I.
править…Дорога, которую пробѣгаетъ поѣздъ, направляющійся изъ Смирны къ Эфесу, проложена по странѣ цвѣтущей, воздѣланной. Поля покрыты табачными и хлопчатобумажными плантаціями, перемежающимися съ садами оливковыхъ и тутовыхъ деревьевъ. Самыя скалы приносятъ свою долю пользы: здѣсь устроены обширныя каменоломни, доставляющія строительный матеріалъ для всей Смирны. Поминутно мелькаютъ мимо насъ деревни, изъ которыхъ многія служатъ дачами для смирніотовъ, спасающихся тамъ отъ дѣйствительно трудно выносимаго въ городѣ лѣтняго зноя.
Лощину, которую мы пересѣкаемъ, и которая отдѣляетъ Пагусъ отъ равнины Буджи, называютъ долиною св. Анны; ее перерѣзываетъ средневѣковой водопроводъ съ подковообразными арками.
Проѣхавъ чрезъ очень узкое ущелье въ горахъ, составляющихъ водораздѣлъ между заливами Смирискимъ и Эфесскимъ, называемое «дорогою крови», изъ-за многочисленныхъ убійствъ, совершавшихся здѣсь въ былое время, до проведенія желѣзной дороги, мы, чрезъ три часа по выѣздѣ изъ Смирны, остановились на станціи Аясолукъ — нынѣшнее названіе Эфеса.
Полагаютъ, что названіе «Аясолукъ» происходить отъ Агіосъ Теологосъ (святой Богословъ) въ честь св. Іоанна Богослова, который долго здѣсь жилъ и былъ даже будто здѣсь похороненъ. Но, кажется, такое толкованіе слишкомъ произвольно, и слишкомъ мало сходства представляется между двумя такими словами, какъ Аясолукъ и Агіосъ Теологосъ. Не будетъ ли ближе къ истинѣ допустить, что нынѣшнее имя Эфеса произошло отъ имени другого святого — св. Луки — могила котораго сохранилась доселѣ и украшена мраморнымъ крестомъ. Аіосъ Лукасъ, Аіосъ Лукъ (сокращенное, вмѣсто Агіосъ Лукасъ, подобно Ая Софія, вмѣсто Агіа Софія, или аязма вмѣсто агіазма — источникъ святой воды) болѣе похоже на Аясолукъ, чѣмъ Агіосъ Теологосъ.
При приближеніи къ Аясолуку прежде всего привлекаютъ вниманіе легкія арки древняго римскаго водопровода съ большими гнѣздами аистовъ. Птица эта — неизмѣнный спутникъ всѣхъ развалинъ: неподвижно стоитъ она на одной ногѣ и какъ будто зорко наблюдаетъ за всею окрестностью; замѣтитъ аистъ змѣю — съ быстротою молніи бросается онъ на нее и чрезъ нѣсколько минутъ съ торжествомъ спѣшитъ въ гнѣздо съ извивающейся добычею въ своемъ длинномъ носу.
Отдохнувъ въ небольшой гостинницѣ съ англійскимъ прейсъ-курантомъ, но почти безъ кушаньевъ, я съ кавасомъ (конвойнымъ) пустился верхомъ осматривать огромныя развалины Эфеса, занимающія долину рѣки Кайстра, обрамленную двумя рядами невысокихъ горъ. Насколько хватаетъ глазъ, все пространство усѣяно остатками древнихъ памятниковъ: немногія зданія сохранили свои стѣны, большинство — въ развалинахъ, огромныя колонны, обломки фризовъ и фронтоновъ, капители, мраморныя ступени, каменныя глыбы, принявшія уже какой-то безформенный видъ, — все это перемѣшано въ страшномъ хаосѣ, явно свидѣтельствующемъ, что лишь одно землетрясеніе могло создать подобный безпорядокъ, подобный апоѳеозъ разрушенія. Это, дѣйствительно, поле смерти: по его могильнымъ плитамъ можно судить о величіи древняго города, нѣкогда его покрывавшаго. Далеко впереди, на холмѣ высится небольшое зданіе — темница св. Павла; позади насъ, тоже на возвышенности — турецкая средневѣковая крѣпость и развалины мечети, которую нѣкоторые считали за церковь св. Іоанна. Недалеко отъ насъ — большая четырехъ-угольная яма, наполненная стоячею водою, изъ которой выглядываютъ разные обломки и пожелтѣвшія уже отъ сырости капители колоннъ — вотъ и все, что осталось отъ знаменитаго когда-то храма Діаны, одного изъ семи чудесъ древняго міра.
Территорію древняго Эфеса составляла большая долина, тянущаяся съ востока на западъ и во всю свою длину орошаемая рѣкою Кайстромъ. Въ былое время рѣка эта славилась множествомъ лебедей (Иліада, II, 461): защитники теоріи славянскаго происхожденія ѳракійцевъ сопоставляютъ это обстоятельство съ именемъ города Лебедоса, находившагося въ нѣсколькихъ миляхъ отъ впаденія рѣки въ море, и пользуются этимъ созвучіемъ какъ однимъ изъ аргументовъ въ подтвержденіе ихъ мнѣнія[1].
Въ настоящее время рѣка Байстръ извѣстна по приготовленію на ея берегахъ авготарги (кефальной икры). Въ устьѣ устроены передвижныя камышевыя заставы; въ опредѣленные сроки заставы открываютъ, и миріады рыбъ, въ особенности одинъ сортъ кефали, устремляются въ рѣку для метанія икры; затѣмъ заставы запираются, и рыбаки приступаютъ къ улову.
Юго-западный уголъ долины занятъ холмомъ, который греки называли Пріономъ. Гора Кориссъ замыкаетъ долину съ юга и продолжается на востокъ до горы Месогисъ. Съ запада долина представляетъ широкое отверстіе, въ которое видны Самосское море, острова и горы Клароса.
Древній Эфесъ, нѣсколько разъ измѣнявшій свое имя, семь разъ перемѣнялъ и мѣсто своего нахожденія.
Время основанія его теряется въ глубокой древности и приписывается амазонкамъ — этому таинственному до сихъ поръ для ученыхъ народу, жившему на берегахъ рѣки Термодона, впадающей въ Черное море, по сосѣдству съ кочевыми народами скиѳовъ и сарматовъ. Не будучи въ состояніи объяснить миѳа объ амазонкахъ, нѣкоторые предполагали, что всѣ разсказы о нихъ — басни. Но всякое преданіе имѣетъ въ основѣ какой-нибудь дѣйствительный фактъ, которому народная фантазія придаетъ своеобразную окраску. Преданіе же объ амазонкахъ, о сраженіяхъ, въ которыхъ онѣ участвовали, о городахъ, которые онѣ основывали, слишкомъ упорно держалось среди древнихъ грековъ, чтобы видѣть въ немъ лишь одинъ вымыселъ, и приходится допустить, что въ глубокой древности было какое-то воинственное женское племя, быть можетъ курдки, которое предпринимало, съ цѣлью завоеванія, далекіе походы.
Графъ де-Форбенъ, въ своемъ сочиненіи: «Voyage dans le Levant», упоминаетъ о предложенной ученымъ Фрере этимологіи слова: амазонка, какъ взятаго изъ калмыцкаго языка и составленнаго изъ двухъ словъ: эме — женщина, и цаимъ, или саимъ — сильная, мужественная.
По Юстину, амазонки подъ предводительствомъ своихъ царицъ, Лампедо и Марпесіи, завладѣли большими пространствами земли въ Малой Азіи и, во времена Тезея, двѣ знаменитыхъ амазонки, Смирна и Сизирбе, завоевали Эфесъ у лидійцевъ и лелеговъ, причемъ первая дала городу свое имя и ввела культъ Діаны, очень распространенный въ Азіи. Статуя богиня считалась упавшею съ неба и признавалась подаркомъ Юпитера. Первый храмъ Діаны, въ который помѣстила Смира ея изображеніе, былъ не что иное какъ дупло дерева. Городъ, основанный Смирною, находился на горѣ Пріонѣ и, вѣроятно, былъ малозначительнымъ мѣстомъ, такъ какъ Гомеръ не упоминаетъ о немъ ни слова.
О первыхъ временахъ Эфеса имѣется очень мало свѣденій. Преданіе лишь говоритъ, что когда Пелей и Андроилъ, сынъ Кодра, послѣдняго аѳинскаго царя, прибыли, во главѣ іонійцевъ, въ 1130 г. до Р. X. и основались въ Малой Азіи, то они покорили лелеговъ и карійцевъ, обитавшихъ Эфесь, впослѣдствіи носившій также имя Птелеи и Ортигія. Іонійцы перенесли городъ на семь стадій разстоянія отъ прежняго, туда, гдѣ потомъ былъ построенъ храмъ Минервы. Покореннымъ жителямъ была предоставлена нижняя часть города и окрестности храма, для служенія въ которомъ было оставлено нѣсколько амазонокъ, сами же побѣдители помѣстились на горѣ.
Для богини былъ уже въ то время построенъ храмъ египетской архитектуры, длиною въ 140 и шириною въ 73 метра.
По смерти Андрокла эфесцы возмутились противъ его сына; послѣдующій образъ правленія города неизвѣстенъ; предполагаютъ лишь, что онъ нѣсколько разъ мѣнялся, и городъ захватывали тиранны.
Когда Крезъ напалъ на іонійскіе города, Эфесъ былъ первымъ городомъ, который долженъ былъ испытать на себѣ силу лидійскаго оружія. Городъ былъ тогда во власти Пиндара, сына Меласа, и защищался отчаянно. Часть украшеній была уже повреждена; одна башня, носившая имя предательницы, обрушилась. Пораженный этимъ зловѣщимъ предзнаменованіемъ, Пиндаръ не могъ придумать ничего лучше, какъ поставить городъ подъ непосредственную защиту Діаны, его древней богини-покровительницы. Для этого онъ велѣлъ соединить городскія стѣны веревками съ колоннами храма Діаны, отстоявшаго отъ города на семь стадій, и въ то же время отправилъ къ Крезу посольство — умолять о милосердіи.
Лидійскій царь, тронутый вѣрою, съ которою эфесцы надѣялись на помощь богини, назначилъ имъ легкія условія для капитуляціи и позволилъ жить по ихъ прежнимъ обычаямъ; только самый городъ съ этого времени придвинулся ближе къ храму, гдѣ и оставался до Лизимаха.
Во время персидскихъ войнъ Ксерксъ овладѣлъ Эфесомъ, но не тронулъ его памятниковъ. Въ пелопенезскую войну эфесцы благоразумно держали всегда сторону побѣдителя; въ концѣ войны персы устроили въ этомъ городѣ свою главную квартиру; персидскіе вожди и сопровождавшіе ихъ молодые персы, богатые, любившіе удовольствія и пышность, распространили въ городѣ вкусъ къ азіатскимъ нравамъ.
Въ то же время Киръ Младшій, бывшій въ Сардахъ, изумлялъ всѣхъ своею роскошью. Въ виду мягкаго управленія персами грековъ, эти послѣдніе все болѣе и болѣе изнѣживались.
Когда Лизандръ овладѣлъ Эфесомъ, всѣ общественныя работы были оставлены: въ обитателяхъ не было вовсе воинственности.
Лизандръ, мечтавшій сдѣлать Эфесъ центромъ своего собственнаго владѣнія, приложилъ всѣ старанія къ возвышенію города: онъ озаботился увеличеніемъ флота, устроилъ верфи для постройки галеръ, открылъ портъ торговлѣ, отдалъ городскія площади ремесленникамъ, поднялъ значеніе искусствъ и, увеличивъ такими способами городское богатство, заложилъ прочное основаніе будущему величію и великолѣпію Эфеса.
Мемнонъ, полководецъ Дарія Кодомана, въ свою очередь, считалъ Эфесъ своею главною квартирою и притѣснялъ его жителей: онъ изгналъ многихъ изъ нихъ, на другихъ наложилъ большія контрибуціи и разграбилъ сокровища храма Діаны, по богатству бывшія почти равными сокровищницѣ дельфійской.
Послѣ побѣды при Граникѣ, Александръ освободилъ Эфесъ отъ персовъ и замѣнилъ существовавшую тамъ олигархію демократіей. Одинъ изъ его преемниковъ, Лизимахъ, находя, что городъ занимаетъ слишкомъ низкое мѣсто, захотѣлъ перенести его въ мѣсто болѣе здоровое, на возвышенности, но жители упорно держались своихъ старыхъ пепелищъ. Чтобы побѣдить ихъ упорство, Лизимахъ прибѣгъ къ хитрости: дождавшись періода дождей, онъ приказалъ закрыть всѣ водосточныя трубы; вода на низменности поднялась и произошло страшное наводненіе, которое современниками было названо катаклизмами или потопомъ Эфеса. Тогда жители переселились на возвышенности; въ этотъ новый городъ Лизимахъ переселилъ также жителей Лебедоса и Колофона, двухъ городовъ, которые онъ для лучшаго успѣха колонизаціи разрушилъ совершенно. Новому городу Лизимахъ далъ и новое имя въ честь своей жены — Арсиноэ. Послѣ его смерти оно было оставлено и замѣнено прежнимъ.
На Эфесъ постоянно смотрѣли какъ на очень важный пунктъ. Египетскіе цари держали тамъ войска для защиты торговли между Египтомъ и Малою Азіей. Антіохъ Великій завладѣлъ въ 196 г. до Р. X. городомъ, и сдѣлалъ его центромъ своихъ военныхъ предпріятій и переговоровъ. Здѣсь Сципіонъ Африканскій имѣлъ свиданіе съ Аннибаломъ. Война съ римлянами была закончена мирнымъ договоромъ, по которому Антіохъ уступалъ Эвмену, царю пергамскому и союзнику римлянъ, Эфесъ и многіе другіе города. Въ 130 году Эфесомъ завладѣли римляне.
Лукуллъ прибылъ сюда послѣ побѣды надъ Митридатомъ своею роскошью удивилъ жителей города, хотя и привыкшихъ уже къ пышности сатраповъ.
Съ Эфесомъ соединяется, наконецъ, воспоминаніе о подвигахъ первыхъ распространителей христіанства. Пребываніе въ нихъ св. апостола Павла и борьба, которую онъ долженъ былъ тамъ вести противъ поклонниковъ Діаны, — одно изъ наиболѣе замѣчательныхъ событій въ исторіи этого города.
Между разноплеменнымъ населеніемъ Эфеса, стекавшимся туда для торговли, было нѣсколько евреевъ, получившихъ крещеніе отъ Іоанна Крестителя и не имѣвшихъ полнаго понятія объ истинахъ христіанскаго ученія. По прибытіи своемъ въ Эфесь, апостолъ Павелъ убѣдился въ малыхъ ихъ познаніяхъ таинствъ христіанства; онъ окрестилъ ихъ снова и началъ въ синагогѣ свои проповѣди, предметомъ которыхъ постоянно было откровеніе единаго Бога и добродѣтели, которыми должны отличаться христіане. Греки, наравнѣ съ евреями, приходили слушать пламенныя рѣчи апостола, и многіе изъ нихъ каялись и обращались въ новую вѣру.
Въ Эфесѣ существовалъ особый классъ заклинателей, занимавшихся исключительно чернокнижіемъ, несмотря на строгіе законы, запрещавшіе это. Нѣкоторые изъ нихъ были христіанами. Напуганные анаѳемами, которыя ап. Павелъ изрекалъ противъ волшебства, они принесли всѣ свои черныя книги на площадь и сожгли въ присутствіи народа. Потомъ уже былъ составленъ перечень сожженныхъ книгъ; нѣкоторыя были рѣдки и очень цѣнны, такъ что общая стоимость погибшихъ рукописей опредѣлялась въ пятьдесятъ тысячъ серебряныхъ монетъ.
Молва объ этомъ событіи разнеслась по всему Эфесу, и къ ап. Павлу стало стекаться все болѣе и болѣе слушателей. Такимъ образомъ онъ проповѣдовалъ тамъ въ продолженіе двухъ лѣтъ, паства его увеличилась, и онъ основалъ здѣсь церковь, которая распространилась по всей прилегающей къ Эфесу области, носившей названіе «Азіатской провинціи» по преимуществу. Въ другихъ городахъ были также основаны самостоятельныя церкви, всего, съ эфесскою, семь, которыя почитались у первыхъ послѣдователей евангелія какъ бы источниками свѣта, долженствовавшаго пролиться изъ нихъ на весь міръ. Главною была церковь эфесская. Евангелистъ Іоаннъ, въ Апокалипсисѣ, обращаясь къ семи церквамъ, именуетъ ее первою, и воздаетъ высокую хвалу жителямъ Эфеса, указывая на быстрые успѣхи евангелія среди язычниковъ: «Кѣмъ твоя дѣла, и трудъ твой, и терпѣніе твое, и яко не можеши носити злыхъ».
Въ Эфесѣ былъ нѣкто Дмитрій, ремесломъ котораго, вмѣстѣ со многими другими, было изготовленіе небольшихъ образковъ и статуй Діаны; они носились по городу въ дни празднества богини. Проповѣдь ап. Павла, направленная противъ этихъ празднествъ, въ случаѣ успѣха могла уничтожить промыселъ Дмитрія, и потому онъ поднялъ вмѣстѣ съ другими мастерами цѣлое возмущеніе противъ апостола, которое прекратилось лишь благодаря вмѣшательству римскихъ властей; но все же ап. Павелъ вынужденъ былъ разстаться съ своею паствою и уѣхать въ Македонію.
