Сочиненія И. С. Аксакова.
Общественные вопросы по церковнымъ дѣламъ. Свобода слова. Судебный вопросъ. Общественное воспитаніе. 1860—1886
Томъ четвертый.
Москва. Типографія М. Г. Волчанинова (бывшая М. Н. Лаврова и Ко.) 1886
По поводу событія 1-го марта.
правитьЦарь убитъ!… Русскій Царь, у себя въ Россіи, въ своей столицѣ, звѣрски, варварски, на глазахъ у всѣхъ — русскою же рукою…. Тамъ, въ царскихъ чертогахъ, одѣянный царскою порфирою, лежитъ теперь, простертъ для послѣдняго лобзанія и поклоненія, искалѣченный, изувѣченный трупъ твоего Вождя, Русская земля, твоего Главы и Освободителя, Русскій народъ, сокрушившаго твое рабство!.. Позоръ, позоръ нашей странѣ! «Людіе мои» — мнится, говорить Онъ намъ, — Онъ, избавитель людей своихъ отъ крѣпостнаго плѣна! — «что сдѣлалъ я вамъ, за что пріялъ я въ отвѣтъ на мое добро, мою любовь, — эти страданія, эти муки, — и не эти предсмертныя только, безмѣрныя муки, но тѣ страшныя, нравственныя муки, которыми столько уже лѣтъ сряду, съ такимъ неистовствомъ, съ такою злобою, изо дня въ день терзали здѣсь, въ родномъ краю, мою жизнь?»…. Пусть же жгучая боль стыда и гори проникнетъ нашу землю изъ конца въ конецъ, и содрогнется въ ней ужасомъ, скорбью, гнѣвомъ негодованія всякая душа!
Миръ и благословеніе почившему Царю! Ногъ прославилъ его, сверхъ земной славы, высшею славою. Вѣнчанный Царь нашъ, Царь-Освободитель увѣнчался еще и мученическимъ вѣнцомъ; Онъ палъ, обливаясь кровью почти въ тотъ самый мигъ, когда, — въ неисчетный разъ спасенный повидимому отъ опасности. — Онъ, повинуясь велѣнію своего неизмѣнно-добраго сердца, благословилъ крестнымъ знаменіемъ убитыхъ и молвилъ слово утѣшенія раненому солдату… Царь-человѣкъ, вниди въ радость Господа твоего — такова молитва твоего народа!
Но совѣсть Русскаго народа такою одною молитвою успокоена быть не можетъ. Что такое сталось, что подѣялось съ нашею землею? Небывалое, неслыханное творится на Святой Руси! Кто тѣ, что смѣютъ пятнать грѣхомъ я преступленіемъ наше историческое бытіе, класть позоръ и срамъ на наши головы? Посягательство на царя — это посягательство на самый народъ, — это насиліе надъ народною волею и свободою. Во всѣхъ странахъ міра лишь охранѣ самого народа ввѣрена въ сущности жизнь всякаго Верховнаго Предержателя власти, ибо никакою полиціею въ свѣтѣ она вполнѣ ограждена быть не можетъ. Но нигдѣ, казалось бы, нигдѣ какъ въ Россіи, гдѣ Царь и народъ мыслятся какъ одно, сплоченное любовью и духомъ, нигдѣ не долженъ, не можетъ быть такъ безопасенъ Царь среди своего народа! Таково древле-отеческое преданіе. Солгалось ли про насъ это старое слово? Пусть, — какъ и утѣшаютъ насъ, — самъ Русскій народъ не повиненъ, не причастенъ этимъ злодѣйствамъ, которыми прославилась въ послѣдніе годы наша несчастная Россія на весь крещенный и некрещенный міръ; пусть это дѣло нѣсколькихъ гадинъ, отребья нашей земли: но эта скверна искажаетъ нашъ нравственный историческій образъ, — во эти гадины распоряжаются, по своей прихоти, самыми судьбами нашего народа, — это отребье — все же порожденіе Русской земли, Русскаго общества, плоть отъ плоти, кость отъ костей нашихъ. Никакія правосудныя казни не смогли доселѣ его истребить; никакими внѣшними силами и не извести этого сѣмени зла, — оно, какъ язва на тѣлѣ нашемъ, живетъ, смердитъ и гноится, тайно заражая самую кровь….
