Сочиненія И. С. Аксакова
Томъ седьмой. Общеевропейская политика. Статьи разнаго содержанія
Изъ «Дня», «Москвы», «Руси» и другихъ изданій, и нѣкоторыя небывшія въ печати. 1860—1886
Москва. Типографія М. Г. Волчанинова, (бывшая М. Н. Лаврова и Ко) Леонтьевскій переулокъ, домъ Лаврова. 1887.
По поводу письма изъ Англіи Владиміра Печерина.
правитьМы получили на дняхъ изъ-за границы письмо, которымъ хотимъ подѣлиться съ читателями. Они будутъ намъ благодарны за это, — мы знаемъ; оно, безъ сомнѣнія, произведетъ на нихъ то же самое впечатлѣніе, что и на насъ. Это письмо прислано намъ изъ Дублина, отъ человѣка, который извѣстенъ намъ только по имени, по слухамъ, по тѣмъ воспоминаніямъ, — добрымъ воспоминаніямъ — которыя оставила въ сослуживцахъ и ученикахъ его профессорская дѣятельность. Владиміръ Печоринъ принадлежалъ къ той плеядѣ молодыхъ блистательныхъ профессоровъ, которая въ 1835—40 году такъ высоко подняла въ Русскомъ обществѣ значеніе Московскаго университета. Въ одно время съ покойнымъ Крюковымъ пріѣхалъ въ Москву и Печеринъ: Крюковъ занялъ каѳедру Римской, — Печеринъ Греческой словесности. Въ короткое время своего профессорства, онъ успѣлъ внушить и слушателямъ и товарищамъ чувства самой живо* симпатіи. Строгій ученый, онъ соединялъ съ замѣчательно* эрудиціей по части классической древней литературы — живое поэтическое дарованіе и нѣжную, хотя постоянно тревожную душу, болѣзненно-чутко отзывающуюся на всѣ общественныя задачи своего времени, на всякую боль тогдашней Русской дѣйствительности. Какова была эта дѣйствительность — пусть припомнятъ сами читатели. Направленіе мыслей его было атеистическое — общее почти всѣмъ его товарищамъ. Въ 1838 году поѣхалъ онъ за границу, не вернулся къ сроку и скоро затѣмъ узнали въ Москвѣ — сначала, что онъ увлекся крайними теоріями Европейскихъ революціонеровъ, а потомъ, что онъ поступилъ въ римско-католическій монашескій орденѣ редемпторовъ. Усилія пріятелей вырвать Печерина изъ хитрыхъ сѣтей, въ которыя была уловлена его изнывавшая душа, — всюду искавшая себѣ примиренія, вѣчно томившаяся по истинѣ, — не увѣнчались успѣхомъ. «Я принесъ въ жертву Богу самое дорогое свое сокровище — волю», сказалъ онъ тогда одному изъ ближайшихъ своихъ старыхъ друзей, — и съ страстію предалъ онъ себя въ безусловное повиновеніе — волѣ своего хитраго я умнаго монастырскаго пріора. «Плѣнить умъ въ послушаніе вѣры» имѣло нѣчто плѣнительное для человѣка, котораго кичливость ума и гордость знанія не только не привели къ успокоенію, но едва было не привели въ нравственную пропасть, — на самомъ уже краю которой удержало его смутное религіозное чувство. Это-то чувство и подмѣтилъ въ Московскомъ атеистѣ зоркій глазъ католическаго священника. Истина и ея миръ явились Печерпну въ видѣ латинской вѣроисповѣдной доктрины, и онъ сталъ ея жаркимъ адептомъ. Извѣстно, что римско-католическіе монахи, особенно іезуиты, владѣютъ необыкновеннымъ искусствомъ уловить и осѣтить душу; взявши однажды ее въ свои руки, они, посредствомъ глубоко разсчитанной духовной дисциплины — выдѣлываютъ ее какъ какую-нибудь овчину, мягчатъ какъ лайку, выворачиваютъ какъ перчатку, шарятъ въ ней, какъ въ своемъ собственномъ карманѣ, даютъ направленіе, какое имъ нужно и какое свойственнѣе ея природѣ, — а сама душа, при всемъ этомъ, не только не реагируетъ, но испытываетъ какое-то сладострастное наслажденіе — самоуничиженія, смиренія, послушанія! Мы слышали, мы даже читали въ одной книгѣ, напечатанной за границей, разсказъ, въ которомъ Печеринъ представлялся намъ совершенно такой, погибшей жертвой римскаго прозелитизма. Уже болѣе 25 лѣтъ прошло со времени его обращенія въ латинство, — и самому ему, по наведеннымъ нами справкамъ, теперь уже 57 или 58 годъ. Одно только невольно обращало на себя вниманіе: несмотря на то, что нашихъ Русскихъ ренегатовъ за границею довольно, имя Печерина не смѣшивалось съ ихъ именами; онъ былъ и остался какимъ-то одиночнымъ явленіемъ, которое не запятнано было, сколько намъ извѣстно, никакимъ враждебнымъ дѣйствіемъ противъ Россіи и вызывало къ себѣ не презрѣніе, а чувство искренняго соболѣзнованія во всѣхъ, кто знавалъ Печерина прежде. Въ какой степени правы были эти послѣдніе, пусть судятъ теперь сами читатели: вотъ письмо, о которомъ мы упомянули въ началѣ:
"Благородный духъ вашего журнала давно привлекаетъ мое вниманіе — хотя, къ сожалѣнію, я не всегда имѣю случаи читать его. Сверхъ того, тамъ часто встрѣчается дорогое для меня имя О. В. Ч--она. Неизбѣжная судьбина — ineluctable fatum — отдѣляетъ меня отъ родины, но прилагаемое стихотвореніе покажетъ вамъ, что я не забылъ ни Русскаго языка, ни Русскихъ думъ. Я самъ не могу себѣ объяснить, для чего я посылаю вамъ эти стихи. Это какое-то темное чувство — или просто желаніе переслать на родину хоть одинъ мимолетный умирающій звукъ.
