ПО ПОЛЯМЪ И ДОРОГАМЪ.
правитьГЛАВА I.
правитьЖенщина, исторія которой здѣсь описана, была молода лѣтъ пятьдесятъ тому назадъ.
Теперь ея уже нѣтъ въ живыхъ, какъ нѣтъ въ живыхъ и обоихъ любившихъ ее людей, изъ которыхъ каждый по своему разумѣнію былъ готовъ отдать жизнь за ея счастіе.
Ея имя вписано въ семейную библію, на заглавномъ листѣ которой ведется родословная Диновъ, но по нему проведена толстая чернильная черта почти закрывающая собою тонкія изящныя буквы и противъ него не выставлено ни года ея замужества, ни года смерти.
Она сдѣлала большую ошибку: она принадлежала къ числу тѣхъ людей которые оступаются со всего размаха, складываютъ всѣ яйца въ одну корзину и если разбиваютъ ихъ, то всѣ заразъ, а съ ними нерѣдко и собственное сердце; но такъ какъ жизнь ея кончилась не совсѣмъ трагично, то я нашелъ что ее стоитъ разказать.
Мы готовы почтительно снять шляпу предъ тѣмъ кто никогда не сбивается съ пути, но должны сознаться что спотыкнуться на дорогѣ куда какъ не трудно; притомъ же у всякой канавы двѣ стороны; будемъ же по крайней мѣрѣ кричать ура, когда человѣкъ, попавъ въ нее, сумѣетъ выкарабкаться на правую.
Маргарита была третьею дочерью Чарльза Дина (это значится въ семейной записи); она была пятью годами моложе своей сестры Кэтъ и семью годами моложе Лоры; ей едва минуло шесть лѣтъ, когда ея отецъ овдовѣлъ и привезъ дѣтей въ Лондонъ чтобы сдать ихъ на попеченіе своей сестры.
Всѣ три дѣвочки были богатыя наслѣдницы. Какъ Дины, такъ и Росельторпы всегда были богаты; деньги, казалось, липли къ ихъ рукамъ, хотя среди нихъ никогда не было ни одного скряги. Между обѣими семьями не разъ, заключались браки и до того времени какъ сестра м-ра Дина приняла предложеніе м-ра Джозефа Росельторпа и поселилась въ его домѣ на Брайанстонскомъ скверѣ.
Бракъ ихъ остался бездѣтнымъ, вслѣдствіе чего у «тети Росельторпъ» было много лишняго времени и энергіи на воспитаніе племянницъ. Она была еще красива, хотя уже не молода, когда Маргарита впервые познакомилась съ нею, и представляла изъ себя высокую, видную женщину съ рѣшительными движеніями, прямымъ станомъ и жесткимъ голосомъ. Она была блестящею собесѣдницей, и вечера ея одно время пользовались большимъ успѣхомъ, хотя она любила привлекать къ себѣ общее вниманіе чуть чуть больше того чѣмъ слѣдовало вполнѣ любезной хозяйкѣ.
Слѣдуя тогдашней модѣ она спускала волосы на лобъ мелко завитыми колечками. У нея были свѣтлые волосы и рѣсницы, необыкновенно блестящіе глаза, прекрасный цвѣтъ лица и правильныя черты за исключеніемъ верхней губы которая была немножко длинна.
Увидавъ ее въ первый разъ, ея маленькія племянницы нашли ее «гадкою», но дѣти вообще не любили м-съ Росельторпъ, и ласковость не была въ ея характерѣ.
Маргарита прижалась къ отцу и спрятала личико въ фалду его сюртука когда онъ попытался представить ее ея новой воспитательницѣ; Лора и Кэтъ крѣпко схватились за руки и смотрѣли въ упоръ на тетку, стараясь не моргать отъ яркаго свѣта.
Большая гостиная со своими канделябрами, высокими зеркалами и золоченою мебелью немножко пугала ихъ. Онѣ чувствовали что «дѣтямъ здѣсь не мѣсто».
— Мисъ Крипсъ ждетъ дѣтей наверху въ школьной; Джемсъ можетъ проводить ихъ къ ней, сказала м-съ Росельторпъ.
Затѣмъ ея блестящій взглядъ остановился на Маргаритѣ.
— Ты, кажется, балуешь младшую? замѣтила она брату. Маргарита еще сильнѣе прижалась къ отцу.
— Не отдавай, не отдавай меня! всхлипывала дѣвочка, и м-ръ Динъ посадилъ ее къ себѣ на плечо, гдѣ она сейчасъ же успокоилась и, обхвативъ рученкой волнистую голову отца, вызывающимъ взоромъ смотрѣла на тетку.
— Ты должна на этотъ разъ простить насъ за нашу неблаговоспитанность. Мегъ очень любитъ своего стараго папу; неправда ли,.моя прелесть? сказалъ онъ и взялъ ее съ собою въ столовую, гдѣ она сидѣла весь обѣдъ у него на колѣнахъ, пробовала вино изъ его рюмки и, широко раскрывъ глаза, прислушивалась къ его словамъ.
М-съ Росельторпъ качала головою и рѣшила ждать своей очереди. Чарльзъ завтра уѣдетъ, и Мегъ научится вести себя какъ надо за время его отсутствія.
Ея дѣтское личико очень напоминало красивое лицо м-ра Дина, и отецъ съ дочкой представляли хорошенькую пару. Одинъ разъ дѣвочка потянулась къ нему и поцѣловала его своими ярко-алыми губками; тетка рѣзко отвернулась въ противоположную сторону. Смѣшно было досадовать на ребенка, но она чувствовала что сердится и на нее, и на себя.
«Дядя Росельторпъ» сидѣлъ на нижнемъ концѣ стола скорѣе слѣдя за разговоромъ чѣмъ принимая въ немъ участіе. У него была манера опускаться все ниже и ниже на стулѣ; это очень заняло Мегъ которая задавала себѣ вопросъ, успѣетъ ли онъ до конца обѣда совсѣмъ сползти подъ столъ.
Онъ былъ невзрачный, маленькій человѣчекъ съ темнымъ цвѣтомъ лица, сѣдыми, нервно подергивающимися усами и проницательными глазами которые порою удивляли собесѣдника внезапною искрой насмѣшки. Онъ давно бросилъ всякія препирательства съ женою и вознаграждалъ себя за свое отреченіе отъ верховной власти мысленными лукавыми замѣчаніями по поводу ея дѣйствій. Иногда они вырывались наружу и кололи ее, и она никогда не могла подчинить его вполнѣ, хотя и у него не хватало силы заставить ее слушаться.
М-съ Росельторпъ горячо спорила съ братомъ о политикѣ, и Мегъ несмотря на то что понимала одно слово изъ десяти невольно заслушивалась потокомъ фразъ отца и звукомъ его музыкальнаго голоса.
Впослѣдствіи вкусъ хереса всегда вызывалъ въ ней воспоминаніе объ его бѣломъ галстукѣ густо заматывавшемъ подбородокъ, объ его горѣвшемъ одушевленіемъ лицѣ и сверкающихъ голубыхъ глазахъ.
Онъ былъ рыцарски благородный человѣкъ которому всѣ женщины казались добрыми, чистыми и прекрасными; не удивительно что и онѣ любили его.
М-ръ Динъ былъ единственнымъ радикаломъ въ торійской семьѣ, и сестра его неподдѣльно возмущалась его направленіемъ. Теперь она спорила, съ нимъ съ большою силой и остроуміемъ. М-съ Росельторпъ любила дѣльный споръ, но братъ ея слишкомъ волновался даннымъ вопросомъ чтобы хорошо сражаться.
— Милая Августа, вскричалъ онъ, — намъ легко сидѣть за уставленнымъ кушаньями столомъ и разсуждать о неповиновеніи голодныхъ. Мы уже довольно долго занимаемся этимъ. Не мудрено что бѣдный Лазарь за дверью начинаетъ терять терпѣніе!
— Развѣ бѣдный Лазарь стоитъ здѣсь за дверью? спросила Мегъ, приподнявъ голову лежавшую на плечѣ отца.
— Да, отвѣчалъ отецъ, — и морозъ щиплетъ ему пальцы и пронизываетъ его до мозга костей, Мегъ, такъ что онъ грозитъ войти сюда и взять свою долю вкусныхъ вещей. Видишь ли, сестра, прибавилъ онъ какъ бы извиняясь, — на всякій вопросъ можно смотрѣть съ двухъ сторонъ.
Дядя Росельторпъ усмѣхнулся короткимъ, сухимъ, немузыкальнымъ смѣхомъ.
— Совершенно вѣрно, Чарльзъ, сказалъ онъ, — но не тебѣ это дѣлать.
Тутъ Мегъ начала плакать.
— Я боюсь Лазаря, говорила она, — я не хочу чтобъ онъ входилъ!
Отецъ разсмѣялся, сталъ утѣшать ее и, наконецъ, отнесъ ее спать, польщенный ея привязанностію и тронутый мыслію о разлукѣ со своими сиротками дочерьми, сердце которыхъ онъ совсѣмъ покорилъ въ продолженіе длиннаго переѣзда въ Лондонъ на лошадяхъ.
Вообще онъ проводилъ мало времени съ дѣтьми, у него было слишкомъ много другаго дѣла (онъ былъ большимъ покровителемъ искусствъ и литературы, дѣятельнымъ политикомъ, и самымъ любимымъ человѣкомъ въ графствѣ), но когда онъ былъ съ ними, то былъ очарователенъ и баловалъ ихъ гораздо, больше чѣмъ это было въ обычаѣ въ тѣ годы.
Нѣжность къ нему Мегъ оказалась совсѣмъ неудобною, когда онъ сталъ прощаться съ нею: она уцѣпилась за него сильнѣе прежняго, отчасти отъ страха при видѣ новой обстановки, отчасти отъ нежеланія спать одной въ незнакомой комнатѣ.
— Если ты перестанешь плакать, я покажу тебѣ что-то очень хорошенькое, сказалъ ей отецъ посадивъ се на колѣна къ нянькѣ и присѣвъ предъ нею на полъ.
— Ты никогда, никогда больше не придешь если я отпущу тебя, увѣряла плачущая дѣвочка, крѣпко держась за его рукавъ, но, какъ истинная дочь Евы, она мало-по-малу поддалась любопытству и выпустила свою добычу.
Отецъ снялъ съ шеи маленькій медальонъ усыпанный бриліантами.
— Кто это? спросилъ онъ шепотомъ.
— Мама! вскричала Мегъ.
И отецъ обрадовался тому что она узнала ее.
— Вотъ тебѣ! Я позволю тебѣ поберечь ее для меня если ты теперь отпустишь меня, сказалъ онъ, кладя медальонъ на ея ладонь и зажимая надъ нимъ ея розовые дѣтскіе пальчики.
Мегъ улыбнулась на блестящіе камешки.
— Я еще зайду посмотрѣть на тебя когда ты заснешь, сказалъ отецъ, нѣжно цѣлуя ребенка.
Но онъ не зашелъ: онъ чувствовалъ что не вынесетъ еще такой сцены, да и сестра не совѣтовала ему дѣлать это.
Наконецъ Мегъ заснула съ портретомъ матери въ рукахъ, но среди ночи проснулась съ ощущеніемъ того что кто-то нагибается надъ ней и шаритъ подъ подушкой.
— Это Лазарь! папа, папа! вскричала она.
Но фигура исчезла, а утромъ у нея медальона не. оказалось. Мегъ никогда не говорила объ этой пропажѣ: какъ многія нервныя дѣти, она не могла говорить о своихъ ночныхъ страхахъ, но долгіе годы ей не переставала мерещиться страшная, голодная фигура «за дверью» которая каждую минуту могла войти со своими отмороженными руками и ногами и снова нагнуться надъ нею:
Дѣтскіе дни прошли подъ новымъ правленіемъ, и изъ маленькаго балованнаго ребенка вышла маленькая застѣнчивая дѣвочка-подростокъ, почтительно присѣдавшая предъ гостями и говорившая шепотомъ въ тѣ страшные полчаса которые она проводила съ сестрами предъ обѣдомъ въ гостиной.
Дѣвочки обѣдали наверху въ класной съ мисъ Крипсъ, и ихъ міръ обыкновенно не соприкасался съ міромъ тетки, хотя по временамъ она и вторгалась въ него, къ ихъ великому неудовольствію.
Лора и Кэтъ относились другъ къ другу съ тѣсною и исключительною привязанностію, и маленькая Мегъ большую часть времени няньчила въ углу куклу и стирала своими поцѣлуями румянецъ съ ея щекъ.
Лора была крѣпкая широкоплечая дѣвочка съ ясными голубыми глазами. Она, какъ и сестры, держалась необыкновенно торжественно въ гостиной, но была не лишена мѣткаго юмора, прорывавшагося иногда совершенно неожиданно, и философской самоувѣренности, къ несчастію, иногда переходившей въ эгоизмъ.
Кэтъ была слабенькое и граціозное созданіе съ вялыми манерами и жалобнымъ голоскомъ и обѣщала быть рѣдкою красавицей. Она была лѣнива и на первый взглядъ уступчива, но на самомъ дѣлѣ обладала большою настойчивостію въ достиженіи цѣли; впрочемъ, ни у кого изъ Диновъ не было недостатка въ упрямствѣ.
Въ одинъ несчастный день тетя Росельторпъ произвела внезапное нашествіе на класную комнату. Она имѣла обыкновеніе иногда налетать въ необычные часы чтобы посмотрѣть какъ идутъ дѣла, потому что никогда вполнѣ не довѣряла ни одной гувернанткѣ и искренно хотѣла исполнить свой долгъ по отношенію къ племянницамъ. Ея прибытіе обыкновенно сопровождалось грозой.
— Хорошая гроза освѣжаетъ воздухъ, говаривала она, и безъ сомнѣнія сама уходила освѣженная; что же касается покинутой ею среды, то неизвѣстно, насколько та ощущала это благодѣтельное дѣйствіе.
Эта послѣдняя гроза отмѣтила переломъ въ жизни Мегъ и превратила ея недовѣріе къ теткѣ въ положительную ненависть сдѣлавшую несчастными все ея дѣтство и молодость.
Было семь часовъ вечера; уроки уже кончились. Мисъ Крипсъ сладко дремала въ креслѣ, а Кэтъ и Лора играли вдвоемъ, когда вошла мисъ Росельторпъ.
У м-съ Крипсъ совсѣмъ не было savoir faire; всѣ онѣ перепугались и молча смотрѣли на явленіе въ вечернемъ платьѣ внезапно показавшееся въ дверяхъ скучной комнаты.
— Какія вы всѣ сони! вскричала м-съ Росельторпъ. — Я никогда не видывала такихъ вялыхъ дѣтей. Неужели вы никогда не разговариваете? Можно подумать что я бью васъ. Гдѣ Маргарита? А, по обыкновенію сидитъ въ углу! Ты становишься велика для куколъ, Маргарита; на мѣстѣ мисъ Крипсъ я не позволяла бы тебѣ разыгрывать изъ себя такую крошку. Сколько тебѣ лѣтъ?
Мегъ покраснѣла до корня волосъ, крѣпко прижала къ себѣ куклу, широко раскрыла глаза и упорно молчала.
— Эта дѣвочка идіотка! Сколько тебѣ лѣтъ? повторила тетка останавливаясь на каждомъ словѣ.
— Двѣнадцать, прошептала Мегъ и заплакала отъ смущенія.
Бываютъ люди которыхъ слезы выводятъ изъ терпѣнія. Тетя Росельторпъ разсердилась и дернула племянницу, при чемъ кукла выпала у нея изъ рукъ.
Это была старая и грязная кукла, а м-съ Росельторпъ ненавидѣла все старое; Мегъ выказала свою неловкость уронивъ ее, а всякая неловкость раздражала м-съ Росельторпъ. Она схватила куклу за ногу и съ восклицаніемъ отвращенія бросила ее въ огонь.
Мегъ вскрикнула и, поблѣднѣвъ какъ полотно, бросилась на выручку. Прежде чѣмъ кто-нибудь успѣлъ остановить ее, она сунула руку въ огонь и вытащила оттуда тающую и горящую куклу.
М-съ Росельторпъ съ похвальнымъ присутствіемъ духа схватила коверъ и затушила имъ племянницу.
Огонь мгновенно погасъ, но рука Мегъ была сильно обожжена, а ея кукла превратилась въ черный обрубокъ.
Дѣвочка была внѣ себя отъ горя и въ эту минуту совсѣмъ не чувствовала физической боли. Она обратилась къ теткѣ со сверкающими глазами:
— Какъ я васъ ненавижу, тетя Росельторпъ! вскричала она. — Я не могу васъ сжечь, я хотѣла бы, хотѣла бы это сдѣлать, но я буду ненавидѣть васъ каждую минуту каждаго дня, пока я живу.
Послѣ этого происшествія Мегъ завела обыкновеніе ускользать въ свободные часы и проводить время одной. Въ душѣ она сердилась на мись Крипсъ и на Кэтъ съ Лорой которыя были тутъ же, все видѣли и ничего не сдѣлали чтобы предотвратить трагедію.
Она горевала объ этомъ кускѣ воска какъ будто бы онъ былъ живымъ существомъ. Предметъ любви былъ довольно нелѣпъ, но сама любовь была жива и умерла не сразу.
Около этого времени Мегъ очень вытянулась и поблѣднѣла; мало-по-малу она начала отставать отъ своихъ дѣтскихъ привычекъ, но ея дѣтское горе послужило поводомъ къ одной странной вещи: къ любопытному союзу между нею и ея старымъ дядей который всегда считался закоренѣлымъ врагомъ дѣтей.
Росельторпы рѣдко обѣдали одни, но м-ръ Росельторпъ пользуясь своею славой «чудака» предоставлялъ занимать гостей женѣ и часто тихонько уходилъ къ себѣ въ кабинетъ, не дождавшись конца обѣда.
Однажды онъ ушелъ особенно рано.
Его мягкія туфли безшумно двигались по полу, но войдя въ кабинетъ онъ вздохнулъ громкимъ и облегченнымъ вздохомъ, въ отвѣтъ на который раздалось испуганное «ахъ!» со ступенекъ лѣстницы приставленной къ шкафу съ книгами.
Тамъ сидѣла длинная, блѣдная дѣвочка съ тремя книгами на колѣнахъ и четвертою въ рукахъ. Она уже три недѣли тайкомъ посѣщала его библіотеку (куда не смѣла входить даже горничная) и теперь попалась.
Дядя съ племянницей молча смотрѣли другъ на друга. Пристальные глаза м-ра Росельторпа начали мигать изъ-подъ нависшихъ бровей, глаза Мегъ раскрывались все шире и шире отъ отчаянія.
— Вотъ тебѣ разъ! тихо произнесъ дядя. — Зачѣмъ ты сюда попала?
Въ это время дверь столовой отворилась, и до нихъ долетѣлъ звукъ голосовъ, надъ которыми возвышался голосъ тети Росельторпъ.
— Не зовите, пожалуйста не зовите ее! взмолилась Мегъ. — Я не хотѣла сдѣлать ничего дурнаго… въ самомъ дѣлѣ не хотѣла… Я всегда уходила раньше вашего прихода… я никогда не буду сидѣть такъ долго… я ушла… чтобы уйти ото всѣхъ ихъ.
— Гмъ… я тоже, сказалъ дядя Росельторпъ.
Онъ затворилъ дверь, задернулъ тяжелую занавѣску закрывавшую ее и обратился къ Мегъ.
— А до котораго часа ты обыкновенно сидишь здѣсь, духъ?
— До тѣхъ поръ пока часы не пробьютъ половину восьмаго, сказала Мегъ.
— Да? Ну, что же, держись своихъ часовъ: духи всегда очень точны въ своихъ посѣщеніяхъ. Но только не шуми если хочешь являться сюда. Сюда допускаются только безплотные духи.
Такимъ образомъ Мегъ досидѣла свои полчаса, послѣ чего сняла башмаки чтобы не нашумѣть, слѣзла съ лѣстницы и на цыпочкахъ исчезла изъ комнаты.
Она была безконечно и горячо благодарна дядѣ за позволеніе, и ихъ дружба росла и крѣпла.
Замѣчательно было то что старикъ ни мало не чувствовалъ себя отвѣтственнымъ за нее. Она поглощала всѣ книги какія хотѣла, и такъ какъ она не рвала и не мяла ихъ, то онъ только забавлялся ея выборомъ. Онъ предоставлялъ ей, такъ же какъ и своей женѣ, идти своею дорогой. Мегъ боготворила его за его такъ-называемую доброту и считала его лѣнивое равнодушіе ангельскимъ терпѣніемъ.
Всю свою жизнь она видѣла героевъ въ самыхъ обыкновенныхъ мущинахъ и женщинахъ и огорчалась если они дѣйствовали несогласно съ ея идеаломъ. Эта наклонность стоила ей горькихъ слезъ, но въ концѣ концовъ можетъ-быть свѣтъ былъ бы хуже безъ тѣхъ немногихъ глупцовъ которые вѣрятъ во всевозможныя совершенства любимыхъ ими людей.
Иногда дядя Росельторпъ не обращалъ никакого вниманія на своего «духа», и тогда Мегъ, вѣрная взятой на себя роли, не говорила ни слова; иногда, смотря по настроенію, онъ вызывалъ ее на разговоръ и забавлялся ея своеобразными замѣчаніями.
Случалось что ея вопросы слегка смущали его, несмотря на его «неотвѣтственность».
— О чемъ говоритъ Сократъ здѣсь? раздавался ея звонкій, смѣлый голосъ, послѣ чего дядя Росельторпъ спѣшно прерывалъ начавшееся чтеніе вслухъ словами:
— О, это написано для такихъ стариковъ какъ я, а не для дѣвочекъ. Тебѣ не зачѣмъ думать объ этомъ.
Къ счастію, Мегъ не обладала болѣзненнымъ любопытствомъ, и древніе писатели въ обществѣ которыхъ вращался ея дѣтскій умъ не помрачали ея невинности.
Однимъ изъ ея любимыхъ писателей былъ сэръ Томасъ Браунъ; двѣнадцатилѣтняя дѣвочка, такъ же какъ и духовидецъ-ученый, питала сильное влеченіе ко всему сверхъестественному.
Однажды дядя Росельторпъ увидалъ какъ она вздрогнула согнувшись надъ большою книгой.
— Въ чемъ дѣло? спросилъ онъ.
— Сэръ Томасъ Браунъ иногда говоритъ довольно страшныя вещи, сказала Мегъ и начала читать вслухъ: но то что эти призраки особенно любятъ посѣщать "кладбища, склепы и церкви происходитъ отъ того что тамъ "дьяволъ, какъ дерзновенный борецъ, съ гордостію видитъ тро"феи своей побѣды надъ Адамомъ".
— Какъ вы думаете, дядя, онъ въ самомъ дѣлѣ дѣлаетъ это?
— Какъ? Кто? что дѣлаетъ? разсѣянно переспросилъ дядя Росельторпъ, нюхая табакъ.
— Дьяволъ, прошептала Мегъ. — Въ самомъ ли дѣлѣ онъ ходитъ по кладбищамъ какъ дерзновенный борецъ?
— Мы сами дѣлаемъ себѣ своего дьявола такъ же какъ и Бога, отвѣчалъ м-ръ Росельторпъ. — И ты, и твой другъ сэръ Томасъ создаете себѣ очень страшнаго дьявола съ необыкновенно длинными рогами, потому что вы оба, къ несчастію, надѣлены воображеніемъ.
— Я не понимаю, сказала дѣвочка, подумавъ нѣсколько времени надъ этими словами; и пожалуй лучше было что она не поняла ихъ.
Но въ общемъ часы въ библіотекѣ принесли пользу Мегъ. М-съ Росельторпъ замѣтила что она стала не такъ ребячлива и приписала эту перемѣну своей превосходной системѣ воспитанія. Вѣроятно, она не одобрила бы этихъ вечернихъ посѣщеній, но м-ръ Росельторпъ благоразумно молчалъ о нихъ, и они продолжались до тѣхъ поръ пока уроки Мегъ не удлинились вмѣстѣ съ ея платьями и она не стала большою барышней. Самые умные изъ насъ нерѣдко распоряжаются ходомъ событій гораздо меньше чѣмъ воображаютъ, и въ этомъ Провидѣніе выказываетъ свое милосердіе.
ГЛАВА II.
правитьМаргарита начала выѣзжать только съ двадцати лѣтъ.
— Она была молода до смѣшнаго для своихъ лѣтъ, говорила про нее впослѣдствіи тетка; къ тому же вывозить трехъ незамужнихъ племянницъ было многовато, а Маргарита настолько еще не установилась что малѣйшее веселье и возбужденіе кружили ей голову.
Всѣ эти замѣчанія были основательны. Самое небольшое развлеченіе волновало Мегъ какъ волнуетъ людей привыкшихъ къ водѣ капля шампанскаго, и она была удивительно юна въ своихъ восторженныхъ увлеченіяхъ.
Лора и Кэтъ почти въ одно время стали невѣстами. М-ръ Динъ вернулся въ свой Кентскій замокъ, и наступило время веселыхъ приготовленій къ обѣимъ свадьбамъ.
Равенсгиль не видалъ такого веселья съ того времени какъ въ немъ царила молодая жена м-ра Дина и бѣгали рѣзвыя дѣтскія ножки.
Мегъ всегда была внѣ себя отъ радости когда пріѣзжалъ отецъ, и онъ со своей стороны гордился своею хорошенькою дочерью. Она быстро развилась и въ двадцать лѣтъ стала гораздо красивѣе чѣмъ въ шестнадцать, когда онъ видѣлъ ее въ послѣдній разъ. Младшая мисъ Динъ обѣщала быть нешуточною соперницей Кэтъ, считавшеюся красавицей семьи.
Мегъ была стройною, бѣлокурою дѣвушкой съ кроткимъ худенькимъ личикомъ и живыми, невинными сѣрыми глазами.
Ея лицо замѣчательно мѣнялось отъ настроенія. Краска то появлялась, то исчезала на ея щекахъ въ то время какъ она говорила, а когда она бесѣдовала съ кѣмъ-нибудь кто ей нравился и кто давалъ себѣ трудъ побѣдить ея застѣнчивость, то она становилась положительно красавицей. Наединѣ съ отцомъ она часто бывала весела и всегда чутка и отзывчива; въ присутствіи тетки она дѣлалась сдержанна и холодна; она никогда не могла вполнѣ освободиться отъ своего дѣтскаго страха предъ нею.
Въ дѣтствѣ Маргариты это враждебное чувство существовало главнымъ образомъ съ ея стороны, потому что м-съ Росельторпъ мало обращала вниманія на фантазіи племянницы, но теперь это было дѣло другаго рода: Мегъ всегда была любимицей отца, а въ послѣдній его пріѣздъ стала до извѣстной степени его повѣренною. Она схватывала его мысли съ такою точностію и относилась къ нимъ съ такимъ слѣпымъ восхищеніемъ которое приводило его въ восторгъ. Она сіяла счастіемъ когда онъ входилъ въ комнату и приспособлялась къ каждой мельчайшей перемѣнѣ въ его настроеніи.
Въ этомъ умѣніи приноравливаться не было никакой arrière pensée. Мегъ боготворила отца и терпѣть не могла тетку и не дѣлала тайны ни изъ того, ни изъ другаго чувства; но составлять злокозненные планы было совсѣмъ не въ ея природѣ, и она была бы очень удивлена если бы знала какъ часто тетка съ горечью говорила за послѣднее время что «Маргарита умнѣе чѣмъ думаютъ и знаетъ какъ обойти бѣднаго Чарльза».
Однажды м-съ Росельторпъ и ея младшая племянница отправились пѣшкомъ въ Дувръ отдать одинъ визитъ.
М-съ Росельторпъ твердо рѣшила не давать ни собственной совѣсти, ни свѣту повода обвинять ее въ неисполненіи долга, и теперь, когда Мегъ стала взрослою, она сопровождала ее всюду по крайней мѣрѣ съ тою же энергіей которую потратила на Лору и Кэтъ.
Мегъ, какъ и ея отецъ, отъ природы любила общество, но замѣчанія тетки смущали ее, и при ней она часто была застѣнчива и разсѣяна.
І;юльское солнце палило и жгло въ то время какъ обѣ дамы шли по сверкающей бѣлой дорогѣ въ Дувръ.
Въ гостяхъ имъ предложили краснаго и бѣлаго вина, и отъ вина ли, отъ жары ли, но у Мегъ закружилась голова.
Тетка рѣзко прикрикнула на молодую дѣвушку:
— Маргарита, опомнись, что съ тобой?
Мегъ вздрогнула и пролила вино на коверъ.
— Вамъ надо подышать морскимъ вѣтеркомъ чтобы освѣжиться, ласково сказала ей хозяйка дома. — Бѣгите въ садъ и посидите тамъ на скамеечкѣ.
— Благодарю васъ, сказала Мегъ и подняла на нее свои кроткіе глаза съ тою внезапною улыбкой на лицѣ которая всегда располагала къ ней сердца старыхъ дамъ и почему-то раздражала тетку.
— Мнѣ очень жаль что я пролила вино на коверъ; я всегда такъ неловка! Я думаю что вамъ будетъ пріятнѣе отдѣлаться отъ меня, и въ самомъ дѣлѣ пойду, посижу на берегу, сказала она и вышла изъ комнаты прежде чѣмъ м-съ Росельторпъ успѣла воспротивиться этому.
Свѣжій вѣтеръ рябилъ поверхность моря; все оно было покрыто бѣлыми «барашками», и трудно было сказать что было синѣе — небо или море. Глаза Мегъ болѣли отъ солнца, но оно веселило и радовало ее, а соленый вѣтерокъ нѣжно ласкалъ ея щеки.
Изъ сада она вышла на взморье которое все было усѣяно няньками, дѣтьми, неграми, петрушками, продавцами несъѣдобнаго крыжовника и продавщицами фальшивыхъ кружевъ.
Мегъ купила кусокъ кружева у одной женщины, голодный видъ которой почему-то заставилъ сжаться ея сердце.
— Дай вамъ Богъ здоровья, хорошая моя барышня, благодарила ее нищая, — дай вамъ Богъ никогда не знать нужды, жить въ счастьѣ и богатствѣ и ходитъ въ шелку и бархатѣ!
Но это благословеніе почему-то звучало въ ушахъ Мегъ проклятіемъ, и завистливо-голодный взглядъ женщины заставилъ ее содрогнуться.
— Я надѣюсь что кто-нибудь другой подастъ вамъ больше, кротко отвѣчала она: — у меня только это и было съ собою.
Женщина поплелась дальше, приставая къ другимъ прохожимъ, но по-видимому менѣе успѣшно. Кто-то засмѣялся надъ нею, на что она отвѣтила цѣлымъ потокомъ громкой и грубой брани. Мегъ покраснѣла и хотѣла уйти какъ вдругъ ея вниманіе было привлечено какимъ-то человѣкомъ который подошелъ къ шумящей кучкѣ людей и положилъ руку на плечо нищей-продавщицы.
— Я долженъ передать тебѣ волю Господа, сказалъ онъ, — Который слышалъ твои слова и скорбитъ о тебѣ, а также и вамъ, продолжалъ онъ обращаясь къ окружающимъ: — Господь гнѣвается на тѣхъ кто издѣвается надъ несчастными.
— Онъ изъ сумашедшаго дома! замѣтилъ кто-то изъ толпы.
— Нѣтъ, я не сумашедшій, просто отвѣчалъ незнакомецъ.
Мегъ стала всматриваться въ страннаго человѣка. Весь видъ его обличалъ человѣка привыкшаго къ жизни на открытомъ воздухѣ, и шелъ онъ такою твердою и легкою походкой какъ будто физическое упражненіе было для него радостію. Солнце и вѣтеръ покрыли его кожу здоровымъ загаромъ. На видъ ему можно было дать лѣтъ тридцать. Его глубокіе голубые глаза горѣли какою-то сосредоточенною мыслію; бѣлокурые волнистые усы и борода частію скрывали его губы.
Онъ стоялъ со сжатыми руками, на которыхъ рѣзко выдѣлялись синія жилы. Мало-по-малу его окружила толпа зѣвакъ всегда готовыхъ сдѣлать себѣ потѣху изо всего, отъ уличной сцены до религіознаго митинга включительно.
Маргарита тихо стояла и слушала. Незнакомецъ заговорилъ отрывисто, съ трудомъ, поминутно останавливаясь и тревожно глядя вдаль, какъ будто ожидая оттуда вдохновенія.
— Я говорю во имя Божіе. Его рука ведетъ меня отъ одного мѣста къ другому чтобы взывать къ тѣмъ душамъ, за спасеніе которыхъ Онъ умеръ. Я недостоинъ, я не могу говорить такъ какъ бы хотѣлъ: слова не идутъ у меня съ языка.
— Ничего, не унывай, братецъ! крикнулъ ему непочтительно какой-то весельчакъ, и толпа захохотала.
Сердце Мегъ дрогнуло отъ стыда и жалости: она не могла слышать насмѣшки надъ беззащитными. Но по-видимому этотъ смѣхъ скорѣе вдохновилъ чѣмъ смутилъ непрошеннаго проповѣдника. Онъ вдругъ заговорилъ съ силою и жаромъ, и, странное дѣло, толпа притихла и стала слушать. Онъ говорилъ о томъ что Богъ зоветъ къ себѣ всѣхъ грѣшныхъ, всѣхъ несчастныхъ, всѣхъ ослѣпленныхъ людей которые не слышатъ Его зова и не видятъ Его, хотя Онъ и всегда, и въ эту минуту посреди нихъ. При этомъ глаза говорившаго смотрѣли такъ какъ будто въ самомъ дѣлѣ видѣли кого-то невидимаго для остальныхъ.
— Молитесь, молитесь Ему! На колѣна! повелительно крикнулъ онъ, и увлеченная его убѣжденностію, его сильнымъ личнымъ магнетизмомъ толпа невольно стала на колѣна.
Посреди наступившаго затѣмъ мертваго молчанія сердце Мегъ стучало такъ сильно что она едва могла стоять; она одна не стала на колѣна: ея воспитаніе удерживало ее отъ такого непосредственнаго и откровеннаго проявленія религіознаго чувства, но ноги ея дрожали и она поблѣднѣла какъ смерть; она какъ будто въ самомъ дѣлѣ чувствовала близость божественнаго присутствія.
Между тѣмъ проповѣдникъ, стоя на колѣнахъ, началъ читать молитву. Вдругъ его взоръ упалъ на Мегъ.
— Молись, молись и ты! крикнулъ онъ ей. — Господь зоветъ и тебя! Благодари Его!
И Мегъ безпрекословно опустилась на колѣна.
Она почти ничего не слыхала изъ того что произошло вслѣдъ за этимъ; она не видала какъ сзади ея какой-то человѣкъ плакалъ о своихъ грѣхахъ, какъ двѣ дѣвушки дали слово начать новую жизнь, не слыхала какъ какая-то пьяная старуха ворчала что «ее уже обратили на путь истинный четырнадцать лѣтъ тому назадъ и что она не хочетъ еще новаго обращенія».
Голосъ проповѣдника и плескъ волнъ звучали для нея гдѣ-то вдалекѣ и сливались въ одинъ неясный гулъ.
Мегъ съ дѣтства всегда ждала и жаждала какого-нибудь откровенія свыше, и теперь ей казалось что она получила его.
Она не замѣтила сколько времени она пробыла въ этомъ состояніи, но вдругъ громкое общее пѣніе вернуло ее къ дѣйствительности.
Вся толпа пѣла какой-то духовный гимнъ. Напряженные нервы молодой дѣвушки не вынесли этого. Пошлый напѣвъ, неестественная и преувеличенная восторженность, грубая и сомнительная интонація рѣзнули ее какъ ножомъ. Ей вдругъ стало стыдно всей этой сцены; она быстро встала и повернулась чтобъ идти домой.
Незнакомецъ остановился на недопѣтой строкѣ.
— Помни, и ты приложила руку къ сохѣ, сказалъ онъ ей громко: — не захочешь же ты снова отступиться отъ нея?!
Такое всенародное обращеніе разсердило и покоробило Мегъ, но когда она увидала глаза проповѣдника горѣвшіе искреннимъ желаніемъ «спасти ея душу», то гнѣвъ ея пропалъ.
— Надѣюсь что нѣтъ, кротко отвѣтила она и ушла напутствуемая его словами: «помоги тебѣ Богъ!»
ГЛАВА III.
правитьДувръ необыкновенно веселился въ тотъ годъ когда Варнава Торпъ устраивалъ тамъ свои митинги. М-ръ Динъ далъ большой балъ въ Равенсгилѣ; вся аристократія графства съѣхалась на него и танцовала въ большой портретной галереѣ.
Балъ очень удался, и хозяинъ дома со своими тремя красивыми дочерьми являлись достойными потомками разряженныхъ и напудренныхъ Диновъ смотрѣвшихъ на нихъ со стѣнъ залы.
Это была видная семья. Сама м-съ Росельторпъ была очень величественною фигурой, и ея племянницы унаслѣдовали грацію и изящество ея манеръ.
Маргарита въ своемъ бѣломъ съ золотомъ платьѣ и жемчугами на бѣлоснѣжной шеѣ возбуждала всеобщее восхищеніе и удивленіе, но ея собственное вниманіе двоилось между ея кавалерами и отцомъ который весело болталъ и смѣялся, но зловѣще кашлялъ. Чахотка, бичъ столькихъ англійскихъ семействъ, была очень распространена въ ихъ семьѣ.
Мегъ задолго радовалась предстоящему балу и съ величайшимъ интересомъ слѣдила за всѣми приготовленіями къ нему, не исключая своего новаго платья, но за послѣдніе дни что-то какъ-будто измѣнило теченіе ея мыслей, и теперь ей был.о все равно, во что бы ее ни одѣли.
— Характеръ Маргариты виденъ даже въ мелочахъ, рѣзко замѣтила м-съ Росельторпъ. — Она неустойчива какъ вода; на нее нельзя никогда положиться. Какъ вы думаете, гдѣ я нашла ее сегодня послѣ завтрака? Въ толпѣ всякаго сброда на Дуврскомъ взморьѣ гдѣ она засмотрѣлась на какого-то не то бродячаго пѣвца, не то актера! Она вернулась съ головою полною всякихъ бредней и непремѣнно требовала чтобы отецъ тоже пошелъ послушать его.
— Я слышалъ этого человѣка; его актерство выражается въ формѣ проповѣдей, отвѣчалъ молодой адвокатъ съ которымъ м-съ Росельторпъ разговаривала и который считался ея любимцемъ. Онъ взглянулъ на Маргариту которая стояла неподалеку, но совершенно не подозрѣвала того что за нею наблюдаютъ
— Меня занимаетъ вопросъ, что такое въ сущности этотъ проповѣдникъ: негодяй или юродивый, продолжалъ онъ; — я склоняюсь къ первому предположенію, Динъ ко второму. Мисъ Динъ вѣроятно смотритъ на него какъ на вдохновеннаго пророка. Вѣдь окраска предметовъ такъ зависитъ отъ самого глаза! И въ концѣ-концовъ ея глаза красивѣе всѣхъ нашихъ.
М-съ Росельторпъ пожала плечами и отвернулась отъ него съ короткимъ, рѣзкимъ смѣхомъ.
— Я не подозрѣвала что у васъ такой невинный вкусъ къ хлѣбу съ масломъ, сказала она.
М-ръ Сольсъ съ усмѣшкой посмотрѣлъ ей вслѣдъ: онъ уже не разъ замѣчалъ непріязненныя отношенія между любимою дочерью м-ра Дина и ея теткой и жалѣлъ молодую дѣвушку какъ слабѣйшую изъ двухъ воюющихъ сторонъ.
— Если нельзя служить двумъ господамъ, то вѣроятно служить двумъ госпожамъ еще труднѣе, мысленно замѣтилъ онъ. — Я еще хорошенько не знаю, могу ли я обходиться безъ м-съ Росельторпъ, но… кажется, попробую!
И перейдя черезъ комнату онъ пригласилъ мисъ Динъ на слѣдующій танецъ.
Мегъ взглянула на него съ нелестнымъ для него удивленіемъ: она всегда считала что м-ръ Сольсъ «льстилъ тетѣ Росельторпъ» и презирала его за это съ юношескою строгостію. Она и теперь отказала бы ему въ этомъ танцѣ, если бы нашлась во-время что сказать, но м-ръ Сольсъ, никогда не терявшій присутствія духа, принялъ ея минутное колебаніе за согласіе и уже велъ ее подъ руку.
Если бы Мегъ обыскала всю Англію, то и тогда не нашла бы для себя менѣе подходящаго кавалера; ея отецъ засмѣялся увидавъ ее подъ руку съ м-ромъ Сольсомъ, но въ этомъ смѣхѣ звучала нотка досады.
Сольсы обыкновенно пріѣзжали въ Дувръ на короткое время, и аристократія графства презрительно поворачивалась къ нимъ спиной до тѣхъ поръ, пока м-ръ Динъ въ припадкѣ благороднаго великодушія не ополчился противъ «гибельныхъ предразсудковъ» и не сталъ представлять м-ра Сольса направо и налѣво какъ своего «близкаго друга».
Съ тѣхъ поръ прошло довольно много времени. Аристокритическая замкнутость перестала быть любимымъ предметомъ разговоровъ м-ра Дина, и по правдѣ сказать Джорджъ Сольсъ уже не былъ его «близкимъ другомъ», но молодой человѣкъ занималъ м-съ Росельторпъ и сумѣлъ удержать свое мѣсто въ домѣ.
Природа не надѣлила м-ра Сольса красотой, но за то вознаградила его умомъ; онъ прекрасно зналъ себѣ цѣну въ этомъ отношеніи и рѣшилъ съ пользою употребить свои способности. Онъ твердо вѣрилъ въ себя, и время показало что онъ не ошибся.
Когда его професія стала давать ему выгоду, люди начали удивляться его счастію и удачѣ, но я того мнѣнія что судьба только притворяется слѣпою и рѣдко покровительствуетъ глупцамъ.
— Вы меня проклинаете, замѣтилъ онъ Мегъ когда та неохотно взяла его руку, — но дочь вашего отца должна бы быть великодушна, не правда ли?
Мегъ покраснѣла и улыбнулась комплименту сдѣланному ея отцу.
— Я знаю что отецъ хорошъ ко всѣмъ, сказала она. — Я не хотѣла быть невѣжливою съ вами, но онъ обѣщалъ мнѣ этотъ танецъ, и мнѣ такъ жаль что онъ забылъ объ этомъ: конечно, съ отцомъ пріятнѣе танцовать чѣмъ съ кѣмъ бы то ни было.
— Конечно! согласился м-ръ Сольсъ.
Онъ не повѣрилъ бы такому заявленію ни въ чьихъ другихъ устахъ, но онъ былъ настолько уменъ что въ искренности Мегъ не усомнился ни мало. Вообще вся сила и сущность ума Джорджа Сольса заключались въ способности вѣрно понимать самые разнообразные характеры.
Онъ настойчиво продолжалъ свои усилія заинтересовать ее, отчасти потому что былъ настойчивъ во всемъ что предпринималъ, отчасти потому что она была богатая наслѣдница, а также и потому что она по закону противоположностей дѣйствительно привлекала его.
Годами онъ былъ лѣтъ на десять старше Мегъ, опытностію — на двадцать и потому выслушивалъ ея мнѣнія съ уваженіемъ и остерегался принимать покровительственный тонъ. Возбудить интересъ Мегъ было очень легко.
Ея застѣнчивость пропала, и она дала ему выманить изъ себя разныя удивительныя теоріи почерпнутыя отъ отца о «всемірномъ братствѣ», о «правахъ народа», о «новой школѣ поэзіи» и еще Богъ знаетъ о чемъ.
М-ръ Сольсъ поддерживалъ ее и, забавляясь отъ души, скрывалъ это довольно искусно.
Онъ находилъ что мисъ Динъ «удивительно прозрачная дѣвочка», и несмотря на это она трогала его.
Ему было жаль это существо, до такой степени начиненное илюзіями, такое чувствительное, такое непрактичное и въ то же время такое хорошенькое!
Когда Мегъ увидала м-ра Сольса въ первый разъ, то нашла, его безобразнымъ, а ея первыя впечатлѣнія были очень ярки (хотя не всегда живучи). Мегъ ни къ чему и ни къ кому не относилась безразлично: каждая вещь ее или плѣняла, или отталкивала, и лицо м-ра Сольса было не изъ тѣхъ которыя могли увлечь ея воображеніе.
М-ръ Сольсъ былъ плотный широкоплечій человѣкъ съ темнымъ цвѣтомъ лица, съ рѣзкимъ и умнымъ ртомъ и хорошимъ лбомъ.
Въ тотъ годъ между молодыми адвокатами пошла мода на pince-nez. У м-ра Сольса была манера, заинтересовавшись или взволновавшись чѣмъ-нибудь, вдругъ сбросить pince-nez и уставиться широко открытыми глазами на собесѣдника, нерѣдко смущая его пристальнымъ взоромъ.
Онъ очень хорошо зналъ что Мегъ не любила его, но въ данную минуту онъ заставлялъ ее мѣнять о немъ мнѣніе и занималъ ее довольно успѣшно разговоромъ.
Чѣмъ больше онъ старался, тѣмъ сильнѣе въ немъ крѣпло рѣшеніе подружиться съ этою сумасбродною барышней которая считала себя ярою демократкой, но на самомъ дѣлѣ была избалованнѣе и требовательнѣе всѣхъ кого онъ зналъ, за исключеніемъ развѣ только ея собственнаго отца.
Чрезъ нѣсколько времени онъ перевелъ разговоръ съ отвлеченныхъ темъ на болѣе близкіе предметы и сдѣлалъ два или три небольшихъ промаха которые, впрочемъ, сейчасъ же замѣтилъ и поправилъ со свойственнымъ ему тактомъ. Такъ, напримѣръ, онъ сдѣлалъ колкое замѣчаніе по поводу м-съ Росельторпъ которую Мегъ по его соображеніямъ не могла любить. Мегъ подняла брови, выпрямилась и оставила остроту безъ вниманія.
«Всѣ эти Дины чертовски тонкокожи», подумалъ м-ръ Сольсъ, но это нисколько не ослабило его интереса къ молодой дѣвушкѣ.
Ему нравилась ея безсознательная гордость, а непослѣдовательность ея забавляла его.
Они стояли на ступенькахъ возвышенія окаймлявшаго всю залу и смотрѣли на вальсъ только-что начинавшій тогда входить въ моду и который многіе изъ гостей видѣли въ этотъ вечеръ въ первый разъ.
Мегъ стояла и топала ножкой въ тактъ музыки.
— Отецъ не любитъ чтобъ я танцовала вальсъ съ кѣмъ-нибудь кромѣ него, сказала она, и м-ръ Сольсъ слѣдя за направленіемъ ея внимательнаго взора замѣтилъ что «м-ръ Динъ допускаетъ вальсъ только для чужихъ дочерей», но наученный опытомъ оставилъ свое замѣчаніе про себя.
Онъ заслужилъ горячую благодарность своей дамы отказавшись отъ права вести ее къ ужину въ пользу м-ра Дина который по окончаніи вальса вспомнилъ, наконецъ, о своей дочери. Однако, къ концу бала м-ръ Сольсъ сдѣлалъ открытіе что Мегъ осталась не ѣвши и въ награду за свое прежнее самопожертвованіе настоялъ на томъ чтобъ она пошла съ нимъ въ столовую и позволила принести себѣ цыпленка и мороженаго.
Ужинъ уже кончился, и они были почти одни въ огромной комнатѣ.
Яркій румянецъ игралъ на щекахъ Мегъ, глаза и губы ея смѣялись, и оживленіе ея поднялось какъ ртуть въ термометрѣ. М-ръ Сольсъ никогда ни въ комъ не видалъ такой полной и внезапной перемѣны; въ эту минуту она сіяла счастіемъ, а счастіе очень краситъ человѣка.
Ея веселье было заразительно, и м-ру Сольсу надо было употребить всю силу своего самообладанія чтобъ удержать свое восхищеніе про себя. Онъ зналъ что покорить Мегъ будетъ не легко и улыбался думая о томъ какъ удивилась бы она если бы могла прочесть его мысли и увидала что онъ рѣшилъ во что бы то ни стало получить ее.
Однако, онъ позволилъ себѣ одинъ неосторожный вопросъ.
— Мисъ Динъ, сказалъ онъ вдругъ, — я не имѣю ни малѣйшаго права разспрашивать васъ, но… вы можетъ-быть получили миліонное наслѣдство, или извѣстіе о смерти вашего злѣйшаго врага, или вообще о какомъ-нибудь необыкновенно счастливомъ событіи? Что съ вами сдѣлалось съ начала вечера? Я знаю что не мое дѣло спрашивать объ этомъ, но мнѣ такъ хотѣлось бы это знать!
На лицѣ Мегъ появилась жалобная улыбка.
— Значитъ, какъ плохо я умѣю скрывать свои ощущенія! сказала она: — или вы очень умны и догадливы. Не говорите, пожалуйста, никому, потому что это еще не рѣшено. Я просила отца взять меня къ себѣ. Онъ уѣзжаетъ за границу послѣ свадьбы сестеръ. Мнѣ хочется совсѣмъ переѣхать къ нему. Днемъ отца трудно поймать одного, потому-то мнѣ такъ и хотѣлось танцовать съ нимъ. А просить его о чемъ-нибудь при… при другихъ я не люблю. И какой онъ милый! Представьте себѣ, онъ согласился!
— Нѣтъ! не можетъ быть! какая удивительная доброта! немножко сухо сказалъ м-ръ Сольсъ, но на этотъ разъ Мегъ совершенно не подозрѣвала возможности насмѣшки съ его стороны.
Весь остатокъ вечера она веселилась отъ души, и когда гости разъѣхались и огни въ залѣ были погашены, она побѣжала къ себѣ въ комнату напѣвая какой-то танецъ.
— Мегъ сегодня весела, сказалъ ей отецъ взявъ ее за подбородокъ и цѣлуя ее на прощаніе. — Прощай, вертушка! Смотри, не запляши во снѣ. Я хотѣлъ бы чтобы ты всегда была такая румяная.
— Я и буду такою когда ты возьмешь меня къ себѣ, шепнула ему Мегъ.
Она погасила у себя свѣчу и, отворивъ окно, стала смотрѣть на освѣщенную луной дорогу, рисуя себѣ грезы краше лунныхъ лучей.
Насколько лучше, умнѣе и красивѣе всѣхъ другихъ людей ея отецъ! Какъ весело будетъ хозяйничать для него! Какъ пріятно помогать ему въ выполненіи его плановъ! Какъ она будетъ добра и ласкова ко всѣмъ, даже къ тетѣ Росельторпъ, когда вступитъ во владѣніе своимъ воздушнымъ замкомъ!
Мало-по-малу ея мысли и настроеніе стали серіознѣе. Она вдругъ вспомнила незнакомца на взморьѣ и вздрогнула, почувствовавъ какую силу пріобрѣли надъ нею его слова.
Что бы онъ подумалъ обо всѣхъ ихъ сегодня? Мегъ невольно провела рукой по своему блестящему платью которое, конечно, шло вразрѣзъ съ аскетическою стороной религіи.
— Но когда я буду жить съ отцомъ, онъ все объяснитъ, и уладитъ, рѣшила она. Теперь у «отца» не было времени разрѣшать ея затрудненія, но послѣ все пойдетъ по другому, а пока… въ чемъ онъ не видитъ дурнаго, въ томъ его и не можетъ быть.
— Я буду читать всѣ книги которыя онъ любитъ, думала Мегъ, — и стану очень умною, но никакъ не «синимъ чулкомъ», потому что онъ не любитъ женщинъ которыя считаютъ себя ученѣе мущинъ. Тогда я смогу сама выбирать себѣ платья и вѣроятно всегда буду ходить въ голубомъ: это его любимый цвѣтъ. Мы будемъ тратить очень мало на ѣду и питье, потому что онъ не одобряетъ излишества, и… что это такое?
Она вскочила съ виновато-испуганнымъ видомъ. Ужь не угадала ли тетя Росельторпъ ея мыслей и не пришла ли разрушить ея сказочный дворецъ?
Нѣтъ, это была Лора въ своемъ бѣломъ капотѣ съ веселою улыбкой на лицѣ. Мегъ удивилась увидавъ ее, потому что сестры не часто искали ея общества.
— Я такъ и думала что ты еще не спишь, Мегъ, сказала она. — Ради Бога, затвори окно! Какое ты «неуютное» созданіе: ты даже не сняла бальнаго платья и не зажгла свѣчи! Не смотри на меня какъ на привидѣніе, пожалуйста: я знаю что выбрала странное время для разговоровъ, но я почти не вижу тебя днемъ, а поговорить съ тобой мнѣ хотѣлось. Ты знаешь, Кэтъ любитъ чтобы я была при ней.
— Знаю, грустно отвѣтила Мегъ. Кэтъ, дѣйствительно, ревниво относилась ко всякой привязанности Лоры.
— Мы порѣшили насчетъ свадьбы сегодня, сказала Лора усаживаясь на кровать. — Обѣ свадьбы будутъ въ одинъ день ровно черезъ мѣсяцъ.
— Такъ скоро? сказала Мегъ. — О, Лора, начала она, робко помолчавъ минуту, — я надѣюсь что ты… будешь довольна, «будешь счастлива», хотѣла она сказать, но Лора смѣялась надъ всякимъ выраженіемъ чувства.
— Я бы не дала согласія если бы не хотѣла! отвѣчала Лора. — Я нахожу что чѣмъ скорѣе мы сыграемъ свадьбу, тѣмъ лучше. Тетя Росельторпъ все устроитъ и сама пригласитъ кого надо. Я не собираюсь вмѣшиваться. Ей представляется послѣдній случай распорядиться мною и моими дѣлами, и пусть она имъ воспользуется! Но я пришла говорить не о себѣ, а о тебѣ. Послѣдуй моему примѣру, Мегъ, и уходи изъ этого дома какъ можно скорѣе, потому что если васъ оставить вдвоемъ съ тетей Росельторпъ, то вы другъ друга съ ума сведете.
— Я говорила сегодня съ отцомъ, сказала Мегъ, — и просила его взять меня жить къ себѣ. Онъ почти обѣщалъ мнѣ сдѣлать это…
--… но никогда этого, не сдѣлаетъ, докончила Лора. — О, Мегъ, какой ты еще младенецъ! Неужели ты не видишь что на отца нельзя полагаться? Пожалуйста не смотри на меня такъ сердито! Разумѣется, онъ не виноватъ, онъ не можетъ быть другимъ. Тетя Росельторпъ сильнѣе его, вотъ и все, и къ тому же она ревнуетъ тебя къ нему. Милая моя, ты думаешь что понимаешь его лучше чѣмъ она, потому что сочувствуешь всѣмъ его прекраснымъ мыслямъ, а она нѣтъ? Но вѣдь она знала его когда тебя еще и на свѣтѣ не было: она умѣетъ рѣшать за него, избавлять его отъ хлопотъ и вообще устроить ему покойную и пріятную жизнь. Вообще я совѣтую тебѣ изучать не столько достоинства, сколько слабости того человѣка надъ которымъ ты хочешь пріобрѣсти вліяніе, но горе въ томъ что ты никогда не постигнешь этой премудрости, а она родилась съ нею.
— У отца нѣтъ слабостей… или по крайней мѣрѣ я не хочу ихъ знать. Какъ тебѣ не стыдно, Лора, такъ говорить о немъ? вскричала Мегъ.
Лора засмѣялась и кивнула головой.
— Вотъ именно! вотъ въ этомъ-то и кроется преимущество тети Росельторпъ надъ тобою, отвѣчала она. — Не ссорься съ нею, Мегъ! ты раскаешься въ этомъ. Живи съ нею въ мирѣ, пока не выйдешь изъ-подъ ея опеки. Не отбивай у нея власти надъ отцомъ, потому что это безполезно; бери что представится и когда будешь сама себѣ госпожой, то «отдѣлывай» ее сколько душѣ угодно. Съ какимъ восторгомъ я буду дѣлать это если она попробуетъ вмѣшаться въ мои дѣла послѣ свадьбы! Да только не сдѣлаетъ она этого, она слишкомъ умна. Право, я иногда восхищаюсь тетей Росельторпъ!
— Неужели? сказала Мегъ. — Я ненавижу ее! Но у меня никогда нѣтъ желанія «отдѣлать» ее. Мнѣ хотѣлось бы только никогда, никогда больше ея не видать. Я вздрагиваю когда слышу ея голосъ.
— Именно! сказала Лора; — это то и глупо, Мегъ. Что толка въ такой ненависти? Она только даетъ преимущество противной сторонѣ. Впрочемъ, ты ужь такъ создана и всегда была такою! Ты будешь все несчастнѣе и несчастнѣе, будешь сердить ее все больше и больше до тѣхъ поръ пока не умрешь или не уйдешь отъ нея; а уйти одна ты не можешь, и тебѣ придется ждать тетиной смерти чтобъ отецъ принялся дѣйствовать самостоятельно. Я тоже не увѣрена въ томъ что смогу взять тебя къ себѣ, потому что…
— Я не желаю стѣснять тебя, гордо сказала Мегъ.
Она стояла во весь ростъ предъ сестрой и глядѣла на нее удивленными глазами. Куда клонились всѣ эти мрачныя предсказанія?
— Ну, хорошо, хотя бы потому что ты не желаешь стѣснять меня, согласилась Лора. — Все это оставляетъ открытымъ только одинъ путь: выходи какъ можно скорѣе замужъ. Мегъ! тебѣ здѣсь слишкомъ плохо живется. Тебѣ и раньше жилось не сладко, а теперь, когда ты имѣла глупость бросить ей перчатку и постараться оттягать у нея отца, тебѣ будетъ въ десять разъ хуже. Если бы на твоемъ мѣстѣ была я, то это было бы все равно, потому что я никогда не обращаю вниманія на ея слова; но ты… ты будешь испытывать муки св. Севастіана: всѣ ея злыя стрѣлки будутъ вонзаться въ тебя. Честное слово, Мегъ, я дала бы тысячу фунтовъ стерлинговъ и свое благословеніе въ придачу чтобы видѣть тебя замужемъ за любымъ человѣкомъ, разумѣется приличнымъ, порядочнымъ и не нищимъ.
— О, Лора! вскричала Мегъ, не зная смѣяться ей или сердиться.
— О, Маргарита! передразнила ее Лора. — Да, я знаю что въ устахъ невѣсты мои слова звучатъ странно. Если бы наша мать была жива, то не я бы говорила тебѣ все это, но я весь вечеръ думала о тебѣ и ничего хорошаго не придумала. Не жди невозможнаго, Мегъ. Я увѣрена что тебѣ представляется (если только ты снисходишь до такихъ мыслей) невозможный женихъ: наполовину рыцарь, наполовину святой, который никогда не любилъ и не полюбитъ другой женщины кромѣ тебя, обладаетъ пылкимъ сердцемъ, который пьетъ одну воду, ѣстъ что попало, но силенъ какъ Голіаѳъ, который полонъ великихъ стремленій и въ то же время безумно влюбленъ, который красивъ какъ Адонисъ, но самъ не подозрѣваетъ этого. Ну, такъ вотъ не жди его: такой человѣкъ не существуетъ и, что еще хуже, онъ былъ бы чудовищемъ неестественности если бы существовалъ. Бери того кто будетъ беречь тебя и стоять за тебя если даже онъ и некрасивъ. Не слишкомъ безпокойся объ его идеалахъ. Если онъ хорошій семьянинъ и привязанъ… ну, хоть къ своей старой мѣщанкѣ-матери, то вѣроятно онъ будетъ привязанъ и къ тебѣ. Если у него есть голова, то ты еще будешь гордиться имъ; если онъ честолюбивъ, то это придется тебѣ какъ разъ по вкусу.
Лора внимательно наблюдала за Мегъ во время своей рѣчи, но Мегъ ничего не понимала,: ей и въ голову не приходило подставить имя на мѣсто миѳическаго жениха изображаемаго Лорой, и Лора которая своими проницательными глазами успѣла многое замѣтить въ этотъ вечеръ могла надѣяться только на то что ея умный совѣтъ пригодится впослѣдствіи.
— Ну, я сказала свою сказку, замѣтила она вставая и беря со стола свѣчу. — Не забывай ея! не дѣлай себѣ несчастія изъ того что не можешь достать луны. Кто жь это можетъ? продолжала Лора съ легкимъ вздохомъ. — Вѣрь мнѣ что тѣ кто умѣютъ довольствоваться полхлѣбомъ вмѣсто цѣлаго и мириться съ обстоятельствами, тѣ и счастливы, насколько вообще могутъ быть счастливы люди. Прощай!
Лора дошла до двери и повернулась назадъ; на лицѣ ея было наполовину смѣющееся, наполовину виноватое выраженіе.
— Я, вѣроятно, могла бы быть лучшею сестрой, сказала она, — и полфунта помощи стоитъ цѣлаго фунта добрыхъ совѣтовъ, хотя мои въ самомъ дѣлѣ превосходны, но видишь ли, Мегъ, вѣдь у меня есть Кэтъ, и любить заразъ слишкомъ много народа невыгодно.
Мегъ не отвѣчала. Лора постояла еще минуту. Удивительно какую нѣжность она чувствовала сегодня къ «маленькой сестренкѣ» на которую прежде почти не обращала вниманья
— Поцѣлуемся хотя разъ въ жизни! вдругъ сказала она, и удивленная Мегъ обхватила ея шею обѣими руками.
— О, Лора, значитъ, ты все-таки хоть чуточку любишь меня! вскричала она. — И ты не серіозно вѣришь тому что сейчасъ говорила? Это такъ ужасно! Я лучше готова быть несчастною всю свою жизнь, чѣмъ думать что всѣ люди на свѣтѣ должны довольствоваться только полхлѣбомъ.
— О, Господи! съ отчаяніемъ произнесла Лора. — Вотъ что выходитъ изъ попытокъ вложить въ твою голову хоть каплю здраваго смысла! Иди своею дорогой и будь несчастна! Я знаю что есть люди которые предпочитаютъ это.
Мегъ, наконецъ, улеглась въ постель и видѣла страшный сонъ объ ангелѣ вдругъ на ея глазахъ превратившемся въ дьявола, при чемъ стоявшая рядомъ Лора пожимала плечами и говорила ей: «милая моя, бери отъ него что можно, въ концѣ-концовъ мы всѣ это дѣлаемъ».
Сестры Мегъ отпраздновали свои двѣ свадьбы въ Равенсгилѣ въ одинъ и тотъ же майскій день.
Свадебное шествіе направилось пѣшкомъ черезъ садъ въ часовню подъ арками изъ цвѣтовъ и флаговъ.
Кэтъ сіяла красотой; Лора была спокойна и совершенно такая же какъ всегда, только при входѣ въ церковь она украдкой взяла руку сестры и крѣпко сжала ее. Мегъ, слѣдившая за нею, видѣла это движеніе. Кэтъ его почти и не замѣтила, но это была вѣчная исторія, исторія которая повторяется изъ поколѣнія въ поколѣніе.
Легкія тучки по временамъ набѣгали на солнце, и маленькій весенній дождичекъ вспрыснулъ толпу шедшую между анемонами и одуванчиками. Капли его остались на мягкихъ волосахъ Мегъ и сіяли въ нихъ какъ бриліанты во время обряда.
Четырнадцать молодыхъ дѣвушекъ (по выбору тети Росельторпъ) сопровождали двухъ невѣстъ. Четырнадцать дѣвушекъ одѣтыхъ въ бѣлыя съ зеленымъ платья — порядочная свита.
Мегъ шла первою, слегка конфузясь своего слишкомъ замѣтнаго мѣста, но она забыла о немъ въ торжественномъ молчаніи старой темной церкви съ цвѣтными окнами XVI столѣтія.
Сколько Диновъ были крещены, вѣнчаны и похоронены въ этой церкви!
Джорджъ Сольсъ, стоя далеко сзади, задавалъ себѣ вопросъ: о чемъ замечталась главная изъ четырнадцати подругъ, и мысленно накинулъ бѣлую вуаль на ея склоненную головку.
Тетя Росельторпъ рѣзко вывела ее изъ задумчивости.
— Ты спишь, Маргарита? возьми у Лоры букетъ и перчатки, сказала она громкимъ шепотомъ.
Мегъ вспыхнула отъ смущенія и спрятала лицо въ цвѣтахъ букета.
— Неловкость Мегъ была единственною неудачей, говорила послѣ м-съ Росельторпъ, — но предотвратить это было все равно невозможно.
Все остальное сошло великолѣпно, и все это было слѣдствіемъ ея умѣнія распоряжаться.
Дядя Росельторпъ не пришелъ въ церковь. «Онъ становится все страннѣе и страннѣе», шептали другъ другу гости. Но онъ стоялъ въ своей шапочкѣ и туфляхъ на крыльцѣ въ минуту отъѣзда молодыхъ.
— Прощай, Лора! сказалъ онъ. — Итакъ, вмѣсто сестры теперь ты будешь нянчиться съ мужемъ? Богъ ты мой! Какъ время летитъ! Ужь двѣнадцать лѣтъ прошло съ тѣхъ поръ какъ вы пріѣхали къ намъ дѣвочками. Ну, прощай! Я надѣюсь что ты будешь счастлива!
— Я увѣрена въ этомъ, дядя! весело отвѣчала Лора. — Я твердо рѣшила быть счастливою. Прощайте!
И она поцѣловала старика въ первый разъ въ жизни.
Тетя Росельторпъ не любила и не ввела въ обыкновеніе чтобъ онѣ цѣловали дядю, и Мегъ невольно задавала себѣ вопросъ, что побудило Лору къ этому нарушенію порядка: дѣйствительный ли приливъ нѣжности къ дядѣ, или желаніе доказать свою независимость?
Кэтъ холодно подала ему руку. Ей было стыдно старика являвшагося такою смѣшною фигурой среди парадной свадебной обстановки.
Лицо Лоры положительно сіяло въ моментъ прощанія съ теткой.
— Смотрите, пріѣзжайте же ко мнѣ! гостепріимно звала она покровительственнымъ тономъ. — Я буду очень рада васъ видѣть!
Она наскоро поцѣловала Мегъ и горячо прижалась къ Кэтъ. При прощаніи съ сестрой глаза Кэтъ наполнились слезами.
Онѣ отъѣхали осыпанныя въ знакъ благополучія цѣлымъ дождемъ риса, и тетя Росельторпъ махала имъ платкомъ пока онѣ не скрылись изъ вида. Она никогда не была такъ сердечно настроена къ племянницамъ какъ въ эту минуту, а онѣ, войдя подъ ея кровъ дѣтьми и покидая его взрослыми, испытывали только одно чувство радости.
Въ необыкновенно веселомъ настроеніи этой свадьбы было даже что-то немножко непріятное, но никто этого не нашелъ, за исключеніемъ развѣ м-ра Дина который сказалъ со вздохомъ:
— Какъ замѣтно отсутствіе матери въ этихъ случаяхъ!
Когда послѣдняя карета отъѣхала и послѣдніе гости ушли, м-съ Росельторпъ вздохнула долгимъ и радостнымъ вздохомъ и снова сказала себѣ что она «по совѣсти сдѣлала для этихъ дѣвочекъ все что могла».
Это же самое она высказала и брату когда они сошлись въ гостиной передъ обѣдомъ.
Онъ молча выслушалъ ее и какъ-то уныло заговорилъ:
— Я, право, не знаю, отчего это вышло такъ, но я очень мало знаю своихъ дѣтей. Лора всегда была такъ сдержана, а Кэтъ такъ холодна, а между тѣмъ я очень люблю своихъ дочерей, и Мегъ любитъ меня. Я не хочу чтобъ она выходила замужъ, слышишь, сестра? Я не могу обходиться безъ бѣдной маленькой Мегъ, и, честное слово, я не вынесу третьяго зятя.
— Маргарита и не «бѣдная», и не «маленькая», рѣзкимъ голосомъ отвѣчала м-съ Росельторпъ. — Я не могу понять, почему ты всегда говоришь о ней какъ о крошкѣ.
М-ръ Динъ удивленно посмотрѣлъ на нее.
— Вѣроятно, родительское безуміе! сказалъ онъ пожимая плечами, — но я не понимаю, не все ли это тебѣ равно.
М-съ Росельторпъ прикусила губу и раскаялась въ своей нетерпѣливой вспышкѣ.
По-видимому ея слова дали пищу его мыслямъ, потому что послѣ нѣкотораго молчанія онъ задумчиво заговорилъ:
— Я думаю взять ее съ собою. Ты была удивительно добра. Я и представить себѣ не могу что бы я сталъ дѣлать безъ тебя съ моими бѣдными дѣвочками двѣнадцать лѣтъ тому назадъ? Но теперь Мегъ уже совсѣмъ взрослая, по крайней мѣрѣ она старается изо всѣхъ силъ увѣрить меня въ этомъ и по-видимому она чувствуетъ себя здѣсь не вполнѣ счастливою, хотя, конечно, это не твоя вина. Во всякомъ случаѣ ей очень хочется переѣхать ко мнѣ, и я не могъ отказать ей въ этомъ. Я боюсь что ты обидишься, но…
— Напротивъ! По-моему это превосходный планъ, весело отвѣчала м-съ Росельторпъ, и м-ръ Динъ съ облегченіемъ откинулся на спинку кресла. Въ концѣ-концовъ Августа всегда, разумно смотритъ на вещи. Мегъ воображала что тетка разсердится на эту затѣю, но Мегъ вообще фантазерка.
— Тебѣ, конечно, придется прекратить свои странствія когда у тебя на рукахъ очутится хорошенькая дочь, сказала м-съ Росельторпъ усаживаясь противъ брата чтобъ удобнѣе потолковать объ его намѣреніяхъ. — Маргарита очень привлекательна; постороннимъ людямъ она нравится больше всѣхъ сестеръ. Я замѣтила что она вызывала всеобщее восхищеніе на нашемъ балу. Она такъ невинна что за нею надо очень слѣдить. Я никуда не пускаю ее одну, даже въ Дувръ.
— Я было думалъ показать ей Италію, сказалъ м-ръ Динъ нерѣшительнымъ голосомъ, — но… пожалуй, ты права, сестра: я не могу быть постоянно пришитымъ къ ней, а она очень вѣтрена и опрометчива. Я теперь вспомнилъ что хотѣлъ сдѣлать ей намекъ относительно Сольса который вообще совершенно приличный знакомый, очень умный человѣкъ и пріятный собесѣдникъ, но то какъ онъ держалъ себя на этомъ балу съ моею дочерью поразило меня, какъ вообще иногда поражаетъ его дерзость.
— Дѣвушка Маргаритиныхъ лѣтъ не можетъ еще обладать свѣтскою опытностію, да я не знаю было ли бы это и желательно. Лично я ни одной минуты не винила ея, продолжала, м-съ Росельторпъ со снисходительностію которая очень удивила бы Мегъ если бъ она знала о ней, — но, конечно, тебѣ придется быть вдвойнѣ осторожнымъ за нее. Ты вѣроятно поселишься здѣсь? Хотя, по правдѣ сказать, молода она для того чтобы стоять во главѣ такого большаго дома: она еще очень забывчива и не имѣетъ никакого понятія о хозяйствѣ. Положимъ что ты самъ будешь наблюдать за всѣмъ этимъ и поучишь ее. Здѣсь есть нѣсколько очень милыхъ семействъ съ которыми ты можешь сойтись поближе; отъ холостыхъ вечеровъ и обѣдовъ тебѣ конечно придется отказаться, но все-таки общество молодежи необходимо для Мегъ. Вотъ, напримѣръ, Рипли и Meлиши — премилые люди!
— О, нѣтъ, намъ не надо ихъ, торопливо перебилъ ее м-ръ Динъ. — Ты знаешь, сестра, что я переношу здѣшнее общество только въ самой маленькой дозѣ. Изрѣдка дать балъ я могу, но жить среди нихъ — благодарю покорно! Къ тому же Мегъ клянется и божится что ей кромѣ меня никого не надо.
— Да? сказала м-съ Росельторпъ съ улыбкой сомнѣнія на лицѣ. — Не знаю, добросовѣстно ли будетъ ловить ее на словѣ. Я знаю, Чарльзъ, что ты не эгоистъ и не серіозно собираешься оставить Мегъ въ старыхъ дѣвахъ. Мегъ не создана для такой жизни. О, ты самъ очень скоро увидишь что тебѣ придется завести здѣсь знакомства. Что же касается ея увѣреній что ей никого кромѣ тебя не надо, то я ни мало не сомнѣваюсь въ ихъ искренности. Мегъ воплощенная правдивость, но она страшно непостоянна: сегодня она готова идти въ монастырь, завтра ѣхать на балъ. Въ ней никогда нельзя быть увѣреннымъ. Ты очаровательный собесѣдникъ, можетъ-быть она и не соскучится съ тобой, если ты будешь постоянно занимать ее. Меня ея приступы унынія иногда порядочно мучатъ, но я всегда приписываю ихъ ея слабому здоровью. Имѣй это въ виду, Чарльзъ! У нея легкія ненадежны и…
— Милая моя Августа! съ отчаяніемъ вскричалъ м-ръ Динъ; — какое ужасающее количество наставленій и предостереженій! Мнѣ никогда не справиться со всѣмъ этимъ. Ради Бога, не продолжай!
— Остальное ты увидишь самъ, весело заключила м-съ Росельторпъ. — Я тебѣ уже сказала что считаю это превосходнымъ планомъ и увѣрена что ты охотно пожертвуешь частію собственнаго удобства и спокойствія. Ты останешься здѣсь съ Маргаритой когда мы съ Джозефомъ уѣдемъ въ Лондонъ?
— Не знаю… Нѣтъ… Я не совсѣмъ разчитывалъ на это, сказалъ м-ръ Динъ съ тревогою въ сердцѣ и въ голосѣ, — въ особенности если Мегъ не имѣетъ понятія о хозяйствѣ. Брать мнѣ ее съ собой во Флоренцію тоже будетъ не дѣло… не правда ли? А это ее очень огорчитъ! Вотъ что. Я обдумаю это и напишу ей обо всемъ изъ-за границы. Намъ незачѣмъ отказываться отъ мысли жить когда-нибудь вмѣстѣ; безъ сомнѣнія это можно будетъ какъ-нибудь устроить.
М-съ Росельторпъ согласилась.
— Разумѣется! сказала она въ отвѣтъ на слова брата, но она знала что побѣда осталась за нею.
Черезъ нѣсколько недѣль м-ръ Динъ покинулъ Англію. Проѣзжая по деревнѣ онъ наѣхалъ на кучку людей слушавшихъ высокаго человѣка съ бѣлокурою бородой который что-то говорилъ имъ съ сильнымъ сѣвернымъ простонароднымъ выговоромъ.
— Это, должно-быть, тотъ самый говорунъ по которому сходитъ съ ума маленькая Мегъ, замѣтилъ м-ръ Динъ провожавшей его сестрѣ и пріостановилъ лошадь.
— Будетъ тебѣ, Чарльзъ, поѣдемъ! Моя лошадь не стоитъ, а ты опоздаешь къ дилижансу, отвѣчала ему м-съ Росельторпъ.
Въ это время заинтересовавшій м-ра Дина незнакомецъ сдѣлалъ шагъ впередъ.
— Это, кажется, м-ръ Динъ изъ Равенсгиля? спросилъ онъ окружавшій его народъ. — Мнѣ надо передать одну вещь одному изъ членовъ его семьи.
Но м-ръ Динъ уже проѣхалъ.
— Онъ, кажется, собирался произнести намъ напутственную проповѣдь, насмѣшливо замѣтила м-съ Росельторпъ которую раздражало благодушное отношеніе «Чарльза» ко всякимъ сумасбродамъ.
М-ръ Динъ засмѣялся своимъ добрымъ, безпечнымъ смѣхомъ.
— Мегъ непремѣнно хотѣла чтобъ я познакомился съ нимъ, и я почти обѣщалъ ей сдѣлать это, а теперь пропустилъ послѣдній случай, сказалъ онъ, и слова его оказались справедливѣе чѣмъ онъ думалъ.
ГЛАВА IV.
правитьНаступилъ день двадцать перваго рожденія Мегъ. Она проснулась рано и пошла въ садъ пока роса еще густымъ слоемъ лежала на травѣ и вся окрестность была подернута влажною мглою предвѣщавшею палящій день.
«Какая я старуха!» думала она, тихо затворяя за собою дверь и улыбаясь отъ удовольствія очутиться одной въ саду въ такой ранній часъ дня. Она уткнула лицо въ первую встрѣтившуюся розу, и благоухающій цвѣтокъ обдалъ ее своею росой. Мегъ слишкомъ любила цвѣты чтобы рвать ихъ.
Какъ хорошо въ саду! Какъ сладко пахнетъ землей, какимъ серебромъ блестятъ на солнцѣ кружева паутины! Точно какое-то сказочное туманное царство! Даже камешки гравія на дорожкѣ горятъ необычными цвѣтами, хотя и холодятъ ножку обутую въ тонкія туфли.
Молодая дѣвушка сама имѣла видъ какой-то сказочной красавицы съ загадочно-удивленными глазами. Ея голова была полна догадокъ о томъ что случится съ нею въ будущемъ году. Мегъ была еще въ томъ возрастѣ когда день рожденія кажется началомъ новой эпохи.
Она остановилась у садовой калитки и, положивъ на нее свои бѣлыя ручки, стала смотрѣть на безлюдную дорогу.
Тѣнь отъ деревьевъ играла на ея лицѣ и рисовала узоры на ея бѣломъ платьѣ, а вѣтви душистой жимолости ласково скользили по ея плечамъ.
Мегъ нагнула голову и прикоснулась было губами къ свѣжему росистому цвѣтку, но тотчасъ же вздрогнула отъ головы до ногъ и откинулась назадъ: чей-то рѣзкій смѣхъ раздался въ отвѣтъ на ея дѣтскій поступокъ.
— Ахъ, моя красавица! Неужели вамъ некого цѣловать кромѣ цвѣтовъ? крикнулъ ей кто-то.
Мегъ выпрямилась отъ чувства испуга и оскорбленія, но изъ гордости не убѣжала прочь.
— Кто вы? сказала она, и вдругъ какое-то далекое воспоминаніе всплыло въ ея головѣ: этотъ голосъ былъ голосъ нищей продавщицы пристававшей къ ней на Дуврскомъ взморьѣ.
Женщина выползла изъ-подъ густой изгороди подъ которою она провела ночь и вышла на дорогу.
Что-то въ ея наружности напоминало Цыганку, и она пристально смотрѣла на молодую дѣвушку своими холодными глазами.
— Видна птичка по полету, пробормотала она. — Вылитый отецъ! И улыбка его: сладка какъ сахаръ и горда какъ дьяволъ. Дайте ручку, милая барышня; Цыганка разкажетъ вамъ всю вашу жизнь. Чего же вы боитесь?
Мегъ на минуту призадумалась, но потомъ протянула руку черезъ рѣшетку. Женщина была грязна и груба и очень не нравилась барышнѣ привыкшей къ низкимъ поклонамъ и почтительнымъ рѣчамъ которыми ее встрѣчали отцовскіе фермеры, но гаданіе было очень соблазнительно, и суевѣрное любопытство взяло верхъ.
Рука Мегъ казалась еще бѣлѣе въ черной рукѣ Цыганки которая внимательно разглядывала ее и наконецъ начала говорить непритворно убѣжденнымъ голосомъ:
— У васъ много жениховъ, моя красавица, но вы еще никого не любите. Есть одинъ черный человѣкъ; онъ хочетъ непремѣнно жениться на васъ, но вы ему принесете только несчастіе. Есть у васъ женщина которая ненавидитъ васъ потому что ревнуетъ. Берегитесь ея, она можетъ надѣлать вамъ много зла. Васъ ожидаетъ скорая перемѣна жизни, большая перемѣна, и…
Но Мегъ смущенно выхватила руку и спрятала ее за спину: изъ-за поворота дороги показался ея знакомый незнакомецъ, проповѣди котораго производили на нее такое впечатлѣніе.
Мегъ отошла назадъ въ тѣнь чтобы дать ему пройти мимо не замѣтивъ ея: ей не хотѣлось чтобъ онъ видѣлъ что она гадаетъ о своей судьбѣ какъ какая-нибудь горничная, но какое-то внутреннее чувство говорило ей что онъ непремѣнно остановится у калитки и заговоритъ съ нею. Можетъ-быть это происходило оттого что и въ фигурѣ, и въ походкѣ его было видно какое-то ясное, опредѣленное намѣреніе. Онъ шелъ не глядя ни направо, ни налѣво и дѣйствительно повернулъ прямо къ садовой рѣшеткѣ за которой стояла Мегъ.
— Я пришелъ передать вамъ эту вещь, началъ онъ безо всякихъ предисловій. — Возьмите ее! она ваша по праву.
Мегъ замѣтила что онъ ни мало не удивился, найдя ее здѣсь. Вѣроятно Варнава Торпъ и не зналъ какъ рѣдко мисъ Динъ выходила гулять въ пять часовъ утра. Вообще удивить его чѣмъ-нибудь было трудно. «Господь привелъ ее», рѣшилъ онъ, и этого объясненія было для него достаточно.
Мегъ даже испугалась: этотъ удивительный человѣкъ, съ вида похожій на рыбака, а по рѣчи на вдохновеннаго пророка, могъ передать ей какой-нибудь сверхъестественный талисманъ на храненіе.
Онъ вынулъ изъ кармана туго скатанный платокъ и подалъ его Мегъ безъ лишнихъ словъ. Сквозь платокъ прощупывалось что-то твердое и холодное.
Пальцы Мегъ дрожали развязывая узелъ, но затѣмъ у нея вырвался крикъ радостнаго изумленія.
— Ахъ, это медальонъ отца! воскликнула она.
Дѣйствительно, на рукѣ ея лежалъ въ своей бриліантовой оправѣ портретъ ея матери съ ласковою улыбкой на кроткомъ лицѣ смутно оставшейся у ней въ памяти.
Въ душѣ Мегъ было такое чувство какъ будто она получила отъ обоихъ родителей подарокъ ко дню рожденія.
Варнава Торпъ неодобрительно слѣдилъ за ея радостными движеніями и, когда она подняла на него свои прекрасные глаза и стала горячо благодарить его, онъ серіозно сказалъ:
— Вамъ нечего благодарить меня: я былъ только орудіемъ и нахожу что такіе камни какъ эти покупаются слишкомъ дорогою цѣной.
— Я не понимаю васъ, сказала Мегъ.
Въ это время Цыганка, съ любопытствомъ слѣдившая за происходившимъ, рѣшила что пора напомнить о себѣ.
— Видно вы въ сорочкѣ родились, моя барышня, заговорила она: — не всѣ такъ легко находятъ потерянные бриліанты. Дайте я доскажу вамъ вашу судьбу! ее стоитъ послушать.
— Нѣтъ, нѣтъ! воспротивилась Мегъ. — Это было очень глупо съ моей стороны; я не хочу больше слушать ее.
Мегъ опустила руку въ карманъ за деньгами чтобы скорѣе отдѣлаться отъ докучной гадалки, но — увы! — карманъ былъ пустъ.
— Я подожду здѣсь, красавица, пока вы сбѣгаете за кошелькомъ и тогда доскажу вамъ остальное, приставала къ ней женщина, но тутъ вмѣшался незнакомецъ.
— Перестань тѣшить бѣса! сказалъ онъ. — Я не могу стоять и смотрѣть на то какъ дѣвушка будетъ заниматься колдовствомъ. Богъ держитъ и твою и ея судьбу въ Своей рукѣ. Оставьте ее тамъ: тамъ она надежнѣе.
— Еще бы! сердито закричала женщина. — Знаемъ мы васъ, благочестивыхъ святошъ! Вы не позволяете намъ бѣднымъ и грошикомъ попользоваться, а сами загребаете деньги горстями! Гдѣ ты взялъ эти бриліанты? Что она дастъ тебѣ за нихъ? Она не спрашиваетъ у тебя гдѣ ты ихъ взялъ, во-первыхъ, потому что ты молодъ и красивъ, а она…
— Прочь отсюда! крикнулъ на нее Варнава, и Мегъ была непріятно поражена увидавъ что онъ взялъ женщину за плечи и силой свелъ ее предъ собой съ холма. Впрочемъ надо сказать правду что все это онъ сдѣлалъ довольно добродушно.
Когда они были внизу, женщина выбилась у него изъ рукъ и показала кулакъ Мегъ.
— Хорошо же, кричала она, — смѣйся сколько тебѣ угодно теперь, но придетъ время когда ты не будешь смѣяться. Тебѣ придется разстаться со всѣмъ твоимъ великолѣпіемъ. Изъ сада ты выбѣжишь на дорогу и будешь каяться въ этомъ всю свою жизнь. Ты будешь холодать и голодать и проклинать свою судьбу, а твои родные будутъ говорить: «лучше бы она умерла!» Они любятъ свое имя больше тебя, потому что нѣтъ людей холоднѣе дворянъ, и ты увидишь это. Они будутъ называть тебя позоромъ для…
— Довольно! перебилъ ее Варнава. — Оставь барышню въ покоѣ! Проклинать людей грѣшно. Куда тебѣ надо идти?
— Я досказала ей ея судьбу, хоть она и не дала мнѣ ничего, проворчала нищая и пошла дальше.
Она не столько сердилась на Варнаву сколько на эту богатую барышню. Энергичный протестъ Варнавы былъ ей понятенъ, но нерѣшительность Мегъ она приписала скупости. «Какіе скареды эти господа!» думала она.
Мегъ все еще стояла у рѣшетки когда Варнава вернулся къ ней.
Она думала о томъ, дать ли ему вознагражденіе, или онъ считаетъ себя выше этого. Она жалѣла о томъ что встала такъ рано и не могла ни у кого спросить совѣта. Варнава Торпъ покачалъ головой въ отвѣтъ на ея смущенный намекъ.
— Нѣтъ, благодарю васъ, сказалъ онъ; — я никогда не беру денегъ за исполненіе работы, на которую указалъ мнѣ Господь, а эта бездѣлушка была мнѣ дана затѣмъ чтобъ я послужилъ къ облегченію одной бѣдной души, которую держалъ въ когтяхъ сатана. Не согласитесь ли вы пойти со мною и повидаться съ ней? Она тяжко больна, и я думаю, столько же духомъ сколько и тѣломъ.
— Кто она? спросила Мегъ.
— Я скажу вамъ, если вы обѣщаете не давать знать полиціи, отвѣчалъ Варнава.
Мегъ покраснѣла и выпрямилась.
— Странно было предположить что я могу это сдѣлать, сказала она высокомѣрнымъ тономъ. — У меня нѣтъ ни малѣйшаго желанія знать ея имя, если ей этого не хочется. Я спросила о немъ только для того чтобы поблагодарить ее за возвращеніе мнѣ моего медальона. Онъ мнѣ очень дорогъ. Пожалуйста поблагодарите ее отъ меня. Прощайте!
— Постойте! сказалъ ей Варнава. — Не отворачивайтесь отъ того кому вы можете оказать помощь. Я вижу что я разсердилъ васъ, но вѣдь вы пойдете не для меня. Я не привыкъ говорить съ барышнями; можетъ-быть я и грубъ немножко. Я не хотѣлъ быть грубымъ. Но не все ли вамъ равно каковъ посолъ? Все дѣло въ посланіи. Женщина проситъ у васъ прощенія ради Христа. Вы не можете отказать. Завтра она можетъ отойти туда откуда уже не будетъ просить вашего прощенія. Неужели у васъ такъ мало своихъ грѣховъ что вамъ не надо прощать чужихъ?
— Ахъ, я совсѣмъ не потому… начала Мегъ которой, дѣйствительно, было вовсе не трудно простить неизвѣстнаго вора.
Варнава отворилъ калитку.
— Это будетъ порядочный кончикъ пути, сказалъ онъ, — но все-таки пойдемте!
И Мегъ вышла на дорогу. Когда калитка звонко защелкнулась за нею она почувствовала что какъ будто перешла какую-то невидимую границу и сдѣлала какой-то рѣшительный шагъ, значеніе котораго для нея пока еще было неясно. Пророчество Цыганки затронуло струну суевѣрія въ ея душѣ, но она не хотѣла возвращаться назадъ изъ-за этого.
— Я не поддамся страху, рѣшила она.
Нѣкоторое время они шли молча, потомъ Мегъ остановилась чтобы перевести дыханіе и невольно улыбнулась глядя на своего вожака который продолжалъ одинъ подниматься въ гору, не замѣчая ея исчезновенія и очевидно думая гораздо больше о страждущей къ которой онъ спѣшилъ чѣмъ о своей странной спутницѣ.
Варнава Торпъ относился къ мытарямъ и грѣшникамъ съ нѣжностію укрѣпленною и усиленною путемъ долгаго личнаго опыта; что же касается богатыхъ и образованныхъ людей, то съ ними ему пришлось имѣть мало дѣла, и его теплое отзывчивое сердце не имѣло случая разбить его узкія теоріи относительно ихъ среды. Онъ смотрѣлъ на нихъ всѣхъ вмѣстѣ съ безнадежнымъ скептицизмомъ и вѣчно помнилъ евангельскія слова о богатомъ и объ игольныхъ ушахъ. Онъ былъ удивительно необразованъ сравнительно съ тѣмъ чѣмъ могъ бы быть, потому что отецъ его славился своею начитанностію и въ свое время посылалъ, или лучше сказать, гонялъ сына въ хорошую школу втораго разряда.
Варнава читалъ и перечитывалъ свою библію и еще двѣ-три книги духовно-нравственнаго содержанія, но книги вообще не плѣняли его, хотя ветхозавѣтные пророки произвели на него сильное впечатлѣніе и, вѣроятно, повліяли на складъ и языкъ его проповѣдей. Онъ готовъ былъ пройти десятки верстъ по пескамъ и болотамъ, по холмамъ и долинамъ чтобы сказать кстати или некстати слово кому-нибудь, кого онъ по собственному сознанію «почти что убѣдилъ». Онъ всегда зналъ когда слова его тронули чью-нибудь душу. Онъ былъ человѣкъ пылкаго характера, о чемъ свидѣтельствовалъ рыжеватый оттѣнокъ его волосъ и бороды, но никакая насмѣшка, никакое сопротивленіе не могли остановить его въ его дѣлѣ. Весь избытокъ страстности его природы уходилъ въ его борьбу за своего «господина». Онъ былъ безусловно искрененъ, но былъ также и безусловно увѣренъ въ своемъ правѣ говорить вездѣ и во всякое время когда чувствовалъ къ тому призваніе. Прямая и простая сила незнающей сомнѣній убѣжденности побуждала его и покоряла слушателей.
Дойдя до вершины холма Варнава вспомнилъ о Мегъ и остановился подождать ее.
— Я шелъ слишкомъ скоро для васъ. Простите, я совсѣмъ забылъ! сказалъ онъ.
Мегъ замѣтила его простонародный выговоръ и независимость его манеръ, но откровенная честность его лица обезоружила ее.
Дѣти и женщины обыкновенно относились къ Варнавѣ съ довѣріемъ, и Мегъ вдругъ рѣшилась отбросить въ сторону свою застѣнчивость и заговорить съ нимъ.
— Отчего вы сказали что мои бриліанты куплены слишкомъ дорогою цѣной? спросила она.
Варнава обернулся и посмотрѣлъ на нее какъ будто сомнѣваясь въ искренности ея вопроса. Мегъ ждала длинной рѣчи о безнравственности роскоши, и можетъ быть такая рѣчь и вертѣлась у него на языкѣ, но онъ почему-то сдержался.
— Я никогда не чувствовалъ призванія проповѣдывать женщинамъ которыя живутъ въ дворцахъ и ходятъ въ шелку, заговорилъ онъ. — Но я видѣлъ васъ раньше и мнѣ казалось что Господь зоветъ васъ. Если это такъ, то вы отъ Него узнаете что нельзя носить въ видѣ украшенія то что могло бы быть хлѣбомъ для голодныхъ. Если бы вы видѣли то что видѣлъ я, то вы не спросили бы меня объ этомъ.
— Что вы видѣли? продолжала допрашивать Мегъ, и краска показалась на смуглыхъ щекахъ Варнавы, а глаза его загорѣлись огнемъ.
— Я видѣлъ какъ зло цвѣло и росло, началъ онъ, — видѣлъ какъ страдали беззащитные, какъ дѣти плакали и просили хлѣба. Я видѣлъ какъ богатые искушаютъ бѣдныхъ своею грѣшною расточительностію и какъ бѣдные поддаются искушенію и падаютъ какъ та несчастная къ которой мы теперь идемъ.
— А куда мы идемъ? спросила Мегъ; — и какъ вы нашли ее?
Это былъ вопросъ который большинство людей сдѣлало бы прежде чѣмъ отправиться въ путь. Мегъ прошла двѣ мили и истерла свои тоненькія туфельки о камни, прежде чѣмъ ей пришло въ голову задать его.
— Въ Риверъ. Намъ осталась еще одна миля, сказалъ Варнава Торпъ. — А нашелъ я ее вотъ какъ: какъ-то вечеромъ я говорилъ на дюнахъ. Становилось темно, и я пошелъ въ Дувръ, какъ вдругъ ко мнѣ подошла одна женщина. «Можетъ ли ваша молитва исцѣлять болѣзни?» спросила она меня. Я сказалъ: «Можетъ если Господь захочетъ». «Моя дочь больна, говоритъ она, — а я не люблю знаться съ докторами, потому что если женщина должна умереть, то она умретъ, а если должна жить, то будетъ жить, и противъ Бога они ничего не подѣлаютъ». — «Истинная правда!» сказалъ я.
Мегъ не могла удержаться отъ слабаго восклицанія услыхавъ такое поголовное осужденіе всѣхъ докторовъ, но Варнава оставилъ его безъ вниманія и продолжалъ:
— «Но если вы не путаетесь съ лѣкарствами, говоритъ она, — а просто придете и помолитесь Богу, то можетъ-быть Онъ васъ и послушаетъ». Вотъ я и пошелъ. Я нашелъ несчастную въ сильнѣйшей одышкѣ и въ то же время въ страхѣ смерти, потому что на совѣсти ея лежали тяжелые грѣхи.
Онъ помолчалъ.
— Вы не будете жестоки къ ней? умоляющимъ голосомъ обратился онъ къ Мегъ.
— Нѣтъ, конечно нѣтъ, сказала Мегъ.
— Она была нянькой въ домѣ м-съ Росельторпъ пятнадцать лѣтъ тому назадъ; ее зовутъ Сусанна Киквичъ.
— Я помню ее, сказала Мегъ мысленно переносясь въ то далекое прошлое. — Она пріѣхала вмѣстѣ съ нами въ Лондонъ и въ дилижансѣ плакала почти столько же сколько и я. Она была совсѣмъ молоденькой и кажется хорошенькою дѣвушкой и очень ласкала меня.
— Въ самомъ дѣлѣ? радостно спросилъ Варнава. — Я такъ, и думалъ; значитъ она не была испорчена отъ природы. Бѣдная дѣвушка! Однажды вечеромъ вашъ отецъ при ней передалъ вамъ медальонъ…
— Остальное я знаю, сказала Мегъ: — она вошла ко мнѣ ночью, засунула руку подъ подушку и взяла его. Я была слишкомъ перепугана чтобы рѣшиться закричать; я думала что это Лазарь.
— Она взяла его не для себя, живо вступился Варнава. — Ея женихъ умиралъ съ голода; онъ потерялъ мѣсто: его заподозрили въ поджогѣ Гампширскихъ скирдъ. Виноватъ онъ не былъ, но суда испугался и скрылся въ Лондонъ. Тамъ онъ ходилъ по заднимъ дворамъ и собиралъ подаяніе. Сусанна давала ему что могла, пока у нея были деньги. Наконецъ онъ рѣшилъ что если бы ему удалось уѣхать въ Америку, то тамъ онъ скорѣе бы справился и заработалъ денегъ настолько чтобы быть въ состояніи жениться. Ей очень хотѣлось поскорѣе сбыть его съ рукъ, вотъ дьяволъ и соблазнилъ ее. Она знала что такъ малый испортится въ конецъ: изъ боязни быть узнаннымъ онъ сталъ выходить только въ сумерки и попалъ Богъ знаетъ въ какую компанію. Она вышла изъ дома съ намѣреніемъ продать бриліанты и отдать ему вырученныя деньги, но въ трехъ шагахъ отъ двери получила извѣстіе что его посадили въ тюрьму за кражу въ булочной. Однако къ вамъ въ домъ она не вернулась: можетъ-быть ей представилось что воровство ея открылось, можетъ-быть она просто немножко повредилась въ умѣ. Она жила пока у нея тянулись ея гроши, а остальное вы можете сами угадать. Женихъ ея заболѣлъ и умеръ въ тюрьмѣ, а она боялась и продать вашъ медальонъ и вернуть его. Она попробовала зарыть его въ землю, но ей стало думаться что вѣтеръ сдуетъ, а дождь смоетъ съ него землю, и она опять откопала его. Вообще она должно-быть была и тогда, да и теперь, немножко не въ своемъ умѣ. Въ концѣ-концовъ она бросила Лондонъ и пришла домой.
Мегъ содрогнулась.
— Это ужасная исторія, сказала она: — даже думать страшно.
— Въ самомъ дѣлѣ? замѣтилъ Варнава. — Да, вы, богатые люди, сами разставляете соблазны на пути бѣдныхъ и потомъ оказываетесь слишкомъ чувствительными чтобы слушать объ ихъ паденіи.
Послѣ этого оба замолчали.
Солнце начало уже сильно припекать когда они дошли до маленькой деревушки Риверъ.
Она состояла изъ одной улицы по обѣимъ сторонамъ которой тянулись бѣлые домики носившіе на себѣ обманчивый видъ чистоты и уютности. Ползучія китайскія розы обвивали ихъ стѣны, а соломенныя крыши блестѣли на солнцѣ какъ золотыя.
Крестьяне всѣ ушли въ поле на работу, и только какой-то старикъ да золотушный ребенокъ смотрѣли разинувъ ротъ на странную пару шедшую по улицѣ.
Варнава нагнулся и вошелъ въ дверь одного изъ домиковъ; Мегъ, слѣдуя за нимъ, упала бы со ступенекъ ведущихъ внизъ въ комнату, если бы онъ не протянулъ руки и не поддержалъ ея.
Она никогда не могла забыть этого внезапнаго перехода отъ солнечнаго свѣта и чистаго воздуха въ темную, грязную удушливую комнату.
Крестьянскіе дома шестьдесятъ лѣтъ тому назадъ представляли что-то такое ужасное, о чемъ мы теперь не можемъ составить себѣ и понятія.
Мегъ стояла прислонясь къ двери и не рѣшалась идти дальше; краска сбѣжала съ ея лица, глаза широко раскрылись: сырой глиняный полъ, невыносимый запахъ и вообще весь видъ грязной комнаты приводилъ ее въ ужасъ.
Но Варнава бывалъ и въ гораздо худшихъ мѣстахъ, и въ сущности это жилье было еще вполнѣ прилично сравнительно со многими хижинами кентскаго округа.
Въ дальнемъ углу комнаты на складной кровати лежала съ закрытыми глазами женщина. Мегъ сначала подумала что она умерла. Маленькая, сморщенная старушка вышла къ нимъ изъ сосѣдней комнаты.
— Съ вашего ухода у нея было еще два припадка удушья, сердито сказала она Варнавѣ такимъ голосомъ, какъ будто онъ одинъ былъ виноватъ въ этомъ; — я увѣрена что отъ третьяго она умретъ.
Слезы стояли на ея глазахъ, и все лицо ея нервно подергивалось.
Въ это время изъ груди больной вырвался короткій захлебывающійся вздохъ. Варнава съ быстротою молніи бросился къ ней и приподнялъ ее на рукахъ.
Да, это дѣйствительно была борьба на жизнь и на смерть! Глаза несчастной выкатились, жилы на лбу налились; Варнава поддерживалъ ее одною рукой, а другою махалъ какъ вѣеромъ въ надеждѣ усилить притокъ воздуха къ задыхавшейся женщинѣ.
— Откройте окно! крикнулъ онъ.
Но повидимому окно было сдѣлано не съ тѣмъ чтобы отворяться; это была невиданная вещь.
— Возьмите кочергу и выбейте стекла! приказывалъ онъ, однако старуха не соглашалась.
— Я не вижу никакого прока въ сквознякѣ, возражала она. Но Мегъ тотчасъ же послушалась приказанія Варнавы. Грязно-зеленое стекло со звономъ вылетѣло отъ удара кочерги, и струя свѣжаго воздуха ворвалась въ комнату.
Когда Мегъ оглянулась, то увидала что дыханіе больной стало легче и выраженіе страданія исчезало съ ея лица. Варнава продолжалъ держать ее на одной рукѣ, а другою закрылъ глаза; губы его шептали молитву.
Вдругъ больная подняла вѣки, взглянула на него и улыбнулась.
— Мнѣ лучше, мнѣ совсѣмъ хорошо, прошептала она.
И Варнава, опустивъ ее на подушку, сталъ на колѣна около кровати.
— Слава Создателю! сказалъ онъ.
Мегъ тоже облегченно вздохнула: ей казалось что какой-то видимый, страшный врагъ черною тѣнью вылетѣлъ въ окно.
— Дѣвушка, сказалъ Варнава, — Господь очень милосердъ къ тебѣ! Богъ дастъ ты будешь жива, и грѣхъ твой простится тебѣ и небомъ, и тѣмъ человѣкомъ передъ которымъ ты согрѣшила. Твоя барышня здѣсь и сама тебѣ скажетъ это.
Мегъ быстро подошла къ кровати.
— Ахъ, Сузи, сказала она, — мнѣ такъ жаль что ты мучилась всѣ эти годы! Я бы тебя простила тогда же если бы знала. Я бы рада потерять все что у меня есть, только бы изъ-за меня никто не мучился.
Сузи посмотрѣла на нее своими черными глазами.
— Это мисъ Мегъ! Она всегда была доброю дѣвочкой. Я такъ и думала когда брала медальонъ, что если бъ она могла понять мое горе, то сама бы отдала его мнѣ. Онъ былъ такъ голоденъ! Но Богъ былъ противъ меня и въ наказаніе за мой грѣхъ привелъ его въ тюрьму. Я что-то не понимаю этого; Богъ очень жестокъ!
Мегъ взяла ея исхудалую руку; проповѣдывать о благости Божіей она не могла, потому что не умѣла, но она прижалась на мгновеніе губами къ щекѣ Сусанны, а Варнава тихо сказалъ:
— Ты видишь: она не жестока и не злопамятна, а Господь, Который создалъ ее такою, долженъ быть еще добрѣе ея. Онъ лучше своихъ созданій.
Съ этими словами онъ всталъ съ колѣнъ и обратился къ старухѣ.
— Прощайте! просто сказалъ онъ; — на вашемъ мѣстѣ я бы держалъ это окно открытымъ и давалъ доступъ воздуху. Я часто замѣчалъ что въ чистомъ воздухѣ большая цѣлебная сила.
Мегъ вышла вслѣдъ за нимъ. Старуха вдругъ точно очнулась и бросилась на улицу съ цѣлымъ потокомъ словъ благодарности. Мегъ покраснѣла. Варнава Торпъ благоговѣйно снялъ шляпу, когда она сказала: «да благословитъ васъ Богъ!»
Придя домой Мегъ тотчасъ же въ точности передала теткѣ обо всемъ случившемся; она была слишкомъ горда чтобъ унижаться до мелочной скрытности, но чувствовала что если не разкажетъ всего сейчасъ же, то пожалуй послѣ не соберется съ духомъ сдѣлать это. Дядя Росельторпъ усмѣхнулся прикрываясь своею газетой (они сидѣли за завтракомъ), а тетя Росельторпъ разумѣется страшно разсердилась.
— Пора положить конецъ этой нелѣпой безсмыслицѣ! говорила она послѣ мужу. — Что же касается ея фантазіи не ѣздить на балы и не носить золотыхъ вещей, то это вздоръ: ни того, ни другаго я не позволю.
«Мегъ самая забавная изо всѣхъ трехъ», думалъ дядя Росельторпъ, «и ничто такъ не укрѣпляетъ вѣру какъ небольшое гоненіе».
ГЛАВА V.
правитьТакимъ образомъ Маргарита Динъ попала въ число послѣдовательницъ Варнавы Торпа, и изо всѣхъ необъяснимыхъ чудесъ которыя молва приписывала этому человѣку обращеніе Маргариты въ глазахъ общества было самымъ необъяснимымъ
М-съ Росельторпъ не пользовалась общею любовію и была слишкомъ горда чтобы вызвать къ себѣ большое сочувствіе, но въ данномъ случаѣ общественное мнѣніе было скорѣе на ея сторонѣ чѣмъ на сторонѣ ея племянницы.
Варнава Торпъ былъ въ полномъ смыслѣ слова народный проповѣдникъ, и даже его самые ярые поклонники чувствовали что ему совсѣмъ «не приличествовало» приниматься за «обращеніе господъ».
Въ сущности же онъ былъ гораздо менѣе самонадѣянъ чѣмъ всѣ думали и вмѣсто торжества по временамъ испытывалъ необычное чувство боли при видѣ такого неожиданнаго слѣдствія своихъ проповѣдей.
Много лѣтъ тому назадъ, въ дни своего дѣтства, онъ какъ-то разъ попробовалъ высвободить бабочку изъ сѣти паука и сломалъ ей крыло. Этотъ случай остался въ его памяти, потому что онъ какъ ребенкомъ такъ и взрослымъ человѣкомъ былъ очень жалостливъ къ физическимъ страданіямъ, и вспоминая этотъ эпизодъ онъ почему-то всегда связывалъ его въ умѣ съ мыслію о мисъ Динъ.
Въ душѣ его не было сомнѣнія что на вопросъ богатаго мущины или богатой женщины, что имъ сдѣлать для своего спасенія, можетъ быть только одинъ отвѣтъ: «оставь все что имѣешь и иди за Мной».
Какъ-то разъ онъ привелъ эти слова тамъ на Дуврскихъ дюнахъ обратившись къ кучкѣ народа, среди которой оказалась и Маргарита въ своемъ сѣренькомъ шерстяномъ платьѣ, скромнѣе котораго у нея ничего не нашлось. Онъ видѣлъ какъ она вздрогнула отъ его словъ какъ будто отъ испуга или боли, и вдругъ почувствовалъ острое угрызеніе совѣсти какъ тогда когда увидалъ пеструю пыль съ бабочкиныхъ крыльевъ на своихъ неловкихъ пальцахъ.
Никто не повѣрилъ бы этому впослѣдствіи, но это была чистая правда: впечатлительность и необыкновенная воспріимчивость Мегъ скорѣе пугала чѣмъ поощряла его, и онъ держался по отношенію къ ней очень осторожно, пока одинъ случай, самъ по себѣ довольно нелѣпый, не измѣнилъ его положенія и не показался ему вызовомъ на борьбу со стороны «міра». Тогда его боевыя наклонности проснулись и сомнѣнія исчезли. Это было очень маленькимъ, но все-таки звеномъ въ цѣпи связавшей впослѣдствіи жизнь его и Маргариты.
Однажды Варнава сидѣлъ на краю дороги, когда м-съ Росельторпъ, выйдя изъ главныхъ воротъ Равенсгильскаго парка, увидала его и рѣшила проучить его за дерзкія проповѣди.
Варнава держалъ въ рукахъ кусокъ мѣла и перочиннымъ ножемъ вырѣзалъ изъ него какую-то головку. Онъ очень углубился въ свое занятіе; бѣлая пыль лежала на его бородѣ и волосахъ, и онъ лишь изрѣдка поднималъ голову чтобы сказать нѣсколько словъ стоявшему возлѣ него ребенку для котораго и предназначалась головка.
М-съ Росельторпъ съ намѣреніемъ остановилась противъ него и навела на него золотой лорнетъ. Мегъ никогда не обращала вниманія на человѣка; она видѣла только проповѣдника, но ея тетка сразу увидала что предъ нею сидитъ не слабый противникъ и не истеричный болтунъ.
Она подобрала свое шелковое платье и вынула изъ кармана золотой который и протянула Варнавѣ.
