Сочиненія И. С. Аксакова. Томъ третій.
Польскій вопросъ и Западно-Русское дѣло. Еврейскій Вопросъ. 1860—1886
Статьи изъ «Дня», «Москвы», «Москвича» и «Руси»
Москва. Типографія М. Г. Волчанинова (бывшая М. Н. Лаврова и Ко.) Леонтьевскій переулокъ, домъ Лаврова. 1886.
Статьи из газеты «День» (1863)
правитьПо поводу нотъ князя Горчакова.
правитьВойна или миръ? на этотъ вопросъ, поставленный нами въ концѣ послѣдней передовой статьи, еще нѣтъ отвѣта. Европа смущена, и чѣмъ бы ни разрѣшилось это смущеніе Россія, какъ кажется, одержала положительную дипломатическую побѣду. То нравственное давленіе, которымъ соединенная или коллективная воля Западныхъ державъ надѣялась подѣйствовать на Россію, оказалось безсильнымъ; авторитету Европы, въ который она сама такъ безусловно увѣровала, не удалось на этотъ разъ подчинить себѣ Россію, и Европа, озадаченная такою дерзостью, еще недоумѣваетъ — какъ выдти изъ неловкаго положенія: обидѣться ли и требовать удовлетворенія, иди не обижаться и какъ-нибудь замять дѣло? Впрочемъ всего труднѣе положеніе Франціи, впутавшейся въ дѣло сильнѣе другихъ, Франціи, особенно Наполеоновской, для которой, какъ для «героической націи», сочувствіе съ «героической націей» Поляковъ имѣетъ характеръ обязательнаго преданія, составляетъ нѣкотораго рода историческую повинность. Скажемъ мимоходомъ, что поставивъ въ значкахъ слова героическая нація, мы вовсе относимся не иронически въ дѣйствительному героизму, проявляемому Поляками въ этой безумной, отчаянно-дерзкой борьбѣ за независимость Польши противъ государства въ десять разъ сильнѣйшаго, — но, съ Русской точки зрѣнія, этотъ героизмъ былъ бы несравненно выше и нравственнѣе (хотя бы истекалъ изъ ложно повитаго патріотизма), если бы не гонялся за театральною красивостью, не рисовался и не воздавалъ самъ себѣ хвалы и громкихъ именованій, превращающихся немедленно въ стереотипные невыносимо-пошлые эпитеты. Конечно, пошлы они только для Русскаго человѣка, очень чуткаго ко всякой лжи, кривдѣ, неискренности рѣчи, ненавидящаго все ходульное и заученное, — хотя, впрочемъ, теперь и наши Россійскіе «патріоты» изо всѣхъ силъ бьются, чтобы и намъ обзавестись костюмами, декораціями и вообще сценическими принадлежностями «патріотизма». На Западѣ же театральная красивость есть дѣйствительная сила, играетъ огромную роль и заслоняетъ нерѣдко пустоту содержанія, а красивый героизмъ — упраздняетъ необходимость смысла, знанія, человѣколюбія и вообще нравственныхъ побужденій и правилъ: онъ соблазнителенъ, и власть этого соблазна такъ велика, что молодые люди и женщины покоряются ей почти безъ противорѣчія и критики. При этомъ обаяніи, производимомъ «героизмомъ» Польши на общественное мнѣніе Франціи, едвали возможно будетъ ея императору ограничиться однимъ дипломатическимъ вмѣшательствомъ въ Польское дѣло, — да и то неудачнымъ!