ПО МЮНХЕНСКИМЪ ТЕАТРАМЪ
(отрывки дневника)
править
«Аполлонъ», № 11, 1910
Нынѣшнимъ лѣтомъ я два мѣсяца провелъ за границей… Мнѣ хотѣлось ближе познакомиться съ заграничными театрами. Такъ уже завелось на Руси: намъ мало своихъ театровъ, удивляющихъ сейчасъ цѣлый свѣтъ. Требуется побывать за рубежомъ, извѣдать иноземныхъ впечатлѣній. Съ нѣкоторыхъ поръ на Западѣ завелись театральные «сезоны». Есть сезонъ въ Парижѣ, Лондонѣ, Брюсселѣ; есть и маленькіе сезоны: въ Мюнхенѣ, Зальцбургѣ… Послѣдніе — спеціализировались. Зальцбургъ, напр., культивируетъ Моцарта, Мюнхенъ — Моцарта и Вагнера. Помимо всего, въ нынѣшнемъ году манилъ еще Обераммергау, который находится вблизи Мюнхена. Мой выборъ склонился къ этому городу. Десять дней, прожитыхъ мною въ Мюнхенѣ, были сплошь заняты театромъ. Никогда еще я не дышалъ такъ много театральной атмосферой. Театръ днемъ, театръ вечеромъ. Днемъ переживались впечатлѣнія кануна, къ вечеру накапливались новыя — иногда діаметрально противоположныя старымъ. Утро было обыкновенно посвящено дневнику. Предлагая его вниманію читателя, я немного боюсь упрековъ въ преднамѣренности… Но если преднамѣренность была, то скорѣе въ пользу заграничнаго театра. Я не виноватъ, что въ итогѣ получилось разочарованіе. Однако, нѣтъ худа безъ добра. — Чтобы оцѣнить громадные успѣхи нашего театра, нужно испробовать иностранное…
Нѣсколько лѣтъ назадъ я былъ въ Мюнхенѣ, въ оперѣ, и тогда же вынесъ довольно плохое впечатлѣніе о здѣшнихъ музыкальныхъ средствахъ. Помнится, давали извѣстную Саѵаіегіа rusticana и въ заключеніе «Іоланту» Чайковскаго. По моему мнѣнію, хуже нельзя было тогда справиться съ задачей. Пѣвцы были изъ рукъ вонъ плохи, оркестръ, хотя и полный, все время отставалъ или опережалъ пѣвцовъ. Словомъ, впечатлѣніе не изъ хорошихъ. Однако, съ теченіемъ времени, оно сгладилось, и въ нынѣшнемъ году я даже съ нѣкоторымъ волненіемъ заранѣе подписывался на «Meistersinger’овъ» Вагнера въ Prinz-Regenten театрѣ. Этому рѣшенію въ значительной степени содѣйствовали два обстоятельства. Во-первыхъ, какъ никакъ, это были Festspiele. Для Вагнеровскаго праздника они не могутъ дать что нибудь среднее, думалось мнѣ. Во-вторыхъ, опера шла въ новомъ Prinz Regenten театрѣ, гдѣ я никогда не былъ. Первымъ моимъ разочарованіемъ было — время спектакля. Опера начиналась въ 4 ч. дня. Хотя подобные праздники назначены главнымъ образомъ для туристовъ, a туристы самимъ Богомъ опредѣлены для испытаній, тѣмъ не менѣе, ранній часъ спектакля показался мнѣ нѣсколько необычнымъ. Въ Дрезденѣ ту же оперу начинаютъ въ шесть и благополучно оканчиваютъ около 11-ти. «Ничего, — рѣшилъ я вѣроятно, подобно Байрейту, будутъ продолжительные антракты, часа на два, напр. Вѣдь нельзя же думать, что меня въ театрѣ, на одномъ мѣстѣ, продержатъ семь часовъ кряду»? — Отъ центра города, гдѣ я остановился, до театра разстояніе порядочное; на электричкѣ — минутъ двадцать. Уже подъѣзжая къ театру, замѣчаешь, что дѣло здѣсь совершается не шуточное. Здѣсь весь Мюнхенъ, — какое! можетъ быть, весь цвѣтъ европейской и трансатлантической культуры. Несмотря на ранній часъ и яркій солнечный день, большинство дамъ — въ открытыхъ платьяхъ, a мужчины во фракахъ и смокингахъ. Настроеніе праздничное, повышенное. Такія настроенія бываютъ только при разыгрываніи Grand Prix въ Лонгшанѣ, или нашего Дерби въ Москвѣ.
