Сочиненія И. С. Аксакова.
Прибалтійскій Вопросъ. Внутреннія дѣла Россіи. Статьи изъ «Дня», «Москвы» и «Руси». Введеніе къ украинскимъ ярмаркамъ. 1860—1886. Томъ шестой
Москва. Типографія М. Г. Волчанинова (бывшая М. Н. Лаврова и Ко.) 1887
По поводу безпорядковъ на юбилеѣ Кіевскаго университета.
правитьПослѣ Скерневицкаго свиданія, самымъ выдающимся событіемъ въ русской общественной жизни, и на сей разъ въ области не внѣшней, а внутренней политики, былъ безъ сомнѣнія Кіевскій злополучный университетскій юбилей со всѣми своими, злополучными же, совершившимися и совершающимися послѣдствіями. Форма нашего изданія помѣшала намъ высказаться о нихъ своевременно, но тѣмъ удобнѣе побесѣдовать о нихъ теперь, не подъ непосредственнымъ воздѣйствіемъ первыхъ впечатлѣній.
«Скандалы не новость въ нашихъ университетахъ», скажемъ и мы съ «Московскими Вѣдомостями». Но года уже два, если не болѣе, послѣ безпорядковъ въ университетѣ Петербургскомъ, немедленно прекращенныхъ быстрою и вполнѣ разумною расправою Попечителя Ѳ. М. Дмитріева (энергія котораго, стяжавшая тогда ему похвалы и награду по службѣ, должна казаться теперь очень тщедушною, такъ какъ онъ, помнится намъ, ограничился исключеніемъ лишь семидесяти студентовъ; не свыше), — въ нашемъ учащемся мірѣ не было нарушенія тишины. Напротивъ того, подробное изслѣдованіе самыхъ этихъ петербургскихъ безпорядковъ довольно ясно свидѣтельствовало, что громадное большинство студентовъ нисколько не сочувствовало буйству своихъ товарищей. Близорукъ, очень близорукъ тотъ, кто не видитъ, особенно въ подрастающей молодежи, начало новаго поворотнаго самостоятельнаго движенія, попытку, — конечно теперь еще не слишкомъ смѣлую, еще не вполнѣ оперявшуюся такъ-сказать, — высвободиться изъ-подъ духовнаго ига фальшиво-либеральныхъ традицій, которыми жили предшествовавшія поколѣнія, которыя и до сихъ поръ такъ властны въ русскомъ мірѣ «знанія и науки». Для насъ, эта зачинающаяся перемѣна въ нравственномъ и умственномъ настроенія юношества несомнѣнна. Да она подтверждается и гнѣвомъ людей противоположнаго направленіи. Въ одномъ изъ NoNo «Руси» въ началѣ года напечатанъ былъ подробный разборъ повѣсти помѣщенной въ «Отечественныхъ Запискахъ» и принадлежащей перу одной ветерана «сороковыхъ годовъ», всегда однакожъ бѣжавшей въ догонку за молодыми поколѣніями. Вся эта повѣсть не что иное, какъ нытье и негодованіе — по адресу молодежи послѣдняго отпрыска. обвиняемой авторомъ въ охлажденіи къ идеаламъ извѣстнаго пошиба, въ измѣнѣ (sic) своимъ старшимъ братьямъ. тоже «вѣдь еще молодымъ», этимъ «страдальцамъ, и мученикамъ, такъ торжественно завѣщавшимъ ямъ свое дѣло». и т. д. и т. д. Однимъ словомъ — это вполнѣ авторитетное, а потому и вполнѣ отрадное признаніе, своего рода росписка — въ томъ, что тендеціи натворившія Россіи столько бѣдъ и погубившія столько нужныхъ ей силъ, не находятъ уже себѣ прежняго сочувствія въ новой чредѣ русскаго юношества. Само собою разумѣется, что такое новое, еще слагающееся въ ней настроеніе — похоже на молодой, нѣжный ростовъ, съ которымъ и обращаться слѣдуетъ нѣжно и вообще крайне осторожно, никакъ не гнать усиленно его ростъ, да и поливать-то — не заливая… Это долгій и медленный процессъ, которому должно предоставить — свободу; котораго неизбѣжно-странными, переходными фазисами смущаться ничего, потому что — истинно такъ! — все это къ здоровью! Нигилизмъ теперь, что бы ни говорили, несомнѣнно опошлился, — либеральная фразеологія обветшала, истрепалась, такъ что и употреблять ее совѣстно; вѣчно-абстрактныя, отрѣшенныя отъ русской жизни доктрины и теоріи опротивѣли молодымъ людямъ или начинаютъ становиться имъ противными до тошноты: поставьте, пожалуй, всѣ эта глаголы, вмѣсто прошлаго времени, въ настоящемъ, сущность нашей характеристики отъ того не измѣнится… Но если абстракты ихъ надоѣли, кто же научитъ ихъ нравственно-плодотворному отношенію къ русской живой реальности? Если всѣ эти идеалы болѣе или менѣе отрицательнаго или безнароднаго, антинаціональнаго характера разсыпались въ прахъ, обличились или обличаются теперь во всей своей ничтожности, кто же подастъ имъ идеалы положительные, свои, народные, которые бы творили изъ нихъ мужей Русской земли и народа? Увы! некому, или почти некому, ни научить, ни подать! маня педагоги, за малыми, очень, малыми исключеніями, въ лучшемъ своемъ видѣ представляютъ изъ себя… ну, допустимъ, тотъ же типъ, что и «Вѣстникъ Европы»: очень