Неужели однако это новое, страшное поруганіе надъ русскою общественною совѣстью пройдетъ и на сей разъ безслѣдно, и не воспрянетъ русская совѣсть, и не стряхнетъ съ себя грѣха лѣни, празднаго коснѣнія и недомыслія? Неужели не поймемъ, что намъ нужно обновленіе, всеобщее, всецѣлое возрожденіе духа?… Того историческаго, народнаго, земскаго духа, который создалъ русское царство, которымъ единственно, даже еще и доселѣ, стоитъ и крѣпко оно! То отребье, которое такъ дерзостно, такъ нагло гнететъ преступленіями душу всего Русскаго народа, не есть исчадіе самого нашего простаго народа, ни его старины, ни даже новизны истинно просвѣщенной, — а порожденіе темныхъ сторонъ Петербургскаго періода нашей исторіи, отступничества отъ русской народности, измѣны ея преданіямъ, началамъ и идеаламъ; порожденіе того раболѣпства духовнаго европейскому Западу, — той розни земли и государства, которая, вопреки древнему завѣту, вѣрованіямъ и чаяніямъ народнымъ, внѣдрилась вотъ уже почти два вѣка въ нашъ общественный и государственный строй. Нѣтъ, не въ дальнѣйшемъ слѣдованіи по пути подражанія Европѣ ваше спасеніе, не въ этомъ мнимомъ прогрессѣ врачеваніе наше, а въ воскрешеніи цѣлостнаго, объединяющаго, животворящаго земскаго духа.
Царь унаслѣдовавшій отъ Страстотерпца-Отца царскій вѣнецъ, — въ наши дни вѣнецъ терновый, — Царь, въ горѣ и сокрушеніи предстоящій нынѣ предъ началомъ своего безпредѣльно-труднаго подвига, съ какою преданностью, съ какимъ чувствомъ состраданія и участія, съ какою готовностью споспѣшествованія взираетъ на Тебя твой народъ! Какъ молитъ онъ благаго Господа, да укрѣпитъ онъ твой державный духъ на всякое благое дѣланіе, да ниспошлетъ Тебѣ ту же любовь, ту же вѣру къ родному народу, которыми онъ желалъ бы окружить, оградить тебя отъ всякихъ злыхъ навѣтовъ и лихой напасти! Не по своему личному хотѣнью, а по произволенію исторической судьбы, какъ преемникъ царя-избранника, въ смиреніи и послушаніи пріемлешь Ты тяжкое бремя великой власти, и всякій, кто отъ народа, потщится сохранить ее Тебѣ свято и непоколебимо. О, будь незлобливъ, какъ твой Отецъ, сумѣвшій соблюсти въ самодержцѣ святую простоту человѣческаго сердца и, — умышленно озлобляемый цѣлымъ рядомъ безбожныхъ посягательствъ на его жизнь, — не озлобившійся ни разу, ни разу не поддавшійся соблазну власти! Но да будетъ же и тверда, неукоснительно властна, грозна Твоя десница на всѣхъ враговъ чести, достоинства и тишины твоего царства. Вѣдай и вѣруй, что только въ тѣснѣйшемъ искреннемъ единеніи — не съ тою или другою частью русскаго общества, и не мнимо, какъ тщатся нѣкоторые, но въ правду — со всѣмъ своимъ народомъ. — только шествуя русскимъ, народнымъ, земскимъ, въ то же время и царскимъ путемъ въ духѣ истины Божьей и правды народной, обрѣтешь Ты намъ исцѣленіе отъ нашихъ — отступничествомъ отъ народа порожденныхъ — недуговъ, добудешь просвѣщенія, преуспѣянія, славы и мира для твоей необозримой, великой и для великаго будущаго предназначенной, русской, славянской державы!…
Почивай въ мирѣ, вѣчной славы достойный, человѣколюбивый и народолюбивый, страдалецъ-Царь… Здравствуй на царствѣ, бодрись, уповай и мужайся, новый Государь нашъ!