Самъ театръ красивъ, хотя менѣе уютенъ, чѣмъ Kunstlertheater, построенный по тому же типу, т. е. мѣста расположены амфитеатромъ. Какъ тамъ, такъ и здѣсь оркестръ не виденъ, и зритель доминируетъ надъ сценой, которая приходится внизу. Послѣ трехъ звучныхъ фанфаръ, двери затворяются, и залъ погружается во тьму. Въ первую минуту трудно даже различить сосѣда, только полоска свѣта отдѣляется отъ суфлерской будки, которая какимъ-то чудомъ уцѣлѣла отъ стараго театра. Почему? Если въ новомъ театрѣ не имѣется видимаго капельмейстера, хотя каждый прекрасно знаетъ, кто ведетъ оркестръ, также точно долженъ подразумѣваться и суфлеръ.
Необыкновенно сильное впечатлѣніе производитъ вступленіе оркестра. Звуки, море звуковъ вырывается изъ какой то бездны. Сначала недоумѣваешь, откуда все это? Какъ будто васъ погрузили въ сонъ, въ трансъ и заставляютъ переживать сказку. Оркестръ ведетъ знаменитый Ф. Моттль. Въ прошломъ сезонѣ Петербургъ его видѣлъ исполнителемъ «Тристана и Изольды» и дирижеромъ симфоническаго концерта. Артистовъ и публику онъ поразилъ своими темпами. Но «Meistersinger’ами» онъ, говорятъ, дирижируетъ впервые (вмѣсто Фишера), и это несомнѣнно отражается на характерѣ исполненія. Мѣстами несовершенна ритмика, напр., въ финалѣ II акта (драка). Вы, конечно, знаете оперу и знаете, что она представляетъ въ музыкальномъ отношеніи. Я лично принадлежу къ большимъ поклонникамъ Вагнера, хотя отнюдь не къ фанатикамъ-вагнеріанцамъ. По моему убѣжденію, нѣтъ такого музыканта или драматурга, который бы не выигралъ иногда отъ лишней купюры. Объясняется это, конечно, эпохой, когда творилъ художникъ, и задачами, которыя онъ себѣ ставилъ. Я никогда не повѣрю, чтобы такая крупная личность, какъ Р. Вагнеръ, не былъ въ то же время психологомъ и допускалъ, чтобы столь громоздкія произведенія, какъ «Нюрнбергскіе пѣвцы» могли быть безостановочно, цѣликомъ, прослушаны шесть или семь часовъ кряду! Тѣло отказывается повиноваться тому, о чемъ мечтаетъ духъ. — Обращаясь къ Вагнеру и его «Пѣвцамъ», я готовъ настаивать на томъ, что значительныя купюры въ оперѣ, могли бы содѣйствовать большему ея успѣху. Вспомните, напр., шесть разъ повторяющійся мотивъ подъ аккомпанементъ молотка Сакса въ II актѣ. Или — безконечный бравурный хоръ и маршъ въ послѣдней картинѣ III акта… Какъ и въ первое мое посѣщеніе Мюнхенской оперы, пѣвцы произвели на меня невыгодное впечатлѣніе. Кромѣ г. Кнотте (Штольцинга), г-жи Бозетти (Евы) и г. Бендера (Погнера), некого было слушать. Особенно нестерпимъ г. Фейнхальсъ (Г. Саксъ). Въ публикѣ шутили: «Вотъ такъ „мастера“ пѣнія»! — Впрочемъ все свои, Мюнхенцы. Ни одного гастролера. О декоративной и режиссерской части не хочется говорить. Мы слишкомъ далеко ушли отъ нѣмцевъ.
