Сочиненія И. С. Аксакова.
Прибалтійскій Вопросъ. Внутреннія дѣла Россіи. Статьи изъ «Дня», «Москвы» и «Руси». Введеніе къ украинскимъ ярмаркамъ. 1860—1886. Томъ шестой
Москва. Типографія М. Г. Волчанинова (бывшая М. Н. Лаврова и Ко.) 1887
По поводу покушенія на генерала Черевина.
правитьНеужели снова? снова бросается оскорбленіе въ лицо всему государству, всему Русскому народу? И не найдется силъ ни правительственныхъ, ни общественныхъ, чтобы избавить нашу землю отъ этого повторительнаго, множимаго, какъ-бы внѣдряющагося ерама, чтобы вырвать изъ нашего тѣла этотъ ядовитый гадъ, эту злую живую немочь, которая нарушаетъ мирный трудъ нашего государственнаго бытія, полагаетъ преграды правильному, спокойному земскому строенію, гнететъ общественный духъ, растлѣваетъ самую атмосферу, которою мы дышемъ?.. Покушеніе на жизнь генерала Черевина (на этотъ разъ рукою наемника — кандидата въ самоубійцы!) не какой-либо одинокій, особливый случай, а лишь новое проявленіе все той же подпольной террористической дѣятельности: ему предшествовали угрозы (которыми напрасно было пренебрегать), равно какъ и распространеніе печатныхъ прокламацій, какъ въ Петербургѣ, такъ и въ провинціяхъ. Неужели и въ самомъ дѣлѣ такъ низко пало русское общество, что въ немъ нѣтъ даже силъ для негодованія, для того естественнаго негодованія, которое, помимо всякаго отвлеченнаго умствованія, политическихъ доктринъ-и теорій, должно быть въ равной мѣрѣ присуще каждой живой человѣческой совѣсти? Да и много ли нужно для того, чтобъ мерзили человѣку подлость, злодѣйство, убійство? Только немножечко человѣчности, только немножечко честности! Неужели нашего общества дѣйствительно хватаетъ лишь на одно хихиканье и глумленье, — дешевое е либеральное" глумленье даже по поводу мѣръ осторожности, принятіе которыхъ вынуждается тѣми же подпольными, людобойныхъ дѣлъ мастерами — причемъ противъ этихъ послѣднихъ ни одного сильнаго гнѣвнаго слова и не слыхать! Мы словно стали свыкаться и съ позоромъ, и съ преступленіями самаго звѣрскаго характера, со всѣмъ тѣмъ, что прежде приводило людей въ трепетъ и ужасъ. Словно извратились, перемѣшались въ обществѣ всѣ нравственныя, не только понятія, но инстинкты, переродилась въ насъ самая душа человѣческая, которая по извѣстному прекрасному выраженію даже будто-бы родится христіанскою… В между тѣмъ никогда такъ много не трещали у насъ, какъ именно теперь, о «прогрессѣ», объ «онравствливающемъ дѣйствіи науки» (разумѣется только «западной»), «о правахъ и достоинствѣ человѣческой личности» (хотя при этомъ, по большей части, души ей не полагается и производится она отъ орангъ-утанга), о «гуманизмѣ», о «гуманическихъ либеральныхъ идеяхъ», объ «освобождающей человѣчество отъ религіозныхъ предразсудковъ», но въ то же время «возвышающей и смягчающей цивилизаціи», — каковыхъ терминовъ въ любой книжкѣ «либеральнаго» толстаго журнала можно бы набрать цѣлые вороха!.. Попробуй однако кто-нибудь выразить рѣдкое, горячее осужденіе тому, что не только вполнѣ безнравственно, но именно-то и противорѣчитъ всякой идеѣ прогресса, гуманности, либерализма и цивилизаціи, — тутъ какъ разъ послѣдуетъ «взрывъ негодованія»…. на того, кто осмѣлился негодовать! мн.не забыли, какому гоненію въ извѣстномъ литературномъ лагерѣ подверглись наши статьи, внушенныя намъ событіемъ 1-го марта, какіе крики поднялись съ разныхъ сторонъ: «Русь» нарушаетъ нашу тихую грусть по поводу прискорбныхъ событій! «Русь» «распаляетъ страсти!» Но да убережетъ Богъ русское общество отъ мерзости безстрастья въ дѣлахъ чести и совѣсти, въ вопросахъ нравственной правды, — отъ той немощи чувствъ, для которой безразлично добро и зло!.. О, еслибъ оно умѣло въ тѣ страшные мартовскіе дни возненавидѣть всѣми силами сердца то, что покрывало Россію срамомъ, можетъ-быть образумились бы и спаслись сотни тѣхъ молодыхъ головъ, которыхъ сгубило — мы въ томъ увѣрены — именно это, рекомендуемое нашими гуманистами преступное безстрастье, эта бездушная воздержность нравственнаго общественнаго суда надъ торжествующимъ зломъ!