И обычное теченіе жизни, и обычное теченіе мыслей — все нарушилось, всполошилось въ эти дни. Нигдѣ, конечно, перемѣна царствованія не можетъ имѣть такого значенія, какъ въ Россіи. Не просто — царь умеръ и мѣсто его заступилъ царь новый. Это цѣлая историческая эпоха отходитъ, это новая эпоха настаетъ! Конецъ одной, начало другой опредѣлены рѣзкими гранями, торжественно засвидѣтельствованы, такъ что самая смѣна эпохъ совершается воочію, такъ сказать осязательномъ общаго вѣдома и сознанія современниковъ.
Но черты новаго времени и новаго племени, готовящагося выступить на историческое поле дѣятельности, еще не ясны намъ, еще въ туманѣ, и мы…
И черты не ясны, — и самый, можетъ быть, взоръ нашъ еще застилается скорбью и негодованіемъ. Но пусть и будетъ такъ. Скорби! скорби и негодуй, ваша земля! Мы призываемъ къ скорби и негодованію, какъ къ самому законному, самому честному, самому нужному, очистительному дѣйствію общественной совѣсти. Да, это теперь именно то, что намъ на потребу… О, еслибъ наши души могли перегорѣть въ горнилѣ скорби и негодованія! О, еслибъ мы всѣ, всѣ, искренно, а не лицемѣрно, сумѣли возскорбѣть и вознегодовать въ свое время, тогда, можетъ быть, не пришлось бы и переживать настоящей минуты горя, стыда и срама!… Но ни покушеніе Соловьева, ни взрывъ на желѣзной дорогѣ, грозившій гибёлью тысячѣ людей, ни взрывъ Зимняго дворца, ни всѣ несомнѣнныя раскрытія замысловъ чудовищныхъ, адскихъ, — ничто не вызвало въ насъ той мѣры сердечнаго внутренняго негодованія, святаго, честнаго гнѣва, которая, выражаясь общественно, становится истинною духовною мощью. Мы же (конечно не всѣ) поспѣшили — какъ слѣдуетъ поскорбѣть, немножко, но вполнѣ прилично понегодовать, а затѣмъ пуще всего обрушиться негодованіемъ — на что? не на героевъ револьвера, кинжала, яда и динамита, а на способы самообороны, самозащиты, принимаемые администраціей!.. Способы, скажемъ мимоходомъ, почти равные тѣмъ, которые приняла сосѣдняя намъ конституціонная имперія послѣ двукратнаго покушенія на жизнь ея монарха. Но положимъ, мѣры принятыя у насъ заслуживали обсужденія и критики, — и не потому, что онѣ были будто ненужны, а потому, что не вполнѣ достигали цѣли или примѣнялись не всегда съ должною разборчивостью. Но развѣ у насъ ограничились только критикой! Какимъ яростнымъ словоизверженіемъ зашипѣлъ и закипѣлъ, какъ вулканъ лавой, нашъ фальшивый европеизмъ, позабывъ про вчерашнее, да такъ забывъ, какъ будто его никогда и не бывало! Одна газета даже наканунѣ, чуть ли даже не утромъ 1 марта, — вопія о померещившихся ей правительственныхъ поползновеніяхъ къ реакціи (чему самая свобода ея воплей являлась рѣзкимъ противорѣчіемъ), — съ какою-то назойливою наивностью утверждала, что террористовъ-де теперь никакихъ ни въ заводѣ, ни въ поминѣ уже нѣтъ!..