Маленькое зданіе смѣшаннаго стиля — дорическія колонны и Louis XV — какъ-то затерялось среди ярмарочной суеты. Входишь и не знаешь, куда попалъ. Неужели — театръ маріонетокъ? Но причемъ же здѣсь уютная гостиная съ прелестными фресками по розовому полю, рѣшетчатыя окна и тяжелыя драпри, овальныя зеркала и мраморные столики? Сама по себѣ зрительная зала — маленькій chef d’oeuvre декоративнаго искусства. Зеленый цвѣтъ преобладаетъ. Зеленыя занавѣски, стянутыя въ полоски, обрамляютъ квадратныя зеркала; свѣтло-зеленый шелкъ, въ видѣ полушарій, украшаетъ люстру. Свѣтло-зеленые колпачки надѣты на свѣчи бронзовыхъ бра. A сцена? Она меньше всего нравится. Немножко вогнутая, какъ плато, она скрыта въ центрѣ металлическими воротцами. Когда воротца раздвигаются, обнаруживается другой занавѣсъ, подъ стать сценѣ, съ овальнымъ рисункомъ символическаго характера. Рисунокъ изображаетъ музу (женщину съ лирой), a вокругъ нея въ живописномъ безпорядкѣ — куклы. Какъ въ рамкѣ, такъ и въ рисункѣ сѣрый тонъ преобладаетъ. Но вотъ звукъ гонга. Свѣтъ въ залѣ погасъ. За кулисами первые аккорды рояля и скрипки. Началась коротенькая прелюдія. Какъ-то странно на душѣ. Будто всѣ волненія и тревоги унеслись далеко, за предѣлы земного. Золотое дѣтство… Въ диковинной залѣ волшебнаго дворца маленькіе человѣчки разыгрываютъ комедію. На сценѣ худенькій принцъ и толстенькій камергеръ придворный. Принцъ взволнованъ. Онъ любитъ принцессу Кларинетту, которая любитъ его. Но въ Кларинетту влюбленъ король Віолино. Можетъ быть, все устроилось бы по хорошему и король уступилъ бы принцессу, но оказывается, что принцъ — сынъ короля. На этомъ разыгрывается вся драма. Бѣдная принцесса съ горя умираетъ. Узнавъ о ея смерти, по очереди закалываются король и принцъ. Драма заканчивается поученіемъ камергера… Милые деревянные человѣчки! Сколько нужно любви къ нимъ, чтобы придать ихъ движеніямъ столько изящества и граціи! Руководители маріонетокъ — большіе художники въ своемъ дѣлѣ. Взгляните, напр., на поступь короля, движенія его рукъ, жесты горя и отчаянія. Они совсѣмъ другіе, чѣмъ y принца. Этотъ — весь огонь; все кипитъ въ немъ! Когда онъ одной ногой касается ступенекъ трона и энергичнымъ жестомъ показываетъ королю, какъ дорога ему принцесса — онъ готовъ своею жизнью поплатиться за нее, — зритель ждетъ смертоубійства. A отчаяніе короля, когда фельдмаршалъ объявляетъ ему роковую тайну: принцъ-де — сынъ короля! Вся жизнь поставлена на карту! Не хочется вѣрить, чтобы ниточки руководили жестами. Мила принцесса! Пышная роба не мѣшаетъ ей излить свое горе статсъ-дамѣ, не мѣшаетъ упасть въ обморокъ, когда нѣтъ больше надежды обрѣсти счастье. Еще минута — и она зальется настоящими слезами… Представленіе кончилось. Очарованіе исчезло. Деревянные человѣчки спрятались за жестяными воротцами и покажутся сейчасъ другой публикѣ и въ другихъ костюмахъ. A та, которая теперь расходится, какъ-то блаженно улыбается. Часто ли взрослому вспоминается золотое дѣтство?
Говорятъ, въ Швейцаріи нельзя съѣсть хорошаго швейцарскаго сыра, въ Гаваннѣ — выкурить хорошую гаванскую сигару, въ Брюсселѣ — купить хорошихъ брюссельскихъ кружевъ и т. д. Эту маленькую истину пришлось еще разъ испытать въ Мюнхенѣ: въ столицѣ Тироля не нашлось сноснаго артиста-тирольца. Вотъ какъ это случилось. Въ числѣ другихъ приманокъ сцены, на разныхъ углахъ города красовалась афиша, вѣщавшая о представленіи тирольской народной пьесы «Der Tiroler Flanzl» въ исполненіи крестьянскаго ансамбля (Bauerntheater Ensemble Gastspiel). При этомъ пьеса шла съ пѣніемъ и танцами (Steyrer und Schuhpiattertвnze), a въ антрактахъ, сверхъ того, обѣщали Instrumentalmusik. Всѣ эти прелести умалялись, въ моихъ глазахъ, двумя особенностями: во-1-хъ, въ центральной кассѣ и Reisebureau я не нашелъ билета (въ утѣшеніе мнѣ сказали, что его легко достаютъ при входѣ), a во-2-хъ, Schutzmann, всезнающій нѣмецкій шуцманъ, отказался указать мнѣ Neues Munchener Theater, гдѣ давалось это представленіе. Однако, я объяснилъ себѣ эти обстоятельства новизной дѣла, случайностью, молодостью шуцмана (онъ, дѣйствительно, былъ молодъ) и не рѣшался отказаться отъ удовольствія.
