По поводу одного процесса.
правитьКогда три года тому назадъ — въ отвѣтъ на боголѣповскій приказъ объ отдачѣ студентовъ въ солдаты — раздался выстрѣлъ Карповича, и въ революціонныхъ кружкахъ молодежи опять, какъ и встарь, забродилъ старый призракъ террора, передъ русской соціалдемократіей всталъ тревожный вопросъ: не грозитъ ли этотъ стихійный взрывъ террористическихъ настроеній откристаллизоваться въ партійный пріемъ, не имѣетъ ли онъ всѣ шансы закрѣпить свое выраженіе въ соотвѣтствующей организаціи? Тревога соціалдемократовъ была тѣмъ болѣе законна, что преобладающе-интеллигентскій составъ авангарда движенія дѣлалъ революціонную среду нарочито воспріимчивой для террористическаго повѣтрія, воспріимчивой особенно въ тотъ моментъ пробужденія демократіи, когда политическое сознаніе ея, казалось, такъ быстро росло, а рабочія массы такъ медленно за нимъ поспѣвали.
Повѣтріе и на самомъ дѣлѣ захватило тогда весьма многихъ соціалдемократовъ, но, главное, отвело немаловажную струю отъ интеллигентскаго потока, безраздѣльно направлявшагося до тѣхъ поръ въ единое русло содіалдемократіи. Воздухъ, насыщенный симпатіями къ террору и отголосками студенческой борьбы, выростилъ въ сравнительно-короткое время то, что ранѣе лишь едва прозябало: меньше, чѣмъ черезъ годъ послѣ выстрѣла въ Боголѣпова, худо ли, хорошо хи, но консолидировалась «партія» «соціалистовъ-революціонеровъ», а съ небольшимъ черезъ годъ — въ прокламаціи отъ 3 апрѣля 1902 года — политическому міру уже рекомендовалась «боевая организація» этой партіи.
Правда, отъ наблюденія тѣхъ, кто внимательно слѣдилъ за жизнью революціонныхъ организацій, и тогда уже не ускользнули нѣкоторыя… какъ бы сказать — «странности»: съ первыхъ же шаговъ, въ первыхъ же словахъ новорожденнаго почуялось что-то неладное, какое-то противорѣчіе, не поддающееся еще точному учету, но оттого не менѣе ощутимое, противорѣчіе между тѣмъ, что есть, и тѣмъ, что кажется, между показной стороной и стороной интимной дѣйствительности. Дальнѣйшія событія, точнѣе — ихъ полное почти отсутствіе, какъ нельзя лучше подтверждали первоначальныя предположенія — террористическій цвѣтокъ былъ простымъ пустоцвѣтомъ!
Но почему? — вотъ вопросъ. Почему террористическое слово такъ изъ рукъ вонъ плохо претворялось въ дѣло, и террористически настроенные слои демократической интеллигенціи оказались безсильными выдѣлить сколько нибудь дѣеспособную организацію для осуществленія поставленной цѣли?
Кое-какимъ матеріаломъ для сужденія объ этихъ и связанныхъ съ ними вопросахъ можетъ служить намъ теперь процессъ Гершуни, разбиравшійся недавно въ Петербургѣ.
Процессъ Гершуни есть процессъ «боевой организаціи» или — правильнѣе было бы оказать — процессъ «боевой организаціи» есть процессъ Гершуни. Въ самомъ дѣлѣ, попробуйте снять окутавшій «боевую организацію» «романтическій» флеръ, и передъ вами предстанетъ фигура одного человѣка, несомнѣнно энергичнаго, самоотверженно-преданнаго своему дѣлу и — что особенно важно — умѣющаго вліять, подчинять своей волѣ людей.
Кто стоитъ за четой Григорьевыхъ? — Гершуни, тотъ самый таинственный «Федоръ Петровичъ», который, по словамъ Дорошенка-Бартошкина, «можетъ разъяснить всякій опоръ» и «агитаціонныя бесѣды» котораго дѣйствуютъ такъ неотразимо.
