятели шли по дорогѣ въ Головинское.

— «Ума не приложу, что на меня взведутъ», продолжалъ докторъ, «да неправда-то голосиста на этотъ разъ, коль не затопятъ, такъ продержатъ долго… Съ краемъ этимъ ты знакомъ. Тутъ я многимъ былъ нуженъ, ты позаботься о нихъ, ты здѣсь теперь все знаешь… Ну и въ Гарстовѣ побывай. Приголубь ребятишекъ хоть. Говорятъ, имъ теперь отъ отца житья нѣтъ… Вотъ что еще: братъ младшій… и это ты знаешь, только-что кончилъ курсъ въ университетѣ, теперь онъ у матери гоститъ; хочется, чтобы изъ него человѣкъ вышелъ… Присмотри за нимъ. Хотѣлось бы, чтобы онъ за-границу съѣздилъ, да дѣльно съѣздилъ… Юноша-то способный. Посмотри, что тамъ съ нимъ устроить можно… Не оставь и его… все кажется».

— «А матушка твоя?»

— «Братъ еще самъ нуждается, помочь ей не можетъ… Это меня заботитъ… Я ей хоть 300, 400 рублей въ годъ высылалъ на подмогу… ну да что дѣлать…»

— «А у тебя другихъ братьевъ нѣтъ?» чуть не строго спросилъ Бѣльскій.

— «Извини»…

— «То-то же. Это было на тебя не похоже. Не безпокойся ни о чемъ… А съ Васильемъ Ивановичемъ ты какъ нибудь распорядился? Я его къ себѣ возьму».

— «Спасибо. Да и его отъ меня душевно поблагодари; онъ мнѣ честно, вѣрно служилъ»…

— «Еще нѣтъ ли чего? Припомни».

Кирилинъ крѣпко пожалъ руку своему собесѣднику.

— «Полно» твердо сказалъ на это Бѣльскій, «Не бабься!.. А скажи-ка лучше, ты съ братомъ уже говорилъ что нибудь объ его будущемъ?»

— «Говорилъ. Весной онъ еще былъ здѣсь. Онъ тебѣ все перескажетъ. Да я еще на дняхъ писалъ ему обо всемъ.»

— «Какъ адресъ-то твоей матушки?.. Я самъ къ ней съѣзжу, успокою ее…»

— «Вотъ я здѣсь всѣ свѣденія для тебя написалъ»… и Кирилинъ отдалъ Бѣльскому записку, составленную въ монастырѣ. Петръ Сергѣевичъ просмотрѣлъ ее.

— «Тутъ все, кажется…» заключилъ онъ.

— «Все.»

— «Ну теперь вотъ что. Если къ тебѣ прискакалъ Ларіонъ, такъ и другіе, можетъ быть, вздумаютъ шумѣть въ Головинскомъ… Ѳедоръ Сидоровичъ, напримѣръ… Тогда на тебя новую улику взведутъ.»

— «И то…»

— «Такъ будь увѣренъ, что у твоей матери есть новый сынъ, у твоего брата — новый братъ. Затѣмъ я ѣду въ Гарстово, въ Питеръ, куда нужно будетъ, сдѣлаемъ что можно.»

— «Ну врядъ ли многое можно будетъ надѣлать. Тамъ рука-то сильна.»

— «Это увидимъ. Короче — увѣренъ ты, что тебя насколько можно замѣнять?»

Кирилинъ свѣтло посмотрѣлъ на Бѣльскаго.

— «Еще бы!» проговорилъ онъ съ увѣренностью.

И друзья крѣпко, крѣпко обнялись.

— «Ты спокоенъ?»

— «Вполнѣ.»

Обнялись еще разъ.

— «Теперь ты въ западню, а я на село!»

— «Прощай.»

И друзья разошлись, бодро улыбаясь. Кирилинъ пошелъ спокойно по направленію къ Головинскому. Онъ не сомнѣвался, что обо всемъ, дорогомъ ему, Бѣльскій позаботится какъ о себѣ.

