Сочиненія И. С. Аксакова.
Прибалтійскій Вопросъ. Внутреннія дѣла Россіи. Статьи изъ «Дня», «Москвы» и «Руси». Введеніе къ украинскимъ ярмаркамъ. 1860—1886. Томъ шестой
Москва. Типографія М. Г. Волчанинова (бывшая М. Н. Лаврова и Ко.) 1887
По поводу запрещенія газеты «Голосъ».
правитьЧто отмѣтить изъ выдающихся «явленій», «событій» или «мѣропріятій» нашей внутренней общественно-политической жизни за послѣднія двѣ недѣли? Да прежде всего то, что имѣетъ наибольшую связь съ интересами, правами и льготами русской періодической печати: крупное дѣйствіе высшаго литературно-полицейскаго учрежденія, о которомъ въ нашемъ 4-мъ No: мы, по недостатку времени, не успѣли сказать ни слова. Мы разумѣемъ здѣсь запрещеніе газеты «Голосъ» на шесть мѣсяцевъ, да еще съ перспективой — въ случаѣ возобновленія по минованіи срока, подлежать предварительной цензурѣ (причемъ, разумѣется, изданіе ежедневной газеты становится невозможнымъ). Такое «мѣропріятіе» Главнаго Управленія по дѣламъ печати для бюрократической среды Петербурга, которой «Голосъ» служилъ и органомъ и чуть ли не единственною умственною пищей, имѣетъ конечно значеніе истиннаго «событія». Отмѣтимъ, вовторыхъ, петербургское великосвѣтское веселье, — «явленіе» повидимому самое нормальное и зимнему сезону въ столицахъ обычное, но которое однакожъ возведено Петербургомъ также на степень «событія» чуть ли не политическаго, — а вмѣстѣ и «мѣропріятія» политико-экономическаго свойства. Наконецъ, втретьихъ, назначеніе, или пока еще извѣстіе о назначеніи, подъ предсѣдательствомъ члена Государственнаго Совѣта Макова, особой коммиссіи по еврейскому вопросу — вѣроятно для разсмотрѣнія трудовъ мѣстныхъ губернскихъ коммиссій, учрежденныхъ еще при бывшемъ министрѣ внутреннихъ дѣлъ, графѣ Игнатьевѣ. Объ этой новой коммиссіи, которая вѣроятно въ публикѣ получитъ названіе «Маковской», — подобно тому, какъ коммиссія подъ предсѣдательствомъ статсъ-секретаря Каханова называется и въ публикѣ и даже въ газетахъ просто «Вахановской», — можно гадать только то, что она встрѣтитъ не мало трудностей и вообще неблагопріятныхъ для правильной работы условій, — даже не только потому, что еврейскій вопросъ самъ по себѣ, по существу, вовсе не легокъ для разрѣшенія. Никогда Евреи не царили такъ полновластно на петербургской биржѣ какъ именно теперь; никогда петербургская биржа не была въ такомъ подчиненіи у биржи берлинской, заправляемой Евреями же, да вдобавокъ германскими патріотами, какъ въ настоящее время. Наша же финансовая политика, по мѣстопребыванію своему въ Петербургѣ, при своихъ исключительныхъ заботахъ о поддержаніи курса, о валютѣ кредитнаго рубля, едвали можетъ почитаться вполнѣ независимою отъ воззрѣній петербургской биржи даже на внутренніе экономическіе интересы — такъ мало знаемой и понимаемой тамъ Россіи…
Почему собственно признано было нужнымъ запретить «Голосъ» и вогнать его внутрь, вопреки извѣстнымъ правиламъ гигіены, этого мы понять не можемъ, а можемъ лишь сожалѣть — не о «Голосѣ» собственно, но о противникѣ — не нами, къ сожалѣнію, въ открытомъ бою, а постороннею внѣшнею силою обезоруженномъ; но о вящемъ развитіи той старой, относительно печати, системы, противъ которой приходилось намъ столько ратовать въ теченіи всей нашей литературной карьеры — и на газетныхъ столбцахъ, и предъ высшимъ въ Имперіи судилищемъ. Не однажды и на страницахъ «Руси» касались мы того же предмета, по аналогичному поводу; но если паки и паки повторяются случаи подобной административной расправы, то и мы почитаемъ своимъ долгомъ паки и паки повторить свои возраженія. Если «Голосъ» не учинилъ никакого такого проступка, за который могъ бы быть преданъ суду, то стало-быть онъ запрещенъ собственно за «направленіе»… Но развѣ ядъ этого направленія чрезъ запрещеніе вытравленъ? Не сталъ ли онъ, напротивъ, острѣе и привлекательнѣе, какъ и все безсудно гонимое и запрещаемое, — да вдобавокъ еще сдѣлался недосягаемѣе для противуядія? Два десятка тысячъ подписчиковъ «Голоса», — изъ которыхъ двѣ трети, если не болѣе, принадлежатъ къ петербургскому бюрократическому міру, взысканы казеннымъ жалованьемъ и чуть ли не всѣми четырнадцатью рангами Петровской табели, — нисколько, надо полагать, не убѣдились и не вразумились аргументаціей явившейся имъ въ формѣ административнаго распоряженія. Вѣроятнѣе всего, что они еще глубже прониклись тѣмъ мнимымъ антинаціональнымъ либерализмомъ, который и есть самый духъ петербургскихъ бюрократическихъ болотъ, нашедшій себѣ въ «Голосѣ» выраженіе — и отдушину вмѣстѣ. Этотъ духъ, съ запрещеніемъ газеты — своей отдушины, только пуще сопрется теперь въ своей замкнутой сферѣ, — и не литературной полиціи его развѣять! Да и могутъ ли подписчики внимать приговору Главнаго Управленія по дѣламъ печати, какъ оракулу непогрѣшимому въ опредѣленіи добрыхъ и злыхъ качествъ литературнаго дѣятеля? Вѣдь у всякаго на памяти, кто подвергался наисильнѣйшему гоненію при министерствѣ П. А. Валуева или генерала Тимашева, какое направленіе почиталось злонамѣреннымъ, и наоборотъ. Что же касается до «Голоса» въ частности и до газетъ одного съ нимъ знамени вообще, то уже и та большая доля свободы, — которою (по административной оплошности, какъ думаютъ нѣкоторые, — по счастливой оплошности — думаемъ мы!) пользовалась литература въ послѣдніе годы, — ужъ и эта доля свободы нанесла ложному либерализму значительный ударъ и обличила его внутреннюю безсодержательность. Всякому, мало-мальски мыслящему человѣку не могли не быть замѣтны противорѣчія, вилянія, отступленія, бѣдность и безпочвенность положительныхъ идеаловъ «Голоса» и его подголосковъ, какъ скоро они вынуждались отъ отрицанія переходить къ опредѣленному выраженію: чего же собственно они хотятъ и къ чему стремятся. Мы убѣждены, что ничто не могло бы быть гибельнѣе для того нашего либерализма, который повторяетъ лишь суевѣрно зады западной политической мысли, какъ такой просторъ рѣчи, при которомъ не приходилось бы ему вопить при всякомъ прямомъ возраженіи: «доносъ!» «инсинуація!» уклоняться отъ спора, прятать пустопорожность своей думы за многоточіе и важно, между строкъ, намекать, что «сказалъ бы слово, да….» Гибельно потому, что это слово высказанное — вышло бы одинъ звукъ пустой, способный только скомпрометировать самихъ произносителей предъ публикой и народомъ. Еслибъ даже, повторяемъ, начальство гарантировало нашимъ либераламъ-западникамъ не только полную личную безопасность, но даже генеральскій чинъ и прибавку жалованья, и разрѣшило бы имъ, — ну хоть на Красной площади въ Москвѣ, — предложить собравшимся слушателямъ введеніе конституціи по западно-европейскому образцу или ограниченіе самодержавія въ пользу фельетонистовъ, учителей, адвокатовъ, однимъ словомъ — всего того, что величается у нихъ именемъ «интеллигенціи», — то едвали бы достало у нихъ на это духа: слишкомъ бы ужъ неумно вышло!.. Стѣсненіе слова и-вслѣдствіе того — чувство раздраженія, вынужденная недосказанность и вынужденныя сумерки мысли — вотъ наиблагопріятнѣйшія условія для развитія духа отрицанія и нерусскихъ, мнимо-либеральныхъ, нездоровыхъ стремленій, — и эти-то условія создаются у насъ самою литературно-полицейскою властью! Именно этихъ сумерекъ мысли и не слѣдовало бы допускать, а слѣдовало бы вызвать мысль на бѣлый день, на публичный споръ…
Въ послѣднемъ No, которымъ «Голосъ», благодаря администраціи, закончилъ такъ почетно свое существованіе («палъ на полѣ битвы», пострадалъ за убѣжденіе, за смѣлую рѣчь" и т. д.), онъ въ передовой статьѣ, весьма прилично написанной, отчурался, открещивался отъ «конституціи». Никто не имѣетъ права предполагать, что это отреченіе было неискренно; а если искренно, то вѣдь это уже большой шагъ впередъ. Вмѣстѣ съ нимъ вѣдь и тысячи его читателей и почитателей непремѣнно точно такъ же отреклись, даже съ нѣкоторымъ патріотическимъ паѳосомъ отвергли «нелѣпое предположеніе», будто «Голосъ» и его подписчики ратуютъ за западно-европейскіе конституціонные порядки!