Кто подготовляетъ Капура? — Гершуни. «Гершуни настолько подчинилъ его своей волѣ, — говоритъ Качуръ въ своемъ показаніи — что онъ сталъ слѣпо вѣрить, что убійство князя Оболенскаго есть заслуга передъ обществомъ»…
Кто, наконецъ, руководитъ молодымъ Балмашовымъ, вырабатывая ему планъ кампаніи? — Все тотъ же Гершуни.
Снаряжая въ походъ, онъ заботливо слѣдитъ — до послѣдняго шага — за подысканнымъ имъ же исполнителемъ, онъ входитъ въ мельчайшія детали предпріятія, вплоть до отпихиванія щекъ у револьверовъ Браунинга, онъ всюду и вездѣ — искусный ловецъ человѣковъ, иниціаторъ, режиссеръ, лѣтописецъ, пиндаръ, адвокатъ «боевой организаціи». Способный, кажется, на все, передъ однимъ онъ только пасуетъ — онъ не въ силахъ замѣнить многообразіемъ таланта коллективный трудъ организаціи. Въ томъ цѣломъ, которое олицетворяетъ собой Гершуни, есть все, что хотите, есть въ лучшемъ случаѣ — бюро для пріисканія и экипировки одиночекъ террористической борьбы, но нѣтъ и самомалѣйшей тѣни планомѣрно дѣйствующей коопераціи; нѣтъ того, что составляло когда-то отличительную черту Исполнительнаго Комитета Народной Воли.
Достаточно вспомнить прежніе подкопы, покушенія и вообще сложныя въ своихъ развѣтвленіяхъ предпріятія, чтобы признать, что одно дѣло работа революціонной группы въ нѣсколько десятковъ членовъ и другое — обмундированіе смѣльчака, снабженіе его деньгами, совѣтами и револьверомъ съ подходящей надписью. Для послѣдней цѣли за-глаза довольно, пожалуй, и одной энергичной личности, время отъ времени секундируемой — для отдѣльныхъ случаевъ — тѣмъ или другимъ пособникомъ.
Гершуни и пришлось взяться именно за эту, единственно возможную для него упрощенную задачу. Онъ только не понималъ фатальности такого упрощенія, не понималъ, что тѣмъ самымъ онъ сразу замыкаетъ террористическое дѣло своей, soi-disant, организаціи въ тѣ же тѣсныя рамки, о которыя обычно бьется порывъ террориста — одиночки, что тѣмъ самымъ исключена даже возможность развитія, возможность того наростанія сенсацій, безъ котораго терроръ — мертворожденное дѣтище. Что другое, а охранять своихъ членовъ, находящихся на важнѣйшихъ политическихъ аванпостахъ, самодержавная бюрократія умѣетъ и при малѣйшемъ намекѣ на опасность создаетъ такія условія, при которыхъ наиболѣе «заинтересованныя» лица достаточно гарантированы отъ дѣйствій упрощеннаго террора. Недаромъ, посмотрите, — начавъ оперировать съ министровъ, «боевая организація» принуждена была затѣмъ отступить… къ губернаторамъ и — внѣ всякаго сомнѣнія — только дальнѣйшее ея небытіе спасло ее отъ печальной необходимости — поддерживать свое существованіе истребленіемъ квартальныхъ…
Это было необходимое слѣдствіе упрощенной системы.
Но зачѣмъ было упрощать? — скажутъ намъ. И не было ли это упрощеніе первороднымъ грѣхомъ Гершуни?
Нѣтъ, то была не вина, а бѣда его, бѣда всего новѣйшаго періода террора: Гершуни не имѣлъ возможности создать организаціи, потому что для такой организаціи не существовало, — да и не могло существовать за послѣдніе годы, — подходящаго персонала. Если въ свое время Исполнительный Комитетъ Народной Воли, вмѣстѣ со всѣмъ наслѣдьемъ предшествовавшаго періода, унаслѣдовалъ и испытанныхъ борцовъ, закаленныхъ въ жестокомъ искусѣ революціоннаго отбора, то въ совершенно иномъ положеніи находилась современная демократія, едва пробудившаяся къ политической жизни и уже охваченная террористической лихорадкой. Она застала пустившее глубокіе корни движеніе, но это движеніе — отдѣльныя колебанія, неоформленныя настроенія не въ счетъ — не обнаружило ни малѣйшаго намѣренія поступаться ради нея своимъ революціоннымъ достояніемъ. Волей-неволей пришлось демократіи вербовать адептовъ террористической практики среди того хаоса элементовъ, который былъ вызванъ къ активности водоворотомъ студенческихъ волненій, среди лицъ, еще вчера не имѣвшихъ касательства къ «нелегальной» работѣ, а сегодня волей судебъ предназначенныхъ играть отвѣтственныя роли. Неудивительно, что въ этой средѣ, лишенной преемственности и не успѣвшей создать традицій, можно было, на худой конецъ, найти храбраго юношу, готоваго схватиться за предложенный ему револьверъ и сложить свою побѣдную голову, но никоимъ образомъ нельзя было отыскать спеціалистовъ революціи, необходимыхъ кандидатовъ для подлинной боевой организаціи.
Конечно, случайности всегда приходится отводить извѣстное мѣсто, но нельзя одной злой случайностью объяснить то непомѣрно большое число предателей, которое фигурировало въ настоящемъ процессѣ. Это былъ симптомъ органическаго порока, основного неустройства современнаго террористическаго движенія; результатъ необходимости для организатора-террориста быть недостаточно строго разборчивымъ, дѣйствовать въ извѣстной мѣрѣ ощупью, въ темную, въ обстановкѣ, лишенной организаціонныхъ опоръ. А лучшимъ свидѣтельствомъ того, какой нетронутой революціонной новью была вся та почва, которая питала своими соками террористическое теченіе, можетъ служить намъ примѣръ самого Гершуни, этого несомнѣнно наиболѣе выдающагося представителя современнаго терроризма.
«Кто мы, и что насъ принесло сюда?» спрашиваетъ Гершуни на судѣ я отвѣчаетъ разсказомъ своей жизни. Онъ былъ долгое время культурнымъ работникомъ. «Мнѣ казалось, — говоритъ онъ, — что, не жертвуя своей личной жизнью, а на такъ называемой легальной почвѣ можно истинно служить народу, можно, хотя и медленно, но прочно строить совмѣстно съ нимъ зданіе его будущаго блага». И Гершуни остался бы этимъ культурнымъ работникомъ, если бы не тѣ невыносимыя условія, въ которыя поставлена въ самодержавной Россіи просвѣтительная дѣятельность. Подъ ихъ вліяніемъ онъ началъ приходить въ заключенію, «что все то, что онъ дѣлаетъ, есть не то, что долженъ дѣлать, и что единственный виновникъ этого — современный политическій строй». «И все же, — замѣчаетъ онъ, — какъ ни тягостно такое состояніе, я, какъ и многіе, тянулъ ту несчастную лямку, ограничиваясь лишь однимъ сочувствіемъ и услугами революціонному дѣлу. Не знаю, долго ли тянулось бы для меня такое положеніе при другихъ условіяхъ, но одно событіе въ 1900 году для меня, какъ и многихъ другихъ, положило конецъ всѣмъ сомнѣніямъ и колебаніямъ. Я говорю о „временныхъ правилахъ“, какъ чудовище Павловскихъ временъ придавившихъ Россію».
Эти слова необычайно знаменательны: не картина растущаго массоваго движенія, не отчаянная борьба приходящаго въ сознаніе пролетарія, усмиряемаго солдатскими прикладами, не тотъ основной контрастъ между богатствомъ и бѣдностью, который когда-то заставлялъ «семидесятника» «отрекаться отъ стараго міра» и «отрясать его прахъ съ своихъ ногъ», выбилъ Гершуни изъ колеи народолюбиваго просвѣтительства, а только лишь звѣрская расправа со студентами, и не мѣшай, не уродуй правительство его культурныхъ начинаній, онъ — возможно — до скончанія дней своихъ такъ и остался бы на этой излюбленной стезѣ либеральной демократіи.
Такъ думали, такъ чувствовали многіе. — прибавляетъ Гершуни. Возможно, скажемъ мы, — мы некогда не сомнѣвались въ томъ, что террористъ нашихъ дней есть лишь взбунтовавшееся чадо двуликой демократіи, которая однимъ своимъ лицомъ обращена къ народу, а другимъ — къ просвѣщеннымъ элементамъ имущаго общества.