Будучи уже обремененнымъ узами въ Римѣ, ап. Павелъ пишетъ посланіе въ эфесской церкви, чтобы остеречь ее отъ лжеученій, которыя уже начинали возмущать чистоту евангелія. Въ теченіе долгаго времени эфесскою церковью управлялъ Іоаннъ Богословъ, поставившій здѣсь епископомъ своего любимаго ученика Тимоѳея, и преданіе говоритъ, что здѣсь кончили дни свои оба великіе учителя, а также и сама Богородица, могилу которой показываютъ на горѣ Корессѣ, могилу же св. Іоанна Богослова — на горѣ Пріонѣ. Эфесъ считается мѣстомъ кончины св. Маріи Магдалины. Здѣсь же, въ гоненіе императора Деція, въ 251 г., приняли мученическую смерть семь братьевъ, которыхъ называютъ семью спящими братьями. Преданіе сообщаетъ, что братья спрятались отъ гоненія въ пещерѣ; узнавъ о томъ, императоръ приказалъ задѣлать входъ въ нее камнемъ; чрезъ 157 лѣтъ, около 408 г., когда пещера была открыта, братьевъ нашли спящими.
Евангелистъ Лука, могила котораго находится близь древняго эфесскаго порта, былъ родомъ изъ Антіохіи, а по профессіи — медикъ. Обращенный въ христіанство апостоломъ Павломъ, онъ сопутствовалъ ему въ путешествіи по Троадѣ и Македоніи въ 51 г., а въ 56 г. отправился уже одинъ проповѣдовать въ Коринѳъ. Въ 61 г. онъ былъ вмѣстѣ съ ап. Павломъ заточенъ въ Римѣ въ темницу и затѣмъ, проповѣдовалъ по многимъ странамъ. Составленное имъ евангеліе и дѣянія апостольскія замѣчательны, какъ извѣстно, чистотою своего стиля.
Императоръ Веспасіанъ, какъ преданный астрологіи, въ угоду эфесскому астрологу Барбиллу, дозволилъ Эфесу отправлять періодически торжественныя игры — преимущество, которымъ не пользовался ни одинъ городъ. Къ этому же самому астрологу обращался Неронъ во время появленія кометы въ 65 г., и по его совѣту казнилъ нѣсколькихъ выдающихся аристократовъ, чтобы избавиться отъ опасности, будто бы угрожавшей ему съ ихъ стороны.
Эфесъ былъ родиною многихъ знаменитыхъ людей: здѣсь родились величайшіе греческіе художники — Апеллесъ и Парразій, философы Гераклить и Гермодоръ, медикъ Руфъ, поэтъ Гипомаксъ, романистъ Ксенофонтъ, онеирокритъ Артемидоръ.
Гераклитъ жилъ около 500 г. до Р. X. и занималъ важную должность въ Эфесѣ; сдѣлавшись жертвою несправедливости, онъ отказался отъ дѣятельности, отъ общества и удалился на уединенную гору, гдѣ питался травами и корнями и, наконецъ, уморилъ себя голодомъ на 60-мъ году отъ рожденія. Нрава онъ былъ мрачнаго, наклоннаго къ мизантропіи, что послужило причиной преданія, что онъ постоянно плакалъ, въ противоположность Демокриту, который постоянно смѣялся.
Гермодоръ былъ изгнанъ изъ Эфеса и около 450 г. до Р. X. поселился въ Римѣ. Онъ посовѣтовалъ римлянамъ заимствовать законы изъ Греціи и самъ принималъ участіе въ составленіи децемвирами законовъ, писанныхъ на двѣнадцати доскахъ и образовавшихъ впослѣдствіи основаніе римскаго права. Самъ о себѣ онъ выражался такъ: «эфесцы заслуживаютъ поголовнаго повышенія за то, что они изгнали Гермодора, лучшаго изъ людей, говоря: — Пускай никто не выдается среди насъ; если же такой окажется, то пускай онъ живетъ въ другомъ мѣстѣ и среди другихъ людей»[2].
Руфъ жилъ во времена Августа, а по другимъ источникамъ — во времена Траяна около 110 г. по Р. X.; отъ его сочиненій дошли до насъ лишь отрывки; онъ написалъ въ стихахъ цѣлую поэму о медицинѣ, затѣмъ о болѣзни почекъ и, наконецъ, анатомическій трактатъ, гдѣ описанія сдѣланы по трупу обезьяны.
Ксенофонтъ — авторъ романа Эфесцы или любовь Аброкома и Анѳіи, — жилъ, надобно думать, около II вѣка по Р. X.; нѣкоторые предполагаютъ, что имя это было чьимъ-то псевдонимомъ.
Знаменитѣйшій изъ авторовъ, писавшихъ въ древности о снотолкованіи и пользовавшійся наибольшимъ авторитетомъ въ этомъ отношеніи, былъ Артемидоръ, жившій въ царствованіе Антонина Благочестиваго и Коммода. Артемидоръ извлекъ изъ работъ своихъ предшественниковъ все, что ему казалось наиболѣе существеннымъ, прибавилъ всѣ матеріалы, собранные имъ лично съ прихотливою заботливостью и неутомимою настойчивостью, присоединилъ разныя свѣденія изъ существовавшихъ устныхъ преданій и создалъ изъ всего этого настоящій памятникъ древней онеирокритіи, заключающій въ себѣ наиболѣе полный перечень сновъ съ ихъ толкованіями. Повидимому, Артемидоръ исчерпалъ всѣ источники, какими онъ пользовался, такъ какъ лишь его сочиненіе дошло до насъ, всѣ же остальные авторы какъ бы были заброшены, и книги ихъ пропали какъ излишнія, уже въ древности. Въ свою очередь твореніе Артемидора послужило главнѣйшимъ источникомъ, изъ котораго заимствовали всѣ послѣдующіе авторы, писавшіе о снотолкованіи.
Главными представителями философіи неоплатониковъ былъ Эдесій Пергамскій и Максимъ Эфесскій, непримиримые противники христіанства. Юліанъ Богоотступникъ ѣздилъ для нихъ нарочно въ Пергамъ и Эфесъ. Особенно сильное впечатлѣніе на него произвелъ философъ Максимъ своимъ пламеннымъ краснорѣчіемъ, ловкою діалектикою и своими познаніями въ магіи. Говорятъ, онъ предсказывалъ юношѣ, что древняя религія восторжествуетъ надъ новою, и что главнымъ орудіемъ этого торжества сдѣлается самъ Юліанъ. Юноша, при его пылкомъ воображеніи, наклонности къ мистицизму и почитаніи античнаго міра, былъ совершенно увлеченъ неоплатониками, и въ это именно время, покинувъ христіанство, перешелъ въ язычество.
Чтобы пополнить перечень знаменитостей Эфеса, слѣдуетъ упомянуть объ умершемъ въ 380 г. до Р. X. въ этомъ городѣ Филоксенѣ, дифирамбическомъ поэтѣ IV вѣка, уроженцѣ Киѳеры. Онъ долго жилъ при дворѣ Діонисія, тиранна сиракузскаго. Сосланный въ каменоломни за то, что слишкомъ правдиво высказалъ свое мнѣніе о достоинствѣ стиховъ, сочиненныхъ самимъ Діонисіемъ, онъ по окончаніи срока былъ снова приглашенъ ко двору, и снова тираннъ спросилъ его мнѣнія относительно своего новаго поэтическаго произведенія. Вмѣсто отвѣта Филоксенъ удовольствовался лишь словами: «пусть меня снова ведутъ въ каменоломни». Эта выходка такъ понравилась Діонисію, что онъ простилъ поэта.
Въ 431 г. происходилъ въ Эфесѣ третій вселенскій соборъ, осудившій несторіанство; въ 449 г. императоромъ Ѳеодосіемъ II тамъ снова былъ собранъ соборъ, который вслѣдствіе бывшихъ на немъ безчинствъ извѣстенъ въ исторіи подъ именемъ «разбойничьяго» — judicium latronum: онъ кончилъ тѣмъ, что высказался въ пользу ереси Евтихія, проповѣдовавшаго монофизитизмъ. Чрезъ два года послѣ того собранный въ Халкедонѣ вселенскій соборъ осудилъ эту ересь.
Начиная съ XIII в., славившійся своимъ богатствомъ Эфесъ дѣлается добычею то мусульманъ, то опять византійскихъ императоровъ.
Послѣ битвы при Ангорѣ и взятія Смирны, Тамерланъ направился къ Эфесу, взялъ его приступомъ и положилъ начало нынѣшнему жалкому его виду. Онъ приказалъ явиться къ нему всѣмъ мусульнанскимъ владѣтелямъ Малой Азіи и въ теченіе тридцати дней, проведенныхъ имъ въ этомъ городѣ, опустошалъ всю окрестную страну.
Наконецъ, городъ былъ окончательно захваченъ турками при Магометѣ I, и торговля его перенеслась въ Смирну и Скала-Нову.
Главною достопримѣчательностью древняго Эфеса былъ храмъ Діаны, гдѣ и хранилось древнѣйшее изображеніе этой богини. Діана эфесская, это пантеистическое божество, принесенное по преданію амазонками сюда изъ Азіи, или Египта, не имѣла ничего общаго съ Діаной греческою, сестрой Аполлона. Какъ олицетвореніе кормилицы-природы, Діана эфесская изображалась съ тремя рядами грудей: всегда мать и всегда дѣвственница, она покрыта дѣвственнымъ вуалемъ съ тяжелою золотою короною на головѣ, въ формѣ башни; руки ея распростерты и высоко подняты по бокамъ туловища, какъ бы тѣмъ выражая: «бери, все твое». Ногъ богини не видно; онѣ заключены какъ бы въ чехлѣ, сдѣланномъ въ египетскомъ вкусѣ изъ золота и покрытомъ чеканными изображеніями разныхъ четвероногихъ: быковъ, кабановъ, львовъ, кошекъ, собакъ, козъ, барановъ.
Консулъ Муціанъ, который написалъ цѣлый трактатъ о статуѣ Діаны, говорить, что она была сдѣлана скульпторомъ Панденіемъ изъ винограднаго дерева: въ ней были небольшія отверстія, въ которыя наливали нардовое масло, помощью чего постоянно старались поддержать влажность статуи и не дать ей растрескаться. Каждая рука богини поддерживалась металлическою полосою, чтобы придать болѣе устойчивости статуѣ, по обѣимъ сторонамъ которой стояли изваянія оленей. На статую надѣвали великолѣпныя одежды, а передъ нею висѣла въ святилищѣ завѣса, скрывавшая ее отъ постороннихъ взоровъ и поднимавшаяся лишь на время церемоній.
Служеніе при храмѣ производилось жрецами и жрицами.
Жрецы, называвшіеся мегалобизами, были уроженцы равныхъ странъ, и всѣ евнухи. Вообще греки, вначалѣ относившіеся къ евнухамъ съ отвращеніемъ, потомъ стали пользоваться ихъ услугами, и этотъ живой товаръ сдѣлался предметомъ оживленной торговли, причемъ центромъ ея былъ Эфесъ. Жрецы должны были бытъ безупречной наружности и носили красивую широкую полотняную одежду бѣлаго цвѣта. Къ ихъ оффиціальному наряду принадлежали вѣнокъ и шерстяныя повязки. Въ культѣ Діаны аттрибутомъ ея были посохи, обвитые оливковыми вѣтвями и шерстью.
Жрицы были изъ молодыхъ, непремѣнно красивыхъ дѣвушекъ, принадлежавшихъ къ самымъ знатнымъ семействамъ, и всѣ онѣ давали обѣтъ безбрачія и постепенно проходили три степени посвященія прежде чѣмъ получить званіе настоящей жрицы.
Когда эфесцы задумали строить новый, болѣе достойный, ихъ богини храмъ, первою ихъ мыслью было выписать необходимый мраморъ изъ Ѳазоса, Проконнеса или Пароса, но ихъ пугала громадность расходовъ по перевозкѣ, которые имъ представлялись безсчетными. Въ то время, когда граждане разсуждали объ этомъ дѣлѣ, пастухъ пасъ стадо на горѣ Пріонѣ. Два барана передрались между собою: одинъ другому хотѣлъ нанести ударъ рогами, но промахнулся и ударъ попалъ по скалѣ, отъ которой отскочилъ небольшой обломокъ, оказавшійся мраморомъ самаго превосходнаго качества. Пастухъ побѣжалъ въ городъ показать свою находку; граждане приняли извѣстіе съ великою радостью и въ благодарность перемѣнили имя пастуха изъ Пиксодора въ Эвангела (благовѣстителя). Ежемѣсячно происходили на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ было сдѣлано открытіе, торжественныя жертвоприношенія, на которыхъ обязательно должны были присутствовать городскія власти.
Цѣлый рядъ архитекторовъ трудился надъ сооруженіемъ огромнаго мраморнаго святилища, имѣвшаго 420 футовъ длины и 220 ширины. Надъ нимъ работали лучшіе тогдашніе строители Ѳеодоръ, сынъ Рекха, Херзифронъ (или Ктезифонъ) изъ Гноссы, сынъ его Метагенъ и, наконецъ, Дмитрій и Пеоній эфесскіе. По преданію, строители не могли справиться съ своею задачею, и сама Діана явилась имъ на помощь. Несмотря на то, храмъ былъ законченъ лишь послѣ 220-лѣтъ постоянной работы, а для расходовъ по постройкѣ потребовалось участіе и пожертвованія 127 царей, сатраповъ и управителей независимыхъ городовъ.
Въ честь этихъ жертвователей — въ числѣ ихъ былъ и Крезъ — въ храмѣ было 127 колоннъ вышиною въ 60 футовъ; большинство изъ нихъ были монолиты, а 36 были украшены фигурами и разными священными эмблемами. Для доставки этихъ колоннъ отъ каменоломенъ на Пріонѣ до храма, Ктезифонъ придумалъ сгладить совершенно дорогу между этими мѣстами и затѣмъ, задѣлавъ колонны и архитравы въ цилиндрическія клѣтки, перекатывалъ ихъ до храма, подобно огромнымъ цилиндрамъ, которыми выравниваютъ шоссе; для поднятія верхнихъ частей зданія была примѣнена система положенныхъ въ наклонной плоскости мѣшковъ, наполненныхъ пескомъ, которые опоражнивались постепенно.
Чтобы предохранить храмъ отъ землетрясеній, онъ былъ поставленъ на низменной, болотистой почвѣ; но такъ какъ необходимо было укрѣпить эту послѣднюю, чтобы она могла выдержать такую страшную тяжесть, то подъ основанія храма были заложены пласты толченаго угля, переложенные бараньими шкурами[3].
Храмъ былъ въ іоническомъ стилѣ, съ великолѣпными изваяніями скульптора Скопаса; въ украшеніи его принимали участіе всѣ лучшіе артисты Греціи.
Въ шестой день мѣсяца гекатомбеона перваго года стошестой олимпіады, т.-е. 22-го іюля 356 г. до Р. X., храмъ этотъ былъ сожженъ эфесскимъ-же гражданиномъ Геростратомъ, желавшимъ, какъ извѣстно, увѣковѣчить свое имя и достигшимъ своей цѣли, несмотря на постановленіе іонійскаго совѣта, осудившаго его на забвеніе.
Катастрофа эта взволновала всю Азію и, по объясненію восточныхъ маговъ, запрошенныхъ эфесцами, означала близкую гибель Азіи, и легенда говоритъ, что въ ту самую ночь родился въ Македоніи Александръ Великій, который долженъ былъ уничтожить царство персидское и пронести славу греческаго имени до крайнихъ предѣловъ восточнаго міра.
Эфесцы рѣшили немедленно возстановить жилище своей богини, и подъ руководствомъ архитектора Динократа храмъ былъ выстроенъ снова по прежнему плану, но съ еще большею роскошью и на средства однихъ эфесцевъ и ихъ женъ, которыя пожертвовали на постройку всѣ свои драгоцѣнныя украшенія.
Когда Александръ В. посѣтилъ Эфесъ, онъ предложилъ жителямъ этого города возмѣстить имъ всѣ расходы по постройкѣ подъ единственнымъ условіемъ изсѣчь на одной изъ колоннъ надпись, въ которой онъ былъ бы названъ основателенъ храма. Эфесцы отказались, говоря, что «неприлично божеству строить храмъ для боговъ».
Храмъ стоялъ на искусственномъ возвышеніи, къ которому вели десять ступеней: подъ нимъ были обширныя подземелья, гдѣ хранились не только сокровища богини, но и наиболѣе драгоцѣнные предметы, которые частныя лица складывали сюда какъ въ самое безопасное мѣсто. Двери были изъ кипариса или изъ кедра, а ступени лѣстницы, ведшей въ верхній этажъ, изъ винограднаго дерева. Алтарь былъ покрытъ произведеніями рѣзца Праксителя. Между самымъ святилищемъ и колоннадою помѣщались залы, наполненныя дорогими картинами, между которыми были произведенія Апеллеса и Парразія: здѣсь, между прочимъ, помѣщался портретъ Александра Македонскаго, работы Апеллеса. Безчисленныя изваянія наполняли портики; фризы и фронтоны были покрыты великолѣпными барельефами; тутъ же складывались богатѣйшія пожертвованія, ex voto, разныхъ азіатскихъ властителей. Храмъ считался неприкосновеннымъ на стадію въ окружности; эта привилегія была уничтожена Августомъ.
