Сочиненія И. С. Аксакова
Томъ седьмой. Общеевропейская политика. Статьи разнаго содержанія
Изъ «Дня», «Москвы», «Руси» и другихъ изданій, и нѣкоторыя небывшія въ печати. 1860—1886
Москва. Типографія М. Г. Волчанинова, (бывшая М. Н. Лаврова и Ко) Леонтьевскій переулокъ, домъ Лаврова. 1887.
По поводу деклараціи четырехъ державъ турецкому правительству.
правитьСобытія въ Италіи отвлекли на время вниманіе Европы отъ дѣлъ Востока, и римскій папа заслонилъ собою главу ислама, котораго впрочемъ газета «Times» называетъ также своего рода папой для Англіи. «У насъ свой папа, съ которымъ мы также нянчимся, какъ Франція съ папой римскимъ, — говоритъ „Times“, папа въ Константинополѣ». Оба вопроса дѣйствительно представляютъ много сходнаго: паденіе папства, по крайней мѣрѣ въ томъ его образѣ, какой ему данъ тысячелѣтней исторіей, и паденіе ислама, т. е. магометанскаго плѣненія страны православной — два явленія не только аналогическія, но, вслѣдствіе внутренней между ними связи, восполняющія другъ друга. Не вдаваясь, впрочемъ, въ изслѣдованіе духовной стороны вопроса и ея значенія для будущихъ судебъ человѣчества, взглянемъ на Восточный вопросъ съ его современной, политической, внѣшней стороны. Самымъ важнымъ политическимъ событіемъ для дѣлъ Востока является, безъ сомнѣнія, уже извѣстная нашимъ читателямъ, декларація турецкому правительству отъ имени Россіи, Пруссіи, Италіи и Франціи, — состоявшаяся, какъ извѣстно, по мысли и по настоянію русскаго кабинета. Казалось бы, что съ этою деклараціей должна начаться для дѣлъ Востока новая фаза, — по крайней мѣрѣ торжественность и самый смыслъ заявленія придавали ей, повидимому, характеръ не просто дипломатическаго документа, одного изъ тѣхъ, которые Порта читаетъ десятками, а положительнаго политическаго акта. Затѣмъ, при всей этой видимости дѣйствительное значеніе деклараціи поставлено въ полную зависимость отъ того, какъ смотрятъ на нее сами подписавшія ее державы. Сколько извѣстно и сколько можно судить по отзывамъ и сообщеніямъ иностранной журналистики, — онѣ не всѣ смотрятъ на нее одинаково, и именно Франція вовсе не присвоиваетъ этому документу той важности, которую очевидно придаетъ ему Россія. Отказъ Англіи и Австріи также ослабляетъ въ значительной степени практическую силу этого заявленія, а отвѣтъ Порты, объявляющей, что она находитъ этотъ документъ только по формѣ благопріятнымъ для Грековъ и христіанъ, а въ сущности благопріятнымъ для нея самой, свидѣтельствуетъ, что коллективная нота четырехъ державъ представляется ей больше документомъ, — такимъ, который она можетъ помѣтить, по своему обычаю, «къ таковымъ же», чѣмъ серьезнымъ политическимъ дѣйствіемъ. По всему видно, что она нисколько не устрашена кажущимся единодушіемъ Франціи и Россіи въ Восточномъ вопросѣ.
Мы не знаемъ, какіе дипломатическіе переговоры предшествовали подписанію деклараціи: было ли вполнѣ взвѣшено значеніе этого акта, были ли предусмотрѣны всѣ истекающія изъ него послѣдствія и обязательства, и согласились ли державы предварительно въ точномъ смыслѣ подписаннаго ими заявленія, или же каждая, подписывая, истолковывала его по-своему. Мы не знаемъ также, въ чемъ состояли редакціонныя поправки французскаго кабинета, о которыхъ упоминаетъ циркуляръ князя Горчакова. Можетъ-быть, эти поправки и раскрыли бы для насъ тайную мысль французской дипломатіи. Намъ извѣстно только то, что французскій кабинетъ далъ свое согласіе на декларацію не вдругъ, а послѣ нѣкоторыхъ колебаній и имѣя уже въ виду рѣшительный и категорическій отказъ Австріи принять въ ней участіе. Такое дѣйствіе французскаго кабинета, наканунѣ или почти во время пребыванія императора Франца-Іосифа въ Парижѣ, гдѣ оба монарха старались выставить напоказъ установившееся между ними сердечное согласіе и солидарность политическихъ видовъ, — уже само по себѣ является подозрительнымъ. Восточный вопросъ занимаетъ въ политикѣ Австріи не второстепенное, а первостепенное мѣсто; болѣе того — онъ связанъ для нея съ вопросомъ о ея собственномъ существованіи; при рѣзкомъ несогласіи политическихъ видовъ относительно Востока, согласіе обоихъ кабинетовъ по прочимъ вопросамъ не представляло бы никакой особенной важности. Очевидно, что въ глазахъ Франціи подпись подъ документомъ, который Австрія подписать отказалась, не представлялась серьезнымъ съ Австріей разнорѣчіемъ, не компрометтировала взаимныхъ отношеній обѣихъ державъ въ такомъ многозначительномъ дѣлѣ. Достаточно однихъ этихъ соображеній и указаній, чтобы съ самаго же начала усомниться въ искренности французской подписи подъ деклараціей или, по крайней мѣрѣ, усомниться въ томъ, что Франція придаетъ своей подписи и своей деклараціи ту же обязательность и ту же важность, какъ и Россія.