… Австрія, какъ извѣстно, поспѣшила уже заявить, что она ни на шагъ не отступитъ отъ политики своихъ новыхъ союзниковъ и не пойдетъ, отдѣльно отъ нихъ, на конференцію съ Россіей. Она очевидно дѣйствуетъ противъ собственныхъ своихъ. интересовъ, отказываясь скрѣпить солидарность, къ несчастію такъ долго связывавшую насъ съ нею. Тѣмъ лучше: честь предложена, а отъ убытка Богъ избавилъ. Теперь мы вольны дѣлать въ Польшѣ и съ Польшею, что захотимъ, не справляясь объ Австрійскихъ интересахъ, не обязываясь соображаться съ выгодами и невыгодами Австрійской имперіи. Безъ всякаго сомнѣнія мы ее больше на конференціи приглашать не станемъ. Событія очевидно выдвигаютъ нашу политику на другой путь, не Австрійскій, и если- суждено быть войнѣ, то желательно, чтобъ Австрія на этотъ разъ никакъ отъ нея не увернулась и не приняла опять, какъ девять лѣтъ тому назадъ, то двусмысленное положеніе, которое для насъ было хуже войны. Война съ Австріей, дѣйствительная, настоящая, — небывалое явленіе въ нашей исторіи — была бы для насъ крещеніемъ въ новое политическое вѣроисповѣданіе, вмѣстѣ съ отреченіемъ отъ Австріи и всѣхъ дѣлъ ея. Къ несчастію, Поляки не видятъ, какъ благотворно было бы для нихъ и для Славянскаго дѣла вообще, подобное отреченіе, какъ желательно было бы, чтобы Россія двинулась въ новый политическій путь, на которомъ бы она явилась представительницею Славянства. Они не понимаютъ, что вмѣшательство Запада только путаетъ вопросъ и разжигаетъ злобу двухъ братскихъ народовъ, что торжество Запада, доставивъ Польшѣ на первое время выгоды, въ сущности погубило бы ее, потому что подчинило бы ее окончательно Западу, оторвало бы ее навѣки отъ Славянскаго міра, сдѣлало бы ей изъ Россіи врага, — и такъ какъ это торжество Запада, могущество Наполеона и самая коалиція могутъ быть только временными, — отдало бы ее окончательно во власть германизму. — Если война будетъ, то будетъ она вовсе не за Польшу, хотя повидимому изъ-за Польши; не за то, что Россія отказывается будто бы улучшить положеніе Поляковъ, а за то, что Россія не можетъ подчинить рѣшеніе Польскаго вопроса суду Европейскихъ державъ и должна оградить неприкосновенность своихъ государственныхъ правъ, независимость своего политическаго бытія, самостоятельность своего народнаго, своего Славянскаго развитія. Если бы Россіи не было, или если бы Россія перестала быть Славянскою державой, Славяне должны были бы отказаться отъ всякой будущности въ исторіи. Вотъ что должны бы понимать, но что плохо понимаютъ Западные Славяне и вовсе не понимаютъ Поляки. Тѣмъ не менѣе, и для нихъ и для себя, обратимся вновь къ этой тяжелой задачѣ, предложенной намъ исторіей, — къ Польскому вопросу, всякое разъясненіе котораго намъ теперь необходимѣе, чѣмъ когда-либо, въ виду возможности войны, въ виду отвѣтственности предъ судомъ исторіи.