Мы впрочемъ, говори о скорби и негодованіи, вовсе не имѣемъ въ виду какихъ-либо внѣшнихъ репрессивныхъ мѣропріятій. Это не дѣло общества, — это дѣло, а въ извѣстныхъ обстоятельствахъ и священный долгъ самой власти Мы имѣемъ въ виду такое нравственное, на само наше общество, воздѣйствіе чувства скорби я гнѣва, которое могло бы, если не вполнѣ, то хоть нѣсколько оздоровить нашу общественную атмосферу. Именно оздоровить — и смыслъ и душу… Потому что здоровое сердце и здоровый смыслъ — вотъ недостаткомъ чего болѣетъ значительная часть нашего современнаго «культурнаго» общества!.. Но объ этомъ еще не разъ будетъ наша рѣчь впереди…
Объ одномъ, и только объ одномъ думается теперь упорно. Предъ мысленнымъ взоромъ неуклонно стоитъ окровавленный образъ Царя, добраго, кроткаго, благодушнаго, убитаго среди бѣла дня, и какъ убитаго! На ногахъ, отъ колѣнъ, ни тѣла ни голеней, кости издроблены, — только мускулы, на которыхъ висятъ перевороченныя пятки; кровь хлещетъ потокомъ; на тѣсныхъ полицейскихъ санахъ везутъ Его, перваго человѣка Русской земли, уже полумертваго, безъ шинели, съ обнаженной склоняющейся отъ слабости головою (какое мученіе долженъ Онъ былъ вытерпѣть!) — везутъ Освободителя милліоновъ людей своего и чужихъ народовъ, давшаго всей Россіи новое бытіе, даровавшаго ей такой просторъ жизни, котораго она еще не знавала, — везутъ Страдальца-Царя въ Его царской дворецъ… Безъ ропота, безъ жалобы срѣтаетъ Онъ смерть… Послѣднее Его дѣйствіе въ жизни: взглянуть «на своихъ раненыхъ»!… Что долженъ былъ перенесть, перечувствовать въ эту минуту Его сынъ и уже Царь!.. Стыдно, совѣстно становится Русскому глядѣть на свѣтъ Божій. Точно будто кто совершилъ надъ нами публичное поруганіе, всенародно осрамилъ васъ самымъ безстыднымъ срамомъ, и мы оскверненные стоимъ предъ всѣмъ міромъ, — предъ тѣмъ міромъ, гдѣ повсюду имя Усопшаго чтится съ благоговѣніемъ! И что же мы? Мы видимъ, мы слушаемъ,
Мы слушаемъ… Но какъ внимаемъ мы?
Сгибаются-ль упрямыя колѣна?