Театръ помѣщается на окраинѣ города, по пути въ Thalkirchen (предмѣстье Мюнхена) и едва ли при постройкѣ предназначался для этой цѣли. Скорѣе можно предположить здѣсь школу, молитвенный домъ, домъ для собраній и т. д. Черезъ Bierhalle, гдѣ въ то же время помѣщаются касса и вѣшалка, посѣтитель прямо попадаетъ въ зрительную залу. Если бы не сцена на противоположной сторонѣ, можно было бы думать, что это протестантская церковь. Такъ строго, подъ прямымъ угломъ, выстроены хоры и въ одинъ цвѣтъ, безъ всякихъ добавочныхъ тоновъ выкрашены стѣны. Впрочемъ, есть одно украшеніе стѣнъ — небольшіе вѣночки въ стилѣ empire, но и тѣ едва ли помѣшали бы трезвому протестантскому культу. Есть еще одна особенность, указывающая, что это не театръ въ прямомъ смыслѣ слова. Взгляните на объявленіе на стѣнѣ. Вотъ буквально его содержаніе:
1. Die Hunde mitzubringen.
2. Auf den Fussboden zu spucken.
3. Nahrungsund Genussmittel zum Zwecke ihrer Priifung zu betasten.
Внизу подпись полицейскаго начальства. Опредѣленностью своихъ требованій къ театральной публикѣ это распоряженіе Баварскаго Polizeiamt напомнило мнѣ аналогичное объявленіе въ одномъ ресторанчикѣ въ Польшѣ: «г.г. посѣтителей покорнѣйше просятъ на билліардѣ не спать».
Публики въ театрѣ мало. Нѣтъ вовсе иностранцевъ, отсутствуютъ даже англичане. Больше все свои. Совсѣмъ, какъ y насъ въ какомъ-нибудь Лахтенскомъ или Охтенскомъ Общественномъ Собраніи. Переговариваются, мѣняются мѣстами, т.-е. съ билетами заднихъ рядовъ пересаживаются въ передніе. Очень семейно. Этотъ патріархальный характеръ собранія увеличивается еще присутствіемъ двухъ тирольцевъ, — толстаго и тонкаго, — которые, усѣвшись другъ противъ друга за столикомъ въ оркестрѣ, неожиданно разыгрываютъ на гитарѣ и цитрѣ бравурный маршъ. Неужели же это обѣщанная Intrumentalmusik? Похоже на то, но зачѣмъ же тогда эти пошлѣйшіе марши и польки, когда y самихъ тирольцевъ такой огромный запасъ національнаго творчества?
Маршъ кончился. За кулисами прогремѣлъ звонокъ. Именно прогремѣлъ, ибо y крестьянскаго ансамбля нашелся только коровій колоколъ, кажется единственный предметъ съ couleur locale… Начался спектакль. Разсказывать ли вамъ его содержаніе? Не хочется. Эти тирольцы въ значительной степени — второе изданіе нашихъ малороссовъ, но только бродячихъ, сборныхъ. И пьесы такія же. Любовная игра. Онъ любитъ ее, она любитъ его. Злодѣй-разлучникъ. Гадалка. Въ концѣ концовъ все кончается къ общему благополучію. Злодѣй посрамленъ и добродѣтель торжествуетъ. Только наши малороссы пересыпаютъ свои несложныя драматическія положенія значительной дозой пѣнія и пляски. И это иногда спасаетъ пьесу отъ скуки. Здѣсь и этого не было вовсе Правда, въ началѣ 3го акта, вышла парочка и подъ аккомпанементъ тѣхъ же двухъ тирольцевъ (на этотъ случай переселившихся изъ оркестра на сцену) станцовала свой Steyrer und Schuhplattlertanz, но такъ блѣдно, безъ огня… Право, одноименные номера въ café-concerts проходятъ куда ярче! Можетъ быть, играли недурно? О, нѣтъ! Не все было, разумѣется, понятно мнѣ — играли на Oberbayerischem діалектѣ, — много отдѣльныхъ словечекъ пропадало, но развѣ мимику, экспрессію, талантъ скроешь, хотя бы рѣчь шла на тарабарскомъ нарѣчіи? Здѣсь ни талантовъ, ни даже ансамбля… Гг. путешественники, остерегайтесь въ Швейцаріи швейцарскаго сыра, въ Гаваннѣ — сигаръ, a въ Тиролѣ — тирольцевъ.
Когда мнѣ раньше говорили о Максѣ Рейнгардтѣ, нынѣшнемъ руководителѣ Берлинскаго Deutsches Theater, обыкновенно къ этой фамиліи прибавляли еще титулъ: «нѣмецкій Станиславскій». A другіе, болѣе спокойные, но также вѣрные сравненію, поясняли: «Станиславскій на берлинскій манеръ». Подъ этимъ впечатлѣніемъ я бралъ билетъ въ Мюнхенскій Künstler-Theater.