вѣдь приличный и благообразный, чопорный, точно съ послѣдней картинки европейскихъ модъ снятый, — такъ что и сравненіе не обидное. Но журналъ сей съ сотрудниками — это своего рода Бурбоны сороковыхъ годовъ или правильнѣе — легитимисты буржуазнаго общеевропейскаго «либерализма», которые хвалятся тѣмъ, что ничего не забыли и ничему не научились въ послѣдніе полвѣка ни изъ исторіи Европы, ни тѣмъ менѣе изъ исторіи вашего отечества, — у которыхъ шея закостенѣла въ подобострастномъ наклонѣ къ Западу и которыхъ существеннѣйшій догматъ символа вѣры — отрицаніе правъ русской народности на бытовую и духовную самобытность, и вожделеннѣйшая забота — вытравить изъ русской души всякое вѣрованіе кромѣ единаго: въ «европейскую цивилизацію». Тутъ какъ ни ныряй, никакой живой силы пригодной для бодраго служенія своему народу не выловишь, никакой живой воды цѣлительной для измученной русской Души не зачерняешь. Винить ли нашихъ подростающихъ юношей, какъ это часто теперь приходится слышатъ, въ недостаткѣ идеализма? Не обратить ли обвиненіе за этотъ ихъ недостатокъ на самихъ наставниковъ? И не есть ли эта анти-идеальность — естественная реакція той космополитической, неприкладной отвлеченщинѣ, которою надували ихъ какъ надуваютъ газомъ — мячъ, такъ долго, долго времени?… Было бы вѣдь странно, даже и не совсѣмъ разумно ожидать, чтобъ послѣ всего прожитаго нами періода времени съ 60-хъ годовъ — молодые люди вдругъ, сразу, обзавелись и яснымъ разумѣніемъ потребностей настоящаго, и зрѣлою политическою нравственностью, и порвали съ прошедшимъ однимъ махомъ, рѣшительно и рѣзко? Тутъ вѣдь, въ этомъ долгомъ процессѣ перерожденія и перевоспитанія, ничего не можетъ и не должно дѣлаться но командѣ; тутъ всего менѣе мѣста — полиціи.
Какъ бы то ни было, и и кто не станетъ отрицать достовѣрности того факта, что въ послѣдніе два или три года въ сѣверныхъ нашихъ университетахъ, Петербургскомъ, Казанскомъ и Московскомъ, популярность профессоровъ, — тѣхъ, которые прежде такъ заискивали ея у студентовъ и, казалось, такъ прочно пріобрѣли ее, — значительно между студентами пошатнулась и подобныя заискиванія стали встрѣчать съ ихъ стороны ироническую холодность; что большинство учащихся юношей заявляетъ рѣшительное расположеніе къ соблюденію тишины и порядка. Сами «Московскія Вѣдомости» заявляютъ съ торжествомъ, по поводу безчинства произошедшаго недавно на Страстномъ бульварѣ, что изъ трехъ тысячъ московскихъ студентовъ приняло въ немъ участіе только 60 человѣкъ. Все это. признаки времени — утѣшительные. Тѣмъ менѣе повода, казалось бы, приходить въ паѳосъ негодованія и разражаться громомъ я молніей по поводу все-таки еще возможныхъ, а потому еще и случающихся отъ времени до времени, вспышекъ потухающихъ мятежныхъ огней, — этихъ возвратныхъ, постепенно слабѣющихъ пароксизмовъ стараго, закоренѣлаго, но въ корнѣ своемъ уже потрясеннаго недуга. Зачинщики буйствъ, — каковъ напримѣръ герой Страстнаго бульвара, московскій студентъ Петръ Рождественскій и ему подобные, да и сами педагоги изъ тѣхъ, что либеральничаютъ и популярничаютъ, — это уже послѣдніе могикане отживающаго общественнаго нравственнаго строи, — это уже своего рода,…
Въ менѣе, конечно, благопріятныхъ условіяхъ находятся наши южные университеты, какъ и вообще наши южно-русскія провинціи. Онѣ менѣе богаты преданіями исторической государственной жизни, да и туземное населеніе не представляетъ той сплошной, однородной, древле осѣдлой силы, какою отличается населеніе великорусскихъ губерній. Разноплеменный, разновѣрный, пришлый, пестрый сбродъ, заселившій, напримѣръ, Новороссію, совсѣмъ почти заслоняетъ собою вполнѣ надежный элементъ кореннаго, малорусскаго племени. Колонисты-Нѣмцы, всяческіе «восточные человѣки». Поляки, Евреи, Евреи и Евреи… все это вообще не легко сплавить и претворять въ политически-цѣльную русскую государственную плоть; но ужъ особенно трудно достичь этой цѣли при господствовавшемъ до сихъ поръ, да и теперь еще порядочно сильномъ, изъ нашихъ же русскихъ интеллигентныхъ сферъ исходящемъ вѣяніи того гнилого космополитизма и отрицательнаго отношенія къ русской народности и къ историческимъ правамъ Русскаго государства, въ которомъ эти сферы, въ своемъ роковомъ скудоуміи, видятъ крайнее выраженіе либерализма и прогресса. Извѣстно, что наши анархисты охотнѣе и легче свиваютъ себѣ гнѣздо именно на нашемъ Югѣ и Юго-Западѣ. Понятно поэтому, что постановка учебнаго дѣла въ тѣхъ областяхъ (а также и на Сѣверо-Западной нашей окраинѣ), неизмѣримо труднѣе, чѣмъ въ великорусскихъ губерніяхъ; что постъ попечителей, ректоровъ и профессоровъ въ тамошнихъ университетскихъ округахъ — постъ, можно сказать, политическій, и что поэтому требуется особенная осмотрительность въ выборѣ начальствующаго и учащаго персонала. Университеты тамъ, служа образованію, должны въ то же время служить и правильному разрѣшенію политической государственной задачи. Но понятно также, что всякая неважная сама но себѣ вспышка, всякое проявленіе простаго буйства жизни, столь естественнаго въ юные годы, однимъ словомъ, всякій такъ-называемый безпорядокъ, даже самый незначительный, легко осложняется въ тѣхъ краяхъ острою примѣсью элементовъ инородческаго политическаго свойства.
Въ Кіевѣ вздумали справлять 50-лѣтній юбилей университета Св. Владиміра: назвали гостей, отовсюду, пригласили иностранныхъ ученыхъ, — праздникъ просвѣщенія однимъ словомъ, къ которому готовились съ легкимъ сердцемъ, ничто-же сумняся! Мы говоримъ «съ легкимъ сердцемъ и ничто-же сумняся» потому, что г. Попечитель пріѣхалъ только за пять дней до юбилейнаго дня, тогда какъ не только вопросъ о студенческомъ увеселительномъ празднествѣ на казенныя средства, но самый главный, по нашему мнѣнію, вопросъ о допущеніи участія студентовъ въ торжествѣ юбилея не былъ еще разрѣшенъ окончательно! Студентовъ полторы тысячи; всѣ они, конечно, не могли же быть допущены въ юбилейную залу; коммиссія по устройству юбилея опредѣлила выдать студентамъ 600 билетовъ и успѣла уже выдать 200, но зря, кому попало; г. Попечитель основательно нашелъ таковую раздачу неправильною, особенно въ виду начавшагося уже между студентами волненіи по поводу переговоровъ объ устройствѣ студенческаго музыкальнаго вечера и появившихся нѣсколькихъ глупонаписанныхъ, мятежныхъ прокламацій. Какъ же исправлена эта ошибка коммиссіи? Выдачу билетовъ приказано было считать недѣйствительною, а принялись было раздавать новые по своему усмотрѣнію — «благонадежнымъ». Это уже была крупная неловкость. Полученіе билета обращалось въ личную аттестацію благонадежности, — а такъ какъ билетовъ по самому устройству залы можно раздать лишь ограниченное количество, 300 или 400, то тѣмъ самымъ всѣ остальные, неполучившіе билетовъ, хотя бы и самые надежные, зачислялись въ «неблагонадежные», наравнѣ съ дѣйствительными буянами. Нужно совершенно не вѣдать человѣческой природы, и именно въ молодомъ возрастѣ, не вѣдать ни условій, ни приличій товарищества, чтобъ измыслить такую мѣру! Понятно, что студенты вовсе отказались отъ полученія билетовъ, да ничего другаго дѣлать имъ и не оставалось. Что же вышло? Вышло, на диво всѣмъ, особенно иностранцамъ, юбилейное торжество 50-лѣтней преподавательской дѣятельности, 50-лѣтняго «служенія университета наукѣ и юношеству» (по выраженію самого г. ректора) безъ представителей юношества, того самого, о которомъ только и рѣчи было во всѣхъ торжественныхъ рѣчахъ, привѣтахъ и отчетахъ, возглашенныхъ на торжественномъ актѣ! Университетъ безъ студентовъ не мыслимъ, но таковымъ предсталъ однакожъ Кіевскій университетъ на своемъ юбилеѣ… Между тѣмъ, (какъ намъ пишутъ изъ Кіева) стоило только распорядиться, чтобъ къ присутствію на юбилеѣ были допущены лишь студенты старшихъ курсовъ (что во всѣхъ отношеніяхъ было бы и прилично, и справедливо, и разумно, и какъ разъ то число студентовъ, которое могло бы помѣститься въ залѣ) — я чувство чести студенческой было бы удовлетворено, и достоинство университета было бы соблюдено, и можетъ-быть не было бы и послѣдующихъ безобразій. Что же касается до студенческаго вечера, то онъ могъ бы быть запрещенъ безъ всякихъ колебаній и безъ дальнѣйшихъ переговоровъ, соглашеній и переминаній при первой же показавшейся прокламаціи или тотчасъ же, какъ попечитель узналъ о почетномъ пригласительномъ билетѣ, адресуемомъ «польскому писателю Крашевскому въ тюрьму»: этого основанія, объявленнаго гласно, было бы уже вполнѣ достаточно, и едва-ли справедливость его стала бы оспариваться большинствомъ русскихъ студентовъ! Но университетское начальство предпочло отпраздновать юбилей такимъ образомъ, чтобъ студенты именно блистали отсутствіемъ. Насталъ ожиданный день, карета за каретой подъѣзжала къ крыльцу, а у крыльца — тысячная толпа «питомцевъ», не допускаемая полиціею и жандармами съ свой «питомникъ», въ «святилище пауки» для нихъ предназначенное, къ своей «alma mater»!