… И если это отреченіе правдивое, а не лицемѣрное, не вынужденное страха ради, то чѣмъ же оно вызвано, — такъ какъ вѣдь легко доказать, что годъ тому назадъ (нѣсколько болѣе, нѣсколько менѣе) та же самая газета очень недвусмысленно лишь въ европейскихъ либеральныхъ политическихъ учрежденіяхъ чаяла, спасеніе для Россіи? Ничѣмъ инымъ оно и не вызвано, какъ полемикой съ печатью противоположнаго направленія, сбившею «Голосъ» съ позиціи и обличившею несостоятельность его положеній. Та же самая перемѣна позиціи, хотя и безъ перемѣны фронта, произошла почти во всемъ мнимо-либеральномъ станѣ. Правда, онъ отступилъ отстрѣливаясь, но все же отступилъ, хотя и не хочетъ сознаться въ этомъ. Нѣчто подобное произошло съ бывшими «западниками» по отношенію къ русской народности я такъ-называемому славянофильству. Они теперь всѣ отрекаются отъ западничества, громко возглашаютъ, что всегда-де стояли и стоятъ за народность, даже попрекаютъ издателя «Руси» якобы измѣною славянофильству и холятъ ему же глаза именами, нѣкогда поносными въ западно-либеральномъ лагерѣ, Хомякова, Самарина, K. С. Аксакова!! Все это конечно неумно, неумѣло, неуклюже, очень забавно, хотя и не совсѣмъ честно, все это еще исполнено недомыслія и противорѣчія: такъ въ русской народности они пока допускаютъ самостоятельное начало только лишь въ общинномъ устройствѣ, да въ артеляхъ (благо на это указалъ и самъ западный соціализмъ); въ политическомъ же, нравственномъ, религіозномъ отношеніи никакого права на самобытное, отличное отъ Запада развитіе за Русскимъ народомъ пока не признаютъ… ни, ни! Тѣмъ не менѣе мы не видимъ надобности относиться къ нимъ уже слишкомъ взыскательно и строго и затруднять имъ благовидную ретираду отъ ихъ старыхъ доктринерскихъ вѣрованій: нельзя все же не признать въ этомъ поворотѣ, хотя даже и не вполнѣ чистосердечномъ, нѣкотораго прогресса общественной мысли. Остальнаго надобно ожидать отъ времени. Точно то же совершается отчасти, и совершилось бы полнѣе и рѣзче съ нашими мнимыми либералами, если бы нежданно-негаданно, и во всякомъ случаѣ непрошенно, не вмѣшалась въ борьбу сама наша администрація.
Мы тѣмъ болѣе сожалѣемъ о такомъ вмѣшательствѣ, что какъ разъ въ послѣднемъ No «Руси», говоря о парламентскомъ режимѣ въ разныхъ государствахъ Европы и о зависимости въ нихъ правительства отъ случайнаго большинства голосовъ въ представительныхъ учрежденіяхъ, мы отстаивали для Россіи принципъ «вполнѣ независимой личной верховной власти — при вполнѣ независимомъ, свободно выражаемомъ мнѣніи народа или страны, — но только мнѣніи. Странѣ — объяснялось на страницахъ „Руси“ — принадлежитъ право и обязанность высказывать правительству искренно и чистосердечно свою мысль, но правительственное дѣйствіе, но власть принадлежитъ государству, т. е. верховной единоличной волѣ монарха. Въ нравственной силѣ мнѣнія полагаемъ мы и самую лучшую гарантію противъ произвола власти. Конечно, подъ выраженіемъ народнаго мнѣнія мы разумѣли нѣчто иное чѣмъ газетныя рѣчи, во правительственный опросъ мнѣній вѣдь не ежедневное дѣло Въ промежуткахъ времени между такимъ опросомъ печать призвана служить правительству службу приблизительно схожую, хотя и не въ той же мѣрѣ надежную. Печать, это — обширная лабораторія, гдѣ вырабатывается мысль въ сферѣ общественнаго сознанія, въ слояхъ сверхнародныхъ. Она знакомитъ правительство со всѣми составными элементами, оттѣнками и процессомъ образованія мнѣнія въ обществѣ, со всѣми на- правленіями, добрыми и злокачественными, съ ихъ взаимною борьбою; она полна для разумнаго государственнаго мужа наиполезнѣйшихъ указаній и предостереженій. Это зеркало, отражающее душу общества съ ея здоровыми и больными сторонами, и лишиться такого зеркала — все равно, что заткнуть себѣ уши и зажмурить глаза. Запретите пожалуй всѣ газеты, — работа общественной мысли будетъ все-же производиться, но во тьмѣ, подспудно, при самыхъ неблагопріятныхъ условіяхъ для торжества правды: обезоруженными явятся лишь тѣ, которые не способны защищать истину иначе какъ при свѣтѣ, въ открытой и честной борьбѣ.
