Правда (Лухманова)/ДО
Текст содержит фрагменты на иностранных языках. |
См. также одноимённые страницы.
Андрей Павловичъ долго ходилъ по гостиной и наконецъ машинально остановился передъ трюмо. Зеркало отразило его элегантную фигуру во фракѣ, съ шапо-клякъ въ лѣвой рукѣ, затянутой въ свѣтлую перчатку. Правой, свободной, онъ нервно гладилъ и крутилъ усы. Въ его сѣрыхъ, большихъ, но близорукихъ глазахъ не отразилось ни малѣйшаго вниманія къ своей особѣ. Очевидно, его умъ былъ подавленъ однимъ чувствомъ тоскливаго ожиданія.
Андрей Павловичъ былъ «бальный» мужъ, т. е. одинъ изъ тѣхъ, которые, женившись на свѣтской дѣвушкѣ и взявъ за нею небольшое приданое и большія связи, вмѣстѣ съ тѣмъ принимаютъ на себя обязательство не отрывать ея отъ свѣта, т. е. добровольно сопутствовать ей на 10—15 баловъ, составляющихъ зимній сезонъ Петербурга. Добросовѣстность его была образцовая, потому что вотъ уже третій годъ, какъ онъ тянулъ эту «бальную» лямку, хотя скука на этихъ балахъ, гдѣ онъ не танцовалъ, начинала переходить въ настоящую тоску, и въ его искреннюю, нѣжную любовь къ женѣ стало вкрадываться раздраженіе и даже какое-то охлажденіе. Ну, годъ, ну, два этой пляски и выставки нарядовъ! Но долженъ же быть и конецъ, — вѣдь у нихъ ребенокъ, годовой, славный, толстый мальчуганъ, да и самъ Андрей Павловичъ занятой человѣкъ, онъ архитекторъ, у него масса работы, а тутъ, извольте радоваться, бросай все, надѣвай фракъ и отправляйся караулить жену на балъ.
Въ ближайшей комнатѣ послышалось движеніе, шумъ, голоса, распахнулась настежъ дверь будуара и оттуда вышла горничная съ двумя зажженными свѣчами въ рукахъ. За нею шла портниха, за портнихой Надежда Николаевна, въ чемъ-то бѣломъ, искрящемся, струящемся, состоящемъ изъ однихъ буфъ и волановъ. Замыкая шествіе, шла веселая, здоровая мамка въ сарафанѣ и на ходу подкидывала Витю, припѣвая:
Ай люли! ай люли!
Ты на маменьку смотри!
Витя хохоталъ до захлебыванія, очевидно, очень довольный и огнями, и процессіей, и своей бальной маменькой.
Дойдя до трюмо, отъ котораго торопливо отступилъ Андрей Павловичъ, всѣ остановились, горничная стала съ одной свѣчей направо, портниха, взявъ изъ ея рукъ вторую, — налѣво, а среди нихъ, молча, съ озабоченнымъ лицомъ, стала Надежда Николаевна и оглядывала себя съ головы до ногъ.
Витя вдругъ замѣтилъ брилліантовую звѣздочку, качавшуюся на тонкомъ стебелькѣ въ темныхъ волосахъ матери. Онъ завизжалъ отъ восторга, задрыгалъ ногами и потянулся. Кормилица, понявъ тотчасъ желаніе своего любимца, однимъ взмахомъ поднесла его къ звѣздочкѣ и, не давъ дотронуться, такой же волной отнесла его назадъ, — и снова къ звѣздочкѣ.
— У, у, ухъ поймаемъ, поймаемъ! — повторяла она.
Витя заливался хохотомъ и въ одинъ изъ такихъ полетовъ, такъ близко протянулъ рученку, что успѣлъ мазнуть ею по переднимъ локонамъ матери. Та обернулась съ гнѣвомъ:
— Ступайте вонъ, кормилица, вы вѣчно съ глупымъ баловствомъ. Кончится тѣмъ, что Витя мнѣ оборветъ волоса.
Присмирѣвшая мамка схватила своего питомца въ объятія и выбѣжала такъ быстро, что крикъ и плачъ ребенка, рвавшагося назадъ, донеслись уже изъ дальней комнаты.
Надежда Николаевна не обратила на это никакого вниманія, но у Андрея Павловича, только-что любовавшагося малюткой, сжалось сердце.