Не нужно быть завзятымъ психологомъ, чтобъ разгадать процессъ ощущеній и чувствъ, который долженъ былъ происходить въ душѣ громадной толпы молодыхъ людей, собравшихся на улицѣ у затворенныхъ для нихъ дверей университета, правильно или неправильно, но считающихъ себя оскорбленными, да и дѣйствительно, хотя бы даже и вполнѣ заслуженно, оскорбляемыхъ, къ тому же публично, въ виду всего города и гостей, — да еще при томъ общемъ возбужденіи, которое и безъ того свойственно всякой уличной толпѣ при публичномъ праздничномъ торжествѣ?! Неужели Власти университетскія и городскія предполагали, что такая толпа возбужденной молодежи способна стоять смирно и чинно, какъ батальонъ солдатъ? Въ молодыхъ людяхъ одно уже ощущеніе себя многолюдной толпой, т. е. уже силой, всегда возбуждаетъ нравственный темпераментъ, и чѣмъ долѣе, тѣмъ сильнѣе. Вотъ и стали встрѣчать нѣкоторыя кареты свистками, даже бросать сливы!' (Полѣньевъ и каменьевъ, по словамъ достовѣрныхъ очевидцевъ, брошено не было). Этого уже конечно не слѣдовало допускать. Здѣсь, на улицѣ уже вступала въ свои права полиція- и могла бы, по крайней мѣрѣ, хоть сослѣдить — кто именно отличался такими грубыми, наглыми поступками. Да наконецъ неужели изъ множества професооровъ не нашлось ни одного, хоть бы изъ «популярныхъ», который бы рѣшился обратиться къ студентамъ со словомъ увѣщанія, чтобъ не срамили они себя и университетъ предъ иностранцами, предъ всѣмъ свѣтомъ; который бы сказалъ имъ, что ничего нѣтъ гаже деспотизма толпы и ничего нѣтъ подлѣе такихъ свистовъ и метаній изъ-за угла или чужихъ спинъ. съ надеждой на безнаказанность? Не нашлось… Въ то самое время г. ректоръ Ренненкампфъ держалъ въ зданія университета торжественную рѣчь, о которой намъ придется еще сказать нѣсколько словъ.