Но оставимъ въ сторонѣ событіе 1 марта; допустимъ объясненіе нашихъ публицистовъ, что они въ то время, въ возбужденіи негодованія, благоразумно предусматривали опасность для общественной тишины отъ гнѣва народныхъ массъ, — хотя газетными статьями, если и удобно пускать въ нашъ Русскій народъ лживые слухи, такъ едвали возможно вызывать и направлять его чувства по газетному произволу. Перейдемъ къ настоящей порѣ, къ воззрѣніямъ излагаемымъ sine ira et studio, въ нормальномъ состояніи духа. Мы все- таки не можемъ усвоить себѣ той точки зрѣнія, которой держится петербургскій «Порядокъ». Въ 313 No этой почтенной газеты разсуждаетъ весьма пространно и длинно о значеніи Тургенева, по поводу итальянской новеллы, которою онъ недавно обогатилъ русскую литературу (и одновременно французскую — такъ-какъ новелла появилась разомъ и въ «Вѣстникѣ Европы» и въ «Nouvelle Revue», такъ что неизвѣстно: гдѣ переводъ, гдѣ оригиналъ). Характеризуя отношеніе знаменитаго русскаго писателя къ вопросамъ своего времени, «Порядокъ» ставитъ въ особенную заслугу Тургеневу, что онъ никогда не былъ «солидаренъ съ рѣзкимъ отрицательнымъ отношеніемъ къ новымъ направленіямъ мысли»… О какихъ направленіяхъ идетъ рѣчь, поясняется тутъ же словами: съ отношеніемъ, «которое отразилось въ такихъ романахъ, какъ „Взбаломученное море“ (Писемскаго), „Марѳво“ (Клюшникова), и рядѣ другихъ, продолжающихся до сего дня»… Дѣятельность Тургенева чиста отъ этого восклицаетъ «Порядокъ».
Извѣстно, какое «новое направленіе мысли» изображено въ романѣ «Взбаломученное море»: то нигилистическое направленіе 60-хъ годовъ, котораго общественное дѣятельное проявленіе совпадаетъ съ пожаромъ Апраксина двора въ Петербургѣ; къ такому-то движенію «отрицательнымъ» отношеніемъ, притомъ далеко не рѣзкимъ, а ироническимъ, запятналъ себя, по мнѣнію газеты, покойный Писемскій! Что же касается до «Марѳва», — стараго, и почти забытаго романа, который однако-же такъ врѣзался почему-то въ память редактору или сотруднику «Порядка», — то въ немъ живо и ярко изображена эпоха послѣдняго польскаго возстанія, со всѣмъ тѣмъ сумбуромъ понятій и чувствъ, который овладѣлъ тогда нѣкоторою частью молодаго русскаго поколѣнія (уже зараженною нигилистическимъ ученіемъ Чернышевскаго и Ко) и подвигъ ее къ прямой измѣнѣ не только государству, но и своему родному народу. Дѣйствіе романа происходитъ именно въ пограничномъ русскомъ краѣ, населенномъ русскими же крестьянами, которыхъ польскіе бывшіе помѣщики, считая за быдло, пытались было, съ помощью русскихъ же глупцовъ подъ кличкою хлопомановъ и федералистовъ, лишить національной независимости и, оторвавъ отъ Россіи, подчинить польской коронѣ!! Выходитъ, по мнѣнію «Порядка», что и къ такому «направленію мысли», относиться съ рѣзкимъ отрицаніемъ" не позволительно, и что за подобное отрицаніе на Клюшниковѣ тяготѣетъ пятно… Съ точки зрѣнія какого нибудь «Дзенника Познанскаго» или краковскаго «Часа» это понятно, — но русской газетѣ пятнать за это русскаго-же писателя — по меньшей мѣрѣ безсмысленно, тѣмъ болѣе теперь, въ наше время, когда стало явнымъ, какъ солнечный свѣтъ, что именно оба эти «новыя направленія мысли» и привели логически-постепенно своихъ послѣдователей къ тому слишкомъ извѣстному, уже не направленію, а образу дѣйствій, отъ котораго страждетъ все наше отечество. Иного впрочемъ объясненія или оцѣнки мы даже и допустить не можемъ. Не въ какомъ-либо зломъ умыслѣ, а въ пустопорожности по части всякаго умышленія или опредѣленнаго мышленія провинился критикъ «Порядка»; но такъ какъ природа пустоты не терпитъ, то пустота и наполнилась готовыми