ПРАЗДНИКЪ АБАТСТВА ВИНОДѢЛОВЪ ВЪ ВЕВЕ.
правитьПисать изъ Швейцаріи — значитъ писать о праздникахъ. Между тѣмъ, какъ въ другихъ углахъ міра сего умы волнуются мексиканскими и голштинскими вопросами, здѣсь все населеніе цѣлыхъ городовъ взволновано тѣмъ, что на прошломъ такомъ-то союзномъ стрѣльбищѣ (которыя бываютъ 365 разъ въ году) какой-нибудь Генрихъ Кикиль сорокъ разъ попалъ въ цѣль на разстояніи баснословнаго числа шаговъ и выигралъ призъ, поднесенный всею общиной. Призъ — серебряная ложечка, а то еще лучше — утюгъ изъ мельхіора. Затѣмъ, въ другомъ городѣ или въ другомъ кантонѣ еще сильнѣйшее волненіе… Какая-то школа кадетовъ, будущихъ защитниковъ отечества (отъ кого!), отправилась на лѣтнюю прогулку въ горы и въ такой-то день войдетъ въ такой-то городокъ съ барабаннымъ боемъ.. Имъ заготовляютъ шесть бутылокъ вина на площади и около ста печатныхъ строкъ спичей… Разумѣется, въ этихъ рѣчахъ Вильгельмъ Тель служитъ въ родѣ pièce de resistance: юношей уговариваютъ брать съ него примѣръ и словесно благословляютъ на бой противъ враговъ отечества не теперь, а если они когда-либо окажутся. Затѣмъ кадеты съ барабаннымъ боемъ идутъ въ другой городокъ для того, чтобъ опять услышать поучительную и не безъинтересную исторію о стрѣлкѣ въ яблочко. Ихъ опять просятъ слѣдовать его примѣру, они опять обѣщаютъ, и съ барабаннымъ боемъ идутъ далѣе.
Гдѣ они проходятъ, тамъ жизнь и одушевленіе. На берегахъ женевскаго озера большею частью волнуютъ умы тѣ же вопросы о федеральныхъ стрѣлкахъ, о Кикилѣ, попавшемъ сорокъ разъ въ цѣль ит. д. Бываютъ событія болѣе важныя. Такъ, какой-то лозанецъ вдругъ изобрѣтаетъ лодку, которая не можетъ перевернуться на водѣ. Какъ ее ни верти и ни кувыркай, она все сама приходитъ въ нормальное положеніе — мачтами вверхъ. Въ родѣ древнѣйшей игрушки русской по имени: Ванька — встань-ко!.. Изобрѣтатель однажды назначилъ день опытовъ своихъ на озерѣ и самъ шестъ выѣхалъ по волнамъ, при многочисленномъ стеченіи зѣвакъ, и самымъ искуснымъ образомъ утонулъ со всѣми товарищами, а на другой день какая-то газета увѣщевала міръ обзавестись такими лодками. Швейцарецъ ее выдумалъ! Обезсмертилъ свое имя и имя своего города!.. Вѣроятно, статья была заранѣе заготовлена, ну и напечатали… Потомъ объяснялось, что хотя великій изобрѣтатель и утонулъ, но что это не доказательство… Мало ли народа тонетъ въ водѣ. Тутъ безчестнаго ничего нѣтъ.
Назадъ два года я былъ въ Веве. Ничто не нарушало общественнаго спокойствія. Знаменитыя союзныя стрѣльбища волновали жителей нѣсколько приличнѣе, то-есть менѣе. Толковали также о съѣздѣ французскихъ легитимистовъ въ Луцернъ, на поклонъ къ будущему королю Генриху V-му, но какъ отъ ихъ съѣзда ничего особеннаго не приключилось, кромѣ сожженія нѣсколькихъ фунтовъ пороха для фейерверка, то и это quasi-политическое событіе не разбудило и не встревожило жителей Ваатландскаго Кантона. Жизнь текла какъ по маслу… Встанешь, бывало, въ десять часовъ утра и узнаешь, что вевезанцы уже давно поднялись, отзавтракали, отобѣдали и даже, кажется, отужинали, и всякая розовая, пухлая, квадратно-жирная физіономія, встрѣчаемая на улицѣ; рапортуетъ вамъ своимъ видомъ, что все обстоитъ благополучно.
Вдругъ, однажды вечеромъ, очень поздно, то-есть часовъ въ шесть пополудни, когда треть народонаселенія уже залегла спать… раздалась пушечная пальба надъ озеромъ. Ужъ не враги ли? Не Франція ли объявляетъ въ Веве, чрезъ своихъ зуавовъ, чтобъ приступали къ suffrage universel, не примѣру савойцевъ.
Все и всѣ въ сильномъ перепугѣ устремились къ мѣсту, гдѣ какая-то заржавленная пушка отличалась наславу.
Стрѣльбою объявлялось жителямъ, что наступилъ праздникъ винодѣловъ, что совѣтъ братства или абатства рѣшилъ быть празднику… чрезъ два года.
— Что-жъ вы теперь-то дѣлаете? сказалъ кто-то импровизированнымъ артилеристамъ.
— Палимъ!
— Зачѣмъ палите-то?
— Празднуемъ la fête des Vignerons de 1865.
— За два-то года…
Но артилеристы не смутились и пропалили весь вечеръ, до-тѣхъ-поръ, пока изъ всѣхъ сосѣднихъ гостиницъ и пансіоновъ не прислали имъ сказать: милые сограждане, хоть праздникъ и будетъ чрезъ два года, но… все же спать пора!
Мнѣ показалось тогда до такой степени глупо дѣлать открытіе празднества за два года, что я почти далъ себѣ слово не быть въ Веве въ эту эпоху. Судьба, однако, распорядилась посвоему.. Я попалъ въ Веве въ маѣ и прожилъ вплоть до праздника, хотѣлъ-было уѣхать отъ окружавшей глупой возни, но всѣ, слышавшіе мое рѣшеніе, уговаривали меня остаться, на тэму: отъ своего счастія не бѣгутъ!.. Итакъ я присутствовалъ на знаменитомъ праздникѣ вцнодѣловъ, и разскажу слышанное и видѣнное, болѣе или менѣе безпристрастно. Это крайне трудно. Пробужденное народонаселеніе кантона, своими приготовленіями къ празднику и особенно словесными и печатными прокламаціями о немъ, о его будущемъ великолѣпіи, надоѣло до тдкой степени, что самые терпѣливые молили Господа Бога, нельзя-ли какъ-нибудь іюнь и іюль исключить изъ лѣтосчисленья, поскорѣе отпраздновать 26-е іюля, да и съ плечъ долой. Желалъ бы и я поскорѣе разсказать вамъ, что видѣлъ на Торговой Площади Веве, но увы! надо прежде постараться узнать, отчего общество винодѣловъ называется абатствомъ, президентъ — абатомъ, и откуда взялись эти празднества.
