Приветствую тебя, в минувшем молодея,
Давнишних дней приют, души моей Помпея![2]
Былого след везде глубоко впечатлен —
И на полях твоих, и на твердыне стен 5 Хранившего меня родительского дома.
Здесь и природа мне так памятно знакома,
Здесь с каждым деревом сроднился, сросся я,
На что ни посмотрю — всё быль, всё жизнь моя.
Весь этот тесный мир, преданьями богатый, 10 Он мой, и я его. Все блага, все утраты,
Всё, что я пережил, всё, чем ещё живу, —
Всё чудится мне здесь во сне и наяву.
Я слышу голоса из-за глухой могилы;
За милым образом мелькает образ милый… 15 Нет, не Помпея ты, моя святыня, нет,
Ты не развалина, не пепел древних лет, —
Ты всё ещё жива, как и во время оно:
Источником живым кипит благое лоно,
В котором утолял я жажду бытия. 20 Не изменилась ты, но изменился я.
Обломком я стою в виду твоей нетленной
Святыни, пред твоей красою неизменной,
Один я устарел под ношею годов.
Неузнанный вхожу под твой знакомый кров 25 Я, запоздалый гость другого поколенья.
Но по тебе года прошли без разрушенья;
Тобой любуюсь я, какой и прежде знал,
Когда с весной моей весь мир мой расцветал.
Всё те же мирные и свежие картины: 30 Деревья разрослись вдоль прудовой плотины,
Пред домом круглый луг, за домом тёмный сад,
Там роща, там овраг с ручьём, курганов ряд —
Немая летопись о безымянной битве;
Белеет над прудом пристанище молитве, 35 Дом Божий, всем скорбям гостеприимный дом.
Там привлекают взор, далече и кругом,
В прозрачной синеве просторной панорамы,
Широкие поля, селенья, Божьи храмы,
Леса, как тёмный пар, поёмные луга 40 И миловидные родные берега
Извилистой Десны, Любучи молчаливой,
Скользящей вдоль лугов струёй своей ленивой.
Здесь мирных поселян приветливый погост.
Как на земле была проста их жизнь, так прост 45 И в матери-земле ночлег их. Мир глубокой.
Обросший влажным мхом, здесь камень одинокой
Без пышной похвалы подкупного резца;
Но детям памятно, где тлеет прах отца.
Там деревянный крест, и тот полуразрушен; 50 Но мёртвым здесь простор, но их приют не душен,
И светлая весна ласкающей рукой
Дарит и зелень им, и ландыш полевой.
Везде всё тот же круг знакомых впечатлений.
Сменяются ряды пролётных поколений, 55 Но не меняются природа и душа.
И осень тихая всё так же хороша.
Любуюсь грустно я сей жизнью полусонной, —
И обнажённый лес без тени благовонной,
Без яркой зелени, убранства летних дней, 60 И этот хрупкий лист, свалившийся с ветвей,
Который под ногой моей мятётся с шумом, —
Мне всё сочувственно, всё пища тайным думам,
Всё в ум приводит мне, что осень и моя
Оборвала цветы былого бытия. 65 Но жизнь своё берёт: на молодом просторе,
В дни беззаботные, и осень ей не в горе.
Отважных мальчиков весёлая орда
Пускает кубари по зеркалу пруда.
Крик, хохот. Обогнать друг друга каждый ищет, 70 И под коньками лёд так и звенит и свищет.
Вот ретивая песнь несётся вдалеке:
То грянет удалью, то вдруг замрёт в тоске,
И светлым облаком на сердце тихо ляжет,
И много дум ему напомнит и доскажет. 75 Но постепенно дня стихают голоса.
Серебряная ночь взошла на небеса.
Всё полно тишины, сиянья и прохлады.
Вдоль блещущих столбов прозрачной колоннады
Задумчиво брожу, предавшись весь мечтам; 80 И зыбко тень моя ложится по плитам —
И с нею прошлых лет и милых поколений
Из глубины ночной выглядывают тени.
Я вопрошаю их, прислушиваюсь к ним —
И в сердце отзыв есть приветам их родным.
Примечания
Первая публикация: «Известия II отделения имп. Академии наук». Спб., 1858 Т, 7., под рубрикой «Пять стихотворений князя П. А. Вяземского» (имеется отд. оттиск). Вошло в изд.: В дороге и дома: Собрание стихотворений князя П. А. Вяземского. М., 1862, но в наборной рукописи текста нет. Черновой автограф, с вар. и датой: «Остафьево. 26 октября 1857» (ГПБ; ср. в записной книжке под этой датой: «Остафьево… Гулял, писал стихи». — Полное собрание сочинений князя П. А. Вяземского. Спб., 1878—1896. Т. 10. С. 171). Авториз. копия в арх. И. И. Срезневского (ЛО ААН) — наборная рукопись для ИОАН, с авторской правкой.