— Мы у васъ въ долгу за возвращеніе медальона моей племянницы, начала она. — Это былъ необыкновенно честный поступокъ. Возьмите, возьмите деньги, вы заслужили ихъ, докончила она покровительственно настойчивымъ тономъ, такъ какъ Варнава поднялъ голову и смотрѣлъ на нее съ выраженіемъ такого удивленія которое смутило бы всякую другую менѣе безтрепетную особу.
— Нѣтъ, благодарю, коротко отвѣчалъ Варнава. — Въ нашей сторонѣ не воровать не считается необыкновенною честностію, и никто не беретъ платы за то что не оказался мошенникомъ.
И онъ продолжалъ свою работу.
— Потише, потише! сказала м-съ Росельторпъ. — Я увѣрена что вы не такъ богаты чтобъ имѣть право презирать золото.
Съ этими словами она уронила золотой ему на руку. Варнава подскочилъ какъ будто бы золотой былъ раскаленъ докрасна.
— Слушайте, сударыня! потрудитесь взять его назадъ. Я думалъ что сказалъ достаточно ясно: я не хочу его.
И въ голосѣ его зазвучала нотка показывавшая что «древній Адамъ» еще не совсѣмъ умеръ въ немъ.
— Я не возьму его ни въ какомъ случаѣ: я противъ неоплаченныхъ услугъ, сказала м-съ Росельторпъ.
Тогда Варнава быстрымъ движеніемъ завелъ руку назадъ и бросилъ золотой черезъ ея голову далеко въ паркъ.
При видѣ этого м-съ Росельторпъ сжала губы.
— Это была очень дерзкая выходка и странное проявленіе гнѣва въ человѣкѣ который учитъ другихъ смиренію, холодно проговорила она; но отвѣтъ удивилъ ее.
— Да, это правда, сказалъ Варнава и покраснѣлъ.
Но м-съ Росельторпъ была не настолько великодушна чтобы не воспользоваться ошибкой противника.
— Ваша грубость по отношенію ко мнѣ можетъ повредить только вамъ же; я конечно не обращу на нее и вниманія, но я рада случаю сказать вамъ что считаю ваши проповѣди очень вредными. Религіозное возбужденіе всегда плохо, и мнѣ пришлось серіозно говорить съ моею племянницей которая очень молода и неразумна по поводу фантазій вызванныхъ въ ея головѣ вашими опрометчивыми словами. Теперь она видитъ свою ошибку, немножко преждевременно заявила м-съ Росельторпъ, — но если бы меня тутъ не было, то вы могли бы надѣлать бездну зла, пытаясь разъяснить ей обязанности такого положенія, о которомъ вы сами не можете имѣть и понятія.
Тревожное выраженіе показалось на лицѣ Варнавы; его собственная гордость была мгновенно забыта.
— Скажите, взволнованно заговорилъ онъ, — быть не можетъ чтобъ она повернула назадъ?
— Я не понимаю вашего выраженія, сказала м-съ Росельторпъ, — но мисъ Динъ скоро поѣдетъ со мной въ Лондонъ и займетъ свое обычное мѣсто въ обществѣ. Я съ радостію могу сказать что она сознаетъ безуміе вашего ученія.
Послѣднее утвержденіе было неосновательно, но м-съ Росельторпъ рѣшила что если этого еще и нѣтъ теперь, то все равно скоро будетъ и не могла не похвастаться.
Послѣ этого она пошла дальше очень довольная сама собой: и побѣда, и послѣднее слово остались за нею. Но если бы она лучше знала характеръ Варнавы, она не сказала бы ему что его ученица «сдается».
«Она творитъ дѣло дьявола», думалъ Варнава, «а бѣдная дѣвушка слаба духомъ; къ тому же ее тѣснятъ со всѣхъ сторонъ. Что же мнѣ дѣлать?»
Онъ вынулъ изъ кармана потертую библію и, раскрывъ ее, положилъ на дорогу. Вѣтерокъ сталъ тихо перебирать ея листы, а Варнава закрылъ глаза и началъ читать молитву. Потомъ онъ открылъ ихъ и поднялъ книгу. Залитая яркимъ солнечнымъ свѣтомъ ему бросилась въ глаза фраза: «и говоритъ ему: надѣнь одежду твою и иди за Мною».
М-съ Росельторпъ и Мегъ сидѣли вдвоемъ въ гостиной.
Молодая дѣвушка казалась больною и разстроенною: на ней сказывалось постоянное напряженіе борьбы съ противникомъ обладавшимъ болѣе сильною волей. За послѣднее время она мало спала и терпѣла настоящее мученіе изъ-за выполненія жизненныхъ правилъ Варнавы Торпа.
Вдругъ кровь прилила къ ея блѣднымъ щекамъ.
— Я слышу шаги внизу въ сѣняхъ, сказала она.
— Ты помѣшалась на «шагахъ»! нетерпѣливо воскликнула ея тетка, но потомъ удивленно подняла брови. — Въ самомъ дѣлѣ кто-то идетъ по лѣстницѣ. Кто бы могъ пріѣхать въ такой часъ дня? разсуждала она.
— Это Варнава Торпъ. Его-то шаги я и слышала всю недѣлю, спокойно сказала Мегъ.
И прежде чѣмъ м-съ Росельторпъ успѣла дать волю своему негодованію по поводу такого заявленія, Варнава Торпъ стоялъ на порогѣ комнаты.
— Я прошу прощенія за то что прерываю васъ, началъ онъ, — но у меня есть дѣло къ этой дѣвушкѣ. Мнѣ говорятъ что вступивъ на путь добра вы готовы повернуть назадъ. Правда ли это?
— Этотъ человѣкъ или пьянъ, или съ ума сошелъ! вскричала м-съ Росельторпъ.
Она встала съ мѣста и не торопясь отставила пяльцы въ которыхъ вышивала. Она была въ сильномъ негодованіи, хотя нисколько не испугалась; чувство страха ей было вообще незнакомо
— Извольте сейчасъ же выйти вонъ, милостивый государь! крикнула она.
— Правда ли это? переспросилъ Варнава.
Его глаза были устремлены на Мегъ. Онъ былъ слишкомъ занятъ своею мыслію чтобы сознавать что происходитъ вокругъ. Въ напряженности своего усилія остановить и повернуть назадъ колеблющуюся душу онъ даже не слыхалъ словъ м-съ Росельторпъ, и было мгновеніе когда его поглощенность, его полная недоступность всѣмъ внѣшнимъ впечатлѣніямъ произвели впечатлѣніе даже на нее.
— Правда ли это? повторилъ онъ, и когда Мегъ, сначала смотрѣвшая на него широко раскрытыми глазами, вдругъ закрыла лицо руками, голосъ его принялъ умоляющій оттѣнокъ.
— Можетъ-быть это и такъ, началъ онъ, — но Господь полонъ состраданія; Онъ все-таки говоритъ: «иди ко Мнѣ». Онъ знаетъ наши слабости и прощаетъ ихъ. Слушайте! Я знаю, знаю навѣрно что слаще идти съ Нимъ черезъ долину смерти чѣмъ безъ Него черезъ всѣ царства и красоты міра.
— Мой другъ, прервала его м-съ Росельторпъ, — я не знаю каковы вы «въ долинѣ смерти», но здѣсь, въ моей гостиной, вы совсѣмъ не на мѣстѣ. Съ насъ довольно вашего присутствія!
И она указала ему на дверь.
Странное дѣло! Тамъ на дорогѣ проповѣдникъ смолкъ предъ нею, но здѣсь ея слова производили не больше дѣйствія чѣмъ усилія ребенка которому вздумалось бы своимъ дыханіемъ остановить лодку идущую на всѣхъ парусахъ.
Теперь онъ дѣйствовалъ по внушенію свыше и считалъ себя столько же обязаннымъ говорить, сколько когда-то Моисей предъ фараономъ.
— Господь зоветъ эту дѣвушку, сказалъ онъ. — Кто вы чтобы помѣшать Ему? Обѣщайте мнѣ, продолжалъ онъ обращаясь къ Мегъ, — обѣщайте мнѣ что вы послѣдуете за Нимъ, то-есть, откажетесь это всего что Онъ осуждаетъ. Обѣщайте, и я уйду съ миромъ.
Мегъ опустила руки на колѣна и взглянула на него съ невыразимо печальною улыбкой.
— Я ничего не обѣщаю, сказала она; — я все равно не сдержу своего обѣщанія.
Ея тихій голосъ звучалъ глубокимъ уныніемъ. На этотъ разъ сказала она себѣ что не дастъ себѣ воли.
Его убѣжденная восторженность могла поддержать ее на короткое время, но она знала чѣмъ это кончится. Этотъ сильный, но узкій проповѣдникъ съ его сѣвернымъ выговоромъ и размашистыми движеніями былъ все-таки человѣкомъ изъ другаго міра. Она завидовала его увѣренности, дивилась его мужеству, но «помочь» ей онъ не могъ.
— Можетъ-быть я буду несчастна, можетъ-быть еще и раскаюсь, если не случится чего-нибудь особеннаго, сказала Мегъ. Подъ «чѣмъ-нибудь особеннымъ» она подразумѣвала поддержку отца. Потомъ ей стало стыдно своихъ словъ. — Я постараюсь, но я ничего не обѣщаю, добавила она.
Наступило полное молчаніе.
— У меня есть посланіе къ вамъ, сказалъ наконецъ Варнава. — Я не понимаю его, но Господь разъяснитъ его. Слушайте! вотъ его слова: «и говоритъ ему: надѣнь одежду твою и иди за Мною».
— Этотъ человѣкъ совсѣмъ съ ума сошелъ! воскликнула м-съ Росельторпъ и протянула руку ко звонку, но Варнава уже повернулся и вышелъ изъ комнаты.
М-съ Росельторпъ глубоко вздохнула не столько съ облегченіемъ, сколько съ удивленіемъ.
— Я не понимаю, почему я позволила ему такъ долго говорить. Онъ самый необыкновенный человѣкъ какого мнѣ случалось видѣть! Честное слово, я думаю что онъ вышелъ прямо изъ сумашедшаго дома; но помѣшанъ ли онъ, нѣтъ ли, а этимъ дольше шутить нельзя. Маргарита! если ты хоть только взглянешь на него еще разъ, то я больше знать тебя не хочу. Я положу конецъ этому.
— Въ самомъ дѣлѣ? задумчиво спросила Мегъ.
Она сказала это не въ видѣ вызова, а скорѣе съ сомнѣніемъ и смутнымъ чувствомъ что спеціальное провидѣніе Варнавы Торпа можетъ оказаться даже сильнѣе тети Росельторпъ. Развѣ онъ не договорилъ своей рѣчи вопреки ей?
— Въ самомъ дѣлѣ, тетя Росельторпъ? А знаете, мнѣ кажется что въ сущности мы ничего не можемъ измѣнить.
— Я могу, сердито сказала тетя Росельторпъ, — и онъ это увидитъ.
И онъ дѣйствительно увидалъ это, но совсѣмъ не такъ какъ она думала.
Былъ еще одинъ человѣкъ котораго глубоко интересовала перемѣна происшедшая въ Мегъ. М-ръ Сольсъ, казалось бы, менѣе всѣхъ на свѣтѣ могъ сочувствовать увлеченію непримѣнимыми теоріями, но онъ рѣшительно сталъ на этотъ разъ на сторону Маргариты, вызвавъ въ ней этимъ крайнее удивленіе и чувство смущенной благодарности.
Эта тоненькая дѣвушка боявшаяся малѣйшаго намека на любовь и въ то же время умѣвшая такъ сильно любить и ненавидѣть, поразившая его своею невинностію и вмѣстѣ съ тѣмъ способная на самые опрометчивые и необдуманные поступки, полная застѣнчиваго достоинства и черезъ минуту готовая на самыя неожиданныя признанія въ своихъ задушевныхъ тайнахъ, была первою женщиной внушившею ему чувство уваженія смѣшанное съ какимъ-то страхомъ.
Онъ самъ смѣялся надъ собой, но въ то время какъ всѣ подымали его на смѣхъ онъ думалъ о ней съ какимъ-то благоговѣніемъ. Если сначала онъ и полюбилъ имя и состояніе Мегъ, то теперь любовь къ ней самой укоренялась въ его сердцѣ глубже чѣмъ это одобрялъ его разсудокъ. Что дѣлать? Всѣ мы подчасъ измѣняемъ своимъ принципамъ.
Когда до него дошли первые слухи сплетенъ, онъ сейчасъ же отправился съ визитомъ въ Равенсгиль.
Въ сѣняхъ м-ръ Сольсъ встрѣтился съ м-ромъ Росельторпомъ и остановился поговорить съ нимъ. За послѣднее время они часто видѣлись и очень сошлись.
— Я такъ давно нигдѣ не видалъ вашей племянницы что пришелъ узнать объ ея здоровьѣ, смѣло началъ онъ.
— Гм! Вы конечно слышали что она «раскаялась» и ударилась въ религію, отвѣчалъ старикъ держась рукою за перила лѣстницы и пристально заглядывая въ глаза м-ра Сольса чтобы видѣть впечатлѣніе произведенное этимъ извѣстіемъ.
— Раскаялась! Да она и такъ была святая! вскричалъ м-ръ Сольсъ.
— Вотъ именно, отвѣчалъ дядя Мегъ, — святые-то всегда и раскаиваются; у грѣшниковъ слишкомъ много другаго дѣла.
М-ръ Сольсъ стоялъ и вертѣлъ въ рукахъ шнурокъ своего pince-nez; у него была привычка казаться углубленнымъ въ какое-нибудь мелочное занятіе, когда на самомъ дѣлѣ вниманіе его было возбуждено сильнѣе обыкновеннаго.
— Я хочу чтобы меня тоже обратили на путь истинный, вдругъ сказалъ онъ. — Какъ вы думаете, возьмется она за это дѣло?
М-ръ Росельторпъ усмѣхнулся. Этотъ молодой Еврей нравился ему своею смѣлостію.
— Кто знаетъ? Молодыя дѣвушки полны надеждъ. Попробуйте, отвѣчалъ онъ
М-ръ Сольсъ пошелъ дальше въ гостиную.
Его встрѣтилъ громкій шумъ разговора. М-съ Росельторпъ занимала человѣкъ двадцать гостей, преимущественно дамъ. Мегъ стояла въ отдаленіи у окна.
М-ръ Сольсъ сейчасъ же присоединился къ разговору; онъ наговорилъ любезностей хозяйкѣ и перекинулся нѣсколькими словами съ каждымъ изъ присутствующихъ; онъ никогда не терялся и не конфузился.
Кто-то изъ дамъ упомянулъ о предстоящемъ большемъ балѣ у однихъ знакомыхъ. — Вы конечно ѣдете? обратилась она къ хозяйкѣ дома.
Вопросъ самъ по себѣ звучалъ довольно невинно, но въ комнатѣ воцарилась какая-то атмосфера ожиданія.
М-съ Росельторпъ съ намѣреніемъ помолчала и потомъ проговорила рѣзкимъ, рѣшительнымъ голосомъ:
— Моя племянница берется учить старшихъ по этому поводу. Ты бы лучше сама изложила свои взгляды, Маргарита, потому что они выше моего пониманія.
М-ръ Сольсъ посмотрѣлъ на блѣдное лицо молодой дѣвушки и мысленно послалъ проклятіе м-съ Росельторпъ.
— Я бы съ удовольствіемъ окунулъ ее внизъ головой, подумалъ онъ и вдругъ ко всеобщему удивленію бросилъ ей свою перчатку.
— Если мисъ Динъ не хочетъ порадовать насъ своимъ обществомъ, то тѣмъ хуже для насъ, сказалъ онъ, — но общество стало бы невыносимо, если бы ему было дано право требовать отъ человѣка отчета каждый разъ, какъ онъ почему-нибудь не принимаетъ участія въ томъ или другомъ увеселеніи. Я не вижу причины приставать къ мисъ Динъ съ нескромными вопросами и высказываюсь противъ нихъ изъ принципа: они нарушаютъ священное право личности.
Какъ бы то ни было, но онъ отвлекъ общее вниманіе отъ Мегъ. Не все ли равно какой вздоръ онъ говорилъ? Удивительно какъ это нервное вздрагиваніе ея дѣйствовало на него! Ему показалось что оно огнемъ пробѣжало по всѣмъ его жиламъ. Какъ смѣютъ они огорчать и пугать ее своимъ грубымъ заглядываніемъ въ тайны ея чуткой совѣсти?
Но м-ръ Сольсъ все-таки не зналъ Мегъ несмотря на свое сочувствіе къ ней. При всей своей болѣзненной чувствительности она обладала большимъ мужествомъ. Она подняла голову и посмотрѣла прямо въ лицо м-съ Росельторпъ; она не хотѣла прятаться за м-ра Сольса, хотя и была ему благодарна за его заступничество.
— Я вамъ объясняла уже много разъ, громко заговорила она, — что не ѣзжу на балы, потому что мнѣ это вредно: я слишкомъ люблю ихъ и изъ-за нихъ забываю все остальное. Относительно другихъ я ничего не знаю и не говорю: вѣроятно они совершенно правы поступая по-своему.
М-съ Росельторпъ засмѣялась.
— Очевидно «другіе» стоятъ на низшемъ уровнѣ святости, замѣтила она. — Ну, что же дальше? Мы всѣ ждемъ поясненій. Въ чемъ же беззаконіе? Вы, люди молодаго поколѣнія, удивительно скоры на осужденіе! Въ чемъ же кроется зло?
Джорджъ бѣшено крутилъ pince-nez.
— Не отвѣчайте! воскликнулъ онъ съ напускною шутливостію. — Мисъ Динъ! я, какъ адвокатъ, совѣтую вамъ не дѣлать этого: это подастъ поводъ къ дальнѣйшимъ разспросамъ что будетъ уже совсѣмъ недобросовѣстно.
Мегъ болѣзненно покраснѣла, и слезы выступили у нея на глазахъ.
— Въ чемъ зло? Вѣроятно во мнѣ самой, тихо сказала она и вышла изъ комнаты.
М-ръ Сольсъ взялся за шляпу.
— Я полагаю что послѣ этого всѣмъ намъ должно быть стыдно за самихъ себя, замѣтилъ онъ и вышелъ хлопнувъ дверью.
Онъ сжегъ за собой корабли и отлично понималъ это. Онъ нажилъ себѣ врага, сдѣлалъ м-съ Росельторпъ выговоръ въ ея собственной гостиной и закрылъ для себя двери Равенсгиля. Сходя внизъ по лѣстницѣ онъ самъ пожалъ плечами на свою опрометчивость: вѣдь Мегъ далеко еще не была завоевана, и онъ позволилъ себѣ смѣлость «не по средствамъ».
«Я никогда не думалъ что я такой дуракъ», мысленно сказалъ онъ, но потомъ не могъ удержаться отъ улыбки. «Если послѣ всего этого счастіе мнѣ не измѣнитъ и я получу ее (а я получу ее непремѣнно), думалъ онъ, — то ужь дамъ же я тогда себя знать этой ея теткѣ! Я хотѣлъ бы видѣть женщину которая осмѣлилась бы пилить мою жену! Я очень бы хотѣлъ ее видѣть!»
Его сочувствіе къ его пугливой красавицѣ было совершенно искренно, но въ то же время онъ не могъ не чувствовать тайной радости: злоба м-съ Росельторпъ, усиливающіяся сплетни и даже сама эта «религіозная манія», все было ему на руку и все скорѣе приближало къ нему молодую дѣвушку.
Онъ рѣшилъ быть очень терпѣливымъ. Онъ не дастъ себѣ воли, онъ будетъ ждать и наблюдать, и когда положеніе Мегъ станетъ невыносимымъ, то онъ войдетъ и скажетъ: «Вотъ я! У меня вы будете жить, какъ хотите; слушайтесь своей требовательной совѣсти сколько и въ чемъ угодно; опускайте свои хорошенькіе пальчики въ мой кошелекъ и одѣвайтесь хоть въ рогожу если это вамъ нравится». Онъ не будетъ приставать къ Мегъ: маленькій оттѣнокъ аскетизма только красилъ ее въ его глазахъ.
Подобно многимъ плохо вѣрующимъ людямъ м-ръ Сольсъ считалъ что чѣмъ больше вѣры у женщины, тѣмъ лучше… и безопаснѣе.
Пусть ее будетъ благочестива сколько хочетъ: если онъ самъ отъ земли (а это онъ сознавалъ чистосердечно), то пусть жена его будетъ отъ неба, созданіемъ совсѣмъ особеннымъ, оправленнымъ въ дорогой окладъ, который онъ съ наслажденіемъ будетъ украшать. Милыя суевѣрія женщинъ украшаютъ ихъ еще больше чѣмъ бриліанты; онъ не пожалѣетъ для Мегъ ни того, ни другаго.
Три недѣли спустя онъ отправился на злополучный балъ и нашелъ все какъ ожидалъ: м-съ Росельторпъ не поклонилась ему, мисъ Динъ не было, а имя ея было у всѣхъ на устахъ.
Одинъ намекъ который онъ случайно подслушалъ взволновалъ его до глубины души несмотря на его увѣренность въ томъ что это вздоръ.
Мисъ Динъ влюблена въ ханжу-проповѣдника! Мисъ Динъ, которая такъ разборчива! Онъ не повѣрилъ этому ни на одну миниту, но это еще нагляднѣе доказало ему, насколько она нуждается въ защитѣ.
— Я напишу ей скоро, очень скоро, рѣшилъ Джорджъ, покидая душную бальную залу и пѣшкомъ направляясь къ мелькавшимъ вдали огонькамъ Дувра.
Его обогнала карета м-съ Росельторпъ, и онъ вдругъ почувствовалъ страстное желаніе зайти въ Равенсгиль и взглянуть на раковину скрывавшую его жемчужину; но его удержала боязнь показаться смѣшнымъ, а можетъ-быть и злая судьба тяготѣвшая надъ его любовію.
Если бы онъ послѣдовалъ своему первому побужденію, то развязка событій этой ночи могла бы быть другою.
Если бы Мегъ вышла за него замужъ, онъ любилъ бы ее долго и крѣпко, потому что онъ прочно привязывался; но одинъ разъ въ своей жизни Джорджъ далъ больше чѣмъ получилъ, и конечно не считалъ этого опыта удачнымъ.
Три недѣли прошедшія со времени той достопамятной сцены были очень тяжелы для Мегъ: мужество ея было такого рода которое можетъ вести на приступъ, но не въ силахъ выдерживать долгую осаду.
Бѣдная дѣвочка! Какъ жаль что первый истинно религіозный человѣкъ котораго ей пришлось встрѣтить оказался въ то же время фанатикомъ! Какъ странно и удивительно что наша совѣсть такъ мало одарена способностію судить и различать!
Мученики идутъ на костеръ такъ же часто за ложныхъ боговъ какъ и за истину; люди геройски умираютъ за свои ошибки, изъ вѣрности къ заблуждающимся вожакамъ… И какой же всему этому конецъ? спрашиваемъ мы. Что это: фарсъ или трагедія? Или эта вѣрность все-таки цѣнится во что-нибудь, и заблужденіе отпадаетъ отъ нея какъ высохшая шелуха отъ зерна?
ГЛАВА VI.
правитьВъ вечеръ бала дядя Росельторпъ сидѣлъ одинъ у себя въ кабинетѣ. Привычка сторониться отъ всякихъ собраній говорила въ немъ все сильнѣе и сильнѣе, и его маленькая обутая въ туфли фигурка почти совсѣмъ перестала появляться въ другихъ комнатахъ. Его непріязнь къ женѣ росла съ годами, и ея громкій голосъ и рѣзкая сила раздражали его нервы.
Было уже поздно; влажный вѣтерокъ вѣялъ въ окно и приносилъ съ собою благоуханіе цвѣтовъ. Старикъ всталъ и закрылъ ставни; онъ болѣзненно боялся всякаго посторонняго присутствія, и прислуга не смѣла входить въ его святилище. Онъ зажегъ лампу и съ облегченнымъ вздохомъ откинулся на спинку кресла. За послѣднее время онъ сталъ гораздо слабѣе, хотя никто не замѣчалъ этого. Онъ читалъ и занимался уже не съ прежнею жадностію, но часто сидѣлъ какъ сегодня опустивъ руки на колѣна и смотрѣлъ въ огонь. Можетъ-быть онъ видѣлъ въ немъ тѣни минувшаго и никогда несбывшіеся призраки возможнаго, вызывающіе такую безотрадную печаль въ душѣ человѣка. Онъ началъ жизнь, обладая не малыми средствами какъ духовными такъ и матеріальными, и теперь, доживая ея горькій остатокъ, онъ пришелъ къ заключенію что игра не стоила свѣчей и что жизнь въ лучшемъ случаѣ только грустная шутка!
Вдругъ сзади него раздался чей-то голосъ, и онъ сердито нахмурился.
— Кто тамъ? раздраженно спросилъ онъ. — Я занятъ. Что нужно?
— Это я, Маргарита! произнесъ слегка дрожащій голосокъ, и его племянница, обойдя его кресло, сѣла противъ него на стулъ.
Дядя Росельторпъ даже выпрямился отъ удивленія. Это было небывалое посѣщеніе, и его любопытство взяло верхъ надъ неудовольствіемъ. Мегъ не бывала въ его кабинетѣ почти съ тѣхъ поръ какъ приходила сюда читать ребенкомъ. Что ей могло быть нужно? Въ этомъ домѣ младшіе никогда безъ необходимости не тревожили старшихъ, и м-ръ Росельторпъ несмотря на свое тайное пристрастіе къ младшей племянницѣ все-таки считалъ «что она его не касается». Дѣвочки всегда находились въ вѣдѣніи его жены которая подчасъ «пресмѣшно управлялась» съ ними.
Маргарита сидѣла, сжимая руки и прямо глядя на него. Она рѣшилась на этотъ необычный шагъ не безъ сильной побудительной причины.
— Дядя! сказала она, — мнѣ нуженъ совѣтъ! Вы всегда были добры ко мнѣ когда я была маленькою дѣвочкой; дадите вы мнѣ его теперь?
— Какъ? что? сказалъ дядя. — Я совѣтую тебѣ лучше обратиться… «къ тетѣ», хотѣлъ онъ сначала сказать, но почувствовавъ что это будетъ звучать жестокою насмѣшкой, докончилъ… — къ твоему отцу.
— Да, но я не знаю какъ, сказала Мегъ. — Вѣдь онъ кажется теперь гдѣ-то въ Греціи?
— Гм! мудрый человѣкъ! сказалъ дядя Росельторпъ. — Вообще я не высоко цѣню житейскую мудрость Чарльза, но эта его манера уѣзжать не оставляя адреса всегда приводила меня въ восхищеніе: это обезпечиваетъ такую полную безопасность отъ всякихъ хлопотъ и несносныхъ обязанностей!
— Вѣроятно я тоже составляю часть его «несносныхъ обязанностей», съ невеселою улыбкой сказала Мегъ, — но такъ какъ я не могу приставать къ нему, то я надоѣдаю вамъ.
— Вовсе нѣтъ! вѣжливо отвѣчалъ старикъ, но въ то же время посмотрѣлъ на часы и завозился въ своемъ креслѣ.
— Видите ли, вѣдь мнѣ больше не къ кому пойти, извиняясь начала Мегъ. — Дядя Росельторпъ, я хочу уѣхать. Я не могу оставаться здѣсь дольше. Отецъ обѣщалъ мнѣ написать, а можетъ-быть даже прислать за мною, но вотъ уже два мѣсяца какъ онъ уѣхалъ, а у меня нѣтъ отъ него никакихъ вѣстей. Можетъ-быть онъ боленъ, можетъ-быть мнѣ не передали его письма. Какъ бы то ни было, но я не могу, не могу дольше ждать!..
— Тише, тише! перебилъ ее м-ръ Росельторпъ. — Ты молода и нетерпѣлива. Когда ты доживешь до моихъ лѣтъ, то не такъ легко будешь говорить «могу» и «не могу». На свѣтѣ очень мало, я готовъ сказать, почти нѣтъ вещей которыхъ бы нельзя было вытерпѣть; наша кожа съ годами, къ счастію, грубѣетъ, а сердце, тоже къ счастію, остываетъ.
Мегъ невольно вздрогнула.
— Но вѣдь я еще не начала старѣться! воскликнула она; — мнѣ это не помогаетъ!
Старикъ взглянулъ на нее съ безпокойствомъ; онъ испытывалъ нѣчто подобное тому что испыталъ бы любой изъ зрителей драмы, если бы къ нему вдругъ обратился актеръ со сцены. М-ръ Росельторпъ терпѣть не могъ выходить изъ покойной и безопасной роли зрителя и давать практическіе совѣты.
— Я нахожу что та жизнь которой мы живемъ никуда не годится съ начала до конца, продолжала эта «неудобная» племянница, и углы губъ м-ра Росельторпа задрожали отъ сдерживаемаго смѣха: ему было жаль ея страданій, но ея революціонныя чувства забавляли его.
— И отецъ находитъ тоже. Я никогда не могу забыть одной его фразы, сказанной давно, когда я была еще ребенкомъ, о томъ какъ богатые, сидя за уставленнымъ столомъ, проповѣдуютъ довольство судьбою голоднымъ.
М-ръ Росельторпъ понюхалъ табаку и покачалъ головою.
— Вотъ что я тебѣ скажу, милая моя племянница, сказалъ онъ: — не начинай ты разводить грошевыя либеральныя теоріи! Одного вига въ семьѣ вполнѣ достаточно, и рѣчи Чарльза звучатъ далеко не такъ хорошо изъ вторыхъ рукъ; весь секретъ въ его голосѣ и манерахъ: только благодаря имъ и проглатываешь всю его чепуху. А кромѣ того онъ былъ бы очень озадаченъ, если бы ты взялась примѣнять на практикѣ всѣ его теоріи. Это у тебя прескверная привычка, и я не знаю откуда ты ее получила, во всякомъ случаѣ не по наслѣдству.
— Но это хуже всего, и я не вѣрю вамъ! вскричала Мегъ съ такимъ взрывомъ негодованія что дядя даже испугался. — Когда мнѣ это говорятъ, я прихожу въ отчаяніе: какъ будто отецъ шутитъ! Тетя Росельторпъ твердитъ мнѣ то же самое! Она говоритъ что онъ на самомъ дѣлѣ никогда не думалъ брать меня къ себѣ и что я напрасно этому повѣрила. Это неправда. Я хочу поѣхать къ нему и отъ него самого услышать что это неправда. Дядя, помогите мнѣ! Я увѣрена что тетя Росельторпъ знаетъ гдѣ онъ. Заставьте ее сказать вамъ! Дайте мнѣ денегъ и пошлите со мной кого-нибудь, если мнѣ нельзя ѣхать одной. Я не хочу бѣжать изъ дома, а хочу уѣхать къ родному отцу, а въ этомъ нѣтъ ничего дурнаго. Я сдѣлаю это открыто. Тетя разсердится, но онъ это пойметъ. Я его дочь, и онъ всегда велитъ обращаться къ нему со всякимъ затрудненіемъ. Я знаю что онъ будетъ радъ!
Въ ея голосѣ звучала такая увѣренность что м-ръ Росельторпъ удивился и невольно задалъ себѣ вопросъ, какимъ бы онъ былъ человѣкомъ, если бы у него была дочь съ такою безграничною вѣрой въ него. Въ самомъ дѣлѣ было обидно что Чарльзъ ничего не дѣлалъ чтобы оправдать эту вѣру. Послѣднее размышленіе навело его на другое.
— Мнѣ кажется, сказалъ онъ, — что у тебя есть болѣе интересный и молодой поклонникъ чѣмъ твой старый дядя, который охотно вывелъ бы тебя изъ затрудненія. Здѣсь недавно былъ одинъ молодецъ, внезапный интересъ котораго къ моимъ египетскимъ монетамъ показался мнѣ подозрителенъ. Мои старые глаза стали видѣть хуже, но я все-таки еще не впалъ въ дѣтство. Я не знаю какъ бы я могъ помочь тебѣ, моя милая, но если тебѣ хочется уйти отъ насъ, то… вѣдь церковная дверь недалеко… Лора и Кэтъ черезъ нее и ушли. Я увѣренъ что спутника въ Грецію придется искать не долго.
— Вы говорите о м-рѣ Сольсѣ, сказала Мегъ со спокойствіемъ не предвѣщавшимъ ничего хорошаго; — я не думаю чтобъ онъ былъ такъ неразуменъ, но какъ бы то ни было, я никогда не выйду замужъ за человѣка который будетъ мнѣ позволять вѣрить и поступать какъ угодно, потому что «это не важно». М-ръ Сольсъ былъ очень добръ ко мнѣ, и я не хочу отравлять своей благодарности этимъ вздоромъ. Пожалуйста!
Послѣднее восклицаніе было протестомъ противъ своеобразной усмѣшки мистера Росельторпа.
— Я въ самомъ дѣлѣ говорю серіозно! вскричала она. — Не смѣйтесь надо мною! Тетя Росельтропъ говорила мнѣ вещи которыхъ я не могу повторить; она говоритъ что и другіе говорятъ про меня то же самое. Я нахожу, продолжала Мегъ гордо поднявъ голову, — что имъ должно быть стыдно и мнѣ рѣшительно все равно… но, нелогично докончила она, — я должна уѣхать! Никто обо мнѣ не хватится, никому я не нужна; вѣдь это же не настоящій мой домъ, и я только понапрасну трачу жизнь, сердя ее и ссорясь съ ней каждый день только потому что не дѣлаю того что дѣлаетъ она. Кромѣ того, съ отчаяніемъ добавила Мегъ, — я не знаю какъ я буду бороться весь свой вѣкъ! Тетя Росельторпъ по-видимому любитъ это, а я нѣтъ. Дядя, я такъ боюсь сдаться и начать жить такъ какъ она хочетъ и потомъ всю свою жизнь сознавать что я поступила какъ самый низкій трусъ!
— Боже мой, Боже мой! сказалъ м-ръ Росельторпъ. — «Весь свой вѣкъ!» «всю свою жизнь!» До чего мы трагичны въ двадцать-то лѣтъ!
Но имъ снова овладѣло безпокойство. Дѣвочка въ самомъ дѣлѣ страдала. Онъ зналъ что она должна была вытерпѣть многое прежде чѣмъ рѣшиться искать у него защиты, а также не сомнѣвался что досужіе языки слишкомъ много болтали вокругъ нея.
Ему не разъ приходило въ голову что Августа охотно выдала бы племянницу замужъ за перваго приличнаго человѣка, и онъ зналъ что единственная вещь которой она никогда не допуститъ — это переѣздъ Мегъ къ отцу. И почему женщины такъ глупы? А главное, съ какой стати Мегъ пристаетъ къ нему? Лично за себя онъ уже давно пересталъ бороться, но бѣдной дѣвочкѣ въ самомъ дѣлѣ было бы недурно уѣхать, и знай Чарльзъ въ какомъ положеніи находятся дѣла, онъ не на шутку пришелъ бы въ негодованіе.
— Маргарита! вдругъ раздался за ними голосъ.
Оба они вздрогнули какъ виноватые заговорщики, но Мегъ оправилась въ одну секунду и встала со стула съ блѣднымъ лицомъ и вызывающимъ видомъ.
М-съ Росельтропъ стояла въ дверяхъ одѣтая на балъ и держала въ рукахъ распечатанное письмо.
— Я тебя искала по всему дому. Что ты здѣсь дѣлаешь? Вотъ тебѣ отвѣтъ отъ твоего отца; я надѣюсь что теперь ты довольна.
Мегъ ни слова не говоря протянула руку. М-съ Росельторпъ передала ей письмо черезъ голову мужа утонувшаго въ своемъ креслѣ.
Мегъ молча и внимательно прочла письмо отъ начала до конца. Еще недавно она подняла бы споръ изъ-за того что получила его распечатаннымъ, но теперь минута была слишкомъ важна и серіозна для нея чтобы препираться изъ-за пустяковъ.
Кончивъ читать Мегъ повернулась къ дядѣ какъ къ высшей судебной инстанціи.
— Если бы до отца дошло мое письмо, то онъ никогда не отвѣтилъ бы такъ, сказала она. — Пожалуйста прочтите это, дядя!
— Я съ трудомъ разбираю руку Чарльза, слабо возразилъ м-ръ Росельторпъ.
— Тогда я прочту его вслухъ, сказала Мегъ.
М-съ Росельторпъ подняла брови и засмѣялась, хотя довольно натянутымъ смѣхомъ.
— Маргарита рѣшила во что бы то ни стало устроить сцену, замѣтила она.
Первая часть письма была посвящена описанію мѣстопребыванія м-ра Дина и общества въ которомъ онъ вращался. Бумага была испещрена рисунками перомъ, и письмо дышало веселостію и остроуміемъ. Подъ конецъ слѣдовали нѣжные совѣты дочери не слишкомъ обременять себѣ голову серіозными мыслями.
"… Тетя Росельторпъ пишетъ мнѣ что не можетъ заставить мою вертушку вертѣться, писалъ ей отецъ. — Конечно, мой другъ, дѣлай какъ велитъ тебѣ совѣсть, но умоляю тебя: даже ради спасенія души не вздумай превратиться въ строгую старую дѣву съ морщинами на лбу. Этого я тебѣ никогда не прощу. Что же касается очаровательнаго плана который мы вмѣстѣ съ тобой составили въ Равенсгилѣ, то я боюсь что отъ него намъ пока придется отказаться, по крайней мѣрѣ еще на нѣсколько лѣтъ. Выполненію его есть много помѣхъ которыхъ я сначала не принялъ въ разчетъ, и въ общемъ я думаю что ты счастливѣе живя въ домѣ дяди чѣмъ была бы странствуя со мной. Твоя тетя пишетъ о тебѣ всегда съ большою добротой. А отъ тебя я что-то очень давно не получалъ извѣстій.
"Чарльзъ Динъ".
— Вотъ и все, сказала Мегъ, — и я совсѣмъ не «довольна», прибавила она взглянувъ на тетку, и вдругъ порывистымъ движеніемъ бросилась на колѣна предъ кресломъ дяди.
— Отецъ уѣхалъ такъ далеко, вскричала она, — и повидимому ни одно мое слово не доходитъ до него. Дядя, я близка къ отчаянію! Ради Бога помогите мнѣ!
М-ръ Росельторпъ безпокойно перевелъ глаза на жену.
— Честное слово, Августа… началъ было онъ, но м-съ Росельторпъ громко перебила его.
— Довольно комедій! сказала она. — Встань пожалуйста, Маргарита! Ты пачкаешь себѣ платье и отнимаешь у насъ съ дядей время.
Но глаза Мегъ все еще были устремлены на дядю Росельторпа: онъ былъ добръ къ ней въ ея дѣтствѣ и потому она всегда вѣрила въ него. Навѣрно, навѣрно онъ вступится за нее теперь!
Дядя безпокойно завертѣлся въ креслѣ, стараясь убѣжать отъ ея молящаго взора. Съ ея стороны было жестоко требовать отъ него чтобъ онъ сталъ на чью-нибудь опредѣленную сторону, когда онъ всю жизнь привыкъ смѣяться надъ суетностію споровъ и дѣлъ человѣческихъ! Быстрота дѣйствія была тоже вещь невозможная для человѣка въ семьдесятъ лѣтъ, когда онъ и въ шестьдесятъ-то отказался отъ всякаго дѣйствія. Да, это было жестоко, хотя Мегъ была еще слишкомъ молода чтобы понять это.
— Я… я, право, не знаю почему ты обращаешься ко мнѣ, слабо сказалъ онъ. — Ты такъ горяча и скора, Мегъ! Дѣла вовсе еще не такъ плохи какъ тебѣ кажется, и если ты еще немножко подождешь, то и обтерпишься: всякое горе мало-по-малу выгораетъ. Ты ошиблась и вообразила… вообразила что…
— Да, я ошиблась, медленно проговорила Мегъ. Она встала съ колѣнъ во время безсвязнаго бормотанія старика; выраженіе ожиданія сбѣжало съ ея лица и смѣнилось скорѣе выраженіемъ презрѣнія. — Я дѣйствительно вообразила что вы поможете мнѣ, но больше воображать это не буду. Я сдѣлала глупо что потревожила васъ, дядя. Мнѣ очень жаль, я больше никогда не буду.
Она вышла изъ кабинета высоко поднявъ свою бѣлокурую головку и не глядя ни на дядю, ни на тетку, но когда она пришла къ себѣ въ комнату, то все ея достоинство исчезло, и она рыдая бросилась на постель.
— Отецъ, отецъ! ты мнѣ такъ нуженъ теперь, всхлипывала она. — Я не могу одна быть доброю и хорошею. Отчего тебя никогда нѣтъ со мною?!
ГЛАВА VII.
правитьСобытія этого вечера такъ быстро слѣдовали одно за другимъ что впослѣдствіи Мегъ казалось что ее толкала какая-то внѣшняя невидимая сила; но была ли то сила неба или ада, она сама не могла рѣшить.
Она услыхала скрипъ песка подъ колесами кареты увозившей ея тетку на тотъ балъ, изъ-за котораго у нихъ вышла такая ссора, и послѣ этого вытерла глаза платкомъ и вздохнула долгимъ, облегченнымъ вздохомъ.
Мегъ всегда испытывала облегченіе когда м-съ Росельторпъ уѣзжала изъ дома; ея антипатія къ теткѣ была ей тѣмъ тягостнѣе что она всегда осуждала себя за нее. Къ несчастію, назвать злаго духа по имени не значитъ еще изгнать его!
Одно было ясно для молодой дѣвушки, а именно что жить такъ какъ они жили дальше невозможно и воспоминаніе о письмѣ м-ра Дина приводило ее въ отчаяніе.
Потомъ ей пришло въ голову что теперь у нея есть по крайней мѣрѣ адресъ отца и что она можетъ отправить ему тѣ письма которыя тетя Росельторпъ отказалась переслать и въ которыхъ она изливала ему всѣ свои сомнѣнія и затрудненія и просила его совѣта. Этотъ отказъ м-съ Росельторпъ всегда казался ей непонятною и безполезною жестокостью, но дѣло въ томъ что Мегъ, несмотря на всѣ старанія Лоры раскрыть ей глаза, все-таки не понимала м-съ Росельторпъ. Тетка простила бы ей ея отреченіе отъ свѣтскихъ удовольствій, но никогда не могла простить того что она обратилась къ отцу за сочувствіемъ и поддержкою.
Въ то время балы начинались очень рано, и когда Мегъ съ письмомъ въ рукѣ направилась къ дуврской почтовой конторѣ, было всего только восемь часовъ.
Взять себѣ въ провожатые кого-нибудь изъ теткиной прислуги казалось ей недобросовѣстнымъ, но лично себя она считала въ правѣ на этотъ поступокъ. Самъ отецъ велѣлъ ей писать ему, и этого было довольно. Всякое дѣло было для нея облегченіемъ.
Какъ сила, такъ и слабость Мегъ происходили изъ одного и того же источника: она могла быть безразсудно отважна ради любимаго человѣка, но безъ этой поддержки приходила въ полное смущеніе и отчаяніе. Даже въ эту минуту тайная горечь и страхъ поднимались въ ея душѣ: а что, если тетя и Лора правы? что, если «отцу» и въ самомъ дѣлѣ «все, все равно»?
Мегъ инстинктивно гнала прочь это предположеніе и старалась направить свои мысли на вопросы занимавшіе ее въ послѣднее время. Она взяла налѣво и пошла кратчайшимъ путемъ по тропинкѣ извивавшейся надъ моремъ по самому гребню мѣловыхъ утесовъ.
Заря еще не погасла надъ дуврскою крѣпостью, но солнце уже сѣло. Въ воздухѣ не чувствовалось ни малѣйшаго дуновенія вѣтерка и широкія дюны мирно засыпали подъ надвигавшимися сумерками. Кромѣ Мегъ кругомъ не было ни души; только кролики иногда выскакивали изъ норъ при ея приближеніи и своимъ испуганнымъ видомъ невольно заставляли ее улыбаться.
Лѣто стояло жаркое, и тропинка, перерѣзанная на каждомъ шагу зловѣщими трещинами, за послѣднее время была заброшена. Мегъ, какъ кентская уроженка, должна была бы знать что означали эти щели и трещины. Быть-можетъ кролики предостерегли бы ее если бы умѣли, потому что одинъ изъ нихъ прыгая оторвалъ мѣловой комокъ который скачками покатился внизъ по обрыву къ морю. Мегъ разсѣянно слѣдила за его паденіемъ, не понимая значенія этого.
Часа за три до этого времени прошла сильная гроза, до сихъ поръ еще гремѣвшая въ отдаленіи. Молодая дѣвушка на минуту остановилась, прислушиваясь къ отголоскамъ грома въ мѣловыхъ пещерахъ подъ ея ногами.
Если бы она не остановилась, то ея легкіе шаги перенесли бы ее невредимо черезъ опасное мѣсто, но теперь трещина, на которую она такъ беззаботно встала, вдругъ раздалась подъ ея ногами, земля какъ будто разступилась, Мегъ съ дикимъ крикомъ вытянула руки и полетѣла внизъ среди какихъ-то пляшущихъ огней и тучъ бѣлой пыли. Она очнулась отъ остраго, болѣзненнаго толчка и увидала себя остановившеюся на полдорогѣ благодаря какому-то корню, за который безсознательно уцѣпилась лѣвою рукой. Камни и известка продолжали катиться и сыпаться вокругъ нея, а она лежала бокомъ на узенькомъ выступѣ; ея правая рука и плечо были сильно ушиблены, но она почти не чувствовала боли и думала только о томъ какъ бы не выпустить изъ лѣвой руки спасительнаго корня.
Она слышала голодный ревъ моря внизу; дрожь охватила ее, и она принялась изо всей силы кричать. Отголоски скалъ насмѣшливо вторили ей.
Она боялась что ея пальцы разожмутся помимо ея воли.
Она потеряла счетъ времени, и ей начало казаться что она уже цѣлые вѣка виситъ между небомъ и землею.
Ея лѣвая рука начинала нѣмѣть, а мысли путаться; она страшно боялась потерять сознаніе и старалась «владѣть собою» зная что иначе она сейчасъ же соскользнетъ внизъ, и зеленыя волны начнутъ играть ея тѣломъ, прибивая его къ берегу и опять унося обратно.
«Какъ кошка съ мышью!» подумала Мегъ. Мысли ея становились все безсвязнѣе, и она собралась съ послѣдними силами чтобы крикнуть еще разъ.
— Помогите! крикнула она, съ усиліемъ выговаривая каждый слогъ. При этомъ въ головѣ ея пронеслось смутное воспоминаніе о томъ что она уже просила когда-то и кого-то помочь ей, но что онъ не хотѣлъ, или не могъ. Она не могла припомнить какъ и когда это было: вся ея жизнь ушла куда-то далеко и точно свалилась съ нея, оставивъ ея душу одну лицомъ къ лицу съ этимъ пустымъ чернымъ пространствомъ готовымъ ее поглотить.
"Помощи нѣтъ, " мысленно проговорила Мегъ; «все на свѣтѣ точно море, или кошки и мыши, а пальцы какъ будто не мои…»
— Держитесь! вдругъ произнесъ надъ ней чей-то голосъ. — Не двигайтесь! я сбѣгаю за веревкою.
Мегъ открыла глаза и сдѣлала страшное усиліе чтобъ овладѣть своими мыслями.
— Я не могу держаться дольше, съ трудомъ проговорила она. — Я упаду, пока вы будете ходить.
Въ это время корень, за который она держалась, немножко подался, и на лицо ея посыпалась известка.
— Я падаю! скорѣе! вскрикнула она, и въ ту же минуту что-то синее закачалось въ воздухѣ надъ ея лицомъ.
— Выпустите корень и хватайтесь за мою фуфайку! я вытащу васъ за нее, продолжалъ голосъ, обладатель котораго легъ во всю длину на скалу и свѣсилъ черезъ край ея лицо и руки.
— Дѣлайте что вамъ говорятъ! приказалъ онъ какъ умѣлъ строже, видя что дѣвушка не рѣшается выпустить корень изъ руки.
На этотъ разъ она послушалась его.
— Обѣими руками! ободрительно крикнулъ онъ. — Не могу же я тащить васъ за одну руку!
— Я не могу поднять правую руку, отвѣчала Мегъ, — я кажется вывихнула ее.
Человѣкъ на скалѣ свистнулъ отъ разочарованія.
Мегъ была блѣдна какъ мѣлъ, но все-таки ободрилась при видѣ близкой помощи; ей удалось принять сидячее положеніе; она прислонилась къ скалѣ и продолжала крѣпко держаться за его фуфайку. Поднять ее выше онъ не могъ, а уйти не смѣлъ, боясь что она потеряетъ сознаніе и упадетъ.
— Вотъ что! сказалъ онъ наконецъ. — Намъ осталось одно: я не могу васъ поднять и не рѣшаюсь оставить одну; вамъ придется спуститься ко мнѣ. Если я сползу по обвалу къ вамъ, то около васъ есть мѣстечко поставить ногу, а пониже недалеко подъ вами я вижу довольно широкій выступъ и пещеру. Тамъ вы будете въ безопасности. Согласны? впрочемъ согласны ли, нѣтъ ли, другаго дѣлать нечего. Можете вы выпустить мою фуфайку и посидѣть минутку совсѣмъ смирно? Закройте глаза, прислонитесь крѣпко къ скалѣ и опустите руки вдоль тѣла!
Мегъ кивнула ему, закрыла глаза и затаила дыханіе. Она почувствовала, какъ ноги его коснулись уступа, на которомъ она сидѣла, и вслѣдъ затѣмъ услыхала его голосъ снизу:
— Отлично! мѣста здѣсь довольно. Теперь сидя подвигайтесь вправо какъ можно дальше. Не бойтесь, вы не упадете! Это совсѣмъ возможно. Правѣе, еще; еще правѣе!
Онъ говорилъ съ увѣренностію, и эта увѣренность производила на Мегъ желаемое дѣйствіе. Между тѣмъ сердце его то билось, то замирало отъ страха и неизвѣстности: усидитъ она, или не усидитъ? Доползетъ ли она до того мѣста, подъ которымъ онъ стоитъ, или сорвется раньше?
Наконецъ она очутилась какъ разъ надъ нимъ.
— Теперь, сказалъ онъ, — ваша нога почти касается моего плеча. Да… вотъ такъ, становитесь на меня и… молодецъ, хорошо… слава Богу!
Онъ схватилъ ее на руки и черезъ минуту она стояла рядомъ съ нимъ.
Мегъ стояла прислонясь ко входу въ пещеру и смѣялась и плакала въ одно и то же время.
Она нимало не удивилась тому что спасителемъ ея оказался Варнава Торпъ, но нелѣпость положенія въ которомъ они находились вдругъ предстала предъ ней съ необыкновенною ясностію.
Пещера была темна и очень сыра, а кромѣ того наполнена удушливымъ запахомъ гніющихъ водорослей; выступъ былъ какъ разъ настолько широкъ чтобы безопасно стоять на немъ. Они гнѣздились на скалѣ какъ двѣ большія птицы. Подъ ногами ихъ былъ такой отвѣсный утесъ, по которому даже и Варнавѣ нечего было думать спускаться.
— Да, да! отвѣтила Мегъ на его радостное восклицаніе, — но только мы никогда, никогда не выберемся отсюда наверхъ!
Варнава сразу не отвѣтилъ. Возможно что и ему пришло въ голову то же самое.
Мегъ сѣла у входа въ пещеру, и онъ перевязалъ, какъ умѣлъ, ея руку, употребивъ для этого шелковый шарфъ надѣтый у нея на шеѣ.
Къ счастію перелома костей не было, и она улыбаясь увѣряла его что онъ ей «почти не дѣлаетъ больно». Однако ушибъ былъ очень силенъ, и рука оставалась безъ движенія. Варнава съ недоумѣніемъ глядѣлъ въ лицо Мегъ и по выраженію его не могъ понять, насколько велики, или насколько ничтожны ея страданія. Онъ не привыкъ къ женщинамъ ея класса и рѣшительно не зналъ что теперь дѣлать дальше.
— Вотъ что! сказалъ онъ наконецъ. — Вамъ нельзя ночевать въ это сырой дырѣ; вы здѣсь продрогнете насквозь, а раньше утра никто по дорогѣ не пойдетъ. Я какъ-нибудь вскарабкаюсь наверхъ и сбѣгаю въ сторожку за помощію. Вы не будете здѣсь бояться одна?
Онъ нагнулся и засунулъ свою фуфайку между ея спиной и сырою стѣной пещеры.
Мегъ взглянула на него. Она была очень блѣдна, но вполнѣ оправилась отъ недавняго испуга.
— Не уходите! сказала она. — Карабкаясь наверхъ вы можете сорваться. Теперь темно. Я почти не вижу моря. Если вы убьетесь, то я буду винить себя, и, право, не стою всего этого.
— Если мнѣ суждено умереть, то я умру, что бы я ни дѣлалъ; а если нѣтъ, то я буду такъ же невредимъ какъ у себя въ постели, сказалъ Варнава Торпъ. — Но мнѣ сдается что вы будете бояться понапрасну и что намъ съ вами конецъ еще не пришелъ. Мы съ вами еще увидимся.
Съ этими словами онъ началъ взбираться вверхъ по скалѣ, а Мегъ зажала уши, потому что звукъ осыпающихся камней и известки приводилъ ее въ ужасъ.
Добравшись до верха Варнава веселымъ крикомъ далъ ей знать что все благополучно, и не теряя времени бросился бѣжать къ береговой сторожкѣ.
Часа черезъ два они оба стояли въ сѣняхъ Равенсгиля лицомъ къ лицу съ м-съ Росельторпъ.
Было около часа ночи. Короткая лѣтняя ночь подходила къ концу, но большая висячая лампа еще горѣла въ сѣняхъ.
Послѣ тихой темноты сада Мегъ и Варнавѣ казалось что домъ горитъ огнями.
Всѣ слуги замка разошлись искать Мегъ. Одинъ только м-ръ Росельторпъ не зналъ объ ея отсутствіи. Онъ рано ушелъ спать и заперъ къ себѣ дверь съ приказаніемъ чтобы его не безпокоили.
М-съ Росельторпъ была блѣдна отъ гнѣва. Мегъ стояла молча передъ нею.
Варнава Торпъ переводилъ глаза то на одну женщину, то на другую.
— Ты позоръ нашего дома! Въ тебѣ не осталось ни капли стыда! говорила м-съ Росельторпъ.
Глаза Варнавы сверкнули гнѣвомъ.
— Изъ насъ троихъ стыдно должно быть только одному человѣку, и ужь, конечно, не этой дѣвушкѣ и не мнѣ. Ей нельзя говорить такихъ вещей! Есть у васъ отецъ или братъ? я бы поговорилъ съ нимъ, продолжалъ онъ, обращаясь къ Мегъ.
Мегъ покачала головою.
— Есть отецъ, но онъ далеко, я даже навѣрно не знаю гдѣ, и потомъ прибавила она, — онъ, можетъ-быть, повѣритъ тетѣ Росельторпъ.
Лицо м-съ Росельторпъ приняло еще болѣе жесткое выраженіе: Варнава не могъ сдѣлать ничего худшаго какъ упомянуть объ отцѣ Мегъ. Она была черствая женщина и пожалуй даже грубая, но не раздразни Варнава въ эту минуту ея ревниваго чувства къ Мегъ, она вѣроятно не сказала бы того что вырвалось у нея теперь.
— Разумѣется, онъ повѣритъ мнѣ, усмѣхаясь проговорила она, — и знаешь ли что именно ради него я почти готова жалѣть о твоемъ возвращеніи. Ты такъ долго пропадала что, право, не стоило возвращаться.
Мегъ вскрикнула, будто ее ударили, но лицо проповѣдника вдругъ озарилось какимъ-то радостнымъ вдохновеніемъ.
— Возьми одежды твои и иди за мной! воскликнулъ онъ. Я прежде не понималъ этого, глаза мои были закрыты; но теперь намъ все ясно: такова воля Божія!
Онъ сдѣлалъ шагъ впередъ и протянулъ руки.
— Пойдемъ! вскричалъ онъ. — Я вырву тебя какъ головню изъ огня. Пойдемъ со мною! Мы вмѣстѣ будемъ проповѣдывать Господа по полямъ и дорогамъ. Твой примѣръ будетъ путеводнымъ маякомъ для тѣхъ, кого держитъ и манитъ богатство. Иди! Съ одной стороны тебя звалъ міръ, съ другой Господь, и ты не знала что дѣлать; теперь тебѣ дано ясное указаніе. Выбирай скорѣе, пока еще не поздно. Дай мнѣ спасти тебя отъ зла которое сильнѣе тебя. Никто не можетъ остановить насъ. Ты выйдешь изъ дверей темницы, какъ Петръ по зову Господа, и во имя Его я буду охранять тебя.
Мегъ взглянула на него долгимъ, серіознымъ взглядомъ, потомъ перевела взоръ на стѣны роднаго дома гдѣ она весело танцовала три мѣсяца тому назадъ. Она вспомнила о портретѣ прабабушки, глаза которой, казалось, всегда слѣдили за ней и которая, какъ ей говорили, сдѣлала «ужасную вещь». Вѣроятно тетя Росельторпъ скажетъ теперь то же самое и про нее, но это неправда, потому что она повинуется зову свыше. Она вспомнила о старомъ дядѣ который теперь спалъ ничего не подозрѣвая, вспомнила о Лорѣ и Кэтъ; объ отцѣ она старалась не думать, такъ сильна была въ ея сердцѣ боль причиненная словами тетки.
— Выбирай, пока можно, сказалъ Варнава Торпъ, и Мегъ подала ему руку съ страннымъ чувствомъ, что «выбора» то ей въ сущности и не оставалось.
— Вы говорите что эдо указаніе? сказала она. — Хорошо, пусть будетъ такъ! я пойду съ вами.
М-съ Росельторпъ стояла со сжатыми губами и каменнымъ выраженіемъ лица во все время необыкновеннаго предложенія проповѣдника; теперь она сдѣлала слабую попытку остановить ихъ, но было уже поздно.
Варнава Торпъ отстранилъ ее такъ же легко какъ отмахнулъ бы муху.
— Вы сказали свое слово, проговорилъ онъ, — и жестокое это было слово! Вы покончили съ этою дѣвушкой.
И они вышли вмѣстѣ въ темную ночь.
Слуги искавшіе Мегъ вернулись рано утромъ. Ихъ хозяйка встрѣтила ихъ въ сѣняхъ; она не ложилась всю ночь, и лицо ея при безжалостномъ дневномъ освѣщеніи имѣло осунувшійся и истомленный видъ.
Нѣсколько позже пришелъ береговой сторожъ и принесъ извѣстія о мисъ Динъ; онъ разказалъ, какъ Варнава Торпъ прибѣгалъ къ нему за веревками и какъ они вмѣстѣ вытаскивали молодую барышню.
Сторожъ вѣрить не хотѣлъ тому что Варнава не доставилъ Мегъ домой. "Да я бы поручилъ ему собственную дочь и отпустилъ ее съ нимъ куда угодно, " повторялъ онъ.
О странной сценѣ происшедшей ночью въ сѣняхъ никто никогда не узналъ кромѣ трехъ участвовавшихъ въ ней лицъ.
Черезъ нѣсколько дней въ Равенсгилѣ получили извѣщеніе о свадьбѣ Мегъ. М-съ Росельторпъ протянула его мужу.
— Дѣвчонка съ ума сошла, сказала она. — Другаго объясненія быть не можетъ.
М-ръ Росельторпъ опустилъ свою книгу со стономъ.
— Я не смогу взглянуть въ лицо Чарльзу! Я уѣду когда онъ пріѣдетъі проговорилъ онъ.
— Съ какой стати? нетерпѣливо спросила его жена. — Вѣдь это же не твоя вина: ты ничего не дѣлалъ съ ней.
— Ничего, ничего! пробормоталъ старикъ. — Она говорила мнѣ что близка къ отчаянію, а я ничего не сдѣлалъ!
М-съ Росельторпъ быстро и рѣзко повернулась къ нему.
— Маргарита тебѣ это говорила? да? ну, такъ я тебѣ совѣтую не болтать объ этомъ, Джозефъ. Пусть лучше ее считаютъ сумашедшею чѣмъ думаютъ что она сознательно и по доброй волѣ пошла за этимъ бродягою.
М-ръ Росельторпъ покачалъ головою.
— Ты никогда не любила этой дѣвочки, сказалъ онъ, — но она такъ же мало можетъ назваться сумашедшей, какъ и ты. Она была на нашемъ отвѣтѣ и мы были плохими опекунами, и когда твой братъ пріѣдетъ…
--… то я его встрѣчу, докончила м-съ Росельторпъ; — это дѣло касается только меня и его.
Старикъ искоса взглянулъ на нее.
— Ты никогда не любила чтобы кто нибудь становился между нимъ и тобою, сказалъ онъ, и м-съ Росельторпъ поморщилась.
— Перестанемъ говорить объ этомъ! замѣтила она; — Мегъ умерла для насъ.
— Да, сказалъ м-ръ Росельторпъ, — но расплачиваться-то все таки придется.
На кентскомъ берегу стоитъ, или, лучше сказать, стояла во времена молодости Маргариты Динъ рыбачья деревушка состоявшая изъ одного ряда деревянныхъ осмоленныхъ хижинъ и маленькой церкви съ квадратною башенкой.
Послѣ заката женщины ставили на окна зажженныя свѣчи для того чтобъ ихъ привѣтливые огоньки указывали рыбакамъ дорогу домой. Впрочемъ Ширгавенъ и днемъ и ночью всегда имѣлъ видъ часоваго на посту.
Лучи утренней зари только-что начали согрѣвать сѣрыя волны, когда къ ширгавенской бухтѣ причалила лодка, и изъ нея вышли мущина и женщина которые тихою поступью стали взбираться на желтый песчаный берегъ.
Пройдя нѣсколько шаговъ мущина оглянулся и протянулъ руку своей спутницѣ.
— Ты совсѣмъ заморилась, да оно и немудрено, сказалъ онъ; — дай я помогу тебѣ!
Какой-то рыбакъ отвязывавшій лодку посмотрѣлъ на нихъ съ удивленіемъ.
— Это Варнава Торпъ. А дѣвушка-то кто же?
Путники шли вдоль старой размытой приливомъ и покрытой гальками улицы.
У одной двери Варнава остановился и постучалъ. Пока они ждали на порогѣ, на нихъ пахнуло вѣтеркомъ съ клевернаго поля, а вблизи весело прокричалъ пѣтухъ.
— Новый день начался! тихо проговорила дѣвушка.
Женщина, отворившая имъ дверь, вздрогнула отъ удивленія, увидавъ ихъ.
— Господи Боже! Это Варнава, и на немъ нитки сухой нѣтъ! вскричала она. — Входи, входи скорѣе, я сейчасъ разложу огонь. Что? что ты говоришь? Дѣвушка проситъ пріюта? При этихъ словахъ добродушное лицо женщины немножко вытянулось. Она рѣшила что это опять какая-нибудь «несчастная» спасенная проповѣдникомъ.
— Ну, что же? пожалуй, пусть войдетъ; авось она намъ ничего дурнаго не сдѣлаетъ.
Она ввела ихъ въ комнату и стала подкладывать лучины подъ дрова.
— Ты съ отливомъ выѣхалъ изъ Дувра? Недурно! Славное соленое купанье ты устроилъ этой дѣвушкѣ: она тоже насквозь мокра. Да подойди сюда, дѣвушка, не бойся! огонь сейчасъ разгорится. Господи! что это? вдругъ вскрикнула она когда Мегъ приблизилась къ огню и сбросила толстую куртку которую накинулъ на нее въ лодкѣ ея спутникъ. — Спаси насъ, Господи, и помилуй! Варнава, что ты это надѣлалъ?
— Я тебѣ разкажу послѣ, когда она пообсохнетъ, отвѣчалъ Варнава.
Но глаза м-съ Кокстонъ не стали ждать его поясненія; она окинула быстрымъ взоромъ нѣжное личико съ тонкими чертами, маленькія ручки и промокшія туфельки своей странной гостьи и сказала:
— Вы вѣрно изъ дворянской семьи, барышня? Простите, я сначала не разглядѣла…
— Я больше не барышня, произнесла молодая дѣвушка съ проблескомъ оживленія въ голосѣ, но въ то же время съ такимъ выговоромъ который опровергалъ ея заявленіе; хозяйка покачала головою и снова взглянула на Варнаву который пристально смотрѣлъ въ огонь.
— Выдь-ка сюда на два слова! серіозно сказалъ онъ ей, и она послѣдовала за нимъ въ сосѣднюю комнату съ выраженіемъ живѣйшаго любопытства на лицѣ.
Когда она вернулась оттуда одна, то нашла свою гостью заснувшей отъ изнеможенія: голова дѣвушки опиралась на деревянную скамью, а вся ея тоненькая фигурка лежала на усыпанномъ пескомъ полу. Золотистые волосы Мегъ свѣтились при огнѣ какъ сіяніе, губы были полуоткрыты, она казалась еще моложе своихъ лѣтъ.
— Бѣдная овечка! А я-то что про нее подумала! Да, а все-таки дѣло плохо! пробормотала женщина, нагибаясь надъ спящей и чувствуя что сердце ея сжимается отъ жалости и нѣжности къ этому хрупкому созданію.
М-съ Кокстонъ придвинула къ огню двѣ скамьи и постлала на нихъ постель, потомъ стала снимать мокрые чулки и башмаки съ дѣвушки и грѣть въ своихъ широкихъ ладоняхъ ея озябшія ножки. Мегъ проснулась и начала слабо сопротивляться, по она была слишкомъ утомлена чтобы обращать большое вниманіе на то что съ ней дѣлаютъ. На ней сказывалась реакція страшнаго возбужденія этой ночи, и она почти не могла стоять на ногахъ, хотя видно было что грубоватая нѣжность жены рыбака ее трогала.
— Какъ вы добры, и сколько я вамъ надѣлала хлопотъ! сказала она когда м-съ Кокстонъ уложила ее и, подоткнувъ одѣяло со всѣхъ сторонъ, посовѣтовала ей «забыть свое горе во снѣ».
— Я не понимаю, о чемъ думали ваши родные, позволивъ вамъ уйти изъ дома, такой молоденькой дѣвочкѣ! Хлопотъ? Какія же съ вами хлопоты, милая барышня?! А я только думаю что ваша мамаша сегодня съ ума по васъ сходитъ, воскликнула м-съ Кокстонъ съ неподдѣльными слезами на глазахъ.
— У меня нѣтъ матери, отвѣчала Мегъ. — Никто не будетъ безпокоиться обо мнѣ, такъ что, право, все равно, что со мной случится, и я слишкомъ устала чтобы думать! Къ тому же дѣло сдѣлано!
Глаза Мегъ закрылись съ послѣднимъ же словомъ, и м-съ Кокстонъ съ восклицаніемъ недоумѣнія отошла отъ нея, оставивъ ее уснувшею сномъ усталаго ребенка на самомъ порогѣ, новой жизни.
Въ ширгавенской церкви Мегъ и обвѣнчалась съ Варнавой Торпомъ. Она сдѣлала этотъ послѣдній непоправимый шагъ со странною непоколебимою рѣшимостью, съ какимъ-то полу-женскимъ, полу-дѣтскимъ чувствомъ подсказывавшимъ ей что зайдя такъ далеко лучше не возвращаться назадъ и что вручивъ Варнавѣ свою судьбу, она возложила на него и всю отвѣтственность.
— Я не придумаю ничего другаго, сказалъ онъ ей; — безъ этого я не могу взять тебя съ собою: ты должна имѣть защиту моего имени и дать мнѣ въ глазахъ свѣта право оберегать тебя, больше мнѣ ничего не надо. Со времени моего призванія я никогда не думалъ жениться.
Молодая дѣвушка, стоявшая въ дверяхъ почернѣвшей хижины, куда онъ ее привезъ наканунѣ, отвѣтила ему не сразу; на лицѣ ея боролись самыя различныя выраженія.
— Если вы находите это необходимымъ, то я согласна, сказала она наконецъ. — Мнѣ все равно, быть ли Маргаритой Торпъ, или Маргаритой Динъ.
Проповѣдникъ бросилъ на нее быстрый и пристальный взглядъ. Ея спокойное согласіе смутило его, хотя въ глубинѣ сердца онъ вѣрилъ въ то что говорилъ и считалъ что ради сохраненія добраго имени Мегъ онъ долженъ поступить такимъ образомъ.
— Дѣвушка! горячо и серіозно заговорилъ онъ, — мнѣ все это казалось Божіимъ указаніемъ, и я не сомнѣвался въ немъ; но ты молода, и я тебѣ не пара. Если ты хочешь, я найду тебѣ твоего отца, гдѣ бы онъ не былъ, и заставлю его понять правду. Я оставлю тебя здѣсь и сію же минуту отправлюсь за нимъ; но по-моему, если ты уже вышла изъ «града погибели», то тебѣ лучше и не возвращаться въ него.
— Вы отыщете моего отца? Ея лицо вспыхнуло и повеселѣло на одно мгновеніе, но затѣмъ выраженіе унынія пробѣжало по немъ, и она покачала головою.
— Не стоитъ! сказала она; — все равно тетя Росельторпъ увидитъ его раньше меня.
Чужой человѣкъ не могъ понять, сколько отчаянія заключалось въ этой фразѣ.
— Въ такомъ случаѣ намъ ничего другаго не остается, сказалъ Варнава, и она наклонила голову въ знакъ согласія.
Послѣ этого разговора Мегъ увидалась съ нимъ только въ церкви передъ вѣнчаніемъ. Единственною провожатой ея была м-съ Кокстонъ.
Утро было холодно и вѣтрено, и шумъ волнъ гудѣлъ во все время священнаго обряда. Передъ входомъ въ церковь невѣста остановилась и долгимъ взглядомъ оглянулась на море (тамъ, по ту сторону этой воды, гдѣ-то былъ ея отецъ), но потомъ твердымъ шагомъ вошла въ церковную дверь. На ней была простенькая соломенная шляпка и бѣлое ситцевое платье купленое тутъ же въ деревнѣ, но старый священникъ, несмотря на свою сонливость и слѣпоту, пристально поглядѣлъ на нее и съ недоумѣніемъ на Варнаву Торпа. «Какая странная пара!» думалъ онъ. Если бы у Мегъ былъ испуганный видъ, то онъ вѣроятно что-нибудь и сказалъ бы, но въ рѣшительныя минуты мужество никогда не покидало ея, и теперь болѣе чѣмъ когда-либо она боялась показаться трусихою.
Церковь была бѣдна и тѣсна; небольшая кучка рыбаковъ, казалось, заполняла ее совсѣмъ. Прихожане слѣдили съ большимъ интересомъ за совершавшимся обрядомъ; всѣ они знали Варнаву, многіе были ему обязаны.
Нѣжный и свѣжій голосокъ Мегъ и ея изящный выговоръ снова смутили священника, но задавать вопросы было уже поздно, и обрядъ былъ совершенъ до конца.
Въ церковной книгѣ и до сихъ поръ можно видѣть обѣ подписи: сначала подписалась Маргарита Динъ красивымъ италіянскимъ почеркомъ который такъ цѣнила тетя Росельторпъ, затѣмъ пониже кривымъ, неровнымъ почеркомъ школьника проставилъ свое имя Варнава Торпъ.
Самолюбіе Мегъ помогло ей выдержать и завтракъ ожидавшій ихъ по возвращеніи изъ церкви; онъ былъ накрытъ въ кухнѣ, и нѣкоторые изъ рыбаковъ присутствовавшихъ при вѣнчаніи входили въ домъ и молча разглядывали ее сквозь клубы табачнаго дыма стоявшаго отъ ихъ трубокъ. Мегъ храбро попыталась проглотить нѣсколько кусковъ и затѣмъ убѣжала наверхъ чтобы переодѣться въ синюю шерстяную юбку и темную ситцевую кофточку, которыя м-съ Кокстонъ купила на тѣ нѣсколько шилинговъ которые оставались у Мегъ въ карманѣ.
М-съ Кокстонъ послѣдовала за нею.
— Варнава пишетъ вашимъ роднымъ что онъ женился на васъ и спрашиваетъ, не сказать ли имъ чего-нибудь отъ васъ? сказала она.
— Нѣтъ, отвѣчала дѣвушка, — между нами больше никогда не будетъ никакихъ разговоровъ.
М-съ Кокстонъ одобрительно кивнула головою.
— Я не знаю, что довело васъ до этого, сказала она, положивъ руку на плечо Мегъ, — но вы говорите вѣрно: дѣло сдѣлано! И кто бы ни былъ въ этомъ виноватъ, послѣдствія на себя должны взять вы! Но кажется у васъ и у самой такой характеръ что вы съ нимъ не пропадете; и Варнава Торпъ все-таки хорошій человѣкъ, хоть и не хвалю я его за сегодняшній день. Теперь держитесь вы его изо всѣхъ силъ и никогда не оглядывайтесь назадъ, вотъ все что вамъ осталось!
Мегъ не отвѣчала, странное выраженіе испуга пробѣжало по ея лицу; потомъ она выпрямилась.
— Я готова, сказала она; — только пожелайте мнѣ счастія на прощаніе!
— Спаси и благослови васъ Господи! серіозно сказала м-съ Кокстонъ, — и его тоже!
Въ кухнѣ послышался шепотъ, когда въ нее вошла молодая, еще менѣе похожая на рыбачку въ своемъ рыбачьемъ платьѣ. Варнава Торпъ вскочилъ съ мѣста и быстро положилъ конецъ прощанію. Передъ крыльцомъ стояла телѣжка; онъ бросилъ въ нее узелъ и посадилъ Мегъ прежде чѣмъ она успѣла опомниться. Черезъ минуту они уже подпрыгивали по тряской мостовой улицы.
Мегъ обернулась и махала рукою м-съ Кокстонъ; она не успѣла ни поблагодарить ее, ни проститься съ нею, но она не отводила отъ нея глазъ, пока могла ее видѣть. Доброй женщинѣ казалось что сѣрые глаза Мегъ говорятъ ей гораздо больше чѣмъ говорилъ ея языкъ, и когда телѣжка скрылась за поворотомъ, она съ тяжелымъ сердцемъ вошла къ себѣ въ домъ.
ГЛАВА VIII.
правитьВскорѣ послѣ этого ворота Равенсгиля закрылись, и Дины больше не пріѣзжали туда.
Отецъ Маргариты былъ глубоко пораженъ обрушившимся на него ударомъ. И гордость и любовь его были оскорблены.
Чтобы Мегъ, его баловница, его любимая дочь, живое отраженіе его самого, была способна на такую вещь — нѣтъ! Это казалось ему чудовищнымъ и невозможнымъ.
Сначала онъ просто-на-просто не повѣрилъ письму сестры и съ сердитой, презрительною усмѣшкой бросилъ его въ каминъ, но ко времени своего возвращенія въ Англію онъ убѣдился въ дѣйствительности совершившагося факта.
М-съ Росельторпъ не обладала сострадательнымъ сердцемъ, но она любила брата, и видъ его лица при первой ихъ встрѣчѣ въ ея гостиной былъ таковъ что заставилъ ее въ первый разъ въ жизни поблѣднѣть и отвернуться.
Онъ не произнесъ ни слова упрека, задалъ два, три вопроса и не сдѣлалъ ни одного замѣчанія.
Если бы Маргарита умерла, онъ плакалъ бы о ней, но теперь она была слишкомъ далека для слезъ. Она не сдержала того что обѣщала, не оправдала своего прошлаго, и онъ чувствовалъ что въ гробу она была бы для него ближе.
М-съ Росельторпъ сдѣлала слабую попытку утѣшить брата, но это не было въ ея духѣ и вышло у нея очень неловко.
М-ръ Динъ поднялъ голову и посмотрѣлъ на нее; лицо его покрылось какъ будто сѣрою тѣпью, а глаза до непріятнаго напоминали глаза Мегъ.
— Перестань, сестра! сказалъ онъ. — Ты хочешь мнѣ добра, но ты ничего не понимаешь. Она была моею дочерью и стала моимъ горемъ.
И м-съ Росельторпъ замолчала. Если у нея когда-нибудь и шевельнулась мысль открыть брату настоящую причину бѣгства Мегъ, то теперь она сказала себѣ что братъ самъ запретилъ ей раскрывать ротъ по этому поводу.
Послѣ этого никто не говорилъ съ нимъ о Мегъ, хотя всѣ его жалѣли. Спокойное достоинство съ которымъ онъ несъ свое горе возбуждало больше сочувствія чѣмъ самыя горькія сѣтованія; впрочемъ этотъ человѣкъ невольно всѣмъ и всегда внушалъ симпатію какъ своимъ горемъ, такъ и своею радостію.
Только черезъ нѣсколько недѣль своего пребыванія въ домѣ сестры м-ръ Динъ замѣтилъ отсутствіе зятя.
— Джозефъ по обыкновенію здоровъ, холодно отвѣтила м-съ Росельторпъ на его вопросъ, — но онъ воображаетъ себя больнымъ и совсѣмъ пересталъ показываться. Нечего тебѣ и ходить къ нему, Чарльзъ.
И Чарльзъ не пошелъ. Можетъ-быть въ то время онъ особенно боялся остраго цинизма старика, но страхъ его былъ напрасенъ: дядя Мегъ горевалъ о ней не меньше ея отца, а упрекалъ себя и мучился совѣстью гораздо больше.
Очень немногіе видали м-ра Росельторпа въ послѣдніе годы его жизни. Джорджъ Сольсъ говорилъ что старика забросили самымъ возмутительнымъ образомъ, но Джорджъ Сольсъ былъ вообще человѣкъ злопамятный и не склонный къ снисходительному взгляду на образъ дѣйствій м-съ Росельторпъ.
Какъ ни странно, по м-ръ Сольсъ былъ единственнымъ человѣкомъ угадавшимъ, какою тяжестью на совѣсти старика лежала послѣдняя отчаянная мольба Мегъ. Самъ онъ въ то время рвалъ и металъ отъ гнѣва, былъ готовъ придраться ко всякому случаю (если бы онъ только представился) перессориться со всѣми родными Мегъ, издѣвался надъ всеобщимъ сочувствіемъ къ ея отцу и становился просто непріятнымъ, когда заходила рѣчь о томъ что м-съ Росельторпъ стала совсѣмъ другою женщиной и что она чувствуетъ это горе глубже чѣмъ можно было предположить.
Свѣтъ съ негодованіемъ говорилъ что м-ръ Сольсъ выказалъ себя съ самой непріятной стороны и что послѣ всего что для него сдѣлалъ м-ръ Динъ, онъ могъ бы отнестись сердечнѣе къ горю своего друга. И дѣйствительно, все что было худшаго въ этомъ человѣкѣ, все тогда всплыло наверхъ.
Однако, когда Росельторпы вернулись въ Лондонъ, онъ явился къ нимъ въ Брананстопъ-сквэръ и, несмотря на удивленное лицо которое дѣлала м-съ Росельторпъ при встрѣчѣ съ нимъ, продолжалъ посѣщать ея мужа.
М-ръ Росельторпъ чувствовалъ какое-то расположеніе къ молодому Еврею тайну котораго онъ зналъ, а Джорджъ Сольсъ, сошедшійся когда-то со старикомъ исключительно съ своекорыстною цѣлію выпытать отъ него все что можно относительно Мегъ, мало-по-малу привязался къ капризному чудаку который считался хозяиномъ этого большаго дома, но не имѣлъ въ немъ никакого значенія и съ каждымъ годомъ становился все болѣе страннымъ и одинокимъ.
Въ первый разъ послѣ исчезновенія Мегъ Джорджъ вошелъ къ нему почти силой и нашелъ старика почти въ томъ же положеніи въ которомъ оставила его Мегъ, съ тою только разницей что теперь онъ сидѣлъ безъ книги и въ ночномъ колпакѣ.
— Уходите! я боленъ, раздраженно крикнулъ онъ при звукѣ отворявшейся двери, по разсмотрѣвъ своего посѣтителя выпрямился и протянулъ ему руку.
— Вы пришли опять посмотрѣть мои египетскія монеты, Сольсъ? спросилъ онъ. — Значитъ вы не слыхали еще нашей новости? Теперь изученіе древностей вамъ уже ни къ чему, совсѣмъ ни къ чему!
— Такъ это правда? немножко хрипло произнесъ м-ръ Сольсъ. — Вамъ не будетъ очень непріятно, если я попрошу васъ разказать мнѣ все что вы знаете по этому поводу?
— Будетъ, сердито отвѣчалъ старикъ, но взглянувъ на м-ра Сольса смягчился. — Сядьте, хотя разказъ мой будетъ не дологъ и не особенно сладокъ, замѣтилъ онъ и вкратцѣ передалъ ему обо всемъ случившемся.
— Не вѣрь женщинамъ! сказалъ Джорджъ съ тщетною попыткой принять насмѣшливый тонъ. — Какъ я былъ глупъ! Я-то воображалъ что изучилъ ихъ давнымъ-давно! Ну, теперь ни одна ingénue въ мірѣ больше не проведетъ меня.
М-ръ Росельторпъ строго взглянулъ на него.
— Должно-быть человѣку всегда необходимо винить кого-нибудь, когда ему самому больно, сказалъ онъ, — и конечно въ этихъ случаяхъ винить женщину всего легче; потому-то обыкновенно на нее и сердится пострадавшій. Что же? это основаніе не хуже всякаго другаго, но вамъ бы я сказалъ что вы менѣе чѣмъ кто-либо имѣете право жаловаться, да только вы пожалуй отвѣтите что мои глаза стары и слѣпы. Вы намекаете на то что васъ «провели?» Вѣроятно она подавала вамъ болѣе надежды чѣмъ мнѣ было извѣстно?
Джорджъ покраснѣлъ.
— Я прошу извиненія, сэръ, сказалъ онъ. — Я никакъ не хотѣлъ сказать чтобы мисъ Динъ, т.-е., м-съ Торпъ, подавала мнѣ какіе-нибудь поводы надѣяться. Она только терпѣла меня, и я считалъ себя ниже ея. Обстоятельства показали что я былъ слишкомъ скроменъ; это рѣдко со мною случается, сэръ. Она оказалась гораздо менѣе разборчивою чѣмъ я предполагалъ. Варнава Торпъ зналъ ее лучше. Чортъ бы его побралъ! злобно прибавилъ онъ.
— О, въ этомъ я съ вами согласенъ и отъ души посылаю его туда же, хотя это и ни къ чему не ведетъ, замѣтилъ м-ръ Росельторпъ. — Но что касается ея, то вы не правы. Если это можетъ васъ сколько-нибудь утѣшить, то я скажу вамъ что она все равно не вышла бы за васъ замужъ. Не думайте что я поддерживалъ ее въ этомъ, нѣтъ, я былъ бы радъ видѣть васъ ея мужемъ, и старикъ протянулъ руку Джорджу, — но я замѣчалъ что чѣмъ чище и невиннѣе дѣвушка, тѣмъ легче она отдаетъ себя во имя пустой идеи и тѣмъ крѣпче она вѣритъ всякому дураку взывающему къ ея «высшимъ побужденіямъ». Бываютъ женщины которыя такъ и родятся съ этою жаждой самопожертвованія и служенія другимъ людямъ. Меня забавляло, еще когда моя племянница была дѣвочкою, смотрѣть какъ она всегда метала бисеръ передъ свиньями. Да! но на этотъ разъ она сдѣлала это съ жестокою местью.
— Ахъ, я очень радъ что это такъ забавляетъ васъ, сказалъ м-ръ Сольсъ. — Это дѣйствительно преинтересная исторія съ начала до конца! Я даже не знаю, что смѣшнѣе: одинокое ли дѣтство этой дѣвушки въ вашемъ домѣ, гдѣ повидимому никому до нея не было дѣла, или ея необдуманное замужество съ человѣкомъ который вѣроятно заставитъ ее каяться въ этомъ шагѣ каждый часъ ея жизни. Какъ вы думаете, начнетъ онъ ее топтать, когда бисеръ ему надоѣстъ? Это было бы забавнѣе всего, не правда ли?
Онъ говорилъ почти грубо. М-ръ Динъ конечно никогда не позволилъ бы себѣ говорить такъ со старикомъ, несмотря ни на какую степень гнѣва, но Джоржъ прошелъ не столь строгую школу приличій и можетъ-быть въ эту минуту особенно досадовалъ на аристократовъ въ среду которыхъ втерся на свое несчастіе.
М-ръ Росельторпъ молчалъ, и Джорджъ взялся за шляпу.
— Я въ слишкомъ дурномъ настроеніи чтобы быть пріятнымъ собесѣдникомъ, сэръ, сказалъ онъ, — хотя, вѣроятно, и это васъ забавляетъ. Прощайте!
— Вы еще молоды и можете сердиться на судьбу, или на провидѣніе, или на дьявола, назовите это какъ хотите, заговорилъ старикъ. — Что же касается меня, то я старъ, слишкомъ старъ чтобы негодовать или стараться прошибить лбомъ каменную стѣну, но горевать я тоже горюю; чувства печали я еще не пережилъ; къ несчастью оно позже всѣхъ другихъ умираетъ въ человѣкѣ.
Джорджъ быстро завертѣлъ свое pince-nez.
— По всей вѣроятности мнѣ осталось жить еще не мало лѣтъ, сказалъ онъ, — и я можетъ-быть еще увижу ее. Я даже непремѣнно постараюсь сдѣлать это рано или поздно; мнѣ захочется посмотрѣть что изъ этого вышло, но только не теперь: я вовсе не хочу попасть въ полицію за драку, а я не устою противъ желанія побить этого фарисействующаго негодяя. Я лучше подожду.
— Да, это будетъ лучше, сухо замѣтилъ м-ръ Росельторпъ. — Я слышалъ что и Варнава Торпъ умѣетъ дѣйствовать кулаками, такъ что возможенъ и другой исходъ вашей драки, совсѣмъ не лестный для вашего самолюбія. Кромѣ того (хотя вамъ это должно показаться невѣроятнымъ) я считаю настоящаго лицемѣра явленіемъ довольно рѣдкимъ. На землѣ очень много самообольщающихся идіотовъ которые собственныя желанія и предразсудки принимаютъ за «гласъ Божій», но негодяевъ мало. Можетъ-быть онъ и негодяй (разумѣется при такой увѣренности пріятнѣе посылать ему проклятія), но, откровенно говоря, я сомнѣваюсь въ этомъ.
— Неужели? коротко спросилъ Джорджъ. — А я нисколько!
— Конечно, конечно, заговорилъ опять старикъ, — гдѣ же вамъ сомнѣваться въ чемъ-нибудь? Вы молоды и жестки, какъ я уже сказалъ, и во всемъ увѣрены. Ну, такъ идите и не дѣлайте глупостей изъ-за нея! Какая польза выйдетъ изъ этого? Вредъ вы конечно можете сдѣлать, это всегда бываетъ гораздо легче, вредъ и ей и себѣ. Я не думаю чтобы меня позабавило какое-нибудь несчастіе съ вами; напротивъ, мнѣ, вѣроятно, не хватало бы васъ потомъ, хотя конечно я ничего бы не сдѣлалъ для предупрежденія его.
Послѣ этого голосъ его перешелъ почти въ шепотъ и Джорджъ уловилъ какую-то безсвязную фразу о томъ что онъ что-то сказалъ или чего-то не сказалъ, что-то могъ предупредить и чего-то не предупредилъ. — Но ты такъ скора, Маргарита, а я уже старъ и не могу такъ скоро думать… бормоталъ онъ.
М-ръ Сольсъ собиравшійся уходить обернулся и остановился. Онъ снова подошелъ, раздулъ огонь въ каминѣ и подвинулъ къ нему кресло м-ра Росельторпа.
— Вы нездоровы, сэръ, сказалъ онъ. — Хорошо ли это что вы всегда одни? не позвать ли кого-нибудь?
— Нѣтъ, нѣтъ, не зовите ее. Я видѣть ее не могу. Не смѣйте, не смѣйте, говорятъ вамъ! крикнулъ м-ръ Росельторпъ съ такимъ раздраженіемъ что Джорджъ сейчасъ же отказался отъ своего намѣренія.
— Я буду заходить къ вамъ если позволите, сказалъ онъ самъ удивляясь своимъ словамъ.
— Да, да, заходите! и вотъ что, Сольсъ… подойдите ближе… я хочу вамъ что-то сказать.
Джорджъ подошелъ и нагнулся къ нему.
— Если вамъ скажутъ когда-нибудь что я умираю, прошепталъ старикъ, — то настойте чтобы васъ впустили и выгоните ее изъ комнаты, непремѣнно выгоните! и еще… еще я хочу написать завѣщаніе. Придите переговорить о немъ. Я назначу васъ душеприкащикомъ и скажу вамъ куда я положу его… чтобы вы могли найти его когда я умру. Только ничего не говорите ей!.. она знаетъ одно старое завѣщаніе… Обѣщайте мнѣ!
— Хорошо, сказалъ Джорджъ, — я обѣщаю.
М-ръ Росельторпъ началъ тихо смѣяться.
— Я бы хотѣлъ чтобы моя душа могла присутствовать при этомъ, говорилъ онъ. — Кто знаетъ? можетъ-быть это и возможно?! Мы вѣдь ничего не знаемъ о томъ что будетъ послѣ. Вы вѣдь не испугаетесь непріятной сцены съ нею, нѣтъ?
— Съ кѣмъ? съ и съ Росельторпъ? переспросилъ Джорджъ; — напротивъ, я буду очень радъ!
— Я тоже, если буду присутствовать тутъ же, освободившись отъ этого стараго, слабаго тѣла.
И онъ снова усмѣхнулся и весело простился съ Джорджемъ.
А Джорджъ послѣ этого пошелъ въ Гиль-стритъ обѣдать къ своей матери. Благодаря своей карьерѣ онъ вытащилъ вмѣстѣ съ собой и свою непрезентабельную родню которая чуть не молилась на него за это. Разъ въ недѣлю онъ всегда баловалъ м-съ Сольсъ своимъ обществомъ, и надо сознаться что въ виду его многочисленныхъ занятій и знакомствъ такое постоянство доказывало извѣстную стойкость характера.
М-съ Сольсъ была твердо увѣрена въ томъ что всѣ знатныя барыни и барышни съ которыми встрѣчается «ея Джорджъ» просто на просто умираютъ отъ любви къ нему и что онъ можетъ выбирать любую. Вѣроятно, многія изъ барышень съ которыми «Джорджъ» танцовалъ на балахъ пришли бы въ ужасъ отъ мысли получить себѣ въ свекрови м-съ Сольсъ, но на это она говорила: «Господь съ ними! вѣдь не за меня онѣ пойдутъ замужъ! Ничего, Джорджева жена какъ-нибудь помирится съ моимъ старымъ желтымъ лицомъ, когда вокругъ ея молодаго личика заблестятъ Сольсовскіе бриліанты. Для нея я ихъ не пожалѣю, но никому другому не отдамъ. А лучше ихъ нѣтъ во всемъ Лондонѣ!»
И вотъ въ ожиданіи появленія «Джорджевой жены» она сама надѣвала эти бриліанты и кстати и некстати. Одѣвалась она пестро и молодо, больше всего любила красные и желтые цвѣта и всегда надѣвала для сына лучшее платье. У Ревекки Сольсъ въ свое время былъ плохой мужъ, но за то сынъ по ея словамъ вознаградилъ ее съ избыткомъ. Въ дѣтствѣ онъ былъ пренесноснымъ мальчишкой да и въ молодости доставилъ ей не мало хлопотъ своими похожденіями, но за то въ зрѣломъ возрастѣ отплатилъ за всѣ ея заботы. Онъ вышелъ умнѣе своего отца: въ то время какъ старый Сольсъ умѣлъ только наживать и копить, Джорджъ умѣлъ и тратить деньги.
Джорджу стоило извѣстныхъ усилій оторваться отъ старой фирмы въ Сити, но его честолюбіе было еще сильнѣе его финансовыхъ способностей; онъ смѣло бросилъ торговлю и пошелъ въ юристы. Мать поддержала его въ этомъ намѣреніи, несмотря на то что вся остальная родня подняла руки къ небу въ священномъ ужасѣ.
— И вотъ теперь мой сынъ обѣдаетъ въ такихъ домахъ куда ни Веніаминъ Моссъ, ни Джозефъ Сольсъ не смѣютъ показать и кончиковъ своихъ длинныхъ носовъ, говорила она; — и что еще лучше, въ этихъ домахъ его любятъ и цѣнятъ! Но онъ ни за что не промѣняетъ меня ни на одинъ изъ нихъ и все-таки приходитъ ко мнѣ обѣдать по субботамъ, кто бы его ни звалъ.
И эти субботніе вечера были праздниками для м-съ Сольсъ. Въ эти дни она надѣвала свое самое пестрое и нарядное платье, самый удивительный и странный головной уборъ и заказывала настоящій банкетъ. Она была бы готова подать Джорджу растворенныя жемчужины если бы онъ выразилъ такое желаніе.
М-съ Сольсъ была бойкая старушка съ черными какъ уголь волосами и удивительно свѣтлыми глазами представлявшими рѣзкую противоположность съ темнымъ цвѣтомъ ея лица и придававшими ей странное выраженіе. Ротъ у нея былъ большой какъ у сына, и такъ же какъ онъ она была скора на отвѣты и вообще считалась веселою и умною собесѣдницей.
Нѣсколько родственницъ были приглашены къ обѣду и тоже явились залитыя бриліантами. Младшая кузина была въ томъ возрастѣ когда Еврейки красивѣе всего: ей только-что исполнилось семнадцать лѣтъ.
Она изо всѣхъ силъ кокетничала съ Джорджемъ, и онъ шутливо поощрялъ ее въ этомъ направленіи. Онъ вообще умѣлъ приспособляться ко всякому обществу, а это общество было для него скорѣе отдыхомъ чѣмъ обузою.
Всѣ они были очень шумны и громки. Джорджа поражало то что семь человѣкъ въ Гиль-стритѣ нашумятъ больше чѣмъ четырнадцать въ Брайанстонъ-сквэрѣ. У м-съ Росельторпъ навѣрно волосы стали бы дыбомъ на головѣ, если бы она могла видѣть это времяпрепровожденіе.
М-съ Сольсъ веселилась не меньше другихъ, но когда эта шумная ватага простилась и Джорджъ, проводивъ гостей до сѣней, вернулся поболтать вдвоемъ съ матерью, тогда для нея наступила самая счастливая часть вечера.
Джорджъ всегда говорилъ съ матерью о всѣхъ своихъ професіональныхъ дѣлахъ и успѣхахъ. Она была его единственною повѣренной, и онъ никогда не забывалъ какъ она ободряла и обнадеживала его при началѣ его карьеры. Онъ вообще не забывалъ ни обидъ, ни благодѣяній.
Онъ долго говорилъ. Имъ обоимъ было нипочемъ просидѣть половину ночи.
— Однако! воскликнулъ онъ когда часы пробили два, — я пріучаю тебя къ безпорядочному образу жизни, мать! А какъ ты думаешь, будутъ сегодня Миріамъ Моссъ сниться описи и неустойки? Она преинтересная скороспѣлка. Удивительно какъ рано развиваются Еврейки!
М-съ Сольсъ тревожно посмотрѣла на него. — Надѣюсь, ты не собираешься жениться на ней? спросила она. — Ты можешь составить гораздо лучшую партію, мой сынъ. Конечно Моссы богаты, я ничего не говорю, но я бы хотѣла для тебя титулованную жену. И ты не думай чтобы я стала тебѣ поперекъ дороги когда ты захочешь жениться; напротивъ, я хотѣла бы передъ смертью еще поняньчить внучатъ. Тебѣ пора устроиться, и я бы на твоемъ мѣстѣ непремѣнно взяла невѣсту изъ дворянской семьи. И можешь ей сказать отъ меня, добавила м-съ Сольсъ съ оттѣнкомъ нѣжности въ голосѣ, — что она будетъ счастливою женой, что это говоритъ твоя старая мѣщанка-мать и говоритъ не безъ причины.
Джорджъ засмѣялся и обнялъ ее. Эта ласка значила гораздо больше чѣмъ всѣ хорошенькія фразы и любезности сказанныя имъ въ этотъ вечеръ Миріамъ Моссъ.
— Та счастливая аристократка которой я соблаговолю бросить платокъ еще не появлялась на горизонтѣ, сказалъ онъ; — а когда она и появится, то не посмѣетъ поднимать передъ тобою свой аристократическій носикъ; никто не встанетъ между тобою и мною.
М-съ Сольсъ усиленно закивала головой, такъ что бриліантовыя подвѣски ея сережекъ закачались и засверкали огнями.
— Тѣмъ лучше для меня, мой мальчикъ! Но жены не такъ покладисты какъ матери, и ты не слишкомъ ручайся за нее.
— За женщину можно ручаться только пока ее видишь, не такъ ли, мать? сказалъ Джорджъ зѣвая, и мать его пристально посмотрѣла на него.
Быть-можетъ ей пришло въ голову что горизонтъ не такъ чистъ какъ онъ старается представить, и что не одна работа наложила за послѣднее время печать заботы и напряженной сосредоточенности на его лицѣ, по она была умна и ни о чемъ не спрашивала.
Послѣ этого Джорджъ перевелъ разговоръ опять на свои дѣла и простился съ нею когда свѣтъ зари сталъ уже проникать въ комнату.
— Покойной ночи, мой мальчикъ, сказала ему мать. — За то что ты такой хорошій сынъ, Господь долженъ благословить тебя.
У нея было какое-то смутное чувство что Провидѣніе чѣмъ-то обидѣло ея Джорджа.
Джорджъ непочтительно усмѣхнулся.
— Ты, кажется, считаешь за особенную честь для Господа Бога обязанность благословлять меня? сказалъ онъ.
Но все-таки онъ любилъ свою мать, и благословеніе ея не повредило ему. Въ концѣ-концовъ не могъ же онъ пойти и надѣлать глупостей изъ-за Мегъ, пока она такъ вѣритъ въ сына.
Придя къ себѣ домой онъ прямо подошелъ къ своему письменному столу и вынулъ изъ него маленькій рисунокъ акварелью вырванный когда-то изъ альбома Лоры.
— Я не могу позволять себѣ этого вздора, сказалъ онъ. — Я убью проповѣдника если оставлю тебя здѣсь.
Онъ разорвалъ портретъ пополамъ и сжегъ его надъ лампой, и это была, пожалуй, самая разумная вещь которую онъ могъ сдѣлать; впрочемъ Джорджъ рѣдко терялъ голову что бы ни творилось въ его сердцѣ.
ГЛАВА IX.
правитьКольдервельская ферма выстроена на краю «болотъ». Въ то время вокругъ нея со всѣхъ сторонъ лежали пустовавшія земли или, лучше сказать, обширныя соленыя болота заливавшіяся въ часы прилива водой, тихо проползавшей между густой осокой, въ которой тысячами гнѣздились дикія утки и квакали лягушки. Попадались тамъ и прѣсные ключи; ихъ присутствіе выдавали мягкая, нѣжно-зеленая травка, рѣзко отличавшаяся отъ буроватой пропитанной солью осоки, и глубокія темно-зеркальныя «окна» извѣстныя только дождю, вѣтру, да пугливой водяной птицѣ.
Сѣрыя стѣны одинокаго каменнаго зданія стояли какъ разъ въ упоръ всѣмъ четыремъ вѣтрамъ; прилегавшая къ нему пахотная земля была окопана глубокими канавами и обведена насыпью со всѣхъ сторонъ; единственная дорога черезъ болота вела прямо къ двери фермы и тутъ и кончалась, потому что дальше не было ни одного человѣческаго жилья.
Торпы жили здѣсь изъ поколѣнія въ поколѣніе. Они хвастались тѣмъ что ихъ никогда не трогала болотная лихорадка и что скотъ ихъ никогда не пропадалъ «во мху». Они издавна были извѣстны своими лошадьми, искусствомъ «править кости», время отъ времени проявлявшимся въ какомъ-нибудь изъ членовъ семьи, и какою-то упрямою своеобразностію, какимъ-то «норовомъ» который у перваго Торпа высказался въ выборѣ мѣста для дома. Молва говорила что изъ-за постройки дома у этого добраго человѣка была жестокая схватка съ болотнымъ бѣсомъ до той поры владѣвшимъ землею (особенность этого нечистаго духа составляла лошадиная голова). Но повидимому онъ въ конецъ одолѣлъ своего противника, потому что Кольдервельская ферма стоитъ до сихъ поръ и насчитывала себѣ уже 300 лѣтъ когда Маргарита, бывшая Маргарита Динъ, въ первый разъ познакомилась съ нею. Дочери были рѣдкостью на фермѣ. И въ этомъ отношеніи семья Торповъ представляла особенность: почти всѣ дѣти ея были мальчики, и тѣ немногія дѣвочки которыя отваживались открыть глаза въ этомъ «обуреваемомъ вихрями» домѣ, обыкновенно умирали не достигнувъ зрѣлаго возраста.
Отецъ Варнавы Торпа не имѣлъ сестеръ, и жена его не подарила ему ни одной дочери.
Въ молодости онъ былъ честолюбивъ и отличался отъ людей своей среды новыми идеями, болѣе обширнымъ образованіемъ и чѣмъ-то что въ юности очень походило на геніальность, а въ старости на сумашествіе, тѣмъ самымъ «чѣмъ-то» что постоянно отмѣчало кого-нибудь изъ членовъ каждаго поколѣнія этой семьи.
Всѣ думали что сыновья его попадутъ въ гимназію и подымутся до уровня «господъ», но ничего подобнаго не вышло. Напротивъ, средства семьи ухудшились, какой-то червь меланхоліи сталъ какъ будто подъѣдать Торпа, онъ потерялъ энергію и интересъ ко всему, и честолюбіе его куда-то схлынуло, точно тамъ за домомъ море въ часъ отлива.
Люди говорили что его подточили два несчастія: сначала смерть жены, потомъ несчастный случай со старшимъ любимымъ сыномъ оставившій его калѣкой на всю жизнь. Послѣ этихъ двухъ бѣдъ онъ и свихнулся.
Можетъ-быть это и было такъ, но вѣрнѣе что «свихнутость» была въ зародышѣ и раньше, что она родилась съ нимъ вмѣстѣ, такъ же какъ цвѣтъ его глазъ, форма головы, и что обстоятельства только ярче выразили ее.
Жена его умерла родами, и изъ его безумнаго страстнаго горя въ душѣ его выросло несправедливое, но непреодолимое чувство отвращенія къ невинной причинѣ ея смерти.
Томъ Торпъ няньчился со своимъ братишкой какъ умѣлъ и пряталъ его отъ глазъ отца. Варнава росъ крѣпышомъ и силачомъ, любителемъ всевозможныхъ деревенскихъ игръ и удовольствій, ненавистникомъ книгъ, шумнымъ и непокорнымъ ребенкомъ постоянно убѣгавшимъ изъ школы и ставившимъ розгу ни во что. Въ отроческіе годы это былъ мальчикъ съ бѣшенымъ характеромъ и добрымъ сердцемъ, никогда ни надъ чѣмъ не задумывавшійся и пользовавшійся всеобщею любовью, несмотря на нѣкоторую долю властолюбія и упрямства. Въ зрѣломъ возрастѣ онъ сдѣлался странникомъ по лицу земли и удивлялъ всѣхъ знавшихъ его раньше внезапностью и силою своего "обращенія ".
Пятнадцать лѣтъ прожилъ онъ такою жизнью, когда Маргарита Динъ узнала его.
Въ продолженіе этихъ пятнадцати лѣтъ онъ по временамъ пріѣзжалъ домой, повинуясь чувству тоски по родимымъ болотамъ и сильной, хотя ничѣмъ особеннымъ не выражавшейся, привязанности къ Тому.
Онъ всегда возвращался одинъ до того дня когда въ первый разъ привезъ свою жену.
Стоялъ конецъ октября. На югѣ деревья все еще красовались въ своемъ желтомъ и красномъ сіяніи, и въ мягкомъ воздухѣ слышалась прощальная ласка лѣта, но здѣсь на сѣверѣ зима уже вступила въ свои права и грубо прервала нѣжное разставаніе лѣта съ землей.
Нѣсколько жалкихъ корявыхъ деревьевъ стояли съ оборванною листвой и отъ постояннаго напора вѣтра совсѣмъ пригнулись къ стѣнѣ дома, между тѣмъ какъ безжалостный ураганъ свистѣлъ между ихъ жидкими сучьями и упрямо старался снести непокорную Кольдервельскую ферму.
Снаружи одинокій домъ казался холоднымъ и унылымъ, но сердце его, то-есть, веселая кухня въ которой сидѣли м-ръ Торпъ съ сыномъ, была тепла и даже жарка въ самыя холодныя ночи.
Человѣкъ рисовавшій планъ фермы сдѣлалъ кухню самою великолѣпною комнатой въ домѣ. Чопорная гостиная и даже столовая замѣчательная своимъ росписнымъ потолкомъ были ничто въ сравненіи съ кухней.
Кухня была вся оклеена дубомъ, просторна и уютна, съ краснымъ кирпичнымъ поломъ и исполинскимъ очагомъ передъ которымъ съ обоихъ угловъ стояли кресла.
Связки свѣчей, сушенаго лука и окорока ветчины свѣшивались съ балокъ. Хорошій старинный англійскій фарфоръ стоялъ на полкахъ дубоваго шкафа; мѣдная и оловянная посуда весело блестѣла при огнѣ.
Двѣ сальныя свѣчи горѣли на четыреугольномъ столѣ посреди комнаты. На одинъ конецъ стола были сдвинуты остатки ужина, другой былъ весь заваленъ книгами. Свѣчи бросали фантастическія темныя тѣни, но не мерцали несмотря на бушевавшій вѣтеръ: стѣны и плотно пригнанныя рамы дома служили имъ надежною защитой.
М-ръ Торпъ ходилъ длинными и неровными шагами взадъ и впередъ по комнатѣ. Его худыя тонкія руки были сложены за спиной, а голова выдавалась немножко впередъ.
Онъ былъ неловкій, худощавый, высокій человѣкъ, но держался до такой степени сутуловато что сразу нельзя было угадать его настоящаго роста; грудь его казалась впалой, а плечи совершенно круглыми. Платье висѣло на немъ какъ на вѣшалкѣ, а его шелковистая черная борода безпорядочно спускалась на старомодный жилетъ.
Его голубые глаза напоминали глаза его младшаго сына, но на этомъ ихъ сходство и кончалось, потому что у м-ра Торпа были тонкія и рѣзкія черты и темный цвѣтъ кожи. Лицо его было изящнѣе лица Варнавы который, очевидно, унаслѣдовалъ отъ матери бѣлизну кожи и свѣтлыя кудри, а также, вѣроятно, неспособность къ ученію и несокрушимое здоровье.
Томъ Торпъ сидѣлъ за столомъ передъ кучей книгъ; при свѣтѣ пылающаго камина тѣнь его плясала на стѣнѣ какъ жестокая живая карикатура дѣйствительности.
Онъ былъ искривленъ, горбатъ и вдобавокъ хромъ на одну ногу. Лицо его тоже казалось страннымъ и могло быть одинаково лицомъ молодаго человѣка и старика. На самомъ дѣлѣ Тому было сорокъ лѣтъ.
У него былъ очень высокій лобъ окаймленный блестящими черными волосами и каріе глаза съ зеленоватымъ оттѣнкомъ и необыкновенной величины зрачками, очень выразительные глаза, иногда свѣтившіеся чисто женскою кротостью, хотя вообще кротость не могла назваться отличительною чертой Тома. Ротъ говорилъ о сильныхъ и частыхъ страданіяхъ; линіи вокругъ него были глубоки, а губы плотно сжаты.
За другимъ концомъ стола съ видомъ оскорбленнаго достоинства, какъ будто каждый кусокъ становился у нея поперекъ горла, ужинала чопорная женщина пожилыхъ лѣтъ съ отпечаткомъ какого-то раздражительнаго жеманства на всей своей фигурѣ.
Когда она кончила, то встала съ подавленнымъ вздохомъ и сдѣлала видъ что хочетъ убирать со стола, но Томъ вскочилъ съ мѣста, громко захлопнулъ книгу, удивительно проворно заковылялъ вокругъ стола и взялъ изъ рукъ ея тарелки.
— Если ты дѣйствительно больше не будешь ѣсть, то я уберу ихъ, сказалъ онъ.