Все это крайне трудно. Въ здѣшнихъ газетахъ печаталась объ этомъ такая разнородная чепуха, что, соединивъ все сказанное, получишь винигретъ.
Положительно извѣстно одно, что въ 1688 году страшный пожаръ истребилъ половицу города и архивъ. На этомъ основаніи большинство утверждаетъ, что l’origine de la fête se perd dans la nuit des temps. Вѣрнѣе было бы сказать, dans les flammes de l’incendie. Можно только утвердительно сказать, что, около первой половины третьяго столѣтія, уже существовалъ въ окрестностяхъ Веве монастырь Haut-Crêt, владѣвшій виноградниками. Папа Урбанъ святой особенно покровительствовалъ монахамъ винодѣламъ и до-сихъ-поръ считается патрономъ здѣшнихъ виноградниковъ. Впослѣдствіи, въ эпоху процвѣтанія средневѣковыхъ цеховъ, всѣ владѣтели виноградниковъ основали общества или братства, или цехи винодѣловъ, но не ускользнули отъ патроната этого монастыря. Настоятель Haut-Crêt сдѣлался президентомъ, и вышло Abbaye des Vignerons. Теперь монастырь давно исчезъ, президентъ же этого общества называется по традиціи monsier l’abbé, и выбирается изъ богатыхъ землевладѣльцевъ. Когда начались празднества этого братства или абатства — неизвѣстно. Здѣсь говорятъ, что существуетъ какой-то кубокъ, участвовавшій въ процесіи и празднествѣ 1618 года.
За достовѣрное можно сообщить слѣдующее:
Тому назадъ около ста лѣтъ, существовалъ на берегу Лемана крошечный, городишко Веве. Двѣ узкія и грязныя улицы, овраги кругомъ, нѣсколько домиковъ и бѣдное населеніе винодѣловъ и барочниковъ, всего около двухъ тысячъ жителей. Въ три часа утра, при звукѣ колокола, отворялись ворота городка, и все мужское населеніе выходило на работы. Лодочники и барочники отправлялись въ Савойю за лѣсомъ, камнемъ и болотной травой, которая составляла главный предметъ торговли. Винодѣлы выходили, въ рarchet, т. е. въ свои виноградники. Въ городкѣ оставался прекрасный полъ, очень некрасивый собой, если судить по теперешнимъ представительницамъ, и потомъ мѣстная аристократія — губернаторъ или bailli, назначаемый изъ Берна, и его дворъ… Около захода солнца жители возвращались въ лачуги, двери и ворота запирались и все засыпало, кромѣ контрабандистовъ, которыхъ было огромное число. Они начинали свою работу до восхода солнца. Братство или абатство винодѣловъ уже, разумѣется, существовало, потому что около этого времени, въ 1750 году, собравшіеся владѣтели виноградниковъ устроили нѣчто въ родѣ банкета, наградили тѣхъ, кто работалъ всѣхъ прилежнѣе, и затѣмъ гуляли по городу процессіей. У каждаго былъ боченокъ за спиной и лопата на плечѣ.
На этомъ празднествѣ положено было отнимать у лѣниваго доходъ съ его виноградника и награждать прилежнаго медалью.
Въ 1778 году, т. е. 28 лѣтъ спустя, была опять процессія винодѣловъ по городу, во главѣ которой шли президентъ и двое награжденныхъ медалями, съ надписью, съ одной стороны: Societas agricultnrae Viviaci, а на другой сторонѣ, богиня Церера вѣнчаетъ прилежнаго и (подразумѣвается) говоритъ: Agricolae bene merenti. Тутъ же появилось и знамя общества, съ девизомъ: ora et labora — молись и работай.
Въ 1797 году, около двухсотъ человѣкъ молодежи присоединились къ процессіи винодѣловъ: одного одѣли (или, лучше сказать, раздѣли) Бахусомъ, другого нарядили и назвали великой жрицей (grande prêtresse) и послѣ хожденія по городу устроили на площади нѣчто въ родѣ балета. При этомъ короновали достойнѣйшихъ и наградили ихъ медалями.
Въ 1819 году снова было празднество, но, кромѣ Бахуса на бочкѣ, къ процессіи прибавились вакханки въ тигровыхъ кожахъ, которыя; бѣгая по городу, пѣли знаменитое: Evohe Bacche! Шествіе открывала и закрывала швейцарская милиція, въ своемъ костюмѣ XIV-го столѣтія.
Въ 1833 году празднество и процессіи приняли огромные размѣры. Бахусъ былъ не одинъ. Появилась богиня Церера, богиня Паллада, жрицы, жрецы, вакханки, фавны, пастухи и пастушки и т. д… Вмѣстѣ съ ними участвовали тоже въ шествіи и ноевъ ковчегъ и громадная ханаанская виноградная лоза. На устроенныхъ жертвенникахъ приносились жертвы авелевы и каиновы, т. е. отъ скота и отъ земли. Тутъ же были баронъ и баронесса, которые вели молодыхъ и шаферовъ въ церковь.
Въ 1851 году въ празднествѣ было уничтожено все лишнее. Такъ какъ оно походило на послѣднее, видѣнное мною, то я прямо перейду къ этому.