Большія празднества Діаны происходили въ мѣсяцѣ, носившемъ ея имя — Артемизіи. Всѣ работы тогда пріостанавливались, для народа устраивались разныя увеселенія: лидійскіе пѣвцы пѣли гимны въ честь богини; фокусники, эквилибристы, волхвы собирались сюда со всѣхъ концовъ Азіи и представляли изъ себя чрезвычайно пеструю толпу. На стадіи устроивались бѣга, а въ театрахъ — представленія, на которыя народъ сбѣгался съ наслажденіемъ. Въ то же время народъ угощали даровыми обѣдами, расходы на которые покрывались богатыми гражданами. Такъ какъ мѣсяцъ Артемизій приходился весною, то весь городъ бывалъ въ цвѣтахъ.
Во второмъ вѣкѣ по Р. X., хотя язычество подвергалось сильному напору со стороны христіанства, эфесскій храмъ продолжалъ оставаться наиболѣе посѣщаемымъ въ Азіи мѣстомъ поклоненія. Софистъ Даміанъ построилъ мраморный портикъ, который на протяженіи стадіи шелъ отъ Магнезійскихъ воротъ до храма. Тотъ же гражданинъ построилъ отдѣльную залу для пиршествъ, даваемыхъ во время праздниковъ Діаны. Зала эта была рѣдкаго великолѣпія: стѣны ея были покрыты досками изъ фригійскаго и синнадійскаго мрамора, который въ то время цѣнился еще очень высоко.
Неронъ не подражалъ своимъ предшественникамъ въ уваженіи къ Діанѣ эфесской: онъ захватилъ всѣ сокровища, сложенныя въ ея подземельяхъ, и перенесъ ихъ въ Римъ. Примѣръ этотъ былъ роковымъ для Эфеса. Въ 263 г. его разграбили скиѳы; готы въ царствованіе Галліена сдѣлали набѣгъ на Іонію, и храмъ былъ снова опустошенъ.
Когда христіанство было объявлено государственною религіею, языческіе храмы, оставленные безъ поддержки, стали мало-по-малу разрушаться. Эфесскій храмъ былъ въ особенности ненавистенъ христіанамъ, такъ какъ тамъ они встрѣтили наибольшее сопротивленіе со стороны жрецовъ. Поэтому лишь только позволили разрушать древніе храмы, все, что только можно было взять и вывезти — колонны, статуи, мраморныя плиты — все это было растащено и употреблено на постройку частныхъ домовъ. Императоры сами подавали тому примѣръ: Константинъ опустошилъ Азію, забравъ оттуда разныя художественныя произведенія и перевезя ихъ въ свою новую столицу. Когда Юстиніанъ сталъ строить храмъ Премудрости Божіей, Эфесъ явился для него какъ бы каменоломней, гдѣ находились уже вполнѣ готовые матеріалы: двѣнадцать колоннъ, которыя украшаютъ нынѣ св. Софію были вывезены изъ Эфеса. Близость моря облегчила возможность увоза разныхъ остатковъ древности; быть можетъ даже, что великолѣпное сооруженіе Динократа было разрушено нарочно до основанія, подъ вліяніемъ реакціи противъ старой, поверженной уже въ прахъ религіи.
До послѣдняго времени храмъ былъ засыпанъ землею такъ, что даже не знали, гдѣ онъ находится. Англичане прислали сюда ученаго Вуда съ очень большими денежными средствами. Безпрерывныя восьмилѣтнія раскопки подъ руководствомъ Вуда привели, наконецъ, къ открытію въ 1871 году фундаментовъ храма Діаны, погребенныхъ на глубинѣ болѣе шести метровъ. Въ своихъ поискахъ этотъ изслѣдователь руководился межами полей для опредѣленія направленія древнихъ дорогъ: онъ, оказалось, былъ совершенно правъ, ввѣряясь въ этомъ случаѣ консервативному духу поселянъ; древніе памятники разрушены временемъ, а проложенныя къ нимъ тропинки существуютъ и до сихъ поръ.
Вудъ истратилъ огромныя деньги, перерылъ землю во всѣхъ направленіяхъ, но зато и извлекъ оттуда все, что только, кажется, было можно. Множество найденныхъ имъ драгоцѣнныхъ остатковъ древности были пересланы въ Британскій музей (Вгіtish Museum), для чего спеціально приходилъ въ ближайшую въ Эфесу гавань — Скаланову — англійскій фрегатъ. Такимъ образомъ, чтобы видѣть великолѣпные фрагменты храма, дающіе возможность составить понятіе, каково было это седьмое чудо свѣта, слѣдуетъ ѣхать въ Лондонъ, гдѣ они теперь сохранены для науки; въ Эфесѣ же не осталось почти ничего, кромѣ изломанныхъ статуй и груды мусора.
Въ настоящемъ своемъ состояніи храмъ, помѣщенный на низшемъ противъ окружающей мѣстности уровнѣ, — такъ какъ кругомъ наносная почва, — представляетъ, какъ я уже сказалъ ранѣе, квадратную яму, при всякомъ дождѣ наполняющуюся водой, изъ которой выглядываютъ обломки разрушенныхъ колоннъ.
Въ іюлѣ 1882 года въ Лондонѣ въ Mansion-house происходилъ митингъ, подъ предсѣдательствомъ лорда-мэра, съ цѣлью обсудить вопросъ, какъ добыть необходимыя средства для того, чтобы закончить раскопки храма Діаны эфесской, начатыя Вудомъ въ 1863 г. Сочувственное движеніе, направленное къ осуществленію этого проекта, имѣло за себя поддержку въ лицѣ принца Уэльскаго, герцога Конваутъ, архіепископа Кентербэрійскаго, кардинала Маннигага, лорда Шефтебёри и многихъ выдающихся лицъ изъ міра артистовъ и археологовъ. Митингъ постановилъ резолюцію, одобряющую открытіе общественной подписки для сбора 5.000 фунтовъ стерлинговъ, которые, какъ полагаютъ, достаточны для полной раскопки всей мѣстности храма.
На горѣ Пріонѣ нынѣ стоятъ развалины замка позднѣйшей конструкціи, построеннаго мусульманскими эмирами изъ матеріаловъ, извлеченныхъ изъ древнихъ зданій; интереса этотъ замокъ представляетъ довольно мало, да въ добавокъ доступъ къ нему отъ наваленныхъ камней чрезвычайно труденъ. Надъ воротами этой крѣпости въ былое время красовался барельефъ, изображавшій смерть Гектора или Патрокла. Изваяніе это долго принималось за изображеніе страстей христіанскаго мученика, почему и ворота эти были названы «вратами гоненія». Англичане увезли къ себѣ и этотъ барельефъ.
Внутри замка, башни котораго четырехъ-угольныя — небольшая мечеть, нѣсколько жалкихъ лачугъ и груды обломковъ.
Насупротивъ замка около того же Пріона, поднимаетъ свой бѣломраморный фасадъ развалина главной мечети Аясолука, построенной изъ древнихъ матеріаловъ: колонны изъ египетскаго мрамора, мраморныя плиты, украшающія ея внутренность, все взято изъ древнихъ зданій.
Мечеть эта по своей архитектурѣ, по богатству и замысловатости арабесокъ, по тонкости рѣзца, считается однимъ изъ лучшихъ памятниковъ мавританскаго искусства и, по словамъ знатоковъ, превосходящимъ даже памятники Альгамбры.
Входъ въ мечетъ идетъ крыльцомъ, имѣющимъ десять ступеней, украшеннымъ узорами, надписями и зубцами, изсѣченными по образцу каирскихъ мечетей. Дверь приводитъ на большой дворъ, усаженный большими деревьями и окруженный легкими аркадами, поддерживаемыми колоннами въ 45 футовъ высоты.
Крыши въ мечети уже не существуетъ; сохранившійся лишь въ одномъ мѣстѣ куполъ прекрасенъ своими голубыми изразцами. Великолѣпный мраморъ покрываетъ стѣны, но тамъ, гдѣ толпились нѣкогда правовѣрные, — тамъ разрослись уже огромныя деревья. На всемъ лежитъ печать могильнаго покоя, и ничѣмъ не нарушаемое молчаніе невольно внушаетъ уваженіе къ этимъ остаткамъ сѣдой старины.
Многіе предполагали, что эта обширная мечеть была прежде церковью св. Іоанна, о которой говоритъ арабскій путешественникъ Ибнъ Батута. Но мнѣніе это было потомъ опровергнуто. По всей вѣроятности, на этомъ мѣстѣ и была церковь; быть можетъ даже, изъ нея извлекли строительный матеріалъ для сооруженія мечети, но тѣмъ не менѣе многіе признаки показываютъ, что существующая развалина строена мусульманами и для мусульманскаго храма. Стоитъ взглянуть на планъ мечети, чтобы убѣдиться, что она была построена вся въ эпоху Селина I.
Въ одной изъ залъ мечети выкопанная подъ большимъ деревомъ яма напоминаетъ о разыгравшейся въ этомъ мѣстѣ трагедіи.
Нѣсколько лѣтъ тому назадъ начальникъ мѣстной полиціи съ своимъ помощникомъ пришли въ этому дереву въ надеждѣ найти тутъ кладъ, свѣденія о которомъ дошли какъ-то до нихъ.
Была глухая ночь; работа кипѣла при свѣтѣ одинокаго фонаря. Негръ, проходившій въ это время случайно мимо мечети, вошелъ въ нее, привлеченный свѣтомъ въ такой неурочный часъ.
Испуганные кладоискатели не долго думали, что дѣлать съ непрошенымъ гостемъ. Они связали ему руки и хотѣли зарѣзать, какъ негру посчастливилось достать завязанными уже руками пистолетъ, которымъ онъ тутъ же и наповалъ убилъ начальника полиціи. Помощникъ его ударился въ бѣгство.
Народъ говоритъ, что по ночамъ въ недоконченной ямѣ горитъ всегда огонекъ.
За исключеніемъ откопанныхъ остатковъ храма, всѣ видимыя нынѣ въ Эфесѣ развалины принадлежатъ къ эпохѣ римлянъ.
Входя въ городъ со стороны турецкой крѣпости, мы видимъ громадныя груды развалинъ, покрывающихъ небольшой холмъ — это наиболѣе сохранившаяся часть древняго Эфеса, всѣ зданія которой принадлежатъ эпохѣ первыхъ двухъ столѣтій нашей эры. Здѣсь расположены стадія, театръ, термы.
Лѣвая сторона стадіи прислонена въ горѣ; правая поддерживается каменными сооруженіями, въ которыхъ видны обширныя комнаты, служившія либо стойлами, куда ставили коней, принимавшихъ участіе въ бѣгѣ, либо складами, гдѣ хранились разныя принадлежности для игръ.
Въ югу отъ стадіи лежитъ огромный театръ, построенный изъ большихъ камней, соединенныхъ между собою безъ цемента; архитектура его чисто римская, Мѣста для зрителей еще хорошо сохранялись, но proscenium — цѣлая гора обломковъ.
Въ былое время самые знаменитые философы и даже сами проповѣдники христіанства приходили въ театръ, чтобы объяснять свое ученіе.
Кай и Аристархъ были арестованы именно въ эфесскомъ театрѣ въ ту минуту, когда они возвѣщали слушателямъ евангеліе. Какое грандіозное зрѣлище долженъ былъ представлять видъ театра, гдѣ болѣе 25.000 (а по другимъ источникамъ болѣе 56.000) зрителей собирались на скамьяхъ, поднимающихся уступами, и подъ перистилемъ верхней колоннады!
Отъ театра до порта храмы, имена которыхъ сохранились на медаляхъ, слѣдовали одинъ за другимъ безъ перерыва; статуи, теперь разбитыя въ куски или превращенныя въ цементъ, стояли тысячами по сторонамъ широкихъ улицъ.
Портики, которые окружали театръ и стадію, вели въ термамъ (банямъ) и агорѣ (площади). Своды термъ обрушились, а по остаткамъ стѣнъ можно судить, что они были оштукатурены и покрыты живописью. Недалеко отъ термъ небольшой, но очень красивый круглый театръ, весь изъ бѣлаго мрамора, вѣроятно Одеонъ: нѣкоторыя кресла, отлично сохранившіяся, покрыты прекрасными скульптурными украшеніями. Гимназія (гимнастика), нѣкоторыя залы которой были расписаны живописью, хотя и лишена мрамора и всѣхъ своихъ архитектурныхъ украшеній, тѣмъ не менѣе сохранила свой общій видъ и планъ, и можетъ считаться однимъ изъ наилучше дошедшихъ до насъ памятниковъ этого рода.
Гимназіи играли въ жизни древнихъ важную роль, и обученіе въ нихъ разнымъ упражненіямъ и играмъ составляло необходимую часть тогдашняго воспитанія.
Упражненія въ метаніи заключались въ бросаніи копья или чечевицеподобнаго кружка-диска. Диски — металлическіе или каменные — были очень тщательно отшлифованы, а иногда даже покрыты украшеніями. На дискѣ Иѳима, видѣнномъ Павзаніемъ въ храмѣ Геры олимпійской, былъ вырѣзанъ спиральными строками текстъ перемирія, которое элейцы объявили на олимпійскихъ играхъ. Бросающіе становились на особо устроенное возвышеніе (balbis), упирались правою ногою, а лѣвую отставляли немного впередъ, копье брали посрединѣ и, поднявъ его горизонтально до уха, бросали, подаваясь туловищемъ немного назадъ или напередъ. Диски поднимали только до плеча и кидали ихъ дугою.
Приборъ, употреблявшійся при обученіи прыганью, состоялъ изъ двухъ паръ свинцовыхъ шаровъ, соединенныхъ ручками, съ которыми ученикъ прыгалъ вдаль, вверхъ и внизъ. Учились также прыгать черезъ столбы, натянутыя веревки и сквозь обручи. Былъ еще одинъ приборъ — скаперда, состоявшій изъ двухъ столбовъ, вышиною въ ростъ человѣка, съ перекинутою поверхъ столбовъ веревкою. Одинъ изъ играющихъ ухватывался за конецъ веревки, а другой играющій, перекинувъ противоположный конецъ веревки себѣ чрезъ плечо, тянулъ ее, стараясь поднять своего противника вверху.
Было нѣсколько родовъ борьбы: пале-орѳе, прекращавшаяся, когда одинъ изъ борцовъ былъ опрокинутъ на-земь; галинѳезисъ — когда борцы продолжали бороться и упавши; дилькистинди, — въ ней боролись рядами, и каждый борецъ старался притянуть въ себѣ своего противника изъ противоположнаго ряда; гиппасъ и кибетинда: одинъ борецъ складывалъ руки на спинѣ, обернувъ ихъ ладонями вверху; другой, упершись колѣномъ въ подставленныя руки противника, охватывалъ ему сзади голову и закрывалъ глаза; затѣмъ то же самое дѣлалъ первый и т. д. по очереди.
Кулачный бой, какъ забава, рѣдко проходящая безъ важныхъ тѣлесныхъ поврежденій, не былъ любимъ греками и завелся у нихъ только въ позднѣйшее время. Бойцы для усиленія ударовъ обматывали себѣ кулаки толстыми ремнями, нерѣдко усаженными свинчатками, шипами т. п. (caestus).
Такъ какъ при занятіяхъ гимнастикой раздѣвались до нага и натирались масломъ, то понятно, что отъ пота, масла и пыли тѣло грязнилось; поэтому каждый приносилъ съ собою особый приборъ, состоявшій изъ нѣсколькихъ металлическихъ скобелей, которыми, по окончаніи упражненій, счищали грязь съ кожи. Эти скобели для удобства обыкновенно вздѣвались на кольцо вмѣстѣ съ губкой и сосудомъ съ масломъ.
Слѣдуя широкою улицей, вымощенною плитами, на которыхъ явственны глубокія колеи, выбитыя колесницами, мы прошли мимо любопытной гробницы св. Луки и достигали подсохшаго уже болота, прежде бывшаго обширнаго порта Эфеса — Панорма, средоточія торговли передней Азіи. Портъ древняго Эфеса состоялъ, собственно говоря, изъ двухъ частей большого порта и городского бассейна, соединенныхъ между собою каналомъ. Большой порть назывался также «Священнымъ», потому что онъ находился въ сосѣдствѣ храмовъ: нынѣ его можно узнать только по крутому изгибу, который дѣлаетъ въ этомъ мѣстѣ рѣка Кайстръ. Немного далѣе было устье Кайстра; здѣсь видны остатки плотины прекрасной работы, построенной царемъ Атталомъ. Вдоль сосѣдней горы расположены бывшія помѣщенія для галеръ и для рыбачьихъ лодокъ.