Вотъ почему мы и жалѣемъ объ исчезновеніи гласнаго органа той партіи или вѣрнѣе среды, которая выражала себя въ „Голосѣ“. Нѣкоторые привѣтствуютъ эту мѣру, какъ проявленіе возрождающейся правительственной силы… Какъ было бы отрадно видѣть проявленіе этой возрождающейся силы въ защитѣ, напримѣръ, національныхъ русскихъ экономическихъ интересовъ, и въ Персіи, и въ Финляндіи? и у себя дома! или въ защитѣ прямыхъ политическихъ нашихъ интересовъ… хоть бы на Дунайской конференціи, гдѣ Россія, но газетнымъ извѣстіямъ, дѣлаетъ какія-то уступки Англіи и обязывается, представить на верховное рѣшеніе Международной Дунайской коммиссіи свои предположенія объ организаціи судоходства въ принадлежащемъ Россіи Очаковскомъ проходѣ Килійскаго устья!
Такое же „возрожденіе жизни“ видится многимъ и въ томъ весельѣ, которое обуяло Петербургъ въ прошломъ мѣсяцѣ и о которомъ такъ много молвятъ и даже пишутъ въ газетахъ русскихъ и иностранныхъ. Не только высокопоставленныя лица, но и корифеи денежной аристократіи другъ передъ другомъ изощрялись въ невиданной доселѣ роскоши баловъ и пиршествъ. Въ великосвѣтской жизни, особенно столичной, такое времяпрепровожденіе въ зимній сезонъ, какъ мы уже сказали, дѣло обычное, и нѣтъ ничего удивительнаго, что послѣ долгаго траура и воздержанія отъ подобныхъ увеселеній возвращеніе къ старому строю забавъ совершилось съ нѣкоторою необычною страстностью. Веселье — вещь добрая. Отчего же и не веселиться? Ну и пусть себѣ веселятся, на здоровье, всѣ тѣ, которымъ на душѣ весело, которыхъ тѣшитъ шумъ и блескъ и изящество великосвѣтскихъ сборищъ… Не нужно только возводить веселье на степень „дѣла“, изъ возрожденіи пышныхъ баловъ и ужиновъ видѣть какое-то возрожденіе — какъ это усматриваетъ одинъ изъ „консервативныхъ“ (такъ онъ самъ себя называетъ) органовъ петербургской печати! Не слѣдуетъ также воображать, что если веселится Петербургъ, то непремѣнно веселится и Москва, и вся Россія, и что оживленіе нѣкоторыхъ отраслей торговли въ Петербургѣ даетъ жизнь и всей россійской торговлѣ, а съ нею и промышленности. Промышленность и торговля въ Россіи несомнѣнно бы болѣе оживились, еслибъ департаментъ мануфактуръ и торговли держался болѣе правильной національной политики… Кстати о національной политикѣ. Нѣкоторые расположены видѣть ея проявленіе даже въ костюмированномъ балѣ, гдѣ болѣе 200 персонъ было одѣто въ богатые русскіе боярскіе костюмы XVII вѣка и ранѣе. Мы видимъ въ этомъ лишь очень счастливую, артистическую идею, потому что такое зрѣлище, несомнѣнно, должно было быть, да по описаніямъ и было, не только великолѣпно, въ высшей степени изящно, но и совершенно ново. Умиляться однакожъ тутъ національному чувству (какъ этого отъ насъ требовали нѣкоторые) такъ же мало повода, какъ и по случаю напечатаннаго по русски (ужъ не церковно-славянскимъ ли шрифтомъ?) и перепечатаннаго въ „Новомъ Бремени“ (19 февраля) ужина на балѣ одного изъ министровъ. Съ нѣкоторымъ затрудненіемъ для пониманія, слѣдуетъ думать, читали высокопросвѣщенные гости: „конкомбръ фре сале“, „пети пате“, шарлотъ о фрюи» и т. д. Мы склонны думать, что въ этой затѣѣ вправилась очень умная и очень тонкая иронія надъ петербургскими національными замашками, но въ Петербургѣ, чего добраго, многіе способны отнестись къ ней съ серьезнымъ патріотическимъ чувствомъ. Да и развѣ «фре сале» менѣе странно, чѣмъ «коллежскій ассессоръ», даже «статскій совѣтникъ», чѣмъ названіе любаго придворнаго чина и даже названіе самой русской