Приготовленія къ празднику начались еще въ январѣ; все готовилось въ секретѣ и на всѣхъ лежала печать какого-то душевнаго безпокойства и томительнаго ожиданія. Всякій народъ веселится по-своему: французъ веселится просто, англичанинъ веселится такъ, какъ будто ему приказали: кумолъ, веселись вотъ теперь до половины десятаго! Поэтому на него смотрѣть — зѣвота беретъ. Испанецъ веселится какъ ребенокъ, который расшалился и ужъ не знаетъ, какую такую новую штуку выкинуть. Нѣмецъ развеселится — посторонняго затошнитъ — его веселье непозволительно прилично. Швейцарецъ веселится какъ-то особенно отъ всѣхъ. Онъ приличенъ какъ нѣмецъ, угрюмъ румянымъ лицомъ, какъ англичанинъ, и въ то же время полонъ какимъ-то безпокойствомъ, словно говоритъ себѣ: ахъ! что это я дѣлаю? не вышла бы скверность. Видали вы на балѣ, какъ хозяйка дома, въ хлопотахъ о танцорахъ, уговоритъ иной разъ какого-нибудь Мишу или Ванюшу итти танцовать. Ванюша этотъ отлично учится, ласковый сынъ, малый скромный, очень любитъ варенье, но барышня для него страшнѣе сфинкса и танцовать — мука адская!
Вытащатъ его, однако, на средину залы… Вотъ онъ прицѣпился къ какой-то кисейной юбкѣ, поднимаетъ ноги, сопитъ и страдаетъ, молится, пожалуй про себя, съ перепугу. Отплясавъ, онъ, какъ ошпаренный, выкатывается вонъ, и отъ душевнаго волненія сопитъ и дико озирается еще часа два; вспоминаетъ, какъ проплясалъ, и снова страдаетъ воспоминаніями.
Вевезанцы (Vevesans) передъ праздникомъ походили на этихъ Ванютъ. Судьба заставила ихъ проплясать, т. е. устроить праздникъ, на который съѣдется около 30 тысячъ народу. На лицахъ, обыкновенно спокойныхъ, отражалось душевное волненіе и борьба.
— А ну, какъ скверность выйдетъ? Да отчего же скверность? Да, гдѣ мнѣ! Ну, вотъ! Чѣмъ же хуже другихъ? Пропляшу!
Такъ какъ, что у кого болитъ, тотъ о томъ и говоритъ, то здѣсь мысли, слова и дѣйствія всякаго, въ ожиданіяхъ и приготовленіяхъ къ празднику, перешли въ хроническую болѣзнь. Жители захворали праздникомъ винодѣловъ. Послѣдняя собака на улицѣ какъ-то болѣзненно и озабоченно тыкалась изъ угла въ уголъ и словно тоже размышляла:
— Дрянь дѣло! Не удастся этотъ праздникъ! Право не удастся!
На иностранца смотрѣли особенно, пожалуй подозрительно, будто думали:
— Ты зачѣмъ притащился! Насмѣшничать!
Чѣмъ ближе подходилъ праздникъ, тѣмъ болѣе овладѣвало всѣми какое-то нервное безпокойство: заварили кашу! Что-то выйдетъ!..
Газеты и листки грянули вдругъ, въ разъ, о праздникѣ и словно съ отчаянія… Была не была! Заговорили объ осьмомъ чудѣ свѣта, что готовится въ Веве… До чего дошла печать, разсказать трудно… Тоже, какъ Ванюша!.. Ужъ коли вышелъ плясать, такъ съ отчаянія, такъ и лезетъ на проломъ. Семь бѣдъ — одинъ отвѣтъ!..
Праздникъ сравнили съ олимпійскими играми XIX столѣтія. Веве сравнили съ maison de plaisance Европы. Рѣчку Вевезу, чрезъ которую лѣтомъ муравьи въ бродъ переправляются, сравнили заразъ съ двумя рѣками, Тигромъ и Евфратомъ. Женеву, которую уже давно называютъ petit Paris, окончательно опошлили, окрестивъ швейцарской Венеціей. Горы, окружающія озеро, назвали гранитными, благоухающими ширмами, воздвигнутыми творцемъ, дабы не было въ кантонѣ Во сквозного вѣтра…
Однимъ словомъ, уже давно хворали праздникомъ; всякій изустно, мысленно или печатно пришелъ въ состояніе, когда человѣкъ искренно считаетъ себя Фердинандомъ VII, бутылкой или барашкомъ. Въ газетахъ искренно сожалѣли о несчастныхъ членахъ французскаго законодательнаго корпуса и англійскаго парламента, по той причинѣ, что они не успѣютъ покончить свои дѣла и прискакать на праздникъ. Жалѣли также и о жителяхъ Палестины, Египта, Персіи — далеко имъ ѣхать.
Народонаселеніе окрестностей, вообще весь простой народъ, занятый черезчуръ тоже празднествомъ, много думалъ, гадалъ, ломалъ голову надъ будущимъ представленьемъ, и эта неприличная умственная работа, вѣроятно, утомила мозги кантона Во, потому что начали ходить слухи самые нелѣпые. Не мудрено. Два года бились мозги на тому: праздникъ! праздникъ!
На торговой площади соорудили три большія эстрады, въ десять тысячъ мѣстъ, и очень высокія. Въ народѣ прошли слухи, что эстрады подпилены врагами отечества и что среди представленья онѣ рухнутъ… Многіе прямо отсовѣтывали друзьямъ и знакомымъ брать мѣста. Начальство города, для проформы, назначило слѣдственную коммиссію, изъ трехъ архитекторовъ, освидѣтельствовать эстрады. Чрезъ три дня во всѣхъ газетахъ появилось клятвоприношеніе изслѣдователей, что они головою отвѣчаютъ за крѣпость эстрады. Успокоилось населеніе, но мозги продолжали работать и вдругъ разносится слухъ:
— Навѣрно извѣстно, что изъ Англіи пріѣхали гости Pickpockets, Pickpurses (воры карманщики), и подобные члены разныхъ другихъ компаній! Но эти незваные гости не ограничатся кражей, а уже подкопали эстрады, провели мины и навалили нѣсколько бочекъ пороха… Во время представленья всѣ десять тысячъ зрителей и всѣ 15 тысячъ народа, окружающаго эстрады, полетятъ въ воздухъ… Зачѣмъ? Какая цѣль взорвать столько народу? отчаянно вопили тѣ, которыхъ интересовала продажа билетовъ.
— Изъ злобы къ свободной Гельвеціи! отвѣчали мозги, сработавшіе этотъ слухъ.