Разсмотримъ однако же самую декларацію. По нашему мнѣнію, она тѣмъ отличается отъ прочихъ, предшествовавшихъ ей, одиночныхъ, коллективныхъ нотъ, адресованныхъ Дивану, что этою деклараціею державы въ первый разъ отказываются гарантировать долѣе цѣлость Турецкой имперіи, — что сохраненіе Турціи исключается ими изъ основныхъ положеній европейскаго равновѣсія. Сказавши сначала, что «державы исполнили все, что внушало имъ участіе къ будущности самой Турціи», декларація говоритъ далѣе, что Порта своими дѣйствіями ускоряетъ кризисъ, и что онѣ «принуждены сложить съ себя всякую отвѣтственность и предоставитъ Порту возможнымъ послѣдствіямъ ея дѣйствій». Понятно, что подъ возможными послѣдствіями, которыми декларація грозитъ Турціи, разумѣются не побѣды Турокъ надъ христіанами, не упроченіе цѣлости Турецкой имперіи, а нарушеніе этой цѣлости, или еще худшія для Порты возможныя послѣдствія отъ вызваннаго ея дѣйствіями кризиса, т. е. возстанія христіанъ. Итакъ, предположенная во всеуслышаніе возможность распаденія Оттоманской имперіи, вмѣстѣ съ заявленіемъ объ отказѣ охранять цѣлость этой имперіи, — вотъ существенный и грозный смыслъ деклараціи. Казалось, было бы чѣмъ смутиться правительству султана. И можетъ-быть одно такое заявленіе, подписанное не четырьмя только, а всѣми шестью державами, не осталось бы безъ вліянія на падишаха и его министровъ; подписанное же не всѣми, и именно неподписанное Англіей и Австріей, оно утрачиваетъ почти всякую практическую важность, выражая только личное мнѣніе подписавшихъ державъ и безсиліе ихъ придти къ единодушному соглашенію съ прочими, заинтересованными въ вопросѣ державами. Тѣмъ не менѣе остается страннымъ, какимъ образомъ Франція рѣшилась на такое заявленіе относительно «возможныхъ послѣдствій» для цѣлости Турецкой имперіи? Со стороны Россіи, Пруссіи и Италіи это понятно, но со стороны Франціи такое дѣйствіе нуждается въ толкованіи. Или она вовсе не придаетъ деклараціи этого* смысла, хотя онъ довольно ясенъ, — или же, не ожидая отъ нея немедленныхъ практическихъ послѣдствій, надѣется, съ наступленіемъ восточнаго кризиса, всегда найдти предлогъ отступить отъ своего заявленія, а между тѣмъ не желаетъ упустить случая связать Россію добровольнымъ обязательствомъ невмѣшательства въ дѣла Востока, — или же наконецъ дѣйствительно имѣетъ въ виду допустить въ близкомъ будущемъ нарушеніе принципа и цѣлости Оттоманской имперіи, и въ этомъ случаѣ согласіе въ восточной политикѣ Францій и Австріи получаетъ особенное значеніе… Циркуляръ барона Бейста, по крайней мѣрѣ ему приписываемый и оффиціально, до сихъ поръ, не опровергнутый, прямо свидѣтельствуетъ о томъ, что французскій и австрійскій кабинеты пришли къ соглашенію по всѣмъ политическимъ вопросамъ и между прочимъ по Восточному, — что участіе Франціи въ деклараціи имѣло цѣлью положить конецъ прежнимъ переговорамъ, не имѣвшимъ никакого результата, и возвратить себѣ свободу дѣйствій; что оно вовсе не опредѣляетъ характера ея дальнѣйшихъ дѣйствій; наконецъ, — что теперь Франція и Австрія примутъ одинаковое положеніе на Востокѣ, дабы не допускать тамъ столкновенія". Французскія же газеты съ своей стороны не придаютъ ни малѣйшаго значенія участію Франціи въ коллективной нотѣ четырехъ державъ, а нѣкоторыя увѣряютъ, что она пристала къ деклараціи только за тѣмъ, чтобы мнимымъ своимъ сообщничествомъ затруднить Россіи свободу дѣйствій.
