ПРЕЛЕСТНЫЙ БУКЕТЪ.
правитьРовно въ девять часовъ утра проснулся Андрей Степановичъ Недопыкинъ. Проснувшись, онъ улыбнулся, дрыгнулъ обѣими ногами и вообще ощутилъ необыкновенную легкость во всемъ тѣлѣ. Однимъ энергическимъ жестомъ правой руки сбросилъ онъ пушистое байковое одѣяло, вскочилъ и попалъ сразу въ туфли.
— «Эхъ, была не была!» воскликнулъ господинъ Недопыкинъ.
Очевидно было, что Андрей Степановичъ рѣшился не какой-то подвигъ: впрочемъ, это вѣдь не секретъ: онъ возымѣлъ твердое намѣреніе отправиться сегодня вечеромъ въ домъ господина…
Но, позвольте! Вы вѣдь совершенно еще не знакомы съ господиномъ Недопыкинымъ, даже не знаете, каковъ онъ изъ себя.
Андрей Степановичъ весьма приличный мужчина; лѣтъ ему тридцать два — тридцать три. Если вы видѣли когда нибудь помощника столоначальника, отправляющагося на службу, выбритаго до бархатости подбородка, въ новенькомъ вицмундирѣ, съ бѣлоснѣжными воротничками, то это вы и видѣли именно Андрея Степановича Недопыкина. Образованіе получилъ онъ далеко не блестящее, ибо окончилъ курсъ наукъ въ пятомъ классѣ гимназіи и, по протекціи дяди, поступилъ писцомъ въ его канцелярію. Тогда ему было около восемнадцати лѣтъ. Двѣ трети изъ скуднаго запаса знанія, почерпнутаго имъ въ гимназіи, онъ уже растерялъ, карабкаясь по чиновной лѣстницѣ. Когда господинъ Недопыкинъ докарабкался до стула помощника столоначальника, то въ головѣ его только и осталось одно смутное воспоминаніе о Всеобщей Исторіи, географіи и алгебрѣ. Изъ исторіи онъ помнилъ, что Римъ палъ отъ развращенности нравовъ, что Клеопатра была бабенка «мое почтеніе», а греки въ старину любили разныя игры и зрѣлища. Изъ географіи онъ почему-то никакъ не могъ позабыть, что гдѣ-то въ Америкѣ есть гора «Попокатепетль». Идя на службу, онъ даже иногда напѣвалъ это слово. Желая какъ-то разъ блеснуть познаніями передъ своей квартирной хозяйкой, тумбообразной мѣщанкой вдовой, онъ и ей сообщилъ, что въ Америкѣ есть громадная гора, называемая «Попокатепетль». Хозяйка вздохнула, пробовала повторить это слово, но не могла и плюнула, проговоривъ: «Экіе, право, — лѣшіе!» Андрей Степановичъ курилъ папироски, которыя самъ и дѣлалъ, т. е. покупалъ гильзы и набивалъ ихъ табакомъ. Коробка, въ которой постоянно лежали готовыя папиросы, носила названіе «Попокатепетль». Какъ и всѣ люди, герой нашъ былъ не безъ слабостей: во-первыхъ, особенно любилъ онъ сапоги хорошо сшитые и блестящіе, на большихъ каблукахъ (господинъ Недопыкинъ былъ небольшаго роста). Онъ даже разговаривалъ съ ними. «Ну, что ты — а?» говорилъ онъ, напримѣръ, разсматривая правый сапогъ: — «служить, канашка, кажется, хочешь отказаться?… И гдѣ ты это себя царапнулъ, бестія? Ну, что хорошаго, самъ посуди, если придется кругленькую эдакую заплатку положить? Эхъ, братъ! Лѣвый лучше ведетъ себя»!… Вторая слабость заключалась въ томъ, что Андрей Степановичъ, какъ человѣкъ холостой, иногда вечеркомъ, наединѣ съ самимъ собою, раскрывалъ объятія Музѣ, т. е., по просту сказать, писалъ разными размѣрами, съ рифмами гдѣ слѣдуетъ, прозу, полагая, что пишетъ стихи, преисполненные поэзіей. Такъ какъ господинъ Недопыкинъ былъ человѣкъ чрезвычайно аккуратный, то всѣ свои стишки записывалъ въ особую толстенькую книжечку въ прелестно-голубомъ переплетѣ. На заглавномъ листкѣ кудряватыни буквами было изложено: «Цвѣты досуга», затѣмъ нѣсколько пониже «А. С. Недопыкина» и еще ниже — «Санктъ-Петербургъ», годъ, мѣсяцъ и число.