столицы «Санкпетербургъ»? Мы упоминаемъ объ этихъ пустякахъ единственно потому, что въ Петербургѣ нѣкоторые, пожалуй, дѣйствительно готовы воображать, что именно такими проявленіями національности можно утѣшить «старушку Москву» и особенно, такъ близко стоящее къ народу, купечество… Смѣемъ замѣтить, однако, что московское, да и все русское купечество съ представителями промышленности вкупѣ, въ настоящую минуту всего менѣе расположено умиляться, а очень серьезно озабочено, какія «пети пате» и «фрюи фре» изготовилъ имъ, подъ шумъ веселья, столь національно настроенный градъ Петербургъ по дѣлу о Кавказскомъ транзитѣ…
По послѣднимъ извѣстіямъ, защитники транзита, съ рвеніемъ достойнымъ лучшей цѣли, — усматривая, что русское купечество и весь промышленно-фабричный округъ Россіи не идутъ ни на какую сдѣлку, — рѣшились будто бы прибѣгнуть къ такому маневру вмѣсто того, чтобъ идти прямо на проломъ, rompre en visiиre, русской промышленности и торговлѣ, затянуть, замять дѣло, положить въ долгій ящикъ, пока обостренное теперь отношеніе къ вопросу притупится, напряженное вниманіе ослабѣетъ, и потомъ, безъ шума, привести дѣло втихомолку къ компромиссу — для Россіи невыгодному, но для нихъ вполнѣ благопріятному… Одна изъ петербургскихъ гавотъ простодушно заявила, что «вопросъ о Кавказскомъ транзитѣ уже надоѣлъ»! Потолковали-де — и будетъ. Вотъ на эту именно скучливость русскаго человѣка и разсчитываютъ, должно-быть, защитники транзита, а съ ними и иностранцы… Но мы однакоже намѣрены вскорѣ вновь докучить нашимъ читателямъ этимъ дѣломъ, въ виду нѣкоторыхъ новыхъ, полученныхъ нами данныхъ, да и по- тому, что оно, вмѣстѣ со многими другими фактами, свидѣтельствуетъ довольно краснорѣчиво о «народномъ русскомъ направленіи» русской политики въ сферѣ экономической…
Да и въ одной ли экономической?!…
«Возрожденіе къ жизни и къ силѣ» въ высшихъ властныхъ сдояхъ, это вовсе не значитъ — возрожденіе къ жизни и силѣ бюрократическо-канцелярскаго произвола, преданій антинаціональной или лженаціональной политики и вообще старыхъ петербургскихъ порядковъ. Съ понятіемъ о возрожденіи мысль невольно соединяетъ и понятіе объ обновленіи… Мы собственно, которые такъ часто и громко исповѣдуемъ русскій древній историческій принципъ государственной власти, всего менѣе разумѣемъ подъ этими словами то, напримѣръ, возвращеніе къ административному строю не очень давнихъ временъ, котораго желаетъ «Гражданинъ», съ такимъ умиленіемъ вспоминающій о проявленіи правительственной силы и власти въ памятное тридцатилѣтіе, предшествовавшее царствованію Александра ІІ-го. Произнося слово «домой!» надъ которымъ такъ глумились наши противники, мы разумѣли и разумѣемъ возвращеніе къ кореннымъ основамъ нашего народно-государственнаго строя, возвращеніе на путь народности, затерянный въ блужданіяхъ петербургскаго періода русской исторіи. А это и есть путь истинно прогрессивный, — тотъ широкій мирный путь, который безпредѣльному могуществу русскаго престола открываетъ такой благой просторъ для всякаго плодотворнаго почина, для неустаннаго, правильнаго движенія, впередъ, при могущественномъ же содѣйствіи безпредѣльной любви и преданности народа, при живомъ, искреннемъ, до сихъ поръ Россіи недостававшемъ, общеніи верховной власти съ своею родною землею — конечно не нѣмою и не безгласною.
Шумное, нестройное веселье смѣнилось, слава Богу, стройною тишиною Великаго поста. Будемъ уповать, что найдется время сосредоточиться if поразмыслить…