Кромѣ заявленія о предоставленіи Турціи возможнымъ послѣдствіямъ ея внутренней политики, декларація содержитъ въ себѣ заявленіе о невмѣшательствѣ, — послѣднее впрочемъ не выражено прямо, а скорѣе истекаетъ изъ смысла перваго заявленія. Самаго слова «невмѣшательство» въ деклараціи не находится, а сказано только, что державы отказываются отъ всякой матеріальной и нравственной помощи турецкому правительству въ борьбѣ съ его подданными, — но не отказываются однакожъ «отъ благороднаго призванія, налагаемаго на нихъ совѣстью». Въ циркулярѣ же князя Горчакова этотъ мотивъ выраженъ гораздо опредѣленнѣе. Въ немъ прямо говорится, что императорскій кабинетъ «провозгласилъ начало невмѣшательства, которое и готовъ соблюдать, пока оно будетъ уважаемо другими державами» — но что «это начало не можетъ обязывать къ равнодушію» и что присоединившіеся къ деклараціи кабинеты «не могутъ отказаться отъ великодушнаго призванія, къ которому совѣсть можетъ подвинуть великія державы въ тѣхъ случаяхъ, когда этого потребуетъ человѣколюбіе». Если посмотрѣть на провозглашенное деклараціей начало невмѣшательства со стороны практической, то она мало измѣняетъ положеніе дѣла. Безъ сомнѣнія, Порта никогда не ожидала себѣ ни матеріальной, ни нравственной помощи, ни отъ Россіи, ни отъ Италіи, ни отъ Пруссіи, — да и врядъ ли ожидала ея и отъ Франціи, по крайней мѣрѣ помощи матеріальной; помощь же нравственную сослѣдить, взвѣсить и контролировать довольно трудно. Провозглашеніе принципа невмѣшательства было бы важно только тогда, когда къ нему присоединились бы всѣ великія державы, — но какъ ни Англія, ни Австрія не признали для себя этого начала обязательнымъ, то и важность самаго провозглашенія, сдѣланнаго деклараціей, падаетъ сама собою: ибо, въ случаѣ вмѣшательства которой-либо изъ великихъ державъ, принципъ невмѣшательства, по словамъ циркуляра, теряетъ свою обязательность и для державъ участвующихъ въ деклараціи. Затѣмъ декларація не возбраняетъ вмѣшательства даже одиночнаго (по крайней мѣрѣ объ этомъ не упоминается), «по великодушному призванію, налагаемому совѣстью», т. е. въ пользу христіанъ, или подъ этимъ видомъ; а такое вмѣшательство ведетъ оа собою, естественно, нарушеніе провозглашеннаго принципа, и возбуждаетъ то «политическое соперничество», которое, по словамъ циркуляра, декларація имѣетъ въ виду устранить. Понятно, почему эта коллективная нота не произвела на Порту того дѣйствія, котораго ожидали; отказъ матеріальной и нравственной помощи, которой она и не видала, въ теченій своей борьбы съ Критомъ, со стороны державъ спасавшихъ семейства Критянъ отъ мщенія турецкихъ властей, — не составляетъ для нея никакой особенной угрозы; объявленіе о томъ, что державами «истощены всѣ совѣты предусмотрительности и примирительныя усилія», подаетъ ей надежду, что ее оставятъ въ покоѣ, не будутъ ей докучать нотами или насильственно мирить съ ея подданными, когда она мира не хочетъ; наконецъ, угроза «о возможныхъ послѣдствіяхъ» не имѣетъ особенной силы въ виду положенія принятаго Англіей и Австріей; а опасность отъ «благороднаго призванія, налагаемаго совѣстью» остается точно такою же, какою была и до деклараціи.
Тѣмъ не менѣе декларація эта остается дѣломъ серьезной важности — для самой Росоіи, — не собственно какъ актъ дипломатіи европейской, а какъ политическій актъ русскаго кабинета. Она выражаетъ, въ виду возможнаго нарушенія цѣлости Оттоманской Имперіи, воззрѣніе той великой державы, которая болѣе всѣхъ заинтересована въ судьбѣ Востока; она создаетъ для самой Россіи, въ виду возможнаго будущаго, положеніе ясное и опредѣленное; наконецъ, она налагаетъ на Россію обязательство поддержатъ провозглашенное ею начало невмѣшательства, — не допускать вмѣшательства ни съ какой стороны, а въ случаѣ чьего либо вмѣшательства вмѣшаться самой. Мы полагаемъ, что и Порта и христіанскія ея населенія оцѣнили именно съ этой точки зрѣнія декларацію и циркуляръ князя Горчакова. — и понятно, почему обѣ стороны готовятся съ такимъ напряженіемъ къ рѣшительной, ожесточенной борьбѣ.