Бѣльскій побѣжалъ какимъ-то проселкомъ… На глазахъ его навернулись слезы…

Кирилинъ для Бѣльскаго и Бѣльскій для Кирилина былъ не только пріятель, случайно встрѣченный въ мірѣ, показавшійся добрымъ малымъ, о судьбѣ котораго но всякое время хочется знать что нибудь, для котораго, попроси онъ, можно пожалуй и обезпокоиться, похлопотать, не утомляясь. Нѣтъ, дружба ихъ была глубока, одинъ входилъ постоянною заботой въ жизнь другого. Каждый изъ нихъ вдумался въ бытіе друга, и на основаніи этой думы предугадывалъ, какое впечатлѣніе каждое обстоятельство произведетъ въ его мысли и сердцѣ; потому въ трудные дни никто изъ нихъ не ждалъ ни просьбъ, ни откровенныхъ сознаній, а являлся съ посильной помощью, предупреждая и то и другое. Ихъ сблизило многое, по прежде всего вмѣстѣ выработанные взгляды, приведшіе обоихъ къ тѣмъ же выводамъ. Поддерживая другъ друга въ жизни, они, но своимъ понятіямъ, служили будущности человѣчества, заботились о томъ, чтобы огонь не угасалъ на алтарѣ идеала, а напротивъ разгарался шире и краше, пока не обольетъ весь міръ своимъ свѣтомъ…

III.

Край села въ Головинскомъ стояла изба, изукрашенная «товаромъ сѣверной природы» — родимый кабакъ. Мимо него лежала Бѣльскому дорога. Еще не подошедъ къ околицѣ, Петръ Сергѣевичъ встрѣтилъ двухъ мужиковъ. Оба были пьяны. Шатаясь изъ стороны въ сторону, шли они прямо на него. Бѣльскій хотѣлъ посторониться, но встрѣчные какъ разъ пошатнулись и толкнули его съ лихого размаха… Толкнувшій узналъ Бѣльскаго.

— "Ба… ба… батюшка, Петръ Сергѣевичъ, " заговорилъ онъ, едва шевеля языкомъ, «Прости… Да ты куда это?.. Ванюха, куда онъ это?»

— «Не ходи!» грозно разразился и другой мужикъ, вцѣпясь Бѣльскому въ пальто, «не ходи… возьмутъ и тебя… не ходи… не смѣй!»

Вино различно подѣйствовало на товарищей: одинъ былъ грозенъ, другой нѣженъ,

— «Останься, касатикъ… съ нами… вѣдь ты мужикомъ не брезгаешь…»

— «Куда не ходить? Что вы, ребята?» тихо спросилъ Бѣльскій.

— "Это ты знаешь… исправникъ!.. исправникъ такой человѣкъ…

— «Ну вотъ, душа, не ходи…»

— «Да мнѣ съ исправникомъ дѣлать нечего. Спасибо вамъ… я…»

Бѣльскій не договорилъ. Ему какъ-то ловко удалось отвести руки своихъ совѣтниковъ… и онъ пошелъ дальше, поклонившись мужикамъ.

— «Чего это онъ?.. идетъ!.. Не пущай его… Не смѣй!»

— «Возьмутъ его, Ванюха.»

— «Да, ты не плачь… выручу!.. Пойдемъ!..»

— «Пойдемъ… я, Ванюха, отъ тебя не отстану… милый ты человѣкъ… батюшка Петръ Сергѣевичъ!»

Бѣльскій очевидно далеко опередилъ мужиковъ. У кабака толпился народъ. Завидя Бѣльскаго, его стали привѣтствовать на разные тоны. Кто былъ потрезвѣе просто снялъ шапку, кто попьянѣе — пустился въ предостереженія вродѣ только-что слышанныхъ имъ.

— "Здравствуйте, " ласково отвѣчалъ Бѣльскій: «что это сегодня здѣсь такое собраніе?»

— «А вы, Петръ Сергѣевичъ, не знаете?» выскочилъ изъ толпы Ѳедоръ Сидоровичъ, «къ Владиміру Степановичу исправникъ пріѣхалъ съ понятыми… въ арестъ ихъ хотятъ…»

— «Пустословіе-то помните, Ѳедоръ Сидоровичъ?»