Между тѣмъ, роковое число 26-го іюля приближалось. На всѣхъ углахъ появились огромныя афиши о представленіи. Билеты на эстрады были разосланы всюду. Ихъ можно было получать во всѣхъ городахъ, на всѣхъ станціяхъ желѣзныхъ дорогъ, во всѣхъ книжныхъ лавкахъ и у всѣхъ важныхъ лицъ всей Швейцаріи. По сколько же билетовъ пришлось на каждую кассу? Мѣстъ — десять тысячъ. Три тысячи надо исключить для тѣхъ, которые запаслись мѣстами за годъ по подпискѣ. Во всей Швейцаріи можно насчитать навѣрное болѣе четырехъ тысячъ однѣхъ книжныхъ лавокъ, станцій и важныхъ лицъ. Стало быть, въ каждое bureau des billets попало на продажу полтора билета! Къ счастью, это было газетной уткой. Билеты продавались въ Веве, въ Лозаннѣ, Женевѣ и, кажется, въ Нёшателѣ.
Въ Веве начались уже послѣднія судороги приготовленій. Домовладѣльцы съ утра до вечера лазили на окнамъ, карнизамъ и крышамъ своихъ домовъ, опутывая ихъ зелеными вѣнками и гирляндами; окна и двери (несмотря на шедшій дождь и на вѣтеръ) не закрывались, потому что изъ нихъ торчали разноцвѣтные и разнокалиберные знамена и флаги.
Толпы иностранцевъ наполнили всѣ гостиницы и всѣ пансіоны, и запрудили два коридора города, наиболѣе похожіе на улицы.
Носы прохожихъ всегда торчали вверхъ, слѣдя за гимнастикой украшавшихъ свои дома. Особенно англичане внимательно слѣдили, за движеніями гимнастовъ. Авось, молъ, хоть одинъ свалится на мостовую. Однимъ ощущеніемъ больше!
Въ одной темной и кривой улицѣ, въ небольшомъ домѣ, постоянно слышалась плохая музыка, топанье и шмыганье по полу. Назадъ лѣтъ семь, я видѣлъ въ этомъ домѣ фокусника и вспомнилъ, что за наглухо затворенными ставнями должна, быть зала. Оказалось, дѣйствительно, что тутъ ежедневно и ежечасно уже съ января идутъ репетиціи.
Вокругъ дверей и ставень этого дома всегда толпилась куча народа: одни лезли ко входу, другіе ковыряли тайкомъ дырочки въ ставняхъ и прикладывали кто глаза, кто ухо, а кто и носъ. Какая-то пожилая женщина ежедневно, и каждыя пять минуть, появлялась на крыльцѣ и охриплымъ голосомъ вопила:
— Постыдитесь, сограждане! Куда вы лезете? Увидите на праздникѣ все! Интереснаго-то ничего нѣтъ. Они безъ платьевъ пляшутъ (вѣроятно, это значило: безъ костюмовъ). Ты куда пострѣленокъ. Я твоему отцу скажу… Гражданинъ! Гражданинъ! Позоръ какой! Вамъ вѣдь 50 лѣтъ, а вы ставню ковыряете! А вы сударыня, гражданка, домой шли бы. У васъ бабушка больная. Стыдно-съ…
Однако, родственнымъ воплямъ женщина внимала и племянниковъ своихъ пропустила, живо захлопнувъ дверь на носы остальныхъ… Черезъ пять минутъ она опять появилась и хрипѣла:
— Гражданинъ! Да вы стекла раздавите! Гражданка! Я вашему мужу пожалуюсь. Ты! Чертенокъ!… Погоди вотъ…
Я забылъ еще прибавить, что костюмы и составъ праздника облеклись непроницаемой тайной. Увлеченные этой таинственностью своихъ приготовленій, учредители, для пущей важности, хотѣли убѣдить публику, что эстрады устроены особенно, на колесахъ или на рулеткахъ, и что на второй день празднества; во время фейерверка, онѣ повернутся фасомъ къ озеру, какъ избушка на курьихъ ножкахъ въ русскихъ сказкахъ. Это былъ промахъ! Пересолили! Не одни англійское семейство, какъ только повѣрило рулеткамъ подъ этими махинами, сейчасъ же понесло свои билеты назадъ въ кассу, говоря:
— Не хотимъ кататься! Шеи дороги.
Насилу ихъ разувѣрили, что пошутили ради эфекта.
Дирекція желѣзныхъ дорогъ объявила, что, для удобства, публики, между Веве, Женевой и Берномъ будутъ пущены въ ночь передъ праздникомъ особые спеціальные поѣзды, каждыя десять минутъ… Благоразумные люди, однако, не захотѣли воспользоваться этимъ удобствомъ и заблаговременно перебрались сюда. Впрочемъ, надо правду сказать, несмотря на громадные поѣзда, появлявшіеся здѣсь въ дни праздника каждые четверть часа — на всемъ протяженіи французской Швейцаріи былъ убитъ (по своей винѣ) только одинъ кондукторъ. Когда поѣздъ съѣзжалъ со станціи, онъ перевѣсился изъ вагона поглазѣть на какую-то проходившую по городу вакханку, зацѣпилъ головой за телеграфный столбъ и погибъ жертвою своей неумѣстной любознательности.
Наканунѣ праздника, передъ площадкой въ 50,000 здѣшнихъ квадратныхъ футовъ, появились три большія тріумфальныя арки. Цвѣты, плоды, букеты, щиты разныхъ городовъ, амуры и купидоны, съ растопыренными ногами и руками, и всякаго рода живопись пестрѣла на нихъ. Средняя арка, самая большая, носила надпись: Bacchus, и на верхушкѣ цвѣтовъ и амуровъ сидѣла бѣлая (нарисованная) Гельвеція въ фригійской шапкѣ. Республика сильно смахивала издали на повара въ бѣломъ фартукѣ и колпакѣ, но какъ всѣхъ предупредили печатно, то никто не принялъ ее за повара. При въѣздѣ въ Веве, со стороны Лозанны, тоже появилась арка, и надпись вѣщала въѣзжавшимъ и входившимъ:
Venez, venéz tous
Dans cette cité où la gaité respire
Car il nous faut encore un sourire
Et du ciel, et de vous!
Vous и tous должны были рифмовать, но этого, однако, не вышло. Улыбки неба, какъ мы увидимъ, тоже не вышло.
Въ 3 часа утра, 26-го іюля 1865 года, раздался пушечный ударъ, возвѣщавшій, что празднество, котораго не было уже юъ 1851 года, которое объявили еще въ 1863 году, къ которому готовились съ января — начинается.