— André, — обратилась къ нему жена, — какъ тебѣ нравится мое платье?
— Ничего, хорошо, — отвѣчалъ онъ, — только этотъ вырѣзъ… у тебя лифъ совсѣмъ падаетъ съ плечъ.
— Вырѣзъ? — воскликнула портниха. — Ахъ, monsieur[1], это «придворное» декольтэ!
— По моему, — замѣтила жена, — это самый красивый лифъ! Ужъ лучше открыть плечи прямымъ вырѣзомъ, нежели поднять на плечахъ и глубоко выкатить грудь…
— Да, пожалуй, конечно, — согласился съ женою Андрей Павловичъ, хотя ему казалось, что и грудь, и плечи, и спину незачѣмъ было «выкатывать», тѣмъ или другимъ способомъ, на показъ толпѣ; но говорить объ этомъ было все равно безполезно. Есть свѣтскіе законы, противъ которыхъ безсиленъ здравый смыслъ.
Подымаясь по громадной лѣстницѣ, уставленной цвѣтами, Андрей Павловичъ наблюдалъ за женой, онъ ждалъ и — уловилъ перемѣну, тотъ внезапный расцвѣтъ, который всегда производила на нее бальная атмосфера. Едва ея ухо уловило первый темпъ вальса, какъ грудь ея всколыхнулась, лицо порозовѣло и изъ хорошенькой она моментально сдѣлалась обворожительной. Жажда нравиться, возбуждать восхищеніе придавала ея каримъ глазамъ особый, ласковый блескъ, ея губы безпрестанно раскрывались въ улыбку, показывая бѣлые, влажные зубы. Ея голосъ звучалъ иначе, ея смѣхъ былъ не дѣланный, но совершенно особенный; дома она такъ не смѣялась, тутъ слышались переливы, какое-то воркованіе. И эта безсознательная, неподдѣльная, страстная возбужденность, которую вызывали въ ней музыка, свѣтъ, толпа, эта потребность стать центромъ, привлечь къ себѣ всеобщее поклоненіе, дѣйствовало обаятельно на окружающихъ. Мужчины толпились вокругъ нея, жадно глядѣли на открытую грудь, плечи, на молодое, сіяющее счастьемъ личико. Она, съ какой-то своеобразной граціей, умѣла изъ самой лѣнивой, небрежной позы, встать вдругъ, вытянуться, какъ цвѣтокъ, и положить руку на плечо кавалеру точно не для банальнаго танца, а для интимнаго шепота-разговора. Съ ея появленіемъ, всѣ танцы ея расхватывались, за ея стуломъ сидѣла и стояла толпа, ея букетъ не доживалъ мазурки и, уже разобранный на сотню мелкихъ букетовъ, украшалъ бутоньерки фраковъ и мундировъ. Когда Андрей Павловичъ, среди бала, хотѣлъ найти жену, ему стоило только направиться туда, гдѣ сплошной толпой стояли черные фраки и мундиры, откуда несся оживленный говоръ и смѣхъ.
Онъ любилъ свою жену, мало того, онъ былъ убѣжденъ, что и она любитъ его и Витю. Дома, когда не предстояло никакого бала, она бывала проста, весела и такъ искренно, дѣтски ласкова. Онъ пока еще не ревновалъ ее ни къ кому въ частности, но, въ общемъ, онъ все-таки ясно сознавалъ, что эта жажда удовольствій не вязалась съ семейною жизнью, и смутно предчувствовалъ, что безъ какого-нибудь горя впереди не обойдется то огульное ухаживаніе, которымъ была окружена его жена. Въ настоящее время ея присяжнымъ cavalier servant[2] состоялъ нѣкто Уваровъ, богачъ и красавецъ.
Въ два часа ночи Андрей Павловичъ поглядѣлъ на часы, ему очень хотѣлось домой, но балъ только-что оживился. Играли вальсъ, пары кружились, обнявшись тѣснѣе, головы склонялись ближе, дыханіе смѣшивалось, полузавядшія цвѣты, всевозможные духи и испареніе разгоряченнаго тѣла сгустили атмосферу, и балъ, какъ всякій большой удавшійся балъ, принималъ тотъ вакхическій оттѣнокъ, который, въ сущности, и составляетъ скрытую прелесть подобныхъ собраній.