— «И не говорите, сударь»…

— «Такъ вотъ…»

Какой-то крестьянинъ помѣшалъ начатой рѣчи…

— «Что ты разговариваешь!» налѣзъ онъ на Бѣльскаго. «Что ты ласковыя-то рѣчи держишь… Анаѳема!.. Ты бей мужика!.. Не то… знаешь… знаешь ты…»

Вскорѣ Бѣльскій овладѣлъ толпою. Трезвые стали унимать пьяныхъ. Разговоръ вошелъ довольно мирно. Вдругъ съ барскаго двора выѣхала телѣга, за ней два тарантаса. Въ телѣгѣ сидѣлъ Кирилинъ съ исправникомъ. Становой и всѣ ихъ помощники ѣхали сзади. Толпа снова заколебалась…

— «Прощай бат.» … завопилъ было кто-то.

Бѣльскій схватилъ его за рукавъ, и съ энергическимъ взоромъ, какъ бы призывающимъ къ самообладанію, обернулся къ толпѣ.. Она готова была разразиться крикомъ; вмѣсто того послышался какой-то сдержанный гулъ

Въ это время лошади пронеслись мимо кабака. Кирилинъ все видѣлъ, онъ свѣтло улыбнулся…

Долго еще толпа глядѣла ему вслѣдъ, потомъ стала расходиться.

— «Ѳедоръ Сидоровичъ», обратился Бѣльскій къ конторщику, «наймите мнѣ пожалуйста лошадей гдѣ нибудь. Я сейчасъ долженъ въ Гарстово ѣхать».

IV.

Часа четыре послѣ описанной сцены, подъ вечеръ Бѣльскій пріѣхалъ къ Рязанцевымъ…

— «Что такъ поздно! Здравствуйте, Петръ Сергѣевичъ!» съ непритворнымъ радушіемъ встрѣтила его въ залѣ Елена Васильевна.

— «Я къ вамъ не съ веселыми вѣстями У васъ никого нѣтъ?»

— «Что такое? Мужъ въ кабинетѣ, пройдемте въ гостиную.»

Бѣльскій разсказалъ о случившемся. Елена Васильевна поблѣднѣла, но слушала спокойно, какъ-бы вся сосредоточилась въ представленіи разсказываемыхъ событій. Бѣльскій кончилъ. Рязанцева еще съ минуту оставалась въ томъ же состояніи глубокаго соображенія обстоятельствъ… Потомъ она медленно подошла къ колокольчику и позвонила. Вошелъ слуга.

— «Позовите сюда Николая Семеновича», нѣсколько глухимъ, протяжнымъ, но совершенно ровнымъ голосомъ приказала хозяйка… и стала у окна, разсѣянно глядя въ покрытую вечернимъ сумракомъ даль.

— «Ты меня звала?» спросилъ Рязанцевъ, входя черезъ нѣсколько времени… «Здравствуйте Петръ Серг…» обратился онъ было затѣмъ къ гостю… Услыхавъ голосъ мужа, Елена Васильевна обернулась… Рязанцевъ не договорилъ своего привѣтствія: Елена Васильевна стояла передъ нимъ въ небываломъ величіи. Она, казалось, выросла, мертвая блѣдность покрывала ея лицо, а наблюдательные глаза, а всѣ неподвижные мускулы выражали такую сосредоточенную мысль, что въ окружающихъ должно было подавиться всякое покушеніе думать о чемъ нибудь, кромѣ того, что занимало Елену Васильевну.

— «У доктора былъ обыскъ, ничего не нашли, но его арестовали», твердо и мѣрно проговорила она, налегая на каждое слово: «ты объ этомъ ничего не зналъ?»

— «Почему же мнѣ знать… я»… Ложь замерла на губахъ Рязанцева; онѣ старались улыбнуться, по изобразили только какую-то гримасу. Елена Васильевна впилась въ мужа пытливыми глазами. Его замѣшательство не могло ускользнуть отъ этого взора.

«Отчего онъ разражался угрозами передъ поѣздкой въ Я***? отчего онъ такъ саркастически смѣялся по возвращеніи оттуда?» промелькнуло въ ея головѣ.

— «Да вы уже не принимали ли участія въ этой исторіи?» вдругъ проговорила она, обращаясь изъ наблюдателя въ грознаго судью, непоколебимо требующаго отвѣта. Глаза ея заблистали, румянецъ заигралъ на щекахъ…

— «Да что съ тобою», началъ было уклончиво пищать Рязанцевъ.