— Я не могу ѣсть, когда ты все время читаешь, а братъ ходитъ взадъ и впередъ какъ дикій звѣрь въ клѣткѣ, отвѣчала она дрожащимъ голосомъ. — Это хоть у кого отобьетъ охоту ѣсть!
— Да вѣдь не ты читаешь, такъ чего же тебѣ? отвѣчалъ Томъ. — Сиди за ужиномъ хоть три часа, тебѣ никто не мѣшаетъ. А теперь, если ты кончила, то я уберу.
Углы ея рта обиженно опустились книзу. — Меня еще никто не попрекалъ тѣмъ что я долго сижу за ѣдой, сказала она, — но, конечно, видѣть передъ собой человѣка который все время сидитъ съ книгой и даже не взглянетъ на то что ѣстъ, отнимаетъ всякій апетитъ. А если ты думаешь что я ѣмъ больше чѣмъ мнѣ полагается, Томъ, или…
— Слушай, тетка Тремнель, закричалъ на нее Томъ, — я никогда ничего такого не говорилъ. Что я, считаю твои куски, что ли? Если ты посмѣешь еще разъ заикнуться объ этомъ, то я заставлю тебя сейчасъ же доѣсть весь окорокъ.
При этихъ словахъ онъ схватилъ его и махнулъ костью по воздуху. М-съ Тремнель испугалась; она вообще боялась Тома и не понимала шутокъ. Она проворно убралась въ дальній уголъ комнаты и, вынувъ черный шелковый рабочій мѣшокъ, стала отводить свою душу за вязаньемъ какихъ-то зубчиковъ.
Томъ отставилъ немытую посуду и снова углубился въ чтеніе. Онъ чувствовалъ что если женской рукѣ позволить хоть разъ вмѣшаться въ ихъ безпорядочное хозяйство, то она не успокоится пока не произведетъ полнѣйшей революціи во всемъ.
— Насъ съ отцомъ выметутъ изъ кухни прежде чѣмъ мы успѣемъ оглянуться, разсуждалъ онъ, и попытки тетки Тремнель быть полезной въ домѣ каждый разъ кончались полнѣйшею неудачей.
Теперь она сидѣла и уныло вздыхала надъ своею работой, а Томъ по временамъ съ улыбкою посматривалъ на нее. Наконецъ онъ рѣшилъ что пора начинать мирные переговоры и только-что было открылъ ротъ, какъ раздался громкій стукъ въ дверь.
— Кто это можетъ быть въ такую пору? вскричала м-съ Тремнель. М-ръ Торпъ остановился и сталъ прислушиваться.
— Это, навѣрно, Варнава! воскликнулъ Томъ съ просвѣтлѣвшимъ лицомъ. Онъ схватилъ свои костыли и мигомъ очутился въ передней передъ тяжелымъ засовомъ входной двери.
Въ кухню донеслось сначала его радостное привѣтствіе: «Я такъ и думалъ что это ты!» потомъ какой-то удивленный возгласъ, послѣ котораго вошелъ и самъ Варнава, внеся за собой струю морознаго воздуха.
Вода капала съ его плаща и шляпы и оставляла маленькія лужи на красномъ кирпичномъ полу, но даже м-съ Тремнель не замѣчала этого. И она и м-ръ Торпъ съ изумленіемъ смотрѣли на третью фигуру, на тонкую блѣдную женщину съ коротко остриженными волосами, которая вошла вслѣдъ за братьями и молча остановилась въ дверяхъ.
— Отецъ, это моя жена, сказалъ Варнава Торпъ. — Я писалъ тебѣ о ней, но ты, вѣроятно, не получилъ моего письма. Ночь бурная, и она немножко устала.
Наступило минутное молчаніе; потомъ старый фермеръ выпрямился и протянулъ новоприбывшей руку съ привѣтливымъ достоинствомъ которое сдѣлало бы честь любому джентльмену въ странѣ.
— Добро пожаловать! сказалъ онъ. — Садитесь къ огню и отдохните, на дворѣ холодно.
Онъ не требовалъ въ эту минуту никакихъ объясненій. Это былъ его домъ, а она его гостья (и въ такую ночь, когда онъ собаки не выгналъ бы на улицу), и этого было довольно. Остальное все могло подождать.
Тетка Тремнель сгорала отъ любопытства, точно такъ же какъ и горбунъ, который къ тому же, кажется, былъ и не совсѣмъ доволенъ, но никто изъ нихъ не смѣлъ задать ни одного вопроса.
Тетка Тремнель отъ изумленія и неожиданности даже не рѣшалась двинуться съ мѣста. За то Томъ проворно засновалъ по комнатѣ съ мѣднымъ чайникомъ въ рукахъ и украдкою поглядывалъ на молодую женщину которая стояла передъ огнемъ и медленно разматывала тяжелый шерстяной платокъ который, наконецъ, упалъ къ ея ногамъ. Въ ней было что-то не человѣческое, что-то напоминающее тѣхъ эльфъ съ золотыми волосами и прозрачнымъ тѣломъ которыя пляшутъ по болотамъ и заманиваютъ несчастныхъ путниковъ на ихъ погибель.
Во при внимательномъ осмотрѣ это впечатлѣніе исчезло: его зоркіе глаза сказали ему что въ этой женщинѣ не было ничего похожаго на искусительницу; она не могла быть дурною, она никогда никого не обманула, но Боже мой! надо же было выбрать такую странную жену! Какія у нея крошечныя ручки и какъ тихо она стоитъ: не краснѣетъ, не сучитъ пальцами передника, вообще не выдѣлываетъ никакихъ штукъ которыя обыкновенно выдѣлываютъ женщины когда конфузятся или смущаются; стоитъ, серіозно смотритъ въ огонь и терпѣливо ждетъ.
Томъ заварилъ чай, нарѣзалъ толстыхъ ломтей хлѣба съ ветчиной и затѣмъ прямо обратился къ незнакомкѣ, нетерпѣливо желая услыхать звукъ ея голоса:
— Не присядете ли вы къ намъ? сказалъ онъ и вопросительно поглядѣлъ на брата, какъ будто желая узнать, ѣстъ ли и пьетъ ли его необыкновенная жена какъ простые смертные.
Варнава съ удовольствіемъ принялся за ѣду; жена его сѣла рядомъ съ нимъ и даже м-ръ Торпъ придвинулъ свой стулъ къ столу въ знакъ уваженія къ своей нежданной гостьѣ; самъ онъ давно поужиналъ.
М-съ Тремнель вынула свое шитье, хотя отъ возбужденія и не могла работать, а Томъ прихрамывалъ вокругъ стола, угощая Варнавину жену всѣмъ что могъ придумать.
Въ общемъ, принимая во вниманіе всю странность и неожиданность появленія Мегъ, семья Торповъ держала себя удивительно хорошо. Родной отецъ Мегъ не могъ проявить болѣе изысканной вѣжливости чѣмъ это сдѣлалъ отецъ проповѣдника. Мегъ ѣла свой ужинъ съ наружнымъ спокойствіемъ, хотя и не безъ внутренней дрожи. Она видѣла столько странныхъ сценъ и побывала въ столькихъ чуждыхъ ей мѣстахъ со времени своего разрыва съ прежнею жизнію что неловкость данной минуты не такъ удручала ее какъ удручила бы прежде.
Что же касается Варнавы, то онъ относился слишкомъ равнодушно къ чужому мнѣнію чтобы смущаться имъ; хоть онъ и очень любилъ родной домъ, но давно уже устроилъ свою жизнь по-своему, не отдавая семьѣ отчета въ своихъ поступкахъ.
Мегъ замѣтила что онъ глядѣлъ на брата спокойнымъ взоромъ свидѣтельствующимъ о взаимномъ пониманіи, но что съ отцомъ у него повидимому было мало общаго.
Тонкія и изящныя черты старика, такъ же какъ его сравнительно чистая и правильная рѣчь, удивили Мегъ, и она взглянула на него съ благодарностью, когда онъ сталъ разспрашивать ее объ ихъ путешествіи.
— Вы глотаете концы словъ, какъ настоящая лондонская жительница, замѣтилъ онъ улыбаясь, но про себя подумалъ что ее все-таки пріятно слушать.
— Я всегда проводила въ Лондонѣ большую часть года, отвѣчала Мегъ; — мы уѣзжали изъ города только въ іюлѣ.
— Почему? отрывисто спросилъ Томъ.
Мегъ смутилась и замолчала.
— Высшіе круги общества покидаютъ городъ съ закрытіемъ оперы, поучительно замѣтила тетка Тремнель. Она въ душѣ мучилась сомнѣніемъ, не была ли незнакомка прислугой въ богатомъ домѣ; ей очень хотѣлось чтобы это было такъ: она сама гонимая судьбой была одно время горничной "въ очень хорошей семьѣ " и знала что Торпы смотрятъ на нее нѣсколько свысока за это, а между тѣмъ чувствовала свое превосходство надъ ними въ смыслѣ хорошаго обращенія и изящества манеръ.
— Такъ то высшіе круги, а не мы, нелюбезно замѣтилъ ей Томъ и обратившись къ брату прибавилъ: — Я пойду приготовлю вамъ комнату; идемъ вмѣстѣ!
Варнава отодвинулъ стулъ и вышелъ вслѣдъ за братомъ.
М-ръ Торпъ тоже всталъ и снова принялся за свое обычное хожденіе по комнатѣ, прерванное появленіемъ его новой невѣстки. Она сидѣла и, вертя на тонкомъ пальцѣ обручальное кольцо, думала о томъ разказалъ ли теперь Варнава брату всю ея исторію и что объ ней думаетъ этотъ братъ. Случилось такъ что ей пришлось не долго оставаться въ неизвѣстности.
Стукъ костылей Тома снова раздался по каменному коридору. Онъ съ жаромъ говорилъ что-то и, дойдя до двери, громко произнесъ слѣдующее заключеніе: — Я, право, не знаю, кто изъ васъ былъ глупѣе, ты или она!
Такимъ образомъ Мегъ очутилась въ семьѣ Варнавы Торпа, и, сидя ночью одна въ своей комнатѣ, старалась разглядѣть въ окно широкія болота, къ которымъ ей предстояло привыкать, и чувствовала себя чужою въ чужой землѣ.
Два мѣсяца прошло съ тѣхъ поръ какъ она стала его женой по имени и эти два мѣсяца наложили на нее свою печать, печать такую глубокую что она казалась себѣ совсѣмъ другимъ неузнаваемымъ человѣкомъ.
Черты ея лица стали тоньше и острѣе, выраженіе глубже, румянецъ завялъ, а волосы она обстригла.
Они ходили изъ селенія въ селеніе; иногда она странствовала пѣшкомъ, иногда присаживалась на проѣзжую телѣгу, но никогда не жаловалась на усталость, боль или неудобства и повидимому жила проповѣдями проповѣдника.
Ея рвеніе превосходило его и горѣло какимъ-то пожирающимъ огнемъ. Она пѣла на митингахъ, она безтрепетно ходила за нимъ повсюду, она доходила до того что отдавала свой обѣдъ или ужинъ. И мужъ наблюдалъ за нею сначала съ удивленіемъ, потомъ съ возростающимъ безпокойствомъ, но все-таки не вполнѣ понимая съ какими новыми откровеніями добра и зла онъ поставилъ ее въ соприкосновеніе и съ какимъ отчаяніемъ она хваталась за свои религіозныя убѣжденія подобно ребенку, который, боясь темноты, испуганно хватается за руку отца.
Мегъ была не только невинна, но и гораздо менѣе знакома со зломъ чѣмъ всякая дѣвушка Варнавиной среды. Ея умъ чуть не помутился отъ наплыва новыхъ впечатлѣній, ужасъ отъ видѣннаго и слышаннаго нерѣдко не давалъ ей спать; а когда она и спала, то сонъ ея былъ такъ тревоженъ и полонъ такихъ тяжелыхъ сновидѣній что истомлялъ ее не хуже безсонницы. Все сверхъестественное было въ то время ей очень близко; она была счастлива только когда Варнава говорилъ или молился; она горѣла лихорадочнымъ рвеніемъ и худѣла съ каждымъ днемъ, а глаза ея становились все больше и печальнѣе.
Что же касается ея спутника, то онъ рѣшилъ «дѣлать все что можетъ» для дѣвушки которую назвалъ своею женой и которую думалъ водить съ собою и оберегать какъ меньшую сестру, но, по мѣрѣ того какъ дни шли за днями и недѣли за недѣлями, это «дѣланіе» для нея стоило все дороже и дороже его уму, сердцу и… даже карману!
Онъ былъ искуснымъ работникомъ и хотя ничто въ мірѣ не заставило бы его взять деньги за его «духовное врачеваніе», относительно другихъ услугъ онъ не былъ такъ щепетиленъ…
Онъ доставлялъ Маргаритѣ всѣ удобства какія могъ придумать, но тѣмъ не менѣе съ теченіемъ времени долженъ былъ съ безпокойствомъ сознаться что физическіе труды и лишенія бродячей жизни сказываются на ней и что онъ не знаетъ какъ этому помочь, что въ ея рвеніи есть что-то неестественное и тоже недоступное его пониманію.
Слѣдить за ней и замѣчать ея дѣйствія вошло у него въ обыкновеніе, но, привыкнувъ къ одинокой жизни, онъ дѣлалъ это молча. За всякое проявленіе его заботливости она благодарила его съ милою привѣтливостію которую унаслѣдовала отъ отца, но которая ему казалась исключительною принадлежностію этой дѣвушки и имѣла любопытное свойство заставлять его сердце усиленно биться.
Онъ очень огорчился, когда она обрѣзала себѣ волосы, а она удивилась тому что онъ это замѣтилъ. Въ тѣ дни она вообще удивлялась когда Варнава велъ себя какъ обыкновенный смертный.
Затѣмъ въ ихъ отношенія мало-по-малу вкралась перемѣна, какая-то натянутость, усиливавшаяся съ каждымъ днемъ, неустранимая, неуловимая и въ концѣ-концовъ невыносимая.
Первая замѣтила ее женщина, но старалась не видать ея. Она пѣла, молилась и работала съ возростающимъ усердіемъ, и безъ того изнуренная она налагала на себя непосильные труды; съ каждымъ днемъ она слабѣла и какъ будто радовалась этому. Можетъ-быть, въ глубинѣ души она чувствовала что это единственный выходъ изъ ожидавшаго ее впереди затрудненія.
Однажды вечеромъ послѣ долгаго дня пути это затрудненіе впервые ясно выступило передъ нею.
Они поздно пришли въ деревенскую гостиницу, и Мегъ, не могшая отъ усталости ѣсть, стала забавлять капризнаго ребенка сидѣвшаго около нея на скамьѣ.
Она рѣдко говорила съ незнакомыми людьми, но въ эту минуту почувствовала какое-то особенное непреодолимое отвращеніе ко всему окружающему. Жаркая накуренная комната, запахъ кушаній, стукъ ножей и вилокъ, безцеремонная манера мущинъ плевать на полъ, пошлый и громкій смѣхъ сидѣвшей возлѣ нея женщины, все это раздражало до боли. Она отчаянно боролась съ этимъ ощущеніемъ и нарочно болтала какъ можно больше и веселѣе съ ребенкомъ. Щеки ея горѣли отъ духоты стоявшей въ комнатѣ, глаза сверкали, губы улыбались ребенку. Малютка смотрѣлъ на нее съ разинутымъ ртомъ, мать его съ любопытствомъ, а отецъ, молодой механикъ, положилъ ножъ и вилку и старался привлечь вниманіе незнакомки на себя.
Вдругъ Мегъ вздрогнула: Варнава съ шумомъ отодвинулъ свой стулъ и положилъ руку на ея плечо.
— Если ты не хочешь ѣсть, то тебѣ нечего сидѣть здѣсь и болтать, сказалъ онъ ей. — Иди лучше наверхъ!
Его голосъ звучалъ нѣсколько хрипло, а лицо горѣло, хотя онъ никогда не пилъ ничего кромѣ воды.
Мегъ обернулась и посмотрѣла на него съ удивленіемъ, потомъ встала и вышла не сказавъ ни слова.
Въ сущности это былъ пустякъ, о которомъ не стоило ни думать, ни говорить, но когда она очутилась одна въ крошечной комнаткѣ, которую взялъ для нея на ночь Варнава, она закрыла лицо руками отъ невыразимаго чувства стыда и обиды.
Какое право имѣетъ этотъ человѣкъ такъ говорить съ нею и смотрѣть на нее ревнивыми глазами? Если бъ онъ въ своемъ качествѣ проповѣдника упрекнулъ ее въ нарушеніи любой изъ десяти заповѣдей, она бы не разсердилась! Но это, это что-то совсѣмъ другое.
Увы! эти думы ни къ чему не вели! Право она ему дала и право несомнѣнное.
Она чувствовала что не можетъ сидѣть на мѣстѣ; тишина этой комнаты вызывала въ ней еще сильнѣйшее безпокойство. Она надѣла шляпу и почти сейчасъ же сошла обратно внизъ.
Она нашла Варнаву на крыльцѣ; онъ услыхалъ или почувствовалъ ея приближеніе и обернулся къ ней въ ту же минуту. Въ отворенную ею дверь къ нимъ на мгновеніе донеслись шумъ и людскіе голоса, затѣмъ все стихло, они очутились одни лицомъ къ лицу съ тихой торжественной ночью, и гнѣвная досада Мегъ мгновенно улеглась.
— Ты опять уходишь? спросила она его, и онъ какъ-то смущенно отвѣтилъ что хочетъ идти навстрѣчу рабочимъ расходившимся съ Нотингамской фабрики.
— Тогда я тоже пойду, сказала Мегъ; — я буду вести пѣніе, да и вообще я люблю слушать когда ты говоришь.
Но въ первый разъ со времени ихъ знакомства онъ отказался отъ ея общества все съ тѣмъ же смущеннымъ, натянутымъ видомъ и не глядя на нее.
— Ты убиваешь свое здоровье, дитя мое; я не могу позволить тебѣ это.
На лицѣ Мегъ появилось то же выраженіе удивленнаго упрека которымъ она отвѣтила на его сожалѣніе объ ея обрѣзанныхъ волосахъ.
— Если я могу быть чѣмъ-нибудь полезна, сказала она, — то именно ты-то, ты меньше всѣхъ людей долженъ останавливать меня!
И вдругъ въ отвѣтъ на это Варнава вскочилъ съ мѣста и порывистымъ движеніемъ протянулъ фуки впередъ.
— Я меньше всѣхъ людей? именно я? вскричалъ онъ съ горькимъ смѣхомъ. — Маргарита, да развѣ я не созданъ тоже изъ плоти и крови, развѣ я не человѣкъ? Я не хочу чтобы ты изводилась и таяла! У Господа Бога довольно ангеловъ въ небѣ, я хочу удержать тебя для себя!
Мегъ въ ужасѣ постояла одну минуту съ широко раскрытыми отъ испуга глазами, потомъ повернулась и бѣгомъ бросилась назадъ по лѣстницѣ.
Онъ разбудилъ ее грубымъ толчкомъ и вернулъ ее на землю которая перестала быть «только дорогой къ небу». Въ томъ что случилось съ этою странной четой не было ничего удивительнаго и неестественнаго, но Мегъ, съ глазами вѣчно устремленными на звѣзды, никогда не предполагала возможности этого, и сердце ея сжалось.
На слѣдующее утро Варнава встрѣтилъ ее съ полнымъ самообладаніемъ.
— Вчера я говорилъ съ тобой такъ какъ не долженъ былъ говорить, серіозно началъ онъ, — и мнѣ стыдно этого, но все-таки, Маргарита, я сказалъ правду что дольше такъ жить нельзя; я не могу стоять и спокойно смотрѣть какъ ты изводишься и худѣешь у меня на глазахъ. Позволь мнѣ отвезти тебя къ моимъ и поживи немножко съ ними! Можетъ-быть, ты поправишься на фермѣ и какъ нибудь склеишь опять свою жизнь.
И Мегъ согласилась. Она рѣшила слушаться его, хоть онъ и упалъ со своего пьедестала и пересталъ быть для нея вдохновеннымъ пророкомъ. Да и что ей оставалось дѣлать?
Она чувствовала что «какъ-нибудь склеить» свою жизнь будетъ вещь мудреная и трудная, гораздо труднѣе чѣмъ приступомъ взять царство небесное, или умереть отъ недостаточной пищи и непосильной работы, но выбора у нея не было.
Теперь, сидя у окна, она перебирала въ умѣ все случившееся и, наконецъ, вспомнила послѣднюю фразу Тома. Послѣ всѣхъ ея тяжелыхъ мыслей ей стало даже смѣшно.
— Кто въ самомъ дѣлѣ былъ глупѣе? повторила она съ тихою улыбкой.
«Ну, что же дѣлать? можно быть глупой, но не зачѣмъ быть малодушной», рѣшила Мегъ. «Одинъ узелъ я разрубила, другой развяжу и переживу все это какъ умѣю».
ГЛАВА X.
правитьНо пережить было не легко.
Мегъ проснулась на фермѣ. Послѣ страннаго путешествія рядомъ съ проповѣдникомъ, послѣ дней странствія по доламъ и горамъ съ изнуреннымъ тѣломъ, но съ такимъ напряженно-восторженнымъ духомъ что, кажется, само второе пришествіе Сына Божія на пылающихъ облакахъ не удивило бы ея, послѣ того душевнаго опьяненія къ которому такъ склонны подобныя натуры, Мегъ пришла въ себя въ старомъ домѣ среди сѣверныхъ болотъ и начала съ какимъ-то отчаяніемъ стараться привыкать къ жребію выпавшему на ея долю.
Только она и чувствовала себя одинокой, потому что для Торповъ пріѣздъ въ домъ Варнавиной жены являлся скорѣе неожиданнымъ, по пріятнымъ развлеченіемъ.
Въ зимніе мѣсяцы дорога черезъ болота была почти непроходима.
Часто съ ноября до февраля маленькая крѣпость которую первый Торпъ отбилъ у болотнаго духа, а потомки его удержали за собою, оставалась предоставленною вполнѣ своимъ собственнымъ средствамъ.
Вѣроятно подъ вліяніемъ жизненныхъ условій сложились и семейныя черты характера. Торпы довольствовались другъ Другомъ.
Для нихъ на свѣтѣ жили три разряда людей: жили Торпы, жили гдѣ-то далеко за ними ихъ земляки и, наконецъ, жилъ весь остальной міръ, міръ «чужихъ», обладавшихъ плохимъ здоровьемъ, странными обычаями и сомнительною нравственностью. Варнавина жена была даже не сѣверянка и слѣдовательно почти чужая.
— Лучше всего было бы уложить ее въ хлопчатую бумагу и отправить назадъ къ ея роднымъ, объявилъ Томъ Торпъ. Но корабли были сожжены и возвратъ невозможенъ.
Изъ всѣхъ своихъ новыхъ родственниковъ Мегъ больше всѣхъ боялась Тома, меньше всѣхъ любила тетку Тремнель.
Жеманная старуха со своимъ жалобнымъ голосомъ и жгучимъ любопытствомъ, съ неловкими претензіями на «благородство». и пошлою неестественностью коробила ее больше чѣмъ грубоватые отецъ и братъ мужа. Тетка Тремнель забрасывала ее вопросами съ жадностью сплетницы истомившейся безъ новостей, и Мегъ сторонилась отъ ея приставаній какъ отъ уколовъ.
— Вамъ не пристало сидѣть въ кухнѣ, сударыня, сказала она Мегъ на другое утро послѣ ея пріѣзда и сейчасъ же повела ее въ гостиную, единственную безобразную и безвкусную комнату во всемъ домѣ.
М-съ Тремнель принесла свою работу и усѣлась тутъ же въ надеждѣ выпытать все что можно отъ этой необыкновенной племянницы, къ которой она пока еще не знала какъ отнестись. Имѣть родственницей «урожденную Динъ изъ Кента» было очень лестно, но и хороша же должна была быть эта Динъ! Сама м-съ Росельторпъ не могла бы живѣе чувствовать степени униженія, до котораго дошла Мегъ.
«Какъ могла она сдѣлать такую вещь?» мысленно повторяла м-съ Тремнель, но что-то неуловимое въ манерахъ гостьи, какое-то застѣнчивое достоинство сквозившее въ каждомъ ея шагѣ мѣшало м-съ Тремнель задать ей прямо этотъ вопросъ.
— Вамъ должно казаться у насъ очень странно, сударыня, начала она въ видѣ попытки; конечно, это совсѣмъ не то къ чему вы привыкли. Даже я нахожу моихъ родственниковъ неотесаными и грубыми; воображаю что должны чувствовать вы! Я слышала что вы росли совсѣмъ въ другой средѣ.
— Мнѣ случалось бывать въ гораздо болѣе глухихъ мѣстахъ чѣмъ это, сказала Мегъ, — а прошлое для меня умерло.
Глаза м-съ Тремнель сверкнули любопытствомъ: какъ ни подозрительна казалась ей Варнавипа жена съ ея короткими волосами и поношеннымъ платьемъ, но она несомнѣнно была «барыня», и прошлое ея обладало необыкновеннымъ обаяніемъ.
— Вашъ почтенный батюшка еще живъ? рискнула она спросить, и краска бросилась въ щеки Мегъ.
— О, да! я… я надѣюсь что да! вскричала она, но въ ту же минуту ей представилось что онъ можетъ умереть и быть похороненнымъ и что никто не дастъ ей даже знать объ этомъ, и сердце ея сжалось какъ въ холодныхъ тискахъ
Она поспѣшила перевести разговоръ на другіе предметы и, начавъ разспрашивать въ свою очередь тетку Тремнель, вызвала цѣлый потокъ сообщеній о семьѣ Торповъ вообще и о Варнавѣ въ частности, потокъ лишь изрѣдка отклонявшійся въ сторону Диновъ, имя которыхъ повидимому привлекало тетку Тремнель какъ медъ пчелъ.
Мегъ было странно слышать такой безцеремонно-семейный тонъ по отношенію къ Варнавѣ, и помимо ея воли личность его какъ человѣка выступала все рѣзче и яснѣе, а обликъ пророка становился туманнѣе въ ея глазахъ.
— Торпы всѣ такіе рѣшительные и увѣренные во всемъ, повѣствовала тетка Тремнель. — Я вышла въ отцовскую родню; отецъ у меня былъ вѣжливый, тихій, а мать была урожденная Торпъ. А мой покойный мужъ былъ изъ южной части Англіи. Я почти и не видалась съ Торпами, пока не овдовѣла. Послѣ этого, когда моя дочь начала подростать, Варнава сталъ часто бывать въ Л. гдѣ мы тогда жили, но Томъ и Лидія терпѣть другъ друга не могли. Я прежде ни за что не повѣрила бы что когда-нибудь буду жить здѣсь, да еще по приглашенію Тома, но видно родство всегда останется родствомъ, и надо правду сказать что Томъ добрый человѣкъ, особенно ко всѣмъ у кого есть горе. Этою весной я была больна и какъ-то разъ сидѣла одна-одинехонька; я вообще перестала любить народъ съ тѣхъ поръ какъ… съ тѣхъ поръ какъ она ушла отъ меня. Вдругъ входитъ Томъ Торпъ; я была такъ слаба и разстроена что даже вскрикнула отъ испуга, когда онъ отворилъ дверь. «Я пріѣхалъ за тобою, сказалъ онъ мнѣ; переѣзжай къ намъ; нельзя позволять тебѣ цѣлый день сидѣть одной и думать о собственныхъ похоронахъ!» У меня не хватило духа сказать нѣтъ, хотя теперь я почти раскаиваюсь въ этомъ, но ужь очень я тогда была одинока, а какъ ни говорите, мущина всегда кажется поддержкою, въ особенности если этотъ мущина Томъ или Варнава. Мальчикомъ-то я больше любила Варнаву и, по правдѣ сказать, никакъ не думала что онъ забудетъ… впрочемъ, вѣдь шестнадцать лѣтъ прошло съ тѣхъ поръ какъ онъ ухаживалъ за моею бѣдною Лидіей.
При послѣднихъ словахъ голосъ ея почти перешелъ въ шепотъ, и по лицу пробѣжала скорбная тѣнь. Мегъ, до сихъ поръ слушавшая ее разсѣянно, теперь съ участіемъ взглянула на нее.
— А она любила его? робко вымолвила она. Ея живая фантазія рисовала ей хорошенькую дѣвушку которую Варнава любилъ въ своей ранней юности, и горе матери сейчасъ же расположило къ ней ея мягкое сердце.
Однако м-съ Тремнель какъ-будто обидѣлась на этотъ вопросъ.
— У Лидіи и безъ Варнавы было много поклонниковъ, сказала она. Мегъ и не догадывалась о томъ, какъ обидно было наболѣвшему сердцу старухи что Варнава забылъ ея хорошенькую дочь и что кромѣ нея теперь никто не горюетъ о Лидіи.
— Когда онъ былъ мальчикомъ, ему ничего не стоило пробѣжать двѣнадцать миль до города для того чтобы поговорить съ нею, несмотря на то что за каждую отлучку изъ школы Томъ наказывалъ его хлыстомъ, продолжала м-съ Тремнель. — Но все это уже давно прошло и забыто и, можетъ-быть, мнѣ не слѣдовало и говорить объ этомъ именно съ вами.
— Отчего именно со мной? безхитростно спросила Мегъ и потомъ понявъ значеніе ея словъ покраснѣла и засмѣялась.
— Разумѣется, онъ сталъ совсѣмъ другимъ человѣкомъ со времени своего обращенія къ Богу, продолжалъ жалобный голосъ, — и я слышу что онъ дѣлаетъ удивительныя вещи; я только надѣюсь что вы убѣдите его брать деньги за свою врачебную помощь и исцѣленія: вѣдь теперь у него есть жена, а могутъ быть и дѣти, надо же объ этомъ подумать. Да и народъ будетъ выше ставить его и больше цѣнить если начнетъ платить ему. При вашихъ аристократическихъ связяхъ онъ могъ бы добиться очень многаго. Вѣдь это ваша сестра вышла замужъ за лорда Дорана, не правда ли?
— Боже мой! да неужели вы не хотите понять? съ внезапною силой воскликнула Мегъ. — Все это кончено, и я… я… больше не думаю объ этомъ.
— Извините пожалуйста, сударыня! Я не думала что это вамъ непріятно, сказала тетка Тремнель и надулась, а про себя рѣшила что Варнава далеко искалъ и не Богъ вѣсть что нашелъ.
Послѣ этого Мегъ отправилась на одинокую прогулку по болотамъ чтобы привесть въ порядокъ свои мысли и уложить нѣсколько призраковъ вызванныхъ болтовнею м-съ Тремнель. Можетъ быть, эти призраки и раньше были не такъ глубоко погребены какъ ей казалось.
Событія этого перваго дня на фермѣ навсегда остались живы въ ея памяти; не потому чтобъ они были замѣчательны сами по себѣ, а потому что первыя впечатлѣнія всегда врѣзываются особенно отчетливо.
Она вернулась, когда всѣ уже сидѣли за обѣдомъ. Трое работниковъ которые обѣдали вмѣстѣ съ хозяевами, хоть и на другомъ концѣ стола, обернулись и стали разглядывать ее съ безцеремоннымъ любопытствомъ. Томъ Торпъ замѣтилъ ей что она опоздала и что они почти кончили, но сказалъ это скорѣе для того чтобы сказать что-нибудь чѣмъ въ видѣ выговора. Въ серединѣ обѣда въ комнату вошелъ «дурачокъ Тимъ» и окончательно лишилъ Мегъ апетита.
Везя ногами идіотъ подошелъ къ столу и сѣлъ рядомъ съ нею непрошенный, но и непрогнанный, и Мегъ не могла скрыть дрожи отвращенія. Его безобразный огромный ротъ и косые лукавые глаза были ей невыразимо противны. Тимъ замѣтилъ ея движеніе и тотчасъ же возненавидѣлъ ее злобною безотчетною ненавистію низкой натуры. Онъ былъ одинъ изъ тѣхъ слабоумныхъ, которые, обладая значительною долей хитрости, нарочно притворяются идіотами когда это имъ выгодно. Онъ жилъ подаяніями всего околотка и жилъ хорошо, иногда забавляя хозяевъ шутовскими выходками въ награду за оказанное ему гостепріимство. У Торповъ онъ обыкновенно велъ себя прилично.
— Что съ вами? вдругъ спросилъ Томъ свою невѣстку. — Вамъ не нравится кушаніе, или вы не голодны?
— Да, благодарю васъ… то-есть, нѣтъ, очень правится, пробормотала Мегъ, не отводя глазъ отъ противнаго существа сидѣвшаго рядомъ съ нею и принимавшагося корчить ей гримасы каждый разъ, когда Томъ смотрѣлъ въ другую сторону.
— Зачѣмъ говорить неправду? сказалъ Томъ. — Вѣдь я же вижу что вы не можете ѣсть этого и знаю что вы не привыкли къ нашей ѣдѣ. Вотъ что, Тимъ! сбѣгай въ кладовую и принеси яйцо! Можетъ-быть, она съѣстъ его охотнѣе.
— Нѣтъ! пожалуйста не надо! вскричала Мегъ, чувствуя что никогда не возьметъ въ ротъ ничего что побывало въ рукахъ Тима. — Пирогъ очень вкусенъ, но я уже много ѣла.
Томъ нетерпѣливо нахмурился.
— Я не буду заставлять васъ ѣсть насильно, сказалъ онъ, — но зачѣмъ говорить что кушайье вамъ нравится, когда вы не можете проглотить куска, этого я не понимаю. Боже мой! я горжусь нашею стряпней, это вамъ подтвердитъ и тетка Тремнель, но я не требую чтобы всѣ соглашались со мной. Руки прочь, Тимъ! это что такое? крикнулъ онъ дурачку, который протянулъ грязную руку къ тарелкѣ Мегъ. Мегъ вздрогнула, вскочила и выбѣжала изъ кухни. Томъ Торпъ насмѣшливо и протяжно свистнулъ.
— Хорошо, нечего сказать! замѣтилъ онъ. — Убилъ бобра Варнава! Что мы теперь будемъ дѣлать съ барыней которая даже не можетъ сидѣть за однимъ столомъ съ нами?
— Признаюсь что это ея скитаніе по болоту мало напоминаетъ барыню, сказала тетка Тремнель.
— Ну, я кончилъ ѣсть. Скажите ей что я ушелъ! Можетъ-быть, она вернется и склюетъ еще нѣсколько крошекъ, добродушно сказалъ Томъ. — И вотъ что, тетка Тремнель: убѣди ты ее что я не такой людоѣдъ какимъ кажусь! Дѣло въ томъ что я такъ привыкъ жить одинъ съ отцомъ что забываю о своемъ уродствѣ и вспоминаю о немъ только тогда когда меня испугается какое-нибудь новое лицо.
По тетка Тремнель все еще дулась на Мегъ и объявила что вовсе не обязана «бѣгать за м-съ Торпъ».
Все это нельзя было назвать хорошимъ началомъ, и когда Варнавина жена оправилась отъ своего внезапнаго ужаса, то ей стало очень стыдно.
Она упрекала себя за свою брезгливость какъ за какое-то преступленіе, но не могла заставить себя вернуться въ кухню. Наружность Тома не внушала ей ни малѣйшаго отвращенія; его уродство было случайное и возбуждало къ нему только уваженіе и сочувствіе, но Тимъ казался ей какимъ-то ужаснымъ животнымъ сходство котораго съ человѣкомъ дѣлало его еще противнѣе.
Мегъ сѣла на широкій подоконникъ и, устремивъ глаза на сѣрое небо и сѣрое болото, старалась забыть мелочи этой неприглядной жизни. Она сидѣла, обхвативъ колѣна руками, и незамѣтно для себя начала тихонько напѣвать старинный пуритаискій военный гимнъ. Гимнъ былъ проникнутъ вдохновеніемъ упорной борьбы и какъ будто облегчалъ ея душу.
По срединѣ одной фразы она почувствовала чье-то постороннее присутствіе въ комнатѣ и оглянувшись увидала старика Торпа.
— Какой у васъ пріятный голосъ, дитя мое! сказалъ онъ ей. — Съ какимъ врагомъ вы боретесь? Вы пѣли такъ, какъ будто шли на смертный бой. Пойте, пойте пока совсѣмъ не справитесь съ нимъ.
Мегъ съ удивленіемъ посмотрѣла на старика, и въ сердцѣ ея вдругъ зашевелилось безотчетное чувство симпатіи и жалости къ нему.
— Я буду пѣть сколько вамъ угодно, сказала она и, начавъ съ новыми силами, пѣла до тѣхъ поръ, пока сумерки не спустились на землю; и старикъ все сидѣлъ и слушалъ.
Наконецъ, она вышла изъ своего уголка успокоенная и согрѣтая его ласковымъ присутствіемъ и подошла къ нему. Впослѣдствіи Варнавина жена выучилась очень искусно угадывать и предотвращать своимъ пѣніемъ приступы душевной тоски и унынія нападавшіе на м-ра Торпа, но въ этотъ первый вечеръ онъ помогъ ей такъ какъ никогда не сумѣлъ бы помочь болѣе сильный и веселый человѣкъ.
— Мнѣ стыдно идти въ кухню, робко сказала она; — я такъ глупо вела себя за обѣдомъ!
— Не умно! согласился онъ. — Что дѣлать! Вамъ, конечно, должно быть не совсѣмъ по себѣ у насъ. Ничего! за то теперь вы все-таки справились съ врагомъ. Пойдемте вмѣстѣ, дитя мое!
И они вмѣстѣ сошли въ кухню.
Варнава вернулся только вечеромъ; его цѣлый день не было дома. Глаза его сейчасъ же устремились къ камину у котораго сидѣла Мегъ, низко опустивъ голову и играя съ котенкомъ лежавшимъ у нея на колѣнахъ.
— Какъ здоровье отца? спросилъ онъ у Тома суетившагося у стола со скатертью въ рукахъ, вынутою единственно изъ вниманія къ новой родственницѣ.
— Благодаря твоей женѣ хорошо, отвѣтилъ Томъ; — она своимъ пѣніемъ заворожила его хандру, а я ужь боялся что намъ не миновать ея. Я готовъ простить вамъ вашу нелюбовь ко мнѣ, хоть она и доказываетъ вашъ дурной вкусъ, если вы только сумѣете подбодрять и развлекать отца, обратился Томъ къ Мегъ. — А, кстати, какъ намъ называть васъ? Не можете же вы вѣчно быть «Варнавиной женой»!
— Мое имя Маргарита, медленно проговорила Мегъ; — вѣроятно, такъ вы и будете звать меня?
— Зачѣмъ же, если это вамъ не нравится? возразилъ Томъ, чутко уловившій нотку нежеланія въ ея голосѣ. — Я ни одной женщины не назову по имени противъ ея воли. Не думайте больше объ этомъ. Сядете вы съ нами за столъ, Варнавина жена, или лучше побудете на безопасномъ разстояніи пока мы не кончимъ?
— Не обращай на него вниманія! Онъ иногда любитъ говорить вздоръ, улыбаясь сказалъ Варнава, и Мегъ на этотъ разъ была рада тому что широкія плечи мужа заслоняли ее отъ зоркихъ глазъ Тома.
Такимъ образомъ первый день на фермѣ пришелъ къ концу, а въ послѣдовавшіе за нимъ другіе длинные дни пріѣзжая мало-по-малу стала входить въ семью и сживаться съ нею, хотя все-таки оставалась для членовъ ея болѣе или менѣе чужою.
Она полюбила м-ра Торпа который отъ души жалѣлъ «маленькую барыню», чувствовала себя неловко въ присутствіи постоянно наблюдавшаго за нею Тома и очень мало видѣла человѣка бывшаго ея неразлучнымъ спутникомъ въ теченіе двухъ послѣднихъ мѣсяцевъ.
Обыкновенно Варнава возвращался только къ ночи и обмѣнивался съ нею лишь нѣсколькими словами. Между ними не произошло ничего похожаго на ссору, и Мегъ питала къ нему полное довѣріе; тѣмъ не менѣе она чувствовала какое-то стѣсненіе когда онъ былъ дома и, сидя въ кухнѣ на лавкѣ за починкой сѣтей, молча поглядывалъ на нее такимъ взоромъ который послѣ преслѣдовалъ ее.
Такъ прошло нѣсколько недѣль когда однажды случилось нѣчто возмутившее спокойную поверхность ихъ жизни и показавшее Мегъ обращикъ «Торповскаго характера» о которомъ ей говорила м-съ Тремнель.
Варнава Торпъ отлучался изъ дома на нѣсколько дней и возвращался пѣшкомъ на ферму. Подходя къ ней онъ ускорилъ шаги. Тупая боль безпокойства, никогда не покидавшая его во время отсутствія изъ дома, теперь смѣнилась тревожнымъ волненіемъ заставлявшимъ ускоренно биться его сердце. Вдругъ слабый отголосокъ крика долетѣлъ до его слуха; онъ вздрогнулъ и съ яростнымъ восклицаніемъ со всѣхъ ногъ пустился бѣжать по направленію къ фермѣ.
Томъ увидавъ его издали и удивляясь его бѣшеному бѣгу поспѣшилъ за нимъ, насколько это позволяла ему хромая нога, и явился пять минутъ спустя задыхаясь и сгорая отъ любопытства.
Проповѣдникъ стоялъ посреди кухни и держа лѣвою рукой за шиворотъ «дурачка Тима» билъ его правою. Тимъ позеленѣлъ отъ бѣшенства, страха и боли и вылъ какъ дикій звѣрь. Варнавина рука была не изъ легкихъ, и во всемъ что онъ дѣлалъ онъ проявлялъ избытокъ энергіи. Варнавина жена стояла прижавшись въ углу съ лицомъ бѣлѣе снѣга.
— Вотъ что! покойно сказалъ Томъ, — что бы Тимъ ни сдѣлалъ, я совѣтую тебѣ отложить конецъ этой расправы до того времени когда твоей жены не будетъ въ комнатѣ.
Въ ту же минуту къ Мегъ снова вернулся ея голосъ.
— Ради Бога выпусти его! Я только хочу чтобъ онъ ушелъ! крикнула она мужу, и при звукѣ ея голоса рука проповѣдника сейчасъ же опустилась.
— Хорошо, я больше не ударю его. Не смотри на меня такъ, Маргарита! Ему вовсе не такъ больно какъ онъ заслуживаетъ, сказалъ Варнава и однимъ движеніемъ кисти повернулъ идіота лицомъ къ себѣ.
— Если бы я захотѣлъ наказать тебя по заслугамъ, сказалъ онъ ему, — то у тебя не осталось бы ни одной кости цѣлой. Теперь я этого не сдѣлаю; но если ты когда-нибудь еще разъ посмѣешь испугать мою жену, то я задамъ тебѣ такъ что ты всю жизнь будешь помнить. Прочь отсюда! и не смѣть больше переступать порогъ этого дома!
Съ этими словами онъ разжалъ руку, и Тимъ задыхаясь бросился къ двери. На порогѣ ея онъ остановился и погрозилъ Варнавѣ кулакомъ.
— Я еще раздѣлаюсь за это съ тобой и съ твоею недотрогой-женой! кричалъ онъ. — Будьте вы оба прокляты! Тебя ждетъ бѣда, Варнава! Я всегда приношу несчастье тѣмъ кто тронетъ меня. Ты взялъ себѣ въ жены дѣвушку которая тебѣ не пара и которая всѣмъ своимъ существомъ чуждается тебя. Она тоскуетъ по своимъ роднымъ и уйдетъ къ нимъ. Она ихъ, а не твоя! А если ты попробуешь удержать ее, она возненавидитъ тебя. Ты можешь силою заставить мущину повиноваться тебѣ, но не заставишь женщину любить тебя. Она уйдетъ отъ тебя, а потомъ будетъ и еще хуже: я еще доживу до того дня, когда ты очутишься низко-низко и…
— Вонъ! крикнулъ Томъ, — не то ты самъ «очутишься низко-низко» черезъ полсекунды.
Тимъ убѣжалъ, но братья смотрѣли другъ на друга съ тревожнымъ чувствомъ: оба, какъ уроженцы сѣвера, были не чужды суевѣрія.
— Да, это не къ добру! сказалъ Томъ; — юродивыхъ трогать не хорошо. Напрасно ты связывался съ нимъ, Варнава!
— Онъ еще счастливо отдѣлался, мрачно отвѣчалъ тотъ; — въ прежнее время я не выпустилъ бы его такъ скоро. Но, сказалъ онъ вдругъ перемѣнивъ тонъ, — я перепугалъ свою бѣдную птичку чуть ли не больше этой гадины!
Онъ повернулся къ Мегъ все еще стоявшей въ углу и спросилъ:
— Какимъ образомъ ты осталась съ нимъ вдвоемъ?
— Твой отецъ и м-съ Тремнель уѣхали сегодня въ городъ, начала Мегъ прерывающимся голосомъ. — Томъ думалъ что я уѣхала съ ними, но у меня болѣла голова и я осталась. Я не сошла къ обѣду потому что знала что Тимъ здѣсь, но послѣ обѣда я слышала какъ онъ вышелъ съ Томомъ и думала что могу быть покойна. Онъ прокрался обратно когда я была въ кухнѣ.
Она снова вздрогнула, а Варнава безсознательно сжалъ кулаки.
— Развѣ ты имѣла причины бояться его и прежде? глухо спросилъ онъ ее.
— Я знаю что это было глупо съ моей стороны, сказала Мегъ; — онъ только строилъ мнѣ гримасы, да разъ собирался меня ущипнуть за спиной Тома, но я знала что онъ не въ своемъ умѣ и не хотѣла поднимать изъ-за этого исторіи. О, Варнава, пожалуйста перестань говорить объ этомъ и постараемся забыть это!
— Мнѣ очень жаль что это случилось, сказалъ Томъ съ любопытствомъ слѣдя за выраженіемъ лица брата. — Ты, кажется, желалъ бы въ эту минуту снова быть «не обращеннымъ» чтобъ имѣть право свернуть ему шею? Но, продолжалъ онъ быстро перевернувшись на костылѣ, — вы не находите что вы все-таки были дурочкой, Варнавина жена? Зачѣмъ вы мнѣ ничего не сказали? За это время вы могли узнать меня настолько чтобы повѣрить что я не дамъ васъ въ обиду этому негодяю.
— Я боялась что вы скажете что я веду себя какъ барыня и воображаю себя не такою какъ вы всѣ.
Томъ громко засмѣялся.
— Для этого не требуется много воображенія, замѣтилъ онъ.
Маргарита тоскливо смотрѣла на дверь и, казалось, ждала удобной минуты чтобъ уйти.
— Я сейчасъ оставлю тебя въ покоѣ, сказалъ Варнава, — но прежде обѣщай мнѣ одну вещь: если тебя въ другой разъ будетъ тревожить что-нибудь, а меня не будетъ дома, то ты скажешь объ этомъ Тому? Иначе мнѣ покоя не будетъ отъ мысли что съ тобой что-нибудь случилось.
Онъ говорилъ настойчиво, и Мегъ задумалась на минуту, но потомъ краска бросилась ей въ лицо, и она рѣшительно покачала головою; она уже и такъ обѣщала этому человѣку больше чѣмъ могла сдержать.
— Мнѣ не хотѣлось бы обѣщать этого, сказала она. — Конечно, если ты находишь что я должна, я обѣщаю, потому что ты имѣешь право требовать отъ меня что угодно, но самой мнѣ бы не хотѣлось.
Томъ нетерпѣливо заворчалъ; Варнава поднялъ палку которую сломалъ о плечи Тима и повернулся къ выходной двери.
— Дѣлай какъ знаешь, отвѣчалъ онъ; — плохія времена настанутъ для насъ обоихъ когда я примусь приказывать тебѣ потому что имѣю на то право.
Какъ только дверь захлопнулась за нимъ, изъ устъ Тома вырвалось проклятіе.
— Да что вы хотите? чтобъ онъ былъ сдѣланъ изо льда? вскричалъ онъ. — Отчего вы ему не сказали ни одного добраго слова или не поцѣловали его? Честное слово, я удивляюсь Варнавину терпѣнію съ вами. Если бы вы были моею женой…
— …То что бы вы сдѣлали? сказала Мегъ внезапно сверкнувъ своими сѣрыми глазами. — Били бы меня? Я видала мужей которые дѣлаютъ это; я думаю что съ теченіемъ времени это должно оказать свое дѣйствіе.
— Ого! наконецъ-то мы выбили искорку изъ кремешка. Слава Тебѣ, Господи! вскричалъ Томъ. — Но вы составили себѣ недурное мнѣніе о насъ! Да, правда, кто знаетъ на какія звѣрства я пустился бы, если бы милосердое Провидѣніе не позаботилось отнять у меня возможность жениться.
Однако, когда Мегъ сошла на другой день внизъ блѣднѣе и застѣнчивѣе обыкновеннаго, онъ протянулъ ей руку съ ласковой усмѣшкой.
— Лучше давайте жить дружно, Варнавина жена, сказалъ онъ; — можетъ-быть, со временемъ вы исправите наши манеры.
— Я не должна была сердиться, быстро сказала Мегъ, чуткая ко всякой ласкѣ. — Я сама была виновата и должна была послушаться мужа.
— О, милая моя, этого у васъ хоть отбавляй! вскричалъ Томъ. — Если бы вы немножко меньше слушались его и немножко больше любили, то Варнава не сталъ бы пенять на такую перемѣну и, можетъ-быть, пожилъ бы немножко подольше въ родномъ домѣ.
Послѣдній намекъ опять заставилъ Мегъ содрогнуться отъ того полу-виновнаго, полу-испуганнаго и ужасно мучительнаго чувства которое по временамъ находило на нее.
Послѣ обѣда въ этотъ день она пошла съ проповѣдникомъ за нѣсколько миль въ одну деревушку. Она давно не сопровождала его, и ей было странно опять очутиться съ нимъ вдвоемъ.
Болота были покрыты снѣгомъ; кое-гдѣ торчала сѣрая померзшая осока, да зловѣще чернѣли пруды соленой воды.
Проповѣдникъ шелъ крестить ребенка родившагося въ одной изъ крошечныхъ деревянныхъ хижинъ лѣпившихся какъ грибы у небольшой ольховой рощи.
Варнава и Маргарита шли, оставляя за собою по снѣгу длинный рядъ двойныхъ слѣдовъ. Мегъ безпрестанно оглядывалась на нихъ какъ будто приколдованная къ нимъ.
Мегъ замѣтила что самый обрядъ крещенія вызвалъ только одно любопытство въ присутствующихъ, но когда Варнава вышелъ на улицу и сталъ проповѣдывать, то, конечно, по обыкновенію увлекъ всѣхъ своихъ слушателей.
Мегъ стояла въ сторонѣ и наблюдала.
Дюжина мущинъ и женщинъ окружавшихъ Варнаву принадлежали къ самому грубому типу, какой ей случалось видѣть; всѣ они были чахлые, желтые, малорослые отъ болотной лихорадки и нездоровой жизни. И несмотря на это многіе были тронуты до слезъ его рѣчью. «Много ли они понимаютъ изъ того что слышатъ?» думала Мегъ, «и что на нихъ дѣйствуетъ: смыслъ ли словъ Варнавы, или его необъяснимое личное вліяніе? А эта „власть отъ Бога“, отъ Бога ли она на самомъ дѣлѣ, или таится въ немъ самомъ, то-есть, въ его неуклонной твердости и необыкновенной физической силѣ? Что направило теченіе его жизни въ это русло и что», ея глаза снова обратились на рядъ двойныхъ слѣдовъ, «Боже мой, что изо всего этого выйдетъ въ теченіе долгихъ лѣтъ которыя лежатъ передъ нами?»
Когда они шли домой, стало очень холодно и сѣрый туманъ покрылъ болота. Родившись и выросши на болотахъ Варнава зналъ ихъ вдоль и поперекъ и могъ ходить по нимъ съ завязанными глазами, но Мегъ замѣтила что въ такую погоду путникъ безъ провожатаго можетъ утонуть въ одномъ изъ оконъ.
— Только дикія утки съ крикомъ взлетятъ надъ водой и конецъ всему! сказала она.
— Не говори этого, Маргарита! вскричалъ съ болѣзненнымъ ужасомъ Варнава, — и никогда не гуляй здѣсь одна безъ меня! Не будешь?
Маргарита стала его успокоивать, но онъ какъ будто плохо вѣрилъ ея словамъ; видно было что случай съ Тимомъ очень напугалъ его. Частью для того чтобъ отвлечь его отъ этихъ мыслей, частью изъ любопытства Маргарита задала ему одинъ изъ вопросовъ пришедшихъ ей въ голову во время его проповѣди.
Варнава покраснѣлъ до корня волосъ.
— Бываютъ вещи о которыхъ трудно говорить, сказалъ онъ. — Господь знаетъ гдѣ нашелъ меня. Но, продолжалъ онъ помолчавъ минуту, — если тебѣ это интересно, Маргарита, я разкажу тебѣ.
И онъ началъ свою повѣсть поминутно останавливаясь и прерываясь. Видя усилія которыхъ ему стоилъ этотъ разказъ, Мегъ пожалѣла что задала неосторожный вопросъ и въ то же время была тронута до глубины души его готовностію удовлетворить ея желаніе.
— Когда я былъ мальчикомъ, отецъ не могъ выносить моего вида, простодушно признавался онъ. — Ему было горько видѣть меня прямымъ и здоровымъ въ то время какъ Томъ, стоившій дюжины такихъ мальчишекъ какъ я, былъ согнутъ какъ дуга. Вотъ почему я и принялся убѣгать къ теткѣ Тремнель при всякой возможности. Однако Томъ непремѣнно хотѣлъ чтобъ я учился и каждый день посылалъ меня въ школу черезъ болото до тѣхъ поръ, пока я не отбился отъ рукъ. Я убѣжалъ изъ дома когда мнѣ минуло 16 лѣтъ и поступилъ на корабль ходившій съ грузомъ апельсиновъ. Вотъ по возвращеніи-то моемъ изъ моего перваго плаванія я и полюбилъ дочь тетки Тремнель.
— Я знаю, сказала Могъ чуть слышно, — тетя Тремнель мнѣ говорила.
Наступило долгое молчаніе, и потомъ Варнава коротко сказалъ:
— Она ушла изъ дома къ другому. Я отправился за нею; его я хотѣлъ убить, а безъ нея я жить не могъ. Я зналъ что онъ пріѣзжалъ изъ Лондона. Я поѣхалъ туда и цѣлые дни ходилъ по улицамъ отыскивая ее. Иногда мнѣ хотѣлось задушить ее, иногда поцѣловать, но его я рѣшилъ убить во всякомъ случаѣ. Я такъ тосковалъ по открытому полю въ этомъ проклятомъ городѣ что иногда ночью принимался во снѣ колотить кулаками въ стѣну надѣясь пробить ее и снова увидать міръ Божій.
Это былъ какой-то кошмаръ, настоящій адъ! Но я еще когда-нибудь побываю тамъ, и тамъ есть души жаждущія спасенія. Это ужасное мѣсто, Маргарита: самый воздухъ Лондона дышитъ беззаконіемъ! Я задыхался тамъ. Наконецъ я напалъ на слѣдъ ея и нашелъ ее мертвой; я засталъ ее въ гробу.
Ее похоронили среди огромнаго множества могилъ; не помню какъ зовутъ это мѣсто. Я, какъ евангельскій бѣсноватый, спрятался между гробницами, боясь что меня найдутъ и выведутъ; а когда на ночь заперли ворота, я выползъ и сѣлъ на ея могилѣ.
Слой жидкой грязи оледенѣлъ за ночь, но мнѣ было не холодно, а жарко, и я все думалъ о томъ, чувствуетъ ли она сквозь землю мое присутствіе. Мнѣ казалось что она должна чувствовать. Я пробылъ съ нею всю ночь, потому что она всегда боялась темноты, а когда насталъ день, я увидалъ Господа. Онъ шелъ по могиламъ. Сначала я не узналъ Его. Сквозь желто-красный туманъ Онъ казался мнѣ неясною тѣнью, но Онъ назвалъ меня по имени: «Варнава, Варнава!», и моя душа встрепенулась; и Онъ подошелъ ближе, и сталъ у ея могилы, и коснулся меня; и діаволъ отошелъ отъ меня: я всталъ чтобъ идти за Нимъ и чтобы звать къ Нему всѣхъ кого я встрѣчу до послѣдняго дня моей жизни.
Разказывая свою исторію Варнава скоро и взволнованно дышалъ. Для него она была такъ же несомнѣнна и реальна какъ земля по которой они шли.
Но спустя минуту онъ успокоился и съ улыбкой посмотрѣлъ на Мегъ.
— Никто не знаетъ этого кромѣ Него и тебя, сказалъ онъ, — и никто не узнаетъ! Я разказалъ тебѣ, моя голубка, потому что ты спросила, но не смотри такъ печально: это было шестнадцать лѣтъ тому назадъ и слава Богу что было!
Слезы стояли на глазахъ его спутницы: она была и тронута, и смущена.
— Но я позвалъ тебя съ собою не для того чтобы разказать тебѣ это, сказалъ помолчавъ Варнава. — Мнѣ надо сказать тебѣ что-то другое, Маргарита.
Онъ устремилъ глаза въ даль и заговорилъ тѣмъ упрямо рѣшительнымъ тономъ который уже начала узнавать Мегъ.
— Я оставлю тебя здѣсь, а самъ пойду въ Лопкомбъ и вѣроятно пробуду тамъ мѣсяца два, три. Тамъ открылась черная горячка, и я боюсь что имъ придется плохо. На прошлой недѣлѣ заболѣли еще три дома, а болѣзнь только начинается. Я знаю что это значитъ и, можетъ-быть, смогу быть чѣмъ-нибудь полезенъ. Докторъ заболѣлъ и умеръ одинъ изъ первыхъ и всѣ въ безумномъ страхѣ. Я хочу идти сегодня какъ только доведу тебя домой. Я очень боюсь оставлять тебя одну, Маргарита, послѣ того какъ этотъ негодяй…
— Хочешь я пойду съ тобою? тихо сказала Мегъ. — Я не боюсь никакихъ болѣзней. Позволь мнѣ идти!
— Ты рада что я ухожу, или нѣтъ? вдругъ спросилъ Варнава. Онъ положилъ ей руки на плечи и смотрѣлъ прямо въ лицо. — Нѣтъ! сказалъ онъ, — я не возьму тебя! Прости меня, Господи, но подвергать тебя опасности, выше силъ моихъ. А теперь вотъ что: я хочу отдать тебѣ то что я скопилъ. Возьми! мнѣ жаль что это такъ мало, но все-таки тебѣ будетъ легче чувствовать себя независимой. Протягивай руки, моя голубка!
— О, Варнава, какъ это тяжело! грустно сказала Мегъ. — Я ни за что бы не взяла твоихъ денегъ если бы могла!
— Не лишай меня радости работать на тебя! сказалъ онъ. — Мнѣ кажется я сошелъ бы съ ума если бы не могъ для тебя дѣлать хоть этого. Я постараюсь на будущій годъ сберечь побольше. До сихъ поръ я никогда не откладывалъ денегъ, потому что никогда не думалъ жениться.
Они стояли уже въ виду фермы, и Варнава протянулъ ей руку въ знакъ заключенія ихъ разговора.
— По крайней мѣрѣ я не буду тебѣ надоѣдать, сказалъ онъ; — я не могу жить здѣсь, пока ты не полюбишь меня немножко больше; но за то смотри, береги себя! Меня не будетъ, смотрѣть за тобою будетъ некому.
— Ты напрасно боишься, сказала Мегъ. — Повѣрь что со мною ничего не случится; обыкновенно умираютъ тѣ чья жизнь имѣетъ цѣну, а я, вѣроятно, доживу до глубокой старости.
Послѣднія слова вырвались у нея почти безсознательно, и она поняла жестокость ихъ только когда увидала что Варнава вздрогнулъ какъ отъ удара.
— Неужели ты такъ несчастна? сказалъ онъ; — а я готовъ душу отдать за тебя. Малютка моя, что же бы мнѣ сдѣлать? Если на свѣтѣ есть что-нибудь что тебѣ можетъ быть пріятно, я добьюсь этого какъ-нибудь. Я былъ бы радъ заболѣть и умереть горячкой, если бы тебѣ отъ этого стало лучше, но что проку говорить о смерти когда главная задача въ томъ какъ прожить? Да, я знаю что даже и теперь пугаю тебя; я люблю тебя гораздо больше чѣмъ ты желаешь, но, Маргарита, неужели же у тебя нѣтъ ни капли чувства ко мнѣ?
Мегъ закрыла лицо руками.
— Не надо, не говори! вскричала она. — Я сознаю свою вину, но я не могу любить такъ какъ ты говоришь, не могу! Я вижу что наша жизнь никуда не годится вся, отъ начала до конца, и знаю что виновата я одна!
Варнава быстрымъ движеніемъ откинулся назадъ.
— Стыдъ и позоръ мнѣ! сказалъ онъ. — Я не хотѣлъ говорить этого. Забудь объ этомъ, малютка. Да, мнѣ дѣйствительно пора уходить! Смотри, я ухожу. Да не плачь же такъ, голубка моя! Взгляни на меня разочекъ: я не могу такъ оставить тебя. Мнѣ стыдно что я заставилъ тебя плакать.
— Я не буду тосковать, сказала она; — и расплакалась я вовсе не о себѣ.
— Прощай! твердо сказалъ проповѣдникъ; — но мнѣ не надо сожалѣнія, малютка; я не хочу чтобы ты тратила на меня свои слезы. Погоди, мы еще не покончили другъ съ другомъ.
Съ этими словами онъ повернулся и пошелъ по другому направленію. Онъ былъ радъ предстоящей тяжелой работѣ: послѣ мучительныхъ усилій разрѣшить загадку жизни борьба со смертью казалась ему отдыхомъ.
ГЛАВА XI.
правитьЛопкомбское кладбище соприкасается съ садомъ священника и лежитъ на склонѣ холма. На вершинѣ холма стоитъ церковь со своею приземистою четыреугольною колокольней, затѣмъ идетъ «Божья нива», кладбище, на которомъ чуть не половина могилъ отмѣчена цифрами этого грознаго года, затѣмъ еще ниже стоятъ дома священника и доктора и, наконецъ, совсѣмъ подъ гору спускается деревня съ расходящимися въ разныя стороны неправильными улицами.
Въ одинъ майскій полдень священникъ стоялъ у могилы своего старшаго сына.
Въ день появленія на свѣтъ этого сына кладбище было покрыто бѣлымъ снѣгомъ и насчитывало гораздо меньше могилъ, и когда священникъ шелъ въ церковь, встрѣчный народъ ласково кланялся и улыбался ему, спрашивая его о здоровьѣ его «доброй хозяйки». Теперь «добрая хозяйка» тоже спала рядомъ со своимъ мальчикомъ, такъ же какъ и двѣ малютки дочери, и священникъ остался одинъ на свѣтѣ съ сердцемъ высохшимъ какъ песчаная земля на могилѣ.
Онъ читалъ слова священнаго обряда твердымъ голосомъ. Кто онъ такой чтобы жаловаться въ годину посѣщенія гнѣва Господня?
«Господь далъ, Господь и взялъ. Буди благословенно имя Господне!»
Могилу зарывалъ Варнава Торпъ, потому что могильщикъ умеръ. Проповѣдникъ и священникъ исполняли теперь почти всѣ обязанности. Когда ихъ дѣло было сдѣлано, онъ подалъ Варнавѣ руку черезъ могилу.
— Благодарю васъ, сказалъ онъ. — Мои руки старятся. Не будь васъ, намъ пришлось бы дѣлать такъ какъ дѣлали во время чумы. Это уже четвертый сегодня. Теперь зайдите ко мнѣ, поѣшьте и отдохните. Мертвые могутъ обойтись и безъ насъ, а вамъ нужны силы для живыхъ.
И Варнава пошелъ за нимъ внизъ по дорожкѣ къ его дому.
Въ это горькое время никто даже не удивлялся странности этого союза, хотя раньше всѣ знали что м-ръ Багшотъ терпѣть не можетъ дисидентовъ, такъ же какъ виговъ и лгуновъ.
Священникъ былъ небольшой, худощавый человѣкъ съ ясными глазами и здоровымъ цвѣтомъ лица, любитель книгъ, хорошій знатокъ вина, но отнюдь не эпикуреецъ, вообще здравомыслящій человѣкъ съ добрымъ запасомъ здраваго смысла; онъ никогда не предавался слишкомъ усерднымъ размышленіямъ о вопросахъ духа, а просто читалъ изъ года въ годъ однѣ и тѣ же проповѣди и благодушно крестилъ, вѣнчалъ и хоронилъ своихъ прихожанъ за послѣднія тридцать лѣтъ.
Теперь, въ это смутное время, онъ продолжалъ читать тѣ же проповѣди до тѣхъ поръ, пока у него не осталось слушателей; тогда онъ заперъ церковную дверь и положилъ ключъ въ карманъ, замѣтивъ только при этомъ что у него и такъ довольно дѣла съ напутствіемъ умирающихъ и погребеніемъ умершихъ и что народъ правъ: когда говоритъ Самъ Господь, то нечего пояснять Его слова.
Вмѣсто него на открытомъ воздухѣ проповѣдывалъ Варнава Торпъ когда ему было время. Онъ также молился у постели умирающихъ и, какъ мы видѣли, зарывалъ покойниковъ. Нѣсколькихъ больныхъ онъ спасъ. Впрочемъ, крестьяне приписывали всякій случай выздоровленія его посредничеству, и онъ дѣйствительно былъ каменною стѣной какъ въ смыслѣ нравственной, такъ и физической силы. Весьма возможно что его вліяніе и предотвратило нѣсколько смертныхъ случаевъ, потому что со дня его первой проповѣди трактиры и кабаки опустѣли.
Паническая разнузданность, съ которой не могъ справиться священникъ, уступила мѣсто религіозному «обновленію», котораго онъ тоже сначала не одобрялъ; но вскорѣ онъ помирился съ Варнавой. Проповѣдникъ могъ быть невѣжественнымъ фанатикомъ, но онъ рисковалъ своею жизнію охотно и ежечасно, а священникъ зналъ цѣну хорошимъ людямъ и силу добраго примѣра. Такимъ образомъ они очутились съ Варнавой Торпомъ плечомъ къ плечу и стали неуклонно работать вмѣстѣ предъ лицомъ смерти, какъ будто иначе и быть не могло. И когда одинъ за другимъ умерли дѣти и жена священника и онъ доказалъ что онъ былъ за человѣкъ, то проповѣдникъ задумался и задалъ себѣ вопросъ: неужели всѣ сонные и равнодушные священники, которыхъ онъ привыкъ презирать, обладаютъ такою неистощимою глубиной мужества? Онъ подумалъ также о своей собственной женѣ и проникся къ своему сотруднику такимъ уваженіемъ которое рѣдко испытывалъ къ кому бы то ни было.
Священникъ отперъ чугунную калитку ведшую въ его садъ и оглянулся на поднимавшееся въ гору кладбище.
— Если такъ пойдетъ дальше, то скоро кладбище будетъ полнѣе деревни, замѣтилъ онъ.
Розы въ саду путались и переползали черезъ дорожки, всѣ цвѣты страдали отъ недостатка ухода. М-ръ Багшотъ машинально вынулъ ножикъ чтобы подрѣзать ихъ; онъ всегда гордился своимъ садомъ и имѣлъ на то полное право, но теперь, срѣзавъ розы, онъ бросилъ ихъ въ кучу за кусты. Къ чему было ихъ захватывать? Его жена любившая розы больше не нуждалась въ нихъ, хотя въ душѣ священникъ и сомнѣвался чтобы всѣ розы рая (если только въ раю онѣ есть) могли замѣнить ей ея родныя розы сорванныя его рукой, потому что она очень любила и ихъ, и его.
Онъ самъ принесъ своему гостю хлѣба и мяса, потому что кухарка ушла домой, нянька плакала въ опустѣвшей дѣтской, а горничная умерла.
Варнава ѣлъ безъ особеннаго апетита: напряженіе начинало сказываться и на немъ. Унылый домъ давилъ его, а чужое горе и сознаніе что онъ не можетъ облегчить его дѣлали его несчастнымъ.
М-ръ Багшотъ стоялъ прислонясь спиной къ камину и задумчиво смотрѣлъ на проповѣдника.
Ему странно было подумать что весь этотъ ужасъ который онъ теперь переживаетъ, который составляетъ единственное изъ ряда вонъ выходящее событіе всей его жизни и который отнялъ у него все что въ ней было сладкаго, является, вѣроятно, однимъ изъ многихъ событій пережитыхъ этимъ младшимъ его братомъ, жизнь котораго по крайней мѣрѣ лѣтъ на тридцать короче его жизни, но въ десять разъ богаче опытомъ и впечатлѣніями.
— Вы, должно-быть, много повидали на своемъ вѣку, замѣтилъ онъ. — Надо полагать что когда все это пройдетъ, мы всѣ, сколько насъ останется, постараемся снова войти въ колею и поплетемся обычною рысцой по той же дорогѣ. А вы уйдете отсюда куда-нибудь въ другое мѣсто, проповѣдывать другія «обновленія», и мы больше никогда не увидимся.
— Да, сказалъ Варнава, — очень можетъ быть, не увидимся пока не настанетъ царство Божіе.
— Гмъ! пробормоталъ священникъ, — оно настало для многихъ за эту недѣлю. Слушайте! продолжалъ онъ, — я не люблю благочестивыхъ крикуновъ и никогда не буду любить, но нѣтъ никакого сомнѣнія что люди сдѣлаютъ лучше если будутъ въ отчаяніи прибѣгать къ Богу, чѣмъ къ пьянствуй нищенству, а такое время какъ это всегда вызываетъ въ человѣкѣ или звѣря, или ангела. Онъ остановился и съ ожесточеніемъ понюхалъ табаку.
— Я надѣюсь что я не сложилъ бы оружія, продолжалъ онъ, — но все равно, не будь васъ, звѣрь взялъ бы верхъ въ деревнѣ. Ѣшьте, ѣшьте еще! По вашей работѣ вамъ надо ѣсть вдвое больше. Я принесъ бы вамъ пива, но думаю что вы до него не дотронетесь. Я на той недѣлѣ слышалъ какъ вы клеймили его тамъ на лугу названіемъ проклятаго яда. Это невѣрно, знаете ли, совершенно невѣрно.
М-ръ Багшотъ былъ обыкновенно тихимъ и молчаливымъ человѣкомъ, но горе дѣлало его удивительно безпокойнымъ и разговорчивымъ.
Варнава поднялъ глаза на своего хозяина только-что потерявшаго сына.
— Если бы вы чувствовали, какъ грызетъ и мучитъ человѣка этотъ бѣсъ пьянства, вы перестали бы шутить съ нимъ и другимъ не давали бы дѣлать этого, сказалъ онъ. — Впрочемъ, сэръ, мои проповѣди не для васъ и не для подобныхъ вамъ. Я никогда не чувствовалъ призванія обращаться къ людямъ стоящимъ выше меня… кромѣ одного раза въ жизни, добавилъ онъ и оборвавъ рѣчь всталъ со стула. — Я кончилъ, благодарю васъ. Вонъ тамъ опять кто-то идетъ но саду. Ахъ, это Полли Тэйлоръ, и ей должно быть что-нибудь очень нужно. Онъ подошелъ къ окну, и дѣвочка увидавъ его начала что-то разказывать, заливаясь слезами. Можетъ-быть, путаница вещей ни въ чемъ такъ ясно не выражалась какъ въ одномъ этомъ фактѣ: проповѣдникъ-дисидентъ стоялъ въ квартирѣ священника и принималъ за него посѣтителей, а священникъ находился тутъ же и ничего не возажалъ.
— Ея мать заболѣла, а братъ умеръ, сказалъ Варнава, — но… продолжалъ онъ замявшись, — вы лучше бы отдохнули часочекъ, сэръ; я управлюсь.
Старый священникъ выпрямился и взялся за палку и шляпу.
— Не теперь!, сказалъ онъ. — Когда пули перестанутъ летать, тогда мы будемъ считать убитыхъ.
И оба снова зашагали по деревенской улицѣ.
Три недѣли спустя «пули» начали рѣдѣть.
Въ одной изъ лондонскихъ газетъ появилась статья описывавшая страшный бичъ опустошившій маленькую сѣверную деревню, уменьшившій населеніе болѣе чѣмъ на половину и унесшій цѣлыя семьи. Священникъ м-ръ Багшотъ потерялъ жену и троихъ дѣтей, говорилось въ статьѣ, и многіе изъ его сверстниковъ помнившіе Багшота по университету спрашивали другъ друга, тотъ ли это Багшотъ котораго они знали, и если тотъ, то почему онъ зарылся въ такой глуши.
Самъ м-ръ Багшотъ прочелъ короткую замѣтку съ грустною улыбкой. Она такъ мало значила для тѣхъ кто не жилъ въ деревнѣ, а деревня такъ давно была его міромъ.
Онъ былъ по преимуществу человѣкъ семьи, привязанный къ рутинѣ буднишной жизни и вполнѣ счастливый съ женой и дѣтьми которыхъ окружалъ нѣжными попеченіями. Онъ потерялъ изъ вида друзей своей юности, хотя самъ и не забывалъ ихъ. Теперь онъ остался одинъ въ домѣ и несмотря на всю свою крѣпость духа началъ бояться пустоты его; возвращаясь домой онъ нерѣдко прокрадывался чернымъ ходомъ прямо въ кабинетъ для того только чтобы не проходить по безмолвной гостиной.
Возможно что онъ сталъ сильнѣе чувствовать свою потерю послѣ того какъ возбужденіе его улеглось.
Молить о смерти было недостойно. Человѣкъ не долженъ просить скораго освобожденія только потому что обязанности его стали ему несносны; м-ръ Багшотъ говорилъ это, но все-таки чувствовалъ какое-то разочарованіе. Хороня своего сына онъ думалъ что скоро придетъ и его очередь, но теперь когда лавки снова открылись и жизнь мало по малу входила въ свою колею, когда люди на улицѣ встрѣчаясь говорили о дѣлахъ и погодѣ и сдѣлали открытіе что «послѣдній день» вовсе не такъ близокъ, старикъ начиналъ испытывать что-то похожее на обманутую надежду. «Царь не можетъ быть неправъ», но онъ все-таки разчитывалъ что дѣло кончится иначе.
Однажды въ воскресеніе онъ возвращался изъ церкви, какъ вдругъ кто-то окликнулъ его по имени.
Онъ обернулся съ несовсѣмъ довольнымъ видомъ, но въ ту же минуту лицо его прояснилось.
Онъ сейчасъ же узналъ неожиданнаго посѣтителя; двѣнадцать лѣтъ пролетѣвшія со времени ихъ послѣдняго свиданія встали передъ его глазами.
— Динъ! Чарльзъ Динъ! вскричалъ онъ.
— Я прочелъ въ газетахъ и сейчасъ же пріѣхалъ. Мой бѣдный, старый другъ! и пріятели молча крѣпко пожали другъ другк руки.
Одно изъ преимуществъ богатства заключается въ томъ что хорошія побужденія могутъ быть выполнены въ первую же минуту пока не успѣютъ остыть.
М-ръ Багшотъ широко распахнулъ калитку.
— Входи, входи! если бы ты зналъ до чего я тебѣ радъ, говорилъ онъ. — Я повѣрить не могу что ты такъ просто взялъ да и пріѣхалъ. Это… это удивительно любезно съ твоей стороны.
Старикъ былъ болѣе тронутъ чѣмъ хотѣлъ показать. Въ былое время онъ восхищался своимъ блестящимъ другомъ, но почему-то не думалъ чтобы Чарльзъ Динъ вспомнилъ о немъ въ такую минуту.
— Я желалъ бы чтобъ она могла тебя встрѣтить. У насъ рѣдко бывали гости, и она была бы такъ рада тебя видѣть, просто сказалъ онъ. — Такъ ты прочелъ въ газетахъ и пріѣхалъ? Я думалъ что меня совсѣмъ забыли.
М-ръ Динъ положилъ руку на плечо священника.
— Старыхъ друзей не забываютъ, сказалъ онъ, и старику отрадна была нотка состраданія звучавшая въ его музыкальномъ голосѣ.
Положительно, м-ръ Динъ хорошо сдѣлалъ что пріѣхалъ сейчасъ же прежде чѣмъ что нибудь другое успѣло остановить его.
М-ръ Багшотъ вошелъ въ свой кабинетъ съ такимъ веселымъ лицомъ какого у него давно не было.
Отворивъ дверь онъ увидалъ ожидавшаго его Варнаву Торпа.
— Мнѣ сказали что вы сейчасъ придете изъ церкви, и я остался подождать васъ, началъ проповѣдникъ и вдругъ остановился.
Кто это? Кто этотъ знакомый незнакомецъ? Кто этотъ человѣкъ укравшій глаза Маргариты?
Варнава даже попятился; ему было больно видѣть такое сходство и въ то же время такое гнѣвное презрѣніе въ этихъ глазахъ.
— Вы отецъ моей жены! вскричалъ онъ, не умѣя справиться ни съ мыслями, ни со словами.
М-ръ Динъ слегка поблѣднѣлъ. Въ минуты гнѣва и онъ блѣднѣлъ какъ Мегъ. Онъ смахнулъ хлыстомъ пыль со своихъ сапогъ, потомъ поднялъ голову съ утонченно-вѣжливою улыбкой.
— Теперь немножко поздно вспоминать что у нея былъ отецъ, сказалъ онъ. — Она забыла что была моею дочерью когда выходила за васъ замужъ. Самое лучшее будетъ если она совсѣмъ перестанетъ вспоминать объ этомъ. Никто не будете оспаривать у васъ вашего владѣнія.
Проговоривъ это онъ отвернулся; онъ не могъ снизойти до ссоры съ этимъ человѣкомъ.
— Господи помилуй! вскричалъ священникъ. — Дочь м-ра Дина ваша жена?! Но!.. Но, вѣдь…
— Но, вѣдь, она мнѣ не ровня и не на то родилась? перебилъ его Варнава. — Вы это хотите сказать? Она должна была остаться въ своей семьѣ, у своихъ кровныхъ родныхъ которые ее оскорбили и выгнали, а мнѣ слѣдовало пожать плечами и пройти мимо?
Сердце его кипѣло гнѣвомъ. Голосъ, лицо и манеры м-ра Дина, крѣпкая, нерасторжимая, кровная связь съ Мегъ, такъ ярко бросавшаяся въ глаза въ ту самую минуту когда онъ отрекался отъ нея, пробудили въ душѣ Варнавы дикое чувство ревности и въ то же время какое-то отчаяніе котораго онъ самъ не понималъ.
— Такъ вы не будете мнѣ мѣшать? медленно проговорилъ онъ. Глаза обоихъ мущинъ встрѣтились, и Варнава Торпъ угрюмо засмѣялся.
— Это вы вѣрно сказали, продолжалъ онъ. — Я, слава Богу, не изъ вашей братіи, но я знаю одно: я умѣю заботиться о женщинѣ которая принадлежитъ мнѣ.
ГЛАВА XII.
править— Послѣ того какъ на долю м-съ Торпъ выпало маленькое благодѣяніе судьбы, пора, наконецъ, старымъ знакомымъ вспомнить о ней, не правда ли? сказалъ м-ръ Сольсъ.
Онъ стоялъ въ гостиной Лоры Ашфордъ куда пришелъ за свѣдѣніями объ ея сестрѣ. Къ несчастію, она ихъ не имѣла.
— Я очень рада что бѣдный дядя оставилъ свои деньги Мегъ, говорила Лора, — и что вы беретесь присмотрѣть за тѣмъ чтобъ онѣ дошли до нея. Ея дѣло въ надежныхъ рукахъ.
— М-ръ Росельторпъ былъ очень добръ ко мнѣ, и я дѣлаю это для него, сказалъ Джорджъ. — Его вдова собирается оспаривать завѣщаніе, но ничего не добьется. Это удивительно какъ женщины любятъ судебные процесы! Конечно, это очень выгодно для адвокатовъ.
Въ голосѣ его звучало скрытое злорадство которое не ускользнуло отъ Лоры.
«Я бы желала знать, за что онъ такъ ненавидитъ тетю», думала она, «должно-быть, она когда-нибудь сильно задѣла его самолюбіе. Этотъ человѣкъ будетъ семь лѣтъ носить камень въ карманѣ, потомъ перевернетъ его и проноситъ еще семь лѣтъ съ тѣмъ чтобы, наконецъ, попасть имъ въ своего врага. Да, мы всѣ тогда относились къ нему немножко свысока, но теперь праздникъ на его сторонѣ. Мегъ сдѣлала бы лучше если бы выбрала его».
Мысли Лоры перенеслись къ вечеру Равенсгильскаго бала, и она вздохнула. Какъ хороша была въ тотъ вечеръ Мегъ и какъ твердо рѣшила жить съ отцомъ! Бѣдная, неразумная дѣвочка!
Лора пополнѣла и разцвѣла съ тѣхъ поръ. Очевидно философія «полъ-хлѣбовъ» пошла ей впрокъ. Если мужъ ея былъ, глуповатъ, за то у нея было смысла на двоихъ; однако своему ребенку она не стала бы рекомендовать эту философію какъ рекомендовала бѣдной Мегъ.
Материнство смягчило Лору, и глядя на освѣщенное лампой лицо м-ра Сольса она нашла что и онъ перемѣнился.
Теперь онъ твердо стоялъ на ногахъ. У него всегда было много самоувѣренности, но за этотъ годъ онъ доказалъ свою силу и оправдалъ въ глазахъ всѣхъ людей свою вѣру въ себя; онъ больше нигдѣ не былъ принятъ «изъ милости», и манеры его показывали что онъ знаетъ это. Онъ сталъ спокойнѣе, положительнѣе и имѣлъ видъ человѣка достигшаго цѣли, но, увы! уже не молодаго.
— Возьметесь вы передать отъ меня письмо моей сестрѣ если разыщите ее? спросила Лора.
— Не если, а когда разыщу, поправилъ ее м-ръ Сольсъ. — Я не думаю чтобъ это было трудно. Прослѣдить проповѣдника не мудрено, потому что онъ, конечно, не станетъ «скрывать своего свѣтильника подъ спудомъ»; къ тому же мои вѣсти будутъ ему выгодны. Положимъ мы сдѣлали со своей стороны все что могли чтобы помѣшать ему обобрать ее, и обставили наслѣдство не малымъ числомъ условій, но жить онъ все-таки будетъ на ея счетъ и жить прекрасно. М-ръ Росельторпъ любилъ вашу сестру, не правда ли? Я самъ ее плохо помню, у меня никуда негодная память на лица. У нея, кажется, были каріе глаза и розовыя щеки? нѣтъ? Ну, такъ значитъ я спуталъ ее съ кѣмъ-нибудь другимъ. Хорошо, пишите ваше письмо, я передамъ его.
— У Мегъ сѣрые глаза, сказала коротко Лора и со вздохомъ отошла къ письменному столу. — Бѣдная Мегъ! Даже прежній поклонникъ и тотъ забылъ ее!
Лора написала свое письмо, осталась имъ недовольна, разорвала его и стала писать другое.
М-ръ Сольсъ взглянулъ на часы, но она взяла еще бумаги и наскоро прибавила какую-то приписку.
Письмо ея вышло натянуто и почти холодно, но въ припискѣ ея сердце высказалось; это былъ опять такой же внезапный порывъ нѣжности который когда-то заставилъ ее остановиться на порогѣ и поцѣловать «маленькую сестренку».
Она вложила въ конвертъ приписку которую впопыхахъ написала на лоскуткѣ бумаги другаго цвѣта и отдала все это въ руки м-ра Сольса.
— Сѣрые глаза и блѣдный цвѣтъ лица? Хорошо, буду помнить. Прощайте! сказалъ онъ. — О, да, я передамъ ей вашъ поклонъ когда увижусь съ ней.
Когда увижусь съ ней! Голосъ его не дрогнулъ при этихъ словахъ, но сходя съ лѣстницы онъ мысленно повторилъ ихъ съ гораздо меньшимъ спокойствіемъ.
Когда увижусь съ ней! Онъ увидится съ ней черезъ пропасть, но по крайней мѣрѣ узнаетъ, наконецъ, въ аду или въ раю находится Мегъ но ту сторону ея. Онъ былъ увѣренъ что середины для нея существовать не можетъ.
Двѣ недѣли спустя онъ сдержалъ свое обѣщаніе. Онъ нашелъ дорогу къ дому проповѣдника. По мнѣнію м-ра Сольса это было самое отверженное Богомъ мѣсто на землѣ. Держа въ рукѣ руку Маргариты Торпъ, онъ старался узнать что случилось съ Маргаритой Динъ.
Онъ приготовился къ встрѣчѣ съ нею, да если бы даже и не приготовился, то его природная находчивость заставила бы его держаться такъ какъ будто ничего особеннаго не случилось со времени ихъ послѣдняго свиданія въ гостиной м-съ Росельторпъ, какъ будто эта встрѣча была самою обыкновенною вещью въ мірѣ. Но Мегъ которая ничего не подозрѣвала при видѣ его вздрогнула такъ, какъ будто увидала выходца съ того свѣта.
Томъ Торпъ пристально смотрѣлъ на нихъ изъ подъ своихъ черныхъ бровей. М-съ Тремнель, услыхавъ чужой голосъ, тоже прибѣжала въ кухню и изъ-за плеча Мегъ съ любопытствомъ глядѣла на гостя, думая въ то же время что бы на это сказалъ Варнава не любившій «господъ».
Но м-ръ Сольсъ ровнымъ голосомъ говорилъ о дорогѣ и погодѣ чтобы дать Мегъ время оправиться.
— Здоровъ ли мой отецъ? наконецъ промолвила она. — О! продолжала она съ облегченнымъ вздохомъ въ отвѣтъ на его успокоенія, — слава Богу! остальное все пустяки!
Въ первую минуту ей пришла въ голову мысль что м-ръ Сольсъ явился къ ней съ извѣстіемъ о смерти ея отца.
М-ръ Сольсъ горько улыбнулся. Онъ всегда зналъ что въ сердцѣ Мегъ очень много чувства любви къ отцу и очень мало къ нему самому, но сознаніе непріятнаго факта не сглаживаетъ его впечатлѣнія, и онъ не почувствовалъ бы себя «такимъ дуракомъ» въ эту минуту, если бы ея волненіе относилось на его собственный счетъ.
Онъ сѣлъ съ ними за обѣдъ, несмотря на не совсѣмъ любезное приглашеніе Тома, и Мегъ послѣ первыхъ минутъ удивленія успокоилась и повеселѣла.
Въ былое время она часто благодарила въ душѣ м-ра Сольса за его savoir faire, и теперь дѣлала то же самое.
Онъ ни однимъ намекомъ не коснулся ея прошлой жизни и держалъ себя такъ, какъ будто сидѣніе въ кухнѣ и обѣдъ въ 12 ч. дня были для него самой обычной вещью, а разговоръ, о воспитаніи жеребятъ самымъ интереснымъ разговоромъ. Томъ говорилъ съ еще большимъ акцентомъ чѣмъ обыкновенно и съ какою-то скрытою враждой, очень удивившей Мегъ. М-съ Тремнель была еще кислѣе и жеманнѣе, но за исключеніемъ одного момента въ концѣ обѣда м-ръ Сольсъ оставался невозмутимымъ. Мегъ было даже стыдно того, какое удовольствіе, какое большое удовольствіе доставляла ей бесѣда съ человѣкомъ, который говорилъ чистымъ образованнымъ языкомъ, не отвѣчалъ съ набитымъ ртомъ, не ѣлъ съ ножа и не заставлялъ ее бояться какой-нибудь безтактной выходки.
«Что эта бѣдная женщина должна была здѣсь вытерпѣть, это просто непостижимо!» злобно думалъ Джорджъ и, вовсе не будучи всепрощающимъ человѣкомъ по природѣ, простилъ Маргаритѣ значительную долю выстраданнаго изъ-за нея горя, увидавъ какъ Томъ Торпъ положилъ ей съ блюда кусокъ мяса своею собственною вилкой и какъ она старалась сдѣлать видъ «что это ей нравится».
Маргарита стала худѣе, блѣднѣе и тише чѣмъ прежде; онъ съ негодованіемъ замѣчалъ всѣ эти перемѣны. Можетъ-быть, впечатлѣніе это еще усиливалось ея короткими курчавыми волосами и чернымъ платьемъ, но м-ру Сольсу казалось чта обыкновенный знакомый не узналъ бы ея.
Прежде въ ея манерахъ по отношенію къ м-съ Росельторпъ нерѣдко сквозила какая-то заносчивая нотка, теперь, напротивъ, она болѣзненно старалась ладить съ родными мужа.
Мегъ когдо-то думала что во всѣхъ ея несчастіяхъ виновата тетка, но съ сихъ поръ она столько разъ терпѣла неудачи исключительно по собственной винѣ что отъ заносчивости ея не осталось и слѣда.
Джорджъ также замѣтилъ что Томъ Торпъ, должно-быть, любитъ ее. Онъ самъ не зналъ изъ чего заключилъ это, но этотъ фактъ раздражалъ его.
— Мнѣ хотѣлось бы чтобы вы уговорили отца сойти внизъ и съѣсть кусочекъ чего-нибудь, сказалъ Томъ, и она сейчасъ же встала и пошла, предоставивъ м-ру Сольсу ломать себѣ голову надъ разрѣшеніемъ загадки, что такое съ ея свекромъ. Ему помнилось что кто-то называлъ Варнавина отца душевно-больнымъ, чуть ли не меланхоликомъ.
Обѣдъ уже подходилъ къ концу, когда она вернулась.
— Я пробовала, пробовала, грустно сказала она, — но нѣтъ! должно-быть еще рано. Онъ повидимому и не замѣтилъ что я вошла, и я не могла заставить его обратить на себя вниманіе. Онъ продолжалъ ходить взадъ и впередъ и говорить отрывки стиховъ. На него жалко смотрѣть въ такое время. Я пойду и попробую попѣть; иногда это помогаетъ.
Джорджъ вдругъ поднялъ голову и взглянулъ на нее тѣми широко раскрытыми близорукими глазами которыхъ она пугалась и прежде.
— Я не думаю чтобы эти пробы были полезны для м-съ Торпъ, рѣшительно замѣтилъ онъ, — и вы напрасно позволяете ей дѣлать это.
Наступило минутное молчаніе, послѣ котораго раздался сердитый смѣхъ Тома.
— О, мы всегда тиранимъ ее въ отсутствіе мужа, сказалъ онъ; — мы знаемъ что тогда некому вступиться за нее и пользуемся этимъ; но это наше дѣло; въ нашемъ краю вообще люди занимаются своими дѣлами, а чужія оставляютъ въ покоѣ. Не хотите ли еще сидра, сэръ?
Ліена проповѣдника тревожно смотрѣла то на одного, то на другаго.
— Зачѣмъ вы это говорите, Томъ! это неправда! вскричала она. — Вы всѣ очень добры ко мнѣ!
И м-ръ Сольсъ, встрѣтивъ ея взглядъ, пожалъ плечами и миролюбиво принялъ и дерзость и сидръ. Онъ не за тѣмъ разыскалъ ее чтобы сдѣлать ей жизнь еще хуже, и даже не за тѣмъ чтобы ссориться съ родственниками ея мужа.
Послѣ обѣда она позвала его гулять, потому что онъ намекнулъ ей что желалъ бы поговорить съ нею съ глаза на глазъ. Они дошли до старой заброшенной мельницы, и тамъ у подножія ея черныхъ развалившихся стѣнъ, среди пустынныхъ болотъ, онъ разказалъ ей о болѣзни и смерти ея дяди, быть-можетъ, съ большимъ чувствомъ чѣмъ предполагали въ немъ знавшіе его люди.
— Онъ также незамѣтно «ускользнулъ» изъ этого міра какъ, бывало, ускользалъ изъ-за обѣда, не доставивъ никому никакой возни и хлопотъ, говорилъ м-ръ Сольсъ. — Послѣднюю недѣлю я бывалъ у него каждый день, потому что послѣ… послѣ вашего отъѣзда старикъ какъ будто привязался ко мнѣ. Однажды я засталъ его не сидящимъ по обыкновенію на креслѣ, а лежащимъ на диванѣ и почти безъ голоса. Я настаивалъ на необходимости послать за докторомъ, но онъ не хотѣлъ тревожить жену, а я побоялся раздражать его, тѣмъ болѣе что м-съ Росельторпъ въ ту минуту все равно не было дома. Спустя нѣкоторое время м-ръ Росельторпъ задремалъ. Передъ этимъ онъ просилъ меня достать ему съ полокъ нѣсколько книгъ; читать ихъ онъ, конечно, не могъ, но велѣлъ положить около себя и время отъ времени пробовалъ перелистывать страницы. Вдругъ онъ открылъ глаза и заговорилъ: «большое общество… но вы единственно, живое существо среди нихъ, Сольсъ… единственная плоть и кровь… да еще Мегъ которая умоляетъ меня… а я не помогъ!» Послѣ этого онъ опять заснулъ. Я держалъ его за руку и чувствовалъ какъ она мало-по-малу холодѣла, но у него часто были холодныя руки. Потомъ я наклонился къ нему чтобы послушать его дыханіе, по не услыхалъ ни звука. Онъ скончался.
М-ръ Сольсъ остановился на минуту. Его привязанность къ м-ру Росельторпу была тѣсно связана съ любовію которая, какъ онъ мысленно говорилъ, «къ несчастію» стала любовію его жизни.
Онъ увидалъ что Мегъ тронута его разказомъ, особенно тѣмъ что старикъ упрекалъ себя за нее, но все-таки м-ръ Росельторпъ не сдѣлалъ ничего, а онъ который сдѣлалъ бы все на свѣтѣ, который перевернулъ бы для нея небо и землю, если бы она обратилась къ нему, онъ никогда не коснется ея.
— Впрочему, это не самая важная часть моихъ извѣстій, продолжалъ онъ другимъ голосомъ. — Дѣло въ томъ что вы получили наслѣдство, хотя лишь на извѣстныхъ условіяхъ.
Онъ сталъ довольно пространно излагать эти условія; обыкновенно онъ говорилъ сжато, но теперь не было необходимости укорачивать это объясненіе.
— Онъ былъ очень добръ ко мнѣ, когда я была ребенкомъ, проговорила Мегъ, когда, наконецъ, завѣщаніе было изложено во всѣхъ подробностяхъ. — Когда я выросла, то мнѣ показалось что ему нѣтъ дѣла до того что со мной происходитъ. Послѣдній разъ какъ мы съ нимъ видѣлись, я сказала ему нехорошую вещь. Мнѣ жаль, ахъ, какъ жаль что я не удержалась тогда! Такъ, значитъ, онъ все-таки вспомнилъ обо мнѣ.
— И весьма осязательно, сухо замѣтилъ Джорджъ. Какъ это было похоже на Мегъ: растрогаться воспоминаніями и забыть о деньгахъ!
Сухость его тона не ускользнула отъ Мегъ и заставила ее улыбнуться.
— Я не могу не быть благодарной, сказала она, — благодарной настолько какъ если бы я въ самомъ дѣлѣ обладала этимъ наслѣдствомъ котораго, конечно, не приму. Тетя Росельторпъ можетъ не тревожиться.
Ея улыбка и маленькій презрительный жестъ на минуту вызвали въ немъ то полунѣжное, полунасмѣшливое чувство съ которымъ онъ когда-то слушалъ дикія по своей непрактичности теоріи Маргариты Динъ. Но затѣмъ это чувство было поглощено чувствомъ горечи и досады на человѣка воспользовавшагося ея неопытностію.
Если бы Маргарита была его женою, то она имѣла бы возможность быть сколько угодно возвышенно-непрактичной и нисколько не страдать отъ этого.
Джорджъ видѣлъ какъ загорѣли и огрубѣли ея хорошенькія ручки на которыя онъ всегда такъ любовался, видѣлъ какъ широко стало ей серебряное обручальное кольцо замѣнившее прежніе жемчуга и бриліанты, какъ похудѣли ея блѣдныя щечки плѣнявшія его когда-то ямочками при улыбкѣ. Онъ не сводилъ глазъ съ Маргариты и мысленно посылалъ проклятія проповѣднику.
— Всякія условія сами по себѣ нелѣпы, говорила Мегъ. — Варнава никогда не пойдетъ на нихъ, ни я тоже. Выполнить ихъ значило бы возвратиться…
— Къ вашему естественному положенію въ обществѣ, докончилъ Джорджъ. — Можетъ-быть сомнѣнія м-ра Торпа удастся преодолѣть? Многіе люди начинаютъ смотрѣть на презрѣнный металъ совсѣмъ иными глазами, когда онъ попадаетъ въ ихъ руки. Я, разумѣется, не хочу сказать ничего обиднаго для м-ра Торпа, поспѣшно прибавилъ онъ.
— Надѣюсь! сказала Мегъ и посмотрѣла на него серіознымъ, удивленнымъ взоромъ.
«Неужели этотъ святоша еще даетъ себѣ трудъ притворяться передъ ней?» подумалъ Джорджъ.
— Я вѣрю что вы лучше моего знаете людей вообще, продолжала Мегъ, — но Варнаву я знаю лучше: онъ никогда не измѣнитъ своего мнѣнія изъ-за выгоды. Я напишу ему сегодня вечеромъ и покажу вамъ его отвѣтъ. Я вполнѣ увѣрена въ немъ.
— Да? И вы нисколько не обманулись въ своихъ ожиданіяхъ, вы совершенно счастливы здѣсь, и его родные всѣ очень добры? Вамъ очень легко живется, не правда ли? съ раздраженіемъ заговорилъ Джорджъ. — Я радъ что вамъ такъ хорошо… Мнѣ пора идти, вдругъ сказалъ онъ перемѣнивъ тонъ. Онъ вынулъ часы и сталъ прощаться, не сводя глазъ съ циферблата. — Я не знаю, желаете ли вы видѣть меня еще разъ? Мнѣ надо было многое сказать вамъ… о вашихъ… о вашемъ отцѣ и…
— Объ отцѣ?! Непремѣнно приходите и разказывайте мнѣ о немъ все что вспомните, просила она. — Приходите скорѣе.
— Я приду завтра, сказалъ Джорджъ.
Онъ пришелъ «завтра», и еще завтра, и еще нѣсколько дней подъ рядъ, и пока онъ разказывалъ ей объ отцѣ, ея интересъ не слабѣлъ ни на минуту.
— Какой я дуракъ! яростно бранилъ онъ себя послѣ каждаго свиданія съ Маргаритой.
И впослѣдствіи, по возвращеніи его въ Лондонъ, эти жаркіе дни проведенные «на краю свѣта» близь женщины, безсознательно игравшей такую роль въ его жизни, казались ему самому чѣмъ-то совершенно необъяснимымъ и не похожимъ на него. Обыкновенно онъ поступалъ такъ трезво и здраво, былъ такъ мало склоненъ къ непроизводительной тратѣ времени и чувства.
Теперь въ промежуткахъ между своими ежедневными посѣщеніями Мегъ онъ съ усмѣшкой задавалъ себѣ вопросъ, чѣмъ это кончится. Не могло же это тянуться вѣкъ! Дождется ли онъ наконецъ давно желанной ссоры съ Маргаритинымъ мужемъ, когда этотъ святой человѣкъ найдетъ нужнымъ вернуться къ женѣ? Или сама Мегъ проснется, испугается и велитъ ему уйти? Онъ прекрасно зналъ что при первомъ его словѣ о любви она съ ужасомъ убѣжитъ отъ него, и его благоговѣніе къ ней держало его языкъ въ границахъ. Если бы она была не она, а кто-нибудь другой, то могъ бы быть еще третій исходъ; но онъ чувствовалъ что ледъ въ сердцѣ Мегъ растаетъ не для него. Быть-можетъ единственнымъ утѣшеніемъ его было сознаніе что онъ не растаялъ и для проповѣдника, а къ этому выводу м-ръ Сольсъ все-таки пришелъ, несмотря на то что Маргарита Торпъ была далеко не такъ прозрачна какъ Маргарита Динъ.
Они шли по дорогѣ въ Н., когда Мегъ подала м-ру Сольсу отвѣтъ своего мужа касательно завѣщанія.
Дорога лежала прямая какъ стрѣла, и по бокамъ ея шли двѣ глубокія наполненныя водой канавы. Кваканье болотныхъ лягушекъ хоромъ вторило ихъ разговору. Джорджъ неохотно взялъ письмо; какъ противенъ былъ ему видъ этого неуклюжаго почерка! На него напало непреодолимое желаніе бросить это письмо лягушкамъ, но, къ несчастію, онъ не могъ этого исполнить.
— Я бы желала чтобы вы прочли его, съ достоинствомъ сказала Мегъ, — потому что вы думали что Варнава велитъ мнѣ взять деньги. Вы не поняли что это за человѣкъ.
— Можетъ-быть! Потому что, видите ли, я самъ не святой, отвѣчалъ м-ръ Сольсъ. Онъ тщательно поправилъ pince-nez. Ахъ, какъ онъ ненавидѣлъ этого человѣка! — Здѣсь всегда, какой-то туманъ; эти болота не могутъ быть здоровыми, сказалъ онъ вслухъ.
"Дорогая моя малютка, " (дерзкій нахалъ!), читалъ онъ «я былъ радъ твоему письму. Я радъ что ты здорова (чортъ побери его радость!). Мнѣ кажется что относительно денегъ, не можетъ быть никакихъ сомнѣній: не намъ нанимать богатый домъ и прислугу (не намъ! Онъ кажется ставитъ себя на одну доску съ нею?); къ тому же я не хочу чтобы ты обязывалась кому бы то ни было, и мнѣ будетъ стыдно, если ты будешь жить на средства другаго, хотя бы и мертваго человѣка, пока у меня есть силы работать. Если м-съ Росельторпъ тревожится, то можешь успокоить ее. Ты и день, и ночь въ моемъ сердцѣ. Господь съ тобой, моя дѣвочка!»
Послѣдняя фраза была зачеркнута карандашомъ. Онъ не долженъ былъ читать ее; онъ жалѣлъ что прочелъ ее; это было хуже всего; ему хотѣлось вбить назадъ въ горло проповѣдника его благословеніе; у него просто темнѣло въ глазахъ.
— Вы прочли? спросила его спутница. — Я не нахожу чтобъ онъ сталъ смотрѣть на деньги другими глазами, не правда ли?
— Повидимому, нѣтъ, сказалъ Джорджъ; — въ этомъ отношеніи вы правы, м-съ Торпъ, и отвѣтъ вашего мужа можетъ служить образцомъ безкорыстія. Позвольте мнѣ вернуть его вамъ съ присоединеніемъ своихъ поздравленій, прибавилъ онъ съ горечью.
— Вы сердитесь, сказала Мегъ; — это мнѣ непріятно, потому что я хотѣла просить васъ сдѣлать для меня одну вещь. Я помню, съ милою улыбкой продолжала она, — что прежде вы были моимъ другомъ и помогали мнѣ въ моихъ недоразумѣніяхъ съ тетей Росельторпъ.
— Другомъ? врядъ ли, сказалъ Джорджъ, и его смуглое лицо вспыхнуло. — Я не особенно вѣрю въ платоническую дружбу, по крайней мѣрѣ, со стороны мущины. Я недостаточно умѣлъ притворяться для этого, но оставимъ этотъ вопросъ. О чемъ вы хотѣли просить меня?
— Это не трудная вещь, сказала Мегъ, — но мнѣ некого просить кромѣ васъ.
Она помолчала минуту. «М-ръ Сольсъ могъ бы быть немножко полюбезнѣе», думала она, «но все равно».
— Это совсѣмъ пустяки, повторила она. — Я только хочу чтобы вы убѣдили моего отца въ томъ что мой мужъ хорошій и честный человѣкъ, Поэтому-то я и показала вамъ его письмо и старалась доказать что онъ, какъ вы говорите, безкорыстенъ. Мнѣ нѣтъ дѣла до того что думаетъ весь свѣтъ; на это не стоитъ обращать вниманія, гордо замѣтила Мегъ, — но отецъ… отецъ другое дѣло! Я не могу не дорожить его мнѣніемъ! Я, вѣроятно, никогда не увижу его, я даже не могу послать ему поцѣлуя, потому что не знаю, хочетъ ли онъ его, съ трудомъ выговаривала она глотая слезы, — я никогда не смогу объяснить ему всего, но вы видѣли меня; скажите что Варнава добръ ко мнѣ! Пусть онъ не горюетъ обо мнѣ, пусть не воображаетъ ничего другаго! Вы, можетъ-быть, думаете что это не нужно, но я знаю отца. Онъ такъ нѣженъ и мягокъ ко всѣмъ, даже къ тѣмъ кто не стоите этого! Онъ навѣрно старается думать обо мнѣ какъ можно рѣже; у него столько другихъ интересовъ! Между нами всегда была эта разница: у него было множество интересовъ, а у меня онъ одинъ. Но иногда онъ вдругъ вспомнитъ обо мнѣ и ему станете грустно, хотя тетя Росельторпъ и говоритъ ему что я не стою его печали. Когда отецъ груститъ, онъ сильно груститъ, закончила любимая дочь м-ра Дина.
— Такъ, пожалуйста, скажите ему то что я вамъ сказала. Вы поняли?
— О, да, медленно отвѣтилъ Джорджъ.
— И вы исполните это? умоляющимъ голосомъ спросила она.
Она опять улыбнулась, но съ глазами полными слезъ, и это апрѣльское выраженіе напомнило ему ту дѣвочку которая всегда такъ легко радовалась и огорчалась.
— Я заключу съ вами условіе, сказалъ онъ. — Я буду клясться въ чемъ угодно вашему отцу если вы мнѣ скажете правду. Мое любопытство… чрезмѣрно, согласенъ съ вами, но я всегда былъ любопытенъ, а вы, признайтесь сами, подали своимъ знакомымъ самое обширное поле для догадокъ. Скажите мнѣ, счастливы ли вы, или нѣтъ? Онъ быстро вертѣлъ свое pince-nez и смотрѣлъ на нее въ упоръ. — Удаченъ ли былъ вашъ рискованный экспериментъ?
Мегъ прерывисто дышала и старалась не глядѣть на него.
— Это не честно, сказала она. — Если бы кто-нибудь попросилъ меня оказать ему такую пустую и естественную услугу, я не стала бы торговаться.
— Конечно, нѣтъ, сказалъ онъ, — вы никогда не снизошли бы до этого, но за то, видите ли, вамъ это было бы все равно. Это всегда даетъ такое преимущество! смѣясь докончилъ онъ фразу. — Что же? я считаю отвѣтомъ самый вашъ отказъ дать его. Я сдѣлаю для васъ что смогу когда увижу вашего отца.
— Смотрите, не ошибитесь! сказала Мегъ. Она повернулась и взглянула ему прямо въ лицо. — Я просила васъ передать только одну правду. Если кто виноватъ, то только я сама. Я считала себя лучше чѣмъ я была на самомъ дѣлѣ. Было время когда я вообразила что могу жить такъ какъ живетъ Варнава, то-есть, въ постоянныхъ проповѣдяхъ, молитвѣ, спасаніи и лѣченіи другихъ. Я ошиблась: я недостаточно хороша, или недостаточно крѣпка для такой жизни. Я поняла это и… Да, это составляетъ мое несчастіе. У меня такое чувство какъ будто я упала съ высоты, и я хорошенько не знаю что дѣлать или куда обратиться. Она помолчала минуту и потомъ продолжала твердымъ голосомъ: — Но это моя ошибка, а не его. Варнава былъ ко мнѣ добрѣе всѣхъ на свѣтѣ исключая… нѣтъ, не исключая никого. Мои неудачи во мнѣ самой. Вы заставили меня сознаться въ нихъ, хоть мнѣ и стыдно…
— Стыдно должно быть мнѣ, а не вамъ, глухо проговорилъ м-ръ Сольсъ. — Хорошо, м-съ Торпъ, я сдѣлаю для васъ что могу, и начну съ того что уберусь съ вашихъ глазъ. Сначала мнѣ хотѣлось встрѣтиться съ Варнавой Торпомъ, но… я постараюсь отказаться отъ этого удовольствія и прощусь съ вами теперь же.