Окончился съѣздъ. Студенты порѣшили — въ честь празднества совершить процессію съ пѣснями къ памятнику Св. Владиміра и по улицамъ города. Въ этой процессіи предосудительно лишь то, что она совершилась безъ дозволенія начальства и безъ разрѣшенія полиціи, а сама по себѣ разрѣшена бы она быть могла, какъ разрѣшаютъ въ Германіи нѣмецкіе студенческіе Fackelzug’ы и т. п. торжественныя шествія. По крайней мѣрѣ изъ надежнаго источника насъ увѣряютъ, что возмутительнаго содержанія пѣсенъ спѣто не было; начали съ «Боль славенъ нашъ Господь въ Сіонѣ», пропѣли многолѣтіе университету, великорусскія и малорусскія пѣсни. Но хотя бы при этомъ никакихъ безобразій и не происходило, хотя бы поэтому и ничего похожаго на «революцію», какъ выразились, въ горячности своего негодованія, «Московскія Вѣдомости», въ Кіевѣ и не бывало, — тѣмъ не менѣе нельзя же было, даже просто съ точки зрѣнія полицейскаго благочинія, дозволять студентамъ самовольно запружать собою улицы, тѣмъ самымъ задерживать ѣзду экипажей, нарушать общую тишину громогласнѣйшимъ пѣніемъ 800 человѣкъ! Безнаказанность подобной демонстраціи, разумѣется, подняла на нѣсколько градусовъ дерзость молодежи, и можно еще удивляться, что она такъ и ограничилась тутъ только прогулкой и пѣснями… Затѣмъ, вечеромъ толпа молодыхъ людей, человѣкъ во сто, — неизвѣстно однихъ ли студентовъ, или съ участіемъ постороннихъ «дѣятелей», какъ въ недавнихъ безпорядкахъ на Московскомъ бульварѣ, — отправилась къ дому ректора (никѣмъ не охраняемому, несмотря на полученныя имъ заранѣе, да и самой полиціи вѣдомыя угрозы отместки!). Сначала произвели тамъ такъ-называемый кошачій концертъ, затѣмъ стали швырять каменья, причемъ, говорятъ, большая часть толпы разбѣжалась, а осталось человѣкъ 30, которые съ дикимъ крикомъ и гамомъ разбили каменьями ставни и окна, даже поранили одного изъ гостей (хорошо, что не убили!), а когда наконецъ показались казаки, подло удрали. Къ великому сожалѣнію, ни одинъ изъ этихъ негодяевъ не попался, не понесъ наказанія, котораго заслуживалъ въ строгой, назидательной и памятной для другихъ мѣрѣ! Можетъ-быть, еслибъ виновные били налицо, и съ Кіевскимъ университетомъ поступ лено было бы такъ же, какъ поступила съ Петербургскимъ нѣсколько лѣтъ назадъ, — а на дняхъ съ Московскимъ, гдѣ найдено было возможнымъ не привлекать къ отвѣтственности три тысячи студентовъ за вину 60-ти человѣкъ… Въ Кіевскомъ же университетѣ тѣмъ легче бы, казалось, можно было разобраться въ массѣ студентовъ, что въ прокламаціяхъ, напримѣръ, писанныхъ на плохомъ русскомъ языкѣ или съ равными полонизмами, а также въ приглашеніи послать адресъ Крашевскому въ тюрьму (гдѣ онъ сидитъ за сообщеніе французскому правительству плановъ германскихъ крѣпостей), обличалось прямое верховодительство инородцевъ, и главнымъ образомъ польскаго происхожденія.
Но любопытно однакоже ознакомиться съ тѣмъ, что въ этотъ, оффиціально «высоко-радостный», а въ дѣйствительности глубоко-печальный юбилейный день университета Св. Владиміра вѣщалъ торжественно съ каѳедры его представитель и ректоръ, многоуважаемый профессоръ Ренненкампфъ, — какъ выяснилъ онъ предъ собравшимся сонмомъ чтителей просвѣщенія вообще и русскаго въ особенности — значеніе и характеръ дѣятельности Кіевскаго университета?
Г. ректоръ свою, недлинную впрочемъ, рѣчь, въ которой онъ нашелъ время почтить и «Русь» полемикой (не малая часть рѣчи посвящена опроверженію нашей передовой статьи въ 16 No, отъ 15 августа, 1884[1] изъ которой, не называя ее, онъ выписываетъ нѣсколько строкъ, впрочемъ совершенно ошибочно понявъ самое основаніе нашей мысли), — г. ректоръ свою рѣчь начинаетъ словами, что «великій основатель Кіевскаго университета задумалъ учредить въ Кіевѣ высшее учебное заведеніе съ тою мыслію, чтобъ силой европейской науки сблизить и примирить разнородные элементы населенія, сгладить историческія недоразумѣнія и предразсудки и скрѣпить вѣковыя узы Юго-Западнаго края съ Русскою землею»… Такъ какъ здѣсь не вообще наука подразумѣвается, а именно европейская, потому что далѣе авторъ поясняетъ, почему именно русскіе профессора не могли явиться иначе какъ передатчиками европейской науки это мы позволимъ себѣ замѣтить, что миссія Кіевскаго университета опредѣлена авторомъ не достаточно точно. Представители разнородныхъ элементовъ Юго-Западнаго край могутъ вѣдь отправиться и въ Германію, напримѣръ, и хлебнуть тамъ уже изъ самаго источника «европейской науки», но проникнутся ли чрезъ то эти элементы единствомъ русскаго націоналънаго духа и русской государственной идеи? «Европейская наука» миритъ ли Французовъ и Нѣмцевъ?… Наше замѣчаніе могло бы, пожалуй, показаться придиркой, еслибъ въ рѣчи почтеннаго профессора не звучалъ отголосокъ той, весьма знакомой и ходячей музыки, которою аккомпанируютъ у насъ педагоги вообще «служеніе наукѣ и юношеству», даже самое отрицательное по отношенію къ русской національности!… Да и самъ профессоръ говоритъ далѣе, что «народный духъ., самый могущественный и даровитый, взятый самъ по себѣ, можетъ творить чудеса, совершать исполинскіе подвиги, но не создаешь науки»… Ну, а искусство создаетъ или нѣтъ? Существуетъ ли Итальянская живопись? Греческая скульптура?