По этому сигналу 1,200 фигурантовъ должны были собраться въ назначенные пункты. Въ четыре часа отворились двери, ведущія на эстрады. Въ пять часовъ онѣ были залиты народомъ. (Всѣ, очевидно, забыли о карманщикахъ и другихъ гостяхъ, о минахъ и о бочкахъ съ порохомъ). Поѣзды, между тѣмъ, свистали и стучали непрерывно, и къ шести часамъ улицы Веве были запружены страшными толпами народа. Около 50-ти тысячъ съѣхалось, сошлось и сползлось отовсюду. Въ толпѣ попадались такія фигуры, которыя, вѣроятно, въ первый и послѣдній разъ въ жизни спустились съ горъ на празднества. Попадались и такіе старички и старушки, которые были скорѣе изумлены не праздникомъ, а тѣмъ, что они дожили до него. Вѣроятно, на другой день половина перемерла отъ излишняго волненья. Да и зачѣмъ жить. Вѣдь слѣдующій праздникъ будетъ въ 1880 году, а одинъ старичекъ, въ кантонѣ Швицъ, навѣрное объявилъ, что конецъ свѣту непремѣнно будетъ въ 1867 году. Въ Америкѣ, слышь, ужъ началось свѣтопреставленіе!
Въ шесть часовъ и я отправился на эстраду. Я былъ уже въ числѣ запоздавшихъ. Эстрады были набиты народомъ, а все пространство, окружающее ихъ, сосѣднія улицы, и особенно лѣстницы, ведущія къ мѣстамъ, просто-напросто закупорены зрителями на даровщинку. Напрасно рычали на толпу какія-то соломенныя шляпы съ надписью «полиція праздника». Трудно было совладать съ тѣми, которые спустились на праздникъ съ Dent du Midi, съ Сен-Бернара, Сен-Готарда и другихъ горъ, а денегъ за мѣсто не принесли.
Говорятъ, однако, что дѣло обошлось одной бранью, что никто въ зубы не получилъ, и не далъ. Не вѣрится! Какъ же это? Народу было много, а драки не было.
Итакъ, въ шесть часовъ я направился по волнамъ океана, каждая капля котораго была человѣческая голова. Въ шесть часовъ вечера? думаете вы. Нѣтъ-съ, въ шесть утра! Въ одинадцать часовъ все должно было уже кончиться. Вы забыли, что швейцарцы ужинаютъ, кажется, въ два часа пополудни, и что во всемъ Веве только иностранцы безобразничаютъ — обѣдаютъ въ три часа и ложатся спать въ 10 часовъ вечера.
Кое-какъ я добрался до дверей и лѣстницы, затѣмъ, съ помощью одной соломенной шляпы съ надписью: «полиція», нашелъ свое мѣсто на средней эстрадѣ, между шести тысячъ другихъ мѣстъ. На немъ сидѣлъ какой-то старичекъ, въ синемъ фракѣ съ золотыми пуговицами (костюмъ Вертера въ день самоубійства). Я предъявилъ свой № 2,780-й. Старикъ предъявилъ 3 тысячи съ чѣмъ-то, и болѣе богатый былъ переведенъ еще выше. Видъ былъ отсюда оригинальный. Три эстрады чернѣлись отъ густыхъ массъ народа. Впереди три цвѣтистыя тріумфальныя арки; за ними три улицы, выходящія на торговую площадь, запруженныя народомъ, тысячъ въ десять, а среди эстрадъ и тріумфальныхъ воротъ площадка въ восемь тысячъ квадратныхъ саженей, чисто вычищенная и ожидающая… тѣхъ, кто появляется здѣсь раза три, четыре въ столѣтіе. Вѣчно красивыя, чудныя горы женевскаго озера окоймляли и завершали эту оригинальную, непривычную для глаза картину. Помню, видѣлъ я гдѣ-то картину, изображающую послѣднее auto-da-fe въ Испаніи… Громадныя эшафодажи вокругъ площади, тысячи головъ, а по срединѣ процессія… Тутъ припомнилась мнѣ эта картина. Приходилось стоять лицомъ къ лицу съ этимъ тысячеголовымъ звѣремъ, называемымъ толпою. По-крайней-мѣрѣ, до сорока тысячъ существъ сплылось теперь сюда и запрудило все видимое пространство подвижной, черной глыбой. Густой гулъ тысячей голосовъ, не умолкая, носился въ воздухѣ.
Что-то поразительное, суровое, почти грозное чудилось въ окружающемъ. Видимое теперь, если не напомнило мнѣ картины олимпійскихъ игръ, или средневѣковые турниры, то, во всякомъ случаѣ, было одно изъ тѣхъ національныхъ празднествъ, которыя рѣдко приходится видѣть.
Впрочемъ, грозный видъ придало окружающему небо, которое не улыбнулось, какъ ждали и просили его вевезанцы.
Густыя, лохматыя свинцовыя облака носились надъ озеромъ, надъ городомъ и окутывали ближайшіе утесы горъ, а со стороны Савойи плыла огромная темно-синяя туча, и тяжелые, глухіе раскаты грома заглушали непрерывную пушечную пальбу съ гулянья Сенъ-Мартенъ.
Прошло полчаса, тысячеглавый черный звѣрь все шевелился и гудѣлъ, площадка все еще была пуста. Все и всѣ — ждали… Раекъ, тысячи въ четыре, гремѣлъ и вопилъ противъ медленности, въ виду могущаго политься дождя. Тамъ были заплачены за мѣста кровныя денежки; для большинства членовъ это было, быть можетъ, первое и послѣднее въ жизни зрѣлище.
Наконецъ, на улицахъ, примыкающихъ къ тремъ воротамъ, началось сильное движеніе. Густыя черныя волны народа заколебались и, отхлынувъ на двѣ стороны, разверзлись, какъ воды Чермнаго Моря при проходѣ Израиля; въ глубинѣ сверкнули яркіе костюмы и загремѣла музыка.
— Les voici! Вотъ они! пронеслось повсюду.
Чрезъ минуту въ три арки вступили тремя вереницами 1,200 актеровъ. Впереди шла почетная швейцарская милиція, въ костюмѣ XIV вѣка. Полосатые кафтаны (розовое съ бѣлымъ), шаровары, розовые токи (toques) съ бѣлыми перьями, алебарды на плечахъ, длинные мечи на перевязяхъ. За ними, въ среднюю арку, въѣхала, на четверкѣ бѣлыхъ лошадей, зеленая колесница Бахуса, за которой извивалась зеленой лентой его многочисленная свита. Направо, на бѣлыхъ волахъ, явилась розовая колесница богини Цереры и вся ея длинная розовая свита. Налѣво была голубая колесница, на коричневыхъ волахъ, богини Паллады, и ея голубая свита.
