По гостям (Пузик)/ДО
Часовъ въ семь вечера конторщикъ съ бумагопрядильной фабрики Ѳедоръ Кузьмичъ Козликовъ съ женой, Анфисой Григорьевной, и съ девятилѣтнимъ племянникомъ Петей вошли въ калитку маленькаго деревяннаго домика, стоявшаго почти на самомъ концѣ города. Козликовъ постучалъ въ освѣщенное окошко и стукомъ разбудилъ старую цѣпную собаку, которая, желая залаять, испустила хриплое шипѣніе, какое издаютъ испорченные стѣнные часы, и тутъ же, раскаявшись, сконфуженно поджала хвостъ и безнадежно поплелась въ свою будку.
Черезъ минуту щелкнула внутренняя задвижка, и въ отворившейся двери, привѣтствуя гостей, показался высокій, тучный хозяинъ, съ нависшими хохлацкими усами, въ накинутомъ на плечи полушубкѣ, Анемподистъ Семеновичъ Крупенниковъ, когда-то зажиточный помѣщикъ, а теперь ютившійся въ крошечномъ, трехъ-оконномъ домикѣ, на окраинѣ города, вмѣстѣ съ подругою сердца, уже не молодой, ловкой мѣщанкой. Въ прежнее время она была у Крупенникова экономкой въ имѣніи. Когда же законная жена Анемподиста Семеновича, увлекшись другимъ, уѣхала въ Петербургъ, Матрена Гавриловна сумѣла привлечь къ себѣ тосковавшаго барина и сдѣлаться ему необходимой. Дѣла по хозяйству пошли плохо; имѣніе закладывалось и перезакладывалось для посылки денегъ женѣ и на содержаніе единственнаго сына, — гордости Крупенникова, — учившагося въ Италіи живописи и подававшаго большія надежды. Лѣтъ восемь назадъ Крупенниковъ получилъ извѣстіе о самоубійствѣ сына изъ-за несчастной любви и съ этихъ поръ совсѣмъ опустился. Имѣніе было продано съ аукціона, а на оставшіяся крохи Матрена Гавриловна купила на свое имя на окраинѣ губернскаго города домикъ, положивъ остатки денегъ въ банкъ. Анемподистъ Семеновичъ махнулъ на все рукой, захвативъ изъ раззореннаго гнѣзда только картины и эскизы сына. Ими онъ украсилъ стѣны своего новаго, невзыскательнаго жилища и цѣлые дни любовался на нихъ, такъ какъ другихъ занятій, кромѣ плетенія лесокъ на удочки, у него не было. Весну и лѣто, вплоть до глубокой осени, Крупенниковъ проводилъ на рѣкѣ, сидя на одномъ и томъ же излюбленномъ мѣстѣ подъ деревомъ, въ широкомъ парусиновомъ пиджакѣ и такомъ же картузѣ, въ сообществѣ безчисленныхъ, воткнутыхъ въ берегъ, удочекъ. Матрена Гавриловна, высоко цѣня барское происхожденіе своего друга и жалѣя его за перенесенныя въ жизни утраты, относилась къ нему внимательно, звала его «бариномъ» и, вообще, обращалась съ нимъ, какъ съ ребенкомъ. Цѣлые дни она хлопотала по хозяйству въ кухнѣ, курятникѣ и коровникѣ, но по вечерамъ никакъ не могла отказать себѣ въ удовольствіи поиграть въ картишки — въ стуколку. На именинахъ у своей пріятельницы, жены почтальона Колотошиной, Матрена Гавриловна познакомилась съ такими же, какъ она сама, любителями стуколки, и съ этихъ поръ они частенько собирались для этой цѣли другъ у друга, просиживая за карточнымъ столомъ иногда до утра.
Когда Козликовы изъ крохотной передней вошли въ комнату, тамъ уже сидѣлъ одинъ изъ обычныхъ партнеровъ, Иванъ Ивановичъ Умовъ, содержатель оптической мастерской, маленькій, красный старичокъ, въ очкахъ, съ длинными, до плечъ, сѣдыми волосами, извѣстный среди своей компаніи подъ именемъ «оптика».
— Ужъ извините! Петяньку-то я съ собой взяла, — обратилась къ хозяевамъ Анфиса Григорьевна. — Поди не засидимся долго, а дома-то боюсь одного оставлять…
— Ну, мы съ нимъ рисовать станемъ, — успокоилъ ее Анемподистъ Семеновичъ.