Онъ протянулъ ей руку. Мегъ взяла ее съ какимъ-то недоумѣ ніемъ.
— Вы хотѣли видѣться съ Варнавой? Какъ жаль что это не удалось! Тогда вы не могли бы не отнестись къ нему справедливо. Прощайте, и дай вамъ Богъ счастія! прибавила она, замѣтивъ что м-ръ Сольсъ чѣмъ-то разстроенъ.
Джорджъ снялъ шляпу и проводилъ ее глазами до тѣхъ поръ пока она не скрылась изъ вида.
«Вотъ и конецъ!» подумалъ онъ. «И я отказался отъ удобнаго случая поговорить съ этимъ драгоцѣннымъ мужемъ ея. Должно-быть, на этомъ свѣтѣ онъ отдѣлается отъ расплаты. Но за то я надѣюсь что загробная жизнь не выдумка и что въ ней этотъ хитрый шарлатанъ получитъ достойную награду. Право, я готовъ самъ примириться съ преисподней, только бы найти проповѣдника тамъ же. Я радъ что она пожелала мнѣ счастія. Я радъ что она все-таки лучшая женщина, какую я зналъ. Богъ съ ней! Хорошо что я не женился на ней: она подняла бы меня Богъ вѣсть на какія высоты чувства, и все что я могу сказать теперь, это то что даже ея мужу не удалось стащить ее внизъ.»
Изъ этого можно видѣть что справедливое отношеніе къ мужу Маргариты было выше силъ Джорджа Сольса.
Однако, ему было суждено не такъ скоро покончить съ этими краями.
На слѣдующій день онъ стоялъ у окна главной гостиницы городка Н. носившей изящное названіе «Пляшущей свиньи» и ждалъ отхода лондонскаго мальпоста, какъ вдругъ хозяинъ подалъ ему письмо. Къ его немалому удивленію оно было отъ м-ра Дина и написано совсѣмъ дрожащимъ почеркомъ.
«Я заболѣлъ въ Лопкомбѣ и не могу двинуться: безпрестанно идетъ кровь горломъ. Не могу писать подробныхъ объясненій, но думаю что мнѣ плохо. Я слышу что вы находитесь въ Н., если такъ, то не пріѣдете ли вы ко мнѣ? Есть дѣла которыя…»
На этомъ письмо обрывалось, а дальше шла приписка отъ лопкомбскаго священника м-ра Багшота объяснявшая что м-ръ Динъ внезапно заболѣлъ у него въ гостяхъ.
Хорошо, рѣшилъ Джорджъ, если теперь можно будетъ оказать услугу Мегъ, онъ ее окажетъ, хотя бы для того чтобъ имѣть право сказать что онъ не даромъ потерялъ столько времени въ этомъ отвратительномъ краю. Онъ окажетъ ее, а потомъ поѣдетъ домой и будетъ «здравъ».
ГЛАВА XIII.
правитьМ-съ Тремнель сидѣла у себя въ комнатѣ, разглядывая клочекъ письма лежавшій у нея на колѣнахъ; на лицѣ ея было выраженіе ужаса и недоумѣнія.
«Мое письмо звучитъ холодно, но послѣ всего что случилось мнѣ трудно писать тебѣ такъ какъ я чувствую. Я хочу только чтобы ты знала одно, Маргарита: мой домъ всегда открытъ для тебя».
Вотъ и все. Это была спѣшная приписка къ письму лежавшему въ карманѣ Мегъ.
Наканунѣ м-съ Тремнель видѣла изъ окна какъ м-ръ Сольсъ прощаясь съ Маргаритой отдалъ ей это письмо; она видѣла какъ Мегъ покраснѣла при этомъ и нѣсколько разъ принималась перечитывать его по уходѣ м-ра Сольса. Потомъ м-съ Тремнель подняла этотъ обрывокъ на землѣ, на томъ мѣстѣ гдѣ они стояли. Кто же кромѣ Маргариты могъ такъ неосторожно пускать по вѣтру подобные документы?
Его домъ открытъ для нея! для нея, для жены професіональнаго проповѣдника! Вотъ до чего дошло!
Показать письмо Варнавѣ? Нѣтъ! ей почему-то не хотѣлось дѣлать этого. Послѣдствія могли быть слишкомъ серіозны; онъ слишкомъ строго смотритъ на вещи, а ей не хочется поднимать трагедіи.
Поговорить съ Маргаритой? По настоящему это «только» ея долгъ, но м-съ Тремнель покраснѣла при мысли о томъ какой «видъ» приметъ Мегъ. Конечно, по настоящему она должна была бы принять виноватый видъ, но это почему-то было трудно себѣ представить.
Сказать Тому? Онъ въ самомъ дѣлѣ слишкомъ носится съ Маргаритой; хорошо было бы если бы онъ увидалъ что и она такая же какъ другія. Онъ хладнокровнѣе брата и обладаетъ большимъ здравымъ смысломъ.
Ужинъ былъ на столѣ когда она сошла внизъ. Маргарита еще не возвращалась.
— Она гуляетъ съ этимъ лондонскимъ джентльменомъ.
Господи Боже! Сколько у него должно быть свободнаго времени! Когда онъ уѣдетъ? спросилъ Томъ. Но когда м-съ Тремнель поддакнула ему съ необыкновеннымъ жаромъ, прибавивъ что «м-ру Сольсу дѣйствительно пора уѣхать» и что способъ которымъ Маргарита принимаетъ гостей становится дѣйствительно «неудобнымъ, чтобы не сказать неприличнымъ», Томъ вдругъ перешелъ на защиту Мегъ.
— Ну, положимъ она вполнѣ права и честна какъ день; это видитъ всякій младенецъ! Мнѣ было бы стыдно намекнуть ей о чемъ-нибудь другомъ. Я не люблю этого барина и не думаю чтобъ онъ приходилъ сюда для того чтобы поговорить со мной о лошадяхъ, но я не вѣрю чтобъ онъ былъ совсѣмъ дурнымъ человѣкомъ; а никто, въ комъ осталась хоть капля совѣсти, не посмѣетъ сказать Варнавиной женѣ ничего такого чего бы онъ не сказалъ ребенку. Она просто скучаетъ о своихъ, бѣдняжечка, хоть и не хочетъ сознаться въ этомъ, вотъ почему она и слушаетъ болтовню этого франта.
М-съ Тремнель таинственно покачала головой. Надъ ней могутъ смѣяться сколько угодно, но безъ основаній она говорить не станетъ. Ядовитость ея росла по мѣрѣ того какъ усиливалось негодованіе и нетерпѣніе Тома.
— Она славный человѣкъ, и если она сдѣлала глупость бросивъ своихъ родныхъ и выйдя замужъ за Варнаву, то не его роднымъ отравлять ей жизнь за это. Удивительная ты охотница до исторій, тетка Тремнель! сказалъ онъ и послѣднія его слова пробудили рѣшимость м-съ Тремнель. Она протянула ему письмо.
Ну, что еще? сказалъ Томъ. «Мое письмо звучитъ холодно… послѣ всего что случилось… мой домъ открытъ для тебя…», но вѣдь твое имя не Маргарита! Кто далъ тебѣ это?
— Ты бы спросилъ, кто далъ это женѣ твоего брата, сказала м-съ Тремнель. Что-то въ голосѣ Тома пугало ее, но она старалась говорить съ достоинствомъ. — Я обязана сказать тебѣ что это письмо далъ ей м-ръ Сольсъ, и желала бы знать, находишь ли ты приличною такую переписку? продолжала она.
Пальцы Тома впились въ бумажку и скомкали ее. Онъ повернулся спиной къ м-съ Тремнель, бросилъ письмо въ огонь, подождалъ пока оно сгорѣло и тогда обернулся къ ней съ такимъ взглядомъ отъ котораго у нея дрожь пробѣжала по спинѣ.
— А теперь, гдѣ ты украла его? спросилъ онъ.
М-съ Тремнель залилась слезами и закрыла лицо передникомъ. Ей казалось что гнѣвные глаза Тома прожигаютъ ткань его насквозь.
— Такъ говорить со мной! всхлипывала она; — со мной, беззащитною женщиной, въ домѣ твоего отца! Называть воровкой меня которая всегда пользовалась уваженіемъ даже въ самыхъ лучшихъ домахъ!
— Гдѣ ты украла его? повторилъ Томъ.
— Я… я подняла его, вскричала она, борясь между страхомъ и гнѣвомъ. — Я видѣла какъ онъ вынулъ его изъ кармана и сунулъ ей въ руку, Томъ. И если бы ты могъ видѣть какъ она измѣнилась въ лицѣ и сколько разъ перечитывала письмо, и…
— Ахъ, чортъ тебя возьми! крикнулъ Томъ. — Я не хочу слушать все это, и безсознательно мѣняя тонъ, — вотъ сама Варнавина жена; она намъ объяснитъ въ чемъ дѣло.
Мегъ стояла въ дверяхъ усталая и недовольная. Она не очень любила м-съ Тремнель, но Томъ не долженъ былъ бранить ее такими словами, въ особенности когда она плачетъ. Мегъ всегда приходила въ неописанное негодованіе при видѣ грубаго обращенія съ женщинами, до такой степени что забывала собственную робость и становилась необыкновенно смѣла въ такихъ случаяхъ.
— Что случилось, тетя Тремнель? Какъ вамъ не стыдно такъ говорить съ ней, Томъ! вскричала жена проповѣдника, не переводя дыханія.
М-съ Тремнель проворно направилась къ двери, а Томъ засмѣялся.
— Куда же ты бѣжишь теперь, когда у тебя явилась защитница? крикнулъ онъ ей вслѣдъ. — Ты бы постояла, да послушала что скажетъ Варнавина жена, благо ты цѣлые полдня положила на то чтобы «исполнить свой долгъ относительно ея». Ну, продолжалъ онъ, обращаясь къ Маргаритѣ, — хватились вы своего письма?
Мегъ до такой степени мало была похожа на виноватую что онъ поспѣшно прибавилъ:
— Я вѣрю что вы не могли помѣшать этому, и что вы не взяли бы его если бы знали что въ немъ написано. Тетка Тремнель принесла мнѣ его, но я не сталъ бы читать его, если бы зналъ что оно ваше.
Жена проповѣдника подняла брови съ выраженіемъ гордости которое рѣдко появлялось на ея лицѣ, но за которое онъ еще больше любилъ ее въ эту минуту.
— М-съ Тремнель, конечно, не имѣла права приносить вамъ мое письмо; я не понимаю, что ей вообразилось, сказала она. — Пожалуйста, гдѣ оно?
— Въ огнѣ, грубо сказалъ Томъ, — и позвольте вамъ замѣтить что это самое лучшее мѣсто для такихъ вещей.
Мегъ посмотрѣла на него съ неподдѣльнымъ изумленіемъ.
— Почему? проговорила она. — Я нахожу, Томъ, что у васъ нѣтъ тѣни права бросать мои письма въ огонь. У меня ихъ было всего два со времени моего замужества: одно отъ Варнавы о деньгахъ, другое отъ моей сестры. Его письмо у меня сейчасъ въ рукахъ, стало быть вы сожгли ея, и мнѣ это очень непріятно, потому что это было очень мило со стороны Лоры!
Томъ съ торжествующимъ возгласомъ подбросилъ до потолка книгу которую держалъ въ рукахъ и шумно захлопнулъ ее поймавъ ее на лету.
— Какое разочарованіе для тетки Тремнель! вскричалъ онъ; — я всегда былъ увѣренъ въ васъ; но я вотъ что скажу вамъ, Варнавина жена, теперь она нескоро придетъ ко мнѣ сплетничать на васъ.
Сидя у себя въ комнатѣ, Мегъ немножко подивилась случившемуся. Что хотѣлъ сказать Томъ? и требовать ли ей отчета у м-съ Тремнель въ ея странномъ поведеніи? Нѣтъ! она слишкомъ ненавидитъ ссоры! Въ минуты возбужденія Мегъ могла говорить довольно рѣзкія вещи, но въ хладнокровные моменты она испытывала болѣзненное отвращеніе ко всякаго рода сценамъ.
«Это ужасно что здѣсь есть люди способные читать и передавать чужія письма», гнѣвно думала она, но потомъ рѣшила постараться забыть объ этомъ. Ей ни раза не пришло въ голову чтобы необъяснимыя подозрѣнія м-съ Тремнель могли имѣть какую-нибудь связь съ м-ромъ Сольсомъ. Онъ занималъ очень мало мѣста въ ея душѣ которая въ данную минуту была вся полна тяжелымъ сознаніемъ своего нравственнаго крушенія.
Если она не достаточно хороша для того чтобы быть апостоломъ, то чѣмъ ей быть? и если она не довольно крѣпка для того чтобы жить тою жизнью добровольной бѣдности и напряженныхъ усилій которая привлекала благороднѣйшихъ людей всѣхъ столѣтій, то что ей дѣлать?
Меньшія затрудненія казались ей нестоящими вниманія въ сравненіи съ этимъ.
Какой-то злокозненный духъ, казалось, забрался на ферму въ день отъѣзда м-ра Сольса; одинъ разъ его изгнали, но онъ не унялся. Томъ былъ въ самомъ насмѣшливомъ настроеніи; его умные зеленовато-каріе глаза свѣтились немножко мстительнымъ огонькомъ, и онъ осыпалъ м-съ Тремнель градомъ шутокъ которыхъ она не могла понять. Она доставила ему непріятную четверть часа послѣ ужина, пусть же теперь расплачивается! Но его торжество было, увы! непродолжительно. Мегъ удалось залучить внизъ свекра, и она сидѣла около него, напѣвая пѣсню за пѣсней въ надеждѣ отогнать ту черную тучу которая періодически находила на старика. М-съ Тремнель съ оскорбленнымъ видомъ вязала и каждую минуту была готова разразиться слезами.
Въ надеждѣ заинтересовать м-ра Торпа Мегъ начала говорить о Лопкомбской эпидеміи.
— Варнава почти ничего не пишетъ о ней; письмо его у меня здѣсь, сказала она и, опустивъ руку въ карманъ, вынула не то.
— Нѣтъ, это письмо моей сестры. Вотъ оно! продолжала она и вдругъ остановилась, почувствовавъ что-то недоброе. Двѣ пары глазъ напряженно смотрѣли на нее.
— Вотъ какъ? сказалъ Томъ. — Зачѣмъ же вы увѣряли меня что я сжегъ письмо вашей сестры и что вы не получали другихъ?
— Я думала что это было ея письмо, но, очевидно, ошиблась, потому что вотъ оно, сказала Мегъ. — Но что же вы сожгли въ такомъ случаѣ? Что-нибудь совсѣмъ не мое! Навѣрно чье-нибудь чужое письмо.
Она быстро встала и отошла отъ старика, который продолжалъ сидѣть подперши голову руками и не обращая никакого вниманія на всю эту сцену.
— Отчего вы смотрите на меня такими глазами? вскричала она, перейдя черезъ всю комнату къ тому мѣсту гдѣ сидѣлъ Томъ.
Томъ закрылъ глаза рукою. Варнавина жена одинъ разъ заколдовала его и заставила повѣрить себѣ вопреки очевидности. На этотъ разъ онъ не поддастся ея чарамъ. Другой Маргариты на фермѣ не было, и «забыть» она не могла. Письмо не могло принадлежать никому другому! Зачѣмъ она говоритъ это? Зачѣмъ она лжетъ? Онъ такъ вѣрилъ ея правдивости и честности!
— Это было чье-нибудь чужое письмо, повторила Мегъ.
— Молчите! хрипло сказалъ Томъ. — Не стоитъ того!
У него былъ такой несчастный видъ что Мегъ въ полномъ недоумѣніи продолжала:
— Въ концѣ концовъ вѣдь это не важно, не правда ли? Можетъ-быть Варнава…
— Варнава? съ негодованіемъ перебилъ ее Томъ, и рѣчь его полилась гнѣвнымъ потокомъ. — Варнава слишкомъ хорошъ для васъ! Онъ клянется вами, но я бы посовѣтовалъ вамъ не разказывать ему сказокъ. Онъ считалъ васъ слишкомъ неземнымъ созданіемъ для любви къ какому бы то ни было мущинѣ! Вы постояно топчете его сердце, и онъ не даетъ слова сказать противъ васъ, потому что считаетъ что вы сдѣланы изъ другаго тѣста чѣмъ онъ и мы всѣ. Изъ другаго тѣста! А вы въ его отсутствіе принимаете любовныя письма отъ какого-то черномордаго жида!
— Томъ! вскричала она, содрогаясь отъ отвращенія. — Какъ вы можете, какъ вы смѣете говорить мнѣ такія вещи?
— Я тоже вѣрилъ въ васъ, нѣсколько тише отвѣчалъ Томъ. — Я думалъ что вы не изъ тѣхъ которыя принимаются лгать чтобы спасти… свою шкуру, хотѣлъ я сказать, но вы лгали даже не для того, потому что не могли же вы думать что я вамъ что-нибудь сдѣлаю.
— Я не лгала. Я никогда не лгу! сказала Мегъ.
— Конечно, нѣтъ; вѣроятно, по-вашему это называется какъ-нибудь иначе! Впрочемъ, это не мое дѣло; вамъ нечего бояться моего вмѣшательства. Я больше никогда не буду соваться въ ваши дѣла, сказалъ Томъ.
Въ ту минуту Мегъ была слишкомъ оскорблена чтобы требовать дальнѣйшихъ объясненій, но послѣ она съ чувствомъ возроставшаго одиночества стала замѣчать что Томъ держитъ свое слово. Она могла возвращаться какъ угодно поздно, могла ѣсть или не ѣсть, добродушное «дразненіе» Тома прекратилось.
— Я думаю, сказала она однажды Тому, — что мнѣ не слѣдуетъ жить здѣсь и ѣсть вашъ хлѣбъ, зная что вы такъ дурно думаете обо мнѣ.
— Вы ѣдите хлѣбъ своего мужа, сказалъ Томъ; — онъ платитъ за него, и потомъ куда же бы вы пошли?
Въ ту же минуту ему стало стыдно своихъ словъ. Куда въ самомъ дѣлѣ пойдетъ эта бѣдная дѣвочка, если они будутъ преслѣдовать ее?
— Я не хочу ссориться, прибавилъ онъ, — потому что можетъ-быть вы и не такъ виноваты…
— Благодарю васъ, но если вы мнѣ не вѣрите, то я не хочу такой дружбы. Я должна буду обойтись безъ нея, сказала Варнавина жена, прервавъ его рѣчь такимъ жестомъ, отъ котораго Томъ вдругъ почувствовалъ себя совсѣмъ ничтожнымъ человѣкомъ.
Черезъ нѣсколько дней послѣ этого разговора вернулся проповѣдникъ. Мегъ, сойдя однажды внизъ рано утромъ, нашла его спящимъ на деревянной скамьѣ.
Мегъ тихо затворила дверь и долго смотрѣла на него, на этого человѣка который когда-то былъ ея пророкомъ, а теперь сталъ, увы! ея мужемъ.
Онъ сдѣлалъ дальній путь пѣшкомъ и теперь крѣпко спалъ.
Разказать ему всю необъяснимую исторію когда онъ проснется, или нѣтъ?
Во всѣхъ Торпахъ была какая-то сила характера, какая-то прямолинейная властность которой она скорѣе боялась; но Варнава былъ всегда добръ къ ней.
Мегъ сказала Джорджу Сольсу что она безусловно вѣритъ проповѣднику; такъ это и было, такъ и должно было быть, потому что иначе ей не за что было ухватиться. При мысли объ этомъ Мегъ съ поразительною ясностью почувствовала что не можетъ позволить себѣ потерять ни одной іоты своего заботливо взлелѣяннаго уваженія къ Варнавѣ. Она боялась не его, а себя. Она не могла рисковать этимъ: она знала что если и онъ, какъ Томъ, скажетъ ей что она лжетъ, то она возненавидитъ его, потому что находится въ слишкомъ большой зависимости отъ него.
Солнце начинало заглядывать въ комнату. Съ врожденною почти всѣмъ женщинамъ заботливостью Мегъ спустила занавѣску окна чтобы свѣтъ не разбудилъ его и вышла изъ комнаты, предоставивъ Варнавѣ выспаться какъ надо.
— Ты удивилась моему приходу? спросилъ онъ ее позднѣе; на языкѣ его вертѣлся еще вопросъ: ты рада мнѣ? но онъ удержался.
Послѣ первыхъ же минутъ свиданія онъ замѣтилъ что жена его чѣмъ-то удручена. Онъ не любилъ приставать къ ней съ разспросами чтобы не обязывать ея на отвѣтъ, но невысказанный вопросъ все время стоялъ у него въ головѣ, иногда бы Мегъ ни подняла глаза, она всегда встрѣчала его молчаливый, пристальный взглядъ, устремленный на нее. Это еще больше угнетало ее; ей хотѣлось избавиться это всей семьи Торповъ.
Варнава прождалъ весь этотъ и слѣдующій день въ надеждѣ что она скажетъ ему, что съ нею. На третій день случилось новое событіе. Маргарита получила письмо и едва начала читать его, какъ поблѣднѣла, вскрикнула и остановилась, смотря на всѣхъ широко раскрытыми глазами.
— Что такое? Что съ тобой? сказалъ Варнава, но жена его не слыхала; жаркая кухня, изумленные взгляды сидящихъ за столомъ, жужжанье пчелъ въ отворенную дверь, все что она такъ ясно сознавала за минуту передъ тѣмъ, все покрылось какимъ-то густымъ туманомъ. Письмо выпало у нея изъ рукъ.
— Ей дурно, сказалъ Томъ.
Мегъ сдѣлала усиліе надъ собою. — Нѣтъ, нѣтъ! нетвердымъ голосомъ сказала она. — Я получила дурныя вѣсти. Мой отецъ заболѣлъ; я должна ѣхать къ нему. Онъ въ Лопкомбѣ у священника. О, Варнава, ты зналъ это и ничего мнѣ не сказалъ? М-ръ Сольсъ пишетъ изъ Лопкомба. Какъ скоро я могу доѣхать туда?
— Да, я зналъ, медленно проговорилъ Варнава. — Но тебѣ нельзя ѣхать, Маргарита. Ты можешь схватить горячку. Кромѣ того… увѣрена ли ты что онъ хочетъ видѣть тебя? Онъ зоветъ тебя?
— Нѣтъ, но я хочу видѣть его! вскричала она. — Я такъ давно, давно не видала его и такъ тосковала по немъ! Пусти меня, Варнава, пусти! Что мнѣ горячка, если я раньше увижу его? Я должна ѣхать къ отцу. Пусти меня.
Настойчивое, нѣсколько разъ повторенное требованіе громко раздавалось въ комнатѣ.
Оно вывело изъ задумчивости м-ра Торпа, оно наполнило сердце Тома нелогичнымъ раскаяніемъ. "женщина такъ сильно любящая отца не можетъ быть легкомысленной ", подумалъ онъ. Но Варнава нахмурилъ брови какъ будто отъ сильнаго чувства боли.
— Нѣтъ, нѣтъ, ты моя, а не его! вскричалъ онъ. — Я не пущу тебя. Въ голосѣ его звучалъ вызовъ человѣка неизбѣжной судьбѣ.
— Стыдись, Варнава! сказалъ м-ръ Торпъ и обнялъ одною рукой Маргариту. — Она права. Если ея отецъ боленъ, то грѣхъ держать ее. Ты долженъ отпустить ее.
— Я не позволю никому становиться между мной и ею, сказалъ Варнава. — Ни тебѣ, ни кому другому. Ты думаешь что моя жена нуждается въ твоей защитѣ? Маргарита!
Маргарита встала и закрыла глаза руками.
— Мнѣ жаль что я подняла такую исторію, сказала она. — Я… я не ожидала… я не знала что отецъ заболѣлъ. Я обдумаю все это на свободѣ. Нѣтъ, пожалуйста не надо, оставьте меня одну!
И она вышла изъ комнаты, тихонько притворивъ за собою дверь.
— Ну, вотъ, всѣ мы чуть не перессорились! уныло сказалъ Томъ. М-ръ Торпъ продолжалъ глядѣть на Варнаву съ гнѣвомъ негодованія, которое какъ-то вдругъ обнаружило поразительное сходство между нимъ и его младшимъ сыномъ.
— Ты просто обезумѣлъ отъ ревности къ отцу маленькой барыни, сказалъ онъ, — Ты сдѣлалъ жестокую вещь, женившись на ней, и теперь хочешь еще ухудшить дѣло! Ты съ дѣтства былъ взбалмошнымъ и упрямымъ мальчишкой, Варнава! Я жалѣю эту дѣвочку отъ всего сердца. Она здѣсь какъ птичка въ клѣткѣ безъ надежды на свободу.
— Освободить ее можетъ только одна вещь, сказалъ Варнава. — Горячка могла ускорить ее, но не ускорила, во всякомъ случаѣ не по моей винѣ. Человѣкъ не имѣетъ права самъ открыть себѣ эту дверь, но я никогда не берегъ своей жизни.
Онъ повернулся и ушелъ. Его гнѣвъ который въ сущности состоялъ изъ горя и любви прошелъ такъ же внезапно какъ вспыхнулъ, и онъ вышелъ изъ дома съ тяжелымъ сердцемъ.
Что же касается Мегъ, то она ни минуты не колебалась. Весь послѣдній мѣсяцъ она терзалась сомнѣніями и неизвѣстностію; теперь всему этому насталъ конецъ, и сердце ея говорило рѣшительно и непреклонно: «поѣзжай!» Когда отецъ ея боленъ, она должна быть при немъ, и никакіе проповѣдники въ мірѣ не остановятъ ея!
Мегъ помочила лицо холодною водой и выпила цѣлый стаканъ ея. Ея горло горѣло отъ невыплаканныхъ слезъ. Она не могла дать имъ волю: плакать было некогда.
«Вашъ отецъ повидимому серіозно боленъ. На вашемъ мѣстѣ я бы немедленно пріѣхалъ.» Эти слова написанныя толстымъ, прямымъ почеркомъ м-ра Сольса стояли передъ ея глазами.
Попросить Тома помочь ей? Онъ какъ разъ теперь сердится на нее, но ей казалось что это пошлое, глупое недоразумѣніе за послѣднее время стало какъ-то само собой разсѣиваться.
Можетъ-быть Варнава послушается его. Онъ любитъ своего брата больше всѣхъ на свѣтѣ кромѣ… кромѣ нея, вспомнила Мегъ. Нѣтъ! она не будетъ просить Тома. Если она пойдетъ противъ воли Варнавы, то это дѣло должно рѣшиться. только между нимъ и ей, и она сама скажетъ ему. Это, по крайней-мѣрѣ, она обязана сдѣлать.
Письмо Варнавы было у нея въ карманѣ. Она разорвала конвертъ и написала на внутренной сторонѣ карандашомъ: «Я уѣзжаю въ Лопкомбъ къ отцу. Я запрягу Молли въ телѣжку и доѣду одна до города. Я знаю что ты не позволилъ мнѣ ѣхать и что всѣ вы будете очень сердиться на меня. Я обѣщаю тебѣ что вернусь сегодня же къ ночи». Мегъ остановилась на минуту и потомъ подчеркнула слово обѣщаю. Теперь она думала только объ отцѣ, но знала что будетъ очень бояться поздняго возвращенія. «И тогда ты можешь говорить мнѣ все что хочешь и сердиться на меня до конца дней моихъ», писала она. Письмо звучало немножко отчаянно, но ей некогда было передумывать; къ тому же она никогда не извинялась.
Она сложила бумажку вдвое, побѣжала на чердакъ, гдѣ спалъ ея мужъ, и положила письмо на стулъ.
Его кожаная сумка лежала на полу; она машинально подняла ее и повѣсила на гвоздь; видъ ея вызвалъ въ памяти Мегъ ихъ странный медовый мѣсяцъ и всѣ необыкновенныя событія перваго времени ея замужества.
Тогда Варнава былъ очень добръ къ ней, да не только тогда, а и все время до этого дня, и Мегъ въ глубинѣ души немножко понимала, что значила его сегодняшняя вспышка.
«Ему кажется что онъ тянетъ въ одну сторону, а отецъ, то-есть, свѣтъ опутанный властію діавола, въ другую» думала она. Хорошо! Послѣ этого она всецѣло сольетъ свои интересы съ его интересами и больше не будетъ служить двумъ господамъ. Можетъ-быть, если ей удастся повидать отца разъ, одинъ только разъ, онъ проститъ ее, и ей станетъ легче.
Только сегодня она будетъ сама собою, будетъ дочерью своего отца, а потомъ навсегда сдѣлается Маргаритой Торпъ.
"Но я надѣюсь что это «навсегда» продлится не очень долго, " докончила она свою мысль.
ГЛАВА XIV.
правитьТомъ немного научилъ Мегъ править; съ большими усиліями она запрягла Молли и пустилась по длинной пустынной дорогѣ черезъ болота, не боясь ничего. Она никогда не боялась физической опасности.
Правила она плохо; ея руки были слишкомъ слабы. Она не проѣхала и четверти разстоянія до Н., какъ силы начали измѣнять ей, руки заболѣли, и Молли, чувствуя за собой непривычнаго кучера, стала сильнѣе тянуть возжи.
Прошелъ еще часъ; Мегъ закусила губы и поблѣднѣла отъ усилій сохранить власть за собою. Молли, повидимому, рѣшила оторвать ей руки. Возжи рѣзали ей пальцы, но что за важность? За то каждая минута приближала ее къ отцу. Дорога была ровна и безлюдна; Мегъ радовалась этому, потому что знала что подъ гору ни за что не справилась бы съ лошадью.
Послѣднее соображеніе только-что успѣло придти ей въ голову, какъ Молли убавила ходъ; въ первую минуту Мегъ почувствовала несказанное облегченіе, но оно тотчасъ же смѣнилось ужасомъ: Молли начала страшно хромать.
Огромный острый кремень врѣзался лошади въ ногу, и бѣдный импровизованный кучеръ рѣшительно не зналъ что дѣлать. Телѣжка была высока, Молли не стояла, но Мегъ, наконецъ, остановила ее отчаяннымъ усиліемъ, привязала возжи къ спинкѣ сидѣнія и соскочила съ колеса на землю.
Молли на самомъ дѣлѣ соблаговолила на минуту остановиться, но смотрѣла на Мегъ очень подозрительно и заложивъ уши назадъ. Мегъ подняла обломокъ стараго желѣза и стала осторожно подвигаться впередъ.
— Славная лошадка, славная! тпру… стой, стой, милая! тихо проговорила она, чувствуя свою несостоятельность и полное презрѣніе къ себѣ со стороны Молли. Она стала на колѣна посреди пыльной дороги и тихонько дотронулась до передней ноги лошади. Молли фыркнула и нетерпѣливо ударила землю копытомъ. "Томъ поднимаетъ ея ногу лѣвою рукой, а камень выбиваетъ правой, « говорила Мегъ, „но если Молли не захочетъ поднять ноги, что дѣлать тогда?“ Она осторожно потянула къ себѣ ногу, не переставая называть лошадь ласкательными именами, какъ вдругъ громкій взрывъ смѣха раздался изъ-за канавы. Молли вздрогнула, бросилась впередъ, и Мегъ очутилась одна среди дороги, между тѣмъ какъ лошадь и телѣга скрылись въ облакахъ пыли.
Мегъ протерла засыпанные пылью глаза и машинально поправила шляпу, затѣмъ, увидавъ на краю дороги одного изъ кольдервельскихъ работниковъ по прозванію Длиннаго Джона, сообразила весь комизмъ этой картины и громко расхохоталась, хотя на самомъ дѣлѣ ей было вовсе не до смѣха.
— Простите, сударыня, мнѣ очень досадно, сказалъ Длинный Джонъ. — Я самъ не знаю, какъ я могъ быть такимъ дуракомъ. Мнѣ стало смѣшно, какъ вы съ ней разговариваете, точносъ человѣкомъ, но я не думалъ что она испугается и удеретъ. Ну, мистеръ Томасъ не поблагодаритъ насъ за это!
— Поймайте, поймайте ее! вскричала Мегъ. — А вдругъ она опрокинула телѣжку? побѣжимте за ней скорѣе.
Она вскочила и бросилась бѣгомъ догонять лошадь. Длинный Джонъ несся впереди нея огромными прыжками.
Къ счастію, Молли была не далеко. Они нашли ее за полъ-версты.
— Неужели она дастъ вамъ вынуть изъ копыта камень? недовѣрчиво сказала Мегъ.
Длинный Джонъ только улыбнулся на это; однако, когда онъ осмотрѣлъ ногу, лицо его вытянулось.
— Ну, нечего сказать, надѣлали дѣлъ! ворчалъ онъ. — Она теперь, по крайней мѣрѣ, на мѣсяцъ не годна. Господи Боже! И о чемъ думалъ м-ръ Томасъ когда довѣрилъ вамъ Молли?
— Что же теперь дѣлать? сказала Мегъ, прислонясь къ телѣжкѣ и едва переводя дыханіе отъ скораго бѣга.
Джонъ пустился въ безконечныя разсужденія въ которыхъ доказывалъ что если заставить Молли снова пройти тѣ двѣнадцать миль которыя она пробѣжала отъ фермы, то она, вѣроятно, останется хромой на всю жизнь, и м-ръ Томасъ не забудетъ этого, такъ что онъ, Джонъ, никогда не рѣшится на это. Если же провести ее шагомъ три мили остающіяся до Н. и дать ей тамъ отдохнуть ночку, другую, то придется платить за постой, за кормъ и за уходъ, чего онъ тоже не возьметъ на свою отвѣтственность. А если стоять на мѣстѣ посреди дороги, то это будетъ только потерей времени, когда, по-настоящему, „бѣдной скотиной“ надо заняться какъ можно скорѣе.
— Стало быть, какъ ни дѣлай, все будетъ плохо? спросила жена проповѣдника. — Какъ же намъ быть?
— Какъ хотите, сударыня; ваше дѣло рѣшать. Всячески будетъ худо.
Длинному Джону не понравилось мѣстоименіе намъ, и онъ рѣшилъ не давать себя впутывать въ это дѣло.
— Я иду впередъ; будь что будетъ! сказала Мегъ.
Джонъ повелъ Молли подъ узды, а Мегъ пошла рядомъ.
Онъ началъ разказывать длинную исторію, которую она слушала только однимъ ухомъ и мысленно все время рвалась впередъ къ цѣли.
— Это она васъ испугалась, сударыня: вы взяли ее за ногу, она и понесла. Вы вѣдь не станете говорить что я тутъ при чемъ-нибудь, неправда ли? потому что мистеръ Томасъ очень любитъ ее, и если я теперь потеряю мѣсто, то куда я дѣнусь съ больною женой?
— Я, я одна виновата, сказала Мегъ. — Господи! когда мы доберемся до города?! Вы, кажется, очень боитесь м-ра Томаса, Джонъ; а я думала что его считаютъ хорошимъ хозяиномъ.
— Хорошій-то онъ хорошій! Торпы всѣ хорошіе хозяева, хорошіе друзья и хорошіе враги. Они не бросаютъ людей, это правда; никто изъ ихъ бывшихъ слугъ не кончалъ жизни въ богадѣльнѣ если самъ не былъ виноватъ. М-ръ Томасъ не тратитъ много словъ когда сердится, но я не хотѣлъ бы попасться ему на глаза если бы испортилъ Молли, потому что послѣдній разъ когда я не досмотрѣлъ за пони, и онъ сломалъ себѣ ногу, м-ръ Томасъ сказалъ мнѣ: „Въ слѣдующій разъ ты уйдешь, Джонъ!“ А онъ всегда держитъ слово. Онъ еще чуть не утопилъ меня въ тотъ разъ. Да, да! и я хотѣлъ судиться съ нимъ, но онъ мнѣ не посовѣтовалъ, а его совѣты всегда хороши. О, м-ръ Томасъ умная голова! Это вышло потому что я хватилъ немного лишняго на похоронахъ Мэри. Я вернулся домой поздно и хорошенько не помню какъ это было, но только я потерялъ пони по дорогѣ и вдругъ очутился подъ колодцемъ на дворѣ; м-ръ Томасъ качалъ воду, а другой работникъ держалъ меня. Вотъ, я вамъ скажу, угостили меня! Я чуть не захлебнулся на смерть; вода лилась мнѣ прямо въ ротъ; я кричалъ во весь голосъ когда могъ, а онъ еще приговаривалъ: „нѣтъ, нѣтъ, погоди отпускать его! Когда онъ наглотается воды столько же сколько наглотался рома, тогда, можетъ-быть, онъ попомнитъ это“. Послѣ этого я, честное словол пошелъ домой не шатаясь, но вѣдь на дворѣ стояла зима, а я былъ мокрый, точно меня изъ рѣки вытащили и, право, захлебнулся бы, продержи онъ меня еще минуту. На другое утро я обдумалъ все это и пошелъ къ нему. Хозяинъ, говорю я, я, правда, былъ вчера немножко не въ себѣ, но вы не имѣли права дѣлать это, потому что я не невольникъ, а такой же свободный британецъ какъ и вы. А м-ръ Томасъ посмотрѣлъ на меня, да и говоритъ: „Это“, говоритъ, „правда“, Джонъ, ты свободенъ и можешь пить хоть цѣлый день не хуже любаго лорда». Я, говорю, хочу подать на васъ въ судъ, м-ръ Томасъ. "Ну, " говоритъ онъ, «тогда ты будешь глупѣе чѣмъ я думалъ». Вы, говорю, безжалостны къ человѣку, который только что схоронилъ дочь. Тогда м-ръ Томасъ засмѣялся. "Ты, « говоритъ, „кажется находишь что такъ хорошо ее пристроилъ что и другую хочешь послать за нею?“ Какъ такъ? говорю я. „Да такъ“, говоритъ онъ, „я не слыхалъ что бы дѣти могли питаться травой, или чтобы хлѣбъ давался даромъ. Печеныя булки не ростутъ на лугахъ. Гдѣ бы ты очутился, если бы я тебѣ вмѣсто кушанья преподнесъ разчетъ? Смотри! если ты не дуракъ, то ты безъ дальнихъ разговоровъ пойдешь на работу, а если ты дуракъ, то можешь идти и кричать по всему свѣту про свободныхъ британцевъ; только ужь тогда не приходи ко мнѣ съ разказами о своихъ дѣтяхъ, потому что я тебя не возьму назадъ, а твои пышныя слова не наполнятъ ихъ пустыхъ животовъ“. Такъ я и пошелъ ни съ чѣмъ, и такъ у насъ это дѣло съ нимъ и кончилось, потому что м-ръ Томасъ никогда не попрекаетъ человѣка старыми грѣхами. Но только съ тѣхъ поръ я не пью, когда у меня на рукахъ лошади. Нѣтъ, нѣтъ! я теперь коплю деньги къ воскресенью; да оно и лучше выпить вволю въ положоный день, не правда ли, сударыня?
— Вѣроятно, разсѣянно отвѣчала Мегъ. На одну минуту ее занялъ вопросъ о томъ, что сказалъ бы Варнава на такое пониманіе воскреснаго дня, потомъ промелькнуло непріятное воспоминаніе о грубости Тома, но… они подходили къ городу. Еще два часа, и она будетъ въ Лопкомбѣ!
День былъ рыночный, и улицы были полны народа. Мегъ дошла съ Джономъ до конюшенъ „Пляшущей Свиньи“ и посмотрѣла, какъ распрягли и поставили Молли. Это было меньшее что она могла сдѣлать послѣ того какъ испортила лошадь. Потомъ она пошла въ ссудную кассу. Деньги данныя ей Варнавой лежали у нея въ карманѣ, но она не могла употребить ихъ на запрещенное имъ же дѣло.
У нея было съ собой еще что-то, съ чѣмъ ей было трудно разстаться, но тѣмъ не менѣе она рѣшилась на это.
Осыпанный бриліантами портретъ матери, украденный у нея въ дѣтствѣ и возвращенный ей проповѣдникомъ, съ тѣхъ поръ всегда висѣлъ у нея на шеѣ. Она не сказала Варнавѣ что оставила его у себя, потому что не забыла его фразы о „слишкомъ дорогой цѣнѣ“ этихъ камней, но она сохранила его ради отца и ради отца продастъ его.
Бриліанты были очень хороши, да и самый портретъ имѣлъ не малую цѣну. Мегъ не знала, сколько ей дадутъ за него, но смутно представляла себѣ что этихъ денегъ должно хватить съ избыткомъ на экипажъ до Лопкомба взадъ и впередъ и на Моллино помѣщеніе и лѣченіе.
Получила она, конечно, не больше одной шестой настоящей стоимости медальона, но зато это былъ празничный день для хозяина ссудной кассы.
Наконецъ, Мегъ ѣхала по дорогѣ въ Лопкомбъ! Черезъ два часа она увидитъ отца, а тамъ… а тамъ пусть будетъ хоть потопъ.
М-съ Росельторпъ сидѣла у окна комнаты брата. Это была хорошенькая комната, самая лучшая въ домѣ м-ра Багшота.
Она пріѣхала тотчасъ же какъ узнала о болѣзни м-ра Дина, но теперь больному стало удивительно и неожиданно лучше. Неумолимая, но постоянно обнадеживающая, болѣзнь вдругъ ослабила тиски, и м-ръ Динъ былъ веселъ, какъ ни въ чемъ не бывало, и даже раздражалъ сестру своимъ довольнымъ видомъ. Она горѣла нетерпѣніемъ увезти его изъ этого опаснаго сосѣдства; она знала что Торпы живутъ гдѣ-то въ этой части графства, но онъ, увы! не имѣлъ ни малѣйшаго жёланія двигаться съ мѣста.
Она сидѣла и вышивала; ея тонкіе длинные пальцы быстро двигались по канвѣ, губы были плотно сжаты. Когда она глядѣла на брата, взглядъ ея смягчался. Она терпѣть не могла болѣзней, но его любила даже больнымъ.
Черты его лица заострившіяся отъ болѣзни болѣе чѣмъ когда-либо напоминали Мегъ, и это тоже дѣйствовало непріятно на м-съ Росельторпъ.
Конечно, у нея было много поводовъ сердиться: уже одно то что она не любила принимать ни отъ кого одолженій и теперь была принуждена пользоваться гостепріимствомъ совсѣмъ чужаго человѣка и, повидимому на долгій, срокъ.
Чарльзъ принималъ это очень легко. Онъ былъ благодаренъ своему старому другу, но это не тяготило его. Онъ самъ былъ добръ и гостепріименъ и сдѣлалъ бы точно то же для своего хозяина, если бы роли ихъ перемѣнились. Кромѣ того онъ былъ однимъ изъ тѣхъ людей которые родятся любимцами, и даже совсѣмъ посторонніе лица охотно оказывали ему услуги. Старая экономка священника говорила что м-ръ Динъ такой баринъ служить которому честь и удовольствіе.
Между нимъ и сестрою за послѣднее время замѣчалась какая-то холодность вслѣдствіе того что онъ очень рѣзко отнесся къ ея намѣренію обжаловать завѣщаніе мужа.
— Это такъ непохоже на насъ, гордо сказалъ онъ; — никто изъ насъ никогда не выносилъ сора изъ избы на улицу.
Чарльзъ рѣдко выступалъ въ роли ментора, но въ тѣхъ случаяхъ когда онъ это дѣлалъ, слова его всегда кололи м-съ Росельторпъ, хотя и не всегда заставляли ее перемѣнять рѣшеніе.
Вдругъ м-ръ Динъ проснулся и позвалъ ее.
— Сестра, я хотѣлъ бы чтобы ты положила работу и сѣла возлѣ меня, т.-е., конечно, если ты не собиралась идти гулять, прибавилъ онъ съ никогда не покидавшей его заботливостію объ удобствѣ другаго; — я знаю, ты не любишь больныхъ
— Я не могу сидѣть безъ работы, сказала м-съ Росельторпъ, но придвинула свой стулъ къ постели. — Только помни, Чарльзъ, что тебѣ нельзя много говорить.
— Но я все-таки предпочелъ бы умереть отъ болтовни чѣмъ отъ скуки.
— О смерти нѣтъ и рѣчи!
— Вѣрно, замѣтилъ онъ, — я поправляюсь до неприличія скоро, и на дняхъ, вѣроятно, попробую сойти внизъ, но тѣмъ не менѣе о ней была рѣчь три дня тому назадъ, ты сама прекрасно знаешь это.
— Теперь опасность прошла, и не зачѣмъ говорить о ней, попробовала закончить она тѣмъ рѣшительнымъ голосомъ которому Чарльзъ рѣдко противился.
Однако сегодня это не помогло. Чарльзъ не унимался, хотя и протянулъ ей руку съ тою шутливою нѣжностью которая такъ располагала къ нему женщинъ.
— Бѣдная сестра! Ты не любишь чтобы тебѣ напоминали о томъ что я смертенъ? Но я не могу закрывать глаза на факты; въ послѣднее время они такъ настойчиво заявляли о своемъ существованіи что, право, это невозможно. Положимъ, я зналъ и всѣ эти пять лѣтъ что я… ну, скажемъ хоть та битая посуда которая можетъ и два вѣка прожить, можетъ и разлетѣться при первомъ толчкѣ. Но это огромная разница знать что когда-нибудь умрешь, или чувствовать что день твоей смерти не только вѣроятно, но навѣрно близокъ. Мнѣ кажется что я никогда особенно не боялся смерти, но видъ ея вблизи все-таки очищаетъ духовное зрѣніе человѣка. Все существенное становится яснѣе, а мелочи блѣднѣютъ и исчезаютъ. Человѣку полезно хоть разъ въ жизни увидать вещи въ ихъ истинныхъ размѣрахъ, не такъ ли?
— Мой милый Чарльзъ, если ты говоришь о душѣ, о грѣхахъ и о подобнаго рода вещахъ, то несомнѣнно что серіозная болѣзнь заставляетъ тебя чувствовать ихъ значеніе, хотя по-моему ты въ этомъ не нуждаешься. Но если ты говоришь о дѣлахъ практическихъ, то никогда не довѣряй рѣшеніямъ принятымъ во время болѣзни: болѣзнь не просвѣтляетъ зрѣніе, а напротивъ, затемняетъ его и ведетъ человѣка къ безразсуднымъ шагамъ и ошибочнымъ сужденіямъ.
— Настоящій Соломонъ! сказалъ смѣясь м-ръ Динъ. — Судя по силѣ съ которою ты произнесла это положеніе я прихожу къ выводу что ты страшно боишься какого-нибудь „безразсуднаго шага“ съ моей стороны. Ну, что же, я дѣйствительно думалъ о моей Мегъ.
М-съ Росельторпъ сѣла еще прямѣе, и иголка заходила еще быстрѣе въ ея рукахъ.
— Она больше не твоя, жестко сказала она, — и это безплодный предметъ для размышленій, потому что она больше насъ не касается.
— То же говорилъ себѣ и я, отвѣчалъ ей братъ, — но все-таки въ концѣ-концовъ ничто ни въ этомъ свѣтѣ, ни, надѣюсь, въ будущемъ не можетъ уничтожить связи дѣтей съ родителями. Она глубже чѣмъ оскорбленная гордость. Видишь ли, человѣкъ подъ конецъ всегда обращается къ самому себѣ; это вѣчная истина.
Лицо его покраснѣло при этихъ словахъ, потому что онъ не любилъ говорить о своихъ религіозныхъ вѣрованіяхъ и съ сестрой никогда до сихъ поръ не касался этого предмета.
— Мнѣ хотѣлось бы чтобы ты не волновался, отвѣчала она послѣ минутнаго молчанія. — Говорить что ничто не можетъ уничтожить долга родителей къ дѣтямъ значитъ говорить вздоръ. Самъ Богъ не хочетъ быть отцомъ нераскаянныхъ и непокорныхъ. Неужели ты настолько слабъ что хочешь дать женѣ проповѣдника свое прощеніе и благословеніе безъ ея просьбы? Вѣроятно, ея мужъ на то и разчитывалъ что ты посердишься, а потомъ одумаешься и помиришься съ фактомъ.
М-съ Росельторпъ была поражена гнѣвомъ блеснувшимъ въ глазахъ брата.
— Ты находишь что я легко мирюсь съ фактомъ? Неужели ты не знаешь что я въ десять разъ лучше желалъ бы видѣть мое дитя въ гробу чѣмъ потерять ее такимъ образомъ? Нѣтъ, нѣтъ, я не хочу посылать за ней! Къ чему? Если она счастлива, то что я могу сказать? Если же несчастна, то… какъ мы посѣяли, такъ и пожнемъ, оба, отецъ и дочь. Она, вѣроятно, тоже чувствуетъ это. Бѣдная моя Мегъ! Да, нечего сказать, устроила она кашу изъ своей жизни! Но, продолжалъ онъ перемѣнивъ тонъ, — даже ты, сестра, должна признать что если бы не я, то ей не изъ-за чего было бы устраивать эту кашу, не правда ли? Этого отрицать нельзя.
— Къ чему клонятъ всѣ эти истины? сухо спросила м-съ Росельторпъ. Она почувствовала огромное облегченіе услыхавъ что братъ не собирается посылать за Мегъ; она снова дышала свободно.
М-ръ Динъ снова откинулся на подушки; серіозное настроеніе утомило его, и онъ молчалъ нѣсколько минутъ.
— Я безъ сомнѣнія говорилъ пошлыя, избитыя вещи! сказалъ онъ наконецъ. — Ты не можешь требовать отъ больнаго человѣка оригинальности. Я не могу быть блестящимъ въ постели, и старыя истины встаютъ съ новою силой предъ человѣкомъ, когда онъ находится лицомъ къ лицу съ… ахъ, да, я кажется, уже говорилъ это? Но, видишь ли, пока ты здоровъ и на ногахъ, тебя окружаетъ такое множество разнообразныхъ вещей и впечатлѣній, и къ тому же я всегда терпѣть не могъ такъ называемыхъ дѣлъ! Ты знаешь ли что я до сихъ поръ не писалъ даже завѣщанія, хотя и часто думалъ о немъ? Я послалъ за м-ромъ Сольсомъ чтобы, наконецъ, сдѣлать это, и жду его сегодня вечеромъ. Онъ, оказывается, все время былъ въ Н. Багшотъ звалъ его къ обѣду.
— М-ра Сольса? Ты могъ бы избавить меня отъ этого!
— О, тебѣ не зачѣмъ встрѣчаться съ нимъ. Скажи что я люблю твое общество, что совершенно вѣрно, и обѣдай со мною. Я писалъ ему, когда тебя еще не было и когда я думалъ что… что лучше не терять времени. Куй желѣзо пока горячо, а то пожалуй совсѣмъ не придется ковать.
— Я не согласна съ этимъ, Чарльзъ.
— Нѣтъ? да это не къ тебѣ и относится, съ улыбкой замѣтилъ м-ръ Динъ. — Я имѣлъ въ виду только себя и Мегъ. Сестра, я не хочу чтобы мое завѣщаніе было тебѣ сюрпризомъ, потому что мы всегда были добрыми друзьями, не такъ ли?
Работа м-съ Росельторпъ упала къ ней на колѣна; она повернулась къ брату съ такимъ выраженіемъ котораго никто другой никогда не видалъ на ея лицѣ.
— Я всегда любила тебя больше всѣхъ на свѣтѣ, твердотсказала она.
„Бѣдный старый Джозефъ!“ подумалъ м-ръ Динъ, но вслухъ сказалъ только: — Да, я знаю и потому-то и разказываю тебѣ о своихъ дѣлахъ. Сольсъ хочетъ чтобы я оставилъ ей столько же, сколько сестрамъ. Прошу тебя не ужасайся! Сольсъ не дурной человѣкъ, но я не знаю какое право онъ имѣетъ вмѣшиваться въ наши дѣла. Я все основательно обдумалъ. Я оставилъ Мегъ кое-что, очень немного, но безо всякихъ условій.
— Ты очень добръ къ Варнавѣ Торпу. Онъ будетъ въ барышахъ.
— Да, серіозно подтвердилъ ея братъ, — я и не старался предотвратить этого; онъ долженъ быть въ барышахъ. Я считаю что Джозефъ сдѣлалъ ошибку, хоть и желалъ добра моей дочери, и считаю что Мегъ была права, отказавшись отъ денегъ при такихъ условіяхъ. Проповѣдникъ ея мужъ, и всѣ ея обязанности теперь должны быть по отношенію къ нему, и… знаешь ли, и она, и я дѣлали въ жизни много необдуманныхъ вещей, но я надѣюсь что ни въ комъ изъ насъ нѣтъ низкаго желанія избѣжать ихъ послѣдствій. То что я оставляю ей будетъ ей небольшимъ обезпеченіемъ на случай болѣзни или внезапной нужды, но это не дастъ ей возможности выйти изъ его круга, изъ того положенія которое она сама избрала. Мнѣ очень хотѣлось оставить ей больше, но я не сдѣлалъ этого. Тѣмъ выгоднѣе для Кэтъ и Лоры! Но я не хочу чтобы Мегъ думала что я забылъ ее.
Гнѣвная волна, сильная и жаркая, пробѣжала въ крови его сестры; руки ея задрожали; даже теперь она чувствовала что Мегъ, недостойная, непослушная Мегъ, стояла между нею и братомъ.
— Я оставилъ ей также вещи ея матери, продолжалъ м-ръ Динъ. — Сами по себѣ онѣ не имѣютъ цѣнности, и ни одна изъ тѣхъ двухъ не стали бы дорожить ими. Лора и Кэтъ не сантиментальны, а ты никогда не любила ихъ матери, сестра. Мегъ пойметъ почему я оставилъ ихъ ей. Бѣдная, маленькая Мегъ! Когда я умру, она все пойметъ.
М-съ Росельторпъ порывисто встала.
— Во всякомъ случаѣ я рада что ты не оставилъ ей равной доли съ сестрами! замѣтила она. — М-ру Сольсу надо посовѣтовать не мѣшаться въ чужія дѣла. Что же касается до твоей любви къ ней, то я считаю ее непростительнымъ безуміемъ и несправедливостію. Какой же смыслъ быть хорошимъ, если и хорошихъ и дурныхъ будутъ любить одинаково? Она должна быть наказана, должна страдать.
— Ахъ, сказалъ м-ръ Динъ, — относительно этого можешь быть покойна: страдать она будетъ довольно! Мы, безумцы, тяжко платимся за свои ошибки, даже если дѣлаемъ ихъ изъ чистыхъ побужденій. Я считаю что ошибки стоятъ намъ такъ же дорого какъ и преступленія, по крайней мѣрѣ въ этомъ мірѣ. Что же касается того что ты называешь дурнымъ, то кто рѣшится сказать гдѣ грѣхъ, гдѣ ошибка? Нѣтъ, я буду держаться своего „непростительнаго безумія“ и продолжать любить свою бѣдную маленькую дочурку. Мнѣ жаль что это тебѣ не нравится. Тебѣ всегда была непріятна моя любовь къ Мегъ.
— Вовсе не въ томъ дѣло, сердито сказала сестра, — но меня, слава Богу, никакая степень привязанности не могла ослѣпить до утраты различія между добромъ и зломъ.
— Мнѣ приходитъ въ голову, медленно заговорилъ м-ръ Динъ, — что когда-нибудь, можетъ-быть, даже ты, а я признаю что ты послѣдовательнѣе и лучше меня, почувствуешь благодарность къ Богу за то что онъ милосерднѣе людей. Ты уходишь?
— Ты и такъ говорилъ больше чѣмъ слѣдуетъ, Чарльзъ!
— Да, я самымъ низкимъ образомъ воспользовался выгодами своего положенія. Стыдъ и позоръ! И ты должна была сносить все это потому что я въ постели! Я больше не буду. Ты придешь обѣдать ко мнѣ?
— Нѣтъ, сказала м-съ Росельторпъ. — Невоспитанность и дерзкая самоувѣренность м-ра Сольса не могутъ выгнать меня изъ столовой или заставить меня нарушить долгъ вѣжливости по отношенію къ нашему хозяину. Не смѣйся такъ, Чарльзъ! Ты закашляешься.
— Прости пожалуйста, сестра, сказалъ онъ, — но я желалъ бы, ахъ какъ желалъ бы быть внизу чтобы видѣть вашу встрѣчу! Сольсъ тоже не робкій противникъ. Я не знаю, кто изъ васъ двухъ остался бы побѣдителемъ въ схваткѣ; думаю что ты, но не увѣренъ, далеко не увѣренъ.
— Схватки не будетъ. М-ръ Сольсъ слишкомъ свѣтскій человѣкъ чтобы выказать какую-нибудь неловкость при встрѣчѣ со мною, сказала она и сказала правду. Джорджъ не обнаружилъ ни малѣйшаго смущенія, хотя послѣднее непріятное свиданіе по поводу завѣщанія м-ра Росельторпа не было забыто ни имъ, ни ею.
Въ Лопкомбѣ обѣдали въ три часа. Въ Лондонѣ были въ модѣ обѣды въ 6 ч. вечера, но тогда моды проникали въ деревню не скоро: имъ приходилось ѣхать по восьми миль въ часъ. Оба сотрапезника м-ра Багшота умѣли говорить. Веселый турниръ остроумія, чуть чуть обострявшійся по временамъ, не прекращался во все время обѣда, и старый священникъ былъ убѣжденъ что они очень обрадовались другъ другу. Онъ пустился даже въ латинскія цитаты и съ восторгомъ обѣщалъ Джорджу показать ему старинныя надписи въ церкви.
Послѣ обѣда они дѣйствительно пошли въ тихую, древнюю церковь, и Джорджъ осматривалъ подробно и терпѣливо все что тамъ было замѣчательнаго. Еслибы онъ только зналъ! еслибы онъ могъ подозрѣвать что въ это время происходило рядомъ въ саду, то никакіе священники и надписи въ мірѣ не удержали бы его.
М-съ Росельторпъ не интересовалась надписями; она вообще не любила „древностей“; она предоставила м-ра Багшота и м-ра Сольса другъ другу и, узнавъ что братъ ея заснулъ, вынесла себѣ на лужайку стулъ и сѣла спиной къ кладбищу, а лицомъ къ деревенской улицѣ.
Вдругъ она увидала фигуру блѣдной худой женщины въ черномъ платьѣ которая подходила къ дому священника. Что за странность! У нея была Диновская походка, Диновская манера держать голову. Точно Мегъ! Но почему-то въ первую минуту м-съ Росельторпъ не пришло въ голову что это дѣйствительно была Мегъ.
Женщина подошла къ садовой калиткѣ, остановилась увидавъ м-съ Росельторпъ, подняла голову, взглянула ей прямо въ лицо и сказала:
— Я хочу видѣть моего отца. Лучше ему, или хуже?
М-съ Росельторпъ встала со стула съ поблѣднѣвшимъ лицомъ; эта женщина не увидитъ Чарльза! Какъ? Протаскавъ его имя по грязи, связавъ его съ именемъ шарлатана бродяги, насмѣявшись надъ всякою покорностію и приличіемъ она „хочетъ видѣть отца“? А онъ, конечно, по слабости проститъ ее. Болѣзнь очень расшатала его нервы, хотя по ея мнѣнію мущины вообще всегда были слабѣе женщинъ, особенно тамъ, гдѣ дѣло касалось Мегъ.
— Мой братъ чувствуетъ себя лучше. Вы потеряли право называть его отцомъ. Вы не можете идти къ нему. Онъ не хочетъ видѣть васъ.
Мегъ, слабо улыбаясь, покачала головою и продолжала идти по дорожкѣ ко входной двери. Ея старинный страхъ предъ „тетей Росельторпъ“ умеръ. Она сама съ удивленіемъ замѣтила что все это отжило.
М-съ Росельторпъ быстро сдѣлала шагъ впередъ и схватила ее за руку. Она тоже инстинктивно чувствовала что не въ силахъ принудить, или запугать эту блѣдную, печальную женщину такъ какъ бывало запугивала дѣвочку; но она могла выиграть битву и твердо рѣшила сдѣлать это.
— Маргарита, вскричала она, — ты хочешь убить его?
И Маргарита остановилась.
— Онъ теперь спитъ, продолжала м-съ Росельторпъ, — и такой внезапный испугъ можетъ быть для него буквально и въ полномъ смыслѣ слова смертнымъ приговоромъ. Я нисколько не хочу передавать ему твои порученія, намъ нечего притворяться въ любви другъ къ другу, но, если ты желаешь, я пойду и приготовлю его. Когда онъ проснется, я скажу ему все что ты велишь и принесу тебѣ отвѣтъ. Теперь иди, если хочешь, и пугай его. Можешь выбирать между своимъ собственнымъ своеволіемъ и его безопасностію. Выборъ въ твоихъ рукахъ.
Докончивъ свою рѣчь, она выпустила руку Мегъ. Она выиграла битву.
— Я подожду васъ, сказала Мегъ. — Я сяду здѣсь на порогѣ и буду ждать пока онъ не позоветъ меня. Только обѣщайте мнѣ что вы скажете только то что я скажу, ничего не отнимая и ничего не прибавляя, и что вы не будете уговаривать его чтобъ онъ не видалъ меня. Поклянитесь!
Она не отводила глазъ отъ лица тетки, и долго спустя м-съ Росельторпъ не могла закрыть глазъ не видя ихъ передъ собою. Ахъ, какъ Мегъ перемѣнилась!
— Я ничего не прибавлю и ничего не убавлю, сказала тетка.
— Тогда и я дамъ вамъ обѣщаніе уйти, если онъ скажетъ что не хочетъ видѣть меня, но только онъ этого не скажетъ, ни за что не скажетъ, добавила она дрожащимъ голосомъ.
Мегъ закрыла лицо руками.
— Ахъ, мои слова будутъ звучать совсѣмъ иначе въ вашихъ устахъ! вскричала она. — Скажите ему что я прошу его повидать меня только еще одинъ разъ, что я умоляю его объ этомъ, что я думала о немъ, что мнѣ часто его недоставало, что я знаю что онъ не забылъ меня, что когда я услыхала объ его болѣзни, я не могла не пріѣхать, не могла! Но я здѣсь только на минуту. Я должна попросить у него прощенія, а потомъ я уйду назадъ къ себѣ, потому что я обѣщала и потому что я его дочь.
М-съ Росельторпъ молча повернулась и ушла, а Мегъ сѣла на крыльцо и стала ждать устремивъ глаза на сѣрую церковь, гдѣ священникъ съ Джорджемъ разсматривали надписи.
Она не знала какъ долго она ждала: можетъ-быть часъ, можетъ-быть пять минутъ, но она не сомнѣвалась въ согласіи отца на ея просьбу, она не потеряла своей вѣры въ него.
Услыхавъ за собою шаги, она вскочила на ноги.
— Онъ проснулся? вскричала она.
Ея тетка смотрѣла поверхъ ея головы въ садъ.
— Да, сухо отвѣчала она, — онъ проснулся, но онъ не хочетъ видѣть тебя.
У Мегъ захватило дыханіе.
— Не можетъ быть! сказала она. — Вы не поняли… онъ хотѣлъ сказать не то… Повторите мнѣ его собственныя слова!
— Онъ сказалъ: къ чему? Если она счастлива, то что я могу сказать? Если несчастна, то что мы посѣяли то и пожнемъ, оба мы, и она и я. Вотъ его собственныя слова, и онъ правъ.
Мегъ поглядѣла на нее со странною грустною улыбкой.
— О, да, онъ правъ. Скажите отцу что онъ совершенно правъ.
И она повернулась и ушла.
Священникъ и м-ръ Сольсъ вернулись пять минутъ спустя послѣ ея ухода. М-съ Росельторпъ все еще стояла въ саду, и м-ръ Сольсъ, видѣвшій своими близорукими глазами больше чѣмъ другіе дальнозоркими, сейчасъ же замѣтилъ что она устала и измучена.
— М-ру Дину хуже? спросилъ онъ.
— О, нѣтъ! Онъ кажется спитъ, сказала она. — Я пойду и посмотрю. И на этотъ разъ она дѣйствительно пошла.
Братъ ея выпрямившись сидѣлъ на постели съ краснымъ и взволнованнымъ лицомъ.
— Сестра, былъ здѣсь кто-нибудь? спросилъ онъ какъ только она вошла въ комнату. — Нѣтъ? Стало-быть мнѣ показалось… Мнѣ послышалось что моя маленькая Мегъ зоветъ меня.
Краска сбѣжала съ его лица, и онъ въ разочарованіи откинулся на подушки.
— Чарльзъ, вскричала м-съ Росельторпъ съ удивившимъ его жаромъ, — пожалуйста, уѣдемъ изъ этого мѣста! Ты никогда не поправишься, пока будешь сидѣть здѣсь. Если мы поѣдемъ медленно, съ долгими остановками, то я увѣрена что» это тебѣ не повредитъ. Мы можемъ завтра же пуститься въ путь. Тебя удивляетъ такая внезапная фантазія съ моей стороны? продолжала она съ лихорадочною поспѣшностію, — но, право, этотъ домъ нездоровъ; я убѣдилась въ этомъ. Съ самаго моего пріѣзда у меня каждый день болитъ голова, а ты знаешь что я совсѣмъ не подвержена головнымъ болямъ. Я не помню чтобы я когда-нибудь чувствовала себя такъ странно: я не могу ни ѣсть, ни спать какъ слѣдуетъ. Кромѣ того, мы доставляемъ пропасть хлопотъ и возни м-ру Багшоту. Мое положеніе въ особенности непріятно, хотя до сихъ поръ я ничего не говорила. Что же касается разказовъ о горячкѣ, то они просто страхъ нагоняютъ! Половина села умерла отъ нея. Я не нервна, но увѣряю тебя что это ужасно встрѣчать на улицѣ только однѣ траурныя фигуры оплакивающія родственниковъ
М-ръ Динъ посмотрѣлъ на нее съ нескрываемымъ удивленіемъ.
— Никогда въ жизни не видалъ чтобы на тебя вдругъ напалъ капризъ! вскричалъ онъ. — Еслибы это была не ты, сестра, то я сказалъ бы что у тебя расходились нервы.
Но къ его дальнѣйшему удивленію она спокойно приняла и это предположеніе.
— Вѣроятно, такъ оно и есть, сказала она. — Такъ и быть я признаюсь: твоя болѣзнь очень потрясла меня. Я чувствую что больше не могу выносить этого унылаго дома. Почти вся жившая въ немъ семья вымерла и похоронена тутъ же за воротами. Это слишкомъ печально! Я и во снѣ вижу однѣ похороны. Уѣдемъ, уѣдемъ! Ты поправишься сейчасъ же какъ мы выѣдемъ. Тебѣ не будетъ никакой возни, я все устрою. Я все объясню м-ру Багшоту, только пожалуйста уѣдемъ… Чарльзъ, милый, поѣдемъ завтра же!
Ея голосъ дрожалъ отъ необычнаго волненія. Чарльзъ былъ и удивленъ, и разстроенъ: ему было такъ странно видѣть въ ней подобнаго рода слабость и слышать слова просьбы на ея устахъ. Должно-быть она дѣйствительно измучилась тревогой о немъ если до такой степени потеряла самообладаніе. Не даромъ же онъ вопреки всѣмъ былъ увѣренъ что на самомъ дѣлѣ у его сестры очень нѣжное сердце.
— Я самъ думаю что это не повредитъ мнѣ. Что же, сестра? Поѣдемъ, если тебѣ такъ хочется, мягко отвѣтилъ онъ. — Это меньшее что я могу сдѣлать для тебя послѣ всего, что ты сдѣлала для меня.
И они уѣхали несмотря на просьбы м-ра Багшота и несмотря на частый тихій дождь который шелъ съ утра и какъ будто хотѣлъ залить водою пылъ м-съ Росельторпъ.
М-ру Сольсу который зашелъ на другой день справиться о здоровьѣ м-ра Дина показалось даже забавнымъ это внезапное исчезновеніе.
— Странно что такая жесткая женщина такъ боится болѣзни! замѣтилъ онъ. — Она смертельно боится заразы, я замѣтилъ это, и къ тому же она эгоистка до мозга костей.
— Да, рѣшительность м-съ Росельторпъ нѣсколько ошеломляетъ человѣка, сухо сказалъ священникъ. Это было единственное замѣчаніе которое онъ позволилъ себѣ сдѣлать по адресу уѣхавшей гостьи. — Мнѣ жаль что Динъ уѣхалъ. Я не часто вижу здѣсь гостей, хотя кстати сегодня на разсвѣтѣ у меня былъ одинъ странный посѣтитель. М-ръ Торпъ, отецъ проповѣдника, явился сюда около двухъ часовъ ночи и просилъ меня видѣть. Онъ пришелъ справиться не здѣсь ли его невѣстка. Должно-быть ему что-нибудь пригрезилось, на него вѣдь находитъ по временамъ. Я увѣрялъ его что она и близко къ намъ не подходила. Тогда онъ выпрямился и сказалъ совершенно спокойно: «Благодарю васъ, сэръ! Отлично; въ такомъ случаѣ она ночевала у однихъ знакомыхъ въ Н. Она предупредила насъ что, можетъ-быть, сдѣлаетъ это, и я очень радъ за нее». И онъ ушелъ извинившись за причиненное безпокойство. Очень благовоспитанный старикъ!
— Постойте! вскричалъ м-ръ Сольсъ озаренный внезапною мыслію. — Да вы увѣрены что она не была здѣсь? Развѣ вы не знаете что жена Варнавы Торпа дочь м-ра Дина?
Священникъ вздрогнулъ. Они стояли въ саду на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ тщетно просилась войти Мегъ.
— Да, да, правда! хотя это кажется невозможнымъ.
— Такъ должно было бы быть; въ этомъ я совершенно согласенъ съ вами; но для избранныхъ «всѣ вещи возможны» какъ вамъ извѣстно, съ горечью сказалъ Джорджъ Сольсъ.
Священникъ былъ слишкомъ занятъ собственными мыслями и не замѣтилъ насмѣшки.
— Вчера здѣсь не было никого. Я зналъ бы еслибы она пришла. Я почти весь день не выходилъ изъ дома. Какъ? Что? Что ты говоришь, Браунъ?
Къ нимъ подошелъ садовникъ и снялъ шляпу съ такимъ видомъ какъ будто хотѣлъ что-то сказать.
— Виноватъ, баринъ, но вчера здѣсь былъ кто-то, пока вы съ этимъ бариномъ были въ церкви. Я отнесъ вамъ ключъ и вернулся въ садъ, и здѣсь стояла какая-то молодая женщина какъ разъ на этомъ мѣстѣ, гдѣ они теперь стоятъ. Я еще особенно замѣтилъ ее, потому что она была не изъ нашихъ деревенскихъ, и должно-быть у нея было большое горе; она о чемъ-то просила и протягивала руки, а м-съ Росельторпъ не пускала ея, и это показалось мнѣ очень странно, потому что это не ея домъ и…
— Довольно, сказалъ священникъ. — Дѣла м-съ Росельторпъ не касаются тебя, Браунъ… ни меня также, прибавилъ онъ обращаясь къ Джорджу какъ только садовникъ отошелъ. — Можетъ-быть Динъ не хотѣлъ принять дочь? Господи помилуй! родную дочь! Да Динъ совсѣмъ не имѣетъ вида суроваго человѣка. Мнѣ приходитъ въ голову… Впрочемъ, это не мое дѣло.
М-ръ Сольсъ непріятно улыбнулся.
— Вамъ приходитъ въ голову вопросъ, зналъ ли м-ръ Динъ о томъ что ее прогнали? Зналъ ли онъ, или не зналъ, я не берусь сказать, но что онъ узнаетъ, за это я ручаюсь.
ГЛАВА XV.
правитьМежду тѣмъ Мегъ снова поѣхала назадъ на ферму и объ этомъ обратномъ путешествіи она не любила вспоминать до послѣдняго дня своей жизни.
Бываетъ горе которое мы переживаемъ, горе, на чью мертвую тѣнь мы можемъ смотрѣть, сознавая что она мертва; но бываютъ такого рода скорбныя минуты, на которыя мы не въ состояніи взглянуть, несмотря на благодѣтельное покрывало отдѣляющихъ ихъ отъ насъ годовъ.
То чтобы отецъ не захотѣлъ ее видѣть, даже если она будетъ умолять его объ этомъ, было единственною вещью казавшеюся невозможною любившей его дочери.
Въ продолженіе долгаго пути до Н. въ головѣ Мегъ все время вертѣлась фраза: «что посѣешь, то пожнешь».
Она была выжжена въ ея мозгу и сердцѣ. Она видѣла ее когда закрывала глаза; она слышала ее когда зажимала уши.
«Это безнадежный законъ жизни каждаго», думала она, «и противъ него нельзя идти. Отецъ даже и не пробуетъ. Онъ могъ бы попробовать! Нѣтъ, нѣтъ, вина не его. Онъ былъ правъ».
Какъ до замужества она тысячу разъ старалась оправдать его передъ самой собою, такъ и теперь ея усталый умъ пытался сдѣлать то же.
Ей лучше хотѣлось вѣрить что она не стоила прощенія чѣмъ допустить что у него не хватало на это глубины чувства.
Кромѣ того, она страшно безпокоилась о немъ. М-съ Росельторпъ сказала что ему лучше, но она же сказала и то что внезапный испугъ можетъ быть для него смертнымъ приговоромъ. Это не указывало на то чтобы онъ вышелъ изъ опасности. Она стала снова припоминать всѣ подробности свиданія съ теткой и дѣлала это по крайней мѣрѣ въ двадцатый разъ, когда остановка экипажа грубымъ толчкомъ перенесла ее изъ Лопкомбскаго сада на суетливую улицу города Н. къ дверямъ «Пляшущей Свиньи».
— Развѣ мы пріѣхали? спросила Мегъ какъ во снѣ выходя изъ экипажа. — Я думала, мы только-что выѣхали.
Хозяинъ, бросившійся при стукѣ колесъ на крыльцо, вопросительно глядѣлъ на нее. Жена проповѣдника съ ея романическою исторіей всегда занимала его любопытство. Онъ находилъ ее очень пріятною и привѣтливою особой, и ея «смѣшной» выговоръ и «странныя» манеры скорѣе нравились ему. Въ данную минуту онъ былъ безконечно удивленъ. Жена Варнавы Торпа въ почтовой каретѣ въ Лопкомбъ и обратно! Такъ ѣздили только дворяне. Поѣздка въ пятнадцать шилинговъ! Какъ грустно она смотрѣла! Выраженіе отчаянія въ ея глазахъ тронуло его.
— Войдите, сударыня, и скушайте чего-нибудь, добродушно сказалъ онъ. — Я вижу, жара была вамъ не по силамъ. Я не смѣю просить такую даму какъ вы къ винному прилавку и знаю что жена Варнавы Торпа не дотронется до вина, но если вы потрудитесь войти въ гостиную, то я въ одну минуту принесу вамъ чашку чая. Вы не стоите на ногахъ, и я позволю себѣ смѣлость сказать что глоточекъ вина былъ бы вамъ очень полезенъ. Нѣтъ, сударыня, я не хочу слышать отказа, хоть вашъ мужъ и вредитъ моей торговлѣ. Войдите и посидите, пока мѣняютъ лошадь.
— Благодарю васъ, сказала Мегъ. — Солнце очень печетъ, и у меня дѣйствительно немного кружится голова отъ жары и шума:
Часы на рыночной площади пробили семь въ то время какъ она говорила; солнечные лучи ни въ какомъ случаѣ не могли назваться палящими, и большая гряда грозовыхъ тучъ поднималась съ востока.
Хозяинъ перевелъ глаза на небо и вытеръ лобъ платкомъ.
— Вы точно моя жена, сударыня, сказалъ онъ. — Она уже полчаса сидитъ въ подвалѣ предчувствуя грозу; она всегда на нее дѣйствуетъ еще задолго. Пожалуйте сюда, сударыня, у васъ совсѣмъ больной видъ.
Мегъ пошла за нимъ, все еще какъ будто не понимая гдѣ она находится, и очутилась въ маленькой гостиной. Чашка чая въ которую хозяинъ налилъ побольше «глоточка» вина вскорѣ оживила ее. Горькія слова отца перестали звучать въ ея ушахъ, Лопкомбскій садъ какъ-то скрылся изъ глазъ, и она вдругъ вспомнила что ничего не ѣла съ самаго утра; вотъ почему, можетъ-быть, у нея и кружилась голова.
Хозяинъ одобрительно кивнулъ головою, когда она спросила себѣ что-нибудь поѣсть. У Мегъ такъ болѣла голова что она не могла разчитать сколько у нея должно было остаться денегъ, но она знала что на обѣдъ ей хватитъ.
Она опустила руку въ карманъ; тамъ долженъ былъ лежать ея кошелекъ; въ немъ были деньги ея мужа и то что она выручила за продажу бриліантовъ. Быть не можетъ чтобъ она потеряла его трудовыя деньги! Кромѣ того она еще не заплатила по своему счету. Она вынула изъ кармана платокъ, потомъ вывернула наизнанку самый карманъ и какъ-то тупо смотрѣла на него. Въ это время вошелъ хозяинъ.
Онъ сразу понялъ что случилось. Пустой карманъ показалъ ему въ чемъ дѣло. Онъ отнесся къ горю съ большимъ участіемъ и принялся утѣшать Мегъ, но любопытство его разгорѣлось въ высшей степени въ особенности когда онъ узналъ что въ послѣдній разъ она вынимала кошелекъ въ въ ссудной кассѣ.
Какъ! М-съ Торпъ была въ жидовской лавочкѣ черезъ дорогу?! Что бы сказали на это Торпы еслибы знали? Онъ подумалъ что бѣдняжка сама какъ-нибудь запуталась съ деньгами и это всего сердца жалѣлъ ее, но за свои деньги былъ покоенъ; онъ зналъ семью настолько чтобы быть въ этомъ увѣреннымъ.
— Полно, полно, сказалъ онъ, когда Мегъ стала отказываться ѣсть, ссылаясь на то что у нея не осталось ни копѣйки, — я слава Богу не такъ бѣденъ чтобы не подождать до слѣдующаго пріѣзда Тома Торпа въ городъ! А если они хотѣли оставить васъ голодной, то это стыдъ и срамъ, и я никогда не ожидалъ отъ нихъ этого. Я никогда не слыхалъ чтобы Торпы были скупы.
— Напротивъ, всѣ они очень щедры и добры, быстро сказала Мегъ, принимаясь за принесенное мясо. Конечно, какъ ни великъ былъ ея страхъ, она знала что Торпы не пожалѣютъ денегъ на ея обѣдъ. Это обвиненіе она не могла оставить на ихъ имени.
Ѣда вызвала легкій румянецъ на ея лицѣ, и къ ней вернулось ея обычное кроткое достоинство манеръ. Она не хотѣла показать этому добродушному сплетнику, закидавшему ее вопросами, что она боится возвращаться домой. Это будетъ нехорошо по отношенію къ Варнавѣ.
Но какъ ей въ самомъ дѣлѣ было жутко и тяжело! Чѣмъ болѣе она думала, тѣмъ болѣе боялась того что ожидало ее впереди.
Она представляла себѣ молчаливое презрѣніе Тома, бѣшеный гнѣвъ Варнавы, какъ тогда когда онъ сердился на Тима… Она боялась что всѣ они будутъ разспрашивать ее объ отцѣ, видала ли она его и почему не видала, и тутъ же съ холодомъ ужаса вспомнила что больше его не увидитъ. «Что посѣешь, то пожнешь; что посѣешь, то пожнешь», замелькало у нея въ головѣ. Опять эта фраза! Мегъ быстро встала.
— Я обѣщала вернуться сегодня же къ ночи, сказала она, — и мнѣ пора трогаться. Я думала ѣхать на лошадяхъ; у меня было довольно собственныхъ денегъ для этого, но я потеряла и ихъ и деньги мужа что гораздо хуже. Ему придется и такъ не мало заплатить за меня, продолжала Мегъ краснѣя, — я не хочу дѣлать новыхъ долговъ. Какимъ образомъ могу я какъ можно дешевле добраться домой если не идти пѣшкомъ?
— Пѣшкомъ! сказалъ хозяинъ, — вы не пройдете и четверти версты, не то что пятнадцати! Я постараюсь найти вамъ обратнаго попутчика въ тѣ края; это будетъ не дорого. Оно, положимъ, теперь немножко поздно, но… ахъ, вотъ и Джонни Дэль! Я посылалъ его къ жиду узнавать о кошелькѣ. Ну что же, онъ у нихъ?
— Они говорятъ что не видали его, отвѣчалъ мальчикъ, не сводя глазъ съ Мегъ, которая со своей стороны тоже припоминала что видѣла это лицо на фермѣ. — Бабушка поправилась, скажите это проповѣднику! вдругъ обратился мальчуганъ къ Мегъ, улыбаясь во весь ротъ. — И скажите м-ру Томасу что я живу хорошо и получаю пять шилинговъ на всемъ готовомъ, и бабушка благодаритъ его за то что онъ досталъ мнѣ это мѣсто; она сейчасъ сама здѣсь въ городѣ: пріѣзжала на рынокъ.
— Вотъ вамъ и попутчица, сударыня, вскричалъ хозяинъ. — Бабушка Дэль будетъ проѣзжать въ одной милѣ отъ Кольдервельской фермы и спуститъ васъ на перекресткѣ, если вы не побоитесь пробѣжать пѣшкомъ въ темнотѣ тотъ кусочекъ дороги. Я увѣренъ что она сдѣлаетъ это ради вашего мужа, хотя, по правдѣ сказать, ея оселъ ползетъ какъ черепаха. Раньше одиннадцати вы не будете дома. Эй, Джони! гдѣ твоя бабушка? въ трактирѣ у стойки, да? Эта старая грѣшница только тогда держится правилъ вашего мужа, когда ее прихватитъ на смерть. Но оселъ самъ знаетъ дорогу и доставитъ васъ въ цѣлости. Можно спросить ее? хотя, прибавилъ онъ съ сомнѣніемъ, — бабушка Дэль не совсѣмъ-то подходящая компанія для такой дамы какъ вы.
Онъ пошелъ разыскивать старуху, и жена проповѣдника поблагодарила его со своею милою улыбкой которая сейчасъ же покорила его сердце. Онъ не подозрѣвалъ что въ глубинѣ души м-съ Торпъ была бы очень рада никогда не попасть домой.
Было очень поздно, когда повозка тронулась въ путь. Бабушка Дэль оказалась очень упрямою старухой и ни за что не хотѣла торопиться «ни для двадцати м-съ Торпъ».
Ея голосъ звучалъ подозрительно хрипло, и она курила глиняную трубку. Она была страшно грязна и вся пропахла джиномъ. Мегъ почти не замѣтила ея, хотя въ другое время пришла бы въ ужасъ отъ такой спутницы.
Осликъ степенно зашагалъ съ отвѣтственнымъ видомъ. Онѣ проѣхали по улицамъ городка, гдѣ прохожіе съ удивленіемъ поглядывали на бабушкину сосѣдку и гдѣ сама бабушка поминутно вынимала трубку изо рта и перебранивалась на чистѣйшемъ сѣверномъ нарѣчіи съ прохожими, и наконецъ, выѣхали въ поле, гдѣ далеко кругомъ было видно небо съ наползавшими грозовыми тучами.
Бабушка показала на нихъ кнутомъ. — Будетъ гроза, сказала она. — Вы боитесь грома?
Мегъ не отвѣчала; она думала о многихъ вещахъ прошедшихъ и будущихъ. Она боялась, но не грома.
— Да еслибы вы были сама королева, то и тогда могли бы потрудиться отвѣтить! съ внезапнымъ бѣшенствомъ закричала на нее старуха. — Я отлично знаю что про васъ говорятъ люди, будто вы благородная и убѣжали изъ дома съ Варнавой Торпомъ, и дуракъ же онъ былъ въ тотъ день! и будто вы съ тѣхъ поръ все тоскуете. Да еслибы вы были первая графиня въ графствѣ, то все-таки нечего такъ важничать и дѣлать видъ что не слышите когда съ вами говорятъ! Я тутъ сижу и трачу съ нею слова, а она смотритъ на меня какъ на грязь! а еще ѣдетъ въ моей повозкѣ!
— Простите, мнѣ очень жаль, сказала Мегъ на этотъ разъ вполнѣ вернувшаяся къ дѣйствительности, — я не слыхала что вы разговаривали со мной, я думала совсѣмъ о другомъ. Право, я не хотѣла важничать, поспѣшно прибавила она, увидавъ новые признаки гнѣва на лицѣ старухи, — но я потеряла въ городѣ кошелекъ, а въ немъ были деньги моего мужа.
Послѣднее объясненіе Мегъ выбрала какъ наиболѣе подходящее къ пониманію старухи и способное возбудить ея сожалѣніе къ несчастіямъ Мегъ.
— Э-э! протянула бабушка Дэль перевертываясь на козлахъ лицомъ къ ней и вынимая трубку изо рта. — Это недурно! Правда, есть о чемъ подумать! Мой мужъ за это исколотилъ бы меня до синяковъ; онъ не жалѣлъ своихъ рукъ особенно когда былъ пьянъ; но проповѣдникъ должно-быть не въ такомъ родѣ.
— Нѣтъ, согласилась Мегъ, — не въ такомъ. Въ другое время она засмѣялась бы на слова старухи. Этого она не боялась. Даже въ моменты самаго безумнаго страха (а воображеніе Мегъ умѣло принимать безразсудное направленіе въ минуты физической усталости) она знала что это для Варнавы такъ же невозможно какъ и для ея роднаго отца.
Тѣмъ не менѣе предположеніе бабушки Дэль, такъ же какъ и разказъ Длиннаго Джона о м-рѣ Томасѣ, выдвигали передъ ней болѣе грубую сторону жизни и еще больше приводили ее въ отчаяніе. Она страшно устала; послѣ утренняго возбужденія въ ней наступила реакція, и она больше не могла бороться противъ тоски и унынія которыя подобно надвигавшимся тучамъ заползали къ ней въ душу.
Она видѣла весь остатокъ своей жизни въ такомъ же неестественномъ и зловѣщемъ свѣтѣ который лежалъ теперь широкою полосой по болоту и въ которомъ гладкіе стебли осоки и тростника казались огненно-красными.
— Какъ больно глазамъ! произнесла она вслухъ и тутъ только замѣтила что ея спутница все время давала ей хорошіе совѣты относительно ея поведенія съ мужемъ.
Бабушка Дэль ненавидѣла «барынь». Она ненавидѣла ихъ и на ихъ природномъ мѣстѣ, но когда имъ приходила блажь сойти со своей недосягаемой высоты и насильно втереться въ ряды честныхъ работниковъ, тогда по ея мнѣнію ихъ слѣдовало учить и учить чтобъ онѣ смирились до конца, забыли всѣ прежнія гримасы и не смѣли оскорблять тѣхъ кто, можетъ-быть, въ тысячу разъ лучше ихъ.
— Ахъ, я знаю, сказала Мегъ, обращаясь больше къ себѣ чѣмъ къ старухѣ, — но я не могу не отличаться отъ другихъ; я пробовала, и ничего не помогаетъ. Бываютъ вещи которыя можешь сдѣлать, и бываютъ такія которыхъ не можешь. Этого я не могу.
— Не могу! вскричала старуха. — Позвольте мнѣ сказать вамъ что еслибы я была вашимъ мужемъ, то я заставила бы васъ «мочь». Да онъ и заставитъ когда-нибудь! Вы думаете что онъ весь сдѣланъ только изъ меда и сахара? Погодите, увидите! Все это хорошо не на долго. Да, я слышала какъ вы съ нимъ обходитесь, но мужъ можетъ требовать чего хочетъ отъ жены которую онъ кормитъ и одѣваетъ. Вы, вѣроятно, не подумали объ этомъ? Вы воображаете что потому что вы молоды и что у васъ такіе глаза которые какъ будто видятъ сквозь каменныя стѣны вы можете дѣлать съ мужемъ что угодно? И можете, правда, можете, только не на долго. Вѣрьте мнѣ. я знаю. Я вамъ скажу что была красавицей почище васъ, моя голубушка, и Яковъ до свадьбы сходилъ по мнѣ съ ума, а черезъ мѣсяцъ послѣ свадьбы онъ билъ меня сапогами такъ что…
— Не говорите! пожалуйста, не надо! Я не хочу слушать, взмолилась Мегъ, но старуха сердито засмѣялась и продолжала свой разказъ. Потому ли что ей доставляло злорадное удовольствіе оскорблять чувствительность своей спутницы, или потому что она находила полезнымъ для этой «барыни» подумать о томъ что ей пришлось бы вытерпѣть, еслибы Варнава не былъ такъ мягокъ, но она не жалѣла подробностей.
--Не диво что Тимъ родился дурачкомъ, говорила она; — еще удивительно какъ онъ вовсе-то выжилъ, хоть вы и смотрите на него свысока. И въ послѣдней фразѣ зазвучала какая-то дикая любовь, какая-то вызывающая привязанность къ мальчику рожденному ею среди побоевъ, любовь невольно тронувшая Мегъ и возбудившая ея жалость больше всѣхъ разказовъ старухи о грубыхъ проявленіяхъ жестокости ея мужа.
— Но вѣдь не всѣ мужья таковы, бабушка, сказала она наконецъ.
— Нѣтъ, не всѣ; иные черезчуръ жалостливы, отвѣчала бабушка. — Варнава Торпъ научилъ бы васъ знать свое мѣсто еслибы захотѣлъ показать вамъ что онъ хозяинъ. Но онъ не будетъ потакать вамъ весь вѣкъ, это я вамъ вѣрно говорю, и хорошо сдѣлаетъ. Вы можете продолжать говорить такъ же чудно, будто у васъ каша во рту, такъ что порядочному человѣку васъ и не понять, можете смотрѣть такъ какъ будто вы печены изъ другаго тѣста чѣмъ мы (все потому что васъ пичкали и кутали всю вашу жизнь), можете притворяться что не слышите, когда съ вами разговариваютъ, можете держать его за три версты своимъ важнымъ видомъ, но въ одинъ прекрасный день все это ему надоѣстъ, и что тогда будетъ съ вашею милостью?
— Не знаю, равнодушно сказала Мегъ. — Можетъ-быть къ тому времени я научусь не чувствовать. Люди не могутъ вѣчно чувствовать; когда-нибудь они все-таки старятся, и это большое счастіе.
И она посмотрѣла на старую вѣдьму сидѣвшую передъ нею, которая когда-то была деревенскою красавицей, которую мужъ началъ топтать сапогами когда она ему надоѣла (черезъ мѣсяцъ) и которая нашла утѣшеніе въ винѣ и табакѣ. — Или можетъ-быть я умру, сказала она, — что будетъ еще лучше!
Она еще не кончила фразы какъ блескъ молніи ослѣпилъ ее, и почти одновременный трескучій ударъ грома заглушилъ ея слова.
Старуха нагнулась впередъ и ткнула ослика кнутовищемъ.
— Мы едва успѣемъ доѣхать до шалаша, сказала она, — но я высажу васъ изъ повозки, если вы будете говорить въ грозу о смерти; это значитъ искушать Бога.
Стало совсѣмъ темно кромѣ тѣхъ мгновеній, когда молнія разрывала небо и освѣщала необозримую болотную равнину. Оселъ ускорилъ шагъ, и Мегъ схватилась за край телѣжки, боясь вывалиться отъ быстрой ѣзды по неровной дорогѣ. Какимъ крошечнымъ пятнышкомъ казались они подъ обширнымъ навѣсомъ тучъ!
Всѣ живыя существа попрятались кромѣ одной чайки которая низко летѣла надъ болотомъ.
«Еслибы у меня были крылья какъ у чайки!» подумала Мегъ; «тогда я могла бы улетѣть и отдохнуть».
Но она не могла улетѣть, не могла избѣжать медленной жатвы которая должна была послѣдовать за скорымъ посѣвомъ такъ же неизбѣжно какъ громъ за молніей. Ахъ, вотъ она опять бѣжитъ по болоту какъ огненная змѣя, и громъ на этотъ разъ ударилъ имъ совсѣмъ въ уши, наполнилъ весь воздухъ и потрясъ землю.
Они поравнялись съ покинутымъ шалашомъ; бабушка Дэль слѣзла, выпрягла дрожащаго ослика и ввела его подъ навѣсъ. Она гораздо больше сочувствовала ослу чѣмъ Мегъ которая къ тому же сердила ее тѣмъ что стояла на порогѣ и слѣдила, за грозой.
Старуха скорчилась въ углу на грязномъ земляномъ полу и, обхвативъ колѣна руками, раскачивалась изъ стороны въ сторону бормоча что-то долженствовавшее изображать молитву. При этомъ она бросала злобные взгляды на стоявшую у входа фигуру. Осликъ терся головой объ ея плечо; омъ тоже боялся грозы которая становилась яростнѣе съ каждою минутой.
— Эй, вы! крикнула она наконецъ. — Я больше не позволю этого: людямъ непристойно стоять и зѣвать на судъ Божій какъ на какой-то балаганъ! Богъ накажетъ насъ за это. Я не хочу быть убитой громомъ изъ-за васъ и вашихъ нехристіанскихъ обычаевъ. Идите сюда, читайте молитвы и закройте глаза, или убирайтесь вонъ!
Молнія освѣтила блѣдное лицо Мегъ въ то время какъ она обернулась; выраженіе печали лежавшее на немъ съ новою силою поразило старуху.
— На васъ лежитъ печать несчастія! вскричала она. — Я не рада что взяла васъ съ собою; вы никому не принесете добра. Тимъ тоже говоритъ это. Что такое? Что вы еще придумали?
— Я знаю дорогу отсюда, сказала Мегъ, — и не боюсь грозы. Я не останусь здѣсь чтобы не накликать на васъ несчастія, м-съ Дэль. И она скользнула въ темноту ночи.
Старуха съ трудомъ встала и поплелась къ двери которую Мегъ тихо притворила за собою. Поднявшійся вихрь съ визгомъ и воемъ ударялъ въ нее. Послѣ долгихъ и безплодныхъ усилій м-съ Дэль, наконецъ, удалось отворить ее и выглянуть. Въ эту минуту тяжелыя тучи какъ будто прорвались, и полилъ дождь, полилъ какъ изъ ведра, съ шумомъ и свистомъ, гулко ударяясь о землю и снова отскакивая отъ нея.
Благословенный дождь котораго такъ желали въ теченіе этихъ жаркихъ недѣль, къ которому съ радостію прислушивались фермеры лежа, въ своихъ постеляхъ, который жадно глотала вся земля! Теперь онъ гудѣлъ и шумѣлъ, пригибая своею тяжестію кусты и траву. Испуганные птицы и звѣрки попрятались въ свои гнѣзда и норы. Въ такую ночь ни одной живой душѣ не слѣдовало быть подъ открытымъ небомъ.
Бабушка Дэль захлопнула дверь и снова закурила трубку: опасность прошла, больше не было надобности въ молитвѣ. Вмѣсто этого она принялась философски дымить. Какъ хорошо что она захватила съ собой побольше табаку! Дождь скоро пройдетъ, и тогда они съ осликомъ двинутся дальше. Что же касается этой сумашедшей женщины которая не умѣетъ говорить на своемъ родномъ языкѣ, то она должно-быть порядкомъ промокла, но это дѣло проповѣдника, а не ея. Нѣтъ! ея не видать; она, исчезла какъ призракъ, чего же думать о ней?
Старуха выругалась раза два; она не могла «не думать», и когда, наконецъ, небо прояснилось и они съ осликомъ поплелись домой, шлепая по лужамъ и оставляя за собою глубокія грязныя колеи, она принялась безпокойно всматриваться направо и налѣво, видя Мегъ въ старыхъ корявыхъ ивахъ, въ спутанныхъ снопахъ бѣловатаго тростника и даже разъ въ лунѣ отражавшейся въ одномъ изъ «оконъ». Она показалась ей блѣднымъ лицомъ утонувшей дѣвушки.
Мегъ вовсе не было на большой дорогѣ; она круто повернула налѣво отъ избушки и пошла домой наперерѣзъ, по короткой тропинкѣ. Ей казалось что по этимъ знакомымъ болотамъ она сумѣетъ пройти и ночью.
Она твердо шла по тропинкѣ до тѣхъ поръ, пока не хлынулъ дождь. Онъ ударилъ въ нее съ такою силой что она покачнулась, задохнулась и въ одну минуту промокла насквозь. Дождемъ и вѣтромъ ее повернуло и откинуло на нѣсколько шаговъ назадъ къ ветлѣ стоявшей недалеко отъ дороги. Мегъ инстинктивно охватила дерево обѣими руками и прижалась къ нему; она чувствовала какъ оно гнулось и скрипѣло. Ноги ея стояли уже по щиколодку въ водѣ.
«Если такъ пойдетъ дальше, то настанетъ второй потопъ», подумала она. «Я бы хотѣла знать, былъ ли кто-нибудь во время потопа кто скорѣе былъ радъ что его зальетъ?»
Но потопъ не насталъ. Буря прошла такъ же внезапно какъ и налетѣла. Птицы снова подняли головки и прочирикали сонную, слабую благодарность. Худшее прошло. Мегъ выпустила изъ рукъ ветлу и пошла дальше.
Она была въ такомъ видѣ какъ будто ее только-что вытащили изъ рѣки; платье ея стало очень тяжело отъ воды, а ноги отказывались слушаться. Тропинка терялась въ водѣ. Далеко кругомъ чернѣлись огромныя лужи съ отражавшимися въ нихъ звѣздами и обрывками тучъ.
Вдругъ Мегъ очутилась на краю большаго соленаго окна, считавшагося особенно глубокимъ и носившаго названіе «Русалкина пруда». Она чуть не шагнула въ него, но наткнулась на черный столбъ съ грубо выведенными мѣломъ цифрами, обозначавшими предполагаемую глубину пруда. Столбъ этотъ былъ поставленъ кѣмъ-то изъ Торповъ и увидавъ его Мегъ поняла что шла не по той дорогѣ.
Мегъ прислонилась къ столбу чтобъ отдохнуть и стала смотрѣть въ черную глубину пруда, и въ, то время какъ она смотрѣла, изъ темной бездны стало подниматься искушеніе и мало-по-малу овладѣвать ея душою и тѣломъ.
Она чуть-чуть не упала! А еслибы она дала себѣ упасть? Для этого стоитъ только шагнуть, и никто никогда не узнаетъ что это не была случайность.
Варнава погорюетъ… нѣкоторое время; но его настоящая любовь не она, а его дѣло, и онъ никогда не смотрѣлъ на смерть какъ на несчастіе; къ тому же это освободитъ его.
Томъ, вѣроятно, пожалѣетъ, м-ръ Торпъ навѣрно, но въ общемъ она всегда была чуждымъ элементомъ на фермѣ, никогда не была для нихъ «своей», несмотря на всю ихъ доброту. Они будутъ жить какъ жили до нея; она даже не оставитъ послѣ себя пустоты: она никому не приносила никакой пользы!
Мегъ стала на колѣна и нагнулась надъ водой. Она видѣла луну въ пруду; она воображала себѣ, какъ она бросится сквозь нее и на минуту смутитъ ея отраженіе; потомъ вода сомкнется надъ нею, и все будетъ имѣть такой видъ, какъ будто ея и не было; да все и будетъ попрежнему. Одною жизнью будетъ меньше, но что значитъ одна жизнь среди тысячъ? Небо, болото и вода будутъ хранить тайну, а ей не надо больше будетъ дѣлать усилій. Она устала, такъ устала! Ахъ, какъ тянетъ ее къ себѣ вода, точно магнитъ какой-то!
Она ошиблась во всемъ. Жизнь для нея тяжесть и ужасъ, а Богъ слишкомъ далекъ, если Онъ вообще существуетъ. Скептицизмъ не былъ свойственъ Мегъ; для нея онъ значилъ мрачное отчаяніе. Ужасы которые нажужжала ей въ ухо бабушка Дэль, смѣшавшись съ ея собственнымъ сознаніемъ своего безсилія и непригодности, привели ее къ заключенію что лучше отважиться на все, лучше, наконецъ, подпасть суду разгнѣваннаго Бога чѣмъ остаться въ томъ мірѣ, гдѣ Его нѣтъ и гдѣ царитъ безсердечный ужасъ механическихъ законовъ.
Она закрыла глаза и покачнулась надъ прудомъ. Одинъ прыжокъ, и все будетъ кончено!
— Маргарита! Маргарита! громкій и настойчивый крикъ прозвучалъ надъ болотами и привелъ ее въ себя. — Маргарита! раздалось дальше и слабѣе. — Маргарита, Маргарита! послышалось еще разъ совсѣмъ далеко.
Это былъ голосъ проповѣдника. Значитъ онъ ищетъ ее! Мегъ вскочила на ноги при первомъ же зовѣ. Судорожная спазма сжала ей горло, и слезы брызнули изъ глазъ. Неужели онъ искалъ ее всю ночь? Онъ не нарушалъ своего договора и не слагалъ съ себя отвѣтственности какъ она; а она обѣщала ему вернуться. Какая она малодушная, безумная, безчестная трусиха! Съ чувствомъ жгучаго стыда Мегъ отвернулась отъ искушавшей ее смерти.
— Человѣкъ долженъ платить долги и держать обѣщанія. Я пойду и буду продолжать свое дѣло до конца, сказала она.
Она говорила кому-то невидимому и не чувствовала что говоритъ вслухъ. Послѣ этого она пошла по направленію къ фермѣ.
Послѣ дождя стало свѣжѣе и прохладнѣе, но ноги ея вязли въ мягкой почвѣ и при каждомъ шагѣ выдавливали лужицы воды. Мокрое платье прилипало къ тѣлу и стѣсняло ея движенія. Она побѣжала бы еслибы могла, но это было невозможно, и ей казалось что она, по крайней мѣрѣ, нѣсколько недѣль старается выбиться изъ этихъ зыбкихъ освѣщенныхъ луною болотъ. Она шла безо всякой тропинки, но, наконецъ, какимъ-то чудомъ попала на прямую проѣзжую дорогу къ фермѣ. Домъ стоялъ передъ ней въ концѣ дороги и вырѣзался темнымъ тяжелымъ силуэтомъ на небѣ. Она вспомнила что и въ первый разъ увидала его ночью.
Потомъ вмѣстѣ съ этимъ воспоминаніемъ въ головѣ ея всплылъ вопросъ, что скажутъ всѣ они? Какъ давно она ушла изъ дома? Мысли ея такъ путались что она не могла даже думать связно, не только объяснять.
Она дотащилась до дома и опустилась на сѣрые камни крыльца чувствуя что не въ состояніи ступить ни шага дальше. Дверь была закрыта, но свѣтъ горѣлъ во всѣхъ окнахъ.
Кто же это не спитъ до сихъ поръ? Она слышала голоса за дверью. Кто-то говорилъ: «Дай мнѣ фонарь, я опять пойду». Но она слышала это какъ во снѣ. У двери раздались шаги, но она не стучала. Дверь отворилась. Свѣтъ фонаря бросился ей въ лицо.
— Кто тутъ? Какъ? Малютка, ты? вскричалъ Варнава.
Она на минуту почувствовала его руку на своемъ плечѣ, потомъ онъ поставилъ фонарь, взялъ ее на руки какъ ребенка и внесъ прямо въ комнату. Она сидѣла передъ огнемъ въ деревянномъ креслѣ м-ра Торпа, а Варнава стоялъ возлѣ нея на колѣнахъ; она глядѣла на него и не понимала чѣмъ онъ такъ взволнованъ.
— Варнава, скоро утро? заговорила она. — Я хотѣла… я старалась… сдержать свое обѣщаніе и вернуться въ тотъ же день… я не могла: все точно сговорилось мѣшать мнѣ, но я уѣхала съ твердымъ намѣреніемъ вернуться… только гроза нашла, и отецъ не хотѣлъ меня видѣть, а потомъ настало это безконечное «пожинаніе», и я такъ устала! Но отецъ былъ правъ… и ты тоже, только… Ахъ, это совсѣмъ не то что я хотѣла сказать!.. Я не могу, не могу припомнить тѣхъ словъ!
— Не важность! сказалъ Варнава, притягивая ея голову къ себѣ на плечо. — Не говори, моя дѣвочка! Завтра разкажешь. Дай-ка мнѣ этотъ супъ, тетка Тремнель! Наложи углей въ грѣлку и согрѣй ея постель! И промокла же ты!
Онъ кормилъ ее съ ложки какъ ребенка, и Мегъ была такъ слаба что позволяла ему дѣлать это съ пріятнымъ сознаніемъ что ей не надо самой даже подымать руку ко рту. Но супъ придалъ ей силы, и минуту спустя она сидѣла прямо и оглядывалась кругомъ.
— Гдѣ же это вы были? спросилъ ее Томъ. Онъ тоже весь промокъ и стоялъ съ другимъ фонаремъ въ рукахъ. Онъ обрадовался возвращенію Варнавиной жены больше чѣмъ хотѣлъ показать. — Заставили вы насъ поплясать! вскричалъ онъ. — И что вы дѣлали до сихъ поръ?
Но проповѣдникъ снова увидалъ выраженіе страха въ глазахъ Мегъ и вступился.
— Оставь! сказалъ онъ. — Не всели равно? Важно только одно: ты вернулась домой ко мнѣ, ты вернулась ко мнѣ! Что съ тобой? Ты на ногахъ не стоишь! вскричалъ онъ, видя что Мегъ тщетно пытается встать.
— Я должно-быть прошла не мало верстъ и у меня колѣна дрожатъ, объяснила она. И Варнава снова взялъ ее на руки и понесъ наверхъ.
— Покойной ночи! добродушно сказалъ Томъ, — или, можетъ-быть, добраго утра? Я ужь что-то спутался. Въ слѣдующій разъ когда вы вздумаете выкинуть такую штуку, Варнавина жена, выбирайте погоду получше! Ну, докончилъ онъ потягиваясь, — отецъ напрасно боялся что Варнава обойдется съ нею слишкомъ сурово!
ГЛАВА XVI.
правитьСтоялъ послѣдній день августа. Лондонскіе платаны начали ронять свои запыленные листья; воздухъ былъ тихъ и зноенъ, Вестендъ почти пустъ.
Траурный гербъ прибитый послѣ смерти м-ра Росельторпа къ дому на Брананстонскомъ скверѣ еще не былъ снятъ, но на улицѣ была постлана свѣжая солома. На этотъ разъ по крайней мѣрѣ дѣлалось все что было во власти живыхъ людей чтобы не впускать смерти въ домъ.
У м-ра Дина былъ новый припадокъ кровохарканія послѣ переѣзда въ Лондонъ. При немъ находились двѣ сидѣлки, и доктора пріѣзжали ночью и днемъ.
— Право, сестра, мнѣ было бы стыдно выздоровѣть послѣ этого, шутливо говорилъ м-ръ Динъ. — И какой смыслъ созывать цѣлые полки докторовъ? Я увѣренъ что мой случай какъ нельзя болѣе простъ. Я отлично знаю какъ обстоитъ дѣло. Они расходятся только въ вопросѣ «какъ долго» я протяну, смотря по тому принадлежатъ ли они къ унылой, или самоувѣренной школѣ. Одни изъ нихъ относятся съ презрѣніемъ къ моимъ умственнымъ способностямъ и увѣряютъ что я могу жить цѣлые годы; можетъ-быть, я и могъ бы еслибы не умиралъ; другіе одарены неудобною совѣстію и считаютъ себя обязанными говорить правду, но ни тѣ, ни другіе не поставятъ меня на ноги.
— Ты слишкомъ поддаешься болѣзни, ты не борешься! вскричала м-съ Росельторпъ съ нетерпѣніемъ прикрывавшимъ мучительную тревогу. Она не хотѣла думать о томъ что ихъ спѣшное бѣгство чуть не убило его. — Ты поправишься отъ новой простуды которую ты схватилъ въ этомъ ужасномъ, сыромъ Лопкомбѣ. Тебѣ давно была пора уѣхать оттуда. Я сейчасъ же напишу д-ру Реншау. Эти старомодные эскулапы никуда не годны: они закрываютъ глаза на новый свѣтъ.
— Бѣдная сестра! Значитъ ты потеряла всякую надежду если начала толковать о новомъ свѣтѣ. Брось все это и давай мирно наслаждаться нашими послѣдними недѣлями вмѣстѣ! Нѣтъ? какъ хочешь. Если для твоего утѣшенія необходимо чтобы всѣ шарлатаны Англіи грызлись надо мною, то зови ихъ! Говоря это онъ улыбался; можетъ-быть, онъ и въ самомъ дѣлѣ всегда легко поддавался, но только не въ томъ смыслѣ какъ говорила м-съ Росельторпъ.