Мы, какъ и всѣ, придаемъ особенную важность тому рѣзкому разграниченію, которое установилъ князь Горчаковъ въ своихъ нотахъ между Царствомъ Польскимъ и бывшими провинціями Польскаго государства. Въ самомъ дѣлѣ, это разграниченіе существуетъ не только въ общемъ незыблемомъ сознаніи всей Руси, но только въ области дипломатическаго права, но, какъ говорятъ Французы, въ самой природѣ вещей, какъ историческій и этнографическій фактъ. Литва, Бѣлая и Малая Русь никогда не были коренными Польскими землями; народонаселеніе ихъ составляло всегда отдѣльную отъ Польской народность, и — за исключеніемъ магнатовъ и шляхты, ополяченнаго и окатоличеннаго Русскаго и Литовскаго дворянства и небольшого числа выходцевъ изъ Польши--всегда оставалось, и остается до сихъ поръ, чуждо, болѣе чѣмъ чуждо — враждебно Польской стихіи. Напротивъ, Царство Польское, за исключеніемъ Холмской области, если бы исправить немного часть сѣверовосточной его границы и присоединить къ нему Познань и Западную Галицію, представило бы пространство, занятое почти вполнѣ чистымъ Польскимъ населеніемъ, равняющееся предѣламъ настоящей Польской народности. Нельзя не сознаться, что Екатерина поступила очень мудро, удовольствовавшись, при всѣхъ трехъ раздѣлахъ, только Литвою и коренною Русью, Бѣлою и Малой, — и нѣтъ сомнѣнія, что эти провинціи, особенно послѣднія двѣ, въ силу естественнаго историческаго тяготѣнія, возсоединились бы съ Россіею даже безъ участія въ раздѣлахъ Польши — Австріи и Пруссіи. Впослѣдствіи, при Александрѣ I, Россія спасла часть этихъ коренныхъ Польскихъ земель огь онѣмеченія, создавъ Царство Польское изъ Варшавскаго герцогства, которое въ свою очередь было составлено Наполеономъ изъ неполныхъ Прусскихъ и Австрійскихъ долей Польскаго дѣлежа. Трудно сказать, что было бы, если бы Русскій Государь удержалъ за Царствомъ Польскимъ размѣры Варшавскаго герцогства, все же превышавшіе размѣры «Конгрессовки» (какъ называютъ Поляки Царство, — утвержденное въ этомъ званіи Вѣнскимъ конгрессомъ), да сверхъ того присоединилъ бы къ нему и Галицію и остальную часть Польскихъ земель, захваченныхъ Пруссіею? Удовлетворились бы Поляки такою, настоящею Польшей, или нѣтъ? Во всякомъ случаѣ казалось бы всего естественнѣе Польскому народному честолюбію принять направленіе на Западъ, Сѣверо-Западъ и Юго-Западъ, стремиться къ возвращенію себѣ коренныхъ Польскихъ земель, подвергшихся гнету германизма, а не земель, принадлежавшихъ Польшѣ только на правѣ государственномъ, земель не Польскихъ, доставшихся Россіи. Но вышло однакоже иначе. Вслѣдствіе ли тѣхъ политическихъ видовъ Императора Александра I, о которыхъ говоритъ въ своихъ депешахъ князь Горчаковъ, вслѣдствіе ли нашей вѣрности Священному Союзу съ Австріей и Пруссіей и всегдашней рыцарской готовности отстаивать кровью интересы Германіи, вслѣдствіе ли слабости историческаго сознанія въ Россіи и совершеннаго отсутствія общественныхъ Русскихъ силъ въ Западномъ краѣ, вслѣдствіе ли другихъ историческихъ инстинктивныхъ побужденій, — какъ бы то ни было, но притязанія Польскія получили совершенно ошибочное, пагубное для Польши направленіе, — не съ Востока на Западъ, а съ Запада на Востокъ и Юго-Востокъ. Надобно сказать и то, что Россія, соблюдая строгую честность съ Нѣмцами, съ своей стороны нисколько не поощряла видовъ Польши на Австрійскія и Прусскія Польскія владѣнія, и не содѣйствовала къ освобожденію Польскаго Славянскаго племени изъ-подъ власти Германской. Напротивъ, отдача вольнаго города Кракова Австріи, вопреки Вѣнскому трактату, еще болѣе укрѣпила солидарность интересовъ Россіи съ Австріей въ отношеніи къ Польшѣ, солидарность, которую, благодаря судьбѣ, Австрія теперь сама подрываетъ.