Примите увѣреніе въ томъ искреннемъ уваженіи, съ которымъ пребываю,
вашимъ покорнымъ слугою
Г. Аксакову, издателю журнала-газеты «День».
Въ письмо вложена визитная карточка:
47 Lower Dominick Street,
Вотъ стихи:
Non! ca chaleur n’esl pas toute glacée.
De souvenir je le sens tressaillir…
Demoulier.
Не погибъ я средь крушенья!
Не пришелъ еще мой часъ!
И средь бурнаго волненья
Мой свѣтильникъ не погасъ!
И подъ часъ, какъ молньи, блещутъ
Мысли юности моей,
И въ груди моей трепещутъ
Вдохновенья прежнихъ дней.
Чудится — плывутъ въ эѳирѣ
Звуки пѣсней удалыхъ,
И волшебница на лирѣ
Мнѣ поетъ о снахъ златыхъ.
Рано, рано съ утренней зарею
Вышелъ я изъ хижины родной,
И зеленый лѣсъ передо мною
Разцвѣталъ весеннею красой.
На вѣтвяхъ алмазами сверкали
Капли крупныя росы ночной,
Дикіе цвѣты благоухали
Въ пышномъ лонѣ зелени густой…
На соснѣ, соснѣ высокой.
Птичка дивная сидитъ,
И ея живое око
Прямо въ небеса глядитъ.
Встрепенулась и запѣла
И — весь лѣсъ безмолвенъ сталъ;
Птичка пѣла, пѣла, пѣла,
А я слушалъ и молчалъ.
Заливалась, разливалась
Будто соловей она,
И мнѣ пѣснь ея казалась
Тайной грустію полна.
Райская была то птица
И о раѣ пѣснь вела,
И туда меня пѣвица
И манила и звала:
"Вѣчнымъ солнцемъ тамъ сіяетъ
Правды незакатный свѣтъ!
Тамъ любовь не умираетъ
И разлуки вовсе нѣтъ!
"О, духъ жаждою томимый!
Тамъ тебя блаженство ждетъ!
Тамъ струей неутомимой
Истины потокъ течетъ.
"Тамъ подъ небомъ вѣчно чистымъ
Будешь птичкою парить,
Какъ пчела изъ розъ душистыхъ
Сладкій медъ ты будешь пить.
«Что тебѣ страна родная,
Межъ тумановъ и снѣговъ?
Тамъ — свобода золотая!
Жизнь эѳирная духовъ!»
Птичка пѣла, пѣла, пѣла,
А я слушалъ и — мечталъ;
Быстро жизнь моя летѣла,
Дни прошли — и я не зналъ.
И красуется, какъ прежде, въ пышной
Зелени, густой могучій лѣсъ;
Но пѣвицы дивной ужъ не слышно,
И на вѣки слѣдъ ея исчезъ.
Время хладною рукой сорвало
Юности вѣнокъ съ главы моей,
Все померкло — сердце перестало
Вѣрить сладкимъ пѣснямъ вешнихъ дней…
Безпріютнымъ сиротою
Я у хижины родной
Постучался въ дверь клюкою —
Мнѣ отвѣтилъ гласъ чужой:
"Кто ты, странникъ? изъ какого края?
Гдѣ твой Богъ? и гдѣ твоя семья?…
Или можетъ-быть — судьбина злая
На изгнанье обрекла тебя?
"Есть народная святыня!
Есть завѣтный кровъ родной!
И семейство, какъ твердыня,
Насъ хранитъ въ годинѣ злой.
«Неужель на бѣломъ свѣтѣ
Некому тебя обнять,
Пріютить, пригрѣть на сердцѣ
И тебѣ „люблю“ сказать?»