Такъ и быть, приведемъ для образчика одинъ изъ такихъ «Цвѣтковъ досуга»:
«Опять любовь! Опять приливъ
Забытыхъ мыслей, грезъ летучихъ,
Страстей губительныхъ, кипучихъ…
Эгоистическій порывъ!
И ядъ сомнѣнья, ядъ ужасный!
О, милый другъ, о, другъ прекрасный,
Зачѣмъ будить во мнѣ любовь
Съ ея тоской и болью вновь»?…
Андрей Степановичъ уже четыре раза любилъ на своемъ вѣку и, разумѣется, безнадежно, а потому и считалъ себя вправѣ, влюбившись въ пятый разъ, воскликнуть: «Зачѣмъ будить во мнѣ любовь съ ея тоской и болью вновь»?..
Да, онъ опять любилъ! Но на этотъ разъ удачнѣе былъ для него «эгоистическій порывъ», и мы видѣли, въ какомъ даже игриво-веселомъ настроеніи духа проснулся сегодня Андрей Степановичъ. Дѣло въ томъ, что онъ порѣшилъ вечеромъ отправиться въ домъ господина Балыкова, Петра Петровича, увидѣть непремѣнно прелестную Ольгу Петровну, дочь Петра Петровича, и — рѣшить свою судьбу.
Онъ, около полугода, наблюдалъ Ольгу Петровну, подмѣчалъ ея взгляды, улыбку, тонъ голоса и — о, радость! за послѣдніе два мѣсяца убѣдился, что она къ нему… неравнодушна!… И что всего удивительнѣе, прелестная дѣвушка при отцѣ своемъ какъ-то особенно любезничала съ нимъ, но, оставаясь иногда tête à tête съ Андреемъ Степановичемъ, просто даже грубила ему и вообще казалась раздражительною, злою. Господинъ Недопыкинъ объяснилъ себѣ это явленіе такъ: «Она играетъ со мной, кокетничаетъ… шалитъ; ну, а при отцѣ-то это ей неловко, вотъ она поневолѣ и любезничаетъ тогда со мной!.. О, хитрой Еввы дочь!»…
— Петръ Петровичъ, какъ видно, не прочь назвать меня своимъ зятемъ. Онъ со мной всегда ласковъ, самъ всегда наливаетъ мнѣ за ужиномъ рябиновки «своей работы» и, вообще, благоволитъ ко мнѣ…. Да!…. Что-жъ, вѣдь онъ видитъ: я не что нибудь, а все-таки помощникъ столоначальника, ну, и кавалеръ ордена Станислава!…
Такъ размышлялъ Андрей Степановичъ и посматривалъ, не безъ удовольствія, на себя и на свои удивительно-вычищенные сапоги.
Умывшись, напившись чаю и одѣвшись, онъ отправился на службу. Дорогой опять разговорился самъ съ собой.