Ясно, — онъ былъ виноватъ.

— «Молчите!» глухимъ, но повелительнымъ голосомъ прервала его жена; потомъ быстро подойдя къ дверямъ залы:

— «Кузьма!» позвала она.

Слуга показался на порогѣ,

— «Сейчасъ заложить карету. Я ѣду въ Я***»…

Николай Семеновичъ стоялъ было какъ вкопанный, но слова эти привели его въ себя.

— «Что такое?» попробовалъ онъ требовательно возвысить голосъ.

— «Подите вонъ!» презрительно осадила его Елена Васильевна.

У Рязанцева дрожь пробѣжала по спинѣ и, пожимая плечами, онъ выкрался изъ комнату.

— «Вы, Петръ Сергѣевичъ, ѣдете со мной».

Бѣльскій протянулъ руку. Разанцева судорожно пожала се, и въ изнеможеніи упала на кресло…

— «Лошади готовы, сударыня», доложилъ лакей черезъ четверть часа.

— «Позови сюда Сашу».

Вошла горничная.

— «Собери, другъ мой, все что мнѣ нужно недѣли на двѣ и завтра пріѣзжай въ Я***».

— «Слушаю-съ».

— «Шляпку, салопъ»!

И то и другое немедленно было подано.

— «Поѣдемте, Петръ Сергѣевичъ».

И Рязанцева съ Бѣльскимъ направились къ крыльцу. Въ залѣ ихъ встрѣтилъ Николай Семеновичъ.

— «Полно, Hélene, что это ты въ самомъ дѣлѣ»… заговорилъ онъ было примирительнымъ голосомъ, но тихо, опасаясь, чтобы люди его не слыхали.

— «Прощайте», отвѣчала ему жена нѣсколько презрительно, по совершенно спокойно, — и прошла мимо.

Бѣльскій съ холодной вѣжливостью поклонился Рязанцеву.

Карета отъѣхала.

V.

На другой день рано утромъ Елена Васильевна была у губернатора. Поведеніе Рязанцева уяснилось ей окончательно. Оно вселяло отвращеніе. Оказалось, что онъ болѣе другихъ всѣхъ зналъ объ арестѣ, изобрѣлъ для обвиненія Кирилина небывалые факты, преувеличилъ, исказилъ многое…

Елена Васильевна старалась объяснить Николаю Ивановичу истинное положеніе дѣла.

Сдѣлавъ все возможное, она вернулась домой.

Задумчиво вошла она въ гостиную… Передъ ней стоялъ мужъ. Онъ пріѣхалъ съ Сашей въ Я***, надѣясь еще уладить дѣло съ женою.

— «Вы здѣсь?» проговорила Елена Васильевна съ удивленнымъ видомъ… «будьте хоть сколько нибудь порядочны: оставьте меня въ покоѣ».

И она прошла въ свою комнату.

Рязанцевъ попытался, пойти за нею, но передъ нимъ заперли дверь. Часа черезъ два Саша подала ему письмо слѣдующаго содержанія:

«Поймите, что послѣ вашихъ подвиговъ намъ тяжело будетъ видѣться. Я съ дѣтьми поѣду за-границу, какъ скоро дѣло бѣднаго доктора сколько нибудь уладится. Чтобы дѣти не забыли васъ, да и для приличій, которыми вы такъ дорожите, пріѣзжайте пожалуй изрѣдка туда, гдѣ мы будемъ. Надѣюсь вы съумѣете вести себя при этихъ свиданіяхъ.»

«Для окончательныхъ переговоровъ пришлю вамъ своего брата».

Елена Р. VI.

Прошло года полтора. Елена Васильевна пріѣхала въ одинъ изъ германскихъ университетскихъ городовъ. Удобно, но не роскошно поселилась она и цѣлые дни отдавала дѣтямъ, чтенію и музыкѣ. Въ урокахъ кромѣ другихъ учителей помогалъ ей братъ Кирилина; она привезла его съ собою. Молодой человѣкъ, не смотря на собственныя занятія, съ удовольствіемъ отдавалъ нѣсколько часовъ и маленькимъ Рязанцевымъ; онъ привязался къ нимъ, какъ къ братьямъ и сестрамъ.