Ахъ! повѣрь: и мнѣ не чужды были
Ласки матери родной!
И друзья мнѣ счастіе сулили
И звѣзда свѣтила предо мной!
Но — я слышалъ гласъ Красы незримой,
Этотъ гласъ меня очаровалъ.
Я отца и мать и край родимой —
Все на жертву ей отдалъ!
Гдѣ ты? гдѣ? Краса небесная!
Гдѣ? въ какой странѣ тебя найду!
За горами-ль за высокими?
За морями-ль за широкими?
Всюду за тобой пойду!
Предо мной вездѣ Она мелькала
И манила за собой;
Я за ней — Она вдругъ исчезала,
Будто призракъ въ тьмѣ ночной.
И теперь бездомнымъ сиротою
По-міру одинъ брожу,
Сладкаго вездѣ ищу покою —
И нигдѣ не нахожу…
Miltown park. Авг. 1865.
Мы не знаемъ, найдется ли въ Россіи человѣкъ, которому глубокая скорбь этихъ искреннихъ, сердечныхъ, ароматическихъ стиховъ не выворотила бы всего сердца! Это братъ нашъ скорбитъ и страдаетъ, это родная намъ душа бьется, какъ птица въ клѣткѣ, изнываетъ, гибнетъ и стонетъ! Онъ нашъ, нашъ, нашъ — даже подъ латинскимъ фрокомъ! — онъ имѣетъ полное право на наше участіе и состраданіе! Неужели нѣтъ для него возврата? Ужели поздно, поздно?… Ужели это скорбь безсильная, не способная уже ни вырваться изъ-подъ привычнаго гнета, ни откликнуться живымъ дѣломъ раскаянія на призывъ горячей всепрощающей любви? Русь проститъ заблужденія, которыхъ поводъ такъ чистъ и возвышенъ, она оцѣнитъ страстную, безкорыстную жажду истины, она съ любовью раскроетъ и приметъ въ объятія своего заблудшаго сына! Да, «есть народная святыня», которая осѣнитъ святымъ миромъ усталое тревожное сердце, есть кровъ родной, есть обширная родная Русская семья, которая пріютитъ и приласкаетъ его израненную, больную Русскую душу… Но не во имя только кровной связи съ родиной зовемъ мы сюда Печерина. Не тамъ онъ искалъ и ищетъ истины и покоя, гдѣ бы могъ обрѣсти и истину и покой. Онъ менѣе всего знаетъ истину православія — прежде вовсе ему, благодаря системѣ нашего воспитанія, незнакомой, а впослѣдствіи заслоненной отъ него латинскою ложью. Пусть онъ познаетъ ее — здѣсь, среди роднаго народа, возросшаго подъ ея воздѣйствіемъ, и она освободитъ изъ рабскаго плѣна его умъ и волю, и дастъ его, жаждущей вѣры, душѣ истинное благо вѣры, миръ и свободу Христа.
Сколько благородныхъ умовъ, сколько душъ чистыхъ и прекрасныхъ, сколько силъ богатыхъ — уже истеряла и продолжаетъ терять Россія! Что за причина той безмѣрной тоски, которая или гонитъ вонъ изъ-нея далеко ея даровитѣйшихъ сыновъ, или поражаетъ преждевременною смертью самые яркіе ея таланты, или побуждаетъ ихъ растрачивать въ постыдномъ мелочномъ мотовствѣ свои лучшія духовныя силы? Отъ того ли, что истина у насъ подъ спудомъ и трудно пробиваться къ ней сквозь толстый слой формализма и лжи отъ того ли, что въ Россіи нѣтъ свободы исканію истины и нѣтъ довольно простора для жизни духа?.. А какъ бы нужны были намъ такіе безумцы, которые способны безразсчетно, сполна, принести себя въ жертву святой истинѣ к всецѣло отдаться ея служенію! Какъ недостаетъ намъ людей — не мысли отвлеченной, не празднаго слова, но убѣжденья и подвига!.. Пусть однако горькій опытъ научитъ Русскихъ, оставившихъ Русскую землю, что не найти Русскому себѣ удовлетворенія и покоя въ міросозерцаніи Запада и что дома оставлено ими неисчерпаемое, неразработанное и почти непочатое еще сокровище народнаго духа!..
Да проститъ намъ отецъ Печеринъ, что мы напечатали его стихи. Мы, можетъ-быть, оскорбили его скромность, но намъ дорого было — оправдать его въ общественномъ мнѣніи Россіи. — Мы вѣримъ, что голосъ его дойдетъ до сердца многихъ и что со многихъ концовъ ея понесутся къ нему братскіе призывы. Мы вѣримъ, что истина скажется душѣ, такъ страстно взыскавшей истины, и что не погибъ онъ для насъ безвозвратно… Богъ да направитъ тебя въ обратный путь — къ намъ, нашъ бѣдный братъ!