— Гм! Съ кѣмъ же прежде объясниться: съ папенькой или съ дочкой? Оно, конечно, съ отцомъ слѣдуетъ прежде, но это… это ужъ очень по казенному, да ктому-же она дѣвица, чортъ возьми, современная! Собственными глазами видѣлъ въ рукахъ у нея книжку «За и противъ женщинъ»… Гм! Пожалуй еще обидится, ежели я да помимо ея…. И такъ, объяснюсь съ ней! Шабашъ!…
Слово «шабашъ» господинъ Недопыкинъ такъ громко произнесъ, что извощикъ подбѣжалъ къ нему и спросилъ: «Куда прикажете»? Андрей Степановичъ разсердился и сказалъ: «Къ чорту!» Извощикъ тоже разсердился, но послалъ его уже не къ чорту… куда именно — герой нашъ не слыхалъ, потому что отошелъ уже довольно далеко отъ извощика. И хорошо сдѣлалъ.
— И такъ, объяснюсь съ ней, продолжалъ Адрей Степановичъ, — но…. какъ? По какому именно способу?…
Припомнилъ онъ тутъ два-три романа, но любовныя объясненія въ этихъ романахъ какъ-то не нравились ему, не совсѣмъ подходили къ данному случаю: одно, напримѣръ, происходило при лунѣ, около пруда, другое — на балѣ, за мазуркой…
— Нѣтъ, это все не то, да и неловко какъ-то такъ…. ни съ того, ни съ сего изъясняться въ любви…
Крѣпко задумался господинъ Недопыкинъ и очнулся только тогда, когда одинъ изъ младшихъ чиновниковъ обратился къ нему съ вопросомъ относительно потери отношенія за № 12573.
— Господи! чуть не въ слухъ проговорилъ Андрей Степановичъ и даже оглянулся. — Ужъ я на службѣ! за своимъ столомъ даже сижу!… Вотъ не замѣтилъ-то, какъ вошелъ въ швейцарскую, какъ снялъ пальто, поднялся по лѣстницѣ и сѣлъ на свое мѣсто… Удивительно! ноги-то свое дѣло сдѣлали и безъ меня!… Что вамъ? обратился онъ полу-сердито къ чиновнику, который смотрѣлъ на помощника столоначальника съ нѣкоторымъ любопытствомъ.
Чиновникъ повторилъ свой вопросъ.
— Ищите! У меня этого отношенія нѣтъ, да и некогда мнѣ тутъ съ вами!.. У всякаго свое дѣло.
Господинъ Недопыкинъ «махнулъ рукой нетерпѣливо» и молодой канцеляристъ «склонившись» отошелъ отъ стола.
Андрей Степановичъ обмакнулъ перо, черкнулъ имъ раза два на бумагѣ «Недопыкинъ», потомъ вывелъ очень красиво «Ольга» и оцѣпенѣлъ, уставивъ глазаа на уголъ шкафа съ дѣлами. Канцеляристъ изподтишка не переставалъ наблюдать за нимъ, но, наконецъ, бросилъ это занятіе.
За три минуты до появленія столоначальника, Андрей Степановичъ произнесъ довольно громко: «Нашелъ»!
Канцеляристъ, грустя о потери отношенія за № 12573, встрепенулся, вскочилъ съ своего мѣста и подошелъ къ г. Недопыкину.
— Такъ позвольте-съ! Я такъ и думалъ, что оно у васъ, Андрей Степанычъ…
— Что-о?..
— Отношеніе за… вы изволили найти… которое…
Г. Недопыкинъ вытаращилъ глаза.
— Вамъ по-русски говорятъ, а? Вѣдь ужъ я вамъ сказалъ? Ступайте!
Дѣйствительно, никакого отношенія за № 12573 Андрей Степановичъ не находилъ, и, если крикнулъ «нашелъ!», то это относилось къ счастливѣйшей мысли, которую онъ только что уловилъ.
— Да, именно такъ! куплю букетъ — ну, рубля три-четыре куда ни шло! и въ букетъ-то этотъ…. хе, хе, хе!… записочку! Вотъ вѣдь и передъ началомъ фейерверка всегда прежде пустятъ ракету…. Она увидитъ, прочтетъ и…. и затѣмъ послѣдуетъ объясненіе.