идейками банально-либеральнаго характера, суевѣрнымъ культомъ «послѣдняго» (давно уже теперь устарѣвшаго) слова науки, раболѣпнымъ поклоненіемъ предъ «молодымъ» и «новымъ» (теперь уже обветшавшимъ днями, опошлившимся или же практикующимъ подлоги, поджоги, подкопы и убійства)… Мы вовсе не касаемся достоинства произведеній самого Тургенева: какъ художникъ, онъ былъ воленъ въ избраніи темъ, и мы въ правѣ требовать отъ него только художественной искренности, въ мѣру его разумѣнія; мы оставляемъ въ сторонѣ вопросъ и о томъ, въ какой мѣрѣ подобныя современныя, животрепещущія реальностью данной минуты темы пригодны для истиннаго искусства. Мы склонны на такой вопросъ отвѣчать отрицательно. Насъ гораздо болѣе занимаетъ вопросъ о нравственно-общественномъ судѣ надъ явленіями нашей дѣйствительности, поскольку черты этого суда выступаютъ въ статьяхъ вашихъ русскихъ политическихъ газетъ; намъ важно именно то: что восхваляется и что осуждается. Для характеристики современнаго общества не лишены, напримѣръ, интереса самыя усилія «Порядка» оправдать нашего знаменитаго писателя въ глазахъ «представителей новаго движенія», или «молодыхъ силъ нашего общества», которыя, по мнѣнію газеты, уже слишкомъ взыскательны. «Несмотря на видимо сочувственное въ общемъ отношеніе къ этимъ молодымъ силамъ, Тургеневъ даже и за „Новь“ подвергся нападеніямъ» (т. е. со стороны «молодыхъ силъ»), скорбитъ «Порядокъ», пятная одновременно авторовъ «Взбаломученнаго моря» и «Марѳва» за «рѣзко-отрицательное», напротивъ, къ нимъ отношеніе. По почему же, однако, предосудительно рѣзко-отрицательное отношеніе къ такимъ направленіямъ мысли, которыя, отрицая всякія нравственныя основы, на которыхъ зиждется человѣческое общество, причинили столько бѣдъ, столько горя Русскому народу и остановили правильное и мирное развитіе нашей гражданственности? Странная путаница понятій! Въ большомъ ходу теперь между нами всѣ эти взятыя изъ Западной Европы клички: «консерваторъ» и «либералъ», — расходятся между собою люди изъ-за сочувствія въ той или другой формѣ правленія, — но расходясь въ своихъ политическихъ воззрѣніяхъ, казалось, они должны бы сходиться всѣ на единой нравственной почвѣ, на сочувствіи въ высшему, равно для всѣхъ обязательному нравственному закону. Но у насъ подъ словомъ «либерализмъ» разумѣютъ видно что-то совсѣмъ другое. Область россійскаго «либерализма» до того обширна и неопредѣленна, что изъ страха какъ-бы во мнѣніи «молодыхъ силъ» не прослыть ретроградомъ, обскурантомъ, или только недостаточно «либеральнымъ», многіе наши публицисты и педагоги, по слабости или малодушію, не рѣшаются, публично и явно, даже черное назвать чернымъ, подлое подлымъ; не отваживаются даже убійство, поджоги, подкопы — сколько-нибудь окрашенные политическимъ цвѣтомъ — объявить безъ обиняковъ, tout de bon, злодѣйствомъ, гадостью, ниспровергающею законы правды, основныя начала прогресса, гуманности, цивилизаціи и гражданской свободы, или хоть-бы только преступленіемъ предъ народомъ (которому демократы такъ поклоняются въ теоріи!), тиранническимъ посягательствомъ на его независимую волю… А между тѣмъ, еслибъ вмѣсто хваленаго фарисейскаго безстрастія и дешевой воздержности, раздалось искреннее, рѣзкое, безпощадное слово отрицаніи, осужденіи, услышался бы искренній, единодушный вопль негодованіи или скорби — преимущественно же съ педагогическихъ каѳедръ, отъ писателей авторитетныхъ въ глазахъ молодыхъ поколѣній, — не вызвали бы развѣ эти слова и вопли добрыхъ отвѣтныхъ чувствъ въ молодыхъ душахъ? не укрѣпили бы ихъ недоумѣвающей воли, не направили бы многихъ на здравый путь?..