— Знамо дѣло, вонъ тамъ книжки съ картинками есть, — вставила въ свою очередь Матрена Гавриловна.
Въ эту минуту на дворѣ опять захрипѣла собака, и въ комнатѣ появился новый гость, генеральскій поваръ Никита Павловичъ, гладко выбритый и чистенькій, фамиліи котораго никто не зналъ.
— Сейчасъ, что ли, чай-то пить будемъ? — безцеремонно спросила хозяйка.
— Чай-то и дома пили, — заявилъ за всѣхъ Козликовъ, — за работу бы поскорѣе.
— Ну, что же! Послѣ попьемъ, — согласилась хозяйка и достала карты.
— На чай-то еще не выиграли! — сострилъ молчавшій доселѣ оптикъ, усаживаясь за столъ.
Тотчасъ же послышались возгласы: «пасъ», «стучу», «въ темную», «двѣ», «одну» и т. п.
Крупенниковъ, никогда не принимавшій участія въ игрѣ, помѣстился въ свое любимое мягкое кресло, давъ мальчику карандашъ и четвертушку бумаги. Петя усѣлся за маленькимъ круглымъ столикомъ и, придумывая, что бы такое нарисовать, нехотя чертилъ карандашомъ по бумагѣ. Благодаря тщедушному сложенію и прозрачной блѣдности личика, съ мечтательно-грустными, голубыми глазенками, Петя казался моложе своихъ девяти лѣтъ. Оперши на худенькую ручонку свою стриженую ершикомъ голову, онъ заглядѣлся на одинъ изъ висѣвшихъ на стѣнѣ пейзажей Крупенникова-сына. Игроки успѣли уже настолько увлечься своими «ремизами», что не замѣчали не только скучавшаго мальчика, но даже не обратили вниманія на приходъ новой гостьи, почтальонши Колотошиной, которая, на вопросъ очнувшагося отъ дремоты хозяина о причинѣ поздняго прихода, объяснила:
— Мужъ-то сегодня дежурный, такъ мнѣ нужно было самой ребятъ уложить. Съ ними со всѣми не скоро управишься; иной разъ забудешь, какъ кого и зовутъ. Шутка ли? Шесть человѣкъ!
— Вы какъ же? Развѣ ихъ однихъ оставляете? — полюбопытствовала Анфиса Григорьевна Козликова.
— А то съ кѣмъ же? Извѣстно однихъ, — отвѣтила почтальонша. — Спать всѣхъ уложу, огонь въ лампѣ убавлю, лампу на печку, да и маршъ!
— Нѣтъ, а я своего боюсь одного оставлять, съ собой беру, пускай лучше здѣсь подремлетъ, все моему сердцу покойнѣе будетъ, — сказала Козликова.
— Ну, да вѣдь вашъ-то смирный, а мои — головорѣзы. Только, когда спятъ, и свѣтъ видишь.
Козликовъ нетерпѣливо прервалъ разговорившихся женщинъ:
— Будетъ вамъ языки-то чесать, трещетки! На столѣ ремизъ — рубль шесть гривенъ!
Всѣ опять погрузились въ стуколку. Анемподистъ Семеновичъ позѣвнулъ и сказалъ:
— Н-ну-съ, меня извините, мнѣ пора на покой.
— Пожалуйста, баринъ, — обратилась къ нему Матрена Гавриловна, — потрудитесь зайти въ кухню самоваръ разогрѣть… Онъ приготовленъ совсѣмъ, только огонька въ трубу пустить, тамъ и лучинки нащеплены…
— Ладно! — согласился Крупенниковъ, тяжело поднимаясь съ кресла.
— Да вы Петяньку съ собой возьмите, — предложила Козликова, — онъ у меня молодецъ, что самоваръ поставить, что…
— Будетъ тебѣ языкъ-то трепать, сорока! — перебилъ ее мужъ. — Развѣ можно такъ играть? На своихъ, что ли?
— Давай трехъ… Матрехъ, да Луку съ Петромъ!
— Итакъ вы насъ каждый вечеръ обыгрываете, а по пяти-то станете покупать, какъ разъ безъ сапогъ уйдешь! — съехидничалъ оптикъ.
