Отрывочность, а часто также не полное и не довольно точное развитіе мысли, — вотъ въ чемъ, прежде всего, можно упрекнуть статьи этого сборника. Если, не смотря на то, я рѣшаюсь вновь предложить ихъ читателямъ, то во первыхъ потому, что мысли, въ нихъ развивавшія, до сихъ поръ сохраняютъ для меня свою цѣну. Уже въ первой статьѣ (о значенія Гегеля), которую я считаю наиболѣе слабою по выполненію, высказаны многія положенія, отъ которыхъ я и теперь не отступаю, которыя часто составляли темы послѣдующихъ статей, или же остались, къ моему сожалѣнію, только въ видѣ намековъ и набросковъ, сдѣланныхъ въ этой первой статьѣ. При другихъ обстоятельствахъ, можетъ быть, мнѣ удалось бы оказать философіи услуги, подобныя тѣмъ, какими составили себѣ имя итальянецъ Вера и англичанинъ Стирлингъ.
Что касается до отрывочности и неполноты, то я утѣшаю себя тѣмъ, что, кажется, избѣгъ другихъ недостатковъ, обыкновенно встрѣчающихся въ книгахъ. Сочиненія полныя и систематическія очень рѣдко бываютъ органическими произведеніями ума. Полнота ихъ достигается всего чаще механическимъ подборомъ частей, а не живою связью между ними; систематическое расположеніе достигается обыкновенно только искусственно, не вытекаетъ изъ самаго предмета, а накладывается на него извнѣ. Отъ этого происходитъ то впечатлѣніе жертвенности, которое въ той или другой степени производитъ большинство книгъ. Жизнь книги состоитъ въ мысли, которая въ ней движется; тамъ, гдѣ мысль прерывается и ея путь замѣняется мертвыми склейками и вставками, или даже простою послѣдовательностію строкъ и страницъ, отсутствіе настоящей связи не всегда ускользаетъ отъ нашего вниканія, почему мы и чувствуемъ себя неудовлетворенными. И такъ, отрывочная статья своею цѣльностію и послѣдовательностію можетъ взбѣжать упрековъ, которые мы дѣлаемъ полнымъ и систематическимъ книгамъ.
Но не забудемъ притомъ, что здѣсь дѣло идетъ о философіи, то есть о такой области, въ которой мышленіе имѣетъ особенный характеръ, именно стремится стать вполнѣ чистымъ и свободнымъ. Всѣ мы любимъ «пофилософствовать», но подъ этимъ словомъ мы разумѣемъ разсужденія, которыя почему-то выходятъ слабѣе и путаннѣе всякихъ другихъ нашихъ разсужденій. Мы тутъ сами не знаемъ, чего хотимъ и какою дорогою идемъ. Философъ же знаетъ, или, по крайней мѣрѣ, долженъ знать, что онъ дѣлаетъ; онъ беретъ на себя мыслить вполнѣ сознательно, и отъ этого происходятъ особенные пріемы его разсужденій. Это сознательное мышленіе въ однихъ пробуждается легко, въ другихъ, даже обладающихъ большою дѣятельностію ума, почти вовсе не можетъ быть вызвано. Вотъ почему принято говорить о философскомъ талантѣ, почти также, какъ говорятъ о поэтическомъ дарѣ, посылаемомъ природою, а не зависящемъ отъ обученія. Писателя, имѣющаго въ какой-нибудь степени философскій талантъ, всегда можно ясно отличить отъ того, кто этого таланта не имѣетъ; совершенно такъ, какъ по одной страницѣ, и даже по нѣсколькимъ стихамъ, можно узнать истиннаго поэта и того, кто только старается быть поэтомъ. Многіе изъ тѣхъ, кто пишетъ о философскихъ предметахъ, дѣлаютъ это только по ошибкѣ, такъ какъ вовсе не обладаютъ философскими пріемами мысли. Наоборотъ, о какомъ бы предметѣ ни ни разсуждали, мы можемъ внести эти пріемы въ наше разсужденіе. Съ такой точки зрѣнія слѣдуетъ всегда цѣнить произведенія философской литературы. Какъ на примѣръ, ясный для понимающихъ дѣло, укажемъ изъ нашихъ писателей на Каткова и Кавелина; при всей энергіи своего ума, они не обладали настоящимъ философскимъ даромъ, хотя область философіи ихъ сильно привлекала. Наоборотъ, Л. Н. Толстой, никогда не писавшій спеціально о предметахъ этой области, часто обнаруживаетъ въ своихъ писаніяхъ истинно-философскіе пріемы мышленія. Такимъ оврагомъ, вообще, для того, кто ищетъ себѣ философскаго поученія, нѣсколько страницъ, развивающихъ мысль въ извѣстномъ духѣ, могутъ дать больше, чѣмъ цѣлые томи, не имѣющіе надлежащаго философскаго характера.
Вотъ съ какихъ сторонъ можно защищать предлагаемые читателю «философскіе очерки», разумѣется, если только эти очерки заслуживаютъ такой защиты, если они не даромъ носятъ свое имя.
Предметы, о которыхъ они говорятъ, конечно не устарѣли. Философскіе вопросы, ученія и книги, какъ извѣстно, долговѣчнѣе, чѣмъ явленія другихъ умственныхъ сферъ, и чуть-ли не превосходятъ своею долговѣчностію даже произведенія поэтическаго творчества. Трудъ мысли, очевидно, совершается гораздо медленнѣе, чѣмъ трудъ познанія, въ силу того, что философія постоянно обращается къ самымъ основамъ бытія и познанія, для насъ иной разговоръ, Платонъ можетъ быть почти столько же поучителенъ, какъ для древняго грека. Матеріализмъ и эмпиризмъ, составляющіе предметъ многихъ статей этого сборника, суть ученія стародавнія, но мнѣ пришлось писать о нихъ, какъ о явленіяхъ современныхъ, еще недавно (передъ семидесятыми годами) представлявшихъ даже главный и господствующій интересъ во всей области философіи. Читатель найдетъ въ этой книгѣ нѣкоторое понятіе объ этихъ ученіяхъ. Матеріализмъ, впрочемъ, полнѣе обсуждается въ другой книгѣ Міръ какъ цѣлое; а здѣсь болѣе мѣста посвящено эмпиризму, какъ въ изученіи природы, такъ и въ изученія души человѣческой.
Матеріаломъ есть самая легкая метафизика, а эмпиризмъ — самая легкая теорія познанія; вотъ въ чемъ сила этихъ ученій. «Всякій человѣкъ желаетъ знать» — такъ начинаете Аристотель свою метафизику; точно также можно сказать: всякій человѣкъ желаетъ дѣйствовать, и слѣдовательно представлять себѣ, что и какъ онъ можетъ дѣлать. Такимъ образомъ, твердое понятіе о познаніи и твердое представленіе о сущности вещей составляютъ неизбѣжную потребность людей. Какъ только человѣкъ захочетъ довѣрятъ только себѣ, онъ естественно останавливается на ученіяхъ самыхъ удобныхъ для пониманія и вмѣстѣ вполнѣ удовлетворяющихъ его желанія. Опытъ даетъ намъ дѣйствительныя познанія, которыя каждый можетъ пріобр