На мѣстѣ прежняго городского бассейна, среди страшной суши, довольно странно видѣть теперь огромныя кольца, къ которымъ привязывали суда и которыя показываютъ до какого мѣста доходило море въ прежнее время. Благодаря песчанымъ заносамъ Кайстра, море удалено теперь отъ Эфеса на три версты, гдѣ и построенъ небольшой торговый городокъ Скала-Нова, нѣкоторое время игравшій довольно значительную роль, а теперь почти совершенно покинутый.
Отсюда мы направились на западъ къ темницѣ св. Павла, далеко впереди поднимающейся на отдѣльномъ холмикѣ и рѣзко выдѣляющейся на голубомъ фонѣ іонійскаго неба. Путь лежалъ чрезъ весь городъ и былъ очень труденъ: почва вся завалена обломками, лишь изрѣдка поросшими мелкимъ кустарникомъ; иногда мы объѣзжали огромныя каменныя глыбы, преграждавшія нашъ путь, иногда взбирались на груды мусора и разбитыхъ, исковерканныхъ статуй, чтобы тотчасъ же почти затѣмъ спуститься снова или, вѣрнѣе, сползти по голому камню, на что способны лишь здѣшнія лошади. Такая дорога съ постоянными спотыканіями, непредвидѣнными задержками, страшно утомительна и разбиваетъ человѣка, и привыкшаго къ перенесенію усталости.
Отъ городскихъ домовъ, сквозь которые мы проѣзжали, не осталось рѣшительно ничего, кромѣ груди развалинъ.
Іонійскій домъ состоялъ изъ мужской (андронитисъ) и женской (гинеконитисъ) половинъ, занимавшихъ продолговатый четыреугольникъ; чрезъ ворота передняго двора, или гдѣ двора не было, прямо съ улицы входили въ некрытыя сѣни, по обѣимъ сторонамъ которыхъ были расположены покои, служившіе для разныхъ хозяйственныхъ нуждъ; тутъ же было помѣщеніе и привратника. Эти сѣни вели непосредственно въ большую, четыреугольную, некрытую же залу, вокругъ обнесенную крытымъ портикомъ (аула). Это былъ главный покой мужской половины; по срединѣ его стоялъ алтарь, посвященный Зевсу-домохранителю, а съ боковъ къ нему примыкали жилые покои мужчинъ. Каждый изъ нихъ имѣлъ дверь, выходившую въ залу, а иные кромѣ того соединялись съ сосѣдними покоями внутренними дверями.
У главнаго входа въ домъ, дверь котораго по старинному обычаю должна была отворяться внутрь, находится алтарь, и подлѣ него столбообразный символъ Аполлона Эгіея вмѣстѣ съ посвященнымъ этому божеству лавромъ.
Прямо противъ главнаго входа лежавшій коридоръ (метаулосъ) велъ въ женское отдѣленіе дома. Оно состояло также изъ залы съ колоннами, подобно мужской, и боковыхъ покоевъ для жилья, въ числѣ коихъ были кладовыя, кухня и расположенныя одна противъ другой спальни.
За женскимъ отдѣленіемъ былъ еще родъ залы (простасъ) и за нею помѣщенія для прислуги, выходившія на улицу позади дома или въ садъ, такъ что, заперевъ внутреннее сообщеніе — метаулосъ, можно было совершенно отдѣлить женское помѣщеніе отъ мужского, не мѣшая движенію прислуги.
Если домъ былъ двухъ-этажный, то въ верхній этажъ (гипероонъ) вела лѣстница, очень часто прямо съ улицы. Этотъ этажъ строился очень легко изъ тонкихъ досокъ и служилъ помѣщеніемъ для рабовъ, или если въ домѣ не было особыхъ гостиныхъ, то спальнями для гостей. Надобно полагать, что только верхній этажъ освѣщался окнами, нижній же получалъ свѣтъ чрезъ двери. Архитектурная отдѣлка дома шла изнутри кнаружи. Починъ въ этомъ отношеніи принадлежитъ, безъ сомнѣнія, малоазійскимъ іонянамъ, которые первые начали обдѣлывать внутреннія балки прямоугольно. Нововведеніе это прививалось въ самой Греціи очень медленно; противниками его были особенно лакедомоняне, продолжавшіе держаться старинной простоты. Разсказываютъ, что около 490 г. до Р. X. спартанецъ Леотихидъ, увидавъ въ залѣ одного коринѳянина, у котораго онъ былъ въ гостяхъ, прямоугольно обтесанныя балки, насмѣшливо спросилъ его: развѣ у нихъ въ Коринѳѣ деревья ростутъ четыреугольныя?
Сначала дома были очень просты и некрасивы. Даже во время самой блестящей эпохи греческой архитектуры, создавшей столько великолѣпныхъ общественныхъ сооруженій, и долго спустя послѣ вся, частныя жилища отличались простотою и отсутствіемъ всякихъ украшеній. Главнымъ украшеніемъ покоевъ былъ алтарь различныхъ божествъ — Гестіи въ мужской залѣ, пенатовъ во внутреннихъ комнатахъ, боговъ-покровителей брака — въ спальняхъ и т. п. Стѣны были выбѣлены снаружи и внутри; полы были земляные или глиняные, иногда выложенные камнемъ. Занавѣси служили отчасти вмѣсто внутреннихъ дверей между комнатами, отчасти вмѣсто крыши надъ дворами во время непогоды или сильнаго жара.
Уклоненія отъ простоты построекъ начались въ эпоху послѣ смерти Перикла. Не измѣняя почти вовсе расположенія домовъ, знатные и богачи стали строить ихъ, вмѣсто дерева и кирпича, изъ плитняка. Деревянныя колоннады вокругъ дворовъ были замѣнены мраморными, мѣсто глиняныхъ и земляныхъ половъ заняли мозаичные, вмѣсто простыхъ занавѣсей стали развѣшивать вышитые персидскіе и индійскіе ковры. Стѣны покоевъ покрылись живописью и лѣпными орнаментами.
Несмотря, однакожъ, на пышное внутреннее убранство домовъ, наружный видъ ихъ оставался по прежнему простъ, или если и сталъ нѣсколько красивѣе, то украшенія внѣшнія шли далеко не такъ быстро, какъ украшенія внутренности домовъ.
Свойственная даже и позднѣйшимъ грекамъ боязнь противъ хотя бы случайнаго и непреднамѣреннаго оскорбленія святыни не дозволяла имъ примѣнять къ простымъ жилищамъ тѣ художественныя формы, которыя были созданы искусствомъ для зданій религіозныхъ. Въ особенности избѣгали они переносить на свои дома существенное украшеніе храма — его предсѣніе (предхраміе) съ колоннами и фронтономъ, украшеннымъ изваяніями.
Соотвѣтственно возростанію роскоши отдѣлки домовъ возростала и пышность внутренней обстановки.
Въ комнаты ставили богато отдѣланные стулья съ пластическими украшеніями, иногда со спинкою, изваянною въ видѣ животнаго; они походили на древне-восточные троны и назывались троносъ или клизмосъ. Проще, хотя также съ отдѣлкою и рѣзьбою, были общеупотребительныя въ домахъ зажиточныхъ людей кресла съ ручками въ ассирійскомъ вкусѣ. Въ среднемъ быту употреблялись стулья со спинкою, обитые цвѣтными подушками или просто накрытые узорчатыми коврами или звѣриными шкурами; табуреты были либо складные, либо съ прямыми, неперекрещивающимися ножками. Къ кресламъ и стульямъ приставляли скамейки для ногъ, того же стиля, какъ и сидѣнье.
Восточный обычай лежанья вмѣсто сидѣнья на стульяхъ распространился прежде всего между малоазійскими греками и изгналъ изъ мужской половины стулья и всякія сидѣнья въ женскую, замѣнивъ ихъ въ первой диванами или ложами. Ложе состояло изъ станка о четырехъ ножкахъ, сдѣланнаго въ видѣ рамы, переплетенной тесмами, и тюфяка съ подушками и покрывалами. У деревянныхъ станковъ остававшіяся незакрытыми части выкладывались фигурами изъ золота, серебра, слоновой кости, янтаря и цвѣтного дерева; у бронзовыхъ станковъ были пластическіе орнаменты. Тюфяки сначала набивались сѣномъ и морскою травою, а въ позднѣйшее время шерстью и перьями. Подушки были круглыя для головы и четыреугольныя, которыя клали за спину и облокачивались на нихъ при ѣдѣ лѣвымъ локтемъ. Подушки дѣлались изъ узорчатыхъ матерій, а на ложе разстилали пестрые ковры, края которыхъ обшивались бахромою и даже оторачивали пухомъ.
Такого же устройства были и постели у богатыхъ. Небогатые спали на овечьихъ и козьихъ шкурахъ, а рабы и простонародье — на рогожахъ.
Вмѣсто шкафовъ употреблялись сундуки, нерѣдко весьма богатой отдѣлки.
Хотя у грековъ и были приборы для измѣренія времени, а именно солнечные и водяные часы, употребленію которыхъ они научились у вавилонянъ, однакожъ эти приборы не были такъ распространены, чтобы входить въ число обыкновенной домашней утвари. Солнечные часы (полосъ), усовершенствовашемъ которыхъ особенно много занимался Анаксимандръ (его считаютъ даже изобрѣтателемъ ихъ), ставились преимущественно въ публичныхъ мѣстахъ. Водяные часы (клепсидры) удержали свою старинную форму — нѣсколько сплющеннаго полаго шара съ короткою шейкою и съ отверстіемъ, чрезъ которое капала вода.
Ничего не осталось отъ этой роскоши, отъ этого великолѣпія въ проѣзжаемыхъ нами частяхъ Эфеса. Рука времени и людей стерла съ лица земли былую пышность древняго «свѣтильника Азіи».
А было время, когда эти пустынные стогны, загроможденные нынѣ лишь мусоромъ, были полны шумною толпою; пестрыя массы направлялись въ гавани, гдѣ корабли со всѣхъ концовъ свѣта привозили товары и рѣдкости, находившія постоянный сбытъ въ городѣ богатомъ и съ развитымъ художественнымъ вкусомъ. Мужчины были одѣты въ льняной хитонъ, поверхъ котораго былъ накинутъ гиматій, плащъ изъ тонкихъ милетскихъ шерстяныхъ матерій. Одежды эти не выкраивались, а изготовлялись каждая изъ цѣльнаго куска ткани, имѣвшаго форму продолговатаго четыреугольника, и были покрыты рисованными, вытканными, вышитыми или нашитыми узорами. Въ толпѣ видны были еще нѣсколько представителей старины, крѣпко державшіеся древнихъ обычаевъ: волоса у нихъ были заплетены и связаны въ пучокъ — обычай, оставленный уже въ эпоху персидскихъ войнъ; гиматій ихъ точно также, по древнему закону приличія, доходилъ лишь до колѣна. Большинство же было въ гиматіяхъ настолько удлиненныхъ, что нижній край его тащился по землѣ. Такъ какъ съ увеличеніемъ объема одежды увеличивалась и трудность драпироваться ею, то упражненіе въ этомъ искусствѣ составляло существенную часть воспитанія. Притомъ благопристойность требовала, чтобы въ покойномъ положеніи обѣ руки были подъ одеждой, а при движеніи по крайней мѣрѣ правая рука была бы закрыта. Чтобы удобнѣе было удовлетворять подобнымъ требованіямъ, къ угламъ одежды были пришиты небольшія, обтянутыя матеріею, гирьки въ видѣ кистей, отчего накинутый на плеча гиматій не только ниспадалъ свободными и упругими складками, но и яснѣе обрисовывались формы тѣла.
Въ толпѣ по тому можно было различить состояніе, въ которому принадлежали прохожіе: густые и длинные волоса и полная борода были лучшимъ украшеніемъ и отличительнымъ признакомъ свободнаго мужчини. Бороткіе волоса были признакомъ убожества и низкаго происхожденія.
Среди толпы можно было замѣтить, хотя и немногихъ, женщинъ, одѣтыхъ въ платье покроемъ одинаковое съ мужскимъ, только, разумѣется, нѣсколько наряднѣе; обувь была цвѣтная, съ металлическими украшеніями; нѣсколько щеголихъ были обуты въ крепиды съ очень высокими каблуками; на головахъ были сѣтки изъ шнурковъ; у нѣкоторыхъ — цвѣтныя ленты и обручи, прямые и вырѣзанные полумѣсяцемъ; обручи эти были изъ позолоченой, раскрашеной и тисненой кожи; иные — металлическіе изъ бронзы, золота и серебра.
Расталкивая толпу, пробирались дюжіе рабы съ носилками, въ которыхъ несли знатныхъ дамъ, тоже торопившихся взглянуть на заморскія новинки. Кругомъ себя онѣ распространяли благоуханіе отъ благовоннаго масла и очень дорогихъ эссенцій, которыми онѣ натирали себѣ кожу и волоса.
Одежды ихъ сдѣланы изъ драгоцѣнныхъ узорчатыхъ персидскихъ, финикійскихъ пурпуровыхъ и серійскихъ или шолковыхъ тканей; закутаны онѣ въ вуали съ золотыми полосками или шитые цвѣтами. На головѣ замысловатая прическа, покрытая золотою пудрою или шафрановымъ порошкомъ. Но какъ ни измѣнялась прическа греческихъ женщинъ, она постоянно сохраняла свойственную ей особенность — оставлять лобъ по возможности меньше открытымъ. Дамы эти, съ подрисованными глазами и бровями, были нарумянены и набѣлены керузой и покрыты ожерельями, браслетами, перстнями и серьгами, на которыхъ блестѣли самоцвѣтные камни.
А какое движеніе бывало въ этихъ улицахъ, когда мѣсяцъ Артемизій разсыпалъ надъ городомъ пышный покровъ изъ цвѣтовъ и когда чествовалась разными общественными церемоніями богиня-покровительница Эфеса! Съ какими шумными ликованіями и радостными возгласами стремились граждане къ храму, откуда разносились торжественные звуки благодарственнаго гимна; сколько въ эти дни бывало развлеченій, начиная съ общественныхъ пиршествъ и кончая играми и представленіями въ циркѣ, театрѣ и навмахіи, — развлеченій удовлетворявшихъ потребности въ зрѣлищахъ, безъ которой немыслимы подвижные, увлекающіеся жители юга!
Но вотъ повѣяло новымъ духомъ: въ утомленныхъ душахъ многихъ стали возникать сначала смутныя чувства неудовлетворенности, желанія нѣсколько приподняться, отрѣшиться отъ заботъ исключительно мірскихъ, — чувства, облекшіеся скоро въ болѣе опредѣленныя формы недовольства существующимъ строемъ и исканія новыхъ путей, которые могли бы доставить большее удовлетвореніе духовной природѣ человѣка, не находившей прежняго содержанія въ одряхлѣвшей уже религіи многобожія. И снова бѣгутъ толпы по улицамъ, но на этотъ разъ уже къ синагогѣ, гдѣ проповѣдуетъ пришелецъ новое высокое ученіе, призывающее къ участію въ царствѣ божіемъ, въ вѣчномъ загробномъ блаженствѣ, именно тѣхъ, которые несчастны на землѣ, обременены здѣсь и унижены, — ученіе, которое все основано на любви въ ближнему. Бѣгутъ, торопятся онѣ, чтобы не пропустить проповѣди, такъ какъ молва разнесла уже по городу, что убѣжденное, пламенное слово Христова апостола потрясаетъ всѣхъ слушателей, проникая ихъ до глубины души, до самыхъ сокровенныхъ тайниковъ человѣческаго сердца…
Строеніе, расположенное на ю.-в. Эфеса на возвышенности, составляющей одинъ изъ отроговъ Корисса и извѣстное подъ именемъ темницы св. Павла, состоитъ изъ двухъ тѣсныхъ помѣщеній съ толстѣйшими стѣнами и узкими окнами. Лишь крыша обрушилась, а самыя стѣны, покрытыя черною копотью, сохранились довольно хорошо. Собственно говоря, башня эта никогда не была темницею апостола Павла, а была лишь одною изъ составныхъ частей укрѣпленій, построенныхъ Лизимахомъ для обороны Корисса. По всему гребню горы идетъ на протяженіи двухъ верстъ великолѣпно построенная изъ тесаныхъ камней стѣна того города, куда Лизимахъ выселилъ эфесцевъ, жившихъ до того времени по низменности, прилегающей къ храму Діаны. Стѣна эта на извѣстныхъ промежуткахъ прерывается башнями съ бойницами и соединяетъ горы Кориссъ и Пріонъ въ мѣстности въ югу отъ развалинъ гимназіи.
Съ холма, на которомъ высится предполагаемая темница св. Павла, развертывается обширный видъ на развалины Эфеса, нынѣшнее состояніе котораго являетъ грустную и рѣзкую противоположность съ первобытнымъ блескомъ былого «торжища всего міра». Печальный, болотистый беретъ рѣки, при устьѣ занесенной пескомъ; далѣе стелется низкій кустарникъ, убѣжище волковъ и шакаловъ; еще далѣе когда-то плодоносная долина, по которой вьется Кайстръ, теперь же гнилое болото, испещренное тинистыми прудами, на которыхъ плаваютъ цѣлыя стаи водяныхъ птицъ, — и повсюду развалины, однѣ развалины…
Въ послѣдніе годы эфесская равнина сдѣлалась излюбленнымъ мѣстомъ пребыванія турецкихъ разбойниковъ; никакія старанія турецкихъ властей не могутъ выжить ихъ оттуда. Терроризируя окрестныхъ жителей, разбойники всегда находятъ себѣ вѣрное убѣжище, и ихъ всегда во-время предувѣдомляютъ о движеніяхъ турецкихъ отрядовъ.