Какъ бы то ни было, но Россія, присоединивъ къ себѣ Польскія коренныя земли съ Польской столицей, присоединила къ себѣ не провинцію, въ родѣ или Литвы, Галиціи, или даже Познани, а самую Польшу, т. е. цѣлый народный самостоятельный организмъ, не заимствующій жизни извнѣ, какъ провинція отъ центра, но самъ изъ себя дающій жизнь и разносящій ее по окружности. При послѣднемъ раздѣлѣ въ 1795 году этотъ организмъ былъ пересѣченъ на двое: Варшава досталась Пруссіи, а въ нѣсколькихъ верстахъ отъ нея начиналась уже Австрійская граница; затѣмъ Наполеонъ учрежденіемъ Варшавскаго герцогства подъ властію Саксонскаго курфирста, а еще болѣе Александръ I созданіемъ Царства Польскаго возстановили цѣльность этого организма настолько, насколько это было нужно ему для жизни, для его органическихъ отправленій. — Поэтому нѣтъ уже никакого основанія подводить жизнь этого самостоятельнаго организма подъ уровень жизни другаго самостоятельнаго народнаго организма, хота бы и Русскаго, вопреки патріотическому мнѣнію нѣкоторыхъ публицистовъ, которые бы желали навивать Польшѣ то особенное отношеніе Земли къ Государству, которое есть органическій продуктъ исключительно Русской народной жизни, Русской исторіи.
Россіи, напротивъ, постоянно соблюдала то различіе, которое установлаетъ и князь Горчаковъ въ своихъ нотахъ, и которое основывается вовсе не на силѣ Вѣнскаго трактата, а на силѣ вещей. Польша не провинція, не можетъ быть сравниваема въ своемъ отношеніи къ намъ ни съ Галиціей въ отношеніи къ Австріи, ни съ Познанью въ ея отношеніи въ Пруссіи, и едвали когда можетъ стать въ положеніе Познани и Галиціи, а еще менѣе — Русской губернія. Иная система управленія прилагалась Россіей въ е Польшѣ", и иная система къ отторгнутымъ отъ Польши провинціямъ, — и это было вполнѣ справедливо. Бѣлая я Малая Русь, Волынь, Подолія связаны съ остальною Россіею не одними государственными, но живыми органическими узами, составляютъ одно цѣльное тѣло; что же касается Литвы собственно, то безъ Бѣлоруссіи и Бѣлорусскаго племени она не представляетъ никакого самостоятельнаго цѣлаго и, не будучи коренною Польшей, подлежитъ зависимости отъ воображеній чисто государственныхъ: подчиненіе ея Россіи есть историческій фактъ, упразднившій факты предшествовавшіе, и другихъ основаній своимъ на нее притязаніямъ, кромѣ историческаго же факта, не можетъ предъявить и Польша: здѣсь нѣтъ мѣста правамъ Польской — Если съ какой-либо землей можно сравнивать Польшу въ Европѣ, такъ только съ Венгріей, съ тою разницей, что власть на послѣднюю Австріи основывается на добровольномъ союзѣ: тѣмъ не менѣе Австріи не удалось еще разрѣшить своего Венгерскаго вопроса, и Венгерскіе депутаты продолжаютъ блистать отсутствіемъ на Императорско-Королевскомъ Австрійскомъ сеймѣ, или точнѣе, рейхсратѣ (государственномъ совѣтѣ), на которомъ недостаетъ также и Хорватскихъ, а въ нынѣшнемъ году и многихъ Чешскихъ депутатовъ.