«Никакая новая система не поможетъ на смертномъ одрѣ», подумалъ онъ, и мысли его сейчасъ же разсѣянно перешли на другіе предметы. Огромная китайская ваза съ осенними розами стояла около его кушетки. Онъ лежалъ и любовался ихъ красотою. Вѣроятно, ему не придется видѣть еще много розъ, и хотя къ этому размышленію не примѣшивалось горечи, однако оно дѣлало ихъ въ его глазахъ еще прекраснѣе. его природная способность наслаждаться часто бывала отравлена болѣзненнымъ воспоминаніемъ о «многихъ гораздо лучшихъ его людяхъ» которые не имѣли возможности доставить себѣ то что есть у него. Подобно Мегъ онъ не могъ радоваться своимъ сливкамъ при мысли что у другихъ нѣтъ хлѣба. Но теперь, когда жизнь убѣгала какъ вода, онъ радовался каждому малѣйшему баловству такою искреннею и благодарною радостію которая удивляла и почти сердила его сестру.
— Моя работа кончена, говорилъ онъ ей. — Вѣроятно плохо, но кончена. Теперь я могу только «играть». Пусть другіе люди ломаютъ копья за разрѣшеніе тѣхъ задачъ о которыя разбиваются сердца и головы. Желаю имъ счастія и силы! Но я больше не хочу ни о чемъ думать и сокрушаться! Какъ некрасива эта розовая тѣнь рядомъ съ алыми розами! Убери этотъ экранъ, сестра.
Такъ онъ лежалъ по наружному виду ясный и спокойный. Если въ глубинѣ его сердца и таилось сожалѣніе о рано прерванной жизни, то оно оставалось его тайною.
М-съ Росельторпъ стояла въ гостиной. Передъ ней стоялъ Джорджъ Сольсъ. Ему было уже два раза отказано въ просьбѣ видѣть м-ра Дина, но онъ не уходилъ. Наконецъ, м-съ Росельторпъ объявила ему что у нея нѣтъ ни времени, ни желанія принимать гостей.
— Разумѣется! согласился м-ръ Сольсъ. — Мнѣ не пришло бы и въ голову безпокоить васъ еслибы мнѣ не было необходимо видѣть м-ра Дина. Я долженъ сообщить ему одну вещь.
Онъ оперся рукою о столъ, и на лицѣ его не было ни малѣйшаго слѣда смущенія, хотя м-съ Росельторпъ дѣлала все что могла чтобы «заморозить» его. Что-то во взглядѣ Джорджа Сольса дало ей почувствовать, что борьба затѣвается не на шутку. Она и мысли не допускала о пораженіи; она рѣдко оставалась побѣжденною.
— Вы можете сообщить ему это письменно, сказала она. — М-ръ Динъ въ состояніи читать письма.
— Благодарю! отвѣчалъ онъ, быстро вертя pince-nez, — но довѣрять бумагѣ почти такъ же неразумно какъ проговориться кому-нибудь о чужой тайнѣ. Я буду ждать сколько вамъ угодно, но я долженъ видѣть м-ра Дина.
Въ третій разъ опять то же самое! М-съ Росельторпъ выпрямилась. Кто этотъ человѣкъ который смѣетъ говорить свое «долженъ» въ отвѣтъ на ея «нельзя»?
— Мнѣ казалось что я достаточно ясно сказала вамъ что это невозможно, холодно отвѣчала она.
— Вы это же самое сказали его дочери? спросилъ Джорджъ.
Война была объявлена, перчатка брошена. М-ръ Сольсъ не отводилъ глазъ отъ лица м-съ Росельторпъ; онъ зналъ что взглядъ его становится дерзокъ, но онъ приготовился на все ради Мегъ.
Онъ думалъ захватить свою противницу врасплохъ такимъ смѣлымъ ударомъ, но на ея лицѣ не дрогнулъ ни одинъ мускулъ, и Джорджъ, несмотря на всю свою нелюбовь къ ней, удивился ея хладнокровію.
— Если вы говорите о м-съ Торпъ, сказала она, — то она сама выбрала свой удѣлъ и должна довольствоваться имъ.
— О, конечно! отвѣчалъ Джорджъ. — Когда женщина бываетъ настолько безразсудна чтобы выйти замужъ за человѣка ниже себя, то она выбираетъ удѣлъ способный удовлетворить ея злѣйшаго врага. Я вовсе не намѣренъ проповѣдывать христіанскую любовь и всепрощеніе, но м-съ Торпъ обидѣла себя больше чѣмъ кого-либо другаго. Не можете ли вы теперь протянуть ей руку?
— Мы не будемъ касаться этого предмета. Могу я напомнить вамъ что время мнѣ дорого, вѣроятно, такъ же какъ и вамъ?
— Вы хотите сказать что мнѣ безполезно дожидаться вашего позволенія? Вы не дадите его?
— Ни въ какомъ случаѣ.
— Жаль! замѣтилъ м-ръ Сольсъ. — Время мнѣ дѣйствительно дорого. Если ждать безполезно, то я не буду ждать.
И выйдя изъ двери на площадку Джорджъ твердыми шагами пошелъ по лѣстницѣ, но не внизъ, а наверхъ.
Одну минуту м-съ Росельторпъ стояла какъ окаменѣлая, затѣмъ бросилась за нимъ и схватила его за руку.
— М-ръ Сольсъ, сказала она, — вы дѣлаете небывалую вещь! Я не знаю какіе у васъ могутъ быть секреты съ моимъ братомъ, но каковы бы они ни были, ничто не даетъ вамъ права на такое обращеніе съ женщиной въ ея собственномъ домѣ.
— Я скажу вамъ свой секретъ, отвѣчалъ Джорджъ. — М-съ Торпъ пріѣзжала въ Лопкомбъ и умоляла видѣть отца, а вы ее прогнали! Слыхалъ ли онъ объ этомъ? Если слыхалъ, то я буду смиренно просить у васъ прощенія, но во всякомъ случаѣ онъ узнаетъ объ этомъ прежде чѣмъ умретъ.
Онъ почувствовалъ какъ при этихъ словахъ пальцы м-съ Росельторпъ впились въ его руку. Это еще болѣе укрѣпило въ немъ увѣренность въ томъ что м-ръ Динъ ничего не знаетъ и что м-съ Росельторпъ, боявшаяся очень немногихъ вещей на свѣтѣ, боится этого разоблаченія.
— Я чувствую что вы что-то имѣете противъ меня, начала она, — и хотя при обыкновенныхъ обстоятельствахъ этотъ фактъ врядъ ли имѣлъ бы для меня значеніе, я признаюсь что именно теперь вы имѣете возможность сдѣлать мнѣ серіозную непріятность. Однако, даже вы могли бы подумать о томъ что удовлетвореніемъ своей мелкой злобы вы, вѣроятно, ускорите конецъ человѣка который васъ ласкалъ и котораго вы, кажется, называете своимъ другомъ. Вы должны быть худшаго мнѣнія о м-съ Торпъ чѣмъ я, если воображаете что она поблагодаритъ васъ за это.
— О, я не буду требовать благодарности, сказалъ онъ съ усмѣшкой. — Къ чему она мнѣ, если я удовлетворяю свою мелкую злобу? Нѣтъ! М-съ Торпъ не одобрила бы меня! Я и не воображаю этого; она вообще никогда меня вполнѣ не одобряла. Пожалуйста, снимите прочь свою руку; я увѣряю васъ что не хочу сдѣлать вамъ больно, но я иду наверхъ.
Однако, онъ не могъ освободиться отъ ея пальцевъ не употребивъ усилія. Тогда м-съ Росельторпъ прибѣгла къ послѣдней отчаянной попыткѣ.
— Еслибы въ домѣ былъ какой нибудь мущина кромѣ стараго Панкгорста и моего больнаго брата, сказала она, — то вы не посмѣли бы сдѣлать это! Вы низко пользуетесь своею силой, м-ръ Сольсъ, низко и неблагородно. Вы не имѣете права дѣлать въ моемъ домѣ то что я запрещаю, но… вы сильнѣе. Если въ васъ есть хоть капля чести, то вамъ должно быть стыдно!
Джорджъ посмотрѣлъ на нее сверху, его близорукіе глаза блеснули, выраженіе его невозмутимаго лица чуть замѣтно измѣнилось. Она говорила съ неподдѣльнымъ праведнымъ негодованіемъ и чувствовала что ея слова должны подѣйствовать на него. Они и подѣйствовали, но совсѣмъ не такъ, какъ она ожидала.
— Сила есть право, м-съ Росельторпъ, сказалъ онъ. — О, я знаю, эта теорія не возвышенна! Ни м-ръ Динъ, ни его дочь не допустили бы ея ни на минуту, но вы и я… мы не гонимся за возвышенными теоріями, не правда ли? Низко и неблагородно? А когда вы услали м-съ Торпъ, то подумали ли вы о правѣ слабѣйшаго? Думали ли вы о немъ когда-нибудь, когда дѣло касалось ея? Да! я сильнѣе, и я отдаю вамъ должную честь, слѣдую не правиламъ вашимъ, а примѣру.
Съ этими словами м-ръ Сольсъ разжалъ другою рукой ея пальцы и пошелъ наверхъ.
Въ первую минуту м-съ Росельторпъ не тронулась съ мѣста, ей казалось что небо и земля рушатся. Потомъ она оправилась и пошла за нимъ. Она отдала бы нѣсколько лѣтъ своей жизни чтобы помѣшать этому разоблаченію, но такъ какъ помѣшать было нельзя, то оставалось идти и слушать. Она жалѣла что сдѣлала себѣ врага изъ м-ра Сольса, но пусть по крайней мѣрѣ онъ никогда не скажетъ что видѣлъ ее струсившей.
Между тѣмъ м-ръ Сольсъ дошелъ до верхней площадки и съ недоумѣніемъ оглядывался, не зная комнаты м-ра Дина.
— Вторая дверь направо, сказала сзади него м-съ Росельторпъ
Она держала голову немножко выше обыкновеннаго и говорила холоднымъ, рѣзкимъ голосомъ. Всѣ ея усилія оказались тщетны. Она пробовала затронуть всѣ порядочные инстинкты которые у него могли быть, но ихъ не оказалось. Препираться дальше было бы недостойно, что бы ни вышло, пусть выходитъ скорѣе!
М-ръ Сольсъ отворилъ дверь и подержалъ ее чтобы дать пройти м-съ Росельторпъ. Онъ предпочелъ бы видѣть м-ра Дина съ глаза на глазъ, но у него тоже была своя гордость: пусть она не думаетъ что онъ боится говорить при ней.
М-ръ Динъ, дѣйствительно, въ первую минуту очень удивился, но сейчасъ же протянулъ гостю руку со своею обычною привѣтливостью.
— Сольсъ! это очень мило съ вашей стороны. Я не ждалъ гостей, но сестра хорошо сдѣлала что привела васъ ко мнѣ.
Голосъ его былъ очень слабъ, и краска бросилась ему въ лицо отъ усилій которыхъ ему стоилъ разговоръ. Протянутая рука была почти прозрачна. Въ душѣ м-ра Сольса на минуту даже шевельнулось раскаяніе. Потомъ онъ подумалъ о Мегъ. Онъ все равно умретъ, рѣшилъ Джорджъ, но онъ прежде увидитъ ее если это въ моихъ силахъ.
— Я долженъ признаться что м-съ Росельторпъ не приводила меня и даже больше того, не позволила мнѣ идти къ вамъ, сказалъ онъ.
— Боже мой! это звучитъ какъ будто вы проложили себѣ дорогу кулаками, смѣясь сказалъ м-ръ Динъ. Онъ не подозрѣвалъ насколько его предположеніе близко къ истинѣ до тѣхъ поръ пока не увидалъ выраженія лица сестры стоявшей за м-ромъ Сольсомъ. Тогда онъ приподнялся на локтѣ и поглядѣлъ сначала на одного, потомъ на другаго.
— Случилось что-нибудь особенное? спросилъ онъ.
— Нѣтъ, но я долженъ сказать вамъ одну вещь, рискуя навлечь на себя обвиненіе въ томъ что я дерзко вмѣшиваюсь въ ваши дѣла.
— Я увѣренъ, сказалъ м-ръ Динъ съ оттѣнкомъ гордости въ голосѣ, — что вы никогда не позволите себѣ дерзкаго вмѣшательства въ чужія дѣла.
Джорджъ стиснулъ зубы. Послѣ этого трудно было продолжать. Онъ почувствовалъ себя какъ бывало въ прежніе дни, когда Мегъ кротко и даже безсознательно «осаживала» его, если онъ заходилъ слишкомъ далеко.
— Помните вы эту вещь? сказалъ онъ и вынулъ изъ кармана медальонъ Могъ. М-ръ Динъ инстинктивно протянулъ руку: ему было непріятно видѣть дорогую для него вещь въ рукахъ м-ра Сольса.
— Да, она моя, то-есть, была моей. Я дамъ вамъ за нее все что хотите, Сольсъ.
— Я тоже вспомнилъ ее, сказалъ Джорджъ. — Мисъ Динъ какъ-то разъ показала ее мнѣ. Бриліанты очень хороши. Я нашелъ ее у ростовщика въ Н. М-съ Торпъ продала ее ему. Старый плутъ должно-быть жестоко обсчиталъ ее. Онъ увѣрялъ меня что съ этими деньгами она пошла заказывать себѣ экипажъ въ Лопкомбъ.
— Въ Лопкомбъ?! сказалъ м-ръ Динъ и болѣзненно вздрогнулъ.
— А вы не знали? спросилъ Джорджъ. — Для меня это была не новость. Садовникъ говорилъ намъ какъ въ домъ священника являлась какая-то женщина, это было пока мы съ м-ромъ Багшотомъ смотрѣли древнія надписи въ церкви, и долго просила видѣть васъ, но была отправлена назадъ; онъ говорилъ что она ушла въ отчаяніи.
Ровный голосъ Джорджа (онъ говорилъ такъ, будто дѣло шло о погодѣ) на минуту замолкъ. Джорджъ зналъ что у м-съ Росельторпъ побѣлѣли даже губы, но не чувствовалъ къ ней ни малѣйшей жалости.
— Почемъ вы знаете… что это была моя Мегъ? — спросилъ ея отецъ задохнувшись на серединѣ фразы.
— Я разспросилъ садовника, отвѣчалъ Джорджъ. — Когда м-съ Росельторпъ велѣла ей уходить, она сказала: «Скажите отцу что онъ правъ». Можетъ-быть м-съ Росельторпъ забыла передать вамъ эти слова?
Онъ надѣлъ pince-nez и посмотрѣлъ на нее, но она стояла совершенно молча и прямо. Присутствіе врага обыкновенно закаляетъ женскіе нервы, но въ эту минуту обиды Мегъ былъ отомщены, можетъ быть, лучше чѣмъ подозрѣвалъ ея мститель.
Любовь м-съ Росельторпъ къ брату могла быть эгоистичной, но она была сильна, и потерять его любовь было для нея все равно что потерять самую жизнь ея души, потому что это была единственная любовь которую она знала. Она не могла смотрѣть на Чарльза, хотя чувствовала на себѣ его пристальный и вопросительный взоръ, не могла заговорить, хотя знала что ея молчаніе было признаніемъ. Но она выдерживала взглядъ м-ра Сольса съ надменнымъ самообладаніемъ: онъ можетъ догадываться объ ея страданіяхъ, но не долженъ видѣть ихъ.
М-ръ Динъ закрылъ глаза рукою. Наступило минутное молчаніе; это была самая длинная минута въ жизни м-съ Росельторпъ. Потомъ онъ сказалъ:
— М-ръ Сольсъ, вы ошиблись. Это… это я позабылъ. Моя память начинаетъ измѣнять мнѣ. Вы не должны думать что сестра не говорила мнѣ. Разумѣется, я зналъ, но… я вѣрю что вы хотѣли сдѣлать лучше.
Въ первый разъ въ жизни Джорджъ растерялся отъ удивленія. Потомъ онъ повернулся на каблукахъ и съ короткою усмѣшкой сказалъ:
— Благодарю, я радъ что вы приписываете мнѣ хорошее намѣреніе. Я люблю также мало вмѣшиваться въ чужія дѣла, какъ вы… скажемъ, лгать. Но бываютъ такія обстоятельства… У м-съ Торпъ не было никого, кто бы вступился за нее. Однако семейная гордость сильнѣе отвлеченной справедливости, не такъ ли? Онъ подошелъ къ двери и остановился. М-ръ Динъ подумалъ что онъ хочетъ сказать еще какую-нибудь злую колкость, но онъ не сдѣлалъ этого. Онъ боролся не за свое дѣло, а ей ядовитыя рѣчи не много помогутъ.
— Я согласенъ съ тѣмъ что вмѣшательство мое было дерзко, заговорилъ онъ, — но смотрите «не позабудьте» какъ-нибудь опять! Я увѣренъ что еслибы вы, подобно мнѣ, видѣли, какъ она мѣняется при одномъ звукѣ вашего имени, какъ она ловитъ каждое слово о васъ, то вы попомнили бы объ этомъ и даже впустили бы ее въ слѣдующій разъ. Прощайте! мнѣ жаль что мы разстаемся не друзьями, мнѣ очень жаль.
И онъ говорилъ правду. М-ръ Динъ первый приласкалъ его когда-то и потомъ онъ былъ отецъ Мегъ. Онъ уже выходилъ изъ комнаты, когда м-ръ Динъ позвалъ его назадъ.
— Сольсъ, подите сюда! сказалъ онъ. — Я не могу кричать черезъ комнату, мой голосъ слишкомъ слабъ для этого. Скажите мнѣ, вы знаете гдѣ она? да? Дайте мнѣ карандашъ и бумагу, пожалуйста. Джорджъ подалъ ему свою записную книжку и снялъ свой карандашъ съ цѣпочки часовъ. Рука м-ра Дина дрожала. Его сестра которая стояла какъ статуя въ продолженіе всего разговора вступилась съ неподдѣльною тревогой за него.
— Ты не можешь писать, сказала она. — Дай мнѣ… или м-ру Сольсу! но онъ покачалъ головою.
— Никто кромѣ меня не можетъ сдѣлать этого. Мегъ пойметъ и пріѣдетъ когда получитъ это. Скажите ей, Сольсъ, что я изо всѣхъ силъ постараюсь дожить до ея пріѣзда.
Онъ написалъ одну строку дрожащимъ почеркомъ, потомъ сложилъ листокъ вдвое и подалъ его Джорджу. — Я не могу довѣрить это почтѣ, сказалъ онъ. — Возьмитесь вы доставить ей это во имя… «отвлеченной справедливости», но помните что то что случилось раньше, было моимъ дѣломъ. Я вѣрю вамъ и поручаю вамъ это письмо.
— Я буду помнить, и вы можете вѣрить мнѣ; благодарю васъ! сказалъ Джоржъ съ такою теплотой въ голосѣ которая заставила м-ра Дина улыбнуться.
— Вы очень любите отвлеченную справедливость! прошепталъ онъ.
— Вы находите? Это безразсудный вкусъ, потому что онъ безполезенъ и никому не пріятенъ, улыбаясь замѣтилъ Джорджъ. — Я доставлю ваше письмо въ цѣлости. Я радъ что напомнилъ вамъ, но боюсь что вы очень устали. И ихъ руки встрѣтились въ послѣдній разъ.
— Я успѣю отдохнуть повидавъ ее, сказалъ м-ръ Динъ; — но скажите ей чтобъ она торопилась.
Джорджъ вышелъ изъ комнаты, тихо притворилъ за собою дверь и даже не оглянувшись на своего врага. Онъ почему-то не чувствовалъ торжества побѣдителя въ эту минуту, хотя и радовался ради Мегъ своей побѣдѣ.
Когда онъ совсѣмъ ушелъ, м-ръ Динъ повернулся и посмотрѣлъ на сестру.
— Ты не могла опровергнуть его, тихо и медленно проговорилъ онъ. — Мущина не можетъ видѣть посрамленія женщины въ присутствіи другаго мущины, но я удивляюсь одному: чѣмъ и когда могъ я тебя такъ обидѣть что ты сдѣлала со мною такую вещь? Ты должна насъ очень ненавидѣть!
— Не тебя! не тебя! вскричала она и бросившись на колѣна передъ его постелью спрятала лицо въ одѣялѣ. — О, Чарльзъ, я не хотѣла зла тебѣ. Но какое право имѣла она являться? Она всегда была между нами, всегда. Она старалась занять мое мѣсто, она… въ ней опять воскресла ея мать которая отняла тебя у меня и которую я думала что навсегда похоронила! Даже когда, она была ребенкомъ, было то же самое; и теперь, надѣлавъ все что можно было надѣлать дурнаго, доказавъ свою негодность, она все таки осмѣлилась пріѣхать и…
— Дай Богъ чтобы она все-таки пріѣхала, сказалъ онъ. Его тонкое, исхудавшее лицо нервно подергивалось. Благородная, спокойная жизнь, незапятнанная никакимъ грубымъ грѣхомъ, чистая какъ жизнь дѣвушки, казалась ему теперь невыразимо виновною.
— Даже когда она была ребенкомъ! повторилъ онъ про себя. — Моя бѣдная, маленькая Мегъ! даже когда она была ребенкомъ! Я не понимаю какъ у тебя хватило духа прогнать мою дочь, но, какъ видно, я никогда тебя не понималъ. Уходи пожалуйста, и оставь меня ждать ее! прибавилъ онъ.
— Чарльзъ! вскричала она опять. — Чарльзъ! это все оттого что я такъ любила тебя! Я знаю что ты не можешь понять, но прости меня, если можешь!
— Потому что ты любила! сказалъ онъ. — Въ такомъ случаѣ я лучше желалъ бы чтобы ты ненавидѣла меня! Но увидавъ что сестра съежилась отъ этихъ словъ какъ отъ удара, онъ прибавилъ: — Ну вотъ! я не долженъ былъ говорить этого, но, ради Бога, уйди, Августа! Я не хочу больше говорить такихъ вещей въ которыхъ послѣ буду раскаиваться. Я не могу говорить объ этомъ. Простить тебя? Если Мегъ пріѣдетъ во время, прощу. Я теперь только одного на свѣтѣ и хочу, еще разъ повидать Мегъ.
И м-съ Росельторпъ встала съ колѣнъ и сошла внизъ съ такимъ лицомъ которое казалось потемнѣло и постарѣло на цѣлые годы.
— Если м-съ Торпъ еще застанетъ м-ра Дина, примите и проведите ее къ нему, сказала она дворецкому, который выслушалъ приказаніе со строгимъ лицомъ и молча поклонился.
— Должно-быть дѣло совсѣмъ плохо, если она отдаетъ такія распоряженія, объявилъ онъ внизу, и кухарка сѣла и заплакала, потому что вся прислуга любила м-ра Дина.
Ночью ему стало хуже, но къ утру опять наступило легкое улучшеніе. Какое-то ожиданіе царило надо всѣмъ домомъ. Горничныя поминутно прокрадывались къ воротамъ и оглядывали безмолвный скверъ; даже сидѣлка заразившаяся безпокойствомъ отъ больнаго безпрестанно подходила къ окну и смотрѣла не ѣдетъ ли ожидаемая дочь.
Самъ м-ръ Динъ только и дѣлалъ что прислушивался день и ночь.
М-съ Росельторпъ одиноко сидя въ большой гостиной тоже прислушивалась. Братъ не хотѣлъ видѣть ее и могъ умереть не пожелавъ повидать ее. Она ничѣмъ не выражала своего отчаянія, но голова ея болѣла и мысли мутились отъ напряженнаго слушанія. Въ продолженіе всего долгаго, томительнаго дня она слышала каждый шагъ приближавшійся къ дому и потомъ замиравшій въ отдаленіи, а ночью раздумывала что будетъ хуже: видѣть ли Мегъ въ объятіяхъ брата, или остаться не прощенною. И какое это будетъ прощеніе? Разсѣянное, безучастное, данное только потому что получивъ дочь онъ получитъ все чего хочетъ. М-съ Росельторпъ удивлялась сама себѣ, потому что жаждала этого прощенія.
Да, если любовь ея и была эгоистична, то она страдала отъ этого не менѣе, если не болѣе. Даже Джорджъ Сольсъ считавшій что она дешево отдѣлалась былъ бы доволенъ, еслибы зналъ какъ она страдала.
ГЛАВА XVII.
правитьБыло уже за полдень, когда Маргарита проснулась послѣ своей безплодной поѣздки къ отцу и послѣ ужасной ночи измучившей ее душевно и тѣлесно.
Она проспала почти двѣнадцать часовъ и проснулась освѣженная, но съ чувствомъ боли во всѣхъ членахъ. Ей казалось что ее всю избили, и она одѣлась не безъ труда.
М-съ Тремнель принесла ей въ комнату чашку чая и уговаривала ее не сходить внизъ. Мегъ приняла ея любезность съ радостною, но слегка удивленною благодарностію.
— Я должна сойти, сказала она, — потому что я надѣлала вчера всякихъ ужасныхъ вещей. Я испортила лошадь Тома и потеряла деньги Варнавы, и я должна сказать имъ это сейчасъ же; я могу сдѣлать что-нибудь что я должна, но я не могу ждать и чувствовать что что-то виситъ надъ моею головой. Я никогда не могла этого (и это было замѣчательно вѣрно).
— Варнава слишкомъ радъ вашему возвращенію чтобы думать о томъ что вы потеряли, сказала м-съ Тремнель; — онъ любитъ васъ, кажется, еще больше прежняго. И она посмотрѣла на Мегъ съ какимъ-то раскаяніемъ во взглядѣ; совѣсть порядкомъ мучила ее всю эту ночь за «Варнавину жену».
— Вы должно-быть очень любите своего отца, Маргарита, продолжала она, — а вѣдь обыкновенно на родителей мало обращаютъ вниманія. Моя Лидія никогда не думала обо мнѣ, но правда что она была такъ красива и умна что это не удивительно.
Маргарита не была хороша въ это утро. Ее нельзя было и сравнивать съ Лидіей! Черные круги вокругъ глазъ были совсѣмъ не красивы, и она была утомлена и скучна, и несмотря на то м-съ Тремнель чувствовала къ ней какую-то нѣжность которой прежде никогда не знала.
— Ахъ! грустно сказала Мегъ, — я увѣрена что она все-таки подъ конецъ думала о васъ, тетя Тремнель. Люди обыкновенно начинаютъ думать слишкомъ поздно.
Послѣ этого она пошла внизъ немножко боясь всѣхъ предстоящихъ вопросовъ и объясненій, но твердо рѣшившись не уклоняться отъ нихъ. Въ эту ночь она пережила переломъ; она лицомъ къ лицу повстрѣчалась съ отчаяніемъ, а такое столкновеніе налагаетъ неизгладимую печать на человѣка. Никто не можетъ «сойти въ адъ» и остаться тѣмъ же. Или онъ найдетъ Бога «и тамъ» и выйдетъ укрѣпленнымъ, или дойдетъ до дна паденія, что вѣроятно замедляетъ то же самое открытіе къ которому, какъ мы смиренно вѣруемъ, должны придти всѣ души.
Жена проповѣдника не чувствовала ничего похожаго на побѣду въ это утро, но въ другой разъ она больше не стала бы «прятаться отъ послѣдствій».
Она встрѣтила своего свекра на лѣстницѣ. Онъ сказалъ ей что «порядкомъ испугался» узнавъ что священникъ въ Лопкомбѣ не видалъ ея.
— Неужели вы сдѣлали изъ-за меня весь этотъ дальній путь? вскричала Мегъ. — Мнѣ очень жаль!
— А вы развѣ не сдѣлали его? Какъ вы нашли своего отца? Лучше? спросилъ онъ.
— Я не могла повидать его, сказала Мегъ. И м-ръ Торпъ удержался отъ дальнѣйшихъ разспросовъ, а просто положилъ ей на голову свою большую руку съ отеческою лаской которая глубоко тронула ее.
— Что дѣлать! На свѣтѣ жить не легко! сказалъ онъ. — Но я радъ видѣть васъ цѣлою и невредимою, такъ радъ, какъ еслибы вы были моею родною дочерью.
И Мегъ никогда не узнала какъ негодовалъ онъ на ея отца въ эту минуту.
Томъ сновалъ въ кухнѣ и въ сѣняхъ, а Мегъ сѣла на деревянную скамью около стола и начала вертѣть въ рукахъ солонку оставшуюся неубранною послѣ завтрака.
«Еслибы Молли была м-ра Торпа, а не его!» думала она. Томъ поминутно бросалъ на нёе быстрые взгляды. Мегъ чувствовала что онъ замѣчаетъ ея волненіе, и это только увеличивало его.
Наконецъ, онъ подошелъ къ столу и положилъ руку на солонку. Эта глиняная солонка впослѣдствіи навсегда осталась связанной съ Томомъ въ памяти Мегъ.
— Ну? сказалъ онъ; — повидимому она васъ чѣмъ-то утѣшаетъ. Что будетъ, если я возьму ее и поставлю на полку, гдѣ она должна находиться между ѣдою, по мнѣнію тетки Тремнель? Тогда ужь вы совсѣмъ не рѣшитесь сказать того что собирались? Да?
Мегъ вздохнула съ облегченіемъ: это былъ прежній Томъ къ которому она привыкла, а не тотъ который всю прошлую недѣлю мучилъ ее своимъ строгимъ видомъ и молчаніемъ.
— Я должна признаться въ такой ужасной вещи что я даже не знаю съ чего начать.
— Начинайте съ конца, сказалъ онъ. — Конецъ былъ тотъ что вы оставили Молли совсѣмъ хромую въ конюшнѣ Пляшущей Свиньи, не такъ ли? Это было лучшее что вы могли сдѣлать при данныхъ условіяхъ. Я радъ что вы не пытались пріѣхать на ней домой.
— Ахъ! такъ вы ужь слышали объ этомъ! вскричала Мегъ.
— Длинный Джонъ насплетничалъ. Вы не дѣлаете чести своему учителю, сударыня, и слишкомъ рано вздумали править безъ его надзора.
— Мнѣ страшно жаль и стыдно что я испортила Молли!
— Да? Ну, теперь ничего не подѣлаешь и жалѣть нечего. Я желалъ бы въ тысячу разъ лучше видѣть васъ веселою чѣмъ огорченною. Вѣдь я же вѣрю что вы не взяли бы ея еслибы знали что съ ней случится бѣда. Какъ? вдругъ со смѣхомъ переспросилъ юнъ, — Вы все-таки взяли бы ее? Ну, Варнавина жена, и характеръ же у васъ, когда вы вобьете себѣ что-нибудь въ голову!
Смѣхъ Тома былъ заразителенъ и вызвалъ улыбку даже на губахъ Мегъ.
— Какой вы добрый что не сердитесь, Томъ! Длинный Джонъ сказалъ что вы никогда не помиритесь съ этимъ.
— Длинный Джонъ благодарилъ свою судьбу что это не его рукъ дѣло, сказалъ Томъ, продолжая смѣяться. Потомъ онъ вдругъ перемѣнилъ тонъ и заговорилъ серіозно:
— Онъ и вамъ сплетничалъ, не правда ли? Онъ разказалъ вамъ хорошенькую исторію про меня? Да? Я такъ и зналъ. И вы сейчасъ были не совсѣмъ увѣрены, не брошу ли я въ васъ кочергою и не начну ли браниться нехорошими словами. Вы не всегда понимаете наши обычаи, точно такъ же какъ и мы ваши, но вѣрьте мнѣ, вамъ нечего бояться насъ. Боже милостивый! Да еслибы вы знали, сколько разъ я не говорилъ при васъ слова вертѣвшагося у меня на языкѣ только для того чтобы не испугать или не покоробить васъ! Давайте мириться! заключилъ онъ, протягивая ей руку черезъ столъ.
Мегъ которая такъ же легко чувствовала ласку какъ и обиду радостно взглянула на него.
— О, Томъ! Мнѣ было такъ тяжело когда вы сердились на меня, и я такъ хотѣла бы помириться! сказала она, слегка краснѣя.
Томъ улыбаясь покачалъ головою.
— Вы какая-то колдунья, Варнавина жена! Я не хотѣлъ вамъ вѣрить, а, кажется, вѣрю. Я никогда больше не подумаю про васъ ничего дурнаго. Простите вы меня теперь?
И Мегъ совсѣмъ растаяла отъ этого извиненія.
— Но вы напрасно обѣщаете не думать обо мнѣ дурнаго; вы не знаете! сказала она и содрогнулась при мысли о русалкиномъ прудѣ.
Томъ свистнулъ. — Такъ вы не изъ-за одной только Молли такъ пріуныли? спросилъ онъ.
Онъ отошелъ къ окну и заговорилъ обернувшись спиною къ Варнавиной женѣ.
--И на старуху бываетъ проруха, сказалъ онъ, — но я думалъ что вы справитесь съ вашими промахами; иные не выплываютъ и тонутъ, но это люди втораго сорта. Я, правда, какъ вы говорите, не знаю и совѣтую вамъ лучше разказать все Варнавѣ, а не мнѣ. Учить легко, исполнять куда труднѣе! Мнѣ по крайней мѣрѣ это трудно давалось, можетъ быть, потому что я самъ-то скроенъ на кривую колодку. Но въ одной вещи я увѣренъ: у Варнавы нѣтъ недостатка въ пониманіи. Дайте ему возможность, и, можетъ быть, онъ поможетъ вамъ лучше чѣмъ вы думаете. Да не будьте слишкомъ низкаго мнѣнія о себѣ, голубушка, прибавилъ Томъ; — на самомъ дѣлѣ вы молодецъ!
Но когда Варнавина жена послушавшись его совѣта пошла на розыски проповѣдника, Томъ проводилъ ее по двору тревожнымъ взглядомъ.
— Господи! я надѣюсь что онъ скажетъ ей то что нужно; еслибъ я могъ ему намекнуть! пробормоталъ онъ.
Проповѣдникъ былъ на сѣновалѣ и что-то усердно колотилъ молоткомъ. Услыхавъ шаги Маргариты на лѣстницѣ онъ быстро обернулся.
— Я просилъ тетку Тремнель удержать тебя въ постели; ты была страшно измучена ночью, сказалъ онъ. — Зачѣмъ ты встала?
— Я хотѣла говорить съ тобою, то-есть, у меня есть одна вещь которую я должна сказать тебѣ, начала Мегъ, но Варнава сейчасъ же перебилъ ее:
— Не стой ты ради Господа передо мной съ такимъ испуганнымъ видомъ, точно я судья, а ты подсудимый! Я не могу видѣть тебя такой, голубка!
Съ этими словами онъ стащилъ внизъ огромную охапку сѣна. Мегъ сѣла на нее и закрыла лицо руками; сердце ея билось, голова горѣла; но изъ нихъ обоихъ Варнава, пожалуй, былъ болѣе жалокъ въ эту минуту: на свѣтѣ было немного вещей которыхъ онъ по собственному признанію «не могъ бы видѣть».
— Мнѣ тоже надо сказать тебѣ что-то, заговорилъ онъ. — Выслушай сначала меня, Маргарита! Онъ говорилъ тихо, стараясь быть ради нея спокойнымъ и хладнокровнымъ, и продолжалъ не дожидаясь отвѣта: — Послѣ того какъ ты ушла вчера, я приходилъ къ тебѣ въ комнату чтобы сказать тебѣ что мнѣ стыдно и что я готовъ отвезти тебя въ Лопкомбъ; но я опоздалъ. Я виноватъ: я не долженъ былъ удерживать тебя; я больше всѣхъ людей на свѣтѣ обязанъ относиться къ тебѣ справедливо и добросовѣстно, а я не сдѣлалъ этого.
— О, Варнава! вскричала Мегъ со слезами на глазахъ и радостнымъ удивленіемъ въ голосѣ; — неужели ты отпустилъ бы меня, еслибы я попросила тебя еще разъ? Какъ мнѣ жаль что я этого не сдѣлала! Я думала что это ни къ чему не поведетъ и что ты никогда не мѣняешь рѣшенія.
— Я слыхалъ что насъ называютъ упрямыми, сказалъ проповѣдникъ, — и когда человѣкъ ясно видитъ волю Господа, то людей слушать нечего; но вчера я послушался не Бога, а діавола, и мнѣ стало стыдно когда я опомнился.
— Ты имѣлъ право запретить мнѣ если хотѣлъ.
— Неужели ты думаешь что я считаю себя въ правѣ обижать тебя? Я жалѣю насъ обоихъ, если это такъ, сказалъ онъ серіозно, но затѣмъ голосъ его сейчасъ же смягчился. — Ахъ, Маргарита, какъ я боялся ночью! Когда я искалъ тебя по болотамъ, на меня напалъ ужасъ: мнѣ казалось что тебѣ грозитъ какая-то бѣда; мнѣ казалось это всю прошлую недѣлю, но сегодня ночью это было страшно близко. Я стоялъ и кричалъ тебя, я чувствовалъ что долженъ спасти тебя отъ чего-то, и я не зналъ какъ благодарить Бога когда увидалъ тебя, малютка!
Мегъ легла лицомъ въ сѣно. — За что ты благодарилъ, Варнава? глухо проговорила она. — Меня не стоитъ такъ любить!
— Любовь хватаетъ человѣка извнѣ, сказалъ проповѣдникъ, — и онъ не можетъ разчитывать стоитъ ли и сколько стоитъ любить. Теперь ты для меня всегда будешь дороже всего свѣта, что бы ни случилось.
— Что бы ни случилось? переспросила Маргарита и посмотрѣла на него съ удивленіемъ и любопытствомъ. — Даже еслибы я сдѣлала что-нибудь очень дурное? или еслибы…
— Никакихъ «если» быть не можетъ, вскричалъ онъ. — Теперь ни адъ, ни небо не вырвутъ тебя изъ моего сердца!
Маргарита опустила глаза; она получила свой отвѣтъ.
— Сегодня утромъ, началъ онъ помолчавъ немного, — я нашелъ твою записку. Такъ ты думала что мы послѣ этого сдѣлаемъ тебя несчастной на весь остатокъ жизни?.. Что же, добралась ты до своего отца?
— Онъ не хотѣлъ видѣть меня, сказала Мегъ, и ея голосъ дрожалъ такою болью отъ которой у Варнавы сжалось сердце. — Отецъ не могъ простить меня, хотя я и просила его. Онъ велѣлъ сказать мнѣ: что посѣешь, то и пожнешь, и это очень вѣрно, вѣрнѣе всего на этомъ свѣтѣ, но только я такъ хотѣла и такъ хочу видѣть его!
Проповѣдникъ ходилъ взадъ и впередъ по сараю. — Я надѣюсь, началъ онъ и остановился. Онъ надѣялся въ своемъ справедливомъ негодованіи что м-ръ Динъ получитъ самъ такой же отвѣтъ на свою просьбу о прощеніи, но не сказалъ этого Мегъ.
— Была на свѣтѣ одна королевская дочь которая забыла родныхъ и отчій домъ, заговорилъ онъ, наконецъ, — но заставить женщину сдѣлать это можетъ только одна вещь которой у тебя нѣтъ. Вотъ что, голубка: я не прошу у тебя ничего кромѣ права помочь тебѣ если это въ моей власти. Давай разберемъ твою бѣду вмѣстѣ! Неужели ты не можешь сдѣлать это для меня?
Онъ говорилъ кротко, но въ его тонѣ всегда была слышна какая-то напряженная настойчивость производившая на болѣе сложную натуру Мегъ такое впечатлѣніе, какъ будто ее принуждали къ признаніямъ помимо ея воли.
— Къ чему? прошептала она. — Есть вещи о которыхъ лучше не говорить; иногда грѣшно даже… жалѣть. Я знаю, продолжала она оживляясь, — знаю что поступила нехорошо по отношенію къ тебѣ, но я твердо рѣшила, когда вернусь, отбросить навсегда всѣ мысли о прежней жизни и больше никогда не говорить объ отцѣ. Если ты дашь мнѣ время, я это и сдѣлаю. Только не заставляй меня слишкомъ много высказываться, Варнава! О многомъ лучше молчать.
— Я никогда никого не заставляю! рѣшительно заявилъ проповѣдникъ.
«Никогда никого не заставляетъ!» думала Мегъ, лежа на сѣнѣ. «А сколько разъ я видѣла какъ онъ подчинялъ людей сильномъ вліяніемъ своей личности!»
— Я никогда не буду принуждать тебя, говорилъ Варнава, — давай, если хочешь, продолжать жить какъ прежде жили. Только это неправда что иногда лучше не смотрѣть правдѣ въ глаза, закончилъ онъ покойнымъ и терпѣливымъ голосомъ который снова пробудилъ довѣріе Мегъ.
Сужденія проповѣдника не были безошибочны, она теперь знала это: его мнѣнія были окрашены множествомъ сильныхъ сословныхъ и личныхъ предразсудковъ, даже самая доброта его носила оттѣнокъ фанатизма, но несмотря на это онъ былъ честенъ и правдивъ до мозга костей. Она надѣялась сыграть свою роль лучше, но передъ этимъ человѣкомъ она не могла притворяться. Если онъ хочетъ правды, то пусть знаетъ ее. Она согласна вмѣстѣ съ нимъ «взглянуть въ глаза» всѣмъ своимъ ошибкамъ и даже той назвать которую ошибкой она считала грѣхомъ и предъ Богомъ и предъ нимъ.
— Хорошо! спрашивай меня о чемъ хочешь, сказала она; — что же касается помощи, то ея быть не можетъ: всякій долженъ самъ пожать посѣянное, если только онъ не такъ низокъ чтобы бѣжать отъ этого. Я прежде думала что я, какъ дочь моего отца, не могу сдѣлать ничего низкаго, хотя опрометчиваго дѣлала не мало, но теперь вижу что вѣкъ живи, вѣкъ учись. Нѣтъ вещи на которую не могло бы натолкнуть искушеніе.
На что ее толкало искушеніе? Мысли быстро смѣнялись одна другою въ головѣ проповѣдника, дыханіе становилось чаще.
Она молода, она могла полюбить кого-нибудь; у нея есть сердце котораго онъ не сумѣлъ затронуть, но которое могъ затронуть кто-нибудь другой. Если это было ея искушеніемъ, то всѣхъ мукъ ада мало тому человѣку который искушалъ ее, но она во всякомъ случаѣ не виновна; онъ зналъ это съ твердой увѣренностію которую готовъ былъ заявить всему свѣту.
Онъ станетъ защищать ее противъ нея самой если замѣтитъ самообвиненіе въ ея тонѣ. На этотъ разъ онъ съ Божіей помощію не дастъ воли своей безумной ревности.
— Маргарита, тихо сказалъ онъ, — какое у тебя было искушеніе?
— Я же сказала тебѣ, вскричала она: — искушеніе уйти. О, Варнава, мы сдѣлали большую ошибку. Мы, вѣроятно, оба увидали ее и раскаялись въ ней, но что толка въ этомъ? Чтопосѣешь, то и пожнешь, сказалъ отецъ. Старуха Дэль говорила вещи и похуже.
— Какія?
— Всего я тебѣ и не перескажу, сказала Мегъ краснѣя. — Она говорила что людямъ надоѣдаютъ ихъ прихоти и что, хотя ты и лучше другихъ, ты все-таки когда-нибудь выйдешь со мною изъ терпѣнія. Не смотри такъ, Варнава! Я не повѣрила ей. Я знала что ты слишкомъ добръ, по въ ея словахъ была и правда. Она сказала что ты кормишь и одѣваешь меня и ничего не получаешь за это, и это правда. Она сказала что я барыня. Я старалась не быть барыней, но еслибы ты зналъ какъ трудно передѣлать себя! Потомъ она разказала мнѣ много всякихъ ужасовъ о томъ что съ нею дѣлалъ ея мужъ. Этого я тебѣ и повторять не буду, но когда слышишь такія вещи, то весь свѣтъ кажется чернымъ какъ ночь, а Богъ слишкомъ далекимъ и недоступнымъ чтобы заботиться о людяхъ.
— Ты думаешь? сказалъ Варнава. — А по моему именно видъ этихъ-то жестокостей и ужасовъ и заставляетъ человѣка сдѣлаться проповѣдникомъ. Они горятъ въ головѣ, и человѣкъ не можетъ успокоиться пока не положитъ жизни на борьбу съ ними.
— Знаю, знаю! вскричала Мегъ. — О, да! этому ты меня научилъ; человѣку нѣтъ покоя отъ мысли о нихъ! Но если борьба ему не по силамъ? Варнава, ты не поймешь этого, потому что ты никогда не отчаиваешься, ты не знаешь что значитъ быть побѣжденнымъ и никогда не боишься, а я знаю все это. Ахъ, взгляни на дѣло съ другой стороны! Я знаю что это было малодушно, но это такъ манило меня! Я хотѣла освободиться отъ… этого всего: отъ стараній и неудачъ, отъ любви къ людямъ которые не могутъ меня видѣть, отъ висѣнія на шеѣ у чужихъ людей, отъ всей этой безнадежной путаницы. Это желаніе напало на меня совсѣмъ внезапно; я даже не думала что я такъ гадка. Я вдругъ почувствовала что страшно боюсь жить, и смерть тянула меня къ себѣ такъ какъ будто въ водѣ была непреодолимая, властная сила. И вдругъ ты позвалъ: «Маргарита, Маргарита!» И я отшатнулась назадъ. Мнѣ стало стыдно своего малодушія. Я была точно солдатъ сбѣжавшій со своего поста съ тою только разницею что я не совсѣмъ сбѣжала, да и то, впрочемъ, благодаря тебѣ, а не себѣ.
— Ни мнѣ, ни себѣ, а Господу Богу, сказалъ проповѣдникъ.
Онъ стоялъ облокотясь на рѣшетку двери и смотрѣлъ въ даль сверкавшую на солнцѣ и всю мокрую отъ вчерашняго дождя. Такъ вотъ къ чему онъ привелъ любимую женщину желая спасти ее отъ грѣховнаго свѣта!
Онъ поблагодарилъ Бога за ея спасеніе, но съ такимъ острымъ и жгучимъ сознаніемъ грозившей ей опасности, которое пронзило его какъ лезвіе кинжала.
— Мнѣ больно подумать что діаволъ имѣлъ силу смутить тебя, Маргарита, и что меня не было при тебѣ въ эту тяжкую минуту. Какъ я утѣшу тебя? Что я скажу?
Еслибъ она любила его, то онъ такъ легко утѣшилъ бы ее; еслибъ онъ не любилъ ея, онъ не сомнѣвался бы въ томъ что ей сказать. Онъ сдѣлалъ усиліе чтобъ отогнать эту человѣческую любовь и, наконецъ, повернулся къ ней, прямо смотря на нее своими ясными голубыми глазами.
— Не вѣрь тому кто былъ лжецомъ искони! сказалъ онъ. — Въ концѣ концовъ добро должно восторжествовать. Наша борьба ведется противъ лжи и мрака, на нашей сторонѣ сила и слава. Мы съ тобой оба побѣдимъ свои грѣхи и ошибки, и настанетъ день когда мы увидимъ ихъ сраженными у нашихъ ногъ!
Мегъ покачала головою.
— Я знаю что ты такъ думаешь, сказала она, — но я не такъ увѣрена… Я вообще не увѣрена больше ни въ чемъ послѣ того какъ отецъ… Впрочемъ, за тебя я увѣрена: ты побѣдишь свои грѣхи и ошибки, Варнава, ты добьешься всего и когда-нибудь достигнешь полнаго торжества и радости.
— Но я не хочу радости и довольства безъ тебя, Маргарита. Даже на небѣ… даже небо было бы мнѣ адомъ, еслибы я потерялъ тебя.
— Перестань! удивленно сказала Маргарита. — Развѣ потвоему не грѣхъ говорить такія вещи?
— Нисколько! отвѣчалъ онъ съ тою непоколебимою убѣжденностію которая всегда пересиливала въ немъ доказательства. — Неужели я долженъ думать лучше моего Господа? Развѣ Онъ былъ доволенъ на небесахъ? Еслибъ это было такъ, то Онъ не сошелъ бы спасать насъ и не привлекъ бы къ Себѣ. Нѣтъ, я не боюсь любить тебя больше чѣмъ должно, продолжалъ онъ печальнымъ голосомъ. — Напротивъ, если я полюблю тебя еще больше, то, можетъ быть, со временемъ научусь не пугать тебя, и тогда слѣдующая старуха которую ты встрѣтишь не доведетъ тебя до отчаянія разказами о злобѣ и негодности мущинъ! Такъ ты полагаешь что мы сдѣлали большую ошибку и оба раскаялись въ ней? Что до меня, то я не раскаялся. Это было ясное указаніе, и то что право не можетъ быть ошибкою. Если послѣ оно и кажется ошибкою, то это козни діавола. Однако, ты все таки того мнѣнія? повторилъ онъ хмуря свои свѣтлыя брови въ недоумѣніи, но съ терпѣливымъ стараніемъ вникнуть въ слова Мегъ.
— Ты сдѣлалъ то что считалъ правымъ, отвѣчала она. — Я была очень несчастна, тетя Росельторпъ ненавидѣла меня, я ее, отецъ былъ далеко, и мнѣ легче было уйти… куда угодно чѣмъ оставаться. Я тоже непритворно вѣрила что это было призваніе, я не просто ушла отъ недовольства. Но должно быть я ошиблась, потому что изъ этого ничего не вышло, просто пояснила Мегъ. — Впрочемъ, когда я оглядываюсь назадъ, то я не умѣю разобраться въ своихъ побужденіяхъ и даже ясно припомнить свои чувства; я была совсѣмъ другою и такъ мало знала жизнь…
— Я бросилъ бы думать объ этомъ, сказалъ Варнава. — У меня нѣтъ сомнѣній на этотъ счетъ.
Онъ помолчалъ. У него никогда не было ни въ чемъ сомнѣній. Ему какъ человѣку дѣла и непоколебимаго рвенія была совершенно непонятна мучительная неувѣренность.
Но его любовь къ ней дала ему то сочувствіе до котораго онъ никогда не дошелъ бы разсудкомъ.
— Впрочемъ, можетъ быть, я не такъ понимаю, мягко сказалъ онъ. — Зато Онъ понимаетъ, а Его сила сильнѣе нашихъ грѣховъ и мудрость мудрѣе нашихъ ошибокъ. Скажемъ что это было грѣхомъ и ошибкою, голубка, хотя помни, это говорю не я, даже и тогда Онъ можетъ поддержать тебя и вывести на дорогу. Не намъ бояться паденія: Онъ съ нами. Предметы скрываются и принимаютъ странные образы въ дыму сраженія, но онъ когда-нибудь разсѣется и день будетъ Божій и нашъ! вскричалъ Варнава.
Глядя на него Мегъ чувствовала что онъ видшиз это поле битвы.
— Я рада что сказала тебѣ, проговорила она.
Варнава положилъ ей руки на плечи и посмотрѣлъ ей въ глаза съ плохо скрываемою тревогой.
— Ты сказала мнѣ все?
— Нѣтъ. Есть еще вещь: во-первыхъ, я потеряла твои деньги и…
Онъ нетерпѣливо прервалъ ее.
— Не все ли мнѣ равно? Я далъ ихъ тебѣ; ты могла дѣлать съ ними что хотѣла; я не сталъ бы копить для себя. Больше ничего? Мнѣ иногда приходило въ голову… Когда здѣсь бывалъ господинъ… я слыхалъ ученый, и умный… образованный, не такой какъ я… Ты не думай чтобъ я былъ не увѣренъ въ тебѣ; я знаю, ты не позволила бы себѣ выслушать лишняго слова… но ты еще такъ молода, Маргарита, и…
Онъ путался въ словахъ, и Мегъ чувствовала какъ дрожали его руки.
— Я ни о комъ не вздыхаю, сказала она съ нетерпѣніемъ въ голосѣ, — о м-рѣ Сольсѣ меньше чѣмъ о комъ-либо другомъ. Здѣсь всѣ воображаютъ про него какія-то глупости, даже Томъ.
— Что такое Томъ? спросилъ проповѣдникъ, и Мегъ пришлось разказать всю драму съ письмомъ.
Варнава обидѣлся за нее сильнѣе чѣмъ она думала и желала.
— Зачѣмъ ты не написала; мнѣ? Развѣ ты не знала что я приду хоть съ конца свѣта чтобы защитить тебя?
— Теперь ужь все прошло, и мы съ Томомъ помирились, успокоивала его Мегъ. — Какой смыслъ былъ мнѣ говорить тебѣ, когда я не могла доказать что говорю правду? Вѣдь я не могла бы объяснить исторіи съ письмомъ; я и до сихъ поръ не понимаю, что такое подняла тетя Тремнель; мнѣ послѣ приходило въ голову…
— Мнѣ не надо объясненій. Не ломай надъ этимъ головы! вскричалъ Варнава съ тономъ такого упрека, какого она еще не слыхала отъ него.
— Можетъ быть, я ревнивъ, можетъ быть, я безсознательно сдѣлалъ тебя несчастною, хотя я и готовъ отдать душу за тебя, но еслибы я держалъ въ одной рукѣ твое слово, а въ другой всѣ доказательства которыя бы мнѣ представилъ самъ діаволъ, я повѣрилъ бы тебѣ не сомнѣваясь ни одной секунды. Такъ ты думала что мнѣ нужны доказательства чтобы повѣрить что ты не лжешь? Слава Богу, нѣтъ! Въ полтора года можно узнать человѣка настолько чтобы знать когда онъ лжетъ и когда говоритъ правду. Я слѣпо вѣрю каждому твоему слову, Маргарита, помни это!
— Я думала что такъ вѣрятъ только однѣ женщины, сказала Мегъ, — но ты можешь вѣрить мнѣ и не ошибешься, и я всегда буду помнить это.
— Ты могла бы знать это и безъ моихъ словъ, сказалъ Варнава со вздохомъ, и вздохъ этотъ снова вызвалъ въ ней что-то похожее на угрызеніе совѣсти.
— Варнава, вскричала она, — я, право, вѣрю тебѣ и люблю тебя. Я хотѣла бы умѣть больше показывать это, но…
— Нѣтъ! сказалъ ей мужъ, — не показывай! и увидавъ ея удивленное лицо, онъ продолжалъ: — ты теперь не понимаешь, но въ тотъ день когда ты меня полюбишь, тебѣ нечего будетъ показывать, а мнѣ спрашивать. Я не требую твоей любви, Маргарита, и никогда не потребую, но если она придетъ, я узнаю ее, будь то на этомъ или на томъ свѣтѣ.
ГЛАВА XVIII.
правитьПослѣ бури наступило затишіе.
Маргарита лежала на диванѣ въ кухнѣ, медленно поправляясь послѣ сильнаго приступа болотной лихорадки, и въ шутку говорила что не торопится выздоравливать.
— Нѣкоторые люди не любятъ чтобы за ними ухаживали, говорила она, — а я, право, очень люблю; я люблю когда Томъ приноситъ мнѣ книги, м-ръ Торпъ цвѣты, а тетя Тремнель вяжетъ мнѣ кружевные чепчики. Вы всѣ такъ милы, когда я больна, что я не знаю зачѣмъ мнѣ отказываться отъ такого выгоднаго положенія. Зачѣмъ я буду сидѣть на лавкѣ и сама намазывать масло на хлѣбъ, когда кто-нибудь другой можетъ сдѣлать мнѣ тартинку и подать сюда? Я даже не знаю соблаговолю ли я сама поднести ее ко рту. Извольте разрѣзать ее на треугольные кусочки, иначе я и смотрѣть на нее не хочу!
И среди общаго смѣха встрѣтившаго ея слова только одинъ изъ слушателей догадывался сколько настоящей усталости и изнеможенія скрывалось подъ этою шуткой.
Мегъ не могла найти лучшей дороги къ сердцу своей странной родни. Всѣ они на перерывъ баловали ее, испугавшись ея болѣзни.
М-съ Тремнель положительно больше любила ее за ея слабость. Мегъ въ душѣ была увѣрена что добрая женщина считаетъ слабое здоровіе почетною принадлежностію и доказательствомъ аристократическаго происхожденія. Томъ и ея свекоръ не знали что выдумать чтобы порадовать ее. Она, какъ и ея отецъ, была очаровательною паціенткой, никогда не жалующеюся и благодарною за малѣйшую услугу.
Всѣ обитатели фермы дорожили тѣмъ чисто-женскимъ элементомъ который она внесла въ ихъ грубоватый обиходъ.
— Молодая женщина дѣлаетъ жизнь интереснѣе, хотя бы потому что ты никогда не знаешь что она еще скажетъ, замѣтилъ Томъ, и у всѣхъ ихъ вошло въ привычку приходить къ ней со всѣми новостями, начиная отъ появленія на свѣтъ новаго теленка и кончая послѣднею городскою сплетней.
«Маленькая барыня» представляла себѣ жизнь, какъ свою такъ и чужую, гораздо картиннѣе чѣмъ они, и ея сочувствіе и пониманіе были живы и неподдѣльны.
— Если вы останетесь здѣсь навсегда, то вы сдѣлаетесь чѣмъ то вродѣ маленькой ворожейки въ околоткѣ, сказалъ ей однажды свекоръ. Но Мегъ покачала головою.
Она старалась какъ умѣла спать на постланной ею же самой постели, но не любила заглядывать впередъ.
Она поправлялась какъ тѣлесно, такъ и душевно, но очень медленно.
Мы всѣ рано или поздно познаемъ мудрость изреченія «довлѣетъ дневи злоба его» когда изнеможемъ подъ тройною тяжестію вчерашняго, нынѣшняго и завтрашняго дня.
Варнава работалъ на фермѣ весь тотъ августъ и первую половину сентября, и Томъ былъ очень радъ его присутствію. У проповѣдника необыкновенно спорилось все къ чему бы онъ ни приложилъ руки; вѣроятно это было противовѣсомъ его неспособности и нелюбви къ ученію и книгамъ. Его поминутно звали въ качествѣ ветеринара и костоправа, и Мегъ удивлялась какою нѣжностію прикосновенія обладали его сильные, ловкіе пальцы.
Сама она привыкла къ его услугамъ до такой степени которой прежде не могла бы себѣ и представить.
Варнава точно родился сидѣлкою и умѣлъ посадить ее въ въ такое положеніе и подложить подушки подъ такимъ угломъ какъ никто другой.
У м-съ Тремнель была манера безцѣльнаго летанья по комнатѣ на цыпочкахъ, которая надоѣдала Мегъ такъ что она едва умѣла сдерживать свое нетерпѣніе, но тяжелая поступь проповѣдника никогда не раздражала ея. Онъ всегда въ точности зналъ что хочетъ сдѣлать какъ въ крупныхъ вещахъ, такъ и въ мелочахъ, и его сила и рѣшительность дѣйствовали успокоительно.
Будь Мегъ немножко меньше обязана ему, она была бы близка къ тому чтобы полюбить его.
Въ началѣ болѣзни она вообразила себѣ что умретъ. Ознобъ и жаръ томившій и ослаблявшій ее, уносившій у нея съ каждымъ днемъ все больше и больше силъ, долженъ былъ по ея мнѣнію разрѣшить всѣ затрудненія окружавшія ее и Варнаву, но ея молодость взяла свое. Наступившая перемѣна погоды какъ будто вдохнула въ нее новую жизнь; пароксизмы лихорадки стали короче, и она съ удивленіемъ увидала что начинаетъ выздоравливать.
Послѣ нѣсколькихъ недѣль домашняго заключенія въ одинъ ясный сентябрьскій день Варнава вынесъ ее въ поле и устроилъ ее подъ скирдою хлѣба; тамъ она лежала и смотрѣла на работавшій народъ; на щекахъ ея игралъ легкій румянецъ, а глаза сіяли веселымъ блескомъ.
Мегъ не особенно хотѣла жить, но Божій міръ все-таки былъ такъ прекрасенъ!
Пріютившись у скирды, слѣдя за уборкой скуднаго урожая и прислушиваясь къ грубоватымъ голосамъ рабочихъ, жена проповѣдника почувствовала что и это мѣсто и эти люди заняли теплый уголокъ въ ея сердцѣ.
«Они были очень добры къ „чужой“ вошедшей подъ ихъ кровъ!» мысленно говорила Мегъ. «Я желала бы доказать имъ мою благодарность! Я желала бы быть святою чтобы своею молитвой низвести благословеніе Божіе на ихъ жатву».
Она такъ углубилась въ свои мысли что не слыхала шаговъ сзади себя.
Джорджъ Сольсъ пришелъ на ферму и нашелъ двери ея отворенными настежь, а домъ пустымъ. Пожавъ плечами на первобытное довѣріе царившее въ тѣхъ мѣстахъ, онъ пошелъ въ поле, гдѣ подъ скирдой и нашелъ м-съ Торпъ.
Онъ молча остановился за ея спиною. Онъ былъ пораженъ ея больнымъ видомъ. Онъ всегда находилъ красоту Мегъ слишкомъ неземною, но теперь ея кожа казалась еще прозрачнѣе, а пристальный взглядъ широко раскрытыхъ глазъ придавалъ ей выраженіе какого-то безплотнаго духа.
Джорджъ почувствовалъ что ненависть къ ея мужу вдругъ разомъ снова вспыхнула въ его сердцѣ. Мегъ обернулась и увидала его.
— Простите меня! вскричалъ Джорджъ. — Я испугалъ васъ? Мнѣ не слѣдовало появляться на сцену съ такимъ неожиданнымъ эфектомъ; виноватъ, м-съ Торпъ! Что съ вами? Вы были больны?
— Я увѣрена что вы привезли мнѣ какое-нибудь извѣстіе, сказала Мегъ. — Говорите скорѣе!
— Я пріѣхалъ по порученію м-ра Дина; онъ зоветъ васъ, коротко отвѣтилъ Джорджъ.
Онъ подалъ ей записку отца и затѣмъ, повернувшись къ ней спиною, сталъ усердно смотрѣть передъ собою.
«Написалъ ли онъ ей что умираетъ, или предоставилъ мнѣ сообщить ей это пріятное извѣстіе?» думалъ онъ. «Боже! что за безобразная картина! Я желалъ бы знать, работаетъ ли здѣсь и проповѣдникъ, или онъ предоставляетъ дѣлать это другимъ, а самъ ограничивается благочестивыми рѣчами? Что мнѣ дѣлать если м-съ Торпъ заплачетъ?»
— М-ръ Сольсъ! позвала Мегъ, и обернувшись онъ встрѣтилъ ея взглядъ. Она дрожала отъ счастія, глаза ея туманились слезами, но сквозь эти слезы свѣтилась несказанная радость; такого выраженія радости Джорджъ не видалъ никогда ни на чьемъ лицѣ.
«Нѣтъ, онъ не написалъ, а я не скажу, не могу!» спѣшно рѣшилъ Джорджъ. Онъ рѣдко ощущалъ недостатокъ нравственнаго мужества и не страдалъ чрезмѣрною чувствительностію, но эта женщина вѣчно вызывала такую сторону его характера которой онъ самъ не зналъ въ себѣ.
— Я такъ рада, такъ рада что онъ хочетъ видѣть меня! вскричала Мегъ. — Вы не можете представить себѣ что значитъ для меня эта записка. Я не знаю какъ благодарить васъ за то что вы привезли ее.
Она снова взглянула на драгоцѣнный клочекъ бумаги и вдругъ какъ будто спохватилась озаренная новою мыслію.
— Отецъ пишетъ: «Я повидалъ бы тебя раньше еслибы зналъ». Не вы ли узнали что я пріѣзжала къ нему и сказали ему? Навѣрно вы! Да? О, вы поступили какъ настоящій… другъ, хотѣла она сказать, но вдругъ вспомнила его странную выходку по поводу этого слова и поправилась: — вы оказали мнѣ величайшую услугу! Но, задумчиво прибавила она, — я удивляюсь что м-съ Росельторпъ позволила вамъ сказать ему.
— Сначала она немножко неохотно соглашалась на наше свиданіе, но… но потомъ почувствовала силу моихъ доводовъ, сказалъ Джорджъ улыбаясь.
— Вы должно быть очень краснорѣчиво убѣждаете людей!
— Я былъ краснорѣчивъ, сухо сказалъ онъ.
Воспоминаніе объ его «краснорѣчіи» смѣшило его, но онъ не хотѣлъ передавать Мегъ подробности этой сцены.
— Вотъ что, м-съ Торпъ, я принесъ вамъ еще одну вещицу которой вы обрадуетесь, конечно, меньше чѣмъ этому письму, но, можетъ быть, все-таки обрадуетесь; я вспомнилъ что вы какъ-то разъ сказали мнѣ что дорожите ею. И онъ подалъ ей медальонъ.
— Какъ! Онъ опятъ вернулся ко мнѣ? вскричала Мегъ. — Въ первый разъ онъ былъ украденъ, и послѣ Варнава заставилъ сознаться и раскаяться бѣдную дѣвушку которая взяла его, но на этотъ разъ я продала его сама, по доброй волѣ и…
— …И я никого не приводилъ къ покаянію, докончилъ Джорджъ. — Я не могу тягаться съ проповѣдникомъ. Я просто заплатилъ за него. Его способъ гораздо лучше!
Мегъ отступила назадъ. Каждый разъ какъ въ ней шевельнется доброе чувство къ м-ру Сольсу, онъ сумѣетъ чѣмъ-нибудь оскорбить или покоробить ее! Такъ было прежде, такъ осталось и теперь.
— При чемъ тутъ слово «тягаться»? сказала она. — Лучше поищемъ Варнаву. Ахъ, да вотъ онъ самъ!
Проповѣдникъ шелъ къ нимъ черезъ поле, но онъ не сразу увидалъ м-ра Сольса который былъ въ тѣни.
Джорджъ предпочелъ бы встрѣтиться съ мужемъ Мегъ въ ея отсутствіи, но дѣлать было нечего. Онъ не хотѣлъ бѣжать отъ этого человѣка какъ ни противенъ онъ ему былъ.
Онъ часто говорилъ себѣ что этотъ лицемѣрный ханжа по всей вѣроятности мучитъ украденную имъ женщину, и такое предположеніе могло оправдать всякую степень ненависти, но, увидавъ какими глазами Варнава смотрѣлъ на Мегъ, онъ понялъ что ни о чемъ подобномъ не можетъ быть и рѣчи. Вслѣдствіе этого онъ долженъ былъ бы логически примириться съ проповѣдникомъ, но на дѣлѣ вышло другое: онъ почувствовалъ щекочущее ощущеніе въ ногѣ и непреодолимое свирѣпое желаніе дать пинка этому человѣку. М-ръ Сольсъ былъ въ высшей степени культурное произведеніе искусственнаго вѣка, но извѣстные первобытные инстинкты имѣютъ удивительное свойство по временамъ заявлять о своемъ существованіи.
— Варнава, это м-ръ Сольсъ который привезъ мнѣ письмо отъ моего отца, сказала Мегъ. — Она чувствовала маленькую неловкость при представленіи этихъ двухъ людей другъ другу: ужь очень они были различны; но она питала большое довѣріе къ чувству гостепріимства Варнавы и къ savoir faire м-ра Сольса. Она никакъ не ожидала того что произошло. При видѣ посѣтителя проповѣдникъ измѣнился въ лицѣ.
— Я видалъ васъ и прежде, сэръ, сказалъ онъ тихимъ голосомъ, — и удивляюсь какъ вамъ не стыдно показываться въ нашей сторонѣ. Еслибы я былъ здѣсь, то я не позволилъ бы моей женѣ обѣдать за однимъ столомъ съ вами.
Его руки безсознательно сжались въ кулаки, лицо стало строго, голубые глаза засверкали. Мегъ видѣла его такимъ только одинъ разъ въ жизни когда идіотъ испугалъ ее.
М-ръ Сольсъ надѣлъ pince-nez и смѣрилъ его неторопливымъ, немножко дерзкимъ взглядомъ. Онъ всегда становился хладнокровнымъ когда противникъ горячился.
— Ваши познанія обширнѣе моихъ, сказалъ онъ; — я не знаю почему бы я долженъ былъ стыдиться. Насколько я могу судить, знакомство со мною не повредило м-съ Торпъ ни съ духовной, ни съ матеріальной точки зрѣнія.
Намекъ вызвалъ краску на лицо Мегъ, но проповѣдникъ не замѣтилъ его.
— Это я зналъ и безъ вашихъ словъ, сказалъ онъ, — но вы все-таки не подходящая компанія для нея, если до сихъ поръ не раскаялись.
Мегъ положила, руку на плечо мужа. — Я не знаю о чемъ ты говоришь, сказала она, — но м-ръ Сольсъ пріѣхалъ издалека чтобы привезти мнѣ вѣсти отъ отца. Я очень благодарна ему за это.
Мѣсяцъ тому назадъ она не попробовала бы вступиться.
— Не бойтесь, м-съ Торпъ, сказалъ Джорджъ, — я не ссорюсь въ присутствіи дамъ; но если вашъ мужъ пожелаетъ попробовать обратить меня на путь истинный, когда васъ не будетъ, то я буду въ восторгѣ и обѣщаю отнестись къ нему съ полнымъ вниманіемъ.
Онъ остановился; но проповѣдникъ хранилъ упорное молчаніе. Мольба въ голосѣ жены и прикосновеніе ея пальцевъ сдерживали его.
— До свиданія! сказалъ Джорджъ и повернулся на каблукахъ.
— Прощайте! сказала Мегъ и протянула руку. Она разсердилась за насмѣшку надъ проповѣдникомъ, но она никогда не могла даже для вида отступиться отъ человѣка оказавшаго ей услугу.
— Дайте мнѣ вашу руку, пожалуйста, сказала она, — и не уходите сердитымъ послѣ того какъ порадовали меня такимъ хорошимъ извѣстіемъ.
Она чувствовала себя такъ какъ будто стояла между огнемъ и порохомъ, но это не было замѣтно по ея манерамъ; проявленіе такой мелочной трусости она сочла бы «ниже» себя и Варнавы.
Джорджъ взялъ ея руку и на мгновеніе подержалъ ее въ своей; ему хотѣлось поцѣловать ее, и присутствіе Варнавы еще больше усиливало въ немъ это желаніе, но онъ не сдѣлалъ этого: онъ слишкомъ уважалъ Мегъ.
— Передайте мое нижайшее почтеніе м-съ Росельторпъ, говорилъ онъ. — Я радъ что вы ѣдете къ вашему отцу. Вы не будете откладывать? Это хорошо. Онъ ждетъ васъ. Онъ велѣлъ мнѣ сказать вамъ чтобы вы поторопились. Онъ постарается дождаться васъ.
— Онъ дождется меня! сказала Мегъ. — Я думаю что мы увидимся еще разъ на этомъ свѣтѣ, потому что намъ обоимъ такъ хочется этого.
«Въ высшей степени нелогичное „потому что“», подумалъ Джорджъ. «Но все-таки да благословитъ ее Богъ и да исполнитъ желаніе ея сердца!»
Онъ оглянулся назадъ и увидалъ что обѣ фигуры стоятъ еще у скирды.
— Чертъ возьми проповѣдника! прибавилъ онъ. «Кстати, что хотѣлъ сказать этотъ дуракъ?» Джорджъ разсердился отъ мыслей о немъ.
Но въ сердцѣ Маргариты былъ глубокій миръ.
Отецъ не отвергъ ее, измѣнила она одна. О, насколько легче было сказать себѣ «я виновата» чѣмъ думать что онъ забылъ ее!
Она старалась принести Господу покорность, а онъ послалъ ей радость! Косые лучи заходящаго солнца освѣщали ея счастливое лицо и золотили ея курчавые волосы стоявшіе сіяніемъ вокругъ ея головы. Она заслонила глаза рукою и тихо засмѣялась смѣхомъ счастливаго ребенка.
М-ръ Сольсъ не былъ похожъ на ангела, но онъ принесъ ей миръ и благоволеніе. Съ лучезарною улыбкой провожала она его взглядомъ, но, впрочемъ, улыбка была не для него…
Проповѣдникъ вывелъ ее изъ золотыхъ грезъ.
— Какъ онъ называетъ себя? спросилъ онъ.
— Кто? отецъ? Ахъ, ты говоришь о м-рѣ Сольсѣ?
— Въ такомъ случаѣ онъ лжетъ! рѣшительно произнесъ Варнава, — потому что его фамилія Когенъ, и онъ тотъ самый человѣкъ который погубилъ Лидію. Его рука не настолько чиста чтобы касаться твоей, Маргарита. Я едва удержался чтобы не отдернуть тебя назадъ, но только, докончилъ съ горечью проповѣдникъ, — я вспомнилъ что онъ «баринъ» которому ты, конечно, повѣришь, а что я могу лишь испугать тебя.
— Теперь я никогда не пугаюсь тебя, сказала Мегъ.
Она съ трудомъ оторвалась мыслями отъ отца и Лондона и перенеслась къ м-ру Сольсу. Какъ это могло быть? Здѣсь навѣрно была какая-нибудь ошибка. Она не могла связать знакомую и по ея мнѣнію обыкновенную фигуру м-ра Сольса съ злодѣемъ Варнавиной трагедіи. М-ръ Сольсъ не былъ злодѣемъ и еще менѣе могъ быть трагичнымъ.
Потомъ она взглянула на Варнаву и при видѣ негодованія на его лицѣ сразу почувствовала себя его сторонницей. Она не любила ни того, ни другаго изъ этихъ двухъ людей, но проповѣдникъ принадлежалъ къ тому типу который она лучше понимала. Насмѣшливый скептицизмъ никогда не могъ найти отголоска въ Мегъ которая была религіозна до глубины души, такъ же какъ и Варнава боровшійся, страдавшій и молившійся всю жизнь. Ея вѣрность и вѣра были на сторонѣ проповѣдника. Если это правда, то въ самомъ дѣлѣ какъ смѣлъ м-ръ Сольсъ пріѣзжать и какъ рѣшился взглянуть въ лицо Варнавѣ?
— Я не понимаю, сказала она. — Я не хочу считать его дурнымъ. Онъ былъ очень добръ ко мнѣ. Ты прочелъ записку отца? Это дѣло м-ра Сольса; онъ сказалъ отцу какъ я пыталась увидать его и какъ мнѣ это не удалось. Ахъ да, онъ принесъ мнѣ и мой медальонъ, хотя это ничто въ сравненіи съ письмомъ.
Варнава вертѣлъ медальонъ на своей широкой загорѣлой ладони. Онъ напомнилъ ему многое.
— Ты не должна оставлять его у себя! сказалъ онъ наконецъ. — Но къ отцу ты поѣдешь. Если хочешь, мы отправимся съ завтрашнимъ же дилижансомъ, Я повезу тебя въ пучину беззаконія, но я зналъ что мнѣ еще придется когда-нибудь побывать въ Лондонѣ. Нѣтъ, не благодари меня, моя дѣвочка! Неужели ты думаешь что я безъ твоихъ словъ не вижу что тебѣ хотѣлось этого больше всего на свѣтѣ и что это вливаетъ въ тебя новую жизнь? Онъ тянетъ сильнѣе. Ты вернешься къ своимъ!
Онъ тяжело вздохнулъ. Въ душѣ его было предчувствіе разлуки, а его страхъ передъ Лондономъ доходилъ до полнаго и безразсуднаго отвращенія.
— Но что касается медальона, то я не хочу чтобы ты дотрогивалась до вещи загрязненной прикосновеніемъ этого господина. Я пойду за нимъ и скажу ему это.
— Нѣтъ, Варнава, не это! Обѣщай мнѣ не ссориться съ нимъ! Возьми медальонъ, если хочешь, но обѣщай.
— Ты боишься за него?
— Нѣтъ, хотя еслибы и боялась, то не постыдилась бы признаться въ этомъ. Я не боюсь за него, но ты никогда не простишь себѣ если тронешь его. О, Варнава, смѣясь вскричала Мегъ, — ты гораздо больше раскаиваешься въ своихъ грѣхахъ чѣмъ онъ. Я не хочу чтобы ты ходилъ весь свой вѣкъ въ пеплѣ и власяницѣ изъ-за м-ра Сольса который вѣроятно ни раза въ жизни не чувствовалъ къ кому-нибудь того что чувствуешь ты.
— Прости меня, Господи! я крѣпко ненавидѣлъ его, сказалъ Варнава. — Хорошо, Маргарита, — если это ради меня, то я обѣщаю.
ГЛАВА XIX.
править— Что такое хотѣлъ сказать этотъ ханжа?
Джорджъ думалъ надъ этимъ вопросомъ всю дорогу. Это было болѣе чѣмъ простое обвиненіе богача какъ богача. Очевидно негодованіе касалось лично его.
— Еслибы я былъ здѣсь, я не позволилъ бы моей женѣ сѣсть за одинъ столъ съ вами. Я не понимаю какъ вамъ не стыдно опять показываться въ этомъ краю.
Почемъ этотъ человѣкъ зналъ что онъ бывалъ здѣсь прежде? По правдѣ сказать, м-ръ Сольсъ разъ или два чувствовалъ въ присутствіи Мегъ угрызеніе совѣсти за одну старую исторію, хотя и не смотрѣлъ на грѣхи своей юности съ тѣмъ отвращеніемъ которое наполняло душу Варнавы Торпа при мысли о его прежнихъ заблужденіяхъ. По мнѣнію Джорджа очень немногіе люди могли цѣликомъ раскрыть свою жизнь предъ добродѣтельною женщиной.
При мысли о томъ что проповѣдникъ съ пронырливостію ищейки откопалъ его старый грѣхъ и разказалъ о немъ Мегъ, злобная досада закипала въ душѣ Джорджа; онъ представлялъ себѣ ужасъ съ которымъ она выслушаетъ эту исторію.
Въ былыя времена Джорджъ забавлялся безпощадною размашистостію приговоровъ миссъ Динъ которая въ своей юношеской невинности видѣла только черное и бѣлое безъ промежуточныхъ сѣрыхъ тѣней и судила людей съ жестокою строгостію человѣка не знавшаго искушенія. Теперь мысль объ этомъ не забавляла его.
Этотъ лицемѣръ представитъ ей его развратникомъ, обольстителемъ невинности, и Мегъ, взглянувъ на дѣло съ точки зрѣнія женщины, почувствуетъ къ нему презрѣніе и отвращеніе, «потому что никто не выкопаетъ скандальной исторіи лучше ревнителя благочестія и никто не произнесетъ приговора жестче добродѣтельной женщины», съ горечью говорилъ онъ. А между тѣмъ, еслибъ она могла знать, то даже и тогда, даже во дни своей буйной юности, онъ не былъ такъ виноватъ и испорченъ.
Невинность никогда, ни одного раза не пострадала отъ него. Не за невинностью ухаживалъ онъ въ гостиницѣ городка Н. веселясь съ кружкомъ шумныхъ товарищей съ которыми онъ тогда водился. Бываютъ деревенскія дѣвушки ушедшія такъ же далеко отъ простоты какъ и городскія, и бываютъ горожанки невинныя какъ цвѣты въ полѣ. Лидія Тремнель, хорошенькая, задорная подруга дочери трактирщика, конечно, не принадлежала къ послѣднему разряду, и возможно что м-ръ Сольсъ не обратилъ бы на нее и вниманія, еслибы она принадлежала къ нему.
Въ двадцать одинъ годъ Джорджъ не любилъ скромненькихъ барышень. Еслибы онъ встрѣтился съ дѣвушкой вродѣ Мегъ тогда, то онъ нашелъ бы ее скучною; онъ слѣдовалъ общему теченію и сходилъ съ ума отъ Лидіи которая, дѣйствительно, была хороша и не лишена вызывающаго остроумія.
Теперь онъ какъ будто вспоминалъ (но все это было такъ давно!) какого-то гнѣвнаго кузена который приходилъ за Лидіей и противъ ея воли уводилъ ее домой. Неужели это былъ Варнава Торпъ?
Послѣ того онъ поддерживалъ съ нею полу-шутливую переписку, но никто не могъ быть удивленнымъ больше его самого, когда въ одинъ прекрасный день молодая особа очутилась въ его лондонской квартирѣ и вручила себя всецѣло его попеченіямъ и покровительству.
Теперь оглядываясь назадъ черезъ рядъ годовъ отдѣлявшихъ его честолюбивое и успѣшное настоящее отъ мало обѣщавшаго прошлаго, м-ръ Сольсъ мысленно удивлялся тому, какимъ «идіотомъ» онъ былъ тогда, но обмана и измѣны здѣсь не было.
Онъ никогда не обѣщалъ Лидіи жениться на ней, онъ никогда не заманивалъ ее въ Лондонъ, онъ отослалъ бы ее домой, еслибъ она захотѣла, но только… онъ не былъ І;осифомъ. Пошлая исторія кончилась очень страннымъ образомъ. Лидія прожила съ нимъ недѣлю и заболѣла сильнѣйшею натуральною оспой.
Тогда она отчаянно ухватилась за него, умоляя его остаться съ ней и не усылать ее въ больницу которой она безумно боялась. Она почти не ожидала что онъ согласится на ея просьбу; сама она не сдѣлала бы этого ни для него, ни для кого другаго, но онъ согласился и оставилъ ее у себя къ великому ея удивленію.
Джорджъ не любилъ ея и не питалъ къ ней ни капли уваженія, но когда она въ минуту горькой нужды обратилась къ нему, какое-то заглохшее чувство благородства проснулось въ его душѣ, и онъ не покинулъ ея. Сказать что онъ не боялся болѣзни значило бы сказать неправду, но бѣжать отъ чего бы то ни было было противно его природѣ, и онъ остался лицомъ къ лицу со своими опасеніями.
Проболѣвъ недѣлю Лидія умерла.
— Я не хочу жить со знаками на лицѣ, говорила она, — что я буду дѣлать когда подурнѣю? Но ты былъ ко мнѣ лучше чѣмъ было бы большинство людей на твоемъ мѣстѣ.
Она не заботилась о своей душѣ и не тосковала о матери. Она не любила никого и ничего кромѣ собственной красоты загубленной оспой. Еслибы Джорджъ Сольсъ былъ бѣднымъ человѣкомъ, она не остановилась бы на немъ.
Джорджъ не испыталъ тѣхъ угрызеній совѣсти которыя навѣрно испыталъ бы въ подобномъ случаѣ проповѣдникъ, но тѣмъ не менѣе, стоя у могилы Лидіи, онъ принялъ нѣсколько рѣшеній которыя сдержалъ.
Весьма вѣроятно что и безъ этого его природная сила характера, его честолюбіе, любовь къ работѣ, смягчающее вліяніе привязанности къ матери и сестрѣ которымъ онъ создалъ положеніе въ свѣтѣ, все это дало бы себя знать и съ теченіемъ времени подчинило бы грубую сторону его природы, но эпизодъ съ Лидіей и часы проведенные у ея постели заставили его созрѣть очень быстро. Онъ покончилъ съ подобными похожденіями: они плохо оплачивались!
Съ тѣхъ поръ онъ жилъ чистою жизнію, но Мегъ не узнаетъ этого, а то было пятнадцать лѣтъ тому назадъ!
Джорджу казалось несправедливымъ что такой старый грѣхъ встанетъ изъ могилы чтобы чернить его образъ въ глазахъ женщины которую онъ имѣлъ несчастіе полюбить.
Когда онъ въ первый разъ снова услыхалъ имя Тремнель, онъ удивился, но мать Лидіи никогда не видала его и даже имя его ничего не говорило ей, потому что онъ перемѣнилъ его съ перемѣной професіи и изъ Когена сталъ Когенъ-Сольсомъ.
Странно что проповѣдникъ узналъ его. «Благочестивый святоша!» говорилъ Джорджъ стискивая зубы. «Во всякомъ случаѣ мои руки чище его: я никогда не злоупотреблялъ ея довѣріемъ, хотя, правда, не имѣлъ случая сдѣлать это. Хорошенькую картинку онъ нарисуетъ ей! Моего примѣра хватитъ на нѣсколько проповѣдей. Еслибы я могъ поймать его хотъ разъ не въ присутствіи женщины, я бы тоже, можетъ быть, преподалъ ему поученьице. Что тамъ такое?»
Онъ шелъ скоро и почти не смотря по сторонамъ, но вдругъ взглядъ его остановился на новомъ заборѣ поставленномъ вокругъ Русалкина пруда лежавшаго въ сторонѣ отъ дороги.
Движимый любопытствомъ онъ повернулъ по направленію къ нему и, облокотясь на заборъ, заглянулъ въ соленую глубину когда-то такъ манившую Мегъ.
М-ръ Сольсъ вовсе не обладалъ болѣзненнымъ воображеніемъ, но ему вдругъ показалось что кто-то сзади смотритъ на него, и онъ быстро обернулся.
Вблизи не оказалось никого; это была игра воображенія, но минуту спустя онъ различилъ вдали фигуру человѣка шедшаго по только-что оставленной имъ дорогѣ; онъ шелъ очень быстро длинными, размашистыми шагами, и вскорѣ м-ръ Сольсъ узналъ въ немъ проповѣдника.
Варнава шелъ прямо на него.
«Неужели русалка исполнила мое желаніе?» усмѣхаясь подумалъ Джорджъ. «Ну, мой благочестивый другъ, мы объяснимся на чистоту! Ради нея я не свернулъ бы съ дороги нарочно для того чтобы поссориться съ тобою, но если ты самъ пошелъ за мной, то противъ такого искушенія не устоитъ кротчайшій человѣкъ.»
Онъ не торопясь закурилъ сигару и, прислонившись спиной къ забору, сталъ ждать приближенія проповѣдника съ. такимъ довольнымъ чувствомъ котораго вѣроятно не ощутилъ бы «кротчайшій человѣкъ».
— Мнѣ хотѣлось нагнать васъ, сказалъ Варнава.
Наконецъ, эти два человѣка стояли лицомъ къ лицу и съ глаза на глазъ.
— Къ вашимъ услугамъ, сказалъ Джорджъ. Его тонъ былъ небрежно дерзокъ, хотя вообще онъ тщательно воздерживался отъ пренебрежительнаго обращенія съ людьми низшими по положенію. Онъ смотрѣлъ на Варнаву слегка прищуривъ глаза.
— Я пошелъ за вами чтобы отдать вамъ вотъ это. Моей женѣ не пристало брать что-нибудь отъ васъ; мнѣ пріятнѣе чтобы вы взяли это назадъ. Ей не нужны бриліанты, а еслибы и были нужны, то они покупались бы не на ваши деньги. Она благодаритъ васъ, сэръ, прибавилъ онъ подумавъ, — и вотъ вамъ медальонъ.
— Мнѣ жаль что я долженъ отвѣчать отказомъ, сказалъ Джордліъ пожимая плечами. — Я не могу заставить м-съ Торпъ принять подарокъ противъ ея воли. Когда она возвратитъ его мнѣ сама, тогда я возьму его, а до тѣхъ поръ «мнѣ пріятнѣе» чтобъ онъ оставался у нея.
Проповѣдникъ положилъ медальонъ на заборъ окаймлявшій прудъ.
— Этого не будетъ, покойно сказалъ онъ. — Возьмите его, или оставьте здѣсь, это ваше дѣло: медальонъ вашъ.
И онъ повернулся чтобы уйти.
— Постойте! сказалъ Джорджъ выпрямляясь. — Вы были очень громогласны въ своихъ обвиненіяхъ въ присутствіи… дамы (онъ чувствовалъ что не можетъ произнести «вашей жены»). Извольте объяснить все дѣло сейчасъ. Когда и гдѣ вы встрѣчали меня? И почему, скажите пожалуйста, вы не пользуетесь удобнымъ случаемъ сказать мнѣ слово поученія? Или вы проповѣдуете только подъ защитою юбокъ?
— Между вами и мной произошло когда-то многое, сказалъ Варнава. — До этого времени я видѣлъ васъ дважды: одинъ разъ вы забавлялись съ дѣвушкой и учили ее игрѣ діавола, которая для васъ была шуткой, а для нея смертью; въ другой разъ вы стояли у ея могилы.
Завѣса послѣднихъ пятнадцати лѣтъ какъ будто приподнялась на минуту: оба человѣка увидали себя снова на Лондонскомъ кладбищѣ среди густаго тумана передъ могилой Лидіи.
— Она поплатилась, а вы отдѣлались даромъ, сказалъ проповѣдникъ. — Тогда мнѣ казалось что ваши доли сравняются, если я уложу и васъ, но меня удержали, а теперь… Онъ вдругъ остановился и наступило минутное молчаніе.
Джордяіъ прервалъ его съ намѣренно небрежнымъ тономъ показывавшимъ что онъ былъ взволнованъ.
— Правда, сказалъ онъ, — я былъ удивительно невоспитанъ въ тѣ дни! Но вы хорошо сдѣлали что не убили меня, потому что, конечно, попали бы за это на висѣлицу. Пожалуйста говорите все что имѣете сказать, потому что другаго случая для моего обращенія вамъ не представится. «А теперь», сказали вы?.. Несмотря на все его заученное хладнокровіе пальцы его судорожно сжались: теперь онъ думалъ не о Лидіи.
— А теперь, сказалъ проповѣдникъ твердо, — я оставлю мщеніе въ покоѣ. Мнѣ нечего говорить. Я пришелъ не затѣмъ чтобы учить васъ; я слишкомъ ненавидѣлъ васъ для этого. Вы сами спросили меня гдѣ мы встрѣчались и почему я считаю васъ неподходящимъ обществомъ для нея. Теперь вы знаете.
— Благодарю! сказалъ Джорджъ. — Да, теперь я знаю.
Это удареніе на словѣ ея, это благоговѣніе и еще что-то сильнѣе благоговѣнія звучавшее въ голосѣ проповѣдника подстрекнули его желаніе поссориться. Оно сдѣлалось непреодолимымъ
— Я не имѣю притязаній на благочестіе, сказалъ онъ, играя цѣпочкой медальона который онъ все-таки въ концѣ-концовъ взялъ, такъ какъ его здравый смыслъ не позволялъ ему оставить его на заборѣ. — Я не святой какъ вы сами видите. Можетъ быть потому-то я и питаю такое невыразимое отвращеніе къ людямъ которые пользуются проповѣдями какъ средствомъ для ухаживанія и ловятъ хорошихъ женщинъ затрогивая ихъ инстинктъ самопожертвованія, женщинъ которымъ и во снѣ не приснилось бы обратить вниманіе на нихъ, еслибы они вздумали приблизиться иначе. Я могъ сдѣлать много вещей которыхъ мнѣ теперь стыдно; всѣ люди дѣлаютъ ихъ. Но бываетъ родъ лицемѣрія на который буквально тошно смотрѣть. Лицемѣромъ я не былъ никогда. Онъ надѣлъ pince-nez и смѣрилъ проповѣдника съ головы до ногъ презрительнымъ взглядомъ. — Тѣмъ не менѣе я признаю что вашъ способъ дѣйствія оказался выгоднѣе. Я поздравляю васъ съ успѣхомъ вашей проповѣднической дѣятельности.
Это было самое обдуманное и умышленное оскорбленіе которое можно было сочинить. М-ръ Сольсъ сразу почувствовалъ себя лучше. Удовольствіе высказать мужу Мегъ свое мнѣніе о немъ стоило многаго, и его слова попали въ цѣль. Варнава вспыхнулъ до корня волосъ и стоялъ ломая пальцы.
— Я поклялся не мстить за свои обиды, сказалъ онъ сдавленнымъ голосомъ, и этотъ отвѣтъ стоилъ ему большой борьбы съ «древнимъ Адамомъ».
— Въ высшей степени удобная клятва! вскричалъ Джорджъ. «Неужели этотъ человѣкъ къ тому же и трусъ?» подумалъ онъ.
— Можетъ быть, вы простираете свое долготерпѣніе до подставленія другой щеки? спросилъ онъ.
— Я хочу сказать что не буду драться съ вами; я обѣщалъ ей не дѣлать этого, но, продолжалъ проповѣдникъ тяжело дыша, — для того нужна не человѣческая сила.
— Ахъ, я радъ что вы хоть передъ тѣмъ ставите границу, сказалъ Джорджъ и быстрымъ движеніемъ поднялъ палку.
— Такъ какъ же? Другой щеки вы не подставите? Да?
Варнава сдѣлалъ прыжокъ и принялъ ударъ на ладонь руки; пальцы его сжали палку. Онъ вырвалъ ее изъ руки противника, сломалъ о колѣно и забросилъ куски въ прудъ. Господь вѣдалъ какъ сильно ему хотѣлось бросить м-ра Сольса вслѣдъ за ними. Въ какія-нибудь полминуты онъ заставилъ своего обидчика отступить назадъ, и самъ Джорджъ думалъ одну секунду что прыжокъ внизъ головою въ черную воду будетъ для него концомъ всего.
— Можете считать меня трусомъ если хотите, сказалъ Варнава. — Мнѣ кажется, я былъ бы имъ еслибы нарушилъ клятву ради вашего мнѣнія. Я не буду драться съ вами.
Джорджъ, который почувствовалъ силу проповѣдника, задумчиво смотрѣлъ на него. Даже онъ долженъ былъ признать что не страхъ сверкалъ въ этихъ голубыхъ глазахъ нѣсколько минутъ тому назадъ.
— Видите ли, холодно замѣтилъ онъ, — люди которые не хотятъ драться обыкновенно бываютъ трусами въ этомъ грѣшномъ мірѣ, и бѣдняки которые убѣгаютъ съ довѣрчивыми барышнями имѣющими богатыхъ папашъ обыкновенно имѣютъ въ виду существенныя блага, но я признаюсь что я… что я почти готовъ считать васъ честнымъ человѣкомъ.
— Мнѣ это рѣшительно все равно, коротко сказалъ Варнава; — мнѣ не дорого ваше доброе мнѣніе.
И м-ръ Сольсъ повернулся и пошелъ своею дорогой, съ нѣкоторымъ трудомъ переводя дыханіе, потому что хотя Варнава и не дрался, но сдѣлалъ что-то очень похожее на то, и странное дѣло, Джорджъ почувствовалъ къ нему больше расположенія за его послѣднія неблагочестивыя слова.
«Я боюсь что проповѣдникъ оказался бы побѣдителемъ, хоть я и не изъ слабыхъ», размышлялъ онъ. «Онъ съ радостью уложилъ бы меня. Ему непріятно было отказываться отъ борьбы и играть миролюбивую роль, хоть онъ и не дорожитъ моимъ добрымъ мнѣніемъ. Неужели же онъ въ самомъ дѣлѣ фанатикъ, а не лицемѣръ? Или онъ… ай! куда же это я попалъ?»
Его размышленія были прерваны тѣмъ что нога его по щиколодку увязла въ лужѣ. М-ръ Сольсъ повернулъ направо и прошелъ нѣсколько шаговъ дальше, потомъ, чувствуя что кто-то идетъ за нимъ слѣдомъ, хотѣлъ обернуться, подсмѣиваясь надъ тѣмъ что ему второй разъ приходитъ въ голову такая глупая фантазія, какъ вдругъ внезапный ударъ оглушилъ его, красныя искры запрыгали у него передъ глазами, земля завертѣлась и подалась подъ его ногами, и онъ упалъ блѣдный и недвижимый въ зеленую траву, сраженный сзади невидимымъ ударомъ.
На другое утро Варнава и Маргарита, собрались въ Лондонъ.
Мегъ еще до свѣта уложила свои немногія вещи и стояла у окна съ узелкомъ въ рукѣ, когда м-съ Тремнель окликнула ее снизу.
— Тутъ пришла къ вамъ бабушка Дэль, Маргарита, а Томъ не пускаетъ ее въ домъ; онъ страшно сердится на нее за что-то что Варнава разказалъ ему, будто она наговорила вамъ. Но она не хочетъ уходить и шумитъ на дворѣ такъ что порядочному человѣку слушать досадно.
— Я иду, не совсѣмъ охотно отвѣчала Маргарита и сошла внизъ на мощеный дворъ, откуда доносились крики старухи Дэль.
Старуха перестала «шумѣть» и сейчасъ же залилась потокомъ причитаній и извиненій за свое прошлое дурное поведеніе съ «доброю барыней», которая "навѣрно проститъ бѣдную старую женщину, которая съ тѣхъ поръ не ѣла, не пила отъ думы. "
Старуха была грязнѣе и противнѣе чѣмъ когда либо и глаза ея свѣтились злобнымъ огнемъ плохо согласовавшимся съ ея вкрадчивыми словами. Мегъ смущенно слушала ея извиненія.
— Ничего, это была моя же глупость, бабушка! сказала жена проповѣдника.
— Я такъ и знала что моя голубушка это скажетъ! Я знала что вы не станете взыскивать съ бѣдной старухи которая должна работать чтобы прокормить себя, сына и сына умершей дочери! Вы одинъ свѣтъ въ глазу у своего мужа; конечно, я говорила…
— Спросите что ей нужно и не давайте ей болтать, сказалъ Томъ подошедшій сюда же къ великой радости Мегъ. — Какая вы дурочка, Варнавина жена, что сошли сюда! Я бы живо спровадилъ ее. Ну, бабушка, въ чемъ дѣло? Что тебѣ нужно отъ м-съ Торпъ что ты такъ разнѣжничалась съ ней сегодня?
— Пусть она замолвитъ за меня словечко проповѣднику! взмолилась старуха съ неподдѣльною тревогой въ голосѣ. — Онъ такъ разсердился на меня что отдалъ меня дьяволу.
— О Господи! сказалъ Томъ; — не много же сдѣлалъ Варнава! Врядъ ли дьяволъ поблагодарилъ его за то что онъ отдалъ ему его же собственность.
— Перестаньте, Томъ! Она и безъ того въ горѣ, сказала Мегъ. — Я увѣрена что у проповѣдника и на умѣ не было ничего подобнаго, продолжала она обращаясь къ бабушкѣ. — Ни одинъ человѣкъ не можетъ отдать другаго дьяволу, даже если и захочетъ.
— Не можетъ? пронзительно взвизгнула старуха. — Вы еще только-что вылупились изъ скорлупы, голубушка, и не знаете этого такъ какъ я! Я не прошу васъ учить меня что можетъ и чего не можетъ быть. Я прошу заступиться за меня и уговорить его снять съ меня проклятіе, чтобъ онъ пришелъ и посмотрѣлъ мню свинью которая заболѣла, и моего осла который зашибъ колѣно, и нашелъ Тима который всю ночь не возвращался домой.
Ея причитанія перешли въ вой. Старуха не могла плакать; она была слишкомъ стара для слезъ, но она закрыла лицо своимъ рванымъ передникомъ и стала громко выть.
— Онъ всегда стоялъ между мною и ими, говорила она раскачиваясь изъ стороны въ сторону, но кто были эти они, небесныя или адскія силы, Мегъ не могла сказать.
— Онъ всегда приходилъ, когда я была больна, а теперь онъ разсердился на меня и, если вы не заступитесь, моя свинья помретъ, и Тимъ никогда не разыщется, и я сама умру одна одинешенька; за меня будетъ некому и помолиться, и дьяволъ возьметъ мою душу!
При послѣднихъ словахъ Томъ безжалостно разсмѣялся.
— И прекрасно сдѣлаетъ, бабушка! сказалъ онъ. — М-съ Торпъ слишкомъ жалостлива, но я не таковъ и совѣтую тебѣ лучше убираться. Ахъ, да вотъ и проповѣдникъ! Иди сюда, Варнава! Бабушка Дэль пристаетъ къ твоей женѣ чтобъ она упросила тебя перехитрить сатану, которому ты отдалъ ее, по ея словамъ.
Лицо Варнавы Торпа выражало душевное напряженіе. Мегъ знала что оно указывало на ночь проведенную безъ сна въ молитвѣ и нравственной борьбѣ, по всей вѣроятности, тамъ на болотахъ.
Онъ не любилъ молиться подъ крышей, и эти ночныя бесѣды съ Богомъ были для него необходимостью и придавали ему новыя силы.
— Что ты здѣсь дѣлаешь? сурово спросилъ онъ, и старуха отшатнулась отъ него въ такомъ страхѣ что рыцарское чувство Мегъ возмутилось; она не могла видѣть ничьего испуга.
— Что ты сказалъ ей что она вообразила себѣ такіе ужасы? спросила она мужа.
— Только правду, сказалъ Варнава. — Развѣ ты видѣла что-нибудь кромѣ добра отъ меня и моей семьи, бабушка Дэль? Зачѣмъ же ты старалась огорчить и оскорбить мою жену своимъ нечистымъ языкомъ? Изъ любви къ злу? Я не отдавалъ тебя дьяволу: ты и безъ меня хорошо служишь ему.
— Точно то же сказалъ и я, смѣясь замѣтилъ Томъ. — Нечего смотрѣть на насъ съ такимъ негодованіемъ, Варнавина жена! Бабушка Дэль должна была помнить съ которой стороны намасленъ ея хлѣбъ и не распускать языка. Она больше ничего не получитъ отъ меня.
Бабушка снова завыла и не даромъ: обѣщаніе Тома сулило ей голодъ зимой.
Мегъ смотрѣла то на одного брата, то на другаго. Во всей этой сценѣ было что-то нелѣпо-смѣшное, но неподдѣльное отчаяніе старухи трогало ее.
— Пожалуйста, пойди и помоги ей! воскликнула она. — Варнава, поди! для меня!
Она почти не ожидала согласія на свою просьбу, но оно послѣдовало и немедленно.
Старуха украдкой выглядывавшая изъ-подъ угла передника мигомъ замолкла.
— Идемъ, хоть ты и не стоишь этого! сказалъ ей проповѣдникъ. — Ты разкажешь мнѣ свои бѣды дорогой. Держись за мою руку, потому что мнѣ надо торопиться. Я вернусь вовремя, Маргарита; назадъ я могу бѣжать бѣгомъ.
И бабушка, уцѣпившись за руку Варнавы и едва поспѣвая за нимъ, сейчасъ же начала повѣствованіе о своихъ несчастіяхъ, очевидно, успокоенная своимъ примиреніемъ съ «властями придержащими».
— Удивительно! сказала Мегъ.
Томъ засмѣялся.
— Да, удивительно. Я не знаю, какъ вы дѣлаете это, но вы обертываете его вокругъ пальца.
— Я не о томъ! Удивительно что эта старуха чувствуетъ себя въ безопасности, если проповѣдникъ прощаетъ ее, и считаетъ себя во власти дьявола, когда онъ на нее сердится. Я поняла бы это, еслибы онъ былъ католическимъ священникомъ, но представить себѣ въ этой роли Варнаву, который считаетъ папу антихристомъ, а католическое духовенство слугами сатаны!
— Гмъ! Людская природа вездѣ одна, будь то методисты, католики, или язычники китайцы. Вездѣ есть люди которые любятъ запастись посредникомъ между собой и Всевышнимъ. Большинство женщинъ таково, а кто ихъ защита, папа, кирка, или патеръ, все равно. Это избавляетъ ихъ отъ хлопотъ. Варнава увѣренъ во всемъ, а имъ только того и нужно, и пока онъ силенъ, слабые всегда будутъ льнуть къ нему. Въ этомъ нѣтъ ничего удивительнаго. А жаль что вы уѣзжаете какъ разъ когда немножко привыкли къ намъ и убѣдились что мы не людоѣды. Господи! какъ вы боялись насъ сначала! Помните, какъ вы убѣжали изъ за обѣда? и какъ вы посмотрѣли, когда я спросилъ ваше имя? У меня тогда душа въ пятки ушла!
— Вы всѣ были очень добры ко мнѣ, съ благодарностію сказала Мегъ, — и теперь я бы никакъ не посмотрѣла, еслибы вы назвали меня Маргаритой; я была бы очень рада.
— Нѣтъ! сказалъ Томъ, сморщивъ лицо въ смѣшную гримасу, — теперь вы будете для меня Варнавиной женой до конца главы!
Онъ ушелъ, а Маргарита вышла въ поле ждать Варнаву. Избушка старухи Дэль была не близко, но она не сомнѣвалась что проповѣдникъ вернется во время; она безусловно вѣрила его обѣщаніямъ, и, дѣйствительно, имъ оставалось еще нѣсколько свободныхъ минутъ, когда онъ вернулся.
Маргарита опять замѣтила что у него усталый и измученный видъ, но при видѣ ея его выраженіе по обыкновенію смягчилось.
— Ты будешь рада когда покинешь это мѣсто, сказалъ онъ. Его голосъ звучалъ такъ уныло что Мегъ въ какомъ-то необычномъ порывѣ взяла его подъ руку и придвинулась къ нему поближе.
За послѣднее время она начала понимать что любовь къ ней этого человѣка давала ей власть помогать или препятствовать ему, власть такую сильную которой не имѣлъ никто другой, ни даже Томъ, и что по временамъ, несмотря на всю свою силу, онъ нуждался въ помощи. Это сознаніе укоренявшееся въ ней очень медленно и почти пугавшее ее могло со временемъ надѣлать много странныхъ чудесъ.
— Что съ тобою? спросила она.
— Какая ужасная вещь ненависть къ ближнему! сказалъ проповѣдникъ. — Человѣкъ постится и молится всю ночь, а утромъ она является снова и еще сильнѣе прежняго. Человѣкъ считаетъ себя сторонникомъ Господа и вдругъ пробуждается съ сознаніемъ что въ сердцѣ своемъ все время былъ сторонникомъ дьявола, и это послѣ долгихъ лѣтъ!
Ужасъ на его лицѣ былъ такъ силенъ и вызывалъ въ немъ такое странное сходство съ отцомъ, на котораго вообще онъ былъ такъ мало похожъ, что Мегъ отъ души захотѣлось утѣшить его.
— Ты все-таки на сторонѣ Господа, Варнава! сказала она. — Онъ видитъ что это такъ, что бы ни говорило твое сердце. Вся твоя жизнь и воля посвящены ему. Ну что же, спросила она помолчавъ, — разыскалъ ты бабушкинаго сына?
— Не найдемъ ли мы его въ Лондонѣ? сказалъ Варнава. — Лондонъ ближе всѣхъ городовъ земныхъ къ аду, а у Тима природная склонность ко всему дурному и нечистому.
— Тебѣ не хочется ѣхать туда, ласково сказала Мегъ, — а я рада что ты ѣдешь со мною, Варнава; несмотря на то что я ѣду къ отцу, я все-таки рада! Что же касается Тима, то врядъ ли возможно найти его тамъ. Я почти готова сказать, съ содроганіемъ прибавила она, — что хорошо еслибъ онъ исчезъ навсегда. Даже ты не обратишь его, потому что въ немъ нечего обращать.
Но лицо Варнавы прояснилось.
— Такъ ты рада? сказалъ онъ. — На свѣтѣ нѣтъ ничего невозможнаго, моя дѣвочка!
Такъ кончилась жизнь на фермѣ, и они снова вмѣстѣ вышли изъ нея.
ГЛАВА XX.
правитьВарнава проповѣдывалъ на берегу рѣки. Онъ говорилъ въ сѣверныхъ фабричныхъ и промышленныхъ городахъ гдѣ борьба изъ за куска хлѣба тяжела и велика, говорилъ на морскомъ берегу и въ маленькихъ деревушкахъ каменноугольныхъ округовъ, но нигдѣ не говорилъ такъ какъ въ тотъ день въ Лондонѣ.
Этотъ городъ роскоши и нищеты, праздности и рабскаго труда, эти церкви гдѣ богатый сидѣлъ на мягкихъ подушкахъ, а бѣдный на скамьяхъ жесткихъ какъ сама милостыня, эти женщины съ хриплыми голосами и голодными глазами ходившія за нимъ по улицамъ, эти дѣти для которыхъ, можетъ быть, было открыто царствіе небесное, но на землѣ готовились одни толчки вмѣсто благословеній, все это вызывало въ немъ страстное краснорѣчіе почти граничившее съ отчаяніемъ.
«Неужели же роскошь никогда не оглядывалась черезъ плечо на черную нищету шедшую за нею по пятамъ?» думалъ онъ. «Не встанутъ ли люди Содома и Гоморры на судъ этому городу?»
Можетъ быть (хотя онъ самъ и не сознавалъ этого) жгучая личная потребность обостряла его сознаніе разницы между богатымъ и Лазаремъ въ Лондонѣ, потому что его жена въ то время была у своего отца.
Онъ стоялъ на бочкѣ у самой воды, Темза не отличалась въ этомъ мѣстѣ ни чистотой, ни благоуханіемъ, и говорилъ о небѣ среди того что въ его представленіи очень походило на адъ.