Впрочемъ разбойничество уже издавна составляло одну изъ язвъ Турціи, и, кажется, ни въ одной странѣ правительство не относится къ нему такъ странно, чтобы не сказать болѣе.
Когда какой-нибудь губернаторъ долго и безуспѣшно воюетъ съ какою-нибудь разбойничьею шайкою, и ему, наконецъ, надоѣдаетъ подобное толченіе воды, онъ посылаетъ своего агента предложить разбойникамъ компромиссъ, заключающійся въ томъ, что они поступятъ на службу правительства въ качествѣ полицейскихъ и будутъ получатъ такое-то жалованье; что касается ихъ прошлыхъ прегрѣшеній, то, конечно, все это будетъ предано забвенію. Чаще всего разбойники принимаютъ предложенный компромиссъ, и вотъ вчерашній грабитель преображается въ защитника мирныхъ гражданъ и облекается въ жандармскій мундиръ. Иные такъ и остаются до конца своихъ дней вѣрными слугами правительства; иные же не выдерживаютъ искушенія и, томимые тоскою по вольному простору родныхъ горъ и полей, сбрасываютъ съ себя давящій ихъ могучія плеча узкій турецкій мундиръ и снова принимаются за старое ремесло — до тѣхъ поръ, пока снова не устанутъ и не войдутъ съ правительствомъ въ новый компромиссъ.
Одинъ французскій путешественникъ прелюбопытно описываетъ одинъ изъ подобныхъ компромиссовъ между требизондскимъ генералъ-губернаторомъ и шайкою разбойниковъ, въ продолженіе восемнадцати лѣтъ опустошавшихъ городскія окрестности и убившихъ множество людей.
Когда сдѣлка состоялась, паша пригласилъ атамана, армянина родомъ, сдѣлать ему визитъ; съ утра городъ пришелъ въ движеніе; вотъ въ городскихъ воротахъ показался и знаменитый атаманъ съ своими товарищами, всѣ вооруженные съ головы до ногъ. Толпа почтительно тѣснилась, чтобы поглядѣть на тѣхъ, кто столько лѣтъ безнаказанно хозяйничалъ близь города и былъ ужасомъ проѣзжихъ и прохожихъ купцовъ, торговцевъ и просто зажиточныхъ людей.
Привѣтствуемая всѣми, шайка прошла чрезъ весь городъ и вступила въ губернаторскій конакъ (дворецъ).
Паша принялъ ихъ отмѣнно, угощалъ табакомъ и кофе и долго бесѣдовалъ съ атаманомъ, въ которому онъ, повидимому, чувствовалъ непритворное уваженіе. Между прочимъ, онъ освѣдомился, какъ же это такъ онъ загубилъ столько душъ, — вѣдь это грѣхъ, и онъ долженъ пойти за то въ адъ. Атаманъ пояснилъ ему, что онъ предусмотрѣлъ подобную неловкость, а потому когда надо было убивать мусульманина, то это исполнялось всегда христіанскимъ членомъ шайки; если же, наоборотъ, жертвою долженъ былъ быть христіанинъ, то палачемъ его являлся мусульманинъ. Такъ какъ мусульмане и христіане взаимно не признаютъ души у своихъ противниковъ-иновѣрцевъ, то, въ сущности, и выходитъ, что шайка не погубила ни одной дущи, и потому можетъ безъ всякаго угрызенія совѣсти или страха смотрѣть въ будущее и не считать испорченнымъ свое загробное существованіе.
Паша вполнѣ согласился съ неотразимою логикою подобнаго разсужденія и осыпалъ разбойниковъ всевозможными любезностями[4].
За послѣднее время эфесскую равнину выбрали своимъ притономъ шайки Мехмедъ Чолака и Пехлевана Али (богатыря Али).
Первый вступалъ уже въ компромиссъ съ властями, бывалъ жандармомъ и снова дѣлался разбойникомъ.
Пехлеванъ Али никакъ не давался въ руки; жаловались на него самому султану, и тотъ приказалъ во что бы то ни стало уничтожить эту шайку. Пришла о томъ телеграмма смирнскимъ властямъ.
Чрезъ нѣсколько дней летитъ въ Константинополъ отвѣтная телеграмма о томъ, что во исполненіе повелѣнія падишаха («да будетъ имя его благословенно во вѣки») злоумышленники были разсѣяны, а самъ Пехлеванъ захваченъ живымъ.
Къ несчастію смирнскихъ властей, султанъ пожелалъ лично видѣть захваченнаго разбойника, и его въ кандалахъ отправили въ Стамбулъ. Всѣ же принимавшіе въ поимкѣ участіе офицеры и солдаты получили ордена и щедрыя денежныя награды.
По прибытіи плѣнника въ Константинополь, оказалось, однако, что это былъ совсѣмъ не Пехлеванъ, а просто какой-то несчастный, котораго схватили, заковали въ кандалы и отправили подъ видомъ пойманнаго разбойника къ султану.
Узнавъ о томъ падишахъ разсердился, приказалъ отобрать пожалованные ордена и награды и выдать пособіе пострадавшему.
Эта исторія, повергшая смирнскія власти въ порядочный конфузъ, происходила не далѣе какъ въ 1888 году.
Но возвратимся къ древностямъ.
Какой красивый видъ долженъ былъ открываться 21-го іюля 356 г. до Р. X. съ той самой башни, которой присвоено теперь имя темницы св. Павла: подъ темно голубымъ небомъ, сіяющимъ лучезарнымъ свѣтомъ, далеко, далеко тянутся зеленѣющія долины Іоніи, по которымъ серебряными нитями змѣятся маленькіе рѣчки и ручьи, почти пропадающіе въ чащѣ олеандровъ и масличныхъ деревъ. Мѣстами поднимались кипарисы, платаны, колоссальные клены и кедры, темная листва которыхъ выдѣляется на болѣе нѣжныхъ оттѣнкахъ пространствъ, занятыхъ пажитями и виноградниками. Горизонтъ замывается поднимающимися уступами горныхъ цѣпей Дракона, Тлюла и Месогиса, многочисленные отроги которыхъ идутъ до Троады, соединяясь тамъ съ горнымъ кряжемъ Иды.
Направо, къ югу, у подножія Корисса, Пактія и Пріона, раскинулся Эфесъ съ своими маленькими бѣлыми домиками съ плоскими крышами, съ своими великолѣпными общественными зданіями, храмами, дворцами, монументальными термами, большимъ портикомъ агоры и театромъ, полукружіе котораго врѣзывается въ бокъ Корисса.
Слѣва, у праваго берега Кайстра, пересѣкающаго всю эфесскую долину, открывается верхняя часть гавани, усѣянная триремами, ладьями и пендеконтерами, щетинящимися цѣлымъ лѣсомъ мачтъ. Далѣе въ сѣверу поднимаются уже утесистыя кручи Галисса.
Прямо предъ нами на первомъ планѣ высится одно изъ семи чудесъ свѣта — храмъ Діаны, построенный на лѣвомъ берегу Кайстра, близь его устья, въ самой глубинѣ ефесскаго залива. Онъ весь изъ бѣлаго мрамора, подобнаго слоновой кости — «candore proximo ebori et quadam similitudine»; окружаетъ его двойyной рядъ колоннъ; восемь колоннъ возвышаются предъ портикомъ; огромное отверстіе, продѣланное въ кровлѣ храма позволяетъ находящимся въ святилищѣ видѣть надъ собою синее, безоблачное небо. Сквозь одну изъ полуотворенныхъ кипарисовыхъ дверей съ золотыми вставками, видна часть внутренности жилища богини: тамъ виднѣются массивныя, золотыя короны — даръ знаменитаго царя лидійскаго, Креза; тамъ же стоятъ четыре безцѣнныхъ вазы греческаго чеканщика Ментора, жившаго въ вѣкъ Перикла и искусныя работы котораго по золоту, серебру и бронзѣ вслѣдствіе своей рѣдкости цѣнились въ неслыханныя суммы денегъ; тамъ, наконецъ, виднѣется и главнѣйшая святыня храма — своеобразное изваяніе самой Діаны.
Въ одномъ изъ домиковъ, затерявшихся въ общей массѣ Эфеса, жилъ Геростратъ. Кто былъ онъ — историки молчатъ, презрительно называя его quidam (нѣкто). Повидимому, это былъ либо рабъ, либо вольноотпущенникъ, либо, наконецъ, какой-то темный гражданинъ, зараженный пламенною жаждою извѣстности, который, несмотря на настойчивое его желаніе и постоянныя усилія, не могъ выйти изъ тѣни, его душившей, и въ которой онъ долженъ былъ влачить свое существованіе. Тогда, переходя отъ желанія къ желанію, отъ разочарованія къ разочарованію, Геростратъ доходитъ до маніи гордости, смѣшанной съ бредомъ бѣшенаго честолюбія. «Я прославлюсь сожженіемъ храма Діаны!» восклицаетъ онъ, наконецъ, въ порывѣ безумія.
Тьма уже накинула свой покровъ на спящій городъ. Герострату, съ скрытымъ факеломъ въ рукахъ, удалось пробраться въ храмъ. Скоро густой дымъ заволокъ всѣ части огромнаго строенія. Вотъ побѣжали по потолку огненныя змѣйки, запылала завѣса; съ шипѣньемъ и свистомъ вырвались, какъ вихрь, огромные языки пламени, которые стали лизать фризы, фронтонъ и мраморныя колонны. Двери изъ кипариса, деревянныя лѣстницы, статуя богини, разныя вещи, необходимыя для служенія, одѣянія жрецовъ, предметы повѣшенные въ храмѣ, какъ ex voto — все это даетъ страшную пищу огню: стѣны рушатся и увлекаютъ за собою и колонны, и архитравы. Преступленіе совершилось. Внутренность храма — одинъ пламенѣющій востеръ, внѣшнія его стѣны — лишь груда развалинъ.
Утренняя заря освѣщаетъ пожарище своими розовыми лучами. Эфесцы толпами сбѣгаются въ мѣсту несчастія. Полицейскіе стрѣлки задерживаютъ виновнаго, который вовсе и не думаетъ скрываться. Его роль сыграна — что ему теперь до жизни, когда онъ достигъ безсмертія!
Собирается общій совѣтъ іонійскихъ городовъ. Герострата пытаютъ, принуждаютъ сознаться въ истинной причинѣ преступленія. Онъ съ гордостью отвѣчаетъ, что поступилъ такъ, чтобы прославиться навсегда. Святотатецъ приговоренъ къ смерти, и, какъ справедливое возмездіе, ему читаютъ предъ отправленіемъ на казнь постановленіе іонійскаго собранія, опредѣляющее смертную казнь тому, кто произнесетъ или напишетъ зловѣщее имя Герострата.
Осужденный, но не раскаявшійся преступникъ могъ бы въ дѣйствительности гордиться своимъ ужаснымъ злодѣяніемъ и предсказать членамъ собранія, что время лишитъ ихъ постановленіе всякой силы, онъ могъ бы сказать имъ: «мое имя начертано теперь огненными буквами на развалинахъ храма Діаны. Пройдутъ вѣка; Эфесъ великолѣпный обратится въ заброшенный пустынный морской берегъ; богиня будетъ изгнана изъ всѣхъ храмовъ — а я буду все-таки знаменитѣйшимъ между знаменитыми. До тѣхъ поръ, пока сохранится воспоминаніе объ эфесскомъ храмѣ, о богинѣ Діанѣ и о древней Элладѣ, до тѣхъ поръ не умретъ имя Герострата».
II.
правитьДорога отъ Эфеса до Айдина, древнихъ Траллъ, очень живописна.
Поѣздъ карабкается по крутымъ утесамъ, отрогамъ Тавра, несется надъ обрывистыми, глубокими оврагами и пробѣгаетъ даже два туннеля, изъ которыхъ послѣдній въ семь минутъ длины. Силы одного локомотива здѣсь не хватаетъ, а потому сзади поѣздъ поднимается вторымъ паровозомъ.
Но разъ взобравшись на плоскую возвышенность, глазъ наслаждается лежащею впереди прекраснѣйшею долиною, покрытою масличными деревьями и виноградниками, и въ глубинѣ которой серебряною змѣею извивается Меандръ. Самый городъ Айдинъ расположенъ при подножіи холма продолженіи Месогиса, на которомъ стояли Тралли.
Траллы, древній лидійскій городъ, на маленькой рѣчкѣ Эвдонѣ, притонѣ Меандры, занимая очень выгодное для транзитной торговли положеніе между Эфесомъ и внутренними городами, рано достигли цвѣтущаго состоянія и были, по словамъ Страбона[5], густо населены богатыми людьми, какъ немногіе азіатскіе города; одинъ изъ мѣстныхъ жителей, Пиѳодоръ, обладалъ состояніемъ въ 2.000 талантовъ (3.000.000 руб.); отсюда, какъ говорить Ювеналъ, изнѣженные жители пріѣзжали въ Италію портить нравственность римлянъ.
Атталъ I, царь пергамскій, очень любилъ это мѣсто и построилъ здѣсь великолѣпный дворецъ, украшенный многими рѣдчайшими произведеніями искусства: между ними была картина художника Аристида, за которую, какъ сообщаетъ Плиній (кн. VII), царь заплатилъ сто талантовъ (150.000 p.).
Щедро покровительствуя искусствамъ, Атталъ много содѣйствовалъ также развитію мѣстной промышленности: при немъ достигла высокаго совершенства выдѣлка богатыхъ ковровъ и тканей; а такъ какъ царь, посылая въ Грецію и Римъ дары, выбиралъ по преимуществу предметы мѣстнаго производства, то этимъ содѣйствовалъ въ распространенію вкуса къ нимъ и въ другихъ странахъ, жадно стремившихся украсить свои дотолѣ бѣдныя по убранству жилища разнообразными произведеніями богатой Азіи, что въ свою очередь способствовало расширенію и усовершенствованію производства такихъ предметовъ въ самой Азіи.
Затѣмъ въ Траллахъ былъ храмъ побѣды, гдѣ стояла статуя Юлія Цезаря; историки Цезаря разсказываютъ, что здѣсь произошло чудо въ день фарсальской битвы: несмотря на то, что полъ храма былъ вымощенъ мраморомъ, въ этотъ день изъ него вдругъ выросла пальма, обвившая пьедесталъ статуи. Въ царствованіе Августа городъ былъ совершенно разрушенъ землетрясеніемъ. Обстроившись вновь, городъ еще нѣсколько разъ подвергался такому же бѣдствію.
Нашествія мусульманъ, пожары и землетрясенія обратили древніе Тралли въ груду развалинъ. Императоръ Андроникъ, сынъ Палеолога, заѣхавъ сюда, былъ прельщенъ красотою мѣстоположенія и рѣшилъ возстановить городъ. И дѣйствительно, какъ только были построены городскія стѣны, жители во множествѣ стали въ нихъ стекаться, и городъ началъ принимать свой былой видъ, какъ вдругъ его осадили мусульмане.
Перехвативъ русло Эвдона, турки оставили городъ безъ воды. Тѣмъ не менѣе Траллы продолжали защищаться геройски, но, наконецъ, были взяты приступомъ, и всѣ ихъ жители перерѣзаны поголовно,
Когда сельджуки овладѣли Каппадокіей, всѣ ихъ вожделѣнія устремились къ захвату западной части Малой Азіи; города, господствовавшіе надъ долинами, стали одинъ за другимъ переходить подъ ихъ власть.
Слабые византійскіе императоры не могли уже защищать вновь поднявшіеся Траллы, и они были взяты эмиромъ Айдиномъ, который получилъ этотъ городъ въ удѣлъ отъ иконійскаго султана.
Траллы были родиною Флегона, греческаго историка ІІ-го столѣтія, вольноотпущенника Адріана, умершаго при Антонинѣ Благочестивомъ. Изъ его сочиненій дошли до насъ: «De rebus mirabilibus», «De longaevis» и «De Olympiis»; остальныя два: описаніе и исторія Сициліи и трактатъ о празднествахъ римлянъ — утрачены.
Здѣсь же въ VI вѣкѣ, въ царствованіе Юстиніана, родились двѣ знаменитости: строитель Анѳимій и докторъ Александръ.
Анѳимій, зодчій, ваятель и математикъ, имѣлъ глубокія познанія въ физикѣ и химіи и по всей вѣроятности былъ знакомъ съ составомъ пороха. По крайней мѣрѣ, по словамъ древнихъ, онъ нашелъ средство подражать землетрясенію, грому и молніи; между прочимъ, онъ устроилъ замѣчательное зеркало, которымъ объяснялось, какъ могъ Архимедъ сжечь съ помощью своихъ зеркалъ римскіе корабли. Онъ, по приказанію императора, начерталъ планъ св. Софіи, но смерть помѣшала ему завершить самую постройку, доведенную до конца уже Исидоромъ Милетскимъ.