Отыскавъ глазами свою жену, Андрей Павловичъ увидѣлъ, что она танцуетъ съ Уваровымъ. Красивая голова брюнета была нѣсколько нагнута. Его большіе черные глаза погружены въ ея трепетные, поднятые къ нему взоры. Пара кружилась то медленно, точно подавленная страстной истомой, то вдругъ ускоренно, съ лихорадочной быстротой, точно желая забыться въ какомъ-то бѣшеномъ вихрѣ.
Въ первый разъ сердце Андрея Павловича заныло, и какое-то обидно-ѣдкое чувство шевельнулось въ груди.
Въ первый разъ и сердце Надежды Николаевны, полное до сихъ поръ одного кокетства и упоенія свѣтскихъ побѣдъ, забилось странно и какое-то страшное и сладкое чувство наполнило ея грудь. Уваровъ, красавецъ Уваровъ, бывшій до сихъ поръ съ нею такъ холоденъ и сдержанъ, танцовалъ теперь весь вечеръ и въ вальсѣ шепталъ ей безсвязныя, восторженныя рѣчи, изъ которыхъ она поняла, однако, что онъ любитъ ее, любитъ въ первый разъ въ жизни, любитъ до отчаянія, до безумія, любитъ давно.
Оборвавъ вальсъ подъ предлогомъ духоты, она оставила Уварова и инстинктивно стала искать мужа.
Андрея Павловича въ залѣ не было.
Взявъ подъ руку первую попавшуюся барышню, она прошла съ нею въ уборную. Оттуда, желая хоть нѣсколько минутъ остаться совершенно одной, она прошла въ маленькую полуосвѣщенную гостиную, прилегавшую къ будуару хозяйки. Хорошо знакомая съ каждымъ уголкомъ, она подняла у одного окна спущенную портьеру, прошла въ маленькую нишу, гдѣ даже не было зажжено огня, — тамъ стоялъ только письменный столикъ и глубокое кресло, — и сѣла въ него, прислонивъ къ мягкому вальку свою усталую головку; но едва она забылась въ сладкихъ мечтахъ, какъ въ маленькую гостиную вошло нѣсколько молодыхъ людей. Надежда Николаевна притаилась, ей стало весело: можетъ быть они будутъ говорить о ней, о царицѣ бала, она узнаетъ правду.
— Господа, — воскликнулъ одинъ изъ вошедшихъ, — вотъ гдѣ рай: и покурить, и отдохнуть можно!
— Адаевъ, замѣтили вы, что Уваровъ пошелъ на правильный приступъ?
— Да, господа, — перебилъ третій, — мы оказались статистами, а теперь пришелъ герой.
— Это всегда такъ: двадцать человѣкъ подготовляютъ почву, взлелѣиваютъ плодъ, но приходитъ настоящій побѣдитель и срываетъ его!
— Не забывайте только, что за героемъ всегда по торной дорожкѣ идутъ и статисты, — это уже законъ.
— И замѣчательно, что всѣ женщины на одинъ ладъ! Вѣчная исторія вороны съ сыромъ. Всегда одна и та же пѣсня. «Голубушка, какъ хороша, ну, что за носикъ, что за глазки»[3] — и конечно, кто лучше пѣлъ, тотъ и побѣдилъ…
— Всегда у Уварова одна и та же система, въ которую всѣ кокетки падаютъ. Сперва холодность, полное пренебреженіе, потомъ взрывъ страсти: «я такъ страдалъ! — я столько молчалъ! — лучше умереть!..» и…
— И пара роговъ мужу!
— Да ужъ это какъ водится, но до чего просто-то!
Всѣ расхохотались.
— А вотъ Уваровъ! Уваровъ! Уваровъ! — раздались голоса, — съ побѣдой!
— Господа, господа! что вы, какая нескромность!
— Да полно, ради Бога, скромность-то разводить, видѣли мы, какъ ты вальсъ танцовалъ, — замѣтилъ Нестеровъ, — буквально магнетизеръ и его жертва.
— Удивительная жертва!.. Ужъ если кто здѣсь жертва, такъ это мужья, — вотъ я и мщу за мужей.
— На чужихъ женахъ?