Пройдя черезъ прихожую въ небольшую кухонку, Петя съ Крупенниковымъ безмолвно принялись разжигать самоваръ, послѣ чего старикъ, доставъ изъ шкапчика остатки пирога, сѣлъ ужинать и далъ кусокъ мальчику. Когда самоваръ вскипѣлъ, Крупенниковъ, кряхтя и все также безмолвно заварилъ чай и, наконецъ, сказалъ Петѣ:
— Ну, теперь иди скажи, что самоваръ готовъ, а мнѣ, братъ, пора на боковую.
Войдя въ комнату играющихъ, мальчикъ обратился къ хозяйкѣ:
— Тетенька, самоваръ-то согрѣлся, баринъ и чай заварили…
— А, хорошо, вотъ мы ремизикъ кончимъ, да и чайку попьемъ! — сказала Матрена Гавриловна и посовѣтовала Петѣ, — вонъ тамъ книга съ картинками лежитъ, посмотри… Что такъ-то?
— Да вы не безпокойтесь, онъ у меня привыченъ, — замѣтила Козликова.
Оптикъ, бывшій въ дурномъ настроеніи духа вслѣдствіе проигрыша, опять съехидничалъ:
— Привыкнуть ко всему можно. Цыганъ лошадь отучалъ ѣсть; совсѣмъ было привыкла, да издохла!.. А вы, видно, мальчишку-то этакъ же ото сна отучаете…
Анфиса Григорьевна обидѣлась на такое вмѣшательство въ ея права воспитательницы и, вспыхнувъ, возвысила голосъ:
— Я его голодомъ морю?! Что же, по вашему, у насъ ѣсть нечего?! Вы учите лучше свою-то жену!..
— Я не о ѣдѣ, а о снѣ толкую… Раза четыре въ недѣлю приходится намъ играть, и онъ каждый разъ дежуритъ…
— А если мнѣ не на кого его оставить?
— Ужъ сколько разъ я тебѣ говорилъ, — вступился мужъ, — чтобы ты хоть старуху, что ли, какую-нибудь взяла…
— Не люблю я постороннихъ, они все не по моему дѣлаютъ.
— Пики! Пики! — дважды, нарочно громче, произнесъ генеральскій поваръ, чтобы прекратить возникшее недоразумѣніе.
Увидя у себя на рукахъ пиковаго туза, оптикъ забылъ свою роль обличителя и, громко стукнувъ по столу рукой, отрывисто произнесъ:
— Играю!
— И я стучу! — тихо вставила почтальонша, оставляя на рукахъ короля пикъ и сбрасывая остальныя карты.
Петя взялъ съ этажерки рекомендованную хозяйкой книгу съ картинками, которая оказалась его давнишней знакомой. Это былъ старый иллюстрированный журналъ за годъ. Всѣ до одной картинки въ немъ были давнымъ-давно извѣстны Петѣ наизусть. Сколько ужъ разъ онъ перелистывалъ его въ точно такіе же вечера, длинные, скучные и всѣ, какъ одинъ, ничѣмъ не отличавшіеся другъ отъ друга!
Перелистывая нехотя журналъ, Петя отыскалъ свою любимую картинку, изображавшую утопавшій въ зелени малороссійскій хуторокъ при закатѣ солнца. Хуторокъ этотъ всегда будилъ въ Петѣ воспоминанія ранняго дѣтства, и мальчикъ представлялъ себя бѣгавшимъ въ вишневомъ садикѣ. Но на этотъ разъ, благодаря какому-то особенно тоскливому настроенію, Петя недолго любовался картинкой.