Красивый этотъ театръ! Построенный по образцу Байрейтскаго Prinz-Regenten, онъ уютнѣе послѣдняго. Стиль — немного восточный. Стѣны изъ желтаго и чернаго дерева, съ инкрустаціей. Таковы же порталы. Оркестръ внизу, подъ сценой. Сцена небольшая и, повидимому, неглубокая. Двѣ постоянныя деревянныя кулисы перпендикулярны порталу и однородны съ нимъ. Матерчатый шелковый занавѣсъ: на темно-голубомъ фонѣ оборка въ видѣ гирлянды изъ разноцвѣтныхъ, гармонирующихъ другъ съ другомъ лоскутовъ. Теплый тонъ зала дополняется цвѣтомъ малиновыхъ съ серебрянымъ позументомъ ливрей капельдинеровъ. Въ практическомъ отношеніи театръ безподобенъ. Нѣтъ, кажется, мѣста, откуда было бы плохо видно. Удобные входы, много воздуха, свѣта. Изъ репертуара Deutsches Theater я видѣлъ здѣсь три пьесы: «Cristinas Heimreise» Гуго фонъ Гофмансталя, «3имнюю сказку» Шекспира и «Лизистрату». По этимъ тремъ образцамъ, казалось мнѣ, я могъ составить себѣ понятіе о силахъ этого театра, его хорошихъ и дурныхъ сторонахъ. Подлинно ли это художественный театръ, какъ принято его называть, и дѣйствительно ли въ заголовкѣ каждой программы требуется жирнымъ шрифтомъ печатать: «unter Leitung von Professor Max Reinhardt»? Мы, русскіе, довольно брезгливо относимся къ подобной саморекламѣ. Въ томъ же Московскомъ Художественномъ Театрѣ вы не найдете слѣдовъ какихъ-либо указаній на вдохновителя цѣлой организаціи. Развѣ внизу, въ самомъ уголкѣ афиши, мелкими буквами стоятъ имена директоровъ театра, не больше.
Это публика назвала — «театръ Станиславскаго» и упорно сохраняетъ за нимъ эту кличку. Офиціально же онъ безыменный. Извиняюсь, что задерживаю вниманіе читателя на такой мелочи, но она слишкомъ характерна для нѣмцевъ.
Изъ комедій Шекспира «Зимняя сказка» говоритъ моей душѣ менѣе другихъ его произведеній. Извѣстно, что «Сказка» написана въ послѣдній періодъ его дѣятельности. Шекспиръ, былъ въ это время разочарованъ своими кровавыми «хрониками» и стремился создать нѣчто, примиряющее съ жизнью, во всякомъ случаѣ, оправдывающее ее. Однако, то, что такъ великолѣпно удалось ему въ «Двѣнадцатой ночи», или «Много шуму изъ ничего», лишь слегка осязается въ «Зимней сказкѣ». Я понимаю затрудненіе режиссера, который долженъ найти среднее между трагическимъ жанромъ и легкой комедіей. Вѣдь фонъ пьесы — несомнѣнно тихая сельская идиллія. Мрачныя пятна, свойственныя Макбету, Королю Лиру, Отелло, энергично отвергнуты. Если въ воздухѣ еще чувствуется буря, которая пронеслась надъ головами Короля Леонта и Герміоны, то ея единственная цѣль — ярче оттѣнить нѣжную любовь Флоризеля и Пердитты. По замыслу автора они, эта пара, являются главными дѣйствующими лицами комедіи. Вокругъ нихъ, какъ вокругъ оси, вертятся другіе персонажи. Самый стиль произведенія опредѣляется его заглавіемъ. «Зимняя сказка» — все-таки сказка, a не реальность. Сказка, видѣніе, можетъ быть, грёза стараго человѣка («Зимняя сказка»), человѣка, живущаго уже воспоминаніями… Но въ постановкѣ нѣмецкаго театра я не нашелъ опредѣленнаго толкованія комедіи. Прежде всего, отсутствовала сказочность. Люди ходили по сценѣ, говорили, жестикулировали, иногда кричали до одурѣнія. Пестрота стиля затемняла смыслъ пьесы. Иногда казалось, что это трагедія, потомъ игра сбивалась на водевиль, затѣмъ вновь поднималась до драмы. Никто, повидимому, не объяснилъ артистамъ настоящаго характера произведенія. Король Леонтъ (г. Кайслеръ) игралъ заправскаго злодѣя и рычалъ всѣ три акта. Напротивъ, его соперникъ Поликсенъ (г. Винтерштейнъ) изображалъ добродушнаго простака.
«Между двухъ стульевъ» оказалась даровитая г-жа Хеймъ, игравшая роль Герміоны. Она еще кое-какъ продержала два акта, но потомъ не вытерпѣла и въ сценѣ судилища завопила въ тонъ Леонту. Само собой разумѣется, что при такомъ толкованіи любовная пара оказалась на второмъ планѣ. Впрочемъ, роли молодыхъ людей были отданы второстепеннымъ артистамъ.