— А еще бы! Я не такой дуракъ, чтобы свою заводить, слуга покорный. Полюбить, жениться, да потомъ вотъ такъ же свою раздѣтую жену возить по баламъ, и видѣть, какъ ее подъ предлогомъ вальса обнимаетъ каждый изъ васъ, какъ въ чаду бала шепчетъ ей, вотъ какъ я, все что кровь подсказываетъ, а она всѣми по́рами своего тѣла, ума и сердца впитываетъ въ себя всю эту ложь, грязь… — брръ! ни за что! — То-ли дѣло чужая жена: взялъ, потому что влюбленъ! — бросилъ, потому что совѣсть заговорила! И просто, и мило!
Съ хохотомъ, болтая на ту же тему, молодые люди вышли изъ комнаты.
Надежда Николаевна приподняла портьеру и вышла изъ своей ниши блѣдная, какъ мѣлъ, — въ первый разъ она почувствовала боль въ сердцѣ, тупую, страшную боль, точно кто сдавилъ его рукою. Машинально она подошла къ зеркалу и стала глядѣть на себя пристально, съ любопытствомъ, точно желая видѣть себя безъ свѣтской маски, — такою, какъ есть. Густые волосы ея спутались. Некрасиво развившіяся пряди лежали на лбу. Самое обыкновенное лицо съ неправильными чертами. Глаза, обведенные темными кругами; уставшіе, покраснѣвшіе отъ пыли и яркаго свѣта. Голыя плечи, голая грудь, голыя руки. Ее вдругъ всю ударило въ жаръ, лицо вспыхнуло, и слезы чуть не брызнули изъ глазъ. Ее охватило, переполнило чувство стыда, она оглядывалась кругомъ, нѣтъ ли чего, во что она могла бы окутаться. И вдругъ ясно, какъ въ видѣньи, передъ нею мелькнула фигура мужа, слоняющагося по заламъ съ ея сорти-де-баль[4] на рукѣ; потребность видѣть его, стать подъ его защиту — прижаться, убѣдиться, что онъ любитъ ее, заставило ее очнуться. Она быстро пригладила волосы, подшпилила непокорные пряди, вынула изъ кармана крошечную пуховку, провела ею по лицу и, заставивъ себя улыбнуться, вышла въ залъ. У первыхъ же дверей она столкнулась съ мужемъ. Съ робкой лаской она быстро продѣла руку подъ его руку и шепнула ему:
— Поѣдемъ домой. Я устала!
Онъ посмотрѣлъ на нее сухо, подозрительно и, не говоря ни слова, направился къ выходу.
Молча доѣхали мужъ и жена до дому. Андрея Павловича не покидалъ вопросъ, что случилось? Отчего это неожиданно раннее возвращеніе съ бала? — Ее все пережитое мучило, какъ комъ грязи, полученный въ лицо.
Она узнала правду, но эта правда была та безпощадная, голая истина, которой такъ боятся люди. Понять и пережить вторую — невозможно!
Надежда Николаевна отпустила горничную. Свернувъ жгутомъ косу, накинувъ бѣлый фланелевый халатъ, она быстро направилась въ дѣтскую. Витя спалъ, сжавъ кулачки, изъ его пухлаго, розоваго ротика шло ровное, тихое дыханье, его правильный носикъ придавалъ необычную серьезность дѣтскому личику и рѣзко подчеркивалъ сходство съ отцомъ. Это сходство теперь особенно бросилось въ глаза молодой женщинѣ. И вдругъ все наболѣвшее отпало отъ нея, она вздохнула всею грудью, натянутые нервы сладко распустились: истерическій комъ, сжимавшій ей горло, разошелся, ее всю охватила волна счастья. Она любитъ Андрея, — любитъ отца своего ребенка, они связаны такъ неразрывно сердцемъ, кровью; все, все остальное — миражъ, пустой сонъ, — вотъ счастье! — Поцѣловавъ ребенка, она бѣгомъ бросилась къ мужу, охватила руками его шею — и по-женски, «полуправдой» передала ему весь свой ужасный эпизодъ. Цѣлуя, и плача, и смѣясь она разсказала ему свое «разочарованіе».
И Андрей Павловичъ, смѣясь и цѣлуя ее, понялъ одно, что бальный сезонъ конченъ и жизнь вступаетъ въ свои права.
Примѣчанія
править- ↑ фр. Monsieur — Месье. Прим. ред.
- ↑ фр.
- ↑ И. А. Крыловъ «Ворона и Лисица». Прим. ред.
- ↑ фр.