Сочиненія И. С. Аксакова.
Общественные вопросы по церковнымъ дѣламъ. Свобода слова. Судебный вопросъ. Общественное воспитаніе. 1860—1886
Томъ четвертый.
Москва. Типографія М. Г. Волчанинова (бывшая М. Н. Лаврова и Ко.) 1886
По поводу дѣла о старообрядцѣ Петрѣ Ѳедоровѣ.
правитьОдно изъ величайшихъ достоинствъ новаго гласнаго уголовнаго судопроизводства состоитъ въ томъ, что противорѣчіе закона съ нравственными понятіями общества, съ требованіями общественной совѣсти, уже не можетъ, какъ прежде, укрываться во тьмѣ судейскихъ и административныхъ порядковъ, а выступаетъ на свѣтъ дневной, колетъ глаза нестерпимою яркостью правды. Прежде надобное противорѣчіе почти даже и во оскорбляло общественную совѣсть; ни у нея, ни у суда не было никакихъ взаимныхъ притязаній другъ къ другу, ничего общаго, и приговоръ судейскій, равно какъ и все это формальное правосудіе, являлось дѣйствіемъ какой-то посторонней, особой силы, какой-то чуждой, внѣшней, самовластной стихіи, не способной надлежать ни критикѣ, ни повѣркѣ Но теперь, когда правосудіе отправляется гласно, подъ надзоромъ общества и его контролемъ, когда само общество призвано къ участію въ судѣ въ лицѣ присяжныхъ, между уголовнымъ судомъ и обществомъ сама собой утверждается солидарность нравственныхъ интересовъ; правосудіе не можетъ не явиться отраженіемъ общественной совѣсти, — соотвѣтствіе закона высшему уровню общественнаго сознанія о правдѣ и правѣ становится логическою необходимостью. Поэтому всякій разладъ между уголовнымъ закономъ и общественнымъ сознаніемъ, между правдою формальною и внутреннею, при новыхъ условіяхъ, при публичности и торжественности судопроизводства, дѣлается въ настоящее время особенно ощутителенъ для общественнаго нравственнаго чувства, производитъ рѣзкій до невыносимости диссонансъ въ общемъ строѣ общественной жизни Такое томительное ощущеніе, — будто кто задѣлъ по больному мѣсту, — испытало московское общество въ засѣданіи суда, отчетъ о которомъ читатели найдутъ ниже. Разсматривалось дѣло о 82-лѣтнемъ старообрядцѣ поповщнискаго толка, крестьянинѣ деревни Селиванихи, Петрѣ Ѳедоровѣ, преданномъ суду, по требованію духовнаго вѣдомства, за сооруженіе на своемъ крестьянскомъ дворѣ часовни или моленной. Петръ Ѳедоровъ не запирался въ постройкѣ часовни: «на старости лѣтъ захотѣлъ почтить Господа Бога молитвой», отвѣчалъ онъ на судѣ: «какая же тутъ вина, судьи милостивые»?.. Не сознавали тутъ вины милостивые судьи, которымъ и сама верховная власть начертала завѣтъ: «правда и милость да царствуютъ въ судѣ»!… Не сознавали вины и посторонніе посѣтители, наполнявшіе валу. Но духовное вѣдомство обвиняетъ «въ соблазнѣ», бумага за нумеромъ, оффиціальная, требуетъ исполненія: фактъ налицо, и налицо же 206-я статья уголовнаго Уложенія, о томъ, чтобы виновныхъ «въ построеніи новыхъ и въ починкѣ старыхъ какихъ-либо для службы и моленія по раскольническимъ обрядамъ зданій» подвергать заключенію въ тюрьмѣ, на время отъ 8 мѣсяцевъ до 16-ти, а «все ими устроенное подвергать сломкѣ и матеріалы, продать въ пользу мѣстнаго приказа общественнаго призрѣнія», т. е. Богоугодныхъ и благотворительныхъ православныхъ заведеній. Судъ дрогнулъ предъ необходимостью явиться правымъ, — правымъ юридически, т. е. примѣнить этотъ вполнѣ подходяща законъ къ дряхлому старику. Такъ какъ все населеніе деревня Селиванихи состоитъ изъ старообрядцевъ" то, очевидно, устроеніе молитвеннаго дома не могло производить на нихъ особеннаго «соблазна», и судъ, подведи всѣ возможныя облегчающія вину обстоятельства, приговорилъ Ѳедорова къ заключенію въ тюрьмѣ только на два мѣсяца; все же имъ построенное рѣшилъ сломать и продать, а иконы передать въ консисторію. Но вмѣстѣ съ тѣмъ судъ опредѣлилъ: «ходатайствовать, чрезъ министра юстиціи, предъ Его Императорскимъ Величествомъ о замѣнѣ слѣдующаго подсудимому но закону наказаніи „дѣланіемъ приличнаго внушенія“… Но старообрядецъ мало заботился о личной своей участи; онъ просилъ только одного: пощадить часовню: „Вѣдь она у меня давно… Свои ходили. Помолимся и пойдемъ. Кому мы помѣха?… Со мной что хотите. Я съ радостью куда угодно. Для Бога готовъ всѣмъ отвѣчать… Только вы часовню оставьте, судьи милостивые“… молилъ и тосковалъ безпрестанно, и вслухъ и шепотомъ, осьмидесяти-двухлѣтній старикъ.