Александръ занимаетъ почетное мѣсто между лучшими врачами. Главное сочиненіе его — «библія ятріонъ» — дошло до насъ вполнѣ. Въ двѣнадцати книгахъ оно представляетъ полное описаніе всѣхъ болѣзней, кромѣ хирургическихъ: Александръ первымъ сталъ употреблять гортанное кровопусканіе и желѣзо въ лекарствахъ.
Въ сочиненіяхъ своихъ Александръ безпрерывно внушаетъ врачамъ не увлекаться авторитетами и системами, но при леченіи больныхъ обращать постоянно вниманіе на состояніе организма, возрастъ и пр. Совѣты эти были далеко не лишни тамъ, гдѣ противъ укушенія бѣшеной собаки считали возможнымъ употреблять изобрѣтенныя Антеемъ пилюли, приготовляемыя изъ черепа человѣка, умерщвленнаго посредствомъ повѣшенія.
Съ слову сказать, турецкіе города вообще кишатъ врачами, можетъ быть, потому, что до послѣдняго времени въ Турціи былъ предоставленъ широкій просторъ всѣмъ, кто желалъ врачевать страждущее человѣчество: съ нихъ не требовали ни дипломовъ, ни экзаменовъ, и они могли лечить, не спрашивая даже никакого позволенія отъ мѣстныхъ властей. Впрочемъ требованіе диплома въ дѣйствительности не давало бы никакихъ существенныхъ гарантій въ томъ, что обладатель его имѣетъ всѣ необходимыя по его профессіи познанія, такъ какъ нѣкоторые европейскіе университеты и понынѣ, за извѣстную сумму, съ большою легкостью выдаютъ желающимъ дипломы на доктора, съ прибавленіемъ лишь словъ: «для Востока».
Разсказываютъ, что въ былое время, объявляя войну султану, венеціанская республика начинала обыкновенно непріятельскія дѣйствія противъ Турціи посылкою въ Константинополь нѣсколькихъ сотенъ подобныхъ спеціально-восточныхъ докторовъ.
Нынѣшній Айдинъ, расположенный нѣсколько къ востоку отъ древнихъ Траллъ — небольшой, довольно грязный городъ съ 35.000 жителей, изъ которыхъ 24.000 турокъ, а остальные распредѣляются между армянами, греками и евреями. Надъ городомъ, являющимся центромъ значительной торговли смоквами и тканями, доставляемыми изъ внутренности страны, поднимается гора Тораксъ, на которой виднѣются развалины турецкой крѣпости, мѣстоположеніе которой такъ высоко цѣнилось турками, что они дали ей названіе Гюзель-Хисаръ (красивая крѣпость).
Нынѣшнее имя города, перенесенное и на весь вилайетъ, административнымъ центромъ котораго является Смирна, напоминаетъ одного изъ наиболѣе извѣстныхъ мусульманскихъ владѣтелей Малой Азіи, эмира Айдина, жившаго въ концѣ XIII и началѣ XIV столѣтія, — одного изъ тѣхъ, которые наиболѣе потщилисъ исполнить завѣтъ Магомета о распространеніи владѣній ислама.
Пророкъ постоянно говорилъ правовѣрнымъ, что на него возложена задача воевать съ невѣрными (т.-е. съ немусульманами) до тѣхъ поръ, пока они не произнесутъ мусульманскаго символа вѣры: «нѣтъ божества кромѣ Бога, и Магометъ пророкъ его». Онъ раздѣлилъ всю вселенную на двѣ части: одна Даруль-Исламъ (обиталище ислама) и Даруль-Харбъ (обиталище войны), и увѣщевалъ своихъ послѣдователей: «Завершите мое дѣло, распространите повсюду обиталище Ислама. Обиталище войны, земля невѣрныхъ, принадлежитъ Богу, и онъ отдаетъ вамъ его». Всякій мусульманинъ, по Корану, не что иное, какъ воинъ, служащій Богу; онъ вступаетъ въ службу по совѣсти; владѣніе оружіемъ для него — дѣло вѣры.
«Сражайтесь, — повторяетъ Магометъ, — до тѣхъ пока, пока вы не истребите невѣрныхъ. Нѣкоторые изъ васъ падутъ въ борьбѣ: тѣмъ, кто погибнетъ — рай; тѣмъ, кто останется въ живыхъ — побѣда. Впереди васъ рай, позади — геена огненная», и этими словами наслѣдники и преемники Магомета повели правовѣрныхъ къ побѣдамъ надъ Востокомъ и Западомъ.
Проникнутые пламенною вѣрою въ исполненіе пророчества основателя ихъ религіи, турки были и остались лишь воинами ислама. Распространивъ Даруль-Исламъ почти до сердца Европы, турки стали въ этой странѣ лишь военнымъ станомъ: покоряя себѣ христіанъ, они довольствовались исключительно внѣшнею властью, нисколько не желая обращать вниманія на внутреннюю жизнь покоренныхъ народностей; они помнили лишь слова Магомета II, обращенныя къ райямъ: «работай, молись и плати, какъ ты самъ знаешь, но главное — плата, такъ какъ всѣ отвѣтственны за всѣхъ». Заботясь сами только о войнѣ, турки пренебрегли другими государственными задачами, и потому не могли претворить въ себя ни одной изъ порабощенныхъ ими національностей, гдѣ внутренняя жизнь продолжала идти самостоятельно и притомъ въ направленіи враждебномъ по отношенію въ завоевателямъ. Конечный результатъ такого порядка вещей было не трудно предвидѣть: по мѣрѣ того, какъ крѣпли входившія въ составъ оттоманской имперіи христіанскія народности, сама Турція все слабѣла, и чѣмъ дальше, тѣмъ быстрѣе теряла въ тоже время одну христіанскую область за другою.
Въ Айдинѣ туркамъ болѣе простора; они здѣсь дома, не то что въ Европѣ, гдѣ, по гнѣздящемуся въ самой глубинѣ души убѣжденію каждаго мусульманина, они — лишь гости. На улицахъ встрѣчаешь лишь почтенныя, патріархальныя фигуры. истыхъ турокъ въ чалмахъ, шубкахъ и ситцевыхъ кацавейкахъ канареечнаго и фисташковаго цвѣта: полуевропейскаго стамбулина почти не видать, сожалѣть о чемъ, впрочемъ, не приходится. Жизнь течетъ здѣсь тихо, мирно, вполнѣ по мусульманскому строю. Не смотря на желѣзную дорогу, европейцевъ совсѣмъ не видать, такъ что ихъ случайное присутствіе не нарушаетъ безмятежный кейфъ мѣстнаго обывателя.
Видя меня бродящимъ по городу, жители разѣвали рты отъ изумленія, хотя мусульманскія правила благоприличія требуютъ не удивляться ничему; самыя собаки не знали, какъ отнестись къ моему появленію, хотя и склонялись скорѣе на сторону наступательныхъ дѣйствій.
Городъ вообще довольно грязный; смотря на соръ, навозъ, спокойно валяющійся по улицамъ, невольно вспоминаешь, что ненавистью къ уличной чистотѣ заражены не одни турки: въ XVIII ст. въ Мадридѣ, когда король Карлъ III запретилъ бросать на улицахъ навозъ, муниципалитетъ возмутился и подалъ королю длинную петицію, гдѣ доказывалъ, что чистый воздухъ слишкомъ рѣзокъ для легкихъ, и что испанская уличная грязь будто бы смягчаетъ его. Курьезный документъ этотъ сохранился въ мадридскомъ архивѣ и понынѣ.
Турки, повидимому, держатся такого же взгляда относительно вреда слишкомъ чистаго воздуха. Будучи прекраснымъ семьяниномъ, турокъ никогда не идетъ по улицѣ рядомъ съ своею женою: это было бы слишкомъ большимъ униженіемъ своего собственнаго достоинства; дома, въ гаремѣ, мусульманинъ обращается съ женою очень мягко, какъ бы искренно убѣжденный въ ея безграничной слабости. Въ своихъ поступкахъ онъ руководствуется впрочемъ словами пророка, замѣтившаго съ отмѣнною справедливостью, что необходимо бить снисходительнымъ къ женщинѣ, такъ какъ она сдѣлана изъ ребра, и что, слѣдовательно, еслибы мы захотѣли выпрямить такую изогнутую кость силою, то неминуемо сломали бы ее. Но въ виду этой самой слабости женщины, ея неизмѣримо низшаго положенія по сравненію съ положеніемъ мужчины, мусульманинъ и не покажется вмѣстѣ съ нею публично, или же она пойдетъ за нимъ слѣдомъ, а онъ сдѣлаетъ видъ, что она совершенно посторонняя, ему незнакомая, женщина.
Зато съ дѣтьми своими турокъ очень любитъ выходить погулять и ведетъ ихъ за руку. Дѣтей мусульмане обожаютъ; необходимо допустить, что лишь искренно любящій дѣтей могъ выразиться въ Коранѣ, что «поцѣлуй, даваемый ребенкомъ своей матери, одинаковъ по своей сладости съ тѣмъ поцѣлуемъ, который мы напечатлѣемъ на порогѣ рая». Турецкія дѣти вообще прехорошенькія, съ ясными, черными глазками. Дѣвочекъ зачастую, пока онѣ маленькія, одѣваютъ мальчиками въ платье на европейскій ладъ, въ курточки изъ ярко-зеленаго или ярко-лиловаго цвѣта.
Главное прибѣжище туровъ, ихъ клубъ, это — кофейня. Здѣсь туровъ не спѣша тянетъ свой кальянъ, цѣлыми часами упиваясь бульбульканіемъ воды, поднимающейся въ кальянѣ при каждой затяжкѣ табакомъ. Изрѣдка сосѣдъ сообщитъ какую-нибудь, уже обыкновенно не первой молодости, новость, обратится съ вопросомъ, но не ждетъ скораго отвѣта, зная, что собесѣдникъ его, какъ и онъ самъ сдѣлалъ бы на его мѣстѣ, не будетъ торопиться отвѣчать: къ чему торопливость, все и безъ того придетъ въ свое время! Арабская пословица не даромъ сказала: «слово — серебро, молчаніе — золото». А молчать иногда такъ пріятно; глазъ лѣниво слѣдитъ за голубыми струйками дыма, какъ онѣ изъ маленькихъ дѣлаются все больше и больше, бѣлѣютъ и, наконецъ, совсѣмъ расплываются въ воздухѣ. Голова не томится усиленною работою; мучительныя мысли, терзанія, все это уходитъ куда-то далеко; часъ за часомъ проходитъ въ этомъ созерцательномъ настроеніи, и правовѣрному начинаетъ казаться, что онъ уже добирается до седьмого неба.
По воззрѣніямъ мусульманъ, небо — это пары, производимые морскими испареніями, которымъ Богъ даетъ зеленоватый цвѣтъ, извлекаемый изъ изумрудныхъ рудниковъ, скрытыхъ въ горѣ Кафъ, служащей осью для всей тверди небесной. Всѣхъ небесъ семь: первое, ближайшее въ землѣ, состоитъ, какъ сказано выше, изъ зеленой воды, второе — изъ воды чистой, третье — изъ изумрудовъ, четвертое — изъ золота, пятое — изъ гіацинта, шестое — изъ облаковъ и седьмое — изъ огня. Всѣ же эти небеса окружены обширнымъ океаномъ.
Но были для курильщиковъ и черные дни во время султана Мурада IV (1623—1640), который издалъ указъ о запрещеніи кофе, опіума и табаку, и рѣзалъ губы курильщикамъ, пойманнымъ на мѣстѣ преступленія; иногда ихъ даже обезглавливали.
По разсказу Дмитрія Кантеміра, одному закоренѣлому курильщику, по имени Тиріаки, удалось избѣжать смерти, несмотря на то, что онъ былъ изловленъ самимъ султаномъ. Этотъ Тиріаки никакъ не могъ примириться съ указомъ, который лишалъ его любимой трубки; съ другой стороны, его мало прельщали суровыя наказанія нарушителямъ указа. Поэтому, чтобы избѣжать преслѣдованія, онъ придумалъ выкопать у себя въ саду яму, прикрытую дерномъ, куда онъ и влѣзалъ, чтобы накуриться. Всѣ предосторожности, кажется, были приняты, чтобы не быть открытымъ — тѣмъ не менѣе, его выслѣдили, обративъ вниманіе на дымокъ, выходившій изъ земли, и донесли султану, который явился самъ и накрылъ преступника. Въ такихъ непріятныхъ обстоятельствахъ Тиріаки, однако, не потерялся и, не выходя изъ своей ямы, закричалъ султану: «Вонъ отсюда, сынъ рабыни! новый указъ относится въ живущимъ на землѣ, а не къ находящимся подъ землею». Выходка эта спасла ему жизнь: Мурадъ нашелъ ее настолько забавною, что особымъ повелѣніемъ было разрѣшено одному Тиріаки курить сколько ему вздумается.
Султанъ этотъ, столь строгій по отношенію къ кофе и табаку, былъ, въ противность предписаніямъ Корана, чрезвычайно снисходителенъ въ пьяницамъ и самъ подавалъ своимъ подданнимъ наилучшій примѣръ.
Коранъ установилъ свое запрещеніе вина на примѣрѣ двухъ ангеловъ, Арота и Марота, которымъ поручено было прежде управленіе всѣмъ человѣческимъ родомъ. Однажды ангелы эти были приглашены въ домъ одной добродѣтельной красавицы, чтобы быть посредниками въ ссорѣ, происшедшей между этою послѣднею и ея мужемъ. Во время обѣда, ангеловъ угостили виномъ; попробовавъ и очень одобривъ невѣдомый имъ дотолѣ напитокъ, ангелы, подъ вліяніемъ винныхъ паровъ, стали ухаживать за хозяйкою дона. Та, наконецъ, обѣщала уступить ихъ желаніямъ, если они научатъ ее словамъ, которыя они сами употребляютъ, чтобы возноситься на небо. Эта хитрость избавила ее отъ преслѣдованій, такъ какъ не успѣла она произнести кабалистическія слова, какъ была перенесена къ престолу самого Бога, который, въ награду на ея цѣломудріе, тотчасъ же превратилъ ее въ звѣзду.
Аротъ же и Маротъ, въ наказаніе за ихъ безнравственность, были приговорены оставаться до самаго страшнаго суда повѣшенными за ноги на толстыхъ желѣзныхъ цѣпяхъ въ колодцѣ, называеиомъ Бабиль.
Питтакъ, какъ мы видѣли выше, тоже сурово относился къ пьяницамъ, совершавшимъ преступленія, наказывая ихъ вдвойнѣ и за проступокъ, и за то, что они напились.
Апостолъ Павелъ увѣщевалъ эфесцевъ не пить вина: «въ винѣ бо блудъ».
Вообще древніе выражались, что виноградная лова производитъ три кисти: первая — кисть удовольствія, вторая — пьянства, третья — кисть плача, печали и ссоръ.
Любимымъ напиткомъ турокъ остается вода и кофе, который здѣсь умѣютъ приготовлять особенно хорошо. Имъ восхищался еще Pietro delia Valle, итальянскій путешественникъ первой половины XVII столѣтія. Кофе не былъ еще тогда извѣстенъ въ Италіи; выхваляя разныя прекрасныя качества этого напитка, delia Valle высказывалъ предположеніе, что непентъ, привезенный, по Гомеру, Еленой изъ Египта (Одис. 4), не что иное какъ кофе[6].
Среди курящихъ въ кофейнѣ, на самомъ краю площадки, прикрытой трельяжемъ, обвитымъ жасминомъ и виноградомъ, обыкновенно примощается общественный писецъ съ своею огромною мѣдною чернильницею, формою похожей на кинжалъ; къ довершенію сходства, чернильницу эту при ходьбѣ затыкаютъ за поясъ.
Здѣсь онъ, надѣвъ большія круглыя очки въ серебряной оправѣ, выводитъ строчку за строчкой на желтоватой бумагѣ, которую онъ держитъ просто на ладони — турки никогда не пишутъ на столѣ. Къ нему близко придвинулась какая-то турчанка въ темно-зеленой ферадже и быстро, быстро разсказываетъ то, что писецъ долженъ изобразить на бумагѣ: быть можетъ, это письмо къ мужу въ Константинополь; быть можетъ, жалоба на невысылку имъ денегъ, — а откуда ему самому, бѣдному, ихъ взять, когда, по установившемуся обычаю, всѣмъ служащимъ въ Турціи не выдаютъ жалованья мѣсяцевъ по пятнадцати?!
Меня, по правдѣ сказать, всегда занималъ этотъ вопросъ: какъ могутъ существовать въ Турціи бѣдные чиновники съ семействами, не получая своего жалованья по нѣскольку мѣсяцевъ. Офицерамъ все-таки отпускается паекъ натурою, и они не рискуютъ, по крайней мѣрѣ, умереть съ голоду, а несчастные чиновники не имѣютъ даже этого источника: жизнь ихъ возможна лишь благодаря системѣ широкаго мелкаго кредита, которымъ они пользуются у лавочниковъ, поставщиковъ предметовъ первой необходимости, и изъ кабалы которыхъ они, разумѣется, никогда не могутъ выйти, развѣ лишь посчастливится получить хотя бы на время какое-нибудь хлѣбное мѣстечко, которое и позволитъ отложить деньгу на черный день.