Закрывъ книгу и положивъ ее обратно на этажерку, онъ забрался въ удобное, мягкое кресло Крупенникова и сталъ внимательно разглядывать играющихъ, какъ будто видѣлъ ихъ впервые. Дядя Ѳедоръ Кузьмичъ, — онъ же пріемный отецъ Пети, — маленькій, толстенькій и черный, какъ жукъ, сидѣлъ молча, сосредоточенно слѣдя за картами и усмѣхаясь при всякомъ удачномъ оборотѣ дѣла. Сегодня онъ навѣрно выигралъ, потому что глаза его такіе довольные, масленые, тогда какъ при проигрышѣ они бываютъ косые. Тетя Анфиса Григорьевна тоже выигрываетъ, — она сегодня все шутитъ. Кто же въ проигрышѣ? «Ага! оптикъ проигралъ, бѣдный! — думаетъ Петя. — Намеднись у насъ вотъ была потѣха! Жена его какъ-то провѣдала, что онъ у насъ въ карты играетъ, пришла, вызвала его въ сѣни, да и ну трепать за волосья! А онъ отъ нея вырвался, да бѣжать… Пришелъ, садится опять за карты, а волосья-то во всѣ стороны торчатъ… Онъ ихъ рукой-то приглаживаетъ… — Лютая оптикова баба! Когда пошлетъ тетенька звать его въ карты играть, такъ надо осторожно, незамѣтно, а то она такую взбучку дастъ, — не обрадуешься!.. Ну, а Никита Павлычъ, поваръ, нынче какъ? Его такъ никогда не узнаешь. Надо подойти къ нему, и если онъ выигралъ, то непремѣнно дастъ гривенничекъ и скажетъ: „на бабки!..“ Развѣ подойти къ нему? Нѣтъ, не стоитъ!.. Когда онъ бываетъ именинникъ, такъ играютъ у него, потомъ угощеніе подаютъ, ужинъ, а подъ конецъ его — пирожное, въ этакой сахарной корзиночкѣ, и такъ дрожитъ, а само прозрачное и посреди него свѣчка горитъ… А то разъ я ходилъ Никиту Павлыча звать къ намъ. Тогда онъ былъ въ кухнѣ, весь бѣлый, чистенькій, въ бѣломъ фартукѣ и колпакѣ и выкладывалъ на блюдо кушанье, такое же бѣлое, какъ и самъ»…
Петя щуритъ глаза, потомъ ихъ сразу открываетъ и смотритъ на повара. Тотъ представляется ему въ бѣломъ колпакѣ. «Ха-ха-ха! Это онъ тогда самого себя подавалъ на блюдѣ!..» — рѣшаетъ охваченный сномъ мальчикъ и, безсильный бороться съ нимъ, закрываетъ глаза.
— Никакъ уснулъ Петянька-то? — слышитъ онъ сквозь сонъ далекій голосъ тетки.
— Уснулъ, уснулъ, сдавайте! — подтверждаетъ голосъ оптика.
Петя еще разъ пытается открыть глаза, но сонъ беретъ свое. «Побьетъ жена оптика, побьетъ!» — проносится въ отуманенной головкѣ мальчугана, и онъ уже видитъ, какъ изъ дверей потихоньку крадется страшная сказочная вѣдьма — жена оптика и простираетъ по направленію къ мужу длинныя, когтистыя руки… Вотъ, вотъ сейчасъ она подберется къ нему и схватитъ его за волосы, какъ тогда въ сѣняхъ.
Петя съ ужасомъ, употребивъ всѣ силы, поднимаетъ тяжелыя вѣки и смутно различаетъ въ табачномъ дыму улыбающееся лицо оптика и въ гулѣ другихъ голосовъ слышитъ его голосъ: «Вотъ тебѣ и король самъ-третей!»
Петя улыбается и думаетъ: «А домой еще не скоро!.. Какъ хорошо бы теперь спать на постели!.. Счастливые почтальоншины дѣти: спятъ себѣ дома! А мнѣ до постели долго: чаю еще даже не пили, а потомъ, навѣрно, опять сядутъ играть… Хорошо, если тетенька съ дяденькой выиграютъ, можетъ быть извозчика наймутъ, а если нѣтъ, итти этакую даль придется пѣшкомъ… Холодно, сыро. Скоро ли до дому-то дойдешь? Дай, Господи, чтобы выиграли! А завтра въ училищѣ станетъ голова болѣть… Ладно, какъ учитель не спроситъ, а то опять двойку поставитъ, — я вѣдь не успѣлъ путемъ и уроковъ-то затвердить, — а дяденька скажетъ: „не стараешься!“»
Поднимая и опуская вѣки, Петя видитъ теперь уже одно только бритое лицо, съ сигарой во-рту, сидящаго какъ разъ противъ него повара Никиты Павлыча и рѣшаетъ, что ходить въ гости стоитъ только къ нему одному, такъ какъ у него угощеніе лучше, чѣмъ у всѣхъ другихъ знакомыхъ. «Здѣсь, напримѣръ, что? — продолжаютъ бѣжать Петины мысли. — Или у почтальонши Колотошиной. Одинъ чай съ булками и больше ничего!.. Нѣтъ, это что!»