Однажды раздался звонокъ. Минуты черезъ двѣ горничная вошла къ Еленѣ Васильевнѣ и подала ей визитную карточку.

Paul de Berestoff Attaché à l’ambassade Impériale de Russie prés la cour, royale de***

Надъ «Paul de BerestotF» красовался гербъ. Рязанцева улыбнулась.

— «Просите.»

Вошелъ Павелъ Андреевичъ.

— "Здравствуйте, Елена Васильевна, " заговорилъ онъ входя. При этомъ глаза его невольно окинули комнату. Отсутствіе роскоши удивило его и отчасти охладило восторженность, съ которою онъ началъ свою рѣчь… «Давно ли, какъ вы-здѣсь?»

— "Мѣсяца два, " спокойно отвѣчала Рязанцева, протягивая ему руку. «а вы что подѣлываете? Садитесь… Вы я вяжу служите въ ***.»

— «Да, я здѣсь проѣздомъ, былъ на водахъ. Въ Hôtel встрѣтилъ NN., спросилъ, кто здѣсь изъ русскихъ…»

— «Merci. Вы очень любезны. Ну, какъ же вамъ живется?»

— «Какъ видите. Je m’amuse assez bien.»

— «Et vos anciennes passions?»

— «Passions!» смѣясь повторилъ Берестовъ… «Кто молодъ не бывалъ… А что теперь ma passion?»

— «Тоже на дняхъ за-мужъ выходитъ. Впрочемъ она о своихъ отношеніяхъ къ вамъ отзывается безъ насмѣшекъ, не такъ какъ вы…»

— «Elle а toujours été rêveuse… За кого она выходитъ?»

— «За Бѣльскаго. Прекрасный молодой человѣкъ.»

— «Ah! et un beau nom. Прямой Гедиминовичъ.»

— «А вы занимаетесь геральдикой? То-то у васъ карточка изукрашена.»

— «Да, нѣсколько. Selon moi, tout gentilhomme aurait du s’y entendre. У насъ въ Россіи всѣмъ какъ-то пренебрегаютъ. Посмотрите во Франціи, въ Англіи, какъ всякій родъ хранитъ свои преданія»…

— «Да, да… А вы знаете, что Наталья Михайловна умерла?»

— «Слышалъ. У кого же Ольга жила?»

— «У Дрейсигъ, Марьи Михайловны.»

— «Ахъ, это ея тетка. Помню еще у этой барыни дочка была, такое провинціальное созданіе…»

— «Зиночка. Вы бы ее теперь не узнали, такая милая стала. Ее Ольга съ собою въ Петербургъ беретъ.»

— «А Бѣльскій, петербургскій?… Да постойте, я зналъ гдѣ-то Бѣльскаго?…»

— «Онъ въ послѣднее время напечаталъ нѣсколько статей, которыя обратили на себя общее вниманіе…»

— «Нѣтъ, я давно ничего не читаю по русски… а имя знакомое… Боже! да это ужь не тотъ ли, надъ которымъ я слѣдствіе производилъ?»

— «Тотъ самый, Павелъ Андреевичъ, тотъ самый.»

— «Вотъ какъ. Un beau garèon, ma foi… А что его горячій защитникъ, докторъ…»

— «Кирилинъ?»

— «Да, Кирилинъ!… Онъ мнѣ такъ надоѣдалъ. Что онъ?»

— «На него бѣднаго наши помѣщики сплели какую-то исторію, онъ былъ подъ слѣдствіемъ, и…»

Передавать ли эту бесѣду до конца? «Вкусивъ сладкаго, кто захочетъ горькаго!» говаривали наши предки…

Я думаю, они правы.

А. Слѣпцовъ.

За неразборчивостью рукописи автора въ первыя три главы повѣсти «Призраки и жизнь» вкралось нѣсколько ошибокъ, изъ которыхъ считаемъ необходимымъ исправить двѣ, такъ какъ ими нѣсколько искаженъ характеръ повѣсти: На стр. 71 три послѣднія строки отъ слова: «Ольга Дмитріевна сама заглядывалась» вовсе слѣдуетъ опустить; На стр. 83 вмѣсто «ночной прелести» слѣдуетъ читать «красоты».

"Дѣло", №№ 10—11, 1867