Стоялъ душный вечеръ, но изъ набѣжавшей тучки шелъ мелкій частый дождь освѣжавшій и умѣрявшій все кромѣ рвенія проповѣдника, которое разгоралось отъ всякаго препятствія какъ физическаго, такъ и нравственнаго.
Даже безъ помощи своей бочки онъ былъ бы головой выше своихъ слушателей. Его сильная, мужественная фигура представляла рѣзкую противоположность малорослымъ обращикамъ прирѣчнаго населенія собравшагося вокругъ него, хилымъ, нездоровымъ юношамъ имѣвшимъ такой видъ, какъ будто они только и дѣлали что «слонялись» со дня рожденія, дѣвушкамъ съ подрѣзанными челками на лбу и бумажными перьями на шляпахъ и небольшой кучкѣ матросовъ являвшейся наиболѣе здоровымъ хотя и грубымъ элементомъ среди этой толпы.
Голосъ Варнавы Торпа прорѣзалъ душный тяжелый воздухъ, и всѣ эти лица какъ очарованныя были обращены къ нему. Налѣво отъ него стояло нѣсколько смуглыхъ иностранныхъ матросовъ съ черными волосами и серьгами въ ушахъ. Одинъ изъ нихъ повязалъ на шею ярко-желтый платокъ, а на рукѣ держалъ зеленаго попугая; онъ составлялъ единственное веселое пятно на тускло-сѣрой картинѣ.
Вѣроятно эти чужеземцы не понимали ни слова изъ этой сильной рѣчи на чистѣйшемъ сѣверномъ говорѣ, но они тоже слушали, какъ будто что-то въ самомъ человѣкѣ сильнѣе словъ приковывало ихъ вниманіе.
Стоя между рядомъ тѣсно-скученныхъ грязныхъ домовъ и медленно катившеюся рѣкой, воды которой дали успокоеніе столькимъ несчастнымъ тѣламъ (а бѣдныя, отчаянныя души… одному Богу было извѣстно что сталось съ ними), онъ описывалъ второе пришествіе, когда слава Господня загорится отъ востока до запада и судъ Его соберетъ всѣ народы.
На лѣвомъ плечѣ проповѣдника было пятно отъ брошеннаго кѣмъ-то тухлаго яйца, а на лбу виднѣлся свѣжій разрѣзъ, къ которому онъ раза два прикладывалъ платокъ; оба знака показывали что несмотря на настоящее гробовое молчаніе толпы Варнава не страдалъ отъ избытка лести и поклоненія. Напротивъ, онъ былъ борецъ по природѣ и, можетъ быть, отпечатокъ напряженнаго усилія на его лицѣ и производилъ такое поражающее и отрадное впечатлѣніе среди этихъ лицъ на которыхъ ясно читалась полная побѣда звѣря надъ ангеломъ.
Онъ стоялъ съ обнаженною головой и протянутыми руками; его худощавая фигура вырѣзалась на свинцовомъ небѣ и дышала страстною силой.
По временамъ онъ изнемогалъ подъ сознаніемъ лондонскихъ язвъ; городская атмосфера угнетала его и умственно и физически, но именно это чувство угнетенности и дѣлало проповѣдь отрадой. Лучше сгорѣть въ борьбѣ съ этимъ ужасомъ чѣмъ успокоиться и задохнуться въ немъ.
Послышался шумъ, движеніе; проповѣдникъ потерялъ власть надъ слушателями и вдругъ, подобно ожерелью лопнувшему отъ сильнаго натягиванія нити, вниманіе толпы порвалось и разлетѣлось въ разныя стороны.
Проповѣдникъ, глядя поверхъ головъ, сначала увидалъ смутную массу хохочущихъ, дерущихся мальчишекъ приближавшихся съ дикимъ крикомъ, потомъ разобралъ что они тащили какое-то существо надъ которымъ безжалостно издѣвались и, наконецъ, увидалъ что подойдя ближе они немножко разступились, а человѣкъ (онъ теперь видѣлъ что это человѣкъ) вырвался и бросился впередъ спотыкаясь и задыхаясь.
Варнава безотчетно крикнулъ ему нѣсколько словъ ободренія и соскочивъ съ бочки протянулъ ему руки. Онъ никогда ни за что въ жизни не могъ оставаться постороннимъ зрителемъ неравной борьбы.
Услыхавъ его голосъ беззащитная жертва взглянула наверхъ съ искаженнымъ лицомъ, съ безумными широко-раскрытыми глазами. Преслѣдователи готовы были опять накинуться на несчастнаго, но онъ собралъ послѣднія силы, съ отчаяннымъ крикомъ бросился впередъ и упавъ у ногъ Варнавы обнялъ его колѣна. — Не пускайте ихъ! взмолился онъ, и Варнава узналъ въ немъ Тима.
На одно мгновеніе проповѣдникъ отшатнулся, до того велико было отвращеніе которое онъ чувствовалъ къ этому человѣку.
— Они запрутъ меня! вскричалъ Тимъ, и голосъ его звучалъ смертельнымъ ужасомъ.
Варнава самъ предпочелъ бы смерть долгому заключенію. Онъ высвободился изъ рукъ Тима и всталъ между преслѣдователями и преслѣдуемымъ.
— Какъ вамъ не стыдно? сказалъ онъ. — Неужели у васъ нѣтъ лучшаго дѣла какъ гоняться за этимъ жалкимъ дурачкомъ пока онъ не умретъ, или не попадетъ въ сумашедшій домъ что гораздо хуже смерти? Оставьте его! Онъ не можетъ больше дѣлать зла. Во всякомъ случаѣ вамъ придется прежде имѣть дѣло со мной.
Наступила минута молчанія; соединенная сила всего этого сборища, вѣроятно, оказалась бы не по плечу проповѣднику, но почему-то никто не рѣшался первымъ броситься на него.
Толстый угольщикъ изъ заднихъ рядовъ насмѣшливо крикнулъ: «нечего сказать, хороши ребята! Трусы вы этакіе! Методистъ справится одинъ со всѣми вами».
Но тогда вдругъ рой мальчишекъ разсѣялся и всѣ они бросились вразсыпную по лабиринту грязныхъ переулковъ поднимавшихся отъ рѣки, а изъ-за угла мѣрной, тяжелой поступью въ своихъ двухвостыхъ до верха застегнутыхъ мундирахъ и бѣлыхъ панталонахъ вышли четверо полицейскихъ и мигомъ арестовали Варнаву за нарушеніе порядка, а Тима за появленіе въ пьяномъ видѣ на одной изъ улицъ его величества короля.
— Насчетъ пьянаго вида вы ошибаетесь, замѣтилъ Варнава; — на этотъ разъ онъ скорѣе не допилъ чѣмъ выпилъ лишнее.
Но онъ пошелъ въ полицію безпрекословно, такъ какъ не желалъ терять изъ вида Тима.
Конечно, Варнава долженъ былъ бы, наконецъ, перестать взваливать себѣ на плечи всякаго рода непрошенную отвѣтственность, но было нѣсколько простыхъ уроковъ которыхъ никогда не могъ преподать ему опытъ. Варнава не могъ оставаться глухимъ къ крикамъ о помощи или удержаться отъ попытокъ вытащить ближняго изъ огня, хотя бы съ опасностію обжечь себѣ пальцы. Если его ученіе было узко, то состраданіе было широко. Сочетаніе этихъ двухъ свойствъ характера доставляетъ безконечно много непріятностей особенно самому обладателю ихъ.
Тимъ усложнилъ дѣло тѣмъ что упалъ безчувственнымъ комкомъ на полу полицейскаго участка, но дежурный офицеръ, придя, наконецъ, къ заключенію что идіотъ боленъ, а не пьянъ, и что Варнава защищалъ, а не обижалъ его, отпустилъ обоихъ со строгимъ выговоромъ, и Варнава очутился на улицѣ со своимъ незавиднымъ пріобрѣтеніемъ, безпомощность котораго была его единственною рекомендаціей.
Хорошо что Маргарита жила не съ нимъ, думалъ онъ; онъ ни за что не оставилъ бы Тима подъ одною кровлей съ нею. Это же самое проповѣдникъ повторялъ не разъ во время разныхъ испытаній и случайностей своей лондонской жизни и каждый разъ повторялъ со вздохомъ.
Въ данную минуту онъ помѣщался въ одномъ изъ переулковъ выходившихъ на Торговую улицу. Ему всегда необыкновенно везло въ нахожденіи работы. Его пальцы, не умѣвшіе держатъ денегъ, удивительно проворно добывали ихъ, и можетъ быть, его ловкость и удача отчасти были причиною того что разъ увидавъ его никто не забывалъ его.
Пятнадцать лѣтъ тому назадъ во время своего кратковременнаго посѣщенія Лондона онъ пріобрѣлъ себѣ тамъ одного друга по имени Джайльса Поттера, а по ремеслу крысолова и торговца птицами и птичьями чучелами, а злые языки прибавляли: «и крадеными собаками». Почему веселый, пьяный, старый грѣшникъ такъ полюбилъ проповѣдника, было для всѣхъ загадкою.
Теперешній Варнава Торпъ съ его фанатичною и подвижническою убѣжденностію, съ его проповѣдями кстати и некстати, повидимому, имѣлъ мало общаго съ тѣмъ отчаяннымъ и безумнымъ молодымъ матросомъ котораго Джайльсъ удержалъ отъ убійства человѣка отнявшаго у него любимую дѣвушку зимой 1834 года, но Джайльсъ узналъ его и принялъ съ радостію.
Проповѣдникъ проводилъ весь день въ маленькой комнаткѣ за его лавкой, набивая и зашивая чучела своими ловкими и крѣпкими пальцами и большею частію храня глубокое молчаніе; такъ дѣло шло до сумерекъ; послѣ этого онъ выходилъ на улицу проповѣдывать; вся подавленная энергія долгихъ часовъ проведенныхъ въ душной комнатѣ находила себѣ выходъ въ долгихъ рѣчахъ привлекавшихъ ежедневно все большія и большія толпы народа и сдѣлавшихся извѣстными по слухамъ даже въ Вестендѣ. Джайльсъ иногда выходилъ послушать его; его короткая, толстенькая фигурка въ замасленной мѣховой шапкѣ, съ веселыми глазками на кругломъ лицѣ и съ двойнымъ подбородкомъ часто виднѣлась около Варнавы.
— Господи Боже! Я всегда зналъ что въ Варнавѣ есть что-то странное, но я не думалъ чтобъ оно выразилось въ такомъ видѣ, говорилъ онъ. — Подумать что Варнава сдѣлался методистомъ! Но онъ долженъ былъ кончить чѣмъ-нибудь особеннымъ; не сдѣлайся онъ святымъ, онъ давно качался бы на висилицѣ; онъ изъ тѣхъ людей которые усердно служатъ своему хозяину, будь-то Богъ или дьяволъ. Выпьемъ за то чтобъ его сдѣлали архіепископомъ! Онъ встряхнулъ бы ихъ немножко.
Джайльсъ частенько пилъ за исполненіе этого желанія, а Варнава тѣмъ временемъ работалъ; лавка давно не была въ такомъ цвѣтущемъ состояніи.
Можетъ быть въ благодарность за эти услуги Варнавы, а можетъ быть потому что въ сущности на свѣтѣ не было человѣка добрѣй этого стараго негодяя Джайльса, онъ послѣ долгой воркотни позволилъ проповѣднику водворить Тима подъ его кровъ.
— Ты раскаешься въ этомъ, Варнава! говорилъ онъ. — Помни мои слова что мы накличемъ себѣ на шею полицію и всякую возню. Ты пожалѣешь что не послушался добраго совѣта; это такая гадкая и злобная змѣя, какой я никогда еще не видалъ: онъ способенъ умереть на зло тебѣ. Веди его сюда, если тебѣ хочется сдѣлать глупость, но ты раскаешься въ этомъ.
Озабоченное лицо проповѣдника стало еще серіознѣе.
— Можетъ быть! задумчиво сказалъ онъ. — Онъ пророчилъ мнѣ несчастіе, но это меня не остановитъ.
— А лучше бы было вытолкать его; пусть пророчествуетъ въ канавѣ! сердито проворчалъ Джайльсъ.
Теперь оба друга стояли на крыльцѣ. Варнава уложилъ Тима наверху на свою собственную кровать и сошелъ внизъ подышать свѣжимъ ночнымъ воздухомъ.
На Торговой улицѣ лавки и склады еще горѣли огнями, гулъ толпы долетѣлъ до него, но въ переулкѣ царила почти полная тьма, и стоявшая на дворѣ старая деревянная статуя, когда-то украшавшая корму корабля, казалась неяснымъ бѣлымъ призракомъ. Проповѣдникъ устало потянулся, и улыбка показалась на его губахъ.
— Какъ странно должна себя чувствовать здѣсь эта старая Миранда! сказалъ онъ и, выйдя на дворъ, положилъ на нее руку. Ему было почти физически гадко отъ того что онъ сейчасъ слышалъ: его паціентъ въ безумномъ страхѣ смерти заставилъ его выслушать безсвязную исповѣдь грѣховъ и беззаконій, исповѣдь отъ которой даже у привычнаго проповѣдника кружилась голова.
Возможно ли чтобы человѣческое существо могло въ самомъ дѣлѣ совершить всѣ эти невыразимые ужасы, или все это было только воображеніемъ больнаго ума? Не былъ ли Тимъ во власти нечистаго духа какъ евангельскіе бѣсноватые которыхъ исцѣлялъ Христосъ?
Въ эту минуту Варпава скорѣе былъ готовъ молиться о ниспосланіи истребительнаго небеснаго огня чѣмъ цѣлительной и спасительной помощи. Пора, пора ожидать втораго пришествія Господня и очищенія міра отъ грѣха! Какъ ненавидѣлъ Варнава этотъ городъ! Потомъ прикосновеніе къ деревянной фигуркѣ вызвало въ немъ воспоминаніе о ночахъ проведенныхъ на морѣ; гулъ отъ возовъ проѣзжавшихъ по Торговой улицѣ сталъ казаться ему шумомъ волнъ, и на душѣ у него стало легче. Вѣчное могущество, близость котораго онъ чувствовалъ въ соленой силѣ моря, въ торжественномъ просторѣ родныхъ болотъ, въ холодной тишинѣ раннихъ зорь на горахъ было еще живо! Его сердце обратилось къ сильному Творцу всего съ крикомъ о подкрѣпленіи.
— О чемъ ты думаешь? спросилъ Джайльсъ.
— Я думалъ о томъ, сказалъ проповѣдникъ, — что еслибы мнѣ больше никогда не пришлось увидать деревни, то я все-таки считалъ бы себя счастливѣе большинства здѣшнихъ жителей, потому что я родился и выросъ тамъ. Еще я думалъ что былъ плохимъ рабомъ, слишкомъ скоро унывающимъ и устающимъ на Его службѣ, что я получилъ много, а сдѣлалъ мало. Я видѣлъ Творца такъ близко какъ никогда не видятъ горожане, и все-таки былъ холоденъ и малодушенъ. Я думалъ о томъ что сдѣлаю больше, если Онъ укажетъ мнѣ путь.
Джайльсъ съ видомъ старой, опытной птицы наклонилъ голову на бокъ и пристально посмотрѣлъ на Варнаву сквозь густѣвшій сумракъ ночи.
— Я не говорилъ бы такъ на твоемъ мѣстѣ, замѣтилъ онъ. — Не будь слишкомъ праведнымъ! Это вещь опасная.
Но проповѣдникъ вернулся къ своему посту съ новымъ рвеніемъ.
Тимъ сидѣлъ на постели и дико смотрѣлъ и указывалъ пальцемъ въ уголъ. При видѣ Варнавы онъ сталъ кричать и молить чтобы проповѣдникъ сталъ между нимъ и «тѣмъ».
Удивительно было видѣть какъ въ минуту крайности, предъ лицомъ смерти, онъ хватался за Варнаву котораго всегда ненавидѣлъ и боялся и котораго теперь считалъ единственнымъ лицомъ способнымъ разогнать окружавшіе его ужасы. Варнава зажегъ свѣчу и осмотрѣлъ уголъ.
— Тамъ нѣтъ никого! сказалъ онъ.
— Онъ перемѣнилъ мѣсто, онъ боится тебя, теперь онъ сзади меня! вскричалъ Тимъ. — Онъ дѣлаетъ знаки и показываетъ на свою голову, а я не хотѣлъ убить его. Я только хотѣлъ… ой! Онъ идетъ ближе, ближе… не пускай, ради Бога не пускай!
Послышался новый мучительный крикъ. Тимъ пытался спрыгнуть съ постели; капли холоднаго пота стояли у него на лбу.
Варнава положилъ руки на плечи сумашедшаго и заставилъ его лечь. Эта исторія длилась съ небольшими промежутками добрыхъ три часа, и проповѣднику начало казаться что онъ очутился невольнымъ зрителемъ муки грѣшника въ аду. Онъ самъ готовъ былъ повѣрить подобно несчастному Тиму что въ комнатѣ есть какой-то нечистый духъ.
— Вотъ что! сказалъ онъ наконецъ, когда Тимъ снова сдѣлалъ попытку убѣжать, — отъ этого легче не будетъ. Если тебя пугаетъ злой духъ, то такимъ способомъ ты не отдѣлаешься отъ него. Если ты согрѣшилъ, то покайся пока не поздно, и, можетъ быть, Господь смилуется надъ тобой.
— Если ты не засадишь меня въ тюрьму, я скажу тебѣ, отвѣчалъ Тимъ, — Я буду радъ отдѣлаться отъ нихъ, только не запирай меня! Камни жгли мою голову сквозь шапку, я и теперь вижу какъ они горятъ… вонъ, вонъ, точно огонь. Ты тоже навѣрно видишь. Посмотри въ шапкѣ, тамъ въ углу гдѣ онъ опять стоитъ!
Проповѣдникъ взглянулъ на суконную шапку Тима ничѣмъ не отличавшуюся отъ шапокъ другихъ крестьянъ Л--скаго графства. Онъ взялъ ее въ руки и встряхнулъ; нечего и говорить что изъ нея не посыпалось никакихъ горящихъ камней.
— Скажи мнѣ что ты сдѣлалъ и облегчи свою душу.
— Ты не дашь меня повѣсить? Ты не донесешь на меня? Поклянись!
— Въ этомъ нѣтъ надобности, я никогда никого не выдавалъ и не могу выдать. Я не выдамъ тебя.
— Ударъ пришелся по затылку, быстрымъ шепотомъ заговорилъ Тимъ, — вотъ какъ разъ здѣсь (и онъ пальцемъ указалъ мѣсто); крови вышло немного; онъ сразу упалъ, а я подошелъ, повернулъ его и вынулъ ихъ изъ кармана. Я подумалъ бы что это сонъ, но онъ съ тѣхъ поръ всюду ходитъ за мной. Это все оттого что его не похоронили. Ты найдешь его около Русалкина пруда; онъ лежитъ такой блѣдный и спокойный, какъ будто больше никого не можетъ тронуть, но это не правда: онъ не таковъ чтобы забыть, онъ все время старается стащить меня въ адъ. Вотъ онъ опять дѣлаетъ гримасы! Варнава, Варнава! Онъ…
— Давно ли ты убилъ его? спросилъ проповѣдникъ.
— Давно ли? Лѣтъ девяносто девять или сто тому назадъ. Да, не меньше ста: вѣдь сколько времени я прятался въ болотахъ прежде чѣмъ придти сюда! И онъ постоянно подкрадывался ко мнѣ и выглядывалъ на меня изъ-за кустовъ, а самъ притворялся что лежитъ смирно, потому что я много разъ бѣгалъ смотрѣть. Потомъ я пришелъ въ городъ и они погнались за мной и кричали что я сумашедшій. Когда человѣкъ говоритъ правду, его всегда называютъ сумашедшимъ.
— Это вѣрно, сказалъ Варнава. — Значитъ ты убилъ человѣка въ Кольдервельскихъ болотахъ, ограбилъ его и убѣжалъ въ Лондонъ. Такъ?
— Такъ, такъ! воскликнулъ Тимъ.
Онъ нагнулся впередъ и ухватился за куртку проповѣдника какъ утопающій хватается за протянутую руку.
— И онъ не хочетъ забыть, онъ ловитъ меня съ той минуты, какъ кошка мышь, и унесетъ меня сегодня ночью, если ты не прогонишь его, потому что я чувствую какъ онъ съ каждою секундою становится сильнѣе, а я слабѣе. Онъ немножко боится тебя, но если ты оставишь меня хоть на минуту, то… вотъ, вотъ! Онъ опять цѣлится на меня изъ-за занавѣски. Не пускай его, ради Бога не пускай, Варнава!
Несчастный дрожалъ какъ осиновый листъ. Пугавшій его духъ былъ безумнымъ созданіемъ его собственнаго воображенія, но тѣмъ не менѣе онъ могъ замучить его до смерти. Варнава Торпъ выпрямился и, поднявъ ручей, громко произнесъ твердымъ, убѣжденнымъ голосомъ:
— Если здѣсь есть какой-нибудь злой духъ, то я приказываю ему именемъ Господа нашего І;исуса Христа удалиться отсюда!
Тимъ откинулся на подушку съ облегченнымъ видомъ.
— Онъ ушелъ! Я видѣлъ какъ онъ ушелъ! сказалъ онъ.
ГЛАВА XXI.
правитьПрошла недѣля, а Маргарита все еще жила въ Брайанстонскомъ скверѣ.
Она потеряла счетъ времени и не могла бы сказать какъ давно оставила проповѣдника на порогѣ стараго дома гдѣ провела свои дѣтскіе и дѣвическіе дни.
— Когда я тебѣ понадоблюсь, ты найдешь меня здѣсь, сказалъ Варнава. — По моему тебѣ лучше остаться съ нимъ до конца.
Онъ мелькомъ увидалъ великолѣпную прихожую съ расписными стѣнами и потолкомъ, потомъ дверь захлопнулась между ними, и онъ угрюмо повернулъ прочь. Эти языческіе боги и богини казались проповѣднику подходящими украшеніями для «язычества» роскоши. Но Маргарита пошла по узкой лѣстницѣ, не оглядываясь ни направо, ни налѣво, прямо къ отцу безо всякой помѣхи (наконецъ-то!). М-ръ Динъ полусидѣлъ обложенный подушками; онъ дышалъ часто и отрывисто, глаза его блестѣли, и казалось, вся душа его свѣтилась въ нихъ. Когда Мегъ вошла въ комнату, тревога на его лицѣ разсѣялась, а когда она стала на колѣна около постели, онъ слабо засмѣялся.
— Я зналъ что ты сдѣлаешь это для меня, Мегъ! сказалъ онъ. — Простить тебя? Что ты, дочурка! Развѣ между нами можетъ быть разговоръ о прощеніи? Но ты… ты снова моя и… дома!
И онъ закрылъ глаза какъ усталый ребенокъ получившій наконецъ свое сокровище. Мегъ продолжала стоять на колѣнахъ не шевелясь и положила голову рядомъ съ нимъ на подушку. Она не видала и не слыхала больше никого.
Онъ дремалъ около получаса, потомъ проснулся; сидѣлка принесла ему чашку арорута, и Мегъ стала кормить его съ ложечки.
Онъ былъ слишкомъ слабъ чтобы поднимать руку ко рту, но онъ шепотомъ велѣлъ ей повернуться лицомъ къ свѣту и снять шляпу. Она положила ее рядомъ съ собою на полъ и открыла свои короткіе волнистые волосы спускавшіеся на лобъ точь въ точь какъ у отца.
— Это онъ обрѣзалъ тебѣ волосы, Мегъ? сказалъ м-ръ Динъ. Повидимому это огорчило и даже немножко разсердило его.
— Нѣтъ, не онъ, сказала Мегъ. — Я обрѣзала ихъ сама и давно. Варнава очень жалѣлъ что я сдѣлала это.
— Я радъ что у него хватило любезности пожалѣть о нихъ. Не уходи! И онъ снова заснулъ не выпуская ея руки.
Мягкая, устланная коврами комната, запахъ розъ въ воздухѣ, обстановка далекихъ дѣтскихъ лѣтъ, все это казалось сномъ Маргаритѣ.
Въ комнату тихо вошла Лора и сѣла подлѣ нея. Сестры молча смотрѣли другъ на друга, не смѣя заговорить чтобы не разбудить его. Лора старалась улыбнуться, но ея голубые глаза были полны необычныхъ слезъ.
— Мегъ, Мегъ! чуть дыша шептала она, — ты ли это? Или ты исчезнешь, если я поцѣлую тебя? Можно попробовать?
Мегъ нагнулась впередъ, не выпуская руки отца, и сестры неслышно поцѣловались.
— Я останусь… до конца, прошептала она въ отвѣтъ.
Такимъ образомъ тихо и незамѣтно произошло возвращеніе Маргариты Торпъ на мѣсто покинутое Маргаритой Динъ; сердце ея было полно любви и благодарности, несмотря на это она все время чувствовала что мѣсто осталось то же, а она стала другая и никогда не будетъ прежней.
М-ръ Динъ проснулся съ счастливою улыбкой на губахъ.
— Я видѣлъ во снѣ тебя, моя Мегъ, сказалъ онъ.
И съ этой минуты онъ какъ будто просто позабылъ обо всемъ что случилось съ тѣхъ поръ какъ Мегъ была его любимою баловницей много лѣтъ тому назадъ. Его мысли возвращались скорѣе къ днямъ ея дѣтства чѣмъ юности, къ тому далекому времени когда еще до наступленія царства м-съ Росельторпъ его маленькая дѣвочка сидѣла у него на колѣнахъ и командовала имъ съ милой властностью ребенка.
Одинъ разъ Маргарита попробовала вернуть его мысли къ настоящему: ея душа жаждала хоть нѣсколькихъ дорогихъ словъ и завѣтовъ сказанныхъ не воображаемому ребенку, а взрослой женщинѣ; но эта попытка растревожила его, и Мегъ замолчала.
Она спала на диванѣ въ его комнатѣ, потому что онъ начиналъ безпокоиться какъ только терялъ ее изъ вида, но въ общемъ «отливъ» его жизни былъ тихъ и постепененъ какъ отливъ лѣтняго моря.
Быть можетъ, счастливому настроенію его послѣднихъ дней помогла его способность гнать отъ себя прочь непріятныя мысли.
Онъ какъ будто совершенно забылъ о существованіи проповѣдника. Взрослая дочь дала ему больше горя чѣмъ счастія, тогда какъ дочь-ребенокъ была для него сплошною радостію. Онъ любилъ называть ее старыми дѣтскими ласкательными именами. Лора ежедневно навѣщавшая отца съ удивленіемъ смотрѣла на сестру. Однажды когда Мегъ шутя вспомнила какой-то семейный анекдотъ, Лора почувствовала непреодолимое желаніе сбросить покрывало и спросить Мегъ обо всѣхъ странныхъ вещахъ которыя ей пришлось пережить и главное о томъ, добръ или жестокъ къ ней проповѣдникъ, но онѣ обѣ старательно избѣгали касаться личныхъ интересовъ въ этой комнатѣ уже освященной приближеніемъ великой цѣлительницы людскихъ страданій.
Какъ-то разъ въ комнату вошла м-съ Росельторпъ и остановилась у постели больнаго.
М-ръ Динъ повернулъ голову въ другую сторону, какъ будто ея присутствіе напоминало ему что-то, о чемъ онъ лучше хотѣлъ бы забыть; но потомъ онъ съ видимымъ усиліемъ собралъ свои мысли и сказалъ:
— Ты должна помириться съ тетей, малютка. Надо забыть всѣ старые счеты до… какъ это?.. до захода солнца. Оно скоро зайдетъ!
Мегъ протянула руку черезъ постель; для него она помирилась бы съ кѣмъ угодно, но м-съ Росельторпъ покачала головой.
— Намъ нѣтъ надобности продѣлывать эту комедію, сказала она; — онъ уже опять забылся.
— Тетя Росельторпъ, сказала Мегъ, — останемтесь при немъ вдвоемъ! Мы обѣ любимъ его, и здѣсь найдется мѣсто для насъ обѣихъ.
— Нѣтъ! отвѣчала тетка. — Здѣсь есть мѣсто только для одной изъ насъ, Маргарита, и выборъ его сдѣланъ. Не будемъ притворяться. Оставайся на своемъ мѣстѣ. Побѣда на твоей сторонѣ!
И Мегъ осталась одна.
Она цѣлыми часами читала ему вслухъ, потому что онъ любилъ слышать звукъ ея голоса. Врядъ ли онъ могъ слѣдить за смысломъ читаемаго, да и Мегъ очутилась бы въ затруднительномъ положеніи еслибы ей пришлось отдать отчетъ въ томъ что машинально произносилъ ея языкъ.
Вокругъ нихъ царилъ такой миръ какъ будто само время остановилось и сложило крылья.
— Ты прильнула ко мнѣ такъ близко, малютка, сказалъ ей какъ-то разъ отецъ съ сонною улыбкой, — такъ близко что пожалуй нечаянно проскользнешь вмѣстѣ со мной на тотъ свѣтъ.
Мегъ еще крѣпче прижалась къ нему, чувствуя что несмотря на это ихъ все-таки раздѣляетъ цѣлая жизнь.
Толстая бархатная портьера вышитая золотистымъ шелкомъ висѣла на двери комнаты. Въ продолженіе пяти сутокъ она закрывала отъ Мегъ весь внѣшній міръ. На шестой день Лора, раздвинувъ ее, дотронулась до плеча Мегъ и сказала: — Твой мужъ стоитъ на улицѣ. Я видѣла его входя въ домъ. Онъ просилъ меня сказать тебѣ что ему хотѣлось бы повидать тебя на минуту, но чтобы ты не торопилась; онъ подождетъ.
Мегъ кивнула головой въ знакъ согласія и, дождавшись чтобъ отецъ заснулъ, взяла Лоринъ теплый платокъ и выскользнула изъ комнаты.
Она отворила дверь подъѣзда и остановилась на крыльцѣ, ежась и кутаясь въ платокъ, хотя вечеръ былъ жаркій: наверху въ комнатѣ больнаго было еще жарче.
Недалеко играла шарманка, а вокругъ нея кричали и плясали уличные ребятишки. Послѣ молчанія царившаго за бархатною портьерой веселый напѣвъ и несдерживаемые голоса казались ей громкими и дерзкими.
— Дѣвочка моя! сказалъ проповѣдникъ, — ты стала еще больше похожа на лунный лучъ. Сойди ко мнѣ!
И Мегъ, накинувъ свой платокъ на голову, сбѣжала къ нему на мостовую. Они стали ходить взадъ и впередъ по скверу. Шарманщикъ на минуту пересталъ играть и съ удивленіемъ посмотрѣлъ на женщину вышедшую изъ параднаго подъѣзда № 35 на прогулку съ простымъ рабочимъ, но черезъ минуту снова завертѣлъ ручку своего хриплаго инструмента.
— Варнава, тихо сказала Мегъ, — я вернусь къ тебѣ въ ту же минуту какъ… какъ стану не нужна ему. Я не думаю чтобы тетя Росельторпъ продержала меня секундой дольше.
— Тебѣ нѣтъ надобности и просить ее объ этомъ, живо проговорилъ проповѣдникъ. — Приходи ко мнѣ когда хочешь, голубка, хотя я боюсь что тебѣ покажется у меня неудобно! Ничего, какъ-нибудь устроимся.
Онъ нахмурился, соображая расположеніе Джайльсова дома, но затѣмъ обратился къ ней съ улыбкой.
— Есть у тебя ощущеніе какъ будто ты вернулась годика на два назадъ?
— Нѣтъ! сказала Маргарита. — Въ дѣйствительной жизни не можетъ быть «возвратовъ». Что это? Кажется Лора дѣлаетъ мнѣ знаки? Нѣтъ! Это занавѣска колышется. Значитъ онъ еще спитъ. Скажи мнѣ зачѣмъ ты пришелъ, Варнава? Ты хотѣлъ сказать мнѣ что-нибудь особенное?
Но взглядъ ея по прежнему былъ тревожно устремленъ на окно.
— Да, хотѣлъ, хотя увидавъ тебя почти забылъ объ этомъ, отвѣчалъ онъ. — Я немножко безпокоюсь за… ты удивишься, Маргарита… за м-ра Когена. Не знаешь ли ты гдѣ онъ живетъ? Можетъ быть это и вздоръ, но я хотѣлъ бы удостовѣриться что не онъ лежитъ убитымъ въ болотахъ.
Онъ замолчалъ, но Мегъ была слишкомъ удивлена чтобы говорить.
— Мнѣ хотѣлось, продолжалъ онъ обращаясь скорѣе къ себѣ чѣмъ къ ней, — мнѣ очень хотѣлось покончить съ нимъ въ равномъ, честномъ бою, но я далъ клятву не дѣлать этого и радъ что удержался. Но поединокъ одно дѣло, а мысль о томъ что онъ лежитъ убитый изъ-за угла, лежитъ одинъ и день, и ночь, безъ помощи, безъ возможности отплатить противнику, дѣло другое. Гдѣ онъ живетъ? Я долженъ успокоиться.
Къ этому времени Мегъ совершенно опомнилась и даже на минуту забыла объ ожидавшемъ ее отцѣ.
— М-ръ Сольсъ убитъ?! сказала она. — Не можетъ быть. Съ чего это пришло тебѣ въ голову? Это слишкомъ ужасно; этого не можетъ быть!
— Да, это ужасно, отвѣчалъ онъ. — Маргарита! когда жаждешь крови ближняго и потомъ вдругъ услышишь что этотъ ближній убитъ, то у тебя является чувство что твоя мысль облеклась въ плоть и кровь и убила его.
Въ голосѣ проповѣдника слышалось такое волненіе что Мегъ невольно прижалась къ нему.
— Скажи мнѣ еще что-нибудь объ этомъ! просила она. Варнава замялся.
— Если я тебѣ скажу, то будешь ли ты считать себя частью меня самого? И будешь ли ты, такъ же какъ и я, чувствовать себя обязанной держать это въ тайнѣ?
— Да, сказала Мегъ.
— Одинъ человѣкъ признался мнѣ что онъ убилъ какого-то господина въ нашихъ болотахъ и ограбилъ его. Мнѣ пришло въ голову что это могъ быть м-ръ Сольсъ. У насъ нѣтъ такихъ господъ которыхъ стоило бы грабить, и никто кромѣ крестьянъ не ходитъ на ферму этою дорогой. Человѣкъ сказавшій мнѣ это былъ въ какой-то горячкѣ; я не думалъ что онъ останется живъ, не думалъ этого и онъ; онъ страшно боялся смерти и только потому, вѣроятно, и выдалъ свою тайну. Однажды ночью ему было особенно плохо, но къ концу ея онъ вдругъ успокоился и заснулъ, послѣ чего проснулся гораздо свѣжѣе и попросилъ ѣсть. Ѣлъ онъ какъ звѣрь и не обращалъ никакого вниманія на то что я говорилъ ему, какъ будто не слыша и не понимая ни слова. Я все время старался убѣдить его отдаться въ руки правосудія, но это была пустая трата словъ. Я сошелъ внизъ принести ему еще поѣсть, а когда вернулся, то его уже не было. Онъ, вѣроятно, одѣлся и выскочилъ въ окно. Должно быть онъ понималъ больше чѣмъ казалось.
— Кто онъ? шепотомъ спросила Мегъ.
— Я лучше не скажу тебѣ, отвѣчалъ Варнава. — Тебѣ не надо знать этого.
— Если… если это правда, то что ты будешь дѣлать?
— Я? ничего! рѣшительно отвѣчалъ Варнава. — Что говорится на исповѣди предъ лицомъ смерти, то должно храниться такъ же свято какъ будто никогда не было сказано. Я бы сталъ убѣждать убійцу сознаться и по доброй волѣ идти на казнь для спасенія души, но самъ я никогда не донесу на него; я скорѣе пойду на висѣлицу, и помни, Маргарита, ты поклялась въ томъ же самомъ!
— Да, сказала она, — я поклялась въ томъ же, и мы съ тобой составляемъ одно.
Она сказала это торжественно и серіозно, хотя понятія не имѣла о томъ на что обяжетъ ее это обѣщаніе.
— А вѣрнѣе всего, успокоивающимъ голосомъ прибавила она, — что м-ръ Сольсъ живъ и здоровъ. Я не помню его адреса, но сестра моя знаетъ его. Я спрошу ее и пришлю его тебѣ. Ахъ, вонъ она машетъ мнѣ рукой изъ окна. Значитъ отецъ проснулся.
— Дѣлать нечего, должно быть мнѣ придется отпустить тебя добромъ, потому что если я стану держать тебя, то твоя душа проскользнетъ у меня сквозь пальцы и все-таки полетитъ къ его постели. Иди, Господь съ тобой, моя голубка!
Онъ съ сожалѣніемъ выпустилъ ея руку, и Маргарита убѣжала назадъ къ отцу. М-ръ Динъ проснулся въ сильномъ жару.
— Мегъ! Мегъ! Мнѣ снилось что я потерялъ тебя, что ты спрыгнула въ пропасть.
Онъ былъ очень возбужденъ и не въ полномъ сознаніи. Онъ узналъ ее, когда она вошла въ комнату, но къ вечеру жаръ усилился и онъ началъ бредить.
Всю ночь онъ оживленно говорилъ со своею покойною женой, очевидно, считая ее въ числѣ присутствующихъ, но на разсвѣтѣ жаръ спалъ и во время наступившаго затѣмъ упадка силъ онъ умеръ. Онъ умеръ держась за руку Мегъ и положивъ голову на плечо сестры, но не сознавая присутствія ни одной изъ двухъ женщинъ любившихъ его каждая по своему и каждая больше всего на свѣтѣ.
Во время послѣднихъ минутъ агоніи Лора стояла въ ногахъ кровати обнявшись съ Кэтъ которая только что пріѣхала. Кэтъ все время отвертывала свою красивую голову отъ тяжелаго зрѣлища смерти. Маргарита ни раза не отвела глазъ отъ лица отца. Когда голова м-ра Дина упала на грудь, когда замолкъ послѣдній судорожный вздохъ и кончилась непроизвольная, страшная борьба жизни со смертью, выраженіе Мегъ просвѣтлѣло, какъ будто и для нея настало освобожденіе.
— Кончено! сказала она.
И только когда кто-то попробовалъ высвободить ея живую руку изъ холодѣющей руки мертвеца, она съ подавленнымъ крикомъ упала на колѣна: въ концѣ-концовъ она все-таки не ушла вмѣстѣ съ нимъ!
Лора и Кэтъ съ горькимъ плачемъ вышли изъ комнаты. Еслибы м-ръ Динъ былъ самымъ лучшимъ и заботливымъ отцомъ въ мірѣ, вмѣсто того чтобы быть просто самымъ милымъ и ласковымъ въ тѣ промежутки когда ему случалось жить дома, то онѣ не могли бы любить его больше и даже, вѣроятно, любили бы меньше, потому что любовь женщины заполняетъ все чего недостаетъ въ любви и характерѣ мущины.
М-съ Росельторпъ закрыла брату глаза и ушла къ себѣ въ комнату съ плотно сжатыми губами.
Мегъ осталась на колѣнахъ возлѣ отца пока совсѣмъ не настало утро и кто-то, войдя въ комнату, не потревожилъ ея.
— Теперь ты больше ничего не можешь для него сдѣлать. Пойдемъ отсюда, Мегъ! Милая, ты должна уйти, говорила Лора.
Лора была блѣдна и разстроена. Она боялась горя Мегъ, помня какъ въ былое время тяжело принимала все къ сердцу «сестренка», на которую они съ Кэтъ обращали такъ мало вниманія.
Но эта Мегъ не была прежнею сестренкой; она встала съ колѣнъ безъ слезъ и волненія.
— Я ухожу назадъ къ мужу, сказала она. — Отцу я больше не нужна какъ ты говоришь. Варнава былъ очень добръ. Онъ ждалъ всѣ эти дни. Я хотѣла бы остаться до похоронъ, но…
— Поѣдемъ ко мнѣ, въ мой домъ! сказала Лора. — Она положила руки на руку сестры и крѣпко сжала ее.
— Не исчезай, Мегъ! Я не хочу терять тебя: ты… ты такъ похожа на него, прошептала она, бросивъ взоръ на постель, гдѣ въ глубокомъ мирѣ покоилась точно спящая фигура, которой больше не въ силахъ были потревожить ни горе, ни любовь.
— Я обѣщала Варнавѣ не оставаться, сказала Маргарита, но судорога пробѣжала по ея лицу. Лора нѣжно вывела ее изъ комнаты и затворила дверь.
— Я не могла сказать тебѣ это тамъ, начала она, — но у меня есть къ тебѣ порученіе отъ твоего мужа. Вчера я сошла внизъ чтобы передать ему тотъ адресъ, о которомъ ты просила меня; я пошла сама, потому что хотѣла поговорить съ нимъ и сама увидать что онъ за человѣкъ. Пока я говорила съ нимъ, онъ… Лора на минуту запнулась, — онъ былъ отозванъ. Онъ велѣлъ мнѣ сказать тебѣ что онъ, можетъ быть, пробудетъ въ отлучкѣ нѣсколько дней и чтобы ты сидѣла смирно и не тревожилась. Я сказала ему что если конецъ наступитъ раньше чѣмъ онъ вернется, то я возьму тебя къ себѣ. Онъ сказалъ что ты знаешь что онъ придетъ за тобою какъ только сможетъ.
— Да, я знаю, покойно сказала Мегъ. — Куда его позвали?
— Онъ говорилъ что его зовутъ въ такое мѣсто, куда онъ не можетъ взять тебя съ собою.
Лора покраснѣла и со страхомъ ждала слѣдующаго вопроса, но Мегъ повидимому удовлетворилась этими свѣдѣніями.
Жизнь проповѣдника вообще была полна неожиданностей, и рѣшенія его часто бывали внезапны. Вѣроятно его позвали въ какой нибудь притонъ нищеты и порока, куда ему было непріятно брать ее.
— Ты увѣрена въ томъ что хочешь получить меня, Лора?
— Совершенно увѣрена! положительно сказала Лора. — Она обняла сестру рукой, и обѣ онѣ вмѣстѣ вышли изъ дома. Варнава Торпъ былъ арестованъ передъ домомъ м-съ Росельторпъ на глазахъ у Лоры, но она рѣшила что нѣтъ надобности говорить объ этомъ Мегъ сейчасъ же.
Если онъ не виновенъ, то онъ скоро будетъ выпущенъ на свободу и самъ придетъ за женой; если же онъ виноватъ… но нѣтъ! какъ это ни странно, Лора не могла повѣрить его виновности. Этотъ высокій, худой человѣкъ съ задумчивымъ лицомъ и пристальнымъ взоромъ, съ глазами фанатика и мученика, произвелъ на нее удивительное впечатлѣніе. Лора словъ не находила чтобы бранить лицемѣра и негодяя укравшаго Маргариту, но, увидавъ его въ дѣйствительности, незамѣтно подчинилась хотя на минуту вліянію его сильной личности.
Варнава Торпъ не былъ лицемѣромъ; ея женское чутье говорило за него, хотя гордость и разсудокъ были противъ него. Послѣднія два свойства пробудились только тогда, когда пропало обаяніе его личнаго присутствія.
— Я рада что онъ ушелъ: все-таки ты принадлежишь намъ, Мегъ, сказала она.
ГЛАВА XXII.
правитьВъ то время какъ жизнь м-ра Дина тихо угасала въ Брайанстонскомъ скверѣ, Джорджъ Сольсъ изо всѣхъ силъ боролся за свою на Кольдервельской фермѣ.
Послѣ обѣда въ день отъѣзда проповѣдника Томъ Торпъ нашелъ его лежащимъ съ раскинутыми руками подъ безжалостными лучами палящаго солнца.
Поднявъ его Томъ увидалъ у него на затылкѣ рану нанесенную косаремъ или сѣчкой. Тотъ кто это сдѣлалъ перевернулъ также свою жертву навзничь съ цѣлію обшарить карманы, потому что человѣкъ пораженный сзади долженъ былъ непремѣнно упасть ничкомъ, да къ тому же и карманы оказались дѣйствительно пустыми.
— Умеръ! сказалъ Томъ.
Нервы его были замѣчательно крѣпки, но отъ такого открытія ему стало жутко въ ясный лѣтній день.
М-ръ Сольсъ весь промокъ отъ росы; онъ, вѣроятно, пролежалъ здѣсь всю ночь. Паукъ протянулъ свою паутину у него на груди; она сверкала алмазными каплями болѣе многочисленными и менѣе цѣнными чѣмъ тѣ которыя были у него похищены. Поднимая его Томъ потревожилъ также маленькую рябую птичку которая размышляла о томъ, въ самомъ ли дѣлѣ мертвъ этотъ джентльменъ, настолько мертвъ чтобы можно было рѣшиться стащить у него кусочекъ ваты торчавшей изъ подкладки кармана и воспользоваться ею для своихъ хозяйственныхъ надобностей. Птичка подпрыгивала ближе и ближе, но все-таки боялась что несмотря на свою неподвижность это существо еще не совсѣмъ безвредно. Ея чутье оказалось вѣрнѣе чутья Тома.
М-ръ Сольсъ вдругъ открылъ глаза и посмотрѣлъ на Тома.
— Вовсе нѣтъ! сказалъ онъ. — Я еще не умеръ.
Съ этими словами онъ снова впалъ въ безсознательное состояніе, а Томъ въ первый разъ въ жизни вздрогнулъ отъ испуга.
— Я ужь не говорю о томъ что наткнуться на убитаго человѣка, когда идешь и преспокойно думаешь объ уборкѣ хлѣба, само по себѣ чудно, объяснялъ онъ впослѣдствіи; — но я не нервная дѣвушка и не испугался этого. Но когда онъ вдругъ открылъ глаза и посмотрѣлъ на меня, мнѣ стало жутко. Къ тому же онъ по настоящему не могъ ожить; онъ долженъ былъ умереть имѣя на затылкѣ рану вотъ какой глубины!
Докторъ, когда, наконецъ, его отыскали и привели, былъ того же мнѣнія! по его словамъ рана оказалась бы смертельной для большинства людей, и почему м-ръ Сольсъ не умеръ, осталось тайной, объясненія которой можно было искать развѣ только въ его врачебномъ искусствѣ.
Джорджъ цѣплялся за жизнь съ тою настойчивостію которую онъ проявлялъ во всемъ. Онъ былъ опасно боленъ въ продолженіи двухъ недѣль и затѣмъ началъ выздоравливать къ удивленію всѣхъ и каждаго за исключеніемъ его матери которая все время была полна надеждъ и на всѣ предупрежденія о близкой кончинѣ сына весело отвѣчала:
— Опасность? Мой милый докторъ, опасность грозитъ тому человѣку который пытался убить Джорджа! А сынъ мой съ Божіей помощью выживетъ и еще увидитъ этого негодяя повѣшеннымъ.
М-ръ Сольсъ былъ перенесенъ на ферму, ближе которой не было жилища въ окрестности. Томъ перевязалъ голову больнаго какъ умѣлъ и очень жалѣлъ что подъ рукою не оказалось опытныхъ и ловкихъ пальцевъ проповѣдника. Въ первую минуту никто не надѣялся что м-ръ Сольсъ доживетъ до прибытія медицинской помощи.
М-ръ Торпъ съѣздилъ въ Н. и далъ знать полиціи о случившемся. Онъ пошелъ также въ гостиницу и вмѣстѣ съ хозяиномъ сталъ искать чего-нибудь что могло бы служить указаніемъ относительно мѣста жительства и родныхъ несчастнаго молодаго человѣка. Въ каминѣ комнаты гдѣ спалъ м-ръ Сольсъ они нашли разорванное пополамъ письмо. Сложивъ обѣ половинки вмѣстѣ они разобрали подпись:
"Ревекка Сольсъ."
и адресъ: "20. Гиль стритъ. "
М-ръ Торпъ сѣлъ и написалъ м-съ Сольсъ письмо съ извѣщеніемъ о несчастіи случившемся съ ея сыномъ.
Писаніе писемъ не было для него такимъ трудомъ какъ для Варнавы, потому что онъ въ свое время прошелъ хорошую школу. Письмо было ясно и хорошо выражено.
«Если вы пожелаете пріѣхать на ферму чтобы ходить за м-ромъ Сольсомъ» приписалъ онъ въ концѣ, «то мы сочтемъ это за честь и сдѣлаемъ все зависящее отъ насъ чтобы вамъ было удобнѣе.»
Это была добрая мысль, потому что онъ всегда чувствовалъ какое-то нервное отвращеніе къ чужимъ людямъ, но старикъ былъ слишкомъ благовоспитанъ чтобы не оказать матери сердечнаго пріема при данныхъ обстоятельствахъ, и м-съ Сольсъ ни минуты не колеблясь приняла его приглашеніе. Если бы съ Джорджемъ случилось несчастіе у сѣвернаго полюса, она отправилась бы и туда.
Томъ почувствовалъ облегченіе когда она съ умѣлымъ и увѣреннымъ видомъ водворилась въ комнатѣ больнаго. Онъ сдѣлалъ бы все возможное для всякаго человѣка очутившагося на его мѣстѣ и поднятаго раненымъ на дорогѣ, но онъ былъ радъ отдѣлаться отъ ухода за этимъ паціентомъ.
— Этотъ франтъ ненавидитъ насъ, замѣтилъ онъ. — О, да, я знаю, отецъ, онъ умѣлъ быть вѣжливымъ, потому что хотѣлъ продолжать бывать здѣсь и потому что онъ не такой человѣкъ чтобы давать волю своему характеру, когда это ему невыгодно, но мы послѣдніе люди которымъ онъ желалъ бы быть обязаннымъ, тѣмъ болѣе что кажется у нихъ съ Варнавой вышелъ крупный разговоръ.
— Что навело тебя на эту мысль? спросилъ отецъ.
— Мнѣ сказалъ это Длинный Джонъ, отвѣчалъ Томъ. — Онъ что-то подслушалъ за стогомъ сѣна. Я выбранилъ его за подслушиваніе и не знаю что именно они говорили, но… что вамъ нужно? Послѣдній вопросъ былъ обращенъ къ незнакомому человѣку вдругъ вынырнувшему изъ за спины Торповъ.
— Меня послали узнать, какъ скоро оправится вашъ гость чтобы давать показанія, отвѣчалъ незнакомецъ.
Онъ слушалъ обоими ушами и сообразилъ что узналъ важный фактъ. Такъ у м-ра Сольса былъ крупный разговоръ съ проповѣдникомъ?
Томъ пожалъ плечами; въ общемъ все-таки вѣрнѣе всего было предположить что м-ру Сольсу не придется давать показаній на этомъ свѣтѣ: въ данную минуту онъ лежалъ и болталъ самый дикій вздоръ, а преступникъ вѣроятно не торопясь спасался бѣгствомъ.
Однако, наконецъ, насталъ день когда Джорджъ проснулся съ сознаніемъ во взглядѣ. Его мать сидѣвшая около него задрожала отъ счастія увидавъ это. Его смуглое лицо въ бѣлыхъ бинтахъ представляло довольно страшное зрѣлище, но Ревека Сольсъ никогда еще не слыхала ничего трогательнѣе звука его голоса, хотя въ немъ слышалась нетерпѣливая досада.
— Что ты дѣлаешь здѣсь, мать? заговорилъ онъ. — Я, кажется, былъ боленъ, но я увѣренъ что тебѣ не было ни малѣйшей надобности пріѣзжать сюда. Что такое случилось со мной? Онъ приложилъ руку къ головѣ и попробовалъ сѣсть прямо, но тотчасъ же упалъ на подушки. — Гмъ! мнѣ должно быть было плохо, сказалъ онъ. — У меня такое ощущеніе какъ будто я упалъ съ пятаго этажа. Мнѣ досадно что я ничего не помню! Вѣдь это не моя комната? Гдѣ же, чертъ возьми?..
— Ты лежишь на Кольдервельской фермѣ, сказала ему мать. — Ты былъ очень боленъ. М-ръ Томъ Торпъ поднялъ тебя въ болотахъ около такъ называемаго Русалкина пруда.
— Ну? дальше! рѣзко проговорилъ онъ. На него напалъ леденящій страхъ что онъ потерялъ память.
— Онъ перенесъ тебя сюда, потому что другаго дома вблизи не было, а отецъ его думая что ты умираешь написалъ мнѣ. Я сказала имъ что они ошибаются. Ты теперь выздоравливаешь, мой мальчикъ.
— Что было со мной? спросилъ онъ.
— У тебя была рана на затылкѣ, начала она и остановилась, потому что Джорджъ съ угрюмою радостію засмѣялся.
— Ахъ, помню! сказалъ онъ. — Помню! мать, я боялся… Онъ не докончилъ фразы, не желая говорить чего онъ боялся.
— Я помню! снова повторилъ онъ. — Онъ ударилъ меня сзади въ сумеркахъ. Да, и братъ его подумалъ что я убитъ, но я сѣлъ и испугалъ его, а потомъ снова стало темно. А святоши больно дерутся, честное слово! Но ему слѣдовало прежде вполнѣ увѣриться; мертвые не болтаютъ, а мнѣ кажется что я еще настолько живъ что смогу доставить ему не мало хлопотъ. Врагъ убитый на половину вещь опасная. Не такъ ли?
— Милый мой, сказала ему мать, положивъ свою морщинистую руку на его руку, — я надѣюсь что тотъ кто хотѣлъ убить тебя, убѣдится въ справедливости этого, но прежде всего ты долженъ выздоровѣть. Не давай себѣ волноваться и только скажи мнѣ, кто это сдѣлалъ?
— Кто? да на цѣлую версту отъ меня только и былъ одинъ человѣкъ! воскликнулъ Джорджъ. — Конечно, проповѣдникъ! разумѣется я не видалъ его, потому что у меня нѣтъ глазъ на затылкѣ, но я увѣренъ что онъ подбѣжалъ сзади и расплатился со мной за старые долги. Онъ имѣлъ основаніе сдѣлать это и еслибы онъ предупредилъ меня и ударилъ честно, то я принялъ бы это какъ должное, но ссылаться на какой-то зарокъ и потомъ бить изъ-за угла…
— Если въ Англіи есть какой-нибудь законъ, то этого человѣка должны повѣсить! вскричала м-съ Сольсъ. — Я не помню чтобы мнѣ когда-нибудь приходилось слышать о такомъ злодѣйскомъ и гнусномъ преступленіи!
Джорджъ улыбнулся.
— Неужели? сказалъ онъ. — А между тѣмъ ты слыхала не мало! Знаешь ли, я не увѣренъ въ томъ что судья сочтетъ это преступленіе гнуснѣе прочихъ только потому что пострадавшимъ лицомъ оказался я. Судьи такъ тупы! Мать, милая, что ты? Ты, кажется, плачешь? Вотъ ужь этого я не ожидалъ ютъ тебя!
— Я сама не знаю отчего я плачу, отвѣчала она поспѣшно вытирая глаза; — должно быть отъ радости что ты смѣешься надо мною совсѣмъ по прежнему. Еслибы ты только зналъ, какой вздоръ ты болталъ день и ночь и какъ ты все время звалъ кого-то!
— Звалъ? безпокойно спросилъ онъ. — Кого? тебя?
Старуха мать посмотрѣла на него съ такою нѣжностію, отъ которой преобразились жесткія черты ея лица.
— Нѣтъ, сказала она, — матерей такъ не зовутъ. Это просто была фантазія больнаго, и я позаботилась о томъ чтобы никто другой кромѣ меня не слыхалъ тебя, хотя и я не такъ глупа чтобы обращать вниманіе на такія вещи. Богъ съ тобой! Все это теперь вылетѣло у меня изъ головы. У меня плохая память на то что говорится въ лихорадкѣ.
— Ахъ! сказалъ онъ, — я не знаю женщины умнѣе тебя! Отъ тебя и я наслѣдовалъ свою долю ума. Если я буду первымъ министромъ, то я многимъ буду обязанъ тебѣ. Благодарю!
И притянувъ мать онъ поцѣловалъ ее.
И Ревека Сольсъ отлично знала что благодарность эта относилась не столько къ ея помощи въ составленіи карьеры сына, сколько къ ея «плохой памяти».
— Я желала бы быть въ состояніи дать тебѣ все чего ты хочешь, мой мальчикъ, печально сказала она.
Еслибы онъ могъ получить желаніе своего сердца цѣною ея собственной крови, онъ, конечно, получилъ бы его.
Послѣ этого онъ началъ понемногу поправляться прилагая съ какимъ-то терпѣливымъ упрямствомъ всѣ усилія къ достиженію этой цѣли, исполняя всѣ докторскія приказанія и не давая себѣ волноваться, потому что онъ твердо рѣшилъ выздоровѣть.
Онъ не былъ пріятнымъ паціентомъ какъ м-ръ Динъ. Онъ былъ здоровъ и крѣпокъ всю свою жизнь, и чувство собственной слабости и зависимости раздражало его; но мать его радовалась его дурному настроенію считая его хорошимъ знакомъ.
На одномъ только онъ настаивалъ твердо и упорно, на томъ чтобы несмотря ни на какой рискъ для его здоровій не оставаться ни одного лишняго дня на фермѣ и уѣхать, какъ только покой перестанетъ быть для него безусловною необходимостію.
Всѣ воспротивились этому, даже Томъ который несмотря на свою непріязнь къ м-ру Сольсу считалъ обидой своему гостепріимству отъѣздъ гостя раньше чѣмъ онъ сможетъ встать на ноги.
— Мнѣ жаль что вамъ не хорошо у насъ, сударыня, сказалъ онъ м-съ Сольсъ, — но все-таки лучше потерпите и не дайте ему умереть отъ тряски въ дорогѣ! Это не хорошо на отношенію къ намъ, и, принимая во вниманіе то что я нашелъ и поднялъ вашего сына, вы могли бы послушаться меня.
— Онъ хочетъ видѣть васъ, сказала м-съ Сольсъ. Она старалась отговорить Джорджа отъ этого свиданія, но напрасно. — Но пожалуйста помните что онъ боленъ, м-ръ Томасъ!
Томъ удивленно раскрылъ глаза, но потомъ добродушно разсмѣялся; старая барыня говорила рѣзко, но ея рука придерживавшая шелковое платье дрожала.
— Вы боитесь что я буду слишкомъ громко говорить? спросилъ онъ. — Я умѣю вести себя въ комнатѣ больнаго, сударыня. Мы съ отцомъ очень хорошо ходили за нимъ до вашего пріѣзда. Я оставлю сапоги въ кухнѣ и буду ступать какъ можно тише.
М-съ Сольсъ пошла вслѣдъ за нимъ наверхъ и остановилась за дверью. Томъ усмѣхаясь и недоумѣвая задавалъ себѣ вопросъ, чего она боится для своего ненагляднаго сынка? Не воображаетъ ли она что онъ станетъ ссориться съ больнымъ человѣкомъ? съ какой стати?
— Ну, сэръ, получше ли вамъ теперь? спросилъ онъ входя въ комнату. М-ръ Сольсъ въ красивомъ отороченномъ мѣхомъ халатѣ (роскошь въ одеждѣ была его слабостію) сидѣлъ на мягкомъ креслѣ, за которымъ его мать посылала въ Н. Изящныя ширмы защищали его отъ сквознаго вѣтра.
Лицо его очень исхудало; исхудали и смуглыя руки безпомощно лежавшія на колѣнахъ. Видно было что онъ слишкомъ рано всталъ съ постели.
— О, да, отвѣчалъ онъ, — мнѣ лучше; на этотъ разъ я обманулъ и гробовщика и моего врага.
— Я радъ этому, сердечно сказалъ Томъ. — Вы знаете кто вамъ врагъ, сэръ?
М-ръ Сольсъ какъ-то странно посмотрѣлъ на него.
— Думаю что знаю.
— Вотъ это отлично! весело сказалъ Томъ. — Надѣюсь что вы не дадите ему случая повторить подобную штуку. Тамъ внизу стоитъ полицейскій которому надо повидать васъ. Я только что хотѣлъ впустить его, какъ ваша матушка просила меня сначала войти къ вамъ самому. Не надо ли вамъ чего нибудь! Намъ лучше хотѣлось бы чтобы вы остались у насъ подольше. Весь околотокъ осудитъ насъ, если мы отпустимъ васъ, не давъ вашей ранѣ хорошенько закрыться.
— Нѣтъ, сказалъ Джорджъ, — ваши сосѣди поймутъ, почему я не могъ остаться подъ вашимъ кровомъ и почему вы не захотѣли держать меня.
Искренняя доброта Тома Торпа смущала его и усложняла предстоящее объясненіе.
— Мнѣ трудно касаться этого вопроса, продолжалъ онъ, — потому что я чувствую себя обязаннымъ вамъ очень многимъ. Я вѣроятно, нѣтъ, даже навѣрно, умеръ бы, еслибы вы не подобрали меня; мы съ матерью жили въ домѣ вашего отца и принимали его ласки и гостепріимство…
— Ну? сказалъ Томъ, — такъ что же?
Джорджъ Сольсъ выпрямился, и краска залила его блѣдныя щеки.
— Ну, такъ я не могу начать дѣло противъ вашего брата, пока я ѣмъ хлѣбъ и соль вашего отца, и при этихъ условіяхъ я не буду оскорблять васъ своею благодарностію. Какъ только я переступлю порогъ вашего дома, я, конечно, дамъ свои показанія. Теперь безъ сомнѣнія и вы согласитесь что, чѣмъ скорѣе я уѣду отъ васъ, тѣмъ лучше.
Впродолженіе своей рѣчи онъ все время пристально смотрѣлъ на Тома. Онъ приготовился къ какой нибудь вспышкѣ, съ его стороны. «У этихъ горбуновъ обыкновенно бываетъ, горячій характеръ», думалъ онъ.
— Вы хотите сказать, медленно проговорилъ Томъ, — что вы дадите присягу въ томъ что Варнава покушался убить васъ?
— Я дамъ присягу въ томъ что таково мое глубочайшее убѣжденіе, сказалъ Джорджъ. — Конечно, я не видалъ своего врага, но я старался вызвать вашего брата на ссору и онъ отказался драться со мной по «религіознымъ соображеніямъ».
Онъ слегка пожалъ плечами. На нѣсколько секундъ проповѣдникъ даже на него произвелъ впечатлѣніе; онъ вспомнилъ что былъ готовъ считать его честнымъ человѣкомъ, но теперь въ болѣе здравую и покойную минуту Джорджъ чувствовалъ что человѣкъ отказавшійся драться на основаніи «религіозныхъ соображеній» способенъ на всякую низость.
— Мнѣ было бы пріятнѣе, продолжалъ онъ, — покинуть вашъ домъ не упомянувъ о моемъ намѣреніи начать дѣло противъ вашего брата, но я сознаюсь что питаю слабость къ открытой игрѣ и къ тому же я обязанъ извиниться передъ вами въ томъ что принималъ ваше гостепріимство. Моя чувствительность не простирается настолько чтобъ удержать меня отъ преслѣдованія вашего брата изъ благодарности къ вамъ, но, конечно, я не отвѣчу ни на одинъ вопросъ слѣдователя пока живу подъ вашимъ кровомъ. Вѣроятно отсрочка дастъ время виновному скрыться, но…
— Вотъ что, сказалъ Томъ, и голосъ его звучалъ такъ тихо и спокойно что м-съ Сольсъ стоявшая за дверью не могла различить словъ. — Вотъ что: вы больны, и потому я не могу отвѣчать вамъ такъ, какъ бы мнѣ хотѣлось. Вы говорили что Варнава хотѣлъ убить васъ и оставилъ васъ замертво… Думайте что хотите, это мнѣ все равно; не думаю чтобы многіе согласились съ вами. Но когда вы начинаете говорить о «вѣроятностяхъ», то я лучше васъ знаю что бы онъ «вѣроятно» сдѣлалъ и съ вашего позволенія сдѣлаю это за. него.
Съ этими словами Томъ широко распахнулъ дверь и громко крикнулъ внизъ:
— Попросите посланнаго изъ Н. войти сюда сейчасъ же! М-ръ Сольсъ хочетъ дать важное показаніе, и время не терпитъ
Затѣмъ онъ повернулся къ Джорджу и сказалъ съ короткою усмѣшкой:
— Если вы хотите бросать грязью въ Варнаву, то сдѣлайте милость! По-моему это служитъ вамъ не къ чести, сэръ, и врядъ ли ваша грязь пристанетъ къ нему, но вамъ незачѣмъ ждать своего отъѣзда. Мы очень благодарны вамъ, но (я говорю за Варнаву) намъ будетъ пріятнѣе, если вы не станете откладывать своихъ показаній.
— Гм! сказалъ Джорджъ, — онъ счастливѣе большинства пророковъ: родной братъ клянется имъ.
ГЛАВА XXIII.
правитьМегъ сидѣла въ дѣтской Лоринаго дома съ Лоринымъ сыномъ на колѣнахъ.
Ребенку нездоровилось, и онъ заснулъ положивъ голову на ея плечо. Маргарита любила дѣтей и дѣти, особенно мальчики, платили ей тѣмъ же.
Этотъ годовой мальчуганъ еще ничего не понимавшій и потому не смотрѣвшій на нее ни съ удивленіемъ, ни съ состраданіемъ, былъ ей большимъ утѣшеніемъ, и въ его обществѣ она чувствовала себя свободнѣе всего. Лора была добра, но полна невысказанныхъ вопросовъ, а Лоринъ мужъ относился со слишкомъ замѣтнымъ покровительствомъ къ «бѣдному созданію» сдѣлавшему такую «ужасную ошибку» и, наконецъ, къ неописанному благополучію снова попавшему на хорошее житье!
Разумѣется она сдѣлала не мало ошибокъ въ жизни! Самую роковую и страшную изъ нихъ она сдѣлала когда вышла замужъ безъ единственной освящающей бракъ причины, но она по крайней мѣрѣ не стыдилась своего проповѣдника. Кроткіе глаза Мегъ загорались опаснымъ блескомъ, когда покровительственный тонъ этого толстаго самодовольнаго господина принималъ слишкомъ большіе размѣры. Что такое былъ онъ самъ чтобы смѣть презирать Варнаву Торпа!
Тѣмъ не менѣе ея сердце было полно теплаго чувства къ Лорѣ. Узы крови связывали сестеръ: какъ бы то ни было, онѣ обѣ оплакивали одного и того же отца, хотя у Мегъ чувство скорби умѣрялось чувствомъ глубокой благодарности за свиданіе и примиреніе съ нимъ.
Въ комнату вошла Лора и сѣла на низкую качалку у камина; ея вѣчно занятыя руки на этотъ разъ лѣниво лежали на колѣнахъ, а сама она пристально смотрѣла на сестру представлявшую для нея обаяніе загадки.
— Я надѣюсь что Варнава придетъ за мною завтра, сказала Мегъ; — я не понимаю что могло его задержать такъ долго. Я рада что ты уговорила меня остаться здѣсь у тебя, Лора. Человѣку необходимо дать немножко свободнаго мѣста и времени чтобы онъ могъ пережить и похоронить воспоминанія. Я знаю что я не пропустила ни одного взгляда, ни одного слова отца, пока была съ нимъ, но теперь я чувствую что могу спрятать все это, не то чтобы забыть, а просто прилично скрыть на днѣ души свое горе, и время для этого дала мнѣ ты.
— Мнѣ невыносимо думать что ты каждую минуту можешь испариться и, главное, уйти, Богъ знаетъ, на какіе труды и лишенія! порывисто воскликнула Лора.
Но Мегъ отрицательно покачала головой.
— Я не хочу остаться здѣсь навсегда! сказала она. — Здѣсь все очень мило и «мягко»; мнѣ было пріятно сидѣть на удобныхъ креслахъ, ходить по бархатнымъ коврамъ и, главное, повидаться съ тобой, но теперь я уже не могла бы жить такою жизнію. Даже и это короткое возвращеніе къ ней кажется мнѣ чѣмъ-то нечестнымъ. Ты не должна думать что я противъ воли вернусь къ Варнавѣ, когда онъ придетъ за мной. Я увѣрена что ты воображаешь себѣ всякіе ужасы, Лора, но, честное слово, я говорю тебѣ правду! Проповѣдникъ очень добръ ко мнѣ; ни одинъ человѣкъ въ мірѣ не былъ бы такъ добръ на его мѣстѣ.
— Еще бы ему не быть добрымъ къ тебѣ, когда ты бросила все изъ любви къ нему! сказала Лора.
— Ахъ нѣтъ, вовсе не изъ любви! вскричала Мегъ. — Онъ никогда и не воображалъ этого.
— Въ такомъ случаѣ ты была безумнѣе чѣмъ я думала! И Лора даже выпрямилась для усиленія своего негодующаго шепота. Она возмужала и пополнѣла съ того времени когда совѣтовала сестрѣ «выйти замужъ за любаго приличнаго и состоятельнаго человѣка который былъ бы добръ къ ней», и взгляды ея созрѣли. — Когда люди женятся по любви, то они по крайней мѣрѣ получаютъ свой пирогъ, хотя бы даже его хватило не на долго и послѣ пришлось терпѣть голодъ. Я часто думаю что въ молодости недостаточно принимала во вниманіе эту сторону вопроса. Я страшно боялась сентиментальности. Но ты, Мегъ, ты самая возвышенная идеалистка, какую я встрѣчала, зачѣмъ ты шла за него, если ты его не любила?
— Теперь это старая исторія, краснѣя сказала Мегъ. — Богъ съ ней! Варнава понимаетъ въ чемъ дѣло, а другой никто не пойметъ.
Маргарита помолчала минуту вспоминая сцену въ Равенсгиллѣ которую она и сама въ то время понимала только на половину.
— Только послѣ понимаемъ мы что мы сдѣлали! снова заговорила она. — Я желала бы знать, увидимъ ли мы на томъ свѣтѣ въ истинныхъ краскахъ и размѣрахъ все что съ нами случилось. Можетъ быть, всѣ событія нашей жизни перемѣстятся въ разныхъ направленіяхъ, какъ кусочки стекла въ калейдоскопѣ?
— Милая моя, сказала Лора съ насмѣшливою искоркой въ глазахъ, которая была такъ знакома Мегъ, — я въ полномъ смыслѣ слова человѣкъ земли: я ничего не знаю и знать не хочу о томъ свѣтѣ, но я очень любопытна относительно всего, что творится на этомъ. Я хотѣла бы знать какъ и что произошло за это время съ моею прежнею Мегъ. Гдѣ онъ женился на тебѣ? Была ли ты хоть сколько нибудь счастлива?
— Я была счастлива когда слушала его проповѣди, отвѣчала Мегъ. — Что мнѣ сказать тебѣ? Она задумалась на минуту и затѣмъ начала рисовать картины и сцены изъ ихъ жизни, далекіе переходы пѣшкомъ, ночевки у цыганскихъ костровъ, митинги на лѣсистыхъ холмахъ и на деревенскихъ выгонахъ… Она останавливалась скорѣе на болѣе свѣтлыхъ сторонахъ своей жизни, и ея разказы касались мягкихъ чертъ Варнавина характера, какъ, напримѣръ, его нѣжности къ старымъ людямъ и дѣтямъ и неослабной надежды на Бога.
При этомъ она подсмѣялась надъ мелкими затрудненіями съ которыми пришлось столкнуться лично ей въ началѣ ихъ совмѣстнаго пути.
— Теперь совсѣмъ другое дѣло, потому что я стала старше и привыкла ко всему, но, Лора, тогда я не смѣялась! Со мною случались такія смѣшныя вещи, все мелочи на которыя я совсѣмъ не была готова! Напримѣръ, у меня разорвались башмаки. Я помню что мы шли вдоль русла пересохшаго ручья, и каждый камешекъ мнѣ больно рѣзалъ ногу. Это было всего черезъ шесть недѣль послѣ моего ухода отъ тети Росельторпъ, и мнѣ казалось слишкомъ страннымъ и нелѣпымъ обращаться съ подобными вещами къ проповѣднику. Я не могла просить у него денегъ и считала что мнѣ будетъ легче ходить босикомъ чѣмъ сдѣлать это, да въ сущности человѣкъ дѣйствительно можетъ перетерпѣть почти все если только твердо рѣшится на что-нибудь. Такимъ образомъ я понемножку прихрамывала и, вѣроятно, благополучно дошла бы до слѣдующей деревни еслибы не наступила на кусокъ разбитаго стекла. Въ этотъ день мнѣ не везло: осколокъ прошелъ какъ разъ сквозь дыру и воткнулся мнѣ въ пятку. Я сѣла на камень и стиснула руки; я такъ боялась упасть въ обморокъ, а отъ боли у меня темнѣло въ глазахъ. Я какъ сейчасъ вижу эту долину поросшую краснымъ верескомъ и папоротникомъ, русло потока съ разбросанными тамъ и сямъ большими сѣрыми камнями и спокойную фигуру шагающаго впереди меня проповѣдника. Разумѣется, онъ скоро замѣтилъ мое отсутствіе и вернулся ко мнѣ; въ эту минуту бѣлый курчавый баранъ съ завитыми рогами и широкою мордой выскочилъ изъ-за куста рядомъ съ камнемъ, на которомъ я сидѣла, и бросился вверхъ по горѣ. Я такъ испугалась что слезы которыя я все время старалась удержать брызнули у меня изъ глазъ, и я расплакалась какъ ребенокъ. Варнава стоялъ и смотрѣлъ на меня съ неудомѣніемъ; я никогда еще не давала ему такихъ представленій, и онъ былъ очень удивленъ. Потомъ онъ сказалъ: «ахъ, ты горемычное созданіе, ты просто не знаешь что дѣлать отъ усталости», и сѣвъ рядомъ со мною сталъ утѣшать меня такъ, какъ будто мнѣ было не двадцать, а десять лѣтъ. Онъ разрѣзалъ мнѣ башмакъ своимъ ножомъ, вынулъ изъ ноги стекло и кончилъ тѣмъ что взялъ меня на руки и донесъ до сосѣдней деревни. Съ этого дня онъ сталъ окружать меня особенно нѣжною заботливостію; но онъ всегда нѣженъ со всѣми, кто страдаетъ.
Мысли Мегъ перенеслись къ другому времени, когда трудность избранной ею жизни сказалась сильнѣе чѣмъ въ тѣ первые дни.
— Онъ думаетъ что никакая ошибка, никакой грѣхъ не могутъ быть сильнѣе Бога, тихимъ голосомъ продолжала она. — Эта вѣра даетъ ему власть надъ тѣми, кто палъ очень низко. Конечно, большинство людей соглашается съ нимъ въ теоріи, но онъ совершенно убѣжденъ въ этомъ и на практикѣ, а это совсѣмъ другое дѣло.
— Эта увѣренность ему не лишняя, сухо сказала Лора. Она только что рѣшила сказать Мегъ объ арестѣ проповѣдника, но въ эту минуту вошла няня, и ей пришлось отложить свое намѣреніе.
Мегъ неохотно отдала ребенка, и онѣ сошли въ освѣщенную столовую. Лора была задумчива: этотъ фанатикъ съ его маніей «обращать» людей, съ его гибельными воззрѣніями на зло и безнравственность богатства надѣлалъ, по ея мнѣнію, пропасть вреда, но она должна была сознаться что въ его вліяніи была также доля хорошаго. Маргарита стала теперь несравненно сильнѣе нравственно чѣмъ была въ дни своей непостоянной и не уравновѣшенной юности. Лора замѣтила также и то что изящество и благородство бывшія всегда ея отличительными чертами не только не покинули ея, но даже какъ будто развились въ еще высшей степени. Въ своемъ поношенномъ платьѣ Мегъ была похожа на переряженную королеву. Увы, увы! и все это тратилось на уличнаго крикуна который въ лучшемъ случаѣ былъ сумашедшимъ фанатикомъ, а могъ оказаться и преступнымъ негодяемъ!
Эти мысли дѣлали Лору противъ обыкновенія молчаливою. М-ръ Ашфордъ нѣсколько напыщеннымъ тономъ поддерживалъ бесѣду и горячо уговаривалъ Маргариту ѣсть больше, «потому что м-съ Торпъ не каждый день получитъ такой обѣдъ». Мегъ изо всѣхъ силъ старалась стать на высоту положенія и быть пріятной хозяину дома.
Серебро, хрусталь и цвѣты тѣшили ея взоръ; Маргарита, какъ и ея отецъ, очень любила красивыя вещи. Она не лгала говоря что не могла бы теперь жить въ роскоши, но на короткое время все-таки наслаждалась ею.
Въ большинствѣ случаевъ аскетами дѣлаются самые чуткіе къ красотѣ люди. Тотъ кто никогда не бывалъ опьяненъ благоуханіемъ цвѣтовъ, никогда не зналъ и потребности бѣжать въ пустыню.
Обѣдъ на-половину уже прошелъ, когда Лора увидала что Мегъ измѣнилась въ лицѣ.
— Это человѣкъ изъ шляпнаго магазина, это не за тобой! быстро сказала она. Она считала себя вправѣ говорить съ полною увѣренностію: вѣдь она сама видѣла, какъ Варнаву Торпа повели въ Ньюгэтъ!
— Это не Варнава, это Томъ! громко вскричала Маргарита.
Она быстро встала со стула, и Лора слѣдя за направленіемъ ея взгляда увидала странную уродливую фигуру Тома въ открытую дверь. Онъ стоялъ въ сѣняхъ, но услыхавъ возгласъ Маргариты вошелъ въ столовую думая что она зоветъ его.
Лорѣ этотъ необыкновенный человѣкъ показался грознымъ воплощеніемъ того внѣшняго міра который требовалъ себѣ ея сестру; для м-ра Ашфорда онъ былъ просто дерзкимъ нахаломъ, а Мегъ бросилась къ нему на встрѣчу.
— Томъ, что-нибудь дурное случилось на фермѣ? спросила она. — Лора, это мой деверь, пояснила она сестрѣ.
— Мнѣ слѣдуетъ просить у васъ прощенія, сударыня, за то что я помѣшалъ вамъ, сказалъ Томъ глядя на Лору, — но мнѣ необходимо сказать два слова Варнавиной женѣ.
Простонародный тонъ, а еще больше рѣшительный голосъ напомнили Лорѣ проповѣдника. Томъ Торпъ говорилъ совершенно вѣжливо, но властность его тона рѣзала ей ухо.
Онъ съ негодованіемъ смотрѣлъ на Маргариту и на ея важныхъ родственниковъ. Такъ вотъ она гдѣ? сидитъ и пируетъ въ этихъ пышныхъ хоромахъ? Но она все-таки Варнавина жена, а самъ Варнава въ тюрьмѣ!
— Можете говорить мнѣ хоть тысячу словъ, сказала Маргарита. — Лора, я пройду съ нимъ въ библіотеку. О, я надѣюсь что вашъ отецъ не заболѣлъ?
Томъ взглянулъ на полоску крепа обвивавшую ея рукавъ, и сердце его смягчилось.
— Нѣтъ, нѣтъ, голубка, отвѣчалъ онъ, — ничего подобнаго не случилось. Отецъ живъ и здоровъ. У насъ нѣтъ ничего новаго кромѣ того что вы уже должны знать.
— Но она не знаетъ! слабо вмѣшалась Лора.
Минутъ десять спустя они услыхали что Маргаритинъ посѣтитель ушелъ.
— Вѣроятно твоя бѣдная сестра больше не покажется сегодня, сказалъ м-ръ Ашфордъ. — Ей должно быть страшно стыдно за своего негодяя мужа, хотя она, конечно, должна была ожидать этого, послѣ того какъ… ахъ, вотъ она!
Маргарита стояла высоко поднявъ голову съ яркимъ румянцемъ на щекахъ.
— Мой деверь сообщилъ мнѣ что мой мужъ арестованъ по обвиненію м-ра Сольса и отведенъ въ тюрьму, сказала она, и въ голосѣ ея звучала гордая нотка. — Вѣроятно умственныя способности м-ра Сольса пострадали! Мнѣ жаль его.
— То-есть, ты хочешь сказать что тебѣ досадно на него? замѣтила Лора.
— Нѣтъ, сказала м-съ Торпъ, — человѣкъ настолько потерявшій разумъ чтобы считать Варнаву способнымъ на такое дѣло не стоитъ моего гнѣва. Съ него нечего и спрашивать!
Лора взглянула на мужа едва сдерживая смѣхъ.
— Мнѣ надо достать себѣ комнату по близости Ньюгэта чтобы какъ можно чаще видѣться съ нимъ, продолжала Мегъ. — Томъ проводитъ меня завтра въ тюрьму. Вы мнѣ позволите теперь пойти и уложить мои вещи?
Когда дверь за сестрой затворилась, Лора засмѣялась, но какъ-то не весело.
— Странная исторія съ начала до конца! сказала она. — Но, вѣроятно, послѣ этого ты не скажешь что ей стыдно за мужа?
— Она не любитъ его, сказалъ м-ръ Ашфордъ. — Еслибы она любила его, она была бы больше встревожена.
Часъ спустя Маргарита кончила укладку своихъ вещей и стояла въ раздумьѣ передъ небольшою кожаною шкатулкой: брать ее съ собою или нѣтъ?
Она открыла ее съ чувствомъ нѣжнаго благоговѣнія. Тамъ лежало жемчужное кольцо которое носила ея мать, тоже Маргарита. Лорины первые вязаные башмачки и не конченный шелковый кошелекъ который вязался въ то время, когда внезапная смерть налетѣвъ вырвала и эту и всѣ другія работы изъ хорошенькихъ ручекъ такъ охотно одаривавшихъ всѣхъ кругомъ.
Лежала тамъ также пачка пожелтѣвшихъ писемъ перевязанныхъ лентой. Послѣднее изъ нихъ было писано ихъ матерію за два дня до смерти. Никто не считалъ ея опасно больною, но письмо дышало какимъ-то смутнымъ предчувствіемъ несмотря на нѣжно счастливый тонъ, предчувствіемъ которое, какъ слышала Маргарита, пробудило тревогу въ сердцѣ м-ра Дина и во-время вернуло его домой.
"Вѣрь мнѣ, другъ мой: еслибы мнѣ пришлось умереть хоть завтра же, я желала бы только одного чтобы ты помнилъ что на свѣтѣ не было женщины счастливѣе меня; я думаю даже что и моего счастія не знала ни одна, потому что ни одна изъ нихъ не была твоею женой. Я хотѣла бы сдѣлать всѣхъ несчастныхъ счастливыми, но не могу. Я готова молить себѣ долгой жизни (однако не дольше твоей), но если она не суждена мнѣ, то все-таки Господь благословилъ меня счастіемъ выше всѣхъ другихъ женщинъ, все-таки я скажу что «стоило жить хотя бы для того чтобы полюбить тебя, и…»
Мегъ положила письмо обратно. Нѣтъ! читать дальше казалось ей святотатствомъ. Ничей взоръ кромѣ того, къ кому оно было писано, не долженъ былъ касаться этихъ строкъ. Ей стало стыдно и того что она прочла.
Когда-то и ей кто то сказалъ: «для этого стоитъ жить». И теперь этотъ мертвый, но дышащій жизнью голосъ, опять повторялъ эти слова.
На другое утро она отдала шкатулку Лорѣ.
— Въ ту часть Лондона куда я иду не безопасно брать драгоцѣнныя вещи, пояснила она. — Побереги ихъ для меня! Ихъ лучше оставить здѣсь.
Она повернула ключъ въ замкѣ и подала Лорѣ шкатулку.
— Здѣсь есть также письма, сказала она. — Они такъ живы что, вѣроятно, отецъ не могъ рѣшиться сжечь ихъ. Я начала читать одно, но не кончила: мнѣ показалось что я не имѣю на это права.
— Вотъ вздоръ! да вѣдь онъ оставилъ ихъ нарочно тебѣ! сказала Лора. — Кто же больше тебя имѣетъ право?
— Я почувствовала что я его не имѣю, повторила Мегъ.
ГЛАВА XXIV.
правитьСтоялъ душный тяжелый сентябрьскій день, когда Мегъ въ первый разъ увидала Ньюгэтъ.
Пронесшіеся съ тѣхъ поръ надъ Лондономъ пятьдесятъ лѣтъ произвели въ немъ не мало перемѣнъ къ лучшему.
Тотъ Гольборнъ по которому шли Томъ и Мегъ Торпъ былъ гораздо неопрятнѣе, шумнѣе и неприспособленнѣе къ торговлѣ, чѣмъ нынѣшній.
Огромное стеченіе народа, уличные крики, толкотня и суматоха были новы для Мегъ, потому что, хотя она и прожила всю жизнь въ Лондонѣ, ей не приходилось до сихъ поръ заглядывать въ эту часть его.
Она вдругъ поняла то впечатлѣніе которое онъ производитъ на Варнаву.
— Онъ считаетъ Лондонъ такимъ страшнымъ, такимъ подавляющимъ! сказала она. — Я никогда не понимала что онъ хочетъ сказать этимъ, но теперь я вижу…
— Смотрите куда идете! крикнулъ ей Томъ. — Господи Боже! если бы хоть у одного изъ васъ была капля здраваго смысла, вы держались бы за сто верстъ отъ такого мѣста, гдѣ и безъ васъ тѣсно и гдѣ не слышно собственнаго голоса! Вотъ! вотъ онъ гдѣ!
И Мегъ увидала ворота большой тюрьмы, «наихудше обставленной тюрьмы въ Англіи»[1], куда постоянно стекались отбросы и подонки людскаго потока.
Они прошли въ похожія на крѣпостныя ворота которыя впослѣдствіи Мегъ видала и въ дождь и въ снѣгъ, но мрачность которыхъ теперь смягчалась лучами осенняго солнца, и очутились въ толпѣ посѣтителей ожидавшей свиданія съ заключенными и къ удивленію Мегъ оказавшейся очень веселою, чтобы не сказать болѣе, ватагой.
Привратникъ перекидывался шутками и прибаутками съ шумною кучкой дѣвушекъ ходившихъ рука объ руку и говорившихъ о своихъ «друзьяхъ» въ тюрьмѣ.
Мягкое сердце Мегъ сжалось отъ жалости къ одной изъ нихъ имѣвшей видъ дѣвочки и просившей позволенія повидать своего мужа, Билля Дженкинса, приговореннаго къ смертной казни за кражу со взломомъ.
— Я надѣюсь что онъ будетъ помилованъ, громко сказала ей Мегъ. — Она такъ молода для замужней женщины! сказала она въ видѣ оправданія Тому неодобрительно смотрѣвшему на ея разговоръ съ дѣвушкой.
При этихъ словахъ раздался громкій взрывъ хохота.
— Господи Боже! вотъ невинность-то! У насъ у всѣхъ есть мужья! сказала ей одна изъ нихъ. Но значеніе этихъ словъ жена проповѣдника поняла лишь гораздо позже.
Заключеннымъ позволялось видѣться только съ женами и то не больше раза въ недѣлю, «такъ что я не видывалъ среди нихъ ни одного холостаго человѣка», смѣясь говорилъ привратникъ; «даже подростки и тѣ женаты!»
Мегъ не сумѣла бы сказать что она ожидала встрѣтить въ Ньюгэтѣ: длинные каменные переходы, холодную камеру, Варнаву въ кандалахъ и, можетъ быть, мракъ… Она готовилась утѣшать и ободрять его, но шумной толпы она никакъ не ждала, и сердце у нея упало, когда она поняла что не войдетъ во внутренность зданія, а можетъ только вмѣстѣ съ другими занять мѣсто у двойной желѣзной сѣтки сурово протянутой между заключенными и ихъ друзьями.
Самыми первыми и сильными впечатлѣніями ея въ Ньюгэтѣ были пиво и брань. Отъ запаха пива у нея спиралось дыханіе, отъ грубыхъ словъ шумѣло въ ушахъ; весь воздухъ былъ пропитанъ и тѣмъ и другимъ. Она съ любопытствомъ смотрѣла на торговца пивомъ пришедшаго изъ пивной лавки и встрѣченнаго громкими и радостными возгласами.
— Дѣвочка моя! какъ ты поживаешь? произнесъ знакомый голосъ изъ-за рѣшетки. Мегъ прижалась къ ней лицомъ. Достать до него она не могла: промежутокъ былъ слишкомъ широкъ.
Въ то время въ тюрьмахъ еще не было заведено казенное платье для арестантовъ, и проповѣдникъ стоялъ въ своей синей фуфайкѣ которая, однако, была разорвана во многихъ мѣстахъ; послѣднее обстоятельство бросилось Мегъ въ глаза прежде всего, потому что Варнава обыкновенно тщательно чинилъ свое платье. Самъ онъ тоже имѣлъ больной видъ, волосы и борода его были не приглажены, но руки не были закованы, и это нѣсколько утѣшило ее.
Онъ пожиралъ ее голоднымъ взоромъ и задавалъ вопросъ за вопросомъ объ ея здоровіи и жизни за это время съ такою настойчивостію и торопливостію что ей осталось очень мало времени на то чтобы разспросить его.
— Я бы желалъ видѣть тебя получше! нетерпѣливо воскликнулъ онъ. — Повернись головой къ свѣту, Маргарита! Я совсѣмъ не вижу тебя подъ этимъ навѣсомъ!
Поля ея соломенной шляпы бросали тѣнь на ея лицо; она развязала ленты чтобы снять ее и вспомнила, какъ отецъ просилъ ее о томъ же. Но Варнава поспѣшно остановилъ ее.
— Нѣтъ, нѣтъ, не здѣсь! сказалъ онъ. — Ты не можешь открывать голову подъ взглядами всего этого народа. Ты не должна бы вовсе быть здѣсь, пока я не могу охранять тебя. Гдѣ Томъ?
— Онъ ждетъ меня на наружномъ дворѣ, сказала Мегъ. — Нѣтъ, Варнава, я должна была давно быть здѣсь, но я ничего не знала до вчерашняго вечера; конечно, еслибы я знала, я пришла бы къ тебѣ.
— Я не винилъ тебя, отвѣчалъ онъ. — Но вотъ что, голубка: времени осталось мало, а сказать мнѣ тебѣ надо много.. Это вѣроятно будетъ нашимъ послѣднимъ свиданіемъ до моего освобожденія, или до…
— Никакого «или» быть не можетъ, сказала весело Мегъ. — Разумѣется, тебя должны освободить.
Но она крѣпче схватилась за рѣшетку: колѣна ея дрожали отъ долгой ходьбы.
Проповѣдникъ глядя на нее удержался отъ отвѣта готоваго сорваться у него съ языка.
— Ну, хорошо, до моего освобожденія! согласился онъ. — Но здѣсь тебѣ не мѣсто. Хочешь вернуться домой съ Томомъ? На фермѣ тебя примутъ съ радостію. Или, если тебѣ больше нравится, оставайся у сестры! Можешь дѣлать какъ хочешь.
Но вдругъ съ внезапнымъ приливомъ тоски онъ вскричалъ такимъ голосомъ отъ котораго у Маргариты сердце дрогнуло:
— Подумать что я не могу тебѣ дать крова? Въ нашемъ договорѣ не было чтобы ты шла за мною въ Ньюгэтъ! Прости меня за это, Маргарита!
Мегъ подняла голову и взглянула ему прямо въ глаза.
— Я не вернусь къ Лорѣ, сказала она. — Что мнѣ тамъ дѣлать? Не поѣду и на ферму: съ какой стати женѣ твоей жить въ Л--скомъ графствѣ, когда ты здѣсь? Отецъ оставилъ мнѣ немного денегъ, какъ разъ настолько чтобы намъ не разлучаться. Я найму комнатку рядомъ съ тюрьмой и буду ходить къ тебѣ такъ часто, какъ позволятъ. Намъ надо о многомъ потолковать, надо подумать о твоей защитѣ, надо многое сдѣлать, а ты мнѣ еще ничего не сказалъ. Я буду жить очень скромно, потому что намъ нужна каждая копѣйка, но…
Онъ отрицательно покачалъ головой, и голосъ Мегъ изъ веселаго перешелъ въ умоляющій.
— Позволь мнѣ остаться! говорила она. — Ты увидишь что изъ этого выйдетъ толкъ. Никто не будетъ такъ работать для твоего оправданія, какъ я. Еслибы я сидѣла въ тюрьмѣ, неужели ты благодушно ушелъ бы на ферму съ Томомъ? Это глупо и спрашивать! Можешь не отвѣчать, потому что, конечно не ушелъ бы. Развѣ ты не хочешь видѣть меня? Я выпросила бы позволеніе приходить три раза въ недѣлю по всѣмъ пріемнымъ днямъ. Вѣдь это все-таки что нибудь, не правда ли?
— Что-нибудь! повторилъ проповѣдникъ и закрылъ рукою глаза чтобы не видать той которая была для него дороже всего на свѣтѣ. — Одинъ видъ твой мнѣ дороже пищи и питья, сказалъ онъ. — И ты знаешь это! и именно потому-то и нельзя сравнивать то что сдѣлалъ бы я съ тѣмъ что я прошу сдѣлать тебя. Уѣзжай съ Томомъ, дѣвочка! Да, я зналъ что ты пожелаешь остаться, зналъ что ты предложишь это, но я подумать не могу о томъ, какъ ты будешь здѣсь день за днемъ и жить одна одинешенька въ этомъ адскомъ городѣ. Я проживу какъ-нибудь и не забуду что ты просилась остаться. Скажи мнѣ поласковѣе «прощай» и иди, моя родная. Иди съ Богомъ, Маргарита!…
Ея руки оторвались отъ рѣшетки, и она повернулась уходить. Она привыкла повиноваться Варнавѣ, и его твердая воля почти пересилила ее, но уходя она оглянулась; какъ это случилось и почему, она сама не знала, но что то въ его усталомъ видѣ заставило ее снова вернуться и съ тихимъ крикомъ припасть къ рѣшеткѣ.
— Я хочу остаться, сказала она. — Варнава, неужели ты не видишь что я хочу? Ты думаешь что я предлагаю это изъ чувства долга, ради тебя? Вовсе нѣтъ! ради себя самой! Не усылай меня! Я хочу остаться съ тобой.
Онъ помолчалъ нѣсколько секундъ и, наконецъ, сказалъ:
— Такъ оставайся же, и да хранить тебя Господь! Въ концѣ концовъ надо думать что Онъ сумѣетъ сдѣлать это не хуже моего.
Дольше разговаривать было некогда, Мегъ пора было уходить; но проповѣдникъ вздохнулъ долгимъ удивленнымъ вздохомъ: итакъ засовы и рѣшетки отдѣлявшіе его отъ Маргариты на самомъ дѣлѣ приблизили ее къ нему! Это открытіе было не лишнее: онъ нуждался въ утѣшеніи.
Тюремные законы заключали въ себѣ множество превосходныхъ правилъ которыя начальство Ньюгэта считало нужнымъ истолковывать какъ сны, «въ обратномъ смыслѣ». Варнава очутился въ компаніи гдѣ были собраны вмѣстѣ безъ разбора начиная отъ мальчишки укравшаго коровай хлѣба и кончая закоренѣлымъ мошенникомъ въ десятый разъ сидѣвшимъ въ тюрьмѣ, всѣ арестанты Ньюгэта, образуя такимъ способомъ превосходный парникъ для ранней выгонки преступленій.
Повинуясь требованію своего призванія проповѣдникъ чаще и охотнѣе всего останавливался въ такихъ мѣстахъ гдѣ господствовало зло; но одно дѣло было бороться съ врагомъ рода человѣческаго по доброй волѣ, а другое дѣло не имѣть возможности ни днемъ, ни ночью спастись отъ его нечистаго присутствія, не знать ни минуты отдыха.
Нестерпимое ощущеніе постоянно устремленныхъ на него глазъ, жажда свѣжаго воздуха и еще больше одиночества, хотя бы на пять минутъ, росли въ немъ съ такою силой что ему нужна была вся его твердость воли чтобы сдерживать себя въ извѣстныхъ границахъ.
Въ его нетерпѣливой ненависти къ стѣнамъ и крышамъ всегда было что-то цыганское. Еще мальчикомъ онъ прокрадывался изъ дома ночью и засыпалъ подъ открытымъ небомъ. Теперь онъ сдерживалъ даже самыя мысли свои и не давалъ имъ уноситься къ морю и болотамъ боясь что страстная тоска по нимъ доведетъ его до припадка бѣшенства; онъ ѣлъ съ трудомъ проклиная пищу и заставляя себя насильно глотать ее какъ дикій звѣрь лишенный свободы; сонъ совсѣмъ покинулъ его.
Только послѣ недѣльнаго пребыванія въ Ньюгэтѣ Варнава сталъ замѣчать извѣстную систему въ безуміи тюремныхъ порядковъ, и эта система вызвала въ немъ такой сильный и противный общему духу протестъ который чуть не стоилъ ему жизни.
Бороться противъ установленныхъ привилегій было всегда отличительною чертой проповѣдника, но нигдѣ она не выказалась такъ сильно какъ въ Ньюгэтѣ.
Есть извѣстнаго рода неудобства въ проповѣдываніи праведной жизни въ то время какъ самъ находишься подъ подозрѣніемъ въ убійствѣ и въ желаніи исправить людскія обиды, когда самъ сидишь въ тюрьмѣ; но подобныя соображенія никогда не имѣли значенія для Варнавы. Какъ только онъ видѣлъ передъ собою своего врага, онъ бросался на него несмотря ни на что.
На женской половинѣ тюрьмы Елизавета Фрай уже вносила порядокъ въ безпорядокъ и свѣтъ во мракъ; но на мужской половинѣ еще правило неограниченное самоуправство.
Старшіе арестанты собирали родъ дани съ остальныхъ; они продавали пищу, смотрѣли сквозь пальцы на разныя беззаконныя дѣянія, пропускали табакъ и водку и въ качествѣ старостъ являлись настоящими деспотами.
Въ ихъ рукахъ находилось размѣщеніе новоприбывшихъ, полученіе и отправка писемъ; они, въ сущности, могли кормить и морить голодомъ, вязать и рѣшить, и однимъ изъ первыхъ шаговъ Варнавы въ тюрьмѣ было сопротивленіе приказаніямъ старосты.
Надо отдать справедливость проповѣднику что несмотря на свое полное неумѣніе примѣняться къ обстоятельствамъ, онъ отъ природы не былъ сварливаго характера и слишкомъ много терся между самыми странными обращиками людской породы чтобы быть не въ мѣру разборчивымъ.
Набитая биткомъ комната въ которой кое-какъ спали на полу всѣ арестанты вмѣстѣ внушала ему гораздо меньше отвращенія чѣмъ любому почтенному члену нынѣшняго общества. Онъ уступилъ сосѣдямъ свою долю грязнаго войлока и растянулся прямо на полу какъ можно ближе къ окну.
Все было грязно: люди, полъ и, главное, разговоръ! Варнава былъ радъ тому что въ окнахъ не было стеколъ, хотя свѣжій воздухъ все-таки какъ-то плохо проникалъ въ комнату.. Варнава обладалъ въ значительной мѣрѣ способностію отвлекаться отъ того что происходитъ вокругъ него, и бывалъ раньше въ очень дурныхъ мѣстахъ, хотя, правда, все-таки лучшихъ чѣмъ это; но когда въ первый вечеръ ключъ въ замкѣ, щелкнулъ и заперъ на всю ночь эти подонки лондонскихъ улицъ, тогда началась такая сцена пьянаго разгула, безобразія и жестокости, что онъ вышелъ изъ своей замкнутой сосредоточенности и поневолѣ сталъ смотрѣть и слушать.
Сидя въ своемъ углу и глядя на всѣхъ гнѣвными глазами, онъ горѣлъ желаніемъ возвысить голосъ противъ азартной игры, пьянства и богохульства царившихъ вокругъ; но даже онъ поколебался сдѣлать это.
Онъ чувствовалъ упадокъ духа и отвращеніе ко всему; вѣра его какъ будто замерла, слова не шли на языкъ. Въ первый разъ въ жизни его остановила увѣренность въ неудачѣ; твердая рѣшимость и убѣжденность уносившая сердца людей покинула его (можетъ быть, потому что онъ былъ физически измученъ, хотя ему самому эта причина никогда не пришла бы въ голову), и онъ. сидѣлъ молча.
Страха, въ смыслѣ боязни за свою личную безопасность, онъ не зналъ ни по природѣ, ни по опыту, но глубокое нравственное уныніе и смиреніе таившіяся подъ его наружною смѣлостію иногда заграждали его уста.
Когда «духъ побуждалъ его», онъ говорилъ не сомнѣваясь ни въ чемъ, но по временамъ онъ сидѣлъ въ мысленной власяницѣ не ощущая присутствія божественнаго вдохновенія.
Днемъ его приводило въ отчаяніе отсутствіе работы; онъ привыкъ къ тяжелому труду на воздухѣ, и сравнительная тѣснота лондонской жизни начала сказываться на его здоровіи и настроеніи еще раньше его тюремнаго заключенія. Онъ поблагодарилъ бы за всякую работу, чувство, конечно, необычное среди его товарищей. У арестантовъ не было недостатка въ развлеченіяхъ: у нихъ по рукамъ свободно ходили газеты и даже книги, хотя послѣднія были такого содержанія что могли только усилить отвращеніе проповѣдника къ «книжной учености» и давали ему полное право называть ихъ выдумками дьявола; карты и табакъ также были въ большомъ ходу; азартныя игры шли безъ перерыва съ утра до ночи и съ ночи до утра; пьянства и дракъ было сколько угодно.
По всей вѣроятности Варнава и безо всякаго повода со своей стороны не избѣжалъ бы грубаго обращенія, еслибы не его ростъ и сила которые дѣлали его неудобнымъ предметомъ для приставанія и насмѣшекъ.
Этотъ смуглый рыжебородый человѣкъ стоя въ своемъ углу и «глазѣя» на дѣйствительно грубую сцену внушалъ какую-то опаску выраженіемъ своихъ голубыхъ глазъ.
Кто его знаетъ? можетъ быть, онъ сходитъ съ ума! Въ Ньюгэтѣ былъ большой процентъ настоящихъ сумашедшихъ; было нѣсколько и мнимыхъ, которые притворялись сумашедшими по мѣрѣ того какъ приближалось время суда; ихъ присутствіе еще усиливало буйный характеръ ночныхъ сборищъ.
Въ продолженіе всей первой недѣли своего заключенія Варнава строго и молча стоялъ въ сторонѣ. Онъ безпокоился о женѣ, онъ страдалъ отъ угнетеннаго состоянія духа, и чувство «что Господь отступился отъ него» наполняло горечью его душу. Кромѣ того, что съ нимъ случалось очень рѣдко, онъ мучился неувѣренностію въ томъ что ему надо дѣлать. Какъ врожденное чувство, такъ и принципы его не позволяли ему выдавать сдѣланнаго ему признанія; онъ скорѣе самъ пошелъ бы на висѣлицу, какъ онъ сказалъ Маргаритѣ; но оставить убійцу на свободѣ, дать ему возможность совершить новое преступленіе на которое могла подтолкнуть его развращенная природа, это пугало даже Варнаву рѣдко задумывавшагося надъ послѣдствіями. Всѣ эти мысли въ связи съ душною атмосферой и недостаткомъ сна сильно отзывались на его здоровіи; онъ чувствовалъ что не можетъ ни молиться, ни управлять своими мыслями, чувствовалъ себя «преданнымъ во власть сатаны».
Эти злыя чары были разрушены появленіемъ Маргариты. Ея видъ, пробудивъ въ его сердцѣ самую человѣческую любовь, встряхнулъ его и прогналъ овладѣвшую имъ меланхолію. Ему стало стыдно своего малодушія и унынія.
Когда-нибудь онъ снова встанетъ рядомъ съ ней, свободнымъ человѣкомъ, а звукъ ея послѣднихъ словъ заронилъ въ него такую надежду о которой онъ даже думать боялся: неужели же угрюмый Ньюгэтъ дастъ ему сердце его жены?
Онъ вернулся во внутренній дворъ послѣ посѣщенія Маргариты съ новымъ запасомъ мужества. Кучка арестантовъ окружила новичка бѣлокураго мальчика лѣтъ пятнадцати съ хорошенькимъ и изящнымъ личикомъ напоминавшимъ лицо дѣвочки.
Грубыя шутки и смѣхъ раздававшійся вокругъ въ сущности не были злыми, но мальчикъ, очевидно, былъ перепуганъ до смерти. Онъ стоялъ и пѣлъ чистымъ высокимъ дискантомъ побуждаемый къ этому различными угрозами.
Онъ, очевидно, не зналъ словъ пѣсни, потому что какой-то самозванный учитель все время подсказывалъ ему среди взрывовъ громкаго смѣха. Это была гадкая, грязная пѣсня, и Варнава надѣялся только на то что мальчикъ не пойметъ ея. Онъ попалъ сюда только наканунѣ, съ дѣтскимъ жаромъ увѣряя всѣхъ въ своей невинности, какъ будто здѣсь кому-нибудь было дѣло до того, виноватъ ли онъ или нѣтъ! Во всякомъ случаѣ если даже онъ и вошелъ сюда невиннымъ, то нечего было надѣяться что онъ выйдетъ таковымъ же. Варнава съ отвращеніемъ постоялъ нѣсколько минутъ и потомъ обратился къ старостѣ.
— Быть не можетъ чтобы этому мальчику мѣсто было здѣсь, сказалъ онъ.
Средній дворъ на которомъ они теперь стояли былъ, собственно говоря, отведенъ для самаго низкаго и отверженнаго класса преступниковъ, для людей обвинявшихся въ самыхъ возмутительныхъ злодѣяніяхъ, но старосты, очевидно, считали бѣдность худшимъ преступленіемъ и увидавъ что мальчикъ не можетъ платить установленной дани перевели его на средній дворъ.
— А тебѣ что? огрызнулся староста. — Ужь не переряженный ли ты судья? или, можетъ быть, его преосвященство архіепископъ?
— Еслибы я былъ судьей, сказалъ проповѣдникъ, — то я скорѣе повѣсилъ бы этого мальчика на первомъ фонарѣ не разбирая правъ ли онъ или виноватъ, чѣмъ засадилъ его сюда на погибель души и тѣла! Это было бы гораздо милосерднѣе.
— Поговори, поговори еще! Намъ давно не доставало такого благочестиваго молодца какъ ты, отвѣчалъ староста. — Священникъ теперь не ходитъ къ намъ; онъ пересталъ бывать послѣ того какъ хромой Джэкъ принялся помогать ему въ его обязанностяхъ.
Говорившій тихо засмѣялся какой-то шуткѣ, очевидно, скрывавшейся въ его словахъ.
— Онъ приходитъ теперь только передъ самымъ палачомъ къ тѣмъ, кто идетъ на висѣлицу, вродѣ молитвы передъ обѣдомъ, продолжалъ арестантъ; — тогда они не такъ дурачатся.
Варнава не слыхалъ послѣдняго замѣчанія; онъ увидалъ или услыхалъ что-то такое, отчего кулаки его судорожно сжались. Онъ горячо напалъ на старосту.
— Неужели ты не можешь ничего сдѣлать? вскричалъ онъ. — Вѣдь ты посадилъ сюда этого ребенка потому что у него не было денегъ; онъ здѣсь только за воровство, и ты будешь виноватъ, если эти скоты сдѣлаютъ его…
Конецъ фразы остался недосказаннымъ. Варнава вдругъ почувствовалъ безполезность своихъ просьбъ; староста на минуту былъ ошеломленъ безпримѣрною и безграничною дерзостію новичка, но прежде чѣмъ онъ успѣлъ вполнѣ сообразить глубину ея, проповѣдникъ ворвался въ середину круга и сталъ рядомъ съ мальчикомъ.
Наступилъ моментъ полнаго молчанія. Затѣмъ на весь дворъ раздался громкій обличительный голосъ Варнавы Торпа, онъ напалъ до такой степени врасплохъ на всю эту толпу безобразниковъ что успѣлъ безпрепятственно произнести цѣлую длинную фразу.
Толпа стояла разинувъ ротъ; мальчикъ прижался къ его рукѣ.
Нѣсколько человѣкъ игравшихъ въ чехарду пріостановились; игральныя кости выпали изъ рукъ хромаго Джэка.
Еслибы внезапный громовой ударъ разразился надъ ними, то онъ произвелъ бы точно такое же поражающее и ошеломляющее дѣйствіе. Потомъ вдругъ съ дикимъ ревомъ смѣха и гнѣва они всѣ бросились на проповѣдника, и староста снова тихо засмѣялся.