Участь подсудимаго можетъ быть, конечно, смягчена милосердіемъ Государя, но это уже выступаетъ изъ сферы общественнаго правосудія. Мы имѣемъ дѣло съ положительнымъ закономъ. Лакомъ примѣненъ. Судейская совѣсть должна бы быть спокойна. Но судьи очевидно совѣстились, примѣняя законъ. Но совѣстились, смущались и невольно краснѣли посѣтители изъ православныхъ, встрѣчаясь взорами съ присутствовавшими между ними старообрядцами. Да и читателю, навѣрное, вгонятъ краску въ лицо чтеніе о судебномъ засѣданіи. Что же это за правосудіе, котораго и судьи и публика какъ бы стыдятся? Что же это за- законъ, который такъ перечитъ и судейской, и общественной совѣсти? Но, можетъ-быть, возразятъ намъ, „такое отношеніе къ настоящему дѣлу суда и публики — это все плоды западныхъ идей, прогресса 1 цивилизаціи;мало ли что этимъ идеямъ противорѣчитъ!“ Хотя, конечно, немного странно видѣть, какъ либеральныя формы судопроизводства, выработаннаго современною европейскою цивилизаціей, служатъ примѣненію закона, котораго нельзя назвать ни либеральнымъ, ни тѣмъ менѣе плодомъ новѣйшей цивилизаціи; хотя всѣ эти пріемы и обряды новаго уголовнаго процесса тѣмъ рѣзче выдаютъ внутреннюю противоположность нашего у головнаго законодательства о расколѣ съ духомъ вѣющимъ въ судебной реформѣ, — чѣмъ самые пріемы и обряда человѣчнѣе, милосерднѣе и такъ сказать просвѣщеннѣе, — однако при всемъ томъ возражатели остаются неправа. Посадите на мѣсто судей, самихъ простыхъ русскихъ мѣщанъ или мужиковъ, усердныхъ сыновъ православной церкви, — такихъ, которыхъ ужъ никакъ нельзя заподозрить въ „цивилизаціи“, не зараженныхъ „западнями идеями“, непричастныхъ „прогрессу“, и нѣтъ сомнѣнія, что еслибъ они имѣли право судить по совѣсти, они бы оправдали Петра Ѳедорова, они не нашли бы никакой вины въ томъ, что старообрядецъ строятъ или чинитъ для себя моленную. Можно даже навѣрное сказать, что чѣмъ больше было бы мѣста въ судѣ простонародному воззрѣнію, тѣмъ человѣчнѣе или, пожалуй, „либеральнѣе“ были бы рѣшенія по всѣмъ такъ-называемымъ въ Уложеніи „преступленіямъ противъ вѣры“. Не даромъ Русскій народъ славится вѣротерпимостью, при всей своей преданности православной вѣрѣ….