При такихъ условіяхъ нечего и удивляться, что продажность, взяточничество, проходятъ красною нитью по всей турецкой администраціи, которая вся поголовно поставлена въ необходимость брать взятки, чтобы не умереть съ голоду До какой степени разнообразія доходятъ эти взятки, можно, напр., видѣть изъ того, что когда турецкіе жандармы проѣздомъ бываютъ въ христіанскомъ селеніи, то они не только ѣдятъ и пьютъ даромъ, но при отъѣздѣ требуютъ еще отъ своихъ хозяевъ такъ-называемыя дишъпараси (зубныя деньги) — вознагражденіе за трудъ зубовъ, которые должны были жевать предлагаемую имъ пищу.
Зная эту слабую сторону турецкой администраціи, турецкихъ судовъ, новые кліенты не перестаютъ осаждать писца своими дѣлами: еле успѣла турчанка получить свое посланіе, какъ ужъ ея мѣсто занялъ какой-то юркій субъектъ и сталъ излагать писцу матеріалы для арзухала (прошенія), которое должно было быть представлено судьѣ и которое должно быть особенно крючковато.
Нѣкоторыя рѣшенія мусульманскихъ судей, произносящихъ свои постановленія на основаніи шаріата, хотя и относящіяся въ былому времени, довольно любопытны, и подобныя имъ повторяются и понынѣ.
Молодой туровъ, слишкомъ мѣтившій получить наслѣдство, убилъ своего отца и, на основаніи сильныхъ уликъ, былъ приговоренъ въ смерти.
Между тѣмъ одинъ изъ пріятелей осужденнаго принесъ судьѣ большую сумму денегъ, но опоздалъ и явился, когда уже рѣшеніе было произнесено; не теряя все-таки надежды, онъ принялся упрашивать судью поправить дѣло. У судьи ужъ разгорѣлись глаза на золото, и, подумавъ немного, онъ сказалъ: «я не могу оправдать твоего пріятеля до тѣхъ поръ, пока у меня не будетъ доказательствъ его невинности — болѣе сильныхъ, чѣмъ тѣ, которыя установили его виновность: поэтому, если у тебя хватитъ мужества признать себя убійцею его отца, и если ты представишь мнѣ двухъ свидѣтелей въ подтвержденіе твоихъ словъ, то я приговорю въ смертной казни тебя. Тогда твой пріятель войдетъ снова во всѣ свои права и, какъ сынъ убитаго, будетъ имѣть право простить тебя». Несмотря на нѣкоторый рискъ, пріятель убійцы исполнилъ мудрый совѣтъ судьи, и все устроилось къ обоюдному ихъ удовольствію.
Въ другой разъ турокъ убилъ христіанина ударомъ палки; родственники убитаго пошли въ судъ. Судья потребовалъ къ себѣ палку, которою было совершено убійство, и, внимательно разсмотрѣвъ ее и опредѣливъ, изъ какого она была дерева, постановилъ рѣшеніе, что палка была слишкомъ легка, чтобы христіанинъ могъ быть убитымъ отъ удара ею. Если же смерть произошла, то лишь вслѣдствіе прямой на то воли провидѣнія, противиться велѣніямъ котораго людямъ не надлежитъ.
Иногда турецкіе законники придумываютъ дѣйствительно ловкіе пріемы, чтобы выйти изъ затруднительныхъ обстоятельствъ, не нарушая формально закона.
Султанъ Солиманъ, приступая въ постройкѣ нынѣшней мечети Сулейманіе, выбралъ для нея мѣсто и скупилъ всѣ входившіе въ составъ его земельные участки; одинъ только еврей, владѣлецъ крошечнаго домика, не соглашался продавать своего. Все дѣло пріостановилось, такъ какъ еврей изъ упрямства не хотѣлъ уступать своего дома, несмотря на то, что ему предлагали сумму болѣе значительную, чѣмъ была дѣйствительная стоимость его недвижимости.
Всѣ ожидали, что упрямецъ будетъ казненъ, но мудрый Солиманъ предпочелъ сначала спросить фетвы (заключенія) главы мусульманскаго духовенства, муфтія или шейхъ-улъ-ислама, и написалъ ему запросъ въ третьемъ лицѣ, какъ это всегда и понынѣ дѣлается въ подобныхъ случаяхъ: «Одинъ человѣкъ желаетъ воздвигнуть храмъ для божества; всѣ мусульмане, владѣльцы земли, спѣшатъ принять участіе въ богоугодномъ дѣлѣ и продаютъ свои участки, — лишь одинъ, и тотъ еврей, отклоняетъ всякія предложенія; какого заслуживаетъ онъ наказанія?» — «Никакого», — отвѣтилъ муфтій: «собственность священна, кому бы она ни принадлежала, и нельзя создавать храма Богу на нарушеніи закона столь священнаго. Законъ за еврея, который, по всей вѣроятности, стремится сохранить за своими дѣтьми недвижимую собственность, предчувствуя, что деньги, которыя онъ могъ бы за нее взять, могутъ быть растрачены. Но возможно взять участокъ еврея въ наймы — это неоспоримое право государя когда ему предстоитъ надобность въ какомъ-нибудь домѣ. Слѣдуетъ, поэтому, заключить безсрочный контрактъ съ евреемъ и его потомками: такимъ образомъ недвижимая его собственность остается неприкосновенною, а домъ его можно сломать и затѣмъ на его мѣстъ построить мечеть, не опасаясь уже, что молитвы въ ней будутъ отвергнуты Богомъ».
Преданіе говоритъ, что фетва муфтія была приведена въ исполненіе, и потомки еврея получали каждый годъ извѣстную сумму, какъ плату за ихъ домъ, давно уже несуществовавшій.
Взяточничество издавна уже внѣдрилось въ мусульманскіе нравы, и въ былое время примѣръ въ тому исходилъ съ высоты султанскаго престола. Нѣкоторые султаны прямо и открыто продавали мѣста и должности за извѣстную, опредѣленную сумму; другіе изъ конфузливости прибѣгали къ поборамъ побочнымъ. Одинъ изъ видовъ такихъ поборовъ заключался въ выдачѣ замужъ маленькихъ султаншъ за богатыхъ пашей, которые до достиженія своими женами совершеннолѣтія обязаны были ежегодно на содержаніе ихъ высылать султану крупныя деньги. Такой способъ оказанія яко бы чести нѣкоторымъ виднымъ сановникамъ, въ дѣйствительности иногда являлся причиною ихъ разоренія. Принцесса Обейдулла, сестра султана Селима, была выдана замужъ шести мѣсяцевъ отъ роду за одного губернатора, который принужденъ былъ высылать ежегодно по 100.000 піастровъ (въ то время равнявшихся 100.000 франковъ) на расходы по содержанію двора своей крошечной супруги,
Султаны обыкновенно смотрѣли сквозь пальцы на всѣ притѣсненія ихъ пашей; съ неподражаемымъ притворствомъ, которое характеризуется турецкою пословицею: «цѣлуй руку, которую не можешь отрѣзать», они спокойно наблюдали до тѣхъ поръ, пока не убѣждались, что награбленныя пашею сокровища достаточно уже значительны, чтобы съ честью занять мѣсто въ личной сокровищницѣ султана; тогда, придравшись въ какой-нибудь мелочи, пашу казнили, а имущество его забирали въ казну. Нигдѣ, кажется, Капитолій и Тарпейская скала не находились и не находятся въ такомъ близкомъ разстояніи другъ отъ друга, какъ въ Турціи.
Султану Мустафѣ очень хотѣлось завладѣть несмѣтными сокровищами багдадскаго паши, и вотъ онъ отправилъ къ нему своего капиджи баши (камергера), подъ предлогомъ передачи ему подарка въ ознаменованіе особеннаго своего благоволенія, но въ дѣйствительности съ тайнымъ письменнымъ повелѣніемъ къ багдадскому дивану, которымъ предписывалось немедленно же отрубить голову пашѣ, какъ измѣннику.
Паша, въ свою очередь, очень внимательно слѣдилъ за всѣми пріѣзжающими изъ Константинополя; по прибытіи капиджи-баши въ Багдадъ, онъ, не теряя ни минуты, обыскалъ его, нашелъ султанское повелѣніе, отрѣзалъ голову посланцу и, вмѣсто всякаго отвѣта, послалъ ее падишаху.
Но такой поступокъ могъ позволить себѣ только паша багдадскій, такъ какъ пашалыкъ этотъ со времени Ахмеда-паши, защищавшаго его противъ Надиръ-шаха, пользовался почти полною независимостью; султанъ лишь утверждалъ пашу, избираемаго народомъ и по преимуществу войскомъ въ самомъ Багдадѣ, и не получалъ никакихъ доходовъ съ этой обширной области. Подъ предлогомъ необходимости содержать войска на границѣ государства, чтобы защищать ее отъ нападеній арабовъ и персіянъ, паша багдадскій имѣлъ свою собственную армію, по его словамъ, поглощавшую всѣ доходы области, и въ подтвержденіе того паша ежегодно присылалъ въ Порту роспись доходовъ и расходовъ, которые взаимно уравновѣшивались и не оставляли ни копѣйки для султана.
Въ настоящее время пріемы турецкой администраціи, безъ сомнѣнія, нѣсколько измѣнились, но скорѣе по формѣ, чѣмъ по сущности; любимымъ средствомъ правительства остался ядъ, который безъ шума убираетъ сановниковъ слишкомъ опасныхъ, либо почему-нибудь непріятныхъ.
Въ кофейняхъ иногда собирается турецкій оркестръ. Наиболѣе употребительные музыкальные инструменты: родъ небольшой віолы о трехъ струнахъ; мандолина, на которой играютъ гусинымъ перомъ; родъ гуслей, которыя держатъ на колѣняхъ, и по которымъ ударяютъ легкими молоточками изъ пробки; бубны и тарбуна — родъ литавръ, по которымъ колотятъ оконечностями пальцевъ. Аккомпаниментъ начинается обыкновенно sotto voce и идетъ crescendo, переходя въ какой-то гулъ. Одинъ изъ музыкантовъ — они же и пѣвцы — выкрикиваетъ нѣсколько звенящихъ и гнусовыхъ нотъ и смолкаетъ. Чрезъ нѣкоторый промежутокъ, другой голосъ даетъ свою реплику и тоже смолкаетъ. Гулъ въ аккомпаниментѣ все усиливается, пріударяютъ во всѣ инструменты, очерчивая мелодію, которую подхватываютъ всѣ голоса, выводя каждый свою собственную, какая ему придетъ въ ту минуту въ голову, варіацію, что все вмѣстѣ образуетъ оглушительный, бренчащій и звенящій шумъ; спустя нѣкоторое время все это заканчивается либо новымъ decrescendo smorzando, либо торжественнымъ allegro.
Турецкія мелодіи — обыкновенно въ минорномъ тонѣ и испещрены бемолями и діэзами. Ритмъ ихъ прерывистый, способенъ къ передачѣ сильной страсти и дѣйствуетъ на турецкихъ дилеттантовъ поразительнымъ образомъ: нестройная эта музыка производитъ у нихъ постоянныя покачиванія головы въ тактъ, какъ у змѣи, слушающей дудочку заклинателя, вздохи и полный экстазъ, тогда какъ благозвучнѣйшая европейская мелодія на этихъ самыхъ слушателей не производитъ ни малѣйшаго впечатлѣнія.
Турецкіе военные оркестры въ Константинополѣ, обученные итальянскими капельмейстерами, Дюсапомъ и Гвателли, играютъ очень недурно, за исключеніемъ отрывковъ изъ оперъ, которые имъ рѣшительно не удаются: уже не говоря о тонкости оттѣнковъ, для турецкихъ музыкантовъ вовсе не существующей, они какъ-то все переиначиваютъ на свой ладъ, да иногда такъ, что слушаешь, слушаешь, видишь, что мелодія какъ будто знакома, а откуда она — догадаться очень трудно; особенно въ этомъ отношеніи не везетъ Вагнеру.
Недурная картина турецкаго оркестра нарисована Муравьевымъ, слова котораго я и позволю себѣ здѣсь привести: «Во время бала, даннаго австрійскимъ посланникомъ, барономъ Оттенфельсомъ, игралъ турецкій оркестръ. Короткіе танцы обходились довольно хорошо, но въ безконечныхъ котильонахъ турки теряли терпѣніе, и по мѣрѣ того, какъ каждый музыкантъ уставалъ, онъ, безъ дальнихъ околичностей переставалъ играть и клалъ инструментъ свой въ сторону, такъ что подъ конецъ оставался въ дѣйствующихъ лицахъ одинъ тромбонъ, подъ нескладными и прерывающимися звуками коего превращались и танцы»[7].
Наиболѣе оживленная улица въ Айдинѣ, какъ и во всѣхъ турецкихъ городахъ, это улица, ведущая къ базару, обсаженная здѣсь красивыми деревьями. На ней масса лавокъ и лавченокъ ремесленниковъ и мелочныхъ торговцевъ — баккаловъ (откуда происходитъ и русское слово — бакалейная торговля). Въ былое время около нѣкоторыхъ лавокъ можно было видѣть людей, уши которыхъ были приколочены гвоздемъ въ дверямъ: то были хозяева лавки, уличенные въ употребленіи фальшивыхъ мѣръ и вѣсовъ; ихъ даже иногда и вѣшали за это преступленіе, по всей вѣроятности, тутъ же предъ лавкой. Вообще въ Турціи вѣшаютъ безъ большихъ церемоній и гдѣ попало: первое попавшееся дерево, фонарный столбъ, все при случаѣ обращается въ висѣлицу, причемъ вѣшаютъ обыкновенно очень низко; въ Константинополѣ принято вѣшать болѣе на мосту, хотя знаменитаго черкеса Хасана, убившаго въ 1876 г. — въ отмщеніе за низложеніе Абдулъ-Азиза — главнаго заговорщика Хусейнъ-Авни-пашу, вмѣстѣ съ Решидомъ-пашею и еще девятью лицами, повѣсили просто на деревѣ, такъ что ноги его почти касались земли. Этотъ Хасанъ — личность вполнѣ дикая по энергіи, съ которою онъ совершилъ свои убійства, войдя прямо въ домъ Митхада-паши. Достаточно сказать, что когда послѣ сдѣланной имъ бойни онъ былъ поднятъ сбѣжавшимися солдатами на штыки, то и тутъ энергія не оставила его: онъ самъ вонзилъ въ себя поглубже одинъ изъ штыковъ, чтобы только достать изъ голенища пистолетъ, которымъ онъ наповалъ убилъ начальника отряда, молодого офицера — свою одиннадцатую жертву.
Нѣсколько лѣтъ тому назадъ одинъ болгаринъ поправлялъ себѣ въ Адріанополѣ домъ; одну изъ балокъ не успѣли съ вечера обрубить, и конецъ ея нѣсколько высовывался на улицу. Утромъ турки вели на казнь мимо этого дома какого-то приговореннаго въ смерти, увидѣли выдавшуюся наружу балку и, недолго думая, тутъ же закинули петлю и повѣсили преступника, а потомъ уже, по привычкѣ, въ теченіе долгаго времени вѣшали на этой балкѣ и другихъ, не обращая вниманія на то, что домъ былъ жилой, и не позволяя хозяину срубить импровизированную висѣлицу.
Ремесленники въ Турціи вообще пользуются уваженіемъ: въ былое время сами султаны считали своимъ непремѣннымъ долгомъ изучить какое-нибудь ремесло; въ этомъ они видѣли исполненіе одной изъ религіозныхъ обязанностей, возложенныхъ Богомъ на человѣка словами: «въ потѣ лица будешь отнынѣ добывать хлѣбъ свой». Сулейманъ II былъ искусенъ въ дѣланіи башмаковъ; Ceлимъ II дѣлалъ маленькіе полумѣсяцы, которые турки прикрѣпляютъ къ своимъ кубышкамъ, когда отправляются на богомолье въ Мекку; Мурадъ III дѣлалъ стрѣлы; Мурадъ IV — кольца для лука; Ибрагимъ — разныя мелочи изъ черепахи; Магометъ IV — пуговицы; завоеватель Константинополя, Магометъ II, занимался огородничествомъ и на деньги, выручаемыя отъ продажи плодовъ, приказывалъ покупать провизію для своего стола. Разъ случилось, что пропала одна изъ дынь, которыя султанъ самъ разводилъ въ саду своемъ. Подозрѣнія его пали на ичь-оглановъ, дворцовыхъ пажей, и такъ какъ они въ томъ не сознавались, то Магометъ велѣлъ у четырнадцати у нихъ вырѣзать при себѣ желудки, чтобы открыть виновнаго.
Всѣ эти царственные ремесленники продавали свои издѣлія очень дорого: они посылали сдѣланную ими вещь кому-либо изъ богатыхъ людей и сами назначали цѣну, за которую они должны были купить ее. Цѣны эти были иногда громадны, что и заставило одного турецкаго историка сказать, что какъ бы ни были сладки дыни Магомета II, онѣ казались горькими тѣмъ, кто имѣлъ честь ихъ пробовать, а черепаховыя уховертки Ибрагима разрывали уши его придворныхъ.