Варнава дрался отчаянно, сначала ради мальчика, потомъ изъ простаго чувства самозащиты, потому что его удары раздразнили и взбѣсили звѣря въ этихъ людяхъ.
Это была не шуточная драка; они рѣшились наказать его.
Онъ крѣпко стиснулъ зубы и минуты двѣ выдерживалъ ихъ нападеніе, но затѣмъ очутился сначала на колѣнахъ, потомъ лицомъ къ землѣ, потомъ всѣ они сомкнулись надъ нимъ; онъ даже не принялъ самой простой мѣры предосторожности и не прислонился спиной къ стѣнѣ, такъ что его противники окружали его со всѣхъ сторонъ. Онъ лежалъ на землѣ, а топтать лежащаго человѣка превеселое занятіе; къ тому же этотъ человѣкъ былъ самъ виноватъ и вполнѣ заслужилъ наказаніе.
Обыкновенно староста не давалъ игрѣ принимать такіе опасные размѣры и своевременно вступался, но на этотъ разъ онъ скромно отошелъ въ сторону: проповѣдникъ нуждался въ урокѣ, и ни у кого не было ни малѣйшей охоты оказать ему пощаду.
Въ донесеніи тюремнаго врача стояло что одинъ изъ заключенныхъ получилъ переломъ реберъ, но дальнѣйшаго офиціальнаго вниманія этотъ эпизодъ на себя не обратилъ, и самъ заключенный былъ скорѣе удивленъ когда пришелъ въ сознаніе (въ высшей степени непріятное ощущеніе!) и увидалъ что еще не умеръ, а лежитъ въ углу двора весь покрытый ранами и ссадинами и едва дыша отъ боли.
Онъ попробовалъ сѣсть, но это усиліе вызвало въ немъ ощущеніе страшной боли и дурноты.
— Однако его порядкомъ измолотили! говорилъ какой-то голосъ. — Его не узнаетъ родная мать. Вѣроятно избили въ пьяномъ видѣ? За послѣднія двѣ недѣли это уже второй случай на среднемъ дворѣ. Что? до сыта надрался? какъ ты себя чувствуешь?
— Очень болитъ… сказалъ Варнава; — а что… мальчикъ?
— Ему, конечно, будетъ только хуже отъ твоего заступничества, отвѣчалъ докторъ. — Лежи смирно, иначе я не могу перевязывать тебя! Господи Боже, да на тебѣ живаго мѣста не осталось! Это все равно что штопать чулокъ на которомъ однѣ дыры.
Руки доктора не были мягче его словъ, но Варнава поморщился отъ словъ, а не отъ боли.
— Что они сдѣлали съ мальчикомъ? Онъ мальчишка слабый и трусливый, я это увидалъ сразу; онъ будетъ какъ воскъ въ ихъ рукахъ, если кто-нибудь не вступится.
— Теперь они, конечно, сочтутъ своею обязанностію испортить его какъ можно скорѣе, и это плоды твоего заступничества, сказалъ докторъ; — но можешь утѣшаться тѣмъ что дѣло все равно рано или поздно кончилось бы тѣмъ же; если онъ еще не былъ негодяемъ когда попалъ сюда (въ чемъ я, впрочемъ, сомнѣваюсь), то онъ получитъ свой дипломъ на это званіе еще до суда. Напрасно ты стараешься встать, ты не можешь! И какой чертъ тебя толкаетъ? Проглоти сначала этотъ урокъ!
Докторъ не любилъ проповѣдниковъ-методистовъ; этотъ классъ преступниковъ былъ, но его мнѣнію, хуже всѣхъ.
Вообще онъ относился къ преступникамъ съ холодною терпимостію. «Они родились дурными людьми; это видно по формѣ ихъ череповъ», замѣчалъ онъ и будучи большимъ сторонникомъ смертной казни въ видахъ огражденія общества онъ въ то же время нисколько не испытывалъ къ казнимымъ ни чувства нравственнаго негодованія, ни нелогичнаго состраданія филантроповъ.
— Погоди, съ тебя надолго хватитъ этого занятія, сухо прибавилъ онъ. Онъ невольно удивлялся терпѣнію съ какимъ этотъ человѣкъ переносилъ боль. — Черезъ часъ ты сильнѣе почувствуешь свои ушибы. Я долженъ признаться что тебя долго били прежде чѣмъ окончательно побили!
— Пока я живъ… я не скажу… что я побитъ, задыхаясь говорилъ Варнава (каждое слово больно отдавалось въ его разбитой груди). — Да, это мнѣ урокъ… Я слишкомъ забылся… занялся своими собственными дѣлами!.. Я заслужилъ эту неудачу… но я опять попробую… какъ встану. Побитъ! я не побитъ!
Варнава пролежалъ въ своемъ углу три дня и три ночи. Его слѣдовало бы помѣстить въ лазаретъ, но лазаретъ какъ разъ въ это время былъ отведенъ подъ нѣсколькихъ политическихъ преступниковъ дворянскаго происхожденія которые были положительно не у мѣста въ Ньюгэтѣ, но которыхъ зато старались устроить какъ можно удобнѣе.
Никто не обращалъ вниманія на проповѣдника, хотя многіе бились объ закладъ изъ за того, выживетъ ли онъ или нѣтъ. Однако, его крѣпкое сложеніе и, можетъ быть, врожденное упрямство вывезли его. На четвертый день послѣ посѣщенія доктора онъ сѣлъ, на пятый шатаясь всталъ на ноги. Случилось такъ что этотъ пятый день пришелся на воскресеніе спеціально и издревле посвященное кулачнымъ боямъ на среднемъ дворѣ. Варнава съ трудомъ выпрямился, оперся рукой въ стѣну и оглянулся. Онъ не помнилъ чтобы ему когда-нибудь приходилось испытывать чувство физической слабости и новое ощущеніе показалось ему страннымъ и любопытнымъ
— Что? сунешься въ другой разъ? замѣтилъ ему его врагъ староста.
Непріятное и страшное зрѣлище представляла огромная худая фигура Варнавы стоявшаго на своей соломѣ съ окровавленною повязкой на лбу. Лицо его вытянулось и поблѣднѣло отъ недостатка воздуха и носило слѣды глубокихъ страданій, но насмѣшка вызвала боевой огонь въ его глазахъ.
— Не сунусь? зловѣще сказалъ онъ. — Погоди и увидишь! На этотъ разъ мы побѣдимъ!
— Мы? да какой же дуракъ станетъ на твою сторону? спросилъ арестантъ.
— Я стану на Его сторону, Онъ поведетъ! сказалъ Варнава и пошелъ по палатѣ спотыкаясь на каждомъ шагу, останавливаясь и задыхаясь отъ изнеможенія. Староста ухмыляясь шелъ за нимъ.
Всѣ арестанты были на дворѣ. Двое изъ нихъ дрались, остальные смотрѣли. Проповѣдникъ пробился въ середину круга и положилъ руки на плечи сражавшихся.
— Не дѣлайте этого! сказалъ онъ. — Сегодня день Господа моего, Онъ здѣсь посреди насъ и Его есть сила и слава! Варнава былъ такъ утомленъ ходьбою что невольно оперся на плечо того человѣка до котораго дотронулся и который стоялъ пораженный ужасомъ.
Въ своей полной силѣ и крѣпости проповѣдникъ былъ побѣжденъ, въ своей слабости онъ побѣдилъ.
До тѣхъ поръ пока человѣкъ остается человѣкомъ онъ волею-неволею долженъ склониться передъ очеловѣчивающей его искрой Божіей когда увидитъ ее.
Эти отверженныя и закоренѣлыя въ порокѣ созданія «увидали ее» въ тотъ день, увидали ее въ мужествѣ не имѣвшемъ ничего общаго съ животною и физическою стороной нашей природы, «увидали ее» въ повелѣніи человѣка котораго они истоптали ногами и чуть не убили и который зная на что онъ идетъ все-таки шелъ на это, не считая смерть пораженіемъ.
— Оставьте его! Съ такими какъ онъ ничего не подѣлаешь, прошепталъ одинъ изъ окружающихъ. — За нимъ стоятъ ангелы.
ГЛАВА XXV.
правитьМ-ръ Сольсъ вернулся въ Лондонъ въ гораздо худшемъ видѣ чѣмъ уѣхалъ изъ него.
Еслибы онъ могъ послушаться собственнаго желанія, то, конечно, умолчалъ бы объ интересномъ происшествіи послужившемъ поводомъ къ аресту проповѣдника, но видя что оно неизбѣжно должно получить огласку, онъ взялъ починъ на себя и распространилъ дѣло въ томъ видѣ въ какомъ ему хотѣлось.
Своимъ успѣхомъ въ жизни м-ръ Сольсъ въ значительной мѣрѣ былъ обязанъ тому что никогда не задумываясь выбрасывалъ пискаря когда хотѣлъ поймать щуку. Есть много людей которые ясно видятъ выгоды такого образа дѣйствій, но у которыхъ не хватаетъ мужества выбросить пискаря; у него его хватало.
Онъ твердо рѣшилъ сдѣлать двѣ, повидимому, трудно совмѣстимыя вещи: во-первыхъ, наказать своего противника, а во-вторыхъ, не впутывать въ дѣло имени Маргариты. Онъ скорѣе былъ готовъ проиграть дѣло чѣмъ втянуть въ него Мегъ.
Онъ предпочелъ бы по многимъ причинамъ чтобъ исторія Лидіи Тремнель осталась въ благодѣтельной неизвѣстности, но тѣмъ не менѣе онъ вывелъ ее на свѣтъ не поморщившись, потому что зналъ что разказавъ о ссорѣ изъ за умершей женщины онъ отведетъ подозрѣніе въ томъ что горячій разговоръ между нимъ и Варнавой Торпомъ могъ имѣть отношеніе къ живой.
Это стоило ему нѣсколькихъ очень непріятныхъ минутъ досады и недовольства, но ради Мегъ онъ выбросилъ пискаря и выбросилъ смѣло.
М-ръ Сольсъ низко упалъ во мнѣніи Мегъ. Она не была бы человѣкомъ еслибы могла сочувствуя проповѣднику въ то же время понимать точку зрѣнія его врага. Однако, если «любовь человѣка есть въ дѣйствительности мѣрило его пригодности здѣсь или во всякомъ другомъ мѣстѣ», то м-ръ Сольсъ былъ, быть можетъ, достоинъ лучшаго мѣста чѣмъ она предполагала.
Однажды утромъ онъ завтракалъ у коменданта Ньюгэта и вышелъ отъ него съ сильною головною болью (онъ еще чувствовалъ послѣдствія удара) и дурнымъ настроеніемъ духа.
Весь послѣдній мѣсяцъ онъ старался выбросить изъ головы мысль о женѣ проповѣдника, а на свѣтѣ нѣтъ вещи мучительнѣе для нервовъ чѣмъ борьба съ постоянно возвращающеюся мыслію. Джорджъ «забылъ» м-съ Торпъ путемъ непрерывныхъ и неослабныхъ усилій.
Онъ вынулъ изъ кармана нѣсколько бумагъ съ намѣреніемъ прочесть ихъ по дорогѣ и могъ бы дать клятву что былъ всецѣло поглощенъ ими и менѣе всего думалъ о Маргаритѣ, когда вдругъ изъ тысячи голосовъ наполнявшихъ шумную улицу до него страннымъ образомъ долетѣлъ именно ея голосъ.
Онъ отошелъ всего на нѣсколько шаговъ отъ двери коменданта. Онъ остановился, прислушался, повернулъ назадъ и снова подошелъ къ двери. На порогѣ ея стояла Маргарита и разговаривала со швейцаромъ.
— Неужели эта скотина заставляетъ ее обивать тюремные пороги? Въ такомъ случаѣ ему мало висѣлицы! подумалъ Джорджъ.
— Идите кругомъ на черное крыльцо! Чего вы толчетесь здѣсь? ворчалъ швейцаръ. Джорджъ не слыхалъ ея отвѣта, но ея манеры, очевидно, смутили слугу который колебался между дерзостію и почтительностію.
— Да, если у васъ есть дѣло къ коменданту, то я снесу вашу карточку и доложу… сударыня.
Это «сударыня» прозвучало очень сомнительно, потому что платье Мегъ было поношено.
— У меня нѣтъ карточки, сказала она. — Пожалуйста скажите коменданту что я очень прошу его принять меня! Я жена одного изъ арестантовъ средняго двора и…
— Убирайтесь вы вонъ! уже безо всякой почтительности закричалъ на нее швейцаръ. — Какъ же! коменданту нечего дѣлать какъ только разговаривать съ женой всякаго мошенника! и онъ захлопнулъ ей дверь въ лицо.
Маргарита взялась было за ручку звонка какъ будто хотѣла попытаться еще разъ, но затѣмъ, повидимому, пришла къ заключенію что это безполезно и со вздохомъ отошла отъ двери.
Сойдя съ лѣстницы она увидала м-ра Сольса и прошла бы мимо не взглянувъ на него, еслибы на него не напало упрямое непреодолимое желаніе заставить ее узнать себя.
— Вы знаете меня, м-съ Торпъ, сказалъ онъ вызывающимъ тономъ.
Глаза Мегъ холодно остановились на немъ.
— Да, я знаю васъ, серіозно отвѣтила она.
Джорджъ покраснѣлъ. — Но вы слишкомъ сердиты на меня чтобы узнать меня на улицѣ? Что же! это естественно. Разумѣется, вы не можете простить мнѣ удара нанесеннаго мнѣ проповѣдникомъ; я и не ожидалъ этого: судъ женщины жестокъ къ обиженному, когда обидчикомъ является ея мужъ. Но я какъ мущина не нахожу наслажденія въ вашихъ неудачахъ и помогу вамъ. Комендантъ мой близкій другъ; если вамъ угодно я устрою вамъ пріемъ у него.
— Нѣтъ, благодарю васъ, сказала Маргарита.
Джорджъ горько засмѣялся.
— Вы слишкомъ горды чтобы принять мою помощь? Напрасно! никогда не слѣдуетъ отказываться отъ хорошаго предложенія даже если его дѣлаетъ врагъ.
Но затѣмъ тонъ его смягчился, потому что видъ ея усталаго лица тронулъ его
— Но я не вашъ врагъ, Маргарита, то-есть, извините, м-съ Торпъ. Вы не хотите быть справедливой, и я не жду этого, но вы могли бы быть великодушной. Позвольте мнѣ сдѣлать это для васъ отъ чистаго сердца!
Онъ протянулъ ей руку, но Маргарита сердито откинулась назадъ. Какъ смѣетъ онъ повторять ей въ лицо свою выдумку про Варнаву и вслѣдъ затѣмъ сейчасъ же предлагать свою помощь? Онъ будетъ помогать ей!
— А! вы слишкомъ ненавидите меня? Это не умно! Это большая ошибка! началъ онъ, но остановился пораженный огнемъ негодованія вспыхнувшимъ въ ея глазахъ.
— Я не ненавижу васъ, хотя вы и дали ложную присягу противъ моего мужа, сказала она. — Для того чтобы ненавидѣть надо имѣть хотя какое-нибудь уваженіе къ человѣку! Я не могу принять отъ васъ никакой услуги; мнѣ было бы легче взять голою рукой пригоршню раскаленныхъ углей!
Джоридъ Сольсъ закусилъ губу и отступилъ назадъ. Онъ удивлялся тому что слова этой женщины могли причинять ему такую боль. Онъ выпрямился и приподнялъ шляпу.
— Благодарю! Это было сказано достаточно ясно, и надо было быть дѣйствительно очень тупымъ чтобы просить этого, сказалъ онъ. — Раскаленные угли псалмопѣвца предназначались для головъ, а не для рукъ врага, м-съ Торпъ, но это пустяки, и я не стану навязывать вамъ этой услуги. Я глубоко сожалѣю что предложилъ вамъ свою помощь и даю вамъ слово что ничто въ мірѣ не заставитъ меня повторить эту дерзость. Повидимому вы считаете что мои клятвы не заслуживаютъ довѣрія, но этой вы можете повѣрить.
И м-съ Торпъ повѣрила ей.
Она сама удивилась своему гнѣву; она не узнавала себя въ тѣ дни. Ея негодованіе не успѣло еще остыть, когда она вошла въ свою крошечную комнату, но къ нему успѣло уже примѣшаться чувство тревоги. Она боялась какъ бы ея ссора съ м-ромъ Сольсомъ не ухудшила положенія Варнавы. Но вѣдь не могла же она въ самомъ дѣлѣ принять его помощь!
Къ счастію у нея были полны руки дѣла, и времени для размышленій оставалось немного. Ее осѣнило внезапное вдохновеніе приняться за одну работу въ которой она когда-то была очень искусна, и ея старанія увѣнчались неожиданнымъ успѣхомъ.
Молодою дѣвушкой она прекрасно дѣлала и раскрашивала восковые цвѣты и плоды, и видъ ея прежнихъ инструментовъ какимъ то образомъ очутившихся у Лоры подалъ ей мысль добывать этимъ способомъ деньги.
Сумма оставленная ей отцомъ покрыла бы всѣ ея расходы, но она берегла всякую копѣйку чтобы имѣть возможность взять хорошаго защитника Варнавѣ.
Она работала усердно, почти безъ отдыха и ходила почти только въ одну тюрьму. Ея комната находилась на самомъ чердакѣ большаго узкаго дома стоявшаго рядомъ съ Ньюгэтской тюрьмой. Томъ оставилъ ее тамъ съ большимъ страхомъ и сомнѣніемъ, но въ ней не замѣтилъ и тѣни колебанія или унынія. Изрѣдка она писала и ему и свекру, и ея письма были всегда бодры и веселы. «Я отлично справляюсь со всѣмъ и многому успѣла научиться», писала она.
Послѣдняя фраза была совершенно справедлива. Мегъ многому научилась въ эти долгіе три мѣсяца.
Она сдѣлалась очень знакомою фигурой въ «тюремной толпѣ». Многіе завсегдатаи наружнаго двора знали ее и даже ея исторію (хотя она понять не могла, какимъ образомъ она дошла до нихъ) и часто разсматривали «барыню» съ удивленнымъ, но скорѣе добродушнымъ любопытствомъ.
Сначала грубая толпа пугала ее и въ продолженіе нѣсколькихъ недѣль она не разговарила ни съ кѣмъ по дорогѣ въ тюрьму, или оттуда, но мало-по-малу она стала чувствовать какое-то расположеніе къ женщинамъ такъ же какъ и она тревожно ждавшимъ свиданія съ близкими.
Въ первый разъ когда Варнава не пришелъ къ рѣшеткѣ, Мегъ, какъ мы видѣли, сдѣлала безплодную попытку добиться у высшаго начальства разрѣшенія посѣщать тюрьму, но второе его отсутствіе вызвало въ ней тревогу. Она въ отчаяніи уже отходила отъ рѣшетки когда почувствовала у себя въ рукѣ клочекъ бумаги сунутый ей ея сосѣдкой которая замѣтила ей при этомъ: «ужь какая же вы непроворная, барыня! Еслибы не мы съ Биллемъ, вамъ никогда не добыть бы этой записки».
Бумажка была навернута на кость и ловко просунута сквозь рѣшетку. Почеркъ былъ Варнавинъ, но до того нетвердъ что Мегъ едва могла разобрать его.
"Тебѣ нечего тревожиться, голубка. Я немножко подрался, но теперь все въ порядкѣ. Только мое лицо такъ красиво что я не хочу пугать тебя его видомъ; поэтому я не пришелъ, не приходи и ты недѣльку, другую.
Записка обрадовала Мегъ которая боялась что онъ сильно боленъ. Какъ похоже на него было бояться «испугать» ее своимъ лицомъ!
Она горячо поблагодарила дѣвушку которая вслѣдъ за этимъ призналась «барынѣ» что она въ большомъ затрудненіи. Это была та самая молоденькая «жена» которая обратила на себя вниманіе Мегъ въ первое ея посѣщеніе.
Теперь она плакала, потому что ничего не принесла своему Биллю. До этого дня она никогда не приходила безъ гостинца и, дѣйствительно, Билль жилъ гораздо лучше и роскошнѣе чѣмъ его маленькая вѣрная подружка. «Салли» снабжала его пивомъ, табакомъ и даже мясомъ (хотя сама постоянно голодала), и онъ отбывалъ свой арестъ очень удобно.
Мегъ предложила половину денегъ находившихся въ ея тощемъ кошелкѣ на покупку угощенія для Билля и этимъ способомъ пріобрѣла себѣ друзей. Она получила огромный запасъ свѣдѣній и предложеніе передать Варнавѣ записку, но въ то же время услыхала и подробности о дракѣ въ тюрьмѣ отъ которыхъ у нея сердце перевернулось.
— Но Билль говоритъ что теперь его никто не тронетъ, объявила Салли; — онъ говоритъ что и самъ не тронетъ ни за какія деньги, будь тотъ хоть связанъ по рукамъ и по ногамъ; онъ говоритъ что ему стало страшно, когда проповѣдникъ опять выступилъ противъ нихъ послѣ того какъ они избили его какъ котенка. Это было такъ чудно, точно за нимъ стоялъ еще кто-то! Его голосъ былъ чуть-чуть громче шепота, потому что онъ былъ еще очень слабъ, но они всѣ затаили дыханіе чтобы слышать его. Чудно, не правда ли?
Мегъ тоже дрожала.
— Чей голосъ? проповѣдника? Но вѣдь онъ такъ силенъ! сказала она. — Что они сдѣлали съ нимъ?
— Они повалили его на землю и стали топтать его ногами, сказала дѣвушка. — Онъ, видите ли, раздразнилъ ихъ, а ихъ на дворѣ много, и они ужь такъ устроены, снисходительно поясняла Салли: — если они чувствуютъ что повалили человѣка, они не могутъ не топтать его, понимаете! не могутъ! Ну и переломали ему ребра. Господи! да не смотрите такъ! Онъ уже опять на ногахъ и еще взялъ верхъ надо всѣми ими! Я научу васъ какъ устроить ему жизнь получше.
Но увы! Маргаритинъ проповѣдникъ не хотѣлъ сверхштатныхъ удобствъ и строго запретилъ передавать себѣ ѣду. Съ него довольно было и тюремной пищи, говорилъ онъ, и велѣлъ сказать женѣ чтобъ она берегла деньги для себя.
Можетъ быть, его воздержаніе увеличило суевѣрный страхъ въ которомъ находился передъ нимъ весь Ньюгэтъ, потому что добровольная бѣдность всегда была великою силой и пользовалась особеннымъ уваженіемъ среди сластолюбцевъ.
Затѣмъ насталъ день когда Мегъ застала жену Билля въ настоящемъ бѣшенствѣ: она кричала и топала въ дикомъ изступленіи и была похожа на разъяреннаго звѣря.
Билля заковали въ кандалы за шутливый ударъ нанесенный товарищу горячею кочергой, и Салли укусила привратника за то что тотъ не пустилъ ее.
— Она не знаетъ что дѣлаетъ, она обезумѣла отъ горя и гнѣва, съ состраданіемъ сказала Мегъ. Она обняла Салли, увела ее прочь, привела къ себѣ домой, напоила ее чаемъ съ лепешками и утѣшила ее съ необыкновеннымъ успѣхомъ, потому что какъ только бѣшеный припадокъ горя прошелъ, настроеніе Салли перешло въ другую крайность съ тою удивительною быстротой на которую способно только простонародіе.
Мегъ не даромъ столько мѣсяцевъ пробыла спутницей проповѣдника и приглядѣлась ко всевозможнымъ классамъ людей; она знала съ кѣмъ ей придется имѣть дѣло и не надѣялась на успѣхъ, но ради того кто никогда и никому не отказывалъ въ помощи она сдѣлала для дѣвушки все что могла.
Послѣ этого вышло какъ-то такъ что она съ каждою недѣлей все ближе и ближе знакомилась съ женщинами посѣщавшими Ньюгэтъ.
Въ ея комнатѣ было нечего украсть, а сама она мало что могла дать; но Салли любила забѣгать къ ней по вечерамъ и долго сидѣла глядя на ея работу и слушая ея пѣніе, потому что Мегъ охотнѣе пѣла чѣмъ говорила.
— Позвольте мнѣ посидѣть у васъ, потому что я не хочу заводить никакой компаніи, пока Билль въ тюрьмѣ, сказала она однажды. — Я ужь не вовсе безсовѣстная!
Такъ она часто сидѣла у Мегъ, да и не она одна.
Иногда маленькая комната бывала биткомъ набита. «Зато ихъ меньше на улицѣ», мысленно говорила Мегъ.
Она часто дивилась великодушію своихъ посѣтительницъ. Онѣ всегда были готовы отдать свои послѣдніе гроши «ребятамъ въ тюрьмѣ». Она жалѣла ихъ жалостію отъ которой у нея болѣло сердце.
Она рѣдко учила ихъ и несмотря на то для многихъ мысль о ней была чѣмъ-то святымъ, какимъ-то сдерживающимъ началомъ, и ни одна изъ нихъ не позволяла себѣ драться или браниться площадными словами въ ея присутствіи.
Она старалась держать свою комнату въ чистотѣ, но ѣду обыкновенно покупала уже готовою; это было, конечно, дороже, но зато сберегало ей много силъ и времени. Еслибы Варнава позволилъ, она жила бы чаемъ и булками, а ему покупала бы мясо, но на счетъ этого онъ былъ непреклоненъ.
Такъ шли недѣли; дни становились короче и холоднѣе. Мегъ твердо рѣшила быть бодрой и веселой и не позволяла себѣ поддаваться ни холоду, ни унынію. Она сидѣла на кровати поджавъ подъ себя ноги чтобъ онѣ не зябли и отогрѣвала руки на свѣчкѣ, но ей хотѣлось чтобы Варнава зналъ какъ хорошо ей живется. Сохранять бодрость духа только для себя совсѣмъ не интересно, и Мегъ упросила его повидаться съ нею въ слѣдующій пріемный дань. Несмотря на всѣ предупрежденія Варнавы она пришла, въ ужасъ при видѣ его.
— Родная моя, я не хотѣлъ показываться тебѣ на этой недѣлѣ, но ты такъ просила что я не могъ отказать, сказалъ онъ. — Я знаю что лицо въ заплатахъ изъ пластыря очень некрасиво, но вѣдь это не опасно! Полно, дѣвочка моя, д-ръ Мерриль говорилъ мнѣ что мною можно дѣтей пугать, но я сказалъ что моя жена не ребенокъ и не побоится вида пустыхъ синяковъ.
— Я не оттого, отвѣчала Мегъ стараясь улыбнуться, — мнѣ рѣшительно все равно какое у тебя лицо, но… О! Варнава какъ тебѣ-то должно быть было больно!
Ее поразили его явная слабость, отсутствіе силы даже въ звукѣ голоса и видъ его дрожащей руки.
— Я надѣюсь что они будутъ наказаны за это! вскричала Мегъ.
— Полно, замолчи! Ты не знаешь, сказалъ проповѣдникъ. — Только бы мнѣ получше воспользоваться этимъ случаемъ! Да будетъ же, голубка, есть о чемъ горевать! Я былъ самъ не прочь подраться и вѣроятно тоже поколотилъ не мало народа; да пока я дрался я ничего и не чувствовалъ; мнѣ было немножко больно только когда я пришелъ въ себя. Ну, довольно: поговорили объ этомъ и будетъ. Разкажи мнѣ лучше о себѣ.
И Мегъ сдѣлавъ надъ собой усиліе послушалась его. Это было недолгое свиданіе, потому что онъ въ самомъ дѣлѣ едва стоялъ; и ей было трудно говорить о себѣ когда ей такъ хотѣлось знать о немъ. Но Варнава вовсе не былъ намѣренъ слишкомъ подробно знакомить жену съ Ньюгэтскою жизнію. Зачѣмъ навѣвать ей страшные сны?
Мегъ разказала ему о своей встрѣчѣ съ Джорджемъ Сольсомъ, объ удивительной выгодѣ дѣланія восковыхъ плодовъ и о Салли.
— Но еслибы ты былъ тамъ, ты сумѣлъ бы лучше говорить съ ними, закончила она. — Я постоянно нуждаюсь въ твоихъ совѣтахъ.
— Бѣдная дѣвочка! у тебя и Тома-то нѣтъ, сказалъ Варнава, — ни моего отца съ которымъ ты, кажется, всегда ладила лучше всѣхъ; но по-моему ты все-таки молодецъ, Маргарита.
И Мегъ пошла доканчивать свои цвѣты, потомъ понесла ихъ въ магазинъ, потомъ вернулась домой съ деньгами, вечеромъ пѣла со своимъ страннымъ «классомъ», а оставшись одна сѣла писать роднымъ мужа, и все время горло ея сжималось отъ слезъ при воспоминаніи о «пустыхъ синякахъ» на лицѣ Варнавы.
Она начала было разказывать Тому какой больной видъ у его брата, но разорвала письмо и написала новое.
— Онъ не можетъ ничего сдѣлать и съ моей стороны безжалостно заставлять его тревожиться, разсудила она. — Ахъ, еслибы Варнава былъ здѣсь!
Ей и раньше не хватало его постоянной заботы и защиты, но сегодня она не могла сидѣть на мѣстѣ, безпрестанно вскакивала и ходила взадъ и впередъ по комнатѣ неотвязно преслѣдуемая страшною картиной драки, когда люди которыхъ Варнава «раздразнилъ» повалили его и стали бить каблуками.
Варнава взялъ съ нея слово что она не будетъ «очень» думать объ этомъ, и она старалась отогнать эту мысль.
— Забудь объ этомъ! Мнѣ жаль что тебѣ сказали, говорилъ ей мужъ. — Я не хочу чтобы тебѣ было больно думать обо мнѣ, голубка моя. Ты будешь рада, когда меня выпустятъ и я опять смогу работать для тебя?
Будетъ ли она рада? И вдругъ Мегъ упала на колѣна отъ нахлынувшаго на нее новаго чувства тоски по немъ охватившей ее съ нестерпимою силою.
— Варнава, мнѣ надо тебя… наконецъ!.. мнѣ надо! громко вскричала она. — Не работы твоей, а тебя самого! О, какъ больно такъ хотѣть чего-нибудь! Я хочу чувствовать на своихъ плечахъ твои руки, хочу совсѣмъ близко слышать твой голосъ!
Она встала испуганная силой овладѣвшаго ею чувства и быстро въ темнотѣ легла въ постель.
Она пришла, наконецъ, та любовь которая такъ долго заставляла себя ждать! Но пришла не въ видѣ нѣжнаго амура увѣнчаннаго весенними цвѣтами, а скорѣе въ видѣ вооруженнаго воина взявшаго приступомъ непокорное сердце. Неужели же природа никогда не прощающая и не забывающая оскорбленій мстила этимъ способомъ за то какъ мало Мегъ съ проповѣдникомъ приняли въ расчетъ «земныя привязанности», связывая свои двѣ судьбы? «Какая мучительная боль!» снова вскричала Маргарита. Однако Варнава зналъ ее уже цѣлыхъ два года!
Неужели же теперь поздно? Нѣтъ, Богъ не можетъ быть такъ жестокъ! Варнава назвалъ бы это богохульствомъ; онъ никогда не говоритъ «Богъ жестокъ», что бы ни случилось. Что бы ни случилось? Да чему же случиться? Отчего ей такъ страшно сегодня ночью? Его, конечно, выпустятъ и ничего не случится. Она сейчасъ заснетъ и забудетъ.
Черезъ нѣсколько времени она дѣйствительно заснула и видѣла во снѣ сголбъ къ которому былъ привязанъ Варнава, какъ «христіанскій мученикъ» въ книжкѣ дяди Росельторпа которую она смотрѣла ребенкомъ. Противъ него стоялъ Джорджъ Сольсъ и одною рукой сыпалъ на голову проповѣдника горячіе угли, а другою отталкивалъ ее и говорилъ: «вы, повидимому, не вѣрите моимъ клятвамъ, м-съ Торпъ, но этому надѣюсь повѣрите».
Мегъ проснулась въ холодномъ поту (во снѣ какъ-то совершенно утрачивается чувство юмора). Она проспала всего пять минутъ показавшіяся ей часами и теперь боялась закрыть глаза чтобы не увидать того же кошмара. Она зажгла свѣчу и сидя въ постели принялась лѣпить свои фрукты до тѣхъ поръ, пока дневной свѣтъ который къ счастію ничего не стоитъ не проникъ въ ея комнату.
Тогда она открыла окно и выглянула на улицу. Внизу уже началось движеніе, и сквозь лондонскій туманъ ей неясно виднѣлись очертанія тюрьмы. Воздухъ былъ рѣзокъ и холоденъ, но ночные страхи отлетѣли отъ нея вмѣстѣ съ темнотою. Мегъ почувствовала что съ наступленіемъ этой зари она вступаетъ въ новое царство.
ГЛАВА XXVI.
правитьВъ продолженіе всей свой жизни Варнава Торпъ пользовался крѣпкимъ здоровьемъ выдерживавшимъ требованія его духа. Въ этомъ отношеніи онъ былъ замѣчательно счастливъ, но въ концѣ концовъ тѣло его все-таки состояло изъ плоти и крови, а плоть и кровь когда-нибудь изнемогаютъ.
Съ большимъ горемъ замѣтилъ онъ что не можетъ больше облегчать страданія какъ бывало дѣлалъ это прежде. Эта странная сила, повидимому, почти совсѣмъ оставила его.
— Можетъ быть это потому что я недостоинъ, печально сказалъ онъ. — Человѣкъ ненавидящій брата котораго онъ видѣлъ недостоинъ силы низводить исцѣленіе отъ Бога Котораго онъ не видалъ.
Докторъ наблюдавшій какъ Варнава перевязывалъ рану нанесенную кочергой Билля нетерпѣливо засмѣялся.
— Ну, это, знаешь ли, вздоръ, замѣтилъ онъ. Однако онъ больше не говорилъ: «это ханжество».
Обращеніе проповѣдника съ больными было мягче чѣмъ несомнѣнно грубое обращеніе доктора. Глазъ арестанта былъ сильно поврежденъ, и малѣйшее прикосновеніе причиняло нестерпимую боль; онъ со стономъ перевернулся лицомъ внизъ, когда Варнава кончилъ перевязку.
— Я прежде могъ больше облегчать боль, сказалъ Варнава. — Я часто видалъ какъ больной среди самыхъ сильныхъ страданій засыпалъ, когда я клалъ на него руку. Теперь я этого не могу.
— Разумѣется, не можешь, отвѣчалъ докторъ. — У тебя была извѣстнаго рода месмерическая способность которую ты считалъ сверхъестественной; но теперь твоя собственная нервная энергія въ значительной мѣрѣ выбита изъ тебя; ты боленъ и слабъ и не можешь больше продѣлывать этихъ штукъ которыя, позволь тебѣ замѣтить, лучше бы тебѣ и вовсе бросить. Эта потеря не имѣетъ ничего общаго съ твоею нравственностію, а зависитъ отъ твоего тѣла. Еслибы ты былъ величайшимъ мошенникомъ на землѣ, но въ то же время здоровымъ человѣкомъ, то эта способность осталась бы при тебѣ несмотря на всѣ твои беззаконія. Нечего было и молиться о ней, или лучше сказать, можно было молиться одинаково и Богу и дьяволу, хотя, конечно, люди предпочитаютъ обращаться къ первому: этотъ миѳъ пріятнѣе.
Варнава нахмурился глядя прямо передъ собою изъ-подъ своихъ свѣтлыхъ бровей.
Скептицизмъ былъ для него вещью невозможной; замѣчанія доктора не могли затронуть его простой вѣры; онъ радовался своей «цѣлительной» способности, но еслибы ему тысячу разъ доказали какъ дважды два что его вѣра въ нее была ошибочна, то практически онъ все-таки не сошелъ бы со своей точки зрѣнія.
— Мнѣ кажется что тотъ же самый Богъ Который дѣлаетъ души, дѣлаетъ и тѣла къ нимъ, заговорилъ онъ. — Я не понимаю, сэръ, не все ли равно черезъ что проходитъ эта сила. Вѣдь она все-таки только проходитъ черезъ меня. Я думалъ что она идетъ прямо отъ моей души въ душу больнаго, но вы человѣкъ ученый и, можетъ быть, знаете лучше меня; можетъ быть, она, какъ вы говорите, шла отъ моего тѣла, но не все ли это равно, только бы она шла? Что она была не отъ дьявола, это я знаю потому что она дѣлала добро и цѣлила, а я никогда не слыхалъ чтобы дьяволъ исцѣлялъ; напротивъ, онъ разрушаетъ и душу и тѣло. Я никогда не молился ему, закончилъ онъ, принимая слова доктора въ буквальномъ смыслѣ, — но вы напрасно говорите что это было бы все равно.
— Что же, твой сверхъестественный источникъ изсякъ бы тогда? спросилъ д-ръ Мерриль. Отвѣтъ проповѣдника удивилъ его.
— Нѣтъ; я не могу сказать это навѣрно, отвѣчалъ Варнава послѣ минутнаго размышленія. — Господь не пресѣкаетъ нашего дыханія когда мы пользуемся имъ чтобы отрицать и хулить Его. Еслибы Онъ дѣлалъ это, то я умеръ бы еще въ юности, да и васъ не было бы теперь на свѣтѣ. Можетъ быть сила и осталась бы при мнѣ какъ и дыханіе (хотя я не увѣренъ въ этомъ) но это было бы не все равно. Вы никогда не видали людей которые употребляютъ Божіи дары на службу дьяволу? Я видалъ. Да и вы тоже! и вы прекрасно знаете что лучше человѣку умереть чѣмъ дѣлать это. Что же касается сверхъестественнаго, то я даже не понимаю что подъ этимъ подразумѣваютъ люди. Если это значитъ «сверху», то все на свѣтѣ сверхъестественно, потому что все идетъ сверху, кромѣ того что идетъ снизу, заключилъ проповѣдникъ все еще съ нахмуренными бровями. — Можетъ быть, вы объясните мнѣ это, сэръ?
Докторъ отрицательно покачалъ головою.
— Нѣтъ, сказалъ онъ, — ты правъ. Ни въ твоей, ни въ моей вѣрѣ нѣтъ ничего сверхъестественнаго, потому что ты все признаешь сверхъестественнымъ, а я ничего; поэтому мы предоставимъ это названіе большинству обыкновенно являющемуся ни мясомъ, ни рыбой. Какъ бы то ни было, а у тебя необыкновенная ловкость и гибкость въ пальцахъ, и весело смотрѣть какъ ты скоро перевязываешь. Не всякій докторъ позволилъ бы тебѣ упражняться въ этомъ, продолжалъ м-ръ Меррилъ гордясь своею щедростью, — но я люблю видѣть выдающіеся таланты даже въ шарлатанахъ и любителяхъ. Жаль что твоему мѣшаетъ суевѣріе! Ну вотъ, смотри сюда: зрѣніе Хромаго Джака пропало, и никакая молитва не вернетъ его въ этотъ глазъ, что я тебѣ сейчасъ и докажу.
Несчастный Джакъ разразился проклятіями когда докторъ опять повернулъ его лицо къ свѣту.
— Оставьте его въ покоѣ, сэръ, быстро сказалъ проповѣдникъ. — Зачѣмъ его трогать? Я нисколько не сомнѣваюсь въ томъ что вы знаете больше моего; но если вы припишите свое умѣнье тому же источнику, то можетъ быть вы будете понѣжнѣе примѣнять его къ дѣлу; вы говорите что это приведетъ къ одному и тому же, но вѣроятно паціенты ваши почувствуютъ разницу.
Докторъ пожалъ плечами; еслибы кто-нибудь другой кромѣ Варнавы Торпа упрекнулъ его въ недостаткѣ чувства и въ причиненіи страданій безъ необходимости, онъ безпощадно высмѣялъ бы его; но зная но опыту равнодушіе проповѣдника къ личнымъ оскорбленіямъ и физической боли, онъ не могъ обвинить его въ излишней и изнѣженной мягкости.
Онъ не былъ жестокъ отъ природы; но для того чтобы работая между грубыми развращеными людьми самому не придти въ отчаніе или не ожесточиться, человѣкъ долженъ имѣть поддержку въ необыкновенно высокой цѣли.
Въ тюрьмѣ ходилъ разказъ о томъ что онъ какъ-то вымолилъ себѣ приговореннаго къ казни преступника съ цѣлію испытать надъ нимъ новую операцію. Онъ не былъ филантропомъ, но онъ любилъ свою науку и произвелъ не мало опытовъ. Въ Ньюгэтѣ всѣ до послѣдняго негодяя боялись этого маленькаго рыженькаго человѣчка.
Хромой Джакъ былъ искренно благодаренъ Варнавѣ.
— Это такой же случай, какъ знаешь «когда чертъ былъ боленъ», сказалъ д-ръ Мерриль. — Онъ будетъ слушать тебя, Торпъ, только до тѣхъ поръ пока ему нужна твоя перевязка, а когда встанетъ, то начнетъ тебя же передразнивать, и голосъ твой, и выговоръ, и манеры, все!
— Но это все-таки не заставитъ меня молчать, улыбаясь сказалъ Варнава
И вышло такъ что докторъ ошибся. Хромой Джакъ не сталъ представлять проповѣдника даже тогда когда ему стало лучше.
— Это вовсе не потому что я не могу! съ сожалѣніемъ говорилъ онъ Варнавѣ. — Я сейчасъ могу представить тебя такъ что ты самъ не отличишь который я, а который ты; перенять тебя очень легко, и я заставилъ бы всѣхъ ребятъ до послѣдняго слушать меня, но я не хочу.
— Это было бы подлою шуткой, сказалъ Варнава, — и угожденіемъ сатанѣ. Онъ плохой плательщикъ.
Джакъ подмигнулъ своимъ единственнымъ уцѣлѣвшимъ глазомъ.
— Чепуха! я не дѣлаю этого совсѣмъ не потому, сказалъ онъ. — Твой Господинъ тоже посадилъ тебя въ тюрьму, не такъ ли? и тебѣ ни на грошъ не легче оттого что ты служишь Ему? Нѣтъ, это совсѣмъ не изъ-за того, и не изъ-за того вздора который ты болтаешь. Я слыхалъ все это уже много разъ. Но у тебя былъ рѣдкій случай отплатить мнѣ за ту потасовку которую я тогда началъ на дворѣ, и ты не воспользовался имъ, а совсѣмъ напротивъ! Вотъ что сидитъ у меня въ горлѣ, потому что я по правдѣ сказать порядкомъ струхнулъ, когда докторъ, чтобы чертъ его побралъ, велѣлъ позвать тебя.
— Господь съ тобой! да что же ты думалъ что я сдѣлаю? вскричалъ Варнава. — Тебѣ нечего благодарить меня за то что я не оказался дьяволомъ.
Даже въ дни своихъ худшихъ заблужденій онъ никогда не могъ бы хладнокровно мстить беззащитному и страдающему созданію. Эта мысль казалась ему до того отталкивающей что при одномъ намекѣ на нее онъ почувствовалъ отвращеніе даже къ благодарности предполагавшей возможность такого мщенія.
Хромой Джакъ хрипло засмѣялся и сказалъ что онъ бы зналъ что сдѣлать съ товарищемъ переломавшимъ ему ребра, еслибы этотъ товарищъ очутился въ его власти. Но повидимому съ этой минуты онъ сталъ смотрѣть на проповѣдника какъ на существо особой породы и сталъ питать къ нему безусловное довѣріе не лишенное трогательности.
Съ приближеніемъ времени засѣданій суда на него стали нападать приступы то дикаго веселія, то глубокаго унынія; первое было обычнымъ его состояніемъ, второе случайнымъ.
Онъ былъ суевѣренъ и почему-то глубоко вѣрилъ въ свое «счастіе» которое, однако, за послѣднее время измѣнило ему; когда на него находилъ періодъ унынія, онъ становился опаснымъ себѣ и другимъ. Физическая боль въ значительной мѣрѣ способствовала его отчаянію; онъ все еще страдалъ отъ потери глаза. Варнава чувствовалъ вдвойнѣ ту отвѣтственность которая заставляла его работать надъ нравственнымъ спасеніемъ всякаго человѣка, вдвойнѣ потому что этотъ веселый бродяга, исполнявшій въ Ньюгэтѣ роль придворнаго шута, по временамъ выказывалъ сильную, почти собачью привязанность къ нему. Но не одинъ Джакъ среди этого жалкаго сброда пробуждалъ въ Варнавѣ его непреодолимую страсть къ "спасанію ".
Вѣдь все-таки весь этотъ безшабашный разгулъ, грубая показная безчувственность, позорное сквернословіе и богохульство вызывались и отчасти извинялись тѣмъ фактомъ что половина этихъ людей чувствовала на себѣ тѣнь висѣлицы; съ такимъ привидѣніемъ въ углу они пили горько и смѣялись громко чтобы не слишкомъ ясно видѣть его. «Ой, нѣтъ! до этого еще дѣло не дошло», сказалъ содрогаясь одинъ изъ нихъ въ отвѣтъ на просьбу проповѣдника перестать и подумать; «мнѣ не пришло время думать».
И все-таки въ общемъ Варнава имѣлъ на нихъ вліяніе. Тюремный священникъ отказался отъ средняго двора, какъ отъ никуда не годнаго матеріала, но зато у тюремнаго священника было много и другихъ интересовъ, нисколько не менѣе важныхъ чѣмъ обращеніе грѣшниковъ. Варнава же былъ человѣкъ одной мысли; даже любимой женщинѣ онъ сознательно и обдуманно посовѣтовалъ бы пожертвовать своею тѣлесною жизнію какъ она пожертвовала своимъ положеніемъ и состояніемъ, еслибы это какимъ-нибудь образомъ могло оказаться необходимымъ для распространенія царства Христова, и это единство цѣли сказывалось какъ сказывается всегда, независимо отъ того высока эта цѣль, или низка. Возможно даже что именно узкость его и усиливала его вліяніе. Люди видящіе разныя стороны даннаго вопроса бываютъ скупы на собственную кровь. Философы съ широкими взглядами имѣютъ свое мѣсто въ свѣтѣ, но они не могутъ спасти тѣхъ кто тонутъ; они могутъ только объяснить почему эти люди тонутъ, что безъ сомнѣнія тоже приноситъ свою долю пользы. Эти ньюгэтскія проповѣди говорились съ жаромъ человѣка убѣжденнаго въ томъ что для многихъ изъ его слушателей скоро наступитъ ночь. Но постоянное напряженіе духа и тѣла сказывалось все сильнѣе: проповѣдникъ былъ уже не тотъ человѣкъ какимъ онъ вошелъ въ Ньюгэтъ и ополчился противъ беззаконій средняго двора; въ эти три мѣсяца онъ совершенно посѣдѣлъ, и его широкія плечи согнулись.
Это обстоятельство приводило д-ра Мерриля въ сильнѣйшее негодованіе. Онъ говорилъ что не можетъ видѣть равнодушно, какъ даромъ тратится и пропадаетъ самый великолѣпный организмъ который ему приходилось встрѣчать, да къ тому же еще невинно, потому что Варнава Торпъ, конечно, не виноватъ. Самъ Варнава не негодовалъ; его природа была не изъ тѣхъ которыя озлобляются въ несчастій. Обыкновенно онъ принималъ вещи просто, не спрашивая почему и зачѣмъ, но присущая ему способность надѣяться на лучшее замѣтно покинула его за послѣднее время.
— Мнѣ прежде всегда казалось что я добьюсь чего хочу, потому что, по моему, въ самомъ хотѣніи очень много двигательной силы, сказалъ онъ какъ-то разъ. — Два мѣсяца тому назадъ я не сомнѣвался въ томъ что буду оправданъ; теперь я не знаю. Въ сущности когда я хорошенько подумаю, то вѣдь того-то, чего я для себя желалъ больше всего на свѣтѣ, я никогда не получалъ, хотя зато получалъ помощь въ работѣ. Инымъ людямъ необходимо солнце, у другихъ природа грубѣе и съ ними, можетъ быть, лучше справляться иначе. Можетъ быть я не смогу доказать своей невинности; можетъ-быть я изъ тѣхъ людей которымъ не годится солнце. Но это будетъ какъ будто жестоко къ моей женѣ, потому что она совсѣмъ другаго сорта чѣмъ я и гораздо нѣжнѣе; и я какъ-то не могу подумать что ей нужно горе! Бѣдная моя дѣвочка, у нея и такъ его было довольно.
Самый тонъ этого замѣчанія показывалъ, насколько въ немъ пропала его природная жизнерадостность, хотя страсть его къ работѣ кстати и некстати стала какъ будто еще сильнѣе.
Онъ сталъ гораздо мягче и самые жалкіе преступники обращались къ нему съ безотчетною надеждой на то что, можетъ быть, небесное милосердіе окажется не менѣе глубокимъ чѣмъ милосердіе этого человѣка несмотря на всю его несговорчивость. Онъ сталъ рѣдко видаться съ Маргаритой, потому что часто не имѣлъ силъ стоять у рѣшетки и къ тому же боялся этими грустными свиданіями доставить ей больше горя чѣмъ радости.
Въ первыхъ числахъ ноября Хромой Джакъ съ тремя сообщниками судился и былъ приговоренъ къ смертной казни. Несмотря на то что тогда висѣлица была болѣе частымъ наказаніемъ чѣмъ теперь, отъ нея легче было отдѣлаться. Изъ десяти приговоренныхъ девять съ успѣхомъ подавали на апеляцію, а десятый подвергался смертной казни для «примѣра» прочимъ, если преступленіе въ которомъ онъ попался возбуждало особенное негодованіе.
Къ несчастію Джака за послѣднее время случаи его преступленія стали особенно часты, и общественное мнѣніе было сильно возбуждено противъ этого класса злодѣевъ.
Вслѣдствіе этого муки неизвѣстности были ужасны, и Варнава въ глубинѣ души надѣялся что Судія болѣе справедливый чѣмъ всѣ земные судьи не вмѣнитъ несчастному созданію въ вину безумныхъ взрывовъ ропота и отчаянія возобновлявшихся въ теченіе этого ужаснаго шестинедѣльнаго ожиданія. Онъ съ трудомъ добился того чтобы Джака выпустили изъ одиночнаго заключенія въ темной камерѣ. Онъ былъ убѣжденъ что темнота лишитъ его и послѣдняго разсудка. Послѣ этого онъ считалъ себя отвѣтственнымъ за всѣ безумства Джака и очень часто ухитрялся сдерживать ихъ. По просьбѣ проповѣдника докторъ призналъ его «субъектомъ негоднымъ» для одиночнаго заключенія въ темнотѣ.
— Хотя знай пожалуйста что онъ одинаково негоденъ и для общенія со своими товарищами «на свѣту», замѣтилъ онъ Варнавѣ. — По правдѣ сказать, его надо бы какъ можно скорѣе спровадить съ этого свѣта. Онъ ошибка природы, а къ ошибкамъ лучше всего относиться безъ пощады, Торпъ!
Староста еще больше не взлюбилъ Варнаву за его второе вмѣшательство, но проповѣднику сначала не приходило въ голову что съ нимъ нарочно обращаются хуже, хотя онъ и замѣчалъ что его порція каши всегда меньше и холоднѣе и что ему никогда не хватаетъ мѣста у огня.
Когда онъ понялъ что эти мелкія отместки повторяются безпрестанно и не прекратятся до тѣхъ поръ, пока онъ не начнетъ выплачивать установленный старостой сборъ, онъ пересталъ обращать на нихъ вниманіе. Семейная черта упрямства была сильна въ Варнавѣ и онъ, конечно, не собирался «сдаваться» только потому, что ему жилось голоднѣе и холоднѣе чѣмъ могло бы житься.
Худшіе дни Ньюгэта, когда тюремщикъ могъ подвергнуть пыткѣ или побоямъ непокорнаго арестанта, къ счастію прошли, а жаловаться властямъ на такія мелкія притѣсненія Варнавѣ мѣшала гордость, но они несомнѣнно отзывались на его подорванномъ здоровьѣ, а этотъ ноябрь какъ нарочно былъ особенно холоденъ.
До сихъ поръ Варнава никогда въ жизни не страдалъ отъ холода, но теперь онъ мучился ужасно и днемъ и ночью. Одѣяла которыми покрывались арестанты никогда не мылись, и онъ предпочелъ холодъ, но сравнительную чистоту ни съ чѣмъ не сравнимой грязи, и очень сердился на себя за свою изнѣженность, за то что зябнулъ «какъ женщина». Можетъ быть при обычномъ состояніи его здоровья этотъ холодъ и не повредилъ бы ему, но, къ несчастію, кости его еще не отдохнули отъ жестокихъ побоевъ, и онъ часто не могъ спать отъ ревматическихъ болей во всемъ тѣлѣ и ходилъ согнувшись какъ шестидесятилѣтній старикъ.
Наконецъ, къ концу мѣсяца дошла очередь и до него.
Дѣло возбуждало всеобщій интересъ: оба дѣйствующія лица его въ свое время надѣлали не мало шума въ Лондонѣ. Зала суда была полна, и густая толпа стояла у входа.
Не одинъ любопытный взоръ былъ устремленъ на жену проповѣдника находившуюся въ числѣ публики и совершенно не сознававшую возбуждаемаго ею вниманія.
Маргарита стояла между Томомъ Торпомъ и д-ромъ Меррилемъ, но всѣ ея мысли и взоры сосредоточивались на Варнавѣ. Море повернутыхъ къ ней лицъ не существовало для нея.
Джорджъ Сольсъ, обводя глазами толпу, замѣтилъ ее и закусилъ губу отъ чувства острой боли и чего-то очень похожаго на зависть. Онъ былъ бы готовъ помѣняться мѣстами съ подсудимымъ еслибы этимъ могъ заставить эту женщину посмотрѣть на себя такъ, какъ она сейчасъ смотрѣла на него. То чего у него не было, чего онъ никогда не могъ получить, яркимъ свѣтомъ сіяло передъ нимъ вдали и казалось ему единственнымъ реальнымъ предметомъ среди цѣлаго міра тѣней. Онъ говорилъ себѣ что это сумашествіе, настоящее сумашествіе, что эта женщина такова же какъ и всѣ другія, что еслибы даже онъ и могъ какими-нибудь чарами привлечь къ себѣ ея сердце и отдать за нее все свое честолюбіе и богатство, то когда-нибудь очнулся бы отъ этого сна и пожалѣлъ о сдѣланномъ обмѣнѣ. Онъ говорилъ себѣ что знаетъ изъ чего состоитъ это чувство, что онъ и раньше «бывалъ влюбленъ». Но дѣло то было въ томъ что онъ не зналъ, а только думалъ что знаетъ.
Между тѣмъ исторія которую въ эту минуту разказывалъ его адвокатъ была не особенно пріятна для слуха м-съ Торпъ. Лицо Джорджа Сольса приняло каменно-непроницаемое выраженіе. Она сказала что презираетъ его? Прекрасно! Пусть же ей достанется пріятное сознаніе справедливости ея оцѣнки, а ему удовольствіе видѣть Варнаву повѣшеннымъ.
Адвокатъ остановился на враждѣ существовавшей между его кліентомъ и подсудимымъ, враждѣ, которая, по его словамъ, у подсудимаго отличалась страстностью и необузданностью и граничила почти съ мономаніей. Онъ былъ готовъ представить двухъ свидѣтелей которые могли подтвердить что Варнава Торпъ покушался на жизнь м-ра Сольса еще пятнадцать лѣтъ тому назадъ, и затѣмъ описалъ сцену на кладбищѣ, гдѣ даже священное присутствіе смерти не могло сдержать бѣшеной страсти подсудимаго. Его не остановила тогда ни безполезность такого дикаго проявленія мести, ни неприличіе ссоры надъ свѣже вырытою могилой; очевидно то же бѣшеное побужденіе овладѣло имъ и позже, когда вблизи не нашлось дружеской руки чтобъ остановить его. Онъ описалъ какъ оба противника снова встрѣтились въ полѣ, гдѣ проповѣдникъ назвалъ м-ра Сольса человѣкомъ недостойнымъ сидѣть за однимъ столомъ съ м-съ Торпъ, на что м-ръ Сольсъ отвѣтилъ ему совѣтомъ отложить его «обращеніе» до другаго раза, когда м-съ Торпъ не будетъ присутствовать при ихъ разговорѣ. Одинъ изъ работниковъ случайно слышавшій этотъ разговоръ можетъ подтвердить справедливость его словъ.
Затѣмъ онъ разказалъ какъ м-ръ Сольсъ пошелъ пѣшкомъ въ N. по тропинкѣ черезъ болота. Эта тропинка вела только къ Кольдервельской фермѣ. Противникъ м-ра Сольса послѣдовалъ за нимъ. М-ръ Сольсъ открыто признавался что на этотъ разъ сдѣлалъ все что могъ чтобы вызвать ссору. Онъ потребовалъ объясненія словъ сказанныхъ проповѣдникомъ въ полѣ и попрекнулъ его тѣмъ что онъ проповѣдуетъ только «подъ защитой юбокъ». Почти непосредственно вслѣдъ за этою сценой произошло трагическое и почти роковое преступленіе въ которомъ теперь обвиняется Варнава Торпъ. Проповѣдникъ и м-ръ Сольсъ разстались въ гнѣвѣ, и м-ръ Сольсъ, отойдя на короткое разстояніе, упалъ сраженный ударомъ по затылку. М-ръ Сольсъ не видалъ преступника, но факты дѣла говорятъ сами за себя. Убійства очень рѣдки въ тѣхъ мѣстахъ. М-ръ Сольсъ былъ совсѣмъ чужой, посторонній человѣкъ въ графствѣ. Онъ не зналъ никого (кромѣ проповѣдника) кто питалъ бы, или могъ питать къ нему ненріязненное чувство. Тотъ, кто нанесъ ударъ, нанесъ его съ твердою рѣшимостію убитъ м-ра Сольса, и только благодаря счастливому стеченію обстоятельствъ не успѣлъ въ своемъ намѣреніи. Свидѣтелями этого явятся Томъ Торпъ нашедшій м-ра Сольса въ безсознательномъ и близкомъ къ смерти состояніи и докторъ подъ наблюденіемъ котораго потомъ находился больной.
Подсудимый выслушалъ эту рѣчь съ удивительнымъ самообладаніемъ. Только разъ, когда адвокатъ началъ описывать встрѣчу въ болотахъ, брови его сжались подъ вліяніемъ минутной тревоги. Нѣсколько секундъ спустя онъ поднялъ голову и прямо взглянулъ въ лицо Джорджа Сольса. Онъ былъ радъ что у Джорджа хватило деликатности не вмѣшивать въ дѣло имени Маргариты. Глаза его встрѣтились съ глазами его обвинителя и, странное дѣло, на одну минуту, среди борьбы которая должна была кончиться смертію одного изъ нихъ, эти два человѣка сошлись во мнѣніяхъ.
Когда начались показанія свидѣтелей, интересъ подсудимаго повидимому ослабъ. Онъ успокоительно кивнулъ бѣдному Джайльсу который былъ въ отчаяніи отъ необходимости давать показаніе противъ Варнавы, но въ общемъ онъ обращалъ мало вниманія на то что происходило вокругъ. Равнодушіе его отчасти объяснялось его физическимъ изнеможеніемъ, отчасти тѣмъ что онъ рѣшилъ предоставить дѣло его теченію. Онъ безусловно запретилъ Маргаритѣ брать для него защитника, но въ то же время нисколько не боялся исхода дѣла. Его защита находилась «въ рукахъ Божіихъ», а ему оставалось «сидѣть спокойно» и дожидаться. Мегъ напрасно пыталась поколебать это рѣшеніе. Варнава былъ предубѣжденъ противъ адвокатовъ, и съ предубѣжденіями его бороться было не легко, но у него была также и другая болѣе разумная причина отказываться отъ ихъ помощи. Онъ ненавидѣлъ полумѣры и чувствовалъ что не къ чему разказывать половину исторіи, когда чувство чести не даетъ ему права разказать всю. За неимѣніемъ защитника онъ сдѣлалъ самъ одно рѣзкое и короткое замѣчаніе.
— Еслибы я хотѣлъ убить м-ра Сольса, то мнѣ не зачѣмъ было бы подкрадываться для этого сзади, сказалъ онъ. — Я могъ сдѣлать это лицомъ къ лицу, потому что въ то время я былъ сильнѣе его, и если вы спросите его, онъ вамъ подтвердитъ это. Я вообще не боюсь честнаго боя.
При послѣднихъ словахъ по залѣ пробѣжалъ сдержанный шопотъ. Исторія средняго двора какимъ-то образомъ проникла въ публику. Никто не сомнѣвался въ правдивости этого заявленія. Голосъ подсудимаго былъ тихъ и рѣчь коротка, но его посѣдѣвшіе волосы и сгорбленная спина говорили за него. Маргарита повернулась къ рыжему доктору съ гордою улыбкой на блѣдныхъ губахъ.
— Они должны повѣрить ему, сказала она, и докторъ угрюмо засмѣялся.
— Да, онъ могъ бы вызвать свидѣтелемъ весь Ньюгэтъ, сказалъ онъ.
Но въ свидѣтельствѣ ньюгэтскихъ обывателей не оказалось надобности; и безъ нихъ въ залѣ было множество честныхъ людей готовыхъ засвидѣтельствовать безупречную репутацію проповѣдника. Варнава вызвалъ только трехъ, но отличительною чертой этого процеса была толпа незваныхъ и непрошеныхъ свидѣтелей шумѣвшая на дворѣ, бранившаяся съ полиціей и требовавшая пропуска для того «чтобы замолвить слово» за проповѣдника. «Я знаю что онъ никогда не убивалъ и не хотѣлъ убить никого, потому что онъ вылечилъ моего ребенка, когда тотъ задыхался отъ крупа», говорила какая-то оборванная, усталая женщина которая никакъ не могла понять что жизнь ея ребенка не имѣетъ никакого отношенія къ данному дѣлу.
— Вы не того забрали, и мнѣ надо сказать судьѣ словечко о проповѣдникѣ. Онъ вылечилъ меня отъ черной горячки и… Какъ? вы не хотите пустить меня? Стало-быть вашъ судья нечестный человѣкъ! кричалъ толстый крестьянинъ убѣжденный въ томъ что его недопущеніе въ число свидѣтелей есть величайшее беззаконіе со стороны суда. Люди буквально дрались чтобы пробиться на безъ того уже наполненный народомъ дворъ. Свидѣтельства о честности и безупречной жизни проповѣдника летѣли съ востока, запада, сѣвера и юга въ ошеломляющемъ количествѣ.
Покидая душную залу суда въ первый день засѣданія Маргарита остановилась чтобы поздороваться со многими друзьями проповѣдника.
— Когда мой мужъ будетъ свободенъ, онъ самъ поблагодаритъ васъ, говорила она. И толпа разступалась и пропускала ее съ шопотомъ сочувствія и участія. Томъ Торпъ по прежнему шелъ съ одной стороны ея, а тюремный врачъ съ другой.
— Вамъ лучше поскорѣе выбраться отсюда, сказалъ ей Томъ, но Мегъ обыкновенно боявшаяся незнакомаго народа теперь не спѣшила уходить. Привѣтственные крики Варнавѣ и свистки м-ру Сольсу разогрѣли ея кровь. Ея тревожное сердце не такъ болѣло среди этихъ возбужденныхъ приверженцевъ. Она мужественно улыбалась каждый разъ, когда Варнава глядѣлъ на нее, но видъ его пробудилъ въ ней такое страстное негодованіе съ которымъ она боялась остаться наединѣ. Ей хотѣлось стоять въ этой толпѣ до слѣдующаго дня засѣданія. Томъ былъ тоже возбужденъ; его глубокіе глаза горѣли, и онъ почти грубо торопилъ ее.
— Вотъ что! сказалъ онъ. — Мнѣ кажется что кое-кто изъ ребятъ пріѣхавшихъ со мною хотятъ устроить «теплую встрѣчу» м-ру Сольсу при выходѣ его изъ суда, и мнѣ хотѣлось бы видѣть ее. Выбирайтесь изъ этой давки, и я тогда вернусь назадъ. Богъ ты мой! нѣтъ! я былъ слишкомъ добръ къ этому господину, но теперь, когда я увидалъ лицо моего мальчика… Голосъ его оборвался.
Мегъ взглянула сначала на него, потомъ на кучку крестьянъ Л--скаго графства стоявшихъ у дверей и собиравшихся «тепло встрѣтить» м-ра Сольса, и поняла что уговаривать Тома безполезно. Она обернулась и схватила руку доктора который, какъ она знала, былъ добръ къ ея мужу.
— Они хотятъ поймать м-ра Сольса при выходѣ, быстро сказала она. — Ему бы лучше уйти черезъ другую дверь, если можно. Докторъ кивнулъ головою.
— М-ръ Сольсъ обыкновенно умѣетъ заботиться о собственной особѣ, замѣтилъ онъ, — но я скажу ему.
Томъ услыхавшій эти слова сердито засмѣялся. На минуту м-ру Меррилю даже показалось что онъ хочетъ силою остановить его. Но Томъ, несмотря на все свое негодованіе, чувствовалъ себя отвѣтственнымъ передъ Варнавой за Маргариту и не полѣзъ въ драку, держа ея руку въ своей рукѣ.
«А этой женщинѣ достанется за ея предупрежденіе!» подумалъ докторъ. «Эта семья несомнѣнно съ характеромъ».
Вырвавшись изъ толпы Маргарита прервала молчаніе.
— Вы очень сердиты на меня? спросила она.
— Я не такой хорошій христіанинъ какъ вы, отвѣчалъ Томъ. Онъ говорилъ рѣзкимъ голосомъ, отвернувшись отъ нея. Онъ былъ такъ сердитъ что боялся смотрѣть на нѣжное лицо которое любилъ его братъ. — Итакъ вы не хотѣли чтобы кто-нибудь дотронулся пальцемъ до того человѣка который довелъ нашего мальчика до такого состоянія и который еще, можетъ быть, повѣсить его? да? Вы послали предупредить его? Боже милостивый! Жена Варнавы предупреждаетъ Варнавинаго убійцу! Вы готовы семью семьдесятъ разъ простить человѣка который своимъ лживымъ языкомъ убьетъ вашего мужа? Я зналъ что вы иногда бываете жестки къ Варнавѣ, но этого… онъ спохватился и не договорилъ конца фразы. — Вы правы! началъ онъ послѣ минутнаго молчанія. — Вы правы и поступаете по-христіански, какъ я уже сказалъ, но… чертъ побери! я лучше бы желалъ имѣть женою грѣшницу!
— Ахъ, сказала Мегъ, — вы приписываете мнѣ гораздо больше христіанскихъ чувствъ чѣмъ я имѣю. Тогда Томъ взглянулъ на нее пораженный чѣмъ-то страннымъ въ ея тонѣ. Варнавина жена тоже измѣнилась. Съ этимъ жгучимъ сознаніемъ всего что вытерпѣлъ Варнава ей казалось почти смѣшнымъ что Томъ могъ заподозрить ее въ состраданіи къ Варнавиному врагу.
— Я слышала какъ Длинный Джонъ распинался что за всѣ тридцать лѣтъ своей службы онъ никогда не видалъ никого изъ васъ вышедшимъ изъ терпѣнія и что кротость вашей семьи вошла въ пословицу, сказала Маргарита.
— Еще бы ему не распинаться! проворчалъ Томъ. — Странно было бы еслибы тѣ ребята, которыхъ я выкормилъ, выростилъ и на ноги поставилъ, не любили насъ!
— Дѣйствительно, серіозно сказала Мегъ. — Но еслибы вы и эти самые ребята поймали и избили м-ра Сольса при выходѣ изъ суда, то это было бы страннымъ поясненіемъ того что мы только что слышали, не правда ли? Можетъ быть, послѣ этого судьи не совсѣмъ повѣрили бы кротости торповскихъ характеровъ и не нашли бы ужь такимъ неправдоподобнымъ тотъ фактъ что одинъ изъ васъ съ топоромъ подкрался сзади къ человѣку.
Томъ остановился среди дороги и до боли сжалъ ея руку.
— Ужь не вѣрите ли и вы что онъ это сдѣлалъ? спросилъ онъ, и Мегъ на минуту задала себѣ вопросъ что бы онъ сдѣлалъ съ нею, еслибы она въ самомъ дѣлѣ вѣрила этому.
— Нѣтъ, сказала она, — я знаю правду. Да еслибы онъ даже и не сказалъ мнѣ ея, то я ни мало не усомнилась бы въ немъ. Ударить изъ-за угла для него вещь невозможная. Но я полагаюсь не на вашу природную семейную мягкость характера, Томъ. У Варнавы есть нѣчто выше этого.
Томъ какъ-то отчаянно зарычалъ. — Ахъ! Это нѣчто высшее и есть его погибель! воскликнулъ онъ, выпустивъ ея руку. — Ну, вотъ! я не долженъ былъ такъ грубо говорить съ вами, и Варнава не скоро простилъ бы меня еслибы могъ слышать нашъ разговоръ. Я долженъ былъ поддерживать и утѣшать васъ, но я очень усталъ отъ сегодняшняго дня. Это все надѣлалъ его видъ!
— Да, да! Я знаю, Томъ, сказала Мегъ. — Неужели вы думаете что у меня сердце не разрывается при видѣ его? Но когда мы привеземъ его домой, мы будемъ такъ ухаживать за нимъ! Я постараюсь отплатить ему за всѣ его заботы обо мнѣ. Онъ окрѣпнетъ, потому что мы выходимъ его!
И снова задумчивая нѣжность ея голоса поразила Тома чѣмъ-то новымъ.
— Еслибы скорѣе наступалъ понедѣльникъ! сказала она. — Онъ безъ сомнѣнія будетъ оправданъ, безо всякаго сомнѣнія! Вы слышали какъ этотъ рыжій докторъ говорилъ то же самое. Онъ сказалъ что прямыхъ уликъ противъ Варнавы нѣтъ и что даже искусство м-ра Сольса не въ состояніи сдѣлать невиннаго человѣка виновнымъ. У Варнавы былъ такой видъ, какъ будто онъ не слушалъ что говорится кругомъ. Или, можетъ быть, онъ такъ усталъ? Въ понедѣльникъ все будетъ кончено. Еслибы понедѣльникъ скорѣе пришелъ!
— Да, все будетъ кончено, сказалъ Томъ; — но что если оно кончится не въ ту сторону? Что Варнава ни говори, а дьяволъ иногда беретъ верхъ.
— Это невозможно, сказала Мегъ. Потомъ вдругъ мягкія линіи ея губъ выпрямились. — Если дьяволъ возьметъ верхъ, сказала она, — тогда… тогда дѣлайте что хотите! Тогда можете рвать м-ра Сольса хоть на куски, Томъ, и я буду стоять и хлопать въ ладоши и кричать: «по дѣломъ!»
— Аминь! сказалъ Томъ, протягивая ей руку. Теперь онъ зналъ что измѣнило Варнавину жену.
Послѣ этого они молча пошли по стемнѣвшей улицѣ; каждый былъ занятъ своими собственными мыслями. Томъ досталъ себѣ комнату въ одномъ домѣ съ Мегъ и разсѣянно пожелалъ ей покойной ночи когда они пришли домой. Пять минутъ спустя она постучалась къ нему въ дверь и вошла въ комнату съ тарелкой въ рукахъ.
— Я принесла вамъ поѣсть. Скушайте это, Томъ! Вы цѣлый день ничего не ѣли.
— У меня духа не хватаетъ угощаться, сказалъ онъ, — и я терпѣть не могу чтобы вы за мной ухаживали! Однако онъ торопливо проглотилъ кушанье, видя что она не приметъ отказа. Родственное вниманіе Мегъ и трогало и сердило его въ одно и то же время. Тревога всегда дѣлала Тома злымъ.
— Вы опять куда-то собрались? спросилъ онъ, увидавъ что она въ шляпѣ.
— Да, я иду на Торговую улицу, сказала Мегъ. — Сегодня Джайльсъ Поттеръ сказалъ мнѣ что у него осталось кое-что изъ Варнавинаго платья: фуфайка, рубашка и войлочная шапка. Я схожу за ними и отнесу ихъ сегодня же въ тюрьму. Говорятъ, ихъ камера страшно холодна.
— Я схожу вмѣсто васъ, сказалъ Томъ вставая и потягиваясь. — Какъ туда надо пройти?
— Мы пойдемъ вмѣстѣ, сказала Мегъ. — Я все равно не могу сидѣть покойно.
И Томъ сдержалъ возраженіе вертѣвшееся у него на языкѣ.
— Пойдемте! согласился онъ. — Хотя мнѣ удивительно что вы еще желаете моего общества! Ого, вѣтеръ сталъ еще холоднѣе! Пойдемъ поскорѣе.
— Мнѣ кажется что я была рада когда вы разсердились, сказала Мегъ смѣясь сквозь слезы. — Какъ пріятно видѣть около себя близкаго ему человѣка! Теперь я не могла бы быть ни съ кѣмъ кромѣ васъ, Томъ. Вы роднѣе всѣхъ ему.
— Вотъ какъ? Ну, малютка, времена перемѣнились! замѣтилъ Томъ. — Въ прежнее время Варнава отдалъ бы свои уши чтобы услыхать такія рѣчи въ вашихъ устахъ.
— Однако онъ не позволилъ бы мнѣ кричать «по дѣломъ», еслибы вы стали мстить его врагу. Томъ, я была сумашедшей. Забудьте это!
— Такъ вы простили бы его? спросилъ Томъ, пристально глядя на нее. — Простили бы? еще настойчивѣе повторилъ онъ.
— Нѣтъ! отвѣчала Мегъ. — Своего врага можно прощать, но я никогда не могла бы простить человѣка обидѣвшаго того кого я люблю. Я не въ состояніи возвыситься до этого. Я говорила тогда то что дѣйствительно чувствовала. Для него у меня не осталось бы жалости, она вся ушла бы на другаго! Говоря это Мегъ прижала руки къ груди и отъ волненія пошла такъ скоро что Томъ едва могъ поспѣвать за ней.
— Ну, а я радъ что вы не прощаете его, сказалъ Томъ. — Это гораздо естественнѣе. Теперь вы не такъ похожи на залитый луннымъ свѣтомъ снѣгъ, какъ бывало. Мнѣ было тошно думать что вы жалѣете этого человѣка. Женщина которая можетъ жалѣть врага своего мужа не умѣетъ любить. Я радъ что вы все-таки сдѣланы изъ плоти и крови!
— Неужели вы думаете что я люблю его меньше вашего? спросила Мегъ.
— Меньше моего! Дѣло не въ томъ… началъ Томъ и вдругъ остановился. — Нѣтъ, жаль что я не оставилъ этого барина въ лужѣ! окончилъ онъ не совсѣмъ логично. — Я больше никогда и никого не буду подбирать: ужь очень великъ отвѣтъ!
— Варнава не согласился бы съ этимъ, замѣтила Мегъ.
— Варнава! вскричалъ Томъ. — Да развѣ онъ понимаетъ свою выгоду? О, да, я знаю что вы скажете! Что онъ получитъ награду на томъ свѣтѣ? да? А какъ вы думаете что онъ съ нею сдѣлаетъ? Онъ будетъ несчастнымъ человѣкомъ въ счастливомъ мѣстѣ. Когда Варнава попадетъ на небо, онъ не успокоится пока его не пошлютъ въ адъ, моя милая, и не дастъ покоя никому изъ ангеловъ. Да, можете говорить что хотите, Варнавина жена, но это вѣрно, и вы сами увидите это если когда-нибудь тоже попадете на небо.
ГЛАВА XXVII.
правитьМ-ръ Сольсъ послушался совѣта доктора и не рисковалъ своими костями.
— Я могъ бы вывести изъ этого замѣчательное доказательство сдержанности этой милой семьи, замѣтилъ онъ, — но изъ-за этого не стоитъ идти на скандалъ. Я удивляюсь что Томъ Торпъ такъ глупъ.
— М-съ Торпъ велѣла васъ предупредить, сказалъ докторъ, — и посовѣтовать вамъ уйти черезъ другую дверь.
— Вотъ какъ? м-съ Торпъ? удивленно замѣтилъ Джорджъ. — Ахъ, да! она поняла что если Томъ Торпъ снова проломитъ мнѣ голову, то это поведетъ къ осужденію проповѣдника.
Онъ угадалъ вѣрно. На этотъ разъ любовь и ненависть пришли къ одному и тому же заключенію.
М-съ Сольсъ тоже была въ судѣ вмѣстѣ съ нѣсколькими дюжинами менѣе заинтересованныхъ дамъ которыя разглядывали въ бинокли проповѣдника и шептали другъ другу что блѣдная и худая женщина съ короткими волосами и въ черномъ платьѣ — м-съ Торпъ, «знаете, которая, была Маргаритой Динъ».
Джорджъ Сольсъ вышелъ изъ суда невредимымъ и пошелъ въ Гилъ-стритъ потолковать съ матерью.
— Ты не выиграешь дѣла, мой милый, сказала она. — Онъ не можетъ доказать что не дѣлалъ этого, но и ты не можешь доказать что это сдѣлалъ онъ, а присяжные всегда склонны стоять за бѣдняка и противъ джентльмена. Его рваная куртка и грубый выговоръ положительно говорятъ въ его пользу; онъ вывернется.
— Ну, что же? Я сдѣлалъ все что могъ, сказалъ Джорджъ растягиваясь во всю длину на диванѣ. — Это все-таки утѣшеніе. Я согласенъ съ тобой что онъ легко можетъ проскочить въ дыры своей рубашки. Англійскіе присяжные удивительно сентиментальны и неравнодушны къ бѣдности. Курить можно? Благодарю! Что же? Мнѣ все-таки пріятно думать что я угостилъ его тремя мѣсяцами Ньюгэта, и мнѣ не кажется чтобы они поправили его здоровье.
Старуха задумчиво кивнула головой; они съ Джорджемъ всегда прекрасно понимали другъ друга.
Она знала что и сигара, и теплая комната, и мягкій диванъ казались ему вдвое пріятнѣе оттого что Варнава Торпъ былъ лишенъ этихъ удобствъ, и по ея мнѣнію это было вполнѣ естественно.
— Есть и еще утѣшеніе, продолжалъ онъ выпуская клубы синеватаго дыма. — Ты видишь что я мирюсь съ возможностію не видать его повѣшеннымъ. Есть другое утѣшеніе. Если я выиграю дѣло, то онъ будетъ мученикомъ; онъ умретъ окруженный такимъ сіяніемъ что изъ-за него не видно будетъ самаго факта кары за гнусное покушеніе на убійство. Объ этомъ забудутъ. Онъ будетъ «пострадавшею нищетой», а я «угнетающимъ богатствомъ». Если же онъ отдѣлается только по недостатку уликъ, то этого не забудутъ, и я думаю что послѣ этого проповѣдь пойдетъ не такъ успѣшно. Что ни говори, а шептать будутъ.
— Это правда, согласилась м-съ Сольсъ. — Какъ странно что не нашли тѣхъ бриліантовъ которые у тебя были вытащены изъ кармана!
— Я думаю что кто-нибудь видѣлъ меня раньше чѣмъ м-ръ Томъ разыгралъ изъ себя милосердаго самарянина, и вѣроятно воспользовался ими. Я не вѣрю чтобы проповѣдникъ укралъ ихъ у меня, а ты?
Джорджъ очень вѣрилъ въ сужденіе матери; на этотъ разъ ея мнѣніе было для него неожиданностію.
— Если ты желаешь знать мое личное мнѣніе по этому поводу… но, можетъ быть, ты не желаешь? начала она.
— О, да, очень желаю. Я всегда люблю слушать твои личныя мнѣнія; они поражаютъ своею освѣжающею своеобразностію. Говори!
— Ну, мой милый, въ такомъ случаѣ мое личное мнѣніе вотъ каково: человѣкъ способный напасть и ударить изъ-за угла способенъ и обобрать карманы своей жертвы, но этотъ человѣкъ не сдѣлалъ ни того, ни другаго.
Джорджъ вынулъ изо рта сигару и привскочилъ на диванѣ. Его мать сидѣла передъ каминомъ подобравъ свое богатое шелковое платье, поставивъ ноги на рѣшетку и устремивъ взглядъ своихъ свѣтлыхъ кошачьихъ глазъ въ огонь. Она снова кивнула какъ бы въ отвѣтъ на его движеніе.
— Пусть это останется строго между нами, Джорджъ, сказала она, — но я убѣждена что онъ не дѣлалъ этого. Онъ устроилъ себѣ невозможную защиту! Еслибы онъ былъ виноватъ, онъ обставилъ бы ее иначе, а онъ даже не сталъ оправдываться. Милый мой, я слѣдила за нимъ все время, и онъ едва понималъ что говорилось за и что противъ него. Онъ замѣчалъ каждое движеніе своей жены и обрадовался, когда этотъ милый старикъ священникъ назвалъ его своимъ другомъ, но онъ не слѣдилъ за дѣломъ. Онъ боленъ; всѣ видѣли что онъ едва могъ держаться на ногахъ. Еслибы онъ былъ виновенъ, то нервы его были бы гораздо болѣе въ возбужденномъ состояніи, а еслибы онъ не зналъ виновнаго, то защищался бы бойчѣе. Онъ что-то знаетъ, но считаетъ себя связаннымъ и предоставляетъ дѣло Провидѣнію.
— Ну, что же, сказалъ Джорджъ, — если ничто кромѣ висѣлицы не можетъ доказать Варнавѣ Торпу что Провидѣніе не сойдетъ со своего пути для того чтобы оказать ему услугу, то я смиренно надѣюсь что онъ выучитъ этотъ урокъ съ веревкой на шеѣ. Я не чувствую въ себѣ призванія помѣшать этому. Если онъ такъ глупъ что укрываетъ преступниковъ, то по дѣломъ ему!
— Конечно, сказала м-съ Сольсъ. — Но еслибы онъ былъ твоимъ кліентомъ, мой сынъ, онъ вышелъ бы оправданнымъ. Еслибы ты взялся за его дѣло, то ты давно бы зналъ кто настоящій преступникъ, какъ бы ни укрывалъ его Варнава Торпъ.
Джорджъ засмѣялся.
— Стараго воробья на мякинѣ не проведешь, а меня на комплименты не поймаешь, мать! сказалъ онъ. — Если бы этотъ святой мошенникъ былъ моимъ кліентомъ, то, конечно, я сдѣлалъ бы все чтобы обѣлить его, но онъ не невиненъ, и я не считалъ бы его таковымъ.
— Хочешь я тебѣ скажу что случится? Бриліанты найдутся у настоящаго преступника, сказала м-съ Сольсъ.
— Разумѣется, найдутся, отвѣчалъ Джорджъ; — найдутся сейчасъ же, какъ только воръ попробуетъ перепродать ихъ. Да онъ долго не сдѣлаетъ этого! Я никогда и не думалъ что они попали къ нашему благочестивому другу. Онъ жаденъ на похвалу и любитъ хорошенькихъ женщинъ въ соединеніи съ долгими молитвами, но я обязанъ сознаться что еслибы онъ гнался собственно за бриліантами, то онъ могъ бы получить ихъ и не стукнувъ меня по головѣ.
— Въ самомъ дѣлѣ? А на судѣ это осталось невыясненнымъ, сказала м-съ Сольсъ, причемъ на лицѣ ея выразилось живѣйшее участіе. — Ты упомянулъ о томъ что въ числѣ вещей вытащенныхъ изъ твоихъ кармановъ былъ медальонъ съ бриліантами, но ни ты, ни проповѣдникъ не говорили чтобы у васъ былъ какой-нибудь разговоръ по этому поводу.
— Этотъ медальонъ когда-то принадлежалъ м-съ Торпъ, пояснилъ Джорджъ, — и случайно попалъ въ мои руки, то-есть, говоря попросту, я нашелъ его въ ссудной кассѣ и попытался возвратить ей. Ея мужъ со свойственнымъ ему нахальствомъ не позволилъ ей принять его; но ни ему, ни мнѣ не было никакой надобности трепать ея имя на судѣ, и я вовсе не хотѣлъ доставить всѣмъ милымъ барынямъ посѣщающимъ засѣданія суда лишній пріятный поводъ къ сплетнямъ. Барыни въ этомъ отношеніи могутъ посоперничать съ поварами-французами, то-есть, изъ ничего умѣютъ приготовить самое острое блюдо.
— Ты говоришь что онъ любитъ хорошенькихъ женщинъ? спросила м-съ Сольсъ. — А мнѣ показалось что онъ любитъ только одну. Что же касается его проповѣдей и молитвъ, то онѣ стоили ему такъ дорого что врядъ ли имѣли цѣлію только одну людскую похвалу. Святоши и ханжи рѣдко рискуютъ своими костями.
— Ахъ! Женщины всегда увлекаются такими людьми! воскликнулъ Джорджъ. — Я былъ лучшаго мнѣнія о тебѣ, мать. Даже ты, въ свои годы, не можешь устоять противъ проповѣдника!
— Милый мой, это не доказательство, сказала мать. — Если ты начнешь говорить пошлости о женщинахъ и мущинахъ, то мнѣ остается молчать. Да, да! Женщины питаютъ слабость къ священникамъ и проповѣдникамъ; это всѣмъ извѣстно. Мнѣ семьдесятъ лѣтъ, и я дурна какъ смертный грѣхъ, но разумѣется, я сентиментальна какъ только что выпущенная пансіонерка, и твое замѣчаніе какъ нельзя болѣе подходитъ ко мнѣ. Женщина легко ослѣпляется благочестивою внѣшностію, а мущина влюбленный въ жену сосѣда не можетъ быть прямо, потому что косится на нее. Вотъ тебѣ другая пошлость въ отвѣтъ на твою! Конечно, ни та, ни другая здѣсь некстати; это просто глупая манера говорить.
Старуха говорила съ оттѣнкомъ досады. Джорджъ разсмѣялся, но въ душѣ и онъ былъ сердитъ.
Онъ всталъ и бросилъ сигару въ огонь. — Я ухожу, сказалъ онъ, — и вѣроятно не вернусь къ обѣду. Не жди меня, пожалуйста! Мнѣ до смерти надоѣли разговоры о моемъ дѣлѣ. Ты можешь обсудить его съ Лили и Когенами и безъ моей помощи, не правда ли?
И онъ ушелъ, предоставивъ м-съ Сольсъ раскаиваться въ своей нескромности. Отсутствіе сына за субботнимъ обѣдомъ лишало ее самаго большаго удовольствія за всю недѣлю.
М-съ Сольсъ сидѣла на своемъ мѣстѣ покаянія до обѣда, во время котораго она пила свое лучшее шампанское (подававшееся только въ дни прихода Джорджа) безъ удовольствія и находила всѣ кушанья невкусными.
Лили, громкая и краснощекая дѣвушка, заняла мѣсто Джорджа на концѣ стола, и «дядя Веніаминъ» былъ очень доволенъ. Веніаминъ Когенъ относился очень презрительно къ Джорджу во дни его юности; теперь времена перемѣнились, и старый Веніаминъ былъ бы радъ забыть кое-что изъ прошлаго, но къ несчастію у Джорджа была превосходная память. Вслѣдствіе этого дядя любилъ Лили больше чѣмъ ея брата, хотя очень уважалъ племянника.
Разговоръ дѣйствительно все время вертѣлся вокругъ судебнаго процеса, но м-съ Сольсъ сидѣла молча и невесело. Обыкновенно она говорила не меньше сына, но сегодня она сдѣлала только одно замѣчаніе въ продолженіе всего обѣда. Когда Веніаминъ Когенъ сообщилъ что здоровье подсудимаго, какъ говорятъ, сильно пострадало отъ жестокаго обращенія въ тюрьмѣ, она замѣтила что она не высокаго мнѣнія о проповѣдникахъ и что вѣроятно онъ заслужилъ это.
Послѣ обѣда стали играть въ карты; она играла вяло и все время проигрывала. Обыкновенно она очень увлекалась игрой, хотя у нихъ разъ навсегда было установлено что выигрыша она не брала, а только платила проигрышъ. Въ этотъ вечеръ м-ръ Веніаминъ такъ и загребалъ деньги.
Свѣчи въ тяжелыхъ золоченыхъ подсвѣчникахъ уже догорали, а игра все еще не приходила къ концу. Лили играла на большомъ концертномъ роялѣ въ дальнемъ углу комнаты, а ея тетка, кроткая, увядшая, маленькая женщина мирно дремала въ креслѣ.
Въ концѣ одиннадцатаго часа лицо м-съ Сольсъ вдругъ просвѣтлѣло; она услыхала шаги Джорджа на лѣстницѣ.
Онъ вошелъ, подалъ руку дядѣ, поцѣловалъ тетку къ которой всегда былъ нѣжно-внимателенъ, и ставъ за стуломъ матери началъ смотрѣть ей въ карты.
— Да, тебя бьютъ въ пухъ и прахъ, мать! сказалъ онъ, — Ты не умѣешь играть безъ моихъ совѣтовъ. Дядя Веніаминъ вдвое сильнѣе тебя.
— Я играла когда тебя еще не было на свѣтѣ, мой милый! сказала м-съ Сольсъ, но по тону сына она узнала что онъ простилъ ей ея «пошлость» о чужихъ женахъ и сразу повеселѣла.
Джорджъ продолжалъ стоять за ея стуломъ и наблюдать за ея игрой чѣмъ очень сердилъ дядю; за то м-съ Сольсъ была въ восторгѣ: она любила видѣть сына подлѣ себя, а теперь къ тому же замѣтила что у него есть какая-то скрытая причина радости и что онъ очень возбужденъ.
— Ты должно быть тоже въ выигрышѣ сегодня? спросила она.
Онъ улыбнулся и нагнувшись тронулъ пальцемъ ту карту, съ которой ей слѣдовало ходить.
— Да, у меня козыри на рукахъ, сказалъ онъ. — Ахъ, мать! ты сдѣлала ошибку! Тебѣ не слѣдовало ходить съ червей. Вѣдь ты передала ходъ противнику. Я счастливѣе: я сегодня заполучилъ всѣ козыри, и теперь остается только выигрывать.
— Ты, конечно, не передавалъ хода противнику? спросилъ его дядя.
— Я никогда не дѣлаю этого, сэръ, сказалъ Джорджъ.
Подъ защитой сына и м-съ Сольсъ начала выигрывать. Его счастіе оказалось заразительно. Но за то Веніаминъ выходилъ изъ себя.
Наконецъ м-съ Сольсъ съ неохотой прогнала Джорджа. — Ты мѣшаешь дядѣ, а въ игрѣ этого не полагается. Къ тому же меня въ самомъ дѣлѣ нечего учить какъ подносить ложку ко рту. Уходи! вскричала она.
— Развѣ вамъ мѣшаетъ когда на васъ смотрятъ, дядя Веніаминъ? Извините меня, пожалуйста, вѣжливо сказалъ Джорджъ и отошелъ на другой конецъ комнаты гдѣ принялся дразнить Лили и занимать свою тихую маленькую тетку которая никогда не могла понять за что многіе не любили Джорджа и считали его насмѣшникомъ.
— Наконецъ! зѣвая сказала Лили по уходѣ гостей. — Я думала что они никогда не уйдутъ. Уморительно какъ Джорджъ всегда возится съ бѣдною тетей Анной. Я начинаю думать что онъ женится на такого рода простой и кроткой особѣ, хотя и ухаживаетъ за бойкими.
— Это было бы хорошо, сказала м-съ Сольсъ. — Ваша тетя Анна очень хорошая женщина, гораздо лучше меня, хотя я должна сознаться, продолжала она голосомъ ужасно напоминавшимъ голосъ ея сына, — что это можетъ быть оттого что она слишкомъ глупа чтобы быть чѣмъ-нибудь другимъ. Но Джорджъ былъ бы всегда ласковъ къ…
— Къ добренькой дурочкѣ? сказала Лили. — Я тоже думаю. Ну, что же, мамочка, ты придешь спать?
— Сейчасъ, сказала м-съ Сольсъ, но когда Лили ушла, она сошла внизъ въ комнату для куренія.
— Ага! я былъ увѣренъ что твое любопытство не дотерпитъ до утра! вскричалъ Джорджъ, когда она отворила дверь.
— Джорджъ! ты нашелъ бриліанты! Гдѣ они?
Онъ протянулъ руку; на ладони лежалъ медальонъ. — У меня въ рукахъ, сказалъ онъ.
— А гдѣ они были?
— У этого святаго человѣка! Онъ засмѣялся и положилъ медальонъ на столъ. — Мы съ тобой были слишкомъ довѣрчивы, мать: мы думали что передъ этимъ онъ остановится.
И онъ сталъ разказывать ей всю исторію ходя взадъ и впередъ по комнатѣ. Глаза его горѣли, щеки вспыхивали румянцемъ. Мать сказала бы что онъ чуть-чуть на веселѣ, да только Джорджъ никогда не пилъ; и несмотря на его торжествующій видъ сердце старухи болѣло за него.
— Ты помнишь, я тебѣ сказалъ что заложилъ куда-то нужныя бумаги? началъ онъ. — Я вдругъ сообразилъ что оставилъ ихъ у коменданта и пошелъ къ нему. Я нашелъ ихъ (я положительно скоро начну говорить что дѣйствую по вдохновенію свыше). Выйдя отъ коменданта я столкнулся лицомъ къ лицу съ этимъ славнымъ лопкомбскимъ священникомъ. Старикъ сдѣлалъ видъ что не узналъ меня, онъ думаетъ что я сочинилъ всю эту исторію съ его драгоцѣннымъ проповѣдникомъ изъ личной ненависти; по крайней мѣрѣ, онъ намекалъ на это въ своемъ показаніи, и я рѣшилъ объясниться съ нимъ. Я не охотникъ до священниковъ, мать, но честное слово, этотъ мнѣ нравится. Тутъ пошелъ сильный снѣгъ и сократилъ нашъ разговоръ. Онъ отправился своею дорогой, наговоривъ мнѣ безо всякаго стѣсненія разныхъ разностей, а я только что сталъ переходить улицу, какъ передо мной промчалась телѣга съ взбѣсившеюся лошадью и задѣла женщину шедшую съ узломъ въ рукахъ. Наши улицы въ ужасномъ состояніи: отсюда до тюрьмы хоть на конькахъ катись! А тутъ еще метель залѣпляла снѣгомъ глаза. Я поймалъ лошадь за узду и поднялъ упавшую женщину. Она не очень ушиблась, а больше испугалась.
Джорджъ на минуту остановился. По звуку его голоса мать сразу угадала кто была эта женщина.
— Ты спасъ жену проповѣдника! сказала она.
— Я чувствую что долженъ былъ бы извиниться за свою смѣлость, сказалъ Джорджъ, — но я, честное слово, не виноватъ: я увидалъ что это она только когда поднялъ ее на руки.
Онъ стоялъ у камина и на секунду закрылъ лицо руками. Онъ до сихъ поръ чувствовалъ ее въ своихъ объятіяхъ среди холодной, бушующей метели и видѣлъ ея блѣдное лицо съ закрытыми глазами.
— Съ нею былъ Томъ Торпъ шедшій немного впереди. Услыхавъ мой крикъ онъ обернулся и схватилъ вожжи съ другой стороны. Я предоставилъ ему довести ее до дома. Она живетъ рядомъ съ тюрьмой. Она, кажется, не сообразила что я спасъ ее, и слава Богу! потому что она вѣроятно предпочла бы быть убитой. Потомъ я замѣтилъ на землѣ ея узелокъ и взялъ его въ руки. Сначала я хотѣлъ догнать ее, но потомъ разсудилъ что лучше отошлю его ей съ человѣкомъ, чтобы не заставлять ея говорить со мной. Ты вѣдь знаешь мою скромность? Къ тому же, хоть я и не очень тонкокожъ, но она какъ-то разъ дала мнѣ понять что скорѣе возьметъ въ голыя руки пригоршню раскаленныхъ углей чѣмъ приметъ помощь отъ меня. Поэтому я взялъ узелокъ себѣ на квартиру и (замѣть опять вдохновеніе свыше! я могъ бы теперь прочесть на эту тему проповѣдь самому проповѣднику!) позвалъ Луку чтобы онъ привелъ въ порядокъ и акуратно уложилъ вещи. Въ узлѣ оказались фуфайка, рубашка и войлочная шапка. Я не хотѣлъ трогать ихъ; виновникомъ открытія былъ Лука, а не я. Шапка попала подъ колесо и разорвалась. Лука, (дай ему Богъ здоровья за его акуратность!) взялъ шапку и сталъ отчищать отъ нея грязь. Чистя ее онъ почувствовалъ что-то твердое между войлокомъ и подкладкой. Онъ запустилъ въ дыру палецъ… и вытащилъ вотъ это сокровище. Оно преспокойно лежало тамъ все это время. Еслибы божественное вдохновеніе, руководившее проповѣдникомъ, не перешло за это время на меня, то онъ таскалъ бы эти бриліанты на своей почтенной главѣ по всѣмъ митингамъ впродолженіе, по крайней мѣрѣ, полугода, еслибы ему удалось улизнуть отъ висѣлицы, что было весьма возможно. Въ Англіи ему было бы трудно отдѣлаться отъ нихъ; впрочемъ, онъ навѣрно почувствовалъ бы «призваніе» спасать грѣшниковъ по ту сторону канала.
— Перестань Джорджъ! быстро сказала м-съ Сольсъ. — Если этотъ человѣкъ былъ лицемѣромъ, то онъ попадетъ на висѣлицу, но это не причина чтобы тебѣ начать кощунствовать.
— Кощунствовать? Что ты! я въ необыкновенно религіозномъ настроеніи, сказалъ Джорджъ. — Тетя Анна только что говорила мнѣ что я долженъ быть благодаренъ Провидѣнію за свое избавленіе отъ смерти; я и благодаренъ, очень благодаренъ! Я восторжествовалъ надъ своимъ врагомъ, и это чисто библейскій источникъ радости. Варнава Торпъ всегда говоритъ что это дѣло «Господа» когда беретъ то что ему надо; позволь же и мнѣ слѣдовать примѣру этого святаго человѣка! Если его «Господь» отдалъ его въ мои руки, то съ моей стороны было бы грѣхомъ не радоваться.
— Ты думаешь что жена его знала о томъ что бриліанты были въ его рукахъ? прервала его м-съ Сольсъ.
— Нѣтъ, не думаю, сказалъ Джорджъ; — это было бы кощунствомъ и святотатствомъ съ моей стороны.
Онъ продолжалъ ходить взадъ и впередъ, но вопросъ о женѣ проповѣдника какъ будто немного отрезвилъ его; онъ сѣлъ и сталъ играть медальономъ прикрывая лицо одною рукой отъ свѣта.
— А впрочемъ не знаю, сказалъ онъ; — можетъ быть и знала… Богъ знаетъ, нѣтъ! скорѣе дьяволъ знаетъ… что можетъ статься съ женщиною связанной съ такимъ святымъ. Во всякомъ случаѣ, это не ея вина.
— Но она будетъ страдать, если его повѣсятъ, сказала мать, и Джорджъ поднялъ голову.
— Да, будетъ, сказалъ онъ. — Это не мое дѣло. Глупцы всегда страдаютъ за одно съ негодяями и невинные съ виновными. Не я создалъ этотъ превосходный міровой законъ. Но я еще не настолько сошелъ съ ума чтобы выпустить преступника ради женщины которой противно дотронуться до меня даже щипцами. Что съ тобой мать, и за кого ты меня считаешь? Чего ты хочешь? Я никогда не видалъ тебя такою неразумной. Почему мнѣ не предать суду человѣка хотѣвшаго убить меня? Кто я чтобы переворачивать вверхъ дномъ небесные законы? Ты, кажется, хочешь чтобы я скрылъ уголовное преступленіе? Право, такъ! Мнѣ стыдно за тебя, моя старушка!
— Да, я глупая старуха, мой мальчикъ, сказала м-съ Сольсъ; — я становлюсь стара и слаба и, можетъ быть, потому не могу слышать когда ты такъ говоришь.
И Джорджъ вдругъ бросилъ дико-насмѣшливый тонъ и сѣвъ на диванъ возлѣ матери обнялъ ее.
— Вздоръ какой! «старая слаба!» сказалъ онъ. — Ничуть ты не слаба, а просто я похожъ на дядю Веніамина. У меня всегда руки чешутся, когда онъ начинаетъ дразнить тетю Анну. Я раздразнилъ и замучилъ тебя?
— Нѣтъ, милый! Ты лучшій сынъ въ свѣтѣ и нисколько не похожъ на дядю, отвѣчала м-съ Сольсъ. — Къ тому же меня не такъ легко мучить какъ тетю Анну, хотя я помню…
Она не досказала того что помнила, но Джорджъ, отлично понялъ ее.
Они оба помнили нѣсколько сценъ которыя, вѣроятно, помогли Джорджу сдѣлаться тѣмъ, чѣмъ онъ сталъ и въ хорошемъ, и въ дурномъ смыслѣ. Исаакъ Когенъ былъ грубымъ мужемъ и жестокимъ отцомъ до того дня когда Джорджъ сдѣлалъ открытіе что онъ уже настолько великъ что можетъ защищаться самъ и настолько силенъ чтобы не давать въ обиду мать, по крайней мѣрѣ, въ своемъ присутствіи.
— Не вспоминай! сказалъ сынъ Исаака. — Отца лучше забыть. Я надѣюсь что я тебѣ не напоминаю его? Если да, то мнѣ должно быть очень стыдно.
Это были очень горькія слова по отношенію къ родному отцу, но вѣдь и факты-то были не сладки, и мать его знала что кромѣ горечи они развили еще многое другое въ душѣ сына. Она рѣдко затрогивала прошлое, но теперь сдѣлала это умышленно. Любовь къ ней сына росла вмѣстѣ съ необходимостію защищать ее и, упомянувъ объ этомъ времени, м-съ Сольсъ знала что коснулась того что больше всего давало ей силу надъ нимъ. Она дѣйствительно была умная женщина.
— Можетъ быть, я не разумна, сказала она. — Улики противъ проповѣдника и, какъ ты говоришь, обвинятъ его присяжные, а не ты. Я сама была бы рада видѣть на висѣлицѣ человѣка покушавшагося на твою жизнь, но, Джорджъ, я все-таки увѣрена что этотъ человѣкъ невиненъ. Пожалуйста, не начни опять смѣяться и говорить о небѣ!
— Хорошо, не буду, сказалъ Джорджъ, — тѣмъ болѣе что помоему небо не принимало ни малѣйшаго участія во всемъ этомъ дѣлѣ, и бракъ проповѣдника былъ предопредѣленъ совсѣмъ въ другомъ мѣстѣ. Я хотѣлъ бы знать что онъ скажетъ о божественномъ внушеніи когда увидитъ что я нашелъ. Впрочемъ, я не буду говорить его языкомъ, если это тебѣ непріятно. Я согласенъ съ тѣмъ что моя собственная быстрота и удача вложили мнѣ въ руку петлю которая затянетъ его. Въ сущности я всегда находилъ что ни на кого нельзя полагаться, кромѣ самого себя.
— Хорошо, сынъ мой, сказала м-съ Сольсъ, — но если ты не уважаешь ничего, кромѣ самого себя, то берегись какъ бы тебѣ не потерять этого уваженія.
Джорджъ Сольсъ поглядѣлъ на нее съ удивленіемъ: мать никогда такъ не говорила съ нимъ, потому что несмотря на ихъ видимую откровенность другъ съ другомъ они были очень сдержаны и терпѣть не могли выставлять на показъ свои нравственно-религіозныя убѣжденія. Ей видимо было непріятно и то что она сказала, но Джорджъ на этотъ разъ не разсмѣялся.
— Милая мать, ты совсѣмъ разогорчилась, а ни я, ни проповѣдникъ не стоимъ этого, ласково сказалъ онъ. — Можетъ быть, я и держался какъ трагическій злодѣй на сценѣ, но я не замышляю никакого злодѣйства. Кто-то подходитъ ко мнѣ сзади и бьетъ меня по головѣ; я добиваюсь суда надъ человѣкомъ котораго подозрѣваю въ покушеніи на мою жизнь, и счастливый случай даетъ мнѣ въ руки неопровержимое доказательство его виновности. Разумѣется, я покажу его. Случилось такъ что у насъ были и раньше счеты съ Варнавой Торпомъ, но увѣряю тебя что я поступилъ бы точно также, еслибы ихъ и не было, и былъ бы совершенно правъ. Я не дѣлаю ничего нечестнаго, и тебѣ нечего разстроиваться; я даже не понимаю, что тебя тревожитъ. Лучше иди спать и забудь о проповѣдникѣ! И что тебѣ вздумалось сокрушаться о немъ? Ты и прежде слыхала о томъ что людей вѣшаютъ. А мнѣ надо еще кое-что дописать сегодня ночью, и я не хочу сидѣть до разсвѣта, потому что это очень вредно для моей головы которая должна бы быть для тебя гораздо дороже шеи Варнавы Торпа. Покойной ночи.
Онъ нагнулся и поцѣловалъ ее. Она была очень неразумна и непохожа на себя въ этотъ вечеръ, но и онъ сознавалъ что слишкомъ волновался, и поцѣлуй его былъ только нѣжнѣе оттого что онъ на минуту разсердился, а она назвала себя старой и слабой. Ужь конечно, ея настойчивость въ достиженіи цѣли не могла назваться слабостью!
Когда сынъ нагнулся къ ней, она рѣшилась попробовать еще разъ и инстинктивно затронула самое «уязвимое» мѣсто въ сердцѣ Джорджа.
— Мальчикъ мой, ты нисколько не выходишь изъ границъ своихъ правъ, сказала она, — но позволь мнѣ разъ въ жизни быть «чувствительной и неразумной» и исполни мой капризъ только потому что я старуха и прошу тебя объ этомъ!
— О чемъ? спросилъ Джорджъ. — Если о проповѣдникѣ, то пожалуйсга не проси, потому что я не люблю отказывать тебѣ, а ты получать отказы.
Это было не обнадеживающее начало, но м-съ Сольсъ не отступала.
— Ты для меня дороже сотни проповѣдниковъ, сказала она. — Джорджъ, если этотъ человѣкъ будетъ казненъ… Я чувствую что ты пожалѣешь объ этомъ когда-нибудь! О, я знаю что ты не дѣлаешь ничего нечестнаго, что ты имѣешь полное право предъявить на судъ бриліанты. Я говорила тебѣ что я глупа и стара сегодня, но, милый мой, я не могу отвязаться отъ мысли что ты будешь чувствовать кровь его на своей головѣ, потому что въ глубинѣ сердца ты не можешь простить этому человѣку не удара его, а его женитьбы на женщинѣ которую ты любишь. Выбрось эти бриліанты! Отдай ихъ м-съ Торпъ! Выпусти его! Если онъ виновенъ, онъ непремѣнно въ концѣ концовъ поплатится, если же онъ невиненъ, ты будешь радъ.
Она умоляюще смотрѣла на сына, но на лицѣ Джорджа не было и тѣни согласія.
— Я не боюсь угрызеній совѣсти, сказалъ онъ. — Нѣтъ, мать! М-съ Торпъ слѣдовало брать бриліанты пока было можно. Теперь она не получитъ ихъ. Я надѣюсь прежде видѣть его повѣшеннымъ. Если онъ не виновенъ, онъ долженъ умѣть объяснить какимъ образомъ попали къ нему эти камни, если же онъ можетъ и не хочетъ, то онъ дуракъ чтобы не сказать больше, и я не стану обманывать судъ чтобы спасти его отъ плодовъ его глупости. Я не нянька его чтобы беречь его отъ порѣза когда онъ играетъ острыми игрушками. Съ какой стати мнѣ дѣлать это?
— Съ той стати что я прошу у тебя этого какъ милости, сказала м-съ Сольсъ. — Я не часто вмѣшиваюсь въ твои дѣла, не правда ли? Я не люблю просить милости даже у собственнаго сына.
— Во всякомъ другомъ дѣлѣ тебѣ и не пришлось бы просить, сказалъ Джорджъ.
И она поняла что ничего, не добьется отъ него.
— Твоя просьба значитъ для меня очень много, такъ много что я отпустилъ бы всякаго другаго мошенника будь онъ въ моей власти.
— Но его ты не отпустишь? несмотря на мою просьбу? сказала она.
— Нѣтъ, не отпущу, отвѣчалъ Джорджъ. — Онъ отнялъ у меня то что я любилъ гораздо больше бриліантовъ… и даже больше тебя.