Занимала меня, конечно, декоративная сторона спектакля. Правда, послѣ Головина, Коровина, Рериха, Добужинскаго трудно чѣмъ-нибудь поразить русскаго зрителя, но по крайней мѣрѣ можно заинтересовать его удачнымъ пріемомъ. Увы, на этотъ разъ и декоративная часть была и не удачна, и не нова. Исключая картины съ сельскимъ видомъ, всѣ остальныя дѣйствія происходятъ на «шекспировской» сценѣ. Сцена раздѣлена пополамъ какимъ-то сѣрымъ занавѣсомъ, грязнаго цвѣта, съ разводами. Въ зависимости отъ хода дѣйствія, задняя декорація превращается то въ садъ, то въ замокъ. Этотъ порядокъ могъ бы съ успѣхомъ продержаться до конца пьесы, но режиссеру захотѣлось побаловать публику разнообразіемъ и онъ придумалъ «видъ въ Богеміи». На фонѣ черезъ всю сцену, волнистой линіеи, нарисованы желтыя горы. Внизу, подъ горой, очевидно, предполагается море, ибо съ правой стороны торчатъ флаги… На второмъ планѣ сцены развѣсистый дубъ, или другое дерево неяснаго типа. Сучья его спутаны какой-то желтой паутиной, не то мохъ, не то филоксера. Въ этой декораціи происходитъ сельскій праздникъ, съ танцами подъ музыку Хумпердинга.
Послѣ старыхъ Мюнхенскихъ театровъ я посѣтилъ К. Rezidenz-Theater. Онъ составляетъ часть Hof-Theater, оба — помѣщаются въ одномъ зданіи, такъ что сразу его не найдешь. Здѣсь, кромѣ драмъ и комедій, нынче еще устроены Mozart-Festspiele. Внутри театръ прелестенъ. Въ стилѣ рококо, но не пестритъ излишествомъ золотыхъ украшеній. Преобладаетъ малиновый цвѣтъ. Оригинальны искусственныя драпри на ложахъ и переднія кулисы на сценѣ. Онѣ производятъ впечатлѣніе фольги. Необыкновенно простъ и изященъ занавѣсъ. Настоящій обюссонъ. Изъ Моцартовскихъ произведеній я слышалъ здѣсь одноактный Singspiel «Bastien und Bastienne» и трехактную оперу «Die Entführung aus dem Serail». Послѣ Вагнеровскихъ вулканическихъ изверженій, Моцартовская музыка кажется дѣтской и наивной. Только напрасно даютъ этимъ операмъ оркестръ въ современномъ составѣ. Мнѣ думается, что какой-нибудь секстетъ или октетъ болѣе соотвѣтствовали бы стилю. Музыка казалась бы еще болѣе легкой и прозрачной. Вѣдь это почти одинъ аккомпанементъ. Не то, что y Вагнера, гдѣ оркестръ — самостоятельная единица, самодовлѣющая. Можетъ быть, слишкомъ густой аккомпанементъ повліялъ и на характеръ вокальнаго исполненія. Пѣвцы казались солиднѣе, тяжелѣе. То, что было раньше сказано о силахъ Prinz Regenten театра, должно быть всецѣло отнесено и къ Residenz театру. Впрочемъ, въ обоихъ театрахъ труппа одна и та же. Свои, Мюнхенцы. Но тогда въ чемъ же заключаются Festspiele? Я никогда не повѣрю, чтобы мюнхенецъ-обыватель платилъ за обыкновенный составъ спектакля двойныя цѣны. О, этотъ сезонъ для иностранцевъ! Какъ мало y него общаго съ искусствомъ.
По афишѣ сценическая постановка «Похищенія изъ Сераля» принадлежитъ знаменитому Е. ѵ. Possart’у. Особенно оригинальнаго въ этой постановкѣ я не замѣтилъ. Поссартъ поставилъ пьесу, какъ обыкновенную opéra-comique, coвсѣмъ упустивъ изъ вида старинныя opéras-bouffe во вкусы Панзіелло, Гретри, д’Алейрака и др., требующихъ какой-то особенной вычурности и кокетства. Вѣдь это происходило въ эпоху Людовиковъ, когда о какой-либо правдѣ и естественности положеній не могло быть рѣчи. Извѣстно, что даже римскихъ героевъ изображали въ пышныхъ кафтанахъ и французскихъ парикахъ. Что же думали тогда о восточныхъ правителяхъ, султанахъ, шахахъ и т. д.?
Режиссура театра сдѣлала крупную ошибку, что не считалась со стилемъ эпохи.