«А вотъ, гдѣ всего-всего на свѣтѣ лучше?» Петя долго думаетъ надъ этимъ вопросомъ, перебирая въ памяти всѣ тѣ мѣста, въ которыхъ онъ былъ за свою короткую жизнь, и приходитъ къ заключенію, что всего лучше на свѣтѣ было ему у покойной маменьки на хуторѣ, въ вишневомъ садикѣ съ его птичками, ароматомъ цвѣтовъ и яркимъ солнышкомъ.
«А тамъ, гдѣ теперь живетъ мама? — задаетъ себѣ вопросъ Петя и отвѣчаетъ. — Тоже лучше, чѣмъ здѣсь. Вотъ къ ней бы пойти въ гости!.. Много-много бѣлыхъ березокъ, а на могилкахъ ягоды, и жаворонки въ небѣ такъ хорошо звенятъ, звенятъ»…
Мысли мальчика безпорядочно бѣгутъ и воспоминанія, окрашенныя сонной фантазіей, чередуются одно другимъ. Временами сонъ совершенно затемняетъ разсудокъ, но Петя дѣлаетъ усиліе, и передъ нимъ картина отъѣзда съ хутора по смерти матери къ теткѣ. Ѣдутъ долго-долго. Въ теткиномъ городѣ уже осень, нѣтъ ни солнца, ни птичекъ. Сама тетка то ласковая, то сердитая и точно чужая, а дядя совсѣмъ чужой и все молчитъ, а если заговоритъ, то ему, Петѣ, не понять, почему нужно уважать и слушаться богатыхъ и почему ему, круглому сиротѣ, необходимо цѣлые дни учиться? Мать тоже называла его сиротой, но говорила, что сироту нужно жалѣть и что заступникъ у него одинъ Богъ…
И видитъ Петя, что Богъ сжалился надъ нимъ и вернулъ ему его мать и любимый вишневый садикъ… Вотъ онъ бѣгаетъ въ немъ, а изъ-за изгородки, обвитой зеленымъ хмѣлемъ; выглядываютъ всклокоченный оптикъ и его жена. Они машутъ ему руками и зовутъ къ себѣ. Вотъ и поваръ во всемъ бѣломъ, съ блюдомъ пирожнаго въ рукахъ, ласково подмигиваетъ ему однимъ глазомъ… А вотъ и дядя съ теткой, съ ногъ до головы облѣпленные картами… Толстый, огромный Крупенниковъ съ удочкой, которой старается зацѣпить его, Петю… Почтальонша со всѣми своими шестью ребятами визжитъ и мечется изъ стороны въ сторону…
Петя въ ужасѣ открываетъ глаза и старается понять, во снѣ все это или на яву?
Играющіе, повскакавъ съ мѣстъ, кричатъ на весь домъ; дядя стучитъ кулаками по столу; почтальонша плачетъ; тетка торопливо суетъ въ карманъ выигранныя деньги и пронзительно кричитъ хозяйкѣ:
— Ноги моей здѣсь больше не будетъ! Ты барина-то обобрала, какъ липку, такъ думаешь и насъ можно?!
Оптикъ добавляетъ:
— Нѣ-ѣтъ, ты ремизъ три шесть гривенъ выставь!
Матрена Гавриловна топаетъ ногами и гонитъ гостей вонъ.
Испуганный Петя торопится надѣть кинутое теткой пальтишко, и чрезъ минуту всѣ выходятъ на улицу.
— Найдемъ ли извозчика, — ужъ поздно? — пройдя немного и успокоившись, говоритъ тетка и радостно добавляетъ. — Я сегодня рублей семь взяла!
— Я тоже рубля три несу, — говоритъ мужъ, — только теперь за мной хоть посольство присылай: ни за что больше не стану играть, ну ихъ!
«Сколько ужъ разъ вы клялись не играть!.. — думаетъ Петя. — А вотъ черезъ нѣсколько дней пришлетъ кто-нибудь записку съ приглашеніемъ, все вы забудете, и опять потащусь я за вами и опять не дадите вы мнѣ, хоть во снѣ, повидаться съ мамой и погулять по вишневому садику!..»