Господинъ Недопыкинъ облегчилъ себя глубокимъ вздохомъ и вслѣдъ за этимъ положилъ передъ собой казенный бланкъ.
— Сейчасъ-же и составлю. Надо, чтобъ и коротко вышло и сильно, проговорилъ онъ про себя и обмакнулъ перо. Около получаса сочинялъ онъ, маралъ, передѣлывалъ и, наконецъ, составивъ окончательно на-черно «записочку», прочелъ про себя слѣдующее:
«Я васъ люблю! Принявши сей букетъ,
Отвѣтьте просто: да иль нѣтъ»?…
Изготовивъ такое «сильное» двустишіе, Андрей Степановичъ положилъ его въ ящикъ стола и занялся уже «настоящими» дѣлами. Въ концѣ «присутствія» онъ досталъ великолѣпный почтовый листокъ, отдѣлилъ отъ него половинку, потомъ отъ этой половинки взялъ опять-таки половинку и уже на ней красными чернилами красиво написалъ двѣ вышеупомянутыя строчки. Почему онъ написалъ ихъ именно красными чернилами — неизвѣстно; но надо думать, что Андрей Степановичъ подъ красными чернилами подразумѣвалъ свою кровь, какъ будто-бы стальное перо онъ обмакнулъ не въ чернильницу, а въ собственное свое влюбленное, горячее сердце.
Полюбовавшись двустишіемъ, онъ призадумался.
— Подписаться или не подписаться?… Если черкнуть «Недопыкинъ»… гм! чортъ знаетъ, какъ скверно звучитъ! А безъ подписи какъ-то нельзя…. Одно имя — Андрей?… Тоже — гадко: будто лакей какой нибудь… По-французски развѣ? Да какъ по-французски Андрей?… Андрэ?… Должно быть такъ. Оборотное е на концѣ.
Сложивъ записочку, господинъ Недопыкинъ положилъ ее въ правый карманъ жилетки (въ лѣвомъ покоились часы) и отправился домой успокоивать желудокъ.
— Ну, будетъ лежать! воскликнулъ Андрей Степановичъ, взглянувъ на стѣнные часы: — половина шестаго — пора снаряжаться. Послѣобѣденная тяжесть исчезла!…
Господинъ Недопыкинъ вскочилъ съ кушетки и, слегка подпрыгивая, направился къ дверямъ, которыя вели въ корридоръ. Отворивъ дверь, онъ крикнулъ:
— Марья Васильевна!
— Я за нее, отвѣтилъ откуда-то голосъ хозяйки.
— Скажите, пожалуйста, Степанидѣ, чтобъ она принесла теплой воды въ рукомойникъ. Есть теплая вода?
— Какъ не быть! Сейчасъ. Степанида!
— Хе! произнесъ Андрей Степановичъ: — пріятно, чортъ возьми, изъ простаго вторника сдѣлать рѣшительный вторникъ, вотъ какъ я сегодня сдѣлалъ!
Тутъ онъ опять слегка подпрыгнулъ, причемъ лѣвая туфля вспорхнула съ лѣвой ноги и отлетѣла аршина на два отъ него. Андрей Степановичъ на одной правой ногѣ поскакалъ за туфлей.
— Вишь ты какъ — ловко! раздалось въ дверяхъ.
Господинъ Недопыкинъ, остановившись надъ туфлей, обернулся съ недовольнымъ видомъ и произнесъ сердито, обратившись къ Степанидѣ:
— Принесла? Ну, наливай въ рукомойникъ!
Степанида налила и затѣмъ подошла къ тому мѣсту, гдѣ стояли сапоги покрытые старой простыней.
— Какіе чистить-то брать? спросила она.
— Новые, отвѣтилъ Андрей Степановичъ и подошелъ къ умывальнику.
— Это тоненькіе-то?
— Ну-да, тоненькіе. Хорошенько вычищи — смотри!
— Завсегда хорошо чищу.
— Завсегда! Нѣтъ, ты вотъ любишь воды много лить, оттого мѣстами блеститъ, а мѣстами — тусклыя пятна.