За послѣдніе дни моего пребыванія въ Мюнхенѣ я видѣлъ еще двѣ постановки въ Künstler Theater: «Лизистрату» и «Christinas Heimreise» Гофмансталя. Говорятъ, что «Лизистрату» одно время хотѣли поставить на казенной сценѣ въ Спб., но Господь сжалился надъ судьбами нашего образцоваго театра, и чаша сія его миновала. Эта пьеса во всякомъ случаѣ — не для серьезнаго театра. Вообще, давно пора пересмотрѣть цѣнности античнаго театра и опредѣлить имъ мѣсто въ репертуарѣ театра современнаго. На мой взглядъ, если стереть съ «Лизистраты» ярлыкъ античности, то она можетъ быть съ успѣхомъ включена въ разрядъ пьесъ, культивируемыхъ фарсомъ. Мнѣ по крайней мѣрѣ было опредѣленно стыдно сидѣть рядомъ съ подросткомъ 16-ти лѣтъ, котораго глупая мамаша привела въ театръ на такой спектакль. Интересно, какъ она объяснила ей сюжетъ пьесы? Между тѣмъ, авторъ, искусно лавируя между lех Гейнце и Аристофаномъ, хотѣлъ создать, повидимому, нравоучительную комедію. Труппа Рейнгардта играетъ пьесу, какъ фарсъ. Ничего «античнаго» въ постановкѣ я не замѣтилъ, исключая костюмовъ и декорацій. Впрочемъ, декорація на оба акта одна и та же. Она изображаетъ усѣченную пирамиду съ маленькой нишей въ основаніи. Тамъ подъ конецъ скрывается Кинезіасъ съ Мириной. На ступеняхъ этой пирамиды сидятъ, лежатъ, разговариваютъ, a больше всего визжатъ берлинскія гречанки. Въ недоумѣніе повергло меня освѣщеніе сцены. Дѣйствіе начинается раннимъ утромъ. Еще темно, на небѣ звѣзды. Но вотъ мало-по-малу свѣтлѣетъ, даютъ полную рампу, первые софиты, a небо… по прежнему черно, какъ вакса. Что это значитъ? Гдѣ видѣлъ Рейнгардтъ такіе свѣтовые эффекты? Очень недурны костюмы, особенно хорошо подобраны цвѣта, но, Боже мой, научите полнобедрыхъ нѣмокъ носить греческія туники! Какія руки, какія ноги, a тутъ еще, для вящаго реализма, все обнажено!
Я не знаю, какія причины побудили Deutsches Theater ставить «Christinas Heimreise». Послѣ «Электры» и въ особенности «Эдипа», отъ Гофмансталя можно было ожидать болѣе сильнаго произведенія. Непонятно, прежде всего, заглавіе пьесы. Возвращеніе Христины въ отчій домъ вовсе не Leitmotif комедіи. Она, въ сущности вертится на любовныхъ похожденіяхъ нѣкоего Флориндо (г. Майзи), который къ тринадцати соблазненнымъ имъ женщинамъ, послѣ 3-го акта пьесы, присоединяетъ еще четырнадцатую, хорошенькую, но глупую Христину (г-жа Хеймсъ). Совсѣмъ блѣдно разработанъ самый типъ Христины, хотя сцены 2 картины 1 акта давали основаніе надѣяться на болѣе интересную трактовку сюжета. Пылкій Флориндо, встрѣтивъ впервые Христину, объясняется ей въ любви. Она слушаетъ его внимательно, но не понимаетъ. Въ разговоръ вмѣшивается воспитательница Христины, Паска. Она зоветъ ее домой. Заинтересованная горячей исповѣдью юноши, дѣвушка кое-какъ отдѣлывается отъ няньки, и спокойно повернувшись къ Флориндо наивно говоритъ: — «Ну, продолжайте, пожалуйста, дальше!»…
Въ концѣ-концовъ Христина полюбила Флориндо и отдалась ему. Этого, повидимому, только и нужно было донъ-Жуану. Безпечный мотылекъ летитъ дальше, влюбляется въ какую-то пышную даму, a соблазненную дѣвушку уступаетъ старому капитану Томазо (г. Дигельманъ). Такова несложная фабула комедіи. Она даетъ сравнительно много матеріала актерамъ, особенно исполнителю роли Флориндо. Этимъ можетъ быть объясняется ея постановка. Г. Майзи — хорошій Флориндо. Онъ молодъ, горячъ и искрененъ. Къ недостаткамъ его слѣдуетъ причислить общее свойство нѣмецкихъ артистовъ — рычать въ патетическихъ мѣстахъ. Г-жу Хеймсъ я уже называлъ, когда говорилъ о «Зимней Сказкѣ». Она умѣетъ перевоплощаться. Насколько y Шекспира это — олицетвореніе чего-то воздушнаго и неземного, настолько въ «Christinas Heimreise» это обыкновенная мѣщаночка — добрая, глупая, способная на самопожертвованіе. Хорошій еще капитанъ — г. Дигельманъ. Опредѣленно мнѣ не нравятся комики въ Deutsches Theater. Прежде всего, я не представляю себѣ ихъ назначеніе въ распорядкѣ театра. Судя по двумъ спектаклямъ: «Зимней Сказки», и «Возвращеніе Христины», они возрождаютъ средневѣковыхъ шутовъ. Иначе трудно объяснить себѣ ихъ безчисленныя выходки, допустимыя только на цирковой аренѣ. Особенно чувствовалось это въ пьесѣ Гофмансталя, вовсе не комической по существу. Кто надоумилъ, напр., въ сценѣ ужина (III актъ) артистовъ-лакеевъ такъ разносить блюда, a комиковъ Шильдкраута и Вассермана ихъ вырывать другъ y друга? Но публика смѣется, довольна. Вообще, очень снисходительна мюнхенская публика. По своему настроенію она напоминаетъ нашъ раёкъ или зрителей балагана. Столько же легкости въ усвоеніи театральныхъ впечатлѣній. По части декораціонной понравился мнѣ свѣтовой эффектъ въ чистой перемѣнѣ первой картины на вторую. Въ декораціи дома тушатъ огни, тушатъ рампу, a затѣмъ сразу даютъ верхніе и боковые софиты. Получается сразу дневное освѣщеніе, безъ опусканія занавѣса.