Но, если правъ Гершуни, то что значатъ тѣ громы, читатель, которые обрушились когда-то на «Искру» — съ легкой руки «боевой организація»? и почему то, что является возможной, — и не только возможной, но и громогласно исповѣдуемой на судѣ — подоплекой революціонера Гершуни, вождя террористовъ, превращается въ собственную свою противоположность, въ оскорбленіе величества русской революціи, разъ рѣчь заходитъ — о студентѣ Балмашовѣ? Мудрый Эдипъ, разрѣши!…
Въ своемъ послѣднемъ «письмѣ къ товарищамъ» Гершуни говорить о вредѣ партійной полемики, онъ заклинаетъ не полемизировать, онъ признаетъ, что много тяжелаго пришлось за все это время пережить, благодаря тому, что жандармы начали пользоваться совершенно новымъ орудіемъ — «партійной полемикой».
Мы не можемъ, къ сожалѣнію, согласиться съ Гершуни, мы думаемъ, что и здѣсь ему измѣнило его чувство дѣйствительности, какъ измѣняло ему оно не разъ, какъ измѣняетъ и въ томъ случаѣ, когда онъ хочетъ насъ увѣрить, что изъ процесса «съ очевидностью выяснилось», что «правительство готово временно примириться съ существованіемъ всѣхъ другихъ теченій, но рѣшило направить всѣ свои удары, чтобы раздавить партію соціалистовъ-революціонеровъ». Мы полагаемъ: если изъ процесса что-либо съ несомнѣнной «очевидностью» «выяснилось», такъ это — негодность, нецѣлесообразность, недопустимость пріемовъ, которые мы окрестили когда-то названіемъ «революціонной беллетристики». Это она, это фантазія «беллетриста» несетъ теперь невыносимо-тяжелую расплату, это ей на каждомъ шагу мститъ печальная изнанка террористическаго дѣла, та некрасивая проза жизни, съ которой только что смыли румяна. И если Качуръ явился чьей либо жертвой, то ужъ, конечно, прежде всего, жертвой той внутренней фальши, которая пропитала — съ головы до пятъ — такъ называемую «боевую организацію».
И плакаться приходится теперь не на полемику: рѣзкая полемика обычно только сыпь, которою разрѣшается скрытая болѣзнь, подтачивающая силы революціонной среды, но она въ то же время и единственное лекарство, могущее иногда спасти больного, или тотъ оперативный ножъ, который тѣмъ вѣрнѣе даетъ желанный результатъ, чѣмъ острѣе отточенъ.
Подымать же приходится въ настоящее время вопросъ не о томъ, имѣла ли какую-либо возможность «Искра» повѣрить на олово заявленію «боевой организаціи» и тѣмъ самымъ — признать послѣднее слово Балмашева не отвѣчающимъ истинѣ,[1] а гораздо болѣе серьезный вопросъ: почему завелась эта фальшь въ революціонномъ организмѣ?
Было бы большою ошибкой свалить весь грѣхъ на ту или другую отдѣльную личность. Дѣло не въ отдѣльномъ лицѣ, хотя бы и склонномъ бъ «романтизму», а въ томъ роковомъ противорѣчіи, среди котораго вращается любая заговорщическая группа, и отъ котораго только особенно круто пришлось — въ силу извѣстныхъ условій — злополучной «боевой организаціи»: это противорѣчіе между поставленными цѣлями и реальными возможностями, роковое противорѣчіе, изъ котораго — въ конспиративной, заговорщической обстановкѣ — такъ легко развиваются тенденціи провести, обмануть дѣйствительность, хотя бы вытаскивая себя изъ болота безволія за собственные волосы.
Отъ этого противорѣчія, а значитъ, въ извѣстной мѣрѣ, и отъ этой фальши не застрахована никакая группа, никакая партія, разъ только въ ней начинаютъ развиваться элементы заговора. Только постоянное общеніе съ массой и тактика, разсчитанная вся — съ начала до конца — на это общеніе, могутъ спасти такую партію или группу отъ надвигающейся опасности.
Таковъ урокъ, преподанный процессомъ Гершуни.
Caveant consules!
- ↑ Балмашевъ на судѣ заявилъ, что дѣйствовалъ единолично (Ред.).