— Это ужъ кожа такая-съ, а я густо завсегда…
— Ну, не разговаривай, а иди и — чище!
— Зачѣмъ воды много лить? Это вы напрасно…
— Кожа такая! много ты понимаешь въ кожѣ!..
— Я воды самую чуточку…
— Ну, ступай, ступай!
Степанида вышла, захвативъ съ собой тоненькіе сапоги.
Умывшись, Андрей Степановичъ занялся вставленіемъ запонокъ въ чистую рубашку. Покончивъ съ этимъ, онъ о чемъ-то задумался и вдругъ воскликнулъ:
— Ахъ-да! все-ли я купилъ, что записалъ сегодня утромъ? Да — нѣтъ! Совершенно забылъ объ этомъ!…
Снявъ со стула черную суконную жилетку, онъ вынулъ изъ праваго кармашка двѣ сложенныя бумажки, развернулъ ихъ, посмотрѣлъ и снова сложилъ. Одну бумажку положилъ на столъ, другую — въ жилеточный карманъ.
— Чортъ возьми! Да я и въ лавку не заходилъ… Совсѣмъ изъ памяти вонъ… Это сердце мое торопилось! О, ты сердце!… Впрочемъ, одеколону-то еще есть немножко, ну а остальное не къ спѣху — куплю завтра.
Черезъ полчаса Андрей Степановичъ былъ почти уже готовъ. Прелестныя сѣрыя брюки какъ-то особенно пріятно сидѣли на ногахъ его; бархатная синяя жилетка накрыла уже туго-накрахмаленную грудь рубашки… Господинъ Недопыкинъ возился теперь съ золотой часовой цѣпочкой, стоя передъ зеркаломъ… Все какъ-то не то выходило… не красиво! То цѣпочка слишкомъ ужъ низко висѣла, то опять высоко… золотой крючекъ цѣпочки совершилъ путешествіе по всему борту жилетки и, наконецъ, отправясь снова путешествовать по той же дорогѣ, остановился на половинѣ пути и… вдругъ…
— Нѣтъ, это не годится! Сѣрыя брюки, синяя жилетка, коричневая визитка… Пестро! наконецъ, вѣдь я ѣду не просто на вечеръ… Дѣло серіозное… объясненія… Надо посолиднѣе! Весь въ черномъ… Да! впрочемъ, брюки — ничего, они темно-сѣрыя. Можно и въ нихъ…
Все это Андрей Степановичъ проговорилъ торопливо, снимая жилетку и облекаясь въ черную.
— Ай, ай, ужъ скоро семь! Да проѣдешь туда, пожалуй, около часа… Поживѣй, Андрюша! Еще за букетомъ заѣхать надо…
Черезъ пять минутъ на улицѣ раздался голосъ господина Недопыкина:
— Извощикъ! Въ Надеждинскую!
Въ уютной голубенькой комнаткѣ, въ которой стояла кроватка съ кисейными занавѣсками, а въ воздухѣ пахло слегка тонкими духами, у столика сидѣла стройная свѣженькая брюнетка, лѣтъ девятнадцати. Она была въ сѣромъ шерстяномъ платьѣ съ отдѣлкой изъ пунцовыхъ атласныхъ лентъ. Волосы у нея были острижены, но не коротко, такъ что изъ-за вьющихся, густыхъ темныхъ прядей — шеи сзади совсѣмъ не было видно. Чтобы волосы на падали на лобъ и щеки — красная бархатная лента поддерживала ихъ; немного повыше надъ лѣвымъ ухомъ изъ этой же ленты былъ сдѣланъ бантъ, ковцы котораго, довольно длинные, падали на лѣвое плечо. Она держала передъ собой исписанный почтовый листикъ, который былъ ярко освѣщенъ небольшой лампой съ голубымъ абажуромъ.