… Ни одинъ народъ, конечно, не «создаетъ» ни искусства, ни науки во всей ихъ цѣльности и полнотѣ, съ началомъ и концомъ, — но Германская философія, напримѣръ, относится ли она къ наукѣ? Не вся ли она запечатлѣна свойствами великаго германскаго національнаго генія, что нисколько не мѣшаетъ ей быть и обще-человѣческимъ достояніемъ? Впрочемъ г. Ренненкампфъ ниже, черезъ нѣсколько строкъ, самъ выражаетъ надежду, что русскіе университеты (не народный духъ, стало-быть?) со временемъ будутъ «двигать и творить науку» и даже, — прибавляетъ онъ скромно, — «станутъ руководителями и учителями другихъ младшихъ народовъ». А старшимъ такъ-таки и не скажутъ ничего новаго?… Почтенный профессоръ совершенно основательно и кстати выражаетъ затѣмъ желаніе, чтобъ будущіе историки могли сказать о нашихъ университетахъ то же, что профессоръ Бильротъ говоритъ о германскихъ, — именно что «германскіе университеты имѣли самое существенное вліяніе на могучее развитіе національнаго духа, на политическій ростъ государства Германскаго». Это совершенно вѣрно, это именно то, чего мы не перестаемъ требовать отъ русской школы и русскаго университета. Но возможно ли ожидать отъ никъ благотворнаго воздѣйствія на «могучее развитіе національнаго (русскаго) духа», если они станутъ проповѣдывать отрицательное къ нему отношеніе, отвергать всякое его стремленіе къ противной имъ «самобытности», требовать отъ русскаго ума какого-то научнаго молчалинства, отметать съ презрѣніемъ право Русскаго народа даже на самостоятельный юридическій обычай и, — какъ напримѣръ ученые наши профессора, приглашенные въ коммиссію для пересмотра русскихъ гражданскихъ законовъ, — настаивать на измѣненіи ихъ и русскаго битоваго и семейнаго строя — по образцу французскаго Code civil — ибо-де «это произведеніе европейской науки»? А не національнаго французскаго духа?! Очень бы желательно было, чтобы точка зрѣнія профессора Бильрота была усвоена себѣ всѣми нашими педагогами, но съ большею строгостью и послѣдовательностью чѣмъ почтеннымъ кіевскимъ профессоромъ, судя по его рѣчи. Чего же въ самомъ дѣлѣ требовать отъ русскихъ студентовъ, если въ нихъ станутъ по прежнему расшатывать всякое уваженіе къ своей народности и въ самое основаніе ихъ умственнаго и нравственнаго развитія полагать безпочвенность, — если для студентовъ нѣкоторымъ образомъ дѣлается обязательнымъ ходить по идеалы въ Европу, гдѣ они, конечно, и выбираютъ себѣ идеалы но своему вкусу и темпераменту, и конечно болѣе живые, реальные — согласно съ послѣднимъ словомъ западной жизни, а не науки?…
Съ удовольствіемъ отмѣчаемъ въ рѣчи г. ректора попытку оправдать и защитить учащееся юношество отъ нареканій (уже въ виду начавшихся безпорядковъ), и жалѣемъ, что этой части его рѣчи студентамъ не удалось выслушать. «Справедливо ли — говоритъ онъ — выдѣлять университеты и студентовъ изъ общей жизни и возлагать на нихъ однихъ отвѣтственность за общіе ошибки и грѣхи»?… «Дѣйствительно, продолжаетъ онъ, — въ новомъ обликѣ студенческой молодежи замѣтна нѣкоторая тягостная, печальная черта: въ столь многолюдной студенческой семьѣ встрѣчаются лица оправдывающія недовѣрчивый взглядъ общества, но въ общемъ итогѣ, подъ новою формою, не рѣдко грубою, распущенною, живетъ по прежнему отзывчивый духъ молодости, жаждущей познаній, способной горячо и серьезно трудиться»… Г. ректоръ вѣритъ, что общество «въ настоящій юбилейный день, — день отпущенія и возрожденія, — предастъ забвенію университетскія невольныя и случайныя ошибки»… Увы! оно тутъ-то ихъ и вспомнило, озираясь кругомъ и не видя ни одного изъ представителей обучаемой молодежи, но зная при томъ, что двери для нея заперты и она стоитъ тамъ, за стѣнами университета, въ видѣ лишь уличной толпы… «Нерѣдко, — говоритъ съ сожалѣніемъ (и какъ бы пророчески!) г. ректоръ въ той же своей рѣчи, — заблужденія и свойства меньшинства обобщаются и вмѣняются всему университетскому юношеству»…
Впечатлѣніе, произведенное кіевскими юбилейными событіями на всю Россію, было громадное. Университетское начальство и мѣстная администрація слагали вину другъ на друга, городъ раздѣлился на партіи. Появилось наконецъ въ «Правительственномъ Вѣстникѣ» оффиціальное сообщеніе или описаніе событій, по смыслу котораго вся вина возлагается: вопервыхъ, на студентовъ, — вовторыхъ, на администрацію. Тонъ порицанія относительно университетскаго начальства слышится лишь въ словахъ о «снисходительности ректора» и о томъ, что онъ, «по установившемуся къ нѣкоторымъ университетахъ неумѣстному и вредному обычаю, счелъ нужнымъ призвать къ себѣ студентовъ (въ числѣ 16-ти) для обсужденія устройства студенческаго праздника». «Правительственное сообщеніе» оправдываетъ недопущеніе студентовъ на юбилейный актъ, утверждая, что «послѣ явленій крайняго возбужденія, сходокъ и прокламацій, университетское начальство имѣло полное основаніе и обязанность оградить юбилейное торжество отъ всякой случайности и явно готовившихся безпорядковъ»… Ея вали однако же, думаемъ мы, студенты старшаго курса стали бы рисковать потерею всѣхъ трехлѣтнихъ своихъ трудовъ ради удовольствія побуянить на актѣ, гдѣ имя каждаго изъ нихъ было бы извѣстно и каждый бы могъ подвергнуться личной отвѣтственности!