Развѣ не было бы въ высшей степени полезно, еслибъ наша сатира, — вмѣсто издѣвательства надъ тѣмъ, что уже давно осуждено и въ общественномъ сознаніи" въ жизни, и только ищетъ себѣ мирныхъ, правильныхъ, вполнѣ національныхъ, органическихъ путей для перерожденія, — обратила свой смѣхъ и стрѣлы на фальшь героизма, еще обольщающую и губящую столько юныхъ сердецъ, еще оправдывающую въ ихъ понятіяхъ самыя неслыханныя злодѣйства! «Эти злодѣйства караются висѣлицей, здѣсь нечего дѣлать сатирѣ или вообще литературѣ» — возразятъ намъ. Да именно отъ висѣлицы и надлежитъ спасать эту молодежь, а для того не самое ли вѣрное средство — раскрыть художественною сатирою внутреннюю сущность, ничтожество, пустоту — всю пошлость такъ-называемаго нигилизма. Да, пошлость!
говоритъ Баратынскій. Глупцы не чужды и фанатизма; не чужда ему и пошлость. Пошлость не исключаетъ возможности и трагической развязки: мы знаемъ про самоубійцу, лишившаго себя жизни только изъ-за того, что ему приходилось, какъ учителю, довольствоваться лишь тремя тысячами рублей жалованья и отказаться отъ надежды на лакомую будущность съ жирными обѣдами и лихими рысаками. Пошлость отрицанія, въѣвшаяся въ душу, можетъ вѣнчаться и мученическимъ вѣнцомъ! Отъ этой-то губительной пошлости и хотѣлось бы уберечь наши молодыя поколѣнія, сорвавъ съ нея убранство героизма, красивый ореолъ «новыхъ словесъ», «новыхъ направленій мысли», лишивъ ее опасной надежды на сочувствіе будто-бы «всей либеральной интеллигенціи»…
Какъ-бы то ни было, но нравственная реакція въ обществѣ необходима. Если такъ-называемая «интеллигенція» настолько немощна, что сака произвести ея не въ состояніи, то едва ли найдется иной исходъ, какъ призвать на помощь тотъ неисчерпаемый запасъ положтельныхь силъ, который хранится въ нашемъ народѣ, въ громадномъ большинствѣ русскаго населенія, — большинствѣ подавляющемъ, но пока безмолвномъ, еще не обрѣтшемъ себѣ языка и голоса въ современномъ строѣ нашей жизни. И истинная интеллигенція Россіи, т. е. истинная духовная мощь ея, и истинный историческій, зиждительный разумъ, и истинное просвѣщеніе, истинное уваженіе къ наукѣ и знанію съ залогами истиннаго прогресса, — не на той они сторонѣ, которая на всѣхъ перекресткахъ и газетныхъ листкахъ выкрикиваетъ себѣ пошлую кличку: мы-де «интеллигенція», да трубятъ о своемъ «либерализмѣ» (отрицая въ то же время въ Русскомъ народѣ даже тѣнь духовной самобытности) Г Истинная русская интеллигенція, народу, учитъ его,
но и сама у него учится… Нужно же будетъ, наконецъ, заглушить этотъ хоръ силъ отрицательныхъ вѣскимъ словомъ силъ положительныхъ. Нужно вѣяніе новаго духа, духа правды, духа истинной, не призрачной, не декоративной гражданской жизни, нужно въ виду необычайности современныхъ господствующихъ недоразумѣній и напущеннаго на нашу землю марева, обманывающаго равномѣрно и Правящихъ, и управляемыхъ, — нужно новое необычайное знаменіе союза Царя съ непреложно-вѣрнымъ и преданнымъ ему народомъ….