Молодая дѣвушка слегка морщила свои черныя брови и что-то говорила, беззвучно шевеля губами. Немного погодя, она положила листокъ, вздохнула, оперлась локтемъ на столъ и склонила голову на руку.
Въ эту минуту кто-то слегка стукнулъ въ дверь.
Дѣвушка вздрогнула, машинально схватила листокъ и спрятала его въ карманъ, но сейчасъ же улыбнулась, вспомнивъ, что сама же она заперла дверь на задвижку.
— Это ты, Маша?
— Я-съ, отвѣтилъ женскій голосъ за дверь, — да вы что-же заперлись-то?
— Такъ… А тебѣ что нужно?
— А вотъ, самоваръ сейчасъ подаю, такъ извольте пожаловать чай дѣлать. Папенька и то ужъ спрашивалъ про васъ.
— Приду. Есть кто нибудь?
— Изъ дамъ еще никого. Феофилъ Самсонычъ пришли и еще какой-то полковникъ… Ольга Петровна!
— Ну? чего ты тамъ смѣешься?
— И «этотъ» ужъ пришелъ…
— Кто этотъ?
— Ну-да этотъ-то… чиновникъ — Недопыкинъ! вдругъ, фыркнувъ, прибавила Маша.
— Очень нужно…
— Ахъ, не говорите такъ!… Да пустите меня въ комнату-то!… Онъ къ вамъ съ подаркомъ… да-съ!
Ольга Петровна вспыхнула, встала, подошла къ двери и впустила горничную Машу.
— Съ какимъ подаркомъ? что ты врешь!
— Сами увидите. Прелестный букетъ-съ!
— Букетъ?
— Ну-да, изъ живыхъ цвѣтовъ. Только пресмѣшной онъ, право… ха, ха, ха!
— Кто — букетъ?
— Нѣтъ, не букетъ, а господинъ Недопыкинъ. Ну, какъ же: впустила я его, снимаю съ него шинель, смотрю — а подъ шинелью-то у него — букетъ въ бумагѣ. Сейчасъ онъ эту бумагу бросилъ, букетъ въ шляпу засунулъ и спрашиваетъ: «Никого въ залѣ нѣтъ?» Никого, говорю. Бросился онъ въ залу. Я выглянула изъ-за двери. Смотрю: бѣжитъ онъ на цыпочкахъ къ окошку, а какъ добѣжалъ сейчасъ букетъ-то прислонилъ къ цвѣточному горшку, потомъ цвѣтокъ, что-ли, въ букетѣ поправилъ — не разглядѣла, — да и поставилъ на окошко, передъ букетомъ, шляпу свою, это чтобы букета-то не видно было…. Сюрпризъ вамъ хочетъ сдѣлать!…
— Ну, хорошо… что-жъ, я цвѣты люблю, проговорила Ольга Петровна, слегка сдвинувъ брови, и нетерпѣливо прибавила: — иди, иди! я сейчасъ приду.
Маша убѣжала. Молодая дѣвушка поспѣшно снова заперла дверь на задвижку, подошла къ столу, вынула изъ кармана исписанный листокъ, пробѣжала глазами послѣднія строчки и, доставъ почтовый розовый листокъ, сѣла и написала слѣдующее:
«На твое письмо, Nicolas, отвѣчаю второпяхъ. Сегодня, кажется, вопросъ разрѣшится. Онъ уже у насъ и вдобавокъ — съ букетомъ. Нѣтъ-ли въ букетѣ „объясненія?“ Титулярные совѣтники на это способны. Папаша къ нему, видимо, благоволитъ… Если папаша, наконецъ, выскажется положительно… Ну, тогда я тебя извѣщу и ты можешь тогда меня „похитить“; впрочемъ, это я и сама могу устроить, сѣвши въ извощичьи санки. — Твоя О.».
Розовая бумажка была вложена въ розовый конвертикъ, а на конвертикѣ появилась-пятикопѣечная марка.