Площадка покрылась этими тремя цвѣтами. Все, что когда-либо существовало на этой планетѣ, сошлось сюда. Средневѣковые швейцарцы, служившіе ненавидимому монарху, верховные жрецы въ мантіяхъ, пастушки съ барашками, косцы съ косами, жнецы и жницы съ серпами, сѣятели, винодѣлы (vignerons et vendangeurs), коровники, называемые здѣсь armaillis, съ своими коровами; возы сѣна, соломы; возы съ рожью, телѣги съ виноградомъ. Воины временъ Кира или Артаксеркса, въ серебряныхъ и золотыхъ шлемахъ (они же и музыканты), горцы-охотники (chasseur de chamois). Тутъ же были фавны въ плющѣ, вакханки съ бубнами и свирѣлями, сатиры съ дубинами, толстый и жирный Силенъ на ослѣ и негры-невольники, его сопровождавшіе. Тутъ же мельница съ колесами, съ мельникомъ и мельничихой; телѣга съ чаномъ, окруженная бочарами; наконецъ, 22 пары, изображающія 22 кантона, каждая въ своемъ костюмѣ; потомъ свадьба, молодые, ихъ свита, les grands parents, и за ними приданое — различная мебель на телѣжкахъ.
Чрезъ минуту всѣ эти олицетворенные вѣка, въ лицѣ 1,200 актеровъ, уже пѣли и плясали. Но разскажу подробнѣе и по порядку.
Когда швейцарцы XIV вѣка, три колесницы боговъ и ихъ три свиты стали по мѣстамъ, то абатъ-президентъ и винодѣлы, составляющіе совѣтъ и правленіе общества, усѣлись на свои мѣста въ первомъ ряду.
Затѣмъ заиграла музыка и вся тысяча фигурантовъ запѣла гимнъ: «Salut à la patrie», который кончался словами:
…Repoussant Poutrage,
La honte et l’esclavage,
Combattre avec courage
Et, s`il le faut, mourir!..
Послѣ этого выступили на сцену (т.-е. впередъ, на площадку, у подножія средней эстрады) три жреца, въ длинныхъ бархатныхъ мантіяхъ, которыя несли пажи. Это были три мѣстные Тамберлика, приглашенные и заплаченные обществомъ, чтобъ исполнять черезчуръ пѣвучія должности жрецовъ. Они спѣли тріо, называемое: invocation à l’agriculture. О голосахъ умалчиваю; скажу только, что какъ двое изъ нихъ были нѣмцы, то слышались фразы:
Sur les pords tu Leman
Tu fois touchours régner…
вмѣсто: bords, du, dois, toujours и т. д.
Когда жрецы вернулись на свои мѣста, каждый въ колесницѣ своего божества, винодѣлы, сидѣвшіе ошую и одесную президента, сошли на площадку и выстроились въ двѣ шеренги передъ его креслами, чтобъ выслушать его рѣчь, не безъинтересную въ одномъ пасажѣ, котораго ни одинъ вевезанецъ не могъ мнѣ объяснить:
«Но эти отличія (короны и медали) не имѣютъ чисто личнаго характера; они имѣютъ въ виду почтить въ васъ не только воздѣлываніе винограда, но земледѣліе вообще… Pour celebrer ses récompenses, vous avez su faire un appel à tous les arts, montrant ainsi que la culture de la terre n’est point étrangère à la culture de la musique, de la poesie, de la peinture et de la danse, et que sous des institutions démocratiques, le culte des arts peut marcher de pair avec les réalités de la vie!»
Немножко темно. Двѣ шеренги винодѣловъ почтительно выслушали рѣчь, хлопая глазами, и, разумѣется, не понимая ничего, потому что большинство ихъ — простые горные крестьяне. Затѣмъ вызвали двухъ изъ нихъ, надѣли имъ вѣнки на головы и прицѣпили къ фракамъ по золотой медали.
Смѣшнѣе этихъ двухъ загорѣлыхъ и суровыхъ фигуръ, въ вѣнкахъ изъ цвѣтовъ, я въ жизни еще не видалъ.
Въ эту минуту коронаціи, три жреца подошли къ героямъ празднества, съ подарками отъ своихъ боговъ, т. е. съ плодами и цвѣтами.
Винодѣлы вернулись на свои мѣста. Несчастные коронованные усѣлись тоже, и какъ-то кисло озирались по сторонамъ, чувствуя, что въ нашъ вѣкъ пятидесятилѣтняя голова въ вѣнкѣ изъ цвѣтовъ ничего не возбуждаетъ, кромѣ веселаго смѣха.
На сцену, впереди всѣхъ, выѣхала голубая колесница богини Паллады (красивой черноволосой дѣвушки); на ступеняхъ ея трона, подъ балдахиномъ, сидѣли и лежали маленькія дѣвочки. Жрецъ богини снова запѣлъ воззваніе къ ней, начинавшееся такъ:
Les sephirs brintaniers (printaniers)
Raniment la ferture (verdure).
Послѣ длинной аріи такого рода, спѣтой безъ голоса, взятой крикомъ и патетическими жестами, начался балетъ садовниковъ и садовницъ, пастуховъ и пастушекъ, косцовъ и косицъ. За ними вышли armaillis, то-есть горные пастухи, и съ ними до десятка великолѣпныхъ коровъ съ колокольчиками. Это появленіе, среди эстрады, публики и костюмированныхъ, было крайне оригинально, почти эфектно. Armaillis подоили коровъ, угостили ближайшихъ молокомъ и затѣмъ запѣли знаменитую національную Ranz des Vaches, столь дорогую пѣснь сердцу всякаго швейцарца. Ranz — горная вѣковая пѣсня монотоннаго и унылаго напѣва; она сочиняется и поется горными пастухами, и переходитъ изъ поколѣнія въ поколѣніе съ незапамятныхъ временъ. Слова мѣняются по напѣву, конечно, больше трехсотъ лѣтъ.
Поется Ranz, разумѣется, на мѣстномъ нарѣчіи, и въ каждой мѣстности разно. Вотъ вамъ припѣвъ здѣшняго Ranz, одного изъ самыхъ старинныхъ Швейцаріи:
Le zarmailli d’ei Colombetté
Dé bon matin se san léha
На-ah! На-ah!