Рѣзкое разграниченіе между бывшими Польскими областями и Царствомъ Польскимъ, которое и правительство и вся Россія даже въ оффиціальномъ языкѣ именуютъ обыкновенно просто — «Польшей», должно лечь въ основу всѣхъ нашихъ отношеній къ этимъ краямъ. Въ Бѣлоруссіи, напримѣръ, мы у себя дома, въ Россіи, чувствуемъ и сознаемъ себя вполнѣ и по праву хозяевами: здѣсь, по преимуществу, должны дѣйствовать силы Русскаго общества, органическія силы Русской народности; здѣсь мы въ правѣ не терпѣть Польскаго духу, и не только въ правѣ, но положительно и несомнѣнно обязаны. Въ Царствѣ Польскомъ мы — въ Польшѣ, и едвали найдется Русскій, который, побывавъ въ Царствѣ хотя мимоѣздомъ, не почувствовалъ бы себя гостемъ, пришельцемъ въ этой средѣ — сплошной, компактной, рѣзво опредѣленной, обособленной, чуждой ему народности, имѣющей свою совершенно отличную, отъ нашей духовную и историческую жизнь, хотящей жить и предъявляющей право на жизнь. Между тѣмъ тотъ же Русскій возмущается всѣмъ существомъ своимъ, раздражается до ожесточенія, и совершенно законно, при малѣйшемъ признакѣ Польскихъ притязаній на Западный край Россіи. Нисколько не оправдывая полицейской и административной слабости въ Царствѣ Польскомъ, допустившей возникновеніе мятежа и поставившей власть въ такое унизительное противорѣчіе съ своимъ призваніемъ вообще какъ власти, — мы не можемъ однако не удивляться невѣжеству нѣкоторыхъ Русскихъ, которые какъ бы отрицаютъ Польшу въ Царствѣ Польскомъ, воображаютъ, что въ Польшѣ возможно дѣйствовать точно также, какъ въ Россіи, и постоянно забываютъ, что Польша не Россія, точно также, какъ и Россія не Польша. Впрочемъ, по мнѣнію нѣкоторыхъ публицистовъ, Польскій вопросъ вовсе даже не головоломенъ, не зачѣмъ и стараться вникать въ него глубже, а слѣдуетъ только, по отношенію къ нему, "смѣшаться съ живыми людьми, за одно съ ними мыслить, чувствовать и дѣйствовать, " — но кто эти живые люди, точно ли они живые, свободна ли въ нихъ мысль и чувство, и не мѣняли ли они сами своихъ воззрѣній отъ измѣнившихся или разъяснившихся обстоятельствъ и отъ того, что другіе глубже ихъ вникли въ существо историческихъ и общественныхъ вопросовъ, — объ этомъ публицисты не упоминаютъ. Но Польскій вопросъ такого рода, къ разрѣшенію котораго не доѣдешь на одномъ патріотизмѣ, патріотическихъ возгласахъ и празднествахъ, — и мы съ своей стороны вполнѣ цѣнимъ тѣ затрудненія, которыя создаетъ себѣ Русская добросовѣстность тамъ, гдѣ Прусская совѣсть не встрѣтитъ никакого недоумѣнія. Эту добросовѣстность, хотя бы не всегда разумную и практическую, мы видимъ и въ правительственныхъ попыткахъ удовлетворить нравственнымъ требованіямъ Польской народности. Нужды нѣтъ, что эти попытки были безуспѣшны, что онѣ не увѣнчались практическимъ результатомъ. Въ этой добросовѣстности сказывается народный — нравственный и историческій инстинктъ Россіи, который трудно уразумѣть людямъ, претендующимъ на званіе государственныхъ практиковъ. Россія — во вредъ себѣ — возстановляетъ Польшу и возвращаетъ жизнь разбитому народному организму: какая бы ни была случайная обстановка этого факта, но онъ характеристиченъ, какъ нравственная Русская черта, которую нельзя вычеркнуть изъ Русской и Славянской исторіи. Россія, въ послѣдніе годы, вновь поспѣшила ослабить узы, наложенныя на Польшу, по винѣ самой Польши, — и ослабленіе этихъ узъ также, можетъ быть, осуждается нашими практиками-патріотами, заходящими въ своемъ похвальномъ и вполнѣ искреннемъ, но чисто государственномъ патріотизмѣ далѣе самой олицетворенной государственности: но несмотря на всѣ, повидимому, практически вредные результаты ослабленія военной диктатуры (которая никогда, впрочемъ, и не можетъ сдѣлаться постоянной системой правленія), Россія не остановится на этомъ пути. Она смиритъ заносчивость Польши и, можетъ быть, удивитъ міръ непрактичностью своего благодушія, — непрактичностью, конечно только мнимою, являющеюся таковою только въ ближайшихъ, а не отдаленныхъ результатахъ. Мы вѣримъ, что Россія — скажемъ словами Самарскаго адреса, — «не потребуетъ отплаты за разсчитанныя оскорбленія и за невинную, коварно пролитую кровь, но обережетъ для лучшихъ временъ сознаніе своего племеннаго родства съ Поляками и не обрадуетъ враговъ Славянскаго міра — отреченіемъ отъ увѣренности, что рано или поздно благодушіе побѣдитъ озлобленіе, улягутся предубѣжденія и примиренные Поляки подадутъ намъ братскую руку!»