Довольно большое общество сидѣло за чайнымъ столомъ. Ольга Петровна, какъ молодая хозяйка, разливала чай. Андрей Степановичъ, хотя и былъ въ тревожномъ состояніи духа, но тѣмъ не менѣе чувствовалъ себя хорошо… Букетъ, еще до чаю, онъ успѣлъ вручить Ольгѣ Петровнѣ; отъ него не ускользнуло, что прелестная дѣвушка замѣтила кончикъ бумажки между вѣткой левкоя и красной камеліей… Букетъ былъ принятъ… принять даже съ обворожительной улыбкой!…
Прихлебывая чай, господинъ Недопыкинъ поглядывалъ на предметъ своей страсти, и сердце его сладостно трепетало, потому что Оленька была чрезвычайно весела, болтлива… она и на него какъ-то особенно смѣшливо посматривала… Но букета около нея не было…
«Гм! прочла-ли она записочку?» думалъ онъ: «кажется, прочла… Что-то такое творится у нея теперь въ сердечкѣ — ужъ я вижу! Поди, вотъ, разгадай женщину!.. Чему она радуется? объясненію?… Ждала она его?… Спрошу, чортъ возьми!… И куда это она букетъ дѣвала?…»
Въ это время на другомъ концѣ стола, около Петра Петровича, шелъ шумный разговоръ на тему объ искорененіи пьянства въ народѣ. Андрей Степановичъ, воспользовавшись всеобщимъ шумомъ, всталъ и съ пустымъ стаканомъ въ рукѣ отправился къ молодой хозяйкѣ.
— Вамъ еще налить? спросила Ольга Петровна.
— Да-съ, но позвольте нѣсколько послабѣе…
— Сейчасъ налью! Идите, я вамъ передамъ туда…
Но онъ не пошелъ туда, а наклонившись къ ней прошепталъ:
— Не томите… не мучьте! Прочли?…
— Прочла, почти громко отвѣтила Ольга Петровна, запуская щипчики въ сахарницу.
— Жду вердикта, жду слова…
— Это не отъ меня зависитъ… Папаша вамъ скажетъ… Ну, вотъ вамъ чай — идите на мѣсто!
— Благодарю-съ!
Андрей Степановичъ принялъ стаканъ изъ прелестныхъ ручекъ, но опять наклонился и шепнулъ:
— Гдѣ-же букетъ?
— Подъ моимъ стуломъ… Смотрите, чай прольете на меня!
Но онъ чаю не пролилъ, а уронилъ только ложечку, которая какъ-то особенно рѣзко звякнула на паркетѣ.
И вдругъ все смолкло. Всѣ обернулись и посмотрѣли на господина уронившаго ложечку, Какъ будто случилось необыкновенное событіе.
— Хе, хе… Это вы, Андрей Степановичъ? засмѣялся Петръ Петровичъ.
— Я-съ, отозвался господинъ Недопыкинъ, уже поднявшій ложечку и усаживающійся на свое мѣсто: — выскользнула она у меня какъ-то…
— Бываетъ, бываетъ.
— Оля, ты что вертишься тамъ? спросилъ господинъ Балыковъ веселымъ тономъ: — ты что-то тоже уронила?…
— Букетъ уронила! Сейчасъ подниму…
И она наклонилась, опустивъ руку подъ стулъ.
— Э! да вѣдь въ самомъ дѣлѣ — букетъ! воскликнулъ Петръ Петровичъ. — Откуда? Съ потолка упалъ?
Ольга Петровна побѣжала къ отцу. Все общество устремило глаза на букетъ.
— Это, папаша, подарокъ господина Недопыкина, сказала она, — не правда-ли, хорошенькій букетъ?
— Прелестный, моя милочка, прелестный!
Букетъ очутился въ рукахъ Петра Петровича.
— А это что-жъ такое?…
Онъ вытянулъ изъ средины букета сложенную бумажку.
— А это… папаша… должна быть… записка… Только я не смѣла безъ васъ ее прочесть…
Господинъ Балыковъ слегка нахмурилъ брови.