— Я больше ничего не скажу, печально проговорила старуха, — но мнѣ это очень грустно.
— Что же дѣлать? Если человѣкъ не получаетъ того что хочетъ, то онъ долженъ хотѣть того что можетъ получить, сказалъ Джорджъ, и это утѣшительное и нравственное изреченіе въ данномъ случаѣ значило что не получивъ удовлетворенія любви онъ готовъ извлечь все что можетъ изъ удовлетворенія ненависти. — Я вообще стараюсь изо всего извлечь все что можно, весело прибавилъ онъ; — это даетъ хорошіе результаты. Прощай и не печалься о другихъ людяхъ, мать! Это большая ошибка и напрасная трата силъ. Иди, спи спокойно и не волнуйся.
ГЛАВА XXVIII.
правитьДжорджъ Сольсъ сидѣлъ въ гостяхъ въ Ньюгэтѣ и игралъ въ карты въ больницѣ гдѣ политическіе преступники съ которыми правосудіе обращалось нѣжно и почтительно проводили время пріятно и весело благодаря снисходительной любезности коменданта. Имъ прислуживали собственные слуги коменданта, а самъ онъ въ данную минуту даже принималъ участіе въ вистѣ.
День былъ воскресный, и Джорджъ думалъ о томъ что теперь дѣлаетъ Варнава Торпъ и проповѣдуетъ ли онъ объ огнѣ неугасимомъ тѣмъ несчастнымъ которые выслушали свой смертный приговоръ на прошлой недѣлѣ. Онъ вообще много размышлялъ о своемъ врагѣ, никакъ не умѣя сложить его поступковъ такъ чтобы изъ нихъ вышла цѣлая и послѣдовательная картина лицемѣрія. Джорджъ, конечно, предпочелъ бы считать его безнравственнымъ человѣкомъ; это «упростило бы дѣло», какъ замѣтилъ ему нѣсколько лѣтъ тому назадъ покойный м-ръ Росельторпъ. Но въ то же время онъ не хотѣлъ поддаваться обманчивымъ внушеніямъ личнаго чувства даже и въ этомъ дѣлѣ, а разсудокъ какъ нарочно смущалъ его.
Онъ думалъ о томъ, какой видъ будетъ у Варнавы Торпа когда онъ предъявитъ бриліанты, и никакъ не могъ представить себѣ выраженіе стыда или вины на этомъ лицѣ. Судьба дала ему случай удовлетворить свое любопытство раньше чѣмъ онъ ожидалъ.
Это воскресеніе ознаменовалось попыткой одного изъ арестантовъ къ побѣгу, не мало позабавившей коменданта и все тюремное начальство. Джорджу пришлось быть свидѣтелемъ развязки этого событія.
Одинъ изъ арестантовъ средняго двора таинственно исчезъ, испарился, улетучился на воздухъ и, главное, исчезъ не со двора, гдѣ это было бы сравнительно понятно, а изъ запертой камеры.
Комендантъ бросилъ карты и пошелъ на мѣсто происшествія въ сопровожденіи м-ра Сольса и еще одного гостя. Смотритель взволнованно объяснялъ какъ невозможно было выйти изъ камеры не обладая способностію пролѣзать въ замочную скважину и какъ одинаково невозможно было спрятаться въ этой самой камерѣ.
Комендантъ стоялъ, поглаживая бороду и смотря поочередно на стѣны, полъ и потолокъ, пока ему вдругъ не пришла счастливая мысль велѣть разложить большой огонь въ каминѣ. Результатъ оказался блестящій.
Бѣглецъ выдерживалъ дымъ такъ долго что стоявшая вокругъ огня кучка людей начала уже думать что его тамъ нѣтъ, но въ эту минуту онъ свалился внизъ по трубѣ и свалился съ такою силою что его едва успѣли спасти отъ серіозныхъ обжоговъ.
Труба на самомъ верху была снабжена желѣзною рѣшеткой, и онъ уже наполовину пролѣзъ черезъ нее, когда ослѣплявшій и душившій его дымъ заставилъ его потерять сознаніе и выпустить желѣзные брусья за которые онъ держался. Громкій хохотъ толпы арестантовъ привѣтствовалъ его паденіе.
Нечего и говорить что потѣха была жестока и нисколько не смѣшна для главнаго дѣйствующаго лица, но выпачканныя сажей лицо и руки несчастнаго вызывали невольный смѣхъ въ этой грубой средѣ. Даже комендантъ улыбнулся.
Только одинъ человѣкъ, одинъ изъ арестантовъ замѣтилъ: — Джакъ сильно разбился; въ этомъ нѣтъ надобности (на него хотѣли надѣть кандалы); онъ все равно, больше не сможетъ повторить того же. Осторожнѣе! У него переломлены спина и рука!
— Это правда, онъ потерялъ сознаніе, сказалъ комендантъ наклонившись къ упавшему. Вслѣдъ за нимъ всѣ столпились вокругъ черной фигуры лежавшей на полу. Только Джорджъ повернулъ голову при звукѣ голоса нежданно заступившагося за Джака, и взглядъ его встрѣтился со взглядомъ проповѣдника.
Здѣсь онъ еще яснѣе увидалъ какъ посѣдѣлъ, похудѣлъ и согнулся Варнава. Какое-то отчаянное чувство овладѣло Джорджемъ. Его всегда сердило то что, несмотря на всю его привычку къ разнаго рода негодяямъ, взглядъ этого человѣка смущалъ его помимо его воли. Онъ пришелъ въ Ньюгэтъ не за тѣмъ чтобы издѣваться надъ проповѣдникомъ; несмотря на всѣ свои язвительныя рѣчи Джорджъ никогда не снизошелъ бы до этого, но теперь, когда они очутились лицомъ къ лицу, честность которою дышала вся фигура Варнавы подѣйствовала на него какъ вызовъ.
Этотъ человѣкъ не имѣлъ права казаться такимъ хорошимъ!
— Я нашелъ медальонъ! вдругъ сказалъ Джорджъ такъ тихо что одинъ Варнава слышалъ его; говоря это онъ не сводилъ глазъ съ проповѣдника желая уловить, спадетъ ли съ него маска хоть на одну секунду. Онъ хотѣлъ поразить его, и это ему удалось: Варнава вздрогнулъ, на лицѣ его выразилось сначала глубокое изумленіе, потомъ радость.
Прежде всего ему пришло въ голову что Тимъ сознался, но потомъ онъ сообразилъ что врядъ ли м-ръ Сольсъ можетъ принести ему радостное извѣстіе, и онъ устремилъ на него вопросительный взоръ.
Джорджа сердилъ смѣлый, серіозный вопросъ сквозившій въ этихъ голубыхъ глазахъ которые смутили и довели до признанія столькихъ людей. «Меня не смутишь!» рѣшилъ онъ.
— Онъ нашелся тамъ, куда вы сами положили его, сухо продолжалъ онъ; — между войлокомъ и подкладкой вашей сѣрой шапки. Вѣроятно у васъ были особыя причины спрятать его туда, которыя вы завтра и объясните на судѣ.
И на одну секунду онъ замѣтилъ на лицѣ проповѣдника ту же искру гнѣва какую видѣлъ раньше, когда сказалъ ему что «безъ сомнѣнія подставлять щеку гораздо удобнѣе».
Но она погасла такъ же скоро какъ и вспыхнула, и Варнава серіозно, своимъ обычнымъ тономъ несомнѣнной увѣренности, сказалъ:
— Когда вы говорите что его засунулъ туда я, то вы лжете; но если вы нашли его тамъ, то это такая улика, которой я никогда не смогу отвести отъ себя. А объяснять я не буду.
Это былъ тотъ же тонъ, какимъ онъ сказалъ когда-то: «я не буду драться съ вами», и Джорджъ опять почувствовалъ, какъ и тогда, что почти готовъ считать проповѣдника честнымъ человѣкомъ.
— Это, конечно, ваше дѣло, сказалъ онъ. — Я предупредилъ васъ, хотя собственно не это было моею цѣлію.
— Нѣтъ, сказалъ Варнава съ тѣмъ инстинктивнымъ чутьемъ, которое въ немъ такъ странно сочеталось съ прямою простотой характера, — конечно, не это! Вы сказали мнѣ оттого что хотѣли видѣть какъ я это приму. Я принимаю это такъ что, значитъ, я буду обвиненъ, сэръ, спокойно прибавилъ онъ, и Джорджу на минуту стало стыдно.
— Вы «приняли это» очень хорошо, сказалъ онъ. — Вы не трусъ. Я очень желалъ бы, изъ чистаго любопытства желалъ бы знать, что вы такое. Это, конечно, дѣло суда, а не мое, но… скажите мнѣ какъ человѣкъ человѣку, сдѣлали вы это?
Дѣлая этотъ вопросъ Джорджъ засмѣялся самъ надъ собою, такъ глупо казалось ему то что онъ спрашивалъ, но проповѣдникъ не возмутился.
— А вы вѣрите тому что я сдѣлалъ это? спросилъ онъ. — Да, я вижу что на половину вѣрите. Въ такомъ случаѣ я былъ неправъ передъ вами; я думалъ чтобы не вѣрите. Между нами произошло многое, и не знаю кто изъ насъ кого ненавидитъ больше. Да, это дѣло суда, какъ вы говорите! Всякій изъ насъ правъ или виновенъ только передъ своимъ господиномъ; Ему я и отвѣчу.
И Джорджъ отошелъ прочь. Варнава былъ слишкомъ гордъ чтобы оправдываться передъ своимъ врагомъ. Если онъ не хочетъ отвѣчать никакому судьѣ кромѣ Небеснаго, то пусть такъ и будетъ.
Бесѣда ихъ была коротка; она длилась не болѣе трехъ минутъ. Удивительно сколько надежды, страха и страсти можетъ заключаться въ какихъ-нибудь трехъ минутахъ!
Яркій огонь разложенный по приказанію коменданта бросалъ бѣглые отблески на лица людей столпившихся вокругъ хромаго Джака, проворное тѣло котораго теперь лежало неподвижно
Нѣтъ худа безъ добра, и огонь въ холодный день бываетъ очень пріятенъ.
Кто-то облилъ Джака водой, и она стекала грязными ручьями по его лицу, оставляя свѣтлыя полосы среди покрывавшей его сажи. Рыжая голова д-ра Мерриля склонилась надъ нимъ.
— Онъ очень плохъ; у него сломана спина, сказалъ онъ стоя на колѣнахъ среди окружавшихъ его зрителей. Джакъ открылъ свой единственный глазъ и спросилъ: «я умираю?»
Комендантъ пробормоталъ что это вышло чертовски неловко, но кто могъ знать что онъ упадетъ такъ неудачно? И всѣ перестали смѣяться; шутка оказалась не забавною.
— Поди сюда, Торпъ, позвалъ докторъ. — Ты можешь помочь.
И проповѣдникъ тоже только-что выслушавшій смертный приговоръ подошелъ и сталъ на колѣна подлѣ больнаго.
— Да, я такъ и думалъ, проговорилъ онъ; — его сказка сказана!
Гости разошлись въ довольно молчаливомъ настроеніи.
— Этотъ огромный сѣдоволосый малый съ голубыми глазами и есть тотъ молодецъ котораго вы надѣетесь вздернуть на висѣлицу? спросилъ Джорджа комендантъ, когда они вышли за дверь. — Я видѣлъ какъ вы слѣдили за нимъ, пока онъ помогалъ доктору.
— Я удивлялся твердости его руки, сказалъ Джорджъ, — и признаюсь что моя пожалуй дрогнула бы при тѣхъ же условіяхъ.
На дворѣ было очень темно. Густой туманъ окутывалъ городъ глубокою мглой, и рѣзкій холодъ давалъ себя знать. Въ углу камеры на полу сидѣлъ Варнава Торпъ и поддерживалъ голову Хромаго Джака.
Проповѣдникъ часто видалъ смерть во всѣхъ ея видахъ и теперь чувствовалъ ея близость не только надъ своимъ несчастнымъ товарищемъ, но и надъ самимъ собою.
Теперь онъ зналъ что значило его предчувствіе. Не даромъ онъ питалъ такой ужасъ и отвращеніе къ Лондону.
Онъ сидѣлъ, плотно сжавъ губы, и обдумывалъ положеніе дѣлъ. Онъ всегда легко относился къ собственной жизни и рисковалъ ею чаще другихъ людей, но тѣмъ не менѣе онъ любилъ ее естественною, здоровою любовью и не хотѣлъ бы отдать ее безъ борьбы; кромѣ того и позоръ казни страшилъ его. Торпы всегда держали голову высоко. Бѣдный Томъ!.. а Маргарита?! Невольный сдавленный крикъ вырвался у него при этой послѣдней мысли. Неужели ему разстаться съ Маргаритой?
— Вотъ что, какъ ты думаешь, надую я палача? вдругъ спросилъ Джакъ.
— Да, я думаю, сказалъ Варнава. — Не хочешь ли воды? Что за ужасная темнота!
Онъ едва могъ видѣть лицо Джака. Больной быстро слабѣлъ, и проповѣдникъ былъ радъ этому! Въ первый разъ въ жизни онъ не желалъ исцѣленія человѣку. Пусть лучше этотъ бѣднякъ умретъ сравнительно мирно здѣсь чѣмъ тамъ… на висѣлицѣ… на глазахъ толпы. Въ концѣ концовъ человѣкъ умираетъ только разъ! Онъ приблизилъ чашку къ губамъ Джака, нѣжно какъ женщина приподнялъ его и снова уложилъ попрежнему.
Человѣкъ умираетъ только разъ! Да, и живетъ на землѣ тоже только разъ и только на землѣ можетъ добиваться любви любимой женщины и держать ее въ своихъ объятіяхъ.
На небѣ онъ, можетъ быть, услышитъ пѣсни праведныхъ, но его грѣшное сердце среди всей этой небесной гармоніи навѣрно будетъ тосковать о томъ чего онъ никогда не слыхалъ, о звукѣ собственнаго имени произнесеннаго ею съ выраженіемъ земной любви! Ахъ, а онъ даже никогда не поцѣловалъ ея!
Его жизнь стоитъ дороже чѣмъ жизнь этого преступнаго идіота. Выдать его ради Маргариты? Ради Маргариты! Ему стало стыдно при этихъ словахъ.
Если онъ согрѣшитъ ради нея, то вся его жизнь окажется ложью, а слова его врага правдой: этимъ онъ дѣйствительно докажетъ что женился на ней для собственныхъ эгоистичныхъ цѣлей, а не для спасенія ея прекрасной души. Ради Маргариты! Какъ смѣетъ діаволъ искушать его ея именемъ?
— Боже милостивый, избави меня! вскричалъ онъ. Но ему казалось что сама горечь смерти объяла его. Покинуть ее! Покинуть еще не завоевавъ ея любви! Никогда больше не имѣть части ни въ чемъ что съ нею случится!
Онъ вѣрилъ въ своего Бога, а Богъ его насмѣялся надъ нимъ, наполнивъ его сердце этою неудовлетворенною любовью. Другіе люди получаютъ желаемое и….
— Проповѣдникъ, ты будешь говорить сегодня на дворѣ? спросилъ Джакъ.
— Нѣтъ, у меня нѣтъ призванія сегодня; я не могу, сказалъ Варнава. Можетъ быть у него и никогда не было призванія, можетъ быть все было ошибкою съ начала до конца, Если такъ, то онъ дѣйствительно былъ глупцомъ; онъ могъ бы по крайней мѣрѣ ѣсть и пить, потому что завтра —
— Такъ ты ужь не уходи отъ меня! просилъ Джакъ. — Какъ странно! Я ничего не чувствую ниже пояса! Отчего это? Комендантъ оказалъ мнѣ хорошую услугу, потому что мнѣ все равно не удалось бы выбраться, не будь тамъ даже этой проклятой рѣшетки, а теперь я надулъ ихъ всѣхъ! и онъ слабо засмѣялся. — Я хотѣлъ бы чтобы ты остался при мнѣ до конца; только не очень проповѣдуй, потому что я хочу умереть весело. Еслибы не ты, я давно бы покончилъ съ собою, но я не хотѣлъ подводить тебя. Что это какъ холодно!
Варнава снялъ фуфайку и обернулъ ею больнаго. Онъ отлично зналъ что никакое количество теплой одежды не пересилитъ этого надвигающагося холода, но это все-таки было доказательствомъ человѣческаго сочувствія.
Послѣ этого борьба въ его душѣ снова забушевала. Лицо проповѣдника казалось сѣрымъ въ потемкахъ, а потемки эти были очень темны.
Неужели все было ошибкой? Онъ чувствовалъ что воды смыкаются надъ его головой.
— Зажги пожалуйста спичку! Тамъ есть одна подъ войлокомъ, сказалъ Джакъ; — зажги, возьми ее въ зубы и приподними меня: я хочу видѣть тебя.
— Это тебѣ не поможетъ, сказалъ Варнава, но послушался и исполнилъ просьбу Джака. Спичка вспыхнула между лицомъ умирающаго и его собственнымъ; одиночество давившее его душу и густой мракъ въ глазахъ, казалось, на минуту разсѣялись; потомъ пламя погасло.
— Благодарю тебя! Съ меня довольно и этого, сказалъ Джакъ, — а то знаешь, какъ подумаешь что умираешь, такъ станетъ какъ то чудно и одиноко.
— Тебѣ очень больно? спросилъ Варнава; онъ за это время успѣлъ привязаться къ хромому Джаку.
— Нѣтъ, напротивъ, сегодня въ первый разъ за всѣ эти недѣли боль отъ меня отстала, отвѣчалъ Джакъ. — Вотъ что, проповѣдникъ: я не буду ныть о моихъ грѣхахъ, ихъ все равно не замолить, но мнѣ жаль что и я поработалъ тогда, когда мы всѣ напали на тебя. Когда постоянно чувствуешь какую-то грызущую боль внутри, то иногда не знаешь что съ собою сдѣлать и бросаешься на всякія глупости. Докторъ Мерриль говоритъ что у меня внутри какая-то болѣзнь которая начинается на р и что это мнѣ подѣломъ. Чтобъ она ему самому навязалась! Я всегда терпѣть не могъ проповѣдей, и въ тотъ день мнѣ было очень гадко, а у тебя былъ такой здоровый видъ. Отчасти это и взбѣсило меня.
— Понимаю. Да, я былъ очень здоровъ, сказалъ проповѣдникъ растроганный этимъ страннымъ признаніемъ. — Можетъ быть и правда, это возбудило въ тебѣ зависть. Ничего, Джакъ, это все прошло.
— Нѣтъ не прошло, сказалъ Джакъ. — Ты совсѣмъ другаго сорта чѣмъ я и не помнишь зла, но ты изъ за этого сталъ другимъ человѣкомъ. Теперь тебѣ было больно поднять меня двумя руками, а до того какъ мы тебя побили ты могъ сдѣлать это однимъ пальцемъ. Если Господь въ Котораго ты такъ вѣришь есть на самомъ дѣлѣ, Онъ долженъ попомнить это, но и безъ этого я жалѣю что принималъ участіе въ той дракѣ.
Онъ остановился перевести духъ, тщетно вглядываясь въ лицо проповѣдника, и затрудняясь выразить раскаяніе такъ чтобъ оно не имѣло вида трусости.
— Помни что я говорю это не ради неба, не ради ада, смущенно говорилъ онъ; — я жалѣю, потому что это былъ ты.
— Ты уже загладилъ свою вину передо мною, Джакъ, сказалъ проповѣдникъ. — Ты мнѣ только-что сказалъ что для меня удержался отъ самоубійства. Богъ вѣдаетъ что я не великъ человѣкъ, но всѣ мои проповѣди были бы притворствомъ, еслибы я не считалъ что ради этого стоитъ вытерпѣть нѣсколько синяковъ и царапинъ.
Онъ снова начиналъ чувствовать почву подъ ногами; это все-таки стоило чего-нибудь.
— Какое странное примиреніе! сказалъ Джакъ. И я не могу понять, не все ли тебѣ равно, просилъ я или не просилъ прощенія, а между тѣмъ я знаю что не все равно! Послушай, когда ты попадешь на небо, ты можетъ быть скажешь это, да?
— Что скажу? спросилъ Варнава.
Его мысли двоились между привязанностью къ жизни, или скорѣе къ Маргаритѣ, которую онъ старался подавить въ себѣ, и желаніемъ помочь ближнему, ставшимъ главною привычкой его жизни.
— Да то что я просилъ прощенія. Вѣдь кромѣ тебя никто не замолвитъ за меня слова, можешь быть увѣренъ въ этомъ! Да и ты не много сможешь сдѣлать, но… все-таки… обѣщай что ты попомнишь меня, если тамъ будетъ что-нибудь. Поклянись что не забудешь! Пусть другіе клянутся до того что лопнутъ, я имъ не повѣрю, но ты сдержишь слово. Я не стану трусить. Я не хочу чтобы этотъ жирный священникъ молился за меня. Если Богъ живъ, то Его нельзя умаслить двумя тремя льстивыми молитвами при концѣ жизни, но мнѣ хотѣлось бы чтобы ты вспомнилъ обо мнѣ. Что бы тамъ ни настало, а ты мнѣ все-таки кажешься чѣмъ-то за что можно держаться.
И проповѣдникъ опустилъ на руки свою сѣдую голову. Онъ тоже выслушалъ поученіе и не даромъ.
Среди глубокой тьмы онъ снова увидалъ своего распятаго Господа съ разбойникомъ по правую и по лѣвую руку.
— Ты долженъ говорить это не мнѣ, трусливому и лѣнивому рабу, вскричалъ онъ. — Но Ты, Господи, помяни насъ егда пріидеши во царствіи Твоемъ! И съ этою мольбой мракъ души его разсѣялся.
Послѣ этого мысли Джака начали путаться; онъ сталъ декламировать отрывки изъ театральныхъ піесъ о которыхъ Варнава не имѣлъ понятія, говорить разныя роли, преимущественно принцевъ и королей, потомъ голосъ его сталъ постепенно слабѣть, и наконецъ онъ заснулъ и во время этого сна дѣйствительно покинулъ тюрьму не взирая ни на какія рѣшетки и ни на какихъ сторожей.
Его роль была сыграна и вручена Творцу вельможъ и нищихъ, малаго числа успѣвающихъ и великаго множества падающихъ. Варнава нѣжно закрылъ глаза Хромому Джаку и выпрямился во весь ростъ.
— Я буду говорить сегодня, сказалъ онъ. — Мнѣ надо сказать много, а время коротко.
Въ этотъ день арестантовъ не выпускали во дворъ боясь новой попытки къ бѣгству подъ прикрытіемъ желтаго тумана. Вслѣдствіе этого Варнава говорилъ тутъ же въ камерѣ, и докторъ Мерриль, придя въ пять часовъ, засталъ Джака мертвымъ, а всѣхъ остальныхъ стоящими вокругъ проповѣдника.
Рыжеволосый хирургъ наблюдалъ за этою сценой съ тѣмъ полувосхищеннымъ раздраженіемъ которое въ немъ всегда вызывали поступки Варнавы.
Онъ глядѣлъ на глубоко развращенные типы человѣческой природы окружавшіе Варнаву и мысленно говорилъ себѣ въ сотый разъ что легче испечь сладкій хлѣбъ на морской водѣ чѣмъ сдѣлать этихъ преступниковъ людьми. Да, велика та вѣра которая не отчаивается даже и въ такой почвѣ, и много въ ней прекраснаго несмотря на все неразуміе ея!
— Я убѣжденъ что ни смерть, ни жизнь, ни ангелы, ни начала, ни власти, ни высота, ни глубина, ни что другое въ мірѣ не можетъ отлучить насъ отъ любви Божіей, восклицалъ челѣвокъ напряженная убѣжденность котораго дѣйствовала даже на эту толпу негодяевъ.
И та «жизнь» которую онъ имѣлъ въ виду была злая жизнь этого разсадника преступленій, а «смерть» про которую онъ говорилъ означала для половины слушателей позорную казнь на висѣлицѣ!.. Прислушиваясь къ этой рѣчи докторъ Мерриль убѣдился въ томъ что Варнава самъ готовится къ смерти. Его зоркіе глаза пристально слѣдили за проповѣдникомъ, и онъ замѣтилъ тотъ упадокъ силъ который послѣдовалъ за проповѣдью. Кончивъ говорить Варнава устало опустился на скамью и оперся головою на руки. Докторъ подошелъ къ нему и рѣзко ударилъ его по плечу.
— Ты, кажется, успокоился на мысли быть повѣшеннымъ? Стыдись! сказалъ онъ. — Обыкновенно у тебя нѣтъ недостатка смѣлости въ борьбѣ. Съ какой же стати теперь складывать руки если еще есть возможность взять верхъ?
— Мнѣ нечего говорить, и то что теперь случится не въ моихъ рукахъ, отвѣчалъ Варнава. — Вчера счастье казалось на моей сторонѣ, но съ тѣхъ поръ произошла одна вещь которая, я знаю, повернетъ приговоръ въ другую сторону. Да, я успокоился. Джакъ умеръ часъ тому назадъ, сэръ. Я былъ радъ этому.
— Да, это для него большое счастье, сказалъ докторъ. — Что же такое случилось со вчерашняго дня что могло заставить тебя отчаяться въ оправданіи?
— Я не отчаиваюсь ни за Джака, ни за себя, отвѣчалъ проповѣдникъ.
И докторъ Мерриль нетерпѣливо дернулъ плечомъ. Варнава никогда не былъ склоненъ къ откровенности.
— Нечего сравнивать себя съ Джакомъ! Ты и онъ большая разница: онъ былъ виноватъ, и висѣлица была его естественнымъ удѣломъ; ты же происходишь изъ честной семьи и если попадешь на висѣлицу, то только по собственной глупости. Слушай, Торпъ! Разумѣется, ты имѣешь неотъемлемое право быть дуракомъ, если тебѣ это нравится, но неужели тебѣ никогда не приходило въ голову что это жестоко по отношенію къ твоимъ близкимъ?
— Неужели вы думаете что я самъ не знаю этого? угрюмо сказалъ Варнава; — и вообще, сэръ, мнѣ не хочется говорить съ вами объ этомъ.
— Ну, разумѣется! Ты терпѣть не можешь чужихъ проповѣдей! Но меня ты все-таки выслушаешь прежде чѣмъ я уйду, хладнокровно сказалъ докторъ. — Ты невозможно велъ свою защиту. Можешь ты мнѣ дать клятву что ты не знаешь ничего кромѣ сказаннаго тобою на судѣ? Ага? Я такъ и зналъ что не можешь!
— Съ какой стати я буду давать вамъ какія бы то ни было клятвы? отвѣчалъ Варнава. — Я не прошу совѣта и не нуждаюсь въ немъ. Тѣмъ не менѣе, прибавилъ онъ минуту спустя, — мнѣ слѣдуетъ поблагодарить васъ за то что вы вѣрите въ меня.
— Вѣрю въ тебя! Я вѣрю въ то что въ твоей свихнутой головѣ засѣла какая-то дурацкая фантазія которая заставитъ тебя просунуть шею въ петлю предназначенную для другаго и нѣсколько узковатую для тебя, а между тѣмъ твоя несчастная жена… Что? теперь слушаешь меня?
— Почемъ вы знаете ее? Вы были у нея? Она больна? Ради Бога скажите мнѣ что съ ней, и я потомъ буду слушать васъ сколько хотите, умолялъ проповѣдникъ, и тревога въ его голосѣ была такъ сильна что докторъ, пожавъ плечами, исполнилъ его просьбу.
— Ее сшибла съ ногъ телѣга, и она послала ко мнѣ своего деверя прося меня придти перевязать ей царапину на рукѣ. По крайней мѣрѣ это было видимымъ предлогомъ для моего посѣщенія. На самомъ же дѣлѣ она хотѣла черезъ меня добиться позволенія познакомиться съ внутренностью Ньюгэта. Нѣтъ, у нея ничего не сломано, но хорошо же у васъ положеніе дѣлъ, если ея естественный защитникъ долженъ спрашивать у меня, больна она или здорова? Еслибы у меня была жена, которой у меня по милости Божіей нѣтъ то я не принесъ бы ея въ жертву какому-то трусливому негодяю. Бѣдная женщина! Она почти на колѣнахъ умоляла меня какъ-нибудь провести ее сюда.
Варнава поморщился. Ему была мучительна мысль что Маргарита должна была просить кого бы то ни было. Она была такъ горда, несмотря на всю свою мягкость! Въ то же время это и тронуло его: неужели она такъ хочетъ его видѣть?
— Докторъ, хриплымъ голосомъ сказалъ Варнава, — не можете ли вы сдѣлать это? Я готовъ отдать все на свѣтѣ (хотя у меня ничего нѣтъ) чтобы еще разъ увидать свою дѣвочку не черезъ рѣшетку! Мнѣ надо сказать ей много такого чего не скажешь при людяхъ! Если вы сдѣлаете это для насъ…
Онъ запнулся и остановился, чувствуя свое безсиліе выразить все что у него было на душѣ.
— Я сдѣлаю это какъ-нибудь, медленно проговорилъ докторъ, — если… если ты перестанешь быть такимъ сумашедшимъ идіотомъ. Кто виноватъ?
— Можете сами разгадывать свои загадки, сказалъ Варнава, — и если это ваше условіе, то дѣлать нечего, придется обойтись безъ нея.
Докторъ снова пожалъ плечами.
— Я отказываюсь! Ты упрямѣе меня, сказалъ докторъ. Онъ всталъ съ лавки на которой сидѣлъ рядомъ съ Варнавой, но на минуту остановился. — Въ камерѣ для приговоренныхъ есть одно несчастное существо которое проситъ повидать тебя. Это противъ правилъ, но я получилъ разрѣшеніе взять тебя туда. Ты пойдешь?
— Конечно, сказалъ Варнава.
И они пошли вмѣстѣ по длиннымъ коридорамъ. Варнава дрожалъ; тюрьма была холодна, а Джакъ былъ все еще завернутъ въ его фуфайку.
Докторъ вопросительно взглянулъ на него.
— Мнѣ интересно знать что ты найдешь сказать человѣку котораго завтра ожидаетъ казнь? спросилъ онъ.
— Что Божіе милосердіе выше людскаго, что мы можемъ только убивать, а Онъ оживлять.
Докторъ сунулъ что-то привратнику щелкнувшему ключемъ въ замкѣ двери.
— Ну, желаю успѣшной проповѣди! Только она не должна быть слишкомъ длинна, сказалъ онъ.
Но проповѣдникъ вскрикнулъ и раскрылъ объятія.
Женщина! Передъ нимъ стоялъ не обезумѣвшій отъ страха преступникъ, а женщина съ выраженіемъ надежды и любви въ глазахъ!
— Маргарита! Маргарита! вскричалъ онъ и поднялъ за подбородокъ ея личико спрятавшееся у него на груди. — Маргарита!
Когда-то онъ сказалъ ей что безъ словъ узнаетъ любовь въ ея чувствѣ къ нему. Теперь онъ узналъ ее. Здѣсь, въ кельѣ приговоренныхъ, въ преддверіи смерти, онъ, наконецъ, увидалъ то что считалъ безсмертнымъ, то чего жаждала душа его.
— Я нашелъ тебя? сказалъ онъ. И она, обвивъ его шею руками, поцѣловала его въ губы торжественнымъ, священнымъ какъ таинство поцѣлуемъ.
— Да! ты нашелъ меня! сказала она.
Докторъ тихо притворилъ дверь снаружи.
— Если здѣсь что-нибудь можно сдѣлать, то это сдѣлаетъ она.
ГЛАВА XXIX.
править— Я думалъ что мнѣ придется умереть безъ этого, сказалъ Варнава. — Теперь я доволенъ.
Онъ сидѣлъ на скамьѣ подъ узкимъ рѣшетчатымъ окномъ приходившимся высоко надъ ихъ головами. Зимнее солнце на минуту пробилось сквозь густую завѣсу тумана; оно бросало слабый красноватый свѣтъ на каменную стѣну и слегка касалось головъ мущины и женщины говорившихъ о любви въ кельѣ осужденныхъ. Есть ли на землѣ хоть одно мѣсто кромѣ могилы, гдѣ бы люди никогда не говорили о любви?
— Полно! сказала Мегъ. — Мы сегодня встрѣтили жизнь, а не смерть.
Послѣдній обитатель этого жилища былъ повѣшенъ, слѣдующій долженъ былъ ждать здѣсь смертной казни. Эта мысль обдала ее холодомъ.
— О, Варнава! Я никогда прежде не боялась смерти, вскричала она, — потому что я не понимала что значитъ жизнь.
И проповѣдникъ, взглянувъ на нее, увидалъ что она говоритъ правду. Живительная страсть преобразила ее. Лицо ея дышало новымъ счастьемъ и изумленіемъ при видѣ этого вѣчнаго чуда превращающаго нашу воду въ вино.
— Весь міръ мнѣ кажется новымъ! воскликнула Маргарита. — Но другимъ людямъ приходится умирать; и нѣкоторые изъ нихъ никогда не знали что это значитъ, а другіе зная должны оставить все это. Варнава, завтра ты будешь свободенъ, я буду съ тобой и наше счастіе придастъ намъ силы помогать другимъ. Я буду помогать такъ, какъ никогда до сихъ поръ не помогала! О, какъ мнѣ жаль ихъ всѣхъ!
— Да, дорогая, ты хорошо дѣлаешь что жалѣешь ихъ, сказалъ онъ.
Минуты летѣли. Онъ чувствовалъ что долженъ сказать ей. Ея голова лежала на его плечѣ, ея руки въ его рукѣ; ручки эти были такъ малы что онъ захватилъ обѣ въ одну руку. Онъ вспомнилъ какъ ихъ миніатюрность тронула его когда-то.
— Я взялъ тебя не сладкими рѣчами, и жизнь твоя будетъ не легка, хоть я и хотѣлъ беречь тебя какъ умѣю. Сердечная боль слышавшаяся въ его голосѣ заставила ее еще ближе прижаться къ нему.
— Теперь моя очередь сказать тебѣ что «для этого стоитъ жить», шепнула она. — Не все ли намъ равно что путь нашъ труденъ? Мы пройдемъ его вмѣстѣ.
— А если не вмѣстѣ? Дѣвочка моя, если мы не будемъ вмѣстѣ? Ты все-таки тогда скажешь это? Это святая правда! Да… помоги мнѣ Боже… я считаю это правдой; но ты… сможешь ли ты думать такъ же?
— Теперь, что бы ни случилось, я буду думать такъ же! сказала Маргарита. Она говорила съ улыбкой, несмотря на зловѣщій смыслъ его словъ. Въ своемъ желаніи утѣшить его она забыла бояться сама.
— Но чего ты ждешь? Ты воображаешь что тебѣ вынесутъ обвинительный приговоръ? твердо спросила она. — Этого не можетъ быть! Неужели Онъ покинетъ тебя?
— Нѣтъ, сказалъ Варнава, — нѣтъ, хотя бы само небо обрушилось или я разлюбилъ тебя.
Послѣднее онъ назвалъ какъ наиболѣе невѣроятное изъ двухъ чудесъ.
— Но вѣдь это еще не значитъ недостатокъ вѣры, если человѣкъ думаетъ что ему придется разстаться съ тѣломъ немножко раньше естественнаго срока. Мнѣ надо что-то сказать тебѣ, Маргарита. Лучше взглянуть правдѣ въ лицо. Мнѣ пріятнѣе чтобы ты узнала ее теперь чѣмъ завтра въ судѣ.
— Говори, сказала Мегъ. И не выпуская ея изъ своихъ объятій онъ разказалъ ей. Мегъ молча слушала, какъ Варнава описывалъ ей свиданіе съ м-ромъ Сольсомъ.
— Онъ очевидно рылся въ моихъ вещахъ, объяснялъ Варнава, — хотя я не понимаю, какимъ образомъ онѣ попали къ нему.
Онъ говорилъ твердо и безъ отчаянія. Онъ побѣдилъ свое отчаяніе. Сраженіе было выиграно, черная минута прошла. Разлука съ ней могла быть очень тяжела, тяжелѣе чѣмъ самая разлука души съ тѣломъ, но теперь онъ могъ сдѣлать это. Покинуть Мегъ не завоевавъ ея любви было дѣйствительно почти не по силамъ человѣку сказавшему когда то что онъ не хочетъ небеснаго блаженства, если и она не будетъ тоже счастлива; но теперь онъ считалъ эту проснувшуюся любовь своею на всю вѣчность, а имѣя передъ собой «всю вѣчность» можно было какъ-нибудь перетерпѣть потерю нѣсколькихъ десятковъ лѣтъ.
— Я не понимаю, сказала Мегъ, стараясь скрыть дрожаніе своего голоса. — М-ръ Сольсъ нашелъ бриліанты въ твоей шапкѣ? Ахъ, я уронила ее вмѣстѣ съ остальными вещами которыя несла тебѣ, и онъ навѣрно поднялъ ее. Онъ спасъ и меня. Лучше вовсе не быть спасенною чѣмъ получить жизнь изъ рукъ такого… нѣтъ! не стоитъ думать о немъ, пока ты со мной! Но какъ попали бриліанты въ шапку?
— Ихъ спряталъ туда человѣкъ напавшій на м-ра Сольса и ограбившій его, отвѣтилъ проповѣдникъ. — Я сдѣлалъ глупость, Маргарита! Этотъ человѣкъ сказалъ мнѣ что они тамъ, а я подумалъ что это фантазія сумашедшаго. Мнѣ не пришло въ голову взять ножъ и подпороть подкладку; я просто встряхнулъ шапку и, не видя въ ней ничего, бросилъ ее въ уголъ, гдѣ она и валялась. Видишь ли, я не вполнѣ вѣрилъ его разказу. Онъ былъ весь перепутанъ съ какимъ-то бредомъ. То ему чудился двойникъ м-ра Сольса тащившій его въ адъ, то онъ принимался кричать о какихъ-то горящихъ камняхъ, то, наконецъ, начиналъ признаваться въ такихъ отвратительныхъ вещахъ, какія ему могъ подсказать только дьяволъ. Ни одинъ человѣкъ въ мірѣ не могъ совершить всѣхъ тѣхъ грѣховъ въ которыхъ онъ обвинялъ себя! Мнѣ сильно хотѣлось спасти его отъ сатаны, а онъ такъ хватался за меня и такъ просилъ что я обѣщалъ не выдавать его. Нельзя всегда обдумать послѣдствія всякаго поступка, особенно когда несчастная душа обращается къ тебѣ въ смертельномъ страхѣ.
— И ты хочешь сдержать свое обѣщаніе чего бы это ни стоило тебѣ… и мнѣ? сказала Мегъ.
— Голубка моя, неужели ты хочешь чтобы я не сдержалъ его? вскричалъ онъ и на минуту отвернулся. Неужели и Мегъ противъ него? Докторъ Мерриль сказалъ ему что онъ жертвуетъ женой ради трусливаго негодяя; можетъ быть и она думаетъ тоже? Варнава взглянулъ на нее съ невольною печальною просьбой которой никто кромѣ Мегъ не видалъ въ его глазахъ.
Онъ привыкъ къ тому что его считаютъ чѣмъ-то вродѣ сумашедшаго и, по правдѣ сказать, мало смущался этимъ, но на этотъ разъ сознаніе своего одиночества больно отозвалось въ его сердцѣ.
— Дорогая моя, неужели ты думаешь что я мало люблю тебя? сказалъ онъ. — Я душу свою отдалъ бы за твою, еслибы дѣло было только въ этомъ, но я долженъ идти на зовъ Господа моего. Развѣ ты хотѣла бы видѣть меня такимъ трусливымъ лицемѣромъ который, заставивъ тебя отказаться отъ всего ради Него, самъ уклоняется отъ дороги на которой нѣтъ мѣста двоимъ? Неужели ты хотѣла бы чтобы я нарушилъ данное предъ лицемъ Его обѣщаніе только потому, что исполненіе его ведетъ за собою смерть и позоръ? Позоръ и для тебя, и для тебя также! Тогда прости меня, если ты не можешь считать что я поступаю справедливо! Дѣвочка моя, я желалъ бы перенести все это одинъ! Меня какъ ножомъ рѣжетъ мысль что и на тебя падетъ часть моего позора. Это мое самое больное мѣсто!
Онъ съ трудомъ переводилъ дыханіе, и Мегъ чувствовала дрожаніе его руки.
— Но я не сказалъ бы этого никому, продолжалъ онъ черезъ минуту. — Ты все равно что моя собственная душа, но даже и тебѣ я не повторю этого въ другой разъ. Это все-таки малодушіе съ моей стороны. Когда я началъ свое служеніе, то я не могъ думать что мнѣ придется слѣдовать за Господомъ моимъ по однимъ бархатнымъ коврамъ. Я не смѣю жаловаться, а ты не должна говорить что Онъ покидаетъ насъ только потому что Онъ смотритъ на насъ какъ на людей и испытываетъ нашу вѣрность данному слову. Но все-таки, продолжалъ онъ съ мольбой въ голосѣ, — все-таки еслибы ты могла думать такъ же какъ и я… но, можетъ быть, это значитъ требовать слишкомъ многаго?
Его голосъ звучавшій сначала суровою честностію, которая играла такую роль въ его религіи, потомъ человѣческою нѣжностію, наконецъ, замолкъ. Онъ не могъ видѣть ея лица, потому что она спрятала его на его груди, и тихо дотронулся рукою до ея бѣлокурой головки. «Бѣдная малютка!» Онъ не умѣлъ выразить словами того раскаянія и нѣжности которыя чувствовалъ. Онъ надѣялся что она не станетъ отговаривать его; поколебать бы это его не поколебало, но видѣть горе Мегъ было очень тяжело.
— Можетъ быть, на это нельзя надѣяться? тихо переспросилъ онъ. — Но во всякомъ случаѣ я желалъ бы получить твое прощеніе, Маргарита. Простишь ты меня? голосъ его перешелъ въ едва уловимый шепотъ. — Искушеніе было сильно, но оно было бы еще сильнѣе, еслибы я любилъ тебя меньше, потому что тогда я не считалъ бы такимъ стыдомъ втоптать въ грязь свою любовь. Маргарита, скажи мнѣ что-нибудь!
Тогда она подняла голову и дала ему такой отвѣтъ, какого онъ никогда не получалъ ни отъ одной души человѣческой.
— Ты правъ! сказала она. — Ты правъ во всемъ кромѣ своей просьбы о прощеніи. За что мнѣ прощать тебя? За стыдъ? Я не стыжусь. Неужели ты думаешь что я не буду гордиться тобою больше чѣмъ еслибы видѣла весь міръ у твоихъ ногъ? Я никогда не стыдилась тебя, ни раза въ жизни! Даже и тогда когда не любила тебя! Стыдиться! Я постараюсь немного пожалѣть слѣпцовъ которые не знаютъ что ты невиненъ, не умѣютъ отличить свѣта отъ тьмы, но стыда нѣтъ ни для тебя, ни для меня, чья жизнь принадлежитъ тебѣ!
Слыхала ли эта келія когда-нибудь прежде такія слова, такую любовь, такую гордость любви?
— Еслибы ты выдалъ кого-нибудь ради меня, то тогда ты могъ бы сказать «прости меня», вскричала она, — но ты не могъ сдѣлать этого! Ты не былъ бы тогда самимъ собою! Тогда я, можетъ быть, почувствовала бы стыдъ, тогда наша любовь дѣйствительно была бы втоптана въ грязь, а не теперь!
— Я всегда зналъ что у тебя много мужества, моя дѣвочка, сказалъ проповѣдникъ. Но Мегъ снова прильнула къ нему едва сдерживая рыданія.
— Да, но мы не разстанемся! вскричала она. — Этого не можетъ, не можетъ быть! Варнава, скажи что этого не можетъ быть!
— Ото всего сердца! сказалъ онъ. — Маргарита, я вѣрю что ни страданія, ни смерть не могутъ разлучить насъ навсегда. Этого не можетъ быть! Ты теперь моя. Любовью которую Господь вложилъ въ меня къ тебѣ и въ тебя ко мнѣ я клянусь что не вѣрю чтобы врагъ рода человѣческаго имѣлъ силу разлучить насъ. Этого не можетъ быть.
Но несмотря на горячую любовь которой дышали эти слова, они рѣзали Маргариту какъ ножомъ: онъ говорилъ ей о вѣчной жизни, когда она хотѣла имѣть его здѣсь на землѣ и теперь! Оба сидѣли молча нѣсколько минутъ. Какъ скоро летѣли онѣ!
— Мнѣ надо было такъ много сказать тебѣ, снова началъ онъ, — но я какъ-то не могу ничего припомнить. Я хочу еще разъ услыхать отъ тебя что ты любишь меня. Я такъ долго ждалъ этого! Почти два года! И вѣдь я не приставалъ къ тебѣ со своею любовью, Маргарита?
И передъ глазами Мегъ пронеслась вся картина этихъ двухъ лѣтъ. Сколько разъ онъ подавлялъ въ себѣ, пряталъ эту глубокую любовь изъ боязни испугать ее! Какъ холодна и безсердечна она была!
— Я люблю тебя, сказала она; — люблю всею душой, всѣмъ сердцемъ, всѣмъ умомъ и всею силою моей, всѣмъ что только есть во мнѣ. Я не знала что могу такъ любить. Я люблю тебя такъ же, какъ ты любишь меня, милый. Ты для меня дороже всего на землѣ и на небѣ. Я лучше бы умерла съ тобою чѣмъ осталась здѣсь. Ахъ, какъ слабы слова! потому что конечно я въ тысячу разъ охотнѣе умерла бы! Это было бы совсѣмъ легко. Но если мнѣ придется жить безъ тебя, я буду все-таки твоя. Пока я буду существовать, я буду любить тебя. Если это чувство можетъ умереть, то въ мірѣ нѣтъ жизни. Это самая живая часть меня. Если она охладѣетъ, то значитъ я буду мертва. Варнава, я люблю, люблю тебя! Увѣренъ ты въ этомъ теперь!
— Пора! сказалъ докторъ, просовывая голову въ дверь. — Привели вы его, наконецъ, въ чувство, сударыня? Надѣюсь что да?
Маргарита снова очутилась на дворѣ. Докторъ съ жаромъ говорилъ:
— Я убѣжденъ что вашъ мужъ что-то скрываетъ. Онъ знаетъ больше чѣмъ говоритъ. Я надѣюсь что вы наставили его на путь истинный. Меня онъ не слушаетъ.
— Я сказала ему что онъ правъ, отвѣчала Мегъ, и изъ устъ доктора вырвалось проклятіе.
— Въ такомъ случаѣ позвольте вамъ сказать что вы поддерживаете его въ безнравственномъ образѣ дѣйствій, который къ тому же приведетъ его прямо къ висѣлицѣ! Теперь не время выбирать слова, и я скажу вамъ только одну чистую правду. У васъ былъ случай спасти его; если кто-нибудь могъ уговорить его, въ чемъ я впрочемъ сомнѣваюсь, потому что никогда не встрѣчалъ такого ослинаго упрямства, то это именно вы. Вы могли бы по крайней мѣрѣ хотя попытаться, и вы не сдѣлали этого!
Въ душѣ онъ сердито спрашивалъ ее, неужели она воображаетъ что ее приводили только для сентиментальныхъ разговоровъ? Еслибы Торпъ женился на какой-нибудь веселой краснощекой бабѣ, то она была бы толковѣе: она начала бы плакать и браниться и не стала бы слушать его высокопарной чепухи. Глаза м-съ Торпъ были сухи. Развѣ это женщина? Докторъ вообще не былъ особенно высокаго мнѣнія о прекрасномъ полѣ, но по крайней мѣрѣ предпочиталъ тѣхъ въ комъ видѣлъ больше «женственности». Глупая дѣвчонка! Если она не умѣетъ кстати расплакаться, то на что она годна? Однако вслухъ онъ этого не сказалъ. Мегъ не была «бабой», и говорить ей грубости было не такъ-то легко.
— Я вамъ очень благодарна за пропускъ, сказала она. — Я считаю что мой мужъ дѣйствительно правъ; что же я могла ему еще сказать? Но еслибы даже я была и другаго мнѣнія, я не могла бы заставить его перемѣнить свое рѣшеніе… и ему было бы отъ этого только тяжелѣе, тихимъ голосомъ докончила она.
— Только тяжелѣе! Когда его будетъ душить веревка, ему покажется пожалуй еще тяжелѣе, но впрочемъ, конечно, это ваше дѣло, сказалъ докторъ. — Прощайте, сударыня!
И онъ повернулъ назадъ, а Мегъ пошла одна.
«Когда его будетъ душить веревка…» Мегъ показалось что д-ръ Мерриль грубымъ толчкомъ разбудилъ ее. Пока она была съ Варнавой, его необычная мольба о духовномъ сочувствіи, его вѣра въ безсмертіе ихъ любви и въ невозможность вѣчной разлуки какъ-то скрыли отъ нея на минуту физическій ужасъ такой смерти. Докторъ же вызвалъ его и заставилъ ее увидать и веревку, и гробъ, и самую предсмертную борьбу. Со своимъ пылкимъ воображеніемъ она увидала все это такъ живо и ясно что безотчетно протянула руки впередъ и громко вскрикнула:
— Не надо, не надо! Его и безъ того измучили, я не дамъ его мучить еще! Она не замѣтила что сказала это вслухъ, но въ ту же минуту почувствовала прикосновеніе чьей-то руки и услыхала голосъ:
— М-съ Торпъ! Могу я проводить васъ домой? Вы или больны, или очень несчастны.
Это былъ другъ проповѣдника, лопкомбскій священникъ. Мегъ узнала его.
— Я что-нибудь сказала? разсѣянно проговорила она. — Да, я несчастна, но вы не можете помочь мнѣ. Благодарю васъ, не надо! Одинъ Богъ можетъ помочь.
Священникъ, глядя на нее, обнажилъ свою бѣлую голову.
— Правда, сказалъ онъ. — Бываютъ времена когда Онъ одинъ можетъ помочь.
Онъ оставилъ ее и пошелъ своею дорогой.
«Бѣдная женщина!» подумалъ онъ со вздохомъ, «праведники люди хорошіе, но жениться имъ не слѣдуетъ».
Этотъ разговоръ навелъ Мегъ на мысль что вѣроятно у нея странный видъ. Томъ сейчасъ увидитъ что она вернулась съ плохими вѣстями, а разказывать о нихъ еще рано. Ей хотѣлось собрать свои мысли, повторить себѣ все что сказалъ ей Варнава, повторить наединѣ, хладнокровно, вдали отъ его сильнаго вліянія заставлявшаго ее смотрѣть на вещи такъ какъ онъ хотѣлъ.
Хладнокровно! Нѣтъ, то время отошло далеко когда Мегъ могла хладнокровно думать объ его страданіяхъ.
Дверь сосѣдней церкви была отворена. Темнота и молчаніе манили Мегъ. Она вошла радуясь покойному мѣсту, гдѣ можно спрятать свою тревогу, и пройдя впередъ сѣла за красными занавѣсками почетныхъ мѣстъ предназначавшихся для лорда мэра и членовъ корпораціи удостаивавшихъ церковь св. Матѳея своимъ посѣщеніемъ.
Мегъ задернула занавѣски, опустилась на подушку и закрыла лицо руками.
Она стала перебирать въ умѣ свое свиданіе съ мужемъ. Она была виновата въ томъ что бриліанты нашлись. Надо же было ей упасть на улицѣ и дать м-ру Сольсу поднять свой узелокъ! Какъ похоже на него было воспользоваться этимъ! Сидя въ темнотѣ Мегъ стиснула руки отъ дикаго желанія убить м-ра Сольса. Если Варнава будетъ повѣшенъ, то какъ же онъ смѣетъ оставаться въ живыхъ? Потомъ она снова подавила въ себѣ этотъ безумный гнѣвъ. Во всемъ виновата она сама: она убѣдила мужа пріѣхать въ Лондонъ, она оставила его одного на время болѣзни своего отца, она… какъ это сказалъ докторъ?.. она пропустила послѣдній случай спасти его… да! но это было, по крайней мѣрѣ, не отъ недостатка любви. Въ душѣ она знала что никогда не любила его такъ сильно какъ когда сказала ему что онъ правъ.
— И все-таки… все это не то, рыдала Мегъ. — Варнава можетъ продолжать любить меня на небѣ, а мнѣ его надо здѣсь живымъ, на землѣ!
Она крѣпче приникла головой къ рукамъ, тщетно стараясь сдержать душившія ее слезы. Увы! ея не успокоивала мысль о безплотномъ духѣ, какъ бы совершенъ онъ ни былъ, когда она тосковала о своемъ собственномъ живомъ мужѣ. Она любила его слабости такъ же какъ и добродѣтели, она любила его вполнѣ и цѣликомъ такимъ, какимъ онъ былъ, любила его простонародный говоръ, его загорѣлыя грубыя отъ работы руки. Въ смертельной мукѣ этого разставанія небесныя видѣнія не могли поддержать любящей женщины.
— Боже, сжалься надъ нами, сжалься надъ нами! восклицала Мегъ. — Помилуй насъ, Ты, создавшій насъ людьми и давшій намъ и души и тѣла!
Она не должна покинуть его ни въ какомъ случаѣ; эта мысль снова придала ей силъ. Если даже случится худшее, она должна быть при немъ. Сможетъ ли она вытерпѣть видъ этого? Мегъ задала себѣ этотъ вопросъ и тотчасъ же сама отвѣтила на него. Да, она сможетъ и вытерпитъ и тогда не проронитъ ни одной слезинки.
— Но, Господи, еслибы я могла вытерпѣть все это вмѣсто него! вскричала она, повторяя мольбу старую какъ сама любовь.
«Пусть страданіе придется на мою долю! Да и грѣхъ и стыдъ тоже!» восклицаемъ мы зная какъ безплоденъ этотъ крикъ: ибо кто можетъ избавить брата? По истинѣ любовь была распинаема съ первой минуты своего появленія въ міръ!
«Ахъ, не удивительно что Богъ умеръ на крестѣ», подумала Мегъ. «Если Онъ любитъ такъ же какъ мы, то гдѣ же иначе и было быть нашему Богу?»
— Если вы хотите знать мое мнѣніе, произнесъ рѣшительный голосъ у дверей церкви, — то повѣсьте треугольникомъ…
Дверь ризницы хлопнула, и по лѣстницѣ послышались торопливые шаги нѣсколькихъ ногъ.
— М-ръ Миллеръ говоритъ что крестъ слишкомъ отзывается католичествомъ, а вы находите что десять заповѣдей не достаточно церковны, такъ? Или, pardon, кажется, старомодны? Ну, что же, попробуйте треугольникъ! Онъ по крайней мѣрѣ ничего не значитъ. Это тоже своего рода преимущество: вы будете не такъ ссориться изъ-за математической фигуры не имѣющей никакого отношенія къ церкви.
— Какъ вамъ не стыдно, м-ръ Сольсъ? (Хохотъ). Если вы будете говорить такія вещи, то мы въ наказаніе засадимъ васъ за работу. Правда, Этель? Ахъ, вотъ, наконецъ, м-ръ Симкинсъ! М-ръ Симкинсъ пожалуйста зажгите свѣчи.
Послѣдній голосъ принадлежалъ полной краснощекой молодой дѣвушкѣ которая вмѣстѣ съ сестрой держала полны руки остролиста и изъ-за красныхъ ягодъ поглядывала на м-ра Сольса, повидимому, не имѣвшаго ни малѣйшаго желанія участвовать въ рождественскомъ украшеніи церкви.
— Я пришелъ сюда за справкой по одному дѣлу которое веду и долженъ былъ пересмотрѣть церковныя книги за 1802 годъ, сказалъ м-ръ Сольсъ. — Я не имѣлъ намѣренія мѣшать вамъ въ вашемъ добромъ дѣлѣ, и такъ какъ вы не хотите быть благодарной за хорошій совѣтъ, то я лучше уйду.
— О, мы только разберемъ плющъ и остролистъ, а самую работу начнемъ завтра. Это все лежало въ кучѣ въ ризницѣ. Мы и не подозрѣвали что вы тамъ, не правда ли, Этель? Но на этотъ разъ мы простимъ васъ и позволимъ вамъ остаться.
— Очень вамъ благодаренъ, но я не хочу злоупотреблять вашимъ великодушіемъ, сухо отвѣчалъ онъ.
Свѣчи зажглись; торжественная тишина храма была нарушена. По одну сторону красныхъ занавѣсокъ въ горькой мукѣ молилась женщина, по другую весело смѣялись молодыя дѣвушки, накалывая себѣ пальцы остролистомъ и изо всѣхъ силъ кокетничая съ м-ромъ Сольсомъ.
— М-ръ Сольсъ, кажется, не слишкомъ вѣритъ въ великодушіе женщинъ, не такъ ли, м-ръ Сольсъ? со смѣхомъ спросила вторая молодая дѣвушка.
— Извините, сказалъ Джорджъ, — я питаю къ нему самое высокое благоговѣніе и именно потому то и не подвергаю его пошлому испытанію. Провѣрять идеалы всегда бываетъ неблагоразумно; результаты иногда получаются самаго пагубнаго свойства, особенно для людей съ такимъ чувствительнымъ характеромъ какъ мой; я изъ принципа никогда не дѣлаю этого. Вотъ почему я и дожилъ до зрѣлаго возраста, не утративъ ни одного изъ моихъ возвышенныхъ самообольщеній. Вѣдь вы не захотите поколебать принципы какого бы то ни было человѣка, миссъ Миллеръ? Я такъ и думалъ. Въ такомъ случаѣ прощайте!
Въ продолженіе этой рѣчи миссъ Миллеръ хорошенько не знала, надо ей смѣяться, или нѣтъ. При послѣднихъ словахъ лицо ея вытянулось, и она сердито бросила на полъ свой остролистъ, какъ только м-ръ Сольсъ ушелъ.
— Какой смыслъ во всемъ этомъ? Я ненавижу рождественскія украшенія! Только исколешь себѣ всѣ руки, вскричала она. — Ай! что это?
Она испуганно вскрикнула увидавъ раздвинувшуюся занавѣску.
— Извините меня, я, кажется, испугала васъ, тихо сказала Мегъ. — Входя сюда я не думала что въ церкви кто-нибудь есть. Я пришла… отдохнуть. Я ухожу.
— Мы уйдемъ, мы помѣшали вамъ; мнѣ стыдно что мы здѣсь смѣялись и болтали! порывисто вскричала дѣвушка. У нея было очень мягкое сердце, а въ лицѣ этой блѣдной, бѣлокурой женщины она читала цѣлую трагедію. — Мнѣ такъ жаль, но мы уйдемъ. Пойдемъ, Этель!
Но Мегъ уже сошла со ступеней и подходила къ двери обернувшись она еще разъ взглянула на двѣ веселыя молодыя фигурки стоявшія надъ ворохомъ красныхъ ягодъ и озаренныя свѣтомъ зажженныхъ свѣчей.
— Нѣтъ, не жалѣйте! сказала она. — Я рада что вы вошли, потому что теперь я знаю что мнѣ дѣлать. Но на вашемъ мѣстѣ я все-таки повѣсила бы крестъ, хотя онъ и означаетъ многое.
Часы на колокольнѣ пробили половину, фонари были зажжены. Морозъ былъ слишкомъ силенъ для обильнаго снѣга, но отдѣльныя снѣжинки порхали въ воздухѣ подъ безпросвѣтнымъ сѣро-свинцовымъ небомъ. Мегъ вышла изъ церкви какъ разъ во время чтобъ увидать какъ м-ръ Сольсъ повернулъ за уголъ. Она послѣдовала за нимъ сначала бѣгомъ, потомъ, нагнавъ его на болѣе близкое разстояніе, скорымъ шагомъ. Она не хотѣла заговаривать съ нимъ на улицѣ, помня какъ сама отказалась отъ его помощи и зная что онъ тоже не забудетъ этого. Она рѣшила дойти за нимъ до его квартиры и тамъ заставить выслушать себя. Она не соображала чѣмъ и какъ она убѣдитъ его, она даже не думала о томъ какая ужасная вещь для нея необходимость просить милости именно у этого человѣка.
М-ръ Сольсъ шелъ прямо къ себѣ домой; Мегъ не отставала отъ него. Иногда ихъ раздѣляли прохожіе, и Мегъ на минуту теряла изъ глазъ его плотную, высокую фигуру. Въ эти мгновенія на нее нападали приливы нервнаго страха, какъ будто и въ самомъ дѣлѣ съ нимъ исчезала ея послѣдняя надежда. Ея гордость была не столько сознательно подавлена ею, сколько просто выжжена огнемъ любви вспыхнувшимъ въ ея сердцѣ. Томъ еще давно сказалъ что Варнавина жена не можетъ ничего дѣлать на половину.
Они сдѣлали нѣсколько верстъ по улицамъ. Впослѣдствіи Джорджъ не могъ понять какъ онъ не почувствовалъ ея за собою. Когда онъ дошелъ до своей квартиры, она минуту подождала чтобы дать ему войти, потомъ позвонила. Слуга отворившій ей дверь посмотрѣлъ на нее съ сомнѣніемъ. Его баринъ терпѣть не могъ попрошаекъ, и ему досталось не далѣе какъ на прошлой недѣлѣ за то что онъ впустилъ сестру милосердія съ какою-то жалобною исторіей?
— Я не знаю дома ли баринъ, сказалъ онъ; — я пойду и спрошу. Какъ о васъ доложить, барышня?
Мегъ на минуту задумалась; м-ръ Сольсъ могъ отказать ей въ пріемѣ.
— М-ръ Сольсъ дома и знаетъ меня, сказала она. И человѣкъ, оглядѣвъ ее еще разъ, впустилъ ее.
Они прошли черезъ сѣни, и онъ отворилъ дверь направо. Въ комнатѣ не было никого, но яркій огонь горѣлъ въ каминѣ, и лампа висѣвшая на серебряныхъ цѣпяхъ среди комнаты была зажжена. Большая тигровая шкура лежала передъ каминомъкъ ней было придвинуто кресло.
Мегъ прислонилась къ углу камина и стала ждать.
Это была роскошная комната, комната богатаго человѣка знающаго смыслъ и цѣну комфорта. Всѣ кресла были удивительно удобны, коверъ густъ и мягокъ, свѣтъ хорошо расположенъ для чтенія и писанія. Артистическаго не было ничего, какъ не было и бездѣлушекъ; кое-гдѣ лежало нѣсколько книгъ.
Надъ каминомъ висѣло изображеніе обнаженной нимфы отдыхавшей на мягкихъ подушкахъ среди розъ. Это была красавица съ округленными, пышными линіями тѣла, съ полузакрытыми бархатными глазами.
Сестра Джорджа часто подшучивала надъ этою картиной и называла ее идеальною красавицей Джорджа.
Мегъ въ своемъ поношенномъ черномъ платьѣ казалась еще блѣднѣе отъ ея сосѣдства.
Въ комнатѣ было также нѣсколько вазъ съ восковыми плодами (сдѣланными довольно посредственно). Еслибы Мегъ увидала ихъ, то догадалась бы почему она получала такую хорошую цѣну за свою работу, но она не видала ни плодовъ, ни картины; она видѣла только Варнаву и Ньюгэтъ.
— Какой ты оселъ, Лука! раздался рядомъ голосъ м-ра Сольса. — Поди и скажи молодой дѣвушкѣ что ты навѣрно знаешь что я ушелъ, потому что слышалъ это отъ меня самого.
Наступила минута молчанія, потомъ послышались оправданія Луки.
— Она хотѣла войти? Чертъ побери ея хотѣнія! Эти благотворительныя попрошайки сами напрашиваются на дерзости. Это опять какая-нибудь квакерша! Отлично, я самъ скажу ей что меня нѣтъ дома, и она не придетъ во второй разъ.
И Мегъ услыхала его шаги. Она представила себѣ воображаемую квакершу пришедшую просить денегъ у м-ра Сольса и пожалѣла ее. Бѣдная квакерша! Какъ можетъ женщина какая бы то ни было снизойти до просьбъ къ этому человѣку, если только у нея нѣтъ мужа которому грозитъ веревка?
Дверь отворилась. Мегъ стояла не шевелясь и не сводя глазъ съ огня. Она рѣшила дать ему оправиться отъ своего удивленія, потому что знала что онъ терпѣть не можетъ неожиданностей. Онъ на секунду остановился, не выпуская ручки дверей; онъ не вскрикнулъ, но Мегъ почувствовала какъ у него замерло дыханіе. Эта блѣдная и печальная женщина стоявшая подъ его «нимфой розъ» была послѣднимъ человѣкомъ котораго онъ ожидалъ увидать. Потомъ онъ плотно затворилъ дверь и подошелъ къ ней.
ГЛАВА XXX.
править— М-съ Торпъ! сказалъ онъ. — Должно-быть міръ приходитъ къ концу если вы пришли ко мнѣ.
Онъ даже не старался скрыть своего удивленія; онъ былъ слишкомъ уменъ чтобы тратить попусту время на свѣтскія фразы и говорилъ голосомъ не выражавшимъ ни вражды, ни привѣтливости. Всякая неожиданность заставляла Джорджа держаться на-сторожѣ.
— Да, онъ грозитъ придти къ концу… для меня! сказала Мегъ.
И Джорджъ догадался зачѣмъ она пришла. Лицо его тотчасъ же приняло жестокое выраженіе.
— А… я не буду оскорблять васъ своимъ сочувствіемъ на этотъ разъ, сказалъ онъ. — Я помню какъ оно обидно для васъ; но… я не хочу сказать вамъ ничего невѣжливаго, м-съ Торпъ, но я нахожу что вамъ лучше было бы не приходить. Отказъ долженъ быть всегда со стороны женщины: въ общемъ это гораздо почетнѣе и выгоднѣе для нея.
Когда-то она отвергла его помощь съ презрѣніемъ и гнѣвомъ, а теперь онъ былъ не согласенъ оказать ей ее и за просьбу, но все-таки до послѣдней минуты хотѣлъ избавить ее отъ безполезнаго униженія. Тамъ гдѣ была замѣшана Маргарита, мщеніе почему-то не казалось Джорджу сладкимъ. Его слова дѣйствительно заключали въ себѣ честное предупрежденіе, и Мегъ такъ и поняла ихъ.
— Да, когда у нея есть выборъ, сказала она, — но у меня его нѣтъ.
Джоридъ молча поглядѣлъ на нее. Люди дошедшіе до отчаянія никогда не видятъ выбора.
— Въ такомъ случаѣ садитесь пожалуйста, сказалъ онъ и обойдя кругомъ придвинулъ ей кресло къ огню.
Она отрицательно покачала головою. Джорджъ слегка пожалъ плечами и остановился противъ нея.
— Я пришла просить у васъ одной вещи, начала Мегъ. — Вы когда-то принесли мнѣ мой медальонъ, а я вернула его вамъ обратно.
— То-есть, вашъ мужъ вернулъ его мнѣ, вставилъ Джорджъ, перебирая фарфоръ на каминѣ.
— Съ полнаго моего согласія, сказала Мегъ. — Тогда эта вещь была мнѣ дорога только по воспоминаніямъ, но я нашла что не могу принять отъ васъ такого цѣннаго подарка. Теперь она представляетъ собою свободу и, вѣроятно, жизнь моего мужа и…
— Не продолжайте, сказалъ Джорджъ; — это ни къ чему не поведетъ; не мнѣ останавливать естественный ходъ событій. Вы были правы когда сказали мнѣ что ничто не заставитъ васъ принять отъ меня какую бы то ни было услугу. Вы были правы.
Онъ опять сказалъ это съ честнымъ желаніемъ спасти ее отъ отказа, но ему стало больно и стыдно при видѣ краски вспыхнувшей на ея блѣдномъ лицѣ.
— Да, я помню, сказала она. — Я знала что и вы не забудете этого. Я сказала вамъ что мнѣ легче взять раскаленные угли въ руки чѣмъ принять помощь отъ васъ послѣ того какъ вы обидѣли его. И это правда! Еслибы страданія моего тѣла могли избавить его отъ мученій, я сначала испробовала бы это. Хотите доказательствъ? и она протянула руки къ огню съ безсознательно драматическимъ движеніемъ.
— Нѣтъ, благодарю, сухо отвѣтилъ Джорджъ. — Я вполнѣ вѣрю вамъ. Я всегда вѣрилъ вамъ, даже когда вы говорили вещи не лестныя для моего самолюбія. Мы оба говорили то что чувствовали.
— Да, храбро сказала Мегъ, — я чувствовала это, я чувствовала каждое слово которое говорила. И вы поклялись что ничто въ мірѣ больше не заставитъ васъ помочь мнѣ и тоже думали и чувствовали то что говорили. И все-таки я прошу васъ. Отдайте мнѣ бриліанты, потому что это цѣна его жизни. Гичто не можетъ быть сильнѣе этихъ словъ. Я помню и все-таки прошу васъ.
Онъ повернулъ голову въ другую сторону, не желая смотрѣть на нее. Неужели это Маргарита? О, да! Никто другой не могъ бы такъ тронуть его. «Я помню и все-таки прошу васъ, даже васъ»! вотъ что она хотѣла сказать, она была горда даже въ своемъ униженіи.
— Вы сдѣлаете это? спросила она.
— Нѣтъ! серіозно отвѣчалъ онъ. — Мнѣ очень жаль. Я предупреждалъ васъ чтобы вы не просили. Человѣкъ не можетъ сказать «нѣтъ», не причинивъ боли просящему, иначе я постарался бы это сдѣлать. Я не хочу быть къ вамъ безжалостнѣе чѣмъ нужно. Я сказалъ бы это мягче еслибы умѣлъ, но я не могу, то-есть, не хочу отдать вамъ медальонъ.
Онъ быстро завертѣлъ pince-nez вокругъ пальца, и она вспомнила какъ бывало онъ дѣлалъ это въ минуты волненія. Затѣмъ онъ сдѣлалъ ошибку. Ему слѣдовало оставить свой отказъ въ томъ видѣ какъ онъ былъ, а онъ началъ оправдываться: онъ не могъ помириться съ мыслію что она сочтетъ его хуже чѣмъ онъ есть.
— Мнѣ хочется сказать вамъ что я отказываю вамъ въ вашей просьбѣ не изъ-за того что произошло между нами у дверей дома коменданта. Я все-таки не настолько низокъ чтобы мстить вамъ за это; я не отдалъ бы вамъ бриліантовъ ни въ какомъ случаѣ.
— Почему? спросила Мегъ.
Джорджъ опять пожалъ плечами.
— Потому что донкихотство не въ моей природѣ, сказалъ онъ. — Вы не вправѣ требовать отъ человѣка чтобы онъ измѣнилъ своей природѣ. Послушайте, м-съ Торпъ: вы всегда знали меня за человѣка «съ низменными стремленіями», выражаясь языкомъ вашего отца, не такъ ли? Именно это и не нравилось вамъ во мнѣ нѣсколько лѣтъ тому назадъ. О, вы никогда не говорили этого! Вы были слишкомъ добры чтобы презирать кого бы то ни было, но вы считали меня человѣкомъ другаго уровня, и я потерялъ васъ, а Варнава Торпъ женился на васъ. Прекрасно! Я не имѣлъ права жаловаться, но за то и вы не должны ожидать теперь отъ меня возвышенныхъ поступковъ.
— Если я васъ чѣмъ нибудь обидѣла тогда… тихимъ голосомъ начала Мегъ, но онъ остановилъ ее.
— Нѣтъ, нѣтъ! Я хотѣлъ сказать вовсе не то. Я нисколько не былъ обиженъ. Не думайте что я говорю это изъ чувства досады. Ни мало! Я только объясняю. Вы были совершенно правы и судили меня вѣрно. Я нисколько не бью на великодушіе. Я никогда ничего не даю даромъ. Разумѣется, мы съ вами оба понимаемъ что отдавъ вамъ бриліанты я отдамъ вамъ и процесъ, не такъ ли? Онъ на минуту замолчалъ, и Мегъ кивнула головою. — Нѣкоторые люди, и въ томъ числѣ вашъ отецъ, отпустили бы обидѣвшаго ихъ человѣка ради женщины которую они… которая просила бы ихъ объ этомъ. Я признаю что такіе бываютъ, но я не таковъ и даже никогда не старался казаться таковымъ. Вы такъ хорошо понимали это прежде, съ горечью прибавилъ Джорджъ, — что должны бы понять и теперь.
— Но Варнава ничего не сдѣлалъ вамъ, сказала Мегъ съ чисто женскою манерой привязываться къ словамъ.
Невеселая усмѣшка заиграла на губахъ Джорджа. Судьба жестоко поступала съ нимъ: онъ не могъ ударить своего врага не нанеся раны ей. Ему была мучительна вся эта сцена и еще мучительнѣе сознаніе собственной слабости.
— Вы сказали что вѣрите мнѣ; въ такомъ случаѣ вы должны знать что я говорю правду, вскричала она серіозно, съ инстинктивнымъ чувствомъ непреодолимой убѣдительности факта въ который вѣрила сама. — Варнава никогда не могъ ударить человѣка сзади. Если вы сами не знаете этого, то повѣрьте мнѣ которая знаетъ его. Неужели вы думаете что я была бы теперь здѣсь еслибы считала его виновнымъ?
— Я питаю безусловную вѣру къ вашимъ словамъ, сказалъ Джорджъ. — Если вы говорите что считаете его невиннымъ, то стало быть считаете. Я не думаю чтобы вы когда-нибудь могли лгать, но извините меня… Вѣря въ правдивость вашихъ словъ, я не всегда могу вѣрить въ непогрѣшимость вашихъ сужденій.
— Я часто ошибаюсь въ своихъ сужденіяхъ, вскричала она, — но именно потому-то вы и можете повѣрить тому что я знаю его. Кто какъ не я имѣлъ возможность узнать его? Я ставшая его женой по имени прежде чѣмъ поняла что значитъ любовь и бракъ, я бросившая все по его приказанію и съ удивленіемъ увидавшая впослѣдствіи что онъ не непогрѣшимъ!
И Джорджъ молчалъ. Смѣлость этого признанія поразила его. Съ перваго времени ихъ знакомства Мегъ иногда удивляла его.
— Мы сдѣлали ошибку, продолжала она. — Еслибы Варнава былъ хоть каплю менѣе честенъ, она была бы непоправима.
Мегъ вспоминала все прошлое отчаяніе; передъ глазами ея вставали черныя глубокія воды и необозримыя болота; эта мысль придала ей силы.
— Вы думаете что я вѣрю въ проповѣдника потому что люблю его? Это невѣрно, потому что я не любила его. Я знаю что онъ честенъ. Что по вашему мнѣнію было бы со мной, еслибы онъ не былъ хорошимъ человѣкомъ? вскричала она съ какою-то дрожью. — Комуже знать это какъ не мнѣ?
И м-ръ Сольсъ почувствовалъ силу этой дрожи.
— Я допускаю это, сказалъ онъ. — Дѣйствительно, вамъ лучше знать. Назовемъ проповѣдника честнымъ человѣкомъ, если хотите, то-есть, честнымъ по понятіямъ Варнавы Торпа которыя превосходятъ мое смиренное пониманіе. Повидимому вамъ они доступны. Я повѣрю на слово что онъ не кралъ бриліантовъ, хотя и укралъ жену, и что онъ могъ бы разъяснить все дѣло, еслибы его замѣчательный сводъ нравственныхъ законовъ не включалъ въ себѣ укрывательства преступниковъ. Я допускаю все это, но это не мѣняетъ дѣла. Пусть онъ поступаетъ по своимъ правиламъ; на этотъ разъ я ему не помѣшаю. Когда-то я хотѣлъ помѣшать ему, но опоздалъ.
Его голосъ потерялъ самообладаніе и на минуту зазвучалъ дикою свирѣпостію, но онъ скоро оправился.
— Вы немножко нелогичны, сказалъ онъ. — Все что вы утверждаете можетъ быть безусловно справедливо, м-съ Торпъ, но это не причина чтобы я утаилъ улику и отдалъ вамъ бриліанты. Его невиновность дѣло его, а не мое.
— Неужели вы ожидаете логики отъ женщины мужу которой грозитъ висѣлица? сказала Мегъ. Она старалась говорить покойно, но страшное напряженіе начинало сказываться на ней.
— Какъ вамъ сказать?.. Нѣтъ… я вообще никогда не ожидаю этого… началъ Джорджъ и тотчасъ же самъ устыдился своихъ словъ. — Нѣтъ! этого не вынесутъ никакія человѣческія силы! вдругъ вскричалъ онъ. — Вы не должны были приходить, Маргарита! Неужели вы не понимаете что никто не въ состояніи слушать, какъ женщина которую онъ любитъ проситъ за человѣка, который…
--… котораго она любитъ! вскричала Маргарита. — Отдайте мнѣ его жизнь! Если вы знаете что значитъ любовь, отдайте мнѣ ее! Я знаю что вы ненавидите его! Я знаю теперь что вы ненавидите его за то что онъ женился на мнѣ, но я люблю его. Ради него? Нѣтъ, я прошу не ради него. Неужели вы думаете что Варнава позволилъ бы мнѣ придти сюда и просить у васъ милости? Я увѣрена что онъ предпочелъ бы висѣлицу. Онъ никогда и не узнаетъ объ этомъ. Я ничего не прошу для него. Для него смерть должна быть обмѣномъ на лучшее существованіе, но для меня… ахъ, подумайте, подумайте объ этомъ! Я сама не рѣшаюсь сдѣлать этого. Неужели вы оставите меня одинокой, меня которую вы любите? Я могла бы встрѣтить смерть, но жизнь безъ него такъ ужасна! Конечно, если я должна перенести это, то дѣлать нечего, сказала Мегъ стараясь овладѣть собою; — другія женщины видѣли смерть своихъ мужей и послѣ того жили, стало быть и я могу… но… (голосъ ея прервался). Ахъ, спасите меня отъ этого если вы въ самомъ дѣлѣ любите меня! вскричала она. — Его жизнь мнѣ дороже моей собственной жизни (ея я никогда не стала бы просить). Ради меня, для меня отдайте мнѣ медальонъ, отдайте ради того что я прошу его у васъ!
— Ради того что вы просите у меня! сказалъ Джорджъ. Онъ смотрѣлъ на нее и безсмысленно повторялъ ея слова. Тоска ея мольбы, видъ ея любви вызывали въ его душѣ и ревность и любовь.
Итакъ она преобразилась! Ну, что же? Онъ всегда зналъ что это возможно, всегда чувствовалъ скрытый огонь за ледяною корой ея сердца! Въ сущности эта возможность страсти подъ чистымъ холодомъ ея идеальности всегда и привлекала Джорджа. Но ее пробудилъ не онъ, а Варнава Торпъ!
— И вы все-таки находите что проповѣдникъ ничѣмъ не обидѣлъ меня? вскричалъ онъ со жгучею горечью въ сердцѣ. — О, да! Онъ одержалъ верхъ, вездѣ и во всемъ!
Онъ подошелъ къ столу, отперъ его и подалъ ей бриліанты.
— Вы получите то чего просите, потому что этого просите вы, сказалъ онъ; — но, м-съ Торпъ, никогда и никому не говорите объ этомъ, потому что мнѣ стыдно своей глупости.
Затѣмъ, когда она вскрикнула отъ радости, его пальцы снова сжали медальонъ.
— Маргарита, Маргарита! Неужели его жизнь не стоитъ поцѣлуя? сказалъ онъ. — Дайте мнѣ его за эту вещь! Ахъ, Господи! Какая я скотина! вскричалъ онъ увидавъ какъ она испуганно съежилась. — Вотъ вамъ… берите… и уходите… уходите скорѣе!
Онъ бросилъ медальонъ на столъ и повернулся къ ней спиною.
— Пусть и это будетъ «нѣчто за ничто», потому что съ вами у меня всегда выходило такъ, сказалъ онъ. — Нѣтъ, не благодарите меня и лучше уходите. Вы знаете что счастіе давать совсѣмъ не въ моей природѣ, и если вы будете стоять здѣсь, я начну раскаиваться въ томъ что сдѣлалъ.
И Мегъ быстро ушла, зажавъ бриліанты въ рукѣ.
Судъ кончился въ понедѣльникъ, но послѣдній актъ драмы былъ не такъ драматиченъ, какъ можно было ожидать. Слухъ о нахожденіи бриліантовъ какимъ-то образомъ распространился въ публикѣ. Всѣ увѣряли что Джорджъ Сольсъ снова появится на свидѣтельской скамьѣ и удивитъ всѣхъ небывалымъ coup de théâtre. Но ничего подобнаго не произошло и никакихъ новыхъ уликъ не появилось. Судья въ своемъ résumé указалъ на то что карманы истца были обобраны, что даетъ поводъ предполагать что не месть, а скорѣе алчность была причиной покушенія. Между тѣмъ честность отвѣтчика засвидѣтельствована всѣми и не подлежитъ сомнѣнію. Показанія доктора выяснили что ударъ былъ нанесенъ острымъ орудіемъ, а у подсудимаго при встрѣчѣ съ м-ромъ Сольсомъ не было въ рукахъ ничего. Говорили что обвиняемый отъ природы человѣкъ страстный и вспыльчивый и что имъ могъ овладѣть такой же припадокъ ярости какъ шестнадцать лѣтъ тому назадъ на кладбищѣ, но по всему видно что онъ, напротивъ, выказалъ значительное самообладаніе во время вышеупомянутой бесѣды. Если онъ виновенъ, то виновенъ въ преднамѣренномъ и предумышленномъ нападеніи, и орудіе которымъ было произведено это нападеніе должно было быть гдѣ-нибудь спрятано въ его одеждѣ, когда онъ подошелъ къ своей жертвѣ. Такое преступленіе идетъ совершенно въ разрѣзъ со всѣмъ характеромъ жизни подсудимаго. Это не было внезапное искушеніе со стороны вспыльчиваго и раздразненнаго противникомъ человѣка, это было низкое и хитро задуманное покушеніе на убійство. Если Варнава Торпъ не виноватъ, то дѣло остается по-прежнему окруженнымъ таинственностію, потому что у суда нѣтъ ни малѣйшей нити по которой можно было бы надѣяться найти преступника.
Присяжные удалились на полчаса и вынесли подсудимому оправдательный приговоръ. Бриліанты похищенные у Джорджа Сольса мирно покоились на шеѣ Маргариты Торпъ, которая въ продолженіе всей рѣчи судьи крѣпко прижимала ихъ рукою. Она не рѣшилась оставить ихъ дома. Джорджъ Сольсъ угадалъ гдѣ они, и насмѣшливо улыбнулся подумавъ что «нить» которой не достаетъ суду, въ сущности, не за горами.
Но дѣлать было нечего! Онъ отдалъ Маргаритѣ и бриліанты и «дѣло», какъ вообще отдавалъ ей многое въ жизни.
Варнава Торпъ несказанно удивился своему освобожденію.
— Это все? сказалъ онъ. — Я могу идти куда хочу? Развѣ м-ръ Сольсъ больше ничего не скажетъ? Вѣдь я же знаю что скажетъ!
Онъ никакъ не могъ повѣрить своей свободѣ даже когда увидалъ передъ собой Тома.
— Да, онъ, честное слово, огорченъ! Я не видывалъ человѣка который такъ твердо рѣшилъ во что бы то ни стало быть повѣшеннымъ! вскричалъ докторъ, привѣтствовавшій оправдательный приговоръ громкимъ крикомъ радости. — Ничего, Торпъ, утѣшься, это еще отъ тебя не ушло!
— Я сердечно, невыразимо радъ, говорилъ м-ръ Багшотъ, ломая руку Варнавы, — но я бы теперь началъ искъ противъ м-ра Сольса за убытки.
— Мы зададимъ ему, если онъ еще разъ покажетъ свою черную рожу въ нашихъ краяхъ, сказалъ Длинный Джонъ. — Тотъ кто угостилъ его раньше, не сумѣлъ сдѣлать дѣло какъ слѣдуетъ.
— Что же онъ хотѣлъ сказать? Неужели онъ просто солгалъ? недоумѣвалъ Варнава.
— Господи! Да разумѣется солгалъ! сердито сказалъ Томъ. — Ты самъ отлично знаешь это!
Онъ съ безпокойствомъ смотрѣлъ на брата, боясь не повліяла ли тюрьма на его умственныя способности.
— Гдѣ Маргарита? спросилъ Варнава.
— Ждетъ тебя у двери.
— Нѣтъ, я не могла ждать, я здѣсь, сказала Мегъ изъ-за его спины. — Варнава, пойдемъ домой!
— Кто вамъ позволилъ опять входить въ залу? Она упала въ обморокъ, когда все уже было кончено, и это было ни къ чему, сказалъ Томъ. — Ну, мальчикъ мой, задалъ ты намъ страха! Пойдемъ домой! Маргарита, идите; вы все еще блѣдны какъ полотно.
Но Варнава быстро повернулся къ ней.
— Я самъ отведу ее если я въ самомъ дѣлѣ свободенъ, сказалъ онъ.
— Пусть ихъ идутъ! замѣтилъ докторъ. — Такъ онъ лучше очнется.
— Мошенники! Я бы ихъ всѣхъ засадилъ на три мѣсяца въ Ньюгэтъ безъ суда! стиснувъ зубы проворчалъ Томъ. Но кого онъ подразумѣвалъ подъ этимъ, судью ли, присяжныхъ или м-ра Сольса, осталось неизвѣстнымъ.
Когда проповѣдникъ и Мегъ выходили вмѣстѣ изъ залы суда, ихъ сопровождалъ смѣшанный гулъ рукоплесканій и свистковъ. Рукоплесканія преобладали, потому что всѣ друзья его были въ сборѣ; свистковъ ему пришлось слышать больше впослѣдствіи.
Снѣжный восточный вѣтеръ рѣзалъ лицо какъ ножомъ. Варнава почувствовалъ снѣжинки на губахъ, улыбнулся и вздохнулъ полною грудью.
— Какъ вкусенъ снѣгъ! сказалъ онъ. — Надвинь свой платокъ больше на лицо, голубка! Да, теперь я чувствую что я свободенъ.
Вечеромъ они ужинали всѣ вмѣстѣ въ комнатѣ Тома. Томъ все время бранился на лондонскую грязь, темноту, злобу и прочіе ужасы и клялся что отплатитъ брату за то что тотъ вытащилъ его изъ деревни; затѣмъ отъ этихъ взрывовъ негодованія онъ переходилъ ко внезапнымъ вспышкамъ веселья, потомъ снова замолкалъ при видѣ измѣнившагося лица Варнавы. Варнава былъ очень молчаливъ и все еще дивился тому что встрѣтилъ свободу и любовь тамъ гдѣ ожидалъ встрѣтить тюрьму и смерть. Мегъ сидѣла между братьями слишкомъ счастливая чтобы быть разговорчивой.
— Я желалъ бы знать какъ теперь чувствуетъ себя м-ръ Сольсъ; вѣроятно не совсѣмъ ловко! сказалъ Томъ.
— Я не понимаю этого замѣтилъ Варнава. — Онъ самъ сказалъ мнѣ въ тюрьмѣ что у него есть вещь которая докажетъ мою виновность.
— Чертъ побери его и его слова! воскликнулъ Томъ. — Очевидно это оказалось не такъ легко сдѣлать, какъ онъ думалъ. Если этотъ баринъ когда-нибудь получитъ должное воздаяніе, то я отъ души желалъ бы быть при этомъ! Твоя жена отвернулась бы изъ чувства долга, но ей захотѣлось бы захлопать въ ладоши; въ этомъ грѣшномъ желаніи она все-таки призналась.
— Не теперь, быстро сказала Мегъ. — Вы не знаете, Томъ. Никто не знаетъ навѣрно, какого воздаянія стоитъ тотъ или другой человѣкъ.
Она покраснѣла, боясь выдать то что обѣщала хранить въ тайнѣ, и Томъ засмѣялся.
— Да, да, краснѣйте! замѣтилъ онъ. — Я удивляюсь какъ вы смѣете стоять за него! Ну, да теперь за Варнавиной спиной вы совсѣмъ избалуетесь. Однако, въ субботу вы были вовсе не въ такомъ сострадательномъ настроеніи, продолжалъ Томъ, глядя на нее въ упоръ.
— Э! дѣвочка моя, сказалъ Варнава, — неужели Томъ такъ тиранилъ тебя что ты безъ меня не смѣла говорить что хотѣла?
Онъ улыбнулся, а Мегъ засмѣялась обрадовавшись перемѣнѣ разговора.
— Да, сказала она, — Томъ билъ меня кочергой и швырялъ въ меня сапогами при всякомъ удобномъ случаѣ.
— Вотъ почему она и рада тебѣ! хладнокровно замѣтилъ Томъ. — Она увидала что мужъ вещь полезная и иногда была не прочь получить тебя обратно.
— Неправда, сказала Мегъ. — Когда любишь человѣка, то желаешь видѣть его вовсе не «иногда», а каждый разъ какъ набираешь дыханіе.
— Ну, сказалъ Томъ, — теперь вы получили его, а кажется похвастаться нечѣмъ! Вотъ что, братъ, поѣдемъ со мной завтра домой! Отряси съ ногъ прахъ этого муравейника и окрѣпни хорошенько, а то теперь тобой можно воронъ пугать.
— Я скоро поправлюсь; я крѣпче чѣмъ ты думаешь, отвѣчалъ проповѣдникъ; — но сейчасъ я еще не могу приняться за сельскую работу, а даромъ я дня не проживу у отца. Я не удивляюсь тому что онъ не былъ увѣренъ во мнѣ, потому что онъ никогда не былъ обо мнѣ особенно хорошаго мнѣнія и, можетъ быть, сказалъ бы «подѣломъ», еслибы меня приговорили къ смерти, по помощи отъ него я не приму.
— Неужели твой отецъ не вѣрилъ въ тебя? вскричала Мегъ. — О, Варнава, этого я просто понять не могу. Онъ всегда былъ такъ добръ ко мнѣ!
— Это вѣрно, сказалъ проповѣдникъ, — и за это я во всякомъ случаѣ благодаренъ ему.
Послѣ ужина, оставшись вдвоемъ съ братомъ, Томъ снова вернулся къ этому предмету.
— Это просто стыдъ! серіозно сказалъ онъ. — Отецъ нападалъ на тебя всю жизнь; точно у него на счетъ тебя какая-то загвоздка въ головѣ и онъ не можетъ справиться съ нею. Бывало, когда ты былъ еще мальчикомъ, я пробовалъ заступаться за тебя, но ты всегда былъ силенъ и могъ самъ постоять за себя, а онъ нѣтъ! Но удивительно, какъ онъ показывается твоей женѣ только хорошею стороной; она даже не знаетъ, каковъ онъ иногда бываетъ.
— Бѣдный, старый отецъ! сказалъ Варнава.
Пламя камина отражалось на лицахъ обоихъ братьевъ. Оба лица носили отпечатокъ силы и суровой жизни. Странность отцовскаго характера не выродилась въ нравственную слабость у сыновей, но слѣды ея вѣроятно были въ характерѣ обоихъ.
— Бѣдный, старый отецъ! повторилъ Варнава. — Онъ дѣйствительно терпѣть не могъ меня мальчикомъ, но за послѣдніе годы мнѣ стало казаться что онъ примирился со мною. Ты хорошо дѣлаешь что не покидаешь его. А я думаю что все-таки многіе держатся его мнѣнія: вѣдь я въ сущности остался не оправданнымъ.
— Да, это дѣло не выяснено; я не могу въ немъ добраться до дна, сказалъ Томъ. — Но ничего! Ты переживешь это.
— Да, переживу и переживу здѣсь, сказалъ проповѣдникъ. — Джайльсъ съ радостью возьметъ меня обратно, а это ремесло дастъ мнѣ полную возможность содержать Маргариту, да и своего дѣла не забывать.
— А ты думаешь что твое проповѣдничество не пострадаетъ отъ этой исторіи? безцеремонно спросилъ Томъ. — Вѣдь пожалуй народъ теперь не станетъ тебя слушать.
— Очень можетъ быть, согласился Варнава, — но если не замолчишь, то тебя по неволѣ услышатъ. Этому я научился въ Ньюгэтѣ.
Томъ кивнулъ головой съ угрюмою улыбкой. Насколько онъ сочувствовалъ религіознымъ воззрѣніямъ брата, было трудно сказать, но онъ уже давно отказался отъ споровъ съ нимъ.
— А жена твоя останется съ тобою?
— Это какъ ей будетъ угодно, сказалъ проповѣдникъ, — у меня на этотъ счетъ нѣтъ сомнѣній, но Томъ бросилъ быстрый взоръ въ сторону брата который спокойно выколачивалъ трубку.
— Да, ты, наконецъ, завоевалъ ее, сказалъ онъ. — Правда, для этого потребовалось очень близкое сосѣдство висѣлицы, но чтобы убить въ ней теперь эту любовь пожалуй понадобится большее. Она не изъ тѣхъ которыхъ трудно удержать. Теперь она не покинетъ тебя ни въ дождь, ни въ бурю, но тебѣ иногда не мѣшаетъ помнить что путь твой труденъ для женскихъ ногъ, особенно для такихъ которыя съ дѣтства привыкли къ коврамъ. Сама она тебѣ не напомнитъ объ этомъ, можешь быть покоенъ!
— Я знаю, отвѣчалъ проповѣдникъ. — Но дорога въ гору всегда крута.
И Томъ взглянувъ на сѣдые волосы и сгорбленную спину брата замолчалъ.
Варнавиной женѣ вѣроятно предстояла не легкая жизнь, но съ другой стороны на свѣтѣ есть много вещей лучше легкой жизни. На другой день Томъ уѣхалъ назадъ на ферму и увёзъ съ собою маленькій сверточекъ который Мегъ велѣла ему не раскрывая бросить въ Русалкинъ прудъ.
Ей было опасно оставлять его у себя по многимъ причинамъ, и она разсталась съ нимъ безъ сожалѣнія. Ради Варнавы она бросила не одни бриліанты. Томъ не сдѣлалъ ей ни одного вопроса и исполнилъ порученіе безъ разговоровъ. Если онъ и угадалъ что-нибудь, то не подалъ вида. Варнавина жена вѣрила ему вполнѣ, и ни онъ, ни русалки не обманули ея довѣрія. На этотъ разъ бриліанты не вернулись.
Тимъ такъ и не сознался. Черезъ нѣкоторое время онъ снова появился въ околоткѣ. Прихрамывая и безпрестанно оглядываясь черезъ плечо онъ весь въ лохмотьяхъ прибрелъ въ хижину своей матери, худой, голодный, слабый и грязный. Мать встрѣтила его съ безграничною радостью. Онъ не сказалъ ей гдѣ былъ и только заявилъ что проповѣдникъ «угомонилъ молодца» и что иначе онъ никогда бы не вернулся.
Никому и въ голову не пришло связать его какимъ бы то ни было образомъ съ покушеніемъ на жизнь м-ра Сольса, но онъ сталъ спокойнѣе и тише прежняго. Онъ не понялъ того что Варнава Торпъ чуть не попалъ изъ-за него на висѣлицу, но видимо пересталъ чувствовать ненависть къ нему и даже по временамъ выказывалъ кое-какіе проблески совѣсти. По всей вѣроятности Варнава нашелъ бы что изъ-за одного этого стоило посидѣть въ тюрьмѣ; въ такомъ случаѣ ставъ на его точку зрѣнія можно было и не слишкомъ жалѣть его, хотя на его имени навсегда осталось пятно и мноrie люди изъ числа тѣхъ кто не испытали на себѣ его личнаго вліянія, считали его негодяемъ.
Справедливость требуетъ сказать что съ того момента какъ онъ увѣрился въ любви Маргариты ненависть его къ Джорджу Сольсу перестала мучить его; это открытіе изгнало бѣса ненависти изъ его сердца успѣшнѣе всѣхъ постовъ и молитвъ; послѣдній фактъ онъ отнесъ къ своему недостатку вѣры и вѣроятно очень насмѣшилъ бы этимъ доктора, хотя мы не знаемъ пришелъ ли кто-нибудь изъ нихъ къ совершенно вѣрному заключенію касательно міра вообще и самихъ себя въ частности.
Оба они были честные люди въ своемъ родѣ и, можетъ быть, оба нашли по осколку правды. Можетъ быть, когда-нибудь настанетъ день составленія этихъ осколковъ въ одно цѣлое, и каждое поколѣніе, даже каждое отдѣльное лицо принесетъ драгоцѣнную частицу въ которую оно вѣрило «для спасенія души», всѣ безъ исключенія, какъ матеріалисты, такъ и мистики.
Послѣдняя глава повѣсти непремѣнно возбуждаетъ разные вопросы, и это вполнѣ естественно, такъ какъ конецъ одного всегда означаетъ начало другаго.
Проповѣдникъ и Маргарита поселились въ квартиркѣ надъ Джайльсовой лавкой. Варнава до извѣстной степени вернулъ себѣ здоровье, потому что организмъ его былъ такъ же стоекъ и упоренъ какъ и его воля. Его отвращеніе къ городской жизни потонуло въ его желаніи бороться съ язвами этой жизни. Тѣмъ не менѣе онъ рѣшилъ устроить себѣ праздникъ и навѣстить родную деревню, какъ только перестанетъ быть нужнымъ. Я не знаю, когда такой день насталъ; можетъ быть тогда, когда тѣло его лежало въ гробу, но мнѣ даже и этому не вѣрится, потому что для такихъ ревностныхъ душъ небесный отдыхъ долженъ означать только «усиленное служеніе».
Во всякомъ случаѣ теперь его ошибки кончены, битвы выиграны, грѣхи и слабости сожжены въ огнѣ Господа, въ Котораго онъ вѣрилъ. Онъ шелъ какъ умѣлъ на сіявшій впереди свѣтъ и иногда попадалъ въ ямы и канавы. Неужели свѣтъ отъ этого былъ обманомъ и рвеніе его пропало даромъ? Уповаю что нѣтъ. Наши мученики несносный и безпокойный народъ, безпокойный и для себя и для своего поколѣнія. Они смотрятъ сквозь удивительно-окрашенныя стекла и обладаютъ особенною способностію биться съ вѣтреными мельницами и попадать въ западни. Они щедро проливаютъ свою кровь, а нерѣдко и кровь ближняго, и между тѣмъ держась своего идеала цѣною всякихъ жертвъ и усилій они все-таки сберегаютъ соль въ мірѣ, свидѣтельствуя о томъ, ради чего стоитъ страдать, стоитъ умирать и даже стоитъ жить. Это благородное воинство набирается изо всѣхъ народовъ, и члены его принадлежатъ ко всѣмъ вѣроисповѣданіямъ. Иногда они, увы! бываютъ не только преслѣдуемыми, но и преслѣдователями, но въ одномъ отношеніи они всѣ сходятся: ихъ жизнь и дѣйствія проповѣдуютъ терпѣніе и мужество.
Джорджъ Сольсъ больше никогда не встрѣчался съ Мегъ. Она всю жизнь считала себя его должницей, но къ несчастію долгъ ея навсегда остался неоплатнымъ, такъ какъ благодарности ея онъ желалъ такъ же мало какъ и «дружбы».
— Я не подозрѣвалъ что могу быть такимъ чувствительнымъ идіотомъ, коротко замѣтилъ онъ матери послѣ того какъ сказалъ ей что проповѣдникъ оправданъ и что она должна забыть тотъ сонъ о найденныхъ бриліантахъ который имъ когда-то пригрезился.
М-съ Сольсъ взглянула на него со слезами на глазахъ.
— Родной мой, сказала она ему, — мнѣ жилось бы гораздо хуже еслибы въ твоемъ сердцѣ не было чувствительнаго мѣстечка…
— О! чертъ возьми мое сердце! Человѣку слѣдовало бы быть сотвореннымъ безъ него! сердито огрызнулся Джорджъ.
Старуха засмѣялась и покачала головой.
— Оно слишкомъ хорошо чтобы достаться дьяволу, сынъ мой, сказала она, а про себя прибавила: — и въ этомъ могутъ дать клятву двѣ женщины у которыхъ есть причины знать это.
Со своими собственными родными Мегъ почти не видалась. Ея жизнь слишкомъ отошла отъ нихъ, и она не могла дѣлиться между ними и мужемъ. Она жила и работала для Варнавы отдавая ему сердце, душу и силу и находя въ этомъ свое счастіе. Безъ сомнѣнія она не избѣжала и печали, потому что усиленная способность воспринимать радость усиливаетъ также и способность къ воспріятію горя, но вѣдь розы стоятъ своихъ шиповъ даже и на этомъ свѣтѣ.
Вечеромъ слѣдующаго дня послѣ окончанія дѣла Маргарита стояла возлѣ проповѣдника у окна ихъ комнаты. Солнце краснымъ шаромъ спускалось за лѣсъ трубъ торчавшихъ на крышахъ. Мегъ смотрѣла на густую желтую мглу, на кишѣвшія народомъ улицы, и сердце ея было полно великой благодарности.
— А я все думаю объ одной вещи которую мнѣ вчера сказалъ Томъ, началъ Варнава. — Можетъ быть ты лучше поживешь немножко у отца, пока я устрою тебѣ жизнь поудобнѣе?
Мегъ покачала головою.
— Нѣтъ, не поживу. А что тебѣ говорилъ Томъ?
— Что мой путь труденъ для твоихъ ногъ, потому что, что ни говори, ты все-таки совсѣмъ другой породы чѣмъ я. Довольна ли ты теперь, Маргарита? Когда-то ты сказала мнѣ что мы сдѣлали ошибку.
Маргарита повернулась къ нему съ улыбкой которая сама по себѣ служила отвѣтомъ.
— Довольство не совсѣмъ подходящее состояніе духа для твоей жены; какъ тебѣ кажется? сказала она. — Ты никогда не будешь доволенъ, пока на землѣ останется хоть одинъ «не пробужденный» человѣкъ. Я теперь болѣе чѣмъ довольна, хотя далеко не такъ полна надеждъ какъ ты. Только держи меня крѣпче и ближе къ себѣ, если твой путь труденъ!
— Какое множество домовъ и всѣ полны, полны отъ чердаковъ до подваловъ! сказалъ проповѣдникъ. — Завтрая начну опять! Эти послѣдніе мѣсяцы были мнѣ урокомъ. Да, они показали мнѣ что я иногда бываю склоненъ служить двумъ господамъ и слишкомъ много думаю о моей плотской жизни.
И жена его вздохнула съ улыбкой. Не многіе люди вывели бы такое заключеніе изъ послѣднихъ событій! Но каждый человѣкъ видитъ только то, на что у него есть глаза.
— Варнава, сказала она, — неужели ты въ самомъ дѣлѣ находишь что твои жизненныя ошибки происходили отъ излишней уступчивости и благоразумія, отъ нравственной трусости?
Послѣ минутнаго молчанія онъ отвѣтилъ ей съ краскою смущенія на лицѣ.
— Да, моя дѣвочка, это мои главные грѣхи. Ошибками ихъ нельзя назвать: ошибки неизбѣжны и ничего не значатъ. Пока человѣкъ слѣдуетъ за тѣмъ свѣтомъ который видитъ, онъ непремѣнно долженъ дойти до него со временемъ, а только это и важно; по если онъ останавливается, боясь неудачи, если сердце его ни горячо, ни холодно, то самъ дьяволъ можетъ стыдиться такихъ людей. Бываютъ люди которыхъ не разогрѣешь даже огнемъ всего ада! Что же касается прочаго, то, конечно, мы должны платиться за свои промахи, и только дѣти могутъ плакать объ этомъ. Я нахожу что мы вообще слишкомъ возимся со своими страданіями, хоть и зовемъ себя слугами Того, Кто избралъ ихъ для себя.
Онъ нахмурился, глядя поверхъ крышъ глазами видѣвшими передъ собой внутренность Ньюгэта и смерть Джака.
— Человѣкъ пожинаетъ то что посѣялъ, сказалъ онъ, — и избѣжать расплаты нельзя. Эту расплату постоянно видишь въ больницахъ, на улицахъ и въ тюрьмахъ. И это справедливый законъ: отмѣна его означала бы смерть, а не жизнь. Да ея и не будетъ, голубка, пока Господь не перестанетъ быть милосердымъ.
— Ахъ, сказала Мегъ, — я никогда не умѣю разобрать, считаю ли я твою вѣру самою строгой или самою милостивой, Варнава! Но если избѣжать расплаты нельзя, то что же потвоему значитъ крестъ!
— Онъ спасаетъ насъ отъ грѣховъ! воскликнулъ проповѣдникъ. — Дьяволъ искушаетъ насъ посредствомъ нашихъ похотей, нашей любви къ удобствамъ; онъ склоняетъ насъ къ трусливому малодушію, а Крестъ Господень побѣждаетъ страхъ передъ страданіями и является знаменемъ тѣхъ, кто избрали и побѣдили боль.
Тогда она положивъ голову къ нему на плечо рѣшила что Господь проститъ ей ея женскій страхъ за любимаго человѣка потому, что онъ все равно не удержитъ его.
— Да, ты, можетъ быть, правъ, сказала она. — Во всякомъ случаѣ твоя вѣра храбрая вѣра; она идетъ къ человѣку любящему борьбу. Но я никогда не смогу возвыситься до того чтобы считать что «все остальное все равно», лишь бы человѣкъ шелъ за свѣтомъ. Это мнѣ недоступно, Варнава! Я могла бы сдѣлать видъ что мнѣ не больно, но въ глубинѣ души я знала бы что это только притворство. Я не понимаю этого!
— Ты не понимаешь? сказалъ Варнава и крѣпко прижалъ ее къ себѣ. — Дорогая, а кто говорилъ мнѣ что стоя со мной на подмосткахъ висѣлицы не почувствовалъ бы стыда и не побоялся бы смерти? Это тоже было притворство?
— Нѣтъ, нѣтъ! Это была чистая правда, вскричала Мегъ. — Но вѣдь это было для тебя, и всякая женщина чувствовала бы то же самое еслибы любила тебя. Боже мой! Да всякая изъ тѣхъ несчастныхъ дѣвушекъ которыя ходятъ въ Ньюгэтъ поняла бы это. Это такъ просто! Жертва не боль и не трудъ когда она приносится для любимаго человѣка; она даже перестаетъ быть жертвой; ее нечего и считать.
— Понимаю, сказалъ проповѣдникъ. — Итакъ каждая женщина находитъ это простымъ? Да? Онъ взглянулъ на стоявшую рядомъ съ нимъ женщину, и на лицѣ его выразилось то нѣжное благоговѣніе которое такъ свойственно хорошимъ мущинамъ и которое всегда на половину трогало, на половину стыдило Маргариту.
— Помогай мнѣ, дѣвочка, сказалъ онъ, — чтобы и я могъ считать это простымъ. Я иногда бываю холоденъ. Я не всегда дѣлаю то во что вѣрю. Я ужасно малодушенъ, Маргарита. Помоги мнѣ, и да зажжется во мнѣ снова пламя Божіе на спасеніе многихъ!
— Я увѣрена что это будетъ, сказала Мегъ со сверкающими глазами. — О, Варнава, жить на свѣтѣ не легко, но ты по крайней мѣрѣ не велишь довольствоваться чѣмъ попало, потому что другаго нельзя достать!
Говоря это она вспоминала одну страничку изъ своей юности.
— Сохрани Боже! сказалъ Варнава Торпъ. — Неужели мы будемъ насыщать наши души пищею свиней? Лучше оставаться голодными! Эта вѣра не годна ни для мущины, ни для женщины. Ее порождаютъ отчаяніе и изнѣженность, и она выражаетъ собой отказъ отъ борьбы, то-есть, вещь позорную. Не странно ли подумать о сотняхъ людей въ этихъ домахъ? Я завтра буду говорить у рѣки. Какъ хорошо снова быть свободнымъ! Какъ устаетъ человѣкъ отъ сознанія что на него день и ночь смотрятъ чужіе глаза и что ему негдѣ перевести духъ одному!
— Забудь теперь о Ньюгэтѣ, милый! сказала Мегъ.
— Нѣтъ, не забуду, отвѣчалъ онъ. — Человѣкъ не имѣетъ права «забывать» до того дня когда пришествіе Господне освободитъ всѣхъ узниковъ. Но мы завтра начнемъ снова и будемъ меньше сомнѣваться и сдѣлаемъ больше дѣла.
- ↑ Смотри отчетъ 1850 г. составленный три года спустя передъ самою постройкой новой тюрьмы въ Голлоуэй.