Liauba! Liauba! por aria!
Vinidé toté,
Bllantz et nairé
Rodz et motailé,
Dzouvn et otro,
Dezo on tzano
Jo vo z’ario,
Dezo on treinbllò
Jo le treintzo
Liauba! Liauba! por aria!
То-есть:
Пастухи Коломбета
Рано утромъ поднялись,
Га-а! Га-а!
Люли, люли! и кричатъ:
Идите всѣ,
Бѣлыя и черныя (коровы),
Красныя и пестрыя,
Молодыя и другія
Подъ дубъ —
Я васъ подою.
Подъ навѣсъ,
Гдѣ я дѣлаю сыры.
Люли, люли!
Кстати ужъ приведу вамъ и всю эту горную пѣснь, которую пропѣли здѣсь; въ ней цѣлая исторія. Судите сами, мила ли эта пѣсня и стара ли она:
Пастухи Коломбета
Поднялись ранехонько!
Га-а! Га-а! и т. д.
И погнали коровъ
По ущельямъ.
Га-а! га-а! и т. д.
Съ колокольчиками (т. е. коровы)
Идутъ впереди.
Га-а! га-а! и т. д.
А совсѣмъ черныя
Идутъ позади.
Га-а! га-а!
И пришли въ болото
И никто ни съ мѣста!
Га-а! га-а!
Бѣднякъ Петруша! что тутъ дѣлать?
Мы преотлично застряли!
Га-а! га-а!
Ступай-ко, стучи въ дверь,
Въ дверь батюшки-попа.
Га-а! га-а!
Да что-жъ вы хотите, чтобъ я сказалъ
Нашему доброму батюшкѣ-попу?
Га-а! га-а!
Пусть отслужитъ намъ молебенъ,
Чтобъ мы выбрались отсюда.
Га-а! га-а!
И отправился прямо въ двери
И вошелъ Петруша къ попу.
Га-а! га-а!
Нужно отслужить молебенъ,
Чтобъ мы выбрались изъ болота.
Га-а! га-а!
Батюшка такой держалъ отвѣтъ:
Бѣдный братъ! коли хочешь выбраться,
Га-а! га-а!
Надо мнѣ принести молока,
Да только не снятого, а цѣльнаго.
Га-а! га-а!
Присылайте къ намъ вашу горничную
Мы ее озолотимъ.
Га-а! га-а!
Моя горничная… слишкомъ хороша;
Вы, пожалуй, ее сманите.
Га-а! га-а!
Не бойтесь батюшка,
Не такъ же ужъ мы голодны!
Га-а! га-а!
Утащивъ вашу горничную,
Придется потомъ каяться.
Га-а! га-а!
А кража церковнаго имущества
Не будетъ прощена!
Га-а! га-а!
Ну, ступай, бѣднякъ Петруша,
Я скажу за тебя: Ave Maria.
Га-а! га-а!
Петруша вернулся въ болото
И сразу всѣ выбрались!
Га-а! га-а!
Люли! люли!
И кричатъ:
Идите всѣ,
Бѣлыя и черныя,
Красныя и пестрыя,
Молодыя и другія
Подъ дубъ —
Я васъ подою,
Подъ навѣсъ,
Гдѣ я дѣлаю сыры.
Люли! люли!
За коровами и коровниками выѣхали на сцену возы съ сѣномъ, и косцы представили публикѣ сѣнокосъ.
Затѣмъ наступила очередь богини Цереры. Розовая колесница, на бѣлыхъ волахъ, стала среди платформы. Жрецъ ея спѣлъ къ ней воззваніе, довольно длинное. Свита ея пѣла тоже и плясала. Тутъ были жнецы, молотильщики, сѣятели, огородники. Въ костюмахъ преобладалъ цвѣтъ богини, т. е. розовый. За ними выѣхали плугъ, борона, соха и возы съ рожью. Послѣдніе изъ свиты Цереры были мельникъ съ мельничихой, на телѣжкѣ, представлявшей водяную мельницу. Пѣсня мельника много смѣшила, потому что была хорошо спѣта; но переводить ее не стоитъ.
Третій актъ былъ немного испорченъ полившимъ вдругъ дождемъ. На платформу выѣхало отдѣленіе Бахуса, но зрители развернули зонтики, въ райкѣ вопили: долой зонтики! и, видя упорство переднихъ, начали швырять чѣмъ попало по зонтикамъ. На границѣ между дорогими мѣстами и райкомъ была настоящая драка, и нѣсколько зонтиковъ разлетѣлись въ клочки. Между тѣмъ, Бахусъ, на своей великолѣпной колесницѣ, обвитой плющемъ, выѣхалъ на средину. Четыре бѣлыя лошади покрыты тигровыми кожами; самъ богъ, тоже въ тигровой кожѣ и въ розовомъ трико, въ вѣнкѣ изъ виноградныхъ листьевъ, сидѣлъ верхомъ на бочкѣ. Свита его: сатиры, фавны и вакханки были тоже въ розовомъ трико и съ плющемъ на головѣ и на бедрахъ (вакханками были мужчины, тщательно выбритые). Когда жрецъ, въ зеленой мантіи, пѣлъ воззваніе къ Бахусу, дождь усилился и, вѣроятно, наполнялъ его раскрытый ротъ, тщетно старавшійся выводить рулады. Часто пѣсня его прерывалась продолжавшимися неистовыми криками: долой зонтики! Послѣ жреца началась вакханалія, то-есть, балетъ и пѣсня. Все это подъ проливнымъ дождемъ. Слова пѣсни недурны; вотъ два куплета:
Вакханки: …Allégresse,
Qui sans cesse
Nargue le chagrin
Et soulage
Tous les ages
Viens nous mettre en train!
Фавны: De livresse
La sagesse
Reèoit des leèons,
Et le sage
Déménage
Fuyant nos chansons!
За ними появился, въ розовомъ же трико, толстѣйшій и уродливѣйшій нѣмецъ изъ Фрибурга, представлявшій архипьяницу Силена (никто изъ вевезанцевъ не захотѣлъ взять на себя эту роль. Этотъ фрибуржецъ былъ уже Силеномъ въ праздникѣ 1851 года, но какъ съ-тѣхъ-поръ успѣлъ потолстѣть, то былъ еще пригоднѣе). Онъ выѣхалъ на маленькомъ ослѣ, почти волоча длинныя ноги по землѣ и опираясь на двухъ негровъ. Пѣсня его недурна. Перевожу просто подстрочно:
Принято говорить, что Силенъ
Родился въ древней Греціи.