— Записка?… А вотъ, прочтемъ.
Андрей Степановичъ вспыхнулъ и наклонился надъ стаканомъ.
— И зачѣмъ это она при всѣхъ… Э, да все равно. Вотъ, сейчасъ Петръ Петровичъ встанетъ и провозгласитъ: «господа! рекомендую: женихъ и невѣста…» Престранная дѣвушка!…
Мысли эти молніей мелькнули въ его головѣ…. Но не всталъ Петръ Петровичъ, а еще пуще нахмуривъ брови, ничего не провозгласилъ, а просто громко сказалъ:
— Господинъ Недопыкинъ! Это что-же такое? а?…
Андрей Степановичъ поднялся со стула. Краска исчезла съ его лица.
— Позвольте, Петръ Петровичъ, началъ онъ дрожащимъ голосомъ, я, конечно, виноватъ… потому что… такъ-сказать помимо васъ, но…
— Продолжайте, продолжайте!
— Но, я полагаю, что это… это… собственно говоря, чтобъ узнать только…
— Ну-съ? дальше!
— А потомъ я былъ намѣренъ лично передъ вами… Вы подавали мнѣ всегда надежду… и я видѣлъ, что вотъ и онѣ…
— Да вакса-то тутъ зачѣмъ? крикливо перебилъ его господинъ Балыковъ, тыкая воздухъ бумажкой.
— Вак…са… какъ-съ?…
Андрей Степановичъ остолбенѣлъ и покраснѣлъ такъ, что казалось вотъ-вотъ вспыхнутъ у него волосы…
— Вакса — да-съ! Одеколонъ… подтяжки… мыло… Чтоже это — насмѣшка, что-ли?…
Господинъ Недопыкинъ стоялъ съ открытымъ ртомъ… Глаза его блуждали, какъ у помѣшаннаго…
— Какъ же вы это осмѣлились — а? Подобныя насмѣшки не могутъ быть терпимы нигдѣ!.. взволнованнымъ голосомъ продолжалъ хозяинъ. — И, наконецъ, онд вамъ не кузина, она для васъ дѣвица посторонняя… Прошу покорно, какія шутки! Шалить такъ простительно гимназисту!… Это — неуваженіе, невѣжество!…
— Петръ Пе…
— Молчите! Какую я вамъ подавалъ надежду? когда? Я недоволенъ своимъ домовымъ управляющимъ и думалъ васъ пригласить на его мѣсто… Какъ же вы смѣли писать такія гадости — и кому-же? дѣвицѣ!…
Букетъ и бумажка полетѣли на полъ.
— Милостивый государь!
Андрей Степановичъ собрался съ духомъ и шагнулъ къ господину Балыкову.
— Милостивый государь! перебилъ его Петръ Петровичъ. — Тотъ, кто оскорбляетъ мою дочь — оскорбляетъ меня. Понимаете-ли вы это?…
— Позвольте мнѣ…
Въ эту минуту въ прихожей раздался звонокъ, но его почти никто не слышалъ: такъ всѣ были заинтересованы этой сценой.
— Нѣтъ, позвольте мнѣ вамъ сказать! Молите Бога, что я еще добрый человѣкъ. Другой на моемъ мѣстѣ обратился бы къ защитѣ закона, ибо тутъ нанесено оскорбленіе почти дѣйствіемъ… Понимаете?… Но я, принимая во вниманіе…
— Ахъ, Варвара Николавна! Любочка! Зина! крикнула Ольга Петровна и бросилась къ новымъ гостьямъ.
— А, ваше превосходительство! воскликнулъ Петръ Петровичъ, подходя къ генеральшѣ Варварѣ Николаевнѣ. — Милости просимъ! А его превосходительство?…
— Онъ еще будетъ, будетъ, пропѣла генеральша.
Господинъ Недопыкинъ незамѣтно исчезъ изъ столовой.