«Совокупность вышеизложенныхъ обстоятельствъ вполнѣ доказываетъ», — заключаетъ свое изложеніе «Правительственный Вѣстникъ», — что въ средѣ учащихся въ университетѣ Св. Владиміра есть не мало, къ прискорбію, людей, испорченныхъ и злонамѣренныхъ… Большинство же студентовъ, видя зло, не обнаружило достаточно нравственной, чтобъ противостать зачинщикамъ".
По смыслу этихъ словъ выходитъ, будто студенты въ университетѣ составляютъ какую-то корпорацію, стало-бытъ солидарны между собою въ глазахъ начальства, другъ за друга отвѣтственны! Извѣстно однако, что не только слово е корпораціи", даже понятіе о ней, даже малѣйшій признакъ корпоративнаго духа въ средѣ студентовъ — считается контрбандою, тщательно вытравливается изъ ихъ умовъ по распоряженію самого же высшаго начальства… Какъ могло бы это благонамѣренное «большинство студентовъ» протестовать противъ дѣйствій меньшинства не согласившись, не спѣвшись между собою на какихъ-либо сходкахъ? Оно не имѣло права явиться коллективною силою: благонамѣренные студенты были осуждены лишь на противодѣйствіе единичное и разрозненное, которое, разумѣется, никогда не бываетъ сильно.
«Правительственное сообщеніе» заканчивается словами: «Дабы очистить университетъ отъ вредныхъ элементовъ, а равно и отъ исполнителей приказаній разныхъ агитаторовъ и подстрекателей, постановлено: слѣдуетъ затѣмъ исчисленіе извѣстныхъ, по истинѣ энергическихъ мѣръ… Мы напечатали курсивомъ слово: поста, потому что, скользко помнится, такая анонимная форма рѣшеній власти доселѣ никогда не употреблялась. Это не есть Высочайшее повелѣніе, потому что таковыя повелѣнія, исходя непосредственно отъ личной власти Монарха, по установленному ею же закону, возвѣщаются всегда открыто и прямо. Самостоятельныя распоряженія того или другаго органа власти или начальника вѣдомства также до сихъ поръ всегда объявлялись отъ имени лица, издавшаго распоряженіе за своею отвѣтственностью. По всей вѣроятности, мѣры по истинѣ энергическія, о коихъ мы говорили выше, принадлежатъ Министерству народнаго просвѣщенія, о-чемъ не упомянуто лишь по винѣ редакторовъ „Правительственнаго Вѣстника“.
Мѣры эти слѣдующія: 1) университетъ закрыть до 1 января: 2) всѣхъ студентовъ (т. е. всѣхъ 1500 человѣкъ, сколько ихъ числится) уволить и возвратить имъ документы съ воспрещеніемъ пріема уволенныхъ въ другіе унвверситеты; 3) образовать съ 1 декабря коммиссію подъ предсѣдательствомъ попечителя, ректора и пр. для пріема прошеній отъ тѣхъ уволенныхъ студентовъ, кои пожелаютъ вновь Поступить въ университетъ, при чемъ коммиссія обязана „по каждому прошенію собирать самыя точныя справки и удостоивать пріема лишь тѣхъ, благонадежность которыхъ не будетъ подлежать никакому сомнѣнію“.