Вопросъ Польскій сводится теперь для насъ къ слѣдующимъ положеніямъ:
1. Прежде всего намъ необходимо устранить всякое Европейское вмѣшательство въ это наше,, Славянское дѣло. Дипломатическую побѣду надъ Европой въ этомъ смыслѣ мы уже одержали. Австрія, къ величайшему для насъ счастію, отказывается отъ солидарности съ нами… Во всякомъ случаѣ у насъ теперь руки въ отношеніи къ Полякамъ больше развязаны, чѣмъ прежде. Но чѣмъ дѣятельнѣе будетъ Западное вмѣшательство въ Польскій вопросъ, тѣмъ менѣе получимъ мы возможности быть великодушными съ Польшей, какъ съ союзницею вашихъ враговъ и враговъ Славянскаго міра. Этого не должны бы упускать изъ виду Поляки.
2. Въ случаѣ войны съ Европою Изъ-за Польши, настоящій историческій смыслъ ея будетъ — борьба за независимость, свободу и успѣхъ нашего политическаго и духовнаго развитія, какъ Славянской державы. Для Польши же эта война должна рѣшить — оставаться ли ей Славянскою землею, или же пріобщиться окончательно въ судьбамъ Западно-Европейскаго міра. Побѣда наша надъ Западомъ, особенно надъ Австріей, могла бы содѣйствовать сама собой къ разрѣшенію Польскаго вопроса лучше всякихъ диктатуръ и другихъ комбинацій. И мы вѣримъ, что побѣдимъ, если будемъ достойны побѣды…
3. Необходимо, — что впрочемъ признается и всѣми, — немедленное, хотя бы и «энергическое» подавленіе мятежа, — опирающагося на Западъ, властвующаго терроромъ, деморализующаго Польшу, лишающаго мысль и слово всякой свободы, — мятежа, увлекающаго Польшу на ложный путь и очевидно не встрѣчающаго сочувствія въ массахъ простаго народа, который, можетъ быть, хранитъ въ себѣ силы для новой исторической жизни Польши.
4. Было бы кажется полезно, если бы Россія, — не изъ своекорыстныхъ разсчетовъ, но для выгоды самой Польши, — выдвинула въ ней новую историческую идею: значеніе и участіе въ общей жизни народнаго организма — простаго народа, крестьянскаго населенія. Появленіе этого элемента въ общественной жизни Польши, можетъ быть, способствовало бы возвращенію Польши къ Славянской стихіи.