Около айданскаго базара, по обыкновенію, скопленіе всѣхъ національностей: тутъ и солидные турки, и армяне, бойкіе греки и вертлявые евреи, причемъ, собственно говоря, лишь эти послѣдніе и производятъ весь шумъ. Встрѣчаются здѣсь и турки совсѣмъ стараго завала: головы у нихъ бритыя, какъ у всѣхъ правовѣрныхъ, но на макушкѣ оставлена прядь волосъ; обычай этотъ происходить, какъ говорятъ, отъ искренняго убѣжденія мусульманъ, что прядь эта необходима для того, чтобы ангелъ могъ ихъ вытащить изъ могилы въ день страшнаго суда.
На томъ же почти соображеніи основанъ обычай здѣшнихъ евреевъ погребать своихъ покойниковъ стоя: въ такомъ положеніи, по мнѣнію евреевъ, ихъ покойники скорѣе всѣхъ другихъ народовъ успѣютъ выскочить изъ земли въ ту минуту, когда прозвучитъ послѣдняя призывная труба ангела, возвѣщающая наступленіе дня страшнаго суда.
Турецкіе евреи имѣютъ много предразсудковъ, изъ коихъ нѣкоторые, кажется, не раздѣляются прочими ихъ единовѣрцами. Такъ напр., они очень почитаютъ ласточекъ, считая ихъ священными птицами, такъ какъ, по ихъ мнѣнію, ласточки носили воду, чтобы загасить пожаръ іерусалимскаго храма въ день разрушенія этого города. Бѣдныя птички почернѣли отъ копоти и дыма пожара и сохранили лишь одно бѣлое пятно, доказывающее ихъ первоначальный цвѣтъ.
Айдинъ славится красотою своихъ женщинъ и преимущественно евреевъ, въ чемъ легко убѣдиться лично, пройдясь по улицамъ этого города. Много красы придаетъ еврейкамъ ихъ своеобразный костюмъ со множествомъ золотыхъ украшеній, оставляющій весь бюстъ совершенно обнаженнымъ.
Армяне пользуются репутаціею болѣе хитрыхъ, чѣмъ сами евреи, и пословица говоритъ, что одинъ армянинъ стоитъ трехъ евреевъ. Въ подтвержденіе разсказываютъ слѣдующее происшествіе.
Такъ какъ случается, что при дырявомъ карманѣ монеты проваливаются въ подкладку, то скупщики стараго платья имѣютъ обыкновеніе предварительно ощупывать незамѣтно подкладку платья и, соотвѣтственно результату осмотра, предлагаютъ уже потомъ свою цѣну.
Одинъ армянинъ положилъ нарочно нѣсколько мелкихъ мѣдныхъ монетъ въ подкладку своего стараго халата и позвалъ еврея. Тогь, ощупавъ монеты и по величинѣ ихъ предполагая, что онѣ не что иное какъ золотыя лиры, купилъ халатъ за сравнительно высокую цѣну. У себя дома онъ тотчасъ же распарываетъ подкладку и убѣждается въ своей ошибкѣ. Вернувшись къ продавцу, онъ признается, почему далъ такую высокую цѣну за негодный халатъ, и настаиваетъ, чтобы армянинъ возвратилъ ему часть уплаченныхъ денегъ, какъ выманенныхъ обманнымъ образомъ. Вмѣсто того армянинъ обращается въ судъ и заставляетъ еврея возвратить ему и найденныя въ подкладкѣ мѣдныя деньги, основываясь на томъ, что онъ продалъ еврею халатъ, а не деньги, которыя могли въ немъ находиться.
На улицахъ Айдина встрѣчаешь также воинственнаго вида личности, которыя по своей одеждѣ и обычаямъ совершенно отличаются отъ остального населенія: это — зейбеки, составляющіе особую общину, имѣющую своихъ начальниковъ и свои особыя правила. Костюмъ ихъ невольно бросается въ глаза: бѣлыя шаравары ихъ подобраны очень высоко и оставляютъ ноги голыми; на головѣ высокія чалмы, совсѣмъ особенной формы, и за широкимъ поясомъ цѣлый арсеналъ оружія: по нѣскольку ятагановъ, кинжаловъ, пистолетовъ; тутъ же заткнута и трубка, и желѣзные щипцы для угольевъ. Зейбеки — торговцы и въ особенности хорошіе проводники каравановъ; отъ нихъ невозможно добиться никакихъ свѣденій объ ихъ происхожденіи; они сами не знаютъ, почему они называются зейбеками, но, судя по чертамъ ихъ лица и по ихъ обычаямъ, не подлежитъ сомнѣнію, что они не принадлежать въ оттоманской народности. Живутъ они въ деревняхъ, разбросанныхъ въ горахъ Тмола и Месогиса, и составляютъ, по всей вѣроятности, остатки древнихъ народовъ, первоначальныхъ обитателей этихъ горъ. Бытъ можетъ, зейбеки были первыми основателями Траллъ.
По крайней мѣрѣ, Страбонъ говоритъ (кн. XIV), что городъ этотъ былъ основанъ ѳракійцами, которые имѣли обыкновеніе предлагать свои услуги тѣмъ, кто искалъ наемныхъ убійцъ.
Когда древніе тралліоты не находились въ войскахъ какого-нибудь владѣтеля, то занимались разбоемъ; въ наше время зейбеки отличаются тѣми же качествами, и греки трепещутъ при ихъ имени.
Въ 1877 г. зейбеки были призваны на помощь турецкимъ войскамъ во время русско-турецкой войны, но пользы никакой не оказали, отличившись лишь страшными безчинствами, какъ въ Константинополѣ, такъ и въ Болгаріи, гдѣ они входили въ составъ отрядовъ башибузуковъ и неистовствовали надъ беззащитными христіанами.
Въ Айдинѣ нѣтъ ни одного сколько-нибудь замѣчательнаго памятника древности: городъ никогда не былъ центромъ прочнаго и сильнаго государства; эмиры его были либо въ глухой враждѣ, либо въ открытой войнѣ съ султанами, и имъ было не до того, чтобы помышлять о возведеніи зданій на продолжительное время. Съ другой стороны, частыя землетрясенія вынудили айдинцевъ строить дома исключительно деревянные, что, въ свою очередь, влечетъ за собою страшные пожары, зачастую опустошающіе весь городъ.
Моимъ проводникомъ по Айдину былъ нашъ мѣстный нештатный вице-консулъ Балонари, въ домѣ котораго я даже останавливался. Этотъ радушнѣйшій изъ хозяевъ, нынѣ уже покойный, былъ типомъ грека стараго закала, питающаго къ Россіи чувства безграничнаго уваженія и преданности, которыя встрѣчаются не такъ часто въ нынѣшнихъ эллинахъ. Возможность быть представителемъ могущественнѣйшей православной державы цѣнилась покойнымъ дѣйствительно какъ несказанная честь, и онъ дѣлалъ все, чтобы быть ея достойнымъ.
Нештатные консульскіе агенты въ Турціи и ихъ помощники-драгоманы представляютъ изъ себя классъ совершенно особый и во многихъ отношеніяхъ любопытный.
Выбираемые изъ мѣстныхъ, наиболѣе вліятельныхъ и богатыхъ, христіанскихъ жителей, агенты эти, исполняющіе свои консульскія обязанности безвозмездно, являются какъ бы половинными представителями Европы, но тѣмъ болѣе охраняютъ они свои прерогативы, тѣмъ ревнивѣе требуютъ они отъ мѣстныхъ властей соблюденія всѣхъ внѣшнихъ условій почета, поднимая цѣлую исторію въ случаѣ кажущагося имъ умаленія ихъ достоинства.
Всѣмъ посольствамъ въ Константинополѣ хорошо знакомы подобныя исторіи, которыя имъ приходится улаживать нерѣдко путемъ долгихъ, прямыхъ переговоровъ съ Портою.
Такъ какъ въ маленькихъ городкахъ выборъ подходящихъ лицъ, могущихъ быть назначенными вице-консулами, очень ограниченъ, то обыкновенно одно и то же лицо представляетъ нѣсколько европейскихъ государствъ, и сообразно съ тѣмъ настолько же поднимается его консульская щепетильность и требовательность. Иногда такое совмѣщеніе имѣетъ забавныя послѣдствія; разсказываютъ, что къ вновь назначенному губернатору Метелина, тотчасъ по прибытіи въ городъ, явился засвидѣтельствовать свое почтеніе греческій консулъ. Паша принялъ его очень любезно, освѣдомился, сколько времени живетъ онъ на островѣ, и т. п. Греческій консулъ откланялся; чрезъ четверть часа докладываютъ: «испанскій консулъ»; входитъ лицо, очень схожее съ тѣмъ, что только-что вышло. Паша предполагаетъ, что это, вѣроятно, братъ предыдущаго, удивительно на него похожій, и дѣлаеть ему тѣ же любезные вопросы. За испанскимъ слѣдуетъ австрійскій консулъ, а затѣмъ и голландскій, и все появляется, повидимому, то же самое лицо. Тогда паша не выдержалъ, спросилъ прямо о причинахъ столь поразительнаго сходства, и тогда лишь оказалось, что это былъ одинъ и тотъ же грекъ, представлявшій нѣсколько государствъ и нашедшій вполнѣ естественнымъ являться къ новому губернатору въ каждомъ изъ своихъ качествъ отдѣльно.
Французъ Tancoigne видѣлъ одного грека, вицеконсула въ Тиносѣ, который нашелъ средство внѣшнимъ образомъ показывать, какихъ государствъ являлся онъ представителемъ: онъ былъ одѣтъ въ русскій мундиръ, съ австрійскими эполетами и съ шведскою кокардою на круглой шляпѣ.
Впрочемъ, относительно оффиціальныхъ принадлежностей костюма, на Востокѣ существовалъ всегда извѣстный просторъ: еще сравнительно въ недавнее время наши штатные консулы — и даже, по разсказамъ, одинъ изъ нашихъ посланниковъ въ Аѳннахъ — считали нужнымъ, для приданія себѣ большаго блеску, добавлять къ своему мундиру густыя эполеты, кавалерійскую саблю и шпоры.
По этому случаю не могу не припомнить разсказа одного изъ высокопоставленныхъ путешественниковъ нашихъ, бывшаго въ Сиріи вскорѣ послѣ извѣстной дамасской рѣзни.
Путешественникъ нашъ посѣтилъ, между прочимъ, проѣздомъ Сайду (древній Сидонъ), гдѣ и былъ встрѣченъ нашимъ консульскимъ агентомъ, на груди и шеѣ котораго красовался какой-то необычайный орденъ круглой формы, причемъ одинъ былъ съ чьимъ-то портретомъ.
Путешественникъ поинтересовался узнать, что это былъ за орденъ, и агентъ очень наивно объяснилъ, что этотъ орденъ онъ сдѣлалъ самъ изъ двухъ половинокъ табакерки съ портретомъ графа фландрскаго, которую тотъ подарилъ агенту въ благодарность за услуги, оказанныя ему во время путешествія его по Палестинѣ.
Нештатные драгоманы нештатныхъ вице-консульствъ въ захолустьяхъ играютъ тоже значительную роль, являясь, въ маломъ масштабѣ, столь же важными лицами, какъ и первые драгоманы посольствъ въ Константинополѣ. Хотя нужно сказать, что значеніе и этихъ послѣднихъ нынѣ не то, что было, напр., въ началѣ столѣтія, когда не знавшіе французскаго языка турецкіе министры не могли входить ни въ какія объясненія съ иностранными дипломатами, и всѣ переговоры и переписки производились по-турецки и не иначе, какъ чрезъ посредство первыхъ драгомановъ, выбираемыхъ изъ мѣстныхъ жителей. Эти лица, ходившія въ восточномъ костюмѣ, дѣйствительно, пользовались огромнымъ вліяніемъ и соотвѣтственнымъ тому почетомъ. Все это теперь отошло уже въ область воспоминаній, все измѣнилось, а потому не безъинтересно иногда припомнить, какіе были прежде порядки. Недурною иллюстраціею служитъ отзывъ о былыхъ драгоманахъ одного изъ тогдашнихъ французскихъ дипломатовъ, который позволю себѣ привести въ подлинникѣ, такъ какъ въ переводѣ онъ нѣсколько утратилъ бы часть своей оригинальности: «aux réunions diplomatiques on voit figurer les drog-mans dans leur costume oriental dont le kalpak ou bonnet à quatre cornes n’est pas la pièce la moins essentielle. Son plus ou moins d’ampleur et la manière négligée de le poser sur l’oreille ou tout-à-fait sur le derrière de la tète, dénotent presque toujours le degré d’importance du personnage» En soirées il est du bon ton 'chez quelquesuns de ces messieurs, de lâcher en marchant à des temps marqués, et avec une noble nonchalance, leurs papouches ou sandales jaunes. On peut d’après cela se faire une idée de la tenue de plusieurs drogmans de Péra"[8].
Въ томъ мѣстѣ, гдѣ кончается Айдинъ, т.-е. на закраинѣ холма, господствующаго на западѣ надъ ущельемъ ручья Айдинъ-чая, начинался нѣкогда городъ Траллы. Терраса, на которой они стояли и бока которой спускались крайне обрывистыми, почти отвѣсными склонами, соединялась съ горами Месогиса легко защитимымъ перешейкомъ; она составляла естественную крѣпость пространствомъ отъ 2 до 2 1/2 квадратныхъ верстъ, каменныя же стѣны дѣлали ее почти неодолимою.
Остатки древнихъ Траллъ находятся въ получасѣ отъ Айдина, на горѣ, гдѣ разбросано много развалинъ, или, вѣрнѣе, обломковъ, потому что, за исключеніемъ остатковъ дворца Аттала, съ многочисленными массивными колоннами и сводами, всѣ прочія зданія — амфитеатръ, стадія, гимназія — не что иное, какъ груда разбросанныхъ по землѣ обломковъ; тутъ неоднократно дѣлали раскопки, и всѣ найденные предметы оказались принадлежащими къ лучшей порѣ древняго искусства; неудачны лишь были старанія разыскать мѣсто, гдѣ находился храмъ Эскулапа, о которомъ говоритъ Витрувій.
Съ этой горы чрезвычайно красивый видъ на долину Меандра, имѣющую здѣсь отъ 20 до 25 верстъ ширины; вся она заполнена виноградниками и фиговыми и оливковыми садами.
Имя рѣки Меандра во многихъ языкахъ принимается за синонимъ излучистаго потока, и дѣйствительно, русло его дѣлаетъ такое множество поворотовъ, что издали нельзя отличить рѣку отъ впадающихъ въ нее ручьевъ; поэтому можно повѣрить словамъ древнихъ, что рѣка эта, служившая границею между Лидіей и Каріей, дѣлала шесть сотъ поворотовъ отъ своего истока, близь города Келены, и до устья въ Эгейскомъ морѣ, между городами Пріеною и Милетомъ.
Возвратный путь изъ Айдина въ Смирну ознаменовался внезапною остановкою поѣзда. Всеобщее изумленіе. Оказалось, что паровикъ поврежденъ; любопытные могли даже видѣть, какъ машинистъ самъ соскочилъ на путь и колотилъ паровозъ что есть мочи молоткомъ.
Увидя подобныя обстоятельства, вся публика вылѣзла изъ вагоновъ и разбрелась по сосѣднему винограднику, собирая чужой виноградъ, но не оставляя при этомъ подъ лозой денегъ за съѣденные гроздья, какъ это, по преданію, дѣлали, изъ честности, первые мусульманскіе воины, проходившіе чрезъ непріятельскую землю. Когда паровозъ кое-какъ зачинили, много труда стоило собрать въ вагоны разбѣжавшихся пассажировъ; наконецъ, созывавшіе ихъ тревожные свистки локомотива примолкли, и мы снова тронулись въ путь, запоздавъ прибытіемъ въ Смирну на цѣлыхъ два часа.
Все это даетъ нѣкоторое понятіе о патріархальности, царствующей на турецкихъ желѣзныхъ дорогахъ, приноровленыхъ къ національному характеру турокъ; для нихъ понятія о пространствѣ и времени не представляютъ никакой важности, вѣрнѣе, не существуютъ вовсе, благодаря чему можно понять то, что до самаго послѣдняго времени на этихъ дорогахъ не было ночного пассажирскаго движенія, и поѣздъ, шедшій, напр., изъ Константинополя въ Филиппополь, останавливался ночевать въ Адріанополѣ, какъ какая-нибудь усталая почтовая лошадь.
- ↑ «Ѳракіскія племена, жившія въ Малой Азіи», Черткова, стр. 128.
- ↑ Страбонъ, XIV, кн. I.
- ↑ Плиній, кн. XXXVI.
- ↑ Voyage en Orient, par Fontanier. 1884.
- ↑ Кн. XIV, гл. 1.
- ↑ Viaggi di Pietro delia Valle, il pellegrino Romano. 1650. 154—155.
- ↑ «Русскіе на Босфорѣ въ 1883 г.» Муравьева, стр. 172.
- ↑ Vogage à Smyrne, par Tancoigne.