Ну, а я вамъ исповѣдуюсь,
Что это чистѣйшій вздоръ.
Нѣтъ! Я родился
Въ зеленыхъ долинахъ,
Гдѣ находятся въ изобиліи
Вина Иворнъ и Лаво 1).
Да развѣ, похожъ я на грека?
Я просто добрый буржуа!
Я съумѣю, пожалуй…
Пропѣть вамъ en patois.
Силенъ васъ увѣряетъ,
Что когда-то давалъ
Бахусу въ пищу
Здѣшній виноградъ.
1) Мѣстности около Веве, извѣстныя лучшимъ виномъ.
За Силеномъ появилась свита Бахуса, винодѣлы (vignerons et vendangeurs), которые довольно долго плясали, представляя уборку винограда и дѣланіе вина. Затѣмъ явился le remouleur, т. е. точильщикъ ножей, въ костюмѣ, который носился ими въ прошломъ столѣтіи. Коричневый кафтанъ съ золотыми пуговицами, панталоны до колѣнъ и пестрые чулки, на головѣ громадная шляпа. Его слуга, одѣтый такъ же какъ и хозяинъ, тащилъ на спинѣ станокъ съ каменнымъ колесомъ. Выточивъ два ножа и спѣвъ свою пѣсню, точильщикъ уступилъ мѣсто вереницѣ телѣгъ: на первой везли разныя орудія для уборки винограда, на второй огромный прессъ, на третьей громадный чанъ, окруженный бочарами… Наконецъ, послѣдніе прошли передъ публикой тѣ, которые съ барабаннымъ боемъ объявляютъ обыкновенно по селеньямъ все, недоходящее до нихъ черезъ печать: продажи, аукціоны, распоряженія начальства, празднества, свадьбы, пропажи собакъ, скота, вещей и т. д.; за ними же вышли и мелькнули безъ пѣсни тѣ, которые по ночамъ собираютъ въ корзинки все выбрасываемое на улицу. Ихъ имя тряпичники (chiffoniers), но подбираютъ они, извѣстно, не однѣ тряпки. Ничто не было забыто, какъ видите, въ этой вереницѣ. Силенъ сошелся здѣсь съ тряпичникомъ.
Такъ какъ первыя три отдѣленія, предполагалось, представляютъ весну, лѣто и осень, то за свитой Бахуса появилось четвертое отдѣленіе: зима. Что дѣлаютъ люди зимой? Ничего! Женятся! Поэтому зиму представляла вереница парочекъ. Впереди шла парочка сѣдыхъ стариковъ: les grands parents. Это дѣдушка и бабушка въ костюмѣ конца прошлаго столѣтія, за ними отецъ и мать въ костюмѣ двадцатыхъ годовъ нашего вѣка, за ними сами молодые въ нынѣшнихъ платьяхъ (не могу не прибавить, что невѣста, самый видный пунктъ въ вереницѣ, была неприлично дурна собой; счастливъ былъ женихъ, что все это дѣлалось въ шутку и что къ вечеру онъ избавился отъ этой невѣстушки), за молодыми шли, шаферами и приглашенными на свадьбу, 22 пары, представлявшія собою всѣ швейцарскіе кантоны. Каждая пара была въ костюмѣ своего кантона. Это отдѣленіе было самое удачное и красивое, особенно когда пары стали кругомъ и начался старинный, граціозный вальсъ Лаутербаха. Вслѣдъ за этимъ всѣ фигуранты, всѣ музыки и всѣ хоры, жрецы, фавны, негры и винодѣлы, всѣ, безъ различія, запѣли патріотическій гимнъ, кончающійся словами:
Loin de nous la discorde et les haines!
Sainte patrie, unis tes défenseurs!
Regnez sur nous, vertus républicaines!
Inspirez nous, animez tous les coeurs!
Тогда все загудѣло и поднялось съ мѣстъ. Это былъ конецъ празднества. Спускаясь по лѣстницѣ, я услыхалъ родную рѣчь и родной складъ.
— Лександра Семенычъ! Идите, штоль. Господъ, я чай, промочило тоже. Передѣваться будутъ.
— А, ну ихъ!.. Здѣсь заграница. Я вотъ пойду на голыхъ-то поближе взглянуть, на вакханокъ-то… Чудная штука это…
— Да отчего они эдакъ… нагишемъ-то есть… не знаете?
— Отчего!? говорятъ тебѣ: исторически представляютъ!
— Такъ! такъ!..
— Какъ Адамъ и Ева стало быть…
— Ахъ, черти! Гляди-ко! Вонъ одинъ идетъ! Все видать.
Впрочемъ, русскихъ было много на праздникѣ. Около меня сидѣла барыня, объяснявшая дочери:
— Кто это Бахусъ, мама?
— Гдѣ?
— А вотъ написано: Бахусъ!
— Онъ пьяница былъ извѣстный!
Уже идя по улицамъ домой, я слышалъ еще:
— Кабы они женщинъ одѣли вакханками… а то мужчинъ. Эка невидаль!
— Вообще плохо! У насъ въ Подновинскомъ не такія штуки откалываютъ. Коровъ тоже вывели! Болваны!
Вечеромъ городъ былъ илюминованъ. Костюмированные смѣшались съ толпою. Дико было видѣть фавна въ кофейной за мороженымъ, сатира или воина въ шлемѣ подъ руку съ дамой въ кринолинѣ. Въ одномъ закоулкѣ я наткнулся на негра. Онъ лежалъ посрединѣ улицы мертво пьяный; носъ и подбородокъ у него побѣлѣли. На слѣдующій день былъ фейерверкъ подъ проливнымъ дождемъ. На третій день былъ балъ среди эстрадъ для всѣхъ участвовавшихъ. Здѣсь плясали польку и кадриль жрецы съ пастушками, сатиръ съ мельничихой, точильщикъ съ Церерой, вакханка съ огородницей, Бахусъ съ жницей и т. д.
Силенъ, говорятъ, не былъ на балѣ. Лежалъ дома въ безчувственномъ состояніи.
Веве. Августъ, 1865 г.