5. Мы не оставили мысли, которую пытались заявить въ нѣкоторыхъ своихъ передовыхъ статьяхъ еще въ началѣ «Польскаго дѣла» и которую, по усмиреніи мятежа, можетъ быть, было бы возможнымъ осуществить, именно: дознаться настоящаго мнѣнія самой Польши — чего она хочетъ и при какихъ условіяхъ возможно ея умиротвореніе, — услышать голосъ самой страны… Мы сказали недавно и повторимъ опять, что «себя самой и Польши должна спроситься Россія для рѣшенія Польско-Русской задачи». Тогда, вѣроятно, въ основу нашихъ отношеній къ Польшѣ — легла бы добровольность союза и упразднился бы самъ собою фактъ насилія — по крайней мѣрѣ признаваемый таковымъ Поляками. Если же не представится никакой возможности сойтись намъ съ Поляками, и если они не въ состояніи отказаться отъ государственныхъ честолюбивыхъ мечтаній о Западномъ краѣ Россіи, то, по нашему мнѣнію, слѣдовало бы предоставить Польшу ея судьбѣ, наказать ее свободой, которая, безъ поддержки Россіи, не только не устоитъ, но еще увлечетъ Польшу подъ власть германизма.-- Польша свободная, въ полнотѣ предѣловъ всей Польской народности, подъ покровительствомъ Россіи, можетъ еще быть союзницей Россіи; Польша, смиряемая только диктатурой, есть рана, истощающая жизненные соки Россіи, да и диктатура, какъ постоянная система, несовмѣстна, благодаря Бога, съ духомъ нынѣшняго царствованія; Польша, управляемая по системѣ Велепольскаго, была бы только помѣхою для Россіи; несообразность этой системы съ основными началами владѣнія Россіею Польши — уже явилась на дѣлѣ… Польша, отданная Нѣмцамъ, или сама попавшая къ нимъ въ сѣти, безъ сомнѣнія становится для васъ совершенно безопасною, да и сама скоро будетъ задушена, перестанетъ существовать какъ Польша, — но за то, во вреду намъ и всего Славянства, усиливается власть германизма.
Впрочемъ, мы не беремъ на себя смѣлости ни указывать правительству, какъ и что дѣлать съ Польшей, ни предрѣшать даже а priori развязку историческихъ судебъ Польши. Одно вѣрно и несомнѣнно: это невозможность пристягнуть Россію къ Польшѣ, подчинивъ Россію одной съ Польшею конституціи западнаго характера, какъ предлагалъ одинъ публицистъ, по системѣ Француза Жирардена, — ни пристигнуть Польшу къ Россіи, навязавъ первой Русское политическое устройство, въ духѣ древней Россіи, какъ предлагалъ также одинъ публицистъ. Насильственное соединеніе съ Россіей Польши — это значило бы, по счастливому выраженію В. А. Елагина, принять Польшу внутрь, отравиться Польшей во всѣхъ отношеніяхъ, — что отчасти мы видимъ и теперь, ибо, по замѣчанію его, всѣ элементы безпорядка, какіе существуютъ въ Россіи, находятъ свою опору и пищу въ Польскомъ элементѣ, — сжатомъ и выбивающемся, какъ газъ, изъ закупореннаго сосуда…
Затѣмъ все вниманіе, всѣ силы Русскаго общества должны быть устремлены на общественную дѣятельность въ Западномъ и Юго-Западномъ краѣ Россіи. Здѣсь жатва многа; здѣсь главнымъ дѣлателемъ призвано быть — Русское общество, а не правительство, которое, только по слабости и дряблости нашего общественнаго строя, вынуждено принимать на себя обязанности чисто соціальнаго характера. Если полонизмъ можетъ еще держаться въ Западномъ краѣ, если пропаганда Польская могла еще такъ недавно дѣйствовать тамъ съ успѣхомъ, то въ этомъ никто не виноватъ, какъ само общество, — наше Русское общество въ Россія и общество Русскихъ въ Бѣлоруссіи…
Вмѣсто того, чтобы обвинять ядъ въ томъ, что онъ производитъ тошноту, боль и судороги, добудемъ противоядія въ насъ самихъ; вмѣсто того, чтобы обвинять Поляковъ въ томъ, что они Поляки, обвинимъ себя, зачѣмъ мы Русскіе — не Русскіе; наконецъ, не въ однихъ похвальныхъ чувствахъ политическаго патріотизма, но въ развитіи Русской общественности поищемъ крѣпость и силу для отпора Польскому злу.