Такимъ образомъ законъ о раскольническихъ зданіяхъ оказывается противорѣчащимъ не только общественному сознанію (разумѣя подъ обществомъ одну образованную часть народа), но и народному русскому сознанію (принимая слово „народъ“ и въ самомъ тѣсномъ, и въ самомъ широкомъ смыслѣ). И это понятно, потому что этотъ законъ, равно какъ и все уголовное законодательство о расколѣ, находится въ совершенномъ разладѣ не только съ требованіями „цивилизаціи)“, на которую сослался на судѣ защитникъ крестьянина Ѳедорова, но и со всѣмъ духомъ христіанскаго вѣроученія. На цивилизацію собственно ссылаться было нечего, вопервыхъ потому, что это слово не выражаетъ никакого опредѣленнаго понятія; требованія цивилизаціи неуловимы, не формулированы, ни въ какой кодексъ не собраны и вообще имѣютъ характеръ истинъ относительныхъ, а не безусловныхъ; вовторыхъ потому, что страны, къ которымъ мы ходимъ справляться о требованіяхъ цивилизаціи, сажи понижаютъ и примѣняютъ ихъ различно: такъ Англія еще недавно признала за католическою церковью права гражданства, да и теперь еще не покончила, а еще собирается покончить съ вопросомъ о католической церкви въ предстоящую сессію парламента; Франція до сихъ поръ не признала, законодательнымъ порядкомъ, гражданскихъ правъ православной церкви (хотя и допускаетъ свободу богослуженія), такъ что русскіе православные священники, въ оффиціальныхъ актахъ меріи, причисляются къ протестантскому исповѣданію, какъ оффиціально признанному (см. „День“, № 1, 1861 г.). О папѣ, о Римѣ и говорить нечего. Недосягаемо выше всевозможныхъ цивилизацій стоитъ идеалъ христіанскій. Свобода совѣсти, духъ кротости въ обличеніи заблуждающихся, слово, — какъ единственный мечъ, духовной мечъ святой истины, не признающій никакого другаго вещественнаго меча, — примѣръ Христовой я апостольской проповѣди, — вотъ что заповѣдано намъ Новымъ Завѣтомъ, вотъ начала, исключающій всякую мысль о насиліи въ дѣлѣ вѣры, которая есть, по существу своему, самое искреннее, самое свободное дѣйствіе духа въ человѣкѣ. Безъ этой искренности и свободы вѣра не есть вѣра, и все обращается въ ложь. Впрочемъ едвали кто рѣшится доказывать, будто воспрещеніе старообрядцамъ устроивать или чинить молельни даже у себя на дворѣ, даже въ крестьянскихъ избахъ — согласно съ духомъ евангельскаго ученія! Если кому и придетъ желаніе оправдывать существующій законъ, то конечно не на основаніи Евангелія, а на основаніи другихъ соображеній и побужденій. Оставимъ покуда этотъ вопросъ въ сторонѣ и поспѣшимъ къ выводу.
Итакъ, вотъ законъ, находящійся въ разладѣ съ общественною совѣстью, съ народными воззрѣніями, съ требованіями цивилизаціи (допустимъ и это), съ духомъ и наставленіями христіанскаго ученія. Есть полное основаніе предполагать, что и само правительство стоитъ выше уровня понятій, выражаемыхъ Раздѣломъ II. статьями 176—218 Уложенія о наказаніяхъ. Это свидѣтельствуется отчасти равными циркулярными распоряженіями Министерства внутреннихъ дѣлъ; словами самого раскольника Петра Ѳедорова, которыми онъ оправдывалъ построеніе часовни: „въ тѣ поры легче стало, не танъ строго взыскивали“; наконецъ общимъ духомъ всѣхъ преобразованій, совершенныхъ въ нынѣшнее царствованіе; самымъ правомъ печати говорить о расколѣ и разоблачать его тайны.
Какимъ же образомъ можетъ держаться законъ, отрицаемый, повидимому, и совѣстью современнаго правительства, и совѣстью всѣхъ классовъ народа? На какомъ началѣ онъ зиждется? Если онъ и возникъ въ прежнее время, ори другомъ воззрѣніи правительства на отношеніе раскола къ православной церкви и къ государству, то какимъ образомъ теперь не упразднился онъ самъ собою, не вывелъ изъ употребленія? Мы найдемъ отвѣтъ на эти вопросы, если вспомнимъ, что есть область нашей общественной жизни, гдѣ уголовное законодательство „о преступленіяхъ противъ вѣры“, находитъ главную себѣ поддержку, — что есть одно „вѣдомство“, по настояніи» котораго почти исключительно вчинаются дѣла, подобныя дѣлу о Петрѣ Ѳедоровѣ. Это — духовное. Мы вовсе не хотимъ этимъ сказать, чтобы духовныя лица, каждое отдѣльно, одушевлены были духомъ гоненія на иновѣрцевъ или отщепенцевъ отъ православія, — но не можемъ не признать, что именно въ такомъ духѣ сложилось издавна и закрѣпилось обычаемъ, преданіемъ и наконецъ закономъ, отношеніе духовныхъ правителей церкви духовныхъ пастырей въ нашемъ отечествѣ къ расколу. Корень этой системы дѣйствій кроется въ самомъ понятіи объ отношеніяхъ церкви въ государству, которое возведено въ значеніе меча гражданскаго, оберегающаго миръ и покой церковный. Углубляться въ подробную оцѣнку этого воззрѣнія и всѣхъ его внѣшнихъ проявленій въ нашей исторической жизни мы теперь не станемъ, — это завело бы насъ слишкомъ далеко, — но укажемъ только на ближайшія, осязательный послѣдствія такой круговой поруки церкви и государства. Тамъ, гдѣ въ постоянномъ ходу, въ дѣлахъ вѣры, — мечъ гражданскій, тамъ естественно упраздняется дѣятельность меча духовнаго. Этимъ объясняется отчасти мертвенность нашей проповѣди. За немногими исключеніями, духовенство наше, къ сожалѣнію, особенно сельское, чуждается миссіонерскаго дѣла, не ищетъ вразумлять раскольниковъ словеснымъ обличеніемъ и разумными доводами, и вмѣсто того, чтобы ограждать православныхъ отъ соблазна утвержденіемъ ихъ въ вѣрѣ, предпочитаетъ прибѣгать къ содѣйствію полиціи, охранятъ ввѣренную имъ паству отъ духовныхъ «волковъ» жандармами и квартальными. Едва появится въ селѣ какой-нибудь раскольникъ-проповѣдникъ, едва провѣдаетъ православный пресвитеръ про какую-нибудь моленную или часовню, сейчасъ доноситъ по своему начальству и доводитъ до свѣдѣнія исправника; начальство и полиція идутъ выше, не имѣя права положить доносъ подъ сукно, въ виду положительнаго закона, — и дѣло завязывается. Всѣ эти дѣйствія, мы не споримъ, у большей части духовенства внушены «усердіемъ къ церкви», желаніемъ отдалить «соблазнъ» отъ ихъ паствы, но въ результатѣ они послужили и служатъ только къ усиленію раскола, питая раскольническій фанатизмъ гоненіями, создавая ему мучениковъ, и къ усиленію соблазна между православными Поступая такимъ образомъ, священники оскорбляютъ религіозное чувство своихъ духовныхъ чадъ, являя имъ примѣръ насилія въ дѣлѣ совѣсти и страхомъ гражданскаго наказанія замѣняя силу духовнаго просвѣщенія и вразумленія. Безъ сомнѣнія, для церковныхъ пастырей несравненно покойнѣе и удобнѣе, чтобы твердость вѣры почивала болѣе на бдительности полиціи 4 чѣмъ на ихъ служеніи истинѣ духомъ и словомъ; но дѣло въ тонъ, что такое явное противорѣчіе и буквѣ и разуму христіанскаго ученія вноситъ ложь и фальшь во всѣ отправленія церковнаго организма, поселяетъ лицемѣріе, безвѣріе, и разлагаетъ, какъ ядъ, цѣлость церкви.
Такое-то именно воззрѣніе церковныхъ правителей и пастырей на отношеніе церкви къ государству и на огражденіе церковной цѣлости и мира внѣшнимъ, грубымъ насиліемъ, или «мечомъ гражданскимъ», породило обратное оъ ношеніе и государства къ церкви, и создало все то законодательство о преступленіяхъ противъ вѣры, которое, въ настоящую пору, такъ затрудняется примѣнять судъ, котораго такъ стыдится и совѣстится общество, и которое само правительство ищетъ смягчить сверхзаконными, частными мѣрами и негласными административными распоряженіями. Пересмотръ этого законодательства столь противорѣчащаго той вѣротерпимости, которою такъ по справедливости славится Русскій народъ, становится ощутительно необходимыми Таково, по крайней мѣрѣ, наше мнѣніе, основанное на томъ искреннемъ убѣжденіи, что одна лишь свобода совѣсти можетъ возвратить православному сѣмени въ нашемъ народѣ въ вашемъ обществѣ его плодотворную живительную силу и спасти насъ, какъ отъ заразы чуждыхъ религіозныхъ ученій, отъ безвѣрія, отъ лицемѣрія, отъ религіознаго индифферентизма, такъ и отъ разъѣдающаго духовнаго и умственнаго коснѣнія… Мы, по весьма уважительнымъ и понятнымъ причинамъ, только слегка намекнули на законодательный вопросъ о расколѣ, остерегаясь всего, что могло бы раздражить прикосновенныхъ къ дѣлу, — но мы еще не разъ къ нему возвратимся.