Вѣроятно, были какія-нибудь особенныя, намъ неизвѣстныя основанія, сверхъ изложенныхъ въ „Правительственномъ Вѣстникѣ“, для проявленія подобной энергіи со стороны Министерства. Во всякогмъ случаѣ изложеніе ихъ въ формѣ упомянутаго, анонимнаго правительственнаго сообщенія возбуждаетъ многія недоумѣнія и вопросы, напримѣръ:
1) Производится ли, или будетъ ли произведено тщательное дознаніе и слѣдствіе о всѣхъ перечисленныхъ въ „сообщеніи“ безпорядкахъ и наглыхъ буйствахъ, хоть-бы для того, чтобъ подвергнуть виновныхъ особому заслуженному наказанію? Вѣдь на основаніи правительственныхъ опубликованныхъ мѣръ выходитъ, что благонамѣренные студенты, — коихъ, по словамъ „сообщенія“, — виновные лишь въ томъ, что не образовали изъ себя коллективной силы противодѣйствія меньшинству (т е. не собирали сходокъ и не ощутили въ себѣ корпоративнаго духа, однимъ словомъ, не чинили того, что имъ строго воспрещено), — подлежатъ теперь одинаковому наказанію со студентами громившими квартиру ректора каменьями, сочинявшими прокламаціи и т. п.! Мало того: тому же одинаковому наказанію подлежатъ даже отсутствовавшіе студенты, которые въ это время находились гдѣ-нибудь на излѣченіи въ Крыму или на Кавказѣ…
2) Почему не найдено возможнымъ примѣнить къ Кіевскому университету тѣ же самыя мѣры взысканія и очищенія отъ вредныхъ элементовъ, какія съ такимъ успѣхомъ примѣнены были къ Петербургскому и на дняхъ къ Московскому? Почему признано было нужнымъ отсрочить опредѣленіе благонадежности студентовъ до 1 декабря, а не приступить къ нему тотчасъ, по свѣжимъ даннымъ? Вѣдь если коммиссія можетъ заняться съ успѣхомъ такою квалификаціей 1 декабря, — она еще съ лучшимъ успѣхомъ, во всякомъ случаѣ съ неменьшимъ, могла бы исполнить эту задачу теперь же.».
3) Не могли, конечно, укрыться отъ начальника вѣдомства или отъ тѣхъ, кого разумѣетъ выраженіе «Правительственнаго Вѣстника»: "постановлено — что 1-му декабря предшествуетъ 1 ноября, т. е. призывъ къ отбыванію воинской повинности, которой значительная часть изъ уволенныхъ, по своему возрасту и какъ нигдѣ на ту пору оффиціально не учащаяся, должна подлежать, и подлежать на тяжелыхъ для себя условіяхъ, на основаніи гимназическаго аттестата. Между тѣмъ благонадежные изъ этихъ уволенныхъ, составляющіе, по словамъ правительственнаго сообщенія, «большинство», имѣютъ полное право надѣяться — быть черезъ мѣсяцъ же принятыми обратно въ университетъ: зачѣмъ же имъ лишаться льготы, присвоенной хорошимъ студентамъ? «Московскія Вѣдомости», на заявленное въ печати недоумѣніе въ этомъ смыслѣ, отвѣчали категорично, что таковые (благонадежность которыхъ имѣетъ опредѣлиться лишь въ декабрѣ) не будутъ подлежать въ ноябрѣ воинской повинности, — но этимъ отвѣтомъ возбуждается новое недоумѣніе: чему вѣрить? анонимному ли «постановлено», или «Московскимъ Вѣдомостямъ»?
Будемъ надѣяться, что послѣдуетъ же наконецъ новое оффиціальное, болѣе обстоятельное разъясненіе. Энергія — хорошее дѣло. Энергія — необходимое свойство самой природы правительственнаго служенія; но вовсе не желательно, чтобъ она проявлялась какъ пароксизмъ, — а такое именно впечатлѣніе производитъ спѣшная и анонимная редакція «сообщенія» въ «Правительственномъ Вѣстникѣ»… Впрочемъ, можетъ-быть, этотъ повидимому пароксизмъ — только начало новой эры?… По крайней мѣрѣ, въ статьѣ посвященной оцѣнкѣ кіевскихъ происшествій, истолкованію и горячему одобренію изложенныхъ въ оффиціальномъ сообщеніи мѣръ, «Московскія Вѣдомости», указывая вмѣстѣ съ тѣмъ на новый университетскій уставъ какъ на новое движеніе въ законодательствѣ, возглашаютъ громко и во всеуслышаніе: «встаньте! правительство идетъ! правительство возвращается!» Хотя многоуважаемая газета и не приставлена къ правительству, какъ судебный приставъ къ суду, спеціальноуполномоченный знать его входы и выходы, предшествовать его появленію и возвѣщать о немъ Дублинѣ, — тѣмъ не менѣе слова эти вѣски и заслуживаютъ вниманія. Но такъ-какъ правительство, сколько мы знаемъ, ни въ какой отпускъ не уѣзжало и безъ вѣсти не пропадало, а пребывало на мѣстѣ, то и желательно бы выяснить: что разумѣется здѣсь подъ словомъ «правительство», — когда и въ чемъ, по какимъ прививкамъ слѣдуетъ распознавать отсутствіе его присутствія и присутствіе отсутствія?… Но разсмотрѣніе итого интереснаго вопроса мы отложимъ до другаго раза.
- ↑ См. T. IV, отдѣлъ «Общественное Воспитаніе», стр. 751.