Этимъ исчерпалось мое посѣщеніе театра Рейнгардта. На афишахъ я видѣлъ еще «Венеціанскаго Купца», «Сонъ въ лѣтнюю ночь», «Сумурунъ» (новая постановка, нѣчто въ родѣ пантомимы), но сердце больше не лежало къ театру. И едва ли можно сравнивать театръ Рейнгардта съ Московскимъ Художественнымъ: между ними слишкомъ большая разница. Это звучало бы ироніей. Мнѣ кажется, что и самъ Рейнгардтъ не претендуетъ на такое сходство. Его театръ, можетъ быть, лучшій въ Германіи, но вѣдь и мы не стояли на мѣстѣ. Все новое въ театрѣ нами уже испытано и включено въ обиходъ. Зато есть вѣчныя цѣнности, которыя не передаются изъ рукъ въ руки, a только душой, интуитивно. Я имѣю въ виду духовную физіономію театра. Она едва лишь чувствуется y Рейнгардта. Удивительныя люди нѣмцы! Сейчасъ въ смыслѣ техники они первые въ Европѣ. Берлинъ давно перещеголялъ Парижъ, не только въ отношеніи комфорта жизни, но и красоты ея. Но, странное дѣло, за этой красотой почти не чуешь божества. Какъ будто люди, задумавъ произведеніе искусства, прежде всего позаботились о футлярѣ для него. И это особенно удивительно въ странѣ, гдѣ уважается и трудъ, и трудящіеся и гдѣ театръ въ нѣкоторомъ отношеніи — храмъ. Посмотрите, съ какимъ благоговѣніемъ собираются нѣмцы слушать оперу и драму. То, что съ громадными усиліями прививается понемногу y насъ, — запрещеніе входить въ театральную залу послѣ начала спектакля, — давно получило права гражданства въ Германіи. И, тѣмъ не менѣе, нѣмецкое искусство оставляетъ въ вашей душѣ какую-то пустоту, неудовлетворенность. Возвращаюсь къ сравненію съ Московскимъ Художественнымъ Театромъ. Что въ сущности отличаетъ его отъ другихъ учрежденій подобнаго рода? Какой-то аристократизмъ исполненія. Вы входите въ этотъ театръ, какъ въ изящную, свѣтскую гостиную, гдѣ ни манеры хозяина, ни времяпрепровожденіе гостей не оскорбятъ вашей щепетильной души. И это въ одинаковой мѣрѣ относится и къ нѣжному лепету Чеховской и Тургеневской музъ, и къ могучему размаху Л. Толстого во «Власти Тьмы», и даже къ «На днѣ» Горькаго. Всюду аристократическій хозяинъ не измѣняетъ своимъ привычкамъ: въ каждой постановкѣ находишь цѣнности вѣчныя, a не временныя, скоропреходящія, какъ мода. И, конечно, такой порядокъ немыслимъ безъ чувства мѣры, какъ регулятора сценическаго представленія. Развѣ возможенъ, напр., y москвичей такой фактъ, чтобы среди самаго дѣйствія, внѣ рисунка пьесы, актеры разыгрывали настоящую импровизацію, что-то въ родѣ comedia del arte? Однако, я это наблюдалъ въ той же «Christinas Heimreise» у Рейнгардта. Но гдѣ нѣтъ руководящаго начала, нѣтъ чувства мѣры, тамъ не можетъ быть и законченности дѣйствія. Законченность картины — едва ли не самое большое достоинство Московскаго Художественнаго Театра. Покидая театръ, вы часто жалѣете, что спектакль кончился, но рѣдко скажете, что онъ не законченъ.