Смиряются-ль кичливые умы?…
Были у насъ сегодня крестьяне — уполномоченные ходатаи по разнымъ общественнымъ дѣламъ отъ своихъ обществъ. Они пришли посовѣтоваться о народномъ «горящемъ» желаніи дать какое-либо выраженіе своей скорби. Именно скорби. Отрадно было ихъ слушать, послѣ чтенія разныхъ газетныхъ, якобы либеральныхъ мудрованій. Легко было съ ними душѣ. «Смерть Государя» — говорили они (мы приводимъ ихъ слова буквально), "конечно нашъ общій стыдъ, грѣхъ, ужасный грѣхъ на насъ всѣхъ. Но это Богъ, люба его, послалъ ему такую мученическую смерть. Богу хотѣлось уравнить ему и небесный чинъ съ его земнымъ чиномъ. Здѣсь Господь сподобилъ его быть Царемъ, да еще освободителемъ народовъ; тамъ Господь сподобилъ его великомученическаго вѣнца. Его кровь, мученически пролитая, покрываетъ и его — по человѣчеству — грѣхи, я наши грѣхи народные… Молишься эдакъ за душу его — а потомъ и прибавишь: «мучениче Александре, моли Бога за насъ». «Нашему народу — продолжали они — хочется поскорбѣть, народомъ поскорбѣть», такъ какъ это сдѣлать? Вопросъ состоялъ въ томъ; можно ли имъ просить или такъ устроить, чтобъ по всей Россіи, въ теченіи года, никакихъ увеселеній публичныхъ не было, а вездѣ было бы «важно, строго» и что-то въ родѣ поста… Конечно намъ не трудно было имъ объяснить, что такое выраженіе скорби могло бы теперь быть наложено на всю Россію только властью, стало-быть по принужденію, а потому и не имѣло ба особой нравственной цѣны, но что никто имъ не мѣшаетъ выразитъ свою скорбь именно такъ, какъ они хотятъ, добровольно, по деревнямъ, съ приговора сельскихъ міровъ. Они вполнѣ съ этимъ согласились, но все-таки — говорили они — «оно бы лучше, коли всѣмъ народомъ, по всему нашему царству»…
Всѣмъ народомъ! Мы слушали ихъ, и мысль невольно переносилась въ глубь временъ, когда не было розня духовной между бояриномъ и крестьяниномъ, когда на какомъ-нибудь земскомъ соборѣ они дѣйствительно встрѣтили бы всеобщее единодушное сочувствіе и нашли бы то, чего теперь тщетно ищутъ, — и чего ужъ конечно не дастъ имъ теперь никакой мнимо-венскій соборъ, которымъ уже пытается окрестить мнимо же либеральная наша пресса лелѣемое ею въ будущемъ мнимо-народное, на европейскій образецъ скроенное представительство!
Мы не считаемъ пока возможнымъ и умѣстнымъ вести обычную бесѣду о самоуправленіи или о какихъ-либо новыхъ вопросахъ, такъ какъ вниманіе читателей, конечно, устремлено теперь въ другую, въ одну сторону, — и даемъ поэтому въ настоящемъ No мѣсто лишь тѣмъ статьямъ, которыхъ начало уже было прежде напечатано и прерывать которыя было бы неудобно.
Неужели и на этотъ разъ мы перебудемъ обрушившуюся на насъ бѣду также легкомысленно и безплодно, какъ уже пережили цѣлый рядъ ударовъ и поруганій, нанесенныхъ чести, совѣсти, миру, свободѣ нашей страны пятикратными или шестикратными посягательствами на жизнь царя, всѣми этими взрывами, подкопами, убійствами изъ-за угла, окровавившими Россію кровью столькихъ неповинныхъ жертвъ? Казалось и тогда, что зло и позоръ достигли послѣднихъ предѣловъ… Но мы не воспрянули ни мыслью, ни духомъ, и вотъ — раздвинулись предѣлы зла, и дожили мы до срама несмываемаго, который какъ клеймо горитъ на челѣ каждаго Русскаго, — и допустили мы убить, истерзать заживо среди своего народа того Царя, котораго поминаемъ теперь съ плачемъ, съ колѣнопреклоненною жаркою благодарностью!… Неужели мы еще не дошли до самаго крайняго края? Вѣдь еще шагъ — и бездна! Духъ замираетъ при одной мысли о твоей судьбѣ, наша несчастная Россія!..
Грѣшна теперь всякая попытка отвести глаза отъ того кроваваго образа Мученика, Страстотерпца, который еще носится пока передъ нами, — отклонить мысль отъ задачи, поставленной намъ прямо, въ упоръ, страшнымъ событіемъ… «Пора возвратиться къ обычному теченію жизни», — «пора вернуться къ нормальному строю нашей ежедневности»… — «этого требуетъ благоразуміе»… — Вотъ какія слова ватанаютъ уже раздаваться…
Словеса лукавствія! «Этого требуетъ разумъ»! Не разумъ, а лѣнь, дряблость, пустота умственная и душевная. Этого могутъ требовать только тѣ, которые уже утратили всякую свободу духа, всякую простоту сердца, всякую ясность и здравость смысла; тѣ, которые безсильны сбросить съ себя холопскія узы разныхъ отвлеченныхъ доктринъ, не могутъ шевельнуть ни языкомъ, ни мозгомъ безъ условно-либеральной ужимки; не смѣютъ отдаться никакому порыву естественнаго, законнаго, можетъ-быть и въ нихъ самихъ подчасъ пробуждающагося, русскаго чувства — безъ подобострастной справки съ своимъ мнимо-либеральнымъ словаремъ или кодексомъ…
Не должно конечно смѣшивать пошлости нашего либерализма съ такъ-называемымъ нигилизмомъ, который логически развился до чудовищной доктрины злодѣйства, тиранніи и скотскости, и посягаетъ на права и честь Русскаго народа. Но пошлый либерализмъ представляетъ также не малую опасность уже потому, что растлѣваетъ и умъ, и душу русскаго общества, парализуетъ смыслъ и волю, путаетъ нравственныя понятія, обращаетъ человѣка въ своего рода умственнаго и нравственнаго евнуха Не время теперь, неумѣстно, въ виду не закрытаго еще гроба царственнаго Страдальца, вспоминать о всѣхъ проявленіяхъ псевдолиберальной общественной пошлости: такъ они повидимому ничтожны и мелки…. Но совокупность этихъ мелочей ложится гнетомъ на нашу жизнь, и не безполезно оглянуться хоть на минуту.
Многое, что мѣсяцъ тому назадъ было пожалуй смѣшно, — теперь до трагизма прискорбно… Ботъ злодѣй поджигающій домъ, — пламя уже занялось, грозитъ пожаромъ, гибелью тысячѣ семействъ… Полиція уже наложила руку на изверга… «Это не либерально, это репрессія!» — кричатъ эти господа… И смущенная полиція опускаетъ руку, и начальство, оглушенное, сконфуженное визгомъ и пискомъ всѣхъ этихъ дошлыхъ и глуповатыхъ, имъ же имя легіонъ, возмнившихъ себя либералами, предписываетъ полиціи галантерейное съ извергами обращеніе!… Убійцу тащатъ въ тюрьму: это «регрессъ»; убійцу оправдываютъ, выпускаютъ на свободу, ставятъ ни торжественный пьедесталъ, окружаютъ его лучезарнымъ ореоломъ (хотя убить человѣка по какимъ бы то ны было побужденіямъ все-таки по меньшей мѣрѣ несчастіе и ликовать тутъ нечего): это «прогрессъ». И вотъ такіе-то прогрессъ! и приводятъ страну къ истинному регрессу — къ безславію предъ цѣлымъ міромъ, къ разслабленію власти, къ изнеможенію, къ краю гибели… Мы убѣждены, что и техникъ, осматривавшій лавку Кобозева, остановился предъ глубокомысленнымъ соображеніемъ: «будетъ ли съ его стороны либерально произвести осмотръ строгій, отложивъ въ сторону всякую деликатность? ну какъ ничего не найдешь и въ либеральной прессѣ продернутъ статейкой?»… Судится важный государственный убійца, участникъ убійствъ и подкоповъ, узнать имя котораго въ высшей степени нужно, допросъ котораго можетъ имѣть величайшую важность для пресѣченія другихъ новыхъ убійствъ и злодѣйствъ… Не успѣлъ преступникъ раскрыть рогъ для отвѣта и, можетъ быть, объявить истину, какъ судья съ нанизящнѣйшею любезностью спѣшитъ остановить его словами: «вы можете и не отвѣчать, можете, если хотите, и утаить правду!» Мы еще допускаемъ, что умолчаніе со стороны обвиняемаго можетъ не быть поводомъ къ отягченію его участи (хотя и странно не дѣлать различія между кающимся и нераскаяннымъ), но здравому смыслу не въ домёкъ, почему нужно приглашать преступника, да еще съ поспѣшною предупредительностью, къ утайкѣ истины? Напротивъ — необходимо требовать отъ него раскрытія правды, стараться ниспровергнуть ложь и вывѣдать истину искуснымъ допросомъ. Можетъ-быть мы ошибаемся, но едвали въ лѣтописяхъ какого-либо суда въ Европѣ можно найдти случаи совершенія наказанія надъ человѣкомъ (какъ это практикуется у насъ), котораго имя и личность не утверждены и не удостовѣрены! Такой преступникъ ipso facto долженъ оставаться въ тюрьмѣ, пока не объяснитъ самъ или пока не откроютъ его имени…
Да это ли одно?… Еще слишкомъ годъ тому назадъ, кажется не задолго до взрыва на желѣзной дорогѣ, когда подпольное изданіе «Народной воли» тысячами экземпляровъ распространялось въ Москвѣ, мы знали изъ достовѣрнаго источника, что какая-то изъ жрицъ нигилизма совершенно безцеремонно расхаживала по домамъ и предлагала незнакомымъ ей хозяевамъ: подписаться, за деньги, на полученіе этого листка въ твердой увѣренности (въ чемъ и не ошиблась), что никто ея не задержитъ, а въ крайнемъ случаѣ только поскорѣе отъ себя прогонитъ… Конечно, никому нѣтъ пріятности брать на себя роль полиціи, но можно было бы однако же подумать и о томъ, что такое пассивное отношеніе къ пропагандѣ равнялось въ настоящемъ случаѣ прямому потворству — не свободѣ мнѣнія и слова, а злодѣйству, убійству невинныхъ, посягательствамъ на безопасность самого народа… Можно ли себѣ представить Англичанина (не изъ шайки нигилистовъ), которому бы предложили подписаться на полученіе тайныхъ прокламацій, взывающихъ къ убіенію изъ-за угла королевы и ея вѣрныхъ слугъ, и который бы тотчасъ не задержалъ распространителя прокламацій?! Въ томъ-то и бѣда, что въ насъ мало чувства гражданственности, что слабо въ насъ сознаніе своихъ общественныхъ обязанностей, своего личнаго долга предъ народомъ и государствомъ. Скажутъ, можетъ быть, что въ этомъ недостаткѣ виноваты не мы, а исторія, а само правительство, и т. д. Но такое оправданіе хуже обвиненія. Такъ оправдывать или вѣрнѣе извинять могутъ насъ другіе, но не мы сами себя. Рѣшится ли кто сказать: «гарантируйте мнѣ только, что моя честность не будетъ имѣть для меня непріятныхъ послѣдствій, и посмотрите тогда, какой я буду честный! совсѣмъ почти никогда не буду дѣлать подлостей! А до тѣхъ поръ, извините, я только либералъ: негодный гражданинъ, но либералъ!» Но не говоря уже о томъ, что даже гражданская полноправность, свобода — все это по вашему мнѣнію, нудится преимущественно тѣмъ же способомъ какъ и Царство Божіе, силою нравственнаго подъема, напоромъ доблестныхъ свойствъ и дѣлъ, — не говоря уже объ этомъ, для всякаго изъ насъ лично и во всякомъ положеніи обязателенъ законъ высшей правды и обязательно — ясное понятіе о томъ, что подло, что гнусно, что безнравственно Но увы! въ томъ-то и бѣда, что эта ясность понятія, повидимому прирожденная человѣку до такой степени, что, по словамъ Тертулліана, человѣческая душа «родится христіанскою». — эта ясность въ наши дни помутилась, и къ сумбуру умственныхъ присоединился сумбуръ и нравственныхъ понятій. Для значительной части интеллигентнаго общества, и преимущественно молодаго, всѣ нравственныя опредѣленія сводятся къ одному: «либерально» или «не либерально». Не спрашиваютъ: честно или не честно, благородно или подло, человѣчно или звѣрски, но людски или по скотски, клонится ли къ добру или ко злу, къ благополучію или къ бѣдствіямъ, въ страданіямъ невинныхъ людей, — а только о томъ: «либерально ли?» — И затѣмъ тѣ, кто пофанатичнѣе и послѣдовательнѣе, обвиняя сами правительство въ «репрессіи», «регрессіи», «реакціи», — предаются со страстію самымъ ужаснымъ репрессивнымъ мѣрамъ для того, чтобы заставить человѣчество регрессировать къ какому-то дикому, животному состоянію…
Вотъ съ какого рода разжиженіемъ мысли приходится намъ бороться въ нашемъ обществѣ… Мы очертили недугъ лишь немногими чертами, избирая нарочно самыя общія, всѣмъ знакомыя, повидимому мелкія черты, которыхъ существованія никто отрицать не въ правѣ, но черты характеристическія, вглядѣвшись въ которыя, серьезный мыслитель разгадаетъ съ ужасомъ и самую болѣзнь.
Смерть Царя явленіе не случайное. Это нашъ общій грѣхъ. Всѣ мы повинны въ ней, во сколько повинны въ растлѣніи общества чрезъ воспитаніе нашего юношества, чрезъ созиданіе общественнаго духа и мнѣнія. Очнемся ли наконецъ? Отрезвимся ли хоть въ виду бездны? Станемъ ли снова чиниться съ ложью и нахальничать съ правдой!.. Займемся же безтрепетно генеалогіею настоящихъ ужасныхъ событій. Къ этому покаянному труду призываемъ мы всѣхъ, въ комъ еще не заглохла совѣсть… Вилять, «влаяться овамо и онамо», — уже не время, — станемъ наконецъ не обинуясь называть вещи ихъ именемъ…
Не о либерализмѣ, не о реакціи можетъ быть рѣчь въ настоящую страшную минуту, а просто о здравомъ смыслѣ и о гражданской честности. Нужно проявленіе твердой, строгой, грозной, энергической, умной власти. Нужно во что бы ни стало и прежде всего сохранить для Россіи драгоцѣнную жизнь ея Царя — залогъ нашего спокойствія: всѣ разумныя мѣры, ведущія именно къ этой цѣля, необходимы и потому законны, и съ радостью будутъ приняты обществомъ. Да и само общество должно въ буквальномъ смыслѣ стать стражемъ престола. Избави Богъ отъ какого бы то ни было дѣйствія, которое могло бы быть растолковано въ смыслѣ уступки крамолѣ или даже требованіямъ европейскаго либерализма. Россіи нужно самодержавіе, а самодержавіе мыслимо и крѣпко только въ тѣснѣйшемъ союзѣ съ народомъ, на народной почвѣ, на земской основѣ… Наполеонъ I говаривалъ: «еслибъ я былъ Русскимъ Императоромъ, я бы отпустилъ бороду, надѣлъ зипунъ и завоевалъ бы весь міръ». Въ наши дни нѣтъ особенной надобности въ этихъ внѣшнихъ признакахъ народности, да и дѣло идетъ не о завоеваніи міра. Но еслибы только Русскій Царь захотѣлъ быть царемъ но старинѣ и призвалъ себѣ въ опору Русскую землю (не бюрократовъ и «либераловъ» -говоруновъ, а великую молчащую теперь землю) — какъ воскъ отъ лица огня, растаяла бы крамола, расточились бы враги, и воскресла бы Россія въ несокрушимой мощи я славѣ. Лгутъ слабыя души, усомнившіяся въ силѣ царской власти на Руси — въ мощи народной: напустили тумана я сами бродятъ!.. Вѣруй въ свое право, Царь нашъ, вѣруй